На старый, на веки вечные забытый вагончик, закоченевший на заброшенных путях, они наткнулись совершенно случайно: шли-шли, и вдруг впереди замаячило что-то черное и неподвижное.
— Так, — сказал Андрей, обойдя вагончик кругом. — Терем-теремок… Эй! Кто в тереме живет, кто в невысоком живет? Отзовись! А в ответ — тишина… Барышня, как вам нравится такой теремок в качестве места для ночлега?
— Я не знаю, — растерянно сказала Рита. — Это же вагон… А вдруг там внутри — что-нибудь такое…
— А вот мы сейчас увидим, что там, — сказал Андрей. — Отыщем дверь, отворим теремок — и посмотрим.
Несмотря на темноту, дверь отыскалась легко, и еще быстрее она открылась.
— Сено, — сказал Андрей. — Слышите, барышня, внутри — свежее сено. Почти полвагона. Чем не место для ночлега? Ах, какой запах! Нет ничего лучше запаха свежего сена. Барышня, как вы считаете — есть что-нибудь на свете лучше, чем запах свежего сена? Вам когда-нибудь доводилось ночевать на сене? Эй ты, дух, обитающий внутри! Отзовись! Похоже, никого… Барышня, там, внутри, никого нет. Ну, что вы скажете, барышня?
— Я не знаю, — повторила Рита. — Это же вагон…
— Разумеется, — сказал Андрей. — Именно вагон. Вас что-то в этом смущает? А, ну да… Вы боитесь ночевать со мной в одном вагоне! Я угадал ваши мысли?
— Я не боюсь. Просто…
— Как это так — не боитесь? — притворно-возмущенно сказал Андрей. — Обязаны бояться! А то даже как-то обидно. Я — пьяный и почти не знакомый вам тип, который единым ударом кулака уложил пристававшего к вам мерзавца — и вы меня после этого не боитесь? Честное слово — мне обидно!
— Потому и не боюсь! — невольно рассмеялась Рита. — Мне кажется, что вы — хороший… Мне это показалось еще там, в кафе.
— Неужели? Мне кажется, что у вас все-таки маловато обо мне информации, чтобы сделать такой лестный для меня вывод. Да будем вам известно, барышня, что все люди постоянно ходят в масках. Не судите о человеке по его маске, ой, не судите… Однако же, сударыня, и впрямь холодновато. И — дождь. Так что, если вы меня и впрямь не боитесь, давайте продолжим разговор о человеческих масках и лицах внутри вагона. Такое у меня к вам будет предложение.
— Давайте, — поколебавшись, сказала Рита.
— Как здесь тепло! — удивилась девушка. — Будто в жаркий день на лугу.
— Солнце за день нагрело вагон, и он не успел еще остыть, — сказал Андрей. — К тому же сено, насколько мне известно, отлично сохраняет тепло. Все на этом свете просто, барышня. Так что — располагайтесь. А дверку, если вы не возражаете, я прикрою. Чтобы тепло не выходило.
Они уселись на теплую, пахнущую тысячью соцветий траву, и долго молчали, слушая, как по крыше вагончика нескончаемо барабанит дождь.
— Интересно, откуда здесь сено? — первой заговорила Рита.
— Не знаю, — ответил Андрей. — Может, натаскали какие-нибудь бродяги. А, может, путевой обходчик. Для своей козы. Чем не сенохранилище? Сухо и никто не украдет.
— Наверно, путевой обходчик, — сказала Рита.
— Наверно, — согласился Андрей.
Они опять надолго замолчали, и опять первой заговорила Рита.
— Я хочу вас спросить, — сказала она. — Скажите, зачем вы заступились за меня там… ну, в том кафе?
— Честно говоря, сам не знаю, — сказал Андрей. — Так получилось…
— Спасибо вам…
— Пожалуйста. Хотя на месте вашего отца я бы вас выдрал, как следует. Чтобы вы не болтались по вечерам по всяким двусмысленным местам.
— У меня нет отца.
— Ну, на месте матери.
— А ей — все равно, где бы я ни была, и что бы со мной ни случилось.
— То есть как это — все равно?
— Ну, она постоянно выходит замуж. Выходит — и все никак не выйдет. Сколько себя помню, столько она и выходит… И из-за этого она всегда расстроенная, и почти не обращает на меня внимания.
— Да, бывает… — неопределенно хмыкнул Андрей.
— А у вас есть жена? — спросила Рита.
— Уж не хотите ли вы меня сосватать за вашу маму? — усмехнулся он во тьме.
— Нет, — сказала Рита. — Не знаю, почему, но — нет… И все-таки — у вас жена есть?
— И да, и нет. Вы, наверно, этого не поймете.
— Почему же? Я понимаю.
— Ну, это вряд ли. В ваши-то годы… Сколько вам — семнадцать, восемнадцать?
— Шестнадцать.
— Вот видите — всего лишь шестнадцать. Моей дочери — восемнадцать, и то…
— А я — понимаю.
— Ну-ну…
— Хватятся, наверно, вас жена с дочерью?
— Не думаю.
— И меня моя мать тоже не хватится. Наверно, даже и не заметит, что я не ночевала дома. А вы говорите — я вас не понимаю. Что ж тут понимать? И вас никто не хватится, и меня никто не хватится… все просто и понятно.
— Вы, наверно, хотите спать? — спросил Андрей.
— Нет, — сказала Рита. — В вагоне хоть и тепло, а все равно — зябко…
— Это — он мокрой одежды, — сказал Андрей. — Снять бы ее да просушить… одежду-то. А то ведь так и простудиться недолго.
— Да где же ее тут просушишь? — удивилась Рита.
— А тут и просушишь. До утра — высохнет.
— Но как же… — недоуменно спросила Рита. — А во что же мне переодеться?
— Укутайтесь в мою куртку. Затем — заройтесь в сено. Оно — теплое.
— Но… — в нерешительности сказала Рита.
— В вагоне темно и я ничего не увижу, — усмехнулся Андрей. — Так что — не бойтесь.
Какое-то время Рита сидела неподвижно, затем зашуршала сеном. Она шуршала долго, затем шуршание прекратилось.
— Ну и как, получается? — спросил Андрей.
— Уже получилось, — сказала Рита, и вдруг рассмеялась. — Сено-то какое… щекотливое. Я ужас как боюсь щекотки.
— Но, по крайней мере, тепло? — спросил Андрей.
— Еще не знаю, — сказала Рита.
Они опять надолго замолчали, и опять первой заговорила Рита.
— Я хочу вас спросить… еще один вопрос, — сказала она. — Там, в том кафе… этот Красавчик назвал вас писателем. Вы что же, и вправду писатель?
— Да нет. Какой там писатель? Журналист.
— Ух, ты, — сказала Рита. — Первый раз в жизни разговариваю с настоящим журналистом! А журналист — интересная работа?
— Нет, — ответил Андрей. — Омерзительная.
— Тогда зачем же вы этим занимаетесь?
— Точно такой же вопрос я задаю себе и сам. Но… Знаете, когда тебе за сорок, то менять уже ничего не хочется. Ни работы, ни жены, ни места проживания, ни привычек, ни… Короче говоря, ничего.
— Почему?
— Почему? Наверно, потому, что уже бессмысленно. И чем ты старше, тем бессмысленнее.
— Я не понимаю…
— Это потому, барышня, что вам — всего шестнадцать. Вот когда вам будет сорок один…
— Мне иногда кажется, что мне совсем не шестнадцать, а целая тысяча лет. Как, например, сейчас. И еще мне сейчас кажется, что и вам не сорок один год, а также тысяча лет. И что мы — ровесники. И что кроме нас на всей земле больше никого нет. И что именно от нас зависит, будет ли кто-нибудь жить на земле, или мы с вами так и останемся — первыми и последними…
— А вот теперь, барышня, я не понимаю вас.
— Меня зовут Рита, и мне страшно жить на земле одной. И — холодно… Одиночество создано из холода и страха. Холод и страх — и больше ничего… Можно, я приду сейчас к тебе? И тогда мы будем вдвоем, и ты меня согреешь, и мне не будет страшно…
— Рита…
— Что?
— Мне — сорок один год. У меня дочь старше тебя на два года…
— Неправда. Зачем ты мне врешь? Нам с тобой — по тысяче лет. Мы — единственные люди на всей земле. Целую тысячу лет — все одни и одни… Сегодня ты спас меня от смерти. На меня напало жуткое чудовище… саблезубый тигр, а ты меня — спас. Зачем же ты меня спас, если мне — по-прежнему холодно и одиноко? И тебе тоже — холодно и одиноко… это — неправильно. Согрей меня, пожалуйста. А я — согрею тебя…
— А говоришь, что ты не проститутка… — брякнул Андрей, и тут же пожалел о сказанном.
Но Рита ничего не ответила. Она зашуршала сеном, и Андрей услышал, что она идет к нему. Она подошла, несколько мгновений постояла, опустилась на колени, затем легла рядом и свернулась калачиком. От ее тела веяло теплом и пахло дождем и летним лугом.
— Рита, — в третий раз сказал Андрей.
— Что? — спросила она.
— Зачем тебе это надо? — спросил Андрей. — Ты не понимаешь, что делаешь…
— Молчи, — сказала Рита. — Не говори ничего… не надо. Зачем говорить, когда можно понять друг дружку без слов? Давай будем разговаривать не словами, а молчанием. Я тебя молча спрошу, ты мне молча ответишь. Ты меня молча спросишь — я тебе молча отвечу… Молчание — лучше, чем слова. Не спрашивай, зачем мне это нужно. Просто — я так хочу. Я хочу… а все остальное — не имеет значения. Ничто не имеет значения, когда нас — лишь двое на всей земле…
…Потом она лежала у него на плече и плакала. Дождь закончился, и в вагончике было слышно, как на вокзале перекликаются ночные гудки. Только гудки да плач Риты — и никаких более звуков не было в мире.
— Почему ты плачешь? — спросил Андрей.
— Не знаю. Мне кажется, что сейчас внутри меня поселился какой-то таинственный голос, и он мне говорит, что женщина после этого… ну, когда в самый первый раз… обязательно должна плакать… что так бывает со всеми.
— Со всеми? — усмехнулся Андрей в темноте. — Разве мы с тобой не одни на земле?
— Нет, — убежденно сказала Рита, всхлипывая. — Какие же мы одни? Десять минут назад… ну, до того… мы и вправду были одни… но за эти десять минут столько изменилось и мы теперь не одни. Теперь таких, как мы, много… они там, далеко… они везде… Это мы заселили ими всю землю. — И что же именно изменилось за эти десять минут? — спросил Андрей.
— Я изменилась, — сказала Рита. — И, наверно, ты тоже… А коль так, то, значит, изменился и весь мир. Весь мир — от одного края до другого края. А сейчас мне хочется спать. Можно, я немножко посплю?
— Конечно, — сказал Андрей, целуя ее влажное от слез лицо. — Спи. А я тебя буду охранять и согревать.
— Когда я подходила к тебе, — сказала Рита, — то почему-то боялась, что ты встанешь и выкинешь меня из вагона… туда, в темноту, где холодно и дождь. Скажи, у тебя было такое желание — выкинуть меня в темноту?
— Нет, — сказал Андрей.
— Значит, ты не презираешь меня… за все это?
— Тогда мне надо было бы презирать и себя самого, — сказал Андрей.
— И ты больше не считаешь меня шлюхой?
— Вот ведь дуреха…
Они помолчали, прислушиваясь к стучащему по крыше дождю.
— Я тебя люблю, — сказала Рита. — Слышишь, я тебя люблю… Потому что — мне так же одиноко, как и тебе. И — так же холодно. Хоть мы с тобой и заселили всю землю. Я тебя люблю. Согрей меня… скорее меня согрей, слышишь?
Утром они проснулись одновременно и по одной и той же причине. Оказывается, в самом верху вагончика было оконце, сквозь которое сейчас пробивались утренние солнечные лучи. Лучи упали на лица спящих Андрея и Риты, что и послужило причиной их пробуждения.
— Доброе утро, барышня… то есть Рита, — сказал Андрей, взглянул на Риту, не выдержал и рассмеялся.
— Я такая смешная? — спросила Рита, смущенно улыбаясь в ответ.
— Как полевая русалка, — сказал Андрей. — Обнаженная, вся в цветах и траве…
— Да, — вспыхнула Рита. — Отвернитесь… отвернись, мне надо одеться. И не смотри, пока я не скажу… Все, можешь смотреть.
— Теперь отвернись ты, — сказал Андрей. — И — также не смотри, пока я не скажу.
Одевшись, Андрей подошел к двери вагончика и распахнул ее. Умытое ночным дождем и освещенное солнцем летнее утро ворвалось в вагончик. Андрей помедлил, спрыгнул на землю и протянул Рите руки — прыгай, мол, и ты. Рита прыгнула, Андрей подхватил ее на лету, удержал, прижал к себе…
— Пусти, — сказала Рита, встала на землю и отошла на несколько шагов в сторону.
Помолчали. Воспоминания о минувшей ночи невидимой стеной стояло между ними, и непонятно было, как разрушить эту стену, да и стоит ли ее разрушать вообще. Ночь с ее колдовскими чарами прошла, наступил день.
— Ты, наверно, хочешь есть? — спросил Андрей у Риты.
— Хочу, — едва кивнула Рита.
— Значит, сейчас мы пойдем на вокзал, — сказал Андрей. — Там мы поедим, затем мне нужно будет кое-куда позвонить, затем… а затем посмотрим.
— Пойдем, — опять едва слышно сказала Рита.
Идти до вокзала оказалось и впрямь не так долго. Они шли, не разговаривая и не касаясь друг друга. Вышеупомянутая незримая стена шествовала вместе с ними и разделяла их. По одну сторону стены был Андрей, по другую — Рита.
— Вот, — сказал Андрей, — шашлычная. Хочешь шашлык?
— Хочу.
Они ели, стараясь не смотреть друг на друга. У Риты горели щеки, и она то и дело касалась их ладонями.
— Мне надо позвонить, — вспомнил Андрей, когда они закончили есть. — Где-то я видел телефон.
— Разве у тебя нет мобильника? — спросила Рита.
— Ненавижу мобильник, — сказал Андрей. — Он похож на веревку. Куда бы ты не пошел, эта веревка тянется за тобой. И всяк, кому не лень, дергает за эту веревку. Дергает, и дергает — хочешь ты того или нет…
— Да, — сказала Рита. — Мобильник похож на веревку… Я пойду с тобой.
— Пойдем, — Андрей внимательно взглянул на Риту, хотел что-то добавить, но промолчал.
Андрей позвонил своему редактору Якову Ефимовичу. Яков Ефимович слыл человеком в городе известным, у него был широкий круг знакомств, и если люди Красавчика Андрея действительно разыскивали, то Яков Ефимович мог урегулировать дело.
— Это я, — сказал Андрей после того, как Яков Ефимович поднял трубку.
— А то кто же еще на мою голову? — недовольно отозвался шеф. — Ты откуда?
— Так, из одного места, — сказал Андрей. — А что такое?
— Он еще меня спрашивает, что такое! — возмутился шеф. — Сломал челюсть Красавчику из-за какой-то девки — и еще имеешь нахальство спрашивать, что такое! Кстати, что это за девка?
— Понятия не имею, — сказал Андрей.
— Он не имеет понятия! Сломал челюсть главному городскому бандиту — и не имеет понятия! Ой, ой… Так откуда ты сейчас звонишь?
— Из одного места, я же сказал.
— Вот и сиди в своем одном месте — денька два, а, может, и все три. Пока они не успокоятся, и пока я не встречусь с серьезными людьми, и кое о чем с ними побеседую. Потому что это же просто удивительное дело — сломать бандиту челюсть из-за гулящей девки! Если бы они нашли тебя вчера, то точно бы застрелили!
— Ефимыч, все было совсем не так…
— Он мне будет говорить, что все было совсем не так! Они тебя искали всю ночь и даже сегодня приходили в редакцию, а ты мне будешь говорить, что все было совсем не так! Сиди, говорят тебе, и не смей казать своего скандального носа в общественное присутствие! Я уже объявил, что ты в командировке.
— А эту самую девицу — они не ищут?
— Он говорит мне о девице! Ой, ой… Они ищут тебя, халамидника! Для чего им девица? Разве это девица сломала челюсть Красавчику?
— Ладно, Ефимыч, спасибо. Я еще позвоню…
— Что? — спросила Рита, когда Андрей повесил трубку.
— В общем — ничего. Все, как я и предполагал. О тебе они даже и не вспоминают. Им нужен я. Так что можешь спокойно идти домой.
— А ты? — глядя в землю, спросила Рита.
— А мне нужно где-нибудь отсидеться. Денька два, а лучше — три…
— И где же ты будешь отсиживаться? — по-прежнему не поднимая глаз, спросила Рита.
— Где-нибудь, — сказал Андрей. — Например, в том же вагончике…
— Значит, ты будешь отсиживаться в вагончике, а мне можно идти домой?
— Именно так.
— Я не хочу домой, — сказала Рита, глядя в сторону. — Я хочу остаться с тобой… Вот…
— Понимаешь, Рита, я — опасный компаньон, — не сразу откликнулся Андрей. — Если они меня найдут…
— Я думаю, что они ни за что не догадаются искать нас в нашем вагончике, — взглянула на Андрея Рита. — Как они могут догадаться? Конечно, если ты задумал меня прогнать… то — тогда, конечно…
— Рита, — сказал Андрей, — ах ты ж, Рита… Замри! Слышишь, замри… и старайся не обращать на себя внимания!
— Что? — испуганно спросила девушка.
— Видишь тех двух типов? Я их знаю. Они — из банды Красавчика. Не исключено, что они ищут меня… нас. Значит, так. Сейчас мы встанем из-за столика и постараемся затеряться в толпе. Только не бойся… вставай.
— А я и не боюсь.
— Умница. Пойдем… вот так…
Типы из банды Красавчика их не заметили. Андрей и Рита смешались с выходящей из электрички толпой, вместе с толпой прошли привокзальную площадь, затем свернули за угол и остановились.
— Уф! — сказал Андрей. — Вроде как пронесло. Нет уж, барышня… Рита, вокзал сейчас не для нас. Лучше уж и впрямь вагончик… Ты еще не передумала идти со мной в вагончик?
— Я — не передумала, — с подчеркнутым вызовом сказала Рита.
— Тогда сделаем так, — взглянул на Риту Андрей. — Сейчас мы забежим вон в тот магазин, ну а затем — уже в вагончик.
— А в магазин-то — зачем? — спросила Рита.
— Должен же я тебя чем-нибудь кормить, — улыбнулся Андрей. — И — надо же нам чем-то укрываться по ночам!
— Да, — согласилась Рита, — конечно…
До вагончика они добрались никем не замеченные. Время близилось к полудню. Стены вагончика были горячи от солнца.
— А вдруг сюда кто-нибудь все же явится? -подумалось Андрею вслух. — Ну, например, хозяин сена…
— Не явится, — очень уверенно заявила Рита.
— Это почему же ты так уверена? — удивился Андрей.
— Потому, что я этого не хочу, — сказала Рита. — Пока я сама не захочу, никто сюда не явится.
— Да? — смеясь, сказал Андрей. — Тогда — прошу в купе. Подоспело время обеда!
Обеденным столом им служило расстеленное на сене одеяло. На одеяле лежало копченое мясо, хлеб, огромная вяленая рыбина, фрукты и стояла бутылка вина.
— Я хочу вина, — сказала Рита. — Налей мне вина.
Андрей налил, протянул Рите стакан.
— Нет, — сказала Рита. — Не так. Я хочу, чтобы было иначе… чтобы ты держал стакан в своих руках, а я из него пила. И чтобы вино пролилось мне на грудь. И чтобы вся моя блузка пропиталась вином… и грудь также была в вине… а затем ты снимешь с меня блузку и станешь пить вино с моей груди. Вот так… Совместными стараниями Андрея и Риты вина на Ритину грудь вылилось изрядно.
— Ну же! — сказала Рита. — Разве ты не видишь… уже можно… снимай же с меня блузку!
У Ритиной груди был едва распустившихся березовых почек. Запрокинув голову, зажмурив глаза и вытянувшись в струнку, Рита лежала на сене, изнемогая от поцелуев и стремясь навстречу рукам Андрея. Она подставляла его рукам и губам каждую частичку своего вытянутого струной, благоухающего вином и березовыми почками тела. Ей казалось, что она — это не совсем она, а кто-то иной, не имеющий к ней никакого отношения, а сама она лишь наблюдает откуда-то сверху за этим иным… а затем Рита стала завидовать этому иному, ей захотелось с ним слиться и стать с ним единым целым — и она тотчас же так и сделала, слилась, и растворилась сама в себе…
— Мне хочется говорить, — прерывистым шепотом сказала она. — Мне хочется говорить, не умолкая… мне кажется, что в это самое время я должна говорить и говорить… мне этого хотелось еще ночью… но я не знала, можно или нельзя… может быть, в это самое время полагается молчать…
— Можно, — сказал Андрей, — можно все, что ты хочешь…
— Тогда я буду говорить. Знаешь, когда я была совсем маленькой… рядом с нашим домом росло большое дерево… рябина. На этом дереве каждой осенью было много красных ягод… много-много красных ягод… так много, что не было видно даже самого дерева… так мне казалось тогда, в детстве… и каждую осень на это дерево садились птицы… это были большие, черные и строгие птицы… их было очень много. Они сидели на рябине и внимательно смотрели на меня… и мне было так странно от их взглядов. Черные птицы — и красные ягоды… птицы и ягоды, птицы и ягоды… ягоды, ягоды…
…— Откуда это все в тебе? — спросил Андрей, когда они, уставшие и потные, лежали рядышком на превращенном из пиршественного стола в любовное ложе одеяле. — Откуда ты столько всего умеешь?
— Я ничего не умею, — сказала Рита. — Это все — не я… это кто-то внутри меня… и тот, кто внутри меня, говорит мне, как нужно делать и что нужно делать… это все не я, а тот, кто внутри у меня. Вот.
— Ты становишься женщиной, — улыбнувшись, сказал Андрей.
— Правда? — подняла голову Рита. — Именно так и становятся женщинами? Все-все так и становятся женщинами?
— Насчет всех-всех не знаю, — сказал Андрей, — а вот насчет тебя — теперь знаю.
— Как странно, — сказала Рита. — Будто бы кто-то меня выпотрошил и оставил от меня одну лишь мою кожу, и в эту кожу вложил меня другую… И сейчас это я и не я…
— Прекрасной женщиной, — добавил Андрей.
— А ты хотел отправить меня домой, — укоризненно сказала Рита. — Отправил бы — и одной женщиной на свете сейчас было бы меньше…
Потом они спали, и проснулись уже тогда, когда мир укутали вечерние сумерки.
— Единственное, чего мне сейчас не хватает, — сказала Рита, — это ванны или душа. Ах, как мне нужен душ!
— Потерпи до утра. Утром тебе будет душ, — сказал Андрей.
— Вправду? — радостно удивилась Рита. — И где же ты его возьмешь?
— А вот увидишь, — улыбнулся Андрей. — Только чур, душ будет холодным.
— Это ничего, — сказала Рита. — Ведь ты меня потом согреешь.
…Ночью они говорили об одиночестве.
Тема одиночества была понятна и близка обоим.
Андрей говорил о том, что можно быть одиноким, даже если ты, по сути, и не одинок, Рита же вначале таких слов не понимала, а затем согласилась, что, наверно, — можно быть одиноким даже и тогда, когда вокруг тебя множество людей. Тут, сделала для себя великий вывод Рита, дело вовсе не в количестве людей вокруг тебя, а в том, какое отношение эти люди имеют к тебе, и какое отношение ты имеешь к ним. Если между тобой и окружающими людьми нет никакого единства — это и есть одиночество.
А затем Рита изнемогала под поцелуями Андрея, и сбивчивым, горячечным шепотом рассказывала ему о том, как в детстве во дворе дома, где она жила, всякий раз после дождя образовывалась огромная лужа, в которой отражалось небо, и как Рита всякий раз боялась ступать в эту лужу, потому что ей казалось, будто она непременно провалится в отраженное в луже небо…
— Я вспотела до самых пяток, — сказала Рита, когда все закончилось. — Я хочу на улицу, чтобы остыть.
Андрей, отодвинул дверь вагончика, и они вышли на улицу.
Кустарник, разросшийся вокруг, шумел таинственными ночными голосами. Вверху сияли безмолвные августовские звезды. Вдалеке высокими голосами перекликались электровозные гудки, им сиплыми голосами вторили гудки тепловозов.
— Наш вагончик… — сказала Рита. — Уехать бы куда-нибудь в этом вагончике… Ехать бы и ехать… и чтобы никаких других пассажиров, кроме нас с тобой, в нем не было. Ведь правда же, нам с тобой не надо никаких попутчиков?
— Конечно, — сказал Андрей. — Зачем нам попутчики?
— Тогда давай уедем прямо сейчас! Прямо сейчас! Что нам делать в этом городе? Здесь — одиночество и бандиты… давай уедем, а?
— Давай, — сказал Андрей. — Только — куда мы поедем?
— Куда-нибудь, — сказала Рита. — Чтобы только далеко-далеко… Ты мужчина, ты и решай. Куда ты меня повезешь, туда я с тобой и поеду.
— Вот как… — сказал Андрей, внимательно глядя на Риту. — Что ж… А давай мы поедем в город Зурбаган.
— А где это — Зурбаган? — полушепотом спросила Рита.
— Далеко, — сказал Андрей. — У самого-самого дальнего на свете моря.
— Как здорово, — совсем уже шепотом произнесла Рита. — А кто там живет?
— Хорошие люди. Старые моряки, сошедшие на берег пираты, веселые и беспечные бродяги, щедрые торговцы, прекрасные смуглолицые женщины…
— А море там — какое? — спросила Рита.
— Хорошее, весёлое, — сказал Андрей. — Бескрайнее и теплое. Иногда, когда шторм, оно бывает сердитым, но затем, когда шторм утихает, оно опять становится ласковым и добрым.
— Ура! Поедем в Зурбаган! Поедем туда немедленно! Вот только…
— Что? — спросил Андрей.
— Я вдруг подумала… — сказала Рита. — Вот мы уедем в Зурбаган… и мы обязательно туда приедем… а только — кем я там тебе буду? И — кем будешь ты мне?
— Ты будешь мне там женой, — сказал Андрей, и сам удивился тому, что сказал. — Ты хочешь быть моей женой?
— Я не знаю… — в раздумье сказала Рита. — Я не знаю, что такое жена. Это, наверно, то, что было сейчас между нами?
— И это, и еще многое-многое другое. Впрочем, я и сам не слишком-то знаю, что такое — жена. Хотя у меня и есть жена… как будто бы есть.
— Это хорошо, что и ты не знаешь, — сказала Рита. — Потому что… Мне кажется, что строить на пустом месте намного проще, чем перестраивать то, что уже было построено кем-то и когда-то.
— Наверно, — согласился Андрей.
— Вот видишь, какая я у тебя умная. Я сейчас чувствую себя взрослой-взрослой! Я хочу быть твоей женой. Мы приедем в Зурбаган и поселимся в домике возле самого моря. И ты будешь работать, например, рыбаком, и каждый день уходить в море…
— А ты будешь меня встречать.
— Мы будем тебя ждать ивстречать, — поправила Рита.
— Вы? — удивился Андрей.
— Мы, — сказала Рита. — Я и он… тот, который сейчас у меня внутри. Он еще совсем-совсем крохотный… но я его чувствую… я знаю, что он там.
— Рита…
— У тебя такой испуганный голос… Ты не хочешь, чтобы у нас, когда мы будем жить в Зурбагане, был малыш… наш с тобой малыш? Мы оденем его в матросский костюмчик… и вместе с ним каждый вечер будем встречать тебя на берегу…
— Ну, хорошо… Просто мне кажется, что еще рано говорить о малыше… откуда мы можем это знать?
— Я знаю! — засмеялась Рита. — Я чувствую! Он внутри меня… где-то глубоко-глубоко… но я его все равно чувствую… потому что он — мой и твой… он — частица меня и тебя!
— Как просто у тебя все получается.
— А дети вообще получаются просто! — засмеялась Рита и прижалась к Андрею. — Теперь-то я это знаю! Погоди-ка…
Рита высвободилась из объятий Андрея и подбежала к вагончику. Рядом с ним белел в темноте большой закаменевший кусок извести. Рита подобрала известь и принялась что-то писать на стене вагончика.
— Только ты пока не смотри! — крикнула она Андрею. — Посмотришь тогда, когда все будет готово. Еще не готово… и еще не готово… а вот теперь — готово! Смотри!
Андрей повернул голову. На вагончике белела надпись «Прокопьевск-Зурбаган». Андрею вдруг захотелось плакать. Он не знал, почему ему захотелось плакать. Может быть, из-за смутного предчувствия, которое вдруг возникло где-то глубоко в нем. Это было нехорошее предчувствие, тягостное и смутное. Будто бы он отправился в дальнюю дорогу, и позабыл взять с собой что-то крайне необходимое и важное. Что-то такое, без чего и само дальнее путешествие, и вся последующая жизнь непременно должны превратиться в тягостную бессмыслицу…
— Пойдем спать, — сказал он Рите. — Уже поздно.
— Пойдем! — охотно согласилась Рита. — Мы будем спать, а наш вагончик будет ехать и ехать, ехать и ехать… Как называется поезд, который едет без остановок?
— Кажется, экспресс, — сказал Андрей.
— Экспресс в Зурбаган, — сказала Рита. — Тебе нравится такое: экспресс в Зурбаган? По-моему, очень красиво.
Андрею не спалось: он думал. Он думал о себе и о Рите. Последние Ритины слова — наивные, полудетские и исполненные бесконечного доверия к нему, Андрею, растревожили его душу до самого основания, если, конечно, у человеческой души может быть какое-то основание.
Он не хотел ни в чем обманывать Риту, он не считал, что воспользовался случаем и Ритиной неопытностью, ему не было дела до того, что Рита, по сути, годится ему в дочери… Возраст Риты и его собственный возраст в данном случае были неважны: важно было другое. Он не сожалел сейчас, что неосторожно предложил Рите стать его женой. Да, действительно, слова эти были весьма неосторожны, они как-то сами собой сорвались с губ, но — он не жалел о сказанном. Кроме того, Рита с чисто женской интуитивной предусмотрительностью сообщила, что у них может случиться ребенок — да, у них может случиться ребенок. От того, чем они с Ритой занимались и, вероятно, будут заниматься еще, родятся дети. Рита — нормальная, здоровая, вполне взрослая девочка — стало быть, у них и впрямь может быть ребенок. Андрей не жалел и об этом пока что в высшей степени гипотетическом ребенке. Ребенок так ребенок: он, Андрей, покамест достаточно еще молод, он еще успеет поставить на ноги своего ребенка…
Итак, что же получается в итоге? А получается, что Андрею и впрямь надобно жениться на Рите.
Впрочем, надобно — не то слово.
Он хочет жениться на Рите.
По сути, он сделал Рите предложение, и она согласилась.
Стало быть, они поженятся и уедут из этого города. Они уедут в Зурбаган. Нет, и в самом деле — что Андрей потеряет, женившись на Рите и уехав из города? Нелюбимую работу? Такую же нелюбимую жену? Сам зачумленный город? Нечего ему терять, а, стало быть, не о чем и раздумывать. Тем более Рита — весьма, кажется, славное существо. Просто-таки подарок небес…
Конечно, будут сложности. Неведомо еще, как отнесется к замужеству дочери Ритина мать, которая, наверно, ровесница ему, Андрею. Неизвестна также и грядущая реакция его собственной жены, да и дочери тоже. Впрочем, все это — пустяки. Тут главное — решиться. И второе, такое же главное, — надобно будет очень серьезно и обстоятельно потолковать с самой Ритой. Рита — ребенок: что она может смыслить в замужестве? Он и сам-то в нем мало чего смыслит, а уж Рита…
Сам не заметив как, Андрей уснул, а проснулся оттого, что Рита его поцеловала. Андрей открыл глаза: сквозь оконце под потолком пробивались утренние лучи.
— Доброе утро, — улыбаясь, сказала Рита. — Я не сплю уже тысячу часов. Я смотрю на тебя… то есть как ты спишь, и думаю. Сказать тебе, о чем я думаю?
— Конечно, — сказал Андрей, протягивая к ней руки.
— Я думаю о том, как мы с тобой будем жить в Зурбагане… какой у нас будет дом, какие будут занавески на окнах и какие цветы разведём в нашем палисаднике. И еще я думаю, как мы назовем нашего маленького. Мне почему-то кажется, что это будет мальчик, и он будет похожим на тебя. Я придумала уже двадцать семь имен, и все никак не могу выбрать самое лучшее…
— Как странно получается, — сказал Андрей. — Вчера вечером ты заснула, а я не спал и смотрел на тебя… вернее, слушал твое дыхание, а тебя не видел, потому что было темно. И — думал о том же самом… то есть о том, как мы с тобой будем жить в Зурбагане. Я думал о тебе, о нашем ребенке… то есть о том же, что и ты сейчас.
— Мы с тобой думаем одинаково! — торжественно сказала Рита. — А, значит, ты сможешь угадать, о чем я подумала буквально сию секунду!
— Да тут и гадать-то нечего, — рассмеялся Андрей. — Ты подумала о душе, который я тебе вчера обещал.
— Точно! — в восторге воскликнула Рита. — Ты вчера обещал мне душ! И еще ты говорил, что душ будет холодным, и ты меня потом согреешь.
— Тогда — готовься! — сказал Андрей, вскакивая.
— А как это — готовиться? — спросила Рита.
— Ну, раздевайся.
— Совсем-совсем?
— А то как же! Кто же идет в душ одетым?
Рита принялась раздеваться, но на полпути остановилась.
— Знаешь, — сказала она, — я не могу сама… до конца. Я еще не умею… чтобы так, легко и до конца. Я, наверно, научусь потом, позднее… в Зурбагане. А пока — раздень меня сам…
Обнаженная, при дневном свете, Рита до такой степени походила на девочку-подростка, что у Андрея перехватило дыхание. Он укутал ее в одеяло и вынес из вагона на улицу.
Великолепное, наполненное солнцем утро. Невдалеке от вагончика среди кустарника высился самодовольный молодой ясень. Мириады утренних росинок, будто драгоценные камни, сверкали на его листьях. Вот к этому-то ясеню Андрей Риту и принес. Это и был обещанный холодный утренний душ.
— Ух, ты! — восхищенно прошептала Рита. — Как красиво…
— Прошу! — сказал Андрей, распеленав Риту. — Становись под дерево и встряхни его! И — сразу же ко мне, под одеяло!
— Я боюсь, — нерешительно сказала Рита. — Эта роса, наверно, такая холодная. Встряхни дерево сам.
— Ну, тогда держись! — сказал Андрей, подходя.
— Давай! — отчаянно зажмурившись, сказала Рита.
И — мириады блистающих на солнце холодных бриллиантов тотчас же обрушились на нагую Риту и одетого Андрея!
— Ух, ты! — едва выдохнула Рита, взглянула на Андрея и расхохоталась. — И тебя тоже! Прямо в одежде! Еще! Давай еще!
Андрей встряхнул дерево еще — и новые мириады бриллиантов обрушились на него и Риту.
— Еще! — радостно вопила Рита. — Еще!
— Может быть, хватит? — стараясь перевести занявшееся дыхание, спросил Андрей.
— Еще! — требовала Рита. — Еще!
Андрей встряхнул дерево еще дважды, а затем бриллианты иссякли.
— Душ закончился до завтрашнего утра! — сказал Андрей и скомандовал: — Скорей под одеяло! Немедленно греться!
Он укутал Риту в одеяло, подхватил ее на руки и побежал к вагончику. Рита смеялась.
— Завтра мы уедем в Зурбаган! — хохоча, кричала Рита. — Завтра! Завтра!…