Дьявол и Шерлок Холмс. Как совершаются преступления

Охотник на кальмаров В погоне за самым неуловимым обитателем моря

Безлунной январской ночью 2003 года, французский яхтсмен Оливье де Керсосон плыл через Атлантический океан, стремясь побить рекорд самого скоростного кругосветного путешествия под парусами, как вдруг его яхта ни с того ни с сего остановилась. На сотни миль вокруг не было никакой земли, но корпус затрясся, а мачта содрогнулась так, словно судно на полном ходу врезалось в землю. Керсосон повернул штурвал в одну сторону, затем в другую, но планшир только дрожал в темноте, и понять, что происходит, никто не мог. Керсосон приказал членам экипажа — все они к тому времени выбежали на палубу — разобраться в происходящем. Включили мощные прожектора и направили их на воду, пытаясь разглядеть, что удерживает массивный тримаран, трехкорпусную яхту длиной 33 метра по имени «Джеронимо» — имя мощнейшему на тот год гоночному судну дали в честь воина из племени апачей.

Первый помощник, Дидье Раго, спустился в каюту, открыл люк в полу и через иллюминатор, подсвечивая фонарем, стал всматриваться в океан. Возле руля что-то было. «Толщиной в человеческую ногу и даже больше, — рассказывал он мне. — Такое здоровенное щупальце». Пока он вглядывался, щупальце зашевелилось.

Дидье подозвал Керсосона, тот спустился и тоже присел на корточки возле люка.

— Это, наверное, какое-то животное, — предположил первый помощник.

Керсосон взял из его рук фонарь и сам принялся всматриваться в темноту.

— Никогда ничего подобного не видел, — сказал он в разговоре со мной. — Два огромных щупальца прямо под нами так и вцепились в руль.

Какое-то морское чудище обвилось вокруг тримарана и угрожающе раскачивало его. Казалось, корма вот-вот отвалится, но вдруг все закончилось.

— Оно отцепилось от лодки, и в этот момент я сумел рассмотреть его щупальца, — вспоминает Раго. — Наверное, целиком эта тварь была метров десять в длину.

Блестящая кожа, длинные щупальца с присосками, от них на борту остались заметные следы.

— Немыслимых размеров гадина, — ужасался Керсосон. — Сорок лет я бороздил моря, и всегда мне было понятно, с чем я имею дело. Но такое! Я не знал, как быть, я, честно говоря, просто испугался.

Моряки увидели — по крайней мере, они это утверждали, хотя многие принимали их рассказ за обычную моряцкую байку, — огромного кальмара, известного персонажа морского фольклора, который больше кита, сильнее слона и будто бы клювом своим может перекусить стальной кабель.

В эпизоде своего известного романа «Двадцать тысяч лье под водой» Жюль Верн описывает сражение подводной лодки с гигантским кальмаром длиной семь с половиной метров — восьминогим чудищем с сине-зелеными глазами.

Не так давно Питер Бенчли в триллере ‘Тварь» описал гигантского кальмара, который якобы «убивал без всякой надобности, будто природа, в припадке извращенной злобы, породила его исключительно для этой цели».

Фантазия писателей и десятки ничем не подтвержденных моряцких баек поставили гигантского кальмара в один ряд с такими мифическими животными, как огнедышащий дракон и лох-несское чудовище.

Хотя гигантский кальмар отнюдь не миф, но мы так мало знаем об Architeuthis, как именуется этот вид в науке, что он на самом деле кажется легендой. Взрослый гигантский кальмар является крупнейшим на Земле беспозвоночным, его щупальца могут быть длиной с автобус, а глаза — размером с человеческую голову каждый. Так его описывают, хотя ученым еще никогда не доводилось исследовать живой образец или, по крайней мере, увидеть его в море — в руки им попадали только панцири, которые море иногда выносит на берег, или те же панцири, подобранные на поверхности океана.

Один труп, обнаруженный в 1887 году в южной части Тихого океана, имел якобы без малого 18 метров в длину. Кроме этого о гигантских кальмарах имеются только не слишком убедительные свидетельства: например, что-то похожее на ожоги или следы от щупалец на боках спермацетовых китов — предполагается, что это шрамы от сражений, происходящих в сотнях метров под водой.

Гигантский кальмар завладел воображением океанографов. Как могла столь крупная и мощная тварь оставаться невидимой так долго? Динозавры, вымершие миллионы лет тому назад, и те изучены лучше. Развернулось лихорадочное соревнование — кто первый добудет живого кальмара. На протяжении десятилетий команды исследователей бороздили океан в надежде заприметить хотя бы одного. Эти «кальмаровые команды» поглотили за последние годы миллионы долларов. Использовались и подводные лодки, и новейшая аппаратура для подводных съемок — все в борьбе за «первый взгляд».

В числе охотников за кальмарами был и Стив ОʼШи, морской биолог из Новой Зеландии, однако его подход существенно отличался от других. Он не пытался отыскать взрослого кальмара, но прочесывал моря в поисках недавно вылупившегося детеныша. Такой детеныш может быть размером с кузнечика, но из него, возможно, удастся вырастить гиганта.

— Кальмары производят на свет тысячи малышей, — пояснил мне в телефонном разговоре профессор ОʼШи (я позвонил ему в Институт исследования земли и океана при Оклендском технологическом университете). — Многих из них съедают более крупные хищники, но в период размножения в океане появляется бесчисленное множество этих крошечных существ. И они, в отличие от родителей, не умеют быстро удирать.

Поначалу другие охотники на кальмаров воспринимали замысел Стива скептически: уж если никому не удается отыскать животное размером под двадцать метров, стоит ли искать какую-то крошечную козявку? Но со временем идея ОʼШи стала казаться единственной надеждой исследователей.

— Тут имеется несколько преимуществ, — объяснял американец Клайд Ропер, наиболее авторитетный в научном сообществе эксперт по кальмарам; он и сам охотился на это таинственное создание, спускаясь под воду в железной клетке, но без успеха. — Во-первых, молодь водится на меньшей глубине, а значит, ее легче поймать. Во-вторых, в период размножения малышей должно быть множество: взрослая самка откладывает до четырех миллионов яиц, и даже с учетом огромного процента смертности этих малышей-кальмарчиков выживает до черта. Чистой воды математика, — усмехался Клайд.

В 1999 году ОʼШи заполучил большую редкость — труп юного Architeuthis, выловленный у побережья Новой Зеландии. Строение тела заинтересовало ученого: два широко расставленных глаза, клюв, похожий на клюв попугая, с зазубренным шершавым языком, восемь ног, расходящихся во все стороны от торпедообразной головы. Гибкие щупальца были снабжены сотнями присосок, а присоски окаймлены острыми зубцами. Пигментные клетки блестящей и переливающейся кожи — хроматофоры — позволяли этому существу менять цвет. Из трубки в задней части головы оно могло выпрыскивать чернильное облако. У пойманного образца оказались также два необычных щупальца с утолщением на конце — у взрослой особи они распахиваются на десять метров.

Вдохновленный этим открытием, ОʼШи принялся изучать карты, отмечая места, где могут водиться детеныши кальмара, и одновременно прикидывая, как отловить «крошку» и вырастить его в аквариуме. Стив сказал мне, что собирается в этом году летом, в пору размножения гигантского кальмара, наведаться в воды Южного полушария.

— Поехали вместе, дружище, — радушно пригласил он. — Посмотрим, вдруг нам удастся отловить гада и войти в историю.

Тела мертвых кальмаров находили практически в любом океане: и в Тихом, у побережья Калифорнии, и в Атлантическом, в районе Ньюфаундленда и Норвегии, и в Индийском, в стороне от южной оконечности Африки, однако наиболее перспективным местом для охоты считаются воды Новой Зеландии — здесь сливаются течения, приходящие из тропиков и из Антарктики, водится разнообразная морская живность и в изобилии имеется планктон, которым кормится гигантский кальмар. В последние годы именно здесь чаще всего обнаруживали следы гигантских кальмаров.

Лето в Южном полушарии соответствует нашей зиме. Я прибыл в Окленд в конце февраля. ОʼШи встречал меня в аэропорту. Выглядел он намного моложе своих тридцати восьми лет, одет был в брюки и рубашку хаки — эдакий проводник на сафари. Стив был невысок ростом, худощав, темные волосы стояли дыбом на его голове, словно он то и дело трепал их. Поглядывая на меня сквозь толстые стекла очков — глаза его казались за ними огромными, — Стив с некоторым смущением признался, что приехал встречать меня днем раньше назначенного.

— Очень уж тут много всего происходит, засуетился, — объяснил он.

Он говорил негромко, почти бормотал, а когда я обращался к нему, поворачивался, подставляя правое ухо. Позже Стив объяснил, что левое ухо повредил на погружении. Спохватившись, он вытащил из кошелька визитку и отдал мне: рядом с его именем переливался всеми цветами радуги кальмар. Пока я разглядывал картинку, Стив уже подхватил один из моих чемоданов и потащил к своему грузовику. Когда он открыл дверь, в нос ударил какой-то мерзкий запах.

— Извините, — буркнул Стив, поспешно опуская окно. — У меня тут все провоняло дохлыми кальмарами и сигаретами.

На заднем сиденье валялся металлический шест около метра в длину с сеткой на одном конце. Оказалось, этот сачок Стив всюду таскает с собой, как заядлый ловец бабочек.

Подготовка к первому выходу в море заняла несколько дней. Мы то и дело мотались в супермаркет за припасами. Однажды по дороге Стив вдруг врезал по тормозам и развернулся.

— Чуть не забыл, — сказал он, остановившись на парковке возле гавани.

Выскочил со своим сачком из грузовика и побежал по молу; во рту у него дымила сигарета. Он перегнулся через высокое ограждение мола, занес сачок над головой и с минуту не двигался, даже, кажется, не дышал.

— Вот они! — воскликнул он и с такой силой ударил по воде сачком, что брызги полетели во все стороны.

Когда он вытягивал сачок, заодно и облил себе штаны. В сачке билась килька — мелкая рыбешка вроде анчоуса.

— Не принимайте меня за идиота, — сказал Стив. — Это важно, а я чуть было не упустил из виду. Тут свои приемчики есть, вы уж мне поверьте.

Он еще несколько раз закинул сачок, вернулся к грузовику и выпустил кильку в белое ведро на заднем сиденье. Мы поехали дальше, прислушиваясь к плеску рыбок в ведре, и остановились у аквариума с пышным названием «Антарктический подводный мир Келли Тарлтона». Это заведение превозносит в своих брошюрах мистера ОʼШи как «всемирно известного специалиста по кальмарам».

«Всемирно известный специалист» схватил ведро с кильками, и мы вошли внутрь аквариума.

— Здесь они у меня живут, — сообщил он, провожая меня в сырое помещение с флуоресцентной подсветкой.

В помещении стоял круглый стеклянный аквариум, внутри которого из стороны в сторону метались около семидесяти крошечных кальмарчиков, каждый всего пару сантиметров длиной.

— Эта разновидность, живущая в прибрежных районах, мельче заветного Architeuthis, — пояснил ОʼШи. — Только посмотрите на них, — хвастался он. — До чего же хороши!

Очень немногим людям — и ОʼШи в их числе — удается содержать в неволе живых кальмаров, причем не только прибрежных, но и глубоководных. В отличие от осьминога — его, по словам ОʼШи, «нипочем не убьешь, как ни старайся» — кальмар крайне чувствителен к окружающей среде. Он привык к безграничному простору, и в аквариуме ему тесно. Он бросается на стены как самоубийца, а кроме того, пожирает своих сородичей. В 2001 году во время экспедиции ОʼШи сумел отловить целое семейство крошечных «личинок» гигантского кальмара, но все они передохли прежде, чем судно успело добраться до берега. Стив был в отчаянии, он сам залез в аквариум и перебрал трупики по одному в надежде отыскать живую особь.

— День за днем, час за часом я разыскивал их, и все они умерли, едва попали ко мне в руки.

Это поражение на два года отвратило его от новых попыток. Стив ни разу не выходил в море.

— Я понимал: если опять облажаюсь, мне конец, — вспоминал он. — Конец не только моей карьере ученого — я слишком вымотался и физически, и морально.

Но тем не менее его постоянно мучил вопрос: что же все-таки произошло с кальмарчиками в том злосчастном аквариуме на борту корабля?

Жена Стива, Шоба (она родом из Индии и по профессии компьютерщик), рассказывала, что иногда посреди какого-то разговора, не имеющего никакого отношения к кальмарам, Стив вдруг замирал и говорил: «В чем же все-таки я ошибся?»

Наконец он твердо решил исправить эту «роковую ошибку» (иначе о происшествии на борту он не отзывался) и занялся сложными экспериментами над детенышами других видов глубоководных кальмаров. Очень осторожно, шаг за шагом, он менял условия содержания: размер аквариума, интенсивность освещения, уровень кислорода и процент соли. В том аквариуме, где погибли детеныши, обнаружилось целых две «роковые ошибки»: во-первых, аквариум имел не круглую, а прямоугольную форму, что почему-то вынуждало кальмарчиков опускаться на дно и там умирать, а во-вторых, стены были сделаны из полиэтилена, а этот пластик, как выяснилось, токсичен для глубоководных кальмаров.

— Когда я все это выяснил, то понял, какой же я дурак, — убивался Стив. — Я своими руками уморил их всех.

В середине 70-х годов Клайд Ропер установил рекорд, продержав в неволе океанического кальмара целых две недели. ОʼШи сумел сохранить очередные прибрежные образцы на протяжении восьмидесяти дней, используя цилиндрические акриловые контейнеры. Ранее ему удалось продержать глубоководного кальмара более семидесяти дней, и затем он выпустил его живым на волю, радуясь удаче своего эксперимента.

— Глядите! — пригласил меня Стив, высоко поднимая белое ведро и высыпая кильку в аквариум.

Хотя рыбешки были крупнее, чем кальмары, те, размахивая клешнями и пока еще пряча щупальца, набросились на добычу. Они казались какими-то металлическими роботами, только зеленые глаза таращились как у живых существ. Но вот клешни разошлись в стороны, выброшены вперед щупальца — добыча поймана. Рыбешка еще барахтается, но кальмар уже крепко опутал ее сетью щупалец и тащит в клюв. Животики кальмаров окрашивались в ярко-красный цвет, заполняясь рыбьей кровью. Я как зачарованный смотрел в аквариум, представляя себе, как заглатывает свою добычу гигантский кальмар.

Когда кальмары покончили с рыбой, ОʼШи сказал:

— Раз я сумел сохранить в живых этих, гиганты тоже выживут. Просто аквариум понадобится побольше.

И все же Стив беспокоился, как его кальмарчики будут чувствовать себя без него. До сих пор он оставлял их всего на один день, на Рождество, и теперь подробно инструктировал, как их содержать, пока он будет в экспедиции.

— Обращайтесь с ними уважительно, — просил он смотрителя.

Из аквариума мы поехали в университет, откуда Стив тоже должен был забрать вещи для экспедиции. Его кабинет целиком был отдан его «безумной одержимости», как называет охоту на кальмаров сам Стив: повсюду на столах и стенах изображения гигантского кальмара, колоссального кальмара, пятнистого и бородавчатого кальмара. Многие картинки нарисовал сам Стив. Кроме того, не довольствуясь этим, он окружил себя брелоками в виде кальмаров, журналами, комиксами, фильмами — и все про кальмаров. Были и газетные вырезки: «Внимание! Гигантский летучий кальмар нападает на суда у побережья Австралии!» На полу десятками были расставлены стеклянные банки с заспиртованными кальмарами — щупальца прижимаются к прозрачным стенкам, глаза вытаращены — ну прямо как живые.

Многим охотникам на кальмаров требуются годы, чтобы заполучить останки хотя бы одного Architeuthis, но предприимчивый ОʼШи с помощью охотно откликнувшихся на призыв рыбаков стал за семь лет обладателем ста семнадцати (!) трупов.

Изучение такого огромного материала снабдило профессора ценнейшей информацией о гигантском кальмаре. ОʼШи пришел к выводу, что, хотя некоторые особи достигают веса почти в полтонны, типичный экземпляр весит от пятидесяти до ста пятидесяти килограммов, причем самки обычно тяжелее самцов.

Собранная ОʼШи коллекция помогла отчасти разобраться и с рационом питания гигантских кальмаров. Недавно он опубликовал в «Новозеландском зоологическом журнале» статью о «содержимом кишечника» своих образцов: в нем обнаружились более мелкие кальмары и кусочки другого Architeuthis («признаки каннибализма») ОʼШи препарировал также статолит, то есть костеобразный элемент в органе слуха, который помогает кальмару удерживать равновесие на воде. Статолит постепенно обрастает кальциевыми кольцами, объяснил ОʼШи, и эти кольца помогают судить о возрасте кальмара и темпах его роста, примерно как годичные кольца на пне.

Поначалу Стив собирался резать кальмаров прямо у себя в офисе, но первый же образец так завонял при вскрытии гнилой рыбой и аммонием — это вещество помогает держаться на воде, — что студенты и преподаватели спасались из здания бегством, а любознательному ученому запретили впредь проводить такие эксперименты в почтенных университетских стенах.

— Популярности мне это не прибавило, — признался Стив.

Он перебрал свои банки и нашел ту, которая была ему нужна:

— Ага, вот!

С виду то, что в ней находилось, было похоже на маленькую виноградную гроздь.

— Что это? — спросил я.

— Яйца из яичника гигантского кальмара. У меня ими целый холодильник забит.

Зазвонил телефон. Стив не брал трубку, подозрительно глядя на аппарат.

— Что им от меня надо на этот раз? — проворчал он.

Так и не взяв трубку, он полез пинцетом внутрь сосуда, вытащил несколько яиц и разместил их под микроскопом.

— Смелее, приятель, глянь сюда, — позвал он.

Я заглянул в микроскоп и увидел целую сотню яиц, толщиной не более двух миллиметров каждое. ОʼШи собирался поместить эти яйца в подводную камеру в расчете, что запах привлечет гигантских кальмаров и можно будет заснять их на пленку.

Стив уселся за компьютер, несколько минут сосредоточенно печатал, затем выбежал и вернулся с двумя хулахупами.

— Почти собрались, — облегченно вздохнул он.

Телефон опять зазвонил.

— Черт бы его побрал! — ругнулся Стив.

Опять он проигнорировал звонок и продолжал возиться с очередной банкой, где, как мне показалось, намертво слиплись две черные раковины.

— Это клюв гигантского кальмара, — пояснил Стив.

Он разрешил мне провести пальцем по острому краю, который ощутимо царапал кожу. Этот клюв Стив нашел в брюхе спермацетового кита.

Он снова забегал по кабинету, не выпуская из рук хулахупы, складывая при этом в ящик банки с образцами; еще ему понадобились сачок, молоток, веревка, старый кожаный портфель и свернутые в трубку карты.

— Ну вот, почти собрались, — сказал он. — Сейчас перекурю, и двинемся.

Много месяцев Стив прилежно трудился, изучая пути миграции гигантского кальмара, течения и изменения температуры воды по данным метеорологических спутников. Он собирался отправиться на юг, туда, где раньше ловил крошек-кальмаров, но в последний момент изменил план.

— Мы поплывем на север, — объявил он мне, а уже сев в грузовик, добавил: — Забыл вас предупредить — мы можем попасть в циклон.

Стоило первому человеку выйти в море на утлом суденышке, и он вернулся домой с рассказами о невиданных чудищах. В Библии упоминается морской дракон, в «Естественной истории» Плиния — огромный «полип», «блестящий от морской воды и испускающий омерзительную вонь». Писатель-исследователь Ричард Эллис в своем труде 1998 года «Поиски гигантского кальмара» заключил, что эти отрывочные свидетельства складываются в достаточно убедительное представление об огромном морском чудовище, из головы которого устрашающе торчат руки, ноги, рога или хвосты. В «Одиссее» Гомер описывает чудовище Сциллу:

Скандинавские моряки встречали порой хищника с длинными щупальцами, которого они прозвали Кракеном (первоначально так называли пень с торчащими из него корнями). В 1755 году епископ Эрик Людвигсен Понтоппидан включил это животное в «Естественную историю Норвегии». Кракен у него был размером с «плавучий остров» и с рогами длиной с корабельную мачту. Далее епископ пишет: «Очевидно, это не рога, а руки животного, и говорят, что ими он может ухватить самое большое военное судно и утянуть его на дно».

В XVIII веке о «дьявольской рыбе» рассказывают уже и американские китобои. В 1851 году Герман Мелвилл, проработавший три года на китобойном судне, опубликовал своего «Моби Дика», в котором один из персонажей стал свидетелем «удивительнейшего феномена»: «из огромной колыхавшейся массы», из самого ее центра, «распростерлись бесчисленные длинные руки, которые изгибались и извивались, словно змеи в гнезде».

Тогда же выдающийся датский зоолог Иоанн Иапетус Смит Стеенструп решил разобраться с этой легендой. Он изучил накопившиеся сведения, и его более всего заинтересовало сообщение о странном животном, пойманном в середине XVI века в Орезундском проливе. Зверя в засушенном виде доставили королю Дании, чтобы он подивился «редчайшему чуду». Сохранился рисунок «морского монаха» (неизвестное животное прозвали так потому, что его гладкая голова напоминала монашескую тонзуру) — на этом рисунке «чудо» весьма смахивает на гигантского кальмара.

В лекции 1854 года Стеенструп заявил, что и «морской монах», и «кракен» являются «цефалоподами» — этот греческий термин означает «головоногое» и относится к животным, у которых «ноги» (то есть щупальца) растут из головы. Стеенструп предъявил изумленной аудитории банку с челюстями гигантского кальмара — по его словам, челюсти были извлечены из существа, найденного мертвым у берегов Исландии. Стеенструп дал существу имя Architeuthis («царь кальмаров») и таким образом, как пишет Эллис, ознаменовал «официальный переход гигантского кальмара из царства вымысла в научную литературу».

Когда-то моряки в своих россказнях преувеличивали, расписывая, как ужасен гигантский кальмар; теперь же научное сообщество перегибало палку в другую сторону: дескать, никаких надежных свидетельств о существовании этой твари не имеется.

Большинство ученых все еще оспаривало находку Стеенструпа, когда в ноябре 1861 года экипаж французского парохода «Алектрон» посреди Атлантики чуть не натолкнулся на «кракена». Капитан решил поймать чудовище и приказал своим матросам открыть по нему огонь из мушкетов. Но пули, казалось, не причиняли животному вреда; в него метнули гарпуны, но те отскочили от гладкой кожи. Наконец удалось захлестнуть петлей хвост, но, когда морское чудище начали поднимать на борт, веревка впилась в бескостное тело и под его собственной тяжестью прорезала его насквозь. Морякам достался только обрывок хвоста, который и был отправлен вместе с подробным отчетом во Французскую академию наук. Именно этим отчетом вдохновился Жюль Верн, описывая страшную битву с гигантским кальмаром.

Однако для классификации неведомого существа и определения ему места в животном царстве обрывка хвоста было явно недостаточно. Французский зоолог Артур Манжен вообще принял гниющий хвост за морское растение и призывал «разумных людей, в особенности ученых, не заносить в свои анналы повествования о сверхъестественных чудовищах, существование которых противоречит великим законам гармонии и равновесия, коими единственно управляется живая природа».

Ученые сомневались в теории Стеенструпа, пока в 1873 году некий рыбак не приметил у берегов Ньюфаундленда какое-то существо и не подцепил его багром. Существо было еще живо и попыталось в свою очередь схватить рыбака, но тот ударил его топором. С годами история все украшалась и уснащалась подробностями, пока не превратилась в легенду, но один факт остался бесспорным: рыбак привез на берег щупальце гигантского кальмара длиной ровно пять с половиной метров. Щупальце выставили на всеобщее обозрение в музее Святого Иоанна (Ньюфаундленд), и тут уж скептическое научное сообщество вынуждено было признать реальность «кракена».

Вернемся, однако, в настоящее: на Новую Зеландию надвигается циклон с дождями и ветром, а Стив ОʼШи стоит у себя во дворе рядом с яхтой, которая пока что лежит в трейлере. Признаться, я представлял себе лодочку покрупнее, а эта — едва ли шесть метров в длину и два в ширину с подвесным мотором. Ни тебе кухни, ни гальюна, да и спать практически негде — каютка на носу больше подходит под кладовку для метлы.

— Полагал, на американской яхте в море отправимся? — усмехается Стив при виде моей растерянности.

Он подумывал взять напрокат судно, какое обычно используют в охоте на кальмара, нанять профессиональный экипаж, то есть снарядить настоящую научную экспедицию — так обычно и поступают охотники за кальмарами из Японии, Америки и Европы, в такой экспедиции и сам ОʼШи добыл своих детенышей кальмаров. Однако обошлось бы это удовольствие в миллионы долларов, а Стив вынужден оплачивать свои изыскания за счет частных пожертвований — к примеру, его спонсирует канал «Дискавери». Скромные же сбережения семьи уже практически полностью ушли на это дорогостоящее хобби. Потому-то, кстати, Стив не может купить себе слуховой аппарат, да и на многое другое денег не хватает.

— Либо я в скором времени отыщу гигантского кальмара, либо обанкрочусь, — признался он мне.

И в этом еще одно преимущество уникального плана Стива ОʼШи (что признают даже его конкуренты): в отличие от охоты на взрослую особь гигантского кальмара, он не требует таких затрат. Юные кальмарчики плавают на мелководье, и нет надобности опускаться за ними в субмарине; не требуется также и внушительное судно, чтобы разместить на нем соответствующих размеров аквариум.

К декабрю Стив принял окончательное решение: ему достаточно его маленькой рыбацкой лодочки. Экипаж он сократил до трех человек — сам ОʼШи, я и студент-биолог Питер Конвей, симпатичный тридцатидвухлетний парень, который никогда еще не ходил в подобные экспедиции. Он все больше помалкивал да знай себе сворачивал самодельные папироски.

— Немного побаиваюсь высоких волн, — признался он мне по секрету.

Поскольку взрослые кальмары заходят в этот регион лишь ненадолго, только чтобы здесь совокупиться и отложить яйца, дожидаться окончания циклона ОʼШи не стал. Нужно было ловить момент, и мы поехали к северу на грузовике, таща за собой прицеп с лодкой.

Несколько часов езды, и волшебные пейзажи Новой Зеландии — длинные белые пляжи, холмы и разбросанные на них овечьи фермы — растворились во тьме: надвигалась буря. Трейлер раскачивался на ветру; я, впрочем, назвал бы это не ветром, а ураганом. По радио передавали новости: река в тех местах, по которым мы проезжали, уже вышла из берегов, жители эвакуируются. Вызваны команды спасателей, в нескольких городах, даже в Окленде, отключено электричество.

Полиция советовала водителям прекратить движение, но мы упорно двигались на север, проезжая города с удивительными туземными названиями — Те-Као, Те-Хапуа, — пока наконец не добрались, уже далеко за полдень, до маленького деревянного домика. Здесь нам предстояло провести остаток дня, а к ночи ОʼШи собирался спустить лодку на воду — в это время кальмары поднимаются на поверхность кормиться.

В домике не было отопления и телефонной связи и пахло так, будто никто сюда не заглядывал годами.

— Не слишком комфортно, верно? — слегка извиняющимся тоном сказал Стив, смахивая с кухонного стола муравьев.

Пока мы с Конвеем распаковывали сумки, он уже разложил на полу свое оборудование и принялся собирать какую-то довольно странную конструкцию: начал с круглой фанерки размером с дорожный знак и проделал дрелью дырки по ее периметру. Продернул в эти отверстия шнур и соединил все это с тонкого плетения сачком такого размера, что в него, пожалуй, мог бы поместиться он сам.

Мы с Конвеем уже завалились спать, а он все еще мастерил свое устройство. Проснувшись утром, я застал его в той же позиции.

— Все нормально, — пропыхтел он.

Рядом с ним горела свеча, на ее пламени Стив раскалял нож и острым лезвием прорезал отверстия в боковой части своего сачка. Видимо, эта долгая кропотливая работа навеяла на Стива ностальгические воспоминания, и он решил рассказать мне, почему у него возник интерес к гигантскому кальмару.

— Не то чтобы я мечтал об этом с малолетства, — заговорил он. — Мне было лет пять, когда родители развелись и меня отправили жить к бабушке. Друзей у меня, можно сказать, не было, я был такой… как бы неправильный — очкарик, больное сердце, артрит. Я целыми днями только и делал, что бродил по пляжу да собирал ракушки. Тысячи их набрал. А лет с тринадцати-четырнадцати уже выходил в море — обычно удавалось пристроиться на какое-нибудь суденышко. Каждое лето старался отыскать какую-нибудь диковинку. И вот однажды стою я на палубе, матросы поднимают сеть, а в ней — раковина. А я уже знал, какая это редкость — таких во всем Новозеландском регионе максимум два экземпляра. Ну, я и заорал, да так, что на палубу выскочил капитан и обругал меня: что, мол, за вопли, когда люди работают. Но я даже внимания не обратил, так обрадовался, что завладел этим сокровищем.

Стив прожег очередную дыру в сачке, и по комнате распространился едкий запах дыма.

— Ну вот, закончил я университет и защитил диссертацию по морской биологии. Устроился на работу в Государственный институт исследований воды и атмосферы. А в 1996 году мне позвонили и вдруг спрашивают: мол, у Веллингтона рыбак выловил гигантского кальмара, и не хочу ли я его взять себе? Мне их еще никогда не доводилось видеть, так что я опрометью помчался на мол. Черт побери, никогда бы не подумал, что бывают существа такой величины! Он даже в машину не влез! Я одолжил прицеп, привязал его и повез, а щупальца свисали со всех сторон. Ну, скоро об этом пронюхали газетчики, мне стали звонить, задавать всякие вопросы, но я ничего не знал о гигантских кальмарах и не мог найти о них никакой толковой информации, одна сплошная чушь. Наконец я понял, что про этих зверюг вообще никто ничего не знает. Это была одна из загадок океана. И вот с тех пор я изо всех сил пытаюсь ее разгадать. — Он замолчал, как бы слегка устыдившись своего пыла, потом деловито продолжал: — Так, а теперь нам понадобятся бутылки из-под колы.

Стив привез с собой несколько пустых литровых пластиковых бутылок. Он разрезал их пополам и запихнул горлом в проделанные отверстия, раструбом наружу. Затем специальным пистолетом намертво приклеил их.

— Теперь финал, — объявил Стив.

Он оплел один из хулахупов сеткой и напоследок запихал на дно сачка маленький стеклянный контейнер. Усевшись на стул, Стив поднял свое изделие над головой. Длиной оно получилось около двух метров, а по форме напоминало цилиндр с круглым деревянным дном; по бокам свисала сеть с воткнутыми в нее горлышками бутылок, а в самом низу болталась стеклянная банка.

— Как вам, ребята? — спросил ОʼШи меня и Конвея.

— Что это? — удивленно пробормотал я.

— Ловушка для гигантского кальмара.

ОʼШи принялся в азарте тыкать пальцами в бутылочные горлышки. Детеныши кальмара, объяснял он, заплывут в них, попадутся в сеть и упадут прямиком в стеклянную банку.

Это странное изделие было, оказывается, продумано во всех подробностях: тончайшая сеть не причинит вреда животным, круглая доска из фанеры удержит сеть в вертикальным положении, а горлышки от бутылок из-под кока-колы как раз подходящего диаметра, чтобы детеныши могли заплыть в них.

— Выглядит диковато, согласен, но как раз то, что надо, — сказал Стив и добавил: — Ученый из меня не вышел, но этим изобретением я горжусь.

Остаток дня Стив мастерил вторую ловушку, а затем мы отправились на охоту. Шторм сместился в сторону моря, погода была неустойчивая, то и дело налетали сильные порывы ветра и гнали высокие волны. Пришло известие о гибели двух серфингистов.

— Сначала на разведку, — сказал ОʼШи.

Перед закатом мы отправились высматривать место, где можно было бы спустить лодку на воду. Наконец остановились на длинной косе, окруженной вулканическими скалами.

— Годится, — решил Стив.

Он отвел трейлер подальше от берега, и мы спустили лодку на воду. Холодало, но Стив оставался босиком, в коротко обрезанных джинсах и рубашке.

— Вперед! — скомандовал он и включил двигатель.

Радара у нас не было, но Стив установил навигационную систему с небольшим мерцающим экраном, на котором обозначалось местоположение берега и глубина моря под нами. Только этим навигатором мы и могли руководствоваться в кромешной тьме.

— Рыбацкие лодки в такую погоду вряд ли отважутся выйти, — повысил голос Стив, перекрикивая рев двигателя. — Но не пропустите танкер, эти несутся на всех парах. — В слабом свете наш шкипер, прищурившись, вглядывался в один из буйков, отмечавших безопасный проход по каналу. — Какого он цвета? — спросил он меня.

— Зеленый, — удивленно ответил я. — Разве ты сам не видишь?

— Я не только подслеповат, но еще и дальтоник, — пожал плечами Стив.

Накрапывал дождь, гладкая до того поверхность канала подернулась рябью. Лодка взлетала на гребни пока еще невысоких волн, алюминиевый корпус ощутимо вибрировал.

— Разгулялась погода? — робко спросил Конвей.

— Она крепче, чем кажется, — сказал ОʼШи, но не о погоде, а о своей лодке. Кивнул в сторону койки на носу: — Под подушками надувные жилеты. Сейчас их надевать не обязательно, однако знать, где они, не помешает.

Солнце скрылось за горизонтом. Вскоре совсем стемнело и слышались лишь удары волн в борта лодки. Я все-таки натянул спасательный жилет.

У Стива уже было намечено местечко для охоты, и он вел нас прямо к нему, всматриваясь в мерцающие точки на экране навигационной системы.

— Куда мы направляемся? — спросил я.

— Туда, — ответил он, указывая вдаль.

Я присмотрелся и сквозь ветровое стекло увидел что-то нависшее над поверхностью воды, похожее на нос корабля. Когда мы приблизились, я понял, что это большая скала. Открылись и другие скалы — сотни огромных валунов, задравших вершины к небу.

Мы шли между этими скалами по проливу шириной около двенадцати метров. ОʼШи на максимальной скорости вел лодку вперед. Возле скал лодка начала дрожать, волны вздымались уже на три-пять метров, нос взлетал и падал, лодка плясала на воде как безумная.

— Держись, приятель, — то ли кому-то из нас, то ли самому себе сказал ОʼШи. — Большая идет.

Лодка взлетела, на миг мне показалось, что мы висим в воздухе. Затем лодка рухнула вниз, в нее врезалась другая волна, и мы понеслись обратно кормой вперед. По палубе разлетелись сэндвичи с арахисовым маслом и джемом, которые мы прихватили с собой на ужин.

— Главное, чтобы бортом не развернуло, — предупредил ОʼШи.

Течение влекло нас прямо на скалы, я слышал, как о них с грохотом разбиваются волны. У меня был фонарь, я посветил перед собой и уперся взглядом в шестиметровую волну. Обернулся и увидел, что другая, не меньше, догоняет нас сзади.

— В Нью-Йорке вы такого не видывали, — поддразнил ОʼШи.

Меня, однако, больше беспокоило, может ли он еще управлять лодкой. Но Стив ловко проскочил в зазор между валунами и опытной рукой направил лодочку в залив, где было поспокойнее. Местечко и впрямь отличное.

Мы бросили якорь. Стив схватил свои самодельные сети и воткнул в них несколько светящихся палочек.

— Кальмары идут на свет, — пояснил он.

Привязав свинцовые грузила, он опустил сети в воду. Свет палочек понемногу тускнел, ловушки для кальмаров опускались на дно.

— Ну, посмотрим, что у нас там, внизу, — сказал Стив.

Океан покрывает три четверти поверхности нашей планеты. Один только Тихий превосходит размерами все континенты, вместе взятые. Подводный мир и вовсе недостижим для человека. Из века в век ученые мечтали о возможности заглянуть в его глубины. Охотники за жемчугом погружаются всего лишь на тридцать метров, и до XIX века большинство специалистов думали, что в глубине, где царит холод, где почти нет света и очень велико давление, жизни попросту не существует.

В 1872 году правительство и Королевское общество Великобритании снарядили первую полномасштабную океаническую экспедицию, оборудовав семидесятипятиметровое военное судно под плавучую лабораторию. Корвет его величества «Челленджер» с пятью океанографами на борту бороздил океан три с половиной года, экипаж постоянно забрасывал сети и глубоководные ловушки, процеживая воду в поисках новых объектов. Для матросов эта работа была тяжелой и скучной, двое из них сошли с ума, еще двое утонули, а один покончил с собой. Но ученые были в восторге: им удалось обнаружить без малого пять тысяч новых видов существ и доказать, как писал впоследствии Уайвилл Томсон, глава научного отдела экспедиции, что жизнь «существует и на самом дне океана».

С этой экспедиции океанография превратилась в самостоятельную науку, однако тогда же выявились два обстоятельства, которые еще надолго задержали ее развитие: технология была слишком примитивна, а расходы — непомерными. Но даже если ученым удавалось получить финансирование, изучать морских животных они могли лишь тогда, когда матросы вытаскивали их на палубу. С тем же успехом инопланетяне могли бы изучать наши трупы и пытаться себе представить, какими мы были при жизни.

В 30-е годы XX века два богатых американца, Чарльз Уильям Биб и Отис Бартон, потратили свои личные двенадцать тысяч долларов на создание полого стального шара с двумя кварцевыми окнами. Свое изделие они назвали «батисфера» от греческого слова, означающего «глубина».

Шар диаметром полтора метра прикрепили кабелем к кораблю. Все понимали: если кабель оборвется, люди, которые находятся в батисфере, погибнут.

В 1934 году возле Бермудских островов Биб и Бартон погрузились на глубину сто пятьдесят метров, потом еще на триста метров, потом еще глубже. Вода со страшной силой давила на стальной шар, когда они остановились на глубине ровно три тысячи двадцать восемь футов (более километра). Так глубоко никто еще никогда не забирался. Глядя в кварцевое «окошко», Биб заметил какое-то существо длиной более шести метров. В своей автобиографии «Полмили под водой» он писал: «Что бы это ни было, оно появилось неожиданно и так же быстро исчезло, никаких подробностей я не разглядел, кроме того, что это было, несомненно, живое существо».

В 1960 году флот Соединенных Штатов направил команду ученых с целью изучения Марианской впадины, самого глубокого провала в океанском дне в западной части Тихого океана (эта впадина в семь раз глубже Большого каньона). Океанографы сравнивали эту экспедицию с высадкой на Луну, однако от этого проекта вскоре пришлось отказаться: шла холодная война, а подобные исследования не имели оборонного значения.

В одной недавно опубликованной работе было подсчитано: океан остается неисследованным на 95 процентов. Предполагается, что в морях обитают до десяти миллионов разновидностей живых существ, из которых нам известно менее половины. К 1960-м годам гигантский кальмар стал для океанографов символом всего того, что им поныне неведомо о морской стихии.

Тогда же, в 1960-е годы, Фредерик Алдрич, морской биолог из Калифорнии, создал первую «команду кальмара». Он распространял на Ньюфаундленде плакаты и листовки с изображением гигантского кальмара и надписью, словно из вестерна: «Разыскивается живым или мертвым». В одной из своих охотничьих экспедиций Алдрич просидел четыре дня в подводной ловушке рядом с приманкой в виде сырого тунца, но это предприятие, как и многие другие его затеи, не увенчалось успехом.

В 1990-е годы, когда уже множество азартных людей подключилось к этой охоте, Клайд Ропер придумал другой ход: пусть то единственное животное, о котором точно известно, что оно охотится на Architeuthis, отыщет гигантского кальмара. Вместе со своей командой он выходил в воды нескольких океанов от Северной Атлантики до юга Тихого в надувных каяках, оснащенных специальными камерами для подводной съемки, и обследовал трупы спермацетовых китов. К величайшему разочарованию Ропера, камеры не запечатлели ни единого кальмара. В 1999 году Ропер, уже в возрасте шестидесяти шести лет, перенес сложную операцию на сосудах и обещал своим близким больше не отправляться в такие экспедиции и даже не пытаться собирать на них средства. Мне он, однако, сказал: «Еще разок я бы вышел в море».

Соперничество между конкурирующими командами охотников на кальмаров обострялось. Ксандер Паумгартен, журналист, поддержавший «Вояж-2000» Жана Мишеля Кусто, сына Жака Кусто, говорил мне:

— Эти ребята сражаются не на жизнь, а на смерть. Многие из них друг друга смертельно ненавидят.

Охотники, рассказывал мне Ропер, теперь работают втайне друг от друга. ОʼШи, впрочем, делился результатами своих исследований с теми из коллег, кого он считал «джентльменами», но отказывался общаться с «каннибалами».

— Это паршивые люди, — говорил он. — Они с удовольствием подставят тебе ножку, лишь бы поспеть к цели первыми.

В январе, перед тем как отправиться в экспедицию с ОʼШи, я побывал в море вместе с одним из главных его конкурентов, Брюсом Робисоном. В отличие от других охотников, Робисон обзавелся двумя подводными роботами, которые передают отличную картинку и быстро передвигаются под водой. Этими роботами снабдил Робисона его наниматель, Исследовательский институт аквариума залива Монтеррей, который был основан в 1987 году миллиардером Дэвидом Паккардом, сделавшим себе состояние на новых технологиях. Институт, расположенный в двухстах километрах к югу от Сан-Франциско, располагает годовым бюджетом в тридцать миллионов долларов. Я принял участие в экспедиции, во время которой Робисон собирался погрузить робота ценой десять миллионов долларов в Монтеррейский каньон, глубочайшую подводную складку у берегов Соединенных Штатов.

Робисон именует себя и своих друзей «оппортунистами», потому что снимают они отнюдь не только кальмаров. («Если упорно разыскивать один-единственный вид, разочарование неизбежно», — говорил он.) Однако кальмар был тем не менее «гвоздем программы», и потому «охотники» собирались провести неделю в тех местах, где в 1980 году Робисон однажды чуть было не поймал взрослую особь Architeuthis. Тогда он был ближе к успеху, чем кто-либо из его коллег. Вместе с помощниками они тралили сеть на глубине без малого шестьсот метров. Перед тем как поднять ее на поверхность, Робисон наглухо захлопнул ее стальные «челюсти», и они сомкнулись на щупальце гигантского кальмара. Никто этого, разумеется, не знал, и, пока сеть тащили, щупальце оторвалось, и в ловушке остался лишь его обрывок длиной примерно три с половиной метра.

— Поднимаем сеть, и с нее свисает эта здоровенная штука, — вспоминал Робисон. — А присоски все еще пытаются что-то схватить.

Эта находка позволила точнее понять, на какой глубине водится кальмар.

— Раньше-то их искали у самого дна, — пояснял Робисон.

Обрывок щупальца Робисон препарировал и провел ряд анализов. На основании плотности ткани и высокого содержания белка он пришел к выводу, что гигантский кальмар «должен отлично плавать». Робисон даже попробовал на вкус сырое, упругое, как резина, мясо.

— Как же не попробовать? — удивлялся он и сообщил: — Оказалось горькое.

Когда я приехал в институт, Робисон и его экипаж уже были на борту парусника «Вестерн Флайер». Это славное имя дано было кораблю в честь рыболовецкого судна, на котором Джон Стейнбек ходил в море в 1940 году, написав затем «Судовой журнал моря Кортеса».

Этот «Вестерн Флайер» выглядел необычно: трехпалубный, тридцать пять метров в длину и какой-то прямоугольный, словно огромный ящик на двух понтонах — понтоны тянулись вдоль обоих бортов, удерживая «Вестерн Флайер» при любом волнении моря.

В научной команде насчитывалось более двадцати человек: морские биологи, химики, компьютерщики, инженеры. К моему удивлению, ни одного из них я не застал на палубе, когда явился на борт, но, когда открыл дверь в какое-то техническое помещение, меня оглушили и голоса людей, и грохот машин. В центре этого помещения, окруженный людьми в наушниках, громоздился аппарат дистанционного управления (ROV). Эта махина размером с «фольксваген» и весом четыре тонны свисала на канате лебедки. Поначалу я не мог ничего рассмотреть, кроме проводов, переплетенных, будто корни тропических лиан. Спереди — во всяком случае, я решил считать это передом — торчали два здоровенных прожектора, которые можно было вращать и направлять под разными углами. Машину накрывал чехол с надписью по-испански — одно только слово: Tiburón, («Акула»).

— Добро пожаловать на борт, — приветствовал меня Робисон.

Он стоял возле аппарата дистанционного управления и командовал всеми, кто суетился вокруг. Он был похож на капитана китобойного судна XVIII столетия — седые волосы, седая борода, неправдоподобно густые брови.

Он принялся объяснять мне, как работает робот: надежно изолированный кабель из оптического волокна соединял судно с роботом, и они постоянно обменивались сигналами. Электрические двигатели могли перемещать подводный аппарат в любом направлении; имелись также устройства для сохранения плавучести, чтобы аппарат при весе четыре тонны свободно держался на одном уровне и сохранял равновесие, как гигантский кальмар. В нем было установлено восемь камер, что, по словам Робисона, обещало получать «полномасштабное трехмерное изображение». Он был уверен: «Мы отправляемся на поиски того, чего еще никто не видел».

Робисон провел меня по всему кораблю: в столовую, в компьютерный зал, в лабораторию и огромный холодильник, где он собирался хранить образцы. На верхней палубе располагался командный мостик, а также мониторы, отображавшие все, что видела «Акула».

— Стыдно признаваться, но можно следить за происходящим, даже не вставая с постели, — усмехнулся Робисон.

Он проводил меня в мою каюту, и тут только я сообразил, что мы давно уже отплыли: движение по волнам было настолько плавным, что я его не чувствовал.

В тот день мы вошли в Монтеррейский каньон и остановились, чтобы первый раз попытать счастья. С полдюжины инженеров и техников готовили «Акулу» к погружению.

— Камера по левому борту! — кричал один.

— Все готово.

— Мотор?

— Есть мотор!

Люди проворно отпрыгнули в сторону, замигали огоньки по периметру «Акулы». Распахнулся люк, открыв темную бездну океана, и «Акула» зависла над ней. Затем лебедка начала опускать аппарат в воду. Коротконосая морда его подалась вперед, сзади хвостом волочился оптико-волоконный кабель.

Я перешел на корму в диспетчерскую, где рассчитывал застать Робисона. Свет был выключен, только две дюжины мониторов мерцали, передавая цветные изображения с множества камер «Акулы», каждое под своим углом. Робисон сидел рядом с рулевым, который с помощью джойстика управлял аппаратом.

На экранах появлялись странные, похожие на медуз желеобразные существа; другие сверкали разнообразными красками. Какое-то ракообразное прошагало в воде с изяществом паука-водомерки; проплывали твари с распахнутыми челюстями — это были Tiburonia granrojo, красные, раздутые, как воздушный шар, медузы, которых впервые обнаружил Робисон с товарищами и назвал в честь своего подводного аппарата.

А вот какое-то прозрачное существо, которое пока не удалось классифицировать, и потому оно зовется попросту «таинственным моллюском». Наконец, «Акула» коснулась мягкого и неровного океанского дна, вокруг нее поднялась взвесь песка, микроорганизмов и распадающихся скелетов.

День за днем, по мере того как «Акула» погружалась все глубже, уже почти на две мили, мы наблюдали сотни кальмаров — синеглазых, прозрачных, пятнистых в горошек. За ними следует наблюдать в природной среде, полагал Робисон, и таким образом делать выводы о вероятном месте обитания и поведении их гигантского сородича.

Когда в камере появлялось увеличенное изображение отдельного кальмара, мы могли следить за тем, как вода входит в его мускулистый мешочек, то бишь в мантию, под которой прячутся внутренние органы кальмара; мантия раздувалась и сжималась, выбрасывая воду через трубку позади, и кальмар, как ракета, несся в толще океана. Наблюдая за тем, как легко они обгоняют наш подводный аппарат, я понял правоту слов Клайда Ропера: «Поймать удается только медлительных, глупых и больных».

Избегать опасности этим тварям помогает не только скорость, но и зрение: огромные глаза различают хищников даже при почти полном отсутствии света. Считается, что глаза гигантского кальмара превосходят размерами органы зрения всех других животных. Кроме того, гигантский кальмар обладает на редкость развитым (для беспозвоночного) мозгом, его нервные волокна в сотни раз толще, чем у человека, — благодаря этому сигнал по ним проходит быстрее и реакция наступает незамедлительно.

Специалисты-неврологи десятилетиями изучают нейроны кальмаров, но Робисон, «наблюдая кальмаров в естественной среде обитания, убедился, что они куда умнее и сложнее, чем мы думали».

Мне показалось, что у кальмаров изменение позы и расцветки — это своеобразное средство коммуникации. Они не просто меняют цвет на красный, розовый или желтый: всякий раз по их телам как бы прокатываются цветовые волны, складывающиеся в сложный узор. И щупальца у них извиваются довольно-таки причудливо: то они их складывают, то вскидывают вверх, будто танцуют фламенко.

По словам Робисона, жестами и цветовыми пятнами кальмары извещают сородичей о присутствии хищников, используют это в брачных играх, а также для приманки добычи и для камуфляжа.

Если «Акула» слишком близко подбирался к кальмару, тот выбрасывал чернильную струю. Раньше ученые считали эти чернила просто камуфляжем, но Робисон предполагал, что в чернилах содержатся также вещества, парализующие противника: зачем бы иначе кальмары пользовались этим на такой глубине, где нет света и что в чернильном облаке, что без него — все равно ничего не видно?

— Кое-что нам о кальмарах узнать, конечно, удалось, но пока даже этот вопрос не решен, — подчеркивал Робисон.

И совсем уж мало, по его словам, известно о повадках гигантского кальмара. Неизвестно даже, насколько он агрессивен, охотится ли он один или в стае, нападает ли (как утверждают легенды) на людей.

Когда тот обрывок щупальца попался в сеть и Робисон в подводном аппарате поспешил спуститься в надежде увидеть его обладателя, ему, признается он, было не по себе: «Где-то там засел разъяренный кальмар, у которого есть ко мне серьезный счет». (Другие ученые предполагают, что кальмара несправедливо подозревают в агрессивности, а ОʼШи так и вовсе считает своего любимого Architeuthis «кротким созданием».)

В тот раз мы даже щупальца Architeuthis не видели, хотя на мониторах появлялись довольно-таки крупные твари. По размерам они существенно уступали своему гигантскому собрату — от полутора до трех метров в длину и весом килограммов пятьдесят, — но даже эти твари казались сильными и опасными.

Однажды вечером несколько ученых забросили специальную «удочку» на кальмаров и поймали двух больших особей. Они тащили их на борт, покрикивая «давай-давай», и чуть сами не выпали за борт. Через несколько минут нас с Робисоном позвали в лабораторию и представили добычу. Кальмар был размером со взрослого человека, он все еще извивался и размахивал во все стороны щупальцами.

— А представь себе гиганта с щупальцами в десять метров! — заметил Робисон.

Кальмара препарировали, и кое-что попало и к судовому коку, чтобы на следующий день явиться к столу на серебряном блюде.

— Из чудовища вышло чудо, — похвастался повар, приглашая нас к ужину.

И вот теперь…

— Пора глянуть? — полувопросительно произнес ОʼШи, перегибаясь через корму лодки. Было уже за полночь, ловушки мы забросили несколько часов назад. Дождь прекратился, но холодный ветер пронизывал насквозь. Лодка покачивалась на волнах. Стив тянул леску вручную, поскольку его лодка не была оснащена лебедкой. Его самодельные ловушки весили килограммов по двадцать, и, чтобы получше ухватиться, он забрался на борт, широко расставив босые ноги. Когда на поверхности показалась первая сеть, ОʼШи велел нам с Конвеем перехватить ее. Мы вытащили ее и разложили на палубе; ледяная вода плескала под ногами.

— Веселей, ребята! — торопил ОʼШи. — Давайте фонарь!

Конвей направил свет в ловушку. Кальмаров там не оказалось, зато было полным-полно криля, и ОʼШи этому страшно обрадовался.

— Мы угодили прямиком на пастбище кальмаров, — торжествовал он.

Он снова забросил свои ловушки, закрепил их якорями и перешел ко второму этапу охоты — теперь мы тралили за кормой еще и третью сеть, покрупнее.

— Мы будем тянуть ее четверть часа со скоростью примерно полтора узла, — сказал ОʼШи.

Это был достаточно сложный маневр: если сеть опустится недостаточно глубоко или, наоборот, слишком глубоко, детеныши кальмара не попадут в нее; если тралить чересчур долго, добыча задохнется в ловушке. Мы засекли время, вытащили сеть ровно через пятнадцать минут и сбросили содержимое, похожее на густую зернистую кашу, в цилиндрический аквариум с морской водой.

— Живности тут полно, — довольно улыбнулся ОʼШи.

Architeuthis в улове не обнаружилось, но это его не смутило.

— Будь все так просто, его бы тоннами ловили.

Действительно, ловят его лишь энтузиасты вроде ОʼШи. Типичный одержимый ученый, вкалывает по восемнадцать часов в сутки без выходных, телевизор не смотрит, газет не читает, в гости или на вечеринку его не затащишь. «Я не дичусь людей, — оправдывается он, — просто держусь от них подальше».

Его сестра говорила мне: «Мы все равно его любим, хоть он кальмаров лови, хоть грибы собирай. Но жаль, что все свои эмоции он тратит на этих тварей, а не на людей». Снисходительнее всех относится к увлечению Стива его жена, которой часто приходится звонить ему в университет и напоминать, чтобы он пообедал. «Я не прошу его прекратить, — говорит Шоба. — Но была бы рада, если б он чуточку сбавил темп и заметил, что в жизни есть и другие вещи».

Сравнение с капитаном Ахавом напрашивается, но, в отличие от одержимого погоней за белым китом персонажа Мелвилла, ОʼШи не считает объект своей охоты мифом — напротив, он с большим разбором относится к россказням о гигантском кальмаре. В его глазах книги вроде «Двадцати тысяч лье под водой» — чепуха, ибо, изучив сотни мертвых кальмаров, он пришел к выводу, что известия о кальмаре с щупальцами длиной двадцать метров — выдумки.

— Исказить истину очень просто, если кому-то очень уж захочется, — поясняет он. — Берись за конец щупальца и тащи его. Они же как резиновые, можно из двенадцатиметрового кальмара сделать двадцатиметрового.

Некоторые охотники верят, будто гигантский кальмар способен убить спермацетового кита, но Стив конечно же спорит с этим. Для него кальмар — нечто прекрасное, заветное, но вместе с тем и нечто вполне реальное; его интересует рост и вес этого существа, диета, продолжительность жизни. Может быть, Стив и «безумный профессор», но — тут ударение на слове «профессор» — для исследований ему необходимы факты.

— Забудем о мифическом монстре, — призывает он. — Давайте оперировать имеющимися у нас фактами.

Выждав немного, Стив снова забросил большую сеть за корму и возобновил траление. Так мы трудились до восхода солнца, но кальмара все не было. Стив подбадривал нас:

— Если экспедиция начинается с неудачи, она заканчивается успехом.

Днем мы с Конвеем смотались в город за припасами, а ОʼШи остался на лодке. Он не велел нам даже упоминать его имя: недавно ему удалось закрыть местный рыбозавод, чтобы спасти от уничтожения некоторые виды морской фауны, и ему из-за этого даже всерьез угрожали убийством.

— Мне в этих местах появляться опасно, — сказал он.

Я не принял этого предостережения всерьез, но, когда вопреки предупреждению как-то назвал ОʼШи по имени, он напрягся и повторил:

— Осторожнее, приятель, осторожнее.

Позднее был такой эпизод: Стив стоял у каюты и курил, а к нам подошел какой-то местный житель.

— Это вы тот парень, что охотится за морскими зверюгами? — поинтересовался он.

— Кажется, я, — без особой уверенности отозвался Стив.

— Я видел тебя по телику, когда ты про них рассказывал, — перешел на «ты» незнакомец и приветливо протянул руку. — После этой передачи я даже кота назвал Архитевтис.

ОʼШи просиял.

— Видали, даже кота назвал «Архи», — сообщил он нам с Конвеем и тут же пригласил незнакомца выпить «по стаканчику».

Вскоре они уже вдвоем склонились над картой.

— Говорят, больших кальмаров можно найти вон там, — тыкал наш новый друг пальцем в карту.

Вскоре подошел еще один туземец, и тоже со своим советом:

— Я бы попробовал вон там, — он указал место. — Билли Томлин говорил, в тех местах он как-то нашел очень здорового, только дохлого.

ОʼШи жадно вбирал информацию. Пусть рыбаки порой приукрашивают, сказал он мне, но в любом случае они лучше всех знают местные воды.

Ночью мы вновь пустились в море. Сеть опять была битком забита креветками и крилем — порой мы вытаскивали столько, что добыча не помещалась в аквариум, — но ни единого кальмарчика так и не попалось. Ночь кончалась, близился рассвет, и Стив впервые стал проявлять признаки неуверенности.

— Погода мерзкая, течения смешались, — ворчал он.

Каждый раз после очередного разочарования он заглядывал в карту и находил очередное место, которое следовало проверить. В нем снова вспыхивала надежда и вновь угасала.

В шесть тридцать поднялось солнце, длинные тонкие лучи коснулись морской воды, и Стив подогнал лодку к двум оставленным на якоре ловушкам. Иногда, сказал он, лучший улов бывает на рассвете, вроде как эти твари оживляются, прежде чем скрыться.

— Посмотрим, что у нас тут, — проговорил он, вытаскивая сети на борт.

— Ну как? — заволновался Конвей.

Стив поднес первую сеть к глазам, вгляделся и отбросил ее с отвращением:

— Дрянь всякая.

— Надо выйти подальше в море, — объявил он нам на следующий вечер.

Мы вышли далеко в Тихий океан, оставив позади безопасный залив. Улов все не радовал, и каждый раз, проверив сеть, Стив уводил лодку дальше в море, приговаривая:

— Дальше надо идти, дальше.

Заметно побледневший Конвей горестно причитал:

— Неужели еще недостаточно?

— Кальмары где-то там, — упорствовал Стив.

Он не был в этом уверен, но чем меньше была уверенность, тем азартнее он работал. Он был не очень-то физически сильным, сказались детские болезни, но все равно не давал себе и минутной передышки, изо всех сил тащил сеть на борт и тут же забрасывал ее снова. Его пальцы уже покрылись волдырями, одежда промокла насквозь, на очках сохли пятна соли.

— Фанатик, — чуть слышно пробормотал Конвей.

Мы работали одну промозглую ночь за другой, от усталости все расплывалось перед глазами. Днем мы почти не спали, и уже не хватало сил всматриваться в месиво из креветок, криля, медуз, мальков. Наконец в полном изнеможении я прилег на койку и закрыл глаза, вслушиваясь в шорох волн и негромкое кряхтенье Стива — он тащил на борт очередной улов, а потом вновь с проклятием выбросил его в воду.

Потом была еще одна такая же каторжная ночь. Около четырех часов утра мы втащили сеть, перекинули ее содержимое в цилиндрический аквариум, и вдруг Конвей, посветив фонариком, спросил:

— А это что такое?

Стив заглянул внутрь. От усталости и бессонницы у него слипались глаза, но тут он вдруг очнулся и заорал во весь голос:

— Господи боже! Да это же и есть этот чертов кальмар! — Он стоял и как завороженный смотрел этой твари в глаза. — Похоже, это действительно Архи, — с благоговением прошептал он.

Существо было размером с ноготь большого пальца, но все приметы совпадали — щупальца, плавники, выпученные глаза, клешни, мантия, по форме похожая на пулю.

— Твой заветный кальмар, — сказал Конвей.

— Живо! — распорядился Стив. — Вычерпывайте оттуда криль, чтобы ему было посвободнее. Аккуратнее! — проревел он.

Мы ничего не видели в темноте — луны в ту ночь не было. Волнение моря усилилось, нашу лодчонку так и швыряло, и, когда Стив попытался перелить улов в аквариум, случилось непоправимое.

— Где он? — спросил вдруг Стив.

— Не знаю, — растерянно сказал Конвей. — Не вижу.

— Господи исусе! — простонал Стив.

Он схватил другой аквариум, купленный специально для перевозки детеныша гигантского кальмара, и слип туда все, что еще оставалось.

— Где он? — бормотал Стив как помешанный. — Где? Где же он?

Стив полез в аквариум руками, лихорадочно разгребая воду. Вытащил одну креветку, другую, посмотрел их на свет.

— Удрал, — сказал Конвей.

Но Стив его будто не слышал: он копался и копался в массе планктона. Наконец поднялся, отошел от аквариума.

— Вот беда, — сказал он.

После чего упал в капитанское кресло и долго сидел неподвижно. Я подыскивал какие-то слова утешения, однако ничего не шло на ум.

— Ведь он был тут, — сказал Стив, обращаясь к самому себе. — Ведь он был у меня в руках.

Отдышавшись, он собрался было снова забросить ловушки в воду, но вдруг бросил их.

— Все, больше не могу, — сказал он и улегся на койку.

Днем он вылез из каюты, налил себе стаканчик виски.

— Будешь? — предложил он мне.

— Можно, — кивнул я.

Разговаривал Стив негромко и как-то замедленно. Он сказал мне, что есть еще одно местечко, где стоит поискать, но я уже решил вернуться на берег: меня ждала работа. Он смерил меня задумчивым взглядом.

— Вот так оно всегда, — сказал он. — Люди устают и сдаются. Но мне наплевать, что бы ни случилось. Я не отступлюсь.

Он отхлебнул виски и продолжал:

— Так и слышу, как мои враги злорадствуют: «Опять этот охотник на кальмаров упустил добычу». Знаешь, каково это, когда все рушится? — Он замолчал, а потом добавил: — Но я не остановлюсь. Не сдамся. Пусть даже кому-то другому удастся первым раздобыть кальмара. Я буду искать, пока не найду своего.

На следующее утро Стив разбудил меня.

— Опять пусто, — в отчаянии сказал он.

На том экспедиция и закончилась. Стиву тоже было пора возвращаться в Окленд — его ждали студенты. Мы собрали оборудование и поехали в город. Первым делом ОʼШи наведался в аквариум к своим кальмарам. За время нашего отсутствия семнадцать особей погибло. Служащий, которому Стив поручил следить за кальмарами, оставил записку: «У них теперь новый трюк: кончают с собой, выпрыгивая из аквариума».

Стив проверил температуру и содержание соли в воде, покормил своих подопечных. Потом мы поехали к нему домой. Выходя из машины, он предложил:

— Пошли, я тебе еще кое-что покажу. — И повел меня в гараж, забитый приборами и инструментами. Прежде чем открыть какой-то большой ящик, протянул мне респиратор: — Тебе это понадобится.

Я надел маску на лицо, и тогда Стив поднял крышку: внутри лежал гигантский кальмар. Мертвый.

— Самец длиной восемь метров, — пояснил Стив.

Труп кальмара плавал в бальзамической жидкости — длиннющие сложенные клешни, присоски размером с детский кулачок.

— Готовлю его для музея, — сообщил Стив.

Он сказал, что у него был и другой кальмар, но того он похоронил у себя в саду, на грядке с арбузами. Потом, наклонившись над ящиком, приподнял и расправил мантию кальмара — она могла бы накрыть человека целиком.

— Смотри, вот голова, — указал он, и я увидел огромный открытый глаз, безжизненно уставившийся на меня. — А вот рот. — Он сунул руку в белую массу и показал мне острый черный клюв. — Хрящи режет, — с уважением сказал он.

В отличие от меня Стив не пользовался респиратором. Он набрал в грудь побольше воздуха и с усилием приподнял тушу, половина которой оказалась у него в объятиях. Ухватив щупальце, Стив стал его разворачивать:

— Только посмотри! Фантастика, а?

Он ласково гладил мертвые щупальца, трогал присоски. На миг прикрыл глаза, будто пытаясь представить себе, как это огромное существо плыло под водой. И сказал наконец:

— Он даже мертвый прекрасен. Но мне нужен живой.

Май 2004

В декабре 2006 года возле островов Огасавара к югу от Токио экипаж японского научного судна сумел наконец поймать гигантского кальмара живым. Многие годы руководитель экспедиции пытался определить наиболее подходящее место и в конце концов забросил крюк с множеством зубьев, насадив для приманки кусочки кальмара. Крюк опустили на глубину свыше шестисот метров, и на него попалась небольшая самка гигантского кальмара — 3 с половиной метра в длину и весом 55 килограммов. Когда ее тащили на борт, кальмариха выпускала воду из трубки и пыталась удрать. Прежде чем ее удалось поднять на палубу, самка подохла.

Охота ОʼШи продолжается.

Подземный город Отвечает ли старый лабиринт тоннелей нынешним запросам Нью-Йорка?

Никто из жителей города даже не предполагает, сколько людей работают под землей, прямо под улицами Нью-Йорка.

Нынешней зимой шесть человек собрались возле люка на углу Тридцатой улицы. Отверстие шириной десять метров дополнительно укрепили по периметру цементом; кроме того, оно было окружено высоким алюминиевым заграждением. Здесь уже побывал священник и произнес краткую, но прочувствованную молитву: «Да пребудет Господь со всеми вами, кто вошел под землю, и да вернет вас земля целыми и невредимыми».

Эта молитва прозвучала еще несколько месяцев тому назад. Сегодня же с первыми лучами солнца эти шестеро мужчин покинули землю и вошли в зеленую металлическую клеть, висевшую на цепи над провалом. На них была желтая униформа и резиновые сапоги с металлическими подковами, с собой они захватили фонари, ножницы, сигареты, леденцы от кашля, ножи, сменные носки и несколько пятикилограммовых упаковок с надписью «взрывоопасно». Один из них остался наверху. Он принялся вращать рукоять, и клеть стала медленно опускаться. Постепенно она опускалась все быстрее, и вскоре тем, кто был в ней, огни на поверхности земли уже казались каким-то призрачным маревом.

Старший в команде, Джеймс Райан, смотрел вниз, в пустоту.

— Десять пачек динамита, — ни к кому конкретно не обращаясь, произнес он. — Этого должно быть достаточно.

Его голос эхом отдался в шахте. Рядом с ним люди отсчитывали глубину: десять метров, двенадцать, пятнадцать, тридцать, еще тридцать. «Шестьдесят!» — громко выкрикнул кто-то. На глубине ста метров уже ничего не было видно. Со всех сторон окружала темнота, и люди, теснее прижавшись друг к другу, напрягали слух, который должен был заменить им зрение. Где-то капала вода, скрипела над головой цепь лебедки. На глубине ста пятидесяти метров воздух стал влажным и теплым, в нем висела взвесь шахтной пыли; некоторые надели маски.

— Порядок, — сказал мне Райан. — Осталось еще чуть-чуть.

Со дна шахты нам навстречу ударил тонкий луч фонаря, выхватив из темноты лица людей.

«Подземные кроты» — удивительная порода тоннельщиков, их история ведется еще от первых диггеров, проложивших в 1870-е годы трассу под Бруклинским мостом.

Люди рядом со мной в клети были по большей части средних лет, с широкими плечами и грудью, с грязными от разводов пыли лицами.

Прозвонил колокол, и клетка остановилась, слегка подрагивая на цепи.

— Прибыли, — сказал Райан. — Готовы?

Мы находились в ста восьмидесяти метрах под поверхностью земли. Прежде мне доводилось лишь слышать рассказы о подземном царстве Нью-Йорка, о сложном лабиринте тоннелей, которые проложены на такой же глубине, равной высоте Крайслер-билдинг.

Более столетия сооружалась эта подземная сеть трубопроводов и всевозможных коммуникаций, она протянулась на тысячи миль; здесь находятся девятнадцать резервуаров с водой и три озера. По двум главным тоннелям ежедневно перекачивается 5 миллиардов литров воды, которые потребляет город. Девяносто процентов этой воды поступает из пригородных резервуаров под действием гравитации. Вода течет по акведукам, расположенным на высоте четырехсот метров над уровнем моря, разгоняется и падает на сотни метров ниже уровня моря — в проложенные под городом трубы. Но есть еще третий тоннель — и он важнее двух первых. Изначально он был создан в качестве резервного, на случай непредвиденного увеличения расхода воды или аварии городских тоннелей № 1 и № 2.

Тоннель № 3 начали строить в 1969 году, и он почти сразу же получил статус «крупнейшего необоронного проекта в истории западной цивилизации». Строительство унесло жизни двадцати четырех человек — по одной жертве на каждую милю пути, — и оно все еще продолжается. Закончить его городские власти рассчитывают лишь к 2020 году.

Это чудо инженерной мысли вправе соперничать с Бруклинским мостом и Панамским каналом, но у тоннелей есть одно принципиальное отличие от наземных сооружений: никто, кроме строителей-«кротов», их не видит. За годы и десятилетия под городом был построен второй город, подземный мир, не менее сложный, чем Манхэттен с его небоскребами, — четыреста тридцать восемь миль метрополитена, шесть тысяч миль канализации, тысячи и тысячи миль газовых труб. «Если вам надо вырыть яму глубже простой могилы, — говаривают «кроты», — зовите нас».

Величайшим (и всего дороже оплаченным) достижением «кротов» стали водопроводные тоннели: это поколения трудов и жертв.

— Я свожу тебя вниз, раз уж тебе так хочется, — пообещал Райан, когда я попросил его показать мне новый участок акведука. — Но учти, на Диснейленд это мало похоже.

Этот крупный и молчаливый пятидесятилетний мужчина предпочитает общаться не словами, а мимикой — ему довольно приподнять бровь, поджать губы, чтобы его поняли. Под землей он провел почти столько же часов своей жизни, сколько на поверхности.

— Я начал работать в третьем тоннеле еще мальчишкой, — рассказывал он мне. — И все еще работаю в нем, и там меня, скорее всего, и похоронят.

В 1999 году Райана выбрали президентом союза «кротов» округа 147. Он постарел, уже с трудом поднимает руки на уровень плеч, широкая грудь стала впалой, как будто на нее давит избыточная тяжесть, рыжие волосы поседели.

Райан открыл клеть, и я вслед за ним и другими рабочими ступил на дно шахты. Сквозь стены сочится влага, на головы капает; под ногами лужа, передвигаться приходится в ледяной жиже. Жидкая грязь засасывает, Райан подает мне руку, помогает идти.

— Под люком не стой, — посоветовал он. — Если что-то упадет сверху — конец, проткнет насквозь.

Я поднял голову: отверстие люка уже не видно. Однажды в Квинсе в люк упала шестнадцатитонная лебедка, одного рабочего убила на месте, еще семерых ранила. Но то лебедка, а был случай, когда человека убила на месте упавшая в шахту сосулька.

Ступая вслед за Райаном, я вошел в главную артерию тоннеля — сам бы я там сориентироваться не смог. Кое-где свисали на проводах электрические лампочки, но их было явно недостаточно, чтобы рассеять мрак. Рабочие рядом со мной включили фонари, и я смог уже различить в густой тьме прислоненные к стене носилки и еще какое-то оборудование непонятного мне назначения.

Наконец глаза привыкли к темноте, и я смог разглядеть сам тоннель — узкую пещеру, протянувшуюся примерно на тридцать метров вправо и влево. Эту часть тоннеля № 3 планируется протянуть на восемнадцать километров, до Манхэттенского моста, а затем, сделав петлю, продлить до Центрального парка. Окончательный диаметр тоннеля должен быть более трех метров, стены его выровняют и забетонируют.

Но сейчас с потолка торчали острые куски черного сланца — минерала, сформировавшегося под землей четыреста миллионов лет тому назад. Чтобы эта хрупкая «крыша» не обрушилась, ее укрепляют металлическими конструкциями. По сторонам тоннеля тянулись вентиляционные трубы. На поверхности подмораживало, а тут было около 70 градусов по Фаренгейту (21 по Цельсию), воздух был насыщен влажной пылью и испарениями.

Наша группа разделилась и разошлась в разные концы тоннеля. Люди принялись что-то рисовать на гладкой поверхности скалы. Они двигались от центра скалы к краям, нанося на стене какие-то белые отметины примерно в метре друг от друга, пока не образовалась как бы сплошная решетка. После этого «кроты» взялись за гидравлические буры и превратили каждую отметину в трехметровую дыру. Затем они внимательно прислушались — нет ли опасных звуков. Между собой они переговаривались на особом жаргоне: пневматический отбойный молоток был попросту «отбоем», корзина — почему-то «ракетой», а губка, которой прочищали трубу, — «кроликом». Порой, когда шум усиливался, они рисовали в воздухе какие-то знаки, будто глухонемые.

Следующим их инструментом стали трубы, которые закачивали в проделанные отверстия воду и воздух, вымывая грязь.

— Все надо делать по порядку, — солидно пояснил Райан.

Он вскрыл ножом ящик со взрывчаткой — с красными палочками динамита. Палочки вставили в просверленные отверстия в скале — было похоже, будто заряжают старинные мушкеты. Палочки последовательно соединили друг с другом, и вскоре вся поверхность скалы оказалась как сеткой покрыта перекрещивающимися бикфордовыми шнурами. Фонари погасли один за другим, и тоннель погрузился во тьму, светил только один фонарь, указывавший обратный путь.

— Мы уберемся отсюда прежде, чем произойдет взрыв, — сказал Райан, пока мы медленно поднимались в клети на поверхность. — В прежние-то времена эту хреновину взрывали прямо у тебя над ухом.

Наверху уже вовсю сияло солнце, и Райан, настоящий «крот», болезненно щурился от света. Его товарищи отгоняли с перекрестка прохожих, а рука Райана лежала на маленьком детонаторе.

— Минута! — предупредил Райан; другой «крот» тоже опустил руку на Т-образный рычаг. — Давай! — скомандовал Райан, и его помощник обеими руками рванул рукоять, воскликнув:

— Огонь!

Мощный рев, нарастающий грохот взрывной волны. Задрожала ограда вокруг люка, земля под ногами. Один из прохожих уставился сперва в небеса, потом на землю, соображая, что же происходит.

— Бомба? — в ужасе спросил другой.

Из-под земли вылетело облако пара. Это означало, что проложено еще три метра подземного хода.

— Порядок! — крикнул бригадир, и Райан с товарищами снова нырнул в люк — никто из прохожих и опомниться не успел.

Так прошел рабочий день, а к вечеру «кроты» собрались в маленьком белом домике, расположенном в огражденной для строительства зоне Тридцатой улицы. Там были деревянные скамьи, шкафчики для одежды и душевые кабинки. С крючков свисали комбинезоны — желтые с утра, теперь они почернели от грязи. В углу бормотал телевизор, и несколько человек, обмотанные полотенцами, стояли перед ним. Дежурный протирал пол у них под ногами.

Райан усадил меня за стол поговорить. У него под локтем был его шлем, на щеке расплылось грязное пятно. От постоянных взрывов Райан малость оглох и говорил громче, чем требовалось.

— Об этом не принято распространяться, но катастрофа может вот-вот произойти, — начал он.

Не так давно жители Нью-Йорка на опыте убедились, что электрическая сеть города давно устарела: они больше чем на сутки остались в темноте. Но еще более устарел городской водопровод. Старые тоннели, по словам Райана, текут «как сито». Некоторые участки были построены сто лет тому назад, их давно пора ремонтировать, но пока не будет закончен тоннель № 3, невозможно заняться ремонтом двух первых. Во-первых, чтобы войти в старые тоннели, нужно сначала перекрыть в них воду, но, пока не вступила в строй резервная система, это означало бы перевести горожан на лимитированное водоснабжение. Существует и другая проблема. Райан принялся грязным пальцем чертить на столе круги, а его товарищи подошли к нам и заглядывали бригадиру через плечо.

— Вот смотри, — сказал Райан. — Это клапаны, которые регулируют поток воды.

— В сотнях метров под землей, — добавил один из «кротов».

— Эти клапаны, — продолжал объяснять Райан, — поднимаются и опускаются по принципу гильотины, перекрывая цилиндрические тоннели и останавливая поток воды. Но клапаны износились, и трогать их стало уже опасно. — Инженеры боятся, что, если попытаться закрыть клапаны, потом их не удастся открыть. А если один из тоннелей накроется, вся система выйдет из строя. Некоторые районы вообще останутся без воды. Ни капли не будет — ни для больниц, ни для питья, ни для тушения пожаров. По сравнению с этим 11 сентября покажется детским лепетом.

Состояние тоннелей беспокоит отнюдь не только Райана, хотя другие и не говорят об этом открыто. Весной я беседовал с Кристофером Уордом, главой городского департамента защиты окружающей среды, который, собственно, и отвечает за поддержание системы в рабочем состоянии. Широкогрудый человек с бородкой клинышком, Кристофер Уорд больше походил на «крота», чем на администратора. В разговоре он так подавался вперед, как будто готов был в любой момент вскочить на ноги.

— Никто не хочет это признавать, но срок службы тоннеля ограничен, и наступает момент, когда система начинает отказывать, — сказал мне Кристофер. — В первую очередь выходят из строя клапаны, они не могут больше выдерживать давление.

По словам Уорда, оба первых тоннеля уже до такой степени изношены, что, пока не будет введен в строй третий, слишком рискованно пытаться слить из них воду и заниматься ремонтом. Все же Кристофер надеялся, что до окончательного «банкротства» обветшавших тоннелей еще остается некоторый запас времени, что «это произойдет не сегодня и не завтра», хотя в точности предсказать срок невозможно. Однако звучат и более пессимистические голоса. Один из сотрудничающих с этим же департаментом специалистов сказал мне:

— Некоторые акведуки уже сильно протекают.

Недавнее исследование, проведенное экологическим фондом «Риверкипер», заканчивается словами: «Местами эта замечательная инфраструктура буквально сыплется».

За пределами Нью-Йорка, в Ньюбурге, в городских тоннелях образовались гигантские лужи, и многие эксперты опасаются, что и нью-йоркская система неожиданно откажет. Инженеры говорят: если система откажет, то не постепенно, а вдруг. А это уже глобальная катастрофа. Если развалится тоннель № 1 — он считается наиболее уязвимым, — без воды останется Нижний Манхэттен, центральная часть Бруклина, многие кварталы Бронкса. Если же откажут акведуки, пострадает весь город.

— Воды в городе не будет, — беспомощно разводил руками Уорд. — На ремонт уйдет не день-два, а скорее два или три года.

Прежде городские власти пытались «заболтать» обеспокоенность специалистов по поводу нью-йоркской системы водоснабжения, однако мэр Майкл Блумберг на недавней пресс-конференции признал, что устаревшие трубы сделались «крайне хрупкими» и что «авария одного из акведуков поставит город на колени». Предостережению Блумберга вторит и Энтони Дель-Весково, подрядчик, без малого пятнадцать лет проработавший над проектом тоннеля № 3.

— Это будет апокалипсис, хотя почти никто этого пока не понимает! — заявил мне Энтони.

Представьте себе город без воды — водопроводные краны сухие, в случае пожара из гидрантов не выжать ни капли, на площадях не шумят фонтаны, начинаются эпидемии. Отличное название придумал Чарльз Эйнштейн для своего фантастического романа (пророчески опубликованного еще в 1964 году): «День, когда Нью-Йорк высох».

Вообще-то от недостатка воды Нью-Йорк страдал всегда. Хотя город окружен морем, вплоть до XVIII века единственным источником пресной воды оставался грязный пруд в Нижнем Манхэттене — водозаборный пруд, куда сбрасывались фекалии, а порой и трупы. Распределением воды занималась группа так называемых «разносчиков чая». Эти люди разъезжали по улицам с гигантскими бочонками и драли с людей втридорога за каждую каплю.

В 1785 году, когда население города вплотную приблизилось к тридцати тысячам, нью-йоркский «Джорнэл» опубликовал открытое письмо к городским властям с жалобой на то, что источник городского водоснабжения превратился в «сточную канаву». Другая газета подхватила: пруд — «рассадник болезней», и добавила: «Чем более растет наш город, тем более усугубляется проблема».

«Чума будет собирать ежегодную дань, пока вы не обеспечите город чистой водой», — грозили ежедневные издания, и практически сразу их пророчество сбылось: в 1798 году желтая лихорадка унесла две тысячи жизней ньюйоркцев, и на улицах то и дело слышались крики гробовщиков: «Гробы всех размеров!»

Эпидемия повторилась в 1805, 1819 и 1822 годах. «Ньюйоркцы подобны богачу из притчи, — писал в газете один из местных жителей. — Лихорадка сжигает их, но нет ни капли чистой прохладной воды, чтобы утолить жажду».

Как-то воскресным утром 1832 года двое детей в Манхэттене проснулись от острой боли в животе. Несчастные не могли помочиться, их мучила жажда, потом началась рвота и посинела кожа. К следующему утру оба умерли, а еще через два дня за ними последовала их мать. Город поразила азиатская холера, болезнь, которая обычно возникает там, где пьют зараженную фекалиями воду.

Всего за месяц похоронили две тысячи человек. Кожа трупов имела синеватый оттенок, конечности были изъедены язвами. Более половины городского населения — сто тысяч человек — спаслись бегством в соседние деревни. Эпидемия закончилась не прежде, чем унесла свыше трех тысяч жизней. Группа врачей, посетивших тогда город, засвидетельствовала, что на улицах слышался «неумолкаемый стон»: «Холодной воды… Пить… Дайте нам холодной воды!»

Наконец зимой 1834 года городской совет постановил искать источники воды. Однако прежде, чем удалось осуществить этот план, поблизости от Уолл-стрит вспыхнул пожар. Воды для тушения не хватало — реки замерзли, — и при ураганном ветре пламя перелетало с крыши на крышу. За считаные минуты огонь распространился от Экчейдж-плейс до Уотер-стрит, а оттуда на Франт-стрит и Саут-стрит и продолжал двигаться дальше. Поднимавшееся над городом облако дыма видно было даже из Филадельфии. Пожар свирепствовал двадцать четыре часа и уничтожил семь сотен зданий. В городе началось мародерство, так что пришлось вызывать войска. Прежде чем с бедствием удалось справиться, выгорела треть Нью-Йорка. Один из очевидцев назвал это «ужаснейшей катастрофой за всю историю Соединенных Штатов».

И тогда наконец город принялся за строительство первого водопровода.

По современным стандартам Кротонский акведук не слишком велик, но в ту пору его считали чудом архитектуры. Строительство начали в 1837 и закончили в 1842 году, протяженность труб составила более пятидесяти километров. Это был элегантный акведук из кирпича, сечением два с половиной метра на два, тянувшийся от Кротонского резервуара на восточном берегу реки Гудзон.

О завершении строительства возвестил звон церковных колоколов по всему городу, и люди хлынули на улицы полюбоваться взметнувшимися к небу искристыми фонтанами.

Филипп Хоун, ставший впоследствии мэром Нью-Йорка, отмечал в своем дневнике: «Теперь в городе ни о чем не говорят, ни о чем даже не думают, кроме как о воде из Кротона… Вода! Вода! Глас этот разносится по всем закоулкам Нью-Йорка, внушая людям радость и энтузиазм».

Однако спустя всего лишь двенадцать лет потребность города в воде превысила возможности акведука, и давление в нем упало до критической отметки: вода уже не поднималась выше вторых этажей многоквартирных домов.

В 1882 году, учитывая стремительный, по нескольку тысяч в неделю, рост населения за счет прибывающих иммигрантов, «Таймс» опубликовала передовицу: «Нам нужно больше воды!» «Здоровье людей под угрозой, — писал репортер, — поскольку невозможно обеспечить бесперебойное снабжение водой».

Но теперь, в отличие от прежних времен, когда власти и горожане лишь беспомощно охали по поводу нарастающих проблем, наступила эпоха почти религиозной веры в научно-технический прогресс. В 1905 году мэр Джордж Мак-Клеллан, при котором была проложена первая в городе линия подземки, предложил грандиозный проект «нового источника чистой и полезной для здоровья воды». Речь шла о сооружении крупнейшего в мире городского водопровода. Это казалось дерзкой мечтой, почти вызовом силам природы.

Стоимость проекта оценивалась в сто восемьдесят пять миллионов долларов — 3,7 миллиарда по нынешним ценам. В 1907 году, на церемонии закладки, Мак-Клеллан провозгласил: «Ход истории судьбоносно меняется не великими событиями и не великими людьми, но незаметным повседневным трудом простого человека».

Тысячи рабочих прибыли в горы Кэтскилл и начали с рубки леса. Актом Мак-Клеллана (кое-кто из юристов протестовал, говоря, что, мол, этот закон предоставляет администрации «полномочия, какие Всевышний не вверил бы и архангелам») город приобрел более десяти тысяч гектаров земли, на которой стояли сотни домов в районе Шокан, ныне к югу от Вудстока. Девять деревень снесли, другие были сожжены дотла, и три тысячи фермеров покинули насиженные места, перенося даже останки предков с местных кладбищ. «Все деревья срублены под корень, деревня исчезла как дым», — писал кинсгтонский «Фримэн».

Затем началось строительство дамб, воду отводили из горных рек Кэтскилла, собирали и дождевую. Наполнилось водой горное озеро и другие резервуары. В совокупности их площадь не уступала площади острова Манхэттен. Прошел месяц, и весь район Шокан превратился в огромное внутреннее море.

А тем временем «кроты» бурили тоннели сквозь холмы, прокладывая Кэтскиллский акведук длиной 160 километров. Акведук спускается с Шокана к горам Стром-Кинга, а оттуда на Уайт-Плейнс. В одном месте он проходит под руслом реки Гудзон на глубине свыше трехсот метров. Это был рекорд, «один из величайших в истории подвигов инженерной мысли», как заявил очередной мэр Нью-Йорка Уильям Гейнор.

Но предстояло преодолеть еще большие трудности. Согласно проекту, вода по акведуку должна была поступать в резервуар в Йонкерсе, а оттуда в другой тоннель, вырытый глубоко под городом и способный ежедневно перекачивать два миллиона литров воды; при этом он должен был выдерживать гигантское давление. Затем, по проекту, вода направлялась наверх, во все более и более узкие трубы и из них уже расходилась по миллионам кранов в самых дальних уголках Нью-Йорка.

Строительство городского тоннеля № 1 началось в 1911 году. Сложности были и с рабочими. Многим хватало одного раза: человек спускался под землю, пугался до смерти и отказывался продолжать работу. Оставшиеся получали два доллара в день. Однажды не выдержавшие стресса рабочие устроили даже массовую драку на глубине четырех тысяч метров, набросившись друг на друга с заступами и лопатами.

На берегах Ист-Ривер ситуация была не легче. Согласно описанию строительства, содержащемуся в книге «Водоемы» Дайаны Галуши, подземные воды подмыли скальную породу и настолько размягчили ее, что шахты, по которым «кроты» спускались в тоннель, превратились в смертельные ловушки, заполненные водой. Инженерам пришлось построить кессоны — нечто вроде гигантских перевернутых коробок, довольно опасное сооружение, впервые использованное при строительстве опор Бруклинского моста. Эти кессоны из стали и бетона, имеющие в длину и ширину по пять метров и вес под две тысячи тонн, герметично закрывались со всех сторон и оставались открытыми только снизу. Их погружали в почву и закачивали в них сжатый воздух, вытесняя таким образом воду и грязь. Внутрь кессонов людей опускали в корзине по стальному стволу. Далее они попадали в подобие воздушного тамбура, нечто вроде современной водолазной камеры. В тамбур нагнетали воздух, пока «кротам» не начинало казаться, что барабанные перепонки у них вот-вот лопнут. Некоторые не выдерживали, и им становилось дурно.

Дождавшись, когда давление воздуха в тамбуре сравнивалось с давлением внутри колодца, «кроты» проползали сквозь люк в кессон и там, стоя по щиколотку в грязи, принимались копать, через люк в потолке выбрасывая грязь в корзину. Смена длилась не более двух часов — больше под таким давлением находиться было нельзя. Люди копали, и бетонно-металлический ящик постепенно погружался в породу, прорубая таким образом в ней стены шахты.

Ощущения человека внутри этого устройства передает инженер, работавший на сооружении Бруклинского моста: «Пульс ускоряется, а затем падает. Голос звучит слабо и неестественно, разговаривать трудно. Стучат молотки, гремят цепи, гремит бур, мечутся тени полуобнаженных людей — достаточно толики воображения, чтобы увидеть в этом сцену из Дантова Ада».

Страшнее всего была угроза «выброса» — разрыва стенки кессона, что могло произойти при резком перепаде давления. Представить последствия можно, вообразив, что произойдет, если на большой высоте открыть дверь самолета. Людям нужно за считаные секунды забраться в воздушную камеру — кто не успеет, того затянет в жидкую грязь, как троих несчастных во время прокладки тоннеля под руслом Ист-Ривер в 1916 году. Двое из них погибли, а третьего, Маршалла Мейби, грязевой гейзер выбросил, подкинув в вечернее небо чуть ли не на высоту четвертого этажа.

— Меня затянуло в яму, — рассказывал позднее Мейби репортерам, — и так стиснуло, что я чуть не задохнулся.

Сколько людей погибло при прокладке Кэтскиллского акведука, так и не подсчитано. В 1913 году газета Пайн-Хилла «Сентинл» сообщала: «Десять из каждой сотни рабочих ежегодно получают увечья и гибнут. На строительстве большого акведука произошло более 3800 несчастных случаев разной степени тяжести… Почти все исполнители тяжелых работ — иностранцы или же негры, а поскольку их судьба никого не волнует, гибель даже нескольких человек при аварии не привлекает общественного внимания».

В 1917 году, спустя более десяти лет после начала работ, прозвучал последний взрыв. Отныне впервые появилась возможность пройти под землей от Манхэттена до Кэтскилла. Город отпраздновал вступление в строй нового акведука — хотя и не столь пышно, как праздновался первый, Кротонский.

— Чувствуешь запах? — спросил меня Джимми Райан.

— Что это?

— Динамит.

Мы вернулись в тоннель № 3 и следили за тем, как «кроты» убирают осколки только что взорванной скалы — «выгребают», по выражению Райана. Всего несколько минут назад эти люди на моих глазах подорвали заряды, все заволокло дымом и пылью. Эти скалы пережили немало землетрясений на своем веку, но теперь разлетелись на осколки, ударившие в тесные стены шахты. В трещинах обнажилось строение горной породы: где приятный глазу блеск белой слюды, где черный мрачный камень.

На первом этапе пробиваться сквозь гору приходилось примерно так же, как при прокладке первого акведука. «Закладываем динамит, — рассказывал Райан, — взрываем его на хрен и выгребаем все дерьмо». Однообразная работа под землей, где нет смены дня и ночи, а ход времени размечен только грохотом взрывов. Мужчины сгребали разбитый гранит в огромные корзины — до двадцати восьми тонн поднимал кран за один раз через ту же самую шахту, по которой спускались в тоннель рабочие.

У каждого «крота» своя конкретная специализация — откатчики, подрывники, сигнальщики и буроносы. Буроносы, подсобные работники, оставались наверху, обслуживая лебедку и подавая материалы вниз. Один из ветеранов, Брайан Торн, пояснил мне:

— У каждого свой навык. Я, например, лучше других подаю, и ребятам внизу спокойнее, если могут доверять парню, который возится у них над головой. Если я что-нибудь уроню, орать «Извините!» без толку — насмерть кого-нибудь пришибу. Тут халтура не прокатит.

Мой друг Райан начинал как откатчик, затем выдвинулся в бригадиры, в «боссы», и теперь отвечает уже за всю «банду», возглавляет профсоюз. «Джимми никакая работа не испугает», — отзывается о нем один из коллег, и это величайший комплимент у «кротов».

Мне казалось, что у Райана, бредущего по грязи и поглядывающего по сторонам из-под каски, вид слегка отсутствующий. Но если при нем молодежь принимается рассказывать страшные истории, когда «все чуть было не погибли», Райан пресекает их одной репликой: «Ну, уморил». Или: «Да ты у нас комик».

В отличие от большинства рассказывающих о тоннеле байки наподобие рыбацких, Райан вообще не слишком любит говорить о работе. Закончив смену, он едет к себе в Квинс, переодевается из комбинезона в яркие штаны для гольфа и, жадно вдыхая аромат свежескошенной травы, пытается своими натруженными руками загнать мяч в лунку. Его жена жаловалась мне:

— О работе он и словечком не обмолвится. Не представляю, чем он занимается там, внизу.

По роду своей профессии Райан человек не суеверный — не носит при себе «счастливый» разводной ключ, не отказывается спускаться вниз в пятницу тринадцатого, но при этом никогда не теряет бдительности. Пока прочие трепались, Райан стоял в стороне и внимательно осматривал стены — нет ли где трещин. Затем он перешел в другой конец тоннеля, где еще дымился только что сваленный мусор. На глубине «кротам» попадаются порой самые разные вещи — ювелирные изделия, орудия убийства, вставные челюсти, шкатулки с монетами.

— В сточных тоннелях бегают крысы, — сказал Райан, — на такой глубине никого, кроме «кротов».

Он достал из кармана и развернул целлофановый пакет. Внутри оказался не завтрак, а пачка «Мальборо». Только Райан из всей бригады ухитряется работать в густой пылище, дымя сигаретой.

Помощники приволокли трехметровую лестницу и прислонили ее к груде мусора. Горящий кончик сигареты Райана начал перемещаться вверх — он лез по ступенькам.

— Давай сюда, — пригласил он меня и, когда я залез на верхнюю ступень, указал мне рукой на простиравшийся под нами тоннель: смотри, мол.

Десятка полтора темных человеческих фигур двигались внизу, и стоял неумолкаемый шум. Люди с грохотом крушили заступами скалу, взад-вперед двигались корзины, вспыхивали яркие, словно светлячки, искры. За пять месяцев, работая посменно по шестнадцать часов в сутки, «кроты» продвинулись всего на два городских квартала, от Двадцать девятой улицы до Тридцать первой. Присмотревшись, привыкнув к этому адскому освещению, я начал различать общий план тоннеля.

— Ну как, понравился наш собор? — усмехнулся Райан.

Позднее, уже стаскивая с себя сапоги в рабочем вагончике, он сказал мне:

— Знаешь, этим занимался еще мой дед. — Он постучал сапогами друг о друга, обивая грязь. — Он приехал сюда из Англии в 1922 году. Сначала работал на Голландском тоннеле, но, когда началось строительство тоннеля № 2, перешел туда. Второй тоннель оказался еще больше первого. Страшное дело, это я тебе говорю.

Строительство тоннеля № 2 началось в 1929 году. Расход воды со времени завершения строительства первого тоннеля увеличился на 140 миллионов литров в день, и перед городом встала необходимость создания нового проекта.

Вновь начали с акведука. Отвели воду из реки Делавэр (этот акведук с тех пор значится в Книге рекордов Гиннесса как самый длинный в мире). Опять пришлось сносить деревни, переносить с кладбищ останки и затоплять цветущие земли. Ник Райан, дед Джимми, был в ту пору высоким, широкоплечим, рыжие волосы, казалось, так и горели. Внешне Джимми похож на него, однако, по семейным воспоминаниям, дед был «дикарем» — и это еще мягко сказано. Хлестал вовсю виски — в то время спиртное еще разрешалось приносить в тоннель. Образования у него не было никакого, как, впрочем, и у большинства «кротов» того поколения. Рабочую силу составляли главным образом иммигранты, только что въехавшие в США из Ирландии, Италии и Вест-Индии. Никакой формы им не выдавали, они приходили на работу в своих единственных штанах и рубашках, бережно заматывая обувь пластиковыми пакетами.

Департамент водоснабжения пытался время от времени организовать рабочие лагеря, обучить грамоте хотя бы детей. Эти «орды чужаков» изрядно досаждали коренным жителям.

Сохранились черно-белые фотографии: Ник с приятелями позируют в тоннеле, готовую обрушиться скалу удерживают над их головами лишь две-три небрежно установленные балки. Даже каски у Ника на голове нет, скорее что-то вроде ковбойской шляпы. Сохранился протокол одного из первых собраний местного комитета, к которому принадлежал Ник. Постановили: запретить брать с собой оружие.

«Даже в пору Великой депрессии мало кто соглашался на такую работу, — вспоминал один из шахтеров, состоявший в том же профсоюзе, что и Ник. — Спуститься под землю, целый день махать там заступом, а потом еще и работать под давлением, в камерах со сжатым воздухом. Мы были крепкие ребята, очень крепкие, и начальниками у нас могли быть только такие же. Чтобы могли приказать: «Делай что сказано или убирайся к черту». Так что выживали только самые выносливые».

Ник Райан оказался из числа выносливых — он выдержал и боли в груди, и переломы конечностей, и кровотечение из носа, и кессонную болезнь — последствие декомпрессии. В 1937 году, поскольку семье требовался дополнительный заработок, Ник взял с собой вниз восемнадцатилетнего сына.

— Да, мой отец научился выживать под землей, — подытоживает Джимми Райан.

— В основном это была семейная профессия, — подтверждает другой «крот», чей отец работал вместе с Джо Райаном. — Отцы приводили сыновей, старшие братья — младших, кузенов, дальних родственников. Вообще, тут тебя никто не спрашивал, из каких ты — хоть в тюрьме сидел. Работай — и будешь наравне со всеми в этой дыре.

Джой Райан, не такой высокий и плечистый, как отец, звался среди своих Рыжиком, но темперамент у него был будь здоров. Вероятно, не так-то легко было смириться с необходимостью отказаться от спортивной стипендии в университете Уэйк-Форест и вкалывать под землей, помогая отцу.

После смерти отца в 1958 году Рыжик недолгое время поработал на бензоколонке, но вскоре вернулся в привычную среду — под землю.

К 1950-м годам потребность города в «чистой и здоровой воде» сделалась совсем уже катастрофической. На сей раз это было вызвано не ростом населения и даже не периодическими засухами — опасность пришла оттуда, откуда не ждали. Несколько инженеров в 1954 году спустились (об этом большинство жителей города и не подозревало), чтобы перекрыть на время водоток в тоннеле № 1. Они хотели проверить, не нуждается ли тоннель в ремонте после полувека эксплуатации.

— Прикиньте, в каком состоянии будут ваши краны и трубы после всего лишь десяти лет эксплуатации, — рассуждал Кристофер Уорд. — А тут — не один десяток.

На дне шахты из тоннеля торчала длинная медная ось с вращающимся колесом. С помощью этого устройства предполагалось управлять двухметровым клапаном внутри трубы, но, когда инженеры попытались повернуть маховик, он лишь дрожал и скрипел, но не поворачивался.

— Столько лет под таким давлением, — вздохнул Уорд.

— Инженеры отступились: нажми на чертову штуку посильнее, она и сломается, — подхватил Ричард Фицсиммонс-младший, бизнес-менеджер профсоюза «кротов».

Десятилетия понадобились на то, чтобы построить величайшую в мире систему водоснабжения, а теперь вдруг в ней обнаружилось слабое место, один-единственный изъян, и организм, казавшийся вечным, предстал уязвимым и хрупким.

— Народ до чертиков напугался, — вспоминал Донг Грили, инженер, отвечающий за водоснабжение. — Не было никакого способа перекрыть воду в тоннеле, а значит, не было и возможности проникнуть в него, осмотреть, заделать щели, чтобы быть уверенным, что стены завтра-послезавтра не прорвет.

К концу 1960-х власти решились: что-то надо делать.

— Одному из двух наших тоннелей сравнялось уже семьдесят лет, а мы не могли подступиться к клапанам, — рассуждал Эд Кох, бывший в ту пору конгрессменом.

Порой, как он вспоминал, «непонятно было даже, где находятся сами клапаны». Позднее Кох трижды переизбирался на должность мэра и постоянно говорил: «Можно обойтись даже без еды, но без воды обойтись невозможно».

И вот холодным январским утром 1970 года было официально положено начало строительству третьего тоннеля, которому предстояло заменить обоих своих предшественников. Строительство планировалось в четыре этапа, с тем чтобы тоннель протянулся на сто километров, от бассейна в Йонкерсе через Бронкс и далее к южной оконечности Манхэттена, а оттуда в Бруклин и Квинс.

Предусмотрено было и строительство очередного подземного акведука, но самое главное, предстояло установить тридцать четыре специально разработанных клапана — не из меди, а из нержавеющей стали и на более короткой оси, чем прежние: такие смогли бы выдерживать повышенное давление.

Эти клапаны были изготовлены в Японии, причем город специально отрядил в Страну восходящего солнца инспекторов, которые прожили там два года, следя за точнейшим выполнением всех стандартов при изготовлении этих жизненно важных деталей. Все клапаны собирались разместить в центральной камере, чтобы до любого из них было легко добраться и перекрыть водоток. Сооружение камеры началось в 1970-м и закончилось лишь в 1998 году.

Хотя секции тоннеля, которые должны соединяться с камерой, еще не были завершены, прошлой весной департамент водоснабжения позволил мне заглянуть внутрь этого «святилища», расположенного в Бронксе, поблизости от центрального дома профсоюза «кротов». На поверхности вход в камеру представляет собой просто маленький холмик, поросший травой. Запертая дверь преграждает путь внутрь холмика.

— Обычно мы никого не пускаем, — так приветствовал меня у двери Грили.

Как и многие «карандаши» — так «кроты» величают инженеров, — Грили человек опрятный и педантичный. Он встретил меня в синем блейзере и при галстуке, усы его были аккуратно подстрижены. Внутренняя дверь, которую он отпирал со всеми предосторожностями, оказалась цельнометаллической, как дверь сейфа.

— Бункер времен холодной войны, — пошутил он. — Рассчитан так, чтобы устоять против мегатонной ядерной бомбы.

Грили навалился всем весом на дверь, и та медленно, с тяжким вздохом подалась. Внутри, в бетонном коридоре, было сыро и холодно. Сначала мы спустились по короткой металлической лесенке, затем проехали на лифте двадцать пять этажей вниз. Отпирая вторую такую же дверь внизу, Грили предупредил:

— Готовьтесь: все ваши понятия о водопроводе изменятся раз и навсегда.

Помещение выглядело как ангар для самолетов: двести с лишним метров в длину, сводчатый потолок высотой четырнадцать метров, стены покрыты влажным налетом и водорослями. С потолка свисали светильники-полумесяцы. На высоте шести метров над землей я увидел клапаны, вернее, те трубы, в которых прятались эти клапаны: семнадцать стальных цилиндров весом тридцать пять тонн каждый тянулись вдоль стены от одной стороны этого «склепа» (ширина его, как и высота, составляла четырнадцать метров) до другой. Внутри каждого цилиндра — по два клапана. Имелся и трап для осмотра цилиндров. Грили с радостным нетерпением приблизился к первому цилиндру, похожему на торпеду, провел рукой по стенке.

— Теперь, если где-нибудь в тоннеле обнаружится трещина, мы сможем перекрыть воду отсюда, — похвастался он. — Теперь всё в наших руках. Если же не выдержит сам клапан, цилиндр спустят на дно камеры и вывезут наружу. Любой цилиндр, — рассказывал Грили, — можно временно изъять, не нарушая систему в целом.

Старые тоннели были проложены по прямой от резервуара с водой до города, но третий был сконструирован с запасными петлями (одна под Верхним Манхэттеном, другая под Бруклином и Квинсом), и эти петли проходили сквозь камеру с клапанами, так что оставалась возможность отключить часть города, не прекращая водоснабжение всего Нью-Йорка.

Положив руку на высовывавшееся из цилиндра маленькое колесико, Грили сказал:

— Мы можем включать и выключать клапаны с помощью электроники или вручную, если случится перебой в электричестве. Вручную колесо придется повернуть на двадцать девять тысяч оборотов, но будь такая необходимость, можно послать пару ребят, и они справятся с этим.

В помещении было холодно, Грили ежился, но продолжал демонстрировать мне интереснейшие новинки техники.

— Это клапаны-бабочки, — сказал он о спрятанных внутри цилиндра устройствах. — В отличие от прежних, напоминавших гильотину, эти медленно вращаются, пока не займут нужное положение. Так легче перекрывать их, и давление сбрасывается постепенно, — пояснил он, вращая рукой по часовой стрелке.

Казалось бы, сколько раз инженер уже бывал в этой камере, а он все с тем же, почти религиозным чувством оглядел вверенный ему командный пост.

— Вот достроим третий тоннель, и водоснабжение города будет работать как часы.

В 1969 году, как раз перед началом первого этапа строительства тоннеля № 3, отец Джимми Райана повел его в подземный город.

— Когда мне исполнилось восемнадцать, он позвал меня с собой, — вспоминал Джимми Райан. — Отец мой был старой закалки. У нас было заведено так: он говорит, дети слушаются. Я понятия не имел, что меня ждет. Посадили в здоровую корзину, стали спускать. Становилось все темнее. Отец велел держаться подле него и смотреть, что он будет делать. Так я и превратился в «крота». Я был предназначен к этому с рождения.

«Рыжий хиппи» — так звали Джимми Райана товарищи.

— Такая была мода в ту пору, — оправдывается Джимми. — Даже стариканы отращивали бакенбарды.

Мятежный дух предков Джимми вложил в работу. Он должен был доказать своему неукротимому «старику», что справится с делом не хуже его. Помимо этого присущая Джимми безукоризненная добросовестность и честность тоже быстро снискали ему уважение.

— О Джимми худого слова не скажешь, — признает Бадди Крауса, бывший у него в ту пору бригадиром.

Он точно знает: Райан «никогда и разводного ключа бы не стянул».

Вскоре после того, как Джимми присоединился к отцу, старший и младший Райаны перешли работать в тоннель № 3.

Летним днем 1982 года Джимми Райан, Бадди Крауса и с ними еще с десяток «кротов» опустились в шахту возле парка Ван Кортланда в Бронксе. Им предстояло работать в секции, соединяющей тоннель с новой камерой, где были установлены клапаны.

Соединительный участок уже пробурили, и «кроты» перешли к заключительной стадии работы: строили каркас, похожий на подводный скелет судна, а затем заливали стальные ребра бетоном. Райан работал под потолком на шестиметровой лестнице.

Около полудня часть бригады сделала перерыв на ланч, но Райан и несколько его напарников продолжали работать, как вдруг Джордж Глущак, стоявший в тоннеле примерно в миле от них, заметил, как две двадцатитонные бетономешалки на страшной скорости понеслись по тоннелю, оторвавшись от тормозного вагона. Тоннель в этом месте шел под уклон, и бетономешалки разгонялись все сильнее. «Кроты» пытались остановить их, швыряя что попало на рельсы, но это не помогало.

Джимми Райан бурил потолок, когда бетономешалки врезались в лестницу и отшвырнули его метров на восемь в сторону.

— Все завертелось вверх тормашками, — вспоминает Райан. — Я потерял сознание, а когда пришел в себя, свет был вырублен и в темноте кто-то стонал.

Бадди Крауса — он, к счастью, остался цел и невредим — ощупью пробрался сквозь нагромождение камней и стальных конструкций. Со всех сторон раздавались стоны и призывы о помощи. Наконец Бадди нашел фонарь и повел лучом вокруг.

— Такого я в жизни не видел, — вздыхает он.

Между двумя разбившимися бетономешалками был зажат Джинни Уэйдмен, буривший потолок рядом с Райаном. Машины столкнулись, сдавив его, и он висел в воздухе — ноги и руки бессильно болтались.

— Будто распятый Христос, — с ужасом вспоминает Глущак, подоспевший на место происшествия вместе со своей бригадой. Кто-то из товарищей крикнул, что Уэйдмен мертв.

По лицу Райана обильно текла кровь.

— Джимми сильно досталось, — говорит Крауса, — но он продолжал разыскивать ребят, старался помочь. Не понимаю, как он на ногах-то держался.

Майка Батлера зажало между бетонной трубой и стеной. Ему практически оторвало ногу, белела обнаженная кость, стопа висела на ниточке.

— Он истекал кровью, — говорит Райан.

Один из «кротов» вытащил перочинный нож и при мерцающем свете фонарика попытался высвободить друга. Мешала пятка.

— Я сказал ему: придется отрезать от тебя кусочек, — вспоминает Глущак. — И он ответил: делайте что нужно.

Кто-то сунул в рот Батлеру раскуренную сигарету, а парень с ножом принялся отпиливать его пятку — пришлось до конца перерезать разорванные сухожилия и разрубить последний осколок кости.

— Я снял нижнюю рубашку и замотал его ногу, — вспоминает Глущак.

Пока одни возились с Батлером, другие извлекли из смертельной ловушки Уэйдмена. Он еще дышал.

Эта авария по сей день остается самым страшным из всех происшествий на строительстве тоннеля № 3. Батлеру позднее в больнице полностью ампутировали ногу; у Уэйдмена оказались переломаны ноги, бедра и шесть ребер, разбита голова; Райану наложили сто двадцать швов на лоб и подбородок; кроме того, у него было сломано шесть ребер, колено и вышли из суставов оба плеча. На выздоровление понадобилось восемь месяцев.

Я спросил его, как решился он после всего пережитого вернуться под землю, и Райан ответил:

— Я «крот» и ничего другого в жизни не знаю.

Правда, на то самое место, где произошел несчастный случай, он больше не возвращался и вообще сделался спокойнее, как-то тише. Один из его товарищей говорил:

— Эта история пригасила нашего Джимми. С тех пор он уж не бурлил, как прежде.

— Никакие психологи ко мне и близко не подходили, — похваляется Райан. — В мою голову я бы их в жизни не впустил.

Райан возобновил работу, но тут обнаружилась новая проблема: он заметил, что отец начал задыхаться.

— Пройдет метров десять и останавливается, — вспоминал Райан.

Отец начал кашлять, выплевывая черную мокроту. Пришлось ему обратиться к врачу, и рентген обнаружил затемнение в легких. У Джо Райана развился силикоз — последствие многолетнего вдыхания пыли.

Отец всегда говорил Джимми, что «кроты» умирают неожиданно, погибают при аварии, обрушении стен, от взрыва или удара тока, под градом камней или от удара сосулькой по голове, тонут в воде, падают с многометровой высоты, а порой умирают от кессонной болезни. «Кроту» может оторвать голову, руки, ноги. Они умирают быстро, но, как правило, мучительно.

В мае — был праздник Вознесения — Райан облачился в отглаженный твидовый пиджак, повязал галстук и поехал из своего дома в Квинсе к церкви Святого Варнавы в Бронксе на заупокойную службу по всем тем, кто погиб на работах в тоннеле № 3.

Витражные окна каменной церкви были распахнуты, солнечный свет беспрепятственно проникал внутрь. Райан сел в одном из передних рядов. Поблизости сидели Кристофер Уорд из департамента водоснабжения, подрядчик тоннеля № 3 Энтони Дель-Весково и еще десятки знакомых Райану «кротов» и «карандашей».

— Помолимся за всех, кто пострадал или погиб на строительстве городского тоннеля № 3, — возгласил священник.

— Помилуй их Господь, — откликнулись «кроты».

Райан опустился на колени и так и выслушал зачитанный священником список из двадцати четырех имен — двадцать четыре жизни унес тоннель.

— Господи, помилуй! — повторял священник после каждого имени.

После службы Райан с друзьями отправился в ирландский паб по соседству.

— Мой отец еще везунчик, — говорит он. — Он продержался до 1999 года, пока его не прикончил силикоз.

— Я — Джон Райан. Вы знакомы с моим отцом.

Молодой человек встретил меня у шахты на углу Тридцать шестой улицы. Приземистый, с короткими руками, внешне он больше напоминал деда, чем отца. Ему было двадцать восемь лет, и суровые морщины закаленного «крота» еще не прописались на его лице. Широкая открытая физиономия с ярко-зелеными глазами, из-под кепки выбиваются неукротимые рыжие патлы. Старые «кроты» звали его «Джимов парнишка», но характером он пошел не в отца.

— С ним никогда не знаешь, о чем он думает, — с улыбкой отозвался Джон о Райане-старшем. — А я, как он бы сказал, «болтун-придурок». — Поглядывая на лебедку, спускавшую вниз материалы и инструменты, Джон продолжал: — В детстве я думал, что мой отец сумасшедший. Мне было примерно восемь, когда его ранило в шахте. Помню как сейчас: оставаться в больнице он не пожелал, приехал домой в инвалидном кресле. Тут-то я осознал, что такое работа «крота», и сказал себе: «Господи, чтобы я? Да ни за что на свете!» — Пожимая плечами, он добавил: — Видимо, это в крови. У нас в жилах течет не кровь, а грязь, та самая подземная жижа.

— По правде сказать, никто о такой работе для своих детей не мечтает, — говорил мне потом Джимми Райан. — Если б еще инженером…

— В детстве я мечтал играть в бейсбол, — рассказывал Джон. — Но из колледжа меня выгнали, и однажды отец заявился в бар, где я подрабатывал, и сказал мне: «Ты что, мистер, барменом решил стать? Иди-ка со мной». Никогда прежде я не бывал внизу. Напугался до смерти, честно говоря.

— Я примерно догадывался, что он переживает, — кивает Джимми. — Старался помочь ему как мог, а теперь он помогает мне.

Прадед Джона Райана зарабатывал в тоннеле с десяток долларов в неделю, а нынешние «кроты» получают сто двадцать тысяч долларов в год. Их деды — неграмотные бродяги, подземные рабочие, а эти ребята, переодевшись в вагончике, выходят на улицы города в сшитых на заказ костюмах, аккуратно причесанные, ни дать ни взять — бухгалтеры, а то и банкиры. Чик Донахью закончил Кеннеди-скул при Гарварде и активно участвует в политической жизни города. На одной руке он носит кольцо выпускника Гарварда, а на другой — кольцо своего профсоюза.

— Удобно в драке, — посмеивается он. — Если не удастся ударить левой, врежу правой промеж глаз.

«Кроты» понемногу преображали город, но и город преображал «кротов». Иные теперь приезжают на работу на «кадиллаках» и БМВ. Джон Райан, который уже приглядел себе невесту, приглядел заодно и дом в округе Нассау.

— Деньги, конечно, сделали нашу работу привлекательнее, — говорит он, однако тут же уточняет: — Но еще привлекательнее товарищество. Думаю, главным образом дело в этом. — Он умолкает, подыскивает решительный аргумент и говорит наконец: — Мне нравится внизу.

После пяти лет работы в тоннеле № 3 Джон Райан стал бригадиром. Теперь ему было поручено собирать агрегат, недавно приобретенный городом, в той самой шахте, где работал его отец, под Десятой авеню. Это был новый бур весом двести тридцать тонн.

Эксперименты с буром начались еще в 1970-е, но задействовали его в водопроводном тоннеле только в 1992 году. С тех пор он стал для «кротов» главным орудием труда — совершилась техническая революция, по масштабам сопоставимая, к примеру, с появлением печатного станка в книгоиздании.

В феврале новый бур доставили из Нью-Джерси на Манхэттен в разобранном виде; отдельные узлы его весили от шестидесяти до ста тридцати тонн. Впервые такая тяжесть транспортировалась по мосту имени Джорджа Вашингтона. На Тридцатой улице был установлен специальный кран — обычный не смог бы поднять такую тяжесть и опустить ее в шахту.

В том же феврале, закончив сборку бура, — нелегкая работа в тесном тоннеле, — Джон Райан пригласил меня спуститься вместе с ним и осмотреть оборудование на месте. Диаметр пробитого буром тоннеля составлял четыре метра, а длина достигала уже более километра, так что мы проехали его на вагонетке. Со стен из обнаженной горной породы сочилась вода. Ехали мы минут пять, а когда остановились, я увидел контур огромной машины — с виду не бур, а скорее космическая ракета. Гудел гидравлический двигатель, сверкали огни.

— Пошли, — возбужденно позвал меня Райан и чуть ли не бегом устремился к агрегату. — Это всего лишь «хвост».

«Хвост» — конвейер, убиравший из глубины отработанную породу, — занимал большую часть тоннеля. Пройти мимо него можно было только по узкому трапу вдоль стены. Чтобы разминуться с кем-то из полутора десятков работавших в тоннеле «кротов», нам приходилось прижиматься к сырой стене.

Вблизи бур казался уже не ракетой, а каким-то гигантским организмом с руками-цилиндрами, которые хватались за стены, продвигая этого монстра пастью вперед в глубину пожираемой им породы. Внутри бура находились инженеры, следившие за мониторами: лазерные «глаза» монстра передавали сигналы, по которым сразу же можно было распознать тип горной породы, с которым он имел дело.

Завыла сирена, рабочие забегали по трапу.

— Что случилось? — встревожился я.

— Все в порядке, — успокоил меня Райан. — Это сигнал начинать.

Агрегат зафыркал, задрожал. На поверхности было 20 градусов (минус 10 по Цельсию), но здесь бур нагревал воздух до 80 (почти 30 по Цельсию). Рабочие начали постепенно раздеваться. Мы прошли еще метров семьдесят и добрались до головы «монстра»: это был круглый щит с двадцатью семью резаками, каждый весом сто пятьдесят килограммов. Щит плотно прижимался к скале. Гидравлический двигатель с огромной скоростью вращал резаки, они вгрызались в гранит, а измельченная порода доставлялась к выходу из отсека по конвейеру и там грузилась в вагонетки. Райан, выросший на рассказах своего семейства, заметил:

— Трудно поверить, что у моего прадеда не было ничего, кроме навозной лопаты. — Так «кроты» именуют кирку.

Действительно, пока не сконструировали бур, подземные работы велись примерно как в Древнем Риме, когда камни раскалывали, раскаляя на огне, а затем охлаждая водой, после чего вывозили осколки на лошадях. Когда в Нью-Йорке в 1970-е годы появился прототип нынешнего бура, многие «кроты» не обрадовались, а скорее испугались.

— Это как в басне про Джона Генри, — говорит Чик Донахью, имея в виду известный сюжет о борьбе человека с машиной после изобретения паровика. — Первый бур запустили в Бруклине, резаки у него то и дело ломались, и «кроты» немедленно принимались махать кирками и заступами. Суть была в том, что им непременно хотелось как бы победить бур. Ну, потом-то машину, конечно, довели до ума, и теперь уж с ней не посостязаешься.

Прежде, чтобы пройти тридцать метров, сотня рабочих в течение как минимум недели должна была непрерывно трудиться, буря и взрывая породу. Теперь же бур, обслуживаемый сравнительно небольшой командой, справляется с такой задачей за день.

Однако строительство тоннеля № 3 почему-то затянулось. Оно уже заняло в шесть раз больше времени, чем строительство первых двух тоннелей. Многие опасаются, что к 2020 году, как было запланировано, его завершить не успеют.

— Можно было закончить еще двадцать лет назад, — ворчит Джимми Райан. — Но городские власти…

Проблемы на поверхности теперь посложнее подземных. Сначала договор подряда ценой в миллиард долларов был подписан с консорциумом из ряда компаний, но довольно скоро оценка расходов выросла и превысила смету на много миллионов. Городские власти выразили недовольство и задержали платежи, а компании подали в суд. Дело застопорилось. А в 1974 году город признал себя банкротом, и работы вообще прекратились.

Десять лет было потеряно. В 1981 году, видя, что постоянно возрастающая потребность в воде вынуждает старые тоннели работать с 60-процентным превышением проектной мощности, городские власти обратились за финансовой помощью к федеральному правительству.

Тем временем выяснилось, что одной из главных причин промедления стали финансовые махинации, сопоставимые по масштабам с жульничеством при строительстве Панамского канала. Департамент водоснабжения, призванный следить за работами, оказался, пользуясь выражением одного из критиков, «денежным деревцем для демократической партии». Стэнли Фридман, действовавший в Бронксе лоббист демократов (позднее он был уличен и получил срок), занимал в департаменте пожизненный пост директора с жалованьем двадцать тысяч долларов, секретарем и служебным автомобилем с водителем.

— Когда меня выбрали мэром, я обнаружил множество таких «директоратов», утешительных призов для отставных политиков, — поведал мне Кох. — Они ничего не делали и только получали жалованье.

Бездействующий совет директоров был распущен, но в 1986 году Эдуард Никастро, контролировавший в департаменте водоснабжения закупки оборудования, сообщил, что контракты тем не менее все еще должным образом не проверяются.

— Вы были бы поражены, узнав, как легко в этой системе воровать, — заявил он репортеру.

В последние годы основной причиной задержек стало уже не мошенничество, а популизм. Если прежний совет директоров действовал, не считаясь с мнением ньюйоркцев, то нынешний на каждом шагу оглядывается на них. В 1993 году, когда планировалось пробить шахту на Восточной Шестьдесят восьмой улице, советник Чарлз Миллард выступил с протестом: к нему обратились родители детей, посещающих школу поблизости, — им, мол, «трудно сконцентрироваться» на занятиях из-за проводимых под окнами работ.

Кроме того, все большую силу набирает движение NUMBY («Лишь бы не у меня во дворе»). В 1984 году прахом пошли два года инженерных изысканий: жители Джексон-Хайтса вышли на демонстрацию с плакатами «Нам не нужна шахта», и пришлось подыскивать для нее другое место.

— Всякий раз, когда нужно строить очередную шахту, все местные жители заявляют: «Конечно, водопровод всем необходим, но вы уж стройте где-нибудь в другом месте», — возмущается Уорд. — Выясняется, что им нужен еще один жилой дом, или отель, или парк — и именно там, где мы собирались работать.

Скотт Чесмен, инженер и геолог на службе департамента водоснабжения, говорит:

— Можно было бы управиться за семь лет, а мы провозились тридцать и так ничего и не сделали.

Легендарный Делавэрский акведук, тоннель длиной сто пятьдесят километров, который доставляет воду из резервуаров в сельской части штата, впервые начал давать сбои. Департамент водоснабжения представил панический отчет: за 1995 год утечки воды составляли около двух миллиардов литров ежемесячно, и в округах Ольстер и Орейндж из-за этого образовались болота.

К 2000 году ежемесячная утечка превысила три с половиной миллиарда литров. Организация «Ривер-кипер» предупреждала о вероятном коллапсе акведука, в результате которого город может лишиться до 80 процентов воды.

Весной 2000 года департамент водоснабжения придумал новый план: отправить в тоннель водолазов, с тем чтобы починить старый медный клапан в Делавэрском акведуке. Этот клапан в районе города Челси (округ Дат-чес) прорвало, и в отверстие размером с монетку вода вытекала со скоростью сто пятьдесят миль в час.

— Мы построили модель клапана и модель шахты, — рассказывает курировавший этот проект инженер Джон Мак-Карти. — Набрали команду и тренировались в контейнере, в воде на глубине метров пятнадцать-шестнадцать, без света — пытались воспроизвести условия в тоннеле.

Затем от тренировок перешли к делу: доставили на место утечки водолазный колокол и декомпрессионную камеру. Четверо водолазов из команды, которая участвовала в спасении российской атомной подводной лодки, затонувшей в Баренцевом море в августе 2000 года, сидели в камере сутками, чтобы привыкнуть к высокому давлению. Через герметичный люк подавали пищу (в основном напитки и арахисовое масло) и убирали экскременты. Постепенно давление в камере довели до того уровня, который должен быть на глубине двести метров. Надышавшись смесью гелия (98 %) и кислорода (2 %), двое подводников забрались в водолазный колокол диаметром четыре метра, помещенный на верху камеры, закрылись там, а подъемный кран подцепил колокол и опустил в шахту. Когда колокол достиг дна, один водолаз вышел из него и поплыл к протечке. Другой оставался на подстраховке.

С трудом удерживая равновесие под напором воды, водолаз ухитрился вставить медную затычку в одно из отверстий, стянул его хомутом, после чего замазал эпоксидной смолой. Смена длилась четыре часа, затем этих двоих подняли наверх, а двух других спустили им на смену.

— Работа была не для слабаков, — говорит Мак-Карти.

Десять дней водолазы трудились, заделывая дыры и трещины, а потом еще пятнадцать дней провели в декомпрессионной камере.

Однако существовало опасение, что еще большие утечки происходят где-то на участке между резервуаром Рондаут в Кэтскилле и резервуаром в округе Путнэм. В июне текущего года департамент водоснабжения прогнал по всему семидесятипятикилометровому акведуку Делавэр сделанный по особому заказу подводный аппарат (для человека эта работа была бы слишком опасна). Аппарат (ему дали название «Персефона» — по имени богини подземного царства) сделал триста пятьдесят тысяч фотографий.

— Он выглядел как торпеда, только с усиками-антеннами, — описывал мне этот аппарат подрядчик Уорд. — Двигатель толкает его вперед, а усики как бы ощупывают стены тоннеля.

Теперь Океанографический институт Вудс-Хоул на Кейп-Коде и нью-йоркский департамент водоснабжения изучают полученные изображения, пытаясь оценить состояние трубопровода. Но даже если им удастся определить места протечек, а инженерам придумать способ заделать их, большинство представителей департамента в разговоре со мной признавали, что это еще не самый уязвимый участок акведука. Их гораздо больше беспокоит состояние секций, которые находятся ближе к городу, в особенности опять-таки тоннели № 1 и № 2, поскольку они проходят на большей глубине и их клапаны остаются недоступны даже для самоуправляемого подводного аппарата. Кое-кто полагает даже, что эти секции держатся только благодаря давлению воды — она, мол, сама держит стены.

Бывший главный инженер водопровода Мартин Хауптман отмечал: «Мы то и дело читаем в газетах: «Прорвало 60-сантиметровую трубу, затопило улицу, нижние этажи, метро и так далее. Людям кажется, что это — катастрофа, но настоящая катастрофа произойдет, когда прорвет тоннель. Больше всего меня тревожит фактор времени. Медлить в такой ситуации нельзя».

А теперь к уже существующим проблемам добавилась угроза терроризма. Опасность представляет не попытка отравить городскую воду, чем нередко пугают публику, — специалисты уверены, что в таком количестве воды любой яд будет разбавлен до безопасной концентрации, — главная опасность в том, что террористы попытаются взорвать водопровод прежде, чем вступит в строй тоннель № 3.

— Не хочется даже думать, что может произойти, — говорит Уорд.

Фицсиммонс, руководитель профсоюза «кротов», добавляет:

— Если грамотно выбрать место — страшно представить, но правда есть правда, — можно полностью лишить Нью-Йорк воды.

Утром я спускался вниз с Джоном Райаном, и по дороге он сказал мне:

— Надеюсь, мы завершим тоннель № 3 достаточно быстро — хотелось бы, чтобы это увидел отец.

Чудо-бур вгрызался в породу, «кроты» прокладывали на полу рельсы.

— Стоп! — крикнул Райан. — Проверим резаки.

Он глянул на меня из-под надвинутой на лоб каски.

— Хочешь пойти? — предложил он мне.

— Куда?

Он указал пальцем на нижнюю часть бура — по узкому проходу можно было попасть внутрь этого чудовища. Двое рабочих уже заползали туда, я последовал за ними. Мы скорчились в какой-то полости размером метр на метр с небольшим. Один из «кротов» («Питер», как он представился) сердито возился с фонарем на каске. «Сломался, черт бы его побрал», — ворчал он. Другой рабочий включил свет, и я увидел проход длиной метра полтора, ведущий к голове бура.

— Готов, Джон? — окликнул Питер Райана, который оставался снаружи, руководя операцией. — Поворачиваю голову.

Мы не двигались и, скрючившись, следили, как резаки поворачиваются на несколько градусов то влево, то вправо и затем останавливаются.

— Теперь самое опасное, — предупредил Питер.

Он лег на пол и пополз ногами вперед по узкому проходу к резакам. Я полз вслед за ним в грязи и воде. И вот наконец мне удалось встать, и прямо перед собой я увидел гигантские металлические лезвия. Инстинктивно я сделал шаг назад, но тут же ударился спиной о что-то твердое: мы находились в узком зазоре между головой бура и скалой.

— Тут остается только молиться, чтоб ничего не сдвинулось с места, — мрачно прокомментировал Питер.

С потолка сочилась вода, капала на бур, и облака пара заполняли все пространство.

— Потрогай, — предложил Питер, указывая на лезвие.

Я робко прикоснулся: металл был раскален.

— Хоть яичницу жарь, — усмехнулся мой спутник.

Вслед за нами протиснулся и второй «крот». Вода поднялась уже до бедер, но Питер, наклонив голову, внимательно изучал породу, проверяя, в каком состоянии находится скала. Там, где поработал бур, отчетливо виднелись концентрические круги.

— Вроде мишени для дартса, — сравнил Питер.

— Скорее вроде пня, — поправил его товарищ.

Они проверили резаки — не пора ли менять, — после чего собрались уходить.

Выходили в обратном порядке: сперва второй «крот», затем я, затем Питер. Джон Райан дожидался меня снаружи и, увидев мой заляпанный грязью костюм, весело хлопнул меня по спине:

— Добро пожаловать в наш хреновый мир!

Обратного рейса вагонетки не было, я отправился к выходу пешком.

— Если увидишь вагонетку с отработанной породой — сразу в сторону и цепляйся за трубы! — напутствовал меня Райан.

Стоило немного отойти, и грохот бура сделался едва слышным. Пройденный участок тоннеля был безлюден и тих. Он простирался далеко, насколько хватало глаз, но не составлял и 2 процентов проектной длины. Впервые за время подземной экскурсии я ощутил этот город под городом, который многие инженеры называют восьмым чудом света.

Вдали замерцал свет. Я подумал, что это вагонетка, и, вспомнив наставления Райана, прижался к стене, уцепившись за трубу. Но это был вышедший мне навстречу крот.

Я благополучно выбрался наверх и зашел в барак переодеться. Рядом со мной облачался в снаряжение худощавый юноша. Каску он сдвинул набок, будто шляпу. По сходству с Джимми Райаном я узнал его младшего сына, Грегори.

— Я начинал в 2000-м, на строительстве третьего тоннеля в Квинсе, — сказал он. — Мы не какие-нибудь обычные «кроты» — мы «кроты миллениума».

Ему было всего двадцать лет, и в испачканной белой рубашке и свободно болтающемся плаще он выглядел совсем мальчишкой. Повесив в шкафчик кепку «Янкиз», парень аккуратно завернул в пластиковый пакет сэндвич с телячьей котлетой, предназначенный на ужин.

— Обед внизу экономит время, — пояснил он.

Рядом с нами переодевался еще один «крот». Это был ветеран, на левой руке у него недоставало указательного пальца — раздавило балкой.

— Конечно, порой бывает страшновато, — признался Грег, доставая из-под каски пачку ментоловых сигарет; закурил и продолжил, не вынимая сигареты изо рта: — Отец не советует думать о плохом — дескать, только хуже будет.

С этими словами Грег двинулся к выходу, по направлению к клети, из которой уже выходил его брат Джон, по уши перемазанный грязью. Джон ступил на землю, щурясь от яркого света, и похлопал младшего по плечу:

— Жду тебя после работы, да?

Грег молча кивнул и начал спуск в темноту.

Сентябрь 2003

Старик и оружие Секреты легендарного налетчика

Накануне своего семидесятидевятилетия Форрест Такер вышел на работу в последний раз. Выглядел он все еще великолепно — ярко-голубые глаза, густые седые волосы. Однако старческие недуги, в том числе высокое давление и язва, уже давали о себе знать.

Ему уже делали операцию на сосудах, и жена умоляла остепениться и спокойно жить в их коттедже на Помпано-Бич (Флорида) возле поля для гольфа, который они давно уже присмотрели себе на старость. Поблизости имелся и ресторанчик, где они с другими пенсионерами будут по субботам есть свиные ребрышки и танцевать — вечер обходится всего в пятнадцать с половиной долларов на человека. Рядом озеро, и пусть себе Такер выходит утречком на бережок и играет на своем саксофоне.

Однако весенним днем 1999 года, когда его соседи занимались внуками или играли в гольф, Такер направился в Республиканский банк города Джупитер, находившийся в пятидесяти милях от его родного городка. Гордившийся своей импозантной внешностью, он разоделся во все белое: отутюженные белые брюки, белая спортивная рубашка, белые замшевые ботинки и яркобелый «аскотский» галстук с широкими концами.

Остановившись перед банкоматом, Такер подтянул галстук вверх, закрыв им нижнюю часть лица, как бандиты в вестернах закрывают лицо платком, затем сунул руку в матерчатую сумку, вытащил старый армейский кольт 45-го калибра и ворвался в банк. Подошел к первому же кассиру и приказал:

— Выкладывай деньги! Все до последнего!

Такер помахал пистолетом, чтобы все видели оружие. Кассир положил перед ним несколько пачек двадцаток и пятерок, Такер внимательно их проверил, не прячется ли внутри баллончик с метящей краской. Глянув на часы, он обернулся к следующему кассиру:

— И ты тоже. Пошевеливайся!

Прихватив плотно набитые пакеты — там было более пяти тысяч долларов, — Такер направился к двери. У выхода он обернулся и вежливо поблагодарил обоих кассиров:

— Большое спасибо.

Он поехал на ближайшую парковку, где его дожидалась «надежная» машина, красный «грандам», который, как он полагал, не наведет на его след.

«Горячую» краденую машину грабитель тщательно протер, уничтожая отпечатки, и перенес свое имущество в «грандам»: «магнум-357», 30-миллиметровый карабин с укороченным дулом, две черные нейлоновые шапки-маски, кобуру, газовый баллончик, наручники, два рулона черной изоленты и рыбацкую шапку. Не забыл он и пузырек с сердечным лекарством, который ему полагалось всегда держать под рукой. Никого поблизости не было, и Такер отправился домой в уверенности, что и на этот раз ему удалось благополучно ускользнуть.

Он сделал еще одну короткую остановку, пересчитал деньги, а затем поехал дальше. Уже неподалеку от гольф-клуба (аккуратно сложенные банкноты лежали в пакетах рядом с ним) Такер заметил, что на хвосте у него висит какой-то автомобиль без опознавательных знаков полиции или другой спецслужбы. Он свернул на ближайшем повороте, но машина следовала за ним. Затем подтянулся и полицейский автомобиль.

Такер втопил газ и попытался удрать, сворачивая то влево, то вправо. Он проехал мимо баптистской церкви Северного Помпано, мимо погребальной конторы Краера, мимо ряда розовых одноэтажных домов — возле каждого приткнулась быстроходная моторка — и уперся в тупик. Поспешно развернулся, но полицейский автомобиль успел преградить ему путь. Один из сидевших в автомобиле офицеров, капитан Джеймс Чин, потянулся за оружием. Между полицейским автомобилем и деревянным забором оставался небольшой зазор, и Такер, всем телом подавшись вперед, послал свой «грандам» прямо в эту щель.

Чин прослужил в полиции без малого двадцать лет, но никогда подобного не видывал: на лице седовласого старца, который несся прямиком на него, сияла улыбка, словно тот наслаждался опасностью. Автомобиль вылетел за ограду, потерял управление и врезался в пальму. Подушки безопасности сработали и прижали Такера к сиденью.

Полицейские с трудом оправились от изумления. Им в руки попался почти восьмидесятилетний грабитель банков, выглядевший так, словно «только что вышел из парикмахерской» (так отозвался о нем Чин), и притом выяснилось, что это один из самых известных преступников XX века. Карьера его растянулась на шесть с лишним десятилетий. Он славился своим умением выбраться из любой тюрьмы.

Недавно я отправился на свидание с Такером в Форт-Ворте, штат Техас. Он признал себя виновным в одном случае ограбления и получил тринадцать лет. Время он проводит преимущественно в тюремной больнице. Старое кирпичное здание больницы под красной черепичной крышей расположено на холме в стороне от шоссе и окружено колючей проволокой.

Мне заранее выдали «Памятку посетителя»: никакого оружия, боеприпасов или металлорежущих инструментов на территорию не проносить. Меня провели через ряд помещений — как на подводной лодке, сначала за нами закрывалась дверь, и лишь потом впереди открывалась другая, — и я попал в пустую комнату для свиданий.

Вскоре охранник привез заключенного в кресле-каталке. Такер был одет в коричневые тюремные штаны и зеленую куртку с поднятым воротником. Ехал он, подавшись вперед, искривившись всем телом, как будто протискивался сквозь узкое отверстие и замер в таком положении. Но при виде меня он поднялся с кресла и вежливо представился:

— Форрест Такер. Приятно познакомиться.

Он говорил негромко, с южным акцентом. Подав мне руку, заключенный с помощью охранника перешел к деревянному столу, подождал, пока я сяду, после этого сел сам.

— Жаль, что довелось встретиться в этом месте, — сказал он.

Такого любезного преступника еще поискать, предупреждал меня капитан Чин. «Так и передайте ему от меня», — попросил он. Даже один из присяжных, вынесших ему обвинительный приговор, признал: «Стиль у старика имеется, этого у него не отнимешь».

— Так что вы хотели узнать? — продолжал Такер. — Я провел в тюрьме всю свою жизнь, кроме тех моментов, когда мне удавалось сбегать. Родился я в 1920-м и в пятнадцать лет уже сидел. Сейчас мне восемьдесят один, и я снова в тюрьме. Но я совершил восемнадцать удачных побегов и двенадцать неудачных, а еще разработал много планов, которые не удалось осуществить. Но о них, пожалуй, рассказывать не стоит.

Мы устроились в углу у окна с видом на тюремный двор. Трудно было представить, что вся жизнь моего собеседника состояла из побегов, что объявления с его фотографией и надписью «разыскивается» были когда-то расклеены по всей стране. Я смотрел на его узловатые пальцы, на толстые стекла очков…

— Я считаю побег удачным, если удалось выбраться за тюремную ограду, — сформулировал он, щурясь на свет. — Пусть меня тут же схватят, но все-таки я хоть несколько минут побыл на свободе.

Он показал мне шрамы на руках — следы от пуль при задержании.

— Парочка так и сидит во мне, — похвастался он. — Как-то раз в меня трое попали, в оба плеча из винтовок М16 и по ногам картечью.

Голос у него был слегка охрипший, я подумал, что у старика пересохло в горле, и предложил купить ему что-нибудь. Он подошел к автомату вместе со мной и внимательно осмотрел товар сквозь стекло. Выбрал «Доктор Пепер».

— Вроде вишни-соды, верно? — В голосе его звучало предвкушение.

Принимая напиток, он не без сожаления покосился на шоколадные батончики, и я спросил, хочет ли он чего-то еще.

— Если вас не затруднит, — отвечал он скромно. — «Маундз» было бы славно.

Перекусив, Такер возобновил повесть о «подлинных приключениях Форреста Такера», как он это называл. Рассказывал он несколько часов, а когда устал, предложил встретиться еще раз следующим утром. Так мы и беседовали несколько дней подряд — всякий раз в углу под окном. В какой-то момент Такер прерывал свой рассказ легким покашливанием, и тогда я предлагал купить ему напиток и шоколадку. Каждый раз Такер следовал за мной к автомату, а охранник издали присматривал за ним. Только в последний такой поход я заметил, как живо бегают глаза старика, отмечая все — стены, окна, охранника, забор, колючую проволоку. И тогда я сообразил, что Такер, мастер побегов, использовал наши встречи для рекогносцировки.

— В первый раз я сбежал в пятнадцать лет, — вспоминал Такер. — В пятнадцать лет проворства хоть отбавляй.

Весной 1936 года, во время Великой депрессии, мальчишку поймали в угнанном автомобиле в Стюарте, одном из городишек на берегах реки Сент-Люси штата Флорида. Полиции Такер сказал, что просто хотел позабавиться, но едва в тюрьме для несовершеннолетних с него сняли наручники, он задал стрекача. Несколько дней спустя шериф наткнулся на него в апельсиновой роще — паренек лакомился апельсинами.

— Побег номер один, — сказал Такер. — Не бог весть что, но идет в зачет.

Шериф вернул его в тюрьму. Однако, пока Такер находился в бегах, он времени зря не терял: раздобыл с полдюжины лезвий от ножовок и передал их через окошко сокамерникам, с которыми успел перезнакомиться.

В первую же ночь он перепилил прутья решетки и выбрался наружу, прихватив с собой двоих товарищей. Он хорошо знал окрестности — в детстве все время околачивался у реки — и теперь там же искал убежища.

Но через час полиция отыскала беглецов в реке: они прятались под водой, выставив на воздух только носы. Местная «Дейли ньюс» подробно описала их подвиги: «Трое подростков сбежали прошлой ночью из тюрьмы, получив от своего товарища ножовки, стамески и веревку».

— Побег номер два, — резюмировал Такер. — Довольно короткий.

Любитель дешевого чтива, Такер, как и другие легендарные бандиты, утверждает, что «легенда о Форресте Такере» идет с того дня, когда его несправедливо осудили за ничтожное преступление. Годами он отшлифовывал этот рассказ, уснащая его все более изощренными деталями, при этом представляя кражу все более мелкой.

Моррис Уолтон, друживший с Такером в детстве, говорит:

— Насколько я понимаю, он всю жизнь скитался по тюрьмам только оттого, что по глупости прокатился на чужом велосипеде, а потом решил выбраться на свободу. То, что он пошел по кривой дорожке, сделала система.

Все воспоминания Морриса о Такере подтверждают это: парень был неплохим, просто жизнь так неудачно сложилась. Его отец работал механиком и бросил семью, когда сыну едва исполнилось шесть лет. Мать подрабатывала в Майами то уборщицей, то посудомойкой, а Форреста отправила к бабушке, смотрительнице моста в Стюарте. Здесь он рос, строил лодчонки из подобранных на берегу обломков металла и дерева, самоучкой освоил саксофон и кларнет.

— Отца мне не требовалось, я сам воспитал себя, — говорит он.

Мальчишка скоро прославился своими способностями, но прославился он и приводами в полицию. Ему еще и шестнадцати не было, когда к списку обвинений прибавились «взлом» и «кража без отягчающих обстоятельств». Из подростковой тюрьмы он в очередной раз сбежал и добрался до Джорджии, но и там его отловили и приговорили на этот раз к каторжным работам.

Заключенного отвели к кузнецу, и тот заковал ему лодыжки длинной цепью. Теперь он был прикован к другим арестантам. Цепь натирала ноги и причиняла сильную боль.

— Первые три дня новичка не трогают, — рассказывал Такер. — Пусть хорошенько намозолит руки и втянется в работу. Но зато потом тебе в любой момент могут врезать кулаком или даже палкой. А будешь отлынивать от работы, заведут в сортир, свяжут руки за спиной, сунут в рот шланг и будут накачивать водой, пока не начнешь захлебываться.

В тот раз он отсидел полгода, но вскоре попался опять, и опять за угон автомобиля. На сей раз ему грозил срок в десять лет. «Общество отвергло его, — писал в апелляции адвокат Такера. — В семнадцать лет его заклеймили как рецидивиста, он постоянно привлекался к суду и получал очередной срок, но не получал совета или юридической помощи. Общество превратило Форреста Такера в разочарованного и озлобленного юношу».

Сам Такер выражается проще: «Жребий был брошен».

На фотографии после досрочного освобождения в возрасте двадцати четырех лет он красуется с короткой стрижкой, в белой футболке, из коротких рукавов торчат не по-мальчишески мускулистые руки. Глаза смотрят пристально и бесстрашно.

Люди, знавшие его в те годы, говорят, что он был необыкновенно привлекателен, девчонки так и льнули к нему. Но в нем копилась и злоба. «Ему во что бы то ни стало хотелось всем что-то доказать», — вспоминает один из его родственников.

Поначалу Такер нашел себе работу: играл на саксофоне в довольно крупном оркестре в Майами и, похоже, собирался стать вторым Гленном Миллером. Он даже женился. Однако музыкальная карьера не задалась, распался и брак. А вскоре Такер забросил саксофон и вместо него раздобыл пистолет.

Американский фольклор окружает бандита ореолом романтики: «плохой хороший человек», он изумляет публику дерзкими побегами, меткими выстрелами, с полувзгляда покоряет красавиц. В 1915 году, поймав поездного грабителя Фрэнка Райана, полицейский спросил его, какого черта он выбрал это ремесло. «Дурная компания и дешевое чтиво, — был ответ. — Мой кумир — Джесси Джеймс».

В пору Великой депрессии, на время которой пришлась молодость Такера, увлечение грабителями богачей, культ эдаких современных Робин Гудов, подпитываемые народным возмущением, достигли зенита: дефолты, банкротства банков и компаний разорили тогда очень многих.

В 1934 году поклонники Джона Диллинджера во множестве собирались на том самом месте, где агенты ФБР его подстрелили. Ему было посвящено с десяток голливудских фильмов, а в одном из них даже прозвучало: «Его жизнь — это красавицы, кровь! Это круто!»

Налет — мероприятие шумное, чем-то сродни театральному зрелищу. Тут требуется определенный тип личности — человек отважный, тщеславный и, что называется, безбашенный. Большинство грабителей прекрасно понимают: та самая публика, которая сегодня аплодирует их подвигам, завтра потребует изолировать их от общества или даже казнить. «Рано или поздно они до меня доберутся, — говаривал Притти Бой Флойд. — Рано или поздно меня нашпигуют свинцом, и я подохну. Этим все и закончится».

К тому времени, когда Такер «ступил на тропу войны», большинства знаменитых грабителей уже не было в живых, но парень принялся с энтузиазмом подражать их манерам: он носил костюмы в полосочку, черно-белые ботинки и красовался с оружием перед зеркалом.

22 сентября 1950 года он наконец отважился: замотал лицо платком и, размахивая пистолетом на манер Джесси Джеймса, ворвался в банк в Майами. Улов составил 1278 долларов. Три дня спустя он вернулся: теперь он решить завладеть сейфом. Его повязали поблизости от банка: Такер возился на обочине дороги, пытаясь вскрыть сейф с помощью паяльной лампы.

Казалось бы, на том его карьере и конец, все началось и закончилось быстрее, чем у знаменитых преступников, но, сидя в предварительном заключении, Такер решил, что он не создан для тюрьмы.

— Пусть мне дадут пять лет, десять, да хоть пожизненное, — твердил он. — Я — мастер побегов.

Он стал искать слабое место в охране тюрьмы и через несколько недель, практически накануне Рождества, обнаружил его. Он притворился больным, стонал и хватался за живот. Такера спешно доставили в больницу, и там ему удалили аппендикс. «Невелика потеря», — усмехается он.

Поправляясь после операции, Такер на досуге возился с кандалами, которыми был прикован к кровати. Он умел открывать замок практически любым подручным предметом — скрепкой для бумаги, куском проволоки, маникюрными ножницами и даже пружиной от часов, — так что, выбрав удачный момент, он сбросил с себя оковы и вышел из больничного блока.

Из больницы Такер прямиком направился в Калифорнию и провернул серию ограблений. В ту пору все было просто: помахать револьвером да крикнуть: «Я тут с вами не шутки шучу!» Парень носил яркие костюмы в клеточку и удирал с места преступления на таких же ярких автомобилях — шума много, много и веселья. Он даже разговаривал как персонаж из грошового фильма. «Замрите, девочки! — так воспроизвел на суде его слова один из свидетелей. — У меня пушка. Будьте умницами — и никто не пострадает».

Амбиции его росли, и в надежде увеличить добычу Такер стал подыскивать себе напарника.

— Со всякими там крысами и придурками я бы связываться не стал, — горделиво рассуждает он, уточняя: — Я принадлежу к старой школе.

В конце концов он нашел напарника — отбывшего срок вора по имени Ричард Белью. Ричард был высок и смазлив, с черными кудрявыми волосами. Этот тоже выбрал себе в качестве образца для подражания бандитов 1930-х годов и завел подружку — танцовщицу с псевдонимом Бланка Джет. Однако более всего Такера привлекало то, что Ричард всегда предоставлял считать бабки ему.

Они щелкали банки словно семечки. После одного из налетов свидетели запомнили, как аккуратно были развешаны на плечиках в автомобиле их костюмы, — налетчики весьма заботились о своем внешнем виде.

Два года только об этой парочке и писали в местных газетах. Они с легкостью затмили и президентские выборы, и процессы Маккарти. Журналисты описывали Такера и Белью как «вооруженных громил, насмерть запугивающих своих жертв», как «изощренных бандитов», «художников налета», которые уносятся, оставив на месте преступления «лишь полную растерянность да брошенный подменный автомобиль».

20 марта 1953 года, через два с небольшим года после побега Такера из больницы, агенты ФБР схватили его в тот момент, когда он извлекал свои «сбережения» из ячейки сейфа в Сан-Франциско. Затем агенты отправились в дом к Такеру. Там они обнаружили молодую блондинку, которая впервые услышала имя Форрест Такер. Она заявила, что вышла замуж за популярного сочинителя песен, что ее муж каждый день ездит в город на работу и они только что перебрались в эту квартиру из более маленькой ради сынишки, которому уже пять месяцев. Своего мужа Шерли знала как Ричарда Белью, но, когда ей предъявили фотографию давно разыскиваемого грабителя, она в отчаянии зарыдала.

— Не могу поверить, — повторяла она. — Он был таким хорошим человеком, так заботился о нас.

Шерли рассказала, что ее муж, возвращаясь вечером с работы, всегда играл с малышом. Сын и назван был в его честь — Рик Белью-младший.

— Что же теперь будет с нашим крошкой? — спрашивала она. — Какое имя он будет носить?

— Если хотите, я вам расскажу про Алькатрас, — предложил мне во время одной из наших бесед Такер.

Он сидел, прислонив свои ходунки к ноге, и, аккуратно расстелив перед собой салфетку, угощался гамбургером и прихлебывал «Доктор Пепер».

— За всю историю Алькатраса там побывало всего полторы тысячи семьдесят шесть заключенных. Мой номер был тысяча сорок семь.

Алькатрас — «Скала» — прежде был военной тюрьмой, но в 1934 году был переоборудован под тюрьму для самых опасных преступников, в том числе Джорджа Келли (он же «Пулемет Келли»), Роберта Струда («Птичий человек из Алькатраса»), Микки Коэна и других. По меньшей мере половина из них ранее совершала побег или пыталась сбежать из других мест заключения, однако считалось, что эта тюрьма, окруженная водами Сан-Франциско-Бей с опаснейшими течениями, гарантирована от побегов. Аль Капоне, прибывший сюда в 1934 году одним из первых, как рассказывают, говорил надзирателям: «Похоже, Алькатрас меня добьет».

Такера доставили на «Скалу» 3 сентября 1953 года. Ему исполнилось тридцать три года, и он получил тридцатилетний срок. На тюремной фотографии он в куртке с галстуком, темные волосы аккуратно уложены, и, несмотря на небритость, кажется красавчиком.

Однако через несколько минут после того, как был сделан снимок, «красавчика» догола раздели, заглянули ему глубоко в уши, нос, рот и анальное отверстие, проверяя, не прихватил ли он с собой контрабанду.

Затем его переодели в синюю хлопчатобумажную робу с тюремным номером, выдали брюки, кепку, что-то вроде бушлата, а также халат, три пары носков, два носовых платка, пару обуви и дождевик. Камера его была настолько узкой, что, стоя посредине, он мог одновременно коснуться руками обеих стен.

— А уж холодно там было так, что приходилось спать в бушлате и головном уборе, — вспоминает Такер.

В ту первую ночь он не мог заснуть, все думал о жене и сыне. Вспоминал, как познакомился с Шерли; как они провели отпуск на озере Тахо, катались на лыжах, а потом в сентябре 1951 года поженились. Она пела в хоре, а он готов был слушать ее часами. Потом родился мальчик.

— Мы любили друг друга. — В этом старик уверен до сих пор. — Но не мог же я признаться ей, чем на самом деле занимаюсь.

Несколько недель спустя надзиратель проводил Такера в небольшую комнату с узким окном для переговоров. Сквозь это отверстие он увидел по другую сторону барьера свою жену. Оба они взяли в руки телефонные трубки.

— Говорить было очень трудно, практически невозможно, — вспоминает он. — Мы только глядели друг на друга через толстое стекло. Она сказала мне, что должна как-то устроить свою жизнь. Я ответил: «Все правильно, ты должна позаботиться о себе и о сыне. Я никогда больше не побеспокою тебя, не дам о себе знать, как бы мне этого ни хотелось. Забуду твой номер телефона».

Через несколько месяцев он получил извещение о расторжении брака.

У Такера уже имелся немалый опыт побегов и даже некоторые, выработанные им самим, законы, в том числе: «Чем крепче охрана, тем причудливее должен быть способ».

Вместе с сокамерником по имени Тедди Грин, таким же любителем пограбить банки, они начали обдумывать способ побега. Тедди тоже был большим специалистом в этом деле: однажды ускользнул от полицейских, переодевшись священником, а из тюрьмы как-то удрал в корзине с грязным бельем.

К этой парочке присоединился третий. Прежде всего им необходимы были кое-какие инструменты. Чтобы пронести их в камеру через металлоискатель, прибегли к остроумной уловке: подбросили в одежду другим заключенным металлические опилки. Детекторы как с ума посходили, и охранники решили, что аппаратура неисправна.

В камере они прятали инструменты в унитаз, проделывая в нем дыру, а затем покрывая его замазкой. По ночам они копали тоннель, рассчитывая через него удрать. Однако кто-то из заключенных посоветовал охранникам проверить в камерах туалеты, и начался обыск. Итоги его были подведены в рапорте:

При обыске туалетов в унитазах обнаружились: паяльная лампа, перекладина-распорка, пара резаков, скобы, отвертка, несколько кусков проволоки, а кроме того, карборунд.

После этого заговорщикам присвоили статус «высочайшая опасность побега» и посадили в карцер, который у заключенных назывался «дырой».

— Меня привели туда голым и босым, — рассказывает Такер. — Стальной пол был такой холодный, что прямо-таки обжигал ноги. Чтобы не окоченеть, нужно было ходить не останавливаясь.

Однажды вечером через окно донеслось странно знакомое пение. Разглядеть Такер никого не мог, но потом сообразил, что звуки доносятся снизу: дети надзирателей поют рождественские гимны.

— Впервые за много лет я услышал детские голоса, — сказал он. — Это было двадцать четвертое декабря, канун праздника.

Вскоре Такер придумал очередную уловку: он принялся изучать свод законов и забрасывать суд жалобами и апелляциями. Об одном его «послании» прокурор отозвался в суде весьма пренебрежительно: «полная чепуха».

Тем не менее Такер добился-таки повторного рассмотрения дела, и в ноябре 1956-го его перевели в окружную тюрьму. Здесь (так он рассказывает, и это согласуется с судебным отчетом) накануне слушания Такер пожаловался на острую боль в области почек. Его отвезли в больницу и к каждой двери приставили по охраннику. Но Такер ухитрился украсть карандаш, сломал его и проткнул им себе щиколотку. Увидев на ноге заключенного рану, охранники сняли с него кандалы и оставили только в наручниках. Когда его везли на рентген, Такер вскочил с каталки, сбил с ног двух охранников и выбежал в открытую дверь. Несколько часов он наслаждался свободой и свежим воздухом. Его и схватили посреди кукурузного поля — в больничном халате и наручниках.

Этот кратковременный побег, за который Такер был снова осужден и получил дополнительный срок, укрепил его репутацию. Но главный свой «подвиг» он совершил спустя почти четверть века, после очередного ареста за вооруженное ограбление.

Летом 1979 года Такер находился в Сан-Квентине в корпусе строжайшего режима, который выдавался в океан и со всех сторон был окружен водой. Здесь было деревообрабатывающее производство, и Такер приступил к делу. У него было два сообщника, Джон Уоллер и Уильям Мак-Гирк. Из обрезков дерева и листов фанеры они незаметно вырезали какие-то непонятные детали и прятали их под брезентом. Из электромастерской они стащили два двухметровых шеста и несколько корзин, из мебельной — пылезащитные чехлы, краску и клейкую ленту. Все это они сложили в коробки с надписью «канцтовары».

Подготовка заняла несколько месяцев. 9 августа Такер и оба его сообщника во время прогулки во дворе обменялись знаками: все готово. Уоллер и Мак-Гирк встали на стреме, а Такер возился на лесопилке: складывал из заготовок четырехметровый катер.

— Стук молотка услышали бы, поэтому я скреплял детали только скотчем и винтами, — вспоминает Такер.

Краски хватило только на один борт, как раз на тот, которым катер будет обращен к сторожевым вышкам. Товарищи торопили Такера, но он тем не менее старательно вывел на борту название: «Трам-пам-пам». Уоллер, которому шестидесятилетний Такер казался стариком, позднее говорил репортеру лос-анджелесского «Таймс»:

— Лодка получилась просто красавица!

Заключенные надели бескозырки и свитера. Одежду Такер заранее покрасил в ярко-оранжевый цвет и намалевал на ней логотип яхт-клуба «Марин» — яхты этого клуба нередко проплывали мимо окон тюрьмы.

И вот уже катер спущен на воду. Ветер дул со скоростью более двадцати узлов, и лодчонка заплясала на огромных волнах.

— Ни капли не просочилось внутрь, — похвалялся Уоллер. — Если б не эти проклятые волны, мы бы хоть до Австралии догребли.

Но едва они вышли из охраняемой акватории Сан-Квентина, как перевернулись. Со сторожевой вышки видели, как три человека, цепляясь за опрокинувшуюся лодку, гребут к берегу. Их окликнули и предложили помочь, но «яхтсмены» ответили, что справятся сами. Для пущей убедительности Мак-Гирк приподнял руку и крикнул:

— Потеряли пару весел, но мой Timex знай себе тикает.

Охранник, не подозревавший о побеге, только рассмеялся.

Когда побег обнаружили, поиски беглецов развернули по всей Калифорнии. А тем временем из Техаса и Оклахомы пришли сообщения о серии налетов. Преступники действовали по единой схеме: входили в магазин или банк и, размахивая оружием, требовали денег, после чего отбывали в угнанном автомобиле.

Свидетели показали, что все трое были немолоды, у одного даже заметили слуховой аппарат в ухе. Их стали сравнивать с персонажами фильма «Уйти красиво» и окрестили «бандой стариков».

— Да, в то время я был классным грабителем, — хвастался Такер.

В разговоре со мной он благоразумно избегал признаваться в каких-либо конкретных делах («Кто его знает, — говорил он, — может, срок давности еще не истек») и никогда не называл имена подельников («Кое-кто из них еще жив»), но утверждал, что по-настоящему овладел искусством налетчика лишь тогда, к шестидесяти годам.

Однажды за разговором Такер вдруг подался ко мне и неожиданно принялся обучать меня своему ремеслу.

— Прежде всего нужно выбрать местечко поблизости от шоссе, — начал он, азартно поблескивая глазами из-под очков, как будто так и видел это местечко. — Затем изучить все хорошенько. С кондачка такие дела не делаются, ты должен знать этот банк, как свой дом родной.

В старые времена грабители вели себя, как ковбои, — продолжал он. — Врывались в банк, стреляли в воздух, «на пол!» и все такое. Но я считаю, насилие — первый признак дилетанта.

Лучшие налетчики, в глазах Такера, — артисты, умеющие подчинять людей одной лишь силой личности. Многие даже прибегали к гриму, репетировали, чтобы войти в роли.

— Ограбление — это искусство, и нужно все делать по правилам, — утверждает Такер.

И если в молодости он и сам любил пошуметь, то с возрастом усвоил более сдержанную, — как он это называет, более «естественную» манеру.

— Теперь инструменты, — продолжал он. — Лучше всего использовать бесцветный лак для ногтей, намазать им кончики пальцев (можно, конечно, и перчатки надеть, но в жару они привлекают внимание), еще понадобится стеклорез, кобура, мешок (побольше, чтоб бабки влезли) и, естественно, пистолет — 38-й калибр, или полуавтомат, или что сумеешь раздобыть.

Пистолет Такер называл «всего лишь бутафорией», но без «реквизита» не поставишь «спектакль».

Но был и самый главный фокус, который, собственно, обеспечивал успех «банде стариков» (лично он предпочитает именовать это «фирменным знаком Такера»): тот слуховой аппарат, который упоминали свидетели, на самом деле был сканером, с помощью которого Такер прослушивал все переговоры на полицейской волне: если бы в участок поступил сигнал тревоги, он бы сразу об этом узнал.

Разволновавшись, старый грабитель вытянул из кармана платок и утер пот.

— Значит, машина ждет поблизости, радио настроено на полицейскую волну, на руках перчатки или там лак — заходишь. Идешь прямо к главному кассиру и говоришь: «Сядьте». Пистолетом не размахиваешь, только чуть высунь его из кобуры напоказ. Очень спокойно предупреждаешь, что это ограбление и всем будет лучше, если обойдется без шума. Из банка выходи спокойно, не беги: бегущий человек всегда привлекает внимание. Иди к своей машине, садись и поезжай туда, где тебя ждет подменная. Сел в нее — и все, ты ушел. — Он закончил и, с явным удовлетворением поглядев на меня, подытожил: — Целая инструкция по ограблению банков. — Потом уточнил: — Вообще-то ремеслу по инструкции не научишься. Только на деле.

Налеты «банды стариков» расследовал сорокалетний сержант полиции Джон Хант, служивший в Остине, штат Техас.

— За все годы работы я не встречал такой профессиональной и успешной банды, — рассказывал мне Хант, который вышел на пенсию после тридцати лет службы. — У них было побольше опыта в ограблении банков, чем у нас — в ловле налетчиков.

Каким Хант был в ту пору? Животик уже слегка наметился, усы свисают, в зубах постоянно сигарета. Он прикуривал одну от другой, целыми днями ломая голову, как изловить грабителей. Новые технологии безопасности сделались настолько изощренными, что ограбления банков отошли в прошлое, разве что какие-то опустившиеся наркоманы решались предпринять налет, да и то их ловили с первой же тысячей долларов. Но «банда стариков» действовала по старинке и вопреки своему возрасту.

— Каждое утро они поднимались и отправлялись на работу, — рассказывает Хант. — Эти ребята трудились не покладая рук и учились на собственных ошибках.

За год «банда стариков» провернула по меньшей мере шестьдесят ограблений в Оклахоме и Техасе, из них двадцать лишь в регионе Даллас-Форт-Ворт. Подозревали причастность этой же группы к налетам в Нью-Мехико, Аризоне и Луизиане. «Пенсионеры наносят очередной удар!» — вопили газетные заголовки. Более умеренные гласили: «Бандиты солидного возраста задали детективам задачку».

В декабре 1980-го Хант и еще сорок полицейских из трех штатов собрались на встречу в Далласе, чтобы придумать наконец какие-то меры борьбы против «старичья».

— Вы только подумайте, скольким людям они нанесли душевные травмы, тыча им пистолетом в лицо, — сказал мне бывший агент ФБР.

Очевидно, Такер был неспособен остановиться, сколько бы денег ни награбил. Полный подсчет так и не был произведен, но предполагается, что, сменив за свою «карьеру» немало псевдонимов — Роберт Так Макдугал, Боб Стоун, Рассел Джонс, Ральф Пруитт, Форрест Браун, Джей Си Такер, Рики, — Такер награбил несколько миллионов долларов и угнал целый парк спортивных автомобилей.

Весной 1983 года он отважился на самое дерзкое свое предприятие: средь бела дня ограбить бдительно охраняемый банк в Массачусетсе. Это и впрямь должно было стать настоящим представлением: Такер с напарниками решили выдать себя за инкассаторов. «Это будет настоящий шедевр», — обещал им Такер.

7 марта, за несколько секунд до приезда бронированного автомобиля, грабители надели усы, загримировались. Такер решил обойтись без парика — недавно он попал в нем под дождь, и тот «сел».

Кассир нажал кнопку и впустил «инкассаторов» в хранилище. Они уже входили во внутреннее помещение, но тут, согласно полицейскому рапорту, менеджер заметил, что «темные усы одного мужчины и седые усы другого были ненастоящими». В тот же миг один из «инкассаторов» похлопал себя по кобуре и заявил: «Это налет».

Менеджера и кассиров заперли в хранилище, и банде досталось четыреста тридцать тысяч долларов. Но после «шедевра» кассиры по фотографиям опознали в руководителе «банды стариков» того самого человека, кто тремя годами ранее покинул Сан-Квентин на самодельной лодочке.

По следу Такера шло ФБР, местная и окружная полиция. Он залег на дно во Флориде и ежедневно узнавал новости от своего давнего приятеля по Алькатрасу, Тедди Грина. Как-то в июне Такер заехал к Грину в гараж и остался сидеть в машине, поджидая друга.

— Я смотрел, как он приближается к машине, и еще подумал: костюмчик-то ничего себе! — вспоминает Такер.

И тут какой-то человек подскочил к его автомобилю и закричал:

— ФБР! Ни с места! Вы арестованы!

Агенты были повсюду, выскакивали из других автомобилей, из-за кустов. Такер был уверен, что Грин его «слил».

Теперь Такер уверяет, что он тогда был безоружен, — и действительно, оружие найти не удалось, — но несколько агентов засвидетельствовали, что видели у него в руках пистолет.

— У него пушка! — крикнул один из них и нырнул на пол.

В гараже загремели выстрелы, пули разбили лобовое стекло и радиатор машины. Такер, раненный в обе руки и в ногу, пригнувшись, спрятался за приборной доской и нажал на газ. Ему удалось вырваться из гаража и доехать до шоссе. Там он выкарабкался из машины и, весь в крови, побрел по дороге. К нему подъехала женщина с двумя детьми.

— Мы приближались, и я видела, как из него хлещет кровь. Он весь был залит кровью, — вспоминала потом эта женщина. — Я еще подумала: «Бедняга попал в аварию».

Эта случайная свидетельница предложила подвезти «жертву аварии», и Такер с готовностью забрался на пассажирское сиденье. Только тут в зеркале заднего вида женщина увидела выскочившего из гаража агента с винтовкой, а ее шестилетний сын, быстро сориентировавшись, завопил: «Преступление!» Такер перехватил руль и рявкнул: «У меня пистолет — гони!» Ребенок захныкал. С километр они мчались, уходя от погони, пока не уперлись в тупик. Такер пробормотал «Ладно», и по его знаку женщина с детьми выбрались из машины. Вслед за ними вылез сам Такер — и отключился.

Журналист из «Геральд» (Майами) подытожил подвиги многолетнего предводителя «банды стариков» таким образом:

Такер превратился в легенду. Разбитый катер «Трам-пам-пам» передали яхт-клубу «Марин», затем выставили в тюремном музее. А тем временем ФБР наведалось в поселок состоятельных пенсионеров в Лодерхилле, штат Флорида, — выяснилось, что именно там постоянно жил Такер.

Дверь открыла элегантная дама лет пятидесяти с небольшим. Ее спросили, где находится Форрест Такер. Такого она не знала, она была замужем за Бобом Кэллэхеном, преуспевающим брокером, с которым познакомилась вскоре после смерти первого мужа. Услышав от агентов, что на самом деле Боб Кэллэхен — это Форрест Такер, бежавший четырьмя годами ранее из тюрьмы, «миссис Кэллэхен» разрыдалась.

— Я сказала им, что не верю ни единому их слову, — вспоминала она. — Но они уже схватили его. Всадили в него три пули.

Эта женщина познакомилась с Такером в частном клубе «Дельфин и кит» на бульваре Окленд-парк. Никогда еще ей не встречался столь внимательный, галантный кавалер.

— Он подошел, пригласил меня на танец — и таким образом все и произошло, — рассказывала она мне без малого четверть века спустя.

Жена Такера рассказала, как поехала на свидание в тюрьму («все еще как в тумане»), не зная, что говорить, что делать. Увидела мужа на больничной койке, бледного, израненного, и с новой силой ощутила любовь к этому человеку, которого она, в сущности, не знала, который, как ей только что сказали, с шестнадцати лет был закоренелым преступником. Такер просил у нее прощения, а ей, как она мне сказала, «хотелось одного — обнять его, держать и не отпускать».

Дожидаясь суда в Майами, Такер предпринял еще одну попытку бежать, однако после того как жена, к возмущению всех своих близких и друзей, пообещала дождаться его, если он постарается исправиться, Такер решил честно отсидеть свой срок и выйти на свободу законным путем.

— Я обещал ей, что буду разрабатывать варианты побегов только для собственного развлечения, — поясняет он, добавляя: — Другой такой, как она, нет. Одна на миллион!

Такер с новым прозвищем Капитан вернулся в Сан-Квентин, и тут впервые его прежде несокрушимое здоровье стало сдавать. В 1986 году ему в четвертый раз сделали шунтирование. У дверей палаты интенсивной терапии стояла охрана, однако Такер и не думал о побеге, теперь он пытался выйти на свободу, используя несовершенство законодательства. Еще в Алькатрасе он подал апелляцию в Верховный суд: в ней Такер напоминал, что при вынесении приговора судья не имеет права опираться на прежние судебные решения, поскольку тогда у подсудимого не имелось достаточно опытного адвоката.

Теперь, чувствуя, что здоровье сдает, Такер вновь забросал все инстанции потоком жалоб и апелляций и добился-таки существенного, более чем вдвое, сокращения срока. «Благодарю Вас, — писал он судье, который смягчил его приговор. — Вы предоставили мне первый в жизни шанс, и я его не упущу».

Теперь всю свою энергию Такер направил на то, что должно было в его глазах оправдать и увенчать его преступную карьеру: он хотел, чтобы о нем сняли фильм. Он видел немало фильмов, сюжеты которых отчасти были сходны с его судьбой: «Беглец из банды», «Побег из Алькатраса», «Бонни и Клайд», и непременно хотел, чтобы его биография, подлинная и неприкрашенная, осталась в памяти сограждан. И он принялся писать историю своей жизни, отмахивая по пять страниц в день.

— Ни один человек не может поведать о внутренней жизни на Скале и о том, как там все происходило на самом деле, если он сам не сидел там, — писал Такер.

Двести шестьдесят одну страницу заняла отдельная повесть: «Алькатрас: невымышленная история». Одновременно Такер работал и над более амбициозным проектом, который назвал так: «Вскрыть консервную банку». Здесь он ностальгически сравнивал себя с героями прошлого: он-де принадлежал «к интеллектуальному и не прибегающему к насилию типу преступников вроде Уилли Саттона», был героическим одиночкой, выступавшим против всемогущей системы государственного подавления. «Страстное стремление к свободе, побегу превратилось для меня в своего рода игру», — писал он о самом себе. «Это единственный способ сохранить здравый рассудок, когда на тебя всю жизнь охотятся. Арест и тюрьма становятся очередным этапом игры, в котором нужно перехитрить власти».

В 1993 году, в возрасте семидесяти трех лет Такер вышел на свободу и поселился в Помпано-Бич, в доме, который купила его жена. Он редактировал свою рукопись, оборудовал себе музыкальную комнату и давал желающим уроки игры на саксофоне и кларнете за двадцать пять долларов в час.

— У нас была дивная жизнь, — говорит его жена, а Такер подтверждает:

— Мы ходили на танцы. Она умела со вкусом одеваться, и мне нравилось, что на нее смотрят.

Такер сочинял музыку и посвящал ее жене.

— У него была масса разнообразных талантов, и они столько лет пропадали зря, — говорит его жена.

Время от времени Такер выступал в местных джазовых клубах.

— Я начал привыкать к свободе, — говорит он.

Но его рукопись не привлекла внимания, на которое он так рассчитывал.

— Я позвонил секретарше Клинта Иствуда, — рассказывал Такер, — но она сказала: «Если у вас нет агента, он это читать не станет».

Такер почувствовал, что жизнь устроила ему очередную ловушку: он стал стар, превратился в заурядного пенсионера и никому не интересен.

И вот тогда-то семидесятидевятилетний старик намазал кончики пальцев лаком для ногтей, замотал лицо белым «аскотским» галстуком и ворвался в Республиканский банк.

— Это он не ради денег, — говорит жена Такера. — У нас все было — новый автомобиль, выплаченный кредит за дом. Ему ничего не было нужно.

— Он мечтал стать легендой, как Бонни и Клайд, — рассуждает капитан Чин, арестовавший Такера после четвертого (как считают) ограбления в районе Флориды.

Судебный психолог, беседовавший с Такером, отмечает:

— Я имел дело со многими индивидуумами, одержимыми манией величия, которым непременно хотелось оставить след в истории, но мне ни разу не доводилось видеть человека, который хотел бы прославиться в роли грабителя банка.

Такера поместили под строгое наблюдение — опасались, что даже в таком возрасте он каким-то образом ухитрится сбежать. Под залог его выпустить отказались, хотя адвокат и уверял, что здоровье его клиента расшатано.

— Имея дело с обычным человеком, я бы не опасался, что семидесятидевятилетний старик может скрыться или представляет опасность для общества, — заявил магистрат, — однако мистер Такер чересчур уж проворен.

20 октября, незадолго до назначенной даты слушания дела, Такер в присутствии своей жены признал себя виновным. Ему дали тринадцать лет.

Перечитывая составленный тюремным департаментом отчет — подробнейшее описание дерзких ограблений и еще более дерзких побегов, я наткнулся на информацию иного рода:

— Я думал, что он погиб в аварии, — сказал о своем отце Рик Белью, когда я разыскал его и позвонил в Неваду, где он работал в типографии. — Мама придумала это, оберегая меня.

Правду Рик узнал только в двадцать с чем-то лет, когда Такер ждал досрочного освобождения.

— Мама боялась, что он подойдет ко мне на улице, напугает до смерти, — после ареста отца рассказывал Рик.

У них конфисковали все имущество, купленное на награбленные деньги. Шерли с Риком перебралась к своим родителям и пошла работать на завод, чтобы содержать сына.

— Он оставил нас ни с чем, — говорит Рик. — Разрушил нашу жизнь.

Прочитав в газетах об очередном аресте отца, Рик впервые написал ему.

— Я хотел понять, зачем он это делал, — поясняет он. Отец не смог дать Рику сколько-нибудь удовлетворительного объяснения, но все же между ними завязалась переписка, и в одном из писем Такер открыл сыну тайну: у Рика имелась единокровная сестра, старше его, по имени Гейл Такер. Гейл жила во Флориде и работала медсестрой.

Рик рассказывал:

— Я позвонил ей и сказал: «Лучше выслушай меня сидя. Я — твой брат». Она вскрикнула: «Господи помилуй!»

Они встретились и долго всматривались в лица друг друга, ища сходства, ища черты их общего, им обоим почти неизвестного отца.

— Я не сержусь на него, — сказала мне дочь Такера. — Я не испытываю к нему вообще никаких чувств.

Как-то раз Рик прочел мне отрывок из отцовского письма:

«Мне жаль, что все так обернулось… Я не ходил с тобой на рыбалку или на бейсбол, не видел, как ты рос… Я не прошу у тебя прощения, ибо потеря твоя слишком велика, чтобы простить, но хочу, чтобы ты знал: я желаю тебе счастья. Твой папа Форрест».

Рик сомневался, хватит ли у него духа продолжать переписку. Он мог бы простить зло, которое отец причинил ему самому, но не то, которое Такер сделал его матери.

— Он разрушил ее жизнь, — повторял Рики. — Она так и не вышла во второй раз замуж. Мне она все пела песенку: «Я и моя тень» — печальная такая песенка про одиночество. А потом она заболела раком, и, когда врач сказал, что ей осталось недолго, я заплакал, а мама снова запела эту песенку. Вот и вся ее жизнь.

Третьей жене Такера — я навестил ее весной в Помпано-Бич — тоже нелегко примириться с тем, что «ее жизнь разрушена». Маленькая, хрупкая женщина, семидесяти с лишним лет, она прошла уже через несколько серьезных операций, и одинокая жизнь в большом доме дается ей нелегко.

— Теперь, когда Форреста тут нет, некому починить, если что-то сломается, — говорит она и беспомощно оглядывает комнату, где ее муж возился с музыкальными инструментами.

И, словно спеша укрыться от настоящего в прошлом, показывает мне фотографию, сделанную вскоре после ее знакомства с Такером. Симпатичная на вид парочка, стоят близко-близко, держась за руки. На Такере красная рубашка с галстуком, волосы аккуратно зачесаны.

— Боже, какой же он был красавец, — вздыхает она.

Она задумчиво вертит в руках фотографию.

— Столько лет я ждала его, — говорит старая женщина, провожая меня к двери и смахивая с глаз слезы. — Ждала и думала: остаток жизни мы проведем вместе. Что же мне теперь делать?

На последней нашей встрече в тюрьме Такер показался мне совсем хрупким, больным. Лицо как-то обвисло, руки дрожали. В заключении он перенес уже несколько ударов, и кардиолог предупредил: тромб в любой момент может перекрыть доступ кислорода в мозг. Дочь Такера так прямо и сказала мне:

— Он умрет в тюрьме.

— Все меня держат за умника, — говорил мне Такер, — но по жизни я не так уж умен, иначе не стал бы проделывать такие штуки.

В самом деле, чего он добился? Привлек к себе ненадолго внимание, но улеглась суета, вызванная арестом «преступника из прошлого», и про него все забыли.

— Умру — никто и не вспомнит. — Голос Такера понижается почти до шепота. — Лучше бы нашел себе нормальную профессию, например занялся бы всерьез музыкой. Как жаль, что я не работал, не содержал семью. И о многом другом можно было бы пожалеть, но что теперь толку. Лежишь ночью на койке и думаешь: что упустил в жизни, кем стал, а кем мог бы стать. Сплошные разочарования.

Жена сообщила Такеру, что собирается продать коттедж и переехать в дом престарелых, где у нее будет компания. Они регулярно разговаривают по телефону, однако навещать его жена не может — здоровье не позволяет.

— Что меня больше всего мучает — это то, что я испортил ей жизнь, — признается он.

На прощание он вытащил из заднего кармана брюк листок бумаги и протянул мне.

— Составил для вас прошлой ночью.

Это был аккуратно написанный печатными буквами список всех побегов Такера. Завершал список № 19 (а всего побегов было восемнадцать). Против этого запасного номера пока оставался пробел. Подошел охранник с инвалидной коляской, но Такер взмахом руки отослал его прочь.

— Обойдемся без колесницы!

Медленно, согнувшись, он поднялся с кресла, оперся рукой о стену. Охранник встал рядом с ним, и старик, шаркая, побрел в свою камеру.

Январь 2003

Ворующий время Почему Рики Хендерсон не уходит

Летним вечером Рики Хендерсон, один из самых известных бейсболистов в истории этого вида спорта, знаменитый своим умением «воровать базы», поднялся со скамейки запасных, одергивая свитер, — «прихорашиваясь», как называли эту его привычку игроки; машинальный жест перед игрой еще с тех пор, как он новобранцем играл за оклендскую «А» в 1979-м.

Рики перебрал целую дюжину бит — «ну-ка, которая из вас, засранок, годится», — выбрал, помахал ею, как бы ожидая подачи и бормоча про себя, будто произнося заклинание: «Давай, Рики, зажигай, Рики».

Хендерсон был знаменит не только своими спортивными достижениями, но и манерой «выставляться» перед соперниками. Он был десятикратным обладателем Кубка звезд, играя за «А», за нью-йоркских «Янкиз» и еще за семь команд; он украл за свою карьеру более тысячи четырехсот баз — рекорд, которому, вероятно, суждено будет остаться непревзойденным, подобно пятидесяти шести результативным играм подряд у Джоя Ди Маджио. На его счету больше ранов, чем у Тая Кобба, Бейба Рута и Хэнка Аарона. Билл Джеймс, знаменитый бейсбольный статистик, писал: «Без преувеличения можно сказать, что на его счету больше рекордов, чем у полсотни человек, увековеченных в Зале Славы». «Я — живой рекорд», — скромно подтверждает Хендерсон.

Он двинулся в сторону поля и вдруг остановился: чем-то мерзким несло из-под скамейки запасных.

— Откуда эта вонь? — удивился другой игрок.

Все засуетились, пытаясь отыскать источник отвратительного запаха. Вспомнили, что недавно менеджер команды нашел на стадионе мертвую крысу.

— Вон оттуда, — указал наконец пальцем один из парней. — Вон из той дыры, видите?

Хендерсон предпочел не участвовать в поисках, а заняться привычным делом: неторопливо, будто на вечерней прогулке, направился к месту бэттера. Кто-то из противников заметил однажды, что «Хендерсон добирается до места бэттера дольше, чем в своей машине — до стадиона». Сам Хендерсон объясняет, что двигается медленно, чтобы успеть за это время понять замыслы питчера; недоброжелатели же утверждают, что это просто очередной трюк с целью привлечь к себе внимание.

Он подошел к позиции бэттера, во всеуслышание объявил, что сейчас сделает с мячиком, но вдруг на лице у него появилось то ли неуверенное, то ли недовольное выражение. Он быстрым взглядом окинул зрителей: всего шестьсот болельщиков на стадионе, по большей части нарядные женщины в кружевах — часть рекламной программы «вечер восьмидесятых».

Утром Хендерсон признался мне, что ночью на коленях молился: «Господи, почему ты так поступаешь с Рики? Зачем ты послал меня сюда?»

Репродуктор хрипло выплюнул:

— Бьющий команды из Сан-Диего «Песчаные псы»… Рики Хендерсон!

Этот человек, не так давно провозгласивший: «Я лучший на все времена», в сорок шесть лет перешел в лигу «Золотого бейсбола». Вопреки красивому названию это была отнюдь не профессиональная, а так называемая «независимая лига» — для игроков, которые не попали даже в младшую лигу или вынуждены были быстро ее покинуть.

Основали лигу два выпускника Стрэтфордской бизнес-школы; ее восемь команд той весной впервые заявили о своем существовании и начали игры в Аризоне и Калифорнии — словом, ниже падать было некуда. И вот в такой команде Хендерсон нанялся играть за три тысячи долларов в месяц, хотя мог бы заработать больше всего лишь за страничку своих мемуаров.

— Вперед, Псы! Покажите, на что способны! — заорал какой-то болельщик.

Хендерсон потопал, обивая с подошв грязь, и согнулся, пристально глядя на питчера. Двадцатичетырехлетний правша из «Меса-Майнерс» явно нервничал: в предыдущей игре Хендерсон, к восторгу болельщиков, украл вторую базу, проскользнув в грязи головой вперед. Однако на этот раз он ударил слишком слабо, и игрок со второй базы с легкостью послал мяч в аут. Вслед возвращавшемуся на скамейку запасных Хендерсону из толпы кричали:

— Рики, инвалидное кресло дома забыл?

Он был не единственный ветеран, отказавшийся уходить из спорта по возрасту. Бейб Рут играл до сорока и в последний свой сезон в высшей лиге (он играл за «Бостон Брейвз») имел результат 181. Но решение Хендерсона — держаться в бейсболе даже ценой того, чтобы присоединиться к «Песчаным псам», команде, которую, по признанию ее бывшего пиар-агента, зачастую называли «девками», — вызывало недоумение.

Последним своим удачным сезоном Рики мог считать 1999 год. Высшую лигу Хендерсон покинул в 2003 году, отыграв часть сезона за лос-анджелесских «Доджеров». Результат у него был всего 208 и три украденные базы. Руководство «Доджеров» сочло, что годы сломили «стального парня», как нередко именовали Хендерсона, и без лишних церемоний избавилось от него. К тому времени он успел сыграть три тысячи восемьдесят одну игру и занял по этому показателю четвертое место в истории бейсбола. Ему исполнилось сорок четыре года, и болельщики полагали, что теперь он уйдет из спорта, а имя его будет записано в Зале Славы. Вместо этого Хендерсон провел сезон 2004 года с «Медведями Ньюарка», в независимой «Атлантической лиге», а оттуда перешел в «Золотую лигу».

Мэнни Рамирес, игравший вместе с Хендерсоном в 2002-м, утверждал, что его приятель «сошел с ума», а спортивный комментатор рекомендовал пригласить «команду психиатров», чтобы те «разобрались с ним». Даже одна из трех дочек Хендерсона, Алексис, спросила его:

— Папа, зачем тебе это?

За несколько часов до игры против «Майнерс» я разыскал Хендерсона — он сидел на металлическом стуле в раздевалке «Песчаных псов», голый по пояс. Хендерсон упорно настаивал, что ничем не отличается от других игроков в лиге, просто пытается снова пробиться в одну из ведущих команд. Но он чувствовал возраст, и понемногу его начинало одолевать недоумение. Как он сам выразился про себя: «С этой загадкой Рики пока не может разобраться».

Он поднялся и принялся облачаться в форму. Рост у Рики 175 сантиметров, а ноги длинные, как у модели; из-за этого туловище кажется чересчур коротким. На поле он всегда стоит подавшись вперед, словно собираясь стартовать. По глазам легко можно угадать его настроение: он щурится, если сердит, и наоборот, если радуется, глаза широко раскрыты. Зная об этой своей особенности, играть Рики предпочитает в темных очках.

Хендерсон надел белый с голубыми рукавами свитер, натянул штаны и надвинул на лоб бейсболку. Лишь несколько морщин у глаз и в углах рта выдавали его возраст; большинству товарищей по команде он годился в отцы. Как бы отвечая на это, Рики сказал мне:

— Посмотри на меня. У меня не было травм. Никаких проблем с глазами. Колени в полном порядке. Разве что бедро чуточку побаливает, но это пустяки: лед приложить — и пройдет.

Ему нужно было за несколько месяцев доказать, что он может играть на высшем уровне. Сезон в главной лиге заканчивается в октябре, и до тех пор агенты ищут потенциальных кандидатов. Хендерсон звонил Билли Бину, главному менеджеру оклендской «А». Почти все рекорды Хендерсона, включая его первый успех на мировом чемпионате 1989 года, связаны с играми за «А», поэтому он и сказал Бину, что больше всего на свете хотел бы вернуться именно в эту команду. Но в команде, боровшейся за место в «плей-оф», места для Хендерсона не нашлось.

Тем не менее Хендерсон не сдается:

— Пусть придут посмотреть на меня, и тогда они убедятся: Рики — все тот же Рики.

Он приехал на стадион за несколько часов до игры и принялся отбивать мячи, вылетавшие из автомата под доносившийся из репродукторов гимн «Песчаных псов»: «Кто спустил собак с цепи? Вау-вау-вау!»

По утрам он обычно разминался на стадионе, бегая по трибунам. Джон Канеско, игравший с Хендерсоном в «А» (этот игрок знаменит своим участием в разоблачении допингового скандала в высшей лиге), отзывается о Хендерсоне с уважением:

— Этот парень к стероидам и не притрагивался!

— Они все скрывали от меня, — жалуется Хендерсон. — Лучше бы сказали по-честному. Можете себе вообразить, чтобы я жрал стероиды? Подумать только! — И он беззаботно рассмеялся. — Может, если б они не накачивались этой дрянью, для меня и сейчас оставалось бы место в клубе. Меня то и дело спрашивают: зачем тебе еще играть? А я хотел бы знать, с какой стати все отказывают мне в последнем шансе? Как будто на мне клеймо: «Твое место — в Зале Славы. Ты отыграл. Кончено». Разве так можно?

Пока мы с Хендерсоном болтали, к нам подошел парень из команды лет восемнадцати на вид, держа наготове мяч и ручку, и попросил у Хендерсона автограф. Тот с улыбкой выполнил просьбу.

— Спасибо, Рики! — Юноша осторожно взял мяч, чтобы не размазалась подпись.

Обернувшись ко мне, Хендерсон сказал:

— Честное слово, я бы отказался от всего — от рекордов, от Зала Славы, — только бы мне дали еще один шанс.

Игроки, умеющие воровать базы, считаются как бы особой породой: эгоцентричные, даже чуточку сумасшедшие. Рон Лефлор, укравший девяносто семь баз для монреальских «Экспос», был осужден за вооруженное ограбление; Тай Кобб, которого даже его собственный биограф именует не иначе как «психом», скользил на базу, высоко задрав шипованные бутсы, чтобы выбить второго игрока; даже Луи Брок, самый воспитанный из них, считал главным своим достоинством наглость. По таким качествам Хендерсона можно считать прирожденным «вором». Друг его детства Ллойд Мозби, игравший за «Блю Джейз» (Торонто), сказал в интервью «Спорте иллюстрейтед»:

— Рики не изменился с малолетства. Он всегда любил прихорашиваться и всегда работал на публику.

Игра заменила Хендерсону все: его отец бросил семью, когда мальчику было всего два года, мать в поисках работы перебралась в Калифорнию, а Хендерсон с четырьмя братьями на несколько лет остался в Пайн-Блаффе на попечении бабушки.

В 1976 году, когда Рики было семнадцать лет, оклендская «А» заметила его и предложила играть в одной из своих резервных команд в Буасе, штат Айдахо. Уже тогда стал проявляться его характер — настойчивый, вспыльчивый. Иногда, к негодованию тренера, он отказывался бежать, если мяч казался ему слишком легким, но, выждав момент, срывался с места с такой скоростью, что угнаться за ним не мог никто. В 1977 году во время матча во Фресно (Калифорния) он украл семь баз, поставив рекорд для одного матча. Через два года, в разгар сезона, его призвали в основной состав.

Разбогатев, Хендерсон нанял частных детективов и поручил им разыскать его сбежавшего отца.

— Мне было наплевать, плох он или хорош, — пояснил мне Рики. — Я просто хотел познакомиться с ним.

Сыщики обратились к матери Хендерсона, и та сообщила сыну:

— Твой отец погиб в аварии несколько лет назад.

К 1980 году Рики обрел нового отца в лице Билли Мартина, менеджера «А». Это был пьяница и задира. Известен случай, когда он ударил собственного игрока. Но их объединял общий принцип: плевать на все — и пусть наша возьмет.

Вместе эта парочка разработала стиль игры «Билли Болл» — безумный, увлекательный и несколько пугающий. Относительно того, кто изобрел этот стиль, Хендерсон говорил: «Я был автором, а Билли — издателем».

«А» была в ту пору не слишком сильна и не рассчитывала на большие иннинги — нужно было использовать малейшую возможность для рана и уметь создавать такие возможности. Хендерсон, главный бьющий, стал катализатором, или, как он предпочитал выражаться, «творцом хаоса». Силы ему было не занимать, он дважды заканчивал сезон даже с большим количеством драк, чем сам Макгвайр. Однако его задачей было не драться, а досаждать противнику, «любым на хрен способом», как он выражался, чтобы прорваться на базу и там проломить защиту.

Помимо всего прочего, Хендерсон разработал особую стойку бэттера — хорошо знакомую публике и безумно раздражавшую противников. Страйк-зона бьющего находится от груди до коленей; Хендерсон сгибался в три погибели, чуть ли не касаясь плечами коленей, так что зона поражения сокращалась до минимума. При столь малой страйк-зоне питчер часто промахивался, и Хендерсон получал вок. В 2001 году он побил рекорд Бейба Рута по вокам, а теперь идет вторым после Барри Бондса.

Еще один способ смутить противника — сильнейшим ударом деформировать мяч. Хендерсон стал одним из двадцати пяти игроков за всю историю бейсбола, у которых было более трех тысяч удачных ударов. Стоило ему завладеть базой, и он тут же покушался на вторую, затем воровал третью, а четырежды ему удавалось завладеть «домом». В первый же полный сезон, играя за «А», он побил державшийся с 1915 года рекорд Тая для Американской лиги — девяносто шесть украденных баз; через два сезона побил рекорд и Лу Брока для высшей лиги — сто восемнадцать баз. Томас Босуэл, обозреватель «Вашингтон пост», писал: «С тех пор как Бейб Рут сделал в 1920 году пятьдесят четыре хоумрана — на тридцать больше за сезон, чем любой другой игрок, — основы тактики защиты в бейсболе не подвергались столь решительному пересмотру… Впервые мастерство игрока поставило под угрозу заветный пятиугольник».

Одно только присутствие Хендерсона на площадке было своего рода психологической атакой. Игроки на инфилде делали промах за промахом, питчеры не могли сосредоточиться и отдавали бэттерам легкие мячи. Бывший капитан «Янкиз» Дон Маттингли говорил: «Он просто терроризирует противника».

Хендерсон набирал очки почти незаметно: получит вок, затем украдет вторую базу, потом, выждав граунд-бол, подкрадется к третьей и, наконец, под обычный флай-бол, вылетевший на аутфилд, возвращался «домой». Иными словами, он ухитрялся набирать очки, даже когда ни он сам, ни другие члены команды не делали ни единого удара.

Однако руководители и тренеры команды не только радовались, но и тревожились: контролировать Хендерсона никак не удавалось. Игрок, специализирующийся на воровстве баз, держит в своих руках судьбу всего матча: если он решит бежать на очередную базу и попадется, тем самым он испортит иннинг.

В 1982 году Хендерсон побил и рекорд украденных баз, и рекорд по количеству отсидок на скамейке запасных — сорок два раза его перехватывали и выбивали. Одни и те же черты характера — отвага, бравада — вызывали и восхищение, и гнев зрителей. В матче 1982 года против детройтских «Тигров», когда ему оставалась всего одна база до рекорда Брока, он никак не мог украсть вторую базу, потому что там находился слишком медлительный игрок. Вопреки всем канонам игры Билли Мартин приказал тому игроку так далеко выйти вперед, что его не могли не выбить. Дорога Хендерсону была расчищена, и он рванулся вперед в уверенности, что сейчас окажется в безопасности на второй базе, но судья остановил его, пробормотав: «Нет уж, придется тебе попотеть». В бейсболе есть свой неписаный этикет, и манера Хендерсона воровать базы даже тогда, когда его команда уже вела с большим отрывом, воспринималась как неджентльменская.

В 2001 году в матче против «Милуоки Брюэрс» Хендерсон, играя за «Падрес» из Сан-Диего, рванул вперед в седьмом иннинге, когда у его команды и так было преимущество в семь ранов. Озверевший менеджер «Брюэрс» Дейви Лопес, сам в пору юности один из самых агрессивных «воров», выскочил на поле и заорал: в следующий раз, когда Хендерсон возьмется за биту, питчер как следует его «вздрючит». Угроза показалась настолько серьезной, что Хендерсона убрали с поля. «Мы принадлежим к старой школе», — заявил впоследствии Лопес.

Манера Хендерсона не могла не раздражать. Когда в 1985 году он перешел в «Янкиз» и его спросили, каково это — играть на поле, которое еще помнит Джоя Ди Маджио и Микки Мэнтла, Хендерсон ответил: «Плевать на них — наступила эпоха Рики». Забивая для хоумрана, он останавливался и следил за тем, как мяч летит над изгородью, затем изгибался напоказ над первой базой, отставив локоть, точно птичье крыло, и не ловил мяч, а как будто выхватывал его из воздуха.

— Терпеть не могу подобную фигню в игре, — ворчал былой кэтчер «Ориолз» Рик Демпси, которого однажды судья с трудом удержал от попытки напасть на Хендерсона.

Не только на поле появление Хендерсона означало раздор. Он раздражал менеджеров своими нереальными требованиями. «Пусть мне гарантируют мои деньги», — твердил он. Или, подражая Йоги Берра, формулировал свои требования таким образом: «Я прошу лишь того, чего хочу». Как анекдот рассказывали: отыскивая после игры свой лимузин, Хендерсон ворчал: «Рики не нравится, когда Рики не находит лимузин Рики».

В 1989 году «А» подписала с Хендерсоном контракт на четыре года и двенадцать миллионов долларов — то есть Хендерсон стал самым высокооплачиваемым игроком в этом виде спорта. Однако не прошло и двух лет, когда, увидев, что другие игроки начали обходить его по гонорарам, Хендерсон потребовал пересмотра соглашения. Питчер Гус Госседж, игравший в «А» вместе с Хендерсоном, отзывался о нем так: «Эгоизм Хендерсона стал просто невообразимым. Хосе Кансеко по сравнению с ним — соцработник».

Под конец карьеры в высшей лиге Хендерсон добился статуса одного из лучших бейсболистов всех времен. Но его также считали алчным и эгоистичным, о чем свидетельствуют нелестные прозвища: «я, любимый», «его величество Рики», «король «Я».

Уж от кого, от кого, а от Рики никто не ожидал, чтобы он согласился выступать за никому не известную команду из только что созданной лиги.

— Опаздывать нельзя, — предупредил Хендерсон.

Мы ждали рейса в аэропорту Лос-Анджелеса. Утром Рики должен был вылететь в Юму, штат Аризона, чтобы играть против «Скорпионов». «Золотая лига бейсбола» устроила для Рики что-то вроде бенефиса, первой тысяче болельщиков обещали в подарок куклы Рики Хендерсона с качающейся головой.

Этой только что созданной лиге присутствие на поле Хендерсона придавало солидность, поэтому при подписании контракта ему предоставили всевозможные привилегии: в частности, он не обязан был ездить на матчи со всей командой, а летал коммерческими рейсами.

Пока команда дремала в автобусе (до Юмы пять часов езды), Хендерсон сдал багаж и поднялся на борт самолета в своей элегантной золотисто-коричневой рубашке и таких же брюках; на запястье золотой Rolex с бриллиантами.

За свою спортивную карьеру Хендерсон заработал более сорока миллионов долларов, купил десяток квартир, приобрел ранчо на шестьдесят гектаров поблизости от Йосемитского национального парка, где проводил каникулы с женой и дочерьми. Были у него также «порше», «роллс-ройс», «бентли», БМВ, «мерседес», «кадиллак», грузовик G.M., T-bird и «феррари».

— Я говорил клубам высшей лиги: не беспокойтесь насчет денег — я буду играть и даром, — говорит Хендерсон. — Заработок меня не волнует.

Пока самолет выруливал на взлетную полосу, Хендерсон проверил мобильный — нет ли звонка от агента, который вел переговоры с высшей лигой.

— Пусто, — вздохнул он.

Много лет Хендерсон мог капризничать, принимая и отвергая предложения команд, а теперь впервые оказался в зависимости от них. Он подумывал даже принять участие в тренировочных играх «Колорадо Роккиз» для спортсменов из школ и колледжей. Он понимал, что шансов попасть в команду у него мало именно из-за его устрашающей репутации: его не возьмут в качестве запасного игрока, ветерана на вторых ролях.

— Никто не верит, чтобы Рики согласился играть на подхвате, — рассуждает Хендерсон. — Но я готов. Только бы позволили мне состариться в форме высшей лиги, я и не пикну.

Хендерсон ежедневно просматривал в новостях сообщения о травмах в высшей лиге, надеясь на «просвет» для себя.

— Кого это они взяли центровым в «Янкиз»? — обратился он ко мне.

— Тони Уомака, — ответил я.

— Уомака, вот как! — откликнулся он и добавил с яростью: — Господи, ты что, хочешь сказать, что я слабее?!

Он потыкал в кнопки мобильного телефона и начал очередной разговор, перекрикивая нарастающий рокот двигателя. Стюардесса, и без того почему-то напряженная, резким тоном велела ему выключить телефон. Хендерсон ответил: выключить он выключит, но пусть сначала его попросят по-человечески. Через полминуты на борт поднялись представители службы безопасности и приказали Хендерсону покинуть самолет.

— Черт возьми, что происходит? — изумился он.

— Это Рики Хендерсон, — сообразил пассажир рядом с нами.

— Глянь, как сложен, — подхватил другой. — Говорят, он тяжестей не поднимает, только отжимается и приседает.

— Вам придется пройти с нами, — заявил офицер Хендерсону.

Я поднялся вместе с ним, и офицер спросил меня, кто я такой.

— Это мой биограф и юрист, — ответил Хендерсон.

Пассажиры уже волновались. Слышались возгласы:

— Не уводите Рики!

Но стюардесса не сдавалась, хотя Хендерсон предложил извиниться, если чем-то обидел ее. В итоге самолет улетел без нас.

— Видишь? — обратился ко мне Хендерсон. — Скандал начинается, даже если я ничего и не сделал. И так всегда.

Компания-перевозчик, явно смущенная произошедшим недоразумением, предлагала подобрать нам другой рейс, но ближайший борт в Юму вылетал только вечером.

— Я не могу пропустить игру, — заявил Хендерсон. — Ведь сегодня «Ночь Рики Хендерсона».

Наконец нам предложили рейс до аэропорта Империал в Калифорнии, откуда за час можно было добраться до Юмы. Компания обещала предоставить автомобиль, который отвезет нас прямо на стадион. В аэропорту Империал, в зале выдачи багажа, Хендерсона окликнул какой-то человек примерно его возраста:

— Рики, что привело тебя в Империал?

— Играю сегодня в Юме.

— В Юме?!

— В новой независимой лиге.

— Пытаешься вернуться в большую игру?

— Есть такой план.

— Что ж, надеюсь, тебе предоставят шанс. С нами, стариками, никто не хочет поступать по справедливости.

Мы проехали через пустыню в город Юму, знаменитый главным образом тюрьмой, где содержали бандитов с Дикого Запада. При виде стадиона с гордым названием «Солнце пустыни» Хендерсон несколько смутился: это было скорее поле, чем стадион, — трибуны под открытым солнцем.

— Да уж, это не стадион «Янкиз», — признал Хендерсон.

При температуре за сорок дышать было тяжеловато. Автобус с командой уже приехал, игроки, раздевшись до нижнего белья, отдыхали, лущили семечки и обсуждали животрепещущую новость: вроде бы на последнем матче видели вербовщика из высшей лиги.

Хендерсон был уже хорошо знаком с товарищами по команде и представил их мне. Ник Герра, былая звезда студенческого бейсбола, — дополнительно к зарплате спортсмена он подрабатывал утром на стройке, чтобы содержать семью. Скотт Гудмен, сильный «бьющий», хотя фигурой слегка напоминал грушу, — его личным рекордом стало восемнадцать хоумранов в команде младшей лиги, считавшейся резервом флоридской «Марлин», но тем не менее его уволили. Адам Джонсон, самый многообещающий игрок в этом сборище, — начинающий питчер двадцати шести лет, за весь сезон он проиграл только один матч.

Менеджер команды, Терри Кеннеди, четырнадцать лет отпахавший в высшей лиге кетчером (до него в высшей лиге играл его отец), признавался мне:

— Я бы назвал эту лигу не «независимой», а «лигой открытий». Все тут пытаются разобраться в самих себе — то ли продолжать погоню за мечтой, то ли уже сдаться.

Гудмен и Хендерсон вместе подошли к автомату для подачи мячей: Гудмен был одним из лучших игроков лиги по числу хоумранов и засчитанных пробежек, но в последних играх у него начались проблемы со свингом.

— Как себя чувствуешь? — спросил его Хендерсон.

— Вчера вечером бита не слушалась.

— Я спрашиваю не про вчера. Вчера меня не волнует. Как ты себя чувствуешь сейчас?

— Не знаю. — Гудмен призадумался. — Мне кажется, что ничего не выходит, как ни старайся.

Он вошел внутрь бэттерского квадрата и попытался отбить несколько подач.

— Смотри, как ноги ставишь, — посоветовал Хендерсон. — Ты слишком подаешься внутрь, а надо — в сторону питчера.

Гудмен присмотрелся к отпечаткам своих ног в грязи.

— Верно, — признал он. — А я и не догадывался.

Кеннеди говорил мне, что поначалу беспокоился, как сложатся у Хендерсона отношения с командой, учитывая его известные закидоны.

— Не люблю, когда кто-то из парней выпендривается, — пояснил он.

Но, к его изумлению, Хендерсон добросовестно, не жалея сил, советовал и помогал другим игрокам.

— В голову ему не заглянешь, — продолжает Кеннеди. — Но что-то там явно поменялось. Возможно, он пытается убедить высшую лигу в том, что теперь он играет по другим правилам.

Гудмен и Хендерсон вернулись в раздевалку, надели выездную форму — серую с голубым — и вышли на поле, оставляя бутсами глубокие отпечатки на грязной траве. Несмотря на жару, собралось более четырех тысяч зрителей — как-никак «Ночь Рики Хендерсона». Такого аншлага в Юме не видели после первого матча в сезоне.

Хендерсон занял позицию в центре. Желтый «фольксваген-жук» кружил по траве, рекламируя средство от вредителей. «Победа над паразитами всухую, — надрывался громкоговоритель над полем. — Мы сражаемся за вас».

После первого иннинга Хендерсон присел на скамью, его форма уже насквозь пропотела. Фанаты затеяли пляску над скамейкой запасных. Из громкоговорителя вновь донесся металлический голос:

— Попытайте счастья в сегодняшней викторине. Вопрос: в каком году Рики Хендерсон впервые сыграл за оклендскую «А»?

— В 1976-м, — угадал кто-то из товарищей по команде.

— Черт, меня тогда еще на свете не было, — откликнулся другой.

В какой-то момент, когда Хендерсон играл по центру, мяч пролетел у него над головой, и он рванул с места в карьер, будто припомнив былую свою скорость. Оглянулся через плечо и поймал мяч на лету.

— Браво, Рики, — приветствовали его на скамье запасных.

Но хотя Рики был в ударе, на его счету числилось всего два сингла и вок. «Песчаные псы» проиграли со счетом 5:0. Жена Рики, приехавшая с двумя дочерьми на этот матч, сказала менеджеру:

— Может, на этом хватит, пора ему возвращаться домой?

Рики шел со стадиона, а над его головой взрывались петарды — заключительный фейерверк «Ночи Рики Хендерсона».

Перед очередной домашней игрой Кеннеди обратился к Хендерсону с просьбой научить других игроков искусству «воровать базы». За последние годы этот прием практически позабыли в высшей лиге. Владельцы команд сочли, что наиболее зрелищны хоумраны, которые и привлекают на стадион публику. Поэтому они стали уменьшать площадь стадионов, а игроки тем временем наращивали мышцы с помощью стероидов.

С 1982 года, когда Хендерсон побил рекорд украденных за один сезон баз, общее число хоумранов в сезон возросло в среднем на 61 процент, а количество украденных баз упало почти на 20 процентов. Но Кеннеди знал, сколь грозным оружием может стать умение воровать базы: он участвовал в Кубке мира 1989 года вместе с «Джайнтс» из Сан-Франциско, и тогда Хендерсон помог своей «А» разгромить «Джайнтс» в четырех матчах, поставив очередной рекорд — одиннадцать украденных баз.

Хендерсон согласился провести мастер-класс, и под взволнованный гул Джонсон, Гудмен и другие игроки столпились вокруг первой базы. Хендерсон сделал шаг вперед, расставил ноги, подался всем телом вперед, размял руки.

— Если берешься воровать базы, главное — ничего не бояться, — начал он. — Вы знаете, что вас попытаются перехватить, каждый зритель на стадионе знает это. А вы говорите себе: «Плевать на всех, я пошел!»

По словам Хендерсона, как опытный игрок в покер «читает» по лицам своих противников, так и у каждого питчера есть своя мимика и жесты, по которым раннер может догадаться, когда питчер намерен бросать в дом, и, догадавшись, опередить его.

— Иногда питчер притопывает пяткой или вертит плечом, иногда локоть отставляет или теребит кепку, — пояснял Хендерсон. — Затем, когда находишься на базе, нужно выйти вперед, чтобы иметь фору. Большинство игроков думают, что фора нужна большая, но они ошибаются. Вот вам теория от Рики: Рики отходит от мешка базы на три шага, не более, — поучал он. — Если отойти дальше, будешь стоять там и дергаться, и всякий поймет, что вы готовы бежать. Как вы «считываете» питчера, так питчер и кетчер «считывают» вас.

Расставив ноги, Хендерсон изобразил правильную стойку. Вот он стоит наготове и следит за питчером.

— Так, вы отошли на три шага и теперь следите за той частью тела питчера, которая покажет вам, что он бросает в дом. Как только увидите свой «маячок» — вперед, марш!

Высоко вздергивая колени, Хендерсон устремился ко второй базе. Там он остановился и продолжал:

— А вот вам второе правило Рики: почти всегда бегущий, пытаясь украсть базу, начинает бег с левой ноги, выносит ее вперед. И это опять-таки неправильно. Когда так выносишь ногу, приходится начинать бег выпрямившись, иначе споткнешься. Худшего старта и не придумаешь. Надо начинать из низкой позиции.

Демонстрация продолжалась, подтянулись посмотреть и противники. Хендерсон перешел к завершающему этапу — скольжению. В прежние времена лучшим приемом считалось скользить ногами вперед, но Хендерсон додумался, что быстрее — да и зрелищнее — будет скользить головой вперед, как иногда получалось у Питера Роуза, хотя он так и не стал великим игроком. Сначала у Рики ничего не получалось: падая всем телом на землю, чтобы начать скольжение, он только сильно ушибался, а нужного результата не достигал. Наконец однажды, во время перелета с одного матча на другой, он обратил внимание на то, как мягко, не подпрыгивая, опустился самолет, выходя из зоны турбулентности.

— Я спросил пилота: «Как, черт побери, вы это сделали?» — рассказывал он. — И пилот сказал, что нужно спуститься пониже и сесть, не обрушиваясь с маху. И меня вроде как осенило: «Черт! Вот оно!»

С тех пор, по словам Хендерсона, он опускался на землю плавно, как самолет при посадке.

Урок «воровства баз» Хендерсон подытожил следующим образом: если раннер присмотрится к питчеру, заранее встанет в удобную позицию и научится скользить как надо, дело его, можно сказать, в шляпе. А если его даже и застукают, то, вернувшись на базу, он должен, не сдаваясь, готовиться к новому забегу.

Меня же Хендерсон одарил потом очередным афоризмом: «Чтобы украсть базу, надо верить, что ты непобедим».

— Обрати внимание, как ты держишь голову, — посоветовал как-то Хендерсону тренер «Песчаных псов». — Ты слишком низко ее опускаешь.

— Да знаю я! — огрызнулся Хендерсон, возвращаясь на тренировочную площадку.

Он попробовал еще несколько раз.

— Давай, Рики, ты можешь, ты лучший! — орал он, подбадривая сам себя, но ничего не получалось.

За июль его рейтинг ударов упал с 0,311 до 0,247 и оказался едва ли не самым низким в команде. Потом он подтянулся до 0,270. В мае у Рики был всего один хоумран, в июне — ни одного.

— Он по-прежнему хорошо видит мяч, — рассуждает, прислонившись к ограде тренировочной площадки, Кеннеди. — Но скорость у него уже не та.

После чудовищно неудачной серии матчей с «Медведями-самураями» (эта состоящая из этнических японцев команда занимает последнее место в лиге) Кеннеди обратил внимание, что Хендерсон, стоя в поле, смотрит себе под ноги. Обернувшись к тренеру, Кеннеди сказал: «Думаю, он от нас уйдет».

Кеннеди был настолько уверен, что Хендерсону настала пора уходить, что он позвал его к себе в офис, чтобы поговорить, как-то утешить. Но Хендерсон решительно запротестовал:

— Нет, брат, сдаваться я и не думал. Просто с ударом что-то не так. Не могу наладить.

Сезон продолжался, и все яснее становилось, что тот неукротимый дух, который прежде помогал ему ставить рекорды и воровать базы, теперь превратил его в заложника «Золотой лиги»: игрок по-прежнему верил, что ему по плечу невозможное.

— Когда я начинал играть с «Медведями» Ньюарка, я думал, что задержусь в команде на пару недель, пока не позовут в высшую лигу, — признается он. — Однако неделька превратилась в месяц, месяц — в сезон, и вот уже два года прошло, а я все жду, когда же меня позовут.

Надеясь улучшить результаты, Рики стал экспериментировать: отказался от своего фирменного наклона, и теперь эту прямую фигуру почти невозможно было узнать со зрительских мест.

— Помню, как закончилась моя карьера, — говорит Кеннеди. — Я начал сомневаться в своих возможностях. Я знал, чего хочу, но тело не повиновалось мне. Тогда я позвонил отцу и сказал ему: «Отец, с тобой такое было, что тебе показалось, будто ты уже недостаточно хорош для игры?» Он ответил: «Да, было, и, когда с тобой однажды такое случится, обратного пути нет».

В конце июля в матче против «Скорпионов» Хендерсон сначала выиграл сингл и перешел на первую базу. Там он, как и учил молодых, отошел на три шага и приготовился бежать.

Я был на том матче — ездил с командой в надежде увидеть, как Рики украдет базу. Зрители хором умоляли Рики бежать, питчер несколько раз бросал в сторону дома, чтобы держать Рики на привязи. «Сейчас бросит! — крикнул болельщик. — Смотри в оба!» Питчер начал то самое движение — но Хендерсон не тронулся с места, он словно оцепенел.

— Что с тобой, Рики! — заорал кто-то из толпы. — Разучился воровать?

Снова питчер подает, и снова Хендерсон занимает позицию, разминает пальцы. Питчер слегка опускает плечо — так он делает, собираясь бросать в дом, — но Хендерсон стоит на месте. Еще несколько подач, бэттер слишком близко отбивает граунд-бол, и Хендерсона легко выбивают со второй базы. Он возвращается на скамью запасных и орет:

— Чертово солнце, мать его! Оно мне прямо в глаза светило, ничего не видел из-за этого сраного солнца!

Он уселся на скамье, свесив голову, и впервые, с тех пор как мы познакомились, надолго погрузился в молчание.

Две недели спустя, в середине августа, то есть под конец сезона, в команде прошел слух, что кого-то из игроков собираются пригласить в оклендскую «А». Кеннеди закрылся у себя кабинете с телефоном, а завершив разговор, вышел в раздевалку и сообщил новость: один из «Псов» может перейти в резервную команду оклендской «А». Выбрали Адама Джонсона, молодого питчера. Хендерсон сказал мне (его тон показался мне вполне искренним):

— Я счастлив, что кому-то из ребят удалось вырваться из «Золотой лиги», получить шанс пробиться.

О себе в тот раз он даже и не упомянул. Но вечером, выходя в поле, он ткнул в логотип «Песчаных псов» на своем свитере и проворчал:

— Вот уж не думал, что закончу карьеру в таком наряде.

Я спросил его, уходит ли он окончательно после этого сезона.

— Продолжать мне, видно, уже не под силу, — вздохнул он. — Устал. — Он взял перчатку и невидящим взглядом уставился в поле. — Просто не знаю, сможет ли Рики остановиться, — произнес он.

Сентябрь 2005

После сезона 2005 года Хендерсон покинул «Золотую лигу», но все еще надеялся, что его позовут в высшую. В 2009 году, когда Рики исполнилось пятьдесят, его имя внесли в Зал Славы. Но и теперь он не угомонился:

— Я бы мог вернуться и еще поиграть.