Дым в глаза

ГЛАВА XIII БУРНЫЙ ФИНИШ (Дневник Серова. Продолжение)

«Человечество существовало мирно и счастливо до тех пор, пока какой-то дурак не задумался над смыслом жизни. И сразу рай кончился. Пошла древняя, средневековая, новая и новейшая история с бесконечными войнами, раздорами, спорами…

И если бы тогда нашелся хоть один неандерталец, который бы сразу разнес каменным топором голову этого дурака и объявил: «Поступайте так с каждым, кто задумается над смыслом жизни», — уже давно бы на землю пришло всеобщее процветание».

«Вот еще одно из проявлений нечуткости, хамского отношения к человеку. Когда я играл, был нужен, со мной носились. Хотя, наверное, тот секретарь ЦК комсомола вспоминает: «Я еще тогда раскусил Серова». А теперь эти бюрократы предлагают мне учиться. Это после моей работы, когда я был начальником — и вдруг студент! Я им закатил дикий скандал, швырнул в кого-то чернильницей».

«День ползет, как ленивая, пообедавшая черепаха. Но и вечером, в ресторанах, я все время смотрю на часы. Какие стали длинные вечера!»

«Вчера я слышал, как один школьник, толкнув товарища, показал на меня:

— Смотри, Игорь Серов!

Меня еще помнят!..»

«А Соколова мне не звонит, а Соколова мне не пишет, для Соколовой я не существую. Ты ей не нужен».

«Ночевал я в милиции. Штраф прислали на дом. В следующий раз пообещали 15 суток».

«Я помню растерянные глаза Маркелова, когда штанга звякнула от удара Кочиша. Помню, как сжались ребята. Нам бы не выдержать атак. И Кашин вдруг страшно поругался с Масловым. И все чувствовали, что гол нависает. И это сковало команду. И тогда я подумал: «А если…»

Промелькнуло недоуменное лицо венгерского защитника… Погоня за спиной… растерянное лицо вратаря. И визг, рев, плач стадиона. Будапешт пятьдесят шестого года. Разве можно его забыть? Ты помнишь, как тебя расцеловал Маркелов, а потом и Владимир Петрович? В тот вечер на твое имя пришло триста телеграмм. И, кстати, одна из них за подписью всех бюрократов, что сейчас над тобой издеваются».

«Кончаются деньги. Никуда не хожу. Когда сдам все бутылки, хватит ещеа два вечера. А дальше? Остается идти кондуктором. Принципиально. Чтобы все видели, до чего довели Игоря Серова».

«Не найти ли старика Шагреньева? Хочется прогуляться по его физиономии».

«Встретил бывшего сослуживца. Когда я был его начальником, он горбился и услужливо со мной здоровался. Теперь он сделал вид, что не заметил меня».

«Природа создала Игоря Серова. У него когда-то была умная голова, знавшая тринадцать доказательств знаменитой теоремы.

Потом студента-футболиста знали миллионы людей.

Почему же сейчас его ничего не интересует на этом свете?

Почему же ему сейчас нечего делать на земле?»

«Я сплю и пью день и ночь. И я потерял ощущение дня и ночи».

«У афиши «Случайная встреча», что валялась под забором, я увидел Соколову. Я распахнул дверцу большого черного лакированного автомобиля и сказал. «Садись!» Она удивилась, но промолчала и села на заднее сиденье.

Солнечные блики бегали по лаковому капоту машины. Милиционеры почтительно сторонились нас.

— Здесь, у Пушкинской, остановите.

И мы вышли на улицу Горького. Рядом затормозила голубая машина, и тучный человек в шляпе крикнул в окно:

— Не забудьте, Игорь Владимирович, в три часа совещание!

И я сказал, что буду. И взял Лену под руку. И мы пошли по улице Горького.

Это была улица моей молодости. Я увидел тех девушек, что еще пять лет тому назад привлекали мое внимание. Откуда они появились? Почему они одеты так же, как и тогда?

И прошли пижончики в куртках с погончиками, что были модны пять лет назад. Я вспомнил, что видел этих пижончиков. Да, пять лет тому назад. Они шли с этими девушками, они смеялись. Но они смеялись только своим девушкам, что шли в ярких кофточках, покачивая бедрами, под сотнями глаз безликой для них толпы; а на других эти мальчики косились презрительно, скривив рот. И я был тогда в числе других. Я был незаметен. Я мечтал стать очень высоким, очень красивым, чтоб эти девушки с интересом смотрели в мою сторону, а ребята с завистью. Это было давно, пять лет тому назад…

И теперь я шел сквозь эту веселую, радостную толпу. Но теперь я шел, словно по коридору. Передо мной расступались, ребята останавливались на полуслове, девушки, я чувствовал это, оборачивались мне вслед. И никто не произносил громко моего имени, но оно словно висело надо мной:

— Серов!

И вдруг, протиснувшись сквозь эту нарядную публику, появился лысый солидный человек и мягким баском попросил:

— Подпишите, пожалуйста, Игорь Владимирович.

И подсунул мне какие-то бумаги. Я отступил на шаг:

— Извините, Иван Федорович, отложим до вечера.

— Как вам будет угодно, Игорь Владимирович.

И барбос исчез. А девушки и пижончики, что столпились вокруг нас и безмолвно наблюдали эту сцену, поплыли дальше, о чем-то почтительно перешептываясь.

И прошли три студентки из юридического, с которыми я познакомился у Эдика. Увидев меня, они поздоровались и покраснели. А потом ко мне подбежала красивая блондинка, которую однажды я увел из «Арагви».

— Игорь, мне с тобой надо срочно поговорить.

— Извини, но не сейчас. Позвони вечером.

Лена не произнесла ни слова, когда меня остановила еще одна знакомая, очень красивая, та, «француженка».

— Почему ты не заходишь ко мне, Игорь?

— Зайду.

Капитан милиции (я с ним встречался однажды в отделении) почтительно взял под козырек. Народный артист Жаров подбежал ко мне, чтобы пожать мне руку.

Вдруг из толпы вынырнул Маркелов,

— Не забыл, завтра улетаем в Швецию?

— Не забыл.

И потом начало подбегать много девушек и ребят. Все знакомые лица. Всех их я где-то видел. И все мне что-то говорили, куда-то приглашали.

А Лена шла молча, искоса поглядывая на меня.

Машины медленно двигались пестрой блестящей лентой. Их узкие антенны ловили песенку об известном футболисте — обо мне.

Напротив Моссовета вместо Юрия Долгорукого возвышалась статуя Игоря Серова. И когда я с ней поравнялся, она мрачно кивнула мне.

И снова девушки, цветы, крики… И мы оказались перед трибуной стадиона, и там стояли завсегдатаи «Севера», в темных плащах, в кепочках. Увидев меня, они засвистели, стали подбрасывать бутылки, захлопали, закричали: «Серов, давай!»

И где-то заиграл оркестр. Заиграл танго, под которое я однажды танцевал с Леной в «Астории».

И вдруг все замахали цветами. И я понял, что меня провожают. И поплыл перрон. И Лена была с нами. А я стоял неподвижно и улыбался.

Уплывал перрон. Уплывали знакомые улыбающиеся лица. Они все меня знали, и я всех их знал. Вот Маркелов, Максимова, вот югославские студентки, вот промелькнуло лицо блондинки из «Арагви». От моих поцелуев у нее размазалась помада. И вот студенты с мехмата. И Лена.

Они махали, улыбались, что-то кричали, но уплывали все дальше, голоса их становились все тише. И вот они скрылись. Никого. Я стою на каком-то пляже. Только нет ему конца. И с тихим шуршанием сыплется песок. Я один. И я не могу двигаться. Кругом песок.

И это как смерть».

«…Я уже вроде очнулся. Успел записать, что запомнил. Но никак не могу понять: что со мной недавно творилось? Сон или бред?»