Экзамен

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Ташкент. Мятеж

— Макарыч, это Колесин! — закричал с порога Рябинин. — Это никакой не Бот. Я узнал его, узнал…

— Стой, — поднялся из-за стола Степанишин, — не тарахти, не кричи. Кто Колесин? Отвечай всё толком и вразумительно.

Час назад Степанишин послал Рябинина в военный комиссариат с пакетом, велел подождать ответ, а тот врывается, запыхавшись, и несёт какую-то несусветную чушь. Уж не повредился ли парень разумом в этой чёртовой Бухаре?

— Хорошо, Макарыч, начинаю вразумительно. — Рябинин снял фуражку, пригладил взмокшие от пота белёсые вихры и уселся на стул. — Вы посылали меня к Боту?

— Ну… И даже велел ответ подождать.

— Так это не Бот.

— То есть… Осипов что, сменил адъютанта?

— Не сменил. Этого типа все называют «товарищ Бот», но никакой он не товарищ. Это тот самый Колесин, которого мы подобрали на Каспии.

— Ничего не пойму. Ты же сам говорил, что ухлопал Колесина, когда он собрался перебежать к дутовцам?

— Значит, не ухлопал. Стрелял-то я в темноте. Может быть, только ранил?

— Ну и ну!.. А Осипов знает? Впрочем, об этом, Мишук, я не тебя спрашиваю. А ты, часом, не ошибся?

— Да как же мне ошибиться, Макарыч! Та же рожа, та же фигура, только звёздочку на фуражку нацепил, гад.

— А он тебя узнал?

— Не знаю. Может быть, и не узнал. Там в приёмной, много народу толкалось. Я зашёл, а он с каким-то военным разговаривает, не смотрит в мою сторону. Я говорю: «Товарищ Бот, вам пакет из ЧК для товарища Осипова». Он говорит: «Хорошо, положите на столик». А на меня не взглянул. Но тут я его узнал и тихонько выскользнул из приёмной.

— Пакет с тобой?

— А как же! — Миша вытащил из-под ремня большой конверт с сургучными печатями и протянул его Степанишину.

— Ну, Мишук, ты молодец. Чувствую, кое-чему в последнее время научился. — Степанишин застегнул портупею, разогнал на поясе складки гимнастёрки. — Потопали к Фоменко.

— Я тоже?

— «Я тоже»… — передразнил Степанишин. — Не знаю, что вы там ему приволокли с Ахмадом из Бухары, но теперь он надышаться на тебя не может. Смотри, скоро выгонит меня с должности и тебя на моё место посадит…

— Всё сходится, — сказал Фоменко, выслушав Мишин рассказ. — Мне на днях прислали донесение с Закаспийского фронта, и там, между прочим, поминается некий Бот, который не Бот. Да и утечка секретной информации из Наркомвоендела наводит на некоторые мысли. — Фоменко помолчал, поглаживая пальцами высокий лоб. — Жаль, правда, Миша, что ты не успел передать пакет: мы в нём кое-какую дезинформацию подсунули, ну, ложные сведения. Хотели проследить, как эти сведения из комиссариата уползают и куда они потом деваются. Но дело сделано. Так, Степанишин?

— Так, — кивнул головой Макарыч.

— Что предлагаешь?

— Нужно брать Бота.

— Правильно. И немедленно. Теперь в прятки играть поздно. А друг нашего Рябинина на допросах может многое рассказать.

— Разрешите выполнять? — Степанишин поднялся.

— Хорошо. Возьми конный отряд и скачи за Ботом. Берите его прямо в приёмной. Берите нагло, лихо, но без стрельбы.

— Есть.

— А я? — вскочил со стула Рябинин и умоляюще посмотрел на Фоменко.

— А ты пока останешься при мне. Я думаю, что Степанишин и без тебя управится.

Адъютанта в здание ЧК привезли связанным и обезоруженным. Его тотчас же посадили в камеру предварительного следствия, но провести первый допрос Фоменко не успел. Из окна кабинета председателя Миша увидел, как к зданию

ЧК подскакал эскадрон конных красноармейцев и тут же блокировал все входы и выходы.

— Быстро пожаловали, — сказал Фоменко и переложил револьвер из кобуры в левый боковой карман пиджака. — Ты бы, Миша, шёл отсюда. Здесь сейчас такое начнётся!..

С грохотом распахнулась дверь кабинета, и на пороге вырос огромный детина в бескозырке и матросском бушлате, перехваченном пулемётными лентами, обвешанный оружием.

— Кто тут Фоменко? — закричал он визгливо и потянулся к кобуре с маузером.

— Я Фоменко. Чем обязан?

Председатель ЧК вытащил из ящика стола перочинный ножичек и принялся очинять карандаш.

— Тебя-то мне и надо. — Матрос плюхнулся в кресло, арсенал с оружием издал звенящий лязг. — Это твои шурики взяли Бота?

— Вы имеете в виду сотрудников ЧК?

— Ты мне тут зубы не заговаривай! Ты мне тут шары не вставляй! Меня знаешь кто послал? Товарищ Осипов. И сказал: «Если эта контра Фоменко не выдаст тебе Бота, ухлопай его тут же, на месте». Понял, лопух?

— А кто вы, собственно говоря, будете? — Фоменко поднял тонко очиненный карандаш и полюбовался кончиком острия.

— Как это кто? — даже задохнулся от возмущения матрос. — Я начальник личной охраны наркома.

— Теперь понятно. И что вы хотите?

— Так я тебе тут целый час долдоню: выдайте нам Бота. Осипов велел…

— Ладно, Осипов… Вы лучше скажите: письменный приказ у вас есть? Нет? А санкция предсовнаркома? Тоже нет? Так зачем же вы, милейший товарищ, отнимаете у меня попусту время? Неужели товарищ Осипов не знает, что без этого документа я никого из ЧК освободить не могу?

— А если будет эта, ну, как её, санкция, так освободишь?

— Конечно, о чём речь! — Фоменко ласково улыбнулся. — А ещё лучше, если бы товарищ Осипов сам к нам пожаловал. Понимаете, против Бота есть серьёзные улики. Так и передайте товарищу Осипову. Мы уже успели его допросить, и он кое в чём сознался. Понимаете?

Матрос задумался. На его туповатом лице отразилось гигантское напряжение мысли.

— Так и доложить Осипову?

— Так и доложите. Он вам за это спасибо скажет. Знаете, ведь он сам не любит самоуправства.

Начальник личной охраны тихонько выругался и, подхватив свой арсенал, скрылся за дверью. В окно Рябинин видел, как всадники эскадрона вскочили на лошадей и, разбрызгивая жидкую грязь, помчались вдоль улицы.

Фоменко снял трубку.

— Алло, барышня, соедините меня с председателем Совнаркома. Спасибо. Алло, у телефона Фоменко. Здравствуйте. Ах, вы уже знаете. Так, так… Ну и… Нет. Да не могу я его освободить. Против него есть серьёзные улики. Ну и что, что требует? Вы настаиваете? Хорошо, я подумаю…

Фоменко бросил трубку на рычаг и дал отбой.

— Что он сказал? — спросил Миша.

— Ничего приятного. Сейчас сам Осипов пожалует.

И в самом деле, через несколько минут к домику ЧК подкатил автомобиль наркома. Фоменко ожидал крика и шума — он был наслышан о несдержанном характере Осипова, — но тот повёл себя вполне миролюбиво.

— Извините, товарищ Фоменко, за то, что мои люди здесь пошумели. Кавалеристы — лихой народ, рубаки, знаете ли. — Осипов сидел против Фоменко, заложив два пальца за борт сюртука, и смотрел ему в переносицу холодными водянистыми глазами. — Вы думаете, что Бот замешан в чём-то предосудительном?

Хитроватые глаза Фоменко сощурились.

— Видите ли, товарищ нарком, во-первых, ваш Бот не тот, за кого себя выдаёт. У него есть и другие фамилии.

— Не понимаю. Я знаю товарища Бота ещё по Галицийскому фронту. Он, если так можно выразиться, мой однокашник.

— Вы в этом абсолютно уверены?

— Ещё бы! Неужели вы не верите слову большевика и революционера?

Фоменко опустил глаза и потёр тыльной стороной ладони свой высокий лоб.

— Рябинин, — сказал он, не поднимая головы, — скажите Степанишину, что я приказал освободить арестованного под личную ответственность товарища Осипова.

— Но как же… — Миша даже язык прикусил от возмущения. — Он же…

— Выполняйте, Рябинин.

А когда довольный Осипов, галантно щёлкнув каблуками, покинул кабинет председателя ЧК, Фоменко сказал в раздумье, глядя перед собой невидящим взором:

— Бот — что? Бот пешка. Тут дело сложнее. И дело це треба разжуваты.

Ночь на 19 января 1919 года выдалась в Ташкенте холодной и ветреной. Закончив допрос последнего арестованного спекулянта, Степанишин разбудил прикорнувшего в дежурке Рябинина. Каждый день, если не было ночных операций, они уходили домой вместе. За два квартала от ЧК на тихой улочке в глубине двора стоял кирпичный дом купца Мансурова, расстрелянного за связи с курбаши Иргашем. Дом служил холостым чекистам общежитием-казармой. У Степанишина и Рябинина была здесь своя комнатушка с мангалом. В ней стояли две железные койки и резной столик в стиле ампир, оставшийся от прежнего хозяина. Было в комнате и кое-какое хозяйство, которым особенно гордился Степанишин, — две оловянные миски, жестяной чайник для кипятка и чайник заварочный Ломоносовского завода.

Не раздеваясь, Рябинин повалился на койку. Степанишин аккуратно вытер ноги о циновку в прихожей, снял шинель, портупею, сунул браунинг под подушку. Затем он вытащил из полевой сумки два кусочка чёрного хлеба и положил их на стол. Ткнулся к чайнику, поболтал его за ручку, даже зачем-то приложился щекой к пузатому боку, но, убедившись, что тот пуст, отшвырнул в угол.

— Давай ужинать, Мишук, — сказал Степанишин бодро. — Плюнь и не переживай.

Рябинин ничего не ответил. Ему было больно и стыдно. Он никак не мог понять: что же произошло тогда в кабинете Фоменко? Может быть, председатель ЧК не поверил ему? Может быть… Да и кто он такой? Недоучившийся реалист, у которого перед Советской властью пока ещё никаких заслуг нет. Правда… Ну, хорошо, сходил с заданием в Бухару, раздобыл кое-какие сведения… Кому Фоменко должен больше верить: ему, Рябинину, или наркому Осипову? Не может же Осипов врать! А вот соврал. Соврал ли? Может быть, просто ошибся? Но как можно так ошибаться? А если Рябинин ошибся? Может быть, Бот просто похож на Колесина?

— Не забивай ты себе, Мишук, мозги, — ворчал Степанишин, стаскивая со своего подопечного сапоги. — Начальству виднее, как поступить. Ты не думай, нашего Лобастого на мякине не проведёшь. Если отпустил Бота, значит, на то есть причины. Да и как было не отпустить, если сам Осипов в ходатаях выступил? Ты подумай: если твой Бот и в самом деле не Бот, а Колесин, так это мы установим завтра же, и тогда Осипов его не прикроет. А если ошибочка вышла, то тогда, как говорит Грицько Кравченко, звиняйте… Ладно, — заключил Степанишин, — давай хорошенько выспимся, а завтра всё станет на свои места.

Но поспать в эту ночь чекистам не довелось. Только успел Рябинин смежить ресницы, как раздались выстрелы. Сначала он подумал, что это патруль палит вдогонку лазутчику, но одиночные выстрелы сменились залпами и дробью пулемётов. Стреляли в разных концах города.

Миша быстро вскочил, растолкал Степанишина, и они, кое-как одевшись, выбежали на улицу. В холодном сыром воздухе выстрелы звучали, как удары пастушеской плети.

— Давай в ЧК, — скомандовал Степанишин и припустил вдоль дувала.

Рябинин еле поспевал за ним. Они миновали пустынную улочку, сокращая себе путь, перепрыгнули через забор и задами вышли к домику с резным крылечком, где размещалась Ташкентская ЧК. Домик горел ярким факелом. В свете пожара мелькали тени в высоких папахах, слышались отрывистые команды.

— Что же тут творится? — захлебнулся от злости Степанишин. — Как же они, сволочи, посмели… Ну, я их сейчас… — Он вытащил из кобуры браунинг и прилёг за дувалом. — Миша, ложись. Мы им сейчас всыплем.

— Это басмачи? — шёпотом спросил Миша.

— Нет, не басмачи…

Но ответил Мише не Степанишин. Кто-то тронул его рукой за плечо и горячо задышал в затылок.

— Макарыч, тут ещё кто-то.

— Это я, — послышался знакомый голос с заметным акцентом. — Это я, Ахмад.

— А ты-то здесь откуда? — удивился Степанишин. — Давно прибежал?

— А я и не бежал. Я ночевал в дежурке. Пришёл ночью с задания и хотел уснуть. Только, понимаешь, чапан свой расстелил — слышу, стреляют и ругаются нехорошо. Сначала во дворе стреляли, потом в помещении начали.

— Ахмад, ты толком можешь? Кто стрелял, где и зачем?

— Могу. Тут сутолока поднялась, но я всё же разобрал: ЧК окружил эскадрон охраны Осипова. Всех, кто был в здании, арестовали.

— А Фоменко?

— Товарища Фоменко тоже арестовали. И очень били. Потом подожгли дом, понимаешь. А командовал всеми высокий, длинный такой.

— Бот?

— Может быть, Бот. Не знаю. Ему кричал один: «Господин ротмистр!» — а он на него: «Не смей, болван, ещё не время!» Да, так сказал, понимаешь. Что делать будем, Макарыч?

Макарычу пришлось менять первоначальный план: он понял, что стрельба из двух пистолетов по эскадрону противника ни к чему не приведёт.

— Будем пробираться к Дому свободы. Или в крепость. Нужно взять верный Советской власти отряд и выбить мятежников. Жаль, что документы спасти не удастся.

Но раздобыть верный революции отряд Степанишину не удалось. Он не понимал, да и никто тогда не мог понять, какой разворот приняли события в Ташкенте. Макарычу казалось, что виной всему Бот, который мстит чекистам за свой дневной арест. Председатель ЧК Фоменко, которого везли связанным на грузовике неведомо куда, полагал, что мятежники — остатки недобитой Туркестанской военной организации. И только нарком по военным делам Туркреспублики, бывший прапорщик и агент английской разведки К. П. Осипов, точно знал истинное положение вещей. Боясь, что Бот проговорится и связи с англичанами станут известны ЧК, он, не дожидаясь согласованных сроков, решил начать переворот в ту же ночь. Расчёт был верным: одураченные своим командиром красноармейцы не скоро разберутся в ситуации, а когда разберутся, будет уже поздно — во всех правительственных учреждениях будут сидеть ставленники Осипова. А с теми войсками, которые не захотят поддерживать новый режим, можно расправиться с помощью белогвардейских дружин и басмачей.

После переворота Осипов планировал начать наступление на Закаспийском фронте в тыл красным войском, чтобы быстрее соединиться с англичанами. Он был уверен, что бухарский эмир, поставленный перед свершившимся фактом, окажет ему поддержку войсками.

Ночь на 19 января стала в Ташкенте «ночью длинных ножей». Вышедшие из подполья белогвардейские дружины, отряды гимназистов и студентов, взбунтовавшиеся против Советской власти подразделения 2-го пехотного полка под командованием ставленников Осипова захватывали правительственные учреждения, врывались в дома активистов, проводили аресты.

Застигнутое врасплох правительство республики не сумело быстро оценить ситуацию. Осипов, обосновавшийся в штабе 2-го полка, в ту же ночь вызвал к себе большинство народных комиссаров якобы для того, чтобы обсудить создавшуюся в городе обстановку. К утру четырнадцать видных коммунистов Ташкента были предательски умерщвлены.

Но об этом пока не знали ни Степанишин, ни Рябинин, ни Ахмад. Возле Дома свободы они наткнулись на конное оцепление. Макарыч принял было красноармейцев за своих, но Рябинин неожиданно чуть не столкнулся с матросом, который приходил днём за Ботом, и успел шепнуть Степанишину на ухо: «Это мятежники».

Чекисты попытались проскользнуть к крепости, где стояли надёжные части, но все пути к старой цитадели оказались блокированными. В одной из стычек с патрулями Макарычу пришлось пустить в дело браунинг.

Покружив со спутниками по городу битых два часа, он, наконец, принял окончательное решение:

— Будем, ребята, пробиваться в железнодорожные мастерские. Там рабочий класс, а он, как вы знаете, никогда ещё Советскую власть не подводил.

… Во дворе мастерских страсти накалились до предела. Шёл митинг. Рабочие сбились плотной толпой вокруг самодельной трибуны, напряжённо вслушиваясь в слова оратора.

— Контрреволюция подняла голову… (Чекисты с трудом разбирали отдельные фразы.) Она хочет залить кровью Ташкент, открыть фронт англичанам… Мы должны чётко ответить себе ка вопрос: с кем мы, рабочие?

— А с кем Осипов? — крикнул кто-то из толпы. — Он ведь тоже Советская власть.

Поднялся шум, свист. Кто-то кричал «долой», кто-то вопил «бей». Оратора стащили с трибуны.

Его сменил другой, в белой рубашке с галстуком и в пенсне.

— А ведь товарищ прав, — сказал он. — Товарищ, как говорится, зрит в корень. Мы, к сожалению, не знаем, какую позицию занимает товарищ Осипов. Мы не знаем: это мятеж против Советской власти или действия, которые помогут эту власть укрепить?

— Кто это? — шёпотом спросил Миша у Степанишина. — Я его где-то видел.

— Это эсер, бывший адвокат Пархомовский. Этот умеет плести паутину словес…

А оратор между тем продолжал:

— Я считаю, что без выяснения всех обстоятельств нам пока не следует принимать резолюцию и предпринимать какие-либо действия. Я предлагаю послать к товарищу Осипову представительную делегацию, которая бы всё выяснила на месте и разобралась в мотивах… э… движения.

— Правильно, — послышалось со всех сторон. — Не зная броду, не суйся в воду. Даёшь делегацию!

Уже начали выкрикивать кандидатуры делегатов, уже Пархомовский, раскрыв блокнот, занёс в него первые имена, когда ворота мастерских широко распахнулись и на подворье вступила странная процессия. Впереди с белым флагом вышагивал человек в офицерской шинели, но без погон, за ним — два гимназиста с палашами наголо. Толпа молча расступилась. Офицер проследовал к трибуне и протянул Пархомовскому мандат. Адвокат вытащил из кармана пенсне, напялил на нос и стал пристально изучать каждую строчку.

— Читай всем! — крикнул кто-то из рабочих. — Надо же и нам знать, какая птица сюда пожаловала.

— «Мандат, — принялся читать Пархомовский. — Выдан настоящий гражданину Гагинскому. Сим удостоверяется, что оный гражданин является полномочным представителем наркомвоендела Осипова, коему поручено вести переговоры».

— Всё? — донеслось из толпы.

— Нет, не всё. — Пархомовский потряс бумагой над головой. — Здесь, на мандате, написано ещё следующее: «Власть насильников уничтожена. Все видные представители расстреляны, как государственные изменники… Ждём вас и надеемся, что вы принесёте свою лепту в общее дело». И подписи: «Осипов, Тишковский».

— Враки! — закричали в толпе. — Провокация! А ну давай на трибуну Гагинского! Эй ты, офицерик, зачем пришёл?

Посланец взобрался на трибуну, расправил усы, откашлялся.

— Так что имею полномочия, граждане, сообщить: власть грабителей-большевиков низложена. Виновные в произволе, как вы уже знаете, понесли суровое наказание. Сейчас мы все трудимся над созданием нового демократического государства, которое…

— А как будет с эсерами? — перебил парламентёра Пархомовский. Голос его дрожал.

— С эсерами всё в порядке. Они активно сотрудничают с гражданином Осиповым. Вам тоже советую…

Но не успел парламентёр закончить фразу, как чей-то сильный, страстный голос высоко взвился над толпой:

— Товарищи, братья! Да что вы слушаете эту шкуру? Долой контру!

Миша заметил, как Степанишин вдруг ринулся к трибуне, вскочил на помост и резким движением столкнул Гагинского.

— Кого слушаете, братки? Контру слушаете! Про какую демократию этот гад сюсюкает? Вы меня знаете? Кто не знает, объясню. Я путиловский рабочий Степанишин. Меня партия в ЧК послала работать. Так вот, эти демократы от нашей ЧК оставили кучу горелых брёвен. В городе аресты и облавы на большевиков, на советских работников. Такую демократию предлагает нам господин Осипов! У меня предложение: надо не переговоры вести, а избрать революционный совет, для того чтобы дать и Осипову, и другой контре по сусалам. Ставлю своё предложение на голосование.

В революционный совет избрали большевиков и сочувствующих. Гагинский, так и не получив ответа, ретировался в сопровождении своих маловозрастных телохранителей, а рабочие-железнодорожники принялись формировать отряды для борьбы с контрреволюцией. Здесь же, во дворе, вскрывали ящики и выдавали винтовки.

Рябинин тоже было сунулся за винтовкой, но Степанишин остановил его:

— Пострелять успеешь. А пока лучше всего садись-ка ты, брат, на телефон. Будешь связь держать с отрядами. Хорошо, что мятежники телефонную станцию не захватили.

— Макарыч, — заныл Миша, — опять ты…

Но Степанишин остался непреклонным.

— Не дури, Михаил. В штабе нужен толковый человек. Именно такой, как ты, со знанием языков. Ну представь себе: останусь я вместо тебя. Позвонит мне узбек — я ни бельмеса. Таджик позвонит — та же история. Австрийцы ещё могут звонить — их много сейчас в Красной Армии, а ты тут как тут — шпрехаешь. Понял, глупенький?

Вскоре Степанишин выступил с одним из отрядов на разведку города, а Рябинин устроился в кабинете бывшего директора мастерских, превращённого рабочими в штаб.

Первым позвонил из крепости комендант гарнизона Иван Панфилович Белов:

— Мастерские? Кто у аппарата? А, дежурный… Из штаба есть кто-нибудь? Нет? Молодцы. Почему молодцы? Раз пошли бить белых, значит, молодцы. Ты вот что, парень, вернётся Казаков — передай ему, что крепость держится. Нас уже господин Осипов два р&за пытался атаковать, но обе атаки мы отбили. Парламентёров присылал с посланием.

Слушай, я тебе прочитаю: «Советская власть пала. Город находится в руках войск. Объявляется военная диктатура. Условия соединения крепости с гарнизоном таковы: гарнизон крепости остаётся с оружием и поступает в общее командование. При соединении всем полная неприкосновенность личности». Понял? Ну, а мы к нему уже прикоснулись: сейчас из-под стены трупы вытаскивают. Это же надо — город находится в руках войск! Пока есть крепость, пока есть вы, железнодорожники, Ташкент был и останется красным.

А вот какую резолюцию мы приняли на митинге: «Обсудив настоящее положение и письмо военного комиссара Осипова, постановили: долой самочинных диктаторов, да здравствует Советская власть, как власть трудового пролетариата! Мы, красноармейцы крепостного гарнизона, категорически протестуем против каких бы то ни было диктаторов и до последней капли крови будем отстаивать нашу твердыню — крепость».

Звонки трещали непрерывно. Командиры отрядов сообщали о боях в городе. Одни просили прислать подводы за ранеными, другие — выслать подкрепление, третьим требовалось оружие. Миша тщательно записывал каждое сообщение в тетрадку и ставил в известность кого-нибудь из членов ревсовета.

Ожесточённые бои развернулись в районе казарм мятежного 2-го полка. Председатель ревсовета Казаков уже несколько раз направлял туда подкрепление и пулемёты, но мятежники, возглавляемые самим Осиповым, отчаянно сопротивлялись, переходя в контратаки…

После полудня позвонили со станции Кауфманской. Слышимость была плохая, но Миша всё же разобрал, что к телефону кто-то требует члена ревсовета Агапова.

— Нет Агапова, — кричал Рябинин в трубку.

— А ты кто будешь?

— Дежурный.

— Вот что, парень, — хрипела трубка. — Ты всё-таки разыщи его и скажи: просит командир заградительного отряда Асеев.

— А Казаков не нужен?!

— Нет! Давай Агапова!

Миша положил трубку на стол и на минуту задумался. Звонок с Кауфманской показался ему подозрительным. Почему этот Асеев не хочет разговаривать с председателем Совета большевиком Казаковым? Почему ему понадобился эсер Агапов?

Рябинин нашёл Казакова на оружейном складе. Сообщил новость. Казаков наморщил лоб.

— Странно. У нас там нет никакого заградотряда.

— Тут ещё одна странность: он хочет разговаривать не с вами, а с эсером Агаповым.

Сухощавый, вёрткий Казаков легко спрыгнул с патронного ящика и, хитро прищурив глаза, хлопнул Рябинина по плечу.

— Добро, будет ему Агапов.

Чуть ли не бегом они пустились к бывшему директорскому кабинету. Казаков схватил трубку, прижал к уху.

— Агапов слушает. Что там у тебя?

— Здоров, Агапов! — неслось сквозь треск разрядов. — Сообщи Осипову, что задание мы выполнили. Понял? Отряд сформирован.

— Какой отряд?

— Ты что, белены объелся? Какой отряд! 350 штыков — казаки, крестьяне — все за Учредительное собрание против Советов. Мы ждём команду. Почему не высылаете оружие? Почему не прислали за нами эшелон?

— Хорошо, — сказал Казаков спокойно, но Рябинин заметил, как вздувались на скулах желваки. — Хорошо, Асеев, Ты давай на паровоз и приезжай к нам, здесь на месте разберёмся. — Он положил трубку и внимательно посмотрел на Мишу: — Видишь, парень, у нас тут и свои осиповы завелись. Спасибо за бдительность.

К вечеру небольшой отряд рабочих-железнодорожников встретил у семафора паровоз, прибывший со станции Кауфманской. Командир заградительного отряда Асеев и два его сподвижника из правых эсеров — Баранов и Савицкий — были арестованы. На очной ставке члены ревсовета Агапов и Попов признались, что они входили в эсеровскую контрреволюционную организацию, поддерживающую Осипова. Попытка двинуть на Ташкент отряд из провинции провалилась.

На следующий день, 20 января 1919 года, началось решительное наступление преданных делу революции войск на мятежников. Поддержанные артиллерией крепостных орудий, отряды устремились к центру города и полностью блокировали казармы 2-го полка.