Экземпляр

ЭПИЛОГ

Металлические сиденья, хмурые люди, навьюченные спортивными сумками, — автовокзал Воскресенска-33. Единственное место, откуда горожанин может покинуть этот город, если у него, конечно же, получится.

Костя сидел, зажатый многодетной семьей с одной стороны (мама-папа, двое мальчиков и девочка, младшему мальчишке чуть больше двух лет) и воркующей парочкой с другой. Он взял кофе за тридцать рублей в автомате, и дешевый американо оказался на удивление вкусным. Со всех сторон люди спешили, хлопотали, снимались с веток, бежали к автобусам и маршруткам, прибегали из автобусов и маршруток — суетливая толпа, все одеты одинаково, сплошь черные легкие куртки и шапки, яркие курточки только у мелких, но детишек было немного, всех поглощали, подминали под себя унылые взрослые.

Костя подскочил с места сразу, как только увидел отца — больно он уж выделялся на фоне остальных: гордая, почти офицерская стать, дорогое пальто, не чета этим вашим курткам из «Бершки», уверенная походка, никаких торопливых жестов и суетливых движений. За отцом, чуть поодаль, семенили мама и Артемка, который, кажется, опять немного подрос. Последний раз Костя видел братишку, когда приехал к родителям, да-да, чтобы узнать, на самом ли деле погиб Женя Балакирев, и УСЛЫШАННОЕ НЕ МОГЛО НЕ ШОКИРОВАТЬ! Артемка был сосредоточен и серьезен, как молодой Штирлиц. Вылитый батя подрастает.

Костя швырнул стаканчик с недопитым кофе в похожую на инвентарь из кабинета стоматолога металлическую урну и устремился к отцу. Краем глаза он отметил яркую вывеску «Лучшая шаурма 24 часа на ул. Летчика Бабушкина — заходите!», но сознание тотчас же отправило эту информацию в корзину. Обнялись, поцеловались — мама с папой радушно, Артемка немного скованно, будто стесняясь. В его возрасте не любят столь явные проявления чувств.

— А вы куда собрались-то, мам, пап?

— В Турцию, — охотно ответила мама.

Выглядела она прекрасно. Легкий макияж: чуть подкрашены ресницы, румянец на скулах, светлая помада. Карие глаза лучились счастьем — у Кости аж сердце екнуло, давно он не видел человека, который мог просто так чему-то радоваться, да и, положа руку на сердце, давно он не видел человека не из тусовки Векслера, и, с одной стороны, он был ужасно рад за маму, а с другой, совершенно отчетливо понимал, что его адский поезд едет совсем в другую сторону и это, возможно, последний раз в жизни, когда он видит радующуюся маму и хотя бы понимает, почему она рада. Следующая станция — следующий круг ада, как-то так, как-то так.

— В Турцию?

— Да, Мармарис. Отель пять звезд, «все включено», кормежка, бассейн, первая линия — место суперское, я даже не ожидала. Зря не поехал с нами.

Костя даже не стал упоминать, что его вообще-то никто не звал.

— Мам, — Артемка дернул маму за рукав.

Видимо, у них до этого был какой-то уговор, о котором она забыла.

— Ах да, — встрепенулась мама, — мы пойдем с Артемом Викторовичем чебуреков поедим.

И они исчезли, быстренько и оперативно, умчались в сторону лестницы — на втором этаже вокзала была чебуречная с пластмассовыми красными столами и шаткими стульчиками.

И вот они остались вдвоем — Костя и отец, серьезный и сосредоточенный. Отец старел, но как-то очень красиво старел. Так стареют актеры и литературные персонажи вроде Эраста Фандорина: волосы с проседью, но густые, морщины вокруг глаз, но волевые и симметричные, лицо обветрено и от этого выглядит еще более мужественным, и очки, очки — для солидности. Впрочем, у герра Ойгена Мотля очки дороже были.

Костя выдохнул, досчитал до десяти в обратном порядке, потом вдохнул, набираясь решимости, которой, увы и ах, становилось все меньше. Всего-то надо было задать один вопрос, но, черт побери, какой. Отец, какое отношение ты имеешь к мэру — нет, лучше: отец, какое отношение ты имеешь к Роберту Эд… не то, отец, ты как-то связан с Векслером, потому что твой «Белый альбатрос» никогда не проигрывает, но будь, пожалуйста, с ним поосторожнее, а то я вот вляпался, не хватало еще, чтобы ты попался в его сети. Он любит собирать экземпляры, а ты, отец, в конце восьмидесятых отжигал — мама не горюй!

— Отец.

Как-то слишком официально. Никуда не годится. А легкомысленное «пап» застряло в горле и не захотело произноситься. Батя внимательно посмотрел, ожидая продолжения.

— Я хочу узнать про «Белый альбатрос».

— Вакансий нет, прости. Если ты об этом.

— Мне не нужна работа. Я хочу узнать, как связаны «Белый альбатрос» и администрация Воскресенска-33. Ну я же примерно знаю, как что делается, сам работал управленцем раньше, так вот… вы же выигрывали все тендеры! Ремонт в здании администрации, что на Карла Маркса, отделочные работы в личной администрации Роберта Эдмундовича, еще куча подрядов. В этом городе все решается через мэра Векслера, получается…

Костя замолчал, потому что на дальнейшее уже не хватило воздуха.

— А, Роберт Эдмундович — мой старый знакомый. И кстати, он не всегда был мэром.

— Он был актером, — каким-то нелепым дискантом произнес Костя, потом попытался откашляться, чтобы вернуть себе нормальный человеческий голос, и продолжил: — Получается, ты с ним давно знаком? Ты же такой ш-шустрый, всегда был, мама рассказывала, ну, пробивной, и…

Вот сейчас — и этого уже невозможно избежать — ось абсцисс пересечет ось ординат. Дано: администрация Воскресенска-33, глава администрации, ООО «Белый альбатрос», а теперь задание со звездочкой — как связаны эти элементы?

— Кость, не юли, я знаю, что ты натворил. Я про сделку. Не могу осуждать.

Ой-ой-ой, от яркого электрического света закружилась голова, почему все так зашумели, этот шум невозможно выносить, ах, если бы все заткнулись и можно было бы в тишине подумать, сосредоточиться и подумать, а то в таком бардаке не слышно собственных мыслей.

— Т-ты о чем?

— Да понял я, что ты догадался, — произнес отец и поправил очки. — Ты всегда был парнишкой с мозгами, два и два умел складывать. Что ж. Время было тяжелое, понимаешь. А я… да ты и сам знаешь, замешан был во всяком разном, мне терять было нечего… кроме вас. И жизни. Я хотел жить, очень хотел. И видишь ли, когда вот это… проносится вся жизнь перед глазами, извиняюсь за банальность, очень хочется за что-нибудь — или кого-нибудь — уцепиться. И когда на перекрестке появился этот пижон, я осознал, что это мой второй шанс.

— Чего? Какой шанс? Какой перекресток? За кого ты там уцепился?

Тревога так и повисла в воздухе. Какой-то рейс отменили, о чем сообщал репродуктор, — опять у кого-то не получится покинуть Воскресенск-33. Люди повспрыгивали с металлических сидений, забегали, кто-то ругался по телефону, кто-то менял билеты, кто-то вышел наружу покурить, подышать стылым октябрьским воздухом.

— Так, — батя снял очки, достал из кармана платочек, протер сначала одну линзу, потом вторую, потом зачем-то дужку, нацепил очки на нос. — То есть ты не об этом меня хотел спросить? То есть ты не догадался?

И вид у бати внезапно стал такой, какой был давно-давно, когда Костя случайно застукал его за просмотром эротики на РЕН ТВ. То есть канал-то он переключил сразу, но вот выражение лица, о, это выражение лица он переключить не сумел. Почему-то Костя только сейчас вспомнил этот дурацкий эпизод. Эх, родители-родители, вовсе вы не святые люди.

— О чем я не догадался, п-пап? Я просто лазил на сайте госзакупок, и мне стало интересно почему… А теперь я, кажется, понял. Ты первым сделку заключил, да? Я даже в этом не смог тебя обойти.

Мир, и без того шаткий и валкий, перевернулся окончательно. И вроде Костя уже привык (заставил себя привыкнуть) к тому, что он жестокий убийца и психопат, и к тому, что он видит в зеркале хладнокровного монстра, и к тому, что он главное зло Воскресенска-33, и да, он отрицательный персонаж, и бла-бла-бла. А тут оказалось, что отец (его величество Батя) — вот кто первым заключил сделку с Робертом Векслером, исполняющим обяза… Нет, это немыслимо, совершенно немыслимо… Надо перемотать время, вернуться в утро и перезапустить день… Все неправильно, чертовски неправильно. Ну как ты мог, батя, ну как ты мог?!

Какая-то тетка с баулами пронеслась мимо, грубо задев при этом Костю. Он не стал хамить, просто посмотрел ей вслед. Несчастная-несчастная тетка.

— Ты это сделал, когда я мелкий совсем был?

— Пошли покурим, тут душно.

Еле-еле продрались через толпу; вышли на крыльцо, где уже стояло человек десять. Видимо, несостоявшиеся пассажиры отмененного рейса; они нервничали и галдели, точно галки. Человеческая жизнь — это один большой несостоявшийся рейс, философски подумал Костя и даже удивился, откуда это в его голове. Видимо, влияние Роберта Эдмундовича Векслера и его безумной тусовки.

— По-моему, это был девяносто второй год, — щелкнув зажигалкой, сказал отец.

— Это когда ты ввалился домой весь в крови, а мама потом всю ночь охала и причитала?

— А ты э-э-э… помнишь? Меня в ту ночь чуть не убили люди Белогорского. А скорее всего, и убили. Уж больно много крови я потерял. А у меня была семья, понимаешь? У меня были вы, я не мог вас оставить… умирать. Никак не мог. Мне тогда казалось, что я Мужик, что я совершаю Поступок. Ты же должен меня понять — ты же продал душу из-за своей спящей красавицы!

— А этот случай со святой водой… — Косте внезапно сделалось очень смешно, — черт, я только сейчас все понял.

— Да я чуть не прибил эту дурынду! Я же чуть не отъехал в тот день. Чувствую: в зобу дыханье сперло, аж распирает. Как только у меня духу хватило не спалиться! Я еле жив остался, отвечаю!

— Мама знала?

— Тсс! — батя аж подпрыгнул. — Нет! Ни в коем случае! Она не должна была знать о том, какие вещи творятся, нет-нет-нет… Наша мама — святая, и ее не должны были касаться все эти дьявольские штуки. Пошли внутрь, я озяб уже.

Снова металлические двери, снова грязный пол, весь в отпечатках ног, запах выпечки из тандыра, суета и крики вокзала. Уселись на сиденья, благо целый ряд был пуст — кого-то уже забрал автобус, кто-то ушел жаловаться на отмененный рейс.

— Скажи, отец, а… на мою жизнь как-то повлияла твоя сделка? Только честно?

— А сам как думаешь? Ты с раннего детства жил в достатке — уверен, что все твои ровесники могли похвастаться тем же?

— И все? Достаток, понятно, ты молодец. Но я же как бы убийца и негодяй… это я сам или… или это все потому, что ты… ну…

— Кость, а зачем ты сейчас об этом спрашиваешь? Не поздновато ли?

Костя машинально, как лунатик, поднялся, прогулялся до металлических дверей, потом вернулся. В голове крутились какие-то мысли, обрывочные, фрагментарные, они упорно не желали складываться в единое целое, а должны были, потому что важное, что-то смертельно важное ускользало… На какой-то момент он вообще забыл, где находится, кто все эти люди, что он тут делает, почему так шумно, ах да, он же провожает кого-то, а, точно… Он снова сел рядом с батей.

— То есть авария… — Костя вдруг почувствовал, как мало, чертовски мало воздуха тут, и воздуха этого катастрофически не хватает для того, чтобы дышать, — авария произошла не случайно? Она должна была произойти? Я стал убийцей не просто так? Ну же, Роберт Эдмундович, актер с амбициями режиссера и сценариста, исполняющий обязанности… исполнил обязанности… ох.

Отец был спокоен и угрюм, как литературный персонаж.

— Эта авария, увы, должна была произойти. Так, своеобразная плата для Векслера.

— Сценарий?

— Сценарий.

— Женька не спер у тебя эти ключи, да? — спросил Костя.

Он ловил воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег. Отец нахмурился пуще прежнего.

— Ты сам отдал ему ключи от проклятой «Тойоты»? — не унимался Костя.

— Повторяю, — тихо и совершенно без интонации, точно искусственный голос в навигаторе, произнес отец, — эта авария должна была произойти. Все было предопределено. И поверь мне, я любил эту машину. Красивая, яркая, нездешняя, абсолютно бесполезная на наших дорогах — ну да, я тот идиот, который додумался купить спортивную машину. Я ее обожал, как свою молодость, молодость, которой у меня не было и никогда не могло быть.

— Уж побольше, чем меня, — с горечью выпалил Костя.

Он отвернулся. Отец сидел слишком близко, это давило; чувствовался даже аромат его лосьона после бритья. Этот аромат заполнял атмосферу; умел батя доминировать, даже в мелочах. Вокзальные звуки слились в один непрекращающийся гул. Силуэты людей потеряли телесность и стали зыбкими, их мельтешение даже не раздражало. Косте стоило большого труда повернуться снова к отцу и посмотреть ему в глаза.

— Все могло бы пойти не по плану. Я ведь мог и не психануть. И машина бы осталась цела, и Женька бы выжил.

— Не мог, — усмехнулся отец, — Женька слово волшебное знал. Точнее, фамилию. Ты не мог не разгрохать машину. Ослепленный любовью к своей прекрасной Диане, ты потерял контроль над собой, сделался слаб, и результат, ты уж прости, оказался совершенно предсказуем.

— Она никогда бы меня не полюбила, — тихо и немного невпопад произнес Костя.

Давешняя тетка с баулами пробежала мимо, чуть было не села рядом с Костей, но тот посмотрел на нее особенным взглядом, и она ускакала обратно. Лишь бы на нее не пало какое-нибудь проклятье, а то мало ли, тетка-то она вроде нормальная, хоть и заполошная.

— Зачем это все Векслеру?

Отец расстегнул верхнюю пуговицу пальто.

— Ты же знаешь, что Воскресенск-33 — особый город? Тебе же объясняли, что это ошибка мироздания и города как такового не существует. Этим и воспользовался сам знаешь кто. Ну представляешь, какое поле для деятельности? Первое время он думал, что в провинции ему будет скучно, ему и его свите, что в провинции все преступления совершаются топорно, без фантазии. И тогда он решил немного разнообразить свою рутину.

Многозначительно помолчали. Голос в репродукторе опять что-то объявил. В зале ожидания зашумели громче обычного.

— Кстати, — встрепенулся батя, — Диана-то твоя беременна, ты в курсе? Я на нее во «Вконтакте» случайно подписался, ну ты знаешь, как это бывает — «вы знаете этого человека», — ну а я ее знаю, понятно же, я взял и тыкнул, и… Ну, вроде она счастлива с этим Крапивиным, ну и ладно. Парню-то, конечно, крепко досталось; впрочем, ты и сам знаешь лучше меня. А ты себе найдешь другую красотку, у Роберта Эдмундовича их целый кордебалет, там и поп-звезды, и манекенщицы, а если потянет на умненьких, даже студентки филфака имеются. А, ладно, что-то я не в ту степь заехал. Ты-то сам как?

— Спроси у Векслера. Теперь он мой Темный Властелин, так же получается.

— А что мне Векслер? Векслер никуда не денется, он бессмертен, как мироздание. Мне хотелось бы наконец-то послушать начальника транспортного цеха.

— А? — не понял Костя.

Очевидно, своей фразой про начальника отец бросил Косте какой-то спасительный поколенческий мостик, но Костя, как он ни старался, пройти по этому мостику не смог.

— А ты… ну, когда душу продавал… страдал? У меня просто пипец был, целый бэд-трип, как у наркоманов. Короче, я целую ночь мучился. Кошмары наяву видел, а потом все прошло. А у тебя как было… пап?

— У меня все было проще, — сухо ответил батя. — Я просто валялся на перекрестке весь в крови и медленно подыхал. Потом явился Этот. Пойдем наверх, там мама с Артемкой уже объелись чебуреков, их определенно надо спасать, да и я что-то проголодался.

Наверху было чище, чем в зале ожидания: круглые столики, пластмассовые стулья; мама и Артем сидели в углу и о чем-то вполголоса беседовали. При взгляде на них Костю обдало такой невыносимой нормальностью, аж сердце сжалось.

— Пап, я пойду, я… не могу с ними. Поцелуй маму за меня… я…

Попрощавшись только с батей, Костя вылетел на улицу. Привокзальная площадь, народу тьма-тьмущая, больше, чем жителей Воскресенска-33. Гуляют, хотя погода, прямо скажем, скверная — сыро, холодно, на асфальте грязь, дождь вот-вот пойдет. Облака сизые, некрасивые; пейзаж такой, что передвижникам определенно бы понравилось. Бесконечный, бесконечный октябрь. Костя пересек Привокзальную площадь, поднялся на крыльцо «Бруклина» и только тогда щелкнул зажигалкой и неторопливо закурил. Он докурил сигарету, нахлобучил на голову капюшон, сунул озябшие руки в карман и зашагал через площадь.