Дьявол внутри нас

XXVIII

Дважды в неделю Маджиде навещала Омера в тюрьме и всегда приходила вместе с Бедри. В ее душе по-прежнему боролись противоречивые чувства, в которых она никак не могла разобраться. Когда она не видела мужа, ей казалось, что она все еще любит его, но совместная жизнь уже невозможна. А при встречах с ним она чувствовала, что между человеком, которого она любит, и нынешним Омером нет ничего общего. Тем не менее Маджиде сознавала, что не имеет права бросить его в беде и даже, когда он выйдет из тюрьмы, должна будет некоторое время продолжать прежнюю жизнь.

Предварительное следствие тянулось уже полмесяца. Бедри говорил, что каждый день выяснялось что-нибудь новое. Вообще все дело оказалось не таким уж серьезным. Десять - пятнадцать молодых болванов, надеясь с помощью громких фраз и демагогических статеек сделать карьеру и занять высокие государственные посты, стали орудием нескольких проходимцев, авантюристов и продажных людей. Каждый из этих трусливых недоучек страдал манией величия и считал, что нет и не будет гениальнее философа, историка, критика, поэта, политика или вождя молодежи, чем он. Теперь они рыдали перед судебными следователями, изливали свое горе жандармам, умоляли о помощи надзирателей и, тайком составляя доносы, выдавали новых сообщников, раскрывали все новые, неизвестные следствию преступления своих уже арестованных товарищей.

Все это Маджиде узнавала от Бедри. Омер в последнее время вообще перестал что-либо рассказывать и молча глядел в лицо Маджиде или беседовал с Бедри о погоде.

Маджиде наконец решила покончить с этой неопределенностью. Однажды, когда они договорились встретиться с Бедри в одной из кофеен на площади Беязид, чтобы пойти к Омеру, Маджиде захватила с собой то длинное письмо, которое так и не попало в руки адресата. Она собиралась незаметно от надзирателя передать его Омеру при прощании.

Маджиде вышла из дому около полудня. Они должны были пообедать с Бедри в дешевой столовой, а в два часа отправиться в тюрьму. Молодая женщина ехала в трамвае и боялась засунуть руку в карман, где лежало сложенное вчетверо письмо. «Я не должна этого делать, - думала она. - Нанести ему такой удар, когда он, может быть, еще нуждается во мне. А впрочем, какой это удар? Разве я нужна ему? Он морщится, когда я подхожу к нему. Считает излишним говорить со мной серьезно. Он первый стал держаться от меня на расстоянии. Нет. За это я не сержусь на него. По почему он так незаслуженно обижает меня? Я обязательно передам ему письмо и расскажу, когда его написала. Пусть знает, что я приняла свое решение задолго до сегодняшнего дня, еще ничего не зная о его аресте.

А правда ли, что я не сержусь на него? Ведь это задело бы кого угодно. Быть правой и оказаться виноватой… Интересно, что он думает обо мне? Каждый раз в конце свидания он что-то шепчет на ухо Бедри, и тот утвердительно кивает головой. Я чувствую, что он говорит обо мне, но стесняюсь спросить. Бедри так много делает для нас, идет на такие жертвы, хотя вовсе не обязан. Уже две недели он снабжает меня и Омера деньгами. Две-три лиры, которые каждый раз дает мне Омер, это, конечно, деньги Бедри. Чтобы догадаться об этом, не надо обладать особой проницательностью. Не начал же Омер зарабатывать деньги в тюрьме!.. Но Бедри стесняется предложить мне деньги сам. Как многим я обязана ему! Вернее, мы обязаны…» Маджиде сошла с трамвая. Кофейни на площади Беязид были полны народу. Протискиваясь между столиками, она искала глазами Бедри, но его не было. «Будь он здесь, он сразу же увидел бы меня», - подумала Маджиде. Нахальные взгляды мужчин, сидящих за столиками, казалось, ощупывали ее тело. Растерянно оглядываясь по сторонам, Маджиде заметила за одним из столиков профессора Хикмета с компанией. Здесь были и поэт Эмин Кямиль и публицист Исмет Шериф. Журналист Хюсейн-бей играл в триктрак с председателем благотворительного общества. Маджиде встретилась глазами с профессором и, чувствуя себя растерянной под бесцеремонными взглядами, по привычке направилась к их столику. Но профессор Хикмет быстро отвернулся и с необычайным вниманием стал следить за игрой. Видно, он что-то сказал остальным, потому что те, кто уже успел заметить Маджиде, тоже отвернулись, притворяясь, что не видят ее. Молодая женщина опешила. В первый момент она не могла понять, чем вызвана такая неучтивость добросердечного ученого мужа, который всего пятнадцать дней назад был с ней более чем любезен. Но, вспомнив, что она теперь жена арестанта,. Маджиде рассмеялась: «О господи, да они боятся меня».

Так же, как в казино, она не рассердилась и не удивилась. Что можно ждать от этих типов, которые лишены обычных человеческих достоинств. Ей до боли захотелось попасть в среду других людей. Каких - она не знала и объяснить, что это за среда, - не могла. Ее охватило лишь страстное желание поскорее уйти туда, где нет таких отвратительных рож. Она резко повернулась и увидела Бедри, который шел навстречу и, улыбаясь, махал ей рукой. Они уверили друг друга, что не голодны, и решили идти прямо на площадь Султан-Ахмед.

- Если бы вы только видели этих профессоров и журналистов! - не удержавшись, взволнованно сказала Маджиде. - Они отвернулись при виде меня и стали о чем-то шушукаться. Профессор Хикмет, наверное, сказал: «Ради бога, не смотрите, она идет сюда!» Они все, как коты, выгнули спины и наклонили головы. Вы знаете, что я вспомнила? Когда мне было пять лет, я иногда заходила в комнату бабушки во время молитвы и хотела с ней заговорить. Бедняжка, бывало, отвернется от меня, а я зайду с другой стороны. Тогда она, изо всех сил стараясь не замечать меня, начинает читать суры из Корана громко и с какой-то угрозой в голосе. Меня всегда это очень смешило. Вид этих господ напомнил мне бабушку. Они точно так же старались не глядеть в мою сторону. Но я сама немного виновата. Хотела подойти и спросить, не видели ли они вас…

Бедри слушал ее с улыбкой. Когда она кончила, он заговорил тихим и ровным голосом, так же, как тогда, на вечере:

- Велика честь для этих господ - сердиться на них, Маджиде!

Молодая женщина заметила, что он назвал ее просто по имени. Но в его тоне звучала не задушевность, а скорее снисходительность учителя или старшего брата. Маджиде подумала, что это даже к лучшему, так как сейчас она ни с кем не могла говорить по душам, кроме Омера. И даже с Омером ей не хотелось быть откровенной. Маджиде казалось, что в ее душе сейчас ничто не могло откликнуться на такое ласковое обращение.

- Это раздвоенные личности, их терзают противоречия, - продолжал Бедри. - Честолюбие давит на них и лишает внутренней цельности. Умные и образованные, невежественные и глупые - все они достойны лишь жалости. Их головы забиты мусором. Все в них фальшиво - убеждения, чувства, характеры… Простой человек, любой неграмотный крестьянин или рабочий в тысячу раз лучше их. Потому что некий Хасан-ага думает как Хасан-ага и живет как Хасан-ага. Убеждения у него всегда свои собственные, потому что они - результат его собственного жизненного опыта. Все свои соображения он высказывает только от своего имени. Эти же господа никогда не бывают самими собой. То, что они выдают за мысли, - лишь осколки чужих противоречивых убеждений, которыми они набили свои головы, но не сумели переварить. Мехмед-бей, например, никогда не будет говорить так, как следовало бы говорить Мехмед-бею. Это для него невозможно. Станешь с ним беседовать о политике и услышишь изложение статьи из какой-нибудь французской газеты, а то и последней речи итальянского или немецкого диктатора. Заведешь разговор о музыке и услышишь перевод бог весть какой иностранной книжки или выдержки из сочинения какого-нибудь мусульманского музыковеда… Даже когда он утверждает, что ему нравится то или иное кушание, он говорит не от своего имени. Он никогда не выскажет собственного мнения, предварительно не припомнив, какие блюда любят важные персоны. Мехмед-бей противоречит себе на каждом шагу. Прочтет или услышит о какой-нибудь книге - и тотчас начнет выдавать мысли автора за свои. А тут окажется, что мировоззрение этого автора и его взгляды на искусство прямо противоположны взглядам на музыку, которые Мехмед-бей присвоил у другого. Взгляды и убеждения таких людей, не имея единой основы, распадаются на части, беспрерывно меняются. Естественно, ни один из них не представляет собой цельной личности. Главное для них - наскрести побольше материала для своих разглагольствований. Никто из них не понимает, что только глубокая убежденность и цельность мировоззрения, достигаемые обобщением исторического опыта и наук, делают человека человеком. Вот почему о подобных людях так часто слышишь противоречивые суждения. Один говорит о нем - дурак, другой утверждает - умница, третий считает его безнравственным, четвертый - добропорядочным. Вот это в нем хорошо, говорят, а вот это - плохо. До сих пор не понимают, что человек, его мысли, знания, логика, мораль, короче говоря, все - это единство. Сколь многоликим ни казался бы человек, все его качества где-то в одной точке должны сходиться, создавая гармонию. Это гармоническое единство мы и называем личностью. Вот почему мне так скучны и противны эти фальшивые, жалкие и смешные людишки, о которых только и можно сказать: «Ни то ни се, а серединка на половинку», и я стараюсь избегать их. Семилетний ребенок, с которым я занимаюсь музыкой, если родители еще не успели его испортить и дали ему свободно развиваться, кажется мне куда более интересным, чем все эти знаменитые публицисты и мыслители. Любой официант или лодочник умеет самостоятельно мыслить и усваивать то, что видел и слышал, во много раз лучше и серьезнее, чем все наши интеллигенты. Беседуя с лодочником, я узнаю много для себя нового и вижу перед собой человека, а не говорящую куклу. С первого взгляда они, возможно, покажутся вам не похожими на других людей, но постепенно вы поймете, чего они стоят, даже проявите снисходительность к их грубости и наглости. Каждый из них считает себя интеллигентом, а на поверку оказывается, что ему еще расти и расти просто до звания человека. Чтобы сохранить свой авторитет и положение в обществе, они всеми силами цепляются за личину интеллигента, прибегая для этого к самому невероятному мошенничеству и шарлатанству, и, естественно, становятся интриганами, жуликами, скатываются все ниже и ниже. Беспрерывно уличая друг друга в ничтожестве, они пытаются доказать, что таков весь мир. Но, к счастью, это не так. И не все похожи на них. Есть люди, которые идут крутой и трудной дорогой, но стремятся стать людьми в полном смысле этого слова. Может быть, их мало. Но они есть. Нельзя забывать, что самое страшное в жизни - это потерять надежду. Если таких людей еще мало, если они еще по-настоящему не заявили о себе, то это вовсе не дает нам оснований сомневаться, что в один прекрасный день добро, правда и человеческое достоинство восторжествуют. Те, кто сейчас живет и работает в разных местах страны, в разных условиях, завтра, объединившись, станут могучей силой, и они будут держать в руках самое сильное оружие на свете - правду!

Маджиде с удивлением смотрела на шагавшего рядом с ней человека. Только сейчас она заметила, что держит Бедри под руку. Кто знает, сколько времени они шли так! Маджиде держала его чуть повыше локтя, как обычно Омера. Она отдернула руку. Бедри укоризненно посмотрел на нее, и она опустила голову.

Этот-мужчина тоже шел рядом с ней и беспрерывно говорил. Но, слушая его, она не пьянела, как от речей Омера; с ее глаз спадала какая-то завеса, воля не ослабевала, а становилась тверже.

Они подошли к тюрьме. Маджиде вдруг вспомнила о письме, лежащем в кармане, у нее захватило дыхание, и она снова взяла Бедри под руку.

В тюрьме их ожидала непредвиденная новость. Надзиратель, который уже знал их, обратился к Бедри:

- Вы на свидание к Омер-бею? Он просил, чтобы вы остались, а госпожа ушла. Он хочет видеть только вас. Говорит, если дама не уйдет, он не выйдет.

Оба были изумлены. Маджиде первая пришла в себя.

- Хорошо. Оставайтесь. Я вас подожду… где хотите… Вы мне расскажете… что все это значит.

Условившись, что будет ждать Бедри в одной из кофеен на площади Султан-Ахмед, Маджиде, гордо подняв голову, быстро пошла к выходу.

Надзиратель привел Омера. Он снова был небрит. Словно больной, который не в силах говорить, он жестом подозвал Бедри. Они уселись друг против друга.

- Бедри… Я буду краток, - сразу же заговорил Омер. - Времени мало. Слушай и не возражай. Если ты меня любишь, - а ,я в этом убежден, - и если ты любишь Маджиде, - об этом я догадываюсь, - ты сделаешь, как я скажу. Мое решение принято не сию. минуту, как всегда бывало со мной раньше. Я думаю над ним уже десять дней. Десять дней свожу счеты с самим собой, и оказывается, что я кругом должник. Не смейся… Я говорю серьезно и говорю правду. Мне скоро стукнет тридцать. И вот я подумал: что сделал я за эти годы? Ничего. Абсолютно ничего. Что может быть страшнее и постыднее! До самого последнего времени я пытался оправдаться перед самим собой, уверяя себя, что не делаю ничего плохого. Но жизнь показала, что я не делал ничего плохого лишь случайно. Не представлялось случая. Когда же случай представился, я не смог противиться напору событий. Не делать людям зла - это еще не значит быть хорошим человеком. Нельзя носить в душе ничего такого, что могло бы толкнуть тебя на подлость. А во мне этой дряни оказалось предостаточно. Быть может, плохое заложено в каждом… Но настоящий человек должен уметь избавиться от него или, по крайней мере, подавить его в себе. Не трогать зло - значит дать ему возможность рано или поздно поднять голову. Я не собираюсь читать тебе наставления. Хочу только сказать, что поражен сам больше всех. Как могло случиться, что человек вроде меня, которого среди приятелей считали неглупым, мог так бездарно и глупо прожить свою молодость? Вначале я был слеп. Жил среди товарищей, считавших себя чуть не гениями, и не только не замечал их непроходимой тупости, но и восторгался их высокомерием. У меня не было ни цели, ни убеждений. Все свои силы я тратил на мимолетные увлечения и не задумывался над будущим. Ловкий ответ, бойкая острота заменяли мне все истины. Такая жизнь сделала меня противоречивым, вздорным, и в конце концов я потерял стыд. Когда слова и поступки, в которых я часто не отдавал себе отчета, оборачивались против меня, я утверждал, что не хотел этого, и во всем винил сидящего в моей душе дьявола. Боясь, что не сумею оправдаться, я возлагал на него ответственность за все свои поступки и, вместо того чтобы плюнуть самому себе в лицо, искал участия и жалости, как неудачник, обиженный судьбой, или бедняк, притесняемый несправедливостью. Но при чем здесь дьявол! Это идиотская выдумка для успокоения собственной совести. Весьма нехитрая уловка. Никакого дьявола в нас нет, а есть лишь бессилие. Есть лень, безволие, невежество и самое страшное - нежелание взглянуть правде в глаза. Мы не привыкли напрягать расслабленные мозги; мы не считаем нужным крепить свою волю, в конце концов становимся абсолютно безвольными и носимся по жизни, как лодка без руля и без паруса. А когда опрокинемся вверх тормашками, виним во всем какие-то неведомые, сверхъестественные силы.

Так прожил бы и я всю свою жизнь. Но случай свел меня с Маджиде. Я не буду говорить тебе, как люблю ее… Думаю, что больше никого на свете не смогу так полюбить. Я нашел в ней такие качества, какие годами безуспешно искал в людях, и уже начал было полагать, что никогда не найду. В ней я увидел человека, не похожего на нас, настоящего человека, каким он должен быть. Мне следовало самому перемениться, чтобы стать достойным ее. Но я не смог. И в своем бессилии обвинил все того же дьявола внутри себя. Однако я был просто ленивым и безвольным человеком. И только! Я не привык сдерживать себя, не привык в нужный момент руководствоваться рассудком. Я полагал, что важнее обладать той примитивной свободой, какой пользуются дети, чем быть настоящим человеком. Как я ни любил Маджиде, мне было неприятно, что я от кого-то завишу. Я не мог удержаться, чтобы не оглядывать с ног до головы любую женщину на улице. Однако я не пал так низко, как того боялся. Не из-за своей порядочности, а потому что Маджиде, как бы я ни противился, все же влияла на меня в хорошую сторону. Но тот вечер, когда мы были в благотворительном обществе, выбил меня из колеи. Стоило мне оказаться среди прежних приятелей, девушек, с которыми я болтал в коридорах университета, развлекался на пикниках и прогулках, как я забыл обо всем. Эти приятели были живым воплощением прежней жизни. Может быть, Маджиде тебе рассказывала. Я напился и в присутствии любящей меня женщины вел себя непристойно… Она вынесла бы и такое испытание, если бы дело было только в этом!.. Но я опустился еще ниже. Маджиде тошнило от окружавшей ее обстановки, а я бросил ее одну. Мало того, дал ясно понять, что эти люди, которые вызывали в ней такое отвращение, вовсе не противны, а близки мне. Тут уж ничего нельзя исправить. Я не дурак. Я сразу понял, что все кончено и Маджиде никогда больше не сможет относиться ко мне с доверием. Какие бы клятвы я ни давал ей и самому себе, теперь это было бы смешно. Когда я слушал тебя перед концертом, я почувствовал, что в моей голове многое прояснилось, и я решил еще раз испытать себя. Но тут же забыл о своем решении. Сейчас я сам не верю себе. Я должен изменить свою жизнь и самого себя. Обязательно. Но когда я смогу это сделать? После многих лет внутренней борьбы! Или же, так и не преуспев в этом, буду влачить прежнее бессмысленное существование? Как бы там ни было, заставлять Маджиде жить такой жизнью - преступно. Я не хочу тащить ее с собой по пути, который неизвестно куда приведет, и никогда не соглашусь на это, даже если бы она сама пожелала. Когда я подбил итог, я увидел за собой столько грехов, что мне стало стыдно смотреть людям в лицо. Так и с кассиром. Что стало с ним? Я разыскивал его, хотя ничего никому не говорил об этом. Нашел его дом и долго бродил вокруг. Я увидел только скорбное лицо его жены и печальных детей. Куда он делся? Бродит ли по свету, проклиная людей, или погрузился в вечный сон, и волны шевелят его седые волосы среди водорослей на дне моря. Только одиночество и упорная внутренняя борьба могут очистить от всей этой скверны. Но я никому не хочу омрачать жизнь. Вот наши брачные свидетельства. Они еще не подписаны. Я их разорву. Только эта вот маленькая фотография останется у меня. Я думаю, что такая слабость простительна. Могут спросить: «Что же будет молодая женщина делать без тебя? Куда она денется?» Я уверен, что ты так не скажешь. Ты все это уладишь. Делайте, как знаете. Хочешь - возьми ее к себе, как сестру, хочешь - женись на ней. Считай, что меня нет на свете. Мы пойдем в жизни разными дорогами, будем жить в разных мирах. Я попытаюсь стать человеком. Лет десять тому назад мой учитель сказал мне: «Ты расточаешь свой ум, как мот». Он был прав. Я пустил ум по ветру и вот обанкротился. У меня ничего не осталось. Я думал, что мой ум будет без конца излучать энергию, как радий. Но забыл о том, что необходимо развивать и обогащать его. Я старался быть интересным, но не старался быть человеком; я не испытывал желания что-либо совершить, но хотел подняться туда, откуда мог бы с презрением взирать на тех, кто занят делом. Но что я представляю собой в бесконечности пространства и времени? Сорная трава. Червяк. Нет, еще более бесполезная и ничтожная тварь… - Омер умолк, не в силах продолжать. Глаза его горели, во рту пересохло, кожа на скулах так натянулась, что, казалось, вот-вот лопнет. Бедри хотел погладить его руку, но Омер отдернул ее.

- Сегодня меня выпускают. Пришло предписание из прокуратуры. Начальник тюрьмы оформляет документы, и я буду свободен. Вот почему я отослал Маджиде. Подумал, что, если мы выйдем вместе, я не смогу с ней расстаться. И все-таки я хотел бы посмотреть на нее в последний раз. Ох, как хотел бы!..

Голос его дрожал. Он уставился на белый потолок, потом, с большим трудом овладев собой, продолжал:

- Ты понимаешь, Бедри? Ни ты, ни Маджиде не должны разыскивать меня. Не отказывайте мне в этой милости. Может, я поеду в Балыкесир. Может быть, в какое-нибудь другое место. Мне следует заняться собой, попытаться начать жизнь заново. Для этого надо окончательно порвать с прошлым. Кто знает, может быть, когда-нибудь, не скоро, мы встретимся совсем другими людьми и с улыбкой протянем друг другу руки. Мне нет нужды говорить о Маджиде. Я спокойно могу доверить ее тебе. Знаю, ты любишь ее не меньше меня и сможешь быть ей лучшей опорой в жизни, чем я. Увидишь, она понемногу привыкнет к тебе. Но должно пройти некоторое время. У нее уже есть горький опыт, она не сможет сразу забыть всего. Быть может, она не захочет сблизиться с другим мужчиной, кто бы он ни был. Ты понимаешь это не хуже меня. Так стань же ее целителем. На свете нет другой такой удивительной, такой необыкновенной женщины. Бедри, клянусь тебе, на свете нет никого прекрасней Маджиде… Цени же ее!

Омер встал и повернулся к Бедри спиной. Надзиратель протянул ему пропуск, и он направился к двери.

Бедри пошел вслед за ним. Выйдя на улицу, они остановились, Омер протянул руку. Бедри, вместо того чтобы пожать ее, бросился на шею другу. Они обнялись, и Бедри почувствовал, что Омер весь дрожит.

Не вымолвив ни слова, Омер резко свернул в один из переулков, круто сбегающих к морю. Бедри медленно направился к кофейне, где его ждала Маджиде.

Он не думал о том, что ему теперь делать, как рассказать обо всем Маджиде. Он думал только об Омере, о своем товарище, которого все еще любила, а может быть, и будет любить Маджиде, и, несмотря ни на что, считал Омера счастливее себя.

Маджиде поднялась ему навстречу.

- Ну, что?

- Омера освободили. Но… - Бедри помолчал, подыскивая слова. Потом отвернулся и пробормотал: - Но он ушел. «Ни ты, ни Маджиде не должны разыскивать меня», - сказал Омер. Он хочет остаться в одиночестве и начать новую жизнь. Он не чувствует себя настолько сильным, чтобы взять на себя ответственность за двоих!

Бедри снова умолк. Маджиде тоже молчала и смотрела ему в лицо. Ни слова не говоря, они пошли рядом.

- Именно к этому дело и шло, - тихо произнес Бедри.

- Да, - откликнулась Маджиде, словно отвечая на свои мысли.

Бедри хотел еще что-то добавить, но не решился. Заметив, что губы его шевельнулись, Маджиде спросила:

- Что вы сказали?

- Ничего. Сейчас мы пойдем к вам. Я возьму его вещи и отнесу туда, куда он должен зайти. Потом…

Он не мог продолжать. Маджиде внимательно смотрела на него, ожидая, что он скажет. Это придало ему смелости.

- Сестра моя умирает. Врачи говорят, что ей осталось жить день-два. После этого вы переедете ко мне? Мать найдет в вас утешение.

Он испугался, точно сказал что-то неуместное, неумное, и с трепетом ждал ответа Маджиде.

- Нельзя терять надежду, - спокойно и просто сказала она. - Сестра ваша еще молода. Я буду ухаживать за ней…

Слова Бедри говорили о том, что он не забыл еще злосчастного разговора своей сестры с Маджиде, и поэтому Маджиде добавила:

- Я не из тех, кто помнит зло.

Она видела, что Бедри мучается, и ей было жаль его. Чтобы подбодрить его, она взяла его под руку…

От площади Султан-Ахмед они пошли к Алемдар-скому спуску. Вдруг Маджиде показалось, будто кто-то провел рукой по ее затылку. Она долго старалась заглушить это ощущение, и все же не выдержала, обернулась: позади них, шагах в двадцати, шел Омер. Как только Маджиде оглянулась, он повернул назад. Чуть наклонив голову, он медленно и тяжело поднимался вверх по улице.

Маджиде остановилась. Отпустила руку Бедри. Сердце ее бешено колотилось, перед глазами мелькали образы, картины, люди, краски. Но это продолжалось лишь мгновение. Она быстро овладела собой и снова ухватилась за Бедри.

- Нет… Нет… Пойдемте.

Молодой человек с грустью поглядел на неё и кивнул.

- Да… Пойдемте!

Когда через несколько мгновений он обернулся, Омер уже скрылся из виду.

- Вы не сможете забыть его! - сказал Бедри. - Вы никогда не сможете расстаться с ним!

Маджиде задумчиво посмотрела на него и, сунув руку в карман, вынула письмо, которое написала Омеру.

- Нет, Бедри… Я решила расстаться с ним еще до всего этого, уже давно.

И тихо добавила, протягивая ему вчетверо сложенные листы:

- Только надо запастись терпением. И уметь ждать.