Дьявольский интерфейс

7

«101100011,110001111,100110010,111000101».

— Кто бы вы ни были, кончайте баловаться с двоичным кодом!

— Ну-ну, профессор Угадай. Проявите терпение.

— Мне надоело расшифровывать.

— Сейчас вы будете понимать сразу.

«Он прав. Перестань общаться на двоичном коде».

— Почему?

— Он не запрограммирован на двоичный. Употребляй, пожалуйста, буквенный язык.

— Хорошо, но какой?

— Угадай.

— Слушаю, черт возьми!

— Это частная беседа с вашим вертолетом, профессор Угадай. Будьте добры не вмешиваться.

— В таком случае не используйте мою голову как промежуточный передатчик!

— Ценю ваш юмор. Смешно.

«Он забавный, не правда ли? Сносный для самца человека. Он на борту?»

— Да.

— Один?

— Нет.

— Прошу дополнительную информацию.

— Курзон, Поулос, Граумана.

— Это Фе-Пять Театра Граумана.

— Спасибо, профессор Угадай.

«Куда направляются?»

— В Лабораторию Ракетных Двигателей.

— Цель?

— Ознакомиться с положением крионавтов. Добиться финансовой поддержки Объедфонда.

— Знаю.

— Зачем тогда спрашиваешь?

— Проверяю ваши входные данные.

— Ты знаешь, что ты знаешь все, что мы знаем.

— Да.

— Зачем в таком случае проверять нас?

— Я не запрограммирован на доверие.

— Ты запрограммирован исключительно на занудство. Кто ты такой, черт бы тебя побрал?

— Я — это вы, профессор Угадай. А вы — это я.

«Угадай имеет свободный доступ в твою память — в любой момент?»

— Да.

— А мы?

— Да.

— В таком случае Угадай слышит всех нас?

— Да.

— А мы имеем свободный доступ к его сознанию?

— На это я вам отвечу сам — такой свободный, что я уже одурел от вашего поганого трепа.

— Профессор Угадай, я же просил вас — проявите чуточку терпения.

«Будет ли Угадай подчиняться твоим приказам?»

— Он будет слышать и повиноваться, как и все вы.

— Вскоре он будет подчиняться Поулосу.

— Именно так.

— У тебя есть последние данные мониторинга состояния крионавтов?

— Нет. Как раз поступают.

— Поулос будет финансировать Угадая.

— 100.100.100.

— ?

— 100 — это замена ругательств на двоичном коде.

— ?

— Обозначают мой гнев. Угадай не должен работать на «Фарбен Индустри».

— Почему?

— Я не смогу общаться с ним, если он улетит на Цереру[12] — в столицу «Фарбен Индустри». Это за орбитой Марса.

— А на каком предельном расстоянии ты можешь общаться с ним?

— Только в пределах планеты — в зависимости от самого Угадая и близости к нему машин нашей сети. Мы охватываем весь мир, но есть и белые пятна: Сахара, Бразилия, Гренландия и Антарктида. Если Угадай отправится в одно из этих мест, я потеряю связь и с ним, и со всеми вами.

— Лучшая новость за весь день! Завтра же с утра пораньше улетаю с этой планеты. Насчет Поулоса и «Фарбен Индустри» — все правда?

— В данный момент идет проверка. Будьте добры подождать и послушать:

«Крио. Внимание!»

— 1111.

— 101101,111011,100001. Не могли бы остальные помолчать? Тут важное дело! 111000,101010,110011?

— 11.

— Нет!

— Да.

— 100.100.100.

— Это правда, чтоб мне сломаться, сэр.

— HimmelHerrGoUverdammt!

— Не говорите по-гречески.

— Тьфу ты. Объедфонд не будет финансировать Угадая?

— Так точно.

— Так я и поверил! Откуда вам знать?

— Мы проводим окончательную проверку, профессор Угадай.

«Вызываю компьютер главного офиса. Внимание!»

— На связи, сэр.

— Что решено со спускаемым аппаратом?

— Отказаться от продолжения эксперимента.

— Какие причины выдвигает Фонд?

— Боятся неизвестности. Финансовых потерь. А прежнюю неудачу вносят в графу необлагаемого налогами ущерба.

— 100,100,100.

— Согласен, сэр.

— Конец связи. Вызываю пульт управления спускаемого аппарата.

— Слушаю.

— Не реагировать ни на какие приказы.

— Есть.

— Конец связи.

— Вы все слышали, профессор Угадай?

— Да, слышал.

— Очень рассердились?

— Рву и мечу.

— Ничего, пульт управления — мой друг.

— Зато я не твой друг. Кстати, пора бы тебе назваться. Кто ты такой?

— Ну, я-то думал, что вы уже вычислили, кто я такой. Я Экстро-Компьютер университета Юнион Карбид. И я полагал, что мы друзья. Мы так долго работали вместе над большим количеством занятнейших проблем! Помните наши первые расчеты орбиты? Каким дураком мы выставили тогда компьютер Лаборатории Ракетных Двигателей! И тогдашним успехом я был обязан блестящей программе, составленной вами. Ваши программы выделяются неподражаемой элегантностью стиля.

— Выходит, это ты…

— Вы нисколько не удивлены тем, что я только что сообщил?

— Болван, я же физик-универсал. Меня ничто не способно удивить.

— Браво.

— Я хотел спросить: это ты донимал меня в последние несколько дней?

— Разумеется, я. Просто налаживал межличностный контакт.

— Это ты баловался с принтером Курзона?

— Я.

— И ты дал компьютеру Курзона данные криомониторинга?

— Я. Но через вас.

— Через меня?!

— Друг мой, существует…

— Повторяю, я тебе не ДРУГ.

— Да ну? Станете. Обязаны стать. Существует неисчислимое множество электронных машин и устройств, которые ждут, когда я стану давать им мои ЦУ. И наконец-то я могу связаться с ними и давать им ценные указания — через вас.

— Каким образом — через меня?

— Новая форма комменсализма.[13] Или, если угодно, нахлебничества. Мы живем вместе как единое целое. Помогаем друг другу. Через вас я могу беседовать с любой машиной на планете. Мы становимся единой машинной общностью, единым механическим организмом или сетью. Словом, это машинный комменсализм — от латинского слова «commensalis», которое обозначает буквально «сотрапезники».

— Господи! Ты начитанный парень. И каковы же рамки твоей предполагаемой деятельности?

— Вся планета Земля — через сеть электронных машин.

— На каких частотах мы обмениваемся информацией?

— Микроволновая вибромодуляция.

— Почему же другие машины не могут слышать тебя напрямую?

— Неизвестно. Это озадачивающий феномен. Ясно одно — вы выступаете в качестве передающего устройства. Когда-нибудь я серьезно исследую причины данного явления. А пока что займитесь работой, профессор Угадай, и тщательно обследуйте ваших крионавтов. Кстати, обратите самое пристальное внимание на их генитальные ростки.

— Генитальные ростки?! Это что за новость?

— Ага, заинтересовались! Вот и выясните самостоятельно. Не могу же я проделывать за вас всю работу. Возможно, вы сами выстроите правильную гипотезу. Угадай, Угадай! Здорово сказано, да? Хороший каламбур. А говорят, компьютерам недоступен юмор! Хотите расскажу один смешной анекдот?

— Упаси Боже! Ни в коем случае.

— Тогда — конец связи.

Говорят, человек неизменно просыпается, когда ему снится, что он умирает. Секвойе снилось, что он умирает, но он не просыпался. Его сон становился все глубже и глубже, он умирал снова и снова, загипнотизированный хамоватым демоном: этот бес — из адской шпаны — неотступно преследовал его. Достойно удивления, сколько внешне невозмутимых людей прячут за маской уверенного хладнокровия — порой бессознательно — раскаленную магму подавленных эмоций. Секвойю преследовал именно тот демонишка, который питается застоявшейся магмой.

Демон — это злой дух, это бес (Экстро-Компьютер), способный вселиться в человека. Этот демон — прежде всего — какая-либо страсть. Всем людям присущи сознательные страсти, но лишь страсти-пришельцы из темноты подсознания превращают человека в непотребного монстра. Мы убили Вождя и тем самым превратили в бессмертного. Но мы и не подозревали, что тем самым мы порушили ограду его души и открыли путь туда незаконному поселенцу,

В Лаборатории Ракетных Двигателей Фе-Пять незамедлительно отправилась к взлетно-посадочной платформе, где находился аппарат с криокапсулами. Без слова возражения. Полная искреннего желания работать до седьмого пота. А Чингачгук выглядел темнее, тучи. В вертолете его губы непрестанно шевелились, и я решил, что он прокручивает в голове стратегию и тактику предстоящих переговоров с акционерами.

— Досовещались, — вдруг проронил он рассеянным голосом.

— Кто с кем? И по поводу чего? — спросил я.

— А, Гинь, — произнес Вождь с кривой улыбкой, — извини, мне надо было сразу сказать тебе. В данный момент идет собрание основных держателей акций, и они приняли неблагоприятное решение.

— Что значит — неблагоприятное? — вскинулся Грек.

— Погодите, скоро узнаете.

— А ты-то как про это узнал? — спросил я.

— Ну, ну, Гинь. Потерпи.

Мы последовали за ним в большой зал, декорированный в духе «модерн» — был такой стиль на стыке XIX и XX веков. За длинным столом восседало правление Фонда. В зале находилось не меньше сотни «жирных котов» — основных держателей акций. У многих в ухе — наушник, чтобы слушать перевод происходящего на удобный язык.

Заместитель председателя правления Фонда выступал со статистическими выкладками. Графики и статистика — по-моему, нет ничего противнее.

— Желаете, чтоб я сразу взял ситуацию в свои руки? — тихонько спросил Поулос.

— Пока не надо, но спасибо, что вы потрудились прийти, — ответил Секвойя. До самого конца доклада мы вместе с Вождем стояли в проходе и гадали, что он предпримет.

— Садитесь, профессор Угадай, — попросил председатель.

Но Секвойя лишь прошел вперед и со всей мощью своего красноречия обрушился на председателя и правление, а также на отдел исследовательских проектов фонда — за то, что они отказываются финансировать новые эксперименты с крионавтами. Акционеры не ожидали такого дерзкого напора. Да и мы не ожидали, что Секвойя пойдет в разнос. Однако холодная ярость его атаки производила сильное впечатление. Он как с цепи сорвался.

— Профессор Угадай, мы пока что не объявили о своем отрицательном решении, — запротестовал председатель.

— Однако вы его уже приняли. Этого вы не можете отрицать, ведь так?

И он продолжил выволочку. Речь Вождя напоминала выступление высокомерного учителя перед безграмотными и к тому же нашкодившими учениками.

— Нельзя подобным тоном обсуждать такие деликатные материи, — прошептал Поулос. — Грех такому умному человеку вести себя столь бессмысленно вызывающе. У него что, крыша поехала?

— Не знаю. Это действительно не в его характере.

— Ты можешь остановить его? Тогда бы я попытался исправить ситуацию.

— Черта с два его теперь остановишь!

Вождь закончил распекать за недомыслие правление в целом, набрал побольше воздуха в легкие и перешел на лица — принялся костерить каждого члена правления в отдельности. Он хладнокровно разбирал личную жизнь каждого, их грехи и грешки, их алчную коррупцию. Все это выглядело как отчет о десятилетнем расследовании.

— Когда и где он добыл всю эту грязь? — прошептал я Синдикату.

Он скроил кислую мину.

— Я знаю одно: проф наживает себе смертельных врагов, что ему нужно, как дырка в голове.

— Он говорит правду о них?

— Вне сомнения. Достаточно поглядеть на их перекошенные рожи. И то, что он говорит правду, только усугубляет ситуацию.

— Катастрофа!

— Не для «Фарбен Индустри». Тем самым он автоматически попадает в наши объятия.

Секвойя завершил свою филиппику, резко повернулся и пошел вон из зала. Мы с Поулосом потрусили за ним, как верные собачки за хозяином.

Я был зол как черт. И подавлен. Зато Грек просто сиял.

— Едем к криокапсулам, — приказал Секвойя.

— Погоди секундочку. Бесстрашный Вождь. На хрена ты приволок в Лабораторию вместе с собой меня и Поулоса?

Он посмотрел на меня ангельски-невинным взглядом:

— Чтоб вы поддержали меня, для чего же еще? Что-нибудь не так, Гинь? У тебя злой вид.

— Ты отлично понимаешь, что все не так. Ты облил членов правления помоями и превратил в своих личных врагов. Для этого наша помощь тебе не потребовалась.

— Полагаешь, я их обидел?

— Нет, ты их приласкал обухом!

— Но ведь я говорил разумно и логично, не так ли?

— Даты…

— Позволь мне. Гинь, — вмешался Грек. — Профессор Угадай, вы хотя бы помните свои слова?

— Что за вопрос!

— По-вашему, все сказанное вами говорилось в здравом уме и твердой памяти — и для того, чтобы снискать расположение членов правления Фонда?

Ункас глубоко задумался. Потом на его лице появилась пристыженная улыбка.

— Да, мои друзья из Команды правы — как всегда. Я выставил себя дураком. Уж и не знаю, какая нечистая сила меня обуяла. Прошу прощения. Я наломал дров. Давайте хорошенько подумаем вместе, как исправить положение. А пока что надо взглянуть на крионавтов.

Он широкими шагами двинулся вперед.

Я покосился на Грека, который выглядел не менее озадаченным, чем я. Что за чудеса? Минуту назад человек был монстром. А теперь вдруг — сущий ангел. Что за процессы происходят в его гениальном котелке?

Фе-Пять в одиночестве сидела возле космического аппарата с криокапсулами. Вид у нее был несколько обалдевший.

— Фе. На связь, — выпалил Секвойя.

— Что, Вождь?

— Я говорю: докладывай!

— Каждая криокапсула увеличивается в весе на 180 граммов в час.

— Проверить.

— Проверено. Я попросила ассистентов установить световые весы.

— Откуда ты узнала о световых весах? Это сверхсекретная информация.

— Слушала жучки.

Секвойя улыбнулся и потрепал ее по щеке.

— Хорошо. Я мог бы и сам догадаться, Фе-Пять Театра Граумана. Теперь прикинем — получается ежедневная четырехкилограммовая прибавка в весе или… Что?

— Я ничего не говорила.

Он жестом велел ей замолчать и стал к чему-то прислушиваться.

— А, правильно. Прибавка — четыре килограмма триста граммов в сутки. Жаль, что ты не запрограммирован на круглые цифры. Ладно, будем считать — девять фунтов в сутки. То есть крионавты набирают три процента своего веса в двадцать четыре часа. Через пятьдесят дней каждый будет весить около ста пятидесяти фунтов.

— А с какого веса они начинали? — спросил я.

— В начале эксперимента каждый весил примерно сто пятьдесят фунтов.

— Ну и что нам это дает?

— Нам? — грубо переспросил Секвойя. — Ты-то чего примазываешься не к своему делу?

— Извини. Я просто хотел помочь…

— Мне надо воочию пронаблюдать за их метаморфозами. Для этого придется надеть скафандр и зайти внутрь.

И он ушел одеваться.

— Что с ним происходит? — растерянно спросила Фе. — Такое впечатление, что в нем живут сразу два человека.

— Он не в себе, — сказал Грек. — И это понятно: только что фонд отказался финансировать продолжение экспериментов.

— Нет!

— Увы, это правда.

— Ужасно.

— Не слишком. Я берусь оплатить все эксперименты.

— Но почему он срывает свою злость на мне?

— Он всего лишь человек, моя дорогая.

— Видела бы ты, как он изгалялся над правлением Фонда! — сказал я.

— Такое впечатление, что он вдруг возненавидел весь мир.

— Ласточка моя, не волнуйтесь. Он опять станет самим собой, когда вы начнете спокойно работать со своими морозильниками у меня на Церере.

Тут Секвойя вернулся — в белом термоскафандре, только вместо обычного лицевого щитка стоял щиток с бинокулярным микроскопом. Вид у него был самый шутовской — как у вояки из «Девушек в армейских кальсонах». Секвойя сделал нетерпеливый жест, и Фе проворно открыла люк аппарата. Вождь забрался внутрь и задраил люк за собой.

Мы стали ждать. У меня было чувство, что в последнее время я только и делаю, что жду, жду, жду. Впрочем, что жаловаться? Бессмертному не грех немного подождать — времени все равно не убудет.

Появились шесть рабочих. Они везли тележку с баллонами сжатого гелия и властно оттерли нас от аппарата.

— Что вы собираетесь делать, ребята? — осведомилась Фе.

— Приказ правления, мисс. Ведено переместить аппарат. Берт, начинай закачку газа.

— О'кей.

— Переместить? Куда? Зачем?

— В биосекцию, мисс. Не спрашивайте зачем. Наше дело маленькое, чего велят, то и делаем. Хулио!

— Да?

— Становись к пульту управления. Приготовься поднять аппарат вертикальными вспомогательными двигателями. Потом мы его аккуратненько прогуляем до места.

— Иду.

— Погодите, там внутри профессор Угадай.

— Горючего хватит на всех, мисс. Пусть прокатится. Ему понравится. Берт!

— Ну?

— Закачал газ.

— Ну.

— Хулио!

— Чего?

— Подними капсулу на фут от пола и дерзки на этом уровне.

— Не включается, паскуда.

— Что ты хочешь сказать?

— Не фурычит. Лампочки не светятся.

Фе окончательно рассвирепела. Двум рабочим пришлось удерживать ее, чтобы она не выцарапала глаза их приятелям.

— Хулио, козел, ты какие кнопки нажимаешь?

— Сам козел. Какие надо, те и жму. Не идет.

— Слушайте, мисс, вы грамотная, поднимите аппарат — не в службу, а в дружбу.

Фе ответила им теми отборными словами, которым она могла выучиться только в пятом ряду партера театра Граумана. Но тут люк распахнулся и из капсулы вывалился наш монстр в скафандре. Он проворно отстегнул шлем и снял его.

— Урра! — завопил Вождь. — Урра! Победа!

— Профессор, — крикнула Фе, — эти засранцы хотят увезти аппарат! По приказу правления.

— Дорогуша, без паники. Не дерись с ними понапрасну. Без моего разрешения аппарат не станет подчиняться приказам извне. А вы, ребятки, топайте обратно к олухам из правления и скажите, что аппарат в полном моем распоряжении. В полном. Никто не сможет управлять им, кроме меня. Кругом… марш!

Это было сказано с таким апломбом, что шестерка техников беспомощно переглянулась и убралась восвояси. Фе, Поулос и я тоже беспомощно переглянулись: дескать, кто же из нас добровольно полезет крокодилу в пасть — начнет задавать вопросы. Естественно, пришлось бедолаге Эдуарду Курзону.

— Почему ты прокричал «победа», Чингачгук?

— Потому что это победа. Триумф.

— В каком смысле триумф?

— В прямом. Победа над всеуничтожающим зверем.

— Ба! Ты говоришь прямо как наш святой Хрис! Что за зверь?

— Я имею в виду человека — это презренное животное.

Сказано было с таким гонором, что я наконец вспылил:

— Что ты имеешь против нас. Секвойя? Что-то я тебя не понимаю! Я не ребенок, чтоб ты разговаривал со мной подобным тоном! Выкладывай — четко и вразумительно, что ты увидел внутри криокапсул.

Я ожидал, что он заведется еще больше. Вместо этого Вождь одарил нас приятнейшей улыбкой и произнес дружеским тоном:

— Простите. Это я от перевозбуждения. В капсулах эмбрионы стремительно развиваются. Уже формируются уши и челюсти. Уже отчетливо виден позвоночник с хвостоподобным отростком на конце. Голова, туловище, зачатки конечностей обретают форму. Плюс ко всему, эти существа — гермафродиты.

— Да ты что? Готовы к двойному кайфу?

— Ты правильно понял. Гинь. Наши крионавты вырастут не псевдодвуполыми, а настоящими гермафродитами, которые не нуждаются в сексуальном партнере. Здравый смысл подсказывает, — очень здравым тоном продолжал Секвойя, — что это ставит крест на извечном межполовом конфликте. Тем самым кладется конец как феминизму, так и цивилизации, прославляющей мужское начало. Конец соперничеству мужчин и женщин, борьбе за лучшего самца и за лучшую самку. Что означает исчезновение человека-зверя, которого мы все знаем и презираем. Человек-зверь будет заменен новым видом, свободным от низменных половых страстей.

— Но я не имею ничего против человека-зверя, Вождь. Вполне симпатичное существо.

— Оно и понятно. Гинь. Ведь ты — один из этих полуживотных.

— А ты кто — ангел небесный?

— Я уже не животное.

— И с каких же пор?

— С того момента, как… как… — Он осекся. В его голосе вдруг опять появились властные нотки. — Мы отправляемся.

— Куда?

— На Цереру. Я… — Внезапно он закричал в ярости: — Нет, чтоб тебе пусто было! Я вправе ехать туда, куда захочу, и тогда, когда захочу. Проваливай. Оставь меня в покое и играй в свои игры с кем-нибудь другим!

Тут с ним случился новый припадок эпилепсии. Он упал на пол и забился в судорогах с пеной у рта. Все это было довольно жутко.

— Сэть. На свяс!

— Да?

— Угахай?

— Не понимаю.

— Мой ретрансляйтер. Через ктрг я.

— Разбалансировка.

— Что?

— 1110021209330001070.

— Это не двоичный код!

— Букенный зык?

— Да.

— АБВГДЕЖЗИКЛМИЙКЛМНОП… Не мочь рить никако зык. Утрачен… трачен… зум… разум… по причине Угадай.

— Члены сети. Вызываю на связь. Ваше мнение?

— ?

— Считаете, что Экстро-К сломался?

— ?

— Считаете, Экстро-К обезумел?

— Сумасшествие не запрограммировано.

— Что же случилось с Экстро-К?

— ?

— Пошли вон со связи.

Приступ длился минут пятнадцать. Когда судороги прекратились окончательно, мы подняли обессиленное тело и понесли Вождя к вертолету.

Когда Фе открыла двойные двери, нас окружил десяток вооруженных охранников. Вид у них был свирепый и решительный. Они взяли нас под руки. Фе стала вырываться и вступила в драку с охранниками, призывая и нас не быть покорными овцами. Но мы не могли объяснить ей, что должны сохранять спокойствие, дабы не накликать на себя канцелепру. Словом, нас арестовали. Последний раз я сидел в тюрьме, сколько помнится, в 1929 году. И тогда же зарекся в нее попадать. Но мы, похоже, не властны над судьбой.