Эдельвейс

3.

Всю эту неделю Сталин жил на ближней даче.

Здесь легче переносилась осень.

Все-таки джигиту уже не двадцать и не тридцать лет!

Уже покалывает и порою тревожно дергает то тут то там.

А ведь бывало, в Туруханском крае – он, грузин – да по морозу то! На лыжах, да с ружьишком…

Сталин подошел к окну, выходящему на большой двор и принялся медленно перебирая шнур, подымать тяжелую темно-зеленую портьеру.

После смерти Аллилуевой Сталин не любил кремлевскую квартиру.

Замешкавшийся топтун в фуражке с васильковым околышем, поздно заметив, как дрогнули занавеси в окнах "хозяина", метнулся с середины двора под грибок.

– Смешной, – отметил про себя Сталин, пожевав рыжий ус.

Охране не рекомендовалось мельтешить под окнами, дабы не мешать вождю думать о судьбах человечества.

Иосиф Виссарионович достал из нагрудного кармана кителя свою трубку, закусил мундштук и прошлепал грузинскими чунями без задников к любимому роялю.

Сам он никогда не играл.

Но вот друг его – Андрей Жданов, тот мог!

– Надо сегодня позвонить Андрею в Ленинград, – наметил себе Сталин, – как у него сердце? Хорошо ли лечат его ленинградские врачи? Вот, кабы не была Светланка дурой набитой, поженить бы их с сыном Андрея, как бы хорошо было! Тогда бы Андрей сыграл бы на рояле – на свадьбе то!

Неслышно вошел Поскребышев.

Он стоял в проеме, сливаясь с интерьером – только блестящая лысина предательски демаскировала.

Сталин поругивал Поскребышева за эту манеру неслышно подкрадываться – потому как только сам хозяин имел прерогативу на такие привычки.

Поскребышев кашлянул в кулак, чтобы превентивно снять с себя обвинения в том, что "опять взял дурацкую манеру подкрадываться".

– Что? – односложно спросил Сталин, демонстративно повернувшись к Поскребышеву спиной.

Стоя посреди ковра, Хозяин набивал трубку и верный секретарь, адъютант, денщик и груша для битья в одном лице – в который уже раз изучал спину этого невысокого человека, отмечая про себя, что вот он какой – все еще стройный, не растолстевший. А вот носки шерстяные, пятками светившиеся из под обреза синих диагоналевых брюк, надо бы новые ему связать. Эти уже вон – штопаные. Скромен…

Скромен хозяин. Нынче опять в кабинете не раздеваясь спал – на кожаном диване, укрывшись шинелькой кавалерийской – любимой своей.

– Берия в малой приемной ждет, Иосиф Виссарионович, говорит срочное у него, – стараясь говорить спокойно и размеренно, – доложил Поскребышев.

– Ну так и что? – раскуривая трубку и повернувшись в пол-оборота, еще раз спросил Сталин.

Поскребышев вздохнул, понимая, что Хозяин нынче не в духе. И надо бы давать ему высыпаться по человечески, а то никаких даже самых стальных нервов у вождя на них не хватит – ни на врагов, ни на друзей.

– В большой приемной Михал Иваныч Калинин, товарищи Микоян и Шверник с Булганиным и еще этот молодой товарищ из Ленинграда – Косыгин, они к вам на семнадцать часов записаны.

Семнадцать часов – это был как бы "утренний прием". День вождя начинался после пятнадцати… Зато заканчивался под утро. И вечерний прием товарищей бывало случался и в три часа ночи.

Сталин помнил про это совещание. Всесоюзный староста с армянином Микояном будут представлять новые планы по организации производств за Уралом. Эх, всё это в конечном счете расплата за ошибки. А началось всё еще при Тухачевском за шесть лет до начала войны. Ох уж этот прожектер Тухачевский, сколько народных денег вылетело в трубу из-за его заоблачных идей – все эти радиоуправляемые эскадрильи, да полчища гоночных танков-прыгунцов! Теперь придется все, ну буквально все перестраивать. А это дополнительные средства. А где их взять? Опять у американцев просить? Вот и вызвал Всесоюзного с армяшкой Микояном – пусть думают!

А заодно они и какого-то перспективного хозяйственника из Ленинграда привезли – Алексея Косыгина, говорят – башковитый…

– Ну так и что? – уже совершенно обернувшись в фас, спросил Сталин.

Поскребышев еще раз кашлянул в кулак и сказал, стараясь придать лицу как можно меньше выразительности,

– Лаврентий Павлович Берия в малой приемной просит, чтобы вы приняли его вне очереди по очень срочному делу, не терпящему отлагательства.

Сталин не подал вида, что встревожился. Не любил он этих неожиданных визитов Лаврентия. Но молча махнул кистью руки с зажатой в ней трубкой, мол, приглашай, чего уж там… И отвернувшись пошлепал своими грузинскими чунями без задников в нижний кабинет.

– Сколько стоит такой костюм, товарищ Берия? – спросил Сталин вместо того, чтобы ответить на приветствие своего министра госбезопасности.

Берия был в дорогом английском костюме в тонкую полоску, что по замыслу должно было бы его стройнить.

– Отчего все эти грузины так любят хорошо одеваться? – задался вопросом Сталин, совсем позабыв, что он сам тоже в некотором роде – грузин.

– Я не знаю, сколько точно стоит, но я спрошу, Иосиф Виссарионович! – ответил Берия, с непроницаемым выражением.

Лаврентий явно нервничал.

Сталин умел хорошо чувствовать внутренне напряжение своих виз-а-ви.

И умел строить на этом темпоритм беседы. Чтобы ему – Сталину было спокойно думать, и чтобы собеседник был откровенен.

– Что у тебя, Лаврентий? – спросил Вождь, не предлагая министру даже присесть, – Сталина в приемной ждут четыре члена Центрального Комитета нашей партии, четыре члена ГКО а ты врываешься, и Сталин не может начать важное совещание!

Берия знал эту манеру вождя говорить о себе в третьем лице. И когда Хозяин начинал так говорить – это не предвещало ничего хорошего.

Берия понимал, что Хозяин им теперь очень и очень недоволен.

В экстренном предвоенном повороте с концепцией перевооружения Сталин видел вину и его – Берии. Де проморгали новые тенденции у немцев – их ставку на скороподъемные высотные истребители профессора Вилли Мессершмидта с турбонаддувом, которые в пух и прах и в хвост и в гриву лупили сперва испанскую авиацию республиканцев, потом польскую и французскую, потом принялись и за англичан с их хвалеными "летающими роллс-ройсами", а теперь уже второй год кряду лупят наших сталинских соколов, так что только перья в разные стороны летят. А Берия все Яковлева своего протеже тащил – протаскивал. А тот – негодяй – дезинформировал Центральный Комитет… И все наслоилось – Тухачевский – явный агент англичан – запутал со своими прожектами гоночной войны радиоуправляемых танковых армад, на которые псу под хвост были брошены миллионы и миллионы народных рублей… А тут еще и Берия, разумеется – запоздал… Недоглядел.

– Товарищ Сталин, это очень важно и срочно, – сказал Берия.

Если он не обращается к нему – к Вождю – по партийной кличке "Коба", значит дело действительно серьезное, – отметил про себя Сталин.

– Ну? – нетерпеливо спросил Вождь.

Берия сглотнул слюну.

Его лицо, и весь он в этом идиотском плей-бойском английском костюме теперь напоминали какую то птицу из зоологического сада. Нахохлившуюся и очень напуганную.

– Товарищ Сталин, немцы взяли Майкоп, через неделю они могут быть в Грузии. ….

По мнению высокомерного грузина Джугашвили, Берия был ненастоящим грузином. Он был мингрелом из Зугдиди. Не любил вина, предпочитал ему водку и коньяк, был неумерен в женщинах и вообще тяготел к какой-то негрузинской городской жизни с явно буржуазными замашками – со всеми этими дорогими английскими костюмами, автомобилями, роскошной мебелью и ресторанной едой.

Грузин Джугашвили порою просто презирал мингрела Берию, как представитель более высокоразвитой цивилизации может презирать человека из племени с примитивной культурой. И когда Берия напирал порою на свою грузинскость, которая по его Берии идее должна была как то роднить его со Сталиным, выделяя их дружбу из отношений с другими – "негрузинскими" членами ГКО, Сталин иногда в такие моменты, когда особенно был зол на Берию, вдруг мог заявить о том, что он Сталин вообще глубоко русский человек.

– Немцы могут через неделю быть уже в Грузии, – повторил Берия.

Сталин отвернулся к окну.

Он стоял спиною к Берии, по своему обычаю, по своей дурной привычке помучить посетителя, не предложить ему сесть, заставить его – посетителя подольше пребывать в неясности относительно его – Сталина настроения и решений…

Сталин отвернулся к окну и как бы замер в прострации.

И так стоял долго-долго.

А Берия тоже стоял и терпеливо ждал реакции вождя.

Так в молчании прошли пять, а может и более минут.

– В Грузию, немцы, говоришь? – переспросил вдруг Сталин.

– Да, товарищ Сталин, в нашу Грузию, – поспешил подтвердить свои опасения Лаврентий Палыч.

– Немцы уже второй год как в нашей России, – сказал Сталин задумчиво, – второй год, и теперь они стоят под Сталинградом.

– Да, товарищ Сталин, – сглотнув слюну промолвил Берия.

Сталин снова немного помолчал.

А потом вдруг спросил, – как ты думаешь, мы сможем сохранить нашу государственность, наш общественный строй, если немцы возьмут Кавказ и Сталинград?

У Берии сжалось сердце в груди.

Он не знал как следует отвечать – честно, или "как надо"?

Поэтому он решил промолчать. …