Единственный и его собственность

III.

Следует ли из излаженного, что индивидуалистический анархизм представляет собою сплошное заблуждение и не содержит в себе никакой правильной идеи? Этого я не думаю. Напротив, я полагаю, что писатели, в роде Штирнера, вполне правы, когда они отправляются на поиски человеческой личности, освобожденной от всякого социального гнета. И мне конечным идеалом человеческого развития представляется личность, которая живет в обществе себе подобных и в то же время является совершенно свободной, не знает над собою никакого внешнего принуждения. Конечным идеалом человеческого развития и в моих представлениях является освобождение личности. Но я полагаю, что искать этого освобождения невозможно тем путем, которым идет Штирнер. Штирнер, как мы убедились, слишком упрощает действительность; он не берет жизни во всей ее полноте и потому получает учение, которое при своей реализации привело бы к отрицанию самого себя. Правильное разрешение задачи возможно только на почве строго научного отношения как к самой личности, так и к окружающей ее социальной среде.

Основная ошибка Штирнера в его воззрениях на человеческое поведение состоит в том, что он признает единственной реальностью единичную человеческую личность. Между тем, с правильной точки зрения, общество является реальной величиной не в меньшей степени, чем личность. На ряду с индивидуальной психической жизнью существует и коллективная психика масс и, только принимая ее во внимание, можем мы дать удовлетворительное разрешение этической проблемы. Конечно, общество состоит из отдельных личностей, но его жизнь не исчерпывается их индивидуальными переживаниями; общество, как целое, имеет свое существование, творит свои собственные продукты „психологии народов“, и самая личность, сознающая себя, свои особенности и свою свободу, есть продукт общественного развития. В некультурной среде мы такой личности не найдем: в первобытных обществах личность подавлена социальной традицией.

Штирнер, несмотря на весь свой индивидуализм, также вынужден признать, что социальность является неотъемлемым свойством человека. Он знает, что „не изолированностью, или одиночеством, а общественностью, или общежитием характеризуется первобытное состояние человека“ (стр. 205); даже для „самобытных“ натур он допускает „союзы эгоистов“. Но он заблуждается, когда говорит, что „Единственные зарождаются в глубоких недрах общества, но общество не создает Единственных“ (стр. 180). Нет, именно в весьма значительной степени оно их создает, и сам Штирнер с его книгой составляет продукт общественного развития.

Вот почему, говоря об освобождении личности, мы не должны, подобно Штирнеру, строить свои идеалы на почве полного разобщения личности и общества и восстания личности против общества; не должны мы и относиться к обществу, как к „привидению“, нереальной величине. Мы должны помнить, что общество есть великая сила, которую не сокрушить никакая личность, как бы она ни была сильна, и что без общества не может обойтись человеческий индивид. Поэтому не о восстании личности против общества должны мы мечтать, но о приведении этих двух величин к гармоническому сочетанию, к примирению. Конечно, нашим последним идеалом должен быть такой строй, при котором личности будет обеспечена полная свобода индивидуального развития. В этом состоит правильная идея анархистов толка Штирнера. Но достигать этого мы не можем, идя по пути, указываемому Штирнером. Правильный путь состоят в том, чтобы мы стремились овладеть законами жизни общества и индивида в такой степени, что нам удастся, наконец, сделать вполне мирным их одновременное существование. Имея в виду эту цель, мы должны воздействовать как на общество, так и на личность. Общество мы должны вести в сторону уважения индивидуальной личности во всей ее единственности, т.-е. со всеми ее конкретными особенностями. При этом мы не должны забывать, что и само общество выигрывает от разнообразия личностей, из которых оно состоит: его жизнь становится от этого полнее, его развитие делается быстрее и всесторонние. Но и личность мы должны направлять, в свою очередь, в сторону наибольшей социальности, воспитывать ее в том направлении, чтобы „общее благо“ стало для нее руководящим принципом поведения. Когда мы достигнем такого результата, тогда наступит эпоха той нравственности, которую Спенсер называет „органической“, т.-е. которая не нуждается ни в каком принуждении, не знает тягостного долга. Тогда станет возможным и „анархический“ строй, не в смысле беспорядка, но в смысле полного порядка и сотрудничества, основанных на свободе, а не на принуждении. Ошибка писателей, в роде Штирнера, состоит в том, что они мечтают ввести подобный строй не путем коренного реформирования общественных порядков и перевоспитания личности, но путем восстания. Если, личность останется попрежнему во многом антисоциальной, то такое восстание в конечном итоге неизбежно привело бы к быстрому восстановлению сокрушенного им государственного принуждения, как мы наглядно убедились, разбирая схемы Штирнера с точки зрения их реализуемости. Перевоспитание же личности и реорганизация общества в духе признания полной свободы личного развития возможны только на почве научного овладения законами жизни общества и личности; только на почве полного знания можем мы совершить безошибочные общественные реформы и безошибочно руководить воспитанием личности. Одним словом, только при условии признания истины и овладения ею можем мы достигнуть социального идеала; но мы не двинемся с места, если мы, вслед за Штирнером, будем отрицать самую истину. Свобода может покоиться только на знании.

Довольно близок уже к этим положениям один из последователей и поклонников Штирнера, шотландец Маккэй, роман которого „Анархисты“, появившийся в подлиннике в 1891 г., также только на днях вышел в русском переводе6. В этом романе анархист Ибан, в лице которого, очевидно, говорит сам автор, настаивает на том, что все „дело идет о том, чтобы сделать насилие невозможным. Этого нельзя достичь, противопоставляя насилие насилию“ (стр. 245). Он находить восстание против государства непрактичным. „Не может быть, конечно, и вопроса о том, чтобы вызвать на бой государство, еще вооруженное с головы до ног; подобное безумие имело бы последствия, которые легко предвидеть. Нет, это чудовище, питающееся нашей кровью, нашим трудом, должно будет умереть от истощения, его надо будет победить голодом“ (стр. 272 ). „Тем, которые полагают, что анархия представляет собою хаос, а анархист — разрушитель всего, надо уяснить, что анархия является конечною целью эволюции человеческою общества, что это слово обозначает тот общественный строй, где свобода личности и личного труда является гарантией благосостояния личного и общественного, Тем, которые справедливо не верят в идеал братского коммунизма, надо было доказать, что анархизм ищет свободы личности не в общности имуществ и самоотречении, а в уничтожении всякого принуждения и всяких искусственных ограничений“ (стр. 270). Таким образом Маккэй находит возможным говорить даже об „общественном благосостоянии“ — понятии, с точки зрения Штирнера совершенно недопустимом. Становясь на такую почву, Маккэй уже перестает быть крайним индивидуалистом. И сам он очень живо рисует нам в своем романе состояние человека, несправедливо извергнутого из общества людей, которых он уважает и на которых привык смотреть, как на родственных по духу. Старый анархист, отвергнутый товарищами на основании клеветнического обвинения, говорит в романе Маккэя: „Я смело смотрел в лицо смерти, я перенес всевозможные гонения, ненависть, голод, тюремное заключение, и не пал духом... Но быть прогнанным, как паршивая собака, теми, кого я любил, как самого себя... этот удар черезчур тяжел для меня“ (стр. 277). Этот эпизод романа представляет прекрасную иллюстрацию к высказанным выше соображениям о том, какую власть получил бы Штирнеровский „союз эгоистов“ над своими членами, будучи в состоянии грозить им исключением из союза, если они разойдутся с волей большинства; мы видим здесь, в какой зависимости самая сильная личность стоит от общества, к которому она принадлежит.

Некоторый утопизм сказывается, впрочем, и в рассуждениях Маккэя. Он не может удержаться от рекомендации тех политических шагов, которые мы должны предпринять для сокрушения государства. Высказываясь против насильственного выступления с оружием в руках, Маккэй рекомендует путь пассивного сопротивления. „Грозная сила инерции была в течение нашего века применяема только в некоторых отдельных случаях и тем не менее, благодаря ей, достигнуто многое; надо начать методически применять ее по отношению к государству, отказывая ему, главным образом, в платеже налогов, и государство неизбежно падет “ (стр. 272 сл.). Если смотреть на процесс преобразования личности и общества, необходимый для установления „органической нравственности“, как на процесс сложной и медленной эволюции, то несвоевременность и непрактичность меры, предлагаемой Маккоем для немедленного сокрушения государства, не менее очевидна, как и непрактичность Штирнеровского восстания. Рекомендация такой меры является даже несколько неожиданной со стороны писателя, который только что заявил нам, что „анархия является конечною целью эволюции человеческого общества“. Неужели Маккэй думает, что эта эволюция уже завершилась, что водворение анархии стало вопросом реальной политики дня? А ведь только при допущении такого предположения становится уместным изыскивать практические пути и тактические приемы для устранения государства во всех его формах. С принимаемой нами точки зрения, государство не может быть уничтожено никакими выступлениями против него — насильственными ли или пассивным сопротивлением, безразлично, — пока оно остается исторической необходимостью. Когда же эволюция человечества приведет к тому, что оно перестанет быть таковой, то государство падет само собой, и никаких средств и тактических приемов для его устранения изыскивать не придется. Мы во всяком случае так еще далеки от этого завершения эволюции, что возбуждать вопрос о немедленном устранении государства можем, только предаваясь совершению утопическим построениям.