Дыхание Смерти

ГЛАВА ПЕРВАЯ

— Валка и Хотат!

Наверное, впервые в жизни Кулл не знал, что предпринять. Он стоял, незыблемый, как скала, тяжело придавив широко расставленными ногами землю, чтобы не вывернулась ненароком в самый неподходящий момент…

Караван, который атлант вел на этот раз, был не самым большим. Куллу случалось видеть и больше. Даже самому бывать в них проводником. Но он предпочитал длинным растянутым вереницам тяжело навьюченных верблюдов малочисленные подвижные отряды. В таких обычно хозяева везли товары, столь нетерпеливо ожидаемые, что задерживаться до того времени, когда соберется больше купцов, они не имели ни желания, ни возможности.

Бывали и другие причины для спешки, например, желание во что бы то ни стало оказаться на новом базаре раньше собратьев по ремеслу. А для Кулла во всех случаях выпадала прямая выгода — платили такие купцы проводнику вдвое дороже.

Ведь и вести такой караван, и идти в нем опаснее. Нет большой охраны. Легче стать добычей охотников за чужим товаром. Да и проводник ведет не обычной проторенной тропой, а кратчайшей дорогой через барханы. И переходы без всякой надежды на долгожданный колодец вдвое длиннее.

Кулл водил караваны по Турании с зимы, и, когда по-летнему жаркие лучи солнца обожгли землю, не было в этих богатых торговых краях купца, да и простого жителя, который не знал бы Кулла, Кулла-атланта, лучшего проводника. Его караваны всегда приходили целые и невредимые, все люди были живы, товар в полной сохранности, ни одно животное, будь то верблюд, лошадь или осел — не пало в дороге. Заполучить Кулла в проводники хотели многие караванщики, но он своим особым, почти животным, чутьем безошибочно определял, где хозяин действительно не поскупится на награду.

Вот и на этот раз он повел маленький караван: всего в восемь верблюдов, двух купцов и трех погонщиков. Поклажи было немного, но зато все товары предназначались для гейрема эберского правителя. Тончайшие шелка, великолепные по рисунку и качеству работы ковры, розовое масло в запечатанных сосудах из обожженной красной глины, чтобы не смог исчезнуть дивный аромат цветущих долин, заключенный в них. Ну и, конечно, драгоценности.

Один из двух купцов оказался знакомым Куллу, как-то по весне он уже вел его караван. Им еще посчастливилось отбиться от орды диких кочевников-грабителей, но слуг у них тогда было больше, и везли они прекрасные клинки, которыми можно было перепоясаться, без риска сломать дорогое оружие, и кольчуги, сияющие живым, текучим серебром, которые можно пропустить кольцо за кольцом в ножной браслет уличной танцовщицы.

Ашад — так звали знакомого купца — на этот раз выбрал в проводники Кулла не случайно. Одних шкатулок с жемчугом он вез больше двух десятков. Золотые кувшины и подносы с огромными рубинами и сапфирами, чаши, украшенные алмазами самой разной величины — от тончайшей пыли до «бычьего глаза», а уж о разных коробочках из слоновой кости и нефрита с перстнями, ожерельями, подвесками просто говорить не приходилось.

И доставить все нужно было как можно скорее и в полной сохранности. Иначе правитель мог лишиться последней радости и утешения в жизни: любви и почитания своего гейрема. Всего лишь из-за того, что, как на ушко шепнули Ашаду, а он, в свою очередь, в такой же тайне пересказал своим попутчикам, посчастливилось правителю купить для себя новую наложницу. Она была стройна, прекрасна лицом, белокожая, светловолосая, с таинственно мерцающими зелеными глазами. Огромные, широко расставленные, они лишали разума всякого, кто отваживался в них заглянуть.

Правитель не был исключением, он был мужчиной. Его даже не насторожила слишком низкая цена, запрошенная за нее. Она стояла среди торговцев и евнухов такая хрупкая, нежная, трогательно-беззащитная в своем восточном наряде. Все в этой женщине говорило, что она достойна гей-рема любого правителя, непонятным было лишь то, кто же захотел расстаться с такой драгоценностью своего сердца.

Правитель понял это сразу же, как только белокурая красавица воцарилась в его доме.

Она тут же заявила, что более нищего гейрема ей в жизни своей не приходилось видеть, что правитель — скупец и скряга и за те жалкие подачки своим женам достоин разве одной сухой улыбки и пяти вырванных волосин из бороды, что такому скопидому лучше держать вместо целого гейрема одну ослицу себе под стать. Кроме того, она пригрозила правителю, что, если он попытается от нее избавиться, она расскажет о его скаредности всем в Эбере.

С ней одной еще можно было бы сладить, так нет! Она взбаламутила весь гейрем. Все жены одновременно отказали правителю в утешении. Он стал раздражителен и зол, гневался по любому поводу и вымещал свое раздражение на верных слугах и ни в чем не повинных приближенных. Ашад смеялся до слез, рассказывая, как о голову одного из них правитель расколотил блюдо с сахарной патокой и как бедолагу отмывали потом в бассейне у фонтанов в саду правителя. И все бы кончилось благополучно, но в нем, оказывается, жили редкие золотые рыбки, которые то ли от испуга, то ли от сахара, повсплывали кверху брюхом, и слуги долго ловили их за скользкие широкие хвосты и носили на кухню.

Поглядев на лазурную гладь бассейна, покрытую ярко-желтыми телами пузатых пучеглазых рыб, правитель грустно вздохнул и решил одарить своих жен так, как никто в мире, чтобы снова во дворце воцарились мир, покой и благоденствие. А еще приказал не селить больше рыб в бассейн отныне и впредь.

— Теперь ты понимаешь, приятель, какой важный караван ведешь сейчас, — вытирая слезы, проговорил Ашад.

— Клянусь Валкой, эта девица знает, чего хочет и как этого добиться. Видно, не один владелец почувствовал на себе ее хватку. Поэтому и продавалась по дешевке, — похохатывая, откликнулся Кулл.

— Да, самый ненадежный товар — это женщины. Никогда не можешь знать наверняка, сколько она стоит на самом деле, — поддержал второй торговец.

Смеялись все долго, до слез, до рези в животе. Вместе с ними смеялось небо, опаленное солнцем, грозя опрокинуться на землю и придавить все живое своей выцветшей твердью. Хотя сейчас казалось, что единственными живыми существами в этом безбрежном океане песка был только сам Кулл и его маленький отряд.

Уже через два перехода от Сатрама караван затерялся среди бесконечных цепей песчаных холмов, то похожих на застывшие желто-коричневые волны, то напоминающих по своим очертаниям горящие в ночи многолучевые звезды, то изогнутых, словно лезвия сабель, барханов, то округлых огхурдов. Иногда песчаные наносы лишь слегка приподнимались над поверхностью, словно морская зыбь, открывая взорам путешественников далекие окрестности, а иногда вздымались в высоту, скрывая за своими громадами все видимое пространство, кроме светлого неба и ослепительного белого солнца над головой. Эти сыпучие гряды были разбросаны во всех направлениях и создавали такую путаницу, что доже знатоки пустыни могли сбиться с дороги и бесцельно плутать в лабиринте песков в течение многих дней. До тех пор пока счастливая встреча с караваном или смерть от жажды не прекращала их мучений.

Но Кулла не так-то просто было сбить с пути. Атлант знал, был твердо уверен, что еще до заката они достигнут колодца на проторенной караванной тропе, выйдя к нему с точностью до четверти лиги. Потому что атлант находил путь не по солнцу и даже не по звездам. И, уж тем более, не по очертаниям барханов. Он, как собака, «держал нос по ветру». Нет, не то чтобы он мог учуять запах свежей воды. Просто ветер — хозяин пустыни. Он встает и ложится вместе с солнцем. Ветер жаркий, сухой, пыльный, распихивающий щетинистые песчинки в самые мельчайшие щелочки, под одежду, растирающий влажную от пота кожу в кровь — это проклятие путешественников может стать настоящим спасением для человека, знакомого с его повадками. Ветер в пустыне дует постоянно в одном направлении. Только ходить по ветру умеют далеко не все караванщики, даже те, кто провел в песках больше лет, чем прожил в человеческих жилищах.

А вот Кулла ветры словно полюбили. Или просто новичкам везет, как рассуждали старые проводники. «Кулл — это поветрие, — говорили они между собой, — с ветром пришел, с ветром и уйдет. Только пыль следом завьется».

Атлант знал многие ветры пустыни: гебли, хамсин, шехили, исфири, когда какой из них дует и где. Только одного не знал варвар — что не он один «ловит ветер удачи». И кажущееся одиночество их каравана в пустыне на деле оказалось не таким уж полным.

Когда по приметам Кулл ожидал увидеть тропу, навстречу путешественникам, из-за высокого бархана, вылетел вооруженный отряд. Их было семеро. Конные.

«Лошади совсем свежие, — оценил Кулл, — верблюдам не уйти». А то, что это был противник, сомневаться не приходилось. Все семеро неслись к каравану Кулла на таких широких махах, что было ясно: поворачивать они не собираются.

— Великий Скорпион! Только бы это был не Хайрам-Лисица, — взмолился вдруг Ашад.

— Есть разница? — холодно поинтересовался Кулл, внимательно наблюдая за приближением незнакомцев.

— Я не слышал, чтобы хоть раз Хайрам ушел без добычи, — откликнулся Зикх.

Варвар зло сощурился. Он не терпел подобных разговоров. Атлант не раз слышал рассказы караванщиков о многих лихих людях, но справедливо считал, что рассказчики сильно преувеличивают. Во-первых, для того, чтобы превознести свою доблесть, во-вторых, чтобы скрыть свою трусость.

Меж тем всадники очень быстро приближались. Уже видны были белые бернесы, закрывающие лица до самых глаз, такие же, как у самого Кулла и его спутников. Кольчуг не видно, но сабли, даже судя по ножнам, не тупые и зазубренные, а самые что ни на есть «отточенные на короткий замах». По железным узорам на сбруях коней плясали солнечные блики. Такие же вспыхивали в глазах всадников. Вожак на горбоносом, тонконогом гнедом коне закричал, вернее, дико завыл, предвещая гибель каравану. Ашад поежился. Слуги постарались вжаться в седла. Кулл остался невозмутим. Те времена, когда его мог напугать крик, сколь угодно жуткий, минули давным-давно.

Подчиняясь приказу главаря, семерка всадников стала стягиваться и вскоре превратилась в огромную хищную птицу с клювом, направленным прямо на Кулла. Не торопясь атлант перекинул ногу через верблюжий горб и соскользнул на землю, обнажив топор. И, поправив выбившуюся из высокого кожаного голенища штанину, пошел навстречу всадникам.

«Похоже, от такой жары у кого-то кровь забурлила в жилах, — подумал он с недоброй усмешкой. — Что ж! Придется немного остудить эти горячие головы».

Кулл криво усмехнулся и сомкнул руки на рукояти топора. Он ждал. Разбойники не заставили его ждать долго. Налетели, неся за собой, как тот же хамсин, тучу песка и пыли, и остановились, резко осадив низкорослых темно-гнедых коней всего в каком-нибудь лошадином скоке от Кулла. Тот, что был одет намного лучше, чем его спутники, видимо предводитель, спешился и направился прямиком к атланту. Это был человек, статью лишь немного уступающий могучему варвару. Меча при нем не было, но на широком поясе висело с десяток ножей для метания. Он был молод, как и Кулл, и так же, как и Кулл, уже научен безжалостной жизнью смирять свойственные юности порывы. Он подошел к Куллу спокойно и уверенно. И остановился, разглядывая его с холодным любопытством, явно оценивая. Вот тогда Кулл и помянул Валку и Хотата.

Услышав его голос, молодой предводитель разбойников нахмурился, словно что-то припоминая. И вдруг преобразился. Глаза его вспыхнули.

— Ты — Кулл из Атлантиды, — воскликнул он. Это был не вопрос, а утверждение.

— Допустим, — нехотя отозвался Кулл, — а кто ты такой?

— Я — Керам, — произнес парень с такой же интонацией, с какой говорят «правитель Турании» или «король Валузии». Впрочем, ни это имя, ни тон не сразили Кулла. Отчасти потому, что его вообще было трудно сразить, а отчасти от того, что он уже начал догадываться, кто перед ним. Слава Керама, лихого грабителя караванов, опережала его на три лиги.

— Мои люди искали тебя, Кулл, — проговорил он.

— Незачем меня искать. Вот он — я, — тоном, даже отдаленно не напоминающим приветливый, ответил атлант.

— Ты мне нужен. — Керам, а это действительно был он, словно в подтверждение своих слов распахнул бернес и одарил атланта широкой улыбкой. Кулл подумал, что так не радуются даже при встрече дорогого и любимого брата, которого считали погибшим, а он нежданно-негаданно нашелся как раз тогда, когда родственники поделили меж собой его имущество. И больше всех радуется тот, кому досталась самая ценная и дорогая вещь.

— Я многим нужен, — лениво протянул он.

— Конечно! Кто может сравниться с Куллом, о чьих подвигах знают все от мала до велика и в Гайбаре, и в Эбере, и в Курдахаре. Я не удивляюсь, что такой доблестный муж многим нужен. Я был в Сатраме, но не застал тебя. Знающие люди сказали, что в пустыне Кулла-атланта искать бесполезно. Но, знаешь, у нас в Турании есть поговорка: «Если двум тропам суждено пересечься, то будь одна из них горной, а другая пролегай среди песков — они сойдутся на дне моря».

Кулл неожиданно усмехнулся. Тураниец ощутил перемену в отношении атланта. Он оглянулся на своих людей, замерших позади него плотной группой — шесть всадников. Махнул рукой, приказав всем спешиться, искоса взглянув на Кулла. Тот остался стоять там, где стоял, всем своим видом демонстрируя если не доверие к Кераму, то свое знаменитое бесстрашие. Теперь тураниец окончательно убедился, что перед ним тот, кого он искал.

— Ждите, — бросил Керам и, обернувшись к Куллу, предложил: — Отойдем в сторону. Надо поговорить.

Это было совсем не по правилам, но, видно, желание поговорить с атлантом пересиливало в его новом знакомом все писаные и неписаные законы встреч в пустынях проводников и грабителей караванов.

— У меня нет тайн от тех, кто мне доверяет свою жизнь. — Атлант чуть повел головой в сторону своего каравана. Купцы, зная, какой груз они везут, не решались подойти ближе, чтобы лишний раз напомнить о своем существовании.

— Зато у меня они есть, — тихо проговорил Керам и повторил движение Кулла, указывая, понятно, на своих людей.

— И дело не терпит…

— Терпит, но с трудом.

Кулл мгновение помедлил, потом решительно тряхнул головой так, что края его бернеса, и до того едва прикрывавшие подбородок, разлетелись в разные стороны. Они отошли на десяток шагов, миновав невысокий барханчик слева от них, шагая плечом к плечу так, словно делали это всегда. И сразу стало ясно, что один другому не уступит. Меч и камень — у кого из них больше шансов уцелеть в противостоянии? Мудрый человек не станет ставить последнюю монету ни на то, ни на другое. Разве только камень превратится в воду. Воду, которая пропустит меч сквозь себя и вновь сомкнётся за ним. На воде не останется и следа, а меч от неосторожного соприкосновения с таким «текучим камнем» может заржаветь и рассыпаться в прах. Когда их голосов не смог бы расслышать даже человек с самым тонким слухом (который наверняка имелся в отряде как Керама, так и Кулла), они остановились. Варвар встал так, чтобы ни на миг не упускать из виду разбойников, атланта терзали сомнения на счет беспрекословного подчинения приказам в этом оборванном отряде.

— Есть дело, — многозначительно проговорил Керам.

— Я догадался.

Не глядя на туранийца, Кулл убрал свой топор.

— Дело рискованное. Вроде бы тебе такие нравятся.

— Врут люди.

Керам с удивлением окинул взглядом атланта с головы до ног. Но так и не понял, смеется над ним варвар или нет.

— Я люблю верные дела, — снизошел до объяснения Кулл, — а рискованное оно или нет… — Варвар красноречиво пожал плечами.

— Это — верное, — откликнулся Керам. Пожалуй, слишком поспешно для такого утверждения. Могучий варвар скрестил руки на груди и, повернув голову к туранийцу, ожег его стальным пламенем взгляда.

— Послушай, друг. Если ты хочешь, чтобы мы с тобой сделали дело, так и скажи об этом прямо. Не ходи вокруг да около, словно шакал вокруг падали. И есть хочется, и в рот брать противно. Говори быстро и ясно или ищи другого на мое место.

— Если ты об оплате, — сразу сообразил Керам, — так ведь не только не обижу, а все, что унесешь, — твое.

— Ну да, я как-то уже слышал подобное. А уносить пришлось лишь свои собственные ноги, — недоверчиво буркнул варвар.

— Все возможно, — отозвался Керам, — в некоторых случаях собственные ноги — это много. Но в этом деле тебе понадобятся не столько ноги, сколько руки. Сначала — чтобы поработать твоим знаменитым топором, потом — чтобы выгрести из одного скверного места пару сундуков с побрякушками, которые очень любят женщины. Так как, договорились? — Керам нетерпеливо положил руку на плечо атланту. Кулл медленно опустил голову и стал разглядывать руку туранийца так, словно раньше ничего подобного не видел. Керам снял руку с плеча атланта и положил на свой пояс с ножами.

— Пару сундуков, — недоверчиво хмыкнул атлант, — что же это за «скверное место»? Часом, не сокровищница правителя Турании?

— Подробности узнаешь потом. Сейчас не время и не место.

— Угу, — с готовностью кивнул Кулл, — вот потом, — он сделал заметную паузу, — и договоримся. Когда…

Закончить мысль он не успел, со стороны, где они с Керамом оставили своих людей, раздались отчаянные крики, брань, проклятия, подхваченные верблюжьим ревом и лошадиным ржанием. Кулл отпихнул Керама, одним движением выметнул топор и, одним прыжком перелетев через гребень бархана, съезжая по осыпавшемуся склону к оставленному им каравану, наконец увидел, что произошло: троим особо нетерпеливым разбойникам как-то удалось подобраться к одному из крайних верблюдов с поклажей, что были без седоков и стояли чуть поодаль. Своими острыми кривыми саблями они разрубили веревку, на которой крепился тюк с поклажей, и хотели было раскатать его да поглядеть, что за добро везут на базар Эбера господа купцы.

Но вдруг тюк развернулся сам, выпала шкатулка, и желтый песок пустыни вспыхнул рубинами и алмазами. Солнечные лучи отражались в их отшлифованных гранях, дробились и путались, и над горкой драгоценных камней вспыхнули сотни крохотных радуг. Зрелище было завораживающее, и не только для троих грабителей. В тихой панике уставились на него купцы, с детским интересом и любопытством смотрели на необыкновенное зрелище нанятые в Сатраме погонщики. На одно мгновение оцепенел и Керам. Видно, светловолосый грабитель и не рассчитывал на такую удачу.

— Назад!

Повелительный голос его легко перекрыл небольшое расстояние и заставил разбойников вздрогнуть и обернуться. Зрелище рассыпанных по песку драгоценностей влекло их несказанно, и эту тягу они побороли не сразу. Но привычка слушаться этого негромкого вообще-то голоса сделала половину дела. Вторую половину доделали широкие ладони Керама, которые мягко опустились на пояс. Видимо, это движение предводителя знали в шайке, и оно не сулило ничего хорошего. Пожалуй, этот молодой, обаятельный и красноречивый человек не замедлил бы положить на песок рядком половину своих людей — в случае неповиновения. Купцы кинулись подбирать тюки, а Керам, стоя по колено в песке, обернулся и встретился взглядом с невозмутимыми глазами проводника. Для Кулла не было новостью, что за караван он ведет. Видно, и плата была соответствующей. Десятая часть, а может, и пятая…

— Послушай, атлант, — рискнул Керам после недолгого раздумья, — а ведь здесь богатства королей.

Кулл шевельнул могучими плечами и не ответил ни «да», ни «нет».

— А чем мы с тобой хуже королей? — продолжил Керам, ободренный молчанием варвара. — Я не знаю тебя, атлант, но слышал о тебе достаточно. Согласись, глупо оставлять такое богатство в руках жадных купцов и глупых разбойников.

Серые глаза не мигая смотрели на Керама и были похожи на два зеркала, которые отражали все, не выражая ничего.

— Если мы сговоримся, — решился Керам, — так ведь мы сейчас, вдвоем, всех этих «искателей удачи» здесь и закопаем. А караван поделим пополам.

Брови Кулла грозно сдвинулись.

— Или тебе две трети, а мне треть, — торопливо добавил Керам, что-то прикидывая про себя.

— А то твое верное дело? — низким голосом, похожим на рык, проговорил Кулл.

— Деньги лишними не бывают, — резонно возразил разбойник. — Тем более для тех, кто знает, как их потратить. Решайся, друг, и мы с тобой — два богача.

— Или два покойника, — хмыкнул Кулл.

— Трусишь? — презрительно сощурился Керам. Слово это было безотказным средством, и тот, кому бросали в лицо такое обвинение, обычно вспыхивал, как порох, и кидался с головой в любое безрассудство. Но Кулл лишь усмехнулся:

— Ты сказал, что слышал обо мне, — произнес он.

— Я слышал, что Кулл из Атлантиды — отважный воин.

— Тот, кто ценит свое слово дешевле бабьих побрякушек, не ходит дорогой отважных, грабитель караванов. — Ладонь Кулла легла на рукоять топора, и это движение не осталось незамеченным.

— Будем драться, — добавил он.

На мгновение Керам, казалось, смутился, но почти сразу лицо его озарилось широкой белозубой улыбкой:

— Драться не будем, атлант. Керам не грабит своих. А что до «верного дела» — забудь о нем. На время. Дороги судьбы сплетают и расплетают звезды — так говорят свитки мудрости. И у нас, в Турании, не спорят с ними. Возможно, звезды еще раз сплетут наши дороги в одну, и тогда мы поговорим более откровенно.

С этими словами Керам повернулся спиной и пошел к каравану, совершенно не заботясь о том, что не видит вооруженного атланта. И Кулл подумал о том, что грабитель либо глуп (что сомнительно), либо слишком умен. Конечно, человек, который отверг его предложение, не станет бить в спину.

Кулл поспешил за ним на тот случай, если шайка не послушает предводителя. Однако его опасения оказались напрасными. Несколько повелительных слов, брошенных Керамом, остудили горячие головы. Та троица, один из которых щеголял огромным синим носом, похожим на крупную сливу, поогрызалась, но возражать не посмела. Видно в том, что рассказывали люди о Кераме, было много правды. Через некоторое время разбойники скрылись за горизонтом, и купцы, словно сбросив оцепенение, заговорили все разом. Чудесное избавление от разбойников вознесло Кулла на такую высоту, что атлант начал смутно надеяться на повышение обещанной платы. Впрочем, на этот счет, зная Ашада, можно было не обольщаться. После короткой остановки караван снова тронулся в путь, среди барханов, почти белых в косых лучах солнца, в море сыпучих песков, вслед за ветром.

Ночью над пустыней висят близкие, почти ручные звезды. Кажется, стоит лишь протянуть руку — и в ней окажется таинственно мерцающий хрустальный сосуд, наполненный светом, благодать богов, песня вечности, красота мира. На многие лиги простираются пески с горбами барханов, и кажется в темноте, что вокруг колодца на тропе расположился караван исполинских верблюдов, которые спят чутко и тревожно, и их глубокое дыхание иногда слегка шевелит горбы. Может быть, это только чудится в темноте под звездным небом. А может быть, пустыня действительно дышит.

Пески бесконечны, как время, и жестоки, как жизнь, и прекрасны, как вечные звезды над ними, и непредсказуемы. Как женский каприз, и незыблемы, как небесный свод.

Маленький караван расположился на ночлег. Сняв с усталых животных поклажу, напоили верблюдов. По давней традиции, неизвестно где и кем установленной, но свято хранимой, ночевку торжественно «огородили» веревкой из конского волоса. Считалось, что эту преграду не могут преодолеть ядовитые пауки и змеи. Купцы и погонщики слепо верили этой легенде и улеглись спать в огороженном пространстве так же спокойно, как у себя дома. Кулл не спал, хотя очередь сторожить была в общем-то не его. Просто отчего-то не спалось. Странное чувство овладело Кулл ом. Он знал эти бескрайние и непредсказуемые пески почти так же хорошо, как родные горы. Знал слишком хорошо, чтобы спать спокойно. Например, в отличие от наивных погонщиков и суеверных купцов, Кулл знал совершенно точно, что, если какой-нибудь гюрзе взбредет в голову полакомиться верблюжьим молоком, она минует волосяную веревку совершенно свободно и горе тому, кто окажется у нее на пути, да еще шевельнется не вовремя. И

Кулл всматривался в ночную тьму, понимая, впрочем, что не его глазам увидеть крадущуюся в ночи змею и не его ушам услышать слабый звук трущегося о песок гибкого тела. Понимал он и то, что встревожили его и прогнали сон не змеи с пауками, а мысли, которые подчас бывают такими же смертельно опасными и умеют подкрадываться так же неуловимо.

Дневное происшествие не волновало Кулла. Он бывал в переделках и поопаснее. Одни из них оставили на теле его страшноватые отметины, другие не оставили ничего, даже воспоминаний. «Хочешь жить — умей забывать» — так гласили кстати помянутые Керамом свитки мудрости. Кулл умел забывать, но лишь тогда, когда дело закончено. Эта встреча, Кулл чувствовал это, должна была иметь продолжение.

Внезапно в ночи послышался звук. Далекий и неясный, он нарастал с каждым мгновением, и Кулл с беспокойством приподнялся на локте, всматриваясь в темноту.

Погонщики верблюдов безмятежно спали, но часовой тоже привстал и беспокойно завертел головой. Зашевелились и купцы. Спустя совсем немного времени звуки стали явственнее, и уже можно было различить глухой топот множества копыт по песку, звяканье сбруи и далекие пока человеческие голоса. По ритмичности звука Кулл определил, что идут не верблюды, а лошади. Через мгновение он был уже на ногах, а рукоять топора удобно лежала в ладони. За спиной встали, словно выросли из темноты, оба купца. Видно, нападения конных грабителей никто не забыл, и появление ночных всадников разбудило самые худшие подозрения.

Небольшой отряд подъехал почти вплотную и спешился. Раньше, чем прозвучали приветствия, чем выяснилось, кто и зачем пожаловал, люди и животные потянулись к воде, и Кулл посторонился, давая им дорогу. «Если твой враг умирает от жажды — дай ему напиться. Он станет тебе братом», — говорили здесь. Поступали, конечно, по-разному, но говорили именно так. Впрочем, Кулл уже видел, что подъехавший отряд ничуть не похож на оборванцев, которые наскочили на него днем. Во-первых, их было почти в два раза больше. Во-вторых, их лошади были гораздо крупнее и упитаннее разбойничьих. Это вообще-то говорило не в пользу пришельцев. Их лошади выглядели красивее, да и нагрузить их можно было изрядно, но по выносливости они далеко уступали неказистым собратьям, которых предпочитали «псы пустыни».

Когда люди и животные утолили жажду, Кулл, уже не рискуя показаться невежливым, поинтересовался:

— Кто? Куда? Откуда?

На что раздалось неторопливое:

— Купец Патмарк. В Эбер. Из Сатрама.

Быстро прикинув в уме расстояние, Кулл решил, что это вполне возможно. Хорошая лошадь под седлом шла вдвое быстрее верблюда. Конный караван купца Патмарка вполне мог выйти из Сатрама позже и догнать их как раз у этого колодца. Человек, который назвался Патмарком, вышел вперед, поклонился и произнес цветистое туранийское приветствие: что-то о том, что боги благословили всех продающих и покупающих, дающих и отнимающих, странствующих и ожидающих. Кулл попытался сообразить, кого туранийские боги обделили благословением, но бросил это занятие. Человек, подошедший к Ашаду и Зикху, не вызывал у него ни симпатии, ни доверия.

Испросив, как это положено по здешним правилам вежливости, разрешения ночевать у колодца и получив его, Патмарк махнул своим людям, чтобы скидывали поклажу на землю, многословно извинился и исчез, но почти сразу возник опять с флягой, в которой была не вода. И даже не кислое вино, которое продавалось в тавернах Сатрама, а сладкое валузийское, и Кулл, в свою очередь, отведал его (поскольку угостили), и с большим удовольствием, но подумал про себя, что скорее разделил бы ночлег с Керамом и его шайкой, чем с этим вежливым и предупредительным человеком. Атлант мог бы поклясться, что никогда прежде не встречал купца и не слышал про него ничего, ни плохого, ни хорошего, тем более необъяснимой была внезапная неприязнь к незнакомцу.

И только отведав вина, после того как развели костер, Кулл наконец понял, что его насторожило. Уж больно пристально приглядывался ко всему ночной гость. И больше не к Ашаду и Зикху, не к тюкам с поклажей. С жадным вниманием, словно не веря в негаданную удачу, купец рассматривал его, Кулла. И когда варвар сообразил это, купец понравился ему еще меньше.

Впрочем, Ашад настроения проводника как будто не разделял. Потрескивал костер. Языки пламени, оранжевые и медно-красные, плясали, освещая руки и лица, и от этого ночь вокруг казалась еще темнее. Кулл прислушался. В разговоре об общих знакомых купцы ушли далеко и обсуждали сейчас не Сатрам, и даже не Эбер, а Гай-бару, до которой было сейчас «как до Камелии ползком».

— А знаешь ли ты, почтенный, Рашудию-ювелира? — спрашивал Ашад, разглядывая приезжего сощуренными глазами.

— А как же! — отзывался тот. — Кто же из нашего брата-купца не знает Рашудию-ювелира. Того, кто богат, как сам правитель Балгез, и щедр, как базарный меняла. Как-то раз один купец из Эбера помог ювелиру выгодно сбыть три больших алмаза…

Народ у костра оживился. Те, кто уже спали, проснулись и потянулись к огню, не сколько для того, чтобы согреться и глотнуть сладкого вина, которым без устали оделял всех без разбора щедрый Патмарк, сколько потому, что нюхом угадали притчу. А здешний народ лепешке с медом в голодный год предпочтет послушать что-нибудь новенькое, поучительное и желательно смешное.

— Так вот, — продолжал Патмарк, когда установилось молчание, — человек тот, купец, рассчитывал на щедрое вознаграждение, но ювелир сделал вид, что не понимает купца, и принялся ласково, но настойчиво выпроваживать его из своего дома. Купец же, сообразив, что его обманули, решил сам перехитрить ювелира и, чтобы сделать невозможным его отказ, повел речь так:

— Почтеннейший, я полюбил тебя, как родного отца, и хотел бы вечно помнить тебя, твое мастерство и твое гостеприимство. Дай мне на память один из своих перстней. Вот хотя бы тот, с изумрудом, — к общему удовольствию, искусный рассказчик указал на большой перстень на руке Ашада, — в далеком пути, глядя на него, я буду вспоминать тебя.

На что хитрый ювелир ответил:

— Смотри на палец, где нет моего кольца, и вспоминай меня на здоровье.

Дружный хохот раздался в остывающем воздухе и взметнул искры костра. Даже Кулл криво улыбнулся: притча о жадном купце и хитром ювелире показалась ему забавной, и он повторил ее про себя, чтобы при случае рассказать кое-кому в Эбере. Его подозрения стали мало-помалу затихать. Он уже не помнил, что недавно смотрел на купца из Сатрама как на разбойника, если не на кого похуже. И, широко улыбаясь, Кулл спросил, подражая Ашаду:

— Почтенный, а не знаешь ли ты некоего Керама?

Брови Патмарка взметнулись в изумлении:

— Кто из купцов, ведущих караваны по этой дороге, не знает про Керама? — ответил он словно бы нехотя. — Слышали о нем все. Некоторые даже видели. А кое-кто из тех, кто видел, даже живой ушел. Говорят, сам он — юноша не злой, но люди его — сущее отребье.

— Твоя правда, почтенный, — перебил Кулл, — действительно отребье, которое доброго слова не стоит. Но предводитель их и в самом деле неплох. Хотел бы я знать, так ли он ловок со своими ножами, как об этом говорят.

Патмарк вопросительно посмотрел, но не на Кулла, а на Зикха. И тот едва заметно кивнул головой, словно подтверждая какую-то догадку купца из Сатрама. Погруженный в свои мысли Кулл этого не заметил.

Они проснулись с рассветом. Сухая утренняя прохлада бодрила. Ветер тоже проснулся и звал в путь. У колодца возникла неизбежная толчея: поили лошадей и верблюдов, пили сами, наполняли водой бурдюки. Погонщики навьючивали животных, покрикивая на своем гортанном, малопонятном наречии. Впрочем, верблюды и лошади их понимали. Тех верблюдов, которые не хотели вставать, приходилось поднимать пинками. Колодец оказался вычерпан до самого дна. Кулл подумал, что пройдет немало времени, прежде чем он снова наполнится водой и сможет утолить жажду тех, кто идет за ними. Но сейчас его беспокоило другое.

Утром выяснилось, что Патмарк не прочь «сократить путь» и для этого желает присоединиться к каравану Ашада и Зикха. Разумеется, услуги Кулла будут оплачены, пусть доблестный воин не сомневается. Кулл и не сомневался. В Эбере он сумел бы получить с Патмарка все, что ему причиталось. Не больше, разумеется, но и не меньше. Но Кулл весьма сомневался, что они доберутся до Эбера. Будь у Патмарка верблюды, объяснение выглядело бы вполне правдоподобно. Но лошади, двигаясь по проторенной караванной тропе, вполне могли достичь Эбера вровень, а то и раньше верблюдов, идущих напрямик. Идя же в одном, общем караване, Патмарку поневоле пришлось бы придерживать своих скакунов, приноравливаясь к медлительности кораблей пустыни. И вдобавок Кулл не был уверен, что лошади Патмарка выдержат такой переход.

Но Патмарка это, казалось, не беспокоило, и Куллу не оставалось ничего иного, как примириться с присутствием подозрительного купца и удвоить бдительность. Палевого цвета клочковатый верблюд полностью разделяя мнение хозяина, подозрительно косясь в сторону лошадей, неспешно встал и, гордо выбрасывая свои лохматые ноги с широкими копытами, уверенно повернул на восход. Следом за ним потянулись другие верблюды с поклажей и всадниками, сзади пристроились лошади и, вытянувшись в цепочку, подобно гигантской пестрой змее, караван углубился в пески.

Эбер встретил караван суетливым гамом. Впрочем, ничего иного Кулл и не ожидал. Шумели торговые площади, ломились лавки купцов от изобилия товаров, навезенных туда со всего света. Ехал торговый люд из Турании в далекую Валузию, а кто побойчее, забирались и дальше, в Тулу. И уж оттуда, с новым грузом, отправлялись назад, домой. Везло, конечно, не всем. Тысячи следов искателей прибыли затерялись среди бескрайних пустынь и снежных перевалов. Кто будет искать их? На смену им придут новые. Быть может, более удачливые. И круг вновь, вот уже в который раз, замкнется. Вот снова идут вьючные животные по улочкам Эбера. Мрачные лемурийцы косо поглядывают на своих недавних данников, молча пристраиваясь к длинному торговому ряду. Атлант проталкивался среди бурлящей толпы к ближайшему постоялому двору. Верблюды ревели, теснимые со всех сторон людским морем. Лучшие верулийские товары везли перекупщики из Термелы.

На одной из маленьких улочек, круто уходящих вбок, Кулл с сожалением простился с Ашадом, получив оговоренную плату сполна. На другой без всякого сожаления расстался с Патмарком, хотя деньги тоже получил. Любезный купец из Сатрама на своем сумасбродстве потерял трех лошадей, но не выглядел из-за этого чрезмерно опечаленным, напротив, казалось, что Патмарк был чем-то чрезвычайно доволен, и это не нравилось Куллу. По мнению атланта, для всякого удовольствия должна была быть причина, но в положении Патмарка он никакой причины не видел.

На прощание, одарив его улыбкой, Патмарк предложил:

— Ты далеко не исчезай, атлант. Мне вскоре понадобится хороший проводник, и я скупиться не буду.

Кулл кивнул, принимая деньги, а про себя решил, что лучше наймется в погонщики верблюдов, чем выйдет из Эбера с этим скользким и непонятным человеком. О чем он немедленно сообщил Зикху, как только Патмарк скрылся из виду.

Проводник и купец свернули на узкую улочку, удаляясь от суеты. Против компании приятеля Ашада Кулл не возражал. Молчаливый торговец нравился ему тем, что не лез с праздными разговорами, был не прочь хорошо выпить, но не пьянел и не имел дурной привычки через слово именовать Кулла варваром.

Шум постепенно стихал. В узких изгибах переулков вполне можно было заблудиться, но Кулл был здесь не впервые и знал, что приличными тавернами изобилует любая улица, и на какую-нибудь из них он точно наткнется, куда бы ни направился, а это было все, что он сейчас хотел знать о планировке Эбера. Кто ищет, тот найдет. Вскоре Кулл и Зикх наткнулись на заведение, которое показалось им подходящим, с какой стороны ни взгляни. Маленькая потертая вывеска с надписью «Приют уставших» понравилась приятелям. Открытая дверь ненавязчиво приглашала зайти.

— Валка! Подходящее название, — сказал варвар, спешиваясь. Зикх последовал его примеру. Откуда ни возьмись появился темнокожий мальчик и смело ухватил за узду сразу обоих верблюдов. И упрямые твари мальчишку послушались.

— Держи. — Кулл на ходу бросил пареньку мелкую монетку и шагнул внутрь. Зикх задержался на пороге и поманил паренька.

— Знаешь таверну «Красавица Гюлли» на соседней улице? — вполголоса спросил он. Мальчик кивнул. Тогда Зикх отсчитал ему сразу три монеты и так же тихо приказал:

— Найдешь там купца Патмарка, скажешь, что друг его остановился в «Приюте уставших», но в гости не ждет. Все понял? Повтори!

Мальчик послушно повторил, не переврав ни слова.

— Умница, — кивнул Зикх, — а теперь беги, да поживее.

И мальчуган стремглав бросился исполнять поручение.

Кулл проснулся оттого, что в дверь негромко постучали. Рука его метнулась к топору раньше, чем атлант открыл глаза.

— Заходи, — зевнув, разрешил он.

Потревожил его сам хозяин.

— Пусть господин простит меня, — с ходу начал тот, — но там ваш друг-купец. Он ждет внизу.

— Иду, — коротко ответил атлант, легко поднимаясь с постели.

Снизу доносились громкие голоса пьяных гуляк, и Кулл немедленно пожалел, что проспал так много интересного. Рука по привычке нащупала перевязь. Старый друг был на месте. Нельзя сказать, что народу было много, но зато все как на подбор. Хмельные дельцы, денежная братия, хотя и не такая родовитая как те, что сидят в роскошных дворцах, но любить жизнь тоже научились.

Кулл неторопливо пошел к приятелю, огибая столы, и краем глаза заметил любопытные взгляды, которыми награждали его завсегдатаи. Зикх сидел, склонившись над чашей вина.

— Зачем звал? — спросил он.

Прежде чем ответить, Зикх сделал знак, чтобы принесли еще вина и мяса. Сам он со своим обедом расправился уже давно и сидел в этом шумном зале, ожидая лишь его, Кулла. Но потом, видно, терпение у него лопнуло, и Зикх послал за ним хозяина. Широкий жест Зикха был кстати, желудок Кулла ворчал, как вулкан, готовый вот-вот проснуться. Кулл сам налил себе вина и энергично принялся за угощение. Зикх ждал, но, как вскоре выяснилось, не окончания его трапезы. Мягким широким шагом к столу подошел человек: высокий и светлокожий. На нем был легкий халат с причудливым рисунком, который так искусно мог нанести только истинный мастер. Белый тюрбан из тонкого шелка плотно облегал его голову, но слишком крупные черты лица и светло-серые внимательные глаза окончательно подтвердили подозрения варвара: этот человек родом с севера. Скорее всего, из Коммории.

Чужак с ног до головы оглядел варвара, и только после этого кивнул Зикху и сел.

— Придумано неплохо, но кое-что ты не учел, — первым заговорил Кулл, — в этом наряде ты, конечно, сойдешь за полукровку, но тебя выдает взгляд. Туранийцы не имеют привычки смотреть в глаза. Богач смотрит поверх голов, бедняк — в землю.

— Спасибо за науку, Кулл из Атлантиды, — усмехнулся сероглазый и в ответ на его удивленный взгляд кивнул на Зикха: — Вот он рассказал мне о тебе и, похоже, вопреки обычаю, не особо приврал.

— У господина Ритула есть для тебя работа, — вставил до этого молчавший Зикх. Комморийское имя окончательно убедило Кулла, что сероглазый «носит халат с чужого плеча».

— Умеешь ли ты держать язык на привязи, атлант? — понизив голос, спросил Ритул.

— Смотря сколько стоит веревка, — серьезно ответил Кулл.

Ритул улыбнулся одними глазами.

— Не обижу, — заверил он.

Кулл проглотил последний кусок мяса, полил его вином прямо в желудке и, справившись с отрыжкой, выразил полную готовность слушать.

— Завтра на рассвете из Эбера выходит караван, — тихо проговорил Ритул. — Караван большой, сильная охрана, но нужен надежный проводник. Именно ты, — сказал Ритул. — Я слишком не надеялся найти тебя тут, но, слава Богам, я искал там, где нужно.

— Куда идет караван? — деловито спросил Кулл, ковыряя в зубах.

— Не очень далеко. В Гайбару, — сдержанно ответил Ритул. Кулл поморщился.

— Не люблю я Гайбару, — проговорил он, — да и она меня не слишком любит.

— Но ты не отказываешься? — не то утвердительно, не то вопросительно проговорил Ритул.

— Что везешь?

Вопрос был не из тех, которые было принято задавать в подобных случаях. Обычно о содержимом сумок проводники не спрашивали, а спросивший попадал под подозрение и рисковал остаться без нанимателей. Все купцы знали, что Эбер, Гайбара и даже Курдахар кишат людьми Хайрама-Лисицы. Но коммориец ответил без колебания:

— Везу женщину. В подарок одному вельможе.

Кулл удивленно взглянул на Ритула и Зикха.

В том, что один вельможа решил подарить другому свою дочь, сестру или красивую наложницу, не было ничего необычного. Почему же такая тайна? Внезапно его осенило.

— Неужели та самая? — прошептал он.

Зикх и Ритул с усмешкой переглянулись.

— Я говорил тебе, что он догадлив, — купец выпрямился и улыбнулся, — похоже, в сераль правителя тебе лезть не придется. Заклад сам плывет в руки. Пока шел караван с подарками, наложница до того извела своего повелителя, что он решил от нее избавиться как можно скорее и так, чтобы никто об этом не знал. Правитель не желает, чтоб на всех базарах говорили, что он не смог справиться со вздорной женщиной. Поэтому он щедро заплатит и за работу, и за молчание.

Караван медленно полз по пустыне. Горячее солнце нещадно жгло все живое. Тяжело нагруженные верблюды, усталые, еле переставляли ноги. Их было около трех десятков. Зикх знал точнее, а погонщики говорили просто, что верблюдов «много». Тяжело навьюченных лошадей было десять — это знали все. До десяти в караване Зикха умели считать даже погонщики. Кулл восседал на спине гнедого скакуна и наблюдал: в бескрайних желтых песках с однообразными горбами барханов медленно и величественно проплывали полосатые тюки. В самом хвосте, на спине большого рыжего верблюда, покачивался белый шелковый паланкин, окруженный отрядом суровых комморийцев.

Этот караван шел проторенной тропой, от колодца к колодцу, и от этого, на взгляд Кулла, двигался излишне медленно. Кроме того, присутствие в караване женщины изрядно замедляло ход. Кулл невольно думал, что, если бы ему пришлось идти пешком и нести эту красотку на себе, он и то двигался бы намного быстрее. Все началось с того, что в пяти лигах от Эбера (город едва успел скрыться из виду) караван вдруг стал замедлять ход и охранник поскакал вдоль длинной череды верблюдов, выкрикивая приказ остановиться. Оказалось — госпожу укачало. И чуть ли не под самыми стенами они стояли до полудня, лошади стояли, верблюды лежали, погонщики сидели, вода тратилась, солнце палило, время шло, женщина приходила в себя.

Ближе к полудню тронулись, но не прошли и лиги, как снова встали. Кулл злился, призывал на помощь всех богов, но его молитвы и его проклятия действовали одинаково, то есть никак. Когда они вышли из Эбера, Кулл был уверен, что караван придет в Гайбару через два раза по десять дней. После первой остановки он решил, что они придут туда через две луны. Когда солнце село в пески, стих ветер, опустилась тьма и цепочка усталых верблюдов сбилась в кучу, располагаясь на ночлег, Кулл уже был уверен, что караван в Гайбару вообще не придет.

Он лег спать злой и недовольный жизнью, а поднялся еще до солнца и, как это с ним частенько случалось, в прекрасном настроении. Приключения бывают всякие. Бывают, наверное, и такие. Путешествие только началось, женщина в караване еще не привыкла к мерной поступи верблюда, жаре и неудобству походной жизни. Кулл невольно думал: как она там, хрупкий цветок гей-рема, в душном паланкине, закутанная в шелк так, что видны одни глаза, зеленые, как изумруды? Деревянное сиденье, накрытое постоянно съезжающей подушкой, и узкое пространство, ограниченное плотными шелковыми стенами. И больше ничего. Ни посмотреть вокруг, ни поговорить.

А в конце пути — гейрем какого-нибудь захудалого гайбарийского вельможи. И это после сераля самого правителя. Впрочем, судя по рассказу Зикха и поведению прежних хозяев, Кулл мог ставить все, что он получит от Ритула, против скорлупы от прошлогодних орехов, что надолго она в Гайбаре не задержится.

Когда караван снова встал, Кулл уже не сердился. Он подъехал к узорному паланкину, охрана тут же сомкнула ряды и обнажила оружие, и учтиво предложил Ритулу:

— Может быть, госпожа желает выйти, размять ноги, подышать воздухом?

— Госпожа не желает выходить, — оборвал его Ритул, не двигаясь с места.

Кулл возвысил голос и повторил свое предложение, надеясь, что достигнет ушей дамы в паланкине. И верно, шелковые занавески слегка дрогнули. Кулл устремил туда взгляд, надеясь, что увидит хотя бы силуэт незнакомки, но Ритул, тоже возвысив голос, мрачно повторил:

— Госпожа не желает выходить. Ей уже лучше. Мы можем двигаться, проводник.

Куллу ничего не оставалось, как вернуться на свое место во главе каравана. Жизнь понемногу налаживалась. Госпожу укачивало уже не так сильно. На второй день пути они стояли всего два раза и не слишком долго, но, прикидывая пройденный путь, Кулл с тревогой начинал думать, что, двигаясь с такой скоростью, до колодца они не дойдут. Им просто не хватит воды.

Над песками висела серая предрассветная марь. Привычный рисунок звездного неба сместился далеко на закат. Первые лучи рассвета уже тронули лохматые «горбы» барханов, ветер вздохнул, шевельнув бескрайние пески, шелохнулась до половины зеленая, до половины бурая трава у неприметного источника, не ведомого ни одному проводнику караванов. Да если б и проведали о нем, вряд ли это внесло хоть какое-то оживление в безмятежную картину.

Старый колодец, некогда аккуратно выложенный плитами, но теперь заброшенный и полузасыпанный сырым песком, находился в стороне от караванных троп. Неподалеку от жалкого оазиса торчали из земли развалины не то дворца, не то древней крепости, не то целого города, занесенного песками за века так, что остались лишь венцы башен, торчащие из земли, подобно обломанным зубам. Они стойко сопротивлялись неумолимо наступающей пустыне и времени, и в этом бродячие ветры были им верными союзниками.

Одинокий всадник, неторопливо приближавшийся со стороны восхода, на низкорослой пегой лошаденке, видимо, прекрасно знал об источнике в развалинах. Лошаденка уверенно шлепала по песку широкими неподкованными копытами, направляясь прямиком к колодцу.

Всадник бросил поводья, спешился и, опустившись на колени, жадно припал к воде. Лошадь фыркнула, переступила копытами и после недолгого раздумья сунула в чашу свои мягкие губы, толкнув всадника лбом, чтобы посторонился. Солнце медленно поднималось над развалинами, и розовые, еще нежаркие лучи его скользили по старой, выветрившейся от времени кладке. В разгорающемся рассвете все четче обрисовывался силуэт сторожевой башни, похожей на исполинскую голову в островерхом шлеме, а остатки древней стены могли бы напомнить огромные лапы какого-нибудь спящего зверя или голову свернувшейся змеи. И то и другое было одинаково неприятно, чтобы не сказать — страшно. Казалось, древняя магия живет в этих стенах, живет и не собирается их покидать, живет, на горе и на погибель случайно заглянувших сюда путников.

Неожиданно конек фыркнул и прянул ушами. Не раздумывая, всадник пригнулся, метнулся в сторону и пружинисто вскочил на ноги, сжимая в руке обнаженную саблю.

— Последнее отребье не решается осквернить кровью источник, — проговорил он, — а тем более в Санджапуре.

С этими словами он обвел глазами компанию, которая незаметно окружила его и, вне всякого сомнения, собиралась его здесь и закопать. Их было шестеро. Свет еще не видел такого пестрого и такого оборванного сборища: опухшие лица, глубоко запавшие глаза с нехорошим, почти безумным огоньком в глубине, неуверенные движения, халаты с чужого плеча с полами, вымазанными конским дерьмом. Из них особо выделялся один — с огромным носом цвета недозрелого винограда.

— Мердек, — растерянно произнес он.

Неопределенного возраста худощавый человек с жидкой бородкой и темными хитрыми глазами со стуком кинул саблю в ножны. Разбойники чуть помедлили… и повторили его движение. Со стороны развалин послышалось конское ржание. Лошаденка Мердека задорно отозвалась, словно услышала знакомый голос.

— А где Керам? — спросил Мердек. Шестеро оборванцев, едва не зарубивших его у колодца, пугали его не больше, чем не в меру расшалившиеся дети. Да и смотрел он на них примерно так же.

Синеносый злорадно скривился:

— А кто знает, его где-то носит. Может, демоны прибрали?

— Что так неласково? — спросил Мердек без особого, впрочем, интереса.

— На одиночество его, видишь ли, потянуло, — оскалился тот, — любит, понимаешь ли, один гулять. Когда-нибудь догуляется.

— «Золотой караван» ему, подумать только, не добыча! — поддержал его второй, с запавшими глазами. — Это надо же!

— Из-за того, что одних «своих» ему грабить честь не позволяет, другие «свои» должны с голоду пухнуть, — буркнул толстяк с черными мешками под глазами.

— Стало быть, это он привел вас в Санджапур, — криво улыбнулся Мердек.

— Как это «привел»?! — возмутился синеносый. — Мы не слепцы, не невольники и не женщины. Мы сами пришли. Место хорошее, вода есть. Правда, добычи маловато.

— И куда вы отсюда направитесь? Назад, к Хайраму?

Мердек задал вопрос безразлично, как будто из пустой вежливости, но темные глаза мигнули, выдав живой интерес.

— Никуда не направимся. Здесь будем, — ответил толстяк.

— В Санджапуре? — уже открыто удивился Мердек и даже всплеснул руками: — Да заплатили ли вы положенную дань?

Лица разбойников вытянулись в безмерном удивлении.

— Ты что, Мердек, вина опился? — осторожно поинтересовался синеносый. — Города давно нет, какая дань?

Мошенник, который в одиночку не боялся шестерых разбойников, загадочно улыбнулся:

— Давным-давно, — начал он, когда все семеро расселись в тени высокой каменной башни и фляга его, со сладким вином, сделав круг вернулась пустая, — когда благословенный Эбер еще не вздымал среди песков свой неприступный вал, а богатая Гайбара была лишь нищим поселением вокруг одного колодца, жил на свете великий воин Фуручи. Однажды надоело ему скитаться, и он решил осесть на одном месте. Прямо среди пустыни Фуручи ударил копьем, и возник источник. И вскоре вокруг него зашумел базар и выросли дома. Богат и славен был город Санджапур, и все купцы восхищались этим благоуханным цветком пустыни. Не было города богаче, и не было людей счастливее, чем его жители. Но однажды перед городскими воротами появился нищий, умирающий от жажды. Он просил именем Валки пустить его в город или хотя бы дать ему напиться. Но, поскольку у нищего не было денег, жадный стражник не пустил его в город. И тогда нищий сказал:

— Почтенный, нет у меня монет, но есть мудрый совет. Прими его вместо платы и пропусти к источнику старика, умирающего от жажды.

— Хорошо, — ответил стражник, — говори. А я посмотрю, стоит ли твой совет хотя бы одной медной монеты.

— Не обольщайся блеском сокровищ, золото горит, пока светит солнце, — медленно, нараспев произнес старик, — с наступлением ночи сокровища обращаются в прах. Бойся одного — остаться нищим, когда закатится солнце твоей жизни.

Молодой стражник выслушал и рассмеялся:

— Это мудрость детей и нищих, — сказал он. — Она ничего не стоит. Убирайся вон.

Страшно разгневался старик. И произнес слова, которые и по сей день помнят мудрые:

— Будь же по-твоему, жадный юноша. Я не войду в эти стены. А ты не выйдешь отсюда. И будешь сторожить ворота до тех пор, пока кто-нибудь не принесет тебе сокровище, равное моему совету, который ты отверг.

В тот же миг потемнели небеса и страшная песчаная буря обрушилась на город, а когда все стихло, уже не было ни богатого города, ни базара, ни дворца правителей. Исчез город Санджапур, и имя его забылось. На закате вырос благословенный Эбер, на восходе — богатая Гайбара, и караванные тропы пролегают теперь в стороне от города Фуручи.

Но дух жадного юноши стражника до сих пор бродит в развалинах, и горе тому, кто войдетт в город и не заплатит богатой пошлины. Великие несчастья обрушатся на его голову. Нищета будет ходить за ним по пятам, в руках его не станет силы, в голове — разума, он будет пить воду вместо вина и носить халат с чужого плеча.

Нет, как хотите, а я ни за что не останусь на ночлег в городе, который некогда предпочел монету мудрому совету. Жадных и глупых не любит никто. Ни Боги, ни Демоны. Вот только обожду, пока отдохнет мой конь и покину это проклятое место.

С этими словами Мердек кинул под голову седло и растянулся прямо на песке, весьма довольный сказкой, которую только что сочинил.

— Эй, Мердек, — через некоторое время позвал синеносый, — если это правда, то отчего с нами до сих пор ничего не случилось?

— А разве вы счастливы? — изумился Мердек, — Разве нищета не ходит за вами по пятам? Разве не пьете вы воду вместо вина и не носите халат с чужого плеча?

Разбойники переглянулись.

— Эй, Мердек, — снова позвал синеносый. Мошенник открыл один глаз, притворяясь, что уже задремал, и только оклик разбойника разбудил его.

— А что делать, Мердек?

— Что делать, что делать… Седлать коней и уходить из проклятого города, пока не поздно, — ответил Мердек.

— А куда уходить-то? — растерялись разбойники. — Керам оставил нас без добычи, сам ушел. Хайрам не примет нас назад. Когда мы уходили от него, то прихватили шестерых самых лучших коней. И в Эбер нам не войти. И в Гайбару не вернуться. У нас нет денег, чтобы заплатить стражнику за вход.

— Попробуйте расплатиться мудрым советом, — зевнул Мердек и повернулся на другой бок, спиной к озадаченным разбойникам.

Через некоторое время он услышал фырканье коней, шум бестолковых сборов, стук копыт по камням, и вскоре все стихло. Разбойники покинули мертвый город, и Мердек готов был заложить свою голову, что скоро они не вернутся. Хитрец напугал их изрядно. Должно быть, отправились грабить караваны. Не будет им удачи. Но не оттого, что переночевали в мертвом городе, а от того, что отроду глупы. Хайрам-Лисица на них напрасно злился, право же, шесть коней совсем не дорогая плата, чтобы избавиться от таких дурней.

Однако глупцы не глупцы, а когда-нибудь они поймут, что Мердек их попросту одурачил и, пожалуй, вернутся, чтобы спросить, какая тому корысть в обмане. Так что лучше бы ему этим шестерым больше не попадаться. Мердек снова сел, и убедившись, что разбойники и вправду уехали, встал и торопливо пошел вдоль стены. Через несколько шагов хорошее настроение его и довольство жизнью испарились. Тайник, который он и был послан отыскать, был завален рухнувшей стеной. И так завален, что одному дай Боги управиться за целую луну. Если это вообще возможно.

Могучий рык встряхнул землю и небо. Жалобно заревели верблюды. Гнедой конь Кулла жалобно заржал и попытался сбросить седока. Варвар с трудом удержался, намотал на руку поводья и попытался направить коня назад, туда, где случился переполох, но тот хрипел, косился, прижав уши, и с места не двигался, только перебирал копытами и тонко, жалобно ржал. Кулл бросил упрямое животное, соскочил и поспешил на звук, расталкивая широкими плечами бестолково мечущихся купцов и погонщиков. Охрана красавицы сбилась в кучу, заслоняя паланкин. Воины не мигая смотрели в одну точку.

Кулл повернулся туда же. И, не смотря на все свое северное хладнокровие, едва не попятился. Огромный палевый зверь, почти не отличимый цветом от песков, возник на тропе, словно из ниоткуда. Припав на передние лапы, он переводил свой жуткий взгляд с людей на сбившихся в кучу верблюдов, и гибкий длинный хвост его метался из стороны в сторону. Верный признак того, что лев зол. Или голоден. А скорее — и то и другое.

Воздух прорезал тонкий испуганный крик. Это мог быть один из мальчиков-погонщиков, но Кулл был отчего-то уверен, что крик раздался из паланкина. Мечи охранников давно покинули ножны, но пускать их в ход комморийцы не торопились. Лев снова рыкнул. Странно прозвучал этот рык. Грозный и яростный, он закончился нотой, весьма похожей на жалобное мяукание. Кулл выхватил огромный топор и сжал двумя руками. Расставил ноги. Глянул серыми холодными глазами в янтарные глаза зверя. На миг в них мелькнула тоска и смятение, но лишь на миг. Лев зарычал и прыгнул вперед, на него. Упав на одно колено, Кулл выбросил руку с топором, принял на лезвие страшный удар и рухнул, придавленный тяжеленной, скверно пахнувшей тушей. Кровь зверя плеснула в лицо тугой волной, и Кулл невольно зажмурился.

Охрана подоспела вовремя. Как раз, когда зверь перестал шевелиться. Для того чтобы оттащить его в сторону и помочь подняться залитому кровью Куллу. Атлант зыркнул на них с плохо скрытым презрением и перевел взгляд на распластанного льва.

— Интересно, откуда он здесь взялся? — задумчиво проговорил Ритул. — Зубы сточены по самые десны. Лет тридцать зверю, если не больше. — И с легким сожалением добавил: — Было.

— Должно быть, подыхать сюда пришел, — предположил Зикх, которого необычное происшествие отвлекло от своих верблюдов с поклажей.

Ритул подошел к паланкину и, похоже, выслушав какое-то приказание, вернулся.

— Атлант. — Он тронул Кулла за рукав. — Госпожа давно хотела послать весть своему будущему супругу и повелителю. Теперь она благодарит Валку, что не сделала этого раньше.

— Почему? — не понял Кулл. — И при чем тут я?

— Госпожа благодарна тебе за спасение и хочет, чтобы вестника послал ты, из своих собственных рук.

С этими словами Ритул подал атланту белого голубя.

— Просто подбрось его вверх, — посоветовал он, — голубь знает дорогу в Гайбару.

Голубь взмыл в небо и уверенно устремился на восход. Похоже, он действительно знал дорогу.

Маленькое происшествие было забыто, и караван тронулся в путь. Потом, Кулл знал это, глупый случай с издыхающим львом, неосторожно уснувшем на караванной тропе, обернется целой чередой страшных рассказов о десятках свирепых львов, растерзанных верблюдов и одном герое победителе, получившем кошелек с золотом и поцелуй от зеленоглазой блондинки. И этим героем будет кто угодно, только не Кулл.

Ближе к вечеру, как и рассчитывал проводник, они подошли к очередному колодцу в развалинах деревни. Солнце садилось за их спинами, косые лучи скользили по остаткам глинобитных стен. Длинные тени верблюдов, лошадей и людей бежали впереди каравана, словно старались как можно скорее добраться до места, где будет вода и отдых. Пески казались розовыми и словно светились.

Кулл подъехал первым и, разглядывая землю, нахмурился. У колодца обнаружились следы костра. Собственно, ничего удивительного в этом не было, караваны пересекали пустыню по одним и тем же путям, длинным или коротким, это уж как позволял кошелек, опытность твоего проводника и выносливость верблюдов, но в основном «корабли пустыни» утаптывали одни и те же тропы. Случалось, они встречались посреди бескрайних песков, узнавали и передавали новости.

К примеру, пару дней назад им навстречу попался «шелковый» караван из самой Камелии, и шел он не в Эбер, и даже не в Сатрам, а еще дальше. Возможно, в Зарфхаану. Но тот караван прошел здесь давно, и следы его сгладил ветер, да и много их было. Небось вычерпали колодец до самого дна. И, уж наверное, не один жгли костер, если ночевали. А где им еще ночевать? Те, кто оставил эти следы, крупные. Но уже верблюжьих — следы неподкованных лошадиных копыт должны были все время идти впереди их каравана, во что Кулл не верил. За семь дней пути он еще ни разу не наткнулся на следы их присутствия. Значит?… Что это могло значить?

«Все, что угодно, кроме хорошего», — решил варвар.

Комморийцы удвоили посты. Это было правильно. Но после случая со львом на комморийскую охрану Кулл больше не полагался.

«Спать не буду», — решил он, пристраивая под голову попону и укрываясь плащом. И тут же провалился в мертвый, каменный сон.

Соблюдая предельную осторожность, одинокий всадник следовал за караваном. Словно тень, он крался за ними, след в след, значительно отставая днем, так как зоркие глаза проводника то и дело озирали горизонт. Кроме того, в этом караване были и другие глаза, не менее зоркие, и быть замеченным теми глазами всадник не хотел ни в коем случае, даже ненамеренно. Иное дело теперь, ночью. Надежно скрытый от любых глаз, даже самых зорких, он нагонял караван. Не тот это был человек, чтобы упустить добычу.

Он спешился. Конь его чуял воду и рвался вперед, но всадник осадил его железной рукой и ласковым словом:

— Все тебе будет, только не сейчас. Утром. Терпи, как я терплю.

Конь, казалось, понял. Во всяком случае он спокойно позволил хозяину положить его на бок и застыл. Всадник знал, что так конь будет лежать до тех пор, пока условный свист не поднимет его с места, и, больше не беспокоясь о нем, медленно и осторожно пошел вперед, к развалинам, где расположился на ночлег караван. Темный халат позволил ему подобраться к спящим шагов на двадцать. Ближе он подойти не решился, до и незачем было. Человек остановился. Прислушался. И тихо, протяжно взвыл, подражая голосу далекого волка. Ничто не отозвалось в ночи на этот тоскливый призыв. Но человек знал, что его услышали.

Прошло не так уж много времени. Тот, кто следил за караваном, еще не успел потерять терпение, когда прямо перед глазами его из темноты возникла плечистая фигура. Он отпрянул, ладонь метнулась к поясу, но замерла на пол-дороге, услышав тихое:

— Все в порядке. Это я, Ритул.

— Вовремя ты подал голос, — так же тихо отозвался одинокий путник, — еще мгновение, и я бы утыкал тебя стрелами…

— Пока все в порядке. Устроили ночлег. Завтра, с восходом, двинемся дальше.

— Отлично, дружище, — ответил тот, — а как варвар?

— Хвала богам, пока ничего не заметил, — ответил Ритул, — он смотрит вперед, а не назад. Но тебе стоит поостеречься. В караване человек Абад-шаана, а у них, как известно, глаза вокруг головы.

— Я знаю, — путник кивнул, но в чернильной темноте движение его головы осталось незамеченным, — в караване даже два человека Абад-шаана.

— Два?! — по-настоящему удивился Ритул. — Я не знал этого. В самом деле.

— Верю. Кто может сказать, что знает всех людей Абад-шаана? И кто может сказать, скольких из них привлекает та же добыча. У нашего общего знакомого развелось немало друзей-доброжелателей. И всему виной — щедрость правителя. Золото, обещанное за голову варвара, притягивает многих. Варвар стоит дороже, чем готов заплатить повелитель. Он силен и смел, и только он способен помочь, если захочет.

— А те, с кем ты собирался поговорить в Эбере? Что сказали они?

— То же, что и ты. В преисподней алмазные россыпи ни к чему.

— Варвар скажет тебе то же самое.

— Надеюсь, что нет, — ответил Керам, — за ним уже есть несколько убитых колдунов, и не все сидели на сокровищах. Главное, чтобы он мне поверил.

Ритул покачал головой:

— Я бы на его месте не стал.

— И это называется старый друг, — фыркнул Керам.

— Кто знает нас лучше, чем старые друзья?

Двое приглушенно рассмеялись. Уже прощаясь, Ритул предостерег одинокого путника.

— Будь осторожен. Здесь шастает кто-то еще. Варвар заметил следы.

— Ты думаешь, это они?

— Те, кого ты бросил в одном переходе от Эбера? Кто знает. Может, они, может, другие. В этих краях не стоит бродить одному.

Керам не успел ответить. Тонкий, пронзительный волчий вой возник в барханах, взметнулся ввысь и с силой вонзился в небо.

Приятели переглянулись.

— Это не я, — сказал Керам.

Звук повторился, на этот раз ближе и через мгновение ему ответил еще один.

Зверь выскочил из темноты внезапно и стремительно. Огромный, от неожиданности и силы его броска он показался еще больше. И не серый — седой. В лунном свете он был словно облит жидким серебром. Сверкнули глаза и белые, как алебастр, ощеренные клыки. Человек взмахнул мечом, но зверь нырнул под руку. Коммориец растерялся и закрутил головой. И тогда на спину обрушился мощный удар, и человек упал, неловко взмахнув руками. Он не успел взять зверя на меч, не успел даже позвать на помощь. Он успел только хлюпнуть порванным горлом.

Тонко заржала и забила копытами лошадь. Шарахнулась в сторону и, словно споткнувшись, неловко повалилась. Шагах в двадцати точно такое же ржание оборвалось так же внезапно. Но уже ревели верблюды, бестолково метались погонщики, со свистом ползли из ножен мечи. Вспыхнул факел. Потом другой. Мелькнула серебряная тень.

Возле самых ног опешившего воина скользнула гибкая серая спина. Он взмахнул оружием и разрубил темноту. На земле подыхали две зарезанные лошади, один воин-коммориец, два погонщика и четыре волка. Стая ушла в пески так же стремительно, как и появилась.

Ушли они, конечно, недалеко. Когда караван снимется с места и пойдет дальше, наскоро похоронив погибших, волки вернутся за своей добычей. Но никому и в голову не пришло преследовать стаю в песках.

«Охраняй нас от волка и от волчицы, сбереги нас от вора, и мы пройдем спокойно, о ночь», — вспомнил Кулл, некстати разбуженный от своего волшебного сна.

У ног его лежал серый зверь, разрубленный пополам. Ночь не уберегла караван, не спасли и удвоенные посты. Впрочем, могло быть и хуже. Если б напала другая стая. Та, что оставила на песке следы неподкованных копыт.

Солнце стояло почти над головой. В такую пору самым мудрым, что мог сделать правитель, было спрятаться в каменной прохладе дворца и с помощью охлажденного напитка постараться пережить эту, совершенно нестерпимую жару. Господину Абад-шаану, начальнику гайбарийской конной стражи, казалось, что даже лошади смотрят на него с осуждением. Впрочем, ни один из всадников его сотни, лучшей конной сотни во всей Гайбаре, не смел роптать. Абад-шаан и сам молчал, хотя их сомлевший от жары отряд продвигался к стенам Гайбары гораздо медленнее, чем солнце к высшей точке на небосводе. Причиной этого была «охотничья добыча» повелителя, крупный, испачканный кровью кулан. Привязанный к длинному крепкому шесту, он мотался в такт шагам мускулистых, обнаженных до пояса невольников. Спины рабов блестели от пота. Непокрытые головы были гладко выбриты. Они несли добычу повелителя Гайбары так легко и неторопливо, что казалось, для них это вообще не тяжесть, а раскаленная пустыня — благоуханные сады богов. Их мерная поступь сводила Абад-шаана с ума, но он не смел их поторопить.

Конечно, рассуждая здраво, не так уж все это было ужасно. Короткая утренняя вылазка на охоту. Ну, несколько растянувшаяся. Случалось и не такое. Преследуя неутомимых грабителей караванов, всадники гайбарийской стражи рыскали по пустыне день и ночь, не помышляя об отдыхе. «Они пили пыль и спали в седлах», как гласила известная поэма длиной в двадцать четыре локтя. Но то было дело мужчин, дело чести. И бесспорно, это было куда занятнее, чем караулить детей.

Абад-шаану не пришлось искать глазами тонкого, гибкого всадника в белом шелковом халате, гордо восседавшего на горячем вороном жеребце, едва лишь объезженном, едва лишь узнавшем хозяйскую руку. Абад-шаан и так не сводил с него глаз. Потому, что этот юноша, почти мальчик, был его повелителем. Владыкой Гайбары.

Неожиданно юный правитель повернулся в седле и послал Абад-шаану быстрый, нетерпеливый взгляд. Тот поспешил догнать повелителя.

Юноша не торопился начинать разговор. Он хмурился, кусал губы, теребил узорную рукоять хлыста, и господин Абад-шаан некстати, а может быть, как раз кстати подумал, что этот хлыст без всякой видимой причины вполне может прогуляться по его спине.

— Повелитель, Боги благосклонны к тебе, — торопливо произнес Абад-шаан, — ты удачно начал свой день. Воистину, в охоте, как и в верховой езде. Ты не знаешь себе равных.

Юноша повелитель не повернул головы:

— Ты прав, — холодно ответил он, — повелителю нет и не может быть равных. Того, кто осмелиться встать с ним вровень, укорачивают на голову. — Он немного помолчал и добавил: — Та же участь ждет и нерадивых слуг.

Несмотря на жару, Абад-шаан почувствовал, что холодеет. Повелителю ничего не стоило отправить его к палачу или просто отмахнуть голову своей легкой саблей. Исключительно ради того, чтобы показать свою власть и утвердиться в своем праве карать и миловать подданных.

— Если я чем-нибудь вызвал твое недовольство, повелитель, казни меня, я буду счастлив умереть от твоей руки, — быстро произнес Абад-шаан, — но, может быть, ты позволишь мне узнать, и чем виновен твой нерадивый слуга.

— Вот уже три луны я жду от тебя известия, что варвар пойман и заточен в темницу, — ответил повелитель, по-прежнему не глядя на Абад-шаана, — и сейчас мне пришло в голову что, возможно, я жду слишком долго.

— Слава Валке, твое ожидание, повелитель, близится к концу, — с облегчением ответил Абад-шаан, — сегодня утром я получил известие от своего человека. Видимо, голубь прилетел еще вчера, но Смотритель Голубятни его не заметил. Я приказал дать ему десять плетей.

— Сколько же плетей я должен дать тебе за то, что ты получил известие утром, а я узнал об этом лишь к полудню? — насмешливо спросил повелитель и наконец удостоил Абад-шаана пристального, недоброго взгляда. — Что же сообщил тебе твой человек? Где варвар?

— Как раз сейчас, повелитель, он ведет караван из Эбера в Гайбару. Мне известен каждый его шаг, и, клянусь, я достойно встречу Кулла-атланта.

— Если он не сбежит по дороге, — тихо проговорил юноша.

Тонкие ноздри повелителя несколько раз расширились и опали. Взгляд был упрям и холоден, но в голосе неожиданно прозвучала печаль. Почувствовав перемену в настроении своего юного владыки, Абад-шаан решился спросить:

— Как смог этот варвар, которого ты никогда не видел, заслужить твою ненависть? Ведь он всего лишь проводит караваны.

— Он убил моего отца, — ответил юноша, — разве одной этой причины недостаточно, чтобы возненавидеть?

Абад-шаан обескураженно покачал головой! Он не имел представления о том, что мальчику известна история, которую во всем дворце знали, кажется, всего трое — он и двое рабов, которых на следующий день казнили.

— Лучшую причину трудно выдумать, повелитель, — признал Абад-шаан.

— Тем более что я ее не выдумал.

— Ничто не может укрыться от ока твоей мудрости, повелитель, — отозвался Абад-шаан, — и тебе, должно быть, известно, что Кулл не только погубил твоего отца, но и отстоял трон для тебя.

Юноша пожал плечами:

— Возможно, отец мне нужен был больше, чем трон. Возможно, наоборот. Но, в любом случае это должен был быть мой выбор, а не варвара.

Абад-шаан смиренно склонил голову в знак согласия и больше до самой Гайбары не проронил ни слова. Молчал и повелитель. С юношей было очень трудно, и каждый подобный разговор грозил обернуться бедой. И все же хитрый царедворец не сомневался, что со временем сделает молодого владыку своим послушным орудием.

— …и вот этот человек вышел из города и повел караван к своему хозяину. И было в том караване ровным счетом десять верблюдов, считая и того, на котором ехал он сам. Отойдя от города на три лиги, человек обернулся в седле и пересчитал свой караван. И что бы вы думали? — Зикх прищурился, покачиваясь на рыжей спине зверя и обнимая ногами горб. Кулл, Ритул и двое погонщиков смотрели купцу в рот, ожидая, чем кончится рассказ.

— Верблюдов оказалось всего девять, — проговорил Зикх улыбаясь. — Тогда человек слез со своего верблюда и снова пересчитал их. Теперь верблюдов было снова десять. Он опять взобрался на спину своему зверю, пересчитал караван. Девять! Тогда этот честный человек сплюнул на землю, слез с верблюда и решил: «Лучше уж я пойду пешком, но чтобы счет все время сходился».

Кулл рассмеялся первым, запрокинув голову и скаля в улыбке великолепные зубы. Его поддержал Ритул, а через некоторое время, и оба погонщика.

Притчи Зикх рассказывал отлично, ничуть не хуже Патмарка. Впрочем, здесь, в Турании, трудно было найти человека, который бы не умел рассказывать притчи и не знал их великое множество, на все случаи жизни.

Караван длинной цепью растянулся среди песков. Усталость долгого пути, изнуряющий зной, пыль изрядно притупляли бдительность. Тем более что уже несколько переходов прошли вполне благополучно. Если не считать того, что под седло лошади проводника попала пыль и бедное животное в кровь стерло спину. Пришлось Куллу оставить коня и снова пересесть на верблюда. Впрочем, притчи Зикха, которыми он развлекал их с Ритулом всю дорогу, почти примиряли атланта с верблюдом.

— Лошади, — неожиданно и как-то вроде растерянно, произнес Ритул.

Кулл и Зикх держались во главе каравана. Ритул пристроился рядом. Может, чтобы послушать притчи, может быть, еще для чего. Куллу молчаливый коммориец нравился не слишком, а вот купец его привечал. Впрочем, глаз воин имел ястребиный. Среди барханов действительно темнели лошадиные спины. Рыже-бурые, лохматые, те самые, которых «псы пустыни» отродясь не подковывали и которые в выносливости не уступали верблюдам, а в скорости превосходили их почти вдвое. Лошади были полностью оседланы и взнузданы, но без поклажи. Ровным счетом шесть. Целый табунок бесцельно бродил посреди песков.

Всадников нигде не было видно. Впрочем, подъехав поближе, Кулл понял, что ошибся. Всадники тоже были здесь. Только не все. Четверо. И эту четверку атлант определенно уже где-то видел. Они лежали на песке навзничь. Кулл видел позы мертвых тел и более жуткие, но сейчас не мог вспомнить, где и какие. Рядом валялись легкие туранийские сабли. Рваные халаты, пропитанные кровью, явно с чужого плеча. Не ожидая, пока подтянется караван и охрана, они втроем: Кулл, Зикх и Ритул — не торопясь, поглядывая по сторонам, подъехали к месту побоища. Зикх слез с верблюда, хлопнул ладонью по мохнатой морде, посылая в сторону, и шагнул вперед. Наверное, только Боги знают, отчего у Кулла шевельнулось в душе тревожное предчувствие. Легкий шорох, быстро мелькнувшая мысль… Или нё было никаких мыслей. Никаких предчувствий. Просто рука привычно вытянула топор, обхватив рукоять.

Синеносый покойник неожиданно шевельнул ресницами.

— Проклятие, обман! — взвыл Зикх.

Сабли, кое-как разбросанные по песку, мгновенно обрели хозяев. Ритул со стоном сполз с седла, оглушенный ударом сзади.

— А ну снимай поклажу, я Керам! — рявкнул толстяк.

— Как, и ты тоже? Сколько же вас здесь бродит на мою голову!

Зикх шагнул было к верблюду, но испуганно отшатнулся назад. Прямо из земли выросли еще двое, с запорошенными песком бровями, страшные, как песчаные демоны, и один из них рванул на себя тюки.

Кулла осадили двое.

Интересно, пробовал ли кто сражаться с пешими верхом на верблюде? Неповоротливом, старом и, похоже, глупом верблюде. Зверь бестолково метался, не давая возможности размахнуться как следует, и спрыгнуть на землю не было никакой возможности. Озлясь, Кулл сдавил коленями мохнатые бока, перегнулся с седла и под жалобный рев снес толстяку голову и часть плеча. Верблюд шарахнулся в сторону, косясь на мертвеца, и застыл. Уперся в землю всеми четырьмя копытами, словно корни пустил. Раздумывать было некогда. Уравновесив в руке топор, Кулл с силой метнул его в того, кто осаждал Зикха.

От каравана отделились темные точки. Стремительно приближаясь, они превращались во всадников в сверкающих кольчугах.

Торопливо навьючив добычу, синеносый вскочил в седло. Лошадь тонко заржала и двумя прыжками вынесла его из схватки.

Кулл скатился на землю, подскочил к убитому разбойнику, рванул меч, окрашенный кровью, и торопливо оглянулся. Зикх сидел на песке, зажимая раненую руку. Лошади уносили разбойников прочь. Четыре фигурки быстро уменьшались и вскоре исчезли совсем. Охрана опять опоздала.

— Четверо! — рявкнул Кулл. — Валка! Четверо ушли!

— Трое, — спокойно поправил его Зикх, — четвертый унес в боку мой кинжал. До заката он не доживет. А может, и мы не доживем.

Ритул со стоном шевельнулся. Кулл с недоумением посмотрел на враз помрачневшего Зикха. Прислушался.

Тонкий, почти на грани осязаемости, а не слуха, холодно-звенящий звук заставил нервы ответить таким же нестерпимо противным дрожанием. Он словно свивал из воздуха невидимые струны, которые соединяли между собой и небо, и землю, и людей, затерянных в песках между землей и небом.

Золотые нити текучего песка, серебряные струи ветра, еще теплого, но уже остывающего на лету.

И эта страшно чарующая мелодия повторяющаяя одно и то же, одно и то же… «Песня Блуждающих Душ» — что-что, а уж ее Кулл узнал бы, даже оглохнув. Переспрашивать Зикха варвар не стал. Не имело смысла. Он понял, что имел в виду купец, говоря об этом. Небо над их головой темнело. Стремительно и неотвратимо. Беспощадно. Попавшему в такую переделку впервые могло показаться — безвозвратно.

— У нас мало времени. — Движения Кулла были быстры, но точны. — Стой! — Его зычный окрик и в другое время мог производить такое же магическое действие на людей и животных. Теперь же караван остановился так, точно он врос в землю на этом самом месте. Те, кто уже не в первый раз оказывались в подобном положении, тут же начали укладывать верблюдов, лошадей, накрывая им головы попонами. Паланкин казался не совсем надежной защитой. Поэтому к нему со всех сторон кинулись охранники, таща на себе все кошмы и попоны, которые еще могли пойти в дело. Зикх внимательно осмотрелся по сторонам, не было спешки и суматохи, каждый знал свое место и то, что он должен сделать. Он знал, с кем идет в пески.

Не успела бы догореть и самая короткая травинка, как от каравана осталось на поверхности песков несколько лишних барханов. «Странно, — подумал про себя Кулл, — не слышно ни одного взвизга, точно и нет в караване женщины. Или она не такого нрава, чтобы устраивать переполох, когда дело действительно принимает серьезный оборот». Перед тем, как самому накрыть голову попоной, Кулл еще раз взглянул в ту сторону, откуда впервые донеслась до них «Песня Блуждающих Душ». Темнота стала выпуклой, нависла над еще не поглощенной ею пустыней И протянула к ней свои гибкие, жадные руки. Нет, то не руки, а гигантские черные вихри, исполинские колонны, постоянно меняющие свою форму, то замирающие на мгновение на одном месте, то в один миг преодолевающие расстояния не одного дня пути.

Встревоженное ржание лошадей и рассерженный рев верблюдов неожиданно смолкают, и эта тишина становится действительно угрожающей. Кулл едва успел спрятать голову, как тут же почувствовал, что не может дышать от навалившейся на него тяжести.

Сухой песчаный дождь обрушился на людей и животных. Ливень, но не животворящий, а убивающий все живое. Но это не навсегда. Проходит совсем немного времени — и все успокаивается.

Кулл шевельнул могучими плечами и с некоторым усилием освободился из-под верблюжьей попоны, на две ладони засыпанной песком. Волосы атланта потеряли свой природный иссиня-черный цвет и сделались темно-рыжими. Всколоченные брови топорщились. Варвар сел и некоторое время ожесточенно плевался. Верблюд, которого ничуть не обеспокоила песчаная буря, смотрел на атланта внимательно, пытаясь сообразить, чем же тот занят. Наконец ему показалось, что он это понял. Верблюд неторопливо, с царственным достоинством встал, встряхнулся, обдав Кулла тучей пыли, и величественно плюнул в песок.

— Да, приятель, — кивнул атлант, — у тебя получается лучше. Тут с тобой не поспоришь.

Минула четверть луны, когда на горизонте показались темные точки, которые через две-три лиги должны были превратиться в цветные башни Гайбары. Долгий путь наконец-то приблизился к благополучному концу. Гортанными выкриками понукая верблюдов, Кулл и Зикх взобрались на песчаный горб и замерли, всматриваясь в даль. То, что темнело, едва возвышаясь над волнами желтого песка, не могло быть ничем иным, кроме городского вала.

— Наконец-то добрались, — выдохнул Зикх, обтирая потное лицо.

— Я же обещал, — проговорил атлант, искоса поглядывая на купца, — тебе, Зикх, не в чем меня упрекнуть, а потому — давай деньги.

— Но мы еще не в городе.

Атлант грозно свел брови над заледеневшими серыми глазами:

— Разговор был о башнях, вот они.

Атлант не угрожал, но у Зикха отчего-то захолодели лопатки.

— Не будем ссориться, — торопливо проговорил он, доставая из переметной сумы увесистый кошель. Кулл протянул руку, и пальцы ощутили сквозь тонкую материю тяжелые кругляши.

— Золото… — с наслаждением изрек купец, придав особую значимость своему жесту.

— Золото — это, конечно, хорошо, но, впрочем, какая разница, я бы и на серебро погулял неплохо, — тоном видавшего виды человека молвил атлант.

Он уже собирался спрятать кошель за пазуху и вежливо распрощаться, как вдруг внимание его привлек яркий отблеск в песках. Он привстал щурясь.

— Всадники.

— Что? — вроде бы не расслышав, переспросил Зикх.

— К нам приближаются всадники, — повторил Кулл, — и мне это не нравится.

— Ну наконец-то, — с облегчением вздохнул купец и успокоил Кулла, — это свои.

Следуя за Зикхом, атлант спустился вниз, к каравану. Но что-то внутри, какое-то неясное предчувствие говорило ему, что ждать приближения этих неизвестных всадников — самое распоследнее дело из всех, которые он когда-либо поделывал. Хотя и убегать, не разобравшись, от чего бежишь, тоже было не в его характере. Однако, сколько ни думал Кулл о том, кто же мог так уверенно, по-хозяйски приближаться к каравану Зикха, ничего в голову не пришло. Оставалось одно — ждать.

В раскаленном воздухе появились клубы серо-коричневой пыли. Казалось, облако опустилось на землю и, изменяя окраску, медленно покатилось вперед. Всадники были еще далеко, но глухой топот копыт уже достиг каравана. Земля дрожала пока еще не слишком заметно, но вскоре даже самые тугие на ухо различили эту дрожь — явный признак приближающейся конницы. Всадники вылетали из тучи пыли, словно сверкающие стрелы. Сначала Кулл различал лишь передние шеренги, но по мере их приближения вырисовывались и остальные. Солнечный свет играл на островерхих шлемах, и нестерпимо вспыхивали начищенные, видно, для пущего страха.

— Конная стража, — сообразил Кулл и яростно обернулся к Зикху. — Это и есть «твои люди»?

— О нет, — улыбнулся купец, — у них другой хозяин. Ты скоро с ним познакомишься, варвар.

Меж тем всадники приблизились достаточно, чтобы разглядеть усиленно махавшего им Зикха. Придержав коней, гайбарийцы подъехали уже шагом. Копья, пристегнутые к седлу позади всадника, грозно топорщились, и солнце играло на острых наконечниках. Кольчуги, терпеливо откованные лучшими мастерами Турании, плотно облегали статные фигуры воинов.

Впереди, на белоснежной кобыле, с достоинством поистине королевским, восседал воин в позолоченном панцире. С левого плеча его спускался плащ, застегнутый красивой фибулой. Сам же плащ, настолько светлого оттенка, что материя в лучах солнца казалась прозрачной, был таким длинным, что скрывал круп кобылы. Широкие штаны из такого же материала были аккуратно заправлены в сапоги из тонкой кожи. Причем нашлись умельцы, которые выкрасили их в такой же цвет. Не иначе, воин любил именно этот, бледно-голубой цвет. Не нужно было быть слишком умным, чтобы догадаться, что он и есть предводитель.

Лицо его закрывал белый шелковый шарф по самые глаза.

По знаку «бледно-голубого» воина отряд гайбарийцев натянул поводья. Вымуштрованные лошади, подчиняясь команде, встали, причем все одновременно.

Увлеченный зрелищем варвар не заметил, как воины Ритула ненавязчиво взяли его в кольцо, а сам коммориец оказался позади Кулла.

— Зикх, — вымолвил «бледно-голубой» всадник.

Купец шагнул навстречу, приветственно поднял правую руку и приложил ее к груди, учтиво кланяясь:

— Приветствую тебя, Абад-шаан, верный слуга великого владыки, да продлят Боги его дни.

Господин Абад-шаан в ответ лишь слегка кивнул головой, не думая покидать седло. Глаза его, не мигая, смотрели на Кулла, и тот понял, что, не поверив предчувствию, сделал большую глупость.

— Связать, — бросил всадник.

Кулл потянулся было за топором, но, взглянув на плотное кольцо комморийцев и шеренги гайбарийской конной стражи, опустил руки и с показным спокойствием вытянул их перед собой. Умереть было очень легко, но умирать было пока не время.

Зикх тут же связал атланта, а недавний приятель Ритул освободил его от топора.

В это время поднесли паланкин таинственной красотки. Занавески дрогнули, и Кулл, как ни был взбешен, все же повернул голову, надеясь увидеть «зеленоглазую блондинку».

Из паланкина выбралась неуклюжая фигура и, путаясь в цветных покрывалах, подошла к Абад-шаану.

— Я выполнил твою волю, почтенный. — Голос показался варвару знакомым, и через мгновение он узнал его. «Госпожа» откинула покрывало, явив миру хитрое лицо Патмарка, купца из Сатрама. — Варвар схвачен. О Хайраме-Лисице ничего не слышно — должно быть, он снова ушел в горы.

Есть у меня еще одна хорошая новость: шайка Керама уменьшилась ровно на половину. Благодари за это твоего верного слугу Зикха. И если бы варвар не вмешался раньше времени, от нас не ушел бы ни один разбойник…

Кулл окатил Патмарка ледяным презрением и едва слышно буркнул:

— Конечно, не ушел бы. Пока весь караван не разграбили.

Абад-шаан милостиво кивнул Патмарку и мотнул головой назад. Подчиняясь его знаку, Ритул подтолкнул Кулла в спину. Впрочем, достаточно мягко.

Никто не заметил, что со стороны заката появился одинокий всадник в туранийских одеждах и замер. Его внимательные глаза следили за всем происходящим внизу. Они не пропустили ничего, в том числе и пленения Кулла. Всадник нахмурился, но через мгновение загорелое и обветренное лицо оживила ухмылка:

— Радуйся, почтенный, — язвительно проговорил он и многозначительно добавил: — До вечера.

Вероятно, Патмарк был на атланта порядком-таки зол. Недоверие варвара обрекло его на путешествие в душном паланкине, и расплата не замедлила. Связав не только руки, но и ноги, Кулла столкнули в глубокую яму.

Он тотчас выпрямился во весь рост и вскинул связанные руки, но не смог дотянуться до края. Не удержавшись на ногах, Кулл упал…

Во что он упал, Кулл понял сразу. Навозную жижу мало с чем спутаешь.

— Не люблю я Гайбару, — отплевываясь, проворчал Кулл. Как только он умудрился перевернуться на бок, а затем сесть, над его головой послышались шаги.

— Как тебе нравится мое гостеприимство, атлант? — Голос Абад-шаана был язвителен до отвращения. Раздался смех Патмарка. Конечно, и этот был тут. Где же еще? Отсмеявшись, купец «успокоил» Кулла:

— Раз ты такой драгоценный, что многие хотят заплатить за твою голову ровно столько, сколько она весит, утешься тем, что алмаз, хоть брось его в грязь — все равно алмаз. Так что яма тебе не повредит.

— Будьте вы трижды прокляты! — зарычал варвар. — Дерьмо издыхающего осла и то стоит дороже, чем ваши паршивые душонки!

Лица Абад-шаана он не увидел, но услышал, как тот в бешенстве сплюнул и отошел прочь.

Атлант заскрежетал зубами, проклиная город, схвативших его палачей и предателей-купцов. Он не знал, что ждет его впереди. Но отчаяния не чувствовал. Звериное чутье, никогда не подводившее варвара, твердило, что нынешним злоключениям длиться недолго.

И точно.

Когда быстро наступившая южная ночь накрыла землю своим непроницаемым плащом, неся прохладу и облегчение от нестерпимого зноя, послышались легкие, осторожные шаги. Внезапно на плечи варвара упала петля, и чей-то, как показалось, знакомый голос тихо приказал:

— Руки вверх!

Кулл, не задумываясь, продел руки сквозь петлю и пропустил ее себе под мышки. Веревка тут же натянулась, и его выдернули из ямы, как пробку из бутылки. Даже с меньшим шумом. Но с большей вонью. Освободившись от петли, Кулл поднял глаза на своего спасителя:

— Ритул?! Ты!

— «Не всяк тот враг, кто тебя обгадил, не всяк тот друг, кто тебя из дерьма вытащил, а уж если ты попал в дерьмо, то сиди и не разговаривай», — ответил Ритул известной среди особо проворных людей гайбарийских базаров поговоркой. — Бери свой топор, варвар, и знай: если ты действительно хочешь найти и друга, и дело, и деньги, то отправляйся-ка в таверну «Одногорбый верблюд». Не ошибешься, там на вывеске синий верблюд нарисован среди барханов, — видимо, Ритул сомневался, умеет ли Кулл читать, — да, все-таки не забудь помыться. Ручей неподалеку, — напутствовал Ритул Кулла, разрезав острым ножом его путы, и, не дожидаясь его благодарности, исчез во тьме.

Варвар, впрочем, и не собирался его благодарить. Сказал же Ритул: «Не всяк тот друг…» Но Кулл вынужден был признаться самому себе, что чего-то не понимает. Не понимает, но очень хочет разобраться.