Эксодус (Книга 3, 4 и 5)

Вдруг кто-то постучал в дверь.

Дов вскочил на ноги, схватил пистолет и остановился у самой двери.

- Это друзья, - раздался голос в коридоре. Дов сразу узнал голос: это выл мужчина, который подкараулил его тогда на улице. Он открыл дверь. Никого в коридоре не было.

- Обернись лицом к стене, - приказал голос откуда-то из темноты. Дов выполнил приказание. Он почувствовал что сзади к нему подошли двое. Ему надели повязку на глаза и две пары рук повели его вниз по лестнице, а затем посадили в машину, повалили сзади на пол и чем-то накрыли. Машина сразу тронулась в путь.

Дов напрягал внимание, чтобы установить по памяти, куда его везут. Машина проехала улицу Царя Соломона, затем повернула на Виа Долороза в сторону Львиных ворот. Для Дова Ландау, который столько раз пробирался в темноте по подземным каналам Варшавы, ориентироваться по интуиции было детской игрушкой.

Шофер переключил скорость и машина стала подниматься в гору. Наверно, едут мимо могилы Святой Девы в сторону Масличной горы, догадался Дов. Вскоре дорога стала ровной. Теперь Дов знал, что они проезжают мимо Иерусалимского университета и медицинского центра "Гадаса" на горе Скопус.

Они проехали еще минут десять, затем машина остановилась.

Дов точно определил, что они находятся в квартале Санхедрия, близ могил Синедриона, членов высшего духовного суда евреев в древности.

Его повели в дом, где табачный дым стоял коромыслом. Там ему велели присесть. Дов почувствовал, что вместе с ним в комнате находятся еще пять или шесть человек. Его допрашивали целых два часа. Вопросы сыпались один за другим, и Дов прошиб нервный пот.

Постепенно ему стало ясно, чего они от него хотят. Маккавеи узнали через свою безошибочно действующую разведку, что Дов большой специалист по подделкам, и именно в этом они больше всего нуждались. Видно, перед ним сидят важные деятели Маккавеев, может быть даже сами вожди. Наконец они удостоверились, что Дов действительно специалист по подделкам, и что на него можно вполне положиться.

- Перед тобой висит занавес, - сказал голос. - Протяни руки за занавес.

Дов послушно выполнил приказание. Как только его руки оказались за занавесом, ему положили одну руку на пистолет, а другую - на Библию. Затем он принес клятву Маккавеев:

"Я, Дов Ландау, безоговорочно и бесповоротно отдаю душу, тело и всего себя Маккавеям и их борьбе за свободу. Я беспрекословно буду выполнять любые полученные приказания. Я безоговорочно буду повиноваться вышестоящему начальству. Даже под пыткой, даже пред лицом смерти я никогда не выдам ни своих товарищей, ни вверенные мне тайны. Я буду бороться с врагами еврейского народа до последнего издыхания. Я никогда не прекращу этой священной борьбы, пока не будет создано еврейское государство по обеим сторонам реки Иордан, на что мой народ имеет естественное историческое право. Мой девиз будет гласить: Жизнь за жизнь, око за око, зуб за зуб, руку за руку, обожжение за обожжение. Во всем этом я клянусь именами Авраама, Исаака и Иакова; Сары, Ревекки, Рахили и Лии; пророков, всех убиенных евреев и моих славных братьев и сестер, геройски павших за свободу".

Наконец Дову сняли повязку, потушили свечи на Меноре, стоявшей перед ним на столе, и включили свет в комнате. Вместе с Довом в комнате находилось шестеро суровых мужчин и две женщины. Они все поздоровались с ним за руку и назвали свои имена. Присутствовал сам старик Акива, присутствовал Бен Моше, начальник штаба, у которого в рядах английской армии погиб брат в войну, а сестра была в Пальмахе. Был и Нахум Бен Ами, один из семерых братьев; остальные шесть сражались в Пальмахе. Всех этих людей объединяло то, что они не могли и не желали воздерживаться от активных действий, как воздерживался весь Ишув.

Старик Акива подошел к Дову.

- Мы очень нуждаемся в тебе, Дов Ландау. Вот почему мы приняли тебя в обход обычных процедур.

- Я пришел к вам не затем, чтобы рисовать картинки, - резко сказал Дов.

- Ты будешь делать то, что тебе прикажут, - строго сказал Бен Моше.

- Дов, ты теперь Маккавей, - сказал Акива, - и, значит, имеешь право назвать себя именем какого-нибудь древнего героя. Ты уже подобрал себе подходящее имя?

- Гиора, - ответил Дов.

В комнате раздался смех. Дов ощерился.

- Ты сказал Гиора? - спросил Акива. - Боюсь, что тебя опередили.

- Можно, пожалуй, Гиора маленький, - сказал Нахум Бен Ами. - А там, смотришь, он станет Гиорой Великим.

- Я им стану очень скоро, если только вы предоставите мне возможность.

- Твое дело организовать мастерскую по подделкам, - сказал Бен Моше, - ну, и будешь еще разъезжать с нами. Если будешь вести себя хорошо и справишься с порученным тебе делом, мы, может быть, и разрешим тебе принимать участие время от времени в каком-нибудь рейде.

Майор Фред Колдуэлл играл в бридж в большом зале британскою офицерского клуба в Иерусалиме. Фредди с трудом сосредотачивался на картежной игре. Его мысли все время вращались вокруг девушки, принадлежавшей к Маккавеям, которую вот уже три дня подвергали допросу в штабе Си-Ай-Ди. Ее звали Аялой, лет ей было двадцать с чем-то, а так - писаная красавица. То есть - до того, как ее подвергли допросу. Она руководила музыкальным кружком в университете. Вела она себя на допросах в высшей степени вызывающе и не скрывала своего презрения к Си-Ай-Ди. Подобно большинству задержанных Маккавеев она беспрестанно цитировала отрывки из Библии, предсказывающие вечный позор своим мучителям или победу своего правого дела.

В это утро терпение следователей лопнуло, и ее подвергли допросу с пристрастием.

- Ваш ход, Фредди, - заметил его партнер. Фред Колдуэлл быстро посмотрел в карты.

- Прошу прощения, - сказал он и вышел не с той карты. Он видел в своем воображении, как следователь бил Аялу по лицу резиновой дубинкой. Он явственно слышал глухие удары, обрушивающиеся на ее голову; он лично видел, как ей сломали нос, изуродовали губы, как ее лицо вздулось до неузнаваемости, а глаза совершенно заплыли.

Собственно, Фредди было наплевать - заговорит ли девушка или не заговорит. Напротив, мысль о том, что эту еврейскую харю изуродовали как следует, доставляла ему одно лишь удовольствие. К столу подошел вестовой.

- Прошу прощения, майор Колдуэлл. Вас вызывают к телефону, сэр.

- Извините, ребята, - сказал Фредди, бросая карты на стол рубашками вверх, и направился в противоположный конец зала к телефону. Он поднял трубку. Колдуэлл слушает.

- Алло, майор. С вами говорит дежурный сержант из Си-Ай-Ди, сэр. Следователь Паркингтон велел немедленно связаться с вами. Он велел передать, что эта девица раскололась, и предлагает немедленно явиться в штаб.

- Вас понял. Сейчас приеду.

- Следователь Паркингтон послал за вами машину, сэр. Через пару минут она подъедет.

Колдуэлл вернулся к своим партнерам.

- Мне очень жаль, ребята, но мне нужно идти. Работа, ничего не поделаешь.

- Не везет тебе, Фредди.

Тоже сказал! Это ли называется не везет? Наоборот, он был очень рад. Он вышел из клуба. Часовые отдали честь. У самого подъезда затормозила машина, из-за руля выскочил солдат и тоже отдал честь.

- Майор Колдуэлл?

- Он самый.

- Ваша машина, сэр.

Солдат распахнул заднюю дверцу. Фредди влез в машину, солдат обошел ее спереди, занял свое место за рулем, и машина тронулась. Проехав два квартала, не доезжая до какого-то перекрестка, машина притормозила и подъехала вплотную к тротуару. В какие-то доли секунды дверцы распахнулись, трое мужчин молниеносно сели в машину, захлопнули дверцы, и машина умчалась.

У Колдуэлла стянуло горло от страха. Он вскрикнул и попытался наброситься на Бен Моше. Мужчина с переднего сидения обернулся и ударил его по лицу дулом пистолета. Бен Моше схватил его сзади за шиворот и бросил назад на сидение. Шофер снял военную фуражку и посмотрел в зеркало.

Глаза Колдуэлла вылезли на лоб от страха.

- Что это все значит?

- Спокойно, майор Колдуэлл, - сухо ответил Бен Моше. - Не надо расстраиваться.

- Немедленно остановите машину и высадите меня, слышите!

- А как высадить-то? Таким же образом, как вы выбросили в арабской деревне четырнадцатилетнего мальчика по имени Бен Соломон? Видите ли, майор Колдуэлл, душа Бен Соломона велела нам с того света отомстить убийце.

Со лба Колдуэлла ручьями лился пот; он попадал ему прямо в глаза.

- Все это ложь... ложь... ложь...

Бен Моше что-то положил Колдуэллу на колено и посветил ему фонарем. Это был фотоснимок с отрубленной головой Бен Соломона.

Колдуэлл захныкал и начал взывать о милосердии. Он перегнулся вперед, его стошнило от страха.

- Кажется, майор Колдуэлл готов рассказать нам кое-что. Отвезем-ка мы его в штаб и порасспросим его, прежде чем сведем с ним счеты.

Колдуэлл выдал решительно все, что ему было известно о планах британской армии и готовившихся операциях Си-Ай-Ди, а под конец он подписал документ, в котором признавался, что именно он убил мальчика.

Спустя три дня после исчезновения майора Фреда Колдуэлла, его труп нашли на Сионской горе, у Малых ворот Старого города. К трупу были прикреплены фотография Бен Соломона и фотокопия с признания Колдуэлла, поперек которой были выведены слова: Око за око, зуб за зуб.

Майора Фреда Колдуэлла постигла та же судьба, что и Сисеру Канаанея, попавшегося в руки Яэль, когда он спасся бегством с поля боя, где Дебора и Барак нанесли ему сокрушительное поражение.

Глава 12

Убийство майора Колдуэлла из мести произвело потрясающее впечатление. Вряд ли кто-нибудь сомневался в справедливости этой мести, но все-таки Маккавеи позволяли себе чересчур много.

Общественному мнению Англии палестинские дела давно уже надоели, и оно все больше нажимало на лейбористское правительство, чтобы оно отказалось от мандата.

Британские войска, расположенные в самой Палестине, были охвачены гневом и тревогой.

Спустя два дня после того, как у Малых ворот нашли труп Колдуэлла, Аяла, арестованная девушка из Маккавеев, скончалась от внутренних кровоизлияний вследствие побоев, полученных во время допроса. Когда весть о смерти Аялы дошла до ушей Маккавеев, они в течение двух недель обрушивали на англичан одно возмездие за другим. Иерусалим сотрясался от террористических рейдов. Последним было отважное нападение среди бела дня на штаб Си-Ай-Ди.

За эти две "адские недели", как их стали называть, Дов Ландау проявил такую безумную отвагу, что даже бывалые террористы были поражены. Дов принял участие в четырех рейдах, в том числе и в нападении на Си-Ай-Ди. В эти дни появилась легенда о "маленьком Гиоре", чье имя стало синонимом неслыханного бесстрашия.

Затаив дыхание, Палестина ждала следующего удара. Генерал Хэвн-Херст быстро справился с охватившей его поначалу растерянностью и обрушил на Ишув серию военно-полевых приговоров, чрезвычайных мер, облав, рейдов и даже казней, совершенно парализовавших промышленность и торговлю страны. Его Операция Аркан опутала всю страну.

Убийство Колдуэлла, "адские недели", затем нападение на штаб Си-Ай-Ди явились сильным ударом по авторитету британской администрации. Пользуясь этой неразберихой, Алия Бет доставила к берегам Палестины еще три нелегальных транспорта евреев. Хотя нелегальная иммиграция не обращала на себя такого внимания, как рейды Маккавеев, однако вреда они наносили англичанам не меньше. Английские отряды патрулировали по улицам городов и по автострадам, ожидая каждую минуту засады.

До приезда комиссии ООН оставалось уже недолго. Хэвн-Херст был полон решимости обезглавить Ишув еще до прибытия комиссии. Генерал потребовал, чтобы ему представили список английских солдат и офицеров, особо отличившихся в антиеврейских операциях. Из этого списка он лично отобрал шесть самых отчаянных головорезов: двух офицеров и четырех солдат. Все шестеро были доставлены к нему в Шнеллеровские казармы, где под величайшим секретом им было поручено особое задание. Целых пять дней разрабатывались подробности этого задания. На шестой день Хэвн-Херст дал ход этой операции, на которую он возлагал свои последние надежды.

Шестеро военных переоделись в арабов. Двое из них проехали на грузовике, в кузове которого лежали две тонны динамита, по бульвару Кинг-Джордж и остановились у здания Сионистского Поселенческого Общества. Они встали под прямым углом к воротам и повернули руль так, чтобы машина своим ходом могла подъехать к зданию по внутренней дорожке. Затем шофер замаскировавшийся под араба, закрепил руль, включил скорость, нажал на газ до отказа и отпустил педаль сцепления. В ту же секунду они оба спрыгнули с машины и скрылись.

Машина рванула через ворота во двор, помчалась по дорожке, сбилась с пути, наехала на бортовые камни и свалилась у самого входа. Раздался оглушительный взрыв. От здания остались одни развалины.

В это время двое других пытались взорвать таким же точно образом здание Национального Еврейского Совета, расположенное двумя кварталами дальше. Шло как раз заседание, в котором принимали участие почти все руководство Ишува.

Этому грузовику пришлось преодолеть сначала тротуар. Ударившись о бортовые камни, машина сбилась с пути и ударилась о соседний жилой дом.

Двое последних солдат подобрали, каждый в отдельной машине, своих товарищей по заданию. Обе машины умчались в Трансиорданию, где никакая опасность им уже не угрожала.

Генерал Арнольд Хэвн-Херст пытался ликвидировать одним ударом все руководство палестинского еврейства. В здании Поселенческого Общества погибло человек сто. Из членов Национального Совета не пострадал никто. Среди убитых была и Харриэт Зальцман, восьмидесятилетняя руководительница Молодежной Алии.

Прошло всего несколько минут после взрывов, а разведки Хаганы и Маккавеев принялись прочесывать всю страну в поисках поджигателей. К вечеру обе организации установили, что шестеро "арабов" были никакие не арабы, а переодетые англичане. Им удалось также установить, что сам Хэвн-Херст разработал эту операцию, но прямых доказательств им так и не удалось раздобыть.

Вместо того, чтобы обезглавить Ишув, отчаянная игра Хэвн-Херста обернулась теперь против него самого. Она сплотила евреев Палестины как никогда раньше, и заставила Хагану и Маккавеев объединить свои усилия. Хагане удалось раздобыть копию "Доклада Хэвн-Херста". Если у них еще оставались какие-то сомнения, то теперь эти два взрыва доказывали неопровержимо, что Хэвн-Херст в самом деле решил уничтожить палестинское еврейство. Авидан отправил Зеева Гильбоа в Иерусалим, чтобы он снесся с Бар Исраэлем и устроил встречу между руководителями Хаганы и Маккавеев. Это было почти беспрецедентная встреча: только в начале Второй мировой войны Авидан встретился с Акивой и попросил его воздержаться от актов террора во время войны против гитлеровцев.

Встреча состоялась в час ночи в открытом поле неподалеку от Иерусалима, в том самом месте, где когда-то стоял лагерь Десятого римского легиона. Присутствовало всего четверо мужчин: Акива и Бен Моше от Маккавеев, Авидан от Хаганы, и Зеев Гильбоа - от Пальмаха. Не было никаких рукопожатий или приветствий. Они стояли в темноте друг против друга, подозревая друг друга в подвохе. Хотя наступило лето, ночь была прохладная.

- Я попросил об этой встрече, - начал Авидан, - чтобы посмотреть, нельзя ли нам договориться о совместных действиях.

- То есть, ты хочешь командовать нами? - подозрительно спросил Бен Моше.

- Я давно уже отказался от намерения влиять на действия вашей группы, ответил Авидан. - Все же я думаю, что само положение вещей требует, чтобы мы объединили усилия для решающей битвы. У вас немалые силы во всех трех городах, к тому же вы можете действовать гораздо свободнее, чем мы.

- Вот как! - крикнул Акива. - Вы, значит, хотите загребать жар нашими руками?

- Дай ему высказаться, - перебил его начальник штаба Маккавеев.

- Мне не нравится вся эта затея. Я с самого начала был против этой встречи, Бен Моше. Эти люди продавали и предавали нас в прошлом и то же они сделают и впредь.

Лысина Авидана вся побагровела от слов старика.

- Я решил не обращать сегодня внимания на твои оскорбления, Акива, потому что слишком многое стоит на карте. Я все-таки думаю, что несмотря на наши расхождения ты в первую очередь еврей и любишь Эрец-Исраэль.

С этими словами он протянул Акиве копию "Доклада Хэвн-Херста".

Старик в свою очередь протянул бумагу Бен Моше, который направил на нее свет карманного фонаря.

- Еще четырнадцать лет тому назад я утверждал, что англичане наши враги, тихо сказал Акива.

- Я не собираюсь вступать с тобой в политический спор.

Вы будете или не будете сотрудничать с нами? - спросил Авидан.

- Что ж, попытаемся, - ответил Бен Моше.

После этой встречи представители обеих организаций взялись за разработку плана совместной операции. Спустя две недели после взрывов с англичанами рассчитались за взрыв здания Поселенческого Общества и попытку взорвать здание Национального Совета.

За одну ночь Хагана совершенно вывела из строя всю железнодорожную сеть страны, полностью остановив сообщение с соседними странами.

Следующей ночью Маккавеи ворвались в здания шести британских посольств и консульств, аккредитованных в странах средиземноморского бассейна, и уничтожили массу документов, направленных на борьбу с нелегальной иммиграцией.

Пальмах повредил нефтепровод Моссул-Хайфа в пятнадцати местах.

Покончив со всем этим, Маккавеи взялись за проведение последней операции ликвидации генерала Арнольда Хевн-Херста. Маккавеи установили непрерывное круглосуточное наблюдение за Шнеллеровскими казармами. Они следили за каждым движением, регистрировали каждую подъезжающую легковую и грузовую машину и составили точный план казарм.

Прошло четыре дня. Было похоже, что ничего из всего этого не выйдет. Хэвн-Херст окопался в самой средине крепости, а кругом сновали тысячи английских солдат. Никто, кроме английских военных, близко к его штабу даже подойти не мог. Выезды Хэвн-Херста за пределы казарм держались в большом секрете, к тому же его сопровождала такая охрана, что Маккавеи потеряли бы по меньшей мере сотню людей, если бы они попытались напасть на него где-нибудь в городе.

Наконец они нащупали ниточку.

Они установили, что три раза в неделю частная легковая машина выезжает из казарм где-то между полуночью и первым часом утра, возвращается незадолго до рассвета. В машине сидел один только шофер в гражданской одежде. Регулярность и необычные часы этих ночных рейсов не могли не вызвать подозрений.

По номеру машины Маккавеям удалось установить хозяина. Оказалось, что машина принадлежала одному богатому арабскому семейству. Маккавеи решили, что хозяин машины, по всей вероятности, сотрудничает с англичанами, и что этим путем они вряд ли доберутся до Хэвн-Херста.

Тем временем они собирали и тщательно изучали личные сведения об Арнольде Хэвн-Херсте, касающиеся его биографии, поведения и привычек. Маккавеям было известно, что это очень тщеславный человек, и что его жена - из весьма влиятельных кругов. Этот брак обеспечил ему положение в обществе и богатство, и он всячески берег его, Хэвн-Херста считали воплощением респектабельного джентльмена, корректного и скучного до тошноты.

Покопавшись поглубже, Маккавеи установили, что, несмотря на эту внешнюю респектабельность у Хэвн-Херста бывали и внебрачные связи. Даже не одна, а несколько. Среди Маккавеев были и такие, которые служили в рядах Британской армии много лет тому назад под началом Хэвн-Херста. Все время ходили слухи, что он содержит любовниц.

Встал вопрос: а не чувствует ли себя Хэвн-Херст чересчур одиноким в казармах? Он женат, занимает довольно высокое положение и не посмеет, конечно, возить к себе женщин в казарму. Но, может быть, он сам ездит к любовнице? Было высказано предположение, что таинственная машина как раз и доставляет его регулярно к любовнице, а затем обратно в казарму.

Эта версия представлялась нелепой даже самим Маккавеям. Однако, не раскрыв должным образом тайну этой машины, отбросить эту версию было нельзя. Кто могла быть любовница Хэвн-Херста? Слухов не было никаких. Если у него где-то было любовное гнездо, он скрывал это в высшей степени ловко. Ни одна еврейка не стала бы жить с ним, а подходящих англичанок не было. Выходит, это могла быть только арабка.

Следовать за машиной было опасно: это могло раскрыть и испортить все дело. Маккавеи, конечно, могли устроить засаду и остановить ночью одинокую машину, однако командование решило, что если есть хоть малейший шанс, что в машине сидит сам Хэвн-Херст, то лучше установить, куда он едет и накрыть его там, так сказать, с поличным.

Они подошли к делу с другого конца. Они установили, что в семействе, которому принадлежала таинственная машина, была молодая девушка, которая по красоте, культурному уровню и прочим данным вполне могла покорить такого мужчину, как Хэвн-Херст. Загадка начинала принимать определенные очертания.

Маккавеи установили слежку за домом этого арабского семейства и не спускали глаз с девушки. Следующей ночью их усилия были вознаграждены. Девушка вышла из дома где-то в полночь, направилась в сторону богатого арабского квартала Эль-Бак, расположенного у Хевронского шоссе, и прошла в какой-то дом. Полчаса спустя подъехал и таинственный автомобиль, и Маккавеям удалось заметить, как Хэвн-Херст вышел через заднюю дверцу и скрылся в том же доме.

В три часа того же утра Хэвн-Херста разбудил громкий голос, раздавшийся из темноты и процитировавший одно место из библии, от которого у генерала кровь застыла в жилах: "Славьте Господа, мстящего за Израиль!".

Он соскочил с кровати. Арабка дико завизжала, когда по комнате понеслись пули Маккавеев.

Несколько часов спустя в британский штаб поступила телефонограмма от Маккавеев, в которой сообщалось, где можно найти почившего главнокомандующего. В телефонограмме сообщалось также, что обстоятельства кончины сэра Арнольда Хэвн-Херста были тщательно запечатлены на фотопленку, и что эти фотографии будут немедленно преданы гласности, если только англичане вздумают прибегнуть к контрмерам.

В генштабе сообразили, какой это вызовет скандал, когда станет известно, что английского генерала убили в постели любовницы-арабки. Англичане решили поэтому спрятать концы в воду и официально заявили, что Хэвн-Херст погиб при автомобильной катастрофе. Маккавеи не стали опровергать эту версию. Когда генерал сошел со сцены, террористы прекратили свою деятельность. Вот-вот должна была прибыть комиссия ООН и в стране воцарилось напряженное спокойствие.

В конце июня 1947 года специальная комиссия ООН, известная под сокращенным названием ЮНСКОП, прибыла в Хайфу.

Комиссия состояла из представителей Швеции, Нидерландов, Канады, Австралии, Гватемалы, Уругвая, Перу, Чехословакии, Югославии, Ирана и Индии.

В общем состав комиссии был весьма невыгоден для Израиля. Иран мусульманская страна. Индия тоже - частично мусульманская, к тому же она входила в Британское содружество; сам индийский представитель был мусульманского вероисповедания. Канада и Австралия тоже входили в Британское содружество наций. Чехословакия и Югославия, входившие в советский блок, вели традиционную антисионистскую политику. Представители южноамериканских стран: Уругвая, Перу и Гватемалы, были в своем большинстве католики и, как таковые, подвержены влиянию Ватикана, относящегося весьма неприязненно к сионизму. По-настоящему беспристрастными были только Швеция и Нидерланды.

Несмотря, однако, на все это Ишув приветствовал прибытие ЮНСКОП.

Арабы возражали против вмешательства Объединенных Наций. Они объявили генеральную забастовку в Палестине, созывали митинги протеста, в воздухе носились проклятия и угрозы. В других арабских странах начались кровавые антиеврейские погромы.

И снова Ишув призвал на службу Барака Бен Канаана, этого старого боевого коня. Вместе с Бен Гурионом и доктором Вейцманом он вошел в совещательный комитет при ЮНСКОП.

Китти и Карен вернулись в Ган-Дафну. Китти ждала теперь удобного момента, чтобы переговорить обо всем с Карен. Когда письмо Дова Ландау наконец пришло, она решила, что откладывать больше нельзя.

Китти выжала лимон на голову Карен, затем выжала и ее длинные, густые, каштановые волосы и вытерла их насухо большим полотенцем.

- Фу! - фыркнула Карен, вытирая кончиком полотенца глаза, куда попало мыло.

Вода в чайнике закипела. Карен встала, завязала полотенце тюрбаном и налила себе чашку чая. Китти сидела за кухонным столом и делала маникюр. Она уже возилась с лаком.

- Ты о чем? - ласково спросила Карен.

- Фу ты, господи, нельзя уже и задуматься на минутку!

- Нет, у тебя что-то лежит на сердце. С тех самых пор, как ты вернулась из экскурсии к морю с Ари. Между вами что-нибудь произошло?

- Между мной и Ари произошла куча дел, но не это меня тревожит. Карен, нам с тобой нужно поговорить кое о чем. Это касается лично нас и нашего с тобой будущего.

- Я не понимаю.

Китти помахала рукой в воздухе, чтобы лак скорее высох. Затем она встала и не торопясь закурила сигарету.

- Ты, конечно, знаешь, что ты для меня значишь, и как сильно я тебя люблю?

- Думаю, знаю, - шепнула девушка в ответ.

- С того самого дня, когда я тебя впервые увидела в Караолосе, мне хочется, чтобы ты была моей девочкой.

- Мне тоже хочется, Китти.

- В таком случае ты мне поверишь, что я взвесила все самым тщательным образом и что я желаю тебе только добра. Ты должна доверять мне во всем.

- А разве я не доверяю?

- Тебе будет нелегко понять все то, что я тебе сейчас скажу. Мне и самой нелегко сказать тебе это, потому что мне очень полюбились эти дети, и я как-то срослась с Ган-Дафной. Карен, я хочу забрать тебя домой в Америку.

Девушка посмотрела на Китти так, словно ее кто-то хватил обухом по голове. В первую минуту она даже не поняла, о чем идет речь; ей показалось, что она ослышалась.

- Домой? Но ведь... я дома. У меня нет другого дома.

- Я хочу, чтобы ты была дома со мной - всегда.

- Я тоже хочу, Китти. Больше всего на свете. Все это так странно.

- Что странно?

- То, что ты говоришь: домой, в Америку.

Но ведь я американка, Карен, и мне хочется домой.

Карен прикусила губу, чтобы не заплакать.

- А ты говоришь - не странно! Я думала, что все у нас останется, как было. Ты останешься в Ган-Дафне...

- А ты отправишься в Пальмах,... а затем в какой-то пограничный кибуц, это ты хотела сказать?

- Именно так я и думала.

- Я очень многое полюбила в этой стране, но это не моя страна и не мой народ.

- Боюсь, что я эгоистка, - сказала Карен. - Я никогда даже не подумала о том, что тебе тоже захочется домой и ты вообще захочешь чего-нибудь для себя.

- Мне еще в жизни не приходилось слышать такого милого комплимента.

Карен налила две чашки чаю и попыталась разобраться. Китти была для нее всем, ... но уехать?

- Я не знаю, как тебе это сказать, Китти, но как только я научилась читать - это было в Дании, - я все время думала над тем, что это, в сущности, значит - быть евреем? Я до сих пор не умею ответить на этот вопрос. Знаю только, что здесь, в этой стране, у меня есть что-то, что всецело принадлежит мне, ... чего никто у меня никогда не отнимет. Я не знаю, что это такое, но оно самое важное на свете. Может быть, я когда-нибудь сумею выразить это лучше, но уехать из Палестины я не могу.

- Никто ничего не собирается отнимать у тебя. Евреи, проживающие в Америке и, я думаю, повсюду, испытывают то же самое, что и ты. От того, что ты уедешь, ничего не изменится.

Но ведь они живут на чужбине.

Нет, дитя мое... Разве ты не понимаешь, что американские евреи любят свою страну?

- Немецкие евреи тоже любили свою страну.

- Перестань! - резко вскрикнула Китти. - Мы - не такие; я и слушать не стану всю эту ложь, которой тебя пичкают! - И, тут же, спохватившись, добавила: - В Америке есть евреи, которые до того любят свою страну, что предпочтут умереть, чем дожить до того дня, когда в Америке произойдет то же, что произошло в Германии.

Она подошла к девушке сзади и дотронулась до ее плеч.

- Ты думаешь, я не знаю, как это трудно? Ты думаешь, я смогу когда-нибудь причинить тебе боль?

- Нет, - тихо ответила Карен.

Китти опустилась перед девушкой на колени и посмотрела ей в глаза.

- Ах, Карен. Ты ведь даже не знаешь, что такое мир. Ты еще ни разу в жизни не жила без страха. Ты думаешь, что станет лучше? Что здесь когда бы то ни было может стать лучше? Я всей душой хочу, чтобы ты осталась еврейкой, чтобы ты любила свою страну, но есть еще и другие вещи, которых я для тебя хочу.

Карен отвела взгляд.

- Если ты останешься здесь, ты проживешь всю жизнь с винтовкой в руке. Ты огрубеешь и очерствеешь, как Ари с Иорданой.

- Боюсь, с моей стороны было нечестно рассчитывать на то, что ты останешься.

- Поехали со мной, Карен. Дай нам пожить с тобой. Мы не можем друг без друга. И мы обе достаточно настрадались.

- Я не знаю, смогу ли я уехаяъ, ... я не знаю... Не знаю, и все тут, сказала она срывающимся голосом.

- Ах, Карен... Мне так хочется видеть тебя в сапожках для верховой езды и в плиссированной юбке; в обтекаемом Форде и на футбольном матче. Я хочу, чтобы зазвонил телефон, и ты перебрасывалась шутками со своим поклонником. Я хочу, чтобы твоя головка была занята очаровательными пустяками, как и подобает девушке, а не контрабандой оружия и боеприпасов. Столько есть на свете вещей, о которых ты понятия не имеешь. Тебе бы хоть познакомиться с ними, прежде чем примешь окончательное решение. Пожалуйста, Карен, ... прошу тебя.

Карен побледнела. Она отошла на несколько шагов от Китти.

- А как Дов?

Китти достала письмо Дова из кармана и протянула его Карен.

Я нашла это на моем столе. Понятия не имею, как оно туда попало.

Миссис Фрэмонт!

Эти строки написаны человеком, который владеет английским гораздо лучше, чем владею им я, но я переписываю его, чтобы вы по почерку убедились, что это я. По известным вам причинам это письмо будет вам доставлено несколько необычным образом. В эти дни я очень занят. У меня тут много друзей. Это первые мои друзья за много, много лет, и это настоящие друзья. Теперь, когда я тут устроился окончательно, мне хочется сказать вам, как я рад, что мне не приходится больше жить в Ган-Дафне, где решительно все мне смертельно надоело, не исключая и вас с Карен Клемент. Я для того, собственно, и пишу вам, чтобы сказать, что мы с Карен больше не увидимся, так как я слишком занят и нахожусь среди настоящих друзей. Пускай Карен не думает, что я когда-нибудь вернусь к ней. Она же еще сущий ребенок. У меня тут настоящая женщина, одних лет со мной; с ней мы и живем. Кстати, почему вы не уезжаете с Карен в Америку? Здесь ей делать нечего.

Дов Ландау.

Китти взяла письмо из рук Карен и разорвала его в клочки.

- Я скажу доктору Либерману, что увольняюсь. Как только мы все здесь уладим, мы закажем билеты и уедем.

- Ладно, Китти. Я поеду с тобой, - ответила Карен.

Глава 14

Каждые несколько недель главный штаб Маккавеев переезжал с места на место. После "Адской недели" и убийства Арнольда Хэвн-Херста Бен Моше и Акива решили оставить на время Иерусалим. Маккавеи были в сущности небольшой организацией; она насчитывала несколько сот полноценных членов, несколько тысяч членов, активных только время от времени, да несколько тысяч сочувствующих. Из-за необходимости быть все время на колесах главный штаб состоял всего из шести самых выдающихся вождей, не больше. Теперь, когда положение настолько обострилось, штаб пришлось сократить еще больше, и в Тель-Авив отправились только четверо: Акива, Бен Моше, Нахум Бен Ами, брат Давида, и Маленький Гиора, то есть Дов Ландау. Дов успел стать любимцем Акивы. Благодаря легендарной отваге, проявленной им в ходе операций, а также благодаря своему мастерству в подделках, он проник в высшие руководящие круги Маккавеев.

Четверо Маккавеев поселились в подвальном помещении, принадлежавшем одному из сочувствующих и расположенном на улице Бне-Брак неподалеку от центральной автобусной станции и старого базара, где всегда толпился народ. Вокруг дома расставили часовых, устроили запасной выход, словом - все было устроено почти идеально, во всяком случае - не худшим образом.

В продолжение пятнадцати лет Акива сводил на нет все усилия Си-Ай-Ди и британской разведки. В дни Второй мировой войны англичане объявили амнистию, и Акива мог передвигаться свободно, но все остальные годы за ним охотились. Ему всегда удавалось скрыться и он не раз уходил из расставленной западни. Англичане объявили премию в несколько тысяч фунтов стерлингов за его поимку.

По чистой случайности Си-Ай-Ди установило слежку за одним домом по улице Бне-Брак, расположенным всего через три дома от штаба Маккавеев. Речь шла о шайке контрабандистов, устроивших склад товаров, доставленных в Яфский порт в обход таможни.

Агенты Си-Ай-Ди юрко наблюдавшие за домом контрабандистов из здания напротив, вскоре заметили подозрительных часовых у подвала, где находился штаб. При помощи телеобъектива они сфотографировали их и опознали среди часовых двух Маккавеев. Охотясь за контрабандистами, они случайно наткнулись на тайник Маккавеев. Их долголетний опыт борьбы с Маккавеями подсказал им, что необходимо действовать без проволочек. Они быстро стянули силы, чтобы захватить всех врасплох. Но они понятия не имели, что речь идет о самом штабе Маккавеев.

Дов сидел в одном из трех помещений полуподвальной квартиры и подделывал эль-сальвадорский паспорт. Кроме него, в штабе был один только Акива. Нахум и Бен Моще отправились на тайное свидание с Зеевым Гильбоа, связным Хаганы и Пальмаха. Акива вошел к Дову в комнату.

- Ну-ка, Маленький Гиора, - начал Акива, - признайся! Как это тебе удалось вывернуться сегодня? Ведь Бен Моше хотел захватить тебя с собой?

- Мне нужно закончить этот паспорт, - буркнул Дов в ответ.

Акива взглянул на часы и растянулся на койке за спиной у Дова.

- Они вот-вот должны вернуться.

- Вы как хотите, а я не доверяю Хагане, - сказал Дов.

- Выбирать нам не из чего. Приходится пока доверять, - ответил старик.

Дов поднял паспорт на свет, чтобы убедиться - не заметны ли подтирки, не задели ли они водяной знак и печать. Чистая работа. Даже эксперт не смог бы обнаружить, что фамилия и личные сведения подделаны. Дов снова сел, нагнулся над документом, тщательно подделал подпись какого-то эль-сальвадорского чиновника и положил ручку на стол. Он встал и принялся беспокойно шагать по комнате, проверяя то и дело - высохли ли чернила, затем снова заходил взад-вперед, нетерпеливо щелкая пальцами.

- Не будь ты таким нетерпеливым, Маленький Гиора. Ты еще поймешь, что самое худшее в подполье это то, что приходится ждать. Я частенько задаю себе вопрос: а чего, собственно, мы ждем?

- Мне уже приходилось жить в подполье, - живо ответил Дов.

- Знаю. - Акива встал и потянулся. - Ждать, ждать и снова ждать. Ты еще очень молод, Дов. Ты должен научиться быть не таким серьезным и натянутым. Это всегда был один из моих недостатков. Я тоже всегда весь отдавался делу. День и ночь я работал для дела.

- В устах Акивы это звучит странно.

- В мои годы люди начинают болтать всякое. Мы ждем. Чего? Возможности окунуться в новое ожидание. Если мы попадемся, мы в лучшем случае отделаемся ссылкой или пожизненным заключением. Нынче они чаще всего вешают и пытают. Вот поэтому я и говорю - не надо быть таким серьезным. У нас много девушек-маккавеек, которые были бы очень рады познакомиться с Маленьким Гиорой. Почему бы тебе не пожить, пока живется?

- Я к этому равнодушен, - твердо ответил Дов.

- Ишь ты, - засмеялся старик. - Может быть, у тебя есть девушка, и ты просто скрыл это от нас.

- У меня была девушка, - ответил Дов, - но теперь с этим покончено.

- Придется мне сказать Бен Моше, чтобы он тебе подобрал другую; ты бы тогда мог выйти с ней погулять.

- Мне никого не надо, и никуда я отсюда не уйду. У меня нет важнее дела, чем сидеть в штабе.

Старик снова прилег и задумался. Затем он опять заговорил.

- Ты неправ, Гиора, ты очень, очень неправ. Самое важное дело на свете, это вставать утром, отправляться в поле, работать там, затем возвращаться вечером и знать, что у тебя кто-то есть дома, кого ты любишь, и кто любит тебя.

Старик снова ударился в сентиментальность, - подумал Гиора. Чернила уже высохли. Он прикрепил фотокарточку. Акива задремал на койке, а Дов снова зашагал по комнате. После того как он отослал письмо миссис Фрэмонт, стало еще хуже. Теперь ему все время хотелось участвовать в операциях. Рано или поздно он попадется англичанам, те повесят его, и тогда будет покончено со всем.

Никто не знал, что он именно оттого так безумно храбр, что ему на все наплевать. Он ничего так не желал, как погибнуть от неприятельского огня. Ему снова снились кошмары, и Карен больше не появлялась между ним и дверцой, ведущей в газовую камеру. Теперь она уедет с миссис Фрэмонт в Америку. Это хорошо. А он будет ходить на задания, пока не попадется, потому что не имеет никакого смысла жить без Карен.

Тем временем человек пятьдесят переодетых полицейских незаметно подбирались к зданию штаба. Они действовали быстро, одного за другим сняли и увели часовых, не дав им предупредить штаб. Затем они окружили плотным кольцом весь квартал.

Пятнадцать полицейских, вооруженных полуавтоматами, слезоточивыми бомбами, топорами и кувалдами, спустились в подвал и заняли позицию у двери штаба.

В дверях раздался стук.

Акива вздрогнул.

- Это, наверно, Бен Моше и Нахум. Поди открой им дверь, Дов.

Дов осторожно надел сначала цепочку, затем приоткрыл дверь. В ту же секунду кувалда обрушилась на дверь, и дверь отлетела в сторону.

-Англичане! - взвизгнул Дов.

Акива и Маленький Дов попались!

Эта ошеломляющая весть была у всех на устах. Легендарный Акива, который больше десяти лет водил англичан за нос, попался наконец.

"Измена!" кричали Маккавеи. Они обвиняли во всем Хагану. Ведь Бен Моше и Нахум встречались с Зеевом Гильбоа. Либо он сам, либо какой-нибудь другой ангент Хаганы пошли за ними следом и установили, где расположен штаб. Как иначе его могли выследить? Обе организации были снова на ножах. Маккавеи не скупились на обвинения. Ходили сотни слухов о том, каким именно путем Хагана предала Маккавеев.

Британский губернатор Палестины потребовал немедленного суда над задержанными, с тем чтобы приговор еще больше деморализовал Маккавеев. Ему казалось, что если англичане быстро приговорят Акиву, это в какой-то мере восстановит авторитет британских властей и положит конец деятельности Маккавеев, так как старик Акива долгие годы был движущей силой террористов.

Губернатор распорядился, чтобы суд был тайным. Фамилию судьи, ради его же безопасности, тоже держали в тайне. Акива и Маленький Гиора были приговорены к смертной казни через повешение. Казнь должна была состояться спустя две недели после вынесения приговора.

Обоих посадили в неприступную тюрьму Акко.

В своей ретивости губернатор допустил роковую ошибку. Он не допустил на суд журналистов. Меж тем у Маккавеев всюду - особенно в США - были очень влиятельные друзья, которые оказывали им всяческую, в том числе и финансовую, помощь. Вопрос о виновности или невиновности Акивы и Маленького Гиоры совершенно утонул в страстном взрыве, последовавшем за преданием гласности вынесенного приговора. Подобно инциденту с "Эксодусом", приговор, вынесенный двум Маккавеям, вызвал ожесточенные нападки на англичан. Журналисты раскопали и опубликовали биографию Дова, все, что ему пришлось вынести в Варшавском гетто и в Освенциме, и это вызвало бурную волну сочувствия по всей Европе.

Особое возмущение вызвало то обстоятельство, что суд был тайным. Фотографии восьмидесятилетнего Акивы и восемнадцатилетнего Маленького Гиоры, пророка и его ученика, производили глубокое впечатление на воображение читательской публики. Журналисты требовали свидания с осужденными.

Сесиль Брэдшоу входил в ЮНСКОП и находился как раз в Палестине. Наученный опытом "Эксодуса", он знал, к каким последствиям может привести вся эта шумиха. Посовещавшись с губернатором, он тут же потребовал указаний от Министерства колоний. Инцидент выставлял англичан в очень дурном свете, и это как раз тогда, когда в Палестину приехала комиссия ООН. Вместо того, чтобы прекратить деятельность Маккавеев, все это дело могло вызвать новую волну террора. Брэдшоу и губернатор решили действовать без проволочек и показать всему миру, что британское правосудие умеет и прощать. Ссылаясь на крайне юный возраст Дова, а также на глубокую старость Акивы, они объявили, что осужденным разрешается просить о помиловании и что британские власти удовлетворят эти ходатайства. Это заявление действительно приостановило бурю протеста.

Губернатор и Брэдшоу съездили в Акко, чтобы лично передать эти хорошие вести Акиве и Дову. Осужденных повели в кабинет начальника тюрьмы, где двое высших сановников без околичностей изложили им суть предложения.

- Мы люди рассудительные, - сказал губернатор. Мы привезли вам на подпись вот эти ходатайства. Официально это - ходатайства о помиловании, но, между нами, это чистая формальность... предлог, так сказать.

- Вам нужно всего лишь подписать эти бумаги, - сказал Брэдшоу, - и мы заключим с вами честный уговор. Мы вывезем вас из страны, вы отбудете небольшой срок в одной из наших колоний в Африке, а через несколько лет все это дело совершенно забудется.

- Я вас не совсем понимаю, - ответил Акива. - Почему это мы должны отбывать какой-то срок в Африке? Мы никакого преступления не совершали. Мы всего лишь боремся за наши естественные и исторические права. С каких это пор солдат, сражающийся за свою родину, - преступник? Мы - военнопленные. Вы не имеете никакого права приговорить нас к какому-то сроку. Мы находимся в стране, оккупированной врагом.

Лоб губернатора покрылся потом. По всему было видно, что сломить старика будет нелегко. Он не раз слышал все эти доводы из уст фанатичных Маккавеев.

- Послушайте, Акива. Мы приехали не для того, чтобы вести с вами политические дискуссии. Речь идет о вашей жизни. Либо вы подписываете эти ходатайства о помиловании, либо мы приведем приговор в исполнение.

Акива посмотрел на двух англичан, на лице которых можно было прочитать, насколько они обеспокоены. Ему было совершенно ясно, что англичане пытаются либо добиться какого-то преимущества, либо исправить какую-то ошибку.

- Послушайте, юноша, - обратился Брэдшоу к Дову. - Ведь вам не хочется болтаться на веревке, правда? Возьмите вот и подпишите, а вслед за вами подпишет и Акива.

Брэдшоу придвинул к нему ходатайство и достал свою авторучку. Дов посмотрел некоторое время на документ, затем плюнул на него.

Акива посмотрел на двух оторопевших от неожиданности англичан.

- "Своими же устами ты вынес себе приговор" - презрительно изрек он.

В печати под аршинными заголовками появились сообщения об отказе Акивы и Маленького Гиоры подписать ходатайства о помиловании. Все газеты истолковывали этот отказ как драматический протест против англичан. Десятки тысяч евреев Палестины, которые до этого не питали особых симпатий к Маккавеям, пришли в восторг от поступка осужденных.

Наутро старик и юноша стали олицетворением духа еврейского сопротивления.

Вместо того, чтобы нанести удар Маккавеям, англичане вот-вот создадут двух мучеников. Им не осталось ничего другого, как назначить срок казни: ровно через десять дней.

С каждым днем напряжение в стране все росло. Рейды Хаганы и Маккавеев, правда, прекратились, но вся страна знала, что под ней заминированная бочка с порохом.

Город Акко, сплошь населенный арабами, находился на северном конце залива, на южном конце которого расположена Хайфа. Тюрьма в Акко помещалась в уродливом здании, построенном на развалинах крепости времен крестоносцев. Оно тянулось вдоль мола, который шел от северной окраины города, где и стояла тюрьма, вплоть до противоположного конца города.

Ахмад эль-Джацар - Мясник - превратил его в турецкую крепость, выстоявшую перед Наполеоном. Это было скопище парапетов, тайников, подземных ходов, башен, высохших рвов, внутренних дворов и толстых стен. Англичане превратили его в одну из худших тюрем всей британской империи.

Дова и Акиву поместили в крохотные камеры, расположенные в северном флигеле. Стены, потолок, пол - все было из камня. Размер камер был два с половиной метра. Наружная стена была толщиной в пять метров без малого. Не было ни света, ни туалета. Всюду стояли вонь, сырость. Двери были стальные с небольшим волчком посредине, который закрывался снаружи. Была еще узкая щель, пробитая высоко в стене, размером тридцать сантиметров на пять, сквозь которую в камеру попадала тонкая полоска дневного света. Сквозь эту щель Дов мог смотреть на верхушки деревьев, а также на хребет холма, носившего имя Наполеона, крайней вехи его похода на Индию.

Дела у Акивы шли плохо. С потолка и стен капало, и эта спертая сырость проникала в его ревматические суставы, причиняя невыносимую боль.

По два и по три раза на дню являлись британские должностные лица и уговаривали их пойти на компромисс и спасти этим свою жизнь. Дов не обращал на них никакого внимания. Акива прогонял их, выкрикивая цитаты из Библии, которые долго звенели в их ушах.

До казни оставалось всего шесть дней. Акиву и Дова перевели в камеры смертников, расположенные рядом с камерой, где помещалась виселица. Это были обыкновенные камеры, забранные решеткой, но находились они в другом крыле. Камера же, где казнь приводилась в исполнение, состояла из четырех бетонных стен, глубокого отверстия под полом, замаскированного опускающейся крышкой, и стального кронштейна на потолке, на котором укреплялась веревка. Виселицу испытывали предварительно: подвешивали мешок с песком примерно того же веса, что и человеческий: надзиратель нажимал на рычаг, крышка опускалась и мешок с грохотом падал в отверстие.

Акиве и Дову выдали рубашки и штаны кровавого цвета, традиционную английскую одежду осужденных к казни через повешение.

Глава 15

Был час ночи. Брус Сатерлэнд задремал в библиотеке над книгой. Резкий стук в дверь внезапно разбудил его. Лакей провел в библиотеку Карен Клемент.

Сатерлэнд протер глаза.

- Какая нелегкая занесла тебя сюда среди ночи?

Карен стояла перед ним, дрожа всем телом.

- Китти знает, что ты здесь?

Карен покачала головой.

Сатерлэнд усадил ее в кресло. Лицо у Карен было бледное от напряжения.

- Ты поужинала, Карен?

- Я не голодна, - ответила девушка.

- Принеси ей бутерброд и стакан молока, - распорядился Сатерлэнд. - Ну, милая, может быть, вы мне все-таки расскажете, в чем дело?

- Я должна видеть Дова Ландау. Только вы можете мне в этом помочь.

Сатерлэнд фыркнул, заложил руки за спину и зашагал по комнате.

- Если я даже смогу тебе помочь, это ничего, кроме огорчений, тебе не даст. Вы ведь уезжаете с Китти через пару недель. Ты не должна думать о нем больше, дитя мое.

- Пожалуйста, - взмолилась она. - Мне все эти доводы известны. И все же с тех пор, как его схватили, я не в состоянии думать ни о чем другом. Я обязательно должна видеть его еще хотя бы один единственный раз. Пожалуйста, генерал Сатерлэнд, умоляю вас - помогите мне!

- Попытаюсь, - ответил он. - Но первым делом мы должны позвонить Китти и сказать ей, что ты здесь. Она, верно, там с ума сходит от беспокойства. И разве это дело ездить одной по арабским селам?

На следующее утро Сатерлэнд позвонил в Иерусалим. Губернатор без всякого пошел ему навстречу. Англичане все еще пытались заставить Дова и Акиву изменить свое решение и были готовы ухватиться за любую соломинку. Может быть, Карен удастся сломить яростную неукротимость Дова. Свидание устроили без проволочек. Китти вышла из Ган-Дафны, и Сатерлэнд подобрал ее в Сафеде. Потом все трое поехали на запад в сторону Нагарии. Отсюда полицейский конвой повез их прямо в тюрьму Акко, где их провели в кабинет начальника тюрьмы.

Всю дорогу Карен была словно в забытьи. Теперь, когда она находилась наконец в самом здании тюрьмы, ей это все еще представлялось каким-то сном.

Вошел начальник.

- Ну, все готово.

- Я пойду с тобой, - сказала Китти.

- Нет, я хочу его видеть одна, - твердо ответила Карен.

Двое вооруженных надзирателей ждали Карен в коридоре. Они провели ее через длинный ряд стальных дверей в безобразный каменный двор, окруженный со всех сторон окнами, забранными в решетки. Из-за решеток на Карен уставились заключенные. Во дворе гулко раздался какой-то свист. Карен шла, глядя прямо перед собой. Они поднялись по узкой лестнице в крыло, где размещались камеры смертников. Они прошли мимо огороженного колючей проволокой пулемета, затем остановились перед новой стальной дверью, охраняемой двумя вооруженными винтовками часовыми со штыками наголо.

Ее проводили в крохотную камеру. Вместе с ней в камеру прошел надзиратель, и дверь снова заперли на замок. Надзиратель открыл маленький волчок в стене.

- Вы будете разговаривать с ним через вот это отверстие, девушка, - сказал надзиратель.

Карен кивнула и посмотрела в волчок. По ту сторону стены она увидела две камеры: в первой сидел Акива, а во второй - Дов, оба в кроваво красных одеждах. Дов лежал на своем топчане и смотрел в потолок. Карен видела, как к его камере подошел какой-то надзиратель и отомкнул ее.

- Встать, Ландау!- рявкнул надзиратель. - К тебе пришли на свидание.

Дов поднял книгу с пола, раскрыл ее и принялся читать.

- Оглох, что ли? К тебе пришли на свидание.

Дов перелистал страницу.

- Встать, говорю! Кто-то хочет тебя видеть.

- Мне надоели эти ваши послы. Передай им от моего имени, пускай убираются к...

- Это не наш, а твой. Это какая-то девушка, Ландау.

Руки Дова крепко стиснули книгу. Сердце бешено заколотилось.

- Скажи ей, что я занят.

Надзиратель пожал плечами и подошел к волчку.

- Он говорит, что никого ему не надо.

- Дов! - закричала Карен. - Дов!

Ее голос гулко пронесся по камере смертников.

- Дов! Это я, Карен!

Акива нервно смотрел в сторону камеры Дова. Дов стиснул зубы и перевернул еще одну страницу.

-Дов! Дов! Дов!

- Да поговори ты с ней, парень, - заорал Акива. - Не отправляйся на тот свет молча, как по милости моего братца отправлюсь я. Поговори с ней, Дов.

Дов отложил книгу и встал с топчана. Он знаком велел надзирателю отомкнуть дверь камеры. Затем он подошел к волчку и заглянул в него. Он увидел в отверстии только ее лицо.

Карен посмотрела в его холодные, голубые и злые глаза.

- Мне осточертели все эти хитрости, - сказал он кисло. - Если тебя подослали сюда, чтобы ты мне тут начала хныкать, то лучше уходи отсюда сразу. Я у этих гадов не стану просить милосердия.

- Как ты со мной разговариваешь, Дов?

- Да ведь тебя же подослали. Я знаю.

- Никто меня сюда не послал. Клянусь тебе в этом.

- Тогда зачем ты пришла?

- Я просто хотела повидаться с тобой.

Дов стиснул зубы, чтобы не потерять самообладание. Ну, зачем она пришла? Он чуть не умирал от желания дотронуться до ее щеки.

- Как ты себя чувствуешь, Дов?

- Хорошо... вполне хорошо.

Воцарилось продолжительное молчание.

- Дов... ты тогда правду написал Китти или ты просто просто хотел, чтобы...

- Я написал правду.

- Мне просто хотелось знать.

- Вот ты и знаешь теперь.

- Да, знаю. Дов... я скоро покину Эрец-Исраэль. Я еду в Америку.

Дов пожал плечами.

- Пожалуй, мне не нужно было приходить. Ты уж извини.

- Да чего там. Я знаю, тебе хотелось доставить мне приятное. Вот если бы я мог свидеться с моей девушкой, это было бы действительно приятно. Но она Маккавейка и не может прийти на свидание. Она одних лет со мной, ты знаешь?

- Да, знаю.

- Ну, все равно. А вообще ты хорошая девушка, Карен... ч... э... э..., вот ты уедешь себе в Америку, там ты и постарайся забыть обо всем. Желаю тебе счастья.

- Я, пожалуй, пойду теперь, - тихо сказала Карен. Она выпрямилась. Дов не повел и бровью.

- Карен!

Она быстро обернулась.

- Э... мы с тобой как никак друзья; давай, если надзиратель не возражает, пожмем друг другу руку на прощанье.

Карен протянула руку в отверстие, Дов крепко схватил ее, прижавшись что было силы лбом к стене и закрыл глаза.

Карен быстро схватила его руку и потянула ее к себе.

- Нет, - вырвалось у него. - Нет, нет! - но его рука была уже на этой стороне.

Она прильнула к его руке губами, затем прижала се к щекам, снова к губам, обливая ее слезами. Затем она исчезла.

Дверь его камеры захлопнулась, и Дов грохнулся на топчан. Он за всю свою жизнь не помнил случая, когда бы из его глаз лились слезы. Но теперь ничто не могло их удержать. Он повернулся спиной к двери, чтобы ни Акива, ни надзиратель не могли видеть его лица и тихо, но от всей души, расплакался.

Барак Бен Канаан сопровождал в качестве представителя Ишува ЮНСКОП в разъездах комиссии по стране, во время которых она собирала данные. Ишув с гордостью знакомил комиссию с достижениями в деле освоения страны, устройства бездомных беженцев; с успехами кибуцов, заводов и новых городов. Члены ЮНСКОП были поражены контрастом между еврейской и арабской частью населения. После инспекционной поездки комиссия приступила к открытому опросу, в ходе которого каждой из сторон предоставлялась возможность изложить свои претензии.

Бен Гурион, Вейцман, Барак Бен Канаан и другие вожди Ишува ярко и в высшей степени убедительно доказывали благородные цели и справедливость еврейских требований.

Арабы же, и в первую голову Высший арабский совет, которым заправляла клика Хуссейни, развернули злобные демонстрации против Организации Объединенных Наций. Они преградили комиссии доступ в целый ряд арабских городов, где царила страшная нищета, а хозяйство велось в нечеловечески трудных, первобытных условиях. Когда приступили к опросу, арабы официально объявили ему бойкот.

Чем дальше, тем яснее становилось для ЮНСКОП, что среднего пути в Палестине быть не может.

Если исходить из соображений одной только справедливости, то Объединенные Нации должны были решить все дело в пользу евреев, однако необходимо было принять в соображение и вес арабских угроз.

Евреи уже давно дали согласие на всякие компромиссы и даже на раздел страны, но они очень опасались создания в Палестине нового гетто вроде Черты оседлости.

Покончив с инспекционной поездкой и с опросом, комиссия ООН стала собираться в обратный путь, чтобы уже в Женеве сделать более обстоятельный анализ собранных данных, пока специальный подкомитет изучал лагеря для перемещенных лиц в Европе, где в безвыходном положении все еще сидело около четверти миллиона евреев. Затем только комиссия должна была представить Генеральной Ассамблее ООН соответствующие рекомендации. Бараку Бен Канаану снова поручили поехать в Женеву и продолжать там свою работу в качестве советника ЮНСКОП.

Незадолго до отъезда в Женеву он вернулся в Яд-Эль, чтобы провести хоть несколько дней в Сарой, которая, несмотря на его частые отлучки, все никак не могла к ним привыкнуть. Точно так же она не привыкла и к отлучкам Иорданы и Ари.

Ари и Бен Ами были как раз в кибуце Эйн-Ор, где находился штаб Палмаха в долине Хулы. Они приехали в Яд-Эль на прощальный ужин, Иордана тоже пришла из Ган-Дафны.

В продолжение всего вечера Барак был задумчив. Он почти не говорил о ЮНСКОП, о предстоящей поездке и вообще о политике. Это был довольно угрюмый ужин.

- Вы, верно, все слышали, что миссис Фрэмонт собирается покинуть Палестину, - сказала Иордана, когда ужин подошел к концу.

- Нет, я не слышал, - ответил Ари, скрывая удивление.

- Да, она уезжает. Она уже сообщила об этом доктору Либерману. Она заберет с собой эту девушку, Клемент. Я так и знала, что она сбежит, как только по-настоящему запахнет гарью.

- А почему бы ей не уехать? - сказал Ари. - Она американка, в Палестину она приехала исключительно из-за девушки.

- Ей вообще нет до нас дела, - резко бросила Иордана.

- Ну, уж это неправда, - заступился Давид.

- Чего ты всегда за нее так заступаешься, Давид?

- Она очень милая женщина, - вмешалась Сара Бен Канаан, - и мне она очень по душе. Она не раз проезжала мимо и всегда заезжала ко мне. Она очень много сделала для этих детей, и они души в ней не чают.

- Нет уж, пусть лучше уезжает, - упорствовала Иордана. - Это, правда, скандал, что она увозит с собой девушку, но она так ее вымуштровала, что теперь даже не скажешь - еврейка ли она вообще.

Ари встал и вышел из дома.

- Какая у тебя противная привычка всегда уколоть Ари! - сердито выговорила ей Сара. - Ты же знаешь, что он к ней неравнодушен, да и милейший она человек...!

- Она ему теперь уже никто, - отмахнулась Иорданям

А ты кто такая, что берешься судить о том, что происходит в душе мужчины? - вмешался Барак.

Давид взял Иордану за руку.

- Ты же обещала, что мы покатаемся верхом.

- Ты тоже всегда принимаешь ее сторону, Давид.

- А что? Китти Фрэмонт мне нравится. Ну, пошли покатаемся.

Иордана вышла из комнаты, а вслед за ней вышел и Давид, - Пускай походят, Сара, - сказал Барак. - Давид ее вмиг успокоит. Боюсь, что наша дочь просто завидует миссис Фрэмонт, в чем, впрочем, нет ничего удивительного. Может быть когда-нибудь и у наших девушек будет достаточно досуга, чтобы быть настоящими женщинами.

Барак вертел свою чашку чая, а его жена стояла у него за спиной, положив щеку на его густой рыжий чуб.

- Барак, ты не смеешь дольше молчать. Если ты сейчас с ним не поговоришь, ты будешь жалеть об этом до конца своих дней.

Он похлопал свою жену по руке.

- Ладно, пойду поищу его.

Ари стоял в саду и смотрел вверх, в сторону Ган-Дафны, когда к нему подошел Барак.

- Она тебе здорово влезла в душу, а? Ари пожал плечами.

- Она мне и самому нравится, - сказал Барак.

- Чего уж там? Она явилась сюда из мира, заваленного шелками и духами, и туда же она теперь возвращается.

Барак взял сына под руку, и они пошли по полю к тому месту, где мимо протекала река Иордан. В отдалении маячили на лошадях Иордана и Давид, даже слышен был их смех.

- Вот видишь, Иордана уже и забыла обо всем. А как дела Палмаха в Эйн-Оре?

- Как всегда, отец. Хорошие ребята, но мало их. Да и молоды они, чтобы идти в бой. С ними не выиграешь войну, которую придется вести против семи армий.

В поле завертелись брызгалки, когда солнце начало садиться за Ливанскими горами неподалеку от Форт-Эстер. Отец и сын долго смотрели на поля. Оба задавали себе вопрос - наступит ли когда-нибудь такой день, когда у них не будет другой заботы, кроме, скажем, неисправной изгороди или пахоты.

- Вернемся в дом, - сказал Ари. - Има (мама) там одна.

Ари зашагал по направлению к дому. Вдруг он почувствовал на своем плече огромную руку отца. Он обернулся. Отец стоял с опущенной головой.

- Через два дня я уезжаю в Женеву. Никогда я еще не уезжал в таком тяжелом настроении. Вот уже пятнадцать лет, как всегда за нашим столом кого-нибудь нехватает. Я всю жизнь вел себя гордо и упрямо, за что и расплачиваюсь теперь. В последнее время боль стала прямо невыносимой. Ари, сын мой, не допусти, чтобы моего брата Акиву вздернули на английскую виселицу.

Глава 16

Иерусалим кипел вовсю накануне отъезда ЮНСКОП. В арабском секторе демагоги подстрекали толпу к беспорядкам. Город был разбит на отдельные районы, отделенные друг от друга колючей проволокой, вдоль которой за пулеметами залегли английские солдаты.

Ари Бен Канаан шел по городу, переходя из одного сектора в другой и обходя все известные ему места, где мог скрываться Бар Исраэль, связной Маккавеев. Бар Исраэль словно исчез с лица земли. С тех пор как англичане схватили Акиву и Маленького Гиору, связь между Маккавеями и Хаганой оборвалась. У Ари, однако, не было недостатка в других источниках информации, и, в конце концов, ему удалось узнать, что Бар Исраэль проживает в районе Эль-Катамон.

Ари отправился прямо к нему домой и открыл дверь в его комнату, даже не постучав. Бар Исраэль сидел и играл в шахматы.

Он поднял голову, увидел перед собой Ари и снова уставился в доску.

- Уходи отсюда, - скомандовал Ари, тихонько вытолкнул свидетеля и закрыл дверь. - Не прикидывайся дурачком. Ты очень хорошо знал, что я разыскиваю тебя всюду.

Бар Исраэль пожал плечами и закурил сигарету.

- Как не знать, когда ты разбросал по городу чуть ли не полсотни любовных записок.

- Почему же ты не связался со мной? Я ведь уже сутки в Иерусалиме.

- Не мог же я лишить тебя такого драматического появления. Ладно. Чего тебе от меня надо?

- Проведи меня к Бен Моше.

- Мы с вами больше не играем. И не водим больше командиров Хаганы к нам в штаб.

- Ты разговариваешь сейчас не с командиром Хаганы, а с Ари Бен Канааном, племянником Акивы.

- Ари, лично я доверяю тебе полностью, но приказ есть приказ.

Ари сгреб Бар Исраэля, поднял его со стула, опрокидывая шахматный столик, и потряс маленького восточного еврея, словно это был пустой мешок.

- Ты немедленно поведешь меня к Бен Моше, не то я сверну тебе шею.

Бен Моше сидел за письменным столом в штабе Маккавеев, где-то в Греческом квартале. Сзади стоял Нахум Бен Ами. Оба гневно смотрели на растерявшегося Бар Исраэля и на Ари Бен Канаана.

- Мы все хорошо знаем Ари, - оправдывался Бар Исраэль, - вот я и рискнул.

- Выйди, - прошипел Бен Моше в сторону вспотевшего Бар Исраэля. - С тобой мы разделаемся потом. А ты, Бен Канаан, раз ты уже здесь, может быть, ты скажешь нам, чего тебе от нас надо?

- Мне надо знать, что вы собираетесь предпринять для спасения Акивы и мальчика.

- Предпринять? Ничего, конечно. Да и что мы можем предпринять?

- Врешь! - перебил его Ари.

- Впрочем, что бы мы ни предприняли, это не твое собачье дело, - вмешался Нахум.

Ари с такой силой ударил кулаком по столу, что его крышка треснула.

- Это мое дело! Акива доводится мне дядей!

- Хватит с нас сотрудничества с предателями, - сухо отозвался Бен Моше.

Ари нагнулся над столом и его лоб чуть не коснулся лба Бен Моше.

- Я терпеть не могу твою харю, Бен Моше, и твою, Нахум, тоже. Но я не уйду отсюда, пока не узнаю всех ваших планов.

- Ты дождешься пули в лоб.

- Ты там заткнись, Нахум, не то я вмиг сделаю из тебя отбивную.

Бен Моше снял очки, протер их и снова надел.

- Ари, в одном тебе нельзя отказать: у тебя удивительная сила убеждения, сказал он наконец. - Так вот, мы думаем пробраться в тюрьму и освободить Акиву и Маленького Гиору.

- Я так и знал. А когда?

- Послезавтра.

- Я с вами.

Нахум хотел было что-то возразить, но Бен Моше поднял руку и не дал ему заговорить.

- Ты ручаешься честным словом, что Хагана ничего не знает о том, что ты здесь?

- Ручаюсь.

- Подумаешь, честное слово! - презрительно бросил Нахум.

- Для меня честного слова человека, носящего фамилию Бен Канаан, достаточно.

- А мне все-таки не нравится все это дело, - упорствовал Нахум.

- Тем хуже для тебя. Ты, конечно, понимаешь, Ари, что мы тут затеяли. Пришлось мобилизовать все наши силы. Ты ведь как-то сидел в Акко... и, значит, знаешь, что это за тюрьма. Если у нас это дело выгорит, англичанам уже не сдобровать.

- В Акко живут сплошь арабы. Тюрьма в этом городе - самая неприступная крепость, которой англичане располагают в Палестине. Покажите мне ваши планы.

Бен Моше достал из ящика стола пачку чертежей. Это были подробнейшие чертежи всего района: генплан города, подступы к тюрьме, подробно разработанные пути отступления. Внутренние чертежи тюрьмы были совершенно точны, насколько мог судить Ари. Их, верно, сделали люди, отбывавшие там срок. Посты, склад оружия, коммуникации - решительно все было отражено.

Ари принялся изучать план операции. Все было расписано с точностью до одной секунды. План предусматривал искусное применение бомб, гранат и мин все это изготавливали сами Маккавеи.

- Ну, что скажешь, Ари?

- Великолепно. Но у меня есть одно замечание. Вы тут до мельчайших подробностей предусмотрели, как пробраться в тюрьму, как выбраться из нее, но вот побег из самого города, - Ари покачав головой, - у вас не получится.

- Конечно, спрятаться в ближайшем кибуце было бы куда удобнее, но на это мы пойти, увы, не можем, - резко сказал Нахум Бен Ами.

- Мы знаем, что шансы на побег из города довольно слабы, - согласился Бен Моше.

- Они не просто слабы, они равны нулю. Я знаю, конечно, что для вас нет больше гордости, как погибнуть в бою. Как раз это и случится, если вы не внесете изменений в план побега.

- Я знаю, что он нам сейчас предложит, - вмешался Нахум. - Он скажет, чтобы мы привлекли к этому делу Хагану и кибуцы...

- Именно это я и хочу предложить. Если вы на это не пойдете, у вас будет целая куча новых мучеников. Бен Моше, ты храбрый парень, но ты все-таки в своем уме. Если действовать по вашему плану, то шансы на удачу составляют не более двух процентов. Если вы согласитесь, чтобы я разработал более эффективный план побега, шансы на успех станут половина на половину,

- С ним надо держать ухо востро, - вмешался Нахум. - Ишь как у него все гладко получается.

- Продолжай, Ари.

Ари разложил план операции на столе.

- Я предлагаю задержаться в тюрьме еще минут десять или пятнадцать и освободить всех заключенных. Они умчатся кто куда, англичане бросятся вдогонку за каждым и таким образом распылят свои силы.

Бен Моше кивнул.

- Что же касается наших людей, они тоже должны разбиться на маленькие группы и уйти в разных направлениях. Я уведу с собой Акиву, а вы заберете мальчика.

- И что дальше? - спросил Нахум Бен Ами. Мало-помалу он начал понимать, что Ари говорит дело.

- Лично я подамся в Кфар-Масарик. Там я пересяду на другую машину, чтобы сбить их с толку, и окольными путями пробьюсь на Кармель к югу от Хайфы. Там, в друзской деревне Далият-эль-Кармиль у меня верные друзья. Британцам даже в голову не придет искать меня там.

- Не так уж плохо, - вставил Нахум. - Друзам можно верить... пожалуй, даже больше, чем иному еврею.

Ари не обратил внимания на оскорбление.

- Вторая группа отправится с Довом в Нагарию вдоль берегового шоссе, а там все разъедутся кто куда. Я могу обеспечить укрытия в полудесятке окрестных кибуцов. Предлагаю, чтобы Дова забрали в кибуц Мишмар на ливанской границе. Я бывал там, когда кибуц только создавался: там множество пещер. В мировую войну твой брат Давид был вместе со мной в Мишмаре. Мы там годами прятали своих вождей. Дов будет там в полной безопасности.

Бен Моше сидел неподвижно, уставившись в план операции. Он знал, что без этих укрытий в кибуцах вся операция - чистейшее самоубийство. Если он примет помощь Ари, у них все-таки будут кое-какие шансы на успех. Но мог ли он рисковать пойти на сотрудничество?

- Давай, Ари, действуй... организуй эти укрытия. Я иду на все это только потому, что твоя фамилия - Бен Канаан.

До начала операции осталось четыре дня.

Четыре дня - и Акиву с Маленьким Гиорой поведут на виселицу. Комиссия ЮНСКОП улетела в Женеву. В Палестине воцарилась напряженная тишина, предвещавшая бурю. Арабы прекратили демонстрации. Маккавеи прекратили рейды. Город Акко превратился в настоящую военную базу и кишел английскими военными, переодетыми в штатское.

До начала операции осталось три дня. Акива и Маленький Гиора отклонили еще один, последний, призыв от имени главы британского правительства.

Наступил день операции.

Базарный день в Акко. Еще на рассвете толпы арабов стали съезжаться из двадцати галилейских деревень. Базарная площадь была забита осликами, повозками и товаром. Улицы были запружены народом.

Восточные и африканские евреи, члены организации Маккавеев, переодетые в арабов, просочились в Акко вместе с базарной толпой. Каждый мужчина и каждая женщина пронесли в город заряды динамита, патроны, шнур, гранаты, детонаторы и мелкое огнестрельное оружие. Маккавеи смешались с базарной толпой, стараясь занять место поближе к тюрьме.

Одиннадцать часов. До начала операции осталось два часа.

Двести пятьдесят мужчин и пятьдесят женщин, все Маккавеи в арабских одеждах, рассеялись по Акко.

Четверть двенадцатого. Час и сорок пять минут до начала операции.

В тюрьме идет смена караула. Четверо охранников, сотрудничающих с Маккавеями, на посту.

Одиннадцать тридцать. До начала операции осталось полтора часа.

За городом, на Наполеоновой горе, собрался еще один отряд Маккавеев. Три грузовика, и на них мужчины в английской военной форме, въехали в Акко и остановились у мола, неподалеку от тюрьмы. "Солдаты" живо разбились на группы по четверо и пошли "патрулировать" по улицам. В городе было столько военных, что лишняя сотня солдат не привлекала ничьего внимания.

Полдень. Час до начала операции.

Ари Бен Канаан въехал в Акко на штабном джипе в форме английского майора. Шофер остановил машину у мола к западу от тюрьмы. Ари направился к валу у северного конца мола и остановился у старого, заржавевшего орудия еще турецких времен. Прислонившись к орудию, он закурил сигарету и стал наблюдать за волнами, набегавшими внизу на мол. Пена обдавала мшистые скалы, гладко отшлифованные водой.

Пять минут первого. Пятьдесят пять минут до начала операции.

Лавки города закрываются одна за другой на двухчасовой обеденный перерыв. Солнце немилосердно палит, и арабы, сидящие в кофейнях и убаюкиваемые тягучим нытьем каирского радио, погружаются в дремоту. Английские солдаты изнемогают от жары и чуть ли не засыпают на ходу.

Десять минут первого. До начала операции осталось пятьдесят минут.

Муэдзин поднимается по винтовой лестнице на минарет мечети Эль-Джацар. Его голос раздается в полуденной тишине, а правоверные собираются в огромной белой мечети и во дворе, опускаются на колени и бьют поклоны лицом к Мекке.

Двенадцать минут первого. Сорок восемь минут до начала операции.

Маккавеи направляются к сборным пунктам. Арабы и английские солдаты едва держатся на ногах от жары.

Группами по два и по три Маккавеи, как бы слоняясь без дела, идут по узким, покрытым навозом переулкам, подбираясь все ближе к сборным пунктам.

Первый отряд собирается у кафе "Абу Христос" - Христова отца". Кафе лежит на самом берегу залива, а посетители смотрят, как арабские мальчики прыгают со скал и ныряют за "груш". Оттуда виден весь залив вплоть до Хайфы.

Второй отряд, побольше первого, собирается у мечети. Они тоже опускаются на колени во дворе, поближе к выходу, и делают вид, что молятся.

Третья группа направляется к "Хану", просторной площади, которая больше ста лет служила постоялым двором для караванов и базаром. Они пробираются между верблюдами и осликами, смешиваясь с толпами арабов, приехавших на базар, а теперь сидящих на земле и отдыхающих.

Четвертый отряд собирается у рыбацкой пристани.

Пятый отряд собирается на материковой части мола. Тем временем сотня Маккавеев, переодетых английскими солдатами, отправились на свои позиции. Они могут передвигаться свободнее. Заняв позиции на крышах, они обозревают все улицы, перекрестки и подступы к тюрьме.

За городом занимает позиции последний отряд Маккавеев. Эти люди не переодеты. Они расставляют мины посреди шоссе, пулеметы на обочинах, чтобы задержать возможные английские подкрепления.

Без четверти час. Пятнадцать минут до начала операции.

Отряд, блокирующий подступы к тюрьме, занял свои позиции. Отряд, действующий за городом, тоже занял свои позиции.

Ударные силы, двести пятьдесят Маккавеев, переодетых арабами, двинулись небольшими группами со своих сборных пунктов, сосредотачиваясь вокруг того места, откуда они должны будут пойти в атаку.

Первыми туда добрались Бен Моше и Бен Ами. Они наблюдали за собирающимися людьми. Они проверили, заняты ли позиции на крышах. Они взглянули в сторону тюрьмы, где четверо "часовых" подали знак, что у них все готово.

Ари Бен Канаан подошел вплотную к валу, бросил сигарету в воду, повернулся и быстро направился к тому месту, откуда начнется атака. Шофер поехал следом за ним.

Атака должна была начаться с Хамман эль-Баши, старой турецкой бани, которой было не меньше ста двадцати лет. Баня, построенная еще Уль-Джацаром, подходила вплотную к южной стене тюрьмы. На задворках бани был внутренний дворик, где принимали солнечные ванны. Узкая лестница вела на крышу бани, расположенной прямо у тюремной стены. Маккавеи установили, что со внутренних позиций тюрьмы просматриваются все возможные подступы, за исключением одного: со стороны бани. Именно здесь, то есть у южной стены, и было решено нанести удар.

Час дня. Час начала операции.

Под палящим полуденным солнцем город Акко погрузился в дрему.

Бен Моше, Бен Канаан и Бен Ами глубоко вдохнули и дали сигнал к атаке. Нападение на тюрьму Акко началось.

Ари Бен Канаан повел ударный отряд, насчитывавший человек пятьдесят. Они ворвались в баню, а оттуда во внутренний дворик. Все несли с собой заряды динамита и все необходимое для взрыва.

Арабы, сидевшие в парном отделении, застыли на своих местах, когда в баню ворвался отряд. Тут же началась паника, и мгновение спустя баня стала походить на преисподнюю. Другой отряд загнал голых и дико орущих арабов в одно парное отделение, чтобы они не могли выскочить и поднять тревогу.

В ту же минуту Бен Моше, оставшийся снаружи, получил сигнал, что Ари пробрался во внутренний двор, и что всех арабов согнали в одно место.

Отряд Ари быстро взбежал по лестнице, ведущей на крышу бани, подбежал к тюремной стене и в мгновение ока заминировал ее. Бойцы тут же спустились назад во дворик и бросились на землю.

Час с четвертью.

Раздался оглушительный взрыв. Город Акко задрожал до основания. В воздухе носились обломки скал. Прошло не меньше двух минут, прежде чем пыль настолько рассеялась, что можно было увидеть отверстие, пробитое в стене.

Как только раздался взрыв, четверо "часовых" приступили к выполнению задания. Первый бросил гранату на коммутатор, оборвав таким образом телефонную связь. Второй гранатой вывел из строя распределительный щит, а с ним и сирены.

Третий схватил ключ башни, а четвертый побежал к пролому в стене, чтобы провести Маккавеев в тюрьму.

Отряд Ари ворвался в тюрьму. Первым делом часть отряда бросилась к складам оружия. Не прошло и минуты, как все были вооружены до зубов.

Тем временем вторая часть отряда отрезала жилые помещения охранников, так что находившиеся на отдыхе не могли пробраться в тюрьму.

Каждую минуту Бен Моше пропускал в тюрьму новые группы по десять и по двадцать человек. Каждая группа знала в точности, где ей нужно ударить. Часовых прогнали с их постов, а Маккавеи продвигались все глубже, прокладывая себе путь гранатами. С момента взрыва прошло всего шесть минут, а Маккавеи уже овладели всей тюрьмой.

Наружные отряды окопались и ждали контратаки. Но английские солдаты, находившиеся в городе, а также военные в штатском, не могли пробраться к тюрьме, так как все подступы контролировались Маккавеями, занявшими позиции на крышах и на перекрестках.

Когда все двести Маккавеев ворвались в тюрьму, они принялись разбивать двери камер и освобождать заключенных. Их всех, арабов также, как и евреев, повели к пробоине в стене, а оттуда все разбежались кто куда.

Ари повел отряд из пяти человек в башню, где находились камеры смертников и виселица. Они уже вставили ключ в замок, как часовые, находившиеся в башне, открыли огонь по стальной двери. Ари велел отступить, прикрепил магнитную мину к двери и, нагнувшись, отбежал и сам. Взрыв сорвал дверь с петель. Ари переступил порог и бросил гранату. Часовые скрылись в камеру, где стояла виселица.

Группа ворвалась в башню, связали часовых и отперли двери камер. Акиву и Дова Ландау тут же повели к отверстию в стене, оттуда в баню и на свободу.

Дова посадили в кузов грузовика, до отказа набитого людьми. Бен Моше махнул рукой и машина умчалась в Нагарию. Две минуты спустя подали штабной джип, Ари усадил Акиву с собой в машину, и они умчались в противоположное направление.

Бен Моше подал сигнал к отступлению. С начала операции прошла всего двадцать одна минута.

Сбитые с толку части английского гарнизона пытались пробраться в город. Мины, засады и перекрестный огонь не давали им продвигаться. Силы, находившиеся в самом городе, бросились вдогонку за заключенными: их было около трехсот человек.

Грузовик, в кузове которого сидел Дов Ландау, мчался вдоль берегового шоссе на север. Англичане напали на его след и пустили ему вдогонку моторизованную часть, насчитывавшую не меньше десяти машин. Машина ворвалась в Нагарию. Нахум Бен Ами направился с Довом к ливанской границе, в кибуц Гамишмар, а остальные заняли позиции, чтобы задержать бросившихся вдогонку англичан. Им действительно удалось задержать англичан, пока Нахум Бен Ами и Дов Ландау успели добраться в безопасное место, но все семнадцать мужчин и женщин погибли в этом бою.

Акива и Ари сидели сзади в штабном джипе. Рядом с шофером сидел еще один Маккавей. Джип понесся во весь опор в сторону кибуца Кфар-Масарик. У Наполеоновой горы засада Маккавеев предупредила, что шоссе заминировано в ожидании английской контратаки.

Эта группа Маккавеев должна была задержать две роты английских солдат, пытавшихся ворваться в город.

Ари быстро принял решение.

- Шофер, вы можете проехать вон там по полю мимо англичан?

- Попытаюсь.

Они свернули с шоссе и, буксуя, переваливаясь с одной стороны на другую, поехали по полям в обход англичан. Им удалось проехать мимо двух английских рот, после чего они снова повернули в сторону шоссе. С десяток солдат бросились вслед за джипом, стреляя на ходу. Когда передние колеса уже въехали на шоссе, залп ударил по джипу. Ари сгреб Акиву и прижал его к полу. Кругом свистели пули. Задние колеса буксовали, врываясь глубоко в землю в поисках опоры. Шофер дал задний ход, новый залп обрушился на машину. Двое солдат с автоматами чуть не настигли их. Ари выхватил пистолет и выстрелил в заднее окно. Один солдат свалился. Второй дал длинную очередь по джипу. Огонь так и пер из дула автомата.

Вдруг Акива взревел.

Снова автоматная очередь.

Ари свалился на Акиву как раз в ту секунду, когда джипу удалось наконец въехать на шоссе. Шофер нажал на газ до отказа, и машина умчалась прочь.

- У вас там все в порядке сзади? - спросил шофер.

- Мы оба ранены.

Ари поднялся с пола, сел и принялся щупать правую ногу. Внутреннюю сторону бедра словно парализовало. Видно, пуля глубоко засела. Крови было не много, боли тоже, просто жгло немножко.

Он опустился на колени, повернул Акиву лицом кверху и разорвал рубашку на его груди. Пули вспороли ему живот.

- Как он там? - спросили спереди.

- Плохо... очень плохо.

Акива был в сознании.

- Ари, - спросил он, - как ты думаешь, выживу?

- Нет, дядя.

- Тогда отвези меня в какое-нибудь укромное местечко... ты меня понял?

- Понял, - ответил Ари.

Джип въехал в кибуц Кфар-Масарик, где десяток кибуцников приготовились спрятать джип и предоставить в распоряжение беглецов грузовик. Акива потерял сознание к тому времени, когда его осторожно вынесли из машины. Ари быстро всыпал в рану сульфамид и кое-как сделал простейшую перевязку. Маккавеи, ехавшие с ним, отолкнули его в сторону.

- Старик не выдержит, если мы повезем его с собой дальше. Он должен остаться здесь, ему нужен врач.

- Нет, - сказал Ари.

- Ты что, с ума сошел?

- Послушайте, вы двое. У него нет никаких шансов выжить. Если бы он даже выжил, англичане его все равно найдут здесь. Если мы его здесь оставим и он умрет, это сразу станет известно по всей Палестине. Между тем, никто, кроме нас, не должен знать, что Акиве не удалось спастись. Англичане никогда не должны узнать, что Акива погиб.

Оба Маккавея кивнули в знак согласия. Они сели в кабину, а Ари сел в кузов, куда положили его дядю. У Ари начались боли в ноге.

Машина поехала на юг, минуя Хайфу. Затем она стала взбираться вверх по узкой горной дороге. Ари придерживал Акиву, так и не приходившего в сознание, оберегая его от толчков на ухабах и на резких поворотах. Они взбирались все выше и выше на Кармель, пока не забрались в район, где жили одни друзы.

Акива открыл глаза. Он пытался сказать что-то, но не смог. Он узнал Ари и улыбнулся ему. Затем он тяжело повис у Ари на руках.

Не доезжая полутора километров до села Далият эль-Кармиль, машина въехала в небольшой перелесок. Там ждал друз Муса, солдат Хаганы, с осликом и повозкой.

Ари кое-как вылез из кузова. Он потер ногу. Он был весь испачкан кровью Акивы.

Муса подбежал к нему.

- Я в порядке, - сказал Ари. - Понесите Акиву. Он умер.

Усталое старое тело Акивы выгрузили из кузова и понесли на повозку.

- Вы двое - Маккавеи. Вы не должны рассказывать никому, кроме Бен Моше или Нахума, о том, что Акива умер. А теперь садитесь в машину и поезжайте назад. Сначала хорошенько вычистите ее. Мы с Мусой сами похороним дядю.

Машина уехала.

Ари сел на повозку. Они объехали деревню и поднялись на южную вершину Кармеля, самое высокое место горы. Уже начинало темнеть, когда они въехали в небольшой лесок, где стоял жертвенник крупнейшего еврейского пророка Ильи. Именно здесь Илья именем Бога одержал победу над служителями Ваала царицы Иезавели.

Алтарь пророка Ильи смотрел вниз на Ездрелоискую долину. Долина словно служила вечным напоминанием, что земля эта не забыта.

Муса и Ари вырыли неглубокую могилу рядом с алтарем Ильи.

- Давай снимем с него эту красную одежду, - сказал Ари.

Они сняли британскую форму приговоренного к повешению, положили в могилу тело Акивы, засыпали ее и забросали сучьями. Муса отошел к повозке.

Ари опустился на колени перед могилой Акивы. Яков Рабинский родился во гневе и скончался в горе. Наконец-то он обрел мир, который так не давался ему при жизни. Теперь он вечно будет покоиться здесь на вершине и смотреть вниз на страну евреев. Когда-нибудь, подумал Ари, весь мир узнает, где покоится Акива, и это место станет святыней для всех евреев.

- Прощай, дядя, - сказал Ари. - Я так и не успел сказать тебе, что твой брат простил тебя.

Ари встал и зашатался. Муса подбежал к нему в ту самую секунду, когда он дико закричал от боли и свалился без чувств на землю.

Дополнение - ldn-knigi.narod.ru:

"Из книги: Ш. ЭТТИНГЕР - ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИ ЕВРЕЙСКОГО НАРОДА

Часть шестая "НОВЕЙШИЙ ПЕРИОД" стр. { 734 } и дальше

...Одной из самых потрясающих глав в истории борьбы за "нелегальную иммиграцию" была эпопея корабля "Исход из Европы" ("Иециат Эйропа" "Эксодус"), отплывшего из Франции в июле 1947г.; на нем было 4.500 пассажиров. Когда судно приблизилось к берегам Палестины, оно было атаковано британскими истребителями, взявшими под обстрел его палубу; несколько пассажиров было убито. Судно было приведено в Хайфский порт, но на этот раз "нелегальные" не были сосланы на Кипр, а отправлены обратно в Европу.

Хотя французское правительство согласилось их принять, они отказались покинуть свой пароход и были насильно сняты с него {735} английскими солдатами в Гамбурге. Варварское обращение британских властей с жертвами нацизма, находившимися на корабле "Исход из Европы", вызвало взрыв негодования во всем мире. Несмотря на все усилия и жестокость английского правительства, нелегальная иммиграция продолжалась. Она имела огромное моральное и политическое значение. Даже численно ее размеры были внушительными. С августа 1945 г. до 15 мая 1948 г. к берегам Палестины прибыло около 70.000 человек. Из них 50.000 были захвачены или сосланы на Кипр. Лишь с провозглашением независимости они вернулись в Израиль.

В 1947 г. усилилась активность Эцеля и Лехи. Они взрывали здания британских правительственных учреждений, разрушали нефтепроводы и железные дороги; атаковали военные лагеря и полицейские посты. Они также нападали на полицейских и солдат, патрулировавших улицы, а иногда захватывали их как заложников.

Пойманные бойцы Эцеля и Лехи приговаривались к смертной казни, но до апреля 1947 г. эти приговоры обычно смягчались Верховным комиссаром. Лишь после того, как подпольные организации усилили свою борьбу, несмотря на грозившую осужденным опасность, власти стали приводить приговоры в исполнение.

В апреле были казнены в тюрьме в Акко один из командиров Эцеля Дов Грунер, участвовавший в нападении на полицейский пост, и трое у его товарищей - членов этой организации. Их поведение на суде и их гордый отказ просить помилование возбудили к ним симпатию в широких кругах населения. Несколько дней после их казни отряд Эцеля ворвался в тюремную крепость Акко и освободил десятки заключенных бойцов. Когда двое из участников этого нападения были схвачены и повешены, Эцель в отплату повесил двух британских сержантов.

Английские солдаты и чиновники не чувствовали себя более в безопасности в еврейских городах. В Иерусалиме для них были отведены особые укрепленные зоны, прозванные евреями "Бевинградом". После каждого террористического акта в некоторых кварталах города объявлялось осадное положение, они были отрезаны от внешнего мира; доставка снабжения в них была прекращена; {736} почтовая и телефонная связь с ними была прервана. Смертные приговоры учащались.

Мандатные власти прилагали огромные усилия к тому, чтобы сломить дух ишува, но все их попытки в этом направлении были безуспешны. Борьба велась всем ишувом и вызвала мощный отклик евреев всех стран рассеяния и в мировом общественном мнении..."

Глава 17

Китти и доктор Либерман сидели оба в подавленном состоянии, когда она пришла по какому-то делу к нему в кабинет.

- Я многое бы отдал, если бы знал, как уговорить вас остаться, - сказал доктор Либерман.

- Благодарю вас, - ответила Китти. - По мере того, как приближается день отъезда, я и сама чувствую себя какой-то опустошенной. Я понятия не имела, как сильно я успела привязаться к Ган-Дафне. Всю ночь я просидела над историями болезней. Некоторые ребята сделали огромные успехи, если учесть, что они пережили.

- Им будет плохо без вас.

- Я знаю. Мне и самой будет плохо без них. Постараюсь привести все в ажур в ближайшие дни. Есть, однако, несколько особых случаев, о которых мне хотелось бы переговорить с вами лично.

- Да, конечно.

Китти встала и собралась уходить.

- Не забудьте, пожалуйста, прийти вечером в столовую на полчаса раньше.

- Ну, зачем они это? Какие могут быть в данном случае торжественные проводы?

Маленький горбун поднял руки вверх.

- Они все настаивали. Что мне было делать? Китти подошла к двери.

- А как Карен?

- Очень неважно. С тех пор как она была на свидании с Довом в тюрьме, она вся не своя. Вчера она узнала о рейде Маккавеев и ночью ей было особенно плохо. Скоро она, бог даст, узнает - удался ли побег или нет. Бедное дитя достаточно настрадалось: хватит, пожалуй, на целую жизнь. Может быть, мне это и не сразу удастся, но я заверяю вас, доктор, что сделаю все, чтобы она стала в Америке по-настоящему счастливой.

- Как бы мне хотелось найти в своем сердце и высказать вам честное убеждение в том, что вы совершаете ошибку, покидая нас. Но сделать этого я, увы, не могу.

Выйдя из кабинета, Китти пошла вниз по коридору, обдумывая последние известия, потрясшие весь мир. Маккавеи потеряли двадцать мужчин и женщин убитыми, а еще пятнадцать попали в руки англичан. Сколько пряталось раненых, об этом никто не знал. Бен Моше погиб. Не слишком ли высокая цена за спасение двух жизней. Но дело было не в двух жизнях: рейд нанес сокрушительный удар по моральному состоянию англичан, окончательно лишив их желания сохранить мандат на Палестину. Китти остановилась перед дверью Иорданы. Ей очень не хотелось вступать с ней в разговор. Все же она постучала в дверь.

- Войдите.

Китти вошла. Иордана сидела за столом. Она подняла голову и холодно посмотрела на Китти.

- Прошу извинить, Иордана... Вы случайно не знаете, чем закончился вчера побег в Акко? Дов Ландау в порядке? Вы ведь знаете, как сильно Карен привязана к мальчику. Она почувствует себя гораздо лучше, если...

- Я ничего не знаю.

Китти собралась уходить и уже у двери обернулась и спросила.

- Ари тоже участвовал в рейде?

- Ари мне не докладывает о своих действиях.

- Я думала, вы просто так знаете.

- Как же мне знать? Этот рейд совершили Маккавеи.

- Ну, вы и ваши друзья каким-то образом ухитряетесь узнавать все, если только хотите.

- Если бы я даже знала, я все равно ничего бы вам не сказала, миссис Фрэмонт. Я не хочу, чтобы что-нибудь помешало вам сесть в самолет и улететь из Палестины.

- Мне было бы гораздо приятнее, если бы мы расстались друзьями, но похоже на то, что вы хотите отнять у меня последнюю возможность.

Китти быстро вышла из кабинета и направилась к подъезду. На спортплощадке дети играли в футбол и весело визжали. Дети поменьше играли в салки на лужайке, а которые постарше - лежали на траве и читали.

Круглый год в Ган-Дафне не переводятся цветы, подумала Китти, и воздух всегда благоухает.

Китти спустилась по ступенькам здания администрации, прошла мимо окопов в другой конец лужайки и остановилась у статуи Дафны. На этот раз она не испытывала никакой ревности. Она посмотрела вниз на долину Хулы и ее охватило вдруг щемящее чувство одиночества.

- Шалом, геверет Китти, - здоровались с нею ребята, бежавшие мимо. Один мальчуган подбежал к ней и обхватил ручонками ее стан. Она погладила его по головке и отпустила.

У нее было очень тяжело на душе, когда она направилась к больнице. Расставание с Ган-Дафной было более трудным, чем она думала.

Войдя в кабинет, она принялась за истории болезни: нужно было часть закрыть, а часть дополнить.

Странно, подумала она; когда она оставила детдом в Салониках, у нее было не так тяжело на душе. Никогда Китти по-настоящему не пыталась стать "другом" евреев в Ган-Дафне. Почему же это вдруг на нее так навалилось?

Может быть оттого, что на этом оборвется ее приключение с Ари? Ей будет очень тяжело расстаться с ним навсегда; она долго его не забудет, может быть никогда. Но все равно со временем все образуется, войдет в норму, и она сможет дать Карен все то, в чем девушка так нуждалась и что ей так хотелось дать ей. Им будет очень хорошо вместе, и девушка, конечно, тут же возобновит занятия балетом. А со временем образ Ари Бен Канаана, как и воспоминания о Палестине вообще, поблекнут, конечно.

Это только естественно, что сейчас ей тяжело, рассуждала Китти. Любое расставание и любой переезд с места на место причиняют известную боль.

Она принялась за свои личные заметки, касающиеся "ее" детей. В самом ли деле это безличные объекты медицинских предписаний? Не являются ли они скорее несчастными детьми, всецело зависящими от нее? Имеет ли она право бросить их просто так? Не обязана ли она ставить их интересы выше собственных?

Китти тут же отогнала от себя эти мысли. Она выдвинула ящик стола и достала свой паспорт. Рядом лежал британский паспорт Карен. Тут же были и два билета: аэропорт отправления - Лод, аэропорт назначения - Нью-Йорк.

Марк Паркер специально приедет встречать их в Сан-Франциско. Милый Парк... лучше него нет друга на свете. Марк, конечно, поможет ей устроиться где-нибудь в Сан-Франциско. Китти особенно любила район залива. Они могли бы устроиться в районе моста Золотых Ворот, либо в Беркли, неподалеку от университета. Театр будет рядом, и балет и Сан-Франциско, эта страна чудес. Китти задвинула ящик.

Она снова принялась за истории болезни, затем положила их обратно в шкаф. Она безусловно имеет право уехать... в этом не может быть никаких сомнений. Сам доктор Либерман признался в этом. Она ничем не обязана этим детям. Это была работа, как всякая другая.

Китти замкнула шкаф, где лежали истории болезней, и вздохнула. Как бы она ни оправдывала себя перед собственной совестью, на душе все-таки оставалась какая-то тень. В самом ли деле она решилась на это все ради Карен, а не из-за своей эгоистичной любви к девушке?

Китти обернулась и чуть не вскрикнула. В дверях стоял араб. Он был как-то странно одет. На нем был неуклюжий шерстяной костюм в елочку, а на голове красная феска, обмотанная белой повязкой, придававшая ему странный вид. У него были огромные черные усы, с тончайшими, закрученными кончиками.

- Не пугайтесь, - сказал араб. - Можно мне войти?

- Конечно, - ответила Китти, удивленная его английской речью.

Она подумала, что он живет где-нибудь поблизости, и что у него кто-нибудь заболел дома.

Араб вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.

- Вы миссис Фрэмонт?

-Да.

- Меня зовут Мусой. Я - Друз. Вы знаете, кто такие друзы?

Она что-то слышала об этой мусульманской секте, члены которой жили в деревнях на горе Кармель, к югу от Хайфы. Она слышала также, что они относятся лояльно к евреям.

- О, вы наверно, пришли издалека.

- Я член Хаганы.

Китти инстинктивно вскочила.

- Ари! - вскрикнула она.

- Он скрывается в моей деревне. Он возглавил нападение на тюрьму Акко. Он просит, чтобы вы приехали к нему.

У Китти бешено билось сердце.

- Он тяжело ранен, - сказала Муса. - Вы поедете?

- Да, - ответила она.

- Не берите с собой никаких медикаментов. Нам нужно быть осторожными. Всюду рыскают английские патрули, и если они обнаружат у вас медикаменты, это покажется им подозрительным. Ари велел посадить в машину детей. Завтра у нас свадьба в деревне. Мы скажем англичанам, что дети едут на свадьбу. У меня тут грузовая машина. Отберите человек пятнадцать детей, и пусть они с собой захватят постель.

- Через десять минут они будут готовы, - сказала Китти и помчалась в кабинет доктора Либермана.

От Ган-Дафны в Далият эль-Кармиль было восемьдесят километров. Ехать приходилось в основном по узким горным дорогам Галилеи. Старый грузовик продвигался очень медленно.

Дети, сидевшие в кузове, радовались неожиданному празднику и пели во все горло, пока машина пробиралась по горам. Одна только Карен, сидевшая рядом с Китти в кабине, знала истинную цель этого путешествия.

Китти принялась расспрашивать Мусу. Ей удалось узнать только, что Ари был ранен в ногу сутки назад, что он не может встать, и что ему очень больно. О Дове Ландау он ничего не знал и ничего не сказал также о смерти Акивы.

Несмотря на полученные инструкции Китти все-таки бросила в боковое отделение пакет со стрептоцидом, сульфамидом, марлей и йодом. Такая аптечка первой помощи вряд ли вызовет подозрения.

По-настоящему Китти только два раза в жизни испытывала глубокий страх. Первый раз - в ожидалке отделения полиомиэлита детской больницы в Чикаго, где она просидела трое суток, когда у Сандры был кризис. Затем - в Дворцовой гостинице на Кипре в дни голодовки детей на "Эксодусе".

Теперь ее снова охватил страх. Она не слышала пения детей сзади и не обращала внимания на попытки Карен успокоить ее. Она была вне себя от страха.

Она сидела с закрытыми глазами, ее губы непроизвольно шевелились, произнося все снова и снова одни и те же слова.

- Кто бы ты там ни был, Бог, охраняющий Израиль. Пожалуйста, не дай Ари умереть... пожалуйста, не дай ему умереть.

Прошел час, затем еще один, затем и третий. Нервы сдали у Китти совершенно, и она была близка изнеможению. Она сидела с закрытыми глазами, приклонившись головой к плечу Карен.

Грузовик свернул, наконец, в сторону Кфар-Масарик, следуя той же дорогой, по которой Ари скрылся из Акко. Подъезжая ближе к Кармелю, они то и дело сталкивались с английскими солдатами.

На каком-то перекрестке их остановили.

- Это дети из Ган-Дафны. У нас завтра свадьба в Далият эль-Кармиле.

- Ну-ка всем слезть! - скомандовали англичане. Они обыскали всю машину. Пришлось развязать всю постель; дважды англичане вспороли одеяла ножами. Затем полезли под машину, сняли скат с запасного колеса, подняли капот и обыскали двигатель, обыскали также всех детей. Обыск длился целый час.

У подножия горы их снова подвергли обыску. Китти сидела чуть ли не без чувств, когда Муса наконец направил машину вверх на Кармель.

- Все друзские деревни расположены высоко в горах. Нac немного, и только высоко в горах мы можем защищаться от арабов, - пояснил Муса. - Еще несколько минут, и мы приедем.

Когда машина подъехала к деревне и сбавила скорость, пробираясь по узким улицам села, Китти сделала над собой усилие и подтянулась.

Деревня Далият эль-Кармиль лежала словно на крыше земного шара. По сравению с грязью и запущенностью большинства арабских сел эта деревня вся сверкала белизной и чистотой. У большинства мужчин были усы, а некоторые носили европейские костюмы. Их головные уборы несколько отличались от арабских, но их главной отличительной чертой было чувство собственного достоинства, которое сквозило буквально во всем, их гордая внешность и воинственный вид, говорящий о том, что они умеют постоять за себя.

Женщины были как на подбор красивые, а дети крепкие и ясноглазые. Женщины носили чрезвычайно пестрые одежды, а голову кутали в белые платки.

Деревня была забита гостями. Они приехали на свадьбу из всех друзских деревень на Кармеле, а вдобавок приехали еще евреи из кибуцов и даже из самой Хайфы.

Машина медленно продвигалась мимо здания сельской управы, где толпились мужчины, пришедшие поздравить жениха и старейшин. Вдоль здания управы на склоне горы была построена терраса, а там стоял длиннейший стол метров в двадцать пять, весь уставленный фруктами, рисом, бараниной, фаршированной тыквой, винами и прочими спиртными напитками. Женщины, с подносами на голове, непрерывно доставляли новые блюда, унося пустые.

Муса остановил машину недалеко от управы. Человек шесть жителей села пришли приветствовать детей. Дети выпрыгнули из кузова, разгрузили палатки и постель и пошли ставить свои палатки за управой, с тем, чтобы тут же вернуться.

Муса, Китти и Карен поехали дальше по главной улице. Чуть дальше группа танцоров в сверкающих серебром рубашках и вышитых тюбетейках исполняли друзскую пляску. Построившись в колонну и положив руки на плечи передних, они притопывали одними только ногами не нарушая строя и держа туловища неподвижно. Впереди плясал лучший друзский танцор Палестины, некий Нисим: держа один нож зубами и еще по одному в каждой руке, он неистово исполнял какую-то дикую пляску.

Рядом народный певец рассказывал какую-то сказку выкрикивая тут же на месте придуманные стихи. Сотня людей, стоявших вокруг, подхватывала каждый стих все громче и громче, а когда певец кончил, многие слушатели выхватили пистолеты из поясов и начали палить в воздух.

Муса свернул с главной улицы и поехал по крутому, переулку вниз. Включив первую скорость и нажав на тормоза, он пустил машину вниз.

Добравшись до конца спуска, Муса остановил машину. Подъем предстоял слишком крутой. Все трое вышли из машины, Китти захватила с собой пакет с медикаментами и вместе с Карен стала подниматься вслед за Мусой. Вскоре свадебного шума стало почти совсем не слышно.

Они остановились у крайнего дома деревни. Дом тщательно охранял небольшой отряд вооруженных грозных на вид друзов.

Муса открыл дверь. Китти сделала глубокий вдох и вошла.

В передней стояли еще двое часовых. Китти обернулась к Карен.

- Ты постой здесь. Я тебя позову, когда нужно будет.

Пойдем, Муса.

В спальне было почти темно. Стояла приятная прохлада, так как дом был расположен высоко, а полы были каменные. Китти услышала стон. Она быстро подошла к окну и распахнула ставни. Сразу стало светлее.

Ари лежал на широкой кровати с бронзовыми перекладинами в головах. Он вцепился руками в две перекладины и, извиваясь от невыносимой боли, совершенно согнул их. Китти отбросила одеяло в сторону. Его одежда и матрац были все в крови.

- Помогите мне снять с него брюки, - сказала Китти. Муса бросил на нее изумленный взгляд.

- Ну ладно, - сказала она. - Тогда хоть не мешайте. Я скажу вам, когда будет нужно.

Она осторожно распорола его штаны и внимательно осмотрела его. У него был неплохой цвет лица, и пульс был тоже относительно ровный. Она сравнила обе ноги. Раненая не слишком опухла, и похоже было, что он потерял не слишком много крови.

Убедившись, что Ари жив и что ему не угрожает непосредственная опасность, Китти несколько успокоилась и энергично принялась за дело.

- Муса, принесите мне немного воды, мыло и чистые полотенца. Мне надо получше рассмотреть рану.

Она тщательно вымыла руки, затем осторожно обмыла рану по бокам. Бедро посинело, и кровь сочилась из пулевой раны. Место вокруг раны опухло.

У Ари задрожали веки.

- Китти? - вырвалось у него, когда он открыл глаза.

- Да, это я.

- Слава богу.

- Вы что-нибудь уже сделали с раной?

- Вчера всыпал немного сульфамида. Наложили жгут, хотя кровь лилась не очень.

- Ну, я теперь немножко повожусь. Предупреждаю, будет больно.

- Валяйте.

Он застонал, когда она дотронулась до опухоли. Его тело покрылось холодным потом от боли. Он снова вцепился в бронзовые перекладины и вся кровать заходила ходуном. Китти живо отняла руки. Ари дрожал от боли целых три минуты. Она вытерла ему лоб мокрым полотенцем.

- Вы можете говорить, Ари?

- Сейчас пройдет, - ответил он. - Эта боль то появляется, то снова проходит. Пустяковая рана, а так больно! Вам такие случаи не попадались на пункте скорой помощи?

Китти улыбнулась: смотрите-ка - не забыл!

- О, всякое бывало. Бывало, какой-нибудь ревнивый муж стрелял в любовника жены, а нам - возись с раненым.

- А все-таки что у меня?

- Я не могу сказать точно. Пули ведут себя порой очень странно. Нельзя знать заранее, куда они попадут. Пульс у вас нормальный, дыхание тоже, шока у вас нет. Нога не опухла, если не считать того места, где рана.

- А что это значит?

- По-моему, то, что внутреннего кровоизлияния не, было. Главную артерию пуля не задела. Не вижу и признаков инфекции. Я бы даже сказала, что вам повезло... хотя эта боль меня и беспокоит.

- Я теряю сознание из-за этой боли каждые несколько часов.

- Держитесь. Я хочу еще раз прощупать рану.

Ари сжал зубы, но выдержал всего лишь несколько секунд. Он дико заорал, его туловище рывком взвилось вверх, затем он бессильно упал на подушку.

- Эта подлая рана меня со света сживет! Он сцепился в простыни, повернулся ничком и задергался весь.

На этот раз припадок длился целых десять минут. Наконец боль стихла и Ари остался лежать неподвижно.

- Китти... что бы это могло быть?... Ради бога, я этого не вынесу...

- Когда вас ранило, вы могли ходить?

- Да... Что бы это могло быть, Китти? Откуда эта дикая боль?

Она покачала головой.

- Я не врач. Не могу сказать точно. Может быть, я совершенно не права.

- Скажите хоть то, что вы думаете, - взмолился он.

- Так вот, я думаю, что пуля проникла в бедро и задела кость. Она не сломала кость, а то бы вы не удержались на ногах. Она не прошла также дальше вглубь, потому что в таком случае она задела бы, вероятно, артерию.

- Что же тогда?

- Я думаю, что задев кость, пуля либо вызвала трещину, либо даже отшибла осколочек. Это одна из причин того, что вам так больно. Но я думаю, что пуля пошла потом рикошетом обратно и застряла где-то, задев нерв.

- И что же будет?

- Надо вынуть пулю. Эта боль может даже убить вас, а то - парализовать. Выехать отсюда вы не можете. В пути все может случиться... скажем, кровоизлияние или что-нибудь другое. Вас должен немедленно осмотреть врач, не то будет очень плохо. Эту пулю нужно немедленно удалить.

Ари посмотрел в сторону Мусы. Китти обернулась и тоже посмотрела на него, но тут же быстро повернулась назад к Ари.

- После вчерашнего рейда по всей Галилее скрываются раненые, - сказал Муса. - Все еврейские врачи Палестины находятся под неукоснительным наблюдением. Если я попытаюсь доставить сюда врача, вслед за ним придут и англичане.

Она снова перевела взгляд с одного на другого, затем встала и закурила.

- В таком случае вам лучше сдаться англичанам добровольно, тогда вашей раной займутся немедленно. Ари кивнул Мусе, и тот вышел из комнаты.

- Китти, - подозвал он ее.

Китти подошла к кровати. Он взял ее за руку.

- Они меня повесят. Все зависит теперь только от вас. У нее пересохло в горле. Она отошла, прислонилась к стене и задумалась. Ари совершенно успокоился к этому времени и не сводил с нее глаз.

- Нет, я не могу. Я не врач.

- Вы должны.

- Да тут и нечем...

- Все равно вы должны.

- Я не могу... Вы понимаете, не могу... Вы просто не выдержите. Чего доброго, еще шок схватите. Нет, нет, Ари, мне страшно даже подумать.

Она упала на стул. Она вспомнила о том, что Ари возглавлял нападение на тюрьму, и что он совершенно прав, считая, что англичане его повесят, если схватят. Она подумала о Дове, о том, что перенесла Карен. Она знала, что ему не на кого больше надеяться, кроме как на нее. Если она ему не поможет, это будет все равно, что приговорить его к смерти. Она вцепилась зубами в крепко сжатые пальцы и тут же рывком поднялась. На тумбочке стояла бутылка коньяка.

- Пейте. Когда вы выпьете эту бутылку, достанем еще одну. Пейте... вы должны напиться до потери сознания, потому что когда я начну вас кромсать, вы сойдете с ума от боли.

- Спасибо, Китти...

Она быстро распахнула дверь.

- Муса!

- Я вас слушаю.

- Где можно достать кое-какие медикаменты?

- В кибуце Ягур.

- Сколько потребуется, чтобы человек добрался туда и обратно?

- Добраться туда просто. Но вот вернуться... По шоссе нельзя; значит, нельзя и на машине. Пешком по горам... мы можем и не успеть к ночи.

- Так вот, послушайте. Я набросаю список того, что мне нужно. Вы должны немедленно послать человека в кибуц.

Китти задумалась. Посыльный может вернуться только ночью, а может и совсем не вернуться. В медпункте кибуца могли быть нужные ей обезболивающие средства, а могли и не быть. Так или иначе, а ей ждать больше нельзя. Она написала, что ей нужны два литра плазмы, пенициллин в ампулах, морфий, перевязочные материалы, термометр и кое-какой инструмент. Муса тут же отправил одного из часовых в Ягур.

- Карен, ты мне должна будешь помочь, но предупреждаю - будет очень трудно.

- Я все сделаю.

- Умница. Муса, неужели у вас тут ничего нет из медикаментов?

- Кое-что есть, но очень немного.

- Ладно. Обойдемся тогда тем, что у нас в аптечке. Карманный фонарь есть? И несколько неиспользованных лезвий или острый ножик?

- Найдем.

- Чудно. Прокипятите мне эти вещи в течение получаса.

Муса вышел и распорядился.

А теперь расстелите несколько одеял на полу. Кровать чересчур неустойчивая. Его придется положить на пол. Пока мы его положим на пол, ты, Карен, убери эти грязные простыни и расстели свежие. Муса, велите принести ей чистые простыни.

- Еще что-нибудь нужно?

- Да, нам понадобится человек шесть или восемь, чтобы не дать ему шевельнуться.

Приготовления шли вовсю. На полу расстелили одеяла, а Ари тем временем пил. Четверо друзов мягко приподняли его и уложили на пол. Карен быстро сменила окровавленные простыни и привела в порядок постель. Принесли лезвия и ножик. Китти тщательно вымыла руки, затем обмыла рану и обмазала ее кругом йодом. Она подождала еще немного, пока, напившись коньяку, Ари забормотал что-то невнятное, затем подложила ему подушку под голову и всунула чистый платок в рот, чтобы ему было что кусать.

- Все, - сказала она. - Я готова. Теперь держите его крепко и давайте начнем.

Один мужчина держал Ари за голову, по два - каждую руку, двое - здоровую ногу, а один - раненую. Восьмерка друзов крепко пригвоздили Ари к полу. Карен стояла рядом, держа в руках фонарь, коньяк и убогий инструментарий. Китти опустилась на колени и нагнулась над раной. Карен светила ей фонарем.

Китти взяла лезвие и подала знак, что она начинает действовать. Она нажала острием лезвия на бедро, выбрала направление и одним быстрым движением рассекла мышцы, сделав над раной глубокий надрез длиной в пять сантиметров. Ари весь задрожал. У него потекло из носа, из глаз потекли слезы. Друзы с трудом удержали его.

Карен заметила вдруг, что Китти смертельно побледнела, а глаза у нее закатились. Она схватила Китти за волосы, запрокинула ее голову и вылила ей в рот коньяк. Китти сначала задохнулась, но тут же пришла в себя и сама отпила еще один глоток. У Ари закатились глаза: он впал в благодетельное забытье.

Карен снова направила фонарь на надрез. Одной рукой Китти держала открытыми края надреза, а большим и средним пальцами второй руки прощупала окрестности раны. Она задела ногтем какой-то твердый предмет. Из последних сил она вцепилась пальцами в пулю и вытащила ее из раны.

Она села на пол, подняла пулю, осмотрела ее и захохотала. Друзы тоже захохотали. Китти тут же зарыдала; с ней чуть не сделалась истерика.

- Муса, - распорядилась Карен. - Положите его живо на кровать. И чтобы никто не дотронулся до раны.

Карен помогла Китти встать и усадила ее на стул. Она вынула пулю из ее рук и начисто вытерла ей пальцы. Затем девушка подошла к кровати, всыпала в рану порошок сульфамида и сделала свободную перевязку. Смочив тряпку, она обмыла его, как могла. Китти все еще сидела, скорчившись на стуле и всхлипывала.

Затем Карен велела всем выйти из комнаты, налила Китти еще рюмку и вышла тоже.

Китти выпила рюмку, подошла к Ари и пощупала пульс. Она приподняла его веки и посмотрела на цвет его лица.

Да... все хорошо, он поправится...

Она положила голову к нему на грудь.

- Ари... Ари... Ари... - шептала она сквозь рыдания.

ГЛАВА 18.

Адские боли Ари не унимались. Друз, посланный в кибуц за медикаментами, все не возвращался. Китти не могла оставить больного ни на секунду. Несколько раз ей приходилось позвать Мусу и других мужчин, чтобы удержать Ари и не дать ему повредить открытую рану.

Наверху, в центре села, песни, пляски и веселье шли своим чередом. Невесту, которая с самого утра сидела взаперти, вывели наружу. Жених, во фраке и цилиндре, сел на коня и подъехал к ней по усеянной цветами улице, по обеим сторонам которой вооруженные друзы образовали нечто вроде почетного караула.

После свадебной церемонии многие еврейские гости, а также дети из Ган-Дафны, разложили костер и затеяли "хору" и песни. Под звуки флейты и барабана исполнялись еврейские пляски, затем в круг вошли и друзы и исполнили свои пляски.

Карен неотступно сидела в передней. Она входила в спальню только для того, чтобы сменить Китти ненадолго. К утру они обе изнемогали от бессонницы и напряжения. Китти сидела на краю кровати и вскакивала каждый раз, когда Ари стонал или делал какое-нибудь движение.

Медикаменты все еще не прибыли.

- Вам, пожалуй, придется отвезти детей назад в Ган-Дафну, - сказала Китти Мусе. - У вас тут есть еще кто-нибудь, кто говорит по-английски?

- Да. Я пошлю его сюда в ваше распоряжение.

- Хорошо. Нельзя ли поставить сюда еще одну койку или кушетку? Мне придется остаться здесь некоторое время.

- Будет сделано.

Китти прошла в переднюю, где Карен сидела на скамейке и дремала. Она нежно погладила девочку по щеке. Карен тут же вскинулась и протерла глаза.