Экспресс в Зурбаган

4.

…Ну, любовники, ну в вагончике, — размышлял редактор, — подумаешь, сенсация!

Однако вскоре Яков Ефимович посмотрел на дело иначе.

— Так ты говоришь, — спросил он у присутствовавшего при разговоре Мыки, — что эта самая девица — совсем еще малолетка?

— Чистое дитя! — вместо Мыки клятвенно заверил Вася Нечитайло. — Он, то есть Мыки, самолично наблюдал… будьте уверены! Титьки, говорит, еще толком не выросли…

— Гм… — сказал Яков Ефимович, и надолго задумался. — Вот что, братва лихая. Мне тут надобно слетать в одно местечко. А вы ожидайте меня… ну, скажем, в «Трех свиньях». Да-да, естественно… понимаю… вот вам деньги в качестве аванса. Но — не напивайтесь в тех «Трех свиньях» как свиньи. Потому что в любое время вы мне можете понадобиться для дела.

Получив аванс, Вася Нечитайло с Мыкой отправились в «Три свиньи», где их ожидали Валька Астролябия и безучастный Владик, а Яков Ефимович тем временем набрал телефон милиции.

Если бы трубку тогда поднял я сам или, скажем, Батя, то эта история имела бы, наверно, совсем другое продолжение. Потому что мы с Батей знали, что такое этот Яков Ефимович, и не стали бы с ним размазывать кисель по чистой скатерти. Да и он сам, думается, заслышав в трубке наши с Батей голоса, поспешил бы откланяться — иначе непременно нарвался бы на справедливую грубость с нашей стороны.

Но — случилось то, что случилось: трубку подняли не мы, потому что в тот день случился выходной и мы отсутствовали, а — дежуривший по отделу Федя Гвоздев. Этот Федя Гвоздев был милиционером тишайшим, исполнительным, пришибленным, нерассуждающим и абсолютно не способным к абстрактному мышлению. Вот на него-то искушенный Яков Ефимович и вышел.

— Это говорит редактор газеты «Сплошная сенсация» Яков Ефимович, — услышал Федя в трубке. — Да-да, Яков Ефимович… А это, стало быть, Федя Гвоздев… Наслышан, наслышан… Да какой там выходной, мама моя родимая! Какие у меня выходные, Федя! Тружусь на старости лет как последняя ломовая лошадь! Так и помру на рабочем месте, Федя!

— А чего звоните-то? — спросил Федя, весьма смутно представляя себе, кто таков Яков Ефимович.

— А дело у меня имеется, Феденька. Очень важное, между прочим. Имею информацию о совершающемся сейчас тяжком преступлении. Как порядочный человек и как гражданин, считаю своим долгом поделиться важной информацией, потому что… ну и все такое прочее.

— Преступление? — насторожился Федя. — Какое преступление?

— Наитягчайшее, — сказал Яков Ефимович. — Я так думаю, что совращение малолетней.

— Что-что? — удивился Федя. — Это как же?…

— Он мне говорит «это как же»! Ой, ой… Ну, слушайте, молодой человек, что я имею вам сказать по этому поводу… — и Яков Ефимович поведал Феде вкратце то, что сам недавно услышал от Васи Нечитайлы и Мыки.

— Ну, — засомневался Федя Гвоздев, — какое же это совращение? Развлекаются ребята… Я за них… хи-хи-хи… даже рад.

— Он мне будет говорить «развлекаются ребята»! — всплеснул руками Яков Ефимович на другом конце провода. — Он-то, может, и развлекается, а она-то, если судить по имеющейся у меня информации, малолетняя! Неразумное, так сказать, дитя!

— Ну, так и что же? — не мог взять в толк Федя Гвоздев. — Ну, малолетняя… Сейчас эти самые малолетние — ого… сами знаете, какие! Нас с вами еще научат… Короче говоря — развлекаются.

— Ой, ой! — горестно произнес Яков Ефимович. — Развлекаются — в густых кустах и вдалеке от мира… А если, например, он ее там держит насильно? Или даже не насильно, а просто — купил дурочку за шоколадку и пачку дешевых сигарет? А если, прямо сказать, он сексуальный маньяк? Маньяки — они любят, чтобы все было именно в кустах… а потом придушит девчонку, и поминай как звали.

— Да какой еще маньяк… — неуверенно сказал Федя.

— Я так считаю, — змеиным голосом произнёс Яков Ефимович, — что эти ваши слова, Федя, есть официальное мнение всей нашей милиции? И, стало быть, в качестве таковых я могу их присовокупить к своей будущей статье?

— Это к какой еще статье? — насторожился Федя Гвоздев.

— К разоблачительной, Федя, — сказал Яков Ефимович. — По поводу злодействующего в городе маньяка и реакции нашей милиции в связи с таким прискорбным фактом нашей жизни. Вернее — о полном нежелании нашей милиции реагировать на сей прискорбный факт.

— Ну… — впал после этих слов в размышления Федя. — А вы-то сами, к слову говоря, для чего мне об этом рассказали?

— По двум причинам, — сказал Яков Ефимович. — Во-первых, потому, что я честный человек и не могу, получив наиважнейшую информацию, не уведомить о том родную милицию… о чем, между прочим, семь минут назад я вам, Федя, уже докладывал. А во-вторых, я прошу у вас позволения самолично присутствовать при поимке маньяка в качестве репортера. Это же будет замечательный репортаж! О том, как наша славная милиция вовремя среагировала на сигнал от обеспокоенных граждан и разоблачила маньяка! Готовьте дырочку для ордена, Федя…

— А другие обеспокоенные граждане, помимо вас, еще имеются? — спросил Федя.

— А то как же! Ждут в условленном месте и готовы к выполнению своего гражданского долга!

— Стало быть, свидетельская база имеется, — констатировал Федя.

— А то как же ей не быть, — сказал Яков Ефимович. — Они же заодно и понятые.

— Ну… — сказал Федя. — Ладно. Этим делом я займусь самолично. Вот прямо сейчас и займусь.

— Можно, разумеется, и сейчас, — сказал Яков Михайлович. — Но, я так думаю, лучше вечером… даже ночью… где-нибудь ближе к рассвету. Чтобы, значит, этот маньяк меньше всего нас ожидал и не оказал нам сопротивления. Вот они-то, эти сознательные граждане, о которых мы только что с вами беседовали, нас с вами туда и отведут. Ой, ой, какие мерзкие дела творятся в этом собачьем мире…

— А ежели, — засомневался Федя Гвоздев, — они до вечера того… исчезнут в неизвестном направлении?

— Я вижу, Федя, — назидательно сказал Яков Ефимович, — что вы ни черта не разбираетесь в жизни… уж простите старика за такие резкие эпитеты! Вы, судя по всему, очень слабы в психологии! Скажите-ка, а вы сами, будь вы на месте того маньяка, разве не пожелали бы продлить, так сказать, процесс наслаждения на как можно более длительное время? Ну, вы только себе вообразите: ночь, тишина, одиночество и тут же — на все готовая юная особа… эдакий сладкий персик! Ведь это же, скажу я вам, такое удовольствие, которое может длиться вечно… до самой зимы! Или вы, Федя, станете меня уверять в том, что я-таки не прав?

— Ну… — ответствовал Федя Гвоздев, на чём, собственно, разговор и закончился.

Андрей и Рита, разумеется, не знали, что это — их последняя совместная ночь, да даже и не вся ночь целиком, а всего лишь — половина ночи. Они не знали, что скоро для них всё закончится…

Вначале они ужинали. От купленных вчера на вокзале продуктов осталось всего ничего, так, какие-то крохи и еще — огромная вяленая рыбина. Рыбину по просьбе Риты они есть не стали. «Это, — сказала Рита, — рыба из самого Зурбагана. Пускай она с нами и вернется в Зурбаган, хорошо?» «Само собою!» — смеялся Андрей, целуя Риту.

Вина в бутылке оставалась самая малость, и эту малость Рита откровенно, демонстративно, медленным взмахом руки частью выплеснула себе на грудь, а частью — себе на бедра.

— Ну? — глядя Андрею в глаза, призывно сказала Рита. — Я женщина, или я не женщина?

— Конечно, женщина! — сказал Андрей.

— Тогда чего же ты ждешь?

Рита снова и снова подставляла свое тело под поцелуи.

— Однажды, — лепетала она, — на мою ладонь упал желтый лист… Была осень. Я, конечно, и раньше знала, что осенью листья желтые, и что они облетают… но почему-то не придавала этому значения. А тут вдруг удивилась. Лист был резной и крупный… это был кленовый лист… и я вдруг увидела, что весь мир наполнен падающими листьями… и все вокруг было таким удивительным и непостижимым, что мне захотелось плакать. Это было в городском сквере… я нашла скамейку, где никто не сидел, присела на нее и всплакнула… а желтые и красные листья все падали и падали… И каждый из них словно бы пел. Мир был наполнен тихими голосами падающих листьев… это была удивительная и непостижимая музыка… они падали, падали, падали…

Потом Андрей, лежа на сене, сквозь полуоткрытую дверь вагончика задумчиво смотрел во тьму, а Рита, смеясь, играла с рыбиной.

— Когда мы приедем в Зурбаган, — сказала она Андрею, — я отпущу ее в море, там она оживет. Вот увидишь, оживет и уплывет — далеко-далеко! Как ты думаешь, когда мы доберёмся до Зурбагана?

— Завтра, — сказал Андрей.

— Завтра? — тут же прекратила свою игру Рита. — Нет, и впрямь — завтра?!

— Завтра. Настанет утро, мы отправимся с тобой в город… я думаю, что все утряслось, и никто нас уже не ищет… я рассчитаюсь с работы, ты соберешь свои вещички, предупредишь свою маму — и мы уедем.

— В город, — задумчиво сказала Рита. — А, может, не надо в город? Ты знаешь, я почему-то боюсь… Я боюсь, что если мы пойдем в город, он нас разлучит… он нас проглотит… мы там затеряемся… и больше никогда уже не встретимся. Я не хочу в город. Давай уедем так… без возвращения в город. Если не в этом вагончике, то в каком-нибудь другом…

— Пока мы не обрежем все веревки, которыми привязаны к этому городу, мы никуда не сможем уехать, — сказал Андрей. — Мне нужно рассчитаться с работы, забрать документы, тебе — поговорить с матерью.

— Наверно, ты прав. Но я все равно боюсь… Я боюсь не только за себя и за тебя, но еще и за него… за того, кто сейчас живет внутри меня. Мы с ним боимся вместе… у нас один общий страх на двоих.

— Иди ко мне, — сказал Андрей. — И — ничего не бойся. Будем считать, что мы только на несколько часов завернули в этот город, а следующая остановка — уже Зурбаган. Спи, моя девочка, спи. Завтра у нас будет непростой день…

— Завтра мы попрощаемся с нашим замечательным душем, — сказала Рита, — и с нашим вагончиком. Надо обязательно попрощаться и с вагончиком, и с душем… и еще нам надо не забыть про рыбину, чтобы отпустить ее затем в море.

— Конечно, конечно…

— Мне будет жаль расставаться с нашим вагончиком, — сказала Рита. — Так жаль, что я, наверно, буду плакать. И еще я буду плакать, потому что… можно, я не скажу, почему я завтра буду плакать?

— Ну и не говори…

Они уснули одновременно. Впрочем, Андрей тут же и проснулся. Его разбудило какое-то непонятное и тоскливое ощущение вдруг возникшей в нем тревоги.

Он осторожно поднялся, стараясь не потревожить Риту и прислушался к ночной тишине. Вроде все было как всегда: легкий шелест ночного ветра за дверью, далекие вокзальные гудки, еще какие-то невнятные шорохи, которые бывают лишь ночью.

И вместе с тем — что-то было не так. Что-то было не так до такой степени, что Андрей, помедлив, решил разбудить девочку.

— Вставай, — сказал он, опустившись перед ней на колени. — Просыпайся…

— Что? — вскинулась спросонья Рита. — Уже утро, да? Разве уже утро? но почему же тогда так темно?

— Одевайся, — деревянным голосом сказал Андрей.

— Да-да, — засуетилась сонная и ничего не понимающая Рита: каким-то непостижимым образом невнятное ощущение тревоги, томившее душу Андрея, вдруг передалось и ей. — Да, конечно… скажи, что-то случилось?

— Мы — приехали, — тускло сказал Андрей. — Конечная станция — Зурбаган. Дальше поезд не идет…

— Я не понимаю…

— Иди ко мне, — сказал Андрей. — Садись. Посидим рядышком… у нас еще есть несколько минут.

— Хорошо, — покорно сказала Рита, садясь и интуитивно прижимаясь к Андрею. — Мне холодно… обними меня, пожалуйста.

Андрей обнял Риту за плечи и закрыл глаза.

Ощущение тревоги стало невыносимым.

Снаружи вагончика раздались голоса, вспыхнули острые, проникающие сквозь вагонные щели, лучи света, и в дверь забарабанили кулаки.

— Отворяйте! — закричали снаружи сразу несколько хриплых голосов. — Сказано — отворяйте! Иначе мы сломаем дверь! И — не пытайтесь сопротивляться! Ваше логово окружено… мать-перемать!

— Что это? — испуганно выдохнула Рита.

— Зурбаган, — безучастно сказал Андрей. — Мы приехали…

— Но… как же… Зурбаган? — не могла взять в толк Рита. -А где же это… добрые пираты, веселые бродяги, прекрасные женщины, ласковое море? Я не понимаю…

— Пираты, женщины… — раздраженносказал Андрей, отстранил от себя Риту, встал и отпер дверь вагончика.

И тотчас в вагончик ворвались люди: режущие лучи фонарей исчертили темноту и полоснули по лицам Андрея и Риты.

— Не двигаться! — приказали Рите и Андрею. — Милиция!

— Какая к дьяволу милиция? — мрачно спросил Андрей. — Что вам здесь нужно?

— Тебя и нужно, — сказал чей-то голос. — И, само собою, твою деваху. Я сказал — не двигаться, пока не явится Медуза… тьфу, черт… следователь.

Вскоре в вагончик влезла и Медуза: в ту ночь она была дежурным следователем, и волей-неволей ей пришлось ехать на место происшествия, чему, разумеется, она была никак не рада.

— Ага! — сказала Медуза, светя фонарем в глаза Андрею и Рите. — Вот они, голубки! А что, неплохо устроились! Вагон, сено, одеяльце… Ну-ну!

В это самое время в вагоне возник и Яков Ефимович собственной персоной и с фотоаппаратом наперевес. Щелкнув несколько раз фотовспышкой, Яков Ефимович вдруг замер.

— Ты? — растерянно сказал он Андрею. — Какого черта ты тут делаешь… это, стало быть, ты и есть тот самый маньяк? Ой, ой…

— Вы его знаете? — тотчас же накинулась на Якова Ефимовича Медуза. — Вы его знаете?

— К сожалению, — неохотно сказал Яков Ефимович. — Это корреспондент моей газеты Андрей Евдокименко.

— Ага! — торжествующе воскликнула Медуза. — Значит, так… значит, личность преступника установлена! Вот этого, — она указала на Андрея, — взять и запереть в машине, а ты, — Медуза ткнула пальцем в грудь Рите, — подожди меня снаружи. Мне еще надо тебя допросить, а затем на экспертизу… так что подожди, пока я осмотрю место происшествия. Где понятые? Почему я не вижу понятых?…

Тотчас же в вагончике возникли и понятые — Вася Нечитайло и Мыка.

В понятых и, по совместительству, в свидетелях они оказались не по своей воле. Оба они не любили иметь дела с милицией, ибо за свою жизнь предостаточно от нее натерпелись всяких несправедливостей, но… дожидаясь в «Трех свиньях» Якова Ефимовича, они дождались и его самого, и милицейского наряда, возглавляемого Федей Гвоздевым.

— Стало быть, — сказал Федя Гвоздев, обращаясь одновременно к Васе Нечитайло и Мыке, — вы покажете нам то самое место! А вы двое, — обратился Федя к Вальке Астролябии и флегматичному Владику, — пошли отсюда к трепаной матери, а завтра явитесь к Медузе… то есть к следователю для допроса! И попробуйте только не явиться!

— Мы так не договаривались, и ничего не знаем! — сказали хором Вася Нечитайло и Мыка, обращаясь одновременно к Якову Ефимовичу и Феде Гвоздеву.

— Поговорите у меня еще, шантрапа косопузая! — гаркнул Федя и единым махом съездил сразу двоим по шее, от чего тот и другой моментально пришли в унылую готовность помогать родимой милиции, в чем только той заблагорассудится.

И вот ровно в полночь Вася Нечитайло и Мыка во главе небольшого милицейского отряда и в сопровождении увешанного фотоаппаратами Якова Ефимовича двинулись к вагончику. Угнетенный безрадостными перспективами и вероломством со стороны Якова Ефимовича, Мыка скверно ориентируясь на местности. Трижды уводил отряд в неверном направлении, за что трижды же был чувствительно бит Федей Гвоздевым по шее и прочим частям организма.

Наконец, пришли, и сейчас Вася Нечитайло и Мыка в качестве понятых присутствовали при осмотре места происшествия Медузой.

Повторимся: настроение у Васи Нечитайло и у Мыка было преотвратнейшим. Вася мысленно костерил втравившего его в это дело Якова Ефимовича, а Мыка так же мысленно корил черта, без которого — Мыка был в том уверен — он не вляпался бы в столь двусмысленную, а главное, бесплатную историю. «Схожу завтра в церковь и поставлю свечку, — мысленно сулил Мыка черту. — Будешь у меня знать, поганец ты эдакий! Вот как только меня отпустят — так сразу же и схожу… попомнишь ты у меня, кривая твоя рожа!»

Примерно через час осмотр места происшествия Медузой был закончен, то, что она сочла вещественными доказательствами, было изъято, и только тут обнаружили, что главного действующего лица, то есть Риты, нигде не видно.

— Где эта малолетняя потаскушка? — заорала Медуза. — Я вас спрашиваю, уроды — куда подевалась девка? Отыскать… вашу перемать! Доставить!

Тут же кинулись Риту искать, но, как известно, нигде ее не нашли, развели руками, усадили беснующуюся Медузу в машину и убыли.

Около раскуроченного маленького мирка — допотопного вагончика с непонятной надписью на борту «Прокопьевск-Зурбаган» — остались лишь Мыка да Вася Нечитайло. Зародившийся предрассветный ветерок свободно залетал в отворенные двери вагончика и ворошил пахучие сухие цветы и травы…