Эксодус (Книга 3, 4 и 5)

ЛЕОН УРИС

ЭКСОДУС

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

(Книга 3, 4 и 5)

КНИГА ТРЕТЬЯ

ОКО ЗА ОКО.

"...Отдай душу за душу, око за око, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, обожжение за обожжение".

И сказал Господ Моисею после

исхода из Египта.

("Исход", гл. 21, стихи 23,24,25).

Глава 1

Колонна серебристо-синих автобусов Палестинского автобусного кооператива "Эггед" ждала детей на пристани. Торжественную встречу сократили до минимума. Детей тут же погрузили в автобусы и вывезли из района порта. Автобусы сопровождал конвой британских бронемашин. Под звуки оркестра и под аплодисменты публики автобусы скрылись из виду.

Карен опустила окошко и что-то крикнула Китти, но из-за шума та ничего не разобрала. Автобусы укатили, и публика разошлась. Четверть часа спустя пристань опустела; остались только бригада докеров и несколько британских солдат несших охрану.

Китти стояла неподвижно у перил "Эксодуса", ошеломленная внезапной переменой. Она с трудом соображала, где она находится. Она посмотрела на Хайфу. Она была прекрасна. Той особой красотой, которая отличает города, построенные на склонах гор вокруг залива. У самого берега в тесноте ютились дома арабской части города. Еврейская часть простиралась по всему склону горы Кармель. Китти посмотрела налево, где рядом с Хайфой открывалась футуристическая панорама огромных резервуаров и труб нефтеочистительного завода, куда стекались нефтепроводы, идущие из самого Моссула. Неподалеку в доке стояли на якоре штук десять ветхих и обшарпанных судов Алии Бет, которым, как "Эксодусу", удалось добраться до Палестинского берега.

Зеев, Давид и Иоав прервали ее раздумье. Они поздоровались с ней, поблагодарили за все и выразили надежду, что они еще встретятся. Потом ушли и они, и Китти осталась одна.

- Красивый город, правда?

Китти обернулась. Сзади стоял Ари Бен Канаан.

- Мы стараемся, чтобы наши гости всегда приезжали в Палестину через Хайфу. Чтобы первое впечатление получилось хорошим.

- Куда увезли детей? - спросила она.

- Их расселят по нескольким центрам "Молодежной Алии". Некоторые из этих центров расположены в кибуцах. У других центров есть собственные поселки. Через несколько дней я смогу сказать вам точно, куда попала Карен.

- Я буду очень благодарна.

А вы, Китти, какие у вас планы?

Она язвительно засмеялась.

- Тот же вопрос я задаю себе сама. Этот и еще кучу других. Я ведь здесь чужая, мистер Бен Канаан, и чувствую себя сейчас не совсем ловко, когда думаю о том, как я сюда попала. Но ничего, у сестры Китти неплохая профессия, на которую всегда большой спрос. Как-нибудь устроюсь.

- Почему бы вам не позволить мне, чтобы я помог вам устроиться?

- Мне кажется, вы человек занятый. Я сумею устроиться и без помощи.

- Послушайте, Китти. Я думаю, что "Молодежная Алия" подошла бы вам больше всего другого. Глава этой организации мой хороший друг. Я добьюсь для вас назначения в Иерусалиме.

- Это очень любезно с вашей стороны, но мне бы не хотелось утруждать вас.

- Глупости. Об этом меньше всего... Если вы считаете, что сможете выдержать мое общество в течение нескольких дней, то я с удовольствием доставлю вас в Иерусалим. Мне надо съездить сначала по делу в Тель-Авив, но это по пути... Зато я сумею получить для вас назначение.

- Мне бы меньше всего хотелось, чтобы вы считали, что обязаны делать что-нибудь для меня.

Я хочу сделать это для вас, - ответил Ари.

У Китти чуть не вырвался вздох облегчения. Ее очень беспокоила перспектива оказаться совершенно одной в чужой стране. Она улыбнулась и поблагодарила его.

- Хорошо, - сказал Ари. - Сегодня нам придется переночевать в Хайфе из-за комендантского часа на дорогах. Положите все, что вам нужно на несколько дней, в один чемодан. Если у вас будет много багажа, англичане будут проверять ваши чемоданы каждые пять минут. Остальные вещи я оставлю запечатанными на таможне.

Покончив с проверкой на таможне, Ари заказал такси, и они поднялись на Кармель в еврейскую часть города, расположенную вдоль всего склона, чуть ли не на самой вершине они остановились у небольшого пансиона, утопавшего в ельнике.

- Лучше остановиться здесь. Меня здесь знают слишком многие, и они не дадут мне ни минуты покоя, если мы остановимся где-нибудь в центре. Вы пойдите теперь отдыхать. Я спущусь вниз и достану машину. К ужину я вернусь.

Вечером Ари повел Китти в ресторан, расположенный на самой вершине Кармеля, откуда открывался вид на всю округу. Вид внизу был прямо-таки сногсшибательный. Весь склон был покрыт зелеными деревьями, из-за которых выглядывали особняки и жилые дома, построенные из коричневого камня в арабском квадратном стиле. Гигантский нефтеочистительный завод, если смотреть на него отсюда, казался небольшим пятном, а когда стемнело, вдоль всей извилистой улицы, ведущей от Гар Гакармель вниз к арабским кварталам на берегу, вспыхнула и засияла золотая вереница огней.

Китти даже порозовела от возбуждения. Неожиданная внимательность Ари явно доставила ей удовольствие. Она была поражена современным видом еврейской Хайфы. Она была куда современнее Афин и Салоник. Когда к тому же официант обратился к ней по-английски, а несколько посетителей, знавшие Ари, остановились у их столика, чтобы поздороваться с ними, ее чувство неловкости почти исчезло.

Покончив с ужином, они сидели и попивали коньяк. Китти посерьезнела, внимательно разглядывая панораму, открывшуюся ее глазам.

- Вы все еще бьетесь над мыслью, как вы сюда попали?

- Еще бы. Все это кажется мне каким-то сном.

- Скоро вы убедитесь, что мы вполне цивилизованные люди, а порой - даже приятные. Кстати, я вас еще ни разу не поблагодарил, как следует.

- Вы и не должны меня благодарить. Вы меня уже отблагодарили. У меня осталось в памяти только одно место, которое могло бы сравниться по красоте с этим.

- Вы, наверно, имеете в виду Сан-Франциско?

- Вы там были, Ари?

- Нет. Но все американцы говорят, что Хайфа напоминает им Сан-Франциско.

Уже совсем стемнело и по всему Кармелю мигали огни. Небольшой оркестр играл легкую музыку, Ари налил Китти еще коньяку и они чокнулись,

Вдруг оркестр перестал играть. Разговоры в зале прекратились.

К ресторану на большой скорости подъехал военный грузовик с британскими солдатами, которые тут же оцепили здание. Они начали обходить столики, останавливались тут и там и требовали предъявления документов.

- Ничего особенного, - шепнул Ари. - Вы скоро привыкнете.

Капитан, возглавлявший отряд, посмотрел в сторону их столика, затем подошел к ним.

- Ба, да ведь это Ари Бен Канаан! - саркастически сказал капитан. Давненько я не видел вашего портрета среди разыскиваемых. Верно, шкодничали в другом месте.

- Добрый вечер, сержант, - ответил Ари. - Я бы вас представил своей спутнице, если бы помнил вашу фамилию.

Капитан усмехнулся сквозь зубы.

- Зато я хорошо помню вашу. Мы следим за вами, Бен Канаан. Ваша старая камера в тюрьме в Акко давно тоскует по вас. Кто знает, может быть, на этот раз губернатор догадается подарить вам веревку вместо тюрьмы.

Капитан издевательски махнул рукой на прощание и удалился.

- Ишь как они любезно встречают вас, - сказала Китти.- Какой мерзавец!

Ари нагнулся к ней и сказал ей прямо в ухо.

- Это капитан Аллан Бриджес. Он один из лучших друзей Хаганы. Он сообщает нам о каждом движении арабов и англичан в районе Хайфы. Все это одна бутафория.

Китти в изумлении покачала головой. Патруль удалился, захватив с собой двух евреев, у которых бумаги были не совсем в порядке. Оркестр сыграл им вслед "Боже, храни короля".

Грузовик укатил, и минуту спустя все вошло в норму, словно ничего и не было. Китти была несколько ошарашена внезапностью происшедшего и спокойствием людей.

- Ничего, к этому скоро привыкают, - сказал Ари, внимательно разглядывая ее. - Вы тоже привыкнете. Это страна, в которой живут злые и нервные люди. Пройдет некоторое время, и вам даже будет скучно, если, в виде исключения, выдастся какая-нибудь спокойная неделя. Не огорчайтесь, что вы приехали как раз в такой беспокойный...

Ари не успел закончить фразу: ударная волна от взрыва огромной силы встряхнула ресторан, раздался звон битого стекла, тут и там со столов полетела посуда. Тут же они увидели гигантский оранжевый шар, поднимавшийся к небу. Раздался еще ряд взрывов, потрясших здание до самого основания.

- Крекинг! - закричали кругом. - Они взорвали нефтеочистительный завод!... Это все Маккавеи!

Ари схватил Китти за руку.

- Давайте смоемся пока не поздно. Минут через десять вся долина Кармеля будет форменно кишеть британскими солдатами.

Не прошло и нескольких секунд, как кафе опустело. Ари быстро вывел Китти вон. Внизу на крекинге полыхала нефть. По всему городу дико ревели сирены пожарных машин и британских джипов.

В эту ночь Китти долго не могла уснуть, силясь понять все то, что так внезапно обрушилось на нее. Она была рада, что рядом с ней был Ари. Привыкнет ли она когда-нибудь ко всему этому? Она была чересчур ошеломлена, чтобы разобраться в происходящем, но в эту минуту ей казалось, что ее приезд в Палестину был горькой ошибкой.

Пожар на крекинге продолжался и на следующее утро. Туча густого дыма висела над всем районом Хайфы. Носились слухи, что взрыв - дело рук Маккавеев. Поговаривали, что возглавил операцию Бен Моше - сын Моисея - ближайший помощник Акивы, занимавший должность профессора в Иерусалимском университете до вступления в ряды Маккавеев. Нападение на нефтеочистительный завод было частью двойной операции, проведенной Маккавеями. Второй удар был направлен против аэродрома в Лоде, в другом районе Палестины, где террористам удалось уничтожить прямо на земле истребители типа "Спитфайр" общей стоимостью в шесть миллионов долларов. Этим своеобразным путем Маккавеи по-своему приветствовали прибытие "Эксодуса".

Ари удалось взять напрокат маленький итальянский Фиат выпуска 1933 года. При нормальных условиях путь до Тель-Авива длился всего несколько часов. Но так как Ари никогда нормальных условий не знавал, то он предложил выехать из Хайфы рано утром. Они спустились с Кармеля и поехали по береговому шоссе вдоль Самарии.

На Китти произвели большое впечатление зеленые поля прибрежных кибуцов. Сочная зелень выделялась еще больше на фоне коричневых скалистых холмов и ослепительного солнца. Не успели они проехать несколько минут от Хайфы, как наткнулись на первый шлагбаум. Ари предупредил об этом Китти. Она наблюдала за ним. Он делал вид, что ему все это нипочем, хотя многие из англичан знали его и всячески дразнили, что его амнистия, - всего лишь временная.

Ари свернул с шоссе и поехал в сторону моря к руинам Кесарии. Они захватили с собой завтрак и съели его, сидя на древнем молу. Ари показал рукой на Сдот Ям - Морскую ниву - кибуц, где жил Иоав Яркони и где он и сам часто бывал, когда Алия Бет нелегально высаживала здесь иммигрантов в 1936-39 годах. Ари познакомил Китти с арабским городом, построенным на развалинах - частью римских, частью времен крестоносцев. Арабы были большими специалистами по части использования остатков чужих цивилизаций и, в сущности, за тысячу лет они построили в Палестине всего лишь один единственный полностью арабский город. Великолепные римские статуи и колонны были ими вывезены из Кесарии, и их можно было найти в арабских домах по всей Самарии и Саронской долине.

Позавтракав, они поехали дальше на юг в направлении Тель-Авива. Движение на шоссе было небольшое. Только изредка проезжал автобус, набитый либо арабами, либо евреями, или повозка с вечным осликом в упряжке. Время от времени их обгоняла британская автоколонна, мчащаяся во весь опор (и протяжно воя сиренами). Проезжая мимо арабских сел, Китти была поражена контрастом между этими деревнями и еврейскими. В коричневых каменистых полях трудились арабские женщины. Они шли по обочине шоссе, закутанные в длинные одежды, стеснявшие их движения, с огромными тюками на голове. Кофейни вдоль шоссе были битком набиты мужчинами, сидевшими неподвижно или игравшими в "шеш-беш". У Зихрон-Яков - Память Якова - они проехали мимо первой Таггартовой крепости, мрачного сооружения, окруженного оградой из колючей проволоки. У Хадеры, чуть дальше, они проехали мимо еще одной, а отсюда эти крепости возвышались чуть ли не у каждого перекрестка.

К югу от Хадеры, в Саронской долине, поля были еще плодороднее, а зелень сочнее. По обеим сторонам дороги поднимались ряды австралийских эвкалиптов.

- Всего этого не было еще и в помине лет двадцать пять тому назад, сказал Ари. - Здесь была сплошная пустыня.

В полдень они въехали в Тель-Авив - Холм весны.

Город лежал на берегу Средиземного моря, до того ослепительно белый на солнце, что глазам было больно. Город напоминал белую глазурь на огромном торте. Ари ехал по широким, обсаженным деревьями бульварам, по обеим сторонам которых возвышались ряды жилых домов, построенных в ультрасовременном стиле. Жизнь в городе била ключом. Китти Тель-Авив понравился с первого взгляда.

Ари остановился на улице Гаяркон, прямо на набережной, в гостинице Гат-Римон.

Часам к четырем, после долгого обеденного перерыва, открылись магазины. Ари и Китти пошли пошататься по улице Алленби. Китти нужно было поменять немного денег, купить кое-что, а главное - утолить снедающее ее любопытство.

За площадью Мограби, где стоял одноименный театр, пошли маленькие магазины, толкотня, шум автобусов и машин.

Китти останавливалась у каждого магазина. Они прошли мимо десятка с лишним книжных магазинов, и Китти стояла и смотрела на надписи на иврите, которых не могла разобрать. Они шли и шли, миновали деловые кварталы и дошли до бульвара Ротшильда. Здесь уже начинался старый город, который возник, собственно, как пригород Яффы. Проходя по улицам, соединяющим оба города, Китти испытывала чувство, словно время пошло в обратном направлении.

Чем дальше, тем улицы становились грязнее, пахло хуже, мельчали лавки. Они сделали крюк и вернулись в Тель-Авив по узкой улице, служившей смешанным арабско-еврейским базаром. Всюду у столиков толпились люди. Они снова добрались до улицы Алленби, вернулись к площади Мограби и повернули на другую широкую улицу, обсаженную деревьями. Это была улица Бен Иегуда. По обеим ее сторонам прямо на тротуарах расположились сплошные ряды кафе. У каждого кафе был свой особый стиль и своя клиентура. Было кафе, где собирались адвокаты и юристы, рядом было другое кафе, где собирались социалисты, третье посещали только артисты, четвертое - деловые люди. Было кафе, где торчали люди, сочувствовавшие террористам, а рядом было кафе, где пенсионеры проводили время за нескончаемой игрой в шахматы. Все кафе на улице Бен-Иегуды были битком набиты жарко спорящими завсегдатаями.

Продавцы маленьких газет, на двух листочках, выкрикивали новости о нападении Маккавеев на аэродром в Лоде, на нефтеочистительный завод в Хайфе и о прибытии "Эксодуса". Толпа все плыла и плыла. Люди в восточных одеждах, шли вперемежку с элегантными дамами, одетыми по последнему слову моды десятка европейских столиц. Но больше всего было уроженцев Палестины в шортах защитного цвета и белых рубашках с отложным воротничком. На шее они носили тоненькие цепочки с Маген-Давидом или каким-нибудь другим еврейским значком. У большинства из них были густые черные усы - отличительный признак уроженца страны. Это были довольно грубые ребята. На многих была синяя рубашка кибуцника, а на ногах - сандалии. Женщины, родившиеся уже в стране, были высокие, с резко очерченной фигурой и высокой грудью; одеты они были в простые платья, шорты или брюки. Во всей их фигуре, и даже в походке, была какая-то вызывающая гордость, смешанная с дерзостью.

Вдруг улица Бен-Иегуды стихла.

Это была та же внезапная тишина, которую Китти запомнила еще с предыдущей ночи в ресторане на Кармеле.

Английская бронемашина, снабженная громкоговорителем, медленно ехала посреди улицы. На машине, сжав губы, у пулеметов стояли английские солдаты.

"Внимание, евреи! Командующий войсками объявил комендантский час. С наступлением темноты ни один еврей не должен находиться на улице. Внимание, евреи! Командующий войсками объявил комендантский час. С наступлением темноты ни один еврей не должен находиться на улице".

Публика встретила это объявление взрывом аплодисментов и смехом.

- Поосторожнее, Томми, - крикнул кто-то. - Следующий перекресток заминирован.

Когда бронемашина проехала мимо, улица как ни в чем не бывало зажила своей прежней жизнью.

- Пойдем, вернемся в гостиницу, - сказала Китти.

- Я ведь уже сказал вам, что не пройдет и месяца как вы до того привыкнете ко всему этому, что прямо жить не сможете без этого возбуждения.

- Никогда я к этому не привыкну, Ари. Они вернулись в гостиницу, нагруженные покупками Китти. Они выпили по коктейлю в маленьком уютном баре, затем поужинали на террасе, с которой открывался вид на море. Был хорошо виден изгиб берега на стыке нового Тель-Авива и старой Яффы, древнейшего портового города мира.

- Спасибо вам за чудесный день. Британские патрули и шлагбаумы не в счет.

- Мне придется попросить у вас извинения, - ответил Ари. - После ужина мне нужно уйти ненадолго.

- А комендантский час как же?

- О, он касается только евреев, - ответил Ари.

Ари оставил Китти и поехал в пригород Рамат-Ган - Холм-Сад. Рамат-Ган сильно отличался от Тель-Авива: тут вместо больших жилых зданий стояли отдельные особняки, окруженные газонами, цветниками и садами. Чисто оштукатуренные дома с черепичными или окрашенными в красный цвет крышами были всяких размеров: от небольших коттеджей до солидных особняков. Ари поставил машину, затем ходил с полчаса пешком, чтобы убедиться, что нет за ним слежки.

Он остановился на улице Монтефиоре, дом No 22, у большого особняка, принадлежавшего доктору И. Тамиру. Доктор Тамир сам открыл дверь на его стук, крепко пожал ему руку и повел вниз в подвал.

Дом Тамира служил генеральным штабом Хаганы.

В подвале лежало множество оружия и боеприпасов, там был и печатный станок, выпускавший листовки по-арабски, в которых арабов призывали хранить спокойствие и не нарушать мир. Тут же девушка записывала то же воззвание на магнитофонную ленту. Магнитофонная запись будет потом передаваться секретной передвижной радиостанцией "Кол Исраэл" - "Голос Израиля". Здесь же изготовлялись гранаты, собиралось и хранилось самодельное оружие и велась тому подобная деятельность.

Вся эта деятельность мгновенно остановилась, как только доктор Тамир появился в сопровождении Ари. Ари немедленно окружили, принялись поздравлять с успешным завершением операции "Эксодус" - со всех сторон на него посыпались вопросы.

- Потом, потом, - сказал доктор Тамир.

- Мне нужно поговорить с Авиданом, - сказал Ари. Он прошел мимо груды ящиков с винтовками к двери кабинета и постучал.

- Входите.

Ари открыл дверь и увидел лысого силача, командовавшего подпольной армией. Авидан поднял голову от бумаг лежавших на шатком столе и его лицо расплылось в широкой улыбке.

- Ари, шалом!

Он вскочил из-за стола, обнял Ари, усадил его в кресло, запер дверь и похлопал его своими медвежьими ручищами по спине.

- Как хорошо, что ты снова здесь, Ари! Ты им показал, этим британцам! А где остальные ребята?

- Я их отпустил домой.

- Правильно. Они заслужили небольшой отпуск. Может, и сам возьмешь отпуск?

Из уст Авидана, за четверть века ни разу не пользовавшегося отпуском, это была огромная похвала.

- А что это за девушка, которая приехала с вами?

- Арабская разведчица. Не будь таким дотошным.

- Она хоть друг?

- Нет. Ни друг, ни даже сочувствующая.

- Жалко. Нам бы неплохо пригодилась американочка, да еще христианка.

- Нет. Она просто милая женщина, которая смотрит на евреев, как на диковинных зверей в зоопарке. Завтра я ее отвезу в Иерусалим, сведу ее с Харриэт Зальцман: может, удастся пристроить ее к Молодежной Алие.

- Лично, что ли заинтересован?

- Да нет. Отстань ты, ради бога, с этим еврейским любопытством.

В кабинете было душно. Авидан достал огромный синий платок и вытер пот с лысого лба.

- Маккавеи неплохо отметили вчера наше прибытие. Я слышал, нефтеочистительный будет гореть еще целую неделю. Плакала их нефть! Когда-то они теперь восстановят завод!

Авидан покачал головой.

- Вчера-то у них, положим, получилось неплохо. А позавчера? А что будет завтра? На каждую удачную операцию приходятся две неудачных. Каждый раз, когда они прибегают к насилию или убивают, кого попало, страдать приходится всему Ишуву. Нам всем приходится отдуваться за действия Маккавеев. Завтра генерал Хэвн-Херст или губернатор заявятся в Национальный Совет. Они будут стучать кулаками по столу Бен-Гуриона, чтобы заставить нас натравить на Маккавеев Хагану. Клянусь тебе - порой я просто не знаю, что мне делать. До сих пор англичане не очень трогали Хагану. Но если террор Маккавеев не прекратится... ты знаешь, они начали даже грабить банки, чтобы финансировать свои операции.

- Надеюсь, английские банки, - Ари закурил сигарету, встал и прошелся по маленькому кабинету. - Может быть, пора и нам организовать парочку хороших рейдов.

- Нет, мы не можем рисковать Хаганой. На нас лежит защита всех евреев. Нелегальная иммиграция - вот чем надо бить их теперь. Один такой номер, как с "Эксодусом", важнее взрыва десятка хайфских крекингов.

- Но когда-нибудь мы же должны действовать, Авидан. Либо у нас есть армия, либо ее нет.

Авидан достал из ящика стола несколько бумаг и протянул их Ари. Ари взял и прочел:

Боевая диспозиция. Шестая авиатранспортная дивизия.

Ари поднял голову и изумленно спросил:

- Неужели у них тут три бригады десантных войск?

- Ты читай.

Королевский бронетанковый корпус с королевскими гусарами, полки: 53-ий Вустерширский, 249-ый авиатранспортный, драгунские гвардейцы, королевские стрелки, стрелки королевы, Ист-Сарри, Мидлсекс, гордонские горные стрелки. Ольстерские карабинеры, Хертфордширский - нескончаемый список британских частей, расположенных в Палестине, Ари бросил бумаги на стол:

- Они что же, не с русскими ли собираются воевать?

- Вот видишь, Ари? Каждый божий день я изучаю этот список с каким-нибудь нетерпеливым пальмахником. Почему мы не действуем? Почему мы не принимаем бой? Ты думаешь, мне доставляет удовольствие отсиживаться? Но, Ари... у них здесь пятая часть списочного состава британских вооруженных сил. По самой малой мере сто тысяч человек, не считая Арабского Легиона в Транс-Иордании. Конечно, Маккавеи носятся туда, сюда, стреляют, шумят, строят из себя героев, а нас обвиняют в трусости. - Авидан ударил кулаком по столу. - А я, черт возьми, все пытаюсь сколотить армию. У нас нет даже десяти тысяч винтовок, поди после этого, повоюй! А погибнет Хагана, и мы все погибли.

- Послушай, Ари... Маккавеи могут нанести удар, а затем скрываться, имея в своем распоряжении всего несколько тысяч сорвиголов. Нам же приходится пока топтаться на месте и только на месте. Мы не можем позволить себе действовать. И мы не можем позволить себе также - злить Хэвн-Херста. На каждых пять евреев у них тут по одному английскому солдату.

Ари снова достал список британских частей и молча пробежал его еще раз.

- Британские облавы, кордоны, обыски и аресты становятся с каждым днем все хуже и хуже. Арабы тем временем набирают силы, а англичане - ноль внимания.

Ари кивнул.

-Куда я теперь?

- Пока никуда. Поезжай домой, отдохни парочку дней, потом явишься в Эйн-Ор в штаб Пальмаха. Я хочу, чтобы ты хорошенько обследовал наши силы в каждом населенном пункте в Галилее. Нам нужно знать, что нам удастся удержать, в случае чего, ... и что отдать.

- Ты никогда до этого так не говорил, Авидан.

- Никогда еще положение и не было таким серьезным, как сейчас. Арабы даже сесть с нами за один стол отказались в Лондоне.

Ари направился к двери.

- Передай привет от меня Бараку и Саре и скажи Иордане, пускай не больно прыгает, что Давид Бен Ами дома. Я его тоже откомандирую вместе с остальными ребятами в Эйн-Ор.

- Я еду в Иерусалим завтра, - сказал Ари. - Никаких поручений не будет?

- Как же! Сколоти мне там тысяч десять фронтовиков с оружием в придачу.

- Шалом, Авидан.

- Шалом, Ари. Я рад, что ты снова дома. Ари помрачнел, когда он поехал назад в Тель-Авив. Еще на Кипре он как-то сказал Давиду Бен Ами, что Хагана, Палмах, Алия Бет пробуют то то, то другое. Некоторые планы удавались, некоторые - нет. Профессиональный солдат должен делать свое дело, не поддаваясь эмоциям. Ари Бен Канаан работал, как машина. Он был толковый и отважный воин. Порой на его долю выпадали удачи, порой - нет.

Однако теперь все предстало перед Ари Бен Канааном в своем истинном свете, и это чуть не сразило его.

"Эксодус", хайфский нефтеочистительный завод, удар здесь, удар там. Люди погибали, пытаясь протащить полсотни винтовок. Людей вешали за то, что они нелегально провозили сотню бывших узников концлагерей, чудом оставшихся в живых.

Он был маленький человек, а воевать приходилось с великаном. В эту минуту ему ужасно хотелось обладать верой Давида Бен Ами в Провидение, но Ари был чересчур реалистом.

Китти Фремонт ждала Ари в маленьком баре в конце вестибюля. Он вел себя так любезно, что она решила дождаться его, поболтать с ним немножко и выпить с ним рюмку или две на сон грядущий. Она заметила, как он вошел в вестибюль и подошел к администратору за ключом.

- Ари! - позвала она.

Его лицо было такое же сосредоточенное, как тогда в первый день их знакомства на Кипре. Она помахала ему рукой, но он совершенно не заметил и не услышал ее. Он невидящими глазами смотрел в ее сторону, затем поднялся наверх в номер.

Глава 2

Два автобуса повезли пятьдесят детей с "Эксодуса" мимо холма, где лежали развалины древнего Хацора, в долину Хулы. Всю дорогу из Хайфы по Галилее юные путешественники высовывали головы в окна, визжали от восторга, размахивали руками и не могли оторваться от открывшегося их глазам вида давно обетованной им страны.

- Дов! Посмотри, какая кругом красота! - вскричала Карен.

Дов что-то буркнул в ответ, желая, видно, выразить, что он не видит оснований поднимать из-за этого такой шум.

Они забрались глубоко в долину Хулы вплоть до Яд-Эля, где жил Ари Бен Канаан. Отсюда от главного шоссе ответвлялась дорога, которая вела в горы к границе с Ливаном. Когда дети увидели указатель, на котором было написано: Ган-Дафна, их охватило неописуемое волнение. Один только Дов Ландау угрюмо молчал. Автобусы медленно ползли вверх по извилистой дороге, и вскоре перед ними открылся вид на всю долину Хулы, где зеленым ковром лежали поля кибуцов и мошавов. Широкое болото Хулы окаймляла дюжина четырехугольных рыбных прудов.

На полпути, когда они въехали в арабскую деревню Абу-Йешу, автобусы замедлили ход. Здесь не было той холодной неприязни, которую дети заметили в других арабских деревнях. Наоборот, им здесь приветственно махали руками.

Проехав Абу-Йешу. они миновали также высотную шестисотметровую отметку и вскоре въехали в Ган-Дафну - Сад Дафны, - молодежное село Алият-Ганоар. Автобусы затормозили перед газоном размером в сто метров на пятьдесят, образующим центр селения. Все селение было расположено на широком плоскогорье. Вокруг газона стояли административные здания, а во все четыре стороны тянулись ряды жилых домиков. Всюду росли деревья, и все селение утопало в зелени и цветах. Когда дети с "Эксодуса" сошли с автобусов, оркестр села исполнил в их честь веселый марш.

В самой середине газона в человеческий рост стояла статуя Дафны, девушки, именем которой было названо селение. Статуя была выполнена в бронзе, девушка с винтовкой в руках смотрела вниз на долину Хулы, в точности так, как стояла и сама Дафна в тот день, когда арабы убили ее в Гамишмаре.

Доктор Либерман, основатель селения, небольшого роста мужчина, слегка горбатый, стоял у статуи и покуривал огромную трубку. Он вышел вперед и обратился со словами приветствия к новичкам.

Он коротко рассказал им, что он покинул Германию в 1934 году, а в 1940 году построил Ган-Дафну на участке, который Каммаль, покойный мухтар Абу-Йеши, великодушно уступил Алият-Ганоар. Доктор Либерман подошел к каждому юноше и к каждой девушке отдельно, чтобы поздороваться с ними лично и сказать им несколько слов приветствия на полдюжине языков. У Карен было такое чувство, будто она его где-то видела раньше. Он был очень похож на тех профессоров в Кельне, которые приходили к ним в гости, когда она была еще ребенком... Но это было так давно, что она почти ничего уже не помнила.

Потом к каждому из новоприбывших подошел кто-нибудь из детей, проживавших в селении уже давно, и взяли их под свое шефство.

- Карен Клемент - это ты?

-Да.

- А я Иона, твоя новая соседка по комнате, - сказала еврейская девушка, приехавшая из Египта, чуточку старше Карен.

Девушки поздоровались за руку.

- Пошли, я покажу тебе нашу комнату. Тебе здесь обязательно понравится.

Карен крикнула Дову, что она скоро придет, и пошла с Ионой мимо административных и школьных зданий, вдоль обсаженной кустами аллеи, по обеим сторонам которой стояли коттеджи.

- Нам повезло, - сказала Иона. - Мы с тобой постарше, оттого у нас коттедж.

Карен остановилась на минутку перед коттеджами, посмотрела на него, словно не верила своим глазам, затем вошла. Это была обыкновенная комната, но Карен показалось, что она еще никогда в жизни такой чудесной комнаты не видела. Койка, стол, шкаф, кресло - и все это, принадлежит ей, ей одной.

Уже темнело, когда Карен нашла наконец свободную минутку. После ужина в честь детей должен был состояться концерт в летнем театре.

Карен нашла Дова на газоне у статуи Дафны. Впервые за много, много недель ей вдруг захотелось танцевать. Воздух стоял такой чудесный и чистый, и вообще все было как в раю. Карен вся трепетала от счастья. Она остановилась рядом с Довом и показала рукой на домики Абу-Йеши, белеющие прямо под ними в седловине горы. Над ними Таггартова крепость Форт-Эстер на границе с Ливаном, а совсем внизу в долине лежали поля мошава Яд-Эль. Еще дальше, у самого конца Хульской долины, на вершине горы стоял Тель-Хай, где погиб Трумпельдор, а по ту сторону вздымался Хермон, но там уже была Сирия.

На Карен были брюки оливкового цвета, крестьянская блуза с закрытым воротником, а на ногах - сандалии.

- О, Дов! - воскликнула она. - Это самый счастливый день в моей жизни. Иона - чудная девушка. Она мне сказала, что на всем свете нет человека добрее, чем доктор Либерман.

Она легла на траву, посмотрела на небо и вздохнула. Дов стоял над ней и не говорил ни слова. Она села, схватила его за руку и потянула его к себе.

- Брось ты это! - сказал он резко.

Но она не отставала, пока он не сел рядом. Он растерялся, когда она пожала ему руку и положила голову на его плечо.

- Пожалуйста, Дов, не будь таким хмурым. Неужели ты не радуешься?

- Нашла о чем думать!

- Вот и думаю. - сказала Карен. - И о тебе я тоже думаю.

- Лучше подумай о себе.

- Я думаю о себе тоже. - Она приподнялась на колени и положила ему руки на плечи. - Ты видел свою комнату, койку? Сколько лет прошло с тех пор, как ты жил в такой комнате?

Дов покраснел и опустил глаза.

- Ты только подумай, Дов. Кончились лагеря для перемещенных лиц... нет больше ни Сиотатов, ни Караолосов, ни нелегальных пароходов. Мы дома, Дов, и мне никогда не снилось, что все будет так прекрасно.

Дов медленно встал на ноги и повернулся к ней спиной.

- Все это прекрасно для тебя. У меня другие планы.

- Забудь ты об этих планах, - взмолилась Карен. Заиграл оркестр и музыка понеслась по селению.

- Давай лучше пойдем в театр, - сказала Карен.

Как только Ари и Китти оставили позади Тель-Авив и приехали мимо гигантского британского военного лагеря в Сарафанде, она снова почувствовала напряжение, столь характерное для Палестины. Они проехали по Рамле, городу, населенному одними арабами, и Китти почувствовала на себе враждебные взгляды арабов. Ари, казалось, не замечал ни арабов, ни Китти. За весь день он не сказал с нею и десятка слов.

Восточнее Рамле машина въехала в Баб-эль-Вад, узкую дорогу, которая извивалась в горах Иудеи. По обеим сторонам дороги, прямо на скалах, росли посаженные евреями молодые леса. В горах можно было видеть следы древних террас, которые выделялись на фоне обнаженных скал, как ребра изголодавшейся собаки. Когда-то эти холмы и террасы кормили сотни тысяч людей. Теперь все совершенно выветрилось. Только на самой верхушке гор ютились белые арабские деревушки.

Здесь, в Баб-эль-Ваде, Китти впервые почувствовала таинственную власть Иерусалима. Поговаривали, что каждый, кто первый раз едет по горам Иудеи, испытывает на себе таинственную мощь Давидова города. Китти удивилась, что город этот действует на нее с такой силой. Все ее религиозное воспитание сводилось к весьма поверхностному протестантизму Среднего Запада, в основе которого лежало хоть и искреннее, но весьма неглубокое чувство. Они поднимались все выше и выше, и охватившее ее волнение становилось все сильнее. Она словно слилась с Библией, и среди этих застывших угрюмых гор она впервые поняла, что значит находиться на Святой земле.

Далеко впереди на горизонте появились неясные очертания Иерусалима, и возбуждение Китти Фремонт достигло предела.

Они въехали в Новый город, построенный евреями, и поехали вниз по Яфскому шоссе, главной торговой артерии города, мимо многочисленных магазинов, в сторону крепостной стены Старого города. У Яфских ворот Ари свернул и поехал вдоль крепостной стены к бульвару Царя Давида, и вскоре затормозил перед огромной гостиницей, носившей тоже имя Царя Давида.

Китти вышла из машины и чуть не вскрикнула, заметив, что правый флигель здания совершенно разрушен.

- Когда-то здесь размещался британский генштаб, - пояснил Ари. - Маккавеи внесли, как видите, кое-какие изменения.

Гостиница была построена из иерусалимского камня. Она была грандиозная, в несколько перегруженном европейском стиле; холл, как предполагали, воспроизводил двор царя Давида.

Китти первая спустилась к обеду. Она присела на террасе в тыловой части гостиницы, откуда открывался вид на небольшую долину у самой крепостной стены. Напротив террасы возвышалась Башня Давида, а сама терраса имела вид сада. Позади играл небольшой эстрадный оркестр.

Вскоре на террасу вышел и Ари. Увидев Китти, он остановился как вкопанный. Да, красивая женщина, ничего не скажешь! Такой он ее еще не видел. На ней было элегантное вечернее платье, на голове - широкополая шляпа, на руках белые перчатки. В эту минуту он почувствовал себя где-то на другом краю света. Она в точности походила на тех красивых женщин Рима, Парижа и даже Берлина, которые принадлежат к миру, где женщины ведут себя не совсем понятно для него. Расстояние в световой год разделяло Китти и Дафну, но она была красива, в этом ей не откажешь.

Он присел тоже.

- Я позвонил Харриэт Зальцман, - сказал он. - После обеда мы к ней сходим.

- Спасибо. Иерусалим производит на меня огромное впечатление.

- Да, он обладает какой-то таинственной силой. Кто бы сюда ни приехал, все испытывают то же самое. Возьмите Давида Бен Ами... Он прямо бредит Иерусалимом. Я уверен, что он потащит вас завтра с собой, чтоб показать вам город. Суббота как раз подходит. Он хочет показать вам Старый город.

- Очень мило с его стороны, что он подумал обо мне. Ари пристально посмотрел на нее. Она казалась даже еще красивее, чем когда он вошел на террасу. Он отвел взгляд и подозвал официанта, затем, покончив с заказом, уставился в пространство. У Китти было такое чувство, будто Ари взвалил на себя заботу, а теперь вот - приходится отдуваться. Минут десять никто из них не проронил ни слова.

Китти поковыряла в салате.

- Я вам очень в тягость?

- Да что вы!

- С тех пор, как вы вернулись вчера вечером со своего свидания, вы ведете себя так, словно меня вовсе не существует.

- Прошу прощения, Китти, - сказал он, не поднимая глаз. - Вы, пожалуй, правы: собеседник из меня сегодня никудышный.

- Что-нибудь не так?

- Много кое-чего не так, но ни вас, ни меня, ни даже моего дурного поведения все это не касается. Лучше я вам расскажу про Харриэт Зальцман. Она тоже американка. Ей, пожалуй, уже далеко за восемьдесят. Если бы мы здесь присваивали звания святых, она должна была бы стать нашей первой святой. Вы видите вон ту гору за Старым городом?

- Вон там?

- Да. Это гора Скопус. В тех зданиях помещается самый современный медицинский центр всего Ближнего Востока. Финансировали его строительство американские сионистки, организацию которых Харриэт создала сразу после первой мировой войны. Большинство палестинских больниц и медицинских центров созданы "Гадассой", - так называется эта ее организация.

- Ого, она, видно, очень энергичная женщина.

- Да, энергии ей не занимать стать. Когда Гитлер пришел к власти, Харриэт создала "Алият Ганоар" - Молодежную иммиграцию. Благодаря ей удалось спасти тысячи и тысячи детей и подростков. Теперь у Алият-Ганоар десятки молодежных центров по всей стране. Я уверен, вы с ней сработаетесь.

-Откуда у вас эта уверенность?

- Тут видите, какое дело. Ни один еврей, который прожил некоторое время в Палестине, не может уехать отсюда, не оставив здесь своего сердца. То же, я думаю, верно и по отношению к американцам, Харриэт прожила здесь долгие годы, но в душе она все-таки американка.

Оркестр замолк.

Над Иерусалимом опустилась тишина. Вот послышался слабый крик муэдзина, зовущего с минарета в Старом городе правоверных к молитве. Затем снова все смолкло, и такая всюду воцарилась тишина, какой Китти никогда до этого не испытывала.

Колокола имка - башня находилась прямо через дорогу - исполнили гимн, и мягкие звуки полились по горам и долинам. И снова тишина. Кругом было так мирно и тихо, что заговорить теперь было бы просто кощунством. Казалось, будто жизнь и самое время остановили свой бег на минутку.

- Какое изумительное ощущение, - шепнула Китти.

- Такие спокойные минуты выпадают довольно редко в наши дни, сказал Ари. Боюсь, что это спокойствие обманчиво.

Ари заметил у входа на террасу смуглого человека небольшою роста. Он его сразу узнал. Это был Бар Исраэль, связной Маккавеев. Бар Исраэль кивнул Ари и тут же исчез.

- Извините, пожалуйста, - сказал Ари, - но мне нужно выйти на минутку.

Он прошел в вестибюль, подошел к киоску и купил пачку сигарет. Он постоял еще минутку, полистал какой-то иллюстрированный журнал. Бар Исраэль подошел к нему сзади и шепнул:

- Дядя Акива в Иерусалиме. Он хочет встретиться с тобой.

- Сейчас мне нужно в Поселенческое общество, но я быстро освобожусь.

- Ты меня найдешь в русском квартале, - сказал связной и торопливо прошел дальше.

Бульвар Кинг-Джордж был широкой улицей в Новом Иерусалиме, по обеим сторонам которой находились административные здания, школы, церкви. Сионистское Поселенческое Общество размещалось в большом четырехэтажном здании на углу. К главному подъезду вела длинная дорожка.

- Шалом, Ари! - воскликнула Харриэт Зальцман, вскочив с такой живостью из-за письменного стола, какой никак нельзя было ожидать от женщины ее лет. Она поднялась на цыпочки, обняла Ари за шею и крепко поцеловала его в щеку.

Ну, ты им там показал на Кипре. Молодец!

Китти молча остановилась на пороге. Поздоровавшись с Ари, старушка повернулась к ней.

- Вы, значит. Кэтрин Фремонт. Вы очень милы, дитя мое.

- Благодарю вас миссис Зальцман.

- Бросьте вы эту "миссис Зальцман"! Только англичане и арабы зовут меня так. И тогда я чувствую себя совсем старой.

Садитесь, садитесь, сейчас принесут чаю. Может быть, вам хочется кофе?

- Ничего, я с удовольствием выпью чаю.

- Ну вот, Ари... теперь ты видишь перед собой настоящую американскую девушку, - сказала Харриэт, с широким жестом в сторону Китти, который должен был подчеркнуть ее красоту. В глазах старушки светилось озорство.

- Я убежден, что далеко не все американские девушки такие красивые, как Китти...

- Да перестаньте вы оба. А то я совсем растеряюсь от смущения.

- Ну, девушки, я вам тут, пожалуй, не нужен. У меня тут кое-какие дела, так что я, пожалуй, смоюсь. Если я вовремя не вернусь, вы сможете, Китти, взять такси и вернуться в гостиницу сами?

- Иди, иди, - перебила его старушка. - Китти пойдет ко мне и мы вместе пообедаем. Кому ты нужен? Ари улыбнулся и ушел.

- Хороший парень, - сказала Xapиэт Зальцман. - У нас много таких парней, как Ари. Им достается, и умирают они, так и не пожив как следует на свете. Она закурила и протянула коробку сигарет Китти. - Откуда вы?

- Штат Индиана.

- А я из Сан-Франциско.

- Чудный юрод, - сказала Китти. - Я была там раз с мужем. Всегда надеялась, что съезжу как-нибудь еще раз.

- Мне тоже ужасно хочется, - сказала старушка. - С каждым годом я все больше тоскую по Штатам. Вот уже пятнадцать лет, как я снова и снова клянусь, что возьму и съезжу хотя бы ненадолго, но тут конца нет работе. Эти несчастные малютки все прибывают и прибывают. А я прямо места себе не нахожу от тоски. Видно, старость.

- Вряд ли.

- Вообще-то хорошо быть евреем и работать на возрождение еврейского государства, но очень хорошо быть также американцем, и вы, пожалуйста, никогда об этом не забывайте, сударыня. Мне не терпелось познакомиться с вами, с тех самых пор как началась эта история с "Эксодусом", и я должна сказать, что вы меня прямо поразили, а меня удивить не просто.

- Боюсь, что газеты сильно преувеличили. За славной внешностью Харриэт Зальцман скрывался острый ум, и хотя Китти чувствовала себя вполне непринужденно, она тем не менее понимала, что старушка изучает ее очень тщательно. Они попивали чай и болтали о том, о сем, но главным образом об Америке. Харриэт все больше и больше овладевала грусть.

- На будущий год я обязательно съезжу домой. Я уж найду какой-нибудь предлог. Может быть, съезжу собирать деньги. Мы часто отправляемся в такие поездки. Известно ли вам, что американские евреи дают нам больше, чем вносит все американское население в Красный Крест? Однако, чего это я пристаю к вам со всем этим? Итак, вы хотите работать у нас?

- Мне очень жаль, но я не принесла с собой документов.

- Не надо никаких документов. Нам известно о вас все.

- Вот как!

- Да-да. Мы располагаем доброй дюжиной донесений о вас.

- Я прямо не знаю, радоваться ли мне или обижаться?

- Не надо обижаться. Не то время.

Мы должны быть совершенно уверены в каждом. Вы скоро убедитесь, что, в сущности, мы составляем здесь очень небольшой коллектив, и что редко происходит что-нибудь такое, что тут же не дошло бы до моих старых ушей. Кстати, я как раз читала донесения о вас, когда вы сюда пришли, и ломала себе голову над тем, что же все-таки привело вас к нам?

- Я медсестра, а вам нужны медсестры. Харриэт Зальцман покачала головой.

- Посторонние не приходят к нам по такой причине.

Тут должно быть что-то другое. Вы не из-за Ари Бен Канаана ли приехали в Палестину?

- Нет... то есть он мне, конечно, нравится.

- Он нравится очень многим женщинам. А тут случилось так, что вы как раз оказались той женщиной, которая нравится ему.

- Я этого не думаю, Харриэт.

- Неужели? ... Что ж, я рада, Кэтрин. Все-таки долог путь из Яд-Эля в Индиану. Он - сабра, и только сабра в состоянии понять его.

- Сабра?

- Так мы называем тех, кто родился уже здесь. Вообще-то сабра - это плод дикого кактуса, растущего всюду по стране. Этот плод - шероховатый и колючий снаружи, зато внутри он очень мягок и сладок.

- Прекрасное сравнение.

Ари, как и вообще сабры, не имеет никакого понятия об американском образе жизни, точно так же, как и вы не имеете представления о той жизни, какая выпала на долю ему.

После небольшой паузы Харриэт продолжала:

- Буду с вами совершенно откровенна. Если не еврей приходит к нам, он является потому, что он друг нам. Вы же нас даже хорошо не знаете. Вы - очень красивая американская девушка, и вы совершенно сбиты с толку этим странным народом, который зовется "евреи". Зачем же вы, в таком случае, пришли к нам?

- Ничего таинственного тут нет. Я сильно привязалась к одной молодой девушке. Она приехала сюда на "Эксодусе". Мы познакомились с ней в Караолосе. Я боюсь, что ей так и не удастся разыскать своего отца. Если она его не разыщет, я собираюсь усыновить ее и увезти с собой в Америку.

- Я поняла. Теперь я все поняла, и мы можем перейти к делу. У нас имеется вакантная должность старшей медсестры в одном из молодежных сел в северной Галилее. Это чудное место. Директор, доктор Эрнст Либерман, - один из моих самых старых и близких друзей. Селение зовут Ган-Дафной. У нас там человек четыреста детей. Они прибыли к нам в основном из концлагерей. Очень нуждаются в помощи. Я надеюсь, что вы согласитесь на эту должность. Зарплата и прочие условия - очень неплохие.

- Я... я... хотела спросить о...

- Карен Ханзен?

- Откуда вы знаете?

- Я же вам сказала что вся Палестина - маленькая деревня. Карен тоже и Ган-Дафне.

- Я не знаю. как мне вас благодарить.

- Благодарите Ари. Это он все устроил. Он же и повезет вас туда. Это недалеко от его дома.

Старушка допила чай и откинулась в кресле.

- Можно дать вам дельный совет?

- Буду только благодарна.

- Так вот. Я работаю с сиротами с 1933 года. Вы не сразу поймете ту привязанность к Палестине, которая появляется со временем у этих детей. Стоит им подышать воздухом свободы... и они проникаются очень глубокой привязанностью к этой стране, и тогда им становится очень трудно уехать отсюда, а те, которые все-таки уезжают, почти никогда не могут пустить корни где-нибудь за пределами Палестины. Их любовь к этой стране чрезвычайно глубока. Для американцев очень многое является само собой разумеющимся. Здесь человек встает утром, и сразу наступает тревога. Он не знает, не пропадет ли все то, ради чего он проливал пот и кровь. Эта страна занимает его мысли двадцать четыре часа в сутки. Она является средоточием всей их жизни, она олицетворяет смысл всего их существования.

- Вы хотите сказать этим, что мне, может быть, не удастся убедить девочку уехать со мной?

- Я хочу только сказать, что вы столкнетесь с большими трудностями. В дверь постучали.

- Войдите!

Вошел Давид Бен Ами.

- Шалом, Харриэт. Шалом, Китти. Ари сказал мне, что вы здесь. Я вам не помешал?

- Нет, мы уже покончили с делами. Кэтрин получила направление в Ган-Дафну.

- Это прекрасно. А я подумал, что было бы неплохо походить с Китти по Меа-Шеарим, когда наступит суббота.

- Прекрасная мысль, Давид.

- Тогда пошли. Вы тоже пойдете с нами, Харриэт?

- Да ты что? В мои-то годы таскаться по городу! Ровно через два часа ты приведешь Китти ко мне домой; она сегодня обедает у меня.

Китти встала, поблагодарила старушку, попрощалась с ней и повернулась к Давиду. Он не сводил с нее глаз.

- В чем дело, Давид? Что-нибудь случилось?

- Нет, это я просто потому, что никогда не видел вас по-настоящему одетой. Вы выглядите великолепно. - Он смущенно посмотрел на свою собственную одежду. - Мне вряд ли стоит показываться в таком виде рядом с вами.

- Чепуха какая-то! Я просто оделась получше перед тем, как отправиться на прием к начальству.

- Шалом, дети, и до свидания.

Китти была очень рада, что Давид пришел за ней. С ним она чувствовала себя лучше, чем с любым другим евреем. Они вышли из здания Поселенческого общества и пришли на улицу Пророков. Китти взяла Давида под руку, но он был так поглощен всем что их окружало, что казалось будто не она, а он впервые знакомится с городом. Он каждый раз словно заново открывал этот город и радовался всему, как дитя.

- Хорошо быть снова дома, - сказал он. - А как вам нравится мой город?

- У меня просто нет слов. Он производит подавляющее, чуточку даже пугающее впечатление.

- Точно. Именно такое впечатление Иерусалим производит и на меня с тех пор, как я себя помню.

- Очень мило с вашей стороны, что вы уделяете время мне, а не своей семье.

- Мы еще не все собрались. У меня шестеро братьев. Большинство в Пальмахе. Я самый младший в семье, поэтому мы все соберемся в честь моего возвращения. Только один из братьев не придет... надо будет встретиться с ним один на один.

- Он что же, болен?

- Нет, он террорист. Он пошел к Маккавеям. Мой отец не пускает его через порог. Он все время с Бен Моше, одним из вождей Маккавеев. Бен Моше был когда-то моим преподавателем в университете. - Давид остановился и показал рукой на гору Скопус, по ту сторону долины Кедрона, где за медицинским центром Гадасы виднелись какие-то здания.

- Вон там университет.

- Вы, конечно, сильно тоскуете по нему.

Да, конечно. Когда-нибудь я буду снова учиться.

Когда начало темнеть, раздался хриплый звук горна.

- Шабат! Шабат! - громко возвестил кто-то на улице. По всему Иерусалиму раздавались звуки древнего рога. Давид надел ермолку и повел Китти на улицу Меа-Шеарим - Ста Ворот, - где жили крайне религиозные евреи.

- Вот здесь в Меа-Шеарим вы сможете увидеть в синагогах, как люди молятся самым различным образом. Некоторые из иеменитов покачиваются во время молитвы в точности так, как если бы они ехали верхом на верблюде. Это была своего рода реакция на то, что им запрещалось сидеть на спине верблюда, чтобы их головы, не дай бог не возвышались над головой какого-нибудь мусульманина.

- Да что вы говорите!

- Или возьмите потомков испанских евреев... Во времена инквизиции они под страхом смерти должны были подвергнуться крещению и стать католиками. Они произносили вслух латинские молитвы, а под конец про себя произносили еврейскую молитву. Они и сейчас не произносят конец молитвы вслух.

Когда они вошли на улицу Меа-Шеарим, Китти была прямо ошеломлена. По обеим сторонам улицы шли двухэтажные каменные домики с богато разукрашенными чугунными решетками на балконах. Мужчины носили бороды и пейсы; на голове у них были шапки, отороченные мехом, а одеты они были в длинные, черные сатиновые кафтаны. Тут же были иемениты в арабских одеждах, и курдские, бухарские, персидские евреи, одетые в пестрые шелковые халаты. Все шли из бани, где они совершили ритуальное омовение; походка у всех была торопливая, покачивающаяся, словно они уже успели погрузиться в молитву.

Прошло несколько минут, и улица опустела: все вошли в синагоги. Это были небольшие строения, - порой просто помещения, - и их было по несколько штук в каждом квартале. Тут были общины из Италии и Афганистана, Польши, Венгрии и Марокко. Вся улица гудела от молитвенных субботних напевов, от громких восклицаний, входящих в экстаз хасидов. Женщинам не разрешалось входить в синагоги, поэтому Давид и Китти должны были довольствоваться тем, что заглядывали через забранные чугунными решетками окна.

Какие странные помещения! И какой странный народ! Китти смотрела, как мужчины почти в истерике толпились вокруг Торы, громко вздыхая и рыдая.

Она видела вдохновенные лица иеменитов, которые сидели по-турецки на подушках и молились. Она видела стариков, беспрестанно покачивающихся взад и вперед и быстро-быстро что-то читающих в своих пожелтевших молитвенниках. Как далеко и непохоже было все это на красивых мужчин и женщин Тель-Авива!

- У нас всякие евреи, - сказал Давид Бен Ами. - Я нарочно привел вас сюда, потому что Ари, я знаю, ни за что бы не стал. Он, как и вообще сабры, презирают все это. Эти люди не пашут, не воюют. Они - пережиток прошлого. К тому же они всячески противятся тому, что пытаемся сделать мы. Однако, если прожить в Иерусалиме столько, сколько прожил я, то относишься к ним более терпимо и начинаешь по-настоящему понимать те ужасы, которые превратили этих людей в таких фанатиков.

Ари Бен Канаан ждал у Греческой церкви, расположенной в Русском квартале. Становилось темно. Внезапно откуда-то появился Бар Исраэль. Ари последовал за ним в переулок, где стояло такси. Они сели в машину, и Бар Исраэль достал большую черную повязку.

- Неужели нельзя без этого?

- Я доверяю тебе вполне, Ари, но приказ есть приказ. Ари завязали глаза, потом он лег на пол, и на него набросили одеяло. Минут двадцать такси кружило, сворачивая то вправо, то влево, чтобы сбить Ари с толку, затем въехало в район Катамона, бывшей немецкой колонии. Когда машина остановилась, Ари быстро провели в дом, и только когда он уже был в комнате, ему разрешили снять повязку.

Комната была совершенно пустая. Только стул, стол, на котором мигала единственная свеча, и еще стояла бутылка коньяка и два стакана. Прошло некоторое время прежде чем Ари смог разобрать все это. Прямо напротив, за столом, стоял его дядя Акива. Его голова и борода побелели, как снег. Все лицо было в глубоких морщинах, а спина сгорбилась. Ари медленно подошел и остановился перед ним.

- Шалом, дядя! - сказал он.

- Шалом, сын мой.

Они обнялись, и старик с трудом подавил волнение. Акива поднял свечу к лицу племянника и улыбнулся.

- Выглядишь ты чудесно, Ари. Ты хорошо поработал на Кипре.

- Спасибо.

- Я слышал, ты привез с собой девушку.

- Американку, которая оказала нам большую помощь. Собственно, говоря, она человек совершенно посторонний. А ты как себя чувствуешь, дядя?

Акива пожал плечами:

- Как может жить человек в подполье? Я тебя уже давно не видел, Ари... чересчур давно. Пожалуй, уже больше двух лет. Хорошо было, когда Иордана училась здесь в университете. Мы с ней встречались каждую неделю. Ей скоро уже двадцать. Как она? Все еще водится с тем мальчишкой?

- С Давидом Бей Ами? Да, они очень любят друг друга. Давид был со мной на Кипре. Он один из наших самых многообещающих парней.

- Его брат - один из наших, ты знаешь об этом? Бен Моше тоже был его преподавателем в университете. Может быть, мы с ним когда-нибудь встретимся.

- Конечно, встретитесь.

- Я слышал, Иордана в Пальмахе.

- Да, она обучает детей в Ган-Дафне, а кроме того работает на радиостанции, когда та в нашем районе.

- В таком случае она где-то около моего киббуца. Наверно, частенько бывает в Эйн-Оре.

-Да.

- Она... она никогда не говорит, как там все?

- Эйн-Ор всегда прекрасен.

- Может быть, я тоже смогу побывать там когда-нибудь. - Акива сел и налил две рюмки коньяку. Рука у него дрожала. Ари взял рюмку, и они чокнулись.

- Лехаим, - сказал он.

- Я говорил вчера с Авиданом, дядя. Он мне показал расстановку британских сил в Палестине. Твои ребята знакомы с этим документом?

- У нас, конечно, есть друзья в британской разведке.

Акива встал и стал медленно ходить по комнате.

- Хэвн-Харст намеревается ликвидировать мою организацию. Англичане ни к чему так не стремятся, как к уничтожению Маккавеев. Они подвергают нас пыткам, они вешают нас, они сослали весь наш командный состав. Мало того, что у одних Маккавеев хватает мужества, чтобы бороться с англичанами, нам приходится еще и воевать с предателями среди наших собственных людей. Да-да, Ари,... мы знаем, что Хагана предает нас англичанам.

- Это неправда, - резко возразил Ари.

- Нет, правда!

- Да нет же! Только сегодня Хэвн-Харст потребовал, чтобы Национальный Совет помог в ликвидации Маккавеев, а Совет отказался.

Акива заходил быстрее, его гнев заметно усилился.

- А откуда, по-твоему, англичане получают информацию, если не от Хаганы? Эти трусы из Национального Совета предоставляют Маккавеям проливать кровь и погибать. Мало того, эти трусы еще и предают нас. Хитро, правда, но предают! Предают! Предают!

- Я не стану этого слушать, дядя. Мы тоже, в Хагане и Пальмахе, рвемся в бой. По крайней мере, подавляющее большинство. Ты думаешь, нам легко? Но все-таки мы не можем разрушить все то, что с таким трудом создано.

- Вот как! Значит, мы разрушаем?

Ари стиснул зубы и промолчал. Старик продолжал ходить по комнате, затем резко остановился и, подбоченившись, произнес:

- Недаром говорят, что я мастер затевать ссоры даже тогда, когда они совершенно не у места.

- Ничего, дядя, все в порядке.

- Ты уж извини, Ари... Давай лучше выпьем еще по одной.

- Нет, спасибо. Я больше не буду.

Акива повернулся к нему спиной и глухо спросил:

- А как там мой брат?

- Был в порядке, когда я его в последний раз видел. Собирается в Лондон на конференцию.

- Да, узнаю Барака. Говорить он мастер. Так и будет болтать до самого конца. - Акива облизнул губы и нерешительно спросил:

- Он знает о том, что вы, то есть Иордана, ты и Сара, встречаетесь со мной?

- Думаю, знает.

Акива посмотрел племяннику прямо в глаза. Его лицо выражало глубокое страдание.

- Он... он когда-нибудь спрашивает обо мне?

- Нет.

Акива коротко и сухо рассмеялся, затем опустился на стул и налил себе еще коньяку.

- До чего же странно все получилось. Всегда сердился я, а он все прощал. Ари... я очень устал. Еще год, еще кто знает, когда это все кончится, и сколько я еще протяну. Конечно, ничего не может стереть те муки, которые мы причинили друг другу, но... он должен найти в своем сердце силы, чтобы сломить это молчание. Ари, он должен простить меня хотя бы во имя нашего отца.

Глава 3

Около сотни колоколов церквей Старого города и Кедронской долины, Масличной горы и Сионской горы, присоединились к торжественному звону гигантской колокольни имка. В Иерусалиме было воскресенье, христианский день отдыха.

Давид Бен Ами повел Китти в Старый город через богато разукрашенные Дамаскские ворота, и они пошли по Виа Долороза - Крестному пути - к Львиным воротам, откуда открывался вид на Кедронскую долину, на могилы пророков, Авессалома и Марии, и на Масличную гору, где, по христианскому преданию, состоялось вознесение Христа.

Они шли по узким переулкам, по арабским базарам, мимо маленьких лавчонок, где всюду шел отчаянный торг. У мечети Омара на ступеньках лежали сотни пар обуви. Бородатые евреи стоя рыдали у Стены Плача, западной стены древнего храма. До чего это все странно, снова и снова думала Китти Фремонт. Именно здесь, в этих заброшенных унылых горах, как в фокусе, тысячелетиями сходились сотни цивилизаций. Почему именно здесь, почему именно этот клочок земли, эта улица, эта стена, эта церковь? Римляне и крестоносцы; греки, турки и арабы; ассирийцы, вавилоняне и англичане; всех их влекло именно сюда, в город презренных евреев. Он и свят, он и проклят. Сила и слабость; все, что есть в людях хорошего, но и все дурное - все воплощено в нем. Крестный путь и Гетсимана. Тайная вечеря, последняя вечеря Иисуса, которая была в сущности Седером еврейской Пасхи.

Давид повел Китти в Храм Гроба Господня, где в маленькой часовне, украшенной множеством светильников, над мраморным гробом Иисуса Христа день и ночь горели свечи. Китти опустилась на колени и поцеловала гроб, как до нее целовали миллионы паломников.

На следующее утро Ари и Китти оставили Иерусалим и направились на север в Галилею. Они ехали мимо застывших арабских деревень и вскоре въехали в Ездрелонскую долину, которую евреи превратили из болота в самый плодородный район Ближнего Востока. Затем, когда дорога стала снова подниматься вверх к Назарету, их будто снова отбросило на несколько столетий назад. С одной стороны - сочная зелень Ездрелонской долины, а с другой - выжженные, растрескавшиеся, унылые поля арабов. Назарет почти не изменился со времени детства Иисуса.

Ари остановил машину в центре города. Он отогнал набросившихся на него мальчуганов, но один никак не хотел отстать.

- Хотите, я вас поведу?

- Не надо.

- Может, сувениры какие-нибудь? У меня есть щепки от господнего Креста, лоскуты от Его одежды.

- Пошел вон!

- Голых баб?

Ари попытался уйти, но мальчуган схватил его за штанину.

- Тогда, может, мы с вами договоримся насчет моей сестры: она еще девушка.

Ари бросил мальчугану монету.

- На вот! Береги машину. Ты мне головой за нее ответишь.

В городе стояла ужасная вонь. Навоз валялся прямо на улице, на каждом шагу попадались слепые, нищие; под ногами путались полунагие, невообразимо грязные босые дети. Со всех сторон налетали мухи. Китти крепко держалась за руку Ари, пока они с трудом прокладывали себе путь по тесному базару к тому месту, где якобы находилась кухня Пресвятой девы и столярная мастерская Иосифа.

Когда они уехали из Назарета, Китти долго не могла прийти в себя: какое ужасное место...

- Зато там арабы дружественные, - сказал Ари. - Они тут почти все христиане.

- Христиане-то они христиане, но им срочно нужно в баню.

Они сделали остановку и у церкви Кафр-Канны, где Христос, по преданию, совершил первое чудо, превратив воду в вино. Канна Галилейская была теперь маленькой арабской деревней, в остальном она почти не изменилась.

Китти пыталась осознать все то, что ей довелось видеть за эти несколько дней. Это была маленькая страна, но каждый ее дюйм был пропитан кровью или славой. То ее охватывал священный трепет, то этот трепет уступал место отвращению. Некоторые святые места производили на нее неизгладимое впечатление, другие, наоборот, внушали ей подозрение, какое испытываешь во время карнавала. Погруженные в молитву евреи в квартале Меа-Шеарим и горящий нефтеочистительный завод; дерзкие сабры в Тель-Авиве и земледельцы Ездрелонской долины; старое и новое тесно переплеталось всюду. На каждом шагу она сталкивалась с противоречиями и парадоксами.

Под вечер Ари проехал через ворота Яд-Эля. Он остановил машину перед домиком, утопающим в цветах.

- Какая тут красота! - воскликнула Китти. Дверь домика распахнулась, и Сара Бен Канаан бросилась им навстречу.

- Ари, Ари! - заплакала она, обнимая сына.

- Шалом, има.

- Ари, Ари, Ари...

- Ну, будет, будет, има..., не надо плакать! Пожалуйста, не плачь!

Тут подоспел и огромный Барак Бен Канаан. Он крепко обнял сына.

- Шалом, аба, шалом.

Старый великан тесно прижал к себе сына, не переставая хлопать его по спине.

- Ты чудесно выглядишь, Ари, прямо-таки чудесно. Сара не сводила глаз с лица сына.

- Он устал. Разве ты не видишь, Барак, как он устал?

- Я в порядке, има. Я привел вам гостей.

Познакомьтесь, пожалуйста, с миссис Кэтрин Фрэмонт. С завтрашнего дня она будет работать в Ган-Дафне.

- Значит, вы - Кэтрин Фрэмонт, - сказал Барак, взяв ее руку в свои огромные лапищи. - Добро пожаловать в Яд-Эль.

- Какой же ты, Ари, глупый, - сказала мать. - Чего ж ты не позвонил и не предупредил, что и миссис Фрэмонт приедет с тобой? Входите, входите... вы примете сейчас душ, переоденетесь, я приготовлю что-нибудь поесть, и вы сразу почувствуете себя лучше. Какой же ты все-таки глупый, Ари. - Сара обняла Китти за талию и повела ее в дом. - Барак, возьми чемодан миссис Фрэмонт.

Иордана Бен Канаан стояла перед новоприбывшими детьми с "Эксодуса" на сцене летнего театра. Она была высокая и стройная и держалась прямо и независимо на крепких, длинных ногах. Ее огненно-рыжие волосы свободно падали ей на плечи, что еще больше подчеркивало ее поразительную красоту. Ей было девятнадцать лет и еще с университета она состояла в Пальмахе. Пальмах направил ее в Ган-Дафну, где она возглавляла местный отряд "Гадны", обучая военному делу всех детей селения старше четырнадцати лет. Село служило также одним из важнейших тайных складов оружия, откуда его переправляли в населенные пункты всей долины Хулы. Кроме того, Иордана работала также на передвижной и тайной радиостанции "Кол Исраэль", когда передачи велись из долины Хулы. Жила Иордана в Ган-Дафне, прямо в конторе.

- Меня зовут Иорданой Бен Канаан, - обратилась она к детям. - Я здесь командир Гадны. В ближайшие недели вы научитесь, как отправляться в разведку, как доставлять донесения, как чистить оружие и обращаться с ним. Мы будем учиться также штыковому бою и будем совершать походы. Вы находитесь теперь в Палестине и вам никогда больше не придется втягивать голову в плечи и бояться только потому, что вы евреи.

Работать нам придется упорно, потому что Эрец-Исраэль нуждается в нас. Завтра мы отправимся в первый поход. Мы пойдем на север, в горы, где расположен Тель-Хай. Мой отец через Тель-Хай прибыл в Палестину лет шестьдесят тому назад. На этом месте погиб наш легендарный герой, Иосиф Трумпельдор. Он там и похоронен, а у могилы стоит огромный каменный лев, который так же господствует над всей Хульской долиной, как памятник Дафне. На цоколе льва высечены слова: "Нет ничего прекраснее, как отдать жизнь за родину". Я добавлю: нет ничего прекрасней, как иметь родину, за которую можно было бы отдавать жизнь.

Когда Иордана пошла в контору, ее вызвали к телефону. Она подняла трубку.

- Шалом, Иордана слушает.

- Шалом! Это има с тобой говорит. Ари приехал!

- Ари!

Иордана помчалась из конторы в конюшню. Она вскочила на белого арабского жеребца и поскакала через ворота Ган-Дафны. С развевающимися огненно-рыжими волосами, без седла она неслась галопом по дороге в Абу-Йешу.

Десяток арабов шарахнулись в сторону, когда она на всем скаку промчалась по главной улице деревни. Мужчины, сидевшие в кофейне, смотрели ей вслед и злобно шипели. Какая наглая шлюха, рыжая сука, осмеливающаяся мчаться по их улице верхом на коне и в шортах!

Ее счастье, что она дочь Барака и сестра Ари!

Ари взял Китти за руку и повел ее к двери.

- Пойдем, - сказал он, - я хочу показать вам наше хозяйство, прежде чем стемнеет.

- Вы не голодны, миссис Фрэмонт?

- Я так наелась, что вот-вот лопну.

- А удобно ли вам в комнате?

- Как нельзя лучше, миссис Бен Канаан.

- Ну, тогда можете идти. Только ненадолго: обед будет готов как раз к приезду Иорданы.

Сара и Барак посмотрели вслед молодым людям, затем друг на друга.

- Она красивая женщина. Но подходит ли она нашему Ари?

- Брось ты строить из себя "а идише маме"! Ты еще, чего доброго, вздумаешь устроить "а шидох" (сватовство) своему сыну? - сказал Барак.

- Ничего ты не понимаешь, Барак. Ты не видел, какими глазами он на нее смотрит? Неужели ты собственного сына до сих пор не знаешь? Впрочем, он ужасно устал.

Ари и Китти прошли по огороду Сары, мимо дома, к невысокой изгороди. Ари поставил ногу на перекладину и молча смотрел на поля мошава. От вертящихся разбрызгивателей тянуло прохладной сыростью, вечерний ветерок чуть-чуть колыхал листву. Воздух был насыщен острым запахом зимних роз Сары. Китти смотрела на Ари, а он стоял, не отрывая глаз от полей. Впервые с тех пор как она его знала, у Ари был спокойный вид. Ему редко выпадают такие минуты, подумала Китти, вспомнив его относительно спокойное настроение в Иерусалиме.

- Далеко до вашей Индианы, - сказал Ари.

- Ничего, сойдет.

- Ну, вам не пришлось строить Индиану на болоте. Ари неудержимо хотелось сказать Китти гораздо больше. Он хотел сказать ей, как он тоскует по дому, как ему хочется вернуться к своим полям. Ему хотелось убедительно объяснить ей, что значит для его народа обладание этой землей.

Китти стояла прислонившись к изгороди и глядела на окружающую ее красоту, на гордые достижения Яд-Эля. Она вся сияла. Ари неудержимо хотелось обнять ее и долго держать в объятиях. Но он ничего не сделал и ничего не сказал. Они повернули назад, пошли вдоль изгороди, дошли до хозяйственных построек, где их встретило кудахтанье кур. До их слуха донеслось и шипенье гуся. Он открыл дверь птичника. Верхняя перекладина сломалась.

- Надо бы поправить, - сказал он. - Много кое-чего надо бы поправить. Меня никогда не бывает дома, Иорданы тоже никогда нет. Отец все время пропадает на совещаниях, и я боюсь, что работы в хозяйстве Бен Канаанов падают на плечи всего села. Но когда-нибудь мы вернемся все домой... вот тогда вы увидите что-то действительно интересное.

Они остановились у свинарника, где свиноматка каталась в луже, а дюжина жадных поросят рвались к ней, толкая друг друга.

- Зебры, - бросил Ари.

- Если б я не была старым специалистом по зебрам, я бы могла поклясться, что это свиньи, - ответила Китти.

- Шшшш... чуточку тише. Может быть, нас подслушивает кто-нибудь из работников Национального фонда. Видите, мы не должны выращивать... э... зебр на землях Еврейского национального фонда. В Ган-Дафне дети зовут их пеликанами. В киббуцах они относятся к этому более реалистически. Там их зовут товарищами.

Они миновали хозяйственные постройки, птичник и навес, под которым стояли сельскохозяйственные машины, и подошли к краю поля.

- Отсюда можно видеть Ган-Дафну. - Ари остановился за ее спиной и показал рукой вверх к горам у ливанской границы.

- Вон те белые домики?

- Нет, то - арабская деревня Абу-Йеша. Возьмите чуточку правее и дальше в гору, вон где деревья на плато.

- О, вижу, теперь вижу! Господи, да ведь селение буквально витает в облаках. А что за строение там сзади, на самой верхушке?

- Это Форт-Эстер, британская пограничная крепость. Пойдем дальше, я должен показать вам еще кое-что.

Они пошли по полям. Солнце уже садилось и бросало на юры странный, то и дело меняющийся свет. Они дошли до перелеска на краю поля, там река несла свои воды в озеро Хулы.

- Ваши негры в Америке поют очень мелодичные спиричюэлс об этой реке.

- Неужели это Иордан?

- Это он и есть.

Ари близко подошел к Китти, и они, посерьезнев, посмотрели друг на друга.

- Нравится? А мои родители вам понравились? Китти кивнула. Она ждала, что Ари сейчас обнимет ее. Его руки коснулись ее плеч.

- Ари! Ари! Ари! - кричал кто-то во весь голос. Он оставил Китти и резко повернулся. Прямо на них несся всадник в лучах заходящего солнца. Вскоре они смогли различить и очертания, прямую спину и развевающуюся огненную гриву.

- Иордана!

Она резко осадила жеребца, широко раскрыла объятия, радостно вскрикнула и спрыгнула прямо в объятия Ари да с такой силой, что они оба грохнулись на землю. Она уселась на него верхом и покрывала его лицо поцелуями.

- Ну, будет, будет! - запротестовал он.

- Я тебя сейчас насмерть зацелую!

Иордана принялась щекотать его, и они оба покатились. Пришлось Ари положить ее на обе лопатки, чтобы унять. Китти смотрела на них и смеялась. Вдруг Иордана заметила ее, и выражение ее лица застыло. Ари, вспомнив о присутствии Китти, смущенно улыбнулся и помог Иордане встать на ноги.

- Это - моя свихнувшаяся сестра. Боюсь, что она меня спутала с Давидом Бен Ами.

- Хэлло, Иордана, - сказала Китти. - У меня такое чувство, будто я знакома с вами давно. Давид мне много рассказывал о вас.

Китти протянула ей руку.

- А вы, верно, Кэтрин Фрэмонт. Я тоже много о вас слышала.

Рукопожатие было довольно холодным, и это удивило Китти. Иордана быстро подошла к коню, подняла поводья и повела его к дому. Ари и Китти пошла за ней.

- Ты видел Давида? - спросила Иордана через плечо.

- Он остался в Иерусалиме на несколько дней. Он просил передать тебе, что он позвонит сегодня ночью и что к концу недели он и сам приедет, если только ты не поедешь в Иерусалим.

- Мне нельзя. К нам привезли новичков в Ган-Дафну. Ари подмигнул Китти.

- Ах, да, - сказал он как бы между прочим. - Я говорил с Авиданом в Тель-Авиве. Он что-то говорил о том, что... - о чем же он говорил? Вот память! А, вспомнил. Он говорил, что собирается откомандировать Давида в Эйн-Ор, в распоряжение Галилейской бригады.

Иордана рывком обернулась. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами и не могла произнести ни слова.

- Ари, неужели это правда? - сказала она наконец. - Ты меня не обманываешь?

- Вот глупышка!

- Какой же ты мерзавец! Почему ты мне сразу не сказал?

- Откуда мне было знать, что это так важно? Иордана чуть снова не набросилась на Ари, но присутствие Китти ее удержало.

Боже, какая я счастливая! - только сказала она.

Китти заставили поесть еще раз. Понимая, что ее отказ легко мог вызвать международный конфликт, она и не подумала отказываться и храбро села за стол со всеми. Когда с ужином покончили, Сара вынесла во двор несколько столов, заваленных угощениями для всех, кто придет в гости.

В этот вечер почти весь Яд-Эль явился к Бен Канаанам, чтобы поздороваться с Ари, а заодно посмотреть и на американку. Гости, хоть и тихо и на иврите, но возбужденно обменивались мнениями. Это был довольно грубый, но очень добродушный народ, и они прямо лезли из кожи вон, чтобы выразить Китти свои лучшие чувства. Ари не отходил от нее ни на шаг, чтобы уберечь ее от потока всевозможных расспросов, но он, к своему удивлению, заметил, что Китти и сама прекрасно справлялась с напором любопытствующих.

Чем дальше, тем явнее становилась отчужденность Иорданы, проявленная во время первой встречи с Китти. Она относилась к ней с явной неприязнью, и Китти знала почему. Она чуть ли не читала мысли Иорданы: "Откуда ты взялась на нашу голову? Чего тебе надо от моего брата?".

Именно об этом и думала Иордана Бен Канаан, глядя, как Китти, владея собой в совершенстве, очаровывала любопытных крестьян Яд-Эля. У Китти была такая же внешность, как у изящных, бесполезных белоручек, жен английских офицеров, которые проводили дни за чаем и сплетнями в отеле "Царь Давид".

Было уже очень поздно, когда ушел последний гость, и Ари с Бараком получили возможность посидеть наедине и поговорить. Они долго говорили о хозяйстве. Хотя их подолгу не бывало дома, все шло своим чередом: обо всем заботился мошав. Конечно, если бы Барак, Ари и Иордана не отлучались так надолго, уход был бы лучше, но и так дела шли неплохо.

Барак принялся искать среди груды бутылок и угощений бутылку с остатками коньяка. Он нашел и налил Ари и себе по рюмке. Они удобно уселись, вытянув ноги и давая мышцам отдых.

- Ну, теперь расскажи про миссис Фрэмонт. Мы прямо умираем все от любопытства.

- Мне очень жаль, но придется разочаровать тебя.

Она приехала в Палестину из-за одной девочки, которая прибыла на "Эксодусе". Насколько я понимаю, она хочет усыновить ее. Мы с ней друзья.

- И больше ничего?

- Ничего.

- Она мне нравится, Ари. Она мне очень нравится, но она не из наших. Ты виделся с Авиданом в Тель-Авиве?

- Да. Меня пошлют, вероятней всего, в Эйн-Ор, в штаб Пальмаха долины Хулы. Он хочет, чтобы я обследовал наши силы в каждом населенном пункте.

- Это очень хорошо. Тебя так долго не было с нами; мать будет ужасно рада, что сможет побаловать тебя немножко.

- А как твои дела, отец?

Барак погладил свою рыжую бороду и отпил глоток коньяка.

- Авидан хочет, чтобы я поехал в Лондон для участия в переговорах.

- Я так и думал.

- Понятно, что мы должны и дальше спорить и добиваться хотя бы политической победы. Ишув не может позволить себе военных действий. Придется и мне поехать в Лондон и внести свой вклад. Как ни неприятно, но я мало-помалу прихожу к заключению, что когда-нибудь англичане продадут нас с потрохами.

Ари встал и заходил по комнате. Он почти уже жалел о том, что Авидан не отправил его на какое-нибудь новое задание. Когда он день и ночь работал, у него, по крайней мере, не оставалось времени задумываться о страшной действительности, угрожающей самому существованию Ишува.

- Ты к Taxe не собираешься в Абу-Йешу?

- Меня удивило, что его не было здесь сегодня. Что-нибудь случилось?

- Случилось то же, что случается теперь всюду в стране. Целых двадцать лет мы жили мирно и дружно с жителями Абу-Йеши. Я дружил с Каммалем добрых полстолетия. А теперь... теперь какая-то кошка пробежала между нами. Мы их всех знаем по имени, мы бывали у них дома, они учились в наших школах, мы вместе гуляли на свадьбах. Ари, что бы ни случилось, а они наши друзья. Я не знаю, где там ошибка, знаю только, что ее надо, во что бы то ни стало исправить.

- Я схожу к нему завтра, как только отвезу миссис Фрэмонт в Ган-Дафну.

Ари стоял, прислонившись к книжным полкам, где стояли классики на еврейском, английском, французском, немецком и русском языках. Он провел рукой по корешкам, затем, поборов нерешительность, резко обернулся к Бараку.

Я встретился сегодня с Акивой в Иерусалиме.

Барак остолбенел, словно его хватили обухом по голове. Он инстинктивно открыл было рот, но тут же подавил рвавшийся наружу вопрос о здоровье брата.

- Давай не будем говорить на эту тему в моем доме, - ответил он тихо.

- Он сильно постарел. Ему уже немного осталось. Он умоляет тебя помириться с ним хотя бы ради вашего отца.

- Перестань, Ари. Я не хочу даже слушать об этом.

- Неужели пятнадцать лет мало?

Барак поднялся во весь рост и посмотрел сыну прямо в глаза.

- Он напустил еврея на еврея. Теперь его люди настраивают против нас жителей Абу-Йеши. Пускай ему Бог простит, но я ему этого не прощу никогда... никогда.

- Отец, послушай...

- Спокойной ночи, Ари.

На следующее утро Китти распрощалась с семейством Бен Канаан, и Ари увез ее по горной дороге в Ган-Дафну. В Абу-Йеши Ари сделал короткую остановку, чтобы передать Taxe, что он вернется примерно через час.

Чем выше они поднимались в гору, тем больше Китти не терпелось увидеть Карен. Вместе с тем росла и ее тревога - как все получится в Ган-Дафне? Вела ли себя так Иордана Бен Канаан просто из ревности, или она типичный представитель людей, которые способны ненавидеть других только потому, что они другие. Уже Харриэт Зальцман предупредила ее, что она здесь чужая, и что ей нет дела до Палестины. Все и вся как бы подчеркивали этот факт. Мысль о Иордане тревожила ее. Китти все время старалась быть любезной со всеми, но может быть они подсознательно отмежевалась и недостаточно ловко это скрывала. Уж какая есть, - подумала Китти, - а в той стране, откуда я приехала, людей оценивают по тому, что они действительно из себя представляют.

Пока они ехали по безлюдным горам, Китти охватило чувство одиночества и тоски.

- Мне придется сразу уехать, - сказал Ари.

- Но вы будете приезжать? - спросила Китти.

- Время от времени. А вам хочется, чтобы я приезжал, Китти?

-Да.

- В таком случае, постараюсь приезжать почаще. Они проехали последний поворот, и перед ними предстало плоскогорье Ган-Дафны. Доктор Либерман, оркестр села, администрация и учительский состав, а также те пятьдесят детей, которые прибыли на "Эксодусе", собрались вокруг статуи Дафны в центре газона. Они все устроили Китти теплую и сердечную встречу, и в эту минуту от всех тревог Китти не осталось и следа. Карен выбежала вперед, обняла ее и передала букет зимних роз. Тут же Китти окружили "ее" дети с "Эксодуса". Она успела заметить, как Ари развернул машину и уехал.

Когда возбуждение немного улеглось, доктор Либерман и Карен повели Китти по обсаженной деревьями аллее, по бокам которой стояли чистенькие двух и трехкомнатные домики административного персонала. Миновав половину дорожки, они остановились перед белым домиком который весь утопал в цветах.

Карен взбежала на крыльцо, распахнула дверь и, затаив дыхание, следила за Китти, которая медленно вошла в дом. Комната, которая должна была служить одновременно и гостиной, и спальней, была обставлена просто, но со вкусом. Занавески и покрывало, наброшенное на кушетку, были из толстого местного полотна, и всюду были цветы. Поперек комнаты был протянут лозунг из бумаги, на котором дети с "Эксодуса" написали "Шалом, Китти!".

Карен подбежала к окну, отодвинула занавес, и перед ними открылся чудесный вид на долину, лежавшую метров на шестьсот ниже Ган-Дафны. Была еще одна небольшая комнатка, рабочий кабинет, а кроме того, маленькая кухня и ванная. Все было чрезвычайно мило. Китти была тронута и невольно улыбнулась.

- Ну, а теперь иди, иди, - сказал доктор Либерман, ласково подталкивая Карен к двери. - Ты еще наговоришься с миссис Фрэмонт. Иди, иди.

- До свидания, Китти.

- До свидания, родная.

- Вам нравится? - спросил доктор Либерман.

- Мне будет здесь очень удобно. Доктор Либерман присел на край кушетки.

- Когда дети с "Эксодуса" узнали, что вы будете работать в Ган-Дафне, они работали день и ночь. Они покрасили домик, они сшили занавески, они посадили цветы... в вашем палисаднике растут теперь все цветы, которые есть в Ган-Дафне. Прямо сладу с ними не было. Уж очень они вас любят.

Китти была тронута до глубины души.

- Я этого ничем не заслужила.

- Дети инстинктивно чувствуют, кто им действительно друг. Может быть, пройдемся теперь по Ган-Дафне?

- С удовольствием.

Китти была на целую голову выше доктора Либермана. Они медленно пошли назад к административным зданиям. Доктор Либерман то держал руки за спиной, то хлопал себя по карманам в поисках спичек, чтобы прикурить.

- Я приехал сюда из Германии в 1934 году. Мне с самого начала было ясно, что тогда назревало. Моя жена прожила здесь недолго. После ее смерти я до 1940 года преподавал классическую филологию в Иерусалимском университете. Потом Харриет Зальцман предложила мне основать здесь молодежное селение. Это было как раз то, о чем я мечтал долгие годы. Покойный мухтар Абу-Йеши, очень великодушный человек, предоставил в наше распоряжение это плато. Вот если бы все арабы и евреи жили между собой так же мирно... У вас нет спичек?

- К сожалению, не захватила.

- Ничего, я и так курю слишком много. Они подошли к газону в центре села. Отсюда можно было лучше всего обозреть всю долину Хулы.

- Вон там, в долине, наши поля. Их нам дал мошав Яд-Эль.

Они остановились перед статуей.

Это Дафна. Она была из Яд-Эля, воевала, конечно, в рядах Хаганы, и погибла. Ари Бен Канаан ее очень любил. Ее именем и названо наше селение.

У Китти сжалось сердце - точно, от ревности. Пусть это только изваяние, а все-таки Дафна сильнее ее. Бронза изображала грубую крестьянскую девушку, как Иордана Бен Канаан или те девушки из селения, которые пришли вчера к Бен Канаанам.

Доктор Либерман принялся махать руками.

- Со всех сторон нас окружает история. По ту сторону долины - гора Хермон, а рядом - древний Дан. Я мог бы продолжать часами... тут каждый клочок земли пропитан историей.

Маленький горбун с гордостью смотрел на свое детище, потом взял Китти под руку и повел ее дальше.

- Мы, евреи, создали здесь в Палестине странную цивилизацию. Всюду в мире культура шла из крупных городов. Здесь происходит обратное. Извечная тоска евреев по собственной земле настолько сильна, что именно от земли берет свое начало решительно все. Наша музыка, наша поэзия, наше искусство, наши ученые и наши бойцы - все они пришли из киббуцов и мошавов. Вы видите домики детей?

- Вижу.

- Обратите внимание, что все окна выходят на долину, к нашим полям. Последнее, что они видят засыпая, и первое, просыпаясь, это их земля. Добрая половина школьных дисциплин здесь - сельскохозяйственные. Питомцы нашего села уходили группами и создавали новые киббуцы. Мы полностью кормим себя сами. Сами выращиваем овощи, птицу и скот, в которых мы нуждаемся. Мы даже сами себя одеваем. Мы сами изготавливаем свою мебель, сами ремонтируем свои машины в наших мастерских. Все это делают сами дети; у них даже есть собственное управление, и надо сказать, очень толковое.

Они дошли до противоположного конца лужайки. Как раз перед зданием управления газон внезапно обрывался: длинная траншея шла вокруг всего плато. Китти посмотрела вокруг и увидела новые окопы и даже бомбоубежище.

- Вот это, конечно, уже не так красиво, - сказал доктор Либерман. - К тому же дети здесь уж больно восхищаются подвигами. Боюсь, что так оно и останется, пока мы не обретем независимость и не сумеем построить жизнь на более гуманных началах, чем оружие.

Они пошли вдоль траншеи. Китти поразило странное явление. На самой бровке траншеи стояли несколько деревьев. В одном месте траншея проходила так близко, что корни одного из деревьев были совершенно оголены. На стенке траншеи, под верхним слоем земли, можно было видеть толстый слой скалы. Скалу пересекали тоненькие слои земли, толщиной не больше двух-трех дюймов. Прямо не верилось, что дерево могло расти на таком месте, но корни вели упорную борьбу: они тоненькими прожилками извивались над и под скалой, сбоку, становясь толще всякий раз, когда им удавалось найти живительный слой грунта.

- Посмотрите, как упорно борется это дерево за свое существование, сказала Китти. - Посмотрите, с каким упорством корни прокладывают себе путь в скале.

Доктор Либерман внимательно смотрел несколько секунд на корни.

- Это дерево олицетворяет историю евреев, вернувшихся в Палестину, сказал он.

Ари стоял в высокой гостиной Тахи, мухтара Абу-Йеши. Молодой араб, его друг детства, взял какой-то плод с огромного подноса и погрыз его, не сводя глаз со своего друга, который тут же заходил по комнате взад и вперед.

Хватит лицемерной болтовни как на переговорах в Лондоне, - начал Ари. Нам с тобой это ни к черту. Давай поговорим без обиняков.

Taxa положил плод на стол.

- Как мне убедить тебя, Ари? На меня всячески нажимают. Но я все же не сдаюсь.

- Не сдаешься? Taxa, ты забываешь, с кем ты разговариваешь.

- Но ведь времена какие!

- Постой, постой. Жители моего и твоего села пережили вместе два периода смуты и погромов. Ты учился в нашей школе. Ты жил в нашем доме, и мой отец взял тебя тогда под свою личную опеку.

- Правильно. Я обязан вам моей жизнью.

Теперь ты требуешь, чтобы все село доверило вам свою жизнь. Вы сами, небось, вооружаетесь. Почему же нам нельзя? Неужели, если у нас будет оружие, вы нам не сможете больше доверять? Но мы ведь вам доверяли?

- Я тебя просто не узнаю.

- Я надеюсь, что не доживу до того дня, когда нам с тобой придется вступить в драку. Однако сидеть сложа руки теперь не приходится, и ты это прекрасно знаешь.

Ари резко обернулся.

- Taxa! Какая муха тебя укусила? Ладно, если ты так настаиваешь, я напомню тебе все еще раз. Вот эти ваши каменные дома, кто их проектировал и построил? Мы! Только благодаря нам ваши дети умеют читать и писать. Благодаря нам у вас есть теперь сточные трубы, и детям не приходится умирать, не достигнув и шести лет. Мы научили вас обрабатывать землю как надо и жить по-человечески. Мы дали вам то, чего ваши собственные братья не дали бы вам и за тысячу лет. Твой отец это знал прекрасно и у него достало ума и мужества признать, что никто так не эксплуатирует арабов, как арабы же. Он и умер оттого, что знал, что евреи ваше спасение, и он не побоялся постоять за свои убеждения.

Taxa поднялся.

- А ты мне поручишься, что Маккавеи не придут в Абу-Йешу еще этой ночью и не вырежут нас всех?

- Поручиться я, конечно, не могу, но ты прекрасно знаешь, кого и что представляют Маккавеи, и кого и что представляет Муфтий.

- Я никогда не подниму руку на Яд-Эль, Ари. Клянусь тебе в этом.

Ари ушел. Он не сомневался, что Taxa ему не лгал, но у Тахи не было того мужества, каким обладал Каммаль, его отец. Хотя они и заверили друг друга в том, что мир между ними не будет нарушен, но пролегла какая-то трещина между Яд-Элем и Абу-Йешей, совершенно так же, как произошла она и у всех других арабских и еврейских селений, мирно соседствовавших до сих пор.

Taxa смотрел вслед своему другу, который вышел из дома и зашагал по улице вдоль реки и мимо мечети. Ари давно уже исчез из виду, а он продолжал неподвижно стоять у окна. С каждым днем нажим все больше усиливался, и даже в его собственном селе звучали упреки. Ему говорили, что он араб и мусульманин, и что ему надо принять сторону своих. Но как мог он выступить против Ари и Барака Бен Канаана? А с другой стороны, как мог он заставить молчать недовольных в селе?

Он и Ари - братья. Так-таки братья? Вот вопрос, который не переставал мучить его. С самого детства отец учил его управлять селом. Он знал, что евреи построили все крупные города страны, и шоссе, и школы; что они заново освоили землю, и что их культурный уровень гораздо выше, чем у арабов. В самом ли деле он им ровня? Не является он скорее второсортным гражданином в собственной стране, вынужденный подхалимничать, подбирать крохи и жить в тени еврейских достижений?

Да, евреи принесли ему немалую пользу. Жителям его села они принесли еще большую пользу, так как его отец понял, что от евреев можно получить гораздо большую пользу, чем от своих же арабов. Но все-таки, разве он им ровня? Реально ли его равенство, о котором все время толковали ему евреи, или оно всего лишь пустая фраза? Действительно ли они видят в нем товарища, или просто терпят его?

Был ли он настоящим братом Ари Бен Канаану, или только бедным родственником? Taxa задавал себе этот вопрос все чаще и чаще. И каждый раз он все увереннее отвечал на этот вопрос: он только числился братом.

Какая цена тому равенству, в котором заверяли его евреи? Разве мог он, араб, заявить открыто, что он тайно любит Иордану Бен Канаан, и что длительное молчание совершенно его измучило? Он любил ее с тех самых пор, когда он жил в ее доме, а ей не было еще и тринадцати лет.

Докуда распространяется их равенство? Согласятся ли они когда-нибудь, чтобы он женился на Иордане? Придут ли на их свадьбу все эти проповедующие равенство мошавники из Яд-Эля?

А что произойдет, если он, Taxa, пойдет к Иордане и признается ей в любви? Она, вне всякого сомнения, только плюнет на него.

В глубине души он чувствовал какую-то неполноценность, и это отталкивало его от них несмотря на то, что его отделяло от них гораздо меньшее расстояние, чем было между владетельным эффенди и рабом феллахом.

Он не мог поднять руку на Ари, но он не мог также признаться в любви Иордане. Он не мог воевать против своих друзей, но он не мог и выдержать нажим, который оказывали на него все те, кто убеждал его, что он араб и, следовательно, враг евреев, и что - хорошо ли это, или дурно, - а надо бороться против них.

Глава 4

Доктор Эрнст Либерман, этот маленький смешной горбун, сумел воплотить свою беспредельную любовь к людям и вдохнуть жизнь в Ган-Дафну. Атмосфера в селении была такая же непринужденная, как в летнем лагере. Детям предоставлялась полнейшая свобода действия и мысли. Уроки велись под открытым небом; мальчики и девочки, в шортах, лежали вперемежку на траве и, таким образом, были и во время занятий близки к природе.

Дети доктора Либермана пришли из самых мрачных мест земного шара: из гетто и концлагерей. Тем не менее, никаких серьезных нарушений дисциплины в Ган-Дафне не было и в помине. Грубость и воровство были неизвестны, и отношения между полами были вполне нормальными. Ган-Дафна была всем для детей, они сами управляли селением и соблюдали порядок с такой гордостью и с таким чувством собственного достоинства, что в них, как в зеркале, отражалась любовь, которой они были окружены.

Диапазон школьных и самостоятельных занятий в Ган-Дафне был чрезвычайно широк; с трудом верилось, что всеми этими дисциплинами занимались, в сущности, подростки. Библиотека была богатейшая - от святого Фомы Аквинского до Фрейда. Ни одна книга не запрещалась, и ни одна тема не объявлялась слишком сложной или вольной. Дети разбирались в политике совсем как взрослые.

Обслуживающий и учительский персонал сумел внушить детям главное, а именно, сознание того, что их жизнь имеет смысл,

Персонал Ган-Дафны образовал настоящий Интернационал: учителя были выходцами из двадцати двух стран - начиная с иранцев и кончая выросшими в киббуцах сабрами.

Китти была единственной нееврейкой и в то же время единственной американкой. В результате к ней относились одновременно и сдержанно, и с любовью. Ее страхи, что к ней будут относиться с неприязнью, не оправдались. В Ган-Дафне царила интеллектуальная атмосфера, благодаря которой Ган-Дафна была скорее похожа на университет, чем на детдом. Китти сразу заняла свое место в коллективе, высшим предназначением которого было обеспечить благополучие детей. Она быстро подружилась со многими работниками и чувствовала себя в их обществе совершенно непринужденно. Проблема религии занимала в жизни села гораздо меньше места, чем она ожидала. Еврейство Ган-Дафны основывалось скорее на глубоком национальном чувстве, чем на религиозном.

Никакие религиозные обряды в Ган-Дафне не соблюдались, не было даже синагоги.

Несмотря на то, что по всей Палестине учащались кровавые стычки, дети Ган-Дафны не знали ни тревоги, ни страха. Селение находилось на достаточном расстоянии от кровавых событий. Все же и здесь не было недостатка во внешних признаках угрожающей опасности. Рядом проходила граница, Форт-Эстер был всегда на виду, на виду были окопы, бомбоубежища, оружие и военное обучение.

Здание санчасти стояло в административном районе на краю лужайки. Санчасть располагала поликлиникой и хорошо оборудованным стационаром на двадцать две койки. Имелся также операционный зал. Врач обслуживал по совместительству и мошав Яд-Эль, но бывал каждый день. Кроме него был еще зубной врач, четыре медсестры, проходившие практику и находившиеся в непосредственном подчинении Китти, а также врач-психиатр на полной ставке.

Китти первым делом перестроила работу санчасти и добилась того, что поликлиника и больница работали как хорошо смазанный механизм. Она составила твердое расписание для приема больных в поликлинике, для обхода в стационаре, для процедур. Она была очень требовательна и вскоре завоевала себе такой авторитет, что в селе даже начали шептаться. Она хоть и незаметно, но соблюдала известное расстояние между собой и своими подчиненными и отказывалась управлять санчастью с той непринужденностью, с которой управлялось селение вообще.

Она не поощряла панибратства, которое насаждало большинство учителей. Все это было необычно в Ган-Дафне. И хотя неохотно, а все отдавали ей дань уважения, так как санчасть была самой налаженной службой в селе. В своем стремлении к свободе, евреи частенько пренебрегали дисциплиной, к которой Китти так привыкла. Все же ее отнюдь не ненавидели за методы, которыми она управляла санчастью. Наоборот, как только Китти снимала халат, вокруг нее прямо увивались все.

Если Китти была требовательна во всем, что касалось санчасти, то от всей этой строгости не оставалось и следа, когда дело касалось "ее" детей. Полета детей с "Эксодуса" так и остались "детьми с "Эксодуса", а она была "матерью "Эксодуса". Было поэтому вполне естественно, что она проявляла личное участие по отношению к некоторым наиболее нуждающимся в уходе детям с "Эксодуса". Она добровольно вызвалась помогать психиатру в его работе. С психически не совсем нормальными детьми Китти совершенно сбрасывала с себя официальность и отдавала им всю теплоту, на которую была способна. Ган-Дафна и Палестина, правда, производили сами весьма целебное действие, но пережитые ужасы все-таки вызывали кошмары по ночам, подозрительность и нелюдимость, для лечения которых требовалось много терпения, опыта, а главное, любви.

Один раз в неделю Китти отправлялась вниз в Абу-Йешу вместе с врачом. Они ходили туда чаще всего по утрам и принимали больных.

До чего жалки были грязные арабские дети в сравнении с крепышами Ган-Дафны! Какая убогая была их жизнь по сравнению с кипучей жизнью молодежного села! Казалось, что арабские дети совсем не знают, что такое смех, песня, игры, и ради чего они вообще живут на свете. Это было какое-то застывшее прозябание - еще одно поколение в вечном караване и в бескрайней пустыне, У нее сжималось сердце, когда она входила в эти убогие дома, где вповалку с людьми жили и куры, и собаки, и ослики. По восемь, по десять человек спали на глинобитном полу в одном и том же помещении.

И все же Китти не могла испытывать неприязни к этим людям. Несмотря на убогие условия, это были добродушные и довольно милые люди. Им тоже хотелось лучшей жизни. Она сдружилась с Тахой, молодым мухтаром села, который нарочно никуда не уезжал в приемные дни. Очень часто у Китти было такое чувство, будто Taxa хочет поговорить с ней не только о вопросах, касающихся здравоохранения села. Что-то явно рвалось у него наружу. Но Taxa был арабом: женщину можно посвящать только во вполне определенный круг вопросов, и он так и не поделился с ней своими тревогами.

Время шло, и вот наступила зима 1947 года.

Карен и Китти жили теперь неразлучно. Молодая девушка, которая даже в самых адских условиях ухитрилась найти какие-то крохи счастья, буквально расцвела в Ган-Дафне. Она за ночь стала любимцем всей деревни. Из-за рано начавшегося процесса полового созревания, Карен теперь еще больше нуждалась в советах Китти. Китти сознавала, что каждый новый день пребывания в Ган-Дафне все дальше отодвигает девушку от Америки. Все же она старалась, как могла, напоминать ей все время об Америке, а тем временем Карен продолжала разыскивать своего отца.

Хуже было с Довом. Несколько раз Китти порывалась вмешаться в его взаимоотношения с Карен - уж очень они становились близкими. Однако, сознавая, что это может только еще больше сблизить их, Китти отказалась от этого намерения. Она была поражена привязанностью, которую Карен испытывала к парню, потому что сам Дов ничего не давал взамен. Он по-прежнему ходил угрюмый и сторонился людей. Он, правда, разговаривал теперь несколько больше, чем прежде, но если надо было попросить его о чем-нибудь, то это могла сделать только Карен.

У Дова появилась новая навязчивая идея: он хотел учиться. Его образование было равно нулю, зато теперь он с какой-то страстью набросился на учебу, чтобы нагнать упущенное. Его пришлось освободить от воинских и сельскохозяйственных занятий. Дов вбирал в себя все, что только мог. День и ночь он сидел за книгой. Свой природный талант он развивал тем, что делал анатомические, строительные и технические чертежи. Время от времени из-под его рук вырывался и просто рисунок, в котором отражались его незаурядный талант и энергия. Бывало, он вот-вот переборет свою нелюдимость и присоединится к обществу остальных детей, но каждый раз он снова замыкался в себе. Так он и жил, сторонясь людей, не участвуя ни в чем, а после занятий он встречался с одной только Карен.

Китти решила переговорить обо всем с доктором Либерманом. Он ведь перевидал на своем веку не одного такого Дова. Доктор Либерман заметил, однако, другое.

Он видел, что у Дова Ландау очень живой и ясный ум, а вдобавок еще и незаурядный талант. Он считал, что любая попытка навязать что-нибудь парню приведет только к противоположным результатам. Пока мальчик никого не обижает и его состояние не становится хуже, его лучше оставить в покое.

Неделя шла за неделей, а Китти огорчалась, что Ари не давал о себе знать. Статуя Дафны и мошав Яд-Эль внизу всегда напоминали ей о нем. Изредка, когда она бывала в Яд-Эле, она захаживала к Саре Бен Канаан, и обе женщины сдружились. Иордана узнала об этом и ее неприязнь к Китти, которую она, кстати, нисколько не скрывала, только усилилась. Молодая красавица с огненно-рыжей гривой взяла себе за правило хамить Китти, как только представлялся случай.

Однажды вечером Китти вернулась в свой коттедж и застала Иордану перед зеркалом с одним из ее выходных платьев в руках. Иордана примеривала его к себе то так, то этак. Внезапное появление Китти нисколько не смутило ее.

- Красивая штука, если только согласиться носить такое, - сказала она, вешая платье в шкаф.

Китти подошла к плите и поставила чайник.

- Чему я обязана вашим визитом? - спросила она холодно.

Иордана без всякого стеснения продолжала оглядывать комнату Китти и безделушки, свидетельствующие о том, что здесь живет женщина.

- Несколько частей Пальмаха проходят военное обучение в кибуце "Эйн-Ор", сказала Иордана наконец.

- Я, кажется, тоже об этом слышала, - ответила Китти.

- У нас очень не хватает инструкторов. Собственно, у нас всего не хватает. Так вот мне поручили попросить вас, не согласитесь ли вы приезжать в Эйн-Ор раз в неделю и вести там курс первой помощи.

Китти раздвинула занавеску, сбросила туфли и села на койку.

- Я бы предпочла не делать ничего такого, что привело бы меня в соприкосновение с солдатами.

- Это почему же? - спросила Иордана.

- Ну, мне вряд ли удастся объяснить вам свой отказ и одновременно соблюсти приличия. Все же Пальмах, я думаю, поймет и так.

- Чего тут понимать?

- Ну, хотя бы мои личные чувства. Я не хочу принимать ничьей стороны.

Иордана презрительно засмеялась.

- Я так и знала. Я даже сказала им там в Эйн-Оре, что это напрасная трата времени.

- Неужели так трудно уважать мои личные чувства?

- Миссис Фрэмонт, на всем земном шаре вы можете делать свое дело и при этом оставаться нейтральной. Только не здесь. Ехать в Палестину работать и вместе с тем - ни во что не вмешиваться, это, согласитесь, очень странно. Зачем вы тогда вообще приехали?

Китти сердито спрыгнула с койки.

- Не ваше собачье дело!

Раздался свист чайника. Китти сняла его с плиты.

- Я знаю, зачем вы приехали. Вы хотите заарканить Ари.

- А вы - нахальная девчонка, и у меня нет никакого желания продолжать этот разговор.

На Иордану это нисколько не подействовало.

- Я видела, какими глазами вы на него смотрите.

- Ну, уж если бы я хотела заполучить Ари, то вас бы я, во всяком случае, не спросила.

- Пожалуйста, себя вы можете обманывать сколько угодно, но меня вы не обманете. Впрочем, вы ему совершенно не подходите. Вам нет никакого дела до нас.

Китти отвернулась и зажгла сигарету. Иордана подошла к ней сзади.

Вот Дафна, это была женщина. Она его понимала. А американка никогда его не поймет.

Китти резко обернулась.

- Это что же? Оттого что я не бегаю в шортах, не лазаю по горам, не стреляю из орудий и не сплю в окопах, от этого я уже не женщина? Чем вы, или хотя бы та же статуя, лучше меня? Я прекрасно знаю, в чем дело. Вы меня просто боитесь.

- Вот это уже совсем смешно.

- Не вам меня учить, что такое женщина. Вы сами - разве женщина? Вы зазноба какого-то Тарзана и ведете себя, словно только что выскочили из джунглей. Взяли бы расческу и щетку и привели бы себя в порядок.

Китти прошла мимо Иорданы к шкафу и распахнула дверцу.

- Подойдите вот, посмотрите. Вот что носит настоящая женщина.

У Иорданы от злости даже слезы появились в глазах.

- Впредь, если хотите меня видеть, приходите ко мне в санчасть, - холодно сказала Китти. - Я вам не кибуцница и я дорожу своей личной жизнью.

Иордана хлопнула дверью с такой силой, что весь коттедж задрожал.

После вечернего приема Карен пришла к Китти в санчасть и с ходу бросилась в кресло.

- Привет, - сказала Китти, - как у тебя сегодня дела?

Карен поймала в воздухе воображаемое коровье вымя и сделала несколько доильных движений.

- Неуклюжие у меня руки. Не гожусь я в доярки, - сказала она с молодой обидой в голосе. - Китти, а у меня действительно большая беда. Я во что бы то ни стало должна поговорить с тобой.

- Валяй!

- Не сейчас. Сейчас у нас занятия в Гадне: надо чинить какие-то венгерские винтовки.

- Ничего, подождут твои венгерские винтовки. В чем дело?

- Иона, моя соседка по комнате. Мы только-только успели сдружиться с ней. А теперь она уходит на будущей неделе в Пальмах.

У Китти екнуло сердце. Господи, много ли пройдет времени, и придет эта Карен и скажет, что сама собирается туда же? Китти отодвинула бумаги.

- Послушай, Карен. Ты знаешь, о чем я подумала? У нас ведь так не хватает сестер и прочего медицинского персонала... То-есть, я имею в виду - в Пальмахе, а также и в селениях. У тебя большой опыт еще с того времени, когда ты работала с детьми в лагерях для перемещенных лиц, а детей, нуждающихся в уходе, и у нас не мало. Как ты думаешь, не поговорить ли мне с директором Либерманом, чтобы он разрешил тебе работать со мной; ты бы заодно и специальность приобрела.

- Это было бы прекрасно! - Карен радостно улыбнулась.

- Очень хорошо. Тогда я попытаюсь освободить тебя от сельскохозяйственных занятий, и тогда ты сразу после школы будешь приходить сюда. Карен задумалась.

- А как ты думаешь? Честно ли это будет по отношению ко всем остальным?

- В Америке в таких случаях говорят: двойной выигрыш - одним бездарным фермером меньше, зато одной толковой медсестрой больше.

- Ой, Китти, я тебе должна признаться. Пожалуйста, не говори об этом начальству, но во всем селе нет хуже меня крестьянки. Мне ужасно хочется стать медсестрой.

Китти встала, подошла к Карен и обняла девушку за плечи.

- А как ты смотришь на то, чтобы теперь, когда Иона ушла, ты поселилась со мной?

Лицо девушки прямо просияло от счастья. Только этого и было нужно Китти.

Китти просидела у доктора Либермана недолго и тут же побежала рассказать все Карен. Доктор Либерман счел, что первая обязанность Ган-Дафны заключается в том, чтобы всячески поощрять любовь, а не соблюдать какие-то правила. Он решил, что дело нисколько не пострадает, если будет одним фермером меньше, и одной медсестрой больше.

Расставшись с Карен, она пересекла лужайку и остановилась перед статуей Дафны. У нее было такое чувство, будто она одержала сегодня победу над Дафной. Держа Карен около себя, она сможет помешать ребенку стать дерзкой и злой саброй. Правда, хорошо, когда у человека есть цель в жизни. Однако, если жить исключительно ради этой цели, то можно совершенно потерять женственность. Она нанесла удар Иордане по слабому месту, Китти это хорошо знала. С самого своего рождения Иордана безоговорочно посвятила себя выполнению какой-то миссии и принесла в жертву этой миссии личное счастье, карьеру и даже женственность.

Иордана не могла соперничать с элегантными женщинами, приезжающими в Палестину из Европы и Америки. Она ненавидела Китти, потому что хотела походить на нее, и Китти это тоже хорошо знала.

- Китти? - раздался голос в темноте.

-Да?

- Я надеюсь, что не напугал вас.

Это был Ари. Когда он подошел ближе, ее охватило то же чувство беспомощности, которое она всегда испытывала в его присутствии.

- Мне очень жаль, что я никак не мог прийти раньше. Иордана передала вам привет от меня?

- Иордана? Да, конечно, - солгала Китти.

- А как вы с ней вообще уживаетесь?

- Прекрасно.

- Я пришел, чтобы предложить вам вот что. Группа пальмаховцев поднимется завтра на гору Табор. Вы не хотели бы пойти с нами? Экскурсия будет очень интересной. Может быть, вы пойдете со мной?

- С удовольствием пойду.

Глава 5

Ари и Китти приехали в кибуц "Бейт-Алоним" - "Дом Дубов", - расположенный у подножья горы Табор, когда только-только рассвело. В этом кибуце как раз и возник Пальмах в годы войны, и здесь-то Ари и обучал бойцов.

Табор производил какое-то странное впечатление: для горы вроде недостаточно высокий, зато чересчур высокий для холма. Он внезапно вздымался посреди равнины, словно кулак, торчащий из земли.

Позавтракав в кибуце, Ари положил в рюкзаки продовольствие, фляги, одеяло, взял из склада оружия автоматический пистолет, и они отправились в путь. Ари не стал дожидаться остальных; ему хотелось воспользоваться утренней прохладой для похода. Воздух стоял свежий и бодрящий, и Китти заранее наслаждалась предстоящим ей приключением. Они прошли арабскую деревню Даббурию, расположенную у подножья горы напротив, и начали подниматься по узкой тропинке. Очень скоро перед ними открылся вид на Назарет, расположенный среди холмов на расстоянии всего лишь нескольких километров. Было прохладно, и они шли довольно быстро. Тут только Китти поняла, что первое впечатление было обманчиво: Табор поднимался на высоту в целых шестьсот метров, и день, значит, предстоит не легкий. Даббурия становилась все меньше и меньше, по мере того как они удалялись, и вскоре стала походить на игрушечную деревню.

Вдруг Ари остановился и внимательно огляделся вокруг.

- Что такое?

- Козы. Разве вы не чувствуете? Китти потянула носом.

- Нет, я ничего не чувствую.

Глаза у Ари сузились. Он пристально посмотрел вверх, куда вела тропа, затем сворачивала в сторону и совершенно скрывалась из виду.

- Вероятно, бедуины. Поступило донесение в кибуц. Видно, они все еще здесь. Пошли!

Когда они дошли до поворота, они увидели с дюжину палаток из козьих шкур, рядом с которыми паслось стадо маленьких черных коз. Два бедуина с винтовками в руках подошли к ним. Ари заговорил с ними по-арабски, затем направился следом за ними к палатке размером побольше, которая принадлежала, по-видимому, шейху. Китти оглянулась вокруг. Бедуины производили удручающее впечатление. Женщины носили мешкообразные черные платья до пят, а грязь лежала на них прямо слоями. Запаха коз она не почувствовала, зато с лихвой чувствовала запах этих женщин. Связки турецких монет свисали со лба и скрывали их лица. Дети кутались в невообразимо грязные лохмотья.

Седой мужчина вышел из палатки и поздоровался с Ари. Они что-то поговорили между собой, затем Ари шепнул Китти:

- Нам надо войти к нему в палатку, не то он обидится. Будьте паинькой и кушайте все, что вам подадут. Ничего, отдадите потом, если стошнит.

В палатке воняло еще даже сильнее, чем на улице. Они уселись на кошме из козьей и овечьей шерсти и обменялись любезностями. Шейх был поражен, когда узнал, что Китти приехала из Америки. У него где-то была фотография Элеоноры Рузвельт.

Затем подали еду. Китти сунули в руки жирную баранью ляжку и чашку густого отвара с рисом. Китти отведала угощение под пристальным взглядом шейха. Она слабо улыбнулась и кивнула ему в подтверждение того, что яства - в высшей степени вкусные. Затем подали немытые фрукты, а под конец - густой приторно сладкий кофе в чашках, покрытых слоем грязи. Пообедав, бедуины вытерли руки об штаны, а рты рукавом, поговорили еще немного с Ари, пока тот наконец встал и начал прощаться

Оставив стоянку позади, Китти сделала глубокий и громкий вздох.

- Очень мне их жаль, - сказала она.

- И напрасно. Они убеждены, что они самые свободные люди на свете. Разве вы не видели еще школьницей "Песнь пустыни"?

- Видела, но теперь я знаю, что автор никогда не видел стоянки бедуинов. О чем вы с ними беседовали?

- Я сказал ему, чтобы они воздержались сегодня ночью от попыток обворовать пальмахников.

- А еще о чем?

- Он хотел купить вас. Предлагал шесть верблюдов.

- Вот старый черт! А что вы ему сказали в ответ?

Я ему сказал, что за вас можно запросто получить не шесть, а десять верблюдов.

Ари посмотрел на солнце, которое поднималось все выше. - Сейчас начнется жара. Пожалуй, лучше снять теплую одежду и положить ее в рюкзак.

Китти осталась в обыкновенных синих шортах, взятых со склада Ган-Дафны.

О, вы теперь ни дать, ни взять - сабра!

Они поднимались по тропинке, извивающейся на южном склоне горы Табор. Оба вспотели в лучах палящего солнца. Тропинка то и дело обрывалась, и им приходилось карабкаться по скалам. На самых крутых подъемах Ари поддерживал Китти, и было уже далеко за полдень, когда они миновали знак, указывающий на шестисотметровую высоту.

Вершина горы Табор образовала обширное круглое плато. С южного края плато открывался вид на всю Ездрелонскую долину. Вид был потрясающий, Китти смотрела на квадратные поля, на зеленые оазисы, раскинувшиеся вокруг еврейских селений, на унылые белые пятна арабских деревень, и все это тянулось вплоть до горы Кармель и дальше - до Средиземного моря. На севере лежало Генисаретское море, так что под ними простиралась Палестина во всей своей шири. Ари показал рукой и Китти увидела в бинокль Эйн-Дор, где царь Саул столкнулся с ведьмой, и лысую вершину горы Гильбоа, где был похоронен Гидеон, и где в битве с филистимлянами пали Саул и Ионафан.