Эффект жизни

Глава первая Эффект жизни

Она прятала ото всех своего потрепанного затертого плюшевого медведя. Он был для нее скорее другом, чем игрушкой. Ее амулетом от страха и одиночества. Родителям не очень нравилось, что их дочь всегда таскала его с собой, они считали, что она уже выросла из того возраста, когда можно так привязываться к какой-то игрушке.

Давно, еще после первой стирки, черный коготь на одной из медвежьих лап стал бледно-серым; отец сказал, что это потому, что он сделан из дешевого материала. Но от этого мишка не стал для нее менее дорог.

«Сегодня все вроде бы как всегда».

В небольшом зеркале ванной комнаты, уляпанном засохшими мыльными пятнами и брызгами зубной пасты, отразилось ее лицо с воспаленными глазами.

«Натали, это точно ты?»

Нельзя долго тереть глаза, особенно с утра — ее за это ругали, но она никак не могла избавится от этой привычки. Вчера отец неожиданно вошел в комнату и застал ее за этим занятием. Натали в испуге опрокинула стул, упала на его ножку и сильно расцарапала ногу от колена до паха. Было очень больно. Странно, но отец не стал ругать ее. Наверное, рана — это наказание за то, что она трет глаза.

«Если бы не холод, то не было бы так больно».

Рана покрылась противной чешущейся корочкой, которую так и хотелось сорвать, поэтому она и не заживала.

«Это невозможно терпеть!»

Громкий хлопок дверью. У Натали дернулось плечо.

— Натали, почему ты ходишь до сих пор в трусах? Тебе не стыдно? Одевайся быстрее! — и, уходя: — Опять в школу опоздает…

Жалко, что она не успела одеться, теперь что-нибудь наверняка случится. Она так и знала. Куда-то запропастились теплые носки. По рукам пробежали мурашки, а от них холод ушел вглубь тела. Если она будет ходить в тонких носках, то из носа опять потечет, а платки постоянно терялись, как будто их кто-то специально прятал.

Постоянно вдыхая воздух и пытаясь проглотить скользкие сопли, она зарабатывала головную боль, которая мучила ее ночью, не давая уснуть.

«Нельзя тереть глаза».

Воду она не любила. Папа заставлял ее умываться холодной. Она неприятная и щиплет, грязь размазывается, и какая вообще радость от холодной воды?

«Нашла теплые носки».

Но если надо, Натали могла помыть своего мишку даже в холодной воде. Могла потерпеть ради него.

Недавно к ней пришла странная, страшная идея: Натали взяла большой овощной нож и разрезала мишке лапу, а потом и свою руку — так глубоко, как смогла. Пришлось поплакать, не только от боли, но и оттого, что она не знала, как зашить мишке лапу втайне от родителей.

«Почему я об этом не подумала!»

Потом она прислонила раны друг к другу и отдала мишке частицу своей крови. Натали так хотелось верить, что этот ритуал, эта боль — свидетельство ее верности и любви к мишке и сейчас, и потом, когда у ее защитника появится сила и он сможет помогать ей. В доказательство своей верности Натали могла бы сделать что-нибудь отчаянное — к примеру, показаться на глаза отцу с мишкой. Только зачем? Это еще одна глупость. Его наверняка отнимут под каким-нибудь правильным предлогом, а потом как?..

Она много раз думала уйти из дома, но знать бы куда. Ведь даже думать об этом опасно. Мама узнает! Мама… Мама — это вообще самое страшное существо. Если отца Натали просто боялась, стараясь обходить стороной, то мама… Мама знала про то, что делается у нее в голове.

Натали тоненькими пальцами разгладила волосы, наклонив голову. Много-много, бесчисленное множество нитей волос. Если потянуть посильнее, почувствуешь боль. Оттуда, из того места, где больно, растут волосы — так можно точно определить начало каждой пряди. Она так часто играла, иногда волосы обрывались.

«Отец это видел».

Наказание пришло ночью. Когда она, устав шмыгать носом, стала проваливаться в сон, открылось окно и в темную спальню налетели насекомые. Они жужжали и жужжали, кружились где-то рядом, мешали уснуть.

Наутро все чесалось, а один комар укусил в веко, и глаза… иногда кажется, уж лучше б их не было, хотя бы иногда, к примеру — ночью. Зачем ночью глаза?

А вот мать, мама, делает по-другому… Она может узнать про самое дорогое.

«Нет, нет, даже думать про это нельзя».

Мама, входящая в комнату, резко открывающаяся дверь, из двери — струя зловещего воздуха. Сердце бешено заколотилось. Не думать об этом. Стук каблуков, сердитый ритм — мама идет ругать. Не думать об этом. Страшное бледное лицо. Не думать…

Черно-белое отражение в зеркале.

«Это отражается моя душа».

Натали отчаянно прижала мишку к груди. Если бы ее сожгли в огне, она бы, прижав мишку, не испугалась бы и костра.

«Только не отнимайте его от меня!

У меня больше ничего нет, кроме этой игрушки, ничего и никого!» Она заплакала тихонько, маленькими слезами. Крошечные два-три всхлипа, больше не надо. Щелчок двери, совсем не страшный.

— Ты еще не оделась! — хрипловатый, чуть приглушенный отцовский возглас.

Мысли разлетелись как воробьи — она забыла, забыла, что стоит с голыми ногами, без теплой юбки. Мгновение назад ей было так тепло, так хорошо, она ничего не чувствовала, и вот опять — холод, мурашки, бегущие по ногам к спине и дальше — к шее. Если она не найдет одежду, отец по-настоящему может разозлиться и потом, вечером, сидя за уютным столом с зажженными свечами, специальным предательским голосом расскажет маме… Его простые слова, хрустящие, словно плесневелый старый сухарь, поплывут над столом, вызывая нежную улыбку матери, и она (в этот момент Натали казалось, что у мамы увеличиваются губы) неожиданно что-нибудь скажет. О да! Мама скажет, предложит как-нибудь наказать, разобраться что к чему, и наказать с толком, мама умеет…

«Я не нашла юбку! Не нашла!»

Натали внезапно остановилась, уставившись в никуда. Может быть, стать сумасшедшей? Она знала, вернее, видела в фильме, что детей, ведущих себя ненормально и странно, могут забрать в психушку, и там можно будет сидеть с другими детьми, раскачиваться, что-нибудь напевать себе под нос и так проводить целые дни. Никто тебя не трогает, не мучает, нет постоянного страха. А Натали так хотела, иногда до безумия, чтобы родители не трогали ее, — пусть будет одиночество, она вытерпит его, она вытерпит все: и плохую еду, и молчащих детей, и сможет прожить без игрушек. Но мишка! Ведь они могут не разрешить взять его с собой! Мама обязательно заберет его, если узнает, что он дорог Натали, как он дорог…

«Не отдаст!»

Ей не хотелось так жить: без единственного друга, в полном одиночестве и отчаянии, как будто все во тьме, в черно-белом цвете. Казалось, комната поблекла и начала расплываться, постепенно наполняясь неизвестно откуда взявшимися клубами пыли. Как здесь душно, почему она раньше этого не заметила? Натали верила, что если она случайно не сдержится и неосторожно покажет окружающим свои яркие чувства, то мир сразу же померкнет, начнет видоизменяться, превращаясь в темное страшное пространство. Это будет иной мир, населенный теми же людьми, родными и знакомыми, только они будут наполнены злобой и жестокостью.

«Вот опять началось!»

Натали содрогнулась от ужаса — она и не заметила, как комната превратилась в то самое темное и страшное место.

«Это очень, очень плохо!»

Она съежилась и притихла, стараясь вдыхать как можно меньше воздуха. На какой-то момент ей даже показалось, что окружающее пространство не видит ее, но, как облако пара в холодную погоду, вокруг Натали скапливались испарения чувств, переживаний и страха, которые выдавали ее. Это было все равно что кричать: «Посмотрите, вот он, лакомый кусочек теплого беззащитного существа! Ищите, ищите его по теплу, которое исходит из его тела, кто первым найдет его?» Тук-тук-тук-тук — шаги матери, привычно страшно. Идет ругать. Это первая волна, иногда ее удавалось выдержать почти безболезненно. Так, ближе, еще ближе, уже у самой двери, щелчок, слегка сжимается сердце, — мать не слишком сердится.

— Собирайся быстрее, иначе опоздаешь в школу! С сегодняшнего дня вместо вечерних игр со своим медведем ты начинаешь прибираться у себя в комнате, и если еще раз я увижу, что ты оставляешь носки на полу, будешь сама их стирать! И еще: наклоняйся над раковиной, когда чистишь зубы, мне каждый раз приходиться мыть зеркало после тебя. Ты совсем не ценишь мой труд! Попробуй как-нибудь сама приготовить себе еду, постирать белье, погладить его!

И вдруг мама устало и даже нежно добавила:

— Пойми, детка, ты должна научиться ценить чужой труд, — она внимательно посмотрела на разрезанную лапу мишки, — и ценить свои вещи.

Натали показалось, что последней фразой мама вынула какой-то орган у нее из тела.

«Она уже знает».

Эта пронзительная мысль ледяным осколком впилась Натали в грудь и процарапала все внутренности до низа живота. Можно было подумать, что девочка, одиноко стоящая посреди неприбранной комнаты, в смущении осматривает кончики пальцев на ногах. Но уже в следующее мгновение она со стоном прикусила губу, стараясь не дать выйти изо рта дыханию. Вдруг какая-то неведомая сила тряхнула ее тело, и Натали сухо и отрывисто зарыдала.

«Все кончено, проклятые слезы, проклятые глаза!»

— Ну что ты, милая, что ты! — мать попыталась обнять Натали, осторожным движением вынимая медведя из рук дочки. И с удивлением заметила, как та, перестав рыдать, мертвой хваткой вцепилась в игрушку и, насупившись, смотрит на нее с яростью и отчаянием.

«Ничего нет, ничего нет, не отдам!»

В голове Натали настойчиво звучала эта фраза, как единственное спасение от страшной беды, которая вот-вот наступит. И она наступила! Жестокое и страшное существо, которое жило в складках лица матери, проявилось, словно почувствовало наиболее благоприятный момент для своей разрушительной силы.

— Я тут переживаю, думаю, что ты раскаиваешься, а ты мне решила спектакль устроить?!

Неожиданно демон исчез, будто бы надел на себя маску — привычное, со знакомыми острыми и опасными чертами, лицо матери.

Натали знала, на какую маску и как нужно реагировать, чтобы уменьшить риск — где нужно заплакать, где виновато понурить голову, а где и вовсе сесть на пол и беззащитно сжаться. Мама последнего очень не любила, и неоднократно после этих сцен в разговорах с отцом упоминала неприятную и какую-то мрачную фразу: пора отвести ее к матушке. Вот и сейчас страшно-неприятный стук материнских туфель об пол вызывал жуткое, тошнотворное ощущение этой опасной фразы.

— Я заберу у тебя твои любимые игрушки, если ты не будешь прибираться в комнате. Приберешься — играешь, не приберешься — будешь наказана!

«Теперь я точно в аду!»

Ясная до остроты мысль коснулась разума Натали. С каким-то страшным смирением, обреченно согласилась она с тем, что теперь придется жить в вечном страхе. Матери как всегда удалось вытащить из головы Натали на поверхность ту мысль, которая была наиболее ужасна.

В любой момент, в любой день и в любой час она могла лишиться единственного и самого дорогого в жизни!

— Папа ждет тебя в машине, чтобы через пять минут ты была одета и с портфелем в руках!

Уже подходя к двери, мать добавила:

— Кстати, юбку свою ищи в коридоре, там, где ее и бросила вчера!

В том, что юбка специально спрятана в коридоре, Натали была полностью уверена и даже знала, для чего это было сделано! Она потратит на ее поиски все отпущенное ей время и так и не найдет, а потом придет рассерженная мама, достанет юбку из какого-нибудь незаметного угла — она уже проделывала такое несколько раз, — и тут мать… Дальше мысли у Натали теряли ясность и путались.

На вялых от тяжелого предчувствия ногах, осторожно и недоверчиво осматриваясь по сторонам, она прошла в коридор и сильно удивилась: юбка была бережно сложена и лежала на тумбе!

«Значит, так и задумано».

Неведомые темные силы играли по своим жестоким правилам: издевательства над Натали должны быть настолько утонченными и изощренными, чтобы окружающие ничего не замечали, а если и заметят, то для их оправдания всегда найдутся естественные причины. А главное — они должны быть неожиданными и разнообразными, чтобы Натали ни в коем случае к ним не привыкла. Она и не привыкала. Она часто забывала о самых простых вещах — например, что одежда должна быть обязательно сложена на стуле, или что надо положить тетрадку в портфель, когда сделала уроки, — и каждый раз бывала жестоко наказана. Непременно всплывало что-то новое, к чему она совсем не была готова.

В тот момент, когда Натали увидела свою юбку, она вдруг услышала чудесную небесную музыку, словно тихий тонкий голосок тихонько пел невыразимо прекрасную песню. Ей стало хорошо и спокойно, и даже подумалось, что она живет в этом мире не зря. Хотелось, чтобы эта песня звучала вечно, но Натали усилием воли оборвала музыку, и еще одна тонкая струна исчезла из ее души, как будто умерла какая-то часть неведомого никому, даже ей самой, чувства. Натали рассуждала так: «Если я что-то убила в себе прекрасное, это значит, что я себе сильно навредила и, может быть, злые силы, эти ужасные жизневысасывающие черви, хоть ненадолго оставят меня в покое. Ведь я частично выполнила их работу и сделала эта сама, что для человека значительно хуже! Ну ведь хуже, когда сама?..»

Краем своего сознания эта маленькая девочка догадывалась о страшной правде: те струнки в своей душе, которые она так неумолимо обрывает силой воли, неизменно приведут ее туда, где она может ослепнуть, замерзнуть — или случится еще что пострашнее.

«Но что мне было делать?»

Эта мысль вызвала слезы, которые, однако, задержались где-то в груди, не дойдя даже до горла. Привычка.

«Ой, я совсем потеряла счет времени».

Натали испуганно прислушалась, посмотрела в конец коридора — не двигаются ли оттуда тени или пронзительный, словно миллион иголок, поток воздуха. Схватила юбку, смяла ее в комок и бросилась в свою комнату. Но время уже было потеряно. Натали суетливо засунула учебники и тетради в портфель, опасливо оглядываясь по сторонам, положила медведя на самое дно, бережно прикрыв бумажным пакетом; в нем лежала булочка со сливочным кремом, которую в последнее время давала ей в школу мать. Одевшись и спустившись по лестнице на первый этаж, она вдруг приостановилась: как-то все не так, все слишком уж хорошо, где же месть и привычные издевательства? Взявшись за ручку двери, ведущей из подъезда на улицу, Натали решила спокойно и с достоинством принять все, что принесет этот день. Возможно, плохое начнется только в школе, а до этого можно немножко пожить, свободно подышать, а папа не в счет, он ведет машину, в этот момент он не опасен.

Дверь, ступеньки, перила, дверца машины предательски захлопывается слишком громко, как будто кашляет, — папа поморщился, но промолчал.

«К добру это или нет, не знаю».

Эти моменты были одни из самых любимых. Можно было прислонить голову к стеклу и в полудреме отдаться теплому и светлому потоку беззаботности. По ощущениям это походило на то, будто бы Натали выкапывает из земли давно забытые сокровища — достает сундучок, отряхивает его, раскрывает, примеряет на себя всякие драгоценности: колье, серьги, медальоны…

Ее сознание знало путь в параллельное измерение, и самым быстрым способом туда попасть было выпадение из этого мира, иногда даже буквальное. Вот и сейчас она специально не пристегнулась ремнем безопасности, а лишь сделала вид, незаметно придерживая его на груди. Неожиданно она увидела, как блестящая машина цвета металлик резко вырулила из противоположного ряда и грациозно, как пантера, кинулась в их сторону. Удар…

«…мамочки…»

Чудовищная сила приподняла Натали в воздух. Она почувствовала, как ее тело, вылетая с заднего сиденья машины, со страшной силой влипает в переднее стекло, кости хрустят, мышцы лопаются, стекло оказывает такое сильное сопротивление, что даже самая крепкая (это рассказал ей отец) кость в человеческом организме — череп — трещит под неимоверным давлением… Натали внутренним взором увидела, как мозг внутри черепа вот-вот выдавится, словно паста из тюбика при резком нажатии, но тут стекло сдалось и выпустило ее наружу.