Ее звали княжна Тараканова

Итак, Августа Тимофеевна Тараканова — пусть не сразу и не просто, но все же признанная официальными источниками дочь императрицы Елизаветы. Все сомнения, весь отсчет правды и неправды велся именно от нее: ее судьба, ее жизненные перипетии, ее тихий и благолепный конец.

А ведь казенные летописцы вполне могли стоять на том, что у Елизаветы не было никакой дочери. Подобное утверждение представлялось самым простым, уничтожающим любые основания для дискуссий и споров. Жизнь цесаревны, императрицы протекает на глазах слишком многих, известна современникам во всех мельчайших подробностях. Голос очевидцев, притом многочисленных и каждодневных, вполне бы сделал свое дело.

Побочная дочь императрицы? Какая нелепость! Когда, где, наконец, от кого и в какие сроки могла появиться на свет? Вот записи камер-фурьерских журналов о ежедневных и ежечасных действиях императрицы. Вот свидетельства самых настороженных и враждебных соглядатаев — иностранных дипломатов. О чем вообще говорить!

Тем не менее протестов не было. Вопрос старались обходить молчанием, по возможности не замечать. Иными словами, прямые возражения выглядели недостаточно убедительными. Царственная биография давала достаточно оснований для кривотолков. Что это за таинственное богомолье, на которое отправляется цесаревна в августе 1728 года в сопровождении единственной спутницы и А Б. Бутурлина и которое продолжается больше месяца? Как объяснить исчезновение Елизаветы с июня по конец ноября 1729 года, когда ее не могли вернуть в Москву ни гнев императора, ни его прямые распоряжения? Или с чем связан ее отъезд из Москвы в августе 1730 года — снова несколько месяцев отсутствия, замеченных и подозрительной Анной Иоанновной, и всем двором?

Итак, Августа… Но почему именно Августа, когда такого имени в православных святцах никогда не существовало? Имя свидетельствовало о принадлежности к католической или протестантской, но никак не русской церкви. Как же могло случиться — и могло ли? — что Елизавета Петровна согласилась для своего ребенка на подобный акт измены вере, который наверняка отрицательно сказался бы на ее популярности. Одно дело — побочный ребенок кто богу не грешен, царю не виноват. Другое — перемена религии, из-за которой зачастую не находили своего завершения самые выгодные для государственных интересов царственные брачные союзы. И не менее важное обстоятельство — пострижение в монахини. Прежде чем уйти в православный монастырь, следовало принять православие, а вместе с ним одно из имен, освященных восточной церковью.

Вывод? Скорее одно из наиболее вероятных предположений. Побочная дочь Елизаветы могла переменить вероисповедание только при выходе замуж — перспективы престолонаследия, с которым связывался подобный вопрос, для нее все равно не существовало. И тогда приобретал черты правдоподобия тот самый брак с одним из представителей Голштинской семьи, о котором шли упорные разговоры в придворных кругах. Под этим же новым именем, принадлежавшим герцогине Голштинской, она и приобрела впервые известность.

Не меньшую загадку представляла и фамилия. Отчество у побочных детей могло соответствовать имени крестного отца, могло быть и просто вымышленным. Но в данном случае фамилия связывалась не с одной Августой. Ее носил, по свидетельству графа Блудова, и переславский узник — князь Тараканов. Двое детей «мужеска и женска полу», которых помнил охранявший сосланных Долгоруких подпоручик Тишин.

Конечно, не князья — подобного княжеского рода Россия не знала, а утверждение нового титулованного семейства требовало определенных юридических актов. Только условный титул — как-никак речь шла об императорских потомках! — не означал вымышленной фамилии. Смутные догадки о некой слободе Таракановке, входившей во владения Разумовских, или переделанном имени родственников той же семьи — Дараганов были лишены всяких черт правдоподобия. Зато в окружении Елизаветы конца 1720-х годов, то есть времен ее жизни в Александровой слободе, существовал Алексей Иванович Тараканов, представленный цесаревне «другом ее сердца» А. Б. Бутурлиным.

Переписка Елизаветы говорит, что А И. Тараканов подружился с А Я. Шубиным, а позже вошел в доверие и к А Г. Разумовскому.

По службе состоял он начальником ландмилицких войск на Украине и членом Военной коллегии. Так не мог ли этот сравнительно незаметный, но безусловно преданный человек оказать цесаревне столь необходимую услугу, приняв на свое имя обоих ее детей? Не случайно придворные документы называли находившихся на попечении Иоганны Шмидт детей то «племянниками», то «воспитанниками».

И еще одно соображение. «Самозванка» упорно повторяла, что в раннем детстве ей довелось побывать на границе России и Персии и лишь оттуда, проездом через Петербург, ее увезли за границу, в Киль. Маршрут фантастический, если только… не соответствовавший действительности. Дело в том, что А И. Тараканов в 1750-х годах служил именно в тех краях и командовал значительными воинскими силами. В критической для ребенка ситуации его любезностью могли воспользоваться еще раз. В таком случае воспоминания «самозванки» о дяде с войсками, расположившимися около Персии, могли бы приобрести смысл.

Но и дальше область предположений все больше расширялась. Тараканов умер после 1754 года — более точной даты в делах Военной коллегии найти не удалось. Сразу после его смерти богоданную питомицу следовало — и несомненно с немалыми осложнениями — путь не близкий! — доставить в Петербург. Дальше была Европа.

Приговор Екатерины не допускал разночтений: самозванка. Иначе — «всклепавшая на себя» чужое имя и «несбыточную породу». «Порода», положим, оставалась невыясненной. Тем более невыясненным оставался и вопрос имени: Августа Тимофеевна Тараканова и Елизавета. Просто Елизавета — без отчества и фамилии. Даже официальные историки удостоверяли, что никакой фамилией неизвестная никогда не пользовалась, в имени отца сомневалась, а к отчеству, живя в условиях западноевропейских стран, попросту не была приучена.

Только в таком случае относительно кого ее можно считать самозванкой? Готовясь к исполнению чужой роли, как могла она не предусмотреть столь существенной подробности, как имя, не поинтересоваться хотя бы возрастом той, которую собиралась изображать: Августа старше ее на добрых двадцать лет. Подобные сведения мог игнорировать беглый солдат, объявивший себя государем Петром Федоровичем, в какой-то мере Пугачев, но не человек ее уровня образованности, знаний, привычки общаться с придворными кругами. Промах неизвестной совершенно необъясним, если только она не пользовалась… собственным именем. Все может стать на свои места, если она утверждала самое себя и не сомневалась в своих правах.

Ход следствия — чего ждала от него и чего добивалась от Голицына Екатерина? Возможно, более подробных обстоятельств рождения, детства, слишком короткой жизни неизвестной, но разве имело значение ее подлинное происхождение? Другое дело — те, чьей подсказкой, помощью, поддержкой было вызвано ее выступление. Но, обещав Голицыну после разбора писем узницы выявить подлинный двигатель опасной интриги, Екатерина как будто забывает о своих словах, не добивается подобного выяснения и от следователя. Напротив — императрица откровенно заинтересована в прекращении разговора с неизвестной, каких бы то ни было допросов и встреч.

Голицын называет узнанные имена, обстоятельства, достаточно реальные, вполне доступные для проверки, и словно ждет соответствующего разрешения — на запросы, переписку, вызов свидетелей. Ждет и не получает ответа. Переезды по европейским городам, постоянная смена имен, и среди них не только рядовых, обыкновенных, способных не оставить по себе памяти, но и таких, как госпожа Тремуйль — фамилия слишком громкая, редкая, все члены которой известны наперечет. В конце концов, по тем же дипломатическим каналам не представляло особого труда узнать о пребывании в Лондоне представительницы семьи герцогов и предъявить неизвестной доказанное обвинение в использовании чужого имени.

Говоря о своем происхождении, неизвестная все месяцы следствия, во всех собственных письмах называет одни и те же имена лиц, знавших ее жизненную ситуацию. «Какой-то лорд Кейт», — сообщает Екатерине II Голицын и тут же вынужден будет поправиться: «Тот самый, лорд Марешаль». Попытка отмахнуться от Кейта была по меньшей мере смешной.

Лорд-маршал Джордж Кейт — у него бурная, полная приключений жизнь на виду у всей Европы и положение, позволяющее быть причастным ко многим государственным тайнам. Парламентская опала и заочный смертный приговор за то, что после английской королевы Анны высказался в пользу претендента Стюарта. Попытка вернуться в Шотландию в рядах испанской экспедиции. Всего лишь попытка — разгромленный на поле боя, Кейт будет вынужден искать убежища на материке. Испания, Венеция, с 1747 года Берлин — дорога скитаний Кейта.

Литературные увлечения сослужили лорду-маршалу лучшую службу, чем способности военачальника. В Берлине они объединяют его с Фридрихом II. В 1751 году прусский король назначает его послом в Париж, спустя три года невшательским губернатором и, применив все свое влияние, добивается у Англии восстановления Кейта в его владениях и правах. Сведения Кейта о неизвестной могли идти из самых разных источников, но почти наверняка они были достаточно достоверными. Назвать его имя — риск, но и свидетельство уверенности в себе неизвестной. Кстати, небольшая деталь: у лорд-маршала был банкир Шуман из тогдашнего Данцига — Гданьска.

Известная Джорджу Кейту «самозванка» должна была располагать в Англии кругом знавших ее людей. Ее дружба с Эдвардом Вортли Монтегю — едва ли не лучшее тому доказательство. У Монтегю не менее романтичная, чем у Кейта, биография. Он сын посланника в Константинополе и известной писательницы, входившей в кружок Адисона, Конгрива и Попа. Константинопольские письма леди Вортли не уступали письмам мадам де Севинье и принесли ей огромный успех. Сам Вортли Монтегю долгое время жил в Португалии и английских колониях, перепробовал множество занятий — от наездника в цирке, землепашца до почтальона и писателя. Избрание в палату общин не помешало ему расстаться с Англией и навсегда переселиться в Константинополь. Уважение, которое он неизменно проявляет к «самозванке», было связано с деятельным желанием ей помогать.

Монтегю трудно заподозрить в симпатиях к чистому авантюризму, подобно как и Филиппа Фердинанда князя Лимбургского, доверившего неизвестной хлопоты о своем наследстве, настаивавшего на женитьбе на ней, выступавшего в защиту ее интересов, в легкомыслии или недостаточном знакомстве с политической ситуацией в Европе. Голицын расспрашивает «самозванку» о ее браке с князем Лим-бургским, интересуется актом на правление Оберштайном, хотя и в том и в другом случае простой официальный запрос дал бы быстрейший и более достоверный, с точки зрения правительства Екатерины, результат. Тем не менее ни в одном случае Голицын не нарушает принципа молчания: все, что говорится, говорится только в крепостных стенах и не должно за них выйти.

В датах передвижения по Европе «самозванки», которые предлагала официальная версия, особенно сомневаться не приходилось: какая разница для русских обвинителей — та или не та эта дата?

Но неизвестная упорно предлагала иной план, существенно разнящийся от предложенного обвинением, и настаивала на нем. Ею вполне могли руководить в данном случае соображения самообороны: какие-то обстоятельства следовало скрыть или, во всяком случае, оставить невыясненными. Вот только, согласно показаниям «самозванки», получалось, что осенью 1770 года она должна была (могла!) проезжать Петербург. Голицын запишет, что она провела в столице на Неве всего одну ночь, да и то в неизвестном доме («может быть, и трактире»). В частных разговорах, которые вела Елизавета до ареста в Европе, речь шла о встречах с друзьями отца и более продолжительном промежутке времени. Так не мог ли именно тогда для каких-то далеко идущих целей и быть написан ее портрет в персидском костюме? Прославленный или известный портретист для этой цели безусловно не годился. Зато подходил скромный живописный подмастерье Григорий Сердюков, не выясненным до настоящего времени образом связанный с П. И. Паниным и вполне определенным кругом высоких должностных лиц. Не был ли предназначен этот портрет служить в конечном счете вещественным доказательством существования дочери Елизаветы Петровны, что дополнительно подтверждалось и тщательно зафиксированной датой его написания?

И, кстати, о России и русских свидетелях. Если проверка, связанная с западноевропейскими странами, во всех случаях была связана с определенными трудностями, то никаких осложнений не представляло установление всего, что «самозванка» связывала с Россией. Все подорожные фиксировались, все имена легко поддавались установлению. Тем не менее в ходе следствия не используется даже такой совершенно обязательный для тайного сыска прием, как допрос названных обвиняемым лиц. Ни Екатерина, ни соответственно Голицын не пожелали задать вопросов Никите Панину, которому «самозванка» неоднократно писала письма. А ведь письма эти удивительны той интонацией давнего знакомства, которую использует их автор. Обычный прием неизвестной? Но тогда как объяснить их разительный контраст с письмами, обращенными к Алексею Орлову, человеку, по официальным данным, ей наиболее близкому? Достаточно простого сравнения стилей письма-обращения к Алексею Орлову и письма к Н. И. Панину.

Если первое явно тяготеет к так называемому завещанию Елизаветы Петровны по характеру оборотов, слогу, самому способу выражения мыслей — несколько выспреннему, приподнятому, нарочито торжественному, то второе отмечено живостью, непосредственностью выражения чувств и той эмоциональностью, которую отмечал Голицын в рапорте Екатерине как одну из наиболее характерных черт «самозванки». В отношении А Г. Орлова можно предполагать, что адресат знает сам факт существования и характер притязаний неизвестной, но и только. Но неизвестная не представляется и Панину, не объясняет факта и обстоятельств своего появления. Зато самый характер обращения свидетельствует, что Панин не может ее не знать.

Пресловутый роман «самозванки» с А. Г. Орловым, романтическое увлечение, стоившее неизвестной свободы, приведшее к рождению сына, — вокруг него фантазий возникло особенно много. Правда, он не находит никакого отражения в следственных материалах, как и самый факт появления ребенка. Трудно поверить, чтобы роженица не апеллировала к простой человечности женщины-императрицы хотя бы во имя своего младенца. Между тем разговор о беременности и родах «самозванки» не возникает ни в ее собственных письмах, ни в донесениях тюремного врача, ни в рапортах Голицына или коменданта крепости. Впрочем, здесь стоит обратиться к простому сопоставлению чисел.

«Самозванка» впервые встречается с Алексеем Орловым 15 февраля 1775 года в Риме. Официальная церемонная встреча, при которой граф разыгрывает сцену глубочайшего уважения, если не верноподданнической преданности неизвестной. В ее сознании не должно возникнуть и тени подозрения! Официальные историки пишут о том, что Орлов повсюду сопровождал «самозванку», демонстративно показываясь с нею в театрах, на гуляньях и улицах города. Но, не говоря о том, что тайный сыск Ватикана, следивший за неизвестной, подчеркивал, насколько скромный и замкнутый образ жизни она вела, известно, что она до конца не изменила своим привычкам. Те же агенты сообщают, что Орлов приезжал с визитами в сопровождении всей своей небольшой свиты в дневные часы, оставался на самый короткий, предусмотренный протоколом придворных приемов срок и при этом даже не позволял себе и своим спутникам садиться в присутствии неизвестной.

Придавала ли значение неизвестная подобному этикету? Оказывается, придавала, и очень большое. Даже в условиях тюремного заключения, даже перед лицом неминуемой гибели она не позволит Голицыну заикнуться о возможности брака с польским шляхтичем как условии ее освобождения. Если во время встречи с Орловым у нее были определенные жизненные перспективы, то в Петропавловской крепости уже никаких, и тем не менее. К тому же знакомство с Орловым и общение с ним заняли… четыре дня. 20 февраля неизвестная дала согласие графу поехать в Ливорно посмотреть суда подчиненного ему русского флота. День кортеж неизвестной находился в пути, на следующий день все его участники были арестованы. Роман с Орловым, разговоры о браке при таком коротком сроке становились слишком сомнительными. После ареста неизвестной Орлов больше никогда не видел ее.

Таковы временные сроки. Но к ним следует прибавить не менее существенный вопрос — языка. На каком языке неизвестная могла объясняться с Орловым и поверять ему свои планы? «Самозванка» знала несколько языков, за исключением русского, Орлов не владел ни одним, кроме русского. Присутствие переводчика было возможно во время официальной встречи, но трудно допустимо при той интимной близости, на которой так настаивали официальные историки и сам Орлов. Сам по себе пересказ слов неизвестной, который Орлов пытается привести в письме к Екатерине, настолько сумбурен и неточен, что явно граф сам понимал лишь отдельные слова и пользовался далеко не совершенным переводчиком. Правда, основные сведения должен был передать Екатерине специально посланный в Петербург до Орлова и прихода эскадры Иосиф де Рибас.

И очередная загадка. Ни единого упоминания его имени в донесениях Орлова, ни малейшего намека на доверенную ему миссию, тем не менее именно де Рибас оказывается в действительности центральной фигурой состоявшегося похищения неизвестной. Он сумел разыскать «самозванку» и найти возможность войти к ней в доверие. Во всяком случае, роль его была настолько неблаговидной, что официальные историки и не собирались ее до конца выяснять. Скорее всего Орлов, впервые столкнувшись с этим сыном неаполитанского кузнеца в Ливорно, понял и безнадежность его положения, вызванную достаточно сложными и вошедшими в противоречие с правосудием махинациями де Рибаса, и беспринципность, и хитрость, и отчаянную личную смелость.

Воспользовавшись услугами де Рибаса для розысков и поимки неизвестной, Орлов посылает неаполитанца в Петербург, будучи уверен прежде всего в том, что тот не продаст его врагам, которых не успеет узнать, а главное — сумеет дойти до самой императрицы и представить ей проделанную операцию в наиболее выгодном свете.

По пути в Петербург де Рибас узнает от сопровождающего его офицера об обстоятельствах, существующих при русском дворе, о характере и взаимоотношениях наиболее влиятельных лиц. И сразу по приезде он находит себе покровителя в лице И. И. Бецкого. Казалось бы, немного. Но это если не обращать внимания на упорные слухи о прямом родстве Екатерины с Иваном Ивановичем, о ее редком (фамильном!) сходстве с ним, о том, что она специально, засыпая старика подарками, избегала его появления во дворце рядом с собой. Бецкой — не официальная сила, но это и постоянно действующая сила, где «случай», появление нового фаворита или увлечения ничего не могли изменить.

И де Рибас не просчитался. Где там! Его тут же причисляют на службу по Сухопутному шляхетному корпусу и приставляют ни много ни мало к побочному сыну Екатерины от Г. Г. Орлова, маленькому графу Бобринскому. Это было полное проникновение в тайны царствующего дома. Но де Рибас все еще недоволен. Воспитатель в любой день может перестать нравиться ученику или его матери, он слишком зависит от капризов избалованного ребенка. Лучше добиться иного — в мае 1776 года де Рибас женится на единственной дочери Бецкого Анастасии Соколовой, довереннейшей камер-юнгфере императрицы. Всего только горничная? Но в действительности это права хозяйки в богатейшем доме и хозяйстве официально оставшегося холостым Бецкого, это права единственной его наследницы и это великолепнейшая осведомленность обо всем, что происходило и могло произойти во дворце, каждое настроение императрицы, каждая наступавшая перемена его. Решение де Рибаса получает полное одобрение Екатерины: приобщенный к одной из важнейших тайн ее дома, он и так должен навсегда остаться привязанным к Петербургу.

Алексей Орлов не ошибся и вместе с тем ошибся в своем избраннике. Де Рибас сумел дойти до императрицы, чтобы остаться в непосредственной близости к престолу, делая день ото дня все более блестящую карьеру. Но не его ли присутствием герой Чесмы был обязан холодно-враждебному приему Екатерины? Орлов напрасно опасался наветов в части своих отношений с «самозванкой» — установить их подлинный характер не составляло труда. Его не привлекли ни к следствию, ни к допросам, хотя многие связанные с ним обстоятельства явно требовали выяснений, но просто предали забвению. Орлов явно переоценил свои заслуги, хотя по-прежнему оставалось непонятным, что именно вызвало такую ожесточенную охоту за неизвестной. Дела о самозванцах составляли постоянный раздел в деятельности тайного сыска. Списки их росли, и во всех случаях виновных ссылали пожизненно в Сибирь, иногда даже без предварительных телесных наказаний. Ни о какой изоляции и мерах предосторожности по отношению к ним речи не было. История «самозванки» в сопоставлении с ними представлялась иной.

Эпизод о Федоре Аше

Неожиданный посетитель не слышал возражений. Его немедленно проведут к хозяину дома. Немедленно! Привыкший отдавать команды хрипловатый голос срывался на крик. Рука была готова схватиться за эфес шпаги. Не рассуждать! Провести в личные апартаменты!

Предрассветный час, неприбранный дом, спящий хозяин — какое это имело значение перед его нетерпением? Он и так слишком долго ждал, слишком трудно добирался до Петербурга. Теперь все решали минуты.

Иван Иванович Шувалов скажет, что никогда раньше не видал своего гостя, что встретился с незнакомцем в первый раз, но это для следствия. Правда выглядела иначе.

В тот день, 20 октября 1777 года, на пороге его комнаты стоял человек, которому он, как никому другому, мог доверять. Барону Федору Ашу Шувалов был обязан сохранением своих наследственных капиталов, возможностью достаточно жить и после потери «случая». Старший, любимый, сын барона Федор занимал не последнее место при елизаветинском дворе — вспомнить его не стоило труда.

Но встреча не стала встречей былых добрых знакомцев. Аш церемонно раскланялся, опустился на колено — в руках хозяина дома оказался залитый сургучом плотный полотняный пакет. Шувалов принялся читать — посланец так и не позволил себе подняться.

Ф. Ю. Аш — И. И. Шувалову.

Петербург. 4 марта 1773 г.

Милостивый государь!

Глубокая старость моя, как мне уж от роду 85 лет, и здравие мое, от времени до времени ослабевающее, отнимают у меня надежду дожить до того радостного дня, когда ваше императорское величество, по счастливом возвращении в государство ваше с помощью всемогущего бога, вступите на всероссийский императорский престол, к несказанной радости всех ваших верных подданных.

Не дожив до чрезвычайной радости персонально принести вам мое усерднейшее поздравление с восшествием, я не премину пожелать того сим письмом и принести вам, милостивейшему государю, мою должную благодарность за все оказанные мне милости, за благосклонные оферты (предложения. — Н. М.) от вас, за доверенность, а паче за то, что ваше высочество перед отъездом в чужие края удостоили меня, нижайшего слугу, вашим милостивым посещением.

Удовольствие большое я имел в том, что, служа предкам вашим 58 лет, служил я также в бозе почивающей ныне императрице Анне Иоанновне, еще в бытность ее в Митаве, — честь, которую имели только несколько ее подданных.

По преемственной линии в правление Всероссийской империи от государя и царя Иоанна Алексеевича, по неимению от него наследников, всевышний творец назначил ваше высочество к принятию всероссийской императорской короны, чего искренне желают все ваши верноподданные, которые только известны о высокой особе вашей.

До восшествия вашего высочества на императорский престол потребно будет освободить дворец от обретающихся в нем императрицы и их высочеств…

В сей важной и секретной экспедиции вашему высочеству потребно таких подданных ваших верных и надежных, которые справедливые причины имеют быть недовольны нынешним правлением; в числе таких многих известных мне персон находится и сын мой старший Федор, писатель сего списанного мною концепта, и который сие вашему высочеству в собственные руки вручить честь иметь будет. Будучи два года первым полковником во всей регулярной армии, он в 1766 году был отставлен от воинской службы с чином бригадира и пенсиею. В то время ему было только 39 лет и при добром здравии он был еще в состоянии нести полевые службы, к чему по инклинации его охоту имел. Ежели ваше высочество к исправлению помянутой комиссии его удостоить соблаговолите, то я ему сим даю к сей секретной экспедиции мое родительское благословение. Я приказал ему под клятвою никому не говорить об этом письме, хотя брату родному. При всем том я уверен, что все мои сыновья и зять мой, за шталмейстера правящий генерал-майор Ребиндер, ваше высочество за настоящего государя нашего с истинным глубочайшим респектом почитают…

Препоруча наконец себя и всю фамилию мою вашей высокой милости, мне остается теперь, как стоящему у могилы, только молиться всевышнему о всегдашнем здравии вашего высочества до позднейших времен, о благополучном восшествии вашем на прародительский престол, о счастливом правлении вашего государства, о знатных победах орудий ваших, о благополучном бракосочетании с достойной принцессою, и чтоб тем никогда не был бы недостаток в высоких наследниках всероссийского императорского престола.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА. Аш Федор (Фридрих) Юрьевич (ок. 1690 в Силезии — 1773 в Петербурге) — государственный деятель. В 1706 г. поступил на русскую службу. Участник Прутского похода (1711), во время которого обратил на себя внимание Петра I. Сохранился ряд рассказов о Петре, записанных с его слов и вошедших в «Подлинные анекдоты о Петре Великом, слышанные из уст знаменитых особ в Москве и Петербурге и извлеченные из забвения Яковом фон Штелином». В 1712 г. назначен секретарем двора вдовствующей герцогини Курляндской Анны Иоанновны с секретным поручением вести наблюдение за управляющим делами герцогини гофмейстером П. М. Бестужевым-Рюминым. Пользовался особым доверием Анны Иоанновны. По поручению Петра занимался организацией брака старшей цесаревны Анны Петровны с герцогом Голштинским, для чего ездил в Вену ко двору римского императора. После успешного окончания своей миссии, благодаря настоятельным просьбам Анны Иоанновны возвращен на прежнюю должность в Митаву. В середине 1724 г. отозван в Петербург с назначением почт-директором Российской империи. В его обязанности входила организация почтового дела, наблюдение за секретной почтой, перлюстрация корреспонденции вызывающих подозрение правительства лиц и личные доклады по ней царствующим особам. Находился в дружеских отношениях с Бироном с момента его назначения ко двору герцогини Курляндской в 1718 г.

С вступлением на престол Анны Иоанновны получает многочисленные земли в Лифляндии, значительные денежные суммы. Переданные ему императрицей так называемые «шкатульные деньги» в сумме 136 000 рублей Аш перевел в Амстердамский банк для «неизвестного лица», причем сам ими никогда не пользовался. С приходом к власти сына Анны Петровны, Петра III, возведен в баронское Римской империи достоинство. В 1764 г. уволен со службы за проявленную к новой императрице непочтительность. Умер в стесненных материальных обстоятельствах.

Четыре с половиной года письмо ждало своего адресата. Аша-старшего не стало почти сразу после его написания, Аш-младший не располагал ни средствами, ни возможностями, чтобы разыскивать Шувалова по Европе. Оставалось ожидание, тем более нетерпеливое, что раз за разом возникали и проходили благоприятные для дворцового переворота ситуации: пугачевское восстание, турецкая кампания…

Шувалов толковал в письмах о возвращении и по-прежнему оставался неуловимым. Знал ли он о тайне своего рождения? Верил ли в нее? Предполагал ли существование сторонников? Одно оставалось несомненным — встречи с Ашем он не ждал и не хотел.

Шувалов дочитывает и перечитывает письмо. Прикидывает. Рассчитывает. Западноевропейская печать не скупилась на обвинения, утверждая, что только благодаря его вмешательству и личной рекомендации «самозванка» решилась встретиться с Орловым, тем более отправиться на его корабли. Шувалов предрешил ее гибель и вернулся в Россию получать плату за предательство родной дочери. Теперь речь шла и вовсе о постороннем лице. Шувалов находит милостивые и достаточно значимые слова, чтобы убедить своего гостя остаться ждать, и тайком, с заднего крыльца, уезжает во дворец.

Простой отъезд? Скорее бегство. Паническое. Обращенное только на собственное спасение. Разговор с Екатериной — немедленный. Впервые «нерешительный» сумеет настоять, стать неуступчивым и требовательным. И беседа с глазу на глаз, затянувшаяся почти на два часа.

Екатерина снова и снова присматривается к собеседнику, хочет до конца разобраться в его действительных мыслях и намерениях. Нет, она не предпримет никаких действий против Аша. Пусть Шувалов сам возьмет ее рескрипт, сам отвезет своего посетителя, и не куда-нибудь, а в дом генерал-прокурора, и сдаст А. А. Вяземскому вместе с предписанием о допросе и аресте. Шувалову предстоит не только доказать свою добрую волю, но еще и до конца скомпрометировать себя в глазах окружающих. Предательство можно хотя бы на время скрыть в стенах той же Тайной канцелярии, но никак не частного дома. Нет сомнения, поступок Шувалова тотчас станет достоянием обеих столиц. Решительность в подлости обернется против «нерешительного».

Шувалову все понятно, но у него нет времени на колебания. Его судьба в руках Екатерины. Значит, он сделает все, чтобы убедить императрицу в своих верноподданнических чувствах. Раз надо, Шувалов сам привезет Аша-младшего в дом Вяземского.

Екатерина II — А. А. Вяземскому.

20 октября 1777. Петербург

Взяв Аша к себе в дом, спросить кто то письмо писал, и буде он скажет, что письмо писано им, Ашем, то его тотчас арестовать, и потом о написанной в письме важности допросить, и что покажет, нам донести.

Этот первый разговор с Ашем-младшим оказался предельно кратким. Вяземский незнаком с ремеслом и приемами следователя, далек от требуемых условий и юридического протокола. Достаточно одного впрямую поставленного вопроса. Тем более достаточно такого же прямого, далекого ото всяких запирательств ответа. Федор Аш всегда был известен откровенностью характера, и это ему русское командование обязано раскрытием во время Семилетней войны тайной связи Тотлебена с пруссаками.

Из материалов первого допроса (Ф. Ф. Аша)

А. А. Вяземский. Кто писал сие преступническое письмо, и для чего Шувалов титулуется императорским высочеством, тогда как он не больше как российский дворянин?

Ф. Ф. Аш, признаваясь, что писал письмо сам под диктовку покойного отца: «Шувалов же именуется императорским высочеством потому, что он есть сын покойной императрицы Анны Иоанновны, рожденный от Бирона».

Понимал ли бригадир в отставке Федор Аш, что сам выносил себе приговор? Во всяком случае, ни лгать, ни искать неких смягчающих обстоятельств он не стал. Что же касается его дальнейшей судьбы, она была предусмотрена рескриптом Екатерины: немедленный арест, крепость, допросы. Следствие поручалось специальной и достаточно необычной по составу комиссии: былой следователь по делу «самозванки» А. М. Голицын, генерал-прокурор А. А. Вяземский, директор императорской казенной сцены И. П. Елагин.

Из допросов Ф. Ф. Аша.

Петропавловская крепость. 1777

Ф. Ф. Аш. Отец меня вызвал, дал переписать черновик, при мне запечатал двумя печатями и хранил письмо у себя до смерти. Перед смертью передал его мне для передачи И. И. Шувалову. Выполнить его волю тотчас я не смог, так как по бедности не имел средств для поездки за границу.

Вопрос. Знал ли до письма о таком происхождении Шувалова?

Ф. Ф. Аш. До вступления Екатерины на престол отец говорил, что у Анны Иоанновны был сын, не называя, однако, его по имени. Когда Екатерина отправилась на коронацию, отец написал письмо к Шувалову, поставив на конверте «Милостивейшему государю». На вопрос, почему без чинов, отец сказал, что Шувалов принц, рожденный от Анны Иоанновны, а потому законный государь. Сначала я усомнился в этом, так как знал, что Анна Иоанновна не имела мужа, но, приняв в соображение правдивость моего отца и что он, служа при императрице, когда она жила в Митаве с своим камер-юнкером, герцогом Курляндским, должен знать это дело лучше других, я решительно убедился, что Иван Иванович Шувалов есть сын императрицы Анны Иоанновны и Бирона. Мне вспомнилось тогда то особливое благоволение, которое отец с давних пор оказывал Шувалову, и что портрет его он постоянно имел перед собою.

Вопрос. Какое у вас было намерение при подаче письма Шувалову?

Ф. Ф. Аш. Если бы по прочтении письма, поданного мною Ивану Ивановичу, тот приказал мне очистить дворец, я не задумался бы исполнить это приказание, хотя бы оно стоило мне жизни! Я поступил бы таким образом: сперва старался бы разыскать всех служащих, которые были обижены в последнюю войну. Таких лиц здесь очень много. Например, генерал Берг считает себя обиженным еще по Прусской войне. Я хотел обратиться прямо к нему. Мы собрали бы целую военную команду из недовольных, пошли бы во дворец, арестовали бы там государыню с великим князем, а Шувалова возвели бы на престол.

На что рассчитывал Аш, так откровенно излагая свои намерения и даже тактику осуществления задуманного переворота? На своем веку он был свидетелем дворцовых переворотов не единожды, но, значит, знал и о последствиях, которые неминуемо постигали неудачников. Предательство Шувалова — в нем сомневаться не приходилось. Оставалась единственная и очень сомнительная надежда убедить следователей в правоте отцовского свидетельства, в том, что рядом с Екатериной существовал лучший и совершенно законный претендент на престол, к тому же не скомпрометировавший себя всеми теми действиями, в частности, против передовой части дворянства, которые делали ее правительство год от года все менее популярным. Иначе говоря, реальная кандидатура и возможность проявления годами накапливающегося недовольства. Может быть, именно поэтому Аш не сталкивается с Шешковским, к нему не применяются допросы «с пристрастием». Он говорит сам. Многословно. Обстоятельно. Дополняя свои устные ответы письменные показаниями.

Письменные показания Ф. Ф. Аша

К нынешней императрице я не имею ни малейшего усердия. Это она видела еще в 1764 году, в Риге, во время смотра нашей Лифляндской дивизии: объехав тогда фронт первой линии, императрица повернула во вторую; после минутной остановки и разговора с генерал-майором принцем Карлом Курляндским, она приблизилась к вверенному мне Нижегородскому пехотному полку и получила от знамени не такую честь, какую отдают государям. Все заметили, как императрица переменилась в лице. Командующий дивизией генерал-фельдмаршал Александр Борисович Бутурлин и генерал-аншеф Захар Григорьевич Чернышев поспешили к подпрапорщикам и приказали наклонить знамена как следует.

Бывая во дворце, я ни у Екатерины, ни у великого князя Павла руки не целовал, считая их незаконными.

Отец сказывал мне, что Иван Иванович принял фамилию от некоего Шувалова, которому был отдан Анной Иоанновной на воспитание. Но я слышал также и другое объяснение этой деривации фамилии: от лошади — шеваль маленького Ивана, которую водили перед первым взводом первого эскадрона.

Члены комиссии выслушивали, прочитывали и… спорили. Да, да, не ставили злокозненных вопросов, не подлавливали, даже не пытались выяснить различных подробностей и обстоятельств. Любой ценой убедить Аша-младшего в неправоте, доказать ошибочность сведений его отца — так рисовалась задача следователей. Ашу предстояло в полной мере осознать неизбежность выбора: согласие с утверждением комиссии и свобода или несогласие, и тогда…

Впрочем, гадать о последствиях не приходилось. Две недели каждодневных убеждений ни к чему не привели. Аш доказательств не воспринял, заседание было прервано с единственным условием для арестованного: ни с кем, по крайней мере, не говорить «об этом безумном вранье». По меньшей мере своеобразное требование для человека, заподозренного в умственном расстройстве!

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА. Вяземский Александр Алексеевич (1727–1796) — государственный деятель. С 1747 г. служил в армии, в 1763 г. направлен Екатериной II на Урал для улаживания конфликта между бунтовавшими крестьянами и заводчиками, а также для анализа экономического положения уральской промышленности. С 1764 г. назначен на должность генерал-прокурора, в компетенцию которого входило наблюдение за деятельностью Сената в части строгого соблюдения законов с правом увольнения и назначения всех входивших в сенатскую канцелярию чиновников, а также контроль за денежным обращением, солевой и винной монополиями. Упорядочил дело финансового управления страной, участвовал в разработке проекта выпуска ассигнаций. По желанию Екатерины председательствовал в комиссии по составлению Нового уложения (1767) и в комиссии по учреждению о губерниях (1775). Среди современников пользовался репутацией человека недалекого, туповатого, но безусловно честного.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА. Елагин Иван Перфильевич (1725–1794) — государственный и театральный деятель, литератор. Выпускник Сухопутного шляхетного корпуса. В пятидесятых годах стал известен сатирическими сочинениями, в дальнейшем перевел главы из «Велизария» Мармонтеля, предположительно все комедии Детуша. В 1758 г. был сослан в Казанскую губернию как один из участников заговора канцлера А. П. Бестужева-Рюмина в пользу будущей Екатерины II. С ее вступлением на престол, несмотря на вражду Орловых, возвращен из ссылки и состоял в Кабинете «при собственных ее величества делах у принятия челобитен». В течение 1766–1779 гг. управлял театрами, когда был учрежден русский публичный театр и основано театральное училище. Участвовал в деятельности масонов.

Тем не менее идея безумства пришлась как нельзя кстати. Может быть, Екатерина сама не ожидала от комиссии столь удачного выхода из положения. Честность Федора Аша не подлежала в глазах современников сомнению, но душевная болезнь, естественно, меняла дело. 3 ноября 1777 года без суда и действительного следствия Аш, «как впавший по безумству в преступление», указом императрицы был отправлен в Динамюндскую крепость со строжайшим предписанием «не допускать к нему никого и никаким его речам не верить». Срок заключения для узника определению не подлежал.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА. Бирон Эрнест Иоганн (1700 Каленцеем, Курляндия — 1772, Митава). Сын корнета польской службы. Занимался в университете Кенигсберга. В 1715 г., приехав в Петербург, безуспешно пытался получить назначение камер-юнкером ко двору супруги царевича Алексея. Позднее назначен в штат герцогини Курляндс-кой Анны Иоанновны. В результате интриги против фаворита герцогини, П. М. Бестужева-Рюмина, удален от двора. В 1724 г. возвращен Анной Иоанновной и занял место официального фаворита. Участвовал в делегации курляндского дворянства, поздравлявшего Екатерину I с вступлением на престол. В поставленных Анне Иоанновне условиях избрания на царство — «тайных кондициях» — специально оговаривался ее отказ от Бирона, который должен был остаться в Курляндии. С уничтожением кондиций и восстановлением самодержавия Бирон занял место фактического руководителя государства. За день до смерти Анны Иоанновны добился подписания указа о своем назначении регентом Российской империи с титулом королевского высочества до совершеннолетия Иоанна VI Антоновича и содержанием по полмиллиона рублей в год. 18 апреля 1741 г. свергнут правительницей Анной Леопольдовной и сослан в Пелым. С вступлением на престол Елизаветы Петровны переведен на жительство в Ярославль. В 1762 г. переселился в возвращенное ему Екатериной II герцогство Курляндское. В 1769 г. передал правление герцогством сыну Петру.

Аш собеседников не искал. С прошениями о помиловании не обращался. Читал — сколько дозволялось. Занимался экзерциция-ми — «будто со шпагой». И мерил шагами узкую волглую камеру с утра до вечера, изо дня в день, без малого двадцать лет.

Нет, о нем не забывали. Губернатор Риги Мейендорф на запросы двора время от времени отвечал, что узник, как ни удивительно, все еще жив, не причиняет никому ни малейших хлопот, только в ответ на вопрос о присяге Екатерине и признании ее тем самым законной государыней отвечает по-прежнему категорическим отказом. Это подтвердит и специально видевшийся с узником фельдмаршал Н. В. Репнин: «Здоров и спокоен, но в уме не исправился».

Его императорское величество повелеть изволил означенного барона Аша сюда прислать для истинного освидетельствования.

Из указа Павла Iкоменданту Динамюндской крепости.

19 декабря 1798 г.

И все-таки некогда сделанная Екатериной II попытка даже после смерти императрицы не теряла своего смысла — не наказать, не уничтожить, не переубедить, добиться добровольного согласия с существующим положением вещей. Именно этого ждали и добивались монархи от Аша. Павел рассчитывает, что ему-то, откровенному и ярому врагу всех начинаний и действий правительства матери, такое непременно удастся. Федора Аша срочно доставляют в Петербург. И не в Петропавловскую крепость — он уже не узник, а в достойный его титула и доброго отношения императора дом. Хорошо обставленный. С конюшней, экипажами, лошадьми и прислугой. В самом центре Петербурга.

Тайный надзор — его можно было и не заметить. Постоянное сопровождение дежурными офицерами сыска — оно давало о себе знать только при поездках по городу. Свобода (пусть относительная), средства (и немалые), перспектива восстановления на военной службе (независимо от лет) — все ставилось на карту ради присяги новому императору.

Очередной генерал-прокурор, Алексей Куракин, не жалеет времени на каждодневные визиты и бесконечные уговоры. В конце концов, Шувалова уже нет в живых и Екатерины тоже, а на наследника императрицы нет необходимости переносить отношение к ней самой.

Два месяца неослабевающих усилий дают свои результаты. Аш, кажется, сдается, соглашается с доводами. 26 февраля 1797 года приносит присягу Павлу и торжественно получает обратно шпагу. И все-таки ни император, ни его приближенные не уверены в победе. Уезжая на коронацию в Москву, Павел помещает в доме Аша подполковника Муханова — он должен присылать еженедельные самые обстоятельные рапорты о поведении и высказываниях Аша.

Худшие опасения соглядатаев оправдались гораздо раньше, чем можно было предполагать. Спустя всего месяц Аш умудрился крикнуть в форточку проходившему взводу солдат о «незаконном Павле». Теперь вопрос о «бунтовщике» был решен бесповоротно. Неделей позже последовало высочайшее повеление: за нарушение присяги Федор Аш признается заслуживающим смертной казни, которая заменялась пожизненным одиночным заключением в суздальском Спасо-Евфимиевом монастыре, печально знаменитой тюрьме для особо важных политических преступников, угрожавших устоям власти и престола. Мало того, имя Федора Аша отныне исключалось из генеалогического древа его фамилии. У Аша-старшего числилось вместо четырех трое сыновей: Петр, известный московский врач, член Медицинской коллегии, выпускник Геттингенского университета; Егор, доктор медицины и первый член Медицинской коллегии со времени ее основания в 1763 году, и подвизавшийся на дипломатическом поприще Иван, некоторое время состоявший русским резидентом в Польше. Никаких других представителей мужского потомства генеалогические справочники не называли. Федор Аш перестал существовать.

М. Я. Веретенников. Вид сада. 1797 г.

Новая встреча была совершенно неожиданной. В первые годы царствования Александра I поэту И. М. Долгорукому довелось обследовать казематы Спасо-Евфимиевого монастыря. Специальная комиссия занималась пересмотром дел всех политических узников предыдущего царствования. Федор Аш относился к их числу. Его нельзя было заподозрить в душевной болезни. Даже четверть века одиночного тюремного заключения и преклонный возраст не помутили ясности его рассудка. Аш стал первым, кого И. М. Долгорукий представил к освобождению. Представил и, изумленный, получил самый категорический отказ. Изо всего списка заключенных в монастыре только против имени Федора Аша стояла пометка со ссылкой на императорскую волю:

Комиссия полагает и впредь его, как не исправившегося в уме, оставить в Спасо-Евфимиевом монастыре, с поручением губернскому начальству дабы о нем по временам доносить Сенату.

Сколько лет провел Аш в заключении и когда умер — осталось неизвестным.