Дым небес

Сторожевые псы

Где-то вдали едва слышно отзывается кукушка. Эмма прислушивается: протяжное «ку-ку» раздаётся всего лишь дважды.

— А это что значит? Что мне два года осталось жить? — задумывается Эмма. — Или два дня? А может быть, два часа? — улыбается она.

— Это значит, что где-то сейчас на гору зашли две ведьмы. Или две язычницы. Кукушка — это птица языческой богини Живы.

Эмма замечает впереди серую ворону, сидящую на нижней ветке граба.

— А ворона тогда кто?

— Это вестница богини смерти…Мары, — улыбается Мария.

— Так вот, что означает твоё имя?

— Да, — вздыхает Мара-Мария.

Ворона не издаёт ни звука, лишь трёт головой своей о ветку.

— Кыш! Кыш! — прогоняет её руками Эмма.

Ворона не двигается с места, лишь широко взмахивает крыльями.

— Это она так приветствует тебя, — стебётся Мара, — идущую на смерть…

Эмма недовольно поводит головой.

— Да, ладно.

— А может, и меня тоже, — добавляет Мара и усмехается своей коронной готической усмешкой, выдыхая беззвучное «ха-ха».

Вдруг, откуда ни возьмись, на проторенной Прямой дороге появляются две собаки. Осмотревшись, они тут же устремляются к девушкам: каждая — по своей колее. Обе чёрные, короткошёрстные и похожие друг на друга, как две капли воды. Видимо, из одного выводка. Приблизившись, псы начинают, рыча, скалить зубы.

Эмма цепенеет от ужаса: мороз пробегает по коже и впивается в неё ледяными иглами. Озлобленные собаки, явно, бродячие, без хозяина, и никого вокруг, кто бы мог девушкам помочь. Ни камня, ни палки под ногами, — один песок! А до ближайшего дерева метров сорок. Странно, что собаки совершенно не гавкали, а только скалили зубы, показывая клыки и всё ближе и ближе подбираясь к ним.

— Мамочки! Что делать? — отступает она на шаг. — Бежим?

— Ни в коем случае! — сохраняет спокойствие Мара. — Стой на месте.

Она наклоняется и хватает в ладони песок. Одна из собак наглеет уже настолько, что неожиданно хватает Эмму за джинсы.

— Пшла вон, гадина! — гневно кричит Мара и бросает в глаза собаке первую пригоршню песка..

Собака, взвизгнув, отскакивает, но в это время другая, изловчившись, впивается вдруг зубами в шнуровку высокого ботинка Мары. Мария швыряет в глаза этому псу вторую пригоршню песка и, отогнав его, сама переходит в наступление.

Пылая гневом, в злобной ярости она крутит сумку у себя над головой и припечатывает собак такими выражениями, что у тех даже уши отворачиваются на сторону.

Напуганные неожиданным отпором, чёрные собаки отступают, но Мару-Марию уже не остановить. Грозя растопыренными пальцами, она наступает на них, словно фурия, и гонит прочь.

— Задушу руками! Горло перегрызу!

Отбежав на безопасное расстояние, обе чёрные псины прекращают рычать, а затем и вовсе убегают по дороге дальше, как ни в чём не бывало.

Эмма задирает штанину: крови на ноге нет, лишь небольшое покраснение от укуса.

— Больно? — с участием спрашивает Мара.

— Немного, — кривится Эмма. — А тебе как?

— Да мои ботинки никакими зубами не прокусишь! Но всё равно неприятно. Чем-то мы им, видно, сегодня не понравились, — замечает она, — раньше они меня почему-то никогда не трогали.

— Да, собаки здесь не просто собаки, — иронизирует Эмма, очень похоже копируя готессу.

Мара делает вид, что не замечает иронии.

— Это внизу собаки как собаки, а здесь в них вселяется какая-то нечисть. Здесь за всякой тварью… кто-то стоит.

— Значит, это — оборотни? — потирает укушенное место Эмма.

— Это — Церберы.

— Кто?

— Церберы. Сторожевые псы.

— Блин, как они меня напугали!

— Почему-то они не захотели пускать тебя на гору. Вернее, это гора не захотела принять тебя.

— Ты так считаешь?

— Может, вернёшься? — слегка улыбается Мара.

Эмма вздыхает: она бы не прочь. После такого стресса ей опять страшно хочется курить.

— Даже не знаю, — раздумывает Эмма, опуская штанину.

— Ещё не поздно, — напоминает Мара, пряча снисходительную усмешку.

Эмма достаёт из пачки сигарету, щёлкает зажигалкой и закуривает.

— Но ведь тебя собаки тоже не захотели туда пропускать.

— Как видишь, я их не боюсь.

Эмма собак боится, поэтому шумно вздыхает.

— Ну, короче, ладно, тогда, пока. Видно, не судьба мне с тобой сегодня…

— Видно, не судьба, — пожимает плечами Мара и переходит Прямую дорогу.

Затянувшись, Эмма выдыхает дым и некоторое время стоит в раздумье. Она видит на пригорке поджидающих её собак, к которым неизвестно откуда присоединилась ещё и третья. Боязнь собак не оставляет ей другого выбора. Перспектива быть разорванной псами её вовсе не прельщает.

— Мария, подожди! — кричит Эмма в спину готессе, ещё не успевшей уйти далеко. — Я с тобой!

Мара-Мария оборачивается и безразлично пожимает плечами.

— Как хочешь.

Эмма переходит Прямую дорогу и через минуту догоняет её.

— А вот интересно, чё они, эти собаки, здесь хавают? Трупы наверное?

— Не знаю, — отвечает Мара, недовольная тем, что Эмма вернулась, — не задумывалась.

Ведьмин луг

Ярко-синее безоблачное небо опрокидывается на них на лугу. Тишина. Ни единый листик, ни одна травинка не шелохнется.

— И как ты их не испугалась? — нарушает тишину Эмма.

— Не знаю, — пожимает плечами Мара.

Они идут по лугу, по зелёной травке. Луг этот представляет собой широкую степную полосу, зажатую между двумя высокими грядами леса.

— Что мне эти собаки, — добавляет Мара, — если я ночью хожу на кладбище? Я сейчас вообще ничего не боюсь.

— Что, даже смерти?

— Даже смерти, — спокойно, с лёгкой улыбкой отвечает Мара, и невозможно понять, то ли она шутит, то ли она всерьёз.

— Издеваешься, да? — не верит Эмма.

— А чего её бояться? Всё равно ведь все умрём. И чем раньше это случится, тем лучше.

— Не, лучше позже.

— Зачем? — подначивает её Мара. — Это ж сколько лет тебе придётся мучиться до старости. Уж лучше сразу, пока молодая.

— Дура ты, что ли?

— Ладно, проехали. По крайней мере, тебе это пока не грозит.

— Ты так считаешь?

— Ага, ты ещё не готова к этому.

Девушки подходят к тому месту, где Прямая дорога, меняя направление, разворачивается на сто двадцать градусов. Увлечённая разговором, Эмма даже не замечает этого.

— Слушай, но так же не бывает, чтобы ничего не бояться. Чего-то ты всё-таки боишься?

— Только одного, — усмехается Мара, — что меня заживо похоронят.

— А если серьёзно?

— Не знаю, — пожимает плечами Мария, — наверно, ещё я боюсь людей. Вернее, боюсь подпускать их к себе. Мне не хочется ни с кем общаться.

— А я, наоборот, боюсь одиночества. Я боюсь себя. Особенно, когда остаюсь одна. Мне нужно, чтобы кто-то был рядом, чтобы кто-то руководил мной и избавлял страхов. Я вся состою из них.

— Ты такая-то странная. Всего боишься, а вены себе режешь…

— А! — небрежно отмахивается Эмма рукой — это так ведь … не до конца.

— Чтобы привлечь к себе внимание?

— Ага.

— Чтобы тебя пожалели?

Эмма кивает.

— А я нет, — качает головой Мара, — я, если что задумаю, меня ничто не остановит. Я всегда иду до конца.

— Смотри, какие деревья, — замечает Эмма.

Посреди зелёного луга им встречаются по пути три причудливых разноцветных дерева. Их сухие стволы, полностью лишённые коры, раскрашены масляными красками в жёлто-синие и красно-зелёные полоски.

— Кто их так раскрасил?

— Ведьмы! — отрывисто бросает Мара.

— Ведьмы? — удивляется Эмма.

— Ну да. Это место называется Ведьмин луг. Здесь они и устраивают свои шабаши.

— Здесь? — пугается Эмма.

— Да. Возле этих деревьев они и пляшут.

Внезапное видение косматых ведьм, скачущих вокруг на помелах, сдвиг, — и… они вновь исчезают. Эмма испуганно озирается по сторонам.

Мертвецкая роща

— Кра! — зовёт кто-то кого-то.

— Кра! — вторит кто-то рядом.

— Кар! Кар! — отзывается им кто-то вдали.

Эмма поднимает голову и видит пролетающих над чёрным лесом четырёх воронов.

— Не хватало ещё только этого, — замечает Мара.

— А что такое? — спрашивает Эмма.

— Уже прилетели сюда за чьими-то душами.

— За чьими?

— Откуда я знаю. Знаю только, что просто так вороны сюда не прилетают.

— А это что за лес? — спрашивает Эмма.

Прямо перед ними в обе стороны простирается чёрная гряда леса.

— Это не лес, — мотает головой Мара.

— А что?

— Это Мертвецкая роща.

После этих слов Эмма смотрит на чёрный лес другими глазами. Оттуда веет жутким холодом, там сумрачно, как поздним вечером, но несмотря на это Мертвецкая роща почему-то манит и словно притягивает к себе. Но войти туда невозможно. Поскольку вдоль всей прямой линии леса тянется сплошная стена из разросшихся кустарников.

— А почему она так называется?

— Потому что там мертвецы собираются, — в рифму отвечает Мара.

— Что, серьёзно? — не верит Эмма.

— Ну, не только мертвецы, — добавляет Мара. — Там собираются все тёмные.

— Но ты же сама сказала, что Девичья там, — показывает Эмма рукой на перелесок слева от Прямой дороги.

— Правильно, Девичья — там, — подтверждает Мара, — вернее, там — форт, куда и сходится обычная публика. Все те, кто не знает, что истинный центр Девичьей находится за пределами форта. Все тёмные, вернее, все знающие люди потому и собираются здесь на отшибе, чтобы быть подальше от посторонних глаз.

Мара пытливо смотрит в глаза Эммы.

— У тебя нет желания туда зайти?

Эмма отрицательно мотает головой.

— Ну как хочешь! Тогда я пойду туда сама.

— И бросишь меня здесь?

— Но ты ж не хочешь идти со мной!

Эмма тут же меняет своё решение.

— Ну ладно, пошли! — сворачивает она к лесу.

— Куда? — останавливает её Мара. — Ты что не видишь? — кивает она на сплошную стену из чагарника. — Так просто в Мертвецкую рощу не зайдёшь. Надо знать, где вход.

Они спускаются к Прямой дороге и идут по ней, каждая по своей колее. Неожиданно Эмма замечает вдалеке слева двух парней в камуфляжной форме. Они идут в их сторону на отдалении двадцати метров друг от друга.

— Кто это такие?

— Откуда я знаю.

— Где же твой вход?

— Вон там, — показывает рукой Мара, — возле того лысого дерева.

Раскидистое, полностью лишённое коры дерево, выбеленное, как сухая кость, стоит в метрах сорока от них. Неожиданно слева вдали из леса выходят ещё несколько парней в камуфляжной форме. Все они идут как бы в одну шеренгу, на одинаковом расстоянии друг от друга.

— Что-то пацаны мне эти не нравятся, — говорит Мара.

Далеко впереди к шеренге присоединяются ещё какие-то парни в белых рубахах, а сзади — те двое, которые шли по лугу.

— Скорей! — испуганно шепчет Эмма.

Они бегут к лысому дереву, каждая по своей колее. Подбежав к нему, Эмма замечает, что оно, действительно, указывает на узкий проход между кустарниками. Протиснувшись сквозь заросли лесного ореха и чагарника, гимназистки заходят в тёмный лес. Мару вдруг передёргивает от холода:

— Бр-р-р, как мне холод-д-дна, — сразу запахивает она пальто.

— Хи-хи, — нервно отзывается Эмма.

Они выходят на новую дорожку, проходящей по Мертвецкой роще параллельно Прямой дороге. Они идут по ней вперёд, то и дело, оглядываясь назад.

— Такое чувство, будто кто-то подсматривает за нами.

— Тебе не кажется, — говорит Мара. — Я когда бываю здесь, всегда чувствую на себе чей-то взгляд.

— Кто это может быть?

— Не знаю.

— А это не может быть страж горы?

Мара пожимает плечами.

— А ты хоть раз его видела?

— Кого? — не понимает Мара.

— Ну, этого стража.

— Один раз видела.

— А как он выглядит?

— Довольно необычно. В сером балахоне с капюшоном и с противогазом на лице.

— Ты чё, смеёшься надо мной?

Мара молча усмехается. Неожиданно Эмма замечает слева от тропинки неглубокую прямоугольную яму.

— Откуда здесь эта яма? — удивляется она.

— Это не яма, — отвечает Мара.

— А что?

— Вырытая могила.

— А вот ещё одна, — замечает Эмма и предполагает, — наверно, кто-то выкапывает здесь мертвецов.

— Наоборот, — качает головой Мара, — их роют себе некие личности, которые сами туда закапываются.

— А нафиг они туда закапываются? — спрашивает Эмма.

— Это ты у них сама спросишь при встрече. Насколько я понимаю, они, таким образом, получают энергию непосредственно из земли.

— Представляю, какой мощный заряд энергии они получают!

— Насчёт мощной — я согласна. Но, честно говоря, здесь такое чудесное место, что мне этой эйфории хватает с головой и без того…

Удаляясь, девушки не замечают, что за их спинами из третьей вырытой ямы поднимается некто в сером балахоне с капюшоном и с противогазом на лице.

Отряхнувшись от земли, человек в балахоне снимает с себя противогаз и, глядя вслед уходящим девушкам, глубокомысленно замечает:

— Дурные малолетки…вы еще не скоро отскребёте от себя ту «эйфорию», которую несет в себе это «чудесное место».

Дуб-ведун

Эмма вновь закуривает. Мара снисходительно смотрит на неё.

— Ты так часто куришь.

— А что я могу поделать? — выдыхает Эмма дым.

— Я знаю, как тебе помочь, — неожиданно заявляет Мара.

— Как? — коротко спрашивает Эмма.

— Короче, недавно я тут со старухой одной познакомилась. Мне кажется, она настоящая ведьма. Говорит, что слепая, но я этого не заметила. Так вот, она мне кое-что рассказала и даже показала. Есть тут на Девичьей одно местечко. Вернее, два местечка. Где если, что пожелаешь, то и сбудется.

— Да, ладно. Правда, что ли?

— Откуда я знаю? Я ни разу ещё не пробовала.

— И где же места эти заветные?

— Одно — на Желанной поляне… Но это далековато отсюда.

— А другое?

— А другое… где-то рядом. Чего-то я никак его не нахожу. Дуб тут должен быть огромный.

Эмма приглядывается. В Мертвецкой роще почти все дубы-великаны.

— Да они тут все огромные.

— Тот должен быть самым большим. Его не могут обхватить и пять человек, взявшись за руки. Он самый старый на горе. Называют его «дуб-ведун». Та слепая ведьма сказала, что ему семьсот лет.

— Ну, тогда он помнит, наверно, ещё средневековых ведьм.

— Наверно. Но, оказывается, и сейчас киевские ведьмы совершают возле него свои обряды. Прикинь, насылают здесь кому-то порчу или, наоборот, избавляют от неё.

— Жуть!

— Она ещё сказала, что раз в двенадцать лет листья на этом дубу посреди лета чернеют.

— Где же он?

— Вот!

Мара показывает на приметный, стоящий в стороне от дорожки высокий, раскидистый, могучий, необъятный дуб.

— Это и есть тот самый дуб-ведун. Та женщина научила меня, как надо произносить заговор. Сперва надо его обнять.

Мара подходит к широченному дубу, и, прижавшись ладонями к шершавой коре, обнимает его, словно живого древнего ведуна. Эмма обнимает дуб с противоположной стороны. Помолчав какое-то время, Мара говорит:

— Есть на Девичь-горе дуб, под тем дубом живёт Змей! Повторяй за мной: Эй, Змей!

— Эй, Змей! — повторяет Эмма.

— Подходить ко мне не смей!

— Подходить ко мне не смей! — вторит Эмма.

— И курить мне не давай!

— И курить мне не давай! — эхом отзывается Эмма.

— С этого часа и с этой минуты. Да будет так!

— С этого часа и с этой минуту. Да будет так! — добавляет Эмма, и лицо её расплывается в довольной улыбке.

Некроманты

Когда школьницы возвращаются на дорожку, одна из них неожиданно замечает на дубу прибитый к стволу козлиный череп со скошенным белым лбом, со страшными чёрными глазницами и с короткими торчащими рожками.

— Смотри! — испуганно показывает Эмма рукой вверх.

Но Мара замечает вдалеке кое-что другое, что-то непонятное, напоминающее силуэты двух людей.

— Посмотри лучше туда, — толкает она локтем подругу в бок.

Эмма опускает взгляд и видит далеко впереди на дорожке две серые фигуры с очень бледными лицами, ярко контрастирующими на фоне сумрачного леса. Приглядевшись, она замечает у них вместо глаз огромные чёрные глазницы, отчего их лица кажутся ей похожими на черепа. И не только ей одной это кажется.

— Прячемся, — шепчет Мара.

Девушки тут же приседают за растущий перед ними густой куст чагарника.

— Кто это? — пугается Эмма.

— Тихо, — шепчет Мара.

Рядом они замечают неглубокую яму, похожую на давно разрытую могилу, засыпанную прошлогодними листьями.

— Я вижу, ты, действительно, боишься людей, — еле слышно произносит Эмма.

— Это не люди! — отрывисто отвечает Мара.

— А кто? — ещё больше пугается Эмма.

— Некроманты.

— Некроманты? — огромные глаза Эммы ещё больше расширяются от страха. — А кто это такие?

— Кто эти — я не знаю, — пожимает плечами Мара.

Оглянувшись, она понимают, что они попали в западню. За их спинами простирается в обе стороны колючая стена из кустарников, за которую прорваться невозможно.

— Некроманты бывают разные, — продолжает она. — Одни — просто чёрные маги. И для заклинаний вызывают здесь из могил мёртвые души. Другие — сами наполовину мертвецы.

— Нифига себе! Как это?

— Ну, они когда-то уже умерли, а потом вновь ожили, потому что их чёрные души не принял даже ад. И теперь они рыщут повсюду и забирают для подпитки энергию у всех, кого встретят на своём пути.

Эмма порывается встать и рвануть отсюда без оглядки через кустарники, стоящие стеной позади их, но Мара удерживает её.

— Куда ты?

— А куда?

— Давай в яму.

Девушки переползают в яму. Но любопытство берёт вверх, и они выглядывают из-за кромки. Им прекрасно видно отсюда, как некроманты приближаются по дорожке. Вот их серые фигуры уже мелькают в просветах между ветками чагарника. Неожиданно те останавливаются и поворачивают в их сторону свои лысые черепа с огромными чёрными глазницами.

— Ну всё, нам пипец, — шепчет Эмма, опуская голову.

Мара также опускает голову и прикладывает палец к губам.

— Тихо! Не шевелись! — еле слышно шепчет она.

Она шепчет так тихо, что Эмма понимает её скорее по губам. Но даже этого шевеления губ достаточно, чтобы некроманты сошли с дорожки и направились в их сторону. Услышав приближающиеся шаги, Эмма зажимает глаза от страха. Мара замирает от ужаса. Они в западне, деваться им некуда.

В нескольких метрах от ямы некроманты неожиданно останавливаются и озираются. Что-то, видимо, ещё привлекло их внимание. Далеко впереди на дорожке появляется велосипедист на горном «байке» в чёрно-красном облегающем трико с защитным шлемом на голове. Ничего не подозревая, Муромский катит им навстречу.

Внезапное приближение постороннего заставляют их забыть о девушках. Некроманты устремляются ему наперерез. Издалека заметив серые фигуры и их странное поведение, Муромский, на всякий случай, прибавляет скорость и проносится буквально в полуметре от них.

Но это не обескураживает некромантов. Они бросаются вслед за ним. Выглянув из ямы, Мара видит, как некроманты со всей прытью гонятся за велосипедистом по дорожке. Вскоре все вместе исчезают за деревьями.

Эмма лежит в яме ни жива, ни мертва.

— Их уже нет, — сообщает ей Мара.

Эммы выскакивает из ямы и оглядывается по сторонам.

— Погнали нафиг отсюда! Из этой долбанной Мертвецкой рощи. Пока они опять сюда не вернулись.

Здесь пропала моя дочь

— Зоя! Зоя! — безутешно зовёт мать своего ребёнка.

Женщина в красном сарафане проходит мимо полуразрушенного одноэтажного строения. Внутри его на земле, усыпанной битым кирпичом и битыми бутылками вкривь и вкось валяются чёрные обугленные балки.

Одноэтажное строение примыкает к двухэтажному зданию без окон и без дверей. Крыши на доме тоже нет. Внизу на фасаде полно нарисованных черепов с костями и надписей на обшарпанных стенах.

По грунтовой дороге неспешно катит полицейский джип. Услышав шорох гравия, женщина в красном сарафане и в белой вышиванке выходит на дорогу и голосует. Джип тут же останавливается. В нём сидят два полицейских.

— Вы не видели там по дороге… случайно…девочку в белом платье… с длинной косой? — запинаясь, спрашивает она.

— Нет, а что? — спрашивает водитель.

— Дочка у меня здесь пропала.

— Как это пропала?

— Ну, как под землю провалилась. Всё время со мной была, — рассказывает Навка. — А потом… она куда-то исчезла.

— А может, это… сатанисты? — предполагает командир, заметив на стене разрушенного здания перевёрнутую пятиконечную звезду.

Навка пожимает плечами. Водитель с сочувствием смотрит на неё.

— Надо же, снова разгулялись! — заводит он машину. — Мочить их всех надо срочно!

— Не переживайте, женщина, мы обязательно её найдём, — обещает ей командир.

— И сатанистов этих найдём! — обещает ей водитель.

— Найдите, — умоляет Навка. — Я вас очень прошу.

Четвёртые врата

Покинув Мертвецкую рощу, Эмма и Мара во второй раз пересекают Прямую дорогу. На противоположном краю луга они останавливаются. Вернее, их останавливает крутой обрыв. Плато, на котором они стоят, круто обрывается вниз. На глубине двадцати метров пролегает гигантский ров, за которым возвышается холм геометрически правильной формы. Такое впечатление, будто кто-то подровнял тот холм под линейку, как сверху, так и снизу.

— Какой странный холм, — замечает Эмма.

— Странный, потому что искусственный.

— Искусственный?

— Ну да. Это же насыпной вал, своего рода крепостные стены, заросшие лесом.

— Как же мы попадём в эту крепость?

— Через потерну.

— Потерну?

Эмма уже видит впереди эту потерну, вернее, вход в неё у подножия холма — чёрную арку, выглядывающую из-за деревьев. На самом же деле, потерна означает потайной выход. Она пугает издалека своей чернотой, своим непроглядным мраком, словно это вход в подземелье или хуже того, в преисподнюю.

Они спускаются в ров по покатой дорожке, так называемой аппарели, специально приспособленной для спуска вниз крепостных орудий. Подойдя ближе, они замечают, что брама, выложенная из жёлтого кирпича, как будто бы изнутри посветлела.

— Это тоннель, — объясняет причину Мара.

Тоннель по наклонной поднимается вверх и заканчивается далеко впереди арочным выходом. Яркий полуовал потусторонней жизни с травкой, с берёзкой, тот самый свет в конце тоннеля, окружённый мраком.

Они останавливаются напротив брамы. Врата, у которых нет ворот. Остались лишь крючки, на которые они прежде цеплялись.

Эмма рассматривает кирпичную кладку. Здесь чуть ли не каждый кирпич с автографом. Мара объясняет:

— Это всё часовые нацарапали, которые тут стояли.

— Людей давно нет, — удивляется Эмма, — а память о них осталась.

— Ну да. Как надгробный камень.

— Может, и мне своё имя оставить?

— Не стоит, — качает головой Мара. — Это плохая примета. Можешь назад и не вернуться.

— Кто это? — прислушивается Эмма.

Мара недоумённо пожимает плечами и всерьёз продолжает:

— Бывает, что люди заходят в эту потерну и исчезают.

Эмма усмехается:

— Хочешь сказать, что это не просто тоннель?

Мара кивает:

— Именно так. Это портал.

— В потусторонний мир? — опять усмехается Эмма.

— Видишь этот знак?

На стене отчётливо виден какой-то необычный знак: чёрный крест, составленный из четырёх стрел, направленных внутрь.

— Это знак выхода в астрал, — объясняет Мара. — Ты зря улыбаешься, я уже несколько раз видела здесь одного человека, который исчезал в тоннеле, не выходя с той стороны. Слышишь, как тут тихо?

Эмма прислушивается:

— Да, абсолютная тишина в эфире.

— Так вот, если на мобилку записать эту тишину, а потом прослушать, то можно услышать много чего интересного.

— Ну, я теперь точно туда не пойду, — то ли шутя, то ли серьёзно произносит Эмма.

— Ну, как знаешь.

Мара заходит в чрево потерны и по наклонной поднимается вверх. Но, не пройдя и десяти метров, она вдруг останавливается и дрожащим голосом произносит:

— Бррр, как мне холодддно!!!

— Хи-хи, — нервно отзывается Эмма.

Ещё через пару метров Мара восклицает:

— И кому это неймётся?

— Что там такое? — испуганно спрашивает Эмма.

Мара не отвечает и идёт дальше, но за десять метров до выхода снова останавливается и рассматривает что-то на стене.

— И у кого это руки чешутся? — отчего-то возмущается она.

Её маленький силуэт чётко вырисовывается на светлом арочном фоне. Она вновь кричит с противоположного конца потерны:

— Ты идёшь?

В аэродинамической трубе тоннеля её крик громогласно усиливается, создавая эффект иерихонской трубы, и отзывается многократным шипящим эхом:

— Ш-ш-ш-ш-ш.

— Или нет? — добавляет Мара.

— Нет…нет…нет, — отзывается эхо.

— Я боюсь, — кричит Эмма.

— Ну, как знаешь! — недовольно отвечает Мара-Мария, махая на неё рукой.

Из тоннеля опять несётся на Эмму змеиное «ш-ш-ш-ш-ш». Но как только шипение прекращается, откуда-то за спиной отчётливо доносится ещё один шорох. Эмма оглядывается и замечает на обрыве, на котором она недавно ещё стояла вместе с Марой, чёрную лохматую собаку.

Эмма смотрит в тоннель, и с ужасом замечает, что он пуст. Куда Мария могла деться за одну секунду? Испарилась что ли?

— Мара! — громко кричит эмочка.

Лишь эхо отзывается ей.

— Мара? — уже на тон тише скорее спрашивает, чем окликает она.

Эмма прислушивается. Нет ответа. Сердце Эммы ухает куда-то вниз и начинает биться часто-часто. Она вновь оглядывается и видит на покатом спуске аппарели уже двух чёрных собак. Те спускаются в ров с явным намерением вновь броситься на неё.

Собак она боится всё-таки больше, чем эту потерну. Вздохнув, Эмма заходит в жуткий тоннель. Вскоре в глаза ей бросается граффити, намалёванное, видимо, совсем недавно. Размашистыми, чуть ли не метровыми серебристо-чёрными буквами, ещё пахнущими аэрозольной краской, на покатой стене написано: ГОТАМ — МОГИЛА! Так вот что так возмутило Мару, думает Эмма. Она убыстряет шаг, стремясь, как можно скорее покинуть тоннель.

— Мара!? — кричит она, стремглав выбегая из потерны.

На выходе никого нет. Потерна выходит на Бастионный шлях, зажатый между двумя насыпными валами высотой в шесть метров. Эмма смотрит по сторонам. Ни влево, ни вправо на ближайшие сто метров никого не видно. Не могла же Мара за минуту пробежать стометровку и скрыться! Эмма понимает, что спутница ее реально исчезла.

— Мара, прекрати! Ну что за шутки! Ты где?

Эмма стоит в недоумении, растерянно озираясь по сторонам. Нет готессы и наверху на насыпи. Над входом в арку на чёрном фоне белеет цифра четыре.

Эмма смотрит вглубь этой четвёртой потерны. В глаза ей бросается ещё одно граффити, которое она не заметила, когда выбегала. И это граффити ей очень не нравится.

Раздутые, словно пузыри, буквы составляют фразу «EMО MUST DIE!». При этом буква «О», нарисованная, как серебристый воздушный шарик, взлетающий в небо, жирно перечёркнута крест-накрест чьей-то рукой, а сверху надписано «МA».

Эта надпись производит на неё неизгладимое впечатление. «Эмма маст дай, значит. Пипец», — думает Эмма. Вот, что ей суждено. Вот, что ей предначертано. ЭММА ДОЛЖНА УМЕРЕТЬ. И то, что это начертано именно здесь, в таинственном страшном тоннеле на Лысой горе, о котором она прежде даже понятия не имела, поражает её сильнее всего.

«Кому нужно, чтобы я умерла? Кто этого хочет?»

Эмма испуганно возвращается на Бастионный шлях и вновь озирается по сторонам, решая, в какую сторону пойти. Она сворачивает направо и идёт по узкому коридору между валами. Вскоре она оказывается на Перекрёстной лощине. Через сорок метров узкий левый вал заканчивается, а широкий правый уходит под углом далеко в сторону.

Бастионный шлях приводит её на огромную поляну с ветвистым дубом посередине. В отличие от прочих дубов, до сих пор ещё лишённых листьев, этот полностью уже покрыт зеленью. Неподалёку от него Эмма замечает в крепостном валу чёрную арку.

Неожиданно из неё на поляну одна за другой выбегают три чёрные собаки. Не дожидаясь, пока они заметят её, Эмма поворачивается и, что есть духу, мчится назад по дорожке. Стометровку она пробегает не меньше, чем за минуту.

Запыхавшись, она делает передышку напротив четвёртой потерны. Неожиданно на той стороне в просвете врат она замечает чей-то мелькнувший чёрный силуэт, очень похожий на силуэт Мары.

— Мара?! — кричит она.

Стремясь догнать готессу, Эмма пулей пролетает тоннель. Выбежав из арки, она оглядывается по сторонам: никого поблизости нет.

Эмма недоумённо пожимает плечами. Куда Мара могла деться? Что за чёрт! Ведь не могло же ей привидеться. Она точно видела здесь чей-то силуэт.

Пятые врата

Эмма идёт в глубине оборонного рва по тропинке вдоль крепостного вала и вскоре находит ещё одну потерну. Перед входом в неё растёт граб с пятью стволами. Эмма пугливо заходит внутрь и прислушивается к тишине. Она вынимает из кармана мобилку, которую ей подарила Мара, выбирает в меню аудиозапись и в течении минуты терпеливо записывает тишину. Затем она нажимает на воспроизведение и внимательно прослушивает запись.

Тридцать секунд ничего не слышно.

Усмехнувшись, она собирается выключить телефон, но в то же мгновение в динамике появляется странный гул, нарастающий с каждой секундой. Затем к гудению начинают примешиваться посторонние шумы, вроде отдельных щелчков и шипения.

Внезапное усиление звука, сдвиг, — и… она слышит такое, что заставляет её вздрогнуть. На последних секундах раздаётся жуткий звук — нечто среднее между визгом и рычанием какой-то твари. Словно кто-то засвистал по-змеиному, а затем закричал по-звериному.

Чёрт знает что!

Она ясно помнит, что во время записи стояла тишина.

Получается, что телефон, действительно, воспринял то, чего не воспринимает человеческое ухо.

Эмма засовывает мобилку в задний карман джинсов и боязливо заходит внутрь потерны. Тоннель по наклонной поднимается вверх. Перед выходом она видит поляну, а на полянке пять берёз.

Внезапно во врата кто-то входит.

Чёрный силуэт на светлом фоне арки пугает Эмму настолько, что она невольно отшатывается.

— Блин, Мария! — узнаёт она в силуэте подругу.

— Что?

— Капец! Так же можно до смерти напугать!

— Неужели? — усмехается Мара.

Они обе выходят наружу.

— Ты чё, не слышала, как я тебя звала?

— Нет.

Мара вынимает из ушей наушники.

— Опять слушала свою песню?

— Я могу слушать её бесконечно.

— Где ты была?

Мара поднимает глаза кверху:

— Там.

— Ну что за шутки?

— Это потерна номер пять. Я пришла к тебе опять, — в рифму отвечает Мара.

— Куда ты пропала? Почему я тебя нигде не видела?

— Это же Девичья. Здесь всё не так, как везде.

Эмма выходит из себя:

— Ты что издеваешься? Зачем ты это делаешь?

— Что я делаю?

— Ты же прекрасно понимаешь, о чём я говорю. Ты ведь хотела уйти сейчас, хотела бросить меня здесь? Так?

— Да, — честно признаётся Мара.

— Решила уйти, не попрощавшись?

— Ага.

— Зачем?

— Затем.

— Зачем? — не отстаёт Эмма.

— Зря тебя сюда с собою взяла.

— Почему зря?

— Потому что… ты мне мешаешь.

— Чем же я тебе мешаю? — обижается Эмма.

— Тем, что я привыкла быть одна.

— Ну и будь одна! Поэтому у тебя нет подруг и никогда теперь не будет.

Она отворачивается от Мары и идёт прочь от неё к дальним берёзкам.

Музыка — это опиум

— Постой! — кричит Мара, опомнившись. — Не уходи!

Эмма останавливается и поворачивается к ней.

— Что ещё?

— Подожди, — подходит она ближе, — я передумала.

— Мара, тебя фиг поймёшь: то уйди, то не уходи.

— Я хочу, чтобы ты осталась.

— Ну, ладно, — пожимает плечами Эмма. Ей и самой не хочется оставаться здесь одной.

— Просто у меня, реально, кроме тебя, никого нет. И мне даже проститься будет не с кем.

— А ты хочешь опять со мной проститься? — недоумевает Эмма.

— Ну, как бы да. Короче, — вздыхает Мара, — ну как бы тебе это объяснить? Дело в том, что я ещё в гимназии решила…

— Что решила? — быстро спрашивает Эмма.

— Сделать это именно сегодня.

— Что это?

И тут до Эммы внезапно доходит, о чём идёт речь. Она вспомнила недавние слова Мары, что та умрёт молодой, и поняла, наконец, зачем та отдала ей свой мобильный. Это был прощальный подарок. Мне он уже не к чему. Так вот что? Ужасная догадка прямо-таки читается на лице Эммы.

— Да, именно то, о чём ты сейчас подумала, — усмехается Мара.

Широко раскрытые глаза Эммы раскрываются ещё шире.

— Как? — только и спрашивает она.

— Вот так. Знаешь, что я для себя загадала возле дуба!

— Что?

— Тебя, Змей, я не боюсь, но тебе я покорюсь.

Не хочу я жить во сне, забери меня к себе!

— Не фига себе!

— И это уже начало действовать.

— Что действовать?

— Заклинание.

— Ну и дела! Я думала, это всё шуточки.

— Ага…шуточки.

— Но зачем это тебе?

— Да так.

— Теперь уж ты колись, раз начала.

— Оно тебе надо?

— Надо!

— Тебе это действительно интересно? — Мара облизывает губы, задумчиво глядя на Эмму. — Понимаешь, со мной происходит что-то неладное. Я не сплю ночами, мне не хочется ни есть, ни спать, я всё время плачу. Я не хочу больше так жить.

— Нашла причину! У меня та же фигня!

— Но у тебя хоть парень есть. Пускай он над тобой и издевается. Но он ведь и заботится о тебе … Я бы всё на свете отдала, — вздыхает она, — если б кто-нибудь так заботился обо мне. Но меня никто не замечает. Даже Костя.

— Кто?

— Костя Скарбник, мой одноклассник. Я каждый день вижу его в классе, а он даже не догадывается, как я его… — не договаривает она. — Он был для меня всем, ради него хотелось жить. А он … он сейчас просто убивает меня. Нет сил вообще смотреть… как он гуляет с другими…

— А ты и не смотри. Лучше бы загадала на него приворот, чтобы он глаз с тебя не сводил.

— Нет, только не это. Приворот — это против воли. А всё должно быть естественно. Он должен сам… Но я для него пустое место. Мне остаётся только одно.

— Да, ладно, из-за любви сейчас никто не умирает.

— И это говоришь ты? Кто режет себе вены?

— Но я ж не до конца, — усмехается Эмма. — Так что это тоже не причина.

— Ладно, есть ещё одна причина. И только ты сможешь её понять. Вся причина — вот здесь, — постукивает она пальчиком по вдетому в левое ухо наушнику.

— В мозгах?

— В музыке. Она, действительно, опиум. Для никого. Только для нас, — тонко цитирует Мара. — Вот скажи, что ты слушала сегодня на крыше в школе?

— Давай до свиданья. Я всегда эту песню слушаю, перед тем, как что-то сделать с собой.

— Вот! Понимаешь. У них ведь все тексты в основном про это, про суицид. И когда ты слушаешь это постоянно, это сдвигает тебе мозги. Они словно программируют тебя, словно кодируют, они так воздействуют на твою психику, что ни о чём другом ты больше не думаешь.

— Это точно.

— Это всё на уровне подсознания. Как НЛП. Понимаешь, мне хочется сделать это. Это уже стало для меня наваждением. И теперь уже ничто не сможет меня остановить.

— Делов-то! Выкинь нафиг этот плейер! Ты ж не смотришь дома телевизор? Все эти сериалы, «Дом-2» и прочую белиберду?

— Нет.

— Вот и плейер выкини!

— Если бы всё было так просто.

— А что ещё?

— Просто мне всё уже надоело.

— Что надоело?

— Всё! Я не вижу смысла в жизни, я — никто, я давно уже мертва. Ещё не начав жить, я всё уже пережила. Я всё знаю: что было, что будет. Иногда мне кажется, что мне не семнадцать, а семьдесят лет.

— Что за пургу ты несёшь?

— Просто я слишком старая для своих 17 лет. Жизнь у меня не сложилась. Поэтому я и хочу умереть, чтобы, возродившись, начать жить заново.

— Дура ты набитая!

— Нет, я не дура.

— У тебя нет ни одной причины! — разводит руками Эмма.

Мара вздыхает.

— Есть ещё одна.

— Какая?

— Веская.

Веская причина

— Думаешь, почему, — спрашивает Мара у Эммы, — я целыми днями гуляю по кладбищам или иду сюда на Девичью?

— Почему?

— Да потому что мне некуда больше идти. Все идут домой, а я не знаю, куда мне податься. Мне вообще не хочется домой возвращаться.

— Как это?

— А вот так. Я ж говорила тебе, у меня мать — алкоголичка. Постоянно она с кем-то бухает, постоянно в доме какие-то мужики, — то молодые, то старые. И все синие, опухшие. Постоянный мат-перемат. А сколько раз я её заставала с ними в постели. Мало того, некоторые начали уже и ко мне приставать. Я не могу больше этого выносить.

— И чё, ты не можешь с ней ничего поделать?

— Да чего я только с ней не делала, чтобы она перестала пить. И деньги забирала, и водку выливала. Да только всё напрасно. Я уже устала с ней бороться. У меня нет больше сил.

— Бедная, — жалеет её Эмма.

— Я не знаю, как мне выйти из этого. У меня нет другого выхода. Я ненавижу свою мать. Это она сделала меня такой. Это она довела меня до таких мыслей. Вчера я ей сказала, что покончу с собой, если она не бросит пить. И что? Она тут же нажралась. И до сих пор, наверно, в хлам упитая. Она ничего не понимает. Её ничем не проймёшь.

— Это такая болезнь. Она не лечится.

— Я знаю. Но мне от этого нее легче. Мне ничто не в радость. Постоянная тяжесть на сердце, постоянная головная боль. Я больше так не могу.

— Прекрати!

— Я хочу прекратить эту боль.

— Покажи мне свои зубы, — неожиданно говорит ей Эмма.

— Зачем?

— Покажи!

Мара щерит зубы: клыки у неё, действительно, выдающиеся.

— А правда, что ты сама у себя пьёшь кровь?

— Правда. А знаешь почему?

— Почему?

— Потому что я ненавижу себя. Я ненавижу свою жизнь. Я хочу себя убить.

Эмма не знает, что ещё сказать. Мара также неожиданно замолкает. На неё страшно смотреть.

— Значит, ты с самого начала шла сюда с определённой целью?

Мара молча кивает.

— И именно поэтому я здесь тебе мешаю?

Мара вновь коротко кивает. Как ещё можно отвечать на риторические вопросы?

— Зачем же ты тогда вернулась? — задаёт ей тогда Эмма настоящий вопрос.

— Я подумала, что если ты хочешь стать моей подругой… ты поможешь мне это сделать.

То, что слышит Эмма, приводит ее в состояние шока.

— Убей меня…убей себя? — повторяет она слова из той песни.

— Так ты поможешь мне? — спрашивает Мара и пытливо заглядывает ей в глаза в ожидании ответа.

Эмма отрицательно качает головой.

— Ну тогда забудь обо всём, что я сказала, — резко отвечает Мара, порываясь уйти.

— Подожди, — останавливает её Эмма, касаясь её руки.

— Что ещё?

— А как ты хочешь это сделать?

— Я сказала, забудь!

Не зная, как избавиться от Эммы, Мара решает вновь подняться на крепостной вал.

— Каким образом? — спешит за ней Эмма.

— Забудь, я сказала.

— И всё-таки? — не отстаёт Эмма.

— Отстань от меня!

— Не отстану!

Мара поднимается на вершину вала и останавливается возле цветущей груши.

— Какая разница — как?

Эмма становится рядом и, разглядывая раскинувшуюся внизу центральную поляну крепости, неожиданно замечает свисающую с груши верёвку. Верёвка раскачивается сама собой. Но рукой до неё не дотянуться. Догадка озаряет её.

— Так вот зачем тебе была нужна моя помощь?

— Ты очень догадливая девушка, — отвечает Мара, — я просто поражаюсь иногда твоей догадливости.

— Ты хочешь сделать это здесь?

— Ну что ты? — усмехается Мара. — Тут же полно людей. Нет, только не здесь. Не на этом дереве.

— А на каком?

— Не скажу.

— Ты что, издеваешься?

Мара-Мария усмехается своей коронной усмешкой: отрывистым «ха-ха».

— Эмма, короче, забудь об этом. Я всё выдумала.

— Как это выдумала?

— Специально для того, чтобы ты…ну… прониклась здесь духом Ангста.

— Ангста?

— Ну это такой… Вселенский страх, короче.

— Я уже давно им прониклась. Так значит, ты меня развела? Блин, умираю, так хочется курить. Не действует на меня этот заговор.

— Он не сразу действует.

— Жаль, что ты не куришь. Хотя…вот ты не куришь и не пьёшь, а здоровенькой умрёшь.

— Это точно, — усмехается Мара.

— Хочешь, тебя научу?

— Спасибо, не надо. Мне уже поздно учиться.