Экстремист

1. ЛИЧНАЯ ОХРАНА

Иногда после дурного сна просыпаюсь с мыслью, что всем нам могильная хана. Выразился куда бы энергичнее, да слишком много поборников русской словесности, которые брызгают кислотной слюной и, картавя, требуя культуры речи. А какая может быть культура, блядь, речи, когда в мире происходит… война. Вернее, она начинается Третья Мировая, но все делают вид, что ничего такого не происходит: локальный конфликт под балканским небом. Фуюшки, в смысле, ничего подобного, господа президенты, премьеры, министры и прочая звездно-полосатая срань. Налицо все признаки атомной войнушки. Так что не надо мастурбировать тухлые мозги ни себе, ни народам мира, а делать все, чтобы наш земной шарик не облучился лечебным цезием.

Да, я люблю и умею говорить правду. Лучше кровавая и страшная правда, чем сладкая ложь, не так ли? У нас правду никто и никогда не любил. Пять лет назад я ликвидировал высокопоставленного ублюдка по фамилии Хромужкин, у которого ходил телохранителем. Он был самоуверенным болваном, к тому же пассивным педерастом и считал, что мир создан для его животной плоти. Однажды он плохо кончил, в смысле, я отрезал ему его же достоинство, когда понял, что хозяин жизни не понимает текущего политического момента.

Он корчился от боли и кровь фонтонировала: фьюк-фьюк! Зрелище было потешным и назидательным. Для тех, кто с помощью своей демократической жопы хотел достичь высот политического олимпа. Они, намыленные, бились в казенной баньке, думая, что их ждет такая же счастливая участь. Я вонзил тиг в лавку и рассмеялся:

— Делайте новые ставки, господа.

И ушел. Чтобы вернуться через пять лет. Был молод, самонадеян и верил, что способен изменить мир — кастрацией.

Увы, заблуждался. За что и получил пять лет отдыха на курорте имени «Красная шапочка». После трудовых таежных подвигов вернулся и обнаружил страну на разломе эпох.

Россия напоминал неуправляемый корабль, получивший смертельные пробоины и посему идущий на дно небытия. Команда и пассажиры, в панике загрузившись в шлюпки, пытались в одиночестве победить штормовую волну. И доплыть до спасительного острова, где их ждало райское наслаждение — кокосы и окультуренные людоеды во фраках и цилиндрах из Международного Валютного Фонда.

Не всякому удалось вкусить райских реформаторских плодов и дожить до счастливого будущего. А те, кто таки дожил, поставлены самоуверенным янки Б.К. в интересную позу. Какую? Это к социально-активной и пухленькой любительнице чизбургеров с берегов Патомака. А если говорить без обиняков: конец света близок — ближе не бывает. Возникает вопрос: что делать? Выхода два: или получать удовольствие, разлагаясь от ядерной присыпки, или пытаться противостоять неприятному развитию исторических событий. Как сказал кто-то из великих: война после Атомной будет на дубинах. И с этим трудно поспорить. Впрочем, я и не спорил, хотя и любил это делать. Моя беда в том, что я человек действия. А любое действие, как известно, вызывает противодействие. И отсюда мои неприятности, если говорить сдержанно. И почему я не любитель букашек, таракашек и прочих насекомоядных тварей? Жил бы тихо и богобоязненно. Собирал коллекцию пришпиленных иглами, крылатых красивых трупиков. На радость научной общественности и супруге Берте, скажем, Эразмовне, женщине во всех смыслах положительной, тишайшей, в очках, с пучком немытых волос на затылке, с болезненным запахом всего своего валерианового пустотелого организма… Брр!

Нет, только не это: жить редкими минутами семейного совокупления. Простите-простите. Великий еврей Эйнштейн был прав: все относительно. В этом мире, уже перетравленном ядерным, повторю, дустом. Я должен быть благодарен судьбе: она увела от житейского омута.

Я родился 26 мая, и поэтому чувствовал весну всей своей выдубленной жизнью шкурой. Тело бренно — дух вечен. Но даже духу противна мысль, что его хотят потравить плутонием 235.

Справедливости ради надо сказать, что мы тоже не лыком шиты. Такую иногда вывернем душевную азиатскую потребность, что вся ухоженная и чистенькая пруссачья Европа от испуга пустит стыдливый пук.

И это правильно. Что можно ожидать от первой в мире стране по всевозможным мыслимым и немыслимым экспериментам? Мы первые везде: по морозам, нефти, лесу, водки, политическим партиям, кровопусканию и всеобщему разгильдяйству.

У нас взрываются атомные электростанции, уходят камнем на дно океанские секретные субмарины с ядерной начинкой, дотла сжигаются в газовом пламени пассажирские поезда, проводят народные игры по обмену карманной наличности, знаменитый балет «Лебединое озеро» демонстрируют исключительно в дни путчей, национальный позор показывают всему миру, чтобы тот воочию убедился в боевой готовности гвардейских танковых соединений и так далее.

Словом, все народы мира и Европы, затаив дыхание, с напряжением ждут, что ещё им преподнесет уму непостижимое наше распыздяйство. И они, безусловно, правы в своем мещанском страхе. Мы — страна неожиданных, самых нелепых и диких событий с точки зрения цивилизованного бюргера, жизнь которого размерена, как дорожная разметка на скоростном бетонном бане Бонн-Кельн, как пиво по утрам, как скунсовый шнапс по вечерам и добропорядочная плановая эякуляция по выходным дням. Скучно живете, господа. То-то у нас — то ли бунт зреет, то ли дымок гражданской войны вьется, то ли выборы грядут, которые хуже смерти.

Впрочем, Европа тоже решила поучаствовать в «русской рулетке», только вот «кольт» оказался в хамоватых руках тех, кто мечтает установить новый порядок в мире.

И что же?

— Du courage il faut trouver le true pour truguer be truguagea.

Перевожу: «Мужайтесь, надо найти винтик, чтобы развинтить весь механизм».

И этим винтиком буду я. В наше время всегда есть место подвигу. И если кто-то хочет последовать пророчествам Ностардамуса, должен помнить: от их детей тоже ничего не останется — даже теней.

Москва встречала молодое лето ЧП (чрезвычайным положением), параличом власти, взрывами в центре, автомобильными заторами, ростом цен и всеобщим безмолвствием. Как говорится, народ безмолвствовал.

Так молчат в доме преставившегося душегуба, у которого морда такая, что и в гробу, в предцарствии лежащая, кирпича просит. То есть хоть и в мир иной отдалился, да на роже такая краснота, что живому дай Бог, а помер-то с опою, лишнего испил и помер.

Я прогулялся по любимому городу. Народец шастал по улицам, не обращая внимания на БТРы и военизированные патрули. Что-что, а привыкает наш человечек к прилагаемым обстоятельствам быстро; главное, чтобы атомной войнушки не было.

Уличные фотографы, похожие повадками на грифов, кружили вокруг зевак, гуляющих по Арбату. Молодые лавочники в пятнисто-полевой форме предлагали по договорным ценам стрелянные гильзы с Балкан, веточки стальной импортной проволоки из Африки, боевые медали и ордена Союза ССР, а так же офицерское обмундирование и солдатские шапки-ушанки.

Конечной моей целью была редакция газеты, поносной по определению. Там работала моя жена Полина. Она несколько раз приезжала на зону и мы проводили веселые сутки, кувыркаясь на казенной койке, как акробаты. Надо отдать должное Полинке она не потеряла веры в меня, если выражаться языком Петрарки.

И вот я приехал — и приехал без предупреждения. Зачем ненужные волнения?

Я прошел по узким коридорам редакции, по ним метались щелкоперы без определенных половых признаков, лишь одно, видимо, руководящее лицо с разночинской бородкой картавило:

— Безобг`азие! Где мате`иал по аг`мии и НАТО! Всенепг`менно мне на стол материал по аг`мии и НАТО!

Жену я обнаружил в курилке. Полина попыхивала сигареткой и обсуждала проблему ЧП, которое ввели с первого апреля.

— Ой, — сказала Полина, — это мой муж, девочки.

Взглянув на меня, те нервно захихикали. Я хотел сказать им все, что думаю о вреде курения, как говорится, курящая женщина кончает раком, да их вызвали к Главному редактору.

Мы с женой обнялись, как два солдата после войны. И поехали на редакционном авто домой.

— Правда, у меня много работы, — говорила Полина. — Ты же, надеюсь, знаешь положение в стране и мире?

— Критические дни планеты Земля, — отвечал я. — Но янки есть что терять, а что теряем мы? Эту еп`жизнь?

— Не ругайся, Саша.

— Козлы они все, что по эту сторону океана, что по ту, — сказал я. — И если хотят жрать биг-маги с плутонием, они их будут жрать.

— А мы что будем жрать?

— А мы? Мы картошечку, — смеялся я. — С малосольными огурчиками. С копченной колбаской. И мерзлой водочкой.

— Дурачок, — покачивала головой любимая. — Мир летит в тартарары, а ты?..

А что я? Если яппи Б.К. посадить на пятилетнюю баланду у параши, то, уверен, он тоже бы мечтал о русской водочке и хрустящем изумрудном огурчике. И думать бы не думал о медовых устах тортовой стажерки и мировом господстве.

Полина также была полностью поглощена мыслями о будущем.

— Ты думаешь, у нас будет хорошо? — стаскивала с себя джинсы, когда мы, разумеется, прибыли домой.

— А почему должно быть плохо? — обнимал её. — У меня как штык.

— О, господи, я не про это, — закатывала глаза от возмущения. — Я о Третьей Мировой.

— Война херня, главное маневры, — не выдержал я. — Полина, пошли они все к еп`матери. Мы жили и будем жить. И назло всем скуем маленького.

— Какого маленького? Селихов! Ты сошел с ума, — всплеснула руками. Ты вообще меня любишь, как бабу, а не как личность.

— Полина, прекрати, — взревел я и цапнул молодое-наливное-нагое-брыкающе-взвизгивающее тело. — Я тебя люблю, как личность, а потом, как бабу, — солгал. — Честное слово!

— Да, милый?

— Да, милая.

— И я тебя люблю. Как личность.

— Да? — заскрежетал зубами. — Если когда-нибудь погибну, то от твоей непосредственности.

— А я от тебя!.. А-а-а-а-а-а-а!

Потом мы пообедали жареной картошечкой, колбаской, огурчиками и водочкой. Я неосторожно включил телевизор и мы узнали последние новости. Они были такие, что жена мгновенно умчалась в редакцию. А я остался с надеждой, что все-таки с Божьей помощью успел заслать маленького астронавта в недра чужой планеты. Потом уснул и спал без сновидений. Разбудил меня телефонный перезвон.

— Алекс, родной! — зарокотал голос Орехова. — Вернулся, сукин сын?

— А ты откуда знаешь, Вольдемар? — удивился я.

— Обижаешь, — смеялся полковник ФСБ. — Мы все знаем. С возвращеньицем, засранец.

— Сам такой, — огрызался я. — Вас одних нельзя оставить, тут же хрендя мировая начинается.

— Пахнет керосином, — согласился друг. — И очень пахнет.

— И что будем делать?

— Работать, товарищи.

— То есть?

— Надо встретиться, — сообщает мой боевой товарищ. — Место встречи изменить нельзя, — смеется. — Никитин и Резо-Хулио тебя найдут.

— Как они?

— Им война, что мать родна.

Я посмеялся: все на старых прочных местах. Кроме угрозы Третьей Мировой, ничего не изменилось — боевые друзья ждут меня и готовы принять участие в каком-нибудь феерическом дельце. А почему бы и нет? Сотрудник службы безопасности даже на дымящихся после атомного удара руинах остается сотрудником службы безопасности.

Итак, я возвращаюсь в клоаку политических страстишек, в суету сует, в мирок первичного накопления капитала и кровопускания. Возвращаюсь туда, где грязные воды рек тащат разбухшие, разъеденные золотыми рыбками трупы. Возвращаюсь туда, где удар в челюсть, пуля в лоб, ракетные залпы «Томагавками» лучший аргумент в споре. О путях развития, как родного отечества, так и всего мира.

…Что может дать час бреющего полета над темным пространством родины? Многое. Особенно, если это время прошло в дискуссиях с упоминанием нашей всеми любимой «матушки». Друзья-товарищи заехали за мной и мы рванули в Ливадию, где находилась моя старенькая дача, удобная во всех отношениях.

— Сашок, — лез с лобызаниями маленький и плюгавенький Резо по прозвищу Хулио. — Ты все такой же! У параши цвет лица меняется в лучшую сторону, да, Никитушка?

Сдержанный Никитин, похожий на чеховского учителя словестности, согласно кивал головой, улыбаясь мне, как тульский праздник на дне города.

Если бы я не знал своих товарищей, обиделся. А так лишь хлопнул крякающего Резо по загривку, заявив, что скоро мы все окажемся у параши мирового жандарма, роль которого нынче с успехом выполняет USA.

— Это точно, — согласились друзья. — Надо дать по сусалам любителю минета, а то дождемся от него большого привета и бомбы «А».

— Бомбы «А»? — не понял я.

— Атомной чушки, Алекс.

— А у нас что? Чушки кончились?

— Да, вроде нет.

— Тогда в чем дело?

Боевые приятели посмеялись: ещё один утопист, мечтающий сбить ядерными зарядами земной шарик с орбиты. Но делать что-то надо? А не лучше найти на Тверской молоткастенькую шлюшку и запустить её в USA-Белый дом, как это уже однажды случилось в истории дружбы двух народов.

— То есть вы хотите сказать, что соса Моника наш агент? — удивился я.

— А то, — самодовольно ответили приятели. — Контора работает.

Я не поверил. И зря. Оказывается, ныне знаменитую на всю планету губастенькую минетчицу удалось взять на прихват некой богатенькой мадам Мата Грунвальдберг, прибывшей якобы из Одессы-мамы. На самом деле Мата была наша Катенька Епцова из спецотдела «R», разрабатывающего самые деликатные международные проблемы.

— Ну вы, ребята, даете, — сказал я, когда узнал подробности операции «Овальный кабинет». — Теперь понятно, почему клиент звереет и готов весь мир разорвать на куски.

— Ты о чем, Селихов? — не поняли меня.

Я объяснил: сработано топорно. Думаю, ЦРУ доказало своему главнокомандующему, что его подставили, как папика на Тверской, подцепившего украинский AIDS. И теперь от обиды за излишнюю доверчивость он, Б.К., готов рвать и метать. И потом: ему никто не дает и не берет. Быть властелином мира и страдать от полового воздержания. Да проще развязать Третью Мировую, чем стать импотентом или онанистом.

— Алекс, ты всегда был экстремистом, — сказали на все это мои друзья. — И без тебя тошно. Лучше скажи, чем мы будем заниматься?

— А я откуда знаю? — удивился. — Орехов только намекает, а на что, я не понял.

— А ты всегда был тупой, — снова закрякал Хулио, маленький, повторюсь, плюгавенький и ужимками похожий на мультипликационного человечка неопределенной национальности.

— Сам такой, — находчиво отвечал, мелкими ударами зажимая приятеля в угол сидения; тот заблажил, прося пощады.

— Ну как дети, — заметил Никитин, крутящий баранку джипа. — Куда поворачивать, паразиты? Я забыл.

Мы ему напомнили — ором: туда, еп`мать, твою мать! И скоро за тонированными стеклами поплыла знакомая дачная местность. Ба! Скорее незнакомая. Я увидел построенные и строящиеся кирпичные хоромы. Было такое впечатление, что десяток удельных князьков решились обосноваться на прекрасном берегу Истры. Я выматерился: что за дела, господа? Народец давится жареной селедкой, а тут такой строительно-ударный шабаш?

— Саша, ты люмпен, — смеялись друзья. — У нас большие перемены. Чем лучше пэздишь, тем больше процветаешь. Вон, например, хоромы Тимура? Он же Чмо, он же Поц, он же Плохиш, он же Пятачок. Жирует, пидор, и в уст не дует. И таких, как он…

— Вот это сучье племя я бы зажарил на вселенской атомной коптилке, не без пафоса проговорил я. — Ничего, ещё не вечер, господа.

Впрочем, ошибался. Сгущались сумерки, они были сиреневые и пахли мятой, полынью и будущим теплом. Деревянный дом встречал нас черными окнами. Был построен в тридцатые годы и подарен моему деду наркомом НКВД Ежовым. Можно только догадываться за какие заслуги перед сталинской Родиной? В 1939 году дед был отправлен в дружескую тогда нам фашистскую Германию в качестве нелегала, где и пропал без вести. А дом остался, как память о том яростном и кровавом времени. И сохранился хорошо, несмотря на годы. Тем более Полина наведывалась сюда раз в неделю и поддерживала в нем жизнь.

Я растопил баньку — горький дымок закурился в глубину темнеющих небес. Что может быть лучше русской баньке, врачующей тело и душу. Друзья отхлестали меня березовыми веничками и так, что пять лет в зоне улетучились вместе с обжигающим паром. Потом мы сели под старую яблоню, где стоял рубленый когда-то мной столик, открыли две бутылки родной.

О чем могут говорить друзья после долгого молчания? Обо всем и ни о чем. И зачем говорить, если и так все понятно без слов-пустышек. Службу безопасности продали, как дворовую девку. Тот, кто ещё служит, превращены в мифологических трупоукладчиков и монстров. Нас боятся и ненавидят. А мы любим свою больную отчизну и хотим защитить её от ядерных всполохов. Как говорится, натерпешься горя — научишься жить. После смерти.

— Не, помирать нам рановато, — утверждал Хулио. — Еще поживем на зло врагам.

— Как будто и не было пяти лет, — высказал я мысль, — у параши. И, кажется, ничего не изменилось?

Ничего не изменилось, согласились приятели, блеск и нищета переломного периода. Кому в зубы балычок, кому — костлявый сучок. Кому — мелкооптовый минет, а кому — пламенный привет. От родного правительства. Кому — квасок с хренком, а кому — в зад пинком. Из жизни. А что делать — диалектика социалистического капитализма: кто не смел, то и не съел. Все, как в джунглях Амазонии.

— Не, у нас круче, — сделал очередной вывод Резо. — У людоедов бомбы «А» нету, им хорошо.

— И нам неплохо, — подняли мы стаканы со светлой, — хотя сидим с чушками «А». Так выпьем же за мир во всем мире! И за нашу победу! — И мы выпили за себя и тех, кто находится на передовой линии невидимого фронта, где наш тоже ждали честь, слава и доблесть. Это в лучшем случае. В худшем безвременная погибель в могильном окопе. И все эти перспективы бодрили. Как бренное тело, так и клокочущий дух.

… Я заблуждался, утверждая, что ничего не меняется. Меняются люди. На карамельных государственных должностях. Могут рухнуть в бездну вечные города и погрузиться в пучину войн великие империи, а чиновничья вша будет цвести, как элеутеррокок в ботаническом парке Гарзуфа.

К чему это я? Своего боевого товарища и полковника службы безопасности Орехова, прибывшего в Ливадию, я не узнал. Он раздобрел, увеличившись в размерах, точно гондола, запускаемая в рекламных целях и в летнее небо. В дни народных смут и праздников.

Мы радостно обнялись и я ляпнул про воздушный гондон. Это за мной водится: ляпаю, а затем думаю, что же я такой запендюхал собеседнику в лоб — разводным ключом образа.

Видимо, Вольдемар Вольдемарович отвык от нормальных дружеских отношений. Он налился дурной кровью и, затопав ногами, заявил, что он такой, какой есть, и не потерпит никаких грязный инсинуаций.

— Чего не потерпишь? — заорал я. Не люблю, когда обижают мой родной язык. — Апорте вит пур, месье, фак`ю!

— Ась? — охренел полковник от моих полиглотных изысков.

— Хуась! Зажрались, барин. Из боевой Конторы богадельню сработали. Уж собственной тени пугаетесь, господа.

— А пошел ты, радетель народный, — взъярился Орехов. — Ты ваньку валял, а мы работали… Да-да, работаем в предлагаемых обстоятельствах. И своих, кстати, не забываем.

— Спасибо, — повинился я и вытащил из сумки новую бутылку родной в знак перемирия. — Думаю, оправдаю оказанное доверие.

— Сукин сын, — резюмировал полковник и заглотил первую чарку. — Мы к нему всей, понимаешь, душой… — И, выбрав из своего потрепанного портфеля две папки, передал их мне. — На, изучай.

— Зачем?

— Будете заниматься оружейным бизнесом.

— Как это? — не поняли мы.

Господин Орехов уточнил: через неделю прибывает Объект, которого надо будет охранять, как зеницу ока, поскольку тот будет возглавлять Компанию, связанную с созданием новейшего вооружения, способного остановить эскалацию НАТО на восток.

— Замечательно, — сказал я. — Давно пора принимать продуктивные меры против янки. — И пролистал папки. — Значит, ладим личку?

— Точно, — согласился полковник и кивнул на странички дел. — Молодые ребята, но головорезы. Недельку тренировок и в работу.

Оставив друзей отдыхать в ночи, ушел на веранду. Там плюхнулся в старенькое кресло. Ну-ну, что нам новенького преподнесла сука-судьба? Надеюсь, не прийдется скучать, охраняя новое Тело. Скука в нашем бухгалтерском деле самое печальное, как тишина на фронтовой нейтральной полосе.

Открываю первую папку с грифами совершенно секретно и хранить вечно, принимаюсь изучать биографию Тела и его будущую Работу, чтобы знать комплекс всех проблем.

Для защиты Тела необязательно окружать его отрядом морских пехотинцев или мастерами спорта СССР по боксу, гребли и художественной гимнастики. Бесполезно.

Пуля, конечно, дура, однако, когда «заказ» работает профессионал, то спортивные достижения, равно как и войсковые подразделения в краповых беретах, не в состоянии сохранить жизнь хозяину.

Система личной охраны — л и ч к а — основана не на демонстрации бицепсов и трицепсов молодчиков, умеющих считать до трех, а на другом принципе.

Победы на невидимом поле боя у службы безопасности должны быть тихие, без применения всех видов стрелкового оружия. Главная задача группы, когда в атмосфере возникают предгрозовые облака, найти причину возможного свинцового дождя, а, если есть «заказ», то сделать все, чтобы его снять.

Связи службы безопасности должны быть везде. На суше и на море, в небе и космическом пространстве. И чем больше флажков расставлено, тем выше вероятность сохранение шкуры Тела. И если группе удается выйти на заказчика, то проблема решается просто — путем переговоров.

Ну коль уж зажужжали пули, тут все зависит от группы, от её профессионализма и единства. И поэтому лучше потрудиться нам сейчас, чем потом махать кайлом гробокопателям.

Итак, кому принадлежало Тело, с которым предстояло работать. Объект был относительно юн, если судить по протокольной фотографии.

Свечкин Михаил Данилович выглядел смышленым малым с проницательным взглядом. Закончил МФТИ, трудился в Днепропетровском закрытом НПО (Научно-производственное объединение): паял многозарядные межконтинентальные баллистические ракеты с разделяющими головными частями тяжелого класса СС-18.

Внеся в развитие стратегических ядерных сил и свою скромную лепту, был переведен в ЦК ВЛКСМ. Инструктором по воспитанию научно-технической, идеологически выдержанной молодежи.

Когда начались вулканические процессы под Старой и Новой площадями, сам ушел в НИИ «Электрон», занимающейся разработками в области управляемых снарядов (калибр 155 мм.)

Там, проявив недюжинные способности, дорос до заместителя генерального директора и… уехал в Оксфорд. На полугодичную стажировку.

И вот через неделю член-корреспондент возвращается и… превращается в председателя Комитета по военно-техническим разработкам.

Наверное, у нашего господина Свечкина выдающиеся таланты во всех областях, как научных, так и общественных? Так бывает. В стране победившей демократии, где постреливают с лечебно-санаторной регулярностью. Великий дядюшка Кольт знал, как уравнять шансы. Жить надейся, как говорится, а помирать готовься.

Странно, за какие заслуги перед отчизной оксфордский птенец угодил в гнездышко, подготовляемое так тщательно СБ?

Я пожал плечами и открыл вторую папку. Без грифа хранить вечно. По мнению лубянских штабистом, жизнь бойцов не могла быть вечной?

На меня смотрели молодые, незнакомые лица. С фотографий, естественно, вклеенных канцелярским клеем и архивной крысой в личные листы.

Лица симпатичны. Открыты, чуть напряженны, будто ждут, когда из объектива махнет знаменитая птаха. И её можно будет прихлопнуть, как вредную ворону.

Биографии были схожи, точно детсадовские детишки на прогулке в зимнем лесу и тридцатиградусный хмельной морозец.

Детский сад-школа-армия: этапы большого пути. Разница лишь в спецподготовке. Убивать у нас учат многих. Всевозможными способами. Но пока не будем об этом.

Я возвращаюсь под яблоню. Мои боевые друзья встречают меня радостными воплями. Я возвращаю папки:

— Есть вопросы, товарищ полковник.

— У к-к-кого?

— У меня.

— Ой, Алекс, я же отдыхаю… в кругу семьи. Тьфу!.. друзей!

— Вах, кто в мой глаз хлюпнул? — возмутился Хулио. — Как дам.

— Я, кажется, — признался Орехов. — Извини, дорогой.

— Ааа, нет-нет, — поспешил с заверениями пострадавший, моргая, как кукла. — Лучше даже вижу, дорогой.

Возмутившись от такого неприкрытого холуйства, я треснул Резо по вые. Тот взвился — за что? Я ответил, что прихлопнул комара, и предупредил: завтра подъем в шесть утра. Для оздоровительной пробежки по Кольцевой дороги.

— Ну и ладненько, други мои, — засобирался полковник. — Пора и честь знать.

— А где ответы на мои вопросы? — удивился я.

— Селихов, я — не «Что? Где? Кого? И как?», — грузный, как медведь, обожравшийся дармового меда, направился к казенному авто. — Не все сразу. Знакомься. Готовь личку в доме отдыха «Аврора».

— И где эта самая «Аврора»? — поинтересовался.

— Крейсер? — удивился полковник. — На Неве, где ж еще?

— Дом отдыха, еп`вашу мать, — ругнулся в сердцах. — Упились-таки в хлам! Нахлестались в пыль! Надубасились в муку! Нарезались в дрова! Тра-та-та!..

— Александр, — обиделся Орехов. — Я от тебя протрезвел. — Отмахнулся. — Никитин все знает.

— Про что? — трудно поднял тот голову от стола.

— Про «Аврору», — любезно подсказал Хулио.

— Про крейсер, что ли?

Возникла тишина, было слышно, как плещется далекая и темная Нева вместе с исторической посудиной, похожей на гигантский утюжок.

Потом я сказал друзьям все, что о них думаю. И отправился спать на веранду. В старенькое кресло. И снились мне сны о детстве, розовые, как дымковские игрушки.

Утро красило нежным светом скоростную трассу, поля, пыльные придорожные сады и похмельные ряшки моих товарищей. Вот что значит злоупотреблять. А ведь предупреждал. Больше всех страдал Хулио. Особенно, когда джип съехал на проселочную дорогу. Штормило на рытвинах, но ведь это не повод облевывать рулевой штурвал? Точнее делать попытку к такому проступку. Никитушка подозревал об этой слабости друга и поэтому немилосердно пнул того на стерню.

— Генацвале! — возмутился Резо, осматривая родную природу с четырех точек. — Куда занесло, вах? Это не то поле, да?

— Поле как поле, — буркнул Никитин, однако тоже принялся оглядывать окрест.

— В чем дело? — поинтересовался я.

— Поле какое? — спросил Резо. — Кажись, картофельное? — И вырвал кусточек. — А были подсолнухи.

Водитель задумчиво пошкрябал затылок:

— Вроде сюда? Если короткой дорогой.

— Понятно, юные следопыты, — проговорил я. — Уволю, если во время лички ещё себе дозволите.

Проплутав ещё полчаса по бездорожью и вспомнив великий и могучий, мы увидели на душистом лужку мирное стадо буренок. На пригорке грелся пастух, который при ближайшем знакомстве оказался бойкой старушечкой Надеждой Григорьевной Скрипник:

— Аврора, сыночки? Как не знать-то Аврору? Райское дюже местечко. Разливное. На Исторке-то. Вон по тому шляху… А вы пошто чакисты?

— Как, бабушка?

— Ну это… ловлите шпиёнов. ЧаКа. За Авророю санатория ваша. Во-о-он по шляху, за леском.

Что тут сказать? Народ знает все. Даже то, что не должен знать. Спрашивается, откуда про ультрасекретную новую базу отдыха под столь лирическим названием «Аврора» знает каждый придорожный кусточек?

Когда мы выехали на мост, выгибающийся над рекой, то поняли почему это местечко выбрано для культурного отдыха рыцарей плаща и кинжала.

Местечко — эдем на земле. Здесь на высоком берегу Москвы-реки рождалась богиня утренней зари Аврора. В широкой луговой пойме с ленивой беспечностью несла свои воды река. На противоположном бережку гнездилась деревенька-христарадница. С разрушенной церквушкой — удобным местечком для прицельного снайперского огонька.

Дом отдыха был окружен кремлевской кирпичной стеной с КПП. Флигельки тоже из кирпича напоминали французские замки в масштабе 1: 100 в предместьях, скажем, Марселя. Дорожки, выложенные мраморной плиткой соединяли домики со стеклянным кафе, где на ажурных столиках рогатились перевернутые стулья.

Чуть дальше за высокой сеткой темнел гранатовый гравий теннисного корта. Вокруг него — спортивные площадки с тренажерами. За кустами жасмина жизнеутверждающе хлопали выстрелы — там находилось стрельбище. У реки прогревался шелковистый песочек, завезенный из Андалузии. Или Карибских островов.

Встречал нас комендант — тихий печальный человечек, похожий на искусствоведа из Эрмитажного запасника, обнаружившего, что часть картин источена мышами и временем, а часть благополучно сперта в Лувр.

— Значит, вы на недельку, — уточнил он, заглядывая в гроссбух. Надеюсь, не будет никаких недоразумений?

— А что случаются?

— Народ молодой. Иногда позволяют. Нарушают режим. Нехорошо, — покачал головой. — Но вы, Александр Владимирович, как руководитель…

— Они у меня будут, как бобики, — поспешил с заверениями. И покрутил увесистым кулаком под носом коменданта. В доказательство того, что слова у меня никогда не расходятся с мордобоем. И показал на Резо-Хулио. — Хлебает только молоко.

— Подлинно-с так, — подтвердил мой товарищ, опустив глаза долу.

— Да? — недоверчиво покосился на испито-небритую рожу моего друга комендант. — Вот сюда, товарищи, — открывал дверь в многоместный трехэтажный флигелек. — Здесь уже ваших шесть. Ведут себя неправильно, поднял палец к потолку уютного холла с архаичной пальмой в кадушке. — Вчера употребили. — Смотрел на меня снизу вверх.

— И что?

— Купались в полночь.

— И все? — удивился я.

— Нет, не все, — сварливо огрызнулся. — Переплыли речку и, пожалуйста, конфликт с местным населением. Нехорошо. Нам эти неприятности, сами понимаете… У нас тут и уважаемые люди отдыхают.

— Вот это непорядок, черт, — цокнул я. — Беспокоить деревню. — И приказал. — Никитин, группу сюда. Глянем, что нам родина подарила. — Под ручку выпроваживал коменданта. — Не волнуйтесь. Все будет тики-так.

— Как? — не поняли меня.

— Все будет хорошо, товарищ комендант.

— Я на вас рассчитываю, Александр Владимирович.

— Всегда ваш, — и наконец удалил исполнительного искусствоведа из флигелька.

Боюсь, что полковник Орехов поступил опрометчиво, решив, что во мне живет Макаренко, который воспитывал будущее молодой революционной республики добрым словом. И с чекистским маузером у виска. А последнее, как известно, убеждает сильнее любого слова.

Когда группа собралась в холле, то желание у меня возникло одно использовать пальму в кадушечке, как палицу. Однако я любил карликовые финиковые растения. А маузер мне забыли подарить. Пришлось говорить на языке масс. Смысл моей речи заключался в следующем, если давать её в переводе:

— Дорогие друзья! Я рад видеть ваши лица, утомленные Бахусом! Так жить нельзя, товарищи. Или работаем, или я вас, сукиных и тудыкиных детей… И предупреждаю, о каждом из вас я знаю больше, чем вы все вместе обо мне.

Я умею быть красноречив, это правда. Приятели, зная об этой моей слабости, спокойно обустраивались в своих кельях. Молодой коллектив же находился в глубокой задумчивости.

— Познакомимся поближе, — предложил я.

Все с опаской начали переглядываться: кто первым на заклание?

— Вон… товарищ у пальмы. За листиками. Как Адам в раю.

— А чего я? — забубнил добродушный малый размером с дубовый буфет. Как что, так я?

— Арсений Шухов, так? Выйди, любезный, из кущей. Десантник, да?

— Ну.

— Гну, — ответил я. — Вчера десантировался к дояркам?

Закатив глаза к потолку, боец затоптался и задышал, как бегемот у водопоя. Верно, поход в огороды проходил трудно на незнакомой местности. Тому свидетельствовала скользящая садина на скуле. Да поскольку шрамы украшают мужчину, я решил не обращать внимания на следы ночного боя.

Вторым номером выступал Станислав Куралев. Этот малый служил в войсках спецназначения, то есть в диверсионных. Это отложило на его характер отпечаток — был ехиден и зануден. Все-таки месячные марш-броски на выживание в отрогах Гималаев не морская прогулка на лайнере вокруг света с любимой в одной каюте.

— Держи! — крикнул я и швырнул пустую бутылку, случайно подвернувшуюся под руку.

Испытуемый без труда ухватил посудину за горлышко, поднял к физии, удручающе вздохнул.

— И я в завязке, — утешил его Хулио. — С утра.

Они посмотрели друг на друга, товарищи по несчастью, и, если бы не мое присутствие, уже бы тянули пивко в сельпо.

— Только молоко, — напомнил я всем.

Третий, опередив меня, представился сам: Алеша Фадеечев. Из всей беспечной гоп-компании он выделялся внутренним спокойствием и прирожденной интеллигентностью. Службу проходил в радиотехнических войсках, и один из вопросов к полковнику Орехову был именно по этой персоне: зачем он нам в личку?

— Какая у тебя специализация, Алеша?

— Компьютерные системы.

— Хакер, что ли? — поморщился я.

— Можно и так, — пожал плечами. — Кажется, компьютеры у вас вызывают аллергию?

Я сделал вид, что не услышал вопроса. Хакер же опустился на диванчик, обуреваемый желанием покрутить у виска пальцем.

Четвертым выступил Коля Болотный, доблестно прослуживший в морской пехоте. Я поинтересовался возможностями его легких. Так, на всякий случай.

— Не знаю? — засмущался человек-амфибия. — Долго.

Пятым и шестым были братья Суриковы, постарше — Валера, помладше Олежек. Симпатичные, с прочными славянскими лицами. Внимательные и не суетные. И я знал почему. Оба «работали» на исламской войне. Валера снайпером, Олежек — подрывником. А это такие профессии, которые не располагают, например, к сельхознабегам.

Следовательно, неподдающихся у нас трое: десантник — диверсант морпех?.. Странный подбор кадров у товарища полковника Службы безопасности, специалиста по антитеррору. Странный для обыкновенной личной охраны. Зачем группе хакер или подрывник?

Мои размышления были прерваны мелодичным гонгом. Что такое? Мне объяснили: сигнал к завтраку.

Прием пищи для бойца, как известно, если его даже покрывают матом или фугасами, дело главное.

Поход в столовую напомнил мне пионерский лагерь имени Павлика Морозова. По дорожкам баламутил молодой люд, который был подвижен, легок и физически крепок. «Мои» за три дня обжились и раскланивались, как на сочинской набережной в час утреннего бриза.

Я почувствовал себя старым, сирым, голодным и неуверенным в завтрашнем дне. Если меня наградят (посмертно) бляшкой из алюминия, то это, уверен, не обрадует ни меня самого, ни жену Полину, ни будущего моего ребенка.

Симпатичная официанточка Фора принесла поднос с плоскими тарелками, где мазалась манная каша. Я крякнул: от такой пищи недолго и ноги протянуть. Черт-те что!

— Мальчики работайте ложками, — смеялась девушка. — А то голодные? После работы ножками. Вон Арсенчика угостили дрыном, ай-яя, — и улизнула, егоза.

Неужели спецбойцы улепетывали от механизаторов? Какой позор! Необходимо укреплять не только политическую, но и боевую готовность. И всего за неделю. В таких случаях нужно применять радикальные меры.

Странный коллектив, вспомнил я мысль, которая так некстати была прервана боем гонга. Странный по подбору кадров, товарищ полковник. Зачем личке, например, подрывник? Или снайпер? Или возьмем того же хакера. Лично ничего не имею против научного прогресса, но не понимаю: на хрена нам хакер? Взламывать компьютерные системы Пентагона?

И не ответил на этот вопрос. Перед моим носом оказалось блюдо с блинами. А в блинах — икра из рубиновых зернышек, вкусно лопающихся на зубах. Этот приятный факт меня успокоил. Голод не угрожает. И можно приступать к активным действиям. Теоретического свойства. С физическими упражнениями на воздухе. И продолжить размышления о кадрах, которые, как известно, решают все.

Профессиональный подбор группы такой, будто мы собираемся охранять атомный завод. Или наоборот — брать его. В тылу врага. Тогда кто враг?

Странно все это, Селихов? Неужели втягивают в политическую игру. Нехорошо, если это так. Если со мной хотят поиграть в жмурки, то я не против. Такая у меня профессия: участвовать в детских играх взрослых. Только вот знать бы правила. А если эта игра без правил? Игра без правил это уже игра с правилами, когда знаешь, конечно, что это игра без правил…

— Какие планы, Александр Владимирович? — вопрос Куралева и компот из смородины вернул меня в прекрасную действительность.

— Громадье, — ответил я, поднимаясь. — Час отдыха. И сбор у пальмы.

— А если у артерии водной? — предложил Коля Болотный; ему не терпелось показать свои водолазные качества офицанточкам, намекнувшим о скором присутствии на речном пляже.

— Ладно, — согласился, и только потому, что надеялся на дополнительный пищевой паек.

Выйдя из кафе, мы обнаружили горячее солнце, застрявшее в сосновых кронах. От насыщенного озоном воздуха мне стало дурно. Припасть бы к выхлопной трубе джипа, как к роднику. Нельзя. Нельзя показывать дурной пример молодежи, которая шла по дорожке — парни были молоды и красивы, и верили, что они есть Божье совершенство. Как ошибались. И в этом должны были скоро убедиться на собственной шкуре.

Через четверть часа коллектив отправился к водной артерии, как выразился верно (с точки зрения тактико-технической характеристики) морпех Коля Болотный. Все, кроме меня. Найдя лист ватмана, я принялся составлять План занятий. С учетом климатических условий окружающей среды и физических возможностей членов группы.

Было приятно трудиться в тишине и покое — только иногда теплый ветер заносил с невидимого бережка хохот молодцов и восторженные русалочьи взвизги. А почему бы м мне после трудов да в речной омут. Чтобы там, под корягой, забыться.

И я отправился на отдых и на чистый андалузский песочек. Под термоядерный небесный реактор. На простор речной волны.

На берегу было весело. Все играли в волейбол: и мальчики, и девочки, и даже Хулио, не отрывающий глаз от бюста русалочки Форы. Бюст и вправду был великолепен. Не знаю, на что надеялся мой друг, соперников у него пруд пруди. И каких! Апполону делать нечего. Впрочем, я вижу лишний жирок на торсах атлетов, и отдышечка после кульбитов, и неуверенность при приеме скорого мячика. Нехорошо. Будем работать над собой, друзья, и с этой положительной мыслью ухнул в реку. И уплыл на противоположный бережок, как это сделала ночью молодежь.

Когда вернулся, обнаружил её на песке. Девушки ушли готовить обед защитникам отчизны, а те без должного внимания угасли, точно арбатские фонари в полдень.

Я взбодрил всех сообщением, что в холле находится распорядок дня, вступающий в силу с 16.00. То есть у каждого есть время, чтобы закончить все свои личные дела, как-то написать письмо маме, послать телеграмму бывшей однокласснице, объясниться в любви Форе и так далее.

— Какие будут вопросы? — поинтересовался я.

На меня посмотрели, как на дизентерийного в палате холерных. Кроме Резо. Он, во-первых, знал меня с лучшей стороны, а во-вторых, блаженствовал, причмокивая и мечтая о бюсте нашей отечественной Merlin Monro.

— А у меня нет одноклассницы, — вспомнил Арсенчик, — чтобы телеграмму?

— А вы кололи кирпичи, — поинтересовался я, — головой?

— Ну? Кокали. На показательных выступлениях, — недоверчиво пробубнил десантник. — А что?

— Нет, ничего, — сказал я. — Отправь телеграмму любимой учительнице по литературе.

— У нас учитель был. По литературе. А что?

Я взялся за голову, будто все кирпичи мира упали на мою макушку. К счастью, ребята, похохатывая, увели бузотера. Подальше от меня. Отправлять телеграмму. Любимому учителю словесности.

— Ну как они тебе? — спросил я друга, засыпанного золотым песочком и схожего на мумию фараона Рамзеса, повелителя Солнца.

— О! — задохнулся от восторга Хулио, раб плоти своей. — Какие сиськи! Во!

— Тьфу на тебя! — и не плюнул только по причине пустыни Сахары во рту. — Рамзес херов!

— Ты чего, Алекс?

— Я спрашиваю, ребята, как?

— Ааа, хлопчики? Отличные. Вот Арсенчик. Такой головастый… Поднялся, осыпая меня наждачно-песочным пылью. — Ну, бултыхнемся!

— Ага, — песок скрипел на моих зубах. — Как ты. Вы даже чем-то похожи. Только он большой ум, а ты маленький.

— Точно, — трусил к воде, как старый павиан с отвислым задом. — Я над ним шефство возьму, сукой буду.

— Этим буду я! — заорал, настигая в три прыжка примата у воды. — Если не утоплю тебя!..

— Ты что, Сашок? Эй! Буль-буль! Я же… Еп! Буль-буль-буль!

Речным хищникам не повезло — мой друг оказался легче воды и не тонул, как я не пытался осуществить свою мечту. А что у нас легче воды? Правильно — хороший человек, которого много.

Когда мы вернулись под пальму в холл, то не обнаружили в рядах доблестной группы никакой паники. Все были умиротворены и спокойны. Я удивился, поинтересовавшись, неужели нет никаких вопросов? По поводу нового распорядка дня и физическо-культурных мероприятий имени меня. Нет, пожали все плечами, кроме одного вопроса. Какого?

— Там вон… утренняя пробежка пятьдесят километров? — объяснил диверсант Куралев с видом агнеца Божьего. — Это так?

— Пятьдесят? — хмыкнул я и взглянул на лист: там чья-то шаловливая ручонка (и я даже знал, чья) накрутила нолик у цифры «5». — Да, полтинник, — подтвердил я. — А что нам такие расстояния? Солдатам удачи.

И soldiers of fortune согласились — пробежим сто. Поутру. Налегке. На том и порешили. И разошлись с улыбками. Я и коллектив.

Так. Если выражаться образно, молодые волки решили проверить старого. Извечный конфликт между отцами и детьми. Ну-ну. Все правильно. Они должны быть уверены во мне, как я в них. Надеюсь, Акела (я) не промахнусь. И мне хватит педагогического такта объяснить, кто здесь ху, а кто — олух, то бишь неопытный. По молодости.

Потом состоялся сбор писем (четыре) и телеграмм (две), и я отправился в соседнюю деревушку. На малолитражке коменданта, с которой он расставался с таким болезненным видом, будто прощался навсегда с соратником по общей хозрасчетной борьбе за простыни, наволочки, подушки, одеяла и проч. Я заверил, что к обеду вернусь.

— А зачем вам в Зюзюкино? — не понимал служивый человечек. — У нас все есть. Как при коммунизме.

— Все, да не все, — ответил я, интригуя.

И уехал в это самое Зюзюкино, где признаков коммунизма не наблюдалось, скорее здесь просматривались общинные отношения. Если судить по запущенности центральной части сего населенного, простите, пункта. По сравнению с ним моя Ливадия — парижское предместье.

Хотя и здесь, на зюзюкинском краю света, незыблемо стоял Дворец культуры имени В.И.Чапаева, во всяком случае ржавая рекламная доска с именем легендарного командарма, героя народного устно-разговорного жанра, утверждала, что именно на этих пропыленных дорогах скатывались в сточную канаву истории головушки соотечественников, срезанных легированными саблями да шашками. Было и сельпо. С почтой. Слева, как входишь, продажа хлебных кирпичей, атлантической селедочки в неподъемных бочках, прелой мануфактуры и сельхозинтвентаря, а справа, как входишь, махонькая каморка, пропахшая сплетнями и сургучом.

Отдав письма и телеграммы деревенской диве в три обхвата, я переступил порожек сельпо. Известно, что я ничего не делаю случайного. Появление мое в этом культурно-торговом центре преследовало определенную цель. Мне нужно было наглядное пособие. Для будущих теоретических занятий с группой. И под стеклом витрины я обнаружил то, что искал. Уцененный набор оловянных солдатиков. Несколько резиновых пупсов, страдающих базедовой болезнью. И пластмассовые автомобильчики.

— Вы аккуратнее с этими игрушечками, — предупредила пожилая продавщица. — А то малыши подавиться могут. Несмышленыши же.

— Мои малыши смышленыши, — на это отвечал я.

— И много их?

— Шесть, — признался я.

— О, счастливый папа, — улыбнулись мне. — И все мальчики?

— Да.

— Ну надо девочку, — предложила словоохотливая продавщица, являясь, очевидно, по совместительству агентом ЦРУ.

— Девочка будет, — вздохнул я. — Быть может.

— Купите куколку, — и показала на метровую белокурую кралю. С неисправимым косоглазием ультрамариновых глазищ, придающих всему пластмассовому личику хмельное выражение.

Бедные наши дети! Могут сразу потерять веру в прекрасное. Нет, лучше я напишу моей младшей сестре Анне буржуазную Америку, где поливиниловых красоток лепят со знаком качества.

Я сел в машину, как на примус. Деревенька вымерла, точно по ней проалюрил отряд с Василь Иванычем на лихом коне.

На речном обрыве жалась полуразрушенная церквушка — жертва прямого атеистического попадания. Удобное, повторюсь, местечко для работы снайпера. По обитателям санатория «Аврора».

Я отметил это обстоятельство, поскольку, как проговорился комендант, иногда на выходные в хозяйство залетают птички очень высокого полета. А мало ли что в нашей жизни может приключиться. Вдруг откроют охоту на дичь. На уток там. Или гусей. А что может быть вкуснее жареного гуся с яблоками? Под холодную водочку.

Естественно, кишки тут же затрубили сбор к приему пищи. Пришлось нажать на акселератор и автолошадка помчалась в стойло — аллюром.

Я опоздал к самому интересному. Как-то не прочувствовал ситуацию. Наверное, моя интуиция перегрелась на солнышке? Да, и кто мог подумать, что шекспировские страсти, как тень отца Гамлета, бродят в соснах и елях ведомственного учреждения.

Как выяснилось, два влюбленных юнца, слава Богу не «мои», принялись выяснять отношения в кафе. Из-за Форы.

Некто Сычев от чувств-с ущипнул кокетливую прелестницу в кокошнике за её качественную форопопку. Девушка привычно отмахнулась от охальника поварешкой и, казалось, что конфликт исчерпан. Не тут-то было. Честь честной девицы решил защитить некто Подгородинский, этакий качок-переросток. И как — полным чайником компота! По кумполу. Будто нельзя было огреть соперника пищевым котлом. Или табуретом. Зачем, спрашивается, переводить вкусный продукт? Эта верная мысль посетила не только Сычева, который нежно притомился от подлого удара и стёк под столик отдыхать, но и его товарища некто Порватова. Тот схватил за грудки вражину Подгородинского, и они вместе кувыркнулись из кафе. Через стеклянное полотно. Их разняли, подождав пока они продемонстрируют все свои бойцовские качества. И незнакомые публике приемы умерщвления.

Пришлось оскорбленному таким хамским отношением к казенному имуществу коменданту вызвать военный патруль, врача и стекольщика. Последний задерживался и через рваную рану стекла гулял ветерок, потрепливающий занавесочки с рюшечками.

Под этот ветерок было приятно обедать. Мне. И всей нашей группе. Мои охламоны решили подождать меня, и к боевым действиям на столовом фронте попридержались. И слава Богу.

Уж я знаю яростный норов Хулио — за даму своей мечты он бы сражался, аки лев, и снес бы кафешку к такой-то всем известной матери. И помогали бы ему новые его друзья. Во главе с подшефным Арсенчиком, любителем колоть кирпичи. Не только на своей, но и чужих черепушках.

Через час мы начали работать. Я предупредил, что времени у нас нет, чтобы группа получила академические знания по безопасности и охране Тела. Однако есть непреложные законы в этой области, которые необходимо знать назубок. Эти знания помогут не совершить нелепых ошибок и сохранить жизнь подопечного и свою.

Против неожиданной первой пули приема нет. Ни у десантника, ни у диверсанта, ни у морского пехотинца и так далее. Приемы существуют против второй пули. И третьей тоже. Но самый лучший вариант, когда дело не доходит до пальбы.

Для этого и существует личка — система личной охраны. И принялся вбивать в котелки моих учеников основные её принципы. Через минут пятнадцать все заскучали, Резо-Хулио даже всхрапнул, что простительно опытному бойцу и шефу, но не как молодому, размеренному компотом подшефному Арсенчику.

Пришлось обоих треснуть по затылкам и вытащить «секретное оружие» оловянных солдатиков, пупсиков и автомобильчики. Это вызвало несказанный детский интерес. У моих мальчиков было трудное детство, и они не играли в Телохранителей. Ну что ж, никогда не поздно начать эту увлекательную и опасную игру. Иногда смертельную.

Из подручных средств мы создали город. Например, пальма в кадушке изображала собой Шереметьево-2. Чайник с компотом, выступал в роли Кремля. Бутылка (пустая) — памятник первооткрывателю космического пространства. Коробки спичек — пятиэтажные дома имени Н.С. Хрущева. Ну и так далее.

Весь этот город буквально кишел всевозможными придурками, пытающимися одним-двумя выстрелами восстановить Союз ССР, вернуть сбережения, ускорить приватизацию завода «Серп и Молот», выехать без визы в КНДР, ограбить инкассаторский автомобиль, захватить авиалайнер Москва-Хельсинки, а также ликвидировать по заказу Тело, охраняемое нашим подразделением. (В том случае, если, повторю, группе не удалось снять «заказ»).

Роли Телохранителей исполняли зелененькие оловянные солдатики, роли киллеров — черненькие солдатики. Пупсы были банкирами, коммерсантами, членами правительства, а один из них, самый обаяшка, нашим Телом. Словом, каменные джунгли, откуда каждую свободную минуту отлетает в юдоль чья-то душа.

Подробная и наглядная агитация увлекла группу, хотя со стороны — семь огромных жлобов и эмоциональный, недорезанно орущий пузанчик (Резо), прыгают вокруг стола и карликовой пальмы с оловянными солдатиками и пупсиками в руках, издают дикие звуки: пах-пах! Трах! Вжжжи! Би-би! Еп`!… - зрелище, надо сказать, не для слабонервных. Такое увидишь и сам себя, опечаленного, добровольно сдашь в руки медбратьям дома печали Сербского.

Я же пока добивался одного: общего понимания возможных, критических ситуаций. И определенной сыгранности команды. Совершенства добиваются годами, но начинают именно с игры вокруг пыльной пальмы имени Шереметьево-2.

Затем я ещё раз напомнил главный принцип лички: не допускать шумного фейерверка вокруг Тела, а делать все, чтобы создать надежное информационное поле, которое позволяло бы анализировать любые сложные ситуации и, при необходимости, снимать заказы на убийство.

— Какие будут вопросы?

Переглянувшись, группа выдвинула толмачом Куралева. Тот в закамуфлированной форме поинтересовался, а какое, так сказать, материальное довольствие положено на каждого? Мол, все живые люди, казенные харчи, конечно, вкусны и полезны для молодого организма, однако хотелось и для души.

— Для души? — удивился я. — У нас табу на пить-курить и проч.

— Что у нас? — не понял Арсенчик.

Все нервно хохотнули и предложили своему другу пойти и поколоть кирпичи. Тем, что у него на плечах.

Я потребовал тишины и объяснил, что денежное довольствие будет выдано в ту же минуту, когда появится Тело. А явление его народу планируется через неделю. Какие ещё будут вопросы?

Бойцы заскучали. Такого корыстного подхода к их нуждам они не ожидали. С моей стороны.

— Если нет вопросов, на тренажеры. Всем-всем.

— На тренажеры? — переспросил Алеша Фадеечев. — Мне-то зачем?

— Чтобы писюка тремя пальцами держать[1] — огрызнулся я. — А потом бежать, чтобы не догнали.

Все поняли, что имеют дело со специалистом во всех областях современной науки и культуры, а спорить с таким дело зряшное.

Что же дальше? Два часа группа работала на тренажерах. По щадящему режиму. Нельзя сказать, что с энтузиазмом. Отбывали трудовую повинность, как механизаторы на колхозном поле. У картофелеуборочного агрегата.

Филонили Куралев, Фадеечев. Два братца Суриковы тоже. Работали более менее добросовестно Арсенчик и Коля Болотный. Под лучами уходящего на покой светила их бугристые торсы бронзовели, точно у римских гладиаторов.

Потом группа поплескалась в уже темной воде и со строевой песней «Зачем вы девочки, красивых любите?» отправилась на ужин.

Насчет песенки шутка, а все остальное правда. Во всяком случае, рядом с римскими гладиаторами я ощущал себя духоподъемно. И так, что возникало желание исполнить арию царя Эдипа из одноименной оперы. Или вышеупомянутый старенький шлягер. Надеюсь, что будущее наше Тело будет испытывать такие же положительные эмоции в окружении столь отважных бойцов?

Ужин проходил спокойно. На удивление. То ли по причине вновь застекленного окна, то ли из-за отсутствия влюбленных дебоширов. Сычев, любитель компота, как шепнули девочки нашему столику отдыхал в лазарете, а двое каскадеров — отсиживались на гауптвахте в местном военном гарнизоне. В одной камере. Шутка.

Ужин прошел и чуточку нервно. Бедная Фора по приказу коменданта разносила гречневую кашу с телятиной в строгом, черном джемперочке. Мать моя родина! Недальновидный руководитель общепита обмишурился. Да, девичье богатство было надежно упаковано, но уж лучше… как прежде. Потому что джемперочек оформил бюст в какое-то удивительное чудо плодородия. В таинство. В некое лакомое сверхестество.

Многие участники вечерней трапезы поначалу подавились телятиной, а затем принялись её жевать, точно подошву армейских бутс для спецназа USA. Чтобы продлить приятный вечер. В обществе барышни-крестьянки. Хотя мясо на мой объективный вкус было нежным, как молоденькая аппетитная миссионерка на вертеле у амазонских обжор племени упуздачури.

Что делать-что делать, каждый преследует свои интересы. Кто-то жарится на костре за Христовы идеи, а кто-то поджаривает чужие бейцалы одним своим невинным дефилированием между столиками. Во всяком случае, на Хулио было больно смотреть. Он прыгал на стуле, как в седле, и походил на монголо-татарина, уже как неделю гарцующего по бескрайним просторам своей Золотой Орды.

Я допил чай и напомнил всему жующему обществу, что отбой в 22. 00. После теоретических занятий. И ушел. Вместе с Никитиным. А все остались. Мучаться с телятиной. И восставшей плотью.

У флигелечка мы закурили. Позволили себе такую вольность, пока отсутствовала молодежь, берущая лишь дурные примеры. С положительных героев. Потом поговорили о Третьей Мировой, которая подбиралась к нашим границам.

— Странная у нас личка, — сказал я. — Подбор, как у диверсионной группы. Может, Кремль будем брать?

— Или Белый дом.

— Какой? — решил уточнить.

— А, любой, — отмахнулся Никитин.

— Свой уже брали, — заметил я. — Пора и янки поставить в рабоче-крестьянскую позу.

— Рачком-с, что ли?

— Именно.

Мы посмеялись: весело живем, надо, чтобы и другие так жили, не тужили. Потом решили пойти спать. А где мальчики, вспомнил я и увидел среди деревьев светящуюся тарелочку праздничного кафе, напоминающую НЛО.

— Гуляют мальчики, — хмыкнул Никитин. — Не пережевай, командир. Дело молодое.

— Ну-ну, — сказал я. — Завтра проверим силу духа молодости.

— Ты о чем, Алекс?

— Так, — отмахнулся, — домашняя заготовка.

… Я люблю бег. По пересеченной местности. В автомобильчике. А все остальные чтоб тянулись в пыльном облачке. Такой бег укрепляет нервную систему. Мозги прочищаются до кристального целомудрия. И весь окружающий мир лопается перед глазами радужными красками. На третьем часу оздоровительного похода.

Бойцы, задержавшиеся на ужине с местными барышнями и местным винцом не до конца понимали, что их ждет. А ждала их напряженная работа — я не хотел, чтобы первый дохлый был из нашего подразделения.

Телохранитель, как и сапер, ошибается только один раз. Пулю получить в собственный храпок — это удовольствие, все равно, что хлебнуть ледяного кваска с хренком в бане; дело в другом: если что-то случится с Телом, то никто из прочих клиентов не пожелает иметь с тобой дело. Это все равно, что влепить клеймо на лоб: профнепригоден.

Так что думал я исключительно о счастливом будущем своих мальчиков. И о своем, само собой. Подъем был скор. Сноровку и активную позицию занял Хулио:

— Мальчики, веселее! И бодрее! Да, Александр Владимирович?

— Да, — покачивал головой. — Боюсь, полтинник до завтрака…

— В смысле пять кэмэ?

— Пятьдесят, родной, — и указал на план культурно-массовых мероприятий. — Мальчики проявили инициативу. А инициатива наказуема, так?

— Вах! — взялся за голову мой друг. — Утрамбуйте лучше меня.

— У нас самообслуживание, — ответил я.

И был прав: каждый выживает в экстремальных условиях, как может. И проявляет лучшие свои кондиции. Физические. И морально-нравственные.

Поначалу бойцы решили, что это шутка — пятьдесят километров. Не очень удачная с моей стороны. И поэтому, выпустив из себя переработанное за ночь шнапс, с легкой душой и таким же мочевым пузырем потрусили по росистой дороге.

Я возглавлял группу. Первые пять километров. Что такое для спецбойца пять тысяч метров? Ничего. Прогулка в зоне отдыха Лосиный остров. Даже приятно ощутить себя частичкой просыпающейся природы. Пташки звонко и весело чеканили песенки в чистое, подсвеченное юным багрянцем восхода пространство полей. Дышалось вольно. Как только может дышаться в отечественных пенатах.

Потом выкатилось солнышко и вместе с ним — джип. Я, закончив свою утреннюю норму, запрыгнул в него и сообщил группе, что будем работать по спидометру, то есть они могут не волноваться: больше не пробегут.

Это заявление не порадовало коллектив. Странно? Мальчики засмущались, но, похрипывая, продолжили движение. Их просветленные утренней свежестью лица несколько скисли.

И то верно: винные пары, пыль столбом, пот едок, да солнце жарко… И дорога жизни в сорок пять тысяч метров.

Как говорится, умеешь на свадьбе гулять, умей и на поминках здравствовать. И потом, что для спецбойца эти пятьдесят километров? Ничего. Прогулка, напомню, в зоне отдыха Лосиный остров. Современный воин тот же лось, только без ветвистых рогов. И что им, человеку и животине, стоит прогарцевать по буеракам островного рая? Одно удовольствие.

Первым полное удовлетворение испытал Резо. Он, как великий Охлопков, картинно хлопнулся на обочину и принялся жаловаться на здоровье. Мол, все, пришел его последний смертный час. Играл он безобразно и неубедительно. Покрылся лиловым цветом, точно его ошпарили кипятком. Я даже хотел крикнуть вслед за великим Станиславским: не верю, сукин ты сын, но махнул рукой на бездаря. Меня ждали другие актеры.

На пятнадцатом километре неторопливого хода принялись за ужимки братья Суриковы. У снайпера Валеры потемнело в караулках, то есть его личный прицел сбился и он начал регулярно заваливаться в придорожные канавы. Олежек, как хороший минер, приостанавливал движение и, хлопаясь на колени, тщательно изучал коровьи сухие шлепки — нет ли там противотанковых фугасов? С Великой Отечественной.

Группе приходилось помогать друзьям в их профессиональных изысках, поскольку есть непреложный Закон спецназа — сколько ушло в боевой поход, столько и должно вернуться. Пусть даже с потемненными, то бишь убитыми. (Хулио выступал с самостоятельной художественной программой, и в расчеты не брался.)

На двадцатом километре личный компьютер Алеши Фадеечева сбился с программы. От перегрузок. И выдал неверную информацию о километраже. Надрываясь, хакер попытался нагнать джип и сообщить об этом. И даже сумел это сделать. На каком-то неестественном энтузиазме. То бишь сто метров он промчался с мировым достижением, обогнав всех невидимых, но чернокожих атлетов.

Я его успокоил, как мог. Мол, перегрелся твой, дружок, писюк. Спидометру надо верить, он не такой уж башковитый, однако куда надежнее. В клубах отечественной пыли и жары.

От такой грустного известия спринтер бездыханно рухнул на дорожку стадиона, если всю нашу планету представить спортивным сооружением имени В.И.Ленина.

Товарищи помогли ему прийти в себя, уложив на могучую холку бодренького ещё Арсенчика, который было заартачился:

— А почему я? Как что так я?.. — но его не слишком слушали, поскольку у каждого внутри преотвратно звонили чугунные колокола. И колокольчики.

На тридцать пятом километре путешествия морпех Коля Болотный увял, как тюлень в пустыни Гоби. Он, человек, начал задыхаться, вникнув, наконец, что находится не в покойном речном царстве, а в бушующем пекле берега. Боец принялся размахивать ручищами, точно пытаясь плыть в огненной реке. Сбивая тем самым товарищей с автопилота.

На сорок втором километре не выдержал диверсант Куралев. Он захохотал, истерически вопя: нолик! Нолик! Что он хотел этим сказать, я не понял. Видно, что-то вспомнил детское. Быть может, игру «крестики-нолики»?

На сорок седьмом километре притомился и Арсенчик. Думаю, что десантники бы осудили товарища за слабость в коленках. Однако нашего Рэмбо оправдывало лишь то, что на нем повисла вся бездыханная группа. Как остервенелые лайки на таком же остервенелом, несчастном косолапом мишке.

Словом, я был вынужден прекратить забег. По двум причинам.

Во-первых, Никитушка постучал по спидометру и сообщил, чертыхнувшись, что счетный механизм неисправен и мы, кажется, навертели лишних километров сорок пять. И во-вторых, мальчики, по-моему, поняли, что старших надо слушаться и пить горькую только в праздник Советского Физкультурника, который отменили по причине отсутствия, как физкультурной культуры, так и страны.

Солнце било в зените. Завтрак мы пропустили, о чем я сообщил группе. Та никак не отреагировала на это, припав к ручейку с какими-то ядовито-мыльными отходами. Тут я был бессилен убедить во вреде хлебания из бактериально-опасного водоема. Группа порыкивала на меня, как одичавшие голодные псы.

Потом я объявил, что уже пробил час обеда. И мы с Никитиным уезжаем. А потом вернемся. Может быть. Коллектив занервничал и выполз из придорожных кустов. Видок был такой, будто подразделение прошло месячными боями сквозь амазонскую тайгу.

Джип забивался с проклятиями и воспоминаниями родной матушки. Никто не хотел оставаться на природе. Вот странно?

К неудовольствию водителя вся чумазая и пропыленная команда загрузилась в чистенький автомобильчик. И мы с ветерком помчались по маршруту. Было удобно на переднем сидении — мне. Равно как и Никитушке за рулевым штурвалом. И мы с ним делились впечатлениями от прелестных картинок родного уголка. Там вон холмик горбится мило. Там березки танцуют, как брачующие невесты. А вот тут сосновый бор молодцом…

Молодые неопытные бойцы, верно, не могли сгруппироваться на заднем сидении, им было тесно, и они хранили гордое гробовое молчание. Лишь тяжелое сопение подсказывало, что они ещё друг друга не передавили и имеют счастливый шанс повторить подвиг. Новым утром.

На КПП наш джип хотели задержать. Солдатики решили, что с бандитской миссией прибыли необщительные ниндзя или дикие янки из «Red commandos», но яростный отборный русский мат, которому нельзя обучить не в Оксфорде, не в Бостоне, не тем более в Женеве, развеял всякие сомнения.

Фак`ю — это нежный звук флейты по сравнению с грохотом барабанов и боем медных литавр Краснознаменного ансамбля песни и пляски имени А.А.Александрова.

Разумеется, история об утреннем марафоне слегка преувеличена, но во многом правдива, как Библия для буддийского монаха.

Главное я добился того, что хотел: мальчики поняли на собственном опыте — теперь они в ответе за каждый свой шаг, движение, слово и проч. Пупсовое младенчество закончилось — наступило счастливое детство. С трудовыми буднями.

Телохранитель — существо думающее, убеждал я своих молодых подопечных. Бритый бультерьер с горой мышц — это пушечное мясо, модный атрибут новых русских. Шкаф из дуба в прихожей. И только. Сохранить Тело он не в состоянии. Разве что от коготок разъяренной любовницы.

Хранитель тела должен творчески мыслить, предвидеть самую невероятную ситуацию и быть психоаналитиком. Говорят, что глаза человека — зеркало его души. Так оно так. Да не всегда так. Убийца может прикинуться кокетливой звездой[2] или дауном. Распознать возможного убийцу по глазам — основная задача телохранителя. В толпе, на улице, среди гостей и друзей, на рауте, в парилке, на бабе и так далее.

Это есть дар свыше — чувствовать опасность шкурой. И при этом делать так, чтобы самому не выделяться на приеме, скажем, в честь полета человека на Марс. Очень удобный повод перестрелять десяток коммерсантов, столько же банкиров, нескольких членов правительства и очередного президента.

Нынешняя охрана работает отвратно. В том смысле, что она даже не способна скрыть напряжение на службистых своих лицах и раствориться в свите царского двора Некрасивое зрелище: каменные рожи вокруг одухотворенного Первого лица.

Мы есть — и нас нет. Мы должны создать подобие энергетического защитного поля, способного отреагировать адекватно в минуту опасности для нашего Тела. Проще говоря, моментально пропустить убийственный разряд через посягнувшегося. В 380 киловатт. Или в 5,45 мм. И поэтому, как говорили гладиаторы: si pacem — para bellum. Хочешь мира — готовься к войне.

И на этой оптимистической ноте очередной теоретический урок заканчивался, и группа шла, например, на стрельбище. Или занималась рукопашным боем. Или минировала кафе. Шутка.

Лучшие показатели по огневой подготовке были у снайпера Сурикова и, как не смешно, у Хулио, который второй раз в жизни держал в руках оптический прибор, изрыгающий смерть, если выражаться красиво. Правда, при ближайшем рассмотрении этого вопроса выяснилось, что в чужую мишень по общему своему разгильдяйству пулил и Арсенчик. Вместе с Колей Болотным. Но, как говорится, победителей не судят. Это я про Резо — Орлиный глаз.

В рукопашных сражениях удивительным образом проявил себя Куралев. Оказался хитрым, дерзким, наглым. Словом, гадом. Для Арсенчика, в загривок которого он привычно вцепился. Даже Коля Болотный не мог расцепить эту дружно-озверевшую связку. Лишь мой убедительный ор, что сейчас отстрелю кое-кому кое-что позволил принципиальным противникам растащиться по кустам. Залечивать намятые бока. И ссадины на скулах.

Успехи группы были налицо. И это меня радовало. Как руководителя. Печалились лишь барышни. Их кавалеры появляясь только к приему пищи, жевали её, как траву, и тут же исчезали.

Все было слишком хорошо. Подозрительно хорошо. Я, как опытный и битый воитель, чувствовал грозу. Нет, не над нашей группой. А в окружающей нас среде обитания.

Что-что, а моя интуиция нежна, точно младенческая попа.

Предпоследний наш вечер был как всегда мирен и покоен, как в монашеской обители. Мальчики гнездились по своим кельям, смыкая вежды в ожидании Морфея. Я сидел с Никитиным на крыльце, когда в тишине клацнули два характерных выстрела из дамского пистолетика ПМ. Клац-клац.

Я бы не обратил внимания на это, мало ли у кого какие личные проблемы. Вдруг чеконутик стреляется, а мы будем мешать. Зачем под руку лезть? Ведь может промахнуться. Клац-клац.

Черт, ругнулся я, что за волнения в Аврорском королевстве? Ответ был получен практически сразу. Из соседнего, но дальнего, маленького замка выпадали королевские пажи и с воплями пропадали за деревьями. Один из пажей, пуча глаза, забежал на нашу территорию и сообщил новость: некто Подгородинский, который, помнится, приласкал чайником некого Сычева, за которого в свою очередь заступился некто Порватов…

Вообщем, этот романтический рыцарь Подгородинский, выпущенный сегодня днем из отсидки, где, видимо, повредился умом от солдатской каши, явился к своим недругам…

К сожалению, у него не оказалось под рукой чайника с компотом. Но зато он нашел ручной чайничек со свинцовыми сливами. А компот со свинцом не каждому по вкусу, это бесспорно.

Тут я обратил на свою группу. Вместо того, чтобы спать и видеть сны, она в полном составе толпилась на выходе.

Арсенчик зажимал несчастную пальму в кадушке, как все ту же палицу. Диверсант Куралев отмахивал от себя нунчаками комаров. Морпех Коля Болотный прятал за спину самодельный гарпун для кашалотов. Братья Суриковы выносили противотанковую мину ПМ-62. Одну на двоих. И только Алеша Фадеечев соответствовал моменту — пролистывал учебник по компьютерным системам.

— А ну! Кругом марш! Спать! — рявкнул я. И десантнику: — И положь пальму! Где взял!

Группа заволновалась, как народ на дворцовой площади в ожидании Царя-батюшки: выйдет, аль не выйдет, аль ужо упокоился, сердешный?

— Я кому сказал, еп`мать вашу так растак! — конечно же, выразился более эмоционально. Во всяком случае, весь гнус в радиусе мили передох.

Убедившись, что мои слова возымели на все живое положительное действо, я отправился туда, где меня ждали. Интересные события. И коллеги, павшие на животы под сосны. И пихты.

Там я узнал все о власти, которая от большого кремлевского ума разгромила спецслужбы, и теперь мы имеем такие новые кадры, что всем кадрам кадры.

— Точно, кадрам, блядь, кадры, — согласился я, отбиваясь от гнусавых эскадрилей. — Положил кого?

— Двоих или троих! Сейчас его, суку.

— Огнеметом, — пошутил я. — Лучшее средство против Ромео.

— Уже за караулом махнули, — не поняли меня.

Вот что любовь может сделать с человеком. К бюсту. Все-таки трудно романтическим натурам в нашей суровой и серой, как портянка, действительности. Но несдержанный в чувствах устроился лучше нас. Он забаррикадировался во флигелечке. Его не пожирали кровососные твари, и он мог орать все, что вздумается:

— Ну давай-давай, кто на новенького!? Имел я вас всех! Вас и всю еп`вашу власть народа! — разумеется, я передаю обработанный вариант спича. — Эта ночь будет последней ночкой, ха-ха!.. демократии! Ночь длинных ножей!

В конце концов меня достали два обстоятельства: грязные инсинуации по поводу успешных демократических преобразований и комары. Было такое впечатление, что вокруг нас летают слоники с хоботками. И зудят, как демос с коммунистами на своих сборищах.

И все это вместе было невыносимо. Нет, решил я, лучше славно погибнуть от пули-дуры, чем быть бесславным донором — для всех.

И потом: мы профессионалы или будем ждать караула? С двадцатилетними бойцами. Если уж мы не герои, то им-то как увернуться от шалого подарка судьбы. Цинковая посылка не самый приятный подарок родным и близким.

Когда кровопийцы притомили меня окончательно, как палочные реформы народ, я принял решение. Только не надо аплодисментов, публика. Я — не на сцене, а вы — не в партере. И мы не разыгрываем IV акт «The city of the plague».[3] Хотя и живем в чаду пира во время чумы.

Флигелек построили на совесть, как крепость. Да не учли одной мелочи разлапистых сосен, которые нависали над окошками-бойницами. Кажется, в прошлой жизни я был лемуром?..

Через окошко я пробрался в келью на третьем этаже, из кельи — в коридорчик, из коридорчика — на лестницу.

Было темно, как у черного негра известно где, если выражаться сдержанно. Я шел на нервный голос, доносящийся снизу. «Стечкин» у скулы бодрил. Потом на улице взревел автомобильный мотор — и ударил жесткий свет фар. Психологическая атака, обговоренная с Никитиным.

В искаженном свете я увидел, как недвижно лежат на полу холла двое. Под стандартной пальмой. Им не повезло, и казалось, что, споткнувшись, ударились головами о прочную кадушку. Лужицы крови мерцали как антрацит.

У приоткрытой двери плясал дамский угодник. И палил в белый свет, как в копеечку: клац-клац-клац! Впрочем, была ночь, что не меняло сути дела. Я к тому, что было светло, как в полдень на пляже, где много-много мясистых сисек и лебяжьих ляжек. От их обилия можно потерять присутствие духа. Что и случилось с впечатлительным Подгородинским.

В обойме ПМ девять патронов. Защитник девичьей красы увлекся и забыл оставить себе на память девять граммов. И от ужаса метался по тесному пространству холла, как ночная, пойманная в силки птаха.

Я мог подарить ему жизнь, как Господь наш. Но зачем? Через неделю-другую он превратился бы в зачуханный, кровавый обрубок говядины, для которого смерть — райское наслаждение. И я подарил ему это райское наслаждение, как Господь наш.

— Эй! — крикнул я.

Стрелять в беззащитный шлакоблочный затылок — не мой профиль. И меня услышали. По той причине, что между сосен снова бродила тишина. Кажется, счастливчик и не понял, что случилось? Он оглянулся на голос, а невидимая пуля уже аккуратно дробила лобную кость.

Повезло, что там говорить. Даже можно заказывать открытый гроб. На радость родным и близким. Лишь лоб необходимо прикрыть бумажной полоской с поминальной молитвой. Из эстетических соображений.

Что же потом? Началась обычная следственно-колхозная суета. И уборка схожих из-за общей смерти жаверов, то бишь мужиков. Думаю, девушка Фора порадуется утром, узнав, какие с трудом обуздываемые страсти… вокруг её стана.

Более всех в этом мелком недоразумении пострадал Никитин. Морально. Поскольку аховая пуля, угодив в фару джипа, раздробила её в стеклянно-мозговую кашицу. Очень неприятное зрелище. Для того, кто любит и холит свою автомобильную лошадку. Мы с Резо-Хулио успокаивали конюха, как могли.

Потом посидели на крыльце, покурили. В свете последних событий нам вспомнился анекдотец:

— Ваня дома? — Ваня умер. Хумарик затянулся косячком и снова спрашивает: — Ваня дома? Я же сказала вам: — Ваня умер. — Так я не понял, он что, за коноплей не поедет?

Посмеялись. Я обратил внимание, что наш флигелек не содрогается от оздоровительного храпа и пригрозил обитателям его утренним марш-броском до Гвинеи-Бисау. На этом вполне удачный для многих денек закончился. И слава Богу!

Я всегда подозревал, что мой друг и приятель Орехов когда-нибудь будет фельдмаршалом Службы безопасности. Если, конечно, из-под него не вырвут казенный стул. Такие же любители воплощать горячую мечту в холодную реальность.

Во всяком случае, его приезд с как бы инспекционной целью в «Аврору» был обставлен в лучших традициях прошлых лет.

Два крейсерских 600-х «Мерседеса», передавив непривычных к лихой езде комендантских кур, остановились у кафе. Дорогого гостя встречали хлебом-солью. Местное богобоязненное руководство. И девушки. В руках Форы горбилось какое-то кондитерское изделие. (Мы скромно заканчивали ранний свой обед; ранний — из-за приезда высокого гостя, и все торжество наблюдали через новое незамутненное стекло.)

Так вот, два хранителя тела открыли одну дверцу лимузина и оттуда выбрался величественный полковник. Надувал щеки, как цирковой борец. Осмотрелся хозяином, как мои владения и моя челядь, не балуют людишки? Комендант в ответ двинул тяжелое вооружение: Фору с кондитерским фирменным кирпичом на маленьком подносе. Девушка по случаю летнего денечка оказалась в легкомысленной газовой кофточке. С игривым декольте. (Ох, комендант-душка, знал, подлец, человеческие слабости, знал.)

Сдержанно приподняв брови, высокопоставленный чин сделал шаг. А опечаленная известными вчерашними событиями Фора тоже… шажок навстречу.

И о, ужас! Каким-то непостижимым образом сановник влепился державной ряшкой в девственную девичью прелесть. Как кирпич в тесто. Присутствующие на церемонии принялись было любоваться голубыми небесами, да дремучими лесами, однако полковник не сплоховал — отломив кусочек от сдобы, пожевал и громогласно объявил:

— Вкусно, понимаешь. Все вкусно. Спасибо.

Я бы посмеялся, да подавился компотом. Черт-те что?!. Подобное возможно лишь в нашей азиатской глубинке. Теплое, хлебное местечко в казенном доме приобретает какие-то мистические свойства. Странная какая-то закономерность, неправда ли? Мои размышления о смысле жизни прервал Алеша Фадеечева, теперь он выступал главным толмачом от имени группы имени меня:

— Александр Владимирович, план мероприятий закончен. Какое будет ЦУ?

— Отдыхать и ждать, — ответил я, — дальнейших указаний.

Все тяжело вздохнули — неужели опять какие-то пакости готовятся и пошли готовиться к отъезду из райского местечка.

Я же дождался полковника для душевной беседы, и мы отправились на речку. Вдвоем. Не считая Резо-Хулио и Никитушку. Я знал, что мой высокопоставленный товарищ плавает, как топор, а это можно использовать.

— О, какой амбре! — восхищался Орехов. — На недельку бы сюда.

— Какие проблемы? — удивлялись мы.

— Нельзя, — покачал головой. — Даже не представляете, какая сейчас битва под ковром. Кости хрустят. — Наступил на сухую ветку. — Вот так вот!

— Да, — посочувствовали мы. — Хай-фай!

— Не то слово! — выступил на бережок. — О! Анталия!.. Погреем косточки, — и с тяжелым прискоком, раздеваясь, побежал к воде.

Мы переглянулись — генералишко всем своим изнеженно-сдобным видом напоминал о вреде борьбы под пыльным дворцовым ковром.

— Как булка, — сплюнул Резо. — Утопить?

— А, ревнуешь к Форе, — засмеялся я.

— Кто я? — возмутился Хулио. — Вах! Какой я! И какой он, да? Никитушка?

— А, оба вы хороши! — отмахнулся тот.

— Не, пойду утоплю!

— Я тебе утоплю, — пригрозил я. — Он мне ещё нужен. Живым.

И через несколько минут мы уже орали друг на друга, я и полковник, которому как, оказывается, осточертело меня прикрывать: я стреляю, понимаешь, а он отдувается.

— Что, нельзя было этого дон-хуана взять живехоньким?

— Нельзя, — огрызался я.

— А я тебе, сукин сын, не верю! — погрозил пальцем. — Ох, Алекс, гляди! Ты работаешь не на меня, а на Систему!

— Тогда у меня три вопроса.

— О, мама-мия! — вздернул руки к Ра; был похож на древнеегипетского жрица. — Только начинай с самого легкого. А то мне уже дурно.

Я задал первый вопрос. И получил ответ: Тело встречаем в полночь. Все вместе. В Шереметьево-2.

Я задал второй вопрос. И не получил ответа. Я задал третий вопрос. И не получил ответа. Поднялся с песочка и, отряхиваясь, проговорил:

— Да еп`итесь вы сами! Под своим ковром! — и хотел пойти топиться.

— Ну ладно! — занервничал полковник. — Саша, я знаю столько, сколько мне положено знать. Хочу спать спокойно.

— Спокойно в могиле, — заметил я.

— Типун тебе на язык.

— Гони информацию!

— Тьфу на тебя, — плюнул на себя Орехов. — Ну, держись. Сам хотел получи по сусалам!

Через десять минут у меня появился выбор: пойти рыть могилку сразу или подождать, пока другие мне помогут в этом.

Тут на берегу появились веселые и свободные до ужина наяды. Вместе с Форой. Полковник тотчас же потерял ко мне всякий интерес. И я его понимал: надо жить сегодняшним днем. Надо вкусить спелый плод авокадо, а не ждать пока он заплесневеет.

За девушками явились и юноши, веселые и свободные. Начался жизнерадостный бедлам. Девушки бегали от мальчиков, те — от полковника Орехова, а тот — от ревнивого Резо, размахивающего корягой. Затем начался пляжный волейбол, ради которого все собрались. Фора демонстрировала чудеса спортивного мастерства. Бедняга Вольдемар пытался соответствовать ситуации. Ему было трудно. Через каждые пять минут он лакал «Буратино», закатывая глаза: о, какая наяда! и убегал дальше гасить мячи — в Фору.

Я же, когда притомился на суше, отправился в тишину речного дна. Там было покойно, светло и чисто. И хорошо думалось. От нехватки кислорода. О чем же были мои мысли? Да ни о чем. Так, мыслишки. Обо всем и ни о чем. Какие могут быть думы у мужика, добросовестно выполняющего свою работу в зоне. Главное, пережить сегодня, и дожить до завтра. А там, как Бог даст. Как говорится, хвали жизнь при смерти, а день — вечером.

Наверное, кому-то интересно, какие же вопросы были заданы мною полковнику. И какие получены ответы.

Первый касался приезда господина Свечкина. И на него был получен ответ. Немедленно. А вот со вторым и третьим случилась известная закавыка, и лишь мой демарш…

Второй вопрос касался личности господина Свечкина. Кто он такой, чтобы его окружать столь плотным биологическим кольцом? Разумеется, анкетные данные мне известны. Но айсберг опасен не видимой частью своей, а наоборот… то, что под водой.

Полковник сообщил мне следующую информацию для размышления. Пересказываю пока в общих чертах, чтобы не погибнуть смертью храбрых от случайного кирпича: г-н Свечкин из команды новых торговцев оружия.

Оружейный экспорт — прибыльное дельце. Команда находится под патронажем Царя-батюшки. Сам Михаил Данилович Свечкин занимается разработкой новейших технологий. Таких, что простому смертному даже в страшном сне не может привидеться. Уж поверьте мне на слово. Тем более с каждым днем ситуация в мире обостряется и тень Третьей Мировой наплывает на наши мирные, прошу прощения, города и селения.

— Алекс, — поморщился полковник, когда я вспомнил о Мировой. — Твое дело пока маленькое: охраняй Тело.

— Тело — в дело, — сказал я.

— Именно так.

— Ну и третий у меня вопросец. Легкий как перышко.

— Значит, как бревно, — вздохнул полковник. — Ну что там у тебя?

Я выразил недоумение: группу для лички так не сбивают активно-диверсионную. Для работы в тылу врага. Где-нибудь в степях Аризоны.

— А время-то какое, Саша? — удивился Орехов. — Не будешь активным, сделают пассивным, — и хохотнул своей шутке.

— А если подумать? С такой группой, если её прогнать в трудах месячишко, можно президента Гватемалы брать. И в Зюзюкино председателем, хохотнул я своей шутке.

— Вот в Зюзюкино не надо никого. И вообще, такого… ничего… не надо… Пока.

Мы посмотрели друг на друга, потом в светлую даль небес — не летят ли клином кирпичи? Нет, задерживались. И поэтому полковник, вздохнув, признался, что он человек маленький, исполняет приказ вышестоящего руководства и не обсуждает его, как я.

Группа мобильна, это так. Она способна работать, как в системе личной охраны, так и выполнять иные профессиональные задачи. Какие? Это он, полковник Орехов, не знает и знать не хочет. Всему свое время. Если наступит час «Ч»., то я о нем как-нибудь узнаю. Одним из первых.

— А ты уверен, что группа будет выполнять приказ, — резонно поинтересовался я. — В час «Ч».?

— Алекс, я сам в себе… — отмахнулся полковник. — И потом я беру крайний случай.

— Крайний? Это какой? Термоядерная обработка всего населения?

— Отстань, — буркнул Орехов. — Говорю, занимайся своим делом.

— Так занимаемся же, — обиделся я. — Курсом молодого бойца.

— И как бойцы?

— Города можно брать. Или власть в Кремле.

— Ну и прекрасненько, — проговорил Вольдемар, не услышав, должно быть, последних моих слов, поскольку на песчаный брег выходили наяды. — Ё-мое! Какие крали! Познакомь, Алекс.

— Совсем плох. Вы же знакомы. С Форой, во всяком случае.

— Ах, ну да-ну да, — растерялся. — К-к-какая?..

— Полковник, спрячьте животик и вперед!

— Иди ты…

И я пошел в набежавшую волну водной артерии. Чтобы привести мысли в боевой порядок. Что такого я узнал? Сверхъестественного? Ничего. Торговля оружием была, есть и будет. Люди хотят убивать себе подобных. Увы, это есть печальный факт нашего бытия. Подобно мазохисту, человечество мордует себя с каким-то сладострастием. И непостижимыми уму ухищрением. И с этим ничего не поделаешь. Разве что тиснуть, повторю, атомную хлопушку в интересное местечко нашей цивилизации и как ж-ж-жахнуть!.. Нельзя! Жители других галактик не поймут такой решительной санитарной обработки.

А что касается людей, катающимся на шарике, как блохи на лошади, то им надо помогать. Людям. Новыми, высокотехнологическими системами, способными решать боевые задачи при минимальных разрушениях и потерях среди мирного населения.

К ним можно отнести, например, высокоточные ракеты и управляемые авиабомбы. Это то, что имеет место быть. Но существуют разработки, так называемого, н е у б и в а ю щ е г о оружия: импульсный лазер, который ослепляет наступающего противника и выводит из строя его системы наведения. Или газы-ингибиторы, от применения которых глохнут двигатели, поскольку горючее превращается в желеобразную массу. Или объемные фиксаторы, позволяющие буквально приклеить солдат к месту, где они находятся. Вообщем, черт-те что, а сбоку НТР.

Наше многоуважаемое Тело тоже занимается подобными научно-исследовательскими изысками. На благо всему человечеству. И это правильно: крест для всех должен быть легок и приятен.

Так что не будем нервничать. Все мы живем в предполагаемых условиях. И у каждого свои обязанности. У меня пока: обеспечить защиту господина Свечкина, мечтающего благоденствовать все человечество. Беспечальной кончиной от какой-нибудь «доброй» бомбы.

Так что жизнь прекрасна и удивительна. Особенно для двух брюханов, блаженствующих на мелководье: Резо и Вольдемара. Отдыхают после пляжного волейбола, обсуждая тактику и стратегию игры:

— О, какая краля!

— Да, такую бы в личное пользование-с!

— Импотенты, — на это ляпнул я. — Взяли бы Маньку на свое довольствие.

— Какую Маньку? — хором спросили меня.

— Фору то есть.

— На какое довольствие?

— На генеральское, Орехов, на генеральское.

Порой меня как черт за язык тянет, это точно. Парочка поначалу обиделась, мол, они в полной половой готовности, а затем призадумалась. И через час я случайно (от ревнивого Хулио) узнал, что честная девушка Фора поступает таки на полное армейское довольствие. В качестве адъютанта? Нет, не адъютанта, а переводчика, отвечал Резо. Фора у нас полиглот? Вот именно полиглот, огрызнулся завистник и ушел страдать в сосновый бор под пихты.

Не знаем мы, как слово наше отзовется. Не знаем. Впрочем, любви все возрасты покорны. Полковник тоже человек. И если у него есть возможность поставить, м-да, девушку на довольствие, пусть ставит. У каждого пусть будут свои маленькие радости и пороки. Человеку без изъянов трудно. Он начинает чувствовать себя Создателем. А это чревато. Для всего народонаселения нашего провинциального нержавеющего шарика, летящего в звездно-магической бездне.

Наш отъезд был замечен военно-космическими войсками Соединенных Штатов Америки. Я так думаю. Поскольку проводы под палево-дымчатыми звездами были помпезными, как коронация папы римского.

Полковник Орехов произнес речь перед группой. О её насущных задачах. Мои мальчики перепугались, решив, что им предстоит брать Кремль. Я их успокоил — возьмем сначала почту, телеграф и канализацию, а уж потом государеву резиденцию.

То есть было много шуток, смеха и слез. Плакали девочки, провожающие Фору на новое место работы — не в койку ли? Девушка опять была задрапирована в скромном джемперочке. Ее вид бодрил сильный пол, включая и папу римского в его малахитовом Ватикане.

Наконец мы загрузились в три автомобиля. Я оказался в бронированном Mercedes стоимостью в 500 тысяч $, о чем с гордостью поспешил сообщить говорунок за рулем по фамилии Петров.

Из-за него, помнится, мы с Ореховым сцепились на полуденном бережку. Не люблю темных, то бишь подозрительных, тем более, за рулем. Но полковник сказал, что отвечает за аса баранки Петрова головой. Я не соглашался Никитушка надежнее. Тогда полковник признался, что виновник нашего спора зять высокопоставленного кремлевского чиновника по фамилии Волос; надо порадеть родному человечку. Вот так вот всегда — все можно предусмотреть, да появляется зять, как лесник. Словом, я предупредил чин, если его протеже влепится в первый же столб…

Что странно — прошли и первый, и второй, и третий столбы. На четвертом я выматерился и предупредил Петрова, что люблю быструю езду, как и всякий русский, но не на столько, чтобы улететь к звездам. В качестве спутника планеты Земля.

Что же потом? Мы проехали деревню Зюзюкино, чтобы через два часа оказаться в деревне Шереметьево. Разницы между этими населенными пунктами никакой, кроме одной — аэропорт. Воздушные, так сказать, ворота в другие миры.

Встречать дорогого гостя из туманного Альбиона явились все агенты всех мировых разведок, замаскировавшиеся под пассажиров текущих рейсов. Во всяком случае, так, очевидно, считала моя группа, готовая вырвать мушкеты и перестрелять все подозрительные личности.

Я цыкнул — больше улыбок, вы на празднике жизни, а не в покойницкой. О Боже! Лучше бы я этого не говорил. Шакалы оскаливаются куда симпатичнее. Не успели мы пройти урок эстетического воспитания и бальных танцев. Жаль.

Наконец из дверей зоны для VIP появились двое, которые с профессиональной учтивостью и надежностью вели третьего.

Мы с полковником делаем шаг им навстречу. Короткие рукопожатия, знакомство в движении. Господин Свечкин молод и мил, от комсомольского вожака ничего; современный европейский тип делового человека. Бизнесмен, чтобы мы так все жили!..

Выходим из аэропорта — наше Тело вдыхает воздух, ночной, с запахом унавоженного поля, осматривается — плотное биологическое кольцо:

— Ого! Это так меня охраняют. От народа?

— Охраняем, — уточняю я, — народ от вас.

Все смеются моей вполне удачной шутке. Иногда я умею пошутить, когда в отличном настроении. А оно было распрекрасным. Начиналась работа. Работа!

И я чувствовал, что нас всех ждут великие потрясения. Потому что, как говорится, к удалому, и черт пристает. А с таким народным наблюдением особенно не поспоришь.