Эксодус (Книга 3, 4 и 5)

- Я не хочу и слушать этого, отец. Мы живем в этой стране ради завтрашнего дня. Другой жизни у нас быть не могло, и этой жизнью я продолжаю жить и поныне. Брось казнить самого себя. Мы жили так, как жили, по той простой причине, что у нас выбора не было.

- То же самое я говорю себе, Ари, тоже. Разве мы могли иначе? - говорю я себе. Снова гетто? Концлагеря? Душегубки и печи? Нет, все, что угодно, только не это. Мы не зря жили. И все-таки эта наша свобода... слишком дорогой ценой куплена. Мы настолько дорожим ею, что вот вырастили поколение еврейских Тарзанов, которое могло бы отстоять ее. Ничего мы вам дать не могли, кроме жизни, запятнанной кровью, да и оставим мы вас, стоящих спиной к морю.

- Для Израиля никакая цена не слишком дорога, - ответил Ари.

- Нет, дорога, когда я вижу горе в глазах моего сына.

- Да разве ты отнял Давида у Иорданы? Такова жизнь. Такова цена, которую приходится платить за то, что мы родились евреями. Разве не лучше отдать жизнь за свою страну, чем умереть так, как умер твой отец от рук быдла в гетто?

- Да, это так, но в горе моего сына виноват я сам, Ари. - Барак облизнул губы и с усилием глотнул. - Иордана крепко сдружилась с Китти Фрэмонт.

Ари заморгал, услышав ее имя.

- К ней тут относятся прямо как к святой. Каждый раз, когда она приезжает в Хулу, она приходит к нам. Зря ты с ней перестал встречаться.

- Отец... я...

- Ты думаешь, я не вижу, как она сохнет по тебе? И так, что ли, мужчина выражает свои чувства, прячась в пустыне? Да, да, Ари. Давай уж поговорим обо всем, коли начали. Ты просто сбежал и спрятался. Сознайся! Сознайся мне и сознайся самому себе.

Ари встал с края кровати и отошел в сторону.

- Что это за упрямство такое засело тебе в душу и не дает подойти к этой женщине и сказать ей, что ты не можешь без нее?

Взгляд отца жег ему спину. Он медленно обернулся, опустив глаза.

- Она мне как-то сказала, что мне придется приползти к ней на коленях.

- Так ползи!

- Не могу я ползать, отец! Я даже не знаю, как это делается. Разве ты не видишь, отец? ... Я никогда не стану тем мужчиной, какой ей нужен.

Барак горестно вздохнул.

- Вот тут-то как раз я дал с тобой маху, Ари. Возьми меня. Да я бы тысячи раз пополз к твоей матери все снова и снова. Я бы пополз к ней, потому что просто жить без нее не мог. Да простит мне господь, Ари, за то, что я тоже внес свою лепту в создание поколения мужчин и женщин, которые отказываются понять, что такое слезы и самоунижение.

- Она и это мне как-то сказала, - прошептал Ари.

- Ты путаешь нежность со слабостью, слезы с бесчестьем. Ты заставил себя поверить, что зависимость от кого бы то ни было равносильна поражению. Ты настолько ослеп, что даже выражать свои чувства не можешь.

- Выше головы не прыгнешь, - ответил Ари.

- Мне жаль тебя, Ари. Мне жаль и тебя, и самого себя.

Назавтра Ари понес своего отца в машину, и они поехали в Тель-Хай, в то самое место, где Барак и его брат Акива пересекли Палестинскую границу более чем полвека назад.

Здесь, в Тель-Хае, были похоронены "Стражи", первые вооруженные евреи, защищавшие еврейские населенные пункты от нападений бедуинов еще в начале века. Барак вспомнил, что, будучи и сам "Стражем", он впервые встретил Сару в Рош-Пине.

Могилы были расположены в два ряда, а десяток с лишним свободных мест предназначались для "Стражей", которые были еще в живых. Останки Акивы были перевезены с Мыса-Элиягу на это почетное кладбище, а участок рядом предназначался для Барака.

Ари понес своего отца мимо могил вверх к тому месту, где стоял огромный каменный лев со взором, обращенным вниз на долину, словно царь, охраняющий страну. На цоколе памятника были высечены слова: "Нет выше счастья, чем отдать жизнь за родину".

Барак смотрел вниз. По всей долине были разбросаны населенные пункты. Строился город с населением в несколько тысяч человек. Отец и сын провели весь день в Тель-Хае, а вечером они смотрели, как всюду вспыхивает свет, окружая долину словно крепостной стеной. В центре стояло их село Яд-Эль - Рука Господа. Далеко внизу возник Гонен, новое село отважных юношей, живших в палатках в двух шагах от сирийской границы. Над Гоненом тоже вспыхнул электрический свет.

- Хорошо, когда есть родина, за которую можно отдать жизнь,- сказал Барак.

Ари понес отца обратно вниз.

Два дня спустя Барак Бен Канаан тихо скончался во сне и был похоронен в Тель-Хае рядом с Акивой.

Глава 4

На последнем этапе Войны за Независимость Дов Ландау вступил в ряды Израильской армии и принял участие в операции "Десяти казней" против Египта. Он проявил незаурядное мужество при штурме Сувейдана и получил звание офицера. Он прослужил несколько месяцев в пустыне в рядах "Зверей Негева" полковника Бен Канаана. Ари, видя выдающиеся способности этого парня, послал его в распоряжение генштаба.

Армия направила Дова в Хайфский политехнический институт, где он поступил на специальный курс, связанный с важными оросительными проектами по освоению Негева. У него обнаружились блестящие научные данные.

Дов совершенно преодолел свою прежнюю злобу. Теперь это был добродушный и жизнерадостный молодой человек, принимающий к сердцу несчастья других. Он был по-прежнему строен, черты лица - тонкие; словом, Дов превратился в красивого молодого человека. Он и Карен очень любили друг друга.

Молодые люди жили в постоянной разлуке, неуверенности и, конечно, в вечном напряжении. Страна бурлила, и они тоже с головой ушли в работу; у каждого было свое особое и весьма важное дело. Впрочем, это было не ново в Израиле: то же было и у Ари с Дафной, и у Давида с Иорданой. Каждая новая встреча только разжигала их чувства и усугубляла их муки. Дов, хоть и боготворил Карен, все же оказался сильнее ее.

Когда ему исполнилось двадцать пять, Дов был уже капитаном инженерных войск и одним из самых многообещающих специалистов в своей области. Все свое время он проводил за занятиями в Хайфском Технионе и в Институте имени Вейцмана в Реховоте.

Карен покинула Ган-Дафну после Войны за Независимость и тоже вступила в армию. Там она снова поступила на курсы медсестер. У нее был богатый опыт еще с того времени, когда она работала с Китти, и она легко закончила курсы. Ей было очень по душе ходить за больными.

Она мечтала о том, что когда-нибудь она, как и Китти, посвятит себя уходу за детьми. Ее направили на работу в госпиталь, расположенный в Саронской долине. Это было очень удобно, так как она могла ездить изредка в Иерусалим, когда туда приезжала Китти, и частенько бывать и в Хайфе, чтобы повидаться с Довом.

Карен Ханзен Клемент превратилась из миловидной девушки в ослепительную женщину. Она была воплощением женского совершенства и сохранила ту мягкость и ласковость, которая была свойственна ей еще в юности.

В глубине души Китти мечтала изредка о том, что Карен поедет с ней в Америку, но она понимала, что это несбыточная мечта. В более трезвые минуты она знала, что она больше не нужна Карен. Она сделала свое дело как для девушки, так и для Израиля. Карен была теперь неотъемлемой частью Израиля, и оторвать ее от страны не было уже никакой возможности. Китти знала также, что и ей самой Карен теперь не так уж нужна. Когда-то ей казалось, что она не переживет разлуки с девушкой. Однако годы самоотверженной работы с "ее детьми" заполнили пустоту в сердце Китти.

Китти не только знала теперь, что она может расстаться с Карен, но она все чаще и чаще надеялась даже на то, что где-нибудь, когда-нибудь она снова обретет и личное счастье.

Нет, не из-за Карен и самой себя Китти боялась уехать из Израиля. Если же она все-таки тревожилась, то единственно из-за самого Израиля.

Арабы сидели у границ Израиля, зализывая раны, и дожидаясь того дня, когда они снова смогут обрушиться на молодое государство и уничтожить его во "втором раунде", как они не переставали бахвалиться.

Вместо плугов арабские лидеры давали своим людям в руки винтовки. Тех немногих, которые понимали передовую роль Израиля и желали заключить с ним мир, тут же убивали. Арабская печать, радио, вожди и проповедники в мечетях по-прежнему извергали кровожадные призывы.

Арабские массы, из которых произвол вождей выжал уже почти все соки, должны были пойти на новые жертвы, чтобы покрыть расходы в сотни миллионов долларов на вооружение.

Проблему беженцев нарочно усложнили до такой степени, что решить ее уже почти не было возможности.

Насер, бывший капитан египетской армии, попавший в окружение в Фалудже во время Войны за Независимость, разжигал арабский мир не меньше, чем Гитлер в свое время германский.

Египет закрыл Суэцкий канал перед израильскими судами и судами других стран, следующими курсом в израильские порты. Это было наглое нарушение международных соглашений.

Была объявлена блокада Акабского залива, чтобы не дать евреям открыть порт в Эйлате.

Арабский легион в Иордании нагло нарушал достигнутое соглашение о том, что евреи будут иметь свободный доступ к своей величайшей святыне. Западной стене Соломонова храма, расположенной в Старом Иерусалиме.

Все арабские государства отказывались признавать Израиль; все арабские страны клялись уничтожить Израиль.

Затем они прибегли к самому коварному средству. Арабы, главным образом египтяне в секторе Газы, стали создавать банды "ф е д а ю н о в", обучая их диверсиям и убийству. Эти банды пересекали границу ночью, убивали из-за угла, поджигали поля, выводили из строя водопроводы, сея всюду смерть и разрушение. В эти банды мобилизовали несчастных палестинских беженцев, обманутых кровожадными демагогами.

Изнемогая под тяжестью множества других проблем, Израиль не мог упустить ни на минуту из виду и военную опасность: - Когда Гитлер говорил, что он намеревается уничтожить всех евреев, мир ему не верил, - говорили в Израиле. Теперь то же самое говорят арабы, и мы им верим.

Воинская обязанность распространялась в Израиле на девушек, так же, как и на парней. Их рано начинали обучать обращению с оружием. Все мужчины в возрасте до 45 лет участвовали ежегодно в течение месяца в военных учениях. Израиль стал самой действенной и относительно многочисленной народной милицией в мире.

Пресловутые "федаюны" продолжали совершать одно зверство за другим. Они дошли даже до того, что подвергли бомбардировке детские учреждения ряда селений, расположенных недалеко от границы.

Все это привело к тому, что у Израиля ничего другою не оставалось, как возмездие. Израильская армия поклялась уничтожать десять террористов за каждого убитого израильтянина. Увы, это был единственный язык, понятный арабам, и одно только возмездие могло остановить их.

Одним из оборонных мероприятий Израиля было создание "НАХАЛ". "НАХАЛ" это были военизированные поселения, построенные на местности, имеющей стратегическое значение. Много юношей и девушек вступили в армию группами, и группами же они проходили военное обучение. Потом они отправлялись на границу, где создавали одновременно хозяйства и оборонительные пункты. Эта живая стена, состоящая из израильских парней и девушек, и была частичным ответом на террористические действия "федаюнов". Поселения молодых людей, которым не было еще и двадцать лет, были расположены в двух шагах от границы; жить приходилось что называется в пасти зверя.

Условия на границе были трудные. Молодой солдат-земледелец получал что-то около тридцати долларов в год. Их окружали - с одной стороны, смерть, а с другой - бесплодная земля. И тем не менее - еще одно чудо этого народа! израильская молодежь добровольно отправлялась в эти пограничные селения на всю жизнь.

Они отправлялись туда скромно, без всякого героизма. Совершенно так же, как Иордана и Ари, и Давид, и Иоаб, и Зеев... это была их работа.

Они жили, нисколько не думая о личной выгоде, а только об Израиле и о завтрашнем дне.

Самой опасной границей была та, что тянулась вдоль сектора Газы, узкой полосы, вонзившейся как палец в израильскую территорию после войны. Древняя Газа, врата которой обрушил когда-то библейский Самсон, воздвигла теперь новые ворота - ворота лагерей для палестинских беженцев. Эти несчастные люди болтались без дела и жили на подаяния ООН. А египетская администрация накачивала в них дикую ненависть к Израилю. Газа была главной базой и учебным полигоном банд "федаюнов", создаваемых египетскими властями.

Вот сюда-то, меньше чем за десять километров от логова врага, и пришел отряд, состоявший из двадцати одного юноши и шестнадцати девушек, чтобы построить поселок "Нахал".

Поселок назвали "Нахал Мидбар" - "Ручейком пустыни".

Среди шестнадцати девушек была и медсестра Карен Ханзен Клемент.

Дов закончил Институт имени Вейцмана и получил направление на ирригационное строительство в Хулской долине. Перед тем, как поехать на новое место назначения, он, испросив пятидневный отпуск, поехал в Нахал Мидбар, чтобы повидаться с Карен. Они уже шесть недель не видели друг друга, с того самого дня, когда она выехала со своим отрядом.

Дову пришлось потратить целый день, чтобы добраться до этой отдаленной точки Негева. Узкая проселочная тропа отделялась от главного шоссе, ведущего вдоль полосы Газы, и на пятом километре был расположен поселок.

Нахал Мидбар состоял в основном из палаток. Из строений был только барак, служивший столовой, склад оружия и две сторожевые вышки. Прокладка водопровода и установка резервуара были уже почти закончены. Эти убогие строения торчали одиноко и тоскливо посреди обдуваемой ветром и палимой солнцем пустыни, словно на краю земли. Это и впрямь был край света. На горизонте маячили мрачные очертания Газы. Окопы и колючая проволока защищали поселок от неприятеля.

Были уже вспаханы первые дунамы земли. Дов остановился у ворот поселка и посмотрел вокруг Нахал Мидбар производил мрачное впечатление. И вдруг поселок преобразился в самый роскошный сад на земном шаре, потому что из палатки вышла Карен и бросилась ему навстречу.

- Дов, Дов! - кричала она, мчась вниз по голому коричневому холму, и бросилась в его распростертые объятия. Они крепко прижались друг к другу, у обоих сильно заколотилось сердце от волнения и радости.

Держась за руки, Карен и Дов подошли к резервуару. Он помыл свое разгоряченное потное лицо и напился. Затем Карен повела его от поселка к тропинке, которая вела на ту сторону холма к развалинам времен Набатеев. Это был самый передовой наблюдательный пункт, почти у самого пограничного столба, и излюбленное место встреч парней и девушек.

Карен подала знак часовому, что она сама будет нести охрану, тот понимающе кивнул и оставил их одних. Они шли посреди развалин, пока не добрались до руин древнего храма. Здесь они остановились, и вскоре часовой исчез из виду. Карен осмотрела местность по ту сторону колючей проволоки. Все было спокойно.

- О, Дов, наконец-то!

- Мне казалось, что я не доживу, - ответил он.

Они целовались снова и снова, не обращая внимания на палящее полуденное солнце и вообще ничего на свете не замечая, кроме друг друга. Дов повел ее в угол, и они сели рядом на землю. Так они долго сидели, обнимаясь, целуясь; Карен с закрытыми глазами прямо стонала от счастья.

Затем он отстранился и смотрел на нее с любовью.

- А у меня новости, да какие! - сказал он. Она открыла глаза.

- Что может быть лучше, чем вот это мгновение?

- Ты сядь и послушай, - скомандовал он, шутя.

- А что такое, Дов?

- Ты ведь знаешь, что мне дали направление в долину Хулы?

- Конечно знаю.

- Ну, так вот. Вчера меня вызвали в штаб и сказали, что я останусь там только до конца лета. Потом они направят меня на учебу в Америку. В Технологический институт в Массачусетс.

Карен заморгала глазами.

- В Америку? На учебу?

- Да, на два года. Мне прямо не терпелось рассказать тебе об этом.

Она заставила себя улыбнуться.

- Да ведь это же прекрасно, Дов! Я прямо горжусь тобой. Значит, месяцев через шесть, через семь ты уезжаешь?

- Я еще не дал своего окончательного согласия, - сказал он. - Мне хотелось сначала переговорить обо всем с тобой.

- Ну, два года - это не навечно, - ответила Карен. - Что ж, к тому времени, когда ты вернешься, мы успеем полностью построить кибуц. У нас будет две тысячи дунамов посевной площади, будет библиотека, детские учреждения и полно детей.

- Ты подожди минутку..., - перебил Дов. - Без тебя я ни в Америку, и вообще никуда не поеду. Мы пойдем и прямо сейчас поженимся. Конечно, нам нелегко будет в Америке. Стипендию я получу не очень большую. Придется мне подыскать себе работу после занятий, но ты тоже сможешь одновременно и учиться, и работать. Как-нибудь проживем.

Карен сидела и молчала. Она смотрела на очертания Газы, на сторожевые вышки, на окопы.

- Я не могу покинуть Нахал Мидбар, - тихо сказала она. - Мы ведь только приехали. Ребята работают по двадцать часов в сутки.

- Карен... придется тебе взять отпуск.

- Нет, не могу, Дов. Если я уйду, ребятам будет еще труднее.

- А уйти придется. Ведь я же без тебя не поеду. Разве ты не понимаешь, какое это большое дело! Когда я вернусь года через два, я буду крупным специалистом в области водного хозяйства. Это же будет чудесно. Мы будем жить в Нахал Мидбаре, а я буду работать в пустыне. Мою зарплату будет получать кибуц. Да ведь и для Израиля это во много раз важнее: я тогда смогу принести гораздо большую пользу.

Она поднялась и повернулась к нему спиной.

- Для тебя это действительно лучше. Очень важно, чтобы ты поехал в Америку. А для меня важно - остаться здесь.

Дов побледнел, и у него опустились плечи.

- Я думал, ты будешь счастлива...

Она резко обернулась.

- Ты хорошо знаешь, Дов, что тебе надо ехать, и ты так же хорошо знаешь, что мне надо остаться.

- Нет, черт возьми! Я не могу прожить без тебя целых два года! Какие там два года! Я и двух дней не вы несу. - Он схватил ее в объятия и принялся страстно целовать ее. Она целовала его тоже, и оба в забытьи клялись друг другу в любви. Их лица были мокры от пота и слез, а их руки бессознательно тянули друг друга вниз на землю.

- Да-да! - кричала Карен. - Сейчас!

Дов вскочил на ноги, дрожа всем телом. Он сжал кулаки и крикнул:

- Нет, этого не будет! Давай лучше покончим с этим.

Стало тихо. Слышался только тихий плач Карен. Дов опустился перед ней на колени.

- Пожалуйста, не плачь, Карен.

- О, Дов, что же нам делать? Я прямо не живу, когда тебя нет. И вот ты приезжаешь, и снова все у нас кончается тем же. Когда ты уедешь, я буду прямо больна, так я тебя хочу.

- А мне, ты думаешь, легче? - ответил он. - Во всем виноват я. Нельзя себя так распускать. Пока мы с тобой не поженимся, ничего не будет.

Он протянул руку и помог ей встать.

- Не смотри на меня так, Карен. Я никогда не сделаю ничего такого, чего тебе пришлось бы стыдиться.

- Я тебя люблю, Дов. Я не стыжусь и не боюсь признаться, что хочу быть с тобой.

- А я не стану этого делать, - ответил он. Они постояли молча, глаза их пылали любовью, и не меньше пылали их тела.

- Ладно, давай вернемся в кибуц, - сказала Карен наконец с горечью в голосе.

Китти объездила Израиль вдоль и поперек и была знакома с самыми жуткими условиями в новых поселках. Когда она отправилась в Нахал Мидбар, она знала, что ничего хорошего она там не увидит. Но как она ни готовила себя к худшему, у нее сжалось сердце, когда она увидела Нахал Мидбар, эту адскую печь, расположенную в непосредственной близости к ордам свирепых арабов.

Карен повела Китти всюду, показывая ей с неприкрытой гордостью все, что удалось сделать за три месяца. Построили еще несколько дощатых бараков, вспахали еще несколько дунамов, но все равно поселок производил жуткое впечатление. Нельзя было избавиться от мысли, что на этом месте молодые парни и девушки работают до изнеможения днем и несут охрану ночью.

- Через пару лет, - сказала Карен, - тут везде будут деревья и цветы, если только мы получим достаточно воды.

Они спаслись от беспощадного солнца в палатку, где размещалась санчасть Карен, и напились воды. Китти выглянула из палатки: всюду колючая проволока и окопы. Далеко в поле одни работали на солнцепеке, а другие шли за ними с винтовками в руках, неся охрану. В одной руке меч, а в другой плуг. Точно так же когда-то восстанавливались стены Иерусалима. Китти посмотрела на Карен. Девушка была так молода и мила. Несколько лет на этом месте, и она состарится раньше времени.

- Ты действительно собираешься домой? Я просто не могу поверить, - сказала Карен.

- Я попросилась в отпуск на год. Я ужасно соскучилась по дому. А теперь, когда и ты уехала... почему бы не пожить некоторое время в свое удовольствие? Может быть, я и вернусь в Израиль, я еще твердо не решила.

- А когда ты уезжаешь ?

- После Пасхи.

- Так скоро? Это будет ужасно, когда ты уедешь, Китти.

- Ты теперь взрослая женщина, Карен. У тебя целая жизнь впереди.

- Я не представляю себе жизнь без тебя.

- О, мы будем переписываться. Мы всегда останемся друзьями. Кто знает, может быть, прожив четыре года на этом вулкане, мне будет скучно жить где-нибудь в другом месте.

- Ты обязательно должна вернуться, Китти. Китти улыбнулась.

- Время покажет. А как твой Дов? Я слышала он уже кончил институт.

Карен не стала говорить Китти, что Дова собираются направить в Америку, потому что она знала, что Китти примет сторону Дова.

- Ему дали направление в долину Хулы. Они там строят большой проект, прокладывают каналы, дренажи, чтобы всю воду спустить в Тивериадское озеро, а землю освоить для сельского хозяйства.

- Дов стал теперь очень важной шишкой. Мне о нем рассказали удивительные вещи. Он сможет ли приехать сюда на Пасху?

- Боюсь, что нет.

Китти щелкнула пальцами.

- Послушай, у меня идея! Иордана пригласила меня на Пасху в Яд-Эль, и я обещала, что приеду. Дов работает там рядом. Почему бы тебе тоже не приехать в Яд-Эль?

- Я должна провести Пасху в своем кибуце.

- Проведешь в своем кибуце еще не одну Пасху. А какой это был бы подарок мне на прощание! Карен улыбнулась:

- Я приеду.

- Чудно! Ну, теперь расскажи - как он, твой кавалер?

- Он хороший, ... мне кажется, - глухо пробормотала Карен.

- Вы что же - никак поссорились?

- Да нет, разве он станет со мной ссориться! Ох, Китти, он другой раз такой благовоспитанный, что хоть на стенку лезь!

- Я понимаю, - сказала Китти, подняв брови. - А ты уже взрослая женщина, не так ли. Тебе уже целых восемнадцать лет.

- Я прямо не знаю, что и делать, Китти... Я прямо с ума схожу, когда только думаю о нем. А потом он приезжает, и каждый раз - снова эта его благовоспитанность. Ведь... его могут отправить куда-нибудь. Может быть, мы и не сможем пожениться раньше, чем через два года. Я прямо не могу больше.

- Ты его очень, очень любишь?

- Да я прямо умираю по нему. Ты не сердишься, что я так прямо говорю об этом?

- Нет. Нет больше счастья в мире, чем любить так кого-нибудь.

- Китти, ... мне ужасно хочется быть с ним. Это плохо? Это плохо? Китти вспомнила, как она тогда стояла у кровати и намекала Ари, что Иордана была непорядочной девушкой из-за тех счастливых мгновений, которые она тайком провела с Давидом Бен Ами.

Разве это в самом деле было плохо? Как часто она сожалела с тех пор об этих словах. Теперь Давид уже три года, как умер, а Иордана все еще не справилась со своим горем.

Какая она ни дерзкая сабра, а, пожалуй, до самой смерти не справится. Плохо? Сколько дней остались Дову и Карен? Этот свирепый народ по ту сторону колючей проволоки - разве он даст пожить?

Карен... ее дорогое дитя...

- Люби его, Карен, - сказала Китти. - Люби его всеми силами своей души.

- О, ... Китти!

- Да, дорогая, отдайся ему.

- Но ведь он боится.

- А ты сделай так, чтобы он не боялся. Ты - его жена, и так это должно быть.

Китти почувствовала какую-то странную пустоту в душе. Она отдала Карен на веки вечные. Она почувствовала на своем плече руку Карен.

- А ты, Китти, почему ты не поможешь Ари?

У Китти что-то екнуло в сердце, когда она услышала его имя.

- Это, Карен, не любовь, когда один любит, а другой нет.

Они обе долго молчали. Китти подошла к входу палатки и выглянула на улицу. Ее тут же окружил рой мух. Она рывком обернулась к Карен:

- Я не могу уехать отсюда и не сказать тебе, что я прямо больна от того, что ты подалась в это гиблое место.

- Кому-нибудь же надо защищать границы. Неужели я должна была сказать: пускай защищают другие?

- Этому твоему Нахал Мидбару пока еще только три месяца. А вы уже успели похоронить одного мальчика н одну девочку после стычки с "федаюнами".

- Видишь ли, Китти, мы смотрим на все это не совсем так. Правильно, двух убили, но зато к нам приехало еще пятьдесят человек, а еще пятьдесят строят новый поселок в пяти километрах отсюда. И все это только потому, что мы сюда приехали. Пройдет год, и у нас тут будет уже дом для детей и тысяча дунамов под различными культурами.

- А ты через год начнешь увядать. Будешь работать по восемнадцать часов в сутки, а ночи - проводить в окопах. И вообще вам с Довом никогда не иметь здесь больше, чем маленькую комнату размером максимум в девять квадратных метров. Даже носильные вещи будут принадлежать не вам.

- Ты неправа, Китти. У нас с Довом будет решительно все.

- Включая и четверть миллиона кровожадных арабов, готовых перегрызть вам глотку.

- Мы не питаем враждебных чувств к этим несчастным, - ответила Карен.

- Они сидят взаперти, как звери в клетке, день за днем и год за годом, видя как наши поля зеленеют.

Китти опустилась на койку и прикрыла лицо руками.

- Китти... ну, послушай...

- Я не могу этого слушать.

- Пожалуйста... ну, пожалуйста, выслушай меня. Ты знаешь, что даже когда я была еще маленькой девочкой в Дании, я задавала себе вопрос - зачем я родилась еврейкой? Господь избрал нас не потому, что мы слабы или убегали от опасности. Мы терпели убийство, и горе, и унижения на протяжение шести тысяч лет, и все равно мы сохранили свою веру. Мы пережили всех, кто пытался уничтожить нас. Разве ты этого не принимаешь, Китти? ... Эта маленькая страна была избрана для нас, потому что это главный перекресток мира, где кончается цивилизация, и начинается дикость. Именно здесь поставил Господь народ свой... на границе, чтобы нести охрану и блюсти Его законы, являющиеся основой всякого нравственного человеческого существования. Разве есть на свете более подходящее место для нас?

- Израиль стоит припертый спиной к стене! - заплакала Китти. - Он всегда так стоял и вечно будет так стоять... а дикари вечно будут пытаться уничтожить вас.

- О нет, Китти, нет! Израиль - это мост между светом и тьмой.

Внезапно Китти все поняла... поняла с предельной ясностью. Вот он - ответ на мучающий ее вопрос! Израиль - это мост, ведущий от тьмы к свету.

Глава 5

У евреев одна ночь в году важнее всех других ночей. Речь идет о пасхальной ночи. Евреи празднуют Пасху в ознаменование освобождения из египетского рабства. Египтяне, первоначальные угнетатели евреев, стали символом всех угнетателей евреев, которых столько было на протяжение веков.

Своей высшей точки канун Пасхи достигает во время Седера - пира в честь освобождения, - когда произносятся слова благодарения за обретенную свободу и выражается надежда, что ее обретут также те, кто ее лишены. В странах рассеяния, до того как государство Израиль было создано вновь, Седер всегда заканчивался словами:

"...на будущий год в Иерусалиме".

Аггада, небольшая книжечка, содержащая пасхальные молитвы, рассказы и песнопения, часть которых написаны три тысячи лет тому назад, читается во время Седера всеми. Глава семейства читает вслух рассказ об Исходе из Египта.

Седер - важнейшее событие года. Хозяйки готовятся к нему за целый месяц. Необходимо убрать всякую грязь. Необходимо приготовить специальную пищу, а также соответствующее убранство. По всему Израилю шли лихорадочные приготовления к Седеру. В кибуцах и мошавах на Седерах сидели сотни людей. В частных домах Седеры были поменьше и попроще. Чем ближе подходила Пасха, тем больше росло возбуждение, предшествующее этому великому празднику.

В этом году в доме Бен Канаана в Яд-Эле собирались устроить довольно скромный Седер. Несмотря на это, Сара должна была выполнить все предписываемые обряды с нисколько не меньшей тщательностью. Она любила эту работу, и ни за что не перепоручила бы ее другому. Домик был до блеска вычищен как изнутри, так и снаружи. В канун Пасхи все комнаты были украшены огромными галилейскими розами. Менора - ритуальный подсвечник - прямо сияла. Были приготовлены сотни всевозможных пасхальных лакомств. Были приготовлены также все специальные пасхальные блюда, а Сара нарядилась в свое лучшее платье.

Днем Китти и Сатерлэнд поехали на машине от его виллы в Яд-Эль.

- Ваша идея уехать из Израиля - в высшей степени глупая, - пробурчал Сатерлэнд. - Мне прямо даже не верится.

- Я много об этом думала. Брус. Это, пожалуй, самое лучшее. В Америке есть пословица: "расставайся, пока все веселы".

- Вы действительно думаете, что иммиграция пошла на убыль?

- Скажем лучше: первая волна прошла. Остались еще небольшие еврейские общины в Европе, как, скажем, в Польше, которые не имеют возможность выехать. Боюсь, что и у египетских евреев потолок может рухнуть в любой момент. Но главное не это. Главное то, что у нас теперь достаточно персонала и материальных средств, чтобы справиться с любой задачей.

- Вы, верно, имеете в виду мелкие задачи, - сказал Сатерлэнд. - А как быть с гигантскими задачами?

- Я не понимаю, о чем вы говорите.

- В Соединенных Штатах проживает шесть миллионов евреев, а в России четыре. Как быть с ними? Китти задумалась, прежде чем ответить.

- Большинство тех немногих евреев, которые приехали из США, принадлежит к одной из двух категорий: либо это идеалисты старой закалки, либо невротики, которые сами не знают, чего они хотят.

Я не думаю, что наступит день, когда американские евреи подадутся в Израиль из страха перед преследованиями. Если такой день когда-либо наступит, мне лучше не дожить до него. Что же касается советских евреев, то тут произошла одна в высшей степени странная и столь же трогательная штука, о которой знают пока еще только немногие.

- А мне можно знать? - спросил Сатерлэнд.

- Ну, вам, конечно, известно, что они пытались решить там еврейский вопрос, утопив его во всевозможных эволюционных теориях. Они пытались обезличить евреев тем, что старое поколение умрет естественной смертью, а молодое - будет подвергнуто соответствующей обработке чуть ли не с самого рождения. Вам, конечно, известно и то, что в России все еще свирепствует антисемитизм.

- Я слышал об этом.

- Эта неслыханная история произошла прошлой осенью в еврейский новый год. Она является лучшим доказательством того, что ничего у советских властей не получилось.

Израильский посол отправился в Московскую синагогу, единственную во всем городе. И что же вы думаете? После тридцати лет безмолвия, на улицы вышло тридцать тысяч евреев, чтобы только посмотреть и дотронуться до израильского посла!

Да, когда-нибудь будет большая алия из России.

Этот рассказ произвел на Сатерлэнда глубокое впечатление. Некоторое время он сидел молча. Это была все та же старая история, которая часто его занимала: ...еврей никогда не перестает быть евреем. Наступает день, когда правда выплывает наружу, и еврей должен заявить о своем еврействе. Он подумал о матери, которую он так любил...

Они повернули с шоссе на боковую дорогу, которая вела в мошав Яд-Эль. Сара выбежала из дома и бросилась им навстречу. Пошли объятия и поздравления с праздником.

- Мы что же, никак первые?

- Дов уже здесь. Давайте же входите поскорей... входите.

Дов встретил их у дверей. Он пожал руку Сатерлэнду и нежно обнял Китти. Она отступила на шаг: - Ну-ка, дай я на тебя посмотрю хорошенько, майор Дов Ландау! Ты с каждым разом все хорошеешь.

Дов покраснел.

Сатерлэнд рассматривал розы Сары в гостиной не без зависти.

- А где же все остальные? - спросила Китти.

- Иордана поехала вчера вечером в Хайфу. Сказала, что вернется вовремя, ответила Сара.

- Было письмо и от Карен. Она должна была выехать из Нахал Мидбар еще вчера, - сказал Дов. - Времени у нее, значит, достаточно. Может быть, она остановилась на ночь в Хайфе. А то, может быть, она стоит и голосует где-нибудь около Сафеда.

- Да ладно уж, - сказал Сатерлэнд. - Приедет, куда денется.

Китти была разочарована, что Карен еще не успела приехать, но не подавала виду. Положение с транспортом было ужасное, в особенности по праздникам.

- Давайте я вам помогу, - сказала она Саре.

- Вы сидите и чувствуйте себя как дома. Кстати, вам уже раз десять звонили в контору мошава. Ваши дети со всей Хулской долины уже знают, что вы приедете. Они просили передать, что они заскочат перед Седером. - Сара ушла к себе на кухню.

Китти повернулась к Дову.

- Я слышала о твоих успехах, Дов. Дов пожал плечами.

- Не скромничай. Я слышала, вы там проектируете какое-то водное сооружение у Иордана.

- Да, если бы сирийцы не мешали, но они мешают. Странно получается: Сирия и Иордания выиграли бы от этого во много раз больше, чем выиграем мы. Но если только речь идет о том, что Израиль получит лишнюю каплю воды, все - они против.

- Из-за чего спор? - спросил Сатерлэнд.

- Мы должны изменить русло Иордана на протяжении нескольких километров. Арабы говорят, что мы это хотим делать из военных соображений, хотя мы предложили им послать к нам своих наблюдателей. Ну, ничего, как-нибудь сделаем.

Дов глубоко вздохнул. Он явно волновался, и Сатерлэнд понял, что ему хочется остаться с Китти наедине. Он отошел в противоположный конец комнаты и принялся изучать корешки книг на полках.

- Китти, - начал Дов. - Мне хочется поговорить с вами о Карен до того, как она приедет.

- Пожалуйста, Дов, я слушаю.

- Она очень упрямая.

- Я знаю. Я была в Нахал Мидбаре несколько недель тому назад. Мы с ней долго беседовали.

- Она вам рассказала, что мне предложили поехать в Америку учиться?

- Она мне не рассказала, но я все равно догадалась. Видишь ли, прожив столько времени в Израиле, я развила особый нюх.

- Теперь я не знаю, что мне делать. Она, видите ли, патриот своего кибуца. Боюсь, что она так и не согласится поехать со мной. А я... я просто не могу расстаться с ней на целых два года.

- Я с ней поговорю, - улыбнулась Китти. - Передо мной она не устоит. Вот увидишь, Дов, все будет хорошо.

Распахнулась входная дверь, и Иордана с развевающимися золотыми волосами широко развела руками.

- Шалом всей компании, - крикнула она. Китти обняла ее.

- Има! - крикнула Иордана. - Поди сюда. Посмотри, кого я тебе притащила!

Сара прибежала из кухни как раз, когда в дверях появился Ари.

- Ари!

Она тут же потянулась за носовым платком, так как в глазах у нее появились слезы счастья, и бросилась ему на шею.

- Ари! Ну, Иордана, черт ты рыжий! Почему ты мне не сказала, что Ари приедет тоже?

- Ну, мы подумали, что ты и без предупреждения сумеешь накормить еще один рот, - ответил Ари, поднимая мать в воздух.

- Ах вы, черти! - сказала Сара, пригрозив им пальцем и вытирая глаза. Дай, я хоть на тебя посмотрю, сын мой. Что-то у тебя усталый вид, Ари. Ты слишком много работаешь.

Они снова обнялись, счастливо смеясь.

Затем Ари заметил Китти Фрэмонт.

В комнате воцарилась неловкая тишина, а они долго в упор смотрели друг на друга. Иордана, устроившая эту встречу, смотрела то на него, то на нее.

Китти медленно встала на ноги и кивнула ему.

- Шалом, Ари, - сказала она тихо.

- Шалом, - прошептал он в ответ.

- Чувствуйте себя как дома, - бросила Иордана, подхватив мать под руку и уводя ее на кухню. Дов пожал руку Ари.

- Шалом, генерал Бен Канаан, - сказал он. Китти взглянула на Дова. Глаза молодого человека светились восторгом, глядя на Ари, почти легендарного командира "Зверей Негева".

- Шалом, Дов. У тебя чудесный вид. Я слышал, ты собираешься провести нам воду в пустыню.

- Постараемся, генерал.

Сатерлэнд и Ари обменялись рукопожатиями.

- Я получил ваше письмо, Сатерлэнд. Буду очень рад видеть вас у себя в Эйлате в любое время.

- Мне ужасно не терпится познакомиться с Негевом поближе. Может быть, мы договоримся о встрече.

- Чудно. А как ваши розы?

- Прекрасно. Должен сказать, что мне впервые пришлось испытать зависть, видя розы вашей матери. Я не дам вам уехать в Эйлат, пока вы не проведете хоть полдня у меня.

- Постараюсь.

Снова воцарилась неловкая тишина, когда Брус Сатерлэнд повернулся от Ари к Китти. Она не отрывала глаз от Ари. Сатерлэнд подошел к Дову и повел его прочь.

- Ну, майор Ландау, а теперь расскажите мне, как вы собираетесь перелить озеро Хулы в Тивериадское море. Это довольно сложная штука...

Ари и Китти остались одни.

- Вы выглядите прекрасно, - сказала Китти наконец.

- А вы - еще того лучше. Они снова замолчали.

- Я... э... а как же Карен? Она тоже приедет?

- Да, она обещала приехать. Мы ждем ее каждую минуту.

- Не... не хотите ли прогуляться немножко? Чудный воздух на улице.

- Почему же? С удовольствием, - ответила Китти.

Они прошли молча вдоль забора, затем по краю поля и мимо оливковой рощи, пока дошли до Иордана. В воздухе чувствовалось дыхание весны. Ари зажег две сигареты и одну протянул Китти.

Она была еще прекрасней, чем он ее помнил. Китти почувствовала на себе пристальный взгляд Ари.

- Я... мне просто стыдно, что я еще ни разу не была в Эйлате. Начальник гарнизона в Беер-Шеве много раз предлагал мне слетать с ним, но я как-то не удосужилась. А жаль.

- О, там море и горы, очень красивая местность.

- А город все растет?

- Он рос бы еще не так, если бы мы только сумели пробить блокаду и открыли бы там порт.

- Ари, спросила Китти, и в голосе у нее прозвучала забота. - Как там положение внизу?

- Такое же, как всегда было... и всегда будет.

- Эти федаюны все наглеют, я слышала.

- О, дело не в них. Арабы сосредотачивают войска на Синайском полуострове с целью захватить когда-нибудь весь Ближний Восток. - Ари улыбнулся. - Мои ребята говорят, что мы должны перебраться через границу, найти там гору Синай и вернуть Господу Богу его десять заповедей... дескать, у нас уже достаточно было с ними хлопот.

Китти долго смотрела на пенящуюся реку, затем горестно вздохнула.

- Я ужасно тревожусь о Карен. Она у полосы Газы... Нахал Мидбар.

- Да, скверное место, - буркнул Ари. - Но там крепкие ребята. Они как-нибудь справятся.

Да, подумала Китти, это типичный ответ Ари.

- Я слышал, вы собираетесь уехать в Америку. Китти кивнула.

- Вы у нас знаменитая женщина.

- Скорее чудачка, - ответила Китти.

- Вы слишком скромны.

- Я уверена, что Израиль выживет и без меня.

- Почему вы все-таки уезжаете?

- Вы видели Дова... майора Дова Ландау? Он прекрасный молодой человек. Я оставляю Карен в хороших руках. Я не знаю... Может быть, я боюсь надоесть. Может быть, я действительно тоскую по дому. Причин много, да и не в них дело. Так или иначе, а я решила взять себе отпуск, чтобы подумать... просто подумать.

- Пожалуй, мудрое решение. Это хорошо, когда человек имеет возможность думать и отвлечься от будничных забот. Мой отец всю жизнь мечтал об этой роскоши, но он получил эту возможность только в последние два года жизни.

Вдруг им нечего было больше сказать друг другу.

- Давайте лучше вернемся, - сказала Китти. - Мне хочется быть на месте, когда появится Карен. Кроме того, ко мне приедут ребята.

- Китти... еще одну минуточку, пожалуйста.

-Да?

- Мне хочется сказать вам, что я вам очень благодарен за ваше дружеское участие в горе Иорданы. Вы были ней очень добры. Меня очень тревожило ее беспокойство.

- Она очень несчастна. Никто никогда не узнает, как сильно она любила Давида.

- Когда же это кончится?

- Я не знаю, Ари. Но я достаточно прожила в этой стране, чтобы заразиться оптимизмом. Когда-нибудь и Иордана будет счастлива.

Невысказанный вопрос, невысказанные слова так и остались висеть в воздухе. А она сама? А она? ... Будут ли они когда-нибудь счастливы?

- Ну, давайте вернемся, - сказала Китти.

Весь день потом к Китти приезжали ее "дети" из Гаи-Дафны и десятка других сел Хулской долины. Жители Яд-Эла приходили к Ари. У Бен Канаанов в доме стоял сплошной ералаш. Все вспоминали, как неловко и чуждо чувствовала себя Китти, когда они впервые познакомились с нею. Теперь она разговаривала с ними на их языке, и все смотрели на нее с восхищением.

Многие из их детей покрыли большое расстояние, только чтобы пробыть с ней несколько минут. Некоторые представляли ей своих мужей или жен. Почти все были одеты в военную форму Израильской армии.

Чем ближе подходил вечер, тем больше Китти тревожилась за Карен. Дов несколько раз выходил на шоссе, вглядывался в даль.

Все посетители разошлись и разъехались по своим домам, чтобы приготовиться каждый к своему Седеру.

- Где же, черт возьми, пропадает эта девчонка! - воскликнула Китти с плохо скрытой тревогой в Голосе.

- Она, пожалуй, где-то уже совсем рядом, - сказал Дов.

- Но ведь она же могла хоть позвонить и предупредить, что она немного задержится. Это непохоже на Карен, - сказала Китти.

- Успокойтесь, Китти, - сказал Сатерлэнд. - Разве вы не знаете, что для междугороднего телефона ныне требуется чуть ли не постановление кнессета.

Видя тревогу Китти, Ари сказал:

- Послушайте. Я сбегаю в контору мошава и закажу служебный разговор с кибуцом. Может быть, они там знают, где она собиралась остановиться в пути, а там мы ее живо найдем.

- Буду очень благодарна, - ответила Китти.

Как только Ари ушел, пришла Сара и заявила, что стол сервирован, и что всех приглашают на Седер. После месяца трудов наступил наконец час ее личного торжества. Она распахнула дверь в столовую, гости вошли на цыпочках один за другим, и всюду послышались невольные охи да ахи. Вот это стол! Он вполне соответствовал торжественному пиру Праздника Свободы.

Серебро и посуда прямо сияли. Ими пользовались только один раз в году - в этот праздник. Посреди стола красовался серебряный подсвечник. Рядом с подсвечником стоял огромный, богато украшенный бокал из узорчатого серебра, так называемый "Бокал пророка Ильи". Он стоял доверху налитый вином и предназначался для пророка. Он придет, отопьет из него, и тогда явится вскоре и Мессия.

Вокруг всего стола, на каждом месте, стояли специальное пасхальное вино и серебряные бокалы, которые нужно будет наливать во время седера четыре раза, по числу Господных обещаний: вывести из Египта, освободить, повести в Землю Обетованную, и опекать народ Израиля. Кроме того, вино пригубят также при перечислении десяти казней фараонских и при исполнении хором Песни Мирьям о том, как Красное море сомкнулось над войском фараона.

На почетном месте на кресле лежала подушка, чтобы тот, кто будет читать рассказ об Исходе, мог удобно сидеть. В древние времена только свободные люди могли сидеть развалясь, тогда как рабы должны были сидеть прямо.

В центре стола, рядом с подсвечником, стоял золотой пасхальный поднос, а на нем символические пасхальные блюда. Опресноки - в знак того, что сыновьям Израиля пришлось спешно покинуть Египет, и у них не было времени дать хлебу взойти.

Яйцо символизировало добровольность жертвы; смоченная зелень - наступление весны; кусок баранины - жертвы, которые приносились Господу в Храме. Была также смесь из толченых орехов и яблок, символ раствора, который евреям пришлось делать в египетском рабстве при строительстве городов; и "харор", горькая трава, которая должна была напомнить горечи рабства.

Затем Сара попросила всех обратно в гостиную. Войдя в комнату, Иордана первая заметила Ари. Он стоял, прислонившись к дверному косяку, бледный и с потухшим взором. Все уставились на него. Он попытался что-то сказать, но не смог. Все вмиг поняли, что произошло.

- Карен! Где Карен? - вскричала Китти.

У Ари задрожала челюсть и он опустил голову.

-Где Карен?

- Карен нет больше. Банда федаюнов убила ее прошлой ночью.

Китти вскрикнула и без чувств упала на пол.

Веки Китти снова зашевелились. Рядом с нею на коленях стояли Брус и Иордана. Внезапно она вспомнила все, из глаз брызнули слезы, она отвернулась и зарыдала:

- Мое дитя... моя девочка! ...

Затем она медленно села. Иордана и Сатерлэнд еще сами не совсем пришли в себя. Они смотрели растерянно и словно отупели от боли.

- Карен... моя Карен! ...

- Боже, почему погибла она, а не я! - вырвалось у Иорданы.

Китти с трудом встала на ноги.

- Ложитесь, милая... пожалуйста, не вставайте, - взмолился Сатерлэнд.

- Нет, - ответила Китти. - Нет... - она оттолкнула руку Сатерлэнда. - Где Дов? Мне нужно пойти к Дову.

Она вышла, пошатываясь, из комнаты и нашла Дова в комнате рядом. Он сидел в углу с опухшими от слез глазами и с лицом, обезображенном от боли. Она кинулась к нему и схватила его в свои объятия.

- Дов... мой бедный мальчик! - зарыдала она. Дов опустил голову на ее грудь и душераздирающе зарыдал. Китти баюкала его, и они вместе плакали, пока ночь не опустилась на дом Бен Канаанов, а у них иссякли все слезы.

- Я останусь с тобой, Дов... Я буду ухаживать за тобой, - сказала Китти. Мы как-нибудь справимся, Дов.

Молодой человек неуверенно встал на ноги.

- Обо мне не беспокойтесь, Китти, - сказал он. - Я справлюсь. Ей не придется стыдиться за меня.

- Об одном прошу, Дов. Ради бога, не ударься ты в прежнее из-за этого.

- Нет, - ответил он. - Я не раз думал об этом. Я не могу ненавидеть их, потому что и Карен не могла питать к ним ненависти. Она вообще не знала, что такое ненависть. Мы... она всегда говорила, что мы никогда не достигнем своей цели, ненавидя их...

В дверях появилась Сара Бен Канаан.

- Я знаю, мы все убиты горем, - сказала она с грустью в голосе, - но Седер отложить нельзя.

Китти посмотрела на Дова, и он кивнул.

Они печально потянулись все в столовую. У дверей Иордана подошла к Китти.

- Ари сидит один в сарае, - сказала Иордана. - Вы не позовете его?

Китти вышла из дома. Во всех домах мошава горел свет. Везде уже справляли Седер. В эту самую минуту отцы рассказывали своим семьям древнюю историю Исхода, как ее рассказывали испокон века и будут рассказывать в веки вечные. Шел небольшой дождик, и Китти ускорила шаг, направляясь к мерцающему свету фонаря в сарае. Она вошла в сарай и оглянулась. Ари сидел на снопе сена спиной к ней. Она подошла к нему сзади и дотронулась до его плеча.

- Ари, сейчас начнется Седер.

Он обернулся и поднял глаза. Она отступила, словно кто-то нанес ей удар. Лицо Ари было до того обезображено страданием, что она прямо испугалась. Никогда в жизни она не видела столько страдания на человеческом лице. В глазах Ари стояла смерть. Он смотрел на нее невидящим взглядом, затем опустил голову на руки и его плечи затряслись.

- Ари... нам надо к Седеру...

- Всю жизнь... всю жизнь... мне приходилось смотреть, как они убивают моих близких... Никого уже не осталось... никого.

Слова эти шли из бездонной глубины такого отчаяния, которое не знало ни конца, ни края. Китти застыла в ужасе и испуганно смотрела на этого убитого горем и совершенно не знакомого ей человека.

- Я каждый раз умирал с ними. Я умирал сотни и тысячи раз. У меня все пусто внутри... У меня ничего больше нет в жизни.

- Ари... Ари!...

- Отчего мы должны посылать детей жить в таких местах? Эта чудная девочка... этот ангел... зачем... зачем они ее убили...?

Ари с трудом поднялся на ноги. От всей энергии, мощи и самообладания, столь характерных для Ари Бен Канаана, теперь не осталось и следа. Перед ней стоял усталый, разбитый старик.

- Почему мы снова и снова должны драться только за право жить, каждый день снова?

Годы напряжения, годы борьбы, годы душераздирающего горя захлестнули его мощной волной. Ари поднял изуродованное от боли лицо и потряс кулаками над головой.

- Боже! Боже! Почему они нас не оставляют в покое! Почему они не дают нам жить!

Его мощные плечи сникли, голова опустилась на грудь, и так он стоял, дрожа всем телом.

- О, Ари... Ари! - зарыдала Китти. - Что я наделала! Как же я не понимала! Ари, мой дорогой, как ты исстрадался! А тут еще я тебя мучила! Ради бога, прости!

В изнеможении Ари прошел по сараю.

- Не знаю, что это на меня нашло, - пробормотал он. - Пожалуйста, никому не рассказывайте.

- Давайте пойдем. Они нас там ждут, - сказала Китти.

- Китти!

Он медленно подошел к ней и посмотрел ей прямо в глаза. Затем он так же медленно опустился перед ней на колени, обхватил ее стан руками и спрятал голову в ее юбку.

Ари Бен Канаан плакал.

Это были странные и ужасные звуки. В эту минуту он излил в слезах все свое сердце, он рыдал за все годы, когда он плакать не смел. В его рыданиях слышалось бездонное горе.

Китти крепко прижала его голову к своему телу, гладила его по волосам и шептала слова ласки.

- Не оставляй меня, - рыдал Ари.

О, как ей хотелось услышать эти слова! Да, - подумала она, - я останусь. Я останусь с тобой эту ночь, потом еще несколько дней, потому что я тебе сейчас нужна, Ари. Но даже сейчас, когда ты в первый раз в жизни заплакал, ты все равно стыдишься своих слез. Сегодня я тебе нужна, но завтра... завтра ты снова будешь прежний Ари Бен Канаан. Ты снова залезешь в свою старую скорлупу, будешь по-прежнему презирать всякие чувства, и тогда тебе больше не буду нужна.

Она помогла ему подняться и вытерла слезы с его лица. Он едва стоял на ногах. Китти обняла его за плечи, поддерживая его.

- Все в порядке, Ари. Можешь опереться на меня.

Они медленно вышли из сарая. Они видели в окно, как Сара зажигала свечи, произнося слова молитвы.

Он остановился, снял ее руку со своего плеча, выпрямился и снова стоял высокий и крепкий как всегда.

Он снова был прежний Ари Бен Канаан. Так быстро, - подумала Китти.

- Прежде чем мы войдем, Китти, мне нужно сказать вам что-то. Я должен сказать вам, что я никогда не любил Дафну так, как люблю вас. Вы знаете, какая жизнь вам предстоит со мной.

- Я знаю, Ари.

- Я немного не такой, как другие... Может быть, пройдут годы... может быть, я никогда уже не скажу вам, что вы мне нужны больше, чем все на свете... даже когда речь идет об интересах этой страны. Сможете ли вы это понять?

- Смогу, всегда смогу.

Все прошли в столовую. Мужчины надели на голову ермолки.

Дов и Иордана, и Ари, и Китти, и Сатерлэнд, и Сара. У всех сердце обливалось кровью от горя. Когда Ари направился к столу, чтобы занять место Барака, Сатерлэнд дотронулся до него.

- Не обижайтесь, пожалуйста, - сказал он, - но я тут самый старший. Разрешите мне править Седер.

- За честь сочтем, - ответил Ари.

Сатерлэнд подошел к столу и занял место главы семьи. Все сели на свои места и раскрыли Агаду. Сатерлэнд кивнул Дову.

Тот прочистил горло и прочитал:

"Чем отличается нынешняя ночь от всех прочих ночей?

"Нынешняя ночь отличается от всех прочих ночей тем, что в эту ночь мы празднуем самое выдающееся событие в истории нашего народа. В эту ночь мы празднуем свое победоносное шествие от рабства к свободе".

КОНЕЦ