Дым в глаза

ГЛАВА IV СЕРОВ РАБОТАЕТ

«Я, наверно, бездарность. Я сижу день и ночь. Я сплю всего четыре часа в сутки. Я прочел добрую сотню книг. Узнал то, что мне надо знать только на пятом курсе (но сейчас я это скоро забуду). А доказательство — ни с места. Я обыкновенный человек. Гениальная догадка ко мне не приходит.

Но ведь существует в природе, в этой буре электромагнитных волн, четырнадцатое доказательство! При темпе, который я взял, быть мне через четыре года доктором математических наук.

Четыре года такой адской работы? Нет, я не могу прыгнуть выше себя! Я чувствую, что моя голова уже не соображает. Начинается какой-то бред, галлюцинации. Десять дней я совершенно один. Мама в далеком своем Петропавловске уверена, что сын ее умеренно развлекается и умеренно занимается. А сын ее подвиг научный свершает. Да силенок не хватает, выдержки.

А может, это и хорошо? Неудача собьет с тебя спесь и будешь просто ученым. Хорошим ученым! Ты этими десятью днями показал, что работать ты умеешь. Скажи в группе, до чего дошел, ахнут, не поверят. Четыре года адской работы — или двенадцать нормальной! — но так, чтоб всего себя отдавать ей. Ежедневно. Вот тогда ты завоюешь себе имя. Двенадцать лет? Да, но двенадцать лет работы, поисков. И тогда тебе не надо рассчитывать на случай.

Ну, хорошо, двенадцать лет ты будешь искать четырнадцатое доказательство. Двадцать пять лет — пятнадцатое. Вот и вся жизнь! А когда жить? Это очень глупо: всю жизнь работать, и вот, когда добился всего, нате, смерть…

Достигнуть всего сейчас и жить спокойно? Но ведь ты не можешь. Ты не гений. В книгах ты читал, что великие люди каждый день работали по шестнадцать часов. Плюс к тому они были гениальными. У тебя нет таких способностей. Ты проработал десять дней — и уже выдохся. Ты слаб. И плечи у тебя не очень широкие и голова не очень светлая.

Вот наш знаменитый доктор математических наук. Учился недавно в университете, у твоих профессоров. Когда он получил это звание? В двадцать три или в двадцать четыре года! Ты представляешь! Таким надо памятник ставить при жизни.

А ты? Ведь если ты и найдешь четырнадцатое доказательство, все поймут, что это чистая случайность. Правильно?

Может, хватит ломать себе голову? Живи просто и бездумно. Вот посмотри на своих соседок.

Тебя, сеньор, как правило, дома не бывает. Они одни в пустой квартире. Страшно боятся воров и пьяных. Бегут на каждый скрип к двери и орут: «Кто там?»

Старшей 92 года. Она полуслепая и полуглухая. Младшей 81 год. Старшая считает младшую легкомысленной и еще способной на фривольные поступки. Младшая издевается над немощью старшей и ворчит про соседку: «Помирать давно пора. Зажилась на свете!» По вечерам обе сидят на кухне и рассказывают друг другу страшные истории, А сегодня к младшей старичок из деревни приехал. У, что было! Воспоминания про «мирный год» (так они называют время до революции).

Вот так бы и тебе спокойно жить. Сейчас ты возмутишься и напишешь: работать, работать! А ведь если бы мог сейчас работать, не писал бы дневник, а сидел бы над уравнениями.

И для чего это тебе надо? Сознайся! Ты, конечно, любишь математику, но… Тебе важно не само открытие. Можно выдвинуться на чем-нибудь другом. Важно выдвинуться. Причем ты уж не такой эгоист. Это важно не для тебя самого, а для Соколовой. Поразить ее, заставить думать о тебе, чтоб все возле нее говорили о тебе и чтоб ей даже когда-нибудь не поверили, что она знакома с самим Серовым.

А вдруг и тогда…

По-моему, это так и есть. Обидно, но это так.

Мы можем сделать очень много. И нами все будут восхищаться. И смотреть на нас восторженными глазами. Кроме одной-единственной. Эта одна-единственная будет безразлична ко всему тому, что мы сделаем. Она нас никогда не поймет. И в этом ваша трагедия, Серов! Ибо вам не так важно, чтоб все вас признали. Вам важно, чтоб признала вас она, одна-единственная. И вы хоть разбейтесь в лепешку, выдумайте десять новых теорий относительности, снесите горы, осушите моря, все человечество будет боготворить вас, а она, эта одна-единственная, она похвалит вас, но так равнодушно, так безразлично, что вам захочется повеситься. Вы сойдете с ума из-за нее. И это ее не заденет…

Поздно. Надо спать. Надо хорошо выспаться! Завтра надо работать. Десять дней на черном кофе. Уже галлюцинации».

«Я встал рано. В четыре часа утра. Я включил свет. Черные человеки, мертвецы и еще какая-то падаль, поселившаяся ночью в моей комнате, неохотно уползли за шкаф, за диван, выскользнули в коридор и прильнули к матовому окошку в моей двери.

Я встал в четыре часа. Я был в кровати часа три. Именно был. Это не сон. Какое-то тяжелое забытье. И все время головная боль. Очень сильная.

В кровати я думал, что хорошо бы спрятать голову. Или хотя бы положить ее на стол. Мне бы тогда не пришлось опираться головой о подушку. И голова меньше бы болела. Ей тоже надо отдохнуть от меня.

Я встал рано. В четыре часа утра. Я оделся и сел к столу. Я болен. Очевидно, очень. Я сел к столу. Я, наверно, сойду с ума, но пока я соображаю, нельзя терять времени. Последние расчеты, пока еще можешь думать. Горит настольная лампа. Я у письменного стола, лицом к окну.

Изредка кто-либо из мертвецов или черных человеков (почему они черные? Чтоб страшнее?) подкрадывается ко мне, заглядывает через плечо, смотрит, что я пишу. Я слышу его дыхание. Я оглядываюсь. Конечно, он успевает спрятаться! Но стоит мне опять повернуться…

А пока надо сидеть и дописать хотя бы дневник. Дневник о том, как сломался, кончился Серов. И если я все же выживу, если я не сойду с ума — все. Наполеона из меня не вышло. Жить спокойно, нормально, без того, чтобы раскалывалась голова.

…Мне кажется, сама поднимает голову черная трубка телефона и оттуда низкий, нечеловеческий голос. Что он говорит?

А к стеклу над дверью кто-то прилип. Ну, что смотришь, гад? Я не выйду в коридор, не выйду!

Изредка забравшуюся в уши и звенящую там тишину нарушает далекое, мерное (оно передается и моему столу и лампе) содрогание трамвая. Я отчетливо слышу, я словно чувствую, как тяжелые колеса скребут по рельсам. Трамвай уходит и долго урчит где-то на дальних улицах. И я снова один.

Надо как-нибудь дотерпеть до шести. Тогда, по-моему, открывается аптека. Купить пирамидон. Остальное — дело врачей.

Конец Серова. Кто бы мог подумать, что голова (моя голова) меня предаст?

И ведь когда-нибудь окно должно посветлеть? В окне должен улыбнуться фиолетовой улыбкой рассвет?»