Дыхание осени-2

Глава N 4

Ночью перекатываюсь с боку на бок: то ли от переедания сон не идет, то ли от навязчивых мыслей о завтра. Одно дело — сесть в машину Яра на чистом адреналине, и совсем другое — приехать на запланированную встречу. Так пафосно, с адвокатами и все такое…

Я утешаюсь аутотренингом, что мне и говорить-то не придется и смотреть в сторону мужа необязательно, со мной будут двое юристов-профессионалов, Егор (под вопросом), присутствие Макара как-то не обсуждалось, а я потерплю полчаса-час, подпишу о разводе бумаги и вуаля.

Кстати, о подписях…

Крадусь на кухню, поглядывая на прикрытую дверь в комнату Егора, включаю бра (да, здесь не хоромы, если хлопать в ладоши, так и провозишься в темноте) и, потянувшись, достаю с верха холодильника журнал. Усаживаюсь с чашкой чая (интересно, где все-таки кофе?), и на первой же странице обнаруживаю свою сказку. Не знаю, как описать эти ощущения. Восторг — слишком возвышенно; радость — приземленно. Недоверие, удивление вперемешку с внутренним возгласом: "надо же!", не дающим усидеть на высоком стуле. Подгибаю под себя ноги, прохаживаюсь от окна к столу, с кружкой и журналом, ага; снова сажусь и снова хожу. И так — пока рассвет, скользнув по страницам, не приводит в легкое замешательство: как, уже утро?!

— Завтракаешь? — Егор, зевая, потягивается, смотрит выжидательно.

— Доброе утро, — улыбаюсь ему.

— Доброе! — расцветает.

Забирается на стул напротив, тянет к себе журнал и "ухтышкает" и "ахает" так заразительно, что я заглядываю ему через плечо.

— Эх, — говорит, — это только начало! Вот я вторую сказку пристрою!

Но вспоминает о неполученном пока гонораре и энтузиазм спадает. Я утешаю, что издательство солидное, не обманут, а про себя думаю, что грех обманывать на такие мизерные суммы. Но Егора еще больше не огорчаю.

— Умываться? — прищуривается.

— Как хочешь, — отмахиваюсь.

Ага, так и думала: свобода и здравый смысл больше по вкусу, чем обязаловка.

Пока он плещется в ванной, я ломаю голову на тему завтрака: упорно не могу придумать, чем правильно кормить ребенка. В таком задумчивом состоянии Егор меня и застает. Посмеиваясь, выпроваживает на водные процедуры и зубочистку, и говорит, что кормить женщину — мужская задача. Я сбегаю с кухни, пока он не передумал. За полчаса размокаю до степени пофигизма, и высококалорийный горячий бутерброд наворачиваю с аппетитом.

— Так вот почему говорят, что женщина способна сделать из миллиардера миллионера, — поглядывая на второй бутерброд в моей руке, замечает мальчик. Но я стоически не давлюсь и даже взяла бы третий, а нету, а делать мне лениво, да еще и зевается наконец-то. Поглядываю на дверь в комнаты, но на этом джентльменские поступки заканчиваются, и две тарелки с чашками не только на совести мойки, но и моей.

Диван встречает меня теплом и нежностью. Зачем, спрашивается, полночи кругами ходила? Чай и утром попить можно, с бутербродами, так гораздо вкусней, чем вприкуску с журналом. Парю в объятиях Морфея, пока звонок не вынуждает открыть левый глаз, коим лицезрею мужчину с бородкой и портфелем, рассекающего наш коридор.

— Спи, это ко мне, — поясняет Егор, закрывая за собой и мужчиной дверь в комнату.

Я успеваю подумать, что надо бы поставить в зале двери, и снова падаю в сон, из которого меня выталкивает очередной звонок и очередной мужик с портфелем. Проводив его уже правым глазом, переворачиваюсь на другой бок и то ли репетиторы перевелись, то ли сплю крепко, реальность врывается с голосом Егора над ухом:

— Ты пять минут назад говорила, что встанешь. И пять минут до этого — то же самое. Я честно выждал, но оба раза ты солгала. Злата, пора собираться. Если помнишь, у нас сегодня очень важное и денежное мероприятие.

Я клятвенно бурчу, что если он даст мне всего минуту, я встану, но мальчишка противно гундосит о миллионах, встречах, о предстоящем разводе… Я вмиг спохватываюсь.

— А сколько времени?

— Макар заедет через двадцать минут. С учетом, сколько женщине требуется, чтобы привести себя в порядок, мы опоздали минимум на полчаса.

— Ааа, — откидываюсь на подушку, — рано разбудил!

И прячась от возмущенного взгляда, закрываю глаза. Не сплю, медитирую, настраиваюсь, что все пройдет хорошо, и когда уже почти себе верю, возвращаюсь в реальность. Я, видимо, совсем разрушаю представления Егора о женщинах, когда предстаю одетой и собранной максимум через пять минут.

— И что, так и пойдешь в джинсах и кедах?

— И с зонтиком, — киваю.

— А накраситься? — пытается придраться хоть к чему-нибудь.

— Не на свидание, — отбиваюсь. — А ты красавчик, — оценивающе рассматриваю синие брюки с множеством карманов и модный плащ под взрослого.

— Хотел бы я сказать то же о тебе, — ворчит под нос. — Вот что, кроме летнего плаща одеть тебе нечего? Простыть хочешь?

Но у меня, действительно, кроме плаща из верхней одежды только куртка, но она короткая и в ней еще холодней. Моя одежда в доме Яра. Впрочем, не моя, я за нее не платила.

— Прости, — Егор подходит, прижимается к моему боку и дышит в грудную клетку.

Догадливый мой мальчик, умный.

— Да не за что, — едва удерживаюсь, чтобы не взъерошить его короткие волосы.

Звонок Макара на мобильный расталкивает нас друг от друга. Не хочет подниматься — ждет внизу, и ладно. Не все же ему за ручку меня водить? Есть у меня провожатый: и лифт вызовет, и пропустит вперед, и дверь придержит.

— Как устроились на новом месте? — после обмена приветствиями интересуется Макар. То есть, поздоровалась я, а Егор сел молча на заднее сиденье, подвинулся, приглашая сесть рядом, уткнулся в окно и думает о своем. В принципе, я так поняла, они по телефону уже разговаривали, и все-таки напряжение ощутимо. И отвечаю одна я, хотя вопрос на двоих адресован.

— Отлично, — игнорирую кошачье фырканье слева, — спасибо.

И пока машина из-за тянучки медленно рассекает нескончаемую улицу, озвучиваю волнующие вопросы. Как все это будет происходить? Мне надо говорить или лучше помалкивать? И что, Макар, действительно, собирается присутствовать вместе со мной?

— Да ничего не будет необычного, — успокаивает Макар. — Встречаемся в конференц-зале бизнес-центра, где у твоего мужа офис. Тебе говорить не обязательно — и лучше, если вдруг захочется, после подписей со стороны Ярослава Владимировича, чтобы не передумал. Это займет от силы полчаса, потому что юристы все уладили. Простая формальность. Из конференц-зала ты выйдешь свободной и богатой женщиной. Опять же, если не наговоришь лишнего.

Я по глазам вижу, что последнее он добавляет, чтобы постращать, и мой мандраж улетучивается; наверное, побочный эффект.

— А ты, действительно, собираешься присутствовать? — настаиваю на последнем вопросе.

— Да, — удивленно приподнимает брови, — если хочешь.

И я не знаю, что ответить. Хочу ли я дразнить быка красной тряпкой, пусть даже говорят ученые, что бык цвета не различает?

— А разве, — мнусь, — твое присутствие не будет еще хуже, чем если я вдруг не по теме разболтаюсь?

— Да, да! — вдруг оживляется Егор. — А я все ждал, когда тебя осенит!

Макар бросает на нас странный взгляд и больше не отвлекается от дороги, хотя мы уже не едем и даже не тянемся, мы стоим в пробке без конца и начала.

— Опаздываем, — волнуется Егор.

— Похоже, — соглашается Макар.

— Перезвонить ему? Сказать? — спрашивает мальчик и тут же отвечает сам себе: — А он терпеть не может не пунктуальности.

Меня подначивает сделать все, чтобы мой благоверный вышел из себя и даже если пробка рассосется, опоздать назло. Но эта встреча мне нужней, так что быстро нахожу выход и даже тихо радуюсь, что автоматом решен вопрос с присутствием Макара.

— Мы выйдем здесь.

— Как? — удивляется мальчишка. — Пешком мы только к вечеру дойдем!

— Макар, притормози где-нибудь у обочины?

Машина кое-как вклинивается в правый крайний и останавливается.

— Ты что? И дальше мы куда? — пыхтит Егор, когда я приглашаю на выход.

— А дальше, — заглядываю в салон и шепчу доверительно. — А дальше… на метро!

Вы никогда не видели ежиков в шоке?

Незабываемое зрелище: глаза как два бильярдных шарика, нос вздернутый, уши почему-то торчком вместе с прической, а рот изображает все фигуры с линейки эллипса поочередно.

— Подтолкнуть? — участливо интересуется Макар, и этой фразой вынуждает мальчика, покряхтывая и постанывая, выйти из машины.

— Брр, — ощетинивается, — дождь начинается!

— Я вижу, — раскрываю над ним зонтик.

— Да что я, как девчонка, под цветастым зонтиком пойду?

Я уже посматриваю в салон на Макара с мыслью: а не оставить ли Егора в тепле и сухости, но он улавливает мой взгляд и быстренько выхватывает зонтик.

— Я понесу!

— Вот это по-мужски, — одобрительно замечаю.

— Злата! — окрикивает Макар, когда миниконфликт улажен, и мы настроены на прогулку к метро.

И мне немного неуютно под понимающим взглядом: да, бросила его, да, не хочу, чтобы он был со мной в эту минуту. Считаю лишним показываться с ним на глазах у Яра. По крайней мере, пока.

— Я буду ждать у бизнес-центра, — отводит взгляд, — подвезу вас домой.

— Спасибо, — на это я согласна: хватит с моего темноволосого ежика культурного шока в одну сторону.

— Идем? — торопит ежик.

И мы, уворачиваясь от спешащих ботинок, каблуков, острых зонтов и пустых взглядов, идем к метро. Всего-то десять минут, я даже рада прогулке после продолжительного лежания на больничной койке. И ночь была бессонной, кажется, сейчас только и оживаю, прохлада на лице, прохлада в сердце. Главное — подобрать комфортную для себя температуру. А мне комфортно.

Пока стою в очереди за жетончиками, Егор посматривает на терминалы, потом как опытный бросает свой жетон и счастливо мне улыбается по ту сторону. Едва заметно киваю, мол, умничка моя, и мы в прекрасном настроении спускаемся на платформу. Отодвигаю мальчика подальше от белой полосы, пытаюсь ухватить за руку — вырывается, взрослый! — кладу ладонь ему на плечо и то спасаю от несущихся-выходящих, то подталкиваю внутрь под натиском жаждущих войти. Подпихиваю к окошку у противоположной двери, и пока он рассматривает мир с позиции рельсов, перевожу дыхание. Признаться, для меня метро — тоже стресс, но это самый быстрый и доступный транспорт в мегаполисе, приходится терпеть и запахи чужого пота, и чьи-то ловкие или невольные прикосновения, и отзвуки клаустрофобии.

Егор ведет себя спокойно, глаза, правда, все еще как блюдца, но расширяются еще больше, когда от краевидов города переключается на пассажиров. Я в подростковом периоде жутко комплексовала, если на меня засматривались ребята: казалось, смотрят на прыщи, а потом услышала фразу, что на некрасивое смотреть неприятно, и успокоилась. А зря, выходит. Егор, к примеру, уже две остановки не отрывает взгляда от потертой бомжихи, и вряд ли он находит ее привлекательной.

На остановке с центральной улицей города нас практически вдавливают в окно, и мальчик крутится и так и эдак, но за спинами мрачных мужчин не рассмотреть ту, что заинтересовала.

— Я ща, — протискивается сквозь толпу и возвращается через одну остановку, когда я вся на нервах, что его потеряла. Но вслух изображаю беспечность:

— Куда ходил? Что видел?

— Так, — прячет взгляд, — общался.

Меня пронзает нехорошая догадка, принюхиваюсь — запах тот же, без примесей болезни и перегара. А, может, зря я думаю все самое худшее? Что общего у мальчика- миллионера и нищенки? Готовимся на выход, нам на следующей и вдруг… я замечаю, как по ту сторону, за закрытой дверью, стоит бомжиха, ехавшая в вагоне, и от Егора не отводит взгляда. В нем столько боли, недоверия и столько тьмы, дрожащей от искусственного света, что в приступе внезапной паники я обнимаю мальчика за плечи. И взгляд бомжихи переходит на меня.

Пусть я. Пусть мне достанется кусочек тьмы, не мальчику…

Но вижу слезы, утираемые новенькими купюрами, улыбку вижу и надежду…

Вагон поехал дальше, а надежда — там, на станции, нас провожает.

— Ты скоро разоришься, — целую темную макушку, — маленький Рокфеллер.

— Мои счета лежат нетронутыми в банке, — пожимает плечами.

И как отчитывать его, что мог ведь нахвататься болячек и насекомых? Как цинично поучать, что не поможешь всем, а та бомжиха, вероятнее всего, потратит деньги на спиртное? Я буду мыслить позитивно. Он разоряет Яра — и кто против?

— Ты умница! — на остановке все-таки хватаю за руку и вклиниваюсь в поток. На эскалаторе вновь возвращаю ежикам пыхтящим свободу.

— Фуух, — переводит дыхание, — это экстремальней, чем прыжки с парашютом.

— А ты, что, прыгал?!

— А ты, что, нет?!

И прежде чем в глазах мальчишки отразится превосходство, я спрашиваю:

— А ты в трамвае когда-нибудь ездил? А в троллейбусе? А в маршрутке с курящим папиросу водителем?

В мальчишеских глазах наравне с диким интересом высвечивается почет мне и уважение, и мы до бизнес-центра по заказу экстремала тарахтим на трамвае. Едва успеваем сбежать от контролеров, потому что ну, кто же платит за одну остановку, если нет кондуктора? Повизгивая и подскакивая, мчимся к зеркальному бизнес-центру, и там приводим в серьезность лица, стряхиваем от дождинок зонтик и радуемся, что не нужно поправлять макияж. Ну все, я к испытанию готова.

— А вы к кому? — останавливает безликий охранник в форме неопределенно-мрачного цвета.

— К себе, — опережает Егор. — Мой брат уже в конференц-зале?

Откуда только важность такая взялась, и где мальчишеская непосредственность, от которой я без ума? Я так и застываю у двери в холле, пока охранника пронзает осознание, кто перед ним, и он с улыбкой бешеного медведя приветствует нас с добрым утром и указывает на дверь в конце холла.

— Да знаю я, — отмахивается Егор и, взяв меня за руку, отводит чуть в сторонку. — Тэкс, позвоним твоим адвокатам, где они?

— Да, надо позвонить.

Мне как-то безопасней войти в ту дверь вместе с ними, потому что Егорка хоть и мой защитник и вообще, но пока маленький и если его оттолкнут…

В глазах темнеет, и я плюхаюсь на мраморный бордюрчик для искусственной пальмы.

— Жуть какая! — возмущаюсь, осматривая место приземления. — Кто держит в бизнес-центре огромные безжизненные цветы?!

— Но клумба-то пригодилась!

Неопределенно машу рукой: смысл спорить с очевидным? Пока Егорка выясняет, где наши адвокаты, прихожу в себя, взбодрившись посиделками на прохладном мраморе и брызгами фонтанчика под мертвой пальмой.

— Безвкусица, — качаю головой, а пальма и не спорит.

— Тэкс, — прерывает диалог Егор, — они уже здесь и ждут нас в конференц-зале. Пошли.

— Послать? И это говорит мне мальчик, делавший замечания, как говорить правильно: врать или лгать?

— Нашла время сводить счеты, — подхватывает и буквально тащит меня к двери, которую я видеть не хочу, не то, что открывать.

Мы притормаживаем, переглядываемся и…

Егор, как джентльмен, распахивает дверь, и я вхожу, пытаясь спрятать страх под безразличием. Я краем глаза отмечаю количество людей, делю на наших и чужих, сажусь в одно из кресел на колесиках, любезно отодвинутых Егором, и жду.

Егор садится рядом и мы, как по команде, откидываемся в креслах.

Защитник мой по правую сторону, по левую — два адвоката, с которыми на днях все обсудили и на всем сошлись; напротив — Яр, знакомый тип из бара, имеющий неподходящую ему Лариску; и лысый тип с бородкой и портфелем. Присматриваюсь — вот кажется мне или нет?

— И снова здравствуйте, — он чуть кивает.

— Так это, правда, вы сегодня утром расхаживали у меня по дому?

— Я, — вздыхает покаянно, — и знаю, что вас разбудил.

— Да это ничего, — отмахиваюсь, — просто если вы — адвокат Ярослава Владимировича, — стойко держусь даже мельком взглянуть на обсуждаемую персону, — и уже были у меня дома, а все нюансы, как я понимаю, улажены, зачем тогда нам встреча? Захватили бы с собой бумаги, я бы их подписала и вуаля.

— Боюсь, вуаля не получилось бы, — снова вздыхает адвокат, — мой клиент настаивал на личной встрече.

— А зачем?

Я все еще смотрю на адвоката и только, хотя напротив кое-кто демонстративно прочищает горло. Я из простых, мне можно не притворяться деликатной, и я упорно игнорирую намек.

— Мои адвокаты, — киваю на своих; они кивают в подтверждение слов, — уверяли, что никаких вопросов не осталось.

— И совершенно правы, — соглашается мужик с бородкой, — но мой клиент…

— Да, — наконец вступает в обсуждение и Яр, — настаивал на встрече я.

— Зачем?

— Хотел увидеть лично, как ты будешь подписывать. Так понятно?

— Неа, — и совершенно точно непонятно. — Хотел увидеть радость, когда буду подписывать документы про бабки или счастье — когда о разводе?

— Без разницы. Хотел увидеть тебя.

Двусмысленность в его словах или…

И я, решившись, позволяю и себе его увидеть. Красивый. Умиротворенно-спокойный. Опасный хищник. Молчит. Чего-то ждет. Молчат и остальные. Да дышат ли они без разрешения хозяина?

А я дышу.

Живу.

И полюблю другого.

Мне просто нужно чуточку прийти в себя.

Нужна свобода.

Я не могу так больше.

Отпусти.

И я молчу, но Яр читает по глазам. Я вижу. Знаю. Чувствую его, как прежде. Только… прежней нет меня. Осталась там, на заднем дворике. А здесь — другая.

Дай мне свободу.

Не могу остаться.

Правда.

Так больно, что и боли нет, и сердце в лоскутках.

И он молчит, и только в темной ночи глаз его — горит огонь. Надежды? Веры? Страха и отчаянья? А мне друг видится лицо бомжихи, что сегодня обрела свой шанс. И вправе ль я лишать его другого? Да — могу. Да — я хочу расплаты. Но вправе ли?

— Где подписать? — я разрываю наш контакт, и падаю, и падаю в водоворот от облегчения, что я решилась; и сомнений, что могла остаться.

Передо мной кладут бумаги, я не читаю, я бегу по строкам, как убегаю от себя и внутреннего страха, только… Стоп!

— Здесь не согласна, — подчеркиваю одну из строк, и три юриста не поглядывают недоуменно, а таращатся, когда читают этот пункт.

— Но… — это голос подает мужик с бородкой.

— Уверены? — а это удивлен мой адвокат.

— Да, — скрещиваю руки, отзеркаливая Яра, и смотрю в упор. Я падаю, мне больше не подняться и вниз: могу лететь без остановки…

Едва заметно тот кивает. Мужик с бородкой захаживается в нервном кашле, осушает несколько стаканов из кулера, и ртом хватает жадно воздух.

— Но… как же… это… ох… — бормочет, и все внимание с меня переключает на хозяина. По-моему, он просто жаждет рассказать всем нам, что Яр сошел с ума. Но разве это новость? Кто платит собственной жене за год в постели бешеные деньги? Я помню, оговаривали, что если не получится, он выплатит мне компенсацию, но я была уверена, что речь шла так, о сумме на первое время, а здесь в глазах рябит от цифр, людей, бумаг, осколков прошлого.

— Ярослав Владимирович, — адвокат восстанавливает спокойствие, — я должен быть абсолютно уверен, что вы абсолютно осознаете, что делаете…

— Абсолютно, — не отводя от меня взгляда, говорит Яр.

— Послушай, — спохватывается его приятель из бара, — твой адвокат, действительно, прав. Это слишком! Да я сам скажу ей…

— Стас, — очень тихо произносит мой муж, — не вмешивайся.

Он не просит, ему просто нет необходимости повышать голос, чтобы требовать.

— Зачем тебе это, можешь сказать? — так же мягко, как с остальными, Яр говорит и со мной. Я знаю, мягкость показная, я знаю, внутри него вулкан, но разум мой убаюкивается самообманом.

— Мне нравится. Я так хочу. Доволен?

— Как хочешь, — неуловимый жест, и адвокаты словно мышки с сеновала, шуршат бумагами, внося мои немногочисленные коррективы. Передают бумаги мне.

— Довольна? — уточняет Яр. И все моими же словами: " как хочешь", и "довольна", я отзеркаливаю жестами его, а он меня — словами. Два близнеца, которым больше не сойтись, у каждого своя дорога.

Я перечитываю измененный пункт, киваю важно, я выторговала, что хотела. Да, довольна, теперь моя фамилия — Самарская, даже после развода!

— Господа, оставьте нас наедине.

— Зачем?! — спохватываюсь, когда конференц-зал пустеет, и остаемся только я, Егорка и сам Яр.

Мой бывший разворачивается назад, переносит со столика шампанское, бокалы, и разливает, игнорируя вопрос и мою жажду к бегству.

— Отметить, — говорит невозмутимо, — и настроиться на интервью.

— Ааа, — Егорка, подмигнув, спешит вслед за юристами.

А я с бокалом, незнамо как возникшим у меня в руке, прилипла к креслу и только и могу, что прошептать:

— Какого интервью?

— Какого? — растягивается лев в оскале. — Эксклюзивного. Один глоток и мы поговорим.

Один глоток… Смогу ли я доверчиво испить из его рук? Сам наливал, сам открывал шампанское, но точно ли шампанское в бокале?

— Злата…

А я смотрю на золотой напиток, на матовый бокал с высокой ножкой, но перед глазами мутный пузырек той жидкости, которую мне влили в рот на кухне. И пощечина… В тугой комок сжимаются все внутренности, мой страх сочится, заполняя комнату, дышать невыносимо, спазмом сводит горло.

— Предпочитаешь другой день, другую обстановку?

О чем он? Я второй раз не смогу… Хотя, что мне терять? Не верю, нет, не верю, но плевать. Представим, что в бокале яд и я умру. И что? Смерть — не страшней, чем жизнь. Когда я корчилась, когда смотрела на лицо потерянного ребенка, когда придумывала ему имя — это жутко. А пустота — приятное лекарство боли.

Поспешно делаю глоток и жду. Минута, две… Спазм отпускает горло, раскручиваются из спирали внутренности, а я дышу свободно. Яр смотрит напряженно, а я расслабленно откидываюсь вновь на спинку кресла. Кручусь на нем по сторонам: огромный кабинет, но как и особняк, не для меня. Уйти бы из него на улицу, под дождик, взгляды посторонних, что не трогают, не задевают. Но поставить точку рано.

Яр ждет вопросов — не разочаровывать же мальчика по новой. Жива и отгребла вот только что нехило капитала, поговорим. Не по душам — нет, а по нервам. Походим по канату над голодной бездной.

Женился он на тихой девственнице, что ждала домой и верила, и так любила, что аж стыдно, а сделал из нее бесчувственно нечто. О чем он думает, я буду спрашивать его? О детстве? Пусть маман его расскажет это будущей невестке. Меня интересует суть, не светлая, не показная — на изнанку.

— Мой первый и единственный вопрос, — включаю диктофон. — Скольких ты отымел, пока я умирала в больнице?