Элегии и малые поэмы

Смену времен и круговорот латинского года

Я объясню, и заход и восхожденье светил.

Ты же радушно прими стихи мои, Цезарь Германик,

Мой по прямому пути робкий направя корабль.

5 Не отвергай моего ничтожного ты приношенья,

Но, хоть и скромен мой дар, будь благосклонен к нему,

Здесь ты увидишь и то, что извлек я из древних сказаний,

Здесь ты прочтешь и о том, чем каждый день знаменит.

Здесь ты преданья найдешь о домашних праздниках наших,

10 Часто прочтешь об отце, часто о деде своем.

Лавры, которых они в расписных удостоены фастах,

Так же получишь и сам с Друзом ты, братом своим.[325]

Подвиги Цезаря[326] пусть другие славят; мы славим

Дни, что он приобщил к древним еще торжествам.

15 Благослови же меня на твоих прославление предков,

Из моего изгони сердца ты трепетный страх.

Милостив будь и придай стихам моим живость и силу:

Можешь ты взором одним и ободрить и убить.

Робко на суд отдаю я владыке ученому строки,

20 Словно я их приношу богу Кларосскому[327] в дар.

Ведомо нам, каково на устах у тебя красноречье,

Как защищаешь своих ты подопечных в суде,

Знаем, с каким мастерством выступаешь и в нашем искусстве.

Великолепье твоих чувствуем плавных стихов.[328]

25 Если угодно богам, как поэт управляй ты поэтом:

Счастливо год потечет под руководством твоим.

Распределив времена, основатель города Рима

Установил отмечать дважды пять месяцев в год.[329]

Видимо, Ромул, война тебе ближе была, чем светила:

30 Больше всего побеждать ты ведь соседей желал.

Довод, однако же, есть немалый для Ромула, Цезарь;

И для ошибки такой в нем оправдание есть.

Сколько месяцев мать дитя свое носит во чреве,

Стольким же месяцам быть он указал и в году.

35 Столько же месяцев скорбь у вдовы соблюдается в доме,

И, погруженный в печаль, знаки он горя хранит.

Это и принял в расчет Квирин, облаченный в трабею,[330]

Установляя толпе сроки, делящие год.

Марсу был посвящен первый месяц, второй — же Венере:[331]

40 Рода начало она, он — зачинатель его.

Третий был дан старикам, четвертый — юношам месяц,

Каждый из всех остальных знаменовало число.

Только Нума-мудрец о Янусе вспомнил и предках:

Перечень месяцев он новыми начал двумя.

45 Знай же однако: у разных дней и порядки различны,

Каждое утро свои правила нам подает.

Будет «несудным» тот день, когда запрещаются сделки,

Будет «судным», когда тяжбы вершатся в судах.

Но и не всякий ведь день напролет этим правилам верен:

50 День, несудный с утра, судным становится днем

После свершения жертв, когда в беспрепятственных преньях

Претору можно судить и выносить приговор.

Также бывают и дни для собраний на форуме Рима,

А на девятые дни рынок бывает открыт.[332]

55 День авзонийских календ — это день, посвященный Юноне;

В иды, Юпитеров день, в жертву приносят овцу;

Бога-хранителя нет для нон; но за этими днями

Завтрашний день, берегись, черным окажется днем.[333]

Дней этих ведом исход, ибо Рим в эти дни оказался

60 Жертвою горестных бед, посланных Марсом ему.

То, что я здесь говорю, ко всем относится фастам,

Чтоб не пришлось прерывать далее связный рассказ.

Янус начало сулит счастливого года, Германик,

И начинает мое стихотворенье тебе.

65 Янус двуглавый, ты год начинаешь, безмолвно скользящий

Ты лишь один из богов видишь всё сзади себя.

Будь благосклонен к вождям, трудами которых блюдется

Мир на обильной земле, мир на просторе морском.

Будь благосклонен к отцам и к народу бога Квирина

70 И мановеньем своим белый нам храм отомкни.

День счастливый настал. Молчите благоговейно!

Только благие слова в праздник уместны благой.

Тяжбы умолкнуть должны. Оставьте немедля пустые

Ссоры: зловредный язык должен теперь замолчать.

75 Видишь, душистым огнем блистает эфир благовонный

И киликийский шафран звонко трещит на кострах?

Пламя сияньем своим ударяет по золоту храмов,

Исходит трепещущий свет до потолочных стропил.

В светлых одеждах идут в крепостные Тарпейские башни,

80 Чтобы достойно почтить светлого праздника день.

Новые фаски несут впереди, новый пурпур блистает,

Чует слоновая кость новый торжественный гнет.[334]

Шеей, не знавшей ярма, под топор преклонились телята,

Что на фалисских лугах вскормлены были травой.

85 С верху твердыни смотря на окружность мира, Юпитер

Видит всюду одну Рима державную власть.

Слава счастливому дню! О, будь с каждым годом счастливей,

Чтобы тебя прославлял власти достойный народ.

Как же прославить тебя, о Янус, бог двуобразный?

90 В Греции нет божества, равного силой тебе.

Ты нам скажи, почему из всех небожителей ты лишь

Видишь, что сзади тебя, видишь, что перед тобой?

Так размышлял я, стараясь в своих разобраться табличках,

Вдруг замечаю, что весь светом наполнился дом:

95 Это предстал предо мной двойным изумляющий ликом

Янус священный, и сам прямо взглянул мне в глаза.

Я испугался, мои от ужаса волосы встали,

Холод внезапный объял оцепеневшую грудь.

Левой рукою держа ключи, а правою посох,

100 Он обратился ко мне сразу же, так говоря:

«Страх позабудь и внимай мне: о днях возвещая прилежно,

Дам я ответ, и пойми то, что скажу я тебе.

Хаосом звали меня в старину (я древнего рода),[335]

Слушай, какие дела прошлых веков я спою.

105 Светлый сей воздух кругом и все вещества остальные —

Пламя, вода и земля были одним веществом.

Но разлучил их раздор, и они разделили владенья,

А разделивши, ушли каждое в область свою.

Пламя взлетело наверх, растекся поблизости воздух,

110 А посредине нашли место земля и вода.

Я же, сгустившийся в шар и безликою бывший громадой,

Всем своим существом богу подобен я стал.

Ныне же, малый храня былого смешения образ,

Сзади и спереди я виден единым лицом.

115 Знай же причину еще моего такового обличья,

Чтоб хорошенько понять, в чем состоит мой удел.

Всё, что ты видишь, — земля, небеса, и моря, и туманы —

Власти моей подлежит, крепко я это держу.

Всё это я сторожу один на пространстве вселенной,

120 Круговращеньем всего мира заведую я.

Если желаю я Мир из-под мирного выпустить крова, —

Невозбранимо по всем он растечется путям;

Но переполнится всё в смятенье тлетворною кровью,

Если рванется Война из-под тяжелых замков.

125 Кроткие Оры при мне вратами ведают неба,

Даже владыке богов вход я и выход даю.

Янус поэтому я. Когда же мне жрец преподносит

В жертву полбенный хлеб, с солью его замесив

(Ты улыбнешься), тогда «Отворителем» я называюсь

130 Или, по слову жреца, имя «Затворщик» ношу.

Сменою действий моих объясняются эти названья,

Так называли меня по простоте в старину.

Силу свою я открыл; теперь объясню и обличье, —

Правда, отчасти его ты уже видишь и сам.

135 В каждой двери ведь есть и одна сторона, и другая,

Та сторона на народ, эта на Ларов глядит,

Так что и в доме привратник, у самого сидя порога,

Видит того, кто вошел, видит того, кто уйдет.

Точно так же и я, привратник двери небесной,

140 Видеть могу и Восток, видеть и Запад могу.

Видишь: трояким лицом на три стороны смотрит Геката,

Чтобы тройные пути на перекрестках следить;

Я же, чтоб времени мне не терять головы поворотом,

Сразу на оба пути, не обернувшись, смотрю».

145 Так он сказал и, взглянув приветливо, этим позволил

Мне обращаться к нему, чтобы ответить он мог.

Я ободрился. Ему без страха воздав благодарность,

Скромно глаза опустил, коротко бога спросил:

«Ты мне скажи, почему новый год начинается в холод,

150 Разве не лучше ему в путь отправляться весной?

Все зацветает тогда, обновляется год в эту пору

И набухают опять почки на ветвях кустов;

Каждого дерева ветвь покрывается свежей листвою

И разрастается вновь злаков трава на земле;

155 Сладостным пением птиц оглашается воздух согретый,

Прыгает и по лугам весело резвится скот.

Солнце играет, а к нам прилетает ласточка в гости

И начинает лепить снова под крышей гнездо;

Поле приемлет сошник и опять обновляется плугом.

160 Этот и надо бы срок года считать новиной!»

Долго я спрашивал так, но он, недолго помедлив,

В два лишь стиха уложил свой на вопрос мой ответ:

«Солнцеворот — это день и последний для солнца, и первый:

Тут поднимается Феб, тут начинается год».

165 Я удивился: зачем день первый нового года

Судным заботам открыт? «Выслушай! — Янус сказал. —

Время начальное я судебным делам предоставил,

Чтобы бездельным весь год с этим почином не стал.

Всякий свое ремесло хоть немного тогда продолжает,

170 Тем доказуя, что он не забывает его».

Я же опять: «Почему, хоть богов и других почитаю,

Первому, Янус, тебе ладан несу и вино?»

«Ибо лишь после меня, порогов хранителя, можешь

Ты до любого достичь, — так он сказал, — божества».

175 «А почему в твои дни приветливы речи людские,

Так, что желает добра каждому каждый из нас?»

Бог, опершися на жезл в своей деснице, промолвил:

«С доброго слова всегда надобно все начинать!

Первое слово всегда тревожит вам слух и вниманье;

180 Первая птица, летя, авгуру знак подает:

В первый день для молений открыты и храмы и боги:

Все пожелания — впрок, каждое слово — на вес».

Янус на этом умолк. Но недолго хранил я молчанье —

Вслед за словами его начал я спрашивать вновь:

185 «Финики здесь почему у тебя, карийские смоквы

И в белоснежных горшках белый виднеется мед?»

«Это примета к тому, чтобы все кругом благоухало

И наступающий год сладостен был», — он сказал.

«Я понимаю, зачем эти сласти; но деньги зачем же

190 Дарят? Скажи и открой все о твоем торжестве».

«Плохо ты знаешь людей, — ответствовал Янус со смехом, —

Коль полагаешь, что мед слаще, чем деньги теперь!

Даже в Сатурновы дни мне редко встречались такие,

Кто бы уже не бывал страстью к наживе объят.

195 Время идет, и жажда к деньгам достигает предела,

Некуда больше идти нынешней жадности здесь.

Больше богатства теперь, чем в прежние, давние годы,

В век, когда в бедной стране встал новосозданный Рим,

В век, когда и Квирин, сын Марса, в хижине малой

200 Сам на речном камыше вместо постели лежал.

Даже Юпитер тогда ютился в хижине тесной,

Даже в деснице его был лишь скудельный перун.

Вместо камней дорогих был украшен листвой Капитолий,

Каждый сенатор овец сам выгонял на луга.

205 И на соломе в те дни почивать никто не стыдился,

Для изголовья себе сено пахучее взбив.

Претор суд совершал, едва оторвавшись от плуга,

А серебром обладать было проступком тогда.

Но лишь доходы земли здешней подняли голову выше

210 И до всевышних богов Рим в своей мощи достиг,

То с богатством людей возросло и стремленье к богатству —

Больше имея в руках, большего люди хотят:

Тратиться больше хотят, наживаться хотят, чтобы тратить,

И с переменой такой быстро пороки растут.

215 Ежели пучить живот от избытка воды начинает,

То от водянки больных жажда сильнее томит.

Деньги ныне в цене: почет достается за деньги.

Дружба за деньги: бедняк людям не нужен нигде.

Спросишь меня, для чего за вещанье взимаем мы плату

220 И почему медяки старые радуют нас?

Встарь подавали вы медь, а теперь вот и золото нужно:

Старая медь уступить новой монете должна:

Нам золотые нужны святилища, хоть и милее

Древние храмы: богам ведь величавость идет.

225 Старые хвалим года, но в новое время живем мы:

То и другое должны мы одинаково чтить».

Он перестал вразумлять. Но кротко, так же как раньше,

К богу я ключарю тут обратился опять:

«Много сказал ты; но вот с одной стороны на монетах

230 Медных — корабль, а с другой видно двойное лицо?»[336]

«Мог бы меня, — он сказал, — ты узнать в этом виде двуликом,

Если б по старости лет не поистерся чекан!

А почему здесь корабль, расскажу я. На тускскую реку[337]

Бог серпоносный пришел, круг исходивши земли.

235 Помню я, как приняла страна эта бога Сатурна,

Что из небесных краев изгнан Юпитером был.

Долго здешний народ сохранял Сатурново имя:

Лацием после того божий назвался приют.

Но благочестный народ на меди корабль отчеканил

240 В память о том, как сюда прибыл низвергнутый бог.

Сам поселился я там, где Тибра песчаные струи

Левого берега край ласковой моют волной.

Здесь, где возвысился Рим, зеленела нерубленой чаща

Леса и мирно паслось скромное стадо коров.

245 Крепость моя была холм, который поэтому люди

Стали Яникулом звать и до сих пор так зовут.

Царствовал там я тогда, когда боги землею владели

И в поселеньях людских жили еще божества.

Смертных злодейства еще Справедливость тогда не прогнали

250 (После ж нее никаких нет уж богов на земле).

Совесть одна, а не страх без насилья царила в народе,

Право меж правых людей было нетрудно блюсти.

Не о войне я радел: охранял я мир и пороги.

Вот оружье мое!» — И показал он на ключ.

255 Бога сомкнулись уста. Тогда мои разомкнулись;

Бога маня в разговор, так я на это сказал:

«В стольких входах ты чтим, — почему же одним только входом

Здесь обладаешь, а храм твой между двух площадей?»

Бороду гладя себе, на грудь свисавшую долу,

260 Он об эбалии мне Татии[338] начал рассказ;

Как сторожиха, прельстясь сабинов запястьями, в крепость

Им показала проход и провела их тайком.

«Спуск оттуда крутой, как нынче, — сказал он, — который

Вниз на долину идет, к площади прямо ведя.

265 Вот уж враги достигли ворот, с которых засовы,

Прочь отодвинув, сняла злобно Сатурнова дочь.[339]

Тут, опасаясь вступать с таким божеством в поединок,

В хитром искусстве моем я по-иному решил.

Устья, которыми я обладаю, источников отпер,

270 И неожиданно вон ринулись воды из них;

Мало того: к их влажным струям добавил я серы,

Чтобы горячей водой Татию путь преградить.

Эту услугу мою по изгнаньи сабинов постигли;

Место же это затем стало спокойным опять.

275 Мне был поставлен алтарь, примыкающий к малому храму;

Курится пламенем он с жертвенной полбой на нем».

«Но почему при мире ты скрыт, появляясь при войнах?»

Без промедления мне дан был на это ответ:

«Чтобы открыт был возврат народу, пошедшему в битвы,

280 Сняты запоры, моя настежь отворена дверь!

В мирное время я дверь запираю, чтоб мир не умчался;

Цезаря волей тогда я непременно закрыт».

Так он сказал и, подняв повсюду смотрящие очи,

Взор обратил свой на то, что совершалось кругом.

285 Мир повсюду царил, и в твоем, Германик, триумфе

За покорителем вслед рейнские воды влеклись.

Янус! Вовеки храни ты мир и блюстителей мира,

И устроитель его дел да не бросит своих.

Сами же фасты гласят, и читающим это открыто:

290 Два были храма богам посвящены в этот день.

Фебу дитя родила Коронида, и принял младенца

Остров, который река моет двойною струей.[340]

Там же — Юпитера кров. Два бога — в едином приюте:

Деда великого храм с внуковым рядом стоит.

295 Кто о звездах говорить, о восходе их и заходе

Мне запретит? Обещал я и об этом сказать.

Счастливы души людей, познавших это впервые

И пожелавших в дома высших проникнуть существ.

Верю я в то, что они, чужды суеты и пороков,

300 Над человечеством всем подняли голову ввысь.

Их высоких сердец не смутят ни вино, ни Венера,

Ни словопренья в судах или дела на войне.

Чуждо тщеславие им и лживый блеск честолюбья,

И не томит их тоска по умноженью богатств.

305 К дальним светилам они обратили следящие взоры

И подчинили своей мысли эфирную высь.

Так достигают небес. На Олимп вздымать Оссу не надо,

Чтобы достиг Пелион свода небесных светил!

Под руководством таких вождей мы небо измерим

310 И предадим свои дни сонму блуждающих звезд.

До наступления нон как останется только три ночи

И оросится земля с неба упавшей росой,

Будешь напрасно искать клещи осьминогого Рака:

В западные нырнет воды он вниз головой.

315 Ноны наступят. Дожди, с облаков пролившися черных,

Знать тебе это дадут с Лиры восходом тогда.

Четверо суток прибавь, когда ноны минуют, и утром

В день Агоналий почтить надобно Януса нам.

Назван сей день, может быть, по жрецу с подпояской, который

320 Жертву приносит богам и убивает ее, —

Ибо, свой нож обнажив и ее поразить собираясь,

Он говорит: «поражу ль» или «agone» ее?

Иль потому, что скот к алтарю погоняют — «agantur»,

Назван был этот день днем Агоналий у нас?

325 Думают также, что встарь он овчим — «агнальным» был назван,

Тем же словом, но лишь с пропуском буквы одной.

Иль потому, что в воде видит жертва ножей отраженье,

Может по страху скота названным быть этот день?

Также возможно, что день этот назван по греческим играм

330 В старое время, когда игры бывали в ходу.

Древний язык называл тогда «агоналией» стадо;

В этом, по-моему, смысл истинный слова сокрыт.

Как бы то ни было там, но жрец верховный обязан

В жертву богам принести мужа шерстистой овцы.

335 Жертвы приносят, когда умоляют о милости бога

Или же после того, как победили врагов.

Встарь, чтобы милость богов заслужить человеку, довольно

Было полбы и с ней соли блестящих крупиц;

Не привозили еще кору слезящейся мирры

340 На кораблях по морям из чужеземных краев,

Ладана нам ни Евфрат, ни Индия мазей не слала,

И не известен тогда был нам и красный шафран.

Дымом курился алтарь, довольный травою сабинской,

И, разгораясь на нем, громко потрескивал лавр.

345 Тот, кто к венкам из цветов луговых приплести без усилий

Мог и фиалок еще, истинным слыл богачом.

Нож тот, которым быка убитого режется чрево

При приношении жертв, не применялся тогда.

Первой Церера была довольна пролившейся кровью

350 Жадной свиньи за ее уничтожение нив —

Ибо узнала она, что молочные в бороздах зерна

В раннюю пору весны выжрало рыло свиньи.

Кара постигла свинью. Примером напуганный этим,

Отпрыски нежной лозы должен беречь и козел.

355 Некто, глядя, как он грызет виноградные лозы,

Не понапрасну ему горькое слово сказал:

«Жуй себе лозы, козел; но когда пред алтарь ты предстанешь,

Соком такой же лозы брызнут тебе на рога!»

Так и бывает: врагу, что тебе приносится в жертву,

360 Вакх, окропляешь всегда чистым вином ты рога.

Так; поделом пострадала свинья и коза поплатилась;

Но разве бык виноват или виновна овца?

Слезы лил Аристей, когда он увидел, что пчелы

Сгинули все до одной, начатый бросивши сот.

365 Но лишь лазурная мать[341] увидала, как горько он плачет.

То обратилась к нему, так утешая его:

«Плакать, мой сын, перестань! Протей возместит твой убыток

И возвратит все добро, что ты теперь потерял.

Но чтобы он тебя не смущал, меняя обличья,

370 Обе руки ты его крепким опутай узлом».

Мальчик идет к вещуну и, от сна размякшие руки

Старца морского схватив, крепкою вяжет петлей.

Бог, меняя свой лик, обойти его хочет обманом;

Но, укрощенный, опять принял свой подлинный вид

375 И, поднимая лицо с бородою лазурной и влажной,

«Хочешь ты знать, говорит, как воротить себе пчел?

Тело убитого ты засыпь землею теленка:

То, о чем просишь меня, даст погребенный телок!»

Делает это пастух, и ползут из теленка гнилого

380 Пчелы, и тысячи душ рвутся на свет за одну.

Рок настиг и овцу — за то, что щипала вербену,

Что благочестно несет старица сельским богам.

Где безопасность найдешь, когда жизнь свою и жертву приносят

Даже дающие шерсть овцы и труженик бык?

385 Перс закалает коня лучистому Гипериону:

Быстрому богу нельзя медленный жертвовать скот.

После того, как за девушку лань заклали Диане,[342]

То и теперь ей, хоть нет девы, но жертвуют лань.

Видел я сам, как утробой собак чтут Гекату сапеи,

390 Чтит и народ, что в твоих, Гем, обитает снегах.[343]

Крепкому сторожу сел[344] точно так же режут осленка;

Это постыдно, но все ж этому богу под стать.

В честь плющеносного Вакха давала ты, Греция, праздник,

Что каждой третьей зимой правят в указанный день.

395 Даже и боги тогда собрались, почитая Лиэя,

Как и все те, кто не чужд шуток любовной игры,

Паны и вся молодежь охочих до сласти сатиров,

Да и богини из рек и деревенских пустынь.

Прибыл и старый Силен на осленке с прогнутой спиною;

400 Красным явился всех птиц пахом пугающий бог.

В роще все вместе сошлись, для веселого пира удобной,

Ложа найдя себе там прямо на мягкой траве.

Либер вино наливал, венками венчал себя каждый,

Воду, вино разбавлять, щедро ручей подавал.

405 Вот и наяды пришли: у одних — распущены косы,

А у других завиты волосы ловкой рукой;

Эта служила, тунику себе подобрав до коленей,

Та в широкий разрез кажет открытую грудь;

Эта открыла плечо, та подолом траву задевает,

410 Тесная обувь ничьей нежной не жала ноги.

Ласковым пламенем те распаляют влюбленных сатиров,

Эти — тебя,[345] что сосной переплетаешь виски;

Да и Силен загорается сам неугасшею страстью,

Хоть и бесстыдно себя всё не считать стариком!

415 Красный, однако, Приап, садов и краса и охрана,

Только Лотидой одной был без ума увлечен:

Любит, желает ее, ей одною он только и дышит,

Знаки он ей подает и донимает ее.

Спесь у красавиц в душе, красотке сопутствует гордость:

420 Только смеется над ним и презирает его.

Ночь наступила, вино одурманило души, лежали

Все, разбредясь, и смежил накрепко очи всем сон.

Вот и Лотида, устав от игр, удалилась под ветви

Клена, чтоб там отдохнуть на травянистой земле.

425 Тут любовник встает, затаивши дыханье, крадется

Молча, на цыпочки встав, и подбирается к ней.

Тайную тронув постель белоснежной нимфы, он в страхе,

Как бы дыханье его не услыхала она.

Он уже лег на траву и рядом с ней приютился,

430 Но не проснулась она, полная крепкого сна.

Радостен он и, подняв осторожно от ног ее платье,

Вот уже начал искать путь к исполненью надежд.

Вдруг тут осленок, верхом на котором Силен появился,

Вовсе некстати своим голосом грубым взревел.

435 В ужасе нимфа, вскочив, оттолкнула руками Приапа

И всполошила кругом рощу, пустившись бежать.

Бог же, державший уже наготове оружие страсти,

Общим посмешищем стал в ярком сиянье луны.

Смертью своей заплатил крикун за свой голос, и этой

440 Жертвой обрадован был бог Геллеспонтских пучин.[346]

Были когда-то и вы в безопасности, птицы, утеха

Сел и лесов, за собой вовсе не зная вины;

Гнезда свивали себе, согревали перьями яйца

И щебетали своим горлышком сладкий напев.

445 Все по-пустому! Язык преступным ваш оказался:

Думают боги, что вы мысли их в силах открыть.

Это и вправду ведь так: вы, близкие к небу, способны

Голосом или крылом верные знаки подать.

Долго не трогали птичью породу, теперь убивают,

450 И на утеху богам сплетников жарят кишки;

Горлицу у голубка отнимают, подружку от друга,

Чтобы потом опалить на идалийских кострах.

Не помогает и гусю, что он защитил Капитолий,

Печень его на твоем блюде, Инахова дочь.

455 Ночью хохлатый петух для ночной погибает богини,

Так как он теплого дня бодро вещает приход.

Временем этим Дельфин восходит, блистая над морем,

И поднимает свой лик, выйдя из отчих глубин.

Утро грядущего дня рассекает надвое зиму

460 И продолжает ее, вровень деля пополам.

В день за этим пойдет торжество в честь аркадской богини;

Будет Аврора его, бросив Тифона, смотреть.

Турна сестра, и тебя во храм свой день этот принял

Там, где Девы вода Поле собой обняла.[347]

465 Где я причины найду этих празднеств обрядов и чина?

Кто поведет мой корабль в моря средину теперь?

О, просвети меня ты, чье имя исходит от песен,

Будь благосклонна, не дай чести твоей оскорбить!

До появленья луны возникла, коль можно ей верить,

470 Эта земля и несет имя Аркада она.

Здесь жил Эвандр, чей отец и мать одинаково славны,

Но материнская кровь в нем знаменитей была,

Ибо, когда озарилась душа ее светом эфирным,

Стала она возглашать истину божеских слов.

475 Сыну она предрекла и себе в грядущем тревоги,

Да и другое еще, что оправдалось потом.

Так, еще юношей был он с провидицей матерью изгнан,

Бросил Аркадию он и паррасийский очаг,[348]

И говорила она ему, проливавшему слезы:

480 «Брось изливаться в слезах: мужем предстань пред судьбой!

Так суждено; не своей виной ты из города изгнан,

Но божеством: на тебя встал негодующий бог.

Ты невиновен: тебя карает вышнего ярость,

Тем и гордись, что в большой ты неповинен беде!

485 Каждому это дано — сознавать себя: каждый способен

Чуять за дело свое в сердце надежду иль страх.

Ты не горюй: не первый ведь ты поражен этой бурей,

Рушилась раньше она и на великих мужей.

Так ведь ее претерпел изгнанник из края тирийцев

490 Кадм; в Аонийской земле[349] он основался, бежав.

Так ведь ее претерпел и Тидей, и Ясон пагасийский,

Да и другие, каких не перечислить теперь.

Храбрым отчизна везде, как рыбам морское пространство,

Или для птицы простор всюду на круге земном.

495 А непогода не станет весь год бушевать, не стихая:

И у тебя, мне поверь, будут погожие дни».

Был обнадежен Эвандр словами матери, смело

Волны ладьею рассек и Гесперии достиг.

Ввел он уже свой корабль по совету мудрой Карменты

500 В реку и в тускских водах против течения шел.

Вот перед ней уже те берега, где тарентские топи,[350]

Где врассыпную стоят хижины в скудной глуши;

Тут-то она, как была на корме, волоса распустивши,

Кормчего руку схватив, путь заказала ему

505 И, протянувши свои ко правому берегу руки,

Топнула буйной ногой трижды в сосновое дно.

Чуть не спрыгнула она впопыхах при этом на берег, —

Еле ее удержал мощной рукою Эвандр.

«Боги желанных краев! Привет вам! — она восклицала. —

510 Славься, земля! Небесам новых богов ты сулишь!

Славьтеся, реки, ручьи в стране этой гостеприимной.

Славьтеся, нимфы лесов и хороводы наяд!

Пусть появление ваше на счастье мне будет и сыну,

Пусть я счастливой ногой на берег выйду сюда!

515 Разве неправда, что здесь холмы станут мощной твердыней,

Иль что законы подаст эта земля всей земле?

Издавна этим горам обещана власть над вселенной,

Кто бы поверил, что здесь осуществится она?

К берегу этому флот пристанет скоро дарданский,

520 Здесь же причиной войны новая станет жена.[351]

Внук мой Паллант, роковой на себя ты доспех надеваешь.

Но надевай! Ты убит будешь не жалким врагом.

Побеждена, победишь, и павши, восстанешь ты, Троя:

Гибель, поверь мне, твоя сгубит твердыни врагов.

525 Жги же Нептунов Пергам дотла ты, победное пламя, —

Даже и пепел его выше всего на земле!

Вот благочестный Эней принесет святыни и с ними

Старца-отца: принимай, Веста, троянских богов!

Время придет, и одна будет власть над вами и миром,

530 Сам при святынях твоих будет священствовать бог;

Августы вечно хранить неуклонно отечество будут:

Этому дому даны небом державы бразды.

С этого времени сын и бога внук[352] безотказно

Бремя обязаны здесь неба веленьем нести.

535 Некогда, как я сама почитаема буду во храмах,

Так и Августу тогда Юлию обожествят».[353]

Так в прорицаньях она достигла до нашего века.

И на средине речей остановился язык.

Вышел изгнанник теперь с кормы на латинскую траву,

540 Счастлив, что в этой земле место изгнанья обрел.

Без промедления все стали новые хижины ставить,

И средь Авзонии гор сделался главным Аркад.

Вот пригоняет коров сюда герой эрифейских,

Долгий с дубиною путь кончив по кругу земли.

545 И, пока он гостит, в тегейском принятый доме,

Бродит по вольным лугам неохраняемый скот.

Утро настало. От сна встает тиринфский погонщик[354]

И замечает, что двух нет в его стаде быков.

Как ни смотрел он, следов никаких воровства не заметил:

550 В гроте спрятал их Как, задом таща наперед.

Страх и позор этот Как всего Авентинского леса,

Злом и соседям он был и чужеземцев губил.

Грозен лицом он, могуч телесною силой, огромен

Тушей, а породил чудище это Вулкан.

555 Логово было его — пещера, в глубоком ущелье

Скрытая, даже зверям хищным ее не найти.

Перед ущельем висят черепа и прибитые руки,

Кости белеют людей кучей на грязной земле.

Стада часть потеряв, Юпитера сын уходил уж,

560 Но уворованных вдруг рев он быков услыхал.

«Надо вернуться назад!» — говорит и, последовав звуку,

Мстителем идя сквозь лес, мерзкой пещеры достиг.

Враг, скалу отломив, завалил ею доступ в пещеру;

Даже десятку быков был не под силу завал.

565 Плечи напряг Геркулес, эти небо державшие плечи, —

И, зашатавшись тогда, сдвинулась глыба скалы.

Грохот пошел от нее, напугав и небесные выси;

Дрогнув под грузом таким, почва осела земли.

Тотчас бросается Как в беспощадную схватку, свирепо

570 Камни бросая, дерев мощных хватая стволы.

Видя, что все это зря, он к отца прибегает искусству

И, завопив, изо рта пышет палящим огнем;

Каждый выдох его на дыханье похож Тифоэя[355]

И на стремительный блеск быстрого Этны огня.

575 Но подступает Алкид и своею трехузлой дубиной

Трижды, четырежды бьет прямо его по лицу.

Падает Как, изо рта вместе с кровью дым изрыгает

И, умирая, трясет почву громадой груди.

Тут закалает быка победитель Юпитеру в жертву

580 И созывает к себе вместе с Эвандром сельчан;

Сооружает себе алтарь, что зовется Великим,

Там, где теперь по быку названа города часть;

И открывает ему мать Эвандра, что близится время

То, когда будет с земли на небо взят Геркулес.

585 Но и вещунья сама, угодная вышним богиня,

В месяце Януса день также имеет и свой.

В иды чистый жрец нутро холощеного овна

В жертву Юпитеру жечь должен во храме его.

Наш народ получил в этот день провинции снова,

590 В этот же день и твой дед Августом был наречен.

На восковые взгляни подобия в атриях знати:[356]

Раньше столь громких имен муж ни один не носил.

Африка имя дала победителю, имя другому

Дали Исавры иль Крит в честь покоренья его.

595 Этот Нумидией был возвеличен, другой же Мессаной,

Третий прославился вождь тем, что Нуманцию взял.

Смерть и прозванье дала Германия некогда Друзу —

Недолговечна была — горе мне! — доблесть его.

Коль по победам судить, то стольких Цезарь достоин

600 Будет имен, сколько есть в мире различных племен.

Подвигом славны одним иные: врага ожерельем

Или же тем, что ему ворон в бою помогал.

Ты, о Великий Помпей, заслужил свое имя делами,

Но победивший тебя выше по имени был;

605 Римские Фабии всех превзошли семейным прозваньем,

Ибо их род неспроста Высшим зовется у нас;

По человеческим все ж именуются почестям люди,

Но по Юпитеру лишь Августа имя дано.

Все, что священно для нас, то у предков зовут «августейшим»,

610 Это же имя дано храмам священным у нас.

Этот же корень лежит и в названье «авгурия» также,[357]

Да и во всем, для чего силу Юпитер дает.

Пусть же держава вождя усиляется нашего, годы

Длятся его и хранит дом ваш дубовый венок,

615 Пусть и наследник его великого имени примет

Счастливо волей богов отчую власть над землей.

После, как трижды Титан бросит взгляд на минувшие иды,

Вновь Паррасийскую тут чтить мы богиню пойдем.

Встарь авзонийских матрон возила, бывало, карпента[358]

620 (Видно, повозке дала имя Эвандрова мать).

Отняли вскоре у них эту честь, и матроны решили

Неблагодарных мужей вовсе потомства лишить,

А чтоб детей не рожать, потайным безрассудным ударом

В них зародившийся плод искоренять из утроб.

625 Эти жестокости жен осудили сенаторы строго,

Как говорят, но вернуть почесть матронам пришлось.

Дважды отныне справлять в честь Тегейской матери праздник

Велено: и за сынов, и за рожденье девиц.

Не позволяют вносить при этом в святилище кожи,

630 Чтобы святых очагов трупами не осквернять.

Если старинный обряд ты любишь, то внемли молитвам

И восприми имена, коих не знал ты досель.

Порриму молят с Поствертой,[359] сестер твоих или же спутниц

В бегстве, богиня, твоем с высей Непальской горы.

635 Пела одна, говорят, о том, что свершилось, другая

Пела о том, что должно было свершиться потом.

День наступивший тебя в белом храме поставил, Благая,

Там, где лестница вверх к вышней Монете ведет.[360]

640 Днесь на латинян толпу благосклонно, Конкордия, взглянешь,

Ибо священной рукой ты установлена здесь.

Фурий поклялся тогда, победитель этрусков, поставить

Древний твой храм и свое он обещанье сдержал;

Дело в том, что с оружьем в руках отложилась от знати

Чернь, и грозила уже римская Риму же мощь.

645 Ныне счастливей дела: Германия, волосы срезав,

Доблестный вождь, под твои ноги их мирно кладет.

В жертву ты принял дары покоренного племени, новый

Храм ты богине возвел, чтимой тобою самим.

Ей принесла твоя мать и жертвенник и приношенья,

650 Мать, что достойна одна вместе с Юпитером лечь.

После же этого ты оставишь, Феб, Козерога,

Дальше направив свой бег к юноше с чашей воды.

В день, когда Феб, в седьмой раз взойдя, опустится в море,

Лира не будет уже больше на небе блестеть.

655 После заката ее грядущею ночью, сверкавший

Пламень в груди у Льва тоже погаснет в воде.

Трижды, четырежды я отыскивал сроки по фастам,

Но нигде не нашел в них Сементинского дня.[361]

Видя смущенье мое, сказала мне Муза: «День этот

660 В каждый меняется год, что ж его в фастах искать?

Дня посевного в них нет, но время отлично известно:

Поле готово, когда в нем зародился посев».

Стойте у яслей в венках, бычки молодые в загонах:

Теплой весною придет срок на работу идти.

665 Плуг отслуживший на столб пускай земледелец повесит:

Всякая рана страшна мерзлой от стужи земле.

Почве ты, староста, дай отдохнуть, закончив посевы,

И землепашцам своим тоже ты дай отдохнуть.

Пусть будет праздник в селе: очистите села, селяне,

670 Пусть ежегодный пирог каждый очаг испечет.

Матери злаков Земле и Церере в жертву несите

Полбы муку и нутро отяжелевшей свиньи.

Общее дело ведут совместно Церера с Землею:

Та зарождает плоды, эта им место дает.

675 Обе соратницы, вы исправили старое время:

Желудь отвергли, его лучшею пищей сменив.

Вы насыщайте селян, урожай им давая богатый,

Чтобы достойно могли вознаграждаться труды.

Вы постоянный приплод семенам молодым подавайте

680 И защищайте всегда их зеленя от снегов.

В пору посева с небес посылайте вы ласковый ветер,

А когда семя в земле, с неба кропите водой.

Прочь отгоняйте вы птиц, пожирающих хлебные зерна,

Как бы их стаи посев не уничтожили ваш.

685 Также и вы, муравьи, семена в бороздах пощадите:

Жатвы дождавшись, добра больше награбите вы.

Пусть разрастается хлеб, головней не затронутый черной,

И от погоды плохой нива не станет бледна.

Пусть не хиреет она, но пусть не тучнеет сверх меры:

690 Роскошь чрезмерных богатств может ее погубить.

Пусть не растет на полях лебеды, туманящей зренье,

Пашни возделанной пусть дикий не портит овес.

Пусть и пшеница, и дважды огнем сушимая полба,

Как и ячмень, урожай вам изобильный дадут.

695 Это за вас я молю, и вы сами молитесь, селяне,

И да внимают моим обе богини мольбам!

Долго война увлекала людей, и меч был привычней

Плуга, а пахотный вол место коню уступал

Заступы брошены были, мотыги копьями стали.

700 Шлемы ковали себе из лемехов на плугах.

Благодаренье богам и тебе с твоим домом! Все войны

Ныне под вашей ногой в прочных оковах лежат.

Вол пусть идет под ярмо, а семя во взрытую почву:

Мир Цереру хранит, вскормлена миром она.

705 Но за шесть дней до календ, какие теперь наступают,

Храм был у нас посвящен Леды обоим сынам;[362]

Братья из рода богов его братьям-богам посвятили,

Вместе поставив его близ от Ютурны прудка.

Самая песня моя к алтарю привела меня Мира.[363]

710 С этого дня до конца месяца будет два дня.

Таврами Акция ты обвив свою голову, ныне,

Мир, появись и всему свету спокойствие дай.

Коль неприятелей нет, то нет и причин для триумфа:

Славой почетнее войн будешь ты нашим вождям.

715 Воли мечам не давать — лишь для этого меч нам и нужен,

Лишь для торжеств нам нужны дикой раскаты трубы.

Пред Энеадами свет пусть трепещет от края до края;

Кто не боится, пускай любит прославленный Рим.

Ладан кладите, жрецы, изобильно на пламенник Мира,

720 Белая жертва пускай, лоб преклонивши, падет!

Все умоляйте богов, благочестным внимающих просьбам,

Чтоб соблюдающий мир дом вековечно стоял!

Но уже первую часть труда своего завершил я,

И получила она с месяцем вместе конец.

Януса срок миновал. И год разрастается с песней:

Месяц второй наступил, книга вторая пойдет.

Ныне, элегии, вам широко паруса распущу я:

Мелочью вы у меня были до этого дня.

5 Были послушными слугами мне в любовных заботах,

Были забавою мне в юности ранней моей.

Священнодействия я теперь воспеваю по фастам:

Кто бы поверил, что я эту дорогу избрал?

Это солдатская служба моя. Как могу, так воюю,

10 Ибо не всякий доспех будет хорош для меня.

Коль не по силам метать мне будет копье боевое,

Коль не могу усидеть на боевом я коне,

Если и шлем не по мне или острый меч не по силам

(Эти доспехи носить может и всякий другой), —

15 То ведь всем сердцем твои имена прославляем мы, Цезарь.

И за твоею следим славой растущей всегда.

Будь же со мной и взгляни на дары, приносимые мною,

Ласковым взором, когда ты отдохнешь от побед.

Февруев имя отцы искупительным жертвам давали,

20 Многое также о том нам и теперь говорит:

Понтифик-жрец от царя и фламина шерсть получает,[364]

Или же феврую, как встарь называлась она.

Жженую полбу, какой подметает с крупинкою соли

Ликтор, чистя дома, февруей также зовут.

25 Так называют и ветвь от дерева чистого, коей

Кроет святая листва лоб непорочных жрецов.

Фламина также жену я просящую февруи видел,

И получила она феврую — ветку сосны.

И, наконец, все то, чем тела мы свои очищаем,

30 Встарь бородатые так назвали предки у нас.

Месяца имя февраль потому, что ремнями луперки[365]

Бьют по земле и ее всю очищают кругом,

Иль потому, что тогда, по умилостивленьи усопших,

После февральных дней чистое время идет.

35 Верили наши отцы, что путем очищения можно

Всякое зло прекратить и преступления смыть.

Этот обычай идет из Греции: там полагают,

Что нечестивые все можно очистить дела.

Так очистил Лелей Акторида, так сам был очищен —

40 Смыл с него Фокову кровь фтийской водою Акаст.

Так легковерный Эгей Фасианку, что на драконах

Перелетела к нему, тоже очистил от скверн.

Амфиарая же сын Навпактову Ахелою[366]

Также сказал: «Ты омой нечисть мою!» Тот смыл.

45 Что за безумье, увы! Ужели смертоубийство

Просто речною водой можно, по-вашему, смыть!

Но (чтобы твердо ты знал, какой был у предков порядок)

Януса месяц и встарь первым был, как и теперь;

Месяц, идущий за ним, последним был месяцем года:

50 Священнодействам конец, Термин, ведь ты полагал.[367]

Януса месяц был первым, ворота времен отворяя, —

Месяц последний в году манам[368] последним был свят.

Только много спустя, говорят, дважды пять децемвиров

Сделали так, что февраль следует за январем.

55 В первые дни февраля Спасительнице Юноне

Рядом с Фригийскою был Матерью храм возведен.

«Где же теперь этот храм, посвященный великой богине

В эти календы?» Давно время низвергло его.

Так же погибли б у нас и все остальные святыни,

60 Если бы их не берег наш осмотрительный вождь.

Ветхости он не дает коснуться наших святилищ:

Он не одних лишь людей, но и богов бережет.

Храмов не только творец, но их и святой обновитель,

Боги тебя да хранят так же, как ты их хранишь!

65 Свыше да длят тебе век настолько, сколь дал ты всевышним,

И нерушимым твой дом будет под стражею их!

Тут посещает толпа почитателей рощу Гелерна,

Где устремляется Тибр влиться в морскую волну,

Тут и у Нумы святынь, в Капитолии у Громовержца,

70 И на Юпитеровой крепости режут овцу.

Часто дождливые тут южный ветер тучи наводит

С ливнями, и снеговой скрыта земля пеленой.

После ж, как только Титан, заходя в Гесперийские воды,

Снимет с пурпурных коней блеск самоцветный ярма,

75 Ночью кто-нибудь тут, глаза поднимая ко звездам,

Спросит: «Где же лучи Лиры, блиставшей вчера?»

Лиру ища, он и Льва заметит спину, который

Наполовину уже скрылся внезапно в волнах.

Ну, а Дельфин, что тебе был виден в звездном уборе,

80 Он от твоих убежит взоров в грядущую ночь.

Он — иль счастливый клеврет, проследивший любовные шашни,

Или же тот, кем спасен с лирой лесбийской поэт.

Морю какому, какой стране Арион не известен,

Волны морские смирять песней умевший своей?

85 Часто при пенье его и волк за овцою не гнался,

Часто, от волка бежав, бег прекращала овца.

Часто под сенью одной и собаки и зайцы лежали,

Часто была на скале рядом со львицею лань.

Бросив все сплетни свои, с Палладиной птицей[369] ворона,

90 С коршуном вместе могла дружно голубка сидеть.

Кинфия[370] часто твоим, Арион, восхищалася пеньем,

Будто бы это не ты вовсе, а брат ее пел.

Имя твое, Арион, Сицилия вся прославляла

И в Авзонийской земле славилась лира твоя.

95 В путь оттуда домой корабль Арион себе выбрал

И погрузил на него то, что искусством добыл.

Верно, несчастный, тебя пугали и ветры и волны,

Но оказалось тебе море верней корабля.

Вот уже кормчий стоит, обнаженным мечом угрожая,

100 И соучастников с ним вооружилась толпа.

Кормчий, зачем тебе меч? Кораблем управляй ненадежным

Разве такая твоим пальцам доверена снасть?

Страха не зная, певец говорит: «Не боюся я смерти,

Но разрешите вы мне тронуть кифару и спеть».

105 Все согласились, смеясь. Тогда он венок надевает,

Что и твоим бы, о Феб, мог подойти волосам;

Длинный плащ он надел, окрашенный пурпуром тирским,

И зазвучала струна, тронута пальцем его.

Слезным напевом он пел, подобно как острой стрелою

110 Лебедь пронзенный в висок кличет последнюю песнь.

Тотчас, наряда не сняв, он прыгает прямо в пучину:

Всю орошают корму синие брызги воды.

Тут-то (возможно ль?) дельфин изогнутой круто спиною

Необычайную вдруг ношу принял на себя.

115 Он же, с кифарою сидя на нем, в награду за помощь

Снова поет и своей песней смягчает волну.

Боги благое следят. Юпитер дельфина возносит

В небо и девять ему звезд в награжденье дает.

Мне бы твоей обладать и тысячью звуков, и грудью,

120 Коими ты, Меовид, встарь Ахиллеса воспел,

Раз, чередуя стихи, пою я священные ноны,

День, что великий почет фастам собой придает.

Дух мой слабеет, и мне не по силам эта задача:

Славить приходится мне этот особенно день.

125 Ну не безумно ль на стих элегический тяжесть такую

Мне возлагать? Нужен здесь лишь героический стих.

Отче отчизны[371] святой, народ и сенат тебе имя

Это даст и даем, всадники, также и мы.

Был таковым по делам ты и раньше, а назван позднее

130 Именем этим. Отцом был ты для мира давно.

Так величают тебя на земле, как Юпитера в горнем

Небе: ты людям отец, он же — небесным богам.

Ромул, ему уступи: это он неприступными сделал

Стены, которые Рем мог и прыжком одолеть.

135 Татия ты покорил, Куры малые, как и Ценину;[372]

Риму при нашем вожде солнце сияет везде.

Ты, уж не знаю какой, обладал неприметной земелькой, —

Всем, что под небом лежит, Цезарь владеет теперь.

Ты похититель, — а он целомудрия жен охранитель;

140 Ты нечестивцев спасал, — искореняет он зло;

Ты за насилье стоял, — соблюдает Цезарь законы;

Ты над отчизной царил, — первоначальствует он.[373]

Рем обвиняет тебя, а он и врагов извиняет,

Бог ты по воле отца, богом он сделал отца.

145 Но уж идейский юнец[374] показался до пояса в небе

И проливает теперь смешанный с нектаром дождь.

Вот уже тот, кого бил, бывало, северный ветер,

Радостен: веет на нас с запада мягкий Зефир.

Пять уже дней Люцифер над морской загорается гладью:

150 Скоро должно наступить время весеннее вновь.

Все-таки не обманись: холода не ушли, не уходят,

И уходящей зимы знаки не скоро пройдут.

Третья ночь подойдет: ты узришь, что Медведицы Сторож[375]

Без промедленья свои вытянул обе ноги.

155 Между гамадриад у Дианы-лучницы в сонме

Хора святого ее нимфа была Каллисто.

Лука богини она, рукою коснувшись, сказала:

«Девственности моей будь ты свидетелем, лук».

Клятву одобрив ее, сказала Кинфия: «Твердо

160 Клятвы держись и моей главною спутницей будь».

Клятву сдержала б она, да была красота ей помехой;

Смертных не знала — в соблазн вводит Юпитер ее.

Феба, на диких зверей наохотясь в лесу, возвращалась

В пору полдневной жары или уже ввечеру.

165 Только лишь в рощу вошла (а в роще под сенью дубовой

Был глубокий ручей, свежей текущий водой), —

«Здесь, говорит, в лесу окунемся, Тегейская дева!»

Вспыхнула тут Каллисто, девы название вняв.

Феба и нимф позвала, снимают нимфы одежды,

170 Эта же ждет и стыдом тайну свою выдает:

А как рубашку сняла, полнота несомненная чрева

Тотчас являет сама тайное бремя свое.

«Клятвопреступная дочь Ликаона! — сказала богиня, —

Прочь из сходбища дев, чистой воды не скверни!»

175 Десять раз месяц свои рога смыкал в полнолунье,

Как обратилась дотоль слывшая девою в мать.

В ярость Юнона пришла и меняет облик несчастной

(Можно ли так? Ведь она не по любви отдалась!)

И восклицает, увидев соперницу в образе зверя:

180 «Пусть теперь обнимать будет Юпитер ее!»

Та, что недавно была Юпитеру вышнему милой,

Грязной медведицей став, бродит по диким горам.

Шел уж шестнадцатый год ребенку, зачатому втайне,

Как повстречалася мать с первенцем-сыном родным.

185 Словно узнавши его, она, обезумевши, стала

И завопила, и вой был материнским ее.

Юноша тут же ее пронзил бы дротиком острым,

Коль не восхитили б их в сферы всевышних богов.

Рядом созвездья горят: Медведицей мы называем

190 Ближнее, вслед же за ней Сторож блистает ее.

Но не смягчилась Юнона и Тефию просит седую

Не допускать до своих синих Медведицу вод.[376]

Сельского Фавна дымят алтари в наступившие иды

Там, где теченье реки остров у нас разделил.

195 В сей знаменательный день под напором оружья вейентов

Триста шесть Фабиев враз пали в кровавом бою.[377]

Бремя защиты и груз правления Городом принял

Дом лишь один, и взялись родичи все за мечи.

Вышли все, как один, родовитые воины вместе.

200 Каждый годился б из них стать предводителем всех.

Есть тропа от ворот Карменты у Януса храма;

Нет тут пути никому: эти закляты врата.

Здесь, как молва говорит, все триста Фабиев вышли:

Нет на воротах вины, только заклятье на них.

205 Быстрым бегом они достигли потока Кремеры

(Хищно катила она бурные воды свои).

Лагерь устроили там и, мечи обнажив, устремились,

Марсом объятые, в бой, войско тирренцев громить, —

Истинно так свирепые львы ливийских ущелий

210 Мчатся на стадо, и врознь гонят его по полям.

Все разбежались враги, получая позорные раны

В спины: краснеет земля тускскою кровью кругом.

Всюду враги сражены. Где открыто на битвенном поле

Им победить не дано, скрытно готовятся в бой.

215 Поле там было, пределы его окружились холмами

В чаще леса густой, полной свирепых зверей.

Малую рать и обоз посредине враги оставляют,

А остальные в кустах прячутся чащи лесной.

Тут словно бурный поток, напоенный водой дождевою

220 Или же снегом, какой теплый Зефир растопил,

Льется везде по полям и дорогам и в новом теченье

Мчится, не зная границ и позабыв берега,

Так же и Фабии все, разбежавшися, дол покрывают,

Что только видят, крушат, всякий отбросивши страх.

225 Что с вами, доблестный род? Врагам не верьте коварным!

Честная знать, берегись и вероломству не верь!

Доблесть осилил обман: отовсюду в открытое поле

Бросились толпы врагов и окружили бойцов.

Как вам, немногие, быть против стольких вражеских тысяч?

230 Что в неминучей беде можно теперь предпринять?

Так же, как дикий кабан, в лаврентских загнанный чащах,

Молниеносным клыком прочь разгоняет собак,

Хоть погибает и сам, — так гибнут, насытившись местью,

Воины все, за удар сами удар нанося.

235 День этот Фабиев всех послал на воинственный подвиг —

Посланным гибель судил день этот Фабиям всем.

Чтобы, однако, не все Геркулесово сгинуло семя,[378] —

Видно, заботило то даже и самых богов,

Только младенец один, еще не способный сражаться,

240 Был живым сохранен Фабиев роду тогда.

Это случилось, чтоб мог на свет появиться ты, Максим[379],

И выжиданьем своим мог государство спасти.

Вместе друг с другом горят созвездия — Ворон со Змеем,

А между ними еще Чаши созвездье лежит.

245 В иды они не видны; после ид они ночью восходят,

А почему им втроем надо являться, спою.

Как-то Юпитеру Феб готовился празднество справить

(Будет недолог рассказ, я уверяю тебя).

«Птица моя, — он сказал, — ты лети, не задерживай праздник

250 И принеси поскорей струйку живой мне воды».

Ворон кривыми схватил золоченую чашу когтями

И высоко поднялся, правя по воздуху путь.

Всю недозрелых плодов увидел он полную фигу,

— Клюнул он их, но плоды зелены были еще.

255 Тут, говорят, он присел под фигой, приказ позабывши,

И подождать он решил зрелости сладких плодов.

Вдоволь наевшись, схватил он змея в черные когти,

А господину такой выдумал вздорный рассказ:

«Вот кто меня задержал: он, хранитель воды животворной,

260 Не дал мне к ней подлететь, не дал исполнить приказ».

«Множишь ты, — Феб говорит, — вину свою ложью и, видно,

Вещего бога своим вздором желаешь надуть?

Знай, пока будет висеть на дереве сочная смоква,

Не приведется себе свежей напиться воды».

265 Так он сказал и навек, как в память этого дела,

Ворон, Чаша и Змей вместе на небе блестят.

Третья заря после ид обнажившихся видит луперков,

Фавна двурогого тут священнодействием чтят.

Праздника этого чин поведайте мне, Пиэриды,

270 Как, из каких он краев в наши проникнул дома?

Пана, хранителя стад, почитали в Аркадии древней,

Он появляется там часто на горных хребтах.

Видит Фолоя его, его знают Стимфальские воды,

Так же как быстрый с горы в море бегущий Ладон,

275 Горы в сосновых лесах, окружающих город Нонакру,

Выси Киллены-горы, средь Паррасийских снегов.[380]

Пан был скота божеством, Пан был там коней покровитель,

Пан и дары получал за охраненье овец.

Этих богов из лесов привел Эвандр за собою;

280 Где теперь город стоит, вместо него был пустырь.

Здесь-то мы бога и чтим, и праздника древних пеласгов[381]

Чин стародавний досель фламин Юпитера чтит.

Но почему же бегут? И зачем (если надобно бегать),

Спросишь ты, надо бежать, скинув одежду свою?[382]

285 Резвый бог пробегать сам любит по горным вершинам,

Любит внезапно для всех бег свой стремглав начинать;

Голый бог нагишом бежать своих слуг заставляет,

Чтобы одежда на них им не мешала бежать.

Не был еще и Юпитер рожден, и луна не являлась,

290 А уж аркадский народ жил на Аркадской земле.

Жили они как зверье и работать еще не умели:

Грубым был этот люд и неискусным еще.

Домом была им листва, вместо хлеба питались травою,

Нектаром был им глоток черпнутой горстью воды.

295 Вол не пыхтел, ведя борозду сошником искривленным,

И никакою землей пахарь у них не владел.

Не применяли коней никогда, а двигались сами,

Овцы, бродя по лугам, собственным грелись руном.

Жили под небом открытым они, а нагими телами

300 Были готовы сносить ливни, и ветер, и зной.

Напоминают о том нам теперь обнаженные люди

И о старинных они нравах минувших гласят.

А почему этот Фавн особливо не любит одежды,

Это тебе объяснит древний забавный рассказ.

305 В юности как-то герой тиринфский шел с госпожою;[383]

Фавн их увидел вдвоем, глядя с высокой горы.

И, разгоревшись, сказал: «Убирайтесь вы, горные нимфы,

Мне не до вас, а ее пламенно я полюблю».

Шла меонийка, власы благовонные с плеч распустивши,

310 И украшал ее грудь яркий убор золотой;

Зонтик ее золотой защищал от палящего солнца,

Зонтик, который держал мощный Амфитрионид.

К Вакховой роще она подошла, к виноградникам Тмола,

А уж на темном коне Геспер росистый скакал.

315 Входит царица в пещеру со сводом из туфа и пемзы,

Где у порога журчал весело свежий родник,

И, пока слуги еду и вино готовили к пиру,

В платье свое наряжать стала Алкида она.

Туникой тонкою он, в гетульский окрашенной пурпур,

320 Был облачен и надел пояс царицы своей.

Не по его животу был пояс, а туника жала;

Все разымал он узлы толстыми мышцами рук.

Он и браслеты сломал, они были ему слишком узки,

И под ступнями его тонкая обувь рвалась.

325 Ей же дубина его достается и львиная шкура,

Ей достается колчан, легкими стрелами полн.

Так и пируют они, а после того засыпают

Порознь, но ложа свои рядышком стелют себе,

Чтобы достойно почтить создателя лоз виноградных

330 В праздник и чистыми быть при наступлении дня.

Полночь настала. На что не пойдет неуемная похоть?

В сумраке крадучись, Фавн к влажной пещере пришел

И, лишь увидел, что спит опьяненная спутников свита,

Он понадеялся тут, что господа тоже спят.

335 Входит, туда и сюда пробирался, дерзкий любовник,

И осторожной рукой щупает, что впереди.

Вот подошел наконец он к желанным покровам постели

И обнадежил его первый сначала успех.

Но лишь дотронулся он до желтой щетинистой львиной

340 Шкуры, как, обомлев, руку отдернул назад.

Страхом объятый, шарахнулся прочь, как путник, увидев,

Что наступил на змею, ногу отдернуть спешит.

После же щупает он покрывала соседнего ложа

Мягкие, это его и завлекает в обман.

345 Всходит на эту постель, расправляет на ней свое тело

И напрягает, как рог, страстную жилу свою.

Вот задирает и тунику он с лежащего тела,

Но оказались под ней ноги в густых волосах.

Дальше полез он, но тут герой тиринфский ударом

350 Сбросил его, он упал с ложа высокого вниз,

Грохот раздался, рабы всполошились, царица-лидянка

Требует света, и всё факелом освещено.

Фавн вопит, тяжело свалившись с высокого ложа,

Еле он тело свое поднял с холодной земли.

355 Расхохотался Алкид, увидя, как он растянулся,

Расхохоталась и та, ради которой он шел.

Платьем обманутый бог невзлюбил обманного платья,

Вот и зовет он теперь к празднеству голый народ.

Но к иноземным прибавь и латинские, Муза, причины,

360 Чтобы мой конь поскакал дальше в родимой пыли.

Как полагалось, козу козлоногому резали Фавну

И приглашенных на пир скромный толпа собралась.

Тут, покамест жрецы потроха натыкают на прутья

Ивы, готовя еду, солнце к полудню пришло.

365 Ромул, и брат его с ним, и все пастухи молодые

В поле на солнца лучах были тогда нагишом,

И состязалися там в кулачном бою, и метали

Копья и камни, смотря, чьи были руки сильней.

Сверху пастух закричал: «По окольным дорогам, смотрите, —

370 Где вы, Ромул и Рем! — воры погнали ваш скот!»

Не до оружия тут; они врозь разбежались в погоню,

И, налетев на врага, Рем отбивает бычков.

Лишь он вернулся, берет с вертелов он шипящее мясо

И говорит: «Это все лишь победитель поест».

375 Сказано — сделано. С ним и Фабии.

А неудачник Ромул лишь кости нашел на опустелых столах.

Он усмехнулся, хотя огорчен был, что Фабии с Ремом

Верх одержали в борьбе, а не Квинтилии с ним.[384]

Память осталась о том; вот и мчат бегуны без одежды,

380 И об успешной борьбе слава доселе живет.

Спросишь, откуда идет название места Луперкаль

И отчего по нему назван и праздничный день?

Сильвией дети на свет рождены были, жрицею Весты,

Богу, а в Альбе тогда царствовал дядя ее.

385 Царь повелел в реке утопить обоих младенцев.

Что ты, безумец! Из них Ромулом станет один.

Скорбный исполнить приказ отправляются нехотя слуги,

Плачут они, близнецов в гибели место неся.

Альбула та, что потом по утопшему в ней Тиберину

390 Тибром была названа, вздулась от зимних дождей:

Где теперь форумы, где Большого цирка долина,

Там, как увидел бы ты, плавали лодки тогда.

Лишь туда слуги пришли, а пройти нельзя было дальше,

Тотчас, взглянув на детей, так восклицает один:

395 «О, как похожи они друг на друга! Как оба прекрасны!

Все же, однако, из них будет один посильней.

Если порода видна по лицу, то, коль нет в нем обмана,

Думаю я, что в одном некий скрывается бог.

Если же вас породил какой-нибудь бог, то, наверно,

400 В этот отчаянный час он к вам на помощь придет.

Мать к вам на помощь пришла б, да сама ведь без помощи стонет,

Матерью став и своих тут же утратив детей.

Вместе вы родились и вместе вы на смерть идете,

Вместе тоните!» Сказал и положил близнецов.

405 Оба заныли они, как будто все поняли оба.

Слезы текли по щекам у возвратившихся слуг.

Полый ковчег с детьми речная вода поддержала.

О, каковую судьбу крыл этот жалкий челнок!

В тине застрявший ковчег, к дремучему лесу прибитый,

410 При убывавшей воде сел потихоньку на мель.

Было там дерево, пень которого цел и доселе:

Румина это, она Ромула фигой была.

С выменем полным пришла к близнецам несчастным волчица:

Чудо? Как мог дикий зверь не повредить малышам?

415 Не повредить, это что! Помогла и вскормила волчица

Тех, кто родными на смерть верную был обречен.

Остановилась она и хвостом завиляла младенцам,

Нежно своим языком их облизавши тела.

Видно в них Марса сынов: они тянутся к вымени смело

420 Оба, сосут молоко, что назначалось не им.

Лупа-волчица дала месту этому имя Луперкаль:

Мамке в великую честь было ее молоко.

(А по Аркадской горе запретно ль назвать нам луперков?

Ведь и в Аркадии есть Фавна Ликейского храм!)[385]

425 Ждешь ты чего, молодая жена? Не помогут ни зелья,

Ни волшебство, ни мольбы тайные матерью стать;

Но терпеливо прими плодоносной удары десницы, —

Имя желанное «дед» скоро получит твой тесть.

Было ведь некогда так, что редко женам случалось

430 В чреве своем ощутить брачный супругу залог.

«Что мне в том, — Ромул вскричал, — что похитили мы сабинянок, —

(Ромул в те времена скипетром царским владел), —

Если насилье мое войну, а не силы дало мне?

Лучше уж было б совсем нам этих снох не иметь».

435 Под Эсквилинским холмом нерушимая долгие годы,

Свято хранимая там, роща Юноны была.

Только туда пришли совместно жены с мужьями,

Только склонились они, став на колени в мольбе,

Как зашумели в лесу внезапно вершины деревьев

440 И, к изумлению всех, голос богини сказал:

«Да воплотится козел священный в матрон италийских!»

Замерли все, услыхав этот таинственный зов.

Авгур там был (но имя его давно позабыто,

Он из Этрусской земли — прибыл изгнанником в Рим),

445 Он закалает козла, а женщины все по приказу

Клочьями кожи его дали себя ударять,

А как в десятый черед обновил рога свои месяц —

Каждый муж стал отцом, матерью стала жена.

Слава Луцине![386] Она святую прославила рощу,

450 Где она каждой жене матерью стать помогла.

Милостиво пощади беременных жен ты, Луцина,

И безболезненно в срок дай им детей приносить.

В день наступающий ты отнюдь не надейся на ветры,

Ведь дуновению их вовсе нельзя доверять:

455 Непостоянны они, шесть дней без всяких запоров

Настежь Эола тюрьмы им отворяется дверь.

Легкий уже Водолей закатился с наклонною урной,

Следом за ним принимай, Рыба, небесных коней.

Ты, говорят, и твой брат (ибо вы сверкаете вместе

460 В небе) двоих на спине переносили богов.

Некогда, в страхе бежав от злодея Тифона, Диона,

В день как Юпитер вступил в бой за свои небеса,

К водам Евфрата придя с младенцем своим Купидоном,

У палестинской реки села на берег она.

465 Тополи там и камыш покрывали края побережья,

И, понадеясь на них, скрылась она в ивняке.

Ветер тут зашумел по роще; она испугалась

И побледнела, решив, что подступают враги.

Сжавши в объятьях дитя, она закричала: «Бегите,

470 Нимфы, на помощь ко мне, двух вы спасите богов!»

Прыгнула в реку — и тут близнецы их подняли рыбы:

Обе за это они звездами быть почтены.

С этой поры сирийский народ нечестивым считает

Рыбу вкушать и ее в рот никогда не берет.

475 3автрашний день никому не отдан, но третий — Квирину:

Ромулом ранее был, кто именуется так,

Иль потому, что копье встарь звали сабиняне «курис»,

И по нему в небесах звался воинственный бог,

Иль что царя своего этим именем звали квириты,

480 Или что с Римской землей Куры он соединил.

Ибо воитель-отец, взглянув на сыновние стены

Да и на множество всех конченных Ромулом войн,

Молвил: «Юпитер, теперь многосильно могущество Рима

И не нуждается он в отпрыске больше моем.

485 Сына отцу возврати! Хоть один и похищен убийством, —

Будет другой за себя мне и за Рема теперь.

Будет один, кого ты вознесешь на лазурное небо, —

Как ты изрек, а слова ведь нерушимы твои!»

Тут же Юпитер кивнул. От кивка его дрогнули оба

490 Полюса и задрожал с ношей небесной Атлант.

Место есть, что в старину называлось Козье Болото;

Как-то случилось, что там, Ромул, судил ты народ.

Спряталось солнце, и все облаками закрылося небо,

И полился проливной ливень тяжелый из туч.

495 Гром гремит, все бегут, небо, треснув, сверкает огнями:

И на отцовских конях взносится царь в небеса.

Скорбь наступила, отцов обвиняют облыжно в убийстве;

Так и решили бы все, кабы не случай один.

Прокул Юлий однажды из города шел Альбы Лонги,

500 Ярко светила луна, факел тут был ни к чему.

Вдруг неожиданно вся задрожала слева ограда:

Он отшатнулся и встал, волосы дыбом взвились,

Чудный, превыше людей, облаченный царской трабеей

Ромул явился ему, став посредине пути,

505 И произнес: «Запрети предаваться скорби квиритам,

Да не сквернят моего плачем они божества.

Пусть благовонья несут, чтя нового бога Квирина,

Помня всегда о своем деле — веденье войны».

Так повелел и от глаз сокрылся он в воздухе легком;

510 Прокул сзывает народ и объявляет приказ.

Богу возводится храм, его именем холм называют,

И учреждаются тут праздника отчего дни.

«Но почему ж этот день Глупцов также праздником назван?»

Слушай. Причины тому вздорны, но все-таки есть.

515 Не было в древности здесь привычных к сохе землепашцев:

Сила и ловкость мужей тратилась в ратном труде.

Больше хвалили за меч, чем за плуг с искривленной рассохой,

С пренебреженных полей мало сбирали плодов.

Сеяли полбу в те давние дни и полбу косили,

520 В жертву Церере неся первый ее урожай.

Пользу узнавши огня, они стали поджаривать полбу

И по своей же вине много наделали бед.

Ибо наместо зерна золу они полбы сметали

И поджигали порой хижины сами свои.

525 Стала богиней их печь — Форнака, Форнаку молили

Люди о том, чтоб она не выжигала зерна.

Главный теперь курион Форнакалии провозглашает

В разное время, а дня точного празднику нет;

И на висящих везде по форуму многих таблицах

530 Каждая курия свой видит особый значок.[387]

Но из народа глупцы своих собственных курий не знают

И до последнего дня праздника этого ждут.

Честь и могилам дана. Ублажайте отчие души

И небольшие дары ставьте на пепел костров!

535 Маны немногого ждут: они ценят почтение выше

Пышных даров. Божества Стикса отнюдь не жадны.

Рады они черепкам, увитым скромным веночком,

Горсточке малой зерна, соли крупинке одной,

Хлеба кусочку в вине, лепесткам цветущих фиалок:

540 Все это брось в черепке посередине дорог.

Можно и большее дать, но и этим ты тени умолишь,

И помолись ты еще у погребальных костров.

Этот обычай введен был благочестивым Энеем

В землях твоих в старину, гостеприимный Латин.

545 Духу отца приносил Эней ежегодные жертвы:

С этой поры и пошел сей благочестный обряд.

Некогда, впрочем, пока велись упорные войны

Долгие, был позабыт день почитанья отцов.

Но наказанье пришло: говорят, что за это несчастье

550 Рим раскалился огнем от пригородных костров.

Трудно поверить, но будто тогда из могил появились

Предки и стали стенать, плача в ночной темноте,

А по дорогам везде городским и полям завывали

Толпы бесплотных теней и ужасающих душ.

555 Как только стали опять воздавать почитание мертвым, —

Нет ни чудес никаких, ни мертвецов из могил.

Но в поминальные дни вы не думайте, вдовы, о браках,

Факел сосновый пускай чистых уж дней подождет.

Да и тебе, хоть твоей ты и кажешься матери зрелой,

560 Пусть не расчешет копье гнутое девичьих кос.

Светочи спрячь ты свои, Гименей, и от мрачных огней их

Скрой! Уныло огни при погребеньях горят.

Боги таятся пускай за дверями закрытыми храмов,

Пусть фимиам не дымит и не горят очаги.

565 Легкие души теперь и тела погребенных в могилах

Бродят, и тени едят яства с гробниц и могил.

Так продолжаться должно не долее дней, что осталось

В месяце: в наших стихах столько же числится стоп.[388]

День последний из них Фералий название носит:

570 Манам в последний раз в этот мы молимся день.

Тут среди жен молодых многолетняя сидя старуха,

Таците служит немой, но не немая сама.[389]

Ладан кладет под порог, тремя его пальцами взявши,

Там, где мышонок прогрыз ход потаенный себе;

575 Темный вяжет свинец тройною заклятою ниткой

И у себя во рту вертит семь черных бобов;

Жарит потом на огне зашитую голову рыбки,

Что залепила смолой, медной иглой проколов;

Льет вино, нашептав, а остаток его выпивают

580 Или сама, иль ее спутницы, больше сама.

«Мы оплели языки и рты враждебные крепко!» —

Старица так говорит пьяная, вон выходя.

Спросишь ты, верно, меня, кто же эта богиня немая?

Слушай же, что услыхал сам я от старых людей.

585 Неукротимой к Ютурне любовью объятый Юпитер

Вытерпел то, что стерпеть богу такому нельзя:

То среди леса она в орешнике пряталась частом,

То она, в воду нырнув, к сестрам скрывалась своим.

Он созывает всех нимф, которые в Лации жили,

590 И таковые слова хору их он говорит:

«Ваша сестра сама себе враг, раз она отвергает

Высшего бога любовь, не отдаваясь ему.

Мне помогите и ей: ведь то, что мне будет усладой,

Страстно желанною, то будет на радость и ей.

595 Берега вы на краю удержите, прошу я, беглянку,

Чтобы она не могла в воду речную нырнуть».

Так он сказал, и его послушались тибрские нимфы

Все, что твой брачный чертог, Илия, верно блюдут.

Но среди них оказалась одна, по имени Лала,

600 Что за болтливость свою также Болтуньей звалась:

В этом ее был порок. Частенько Альмон[390] говорил ей:

«Дочь, придержи свой язык», — но не сдержалась она.

Только она подошла ко пруду Ютурны-сестрицы,

Как закричала: «Беги!», бога слова рассказав.

605 После к Юноне она подошла, участь жен пожалела

И говорит ей: «Твой муж в нимфу Ютурну влюблен».

В ярость Юпитер пришел и тотчас у нимфы нескромной

Вырвал язык, приказав строго Меркурию так:

«К манам ее отведи: для немых там пригодное место.

610 Нимфа, да будет она нимфой подземных болот!»

Отдал Юпитер приказ. Она входит с Меркурием в рощу,

Здесь предводитель ее чувствует к пленнице страсть,

Хочет он ей овладеть, она взглядом его умоляет, —

Тщетно: немые уста ей не дают говорить.

615 Матерью став, близнецов родила, что блюдут перекрестки.

Град охраняя у нас: Ларами стали они.

День Каристий идет затем: для родных это праздник,

И собирается тут к отчим семейство богам.

Память усопших почтив и родных посетивши могилы,

620 Радостно будет к живым взоры свои обратить

И посмотреть, сколько их после всех умерших осталось,

Пересчитать всю семью, весь сохранившийся род.

Лишь безупречные пусть приходят, преступным нет места:

Братьям и матерям, злым и жестоким к родне,

625 Тем, для которых отец или мать зажились слишком долго,

Как и свекровям, своих зло донимающим снох.

Внуков Тантала пускай и супруги Ясона не будет

Так же, как той, что дала жженых селянам семян,[391]

Прокны с сестрою ее и Терея, что мучил обеих,

630 Как и того, кто богат стал незаконным путем.

Ладан курите семейным богам! Согласье ведь должно

В этот особенно день кротко и мирно хранить.

И учреждайте пиры вы в честь подпоясанных Ларов,

Ставьте тарелку для них — почести знак и любви.

635 А уж как влажная ночь к спокойному сну призовет вас,

Чашу наполнив вином, вы помолитесь тогда:

«Пьем за себя и тебя, отец отечества, Цезарь!»

И возливайте вино с этой молитвою все.

Ночь миновала, и вот восславляем мы бога, который

640 Обозначает своим знаком границы полей.

Термин, камень ли ты иль ствол дерева, вкопанный в поле,

Обожествлен ты давно предками нашими был.

С той и другой стороны тебя два господина венчают,

По два тебе пирога, по два приносят венка,

645 Ставят алтарь; и сюда огонь в черепке поселянка,

С теплого взяв очага, собственноручно несет.

Колет дрова старик, кладет их в поленницу ловко

И укрепляет с трудом ветками в твердой земле.

После сухою корой разжигает он первое пламя:

650 Мальчик стоит и в своих держит корзины руках.

После того как в огонь он бросит три горстки пшеницы,

Дочка-девчонка дает сотов медовых куски.

Прочие держат вино, выливают по чашке на пламя,

В белых одеждах они смотрят и чинно молчат.

655 Общего Термина тут орошают кровью ягненка

Иль сосунка свиньи, Термин и этому рад.

Попросту празднуют все, и пируют соседи все вместе,

И прославляют тебя песнями, Термин святой!

Грань ты народам, и грань городам, и великим державам,

660 А без тебя бы везде спорными были поля.

Ты не пристрастен ничуть, и золотом ты неподкупен,

И по закону всегда сельские межи блюдешь.

Если бы некогда ты отграничил Фирейские земли,

Триста мужей не могли там бы убитыми лечь:

665 Надписи не было б там на трофее в честь Офриада.[392]

О, сколько крови пролил он за отчизну свою!

Что же случилось, когда Капитолий строили новый?

Все тут боги ушли, место Юпитеру дав,

Термин же, как говорят старинные были, остался

670 В храме стоять и стоит вместе с Юпитером там.

Да и теперь, чтоб ничто, кроме звезд, ему не было видно,

В храмовой крыше пробит маленький в небо проем.

Термин, сокрыться тебе теперь от нас невозможно:

Там, где поставлен ты был, там ты и стой навсегда.

675 Не уступай ни на шаг никакому захватчику места

И человеку не дай выше Юпитера стать;

Если же сдвинут тебя или плугом, или мотыгой,

Ты возопи: «Вот твое поле, а это его!»

Есть дорога, народ ведущая в земли лаврентов,

680 В царство, какого искал некогда древний Эней:[393]

Там у шестого столба тебе, порубежный, приносят

Внутренности скота, шерстью покрытого, в дар.

Земли народов других ограничены твердым пределом;

Риму предельная грань та же, что миру дана.

685 Надо теперь рассказать об изгнанье царя: по нему ведь

Назван шестой от конца месяца этого день.

Был последним царем над римским народом Тарквиний,

Несправедливым царем, мощным, однако, в бою.

Брал он одни города, другие вконец разорял он,

690 А чтобы Габии взять, не постыдился коварств.

Младший из трех сыновей, настоящий Гордого отпрыск,

Тихою ночью вошел в самую гущу врагов.

Те обнажили мечи. «Безоружного, молвил, убейте!

Братья желают того, да и Тарквиний-отец:

695 Бил он жестоко меня, бичами мне спину терзая…»

(Да, чтобы это сказать, он и удары стерпел!)

Месяц сиял. Мечи влагают воины в ножны

И под одеждой юнца видят следы от бичей.

Плачут и просят его идти вместе с ними сражаться;

700 С просьбой наивною их хитрый согласен юнец.

Всем доверье внушив, он друга к отцу посылает,

Чтобы ему показать к взятию Габиев путь.

Сад был внизу, где росли из посева душистые травы,

И орошал его ток тихо журчащей воды.

705 Тайное там получил Тарквиний от сына посланье

И поломал он жезлом верхние лилий цветы.

Только лишь вестник сказал, вернувшись, о лилиях сбитых

Сын: «Понимаю приказ отчий!» — сейчас же сказал.

Тотчас он перебил верховных начальников Габии,

710 И городская стена пала, лишившись вождей.

Тут (о ужас!) змея, посреди алтарей появившись,

Выползла и пожрала жертву с потухших огней.

Феба спросили, и вот прорицание было: «Кто первый

Мать поцелует, тому и победителем быть».

715 Бросились все к матерям, целовать их стали поспешно,

Веруя богу, но слов не понимая его.

Мудрый же Брут дурачком притворился,[394] чтоб невредимым

Козней твоих избежать, о кровожадный гордец!

Он распростерся ничком, мать-землю он тронул устами, —

720 Всем же казалось, что он просто, споткнувшись, упал.

Между тем окружать Ардею римляне стали,

Терпит осады она тяжкий и длительный гнет.

А пока время идет и враги выжидают и медлят,

В лагере игры идут, праздно скучают войска.

725 Юный царевич Тарквиний за стол и к вину собирает

Всех боевых друзей и обращается к ним:

«Други, пока нас томит затяжная война под Ардеей

И не дает отнести к отчим оружье богам,

Верно ль блюдутся, спрошу, наши брачные ложа? И правда ль

730 Дороги женам мужья, так же как жены мужьям?»

Каждый хвалит свою, разгораются страсти сильнее,

И распаляет вино и языки и сердца.

Тут поднимается тот, кто именем горд Коллатина.[395]

«Нечего тратить слова, верьте делам!» — говорит.

735 «Ночь еще не прошла: на коней! Поскачемте в город!»

Это по сердцу: своих все повзнуздали коней

И поскакали. Спешат достичь дворца поскорее;

Стражи вокруг никакой; входят они во дворец;

Вот перед ними невестка царя — с венками на шее,

740 Перед вином, во хмелю ночь коротает она.

После спешат к Лукреции в дом: ее видят за прялкой,

А на постели ее мягкая шерсть в коробах.

Там, при огне небольшом, свой урок выпрядали служанки,

И поощряла рабынь голосом нежным она:

745 «Девушки, девушки, надо скорей послать господину

Плащ, для которого шерсть нашей прядется рукой!

Что же там слышно у вас? Новостей ведь вы слышите больше:

Долго ли будет еще эта тянуться война?

Ты же ведь сдаться должна, Ардея: противишься лучшим,

750 Дерзкая! Нашим мужьям отдыха ты не даешь.

Только б вернулись они! Ведь мой-то не в меру отважен

И с обнаженным мечом мчит на любую беду.

Я без ума, я всегда обмираю, как только представлю

Битвы картину, дрожу, холодом скована грудь!»

755 Тут она, вся в слезах, натягивать бросила нитку

И опустила свое в складки подола лицо.

Все было в ней хорошо, хороши были скромные слезы

И красотою лицо не уступало душе.

«Брось волноваться, я здесь!» — супруг говорит; и, очнувшись,

760 К мужу на шею она бросилась, сладко припав.

Юный царевич меж тем, огнем безумья объятый,

Весь запылал и с ума чуть от любви не сошел.

Станом ее он пленен, белизной, золотою косою

И красотою ее, вовсе без всяких прикрас.

765 Мил ему голос ее и все, что ему недоступно,

И чем надежды его меньше, тем больше любовь.

Вот уж запел и петух, провозвестник зари и рассвета,

Вновь молодые спешат воины в битвенный стан.

Нет ее больше, но он все видит ее пред собою

770 И, вспоминая о ней, любит сильней и сильней:

«Вот она села, вот вижу убор ее, вижу за прялкой,

Вот без прически лежат косы на шее у ней,

Вижу я облик ее и слова ее ясно я слышу,

Вот ее взгляд, вот лицо, вот и улыбка ее».

775 Как утихает волна, утомившись от сильного ветра,

Но, только ветер затих, снова вспухает она,

Так, хотя нет перед ним любимого образа милой,

Все ж не стихает его к этому образу страсть.

Весь он горит, его грешной любви подгоняют стрекала:

780 Ложе невинное пусть сила иль хитрость возьмет!

«Спорен успешный исход; но будь что будет! — сказал он, —

Случай или же бог смелым подмога в делах.

Смелость и в Габии нас привела недавно!» Воскликнул

И, опоясавши меч, гонит вперед он коня.

785 В медью обитую дверь Коллатина юноша входит

В час, когда солнце уже было готово зайти.

Враг шагает, как друг. В покои вождя Коллатина

Гостеприимно его приняли: это родной.

Как ошибиться легко! Ничего не подозревая,

790 Бедная есть подает дома хозяйка врагу.

Ужин окончен: давно пора и о сне бы подумать.

Ночь наступила, нигде нет во всем доме огня.

Он поднялся, из ножен золоченых меч вынимает

И в почивальню твою, верная, входит, жена.

795 Ложа коснувшись, он к ней: «Лукреция, меч мой со мною.

Я — Тарквиния сын; слышишь ты эти слова?»

Та ни слова: ни сил у нее, ни голоса в горле

Нет никакого, и все мысли смешались в уме.

Но задрожала она, как дрожит позабытая в хлеве

800 Крошка овечка, коль к ней страшный склоняется волк.

Что же ей делать? Бороться? Жену всегда одолеют.

Крикнуть? Но меч у него тотчас же крик пресечет.

Или бежать? Но ее ведь груди ладонями сжаты,

Чуждая в первый раз к ним прикоснулась рука.

805 Враг влюбленный ее умоляет, клянется, грозит ей, —

Клятвы, угрозы, мольбы тронуть не могут ее.

«Борешься зря! — говорит он, — лишишься и чести и жизни.

Ложным свидетелем я мнимого буду греха:

Я уничтожу раба, с каким тебя будто застал я!»

810 Не устояла она, чести лишиться страшась.

Что ж, победитель, ты рад? Тебя победа погубит:

Ведь за одну только ночь царство погибло твое!

Вот уж и день: и она сидит, волоса распустивши,

Как над могильным костром сына сидит его мать.

815 Старого кличет отца, кличет мужа из ратного стана, —

Оба, не медля ничуть, поторопились прийти.

В горе увидев ее, спросили, по ком она плачет,

Чье погребенье? Каким горем она сражена?

Долго она молчит, от стыда закрывая одеждой

820 Очи; слезы ручьем, не иссякая, бегут.

Тут и отец и супруг утирают ей слезы и просят

Горе свое им открыть, плачут и в трепете ждут.

Трижды пыталась начать и трижды она умолкала.

Но наконец, опустив долу глаза, говорит:

825 «Видно, и этим обязана я Тарквинию горем?

Надо несчастной самой мне вам позор мой открыть?»

То, что смогла, рассказала она, но потом зарыдала,

И запылали ее чистые щеки стыдом.

Видя насилье над ней, ее муж и отец извиняют;

830 «Нет, — отвечает она, — нет извинения мне!»

Тотчас себе она в грудь кинжал сокровенный вонзила

И ниспроверглась в крови собственной к отчим ногам.

Но и в последний свой миг заботилась, чтобы пристойно

Рухнуть; и к чести была ей и кончина ее.

835 Вот и супруг и отец, невзирая на все предрассудки,

Кинулись к телу ее вместе, рыдая о ней.

Брут появляется. Вмиг свое позабывши притворство,

Из полумертвого он выхватил тела клинок

И, поднимая кинжал, благородною кровью омытый,

840 Им потрясает и так громко и грозно кричит:

«Этою кровью клянусь, святой и отважною кровью,

Этими Майями, мной чтимыми, как божество, —

Что и Тарквиний, и весь его выводок изгнаны будут.

Слишком долго уже доблесть свою я таил!»

845 Тут, хоть и лежа, она приоткрыла потухшие очи,

И, как и видели все, будто кивнула она.

На погребенье несут матрону с отвагою мужа,

Слышатся речи над ней, ненависть бурно растет.

Рана открыта ее. И Брут, созывая квиритов,

850 Громко кричит обо всех гнусных поступках царя.

Изгнан Тарквиний со всем потомством. Годичную консул

Власть получает: сей день днем был последним царей.

Мы ошибаемся? Или весны предтеча, касатка,

Не убоялась, что вновь может вернуться зима?

855 Все же ты, Прокна, не раз пожалеешь, что поторопилась;

Муж твой, однако, Терей, рад, что ты смерзнешь теперь.

Месяц проходит второй: от него лишь две ночи осталось;

Марс погоняет коней, на колеснице летя.

Правильно назван сей день — Эквирии — конские скачки:

860 Смотрит на них этот бог нынче на поле своем.

Слава тебе, Градив[396], своевременно к нам ты приходишь:

Месяц грядущий твоим именем запечатлен.

К пристани прибыли мы: вместе с месяцем кончилась книга,

И поплывет по другой ныне челнок мой воде.

Воинский Марс, отложив на время и щит свой, и пику,

К нам появись и сними шлем свой с блестящих волос.

Спросишь, может быть, ты, что за дело поэту до Марса?

Именем назван твоим месяц, о коем пою.

5 Знаешь ты сам: хоть войной занята и Минерва бывает,

Но и свободных искусств дело в руках у нее.

Время найди отложить копье, по примеру Паллады:

И безоружному есть много забот по душе.

Был безоружным ведь ты, пленившись римскою жрицей,

10 Чтоб от посевов твоих город наш мощный возрос.

Сильвия, Весте служа (почему не начать бы отсюда?),

Вышла помыть поутру утварь богини в воде

И подошла по тропе к отлогому берегу речки,

Где она ставит сосуд глиняный, с темени сняв.

15 На землю сев отдохнуть, вдохнула открытою грудью

Ветер и поправлять волосы стала себе.

Лишь она села, ивняк тенистый, и пение птичек,

И лепетанье воды дрему навеяли ей.

Сладкий тихонько покой смежил ей усталые очи,

20 И с подбородка ее томно упала рука.

Марс тут ее увидал, пожелал, желанную обнял

И обладания миг силой божественной скрыл.

Сон улетел, и она на траве тяжела остается,

Ибо во чреве у ней Рима зиждитель лежал.

25 Томно встает и сама не знает, откуда томленье,

И, прислонившись к стволу дерева, так говорит:

«Пусть на пользу и пусть на счастье мне будет виденье

Этого сна! Или нет, это яснее, чем сон!

У илионских огней я была, когда вдруг соскользнула

30 Долу повязка моя перед священным огнем.

Тут одинаково две из нее, удивительно, пальмы

Выросли вдруг, и одна выше другой поднялась,

И обняла целый мир могучими тотчас ветвями,

И досягнула до звезд пышной вершиной своей.

35 Вот мой дядя на них заносит стальную секиру —

В ужасе я, и дрожит трепетно сердце мое.

Марсов дятел и с ним волчица, вдвоем ополчаясь,

Оберегают стволы; пальмы стоят, спасены».

Так говорила она, во время рассказа наполнив

40 Урну водой, и с трудом снова ее подняла.

А между тем возрастает и Рем, и Квирин возрастает:

И, округляясь, живот бремя небесное нес.

Год же своим чередом неуклонно к концу приближался:

Светлому богу в пути две оставались межи.

45 Сильвия ныне уж мать. Говорят, изваяние Весты

Девственною рукой очи прикрыло свои.

Дрогнул богини алтарь, когда разродилася жрица,

И, ужаснувшись, огонь скрылся под белой золой.

Только об этом узнал презревший право Амулий

50 (Ибо у брата отбил власть он, которой владел),

Как приказал утопить близнецов. Но волна отбежала,

И на сухом берегу дети остались лежать.

Вскормлены были они молоком, как известно, звериным,

И постоянно еду брошенным дятел носил.

55 Не замолчу я тебя, Ларентия, славного рода

Нянька, а также твоей помощи, Фавстул-бедняк.[397]

Честь вам обоим придет, когда Ларенталии славить

Буду я в декабре, месяце праздничном здесь.

Трижды шесть минуло лет потомству возросшему Марса,

60 И пробивался пушок желтой у них бороды.

Пахарям всем и пастырям всем помогали при спорах

Илии дети, и всем братья решали дела.

Тешились часто они кровью хищников, пролитой в чаще.

И пригоняли назад угнанных ими коров.

65 Но лишь услышали, кто их родитель, они возгордились

И недостойным сочли в хижинах званье скрывать.

Насмерть острым мечом пронзил Амулия Ромул,

И престарелому вновь деду он царство вернул.

Строятся стены теперь, но, пока они низкими были,

70 Лучше бы, лучше бы Рем не перепрыгивал их!

Вот уже там, где были леса и приюты овечкам,

Город возник; и вещал Вечного города вождь:

«Законодатель войны, от коего крови считают

Был я рожден (и готов это стократ доказать!),

75 Мы именуем тебя зачинателем римского года:

Первый же месяц в году Марсовым будет у нас!»

Сказано — сделано: назван с тех пор отчим именем месяц.

Честь эта, как говорят, богу угодна была.

Выше всех прочих богов почитали в древности Марса:

80 Этим воинственный люд склонность к войне показал.

Чтут кекропиды Палладу, минойцы на Крите Диану,

И почитаем Вулкан на Ипсипильской земле,

Славу Юноне поют пелопиды в Микенах и Спарте,

Фавна в сосновом венке чтут в Меналийской стране.[398]

85 В Лации Марс почитаемым был, как бог всеоружный:

В бранях дикий народ видел и силу и честь.

Коль ты досуж, загляни в иноземные месяцесловы:

Месяц, наверное, в них с именем Марса найдешь.

Назвали так третий месяц альбанцы и пятый — фалиски,

90 А у народов твоих, Герника, это шестой.

У арицийцев же, как и в стенах Телегона высоких,

Тот же месяцев счет, как и в Альбанской земле.

А у лаврентов он пятый, десятый у эквов суровых,

Следом за третьим идет он же у жителей Кур.

95 А у тебя, вояка пелигнский, как у сабинов,

Месяц четвертый уж встарь богу войны посвящен.[399]

Ромул же всех превзошел в порядке этого счета:

Года начало отцу кровному он посвятил.

Да и календ в старину не считалось столько, как нынче:

100 На два месяца год был покороче тогда.

Ты побежденных наук победившим еще не открыла,

Греция: хоть и речист, но трусоват твой народ.

Кто был отважен в бою, тот и сведущ был в римской науке,

Кто хорошо метал копья, тот был и речист.

105 Кто о Гиадах тогда, иль Плеядах Атлантовых ведал,

Иль что меж двух полюсов вертятся своды небес;

Что есть Медведицы две, из которых сидоняне правят

По Киносуре, ладьи ж греков Гелика ведет?[400]

Или что знаки небес брат обходит в течение года,

110 Или что их обежит в месяц упряжка сестры?

Вольно кружились у них целый год без присмотра созвездья,

Слыли они за богов у неученых людей.

По небу знаков тогда бегущих вовсе не знали.

Людям были нужней знаки их собственных войск.

115 Были из сена значки; это сено они почитали,

Как почитаем твоих все мы орлов боевых.

Эти маниплы-пучки на шестах привешены были,

И на маниплы они войско делили свое.

Из-за того, что расчет незнаком был этим невеждам,

120 В счете теряли они за пятилетие — год.

Год их кончался, когда десять раз луна обернется:

Десять считали они самым почетным числом;

Иль потому, что у нас на руках десять пальцев для счета,

Иль что в десятом всегда месяце жены родят,

125 Иль что десятка у нас граница во всех исчисленьях

И начинаем опять с новой десятки мы счет.

Ромул поэтому счет ста сенаторов ввел по десяткам

И по десяткам делил пешее войско свое;

В каждом ряду войсковом он ввел такие деленья,

130 Конницу также свою он на десятки разбил.

Тициев, рамнов и луцеров, три изначальные трибы,[401]

Он разделил, положив столько же в каждой частей.

Это, привычное всем, число сохранил и в году он,

В этот же срок и жена плачет о муже своем.

135 Не сомневайся, что встарь начальными были календы

Марса: этому ты много свидетельств найдешь.

Лавр, который весь год хранится у фламинов в доме,

Новым сменяют и чтут новый лавровый венок.

Фебовым деревом тут обвивают и царские двери,

140 Так же украшен в сей день в древнюю курию вход,

И, чтобы Веста в листве красовалася вечнозеленой,

Старому лавру вослед новый несут к очагам.

Мало того, и огонь обновляют на Реиных углях,

И возрожденный очаг с новою силой горит.

145 Также могу я сказать, что встарь, в это самое время

Наверняка учрежден Анны Перенны был культ.

В эти же самые дни, до войны с вероломным пунийцем,[402]

В должность входили свою и магистраты у нас.

И, наконец, и «квинтиль», пятый месяц, считается также

150 С марта, и месяцы все счетом отсюда идут.

Первый Помпилий нашел, что двух месяцев нам не хватает,

Тот, кто был к нам приведен прямо с масличных полей;

То ли Самосец его научил, не однажды рожденный,[403]

То ль, по обычаю, он нимфе Эгерии внял.

155 Все же месяцеслов и потом был неверен, покуда

Цезарь не взял на себя труд исправленья его.

Бог этот, этот отец такого могучего рода,

Не полагал этот труд ниже других своих дел.

Ведать он небо хотел, что ему предназначено было:

160 Бог не желал новичком в дом незнакомый вступить.

Солнечный круговорот по двенадцати знакам небесным

Точно он рассчитал, распределив его путь.

Он к тремстам пяти дням шестьдесят еще суток добавил

Да еще пятую часть времени полного дня.

165 Это для года предел, а к каждому пятому году,[404]

Чтоб довершить полноту, лишний прибавился день.

«Коль допустимо певцам побуждения божии ведать, —

А, как молва говорит, это позволено им, —

То объясни мне, Градив, раз мужскими ты занят делами,

170 Как получилось, что твой праздник матроны блюдут?»

Так вопрошал я, и так, сняв шлем, Маворс[405] мне ответил,

Не выпуская из рук дрот с боевым острием:

«Нынче впервые в году меня к мирным делам призывают;

Я — бог войны, и теперь в новый я лагерь иду.

175 Мне не досадно идти — мне любо и это: Минерве

Нечего думать, что лишь ей это право дано.

Трудолюбивый певец латинского года, узнай ты

То, что желаешь узнать, и затверди мой ответ.

Если желаешь сказать обо всем ты спервоначала,

180 Рим был ничтожен, но был полон великих надежд.

Стены стояли уже для грядущего тесные люда,

Хоть и казались они слишком обширными встарь.

Если ты спросишь, каков дворец был нашего сына,

На тростниковый взгляни крытый соломою дом.

185 Здесь на соломенной он по ночам забывался подстилке,

С этого ложа сумев богом взойти в небеса.

Римляне были тогда далеко уже по свету славны,

Но не звался среди них свекром иль мужем никто.

Бедных супругов себе не брали соседки-богачки,

190 И забывали, что в них тоже течет моя кровь.

Стыдно казалось и то, что живут они с овцами в стойлах

И что немного у них пахотной было земли.

С равными сходятся все: и птицы, и дикие звери,

Даже змея, чтоб родить, ищет другую змею;

195 И с иноземцами в брак вступать возможно, но чтобы

С римлянином заключить брак, не нашлось ни одной.

Я огорчался: «Я дал родительский нрав тебе, Ромул:

То, чего просишь, сказал, даст тебе собственный меч».

Праздника Конса канун. Что мучилось, Конс тебе скажет

200 В день, когда и ему будешь ты песни слагать.[406]

Куры и с ними все те, кто был оскорблен, возмутились:

В первый раз на зятьев свекры с оружьем пошли.

Много похищенных жен матерями уже называлось:

Слишком уж долго война между соседями шла.

205 Сходятся жены во храм, меж собой сговорившись, Юноны,

И невестка моя[407] смело им всем говорит:

«Все одинаково мы захвачены (нечего спорить),

Но не должны забывать должного нашей семье.

Биться готовы войска: здесь муж, там отец при оружье,

210 Сами должны мы решить, кто нам дороже из них.

Надо ли вдовами стать, иль сиротами нам оставаться;

Если хотите, подам смелый и честный совет».

Подан был этот совет: они по плечам распустили

Волосы и, облачась в скорбное платье, стоят.

215 Были готовы войска и на смерть идти, и сражаться,

Ждали, чтоб голосом труб подан был битвенный знак, —

Вдруг меж отцов и мужей плененные бросились жены.

На руки взявши детей — брака бесценный залог.

До середины они добежав рокового им поля,

220 Пали, колени склонив, кудри раскинувши в прах,

И, точно бы по чутью, все внуки с ласковым криком

Кинулись к дедам своим ручками их обнимать:

«Дедушка», — дети кричат, впервые дедов увидя;

Кто и кричать не умел, тех заставляли кричать.

225 Ярость пропала, и вот, мечи свои побросавши,

Руки зятьям подают свекры, а свекрам зятья.

Дочек ласкают отцы, а деды на щит поднимают

Внуков и этим щиту лучшую ношу дают.

Вот почему этот день, день праздника в эти календы,

230 Столь знаменателен стал для эбалийских матрон,

Иль потому, что они, не пугаясь мечей обнаженных,

Силою собственных слез смело пресекли войну,

Или что Илию я счастливою матерью сделал,

Жены блюдут этот день и почитают его.

235 В эту же пору зима наконец умеряет свой холод

И пропадают снега, тая от солнца лучей,

А на деревьях вновь разрастается свежая зелень,

И набухают опять почки на нежных ветвях,

Скрытые долго во тьме, поднимаются травы на воздух,

240 Тайный путь находя в почве просторных полей,

Вновь плодородна земля, и скот зарождается новый,

Птицы в сучьях дерев гнезда свивают себе.

Жены латинские чтут плодотворное время законно:

Это пора их борьбы да и мольбы за приплод.

245 Сверх того: там, где держал римский царь неусыпную стражу,

На Эсквилинском холме, как он зовется теперь,

Снохами был возведен латинскими храм в честь Юноны,

А заложили его в этот же, помнится, день.

Что мне тебя утомлять, исчисляя другие причины?

250 То, что желал ты узнать, ясно ты видишь уже.

Любит ведь жен моя мать, любят мать мою римские жены:

Вот почему эту честь мне вместе с ней воздают».

Чтите богиню цветами! Цветы желанны богине!

Нежным цветочным венком все обвивайте чело.

255 Так говорите: «Ты нам, Луцина, свет жизни открыла»,[408]

Так умоляйте: «Ты нам муки родов облегчи».

А коль беременна ты, умоляй, волоса распустивши:

«Дай мне без боли родить плод мой, что я понесла».

Кто мне расскажет теперь, почему, Мамурия славя,

260 Марса божественный щит Салии с пеньем несут?[409]

Нимфа, хранящая пруд и рощу Дианы, поведай!

Нимфа, Нумы жена, к действам твоим я пришел.

В доле Ариции есть укрытое лесом тенистым

Озеро, с древних времен бывшее местом святым.[410]

265 В нем сокрыт Ипполит, вожжами растерзанный коней,[411] —

Ныне туда никаким доступа нет лошадям.

Вдоль загородок висят, закрывая повсюду их, ленты,

И благодарность богам доски гласят со стены.

Факелы жены в венках за своих исполненье желаний

270 Часто приносят сюда, в городе их запалив.

Беглые царствуют здесь, предшественников убивая,

А победивший царя также бывает убит.

Ключ, еле слышно журча, каменистым руслом убегает;

Часто я пил из него, только по малым глоткам.

275 Воду струит Эгерия в нем, любезная Музам,

Бывшая Нуме женой и руководством ему.

Первым делом всегда готовых сражаться квиритов

Надо законом смягчить было и страхом богов.

Тут-то законы даны, чтоб сильнейший не мог своеволить

280 И соблюдал бы всегда дедов священный завет;

Дикость проходит, сильней оружья становится право,

Совестно биться теперь в междоусобной борьбе;

Всякий, кто зол, увидя алтарь, себя укрощает,

Полбу соленую в дар вместе с вином принося.

285 Вот Громовержец из туч багровым пламенем брызжет

И после бурных дождей свод осушает небес;

Чаще ни разу еще не падали молнии с неба:

В ужасе царь, у толпы страхом объяты сердца.

«Не опасайся, — царю говорит богиня, — ты молний:

290 Грозный Юпитер свой гнев может на милость сменить.

Пиком и Фавном тебе будет передан чин искупленья,

Оба они божества, верные Римской земле.

Но непокорны они: заключи, уловив их, в оковы».

И объясняет она, как их возможно смирить.

295 Под Авентином была дубовая темная роща;

Только заглянешь в нее, скажешь ты: «Здесь божество!

Там на лугу из-под мхом зеленым обросшего камня

Тихо струился ручей вечно текущей воды.

Не пил, пожалуй, никто из него, кроме Фавна и Пика.

300 Нума приходит, ручью в жертву приносит овцу

И с благовонным вином он ставит полные кубки,

Сам же со свитой своей скрыться в пещеру идет.

К струям привычным туда божества лесные приходят

И утоляют свою жажду обильным вином.

305 Одолевает их сон; из прохладной пещеры выходит

Нума и сонные их путает руки узлом.

Только проснулись они, как сейчас же пытаются узы

Сбросить, но крепче еще бьющихся вяжут узлы.

Нума тогда говорит: «Лесные боги, простите:

310 Знайте, что нет никаких замыслов злых у меня;

Только откройте мне, как мне угрозы молний избегнуть?»

Нуме ж в ответ говорит Фавн, потрясая рога:

«Многого просишь, но мы открыть эти тайны не смеем;

Мы божества, но у нас все ж ограничена власть.

315 Боги равнин мы, и власть наша лишь до вершины доходит

Гор, а Юпитер своей молнией правит один.

Самостоятельно ты не в силах свести его с неба,

Но, может быть, и сведешь с помощью нашей его».

Фавн так сказал; таково было также и мнение Пика:

320 «Путы, однако, сними с нас эти, — Пик говорит. —

Будет Юпитер у нас, притянутый нашим искусством;

В этом я клясться готов Стиксом угрюмым тебе!»

Что они сделали тут и как без оков заклинали,

И как Юпитер сведен с трона небесного был,

325 Людям заказано знать: я пою о дозволенном только

И лишь о том, что певцу можно открыто сказать.

С неба, Юпитер, тебя они вызывают, и ныне

«Вызванным с неба» зовут при возложении жертв.

Ведомо, что сотряслись верхушки лесов Авентина

330 И что Юпитера гнет землю заставил осесть.

Сердце трепещет царя, ни кровинки во всем его теле,

И волоса у него дыбом встают над челом.

Только опомнился он, как воскликнул: «Подай нам от молний

Доброе средство, отец и повелитель богов,

335 Ежели чистой рукой тебе мы дары возлагаем,

И благочестно язык наш умоляет тебя!»

Бог благосклонно кивнул, но двусмысленной речью сокрыл он

Правду и тем напугал мужа, туманно сказав:

«Голову ты отсеки!» Но царь: «Подчинимся, — ответил, —

340 На огороде моем голову луку снесем!»

Бог: «Человеку!» — сказал, а царь: «Волоса его дерни!»

«Душу!» — потребовал бог, Нума ж: «Вот рыбью возьми!»

Бог, улыбнувшись, сказал: «Вот тебе и защита от молний![412]

С богом беседу вести, право, достоин ты, муж.

345 Завтра, как только свой лик нам явит полностью Кинфий,

Я обещаю твоей власти дать верный залог».

Молвил, и грома удар раздался, когда он поднялся

К небу, и бога молить Нума остался один.

Радостно царь обо всем поведал, вернувшись, квиритам,

350 Те же не могут никак сразу поверить ему.

«Все вы поверите мне, коль за словом последует дело, —

Царь тогда говорит, — так приготовьте же слух!

Знайте, как только свой лик нам явит завтрашний Кинфий,

Власти Юпитер моей всем нам даст верный залог».

355 Все, сомневаясь, ушли, обещание кажется дальним:

Хочешь не хочешь, а ждать надобно нового дня.

Заиндевела земля, орошенная свежей росою,

А у порога царя вот уж толпится народ.

Вышел царь и воссел посредине кленового трона.

360 Не перечислить людей, молча стоявших кругом.

Только лишь Феб на самом краю окоема явился,

Заволновалися все, страх и надежду тая.

Голову Нума покрыв белоснежным платом, поднялся.

Длани, какие богам ведомы были, воздел

365 И возгласил: «Наступил срок сулимого дара, Юпитер,

Дай убедиться теперь в том, что ты мне обещал».

Солнце при этих словах взошло полным кругом на небе, —

Громкий грохот потряс весь над землей небосвод:

Трижды бог прогремел и сверкнул из безоблачной выси.

370 Чудо! Но я говорю правду, поверьте вы мне.

Начало небо тогда разверзаться от самого верха;

Вместе с вождем подняла очи свои вся толпа.

Вот, кружась на ветру и тихонько наземь спускаясь,

Падает щит; а из толп крики взлетают до звезд!

375 Царь поднимает сей дар, заклав предварительно телку.

Шея какой никогда раньше не знала ярма;

Дар этот был безупречным щитом, округлым и гладким,

Ни одного угла острого не было в нем.

Помня, что щит сей упал залогом судьбы государства,

380 Он хитроумно еще к мудрой уловке прибег:

Точно таких же щитов приказал он несколько сделать

Так, что нельзя отличить было бы их от него.

Эту работу он дал Мамурию. Тот был известен

Как безупречный кузнец, честностью славный своей.

385 Щедрый Нума сказал: «За работу требуй награды

Ты, какой хочешь, а я с радостью все оплачу!»

Салиям эти щиты, «прыгунам», были розданы, — так их

Назвали, ибо они с пляскою гимны поют.

Молвил Мамурий: «Пускай моя слава мне будет наградой

390 А мое имя всегда в гимнах да будет звучать!»

Вот потому-то жрецы, по старинному им завещанью,

Славят Мамурия днесь, воспоминая его.

Девушка, свадьбу отсрочь, хоть вы и торопитесь оба:

В малой отсрочке теперь радость большую найдешь.

395 К битвам оружье ведет, а битвы противны супругам;

Спрячут оружье — для вас будет примета к добру.

В эти ведь дни и жене жреца Юпитера должно

Волосы не убирать и непричесанной быть.

В третью месяца ночь, когда загораются звезды,

400 С неба уходит одна Рыба из звезд-близнецов.

Две их: к Австру ближе одна, к Аквилону другая:

Имя каждой из них ветер ближайший дает.

Лишь оросятся жены Тифона румяные щеки,

Пятого в месяце дня утро являя земле,

405 Тут и Медведицы страж, лентяй Волопас, погружаться

В море начнет, уходя от испытующих глаз.

Но Виноградарь еще не уйдет! Откуда названье

Этой звезды, я тебе в кратких словах объясню:

Юный Ампел, говорят, рожденный сатиром и нимфой,

410 На исмарийских горах Вакха возлюбленным был.

Вакх подарил ему грозд, на ветках вяза висевший:

Эта лоза до сих пор мальчика имя несет.

Ягоды этой лозы срывая, упал и разбился

Мальчик, но Либер его, павшего, к звездам вознес.

415 В день же шестой, когда Феб восходит по кручам Олимпа

Из океана в эфир на крылоногих конях, —

Вы, которые чтите тайник целомудренной Весты,

Славьте ее и в огне жгите святой фимиам.

К чести безмерной своей (а чем больше славиться мог он?)

420 Цезарь понтифика честь с этого дня получил.

Вечным горят огнем веления вечные ныне

Цезаря: власти его, видишь, залоги сошлись!

Трои былой божества, носителя славное бремя,

Коим Эней сбережен некогда был от врагов!

425 Отпрыск Энея, как жрец, блюдет родные святыни;

Ты ж благосклонно храни, Веста, родного главу![413]

Ясно пылают огни под охраной священной десницы:

Неугасимо живи, пламя, и с пламенем — вождь!

Знаком отмечен одним день мартовских нон. Полагают,

430 Что меж двух рощ посвящен храм Ведийова в сей день.[414]

Ромул высокой стеной окружил здесь деревья, сказавши:

«Всякий сюда убегай, здесь ты ограду найдешь».

О, сколь из жалких начал величие римское встало!

Как незавидна была эта толпа в старину!

435 Чтобы, однако, тебе имя бога не было чуждым,

Знай, кто сей бог и зачем он называется так.

Это Юпитер-юнец: погляди на лицо молодое,

На руку глянь — никаких молний не держит она.

Только когда на Олимп посягнули Гиганты, Юпитер

440 Молнии взял, а дотоль он без оружия был.

Новыми Осса зажглась огнями, а выше над Оссой

Весь запылал Пелион и утвердился Олимп.

Рядом стоит и Коза: говорят, бога нимфы вскормили

Критские; эту козу юный Юпитер сосал.

445 К имени я обращусь. Называют «веграндией» полбу

Раннюю жители сел, всходы же «веской» зовут.

Коль таково значение «ве», назовем Ведийовом

Юного бога, какой после Юпитером стал.

Воздуха лишь синеву усеет звездами небо,

450 Выю увидишь коня, что из Горгоны возник.

Выпрыгнул он, говорят, из отрубленной шеи Медузы,

Кровью обрызгана вся конская грива была.

Над облаками несясь, средь звезд блестящих он скачет:

Почва ему небеса, крылья шумят вместо ног.

455 Он закусил удила, негодуя, впервые устами,

Легким ударом копыт воды Аонии взрыв.[415]

На небесах он живет, по которым парил он на крыльях,

Всеми пятнадцатью там звездами ярко блестя.

С ночи приходом узришь пред собою ты в небе Корону

460 Кносса. Тесея виной стала богиней она.

Клятвопреступник супруг был сменен Ариадной на Вакха,

И путеводную нить взявший покинул жену.

Радуясь браку, она: «Что как девке мне плакать? — сказала, —

Мне же на пользу теперь этот обман послужил!»

465 Либер меж тем победил индийцев народ волосатый

И от восточных краев много богатства принес;

Но между пленниц, собой прекрасных, одна покорила

Вакха красою; она дочерью царской была.

Плача, бродила тогда Ариадна по берегу моря

470 И, не прибрав волоса, так говорила себе:

«Снова внимайте моим вы жалобам, волны морские!

Снова впивай ты мои слезы, прибрежный песок!

Я говорила: «Ты лжец и обманщик, Тесей вероломный!»

Нет его больше, но стал тем же преступником Вакх.

475 Я и теперь закричу: «Мужчинам не верьте вы, девы!»

С именем только другим снова обманщик со мной.

О, если б доля моя окончилась, как начиналась,

И уже больше в живых я не была бы теперь!

Либер, зачем ты меня на песке, готовую к смерти,

480 Спас? Я могла бы тогда отгоревать навсегда.

Легок ты, Вакх, как листы, что виски твои окружают

Зеленью, познан ты мной только на муку мою!

Не расшатал ли ты, Вакх, наше крепкое брачное ложе,

Если любовницу взял ты у меня на глазах?

485 Где твоя верность? Увы, где все твои брачные клятвы?

О я, несчастная! Что мне о тебе вспоминать?

Ты мне Тесея винил, коварным его называя:

Сам посуди, поступил ты не гнуснее ль его?

Пусть же об этом никто не знает, страдать буду молча.

490 Чтоб о позоре моем новом молва не пошла!

Только б Тесей не узнал и на радость себе не подумал,

Что сотоварищем ты стал в преступленье его!

Мнится, любовницу он предпочел мне, смуглянке — белянку:

Пусть побледнеют мои так же тогда и враги!

495 Что же, однако? Тебе она с темною кожей милее.

Остановись! Не скверни божьих объятий своих.

Верен будь, Вакх, и не смей любовницу верной супруге

Предпочитать, а тебя я полюбила навек.

Бык мою мать покорил прекрасный своими рогами,

500 Ты же меня: мне любовь — мука, а матери — срам.

Да не вредит мне любовь: ведь тебе она, Вакх, не вредила.

Коль признавался ты сам, что пламенеешь ко мне.

Не изумись, что и я пламенею; в огне порожден был

Ты, говорят, и отец спас тебя сам из огня.

505 Вот я, кому столько раз обещал ты небесные выси;

Горе мне! Что за дары мне вместо неба даны!»

Смолкла. Внимал уж давно ее этим жалобам горьким

Либер и следом за ней, может быть, шел по песку.

Сжал он в объятьях ее, поцелуями слезы ей сушит

510 И говорит: «Полетим в небо со мною вдвоем!

Ты мне супруга, моим ты именем названа будешь,

С этой поры ты уже Либерой станешь моей;

Будет на память о том неизменно с тобою Корона:

Что дал Венере Вулкан, то она дарит тебе».

515 Сказано — сделано: он обращает венца девять лалов

В звезды, и ярко горит в небе венец золотой.

После того как шесть раз всплывет и снова потонет

Тот, кто на быстрой оси движет румяные дни,

Вновь эквирийских коней ты увидишь на поле заросшем.

520 Где омывает края суши извилистый Тибр.

Если ж, однако, вода надолго задержится в поле,

Пылью покрытый тогда Целий[416] послужит коням.

В иды мы празднуем день торжественный Анны Перенны

Недалеко от твоих, Тибр-чужеземец, брегов.

525 Толпы народа идут и здесь, растянувшись на травке.

Пьет и в обнимку лежит каждый с подружкой своей.

Многие — прямо под небом, немногие — ставят палатки,

Иль из зеленых ветвей строят себе шалаши,

Иль вместо твердых столбов тростники они в землю втыкают

530 И покрывают потом сверху одеждами их.

Солнцем они и вином разогретые пьют за здоровье,

Стольких желая годов, сколько кто чаш осушил.

Здесь ты найдешь и таких, кто выпьет и Нестора годы,

Женщин найдешь, что года даже Сивилл перепьют.

535 Песенки также поют, каким научились в театрах,

Сопровождая слова вольным движением рук,

И хороводы ведут неуклюжие, выпив, подружки,

И, распустив волоса, пляшут в нарядах своих.

А возвращаясь, идут, спотыкаясь, толпе на потеху,

540 И называет толпа встречных счастливцами их.

Видел недавно я там (ну как про такое не вспомнить!)

Пьяная бабка брела, пьяного мужа вела.

Но так как много идет о богине сей вздорных сказаний,

То никаких не хочу басен о ней я скрывать.

545 Пламя горело любви в Дидоне несчастной к Энею,

Пламя сжигало ее и на костре роковом.

Пепел был собран ее, над холмом же на мраморе надпись,

Что сочинила она при смерти, кратко гласит:

«Подал Дидоне Эней и меч, и повод для смерти;

550 Пала Дидона, себя собственноручно убив».

Нумиды мчатся, спеша полонить беззащитное царство,

Ярба, неистовый мавр, овладевает дворцом.

И говорит, не забыв, сколько раз был он презрен Элиссой:

«Вот я, отвергнутый ей, в брачном покое ее!»

555 Все врассыпную бегут тирийцы, точно как пчелы,

Сами не зная, куда им без царицы лететь.

Трижды на обмолот уходили с полей урожаи,

И молодое вино трижды вливалось в чаны:

Изгнана Анна;[417] она покидает сестрины стены,

560 Плача, но раньше сестре должный почет воздает.

Льет благовонья она со слезами на прах ее нежный

И состригает свои с маковки волосы ей.

Трижды «прости» говорит и трижды к устам прижимает

Пепел, и кажется ей: в нем она видит сестру.

565 Спутников бегства найдя и корабль, она в море уходит,

Видя с кормы за собой милые стены сестры.

Недалеко от пустой Косиры есть остров богатый

Мелита, воды его моря Ливийского бьют.[418]

Анна стремится туда, надеясь на гостеприимство

570 Давнее Батта царя и на богатства его.

Он же, узнав о судьбе, сестер обеих постигшей,

«Эта земля, говорит, как ни мала, вся твоя».

Гостеприимство свое до конца он довел бы, однако

Поостерегся и он Пигмалионовых сил.

575 Дважды уже обошло созвездия солнце, и третий

Год шел, как Анне пришлось снова в изгнанье идти:

Брат угрожает войной, а царь, ненавидя сраженья,

«Анна, беги, говорит, здесь ведь тебе не спастись!»

Повиновалась она и вверяется ветру и волнам:

580 Брат по жестокости ей моря любого страшней.

У каменистой реки — Кратида, обильного рыбой,

Есть местечко; его Камерой люди зовут.

Путь туда был недалек: расстояние было всего лишь

В девять раз больше, чем вдаль камень летит из пращи.

585 Сразу же парус опал и только полощется ветром.

«Надо, — моряк объявил, — здесь нам на веслах идти!»

Но лишь они собрались, убрав паруса, подвигаться,

Как налетел на корму бурного Нота порыв:

В море несется корабль, и не в силах уже корабельщик

590 Им управлять, а из глаз вовсе уходит земля.

Волны вздымает со дна морская пучина, и влагой

В пене седой до краев тонущий полон корабль.

С ветром бороться невмочь, и кормчий не в силах браздами

Править, и помощи ждет лишь от обетов богам.

595 По морю носят теперь финикиянку вздутые волны,

Мокрой одеждой она скрыла лицо и глаза;

В первый раз называет сестра Дидону счастливой,

Как и всех жен, чьи тела скрыты уже под землей.

Ветра могучий порыв на Лаврентский выбросил берег

600 Судно, и гибнет оно, выкинув на землю всех.

Между тем благочестный Эней и дочь и державу

Взял от Латина-царя, сливши народ и народ.

Шел он тогда с Ахатом вдвоем по приданому брегу,

Шел босиком, никого в спутники больше не взяв,

605 И увидал, не поверя себе, бредущую Анну,

И поразился: зачем в Лаций явилась она?

Но в это время Ахат воскликнул: «Анна ведь это!»

Имя свое услыхав, взор поднимает она.

Что же ей делать? Бежать? Но куда? Не под землю ли скрыться?

610 Участь несчастной сестры видит она пред собой.

Чувствуя это, сказал ей, дрожащей, герой киферейский[419]

(Плачет, однако, и он, вспомнив, Элисса, тебя):

«Анна, клянусь я землей, в которой, как знаешь сама ты,

Большее счастье подать мне обещала судьба,

615 И божествами клянусь, новоселами этого края,

Что укоряли меня за промедленье в пути, —

Смерти ее я не ждал, кончины ее не страшился!

Горе мне! Смелость ее невероятна была.

Не поминай! Я видел ее недостойные тела

620 Раны, когда я дерзнул в Тартара область войти.

Ты же, коль в наши края по своей ли воле иль волей

Бога явилась, прими гостеприимство мое!

Много я должен тебе, а более должен Элиссе:

Будешь мила мне сама, будешь мила по сестре».

625 Верит она (на него одного лишь имея надежду)

И о скитаньях своих все рассказала ему.

Только вошла она в дом в своем одеянье тирийском,

Начал Эней говорить (все остальные молчат):

«После кораблекрушенья спасен я был ею, супруга,

630 Долг, Лавиния, мой ты уплатить ей должна.

Родом из Тира она, ее царство в Ливии было,

Я умоляю: ее ты как сестру полюби».

Все обещала ему Лавиния лживо, а рану

Молча снесла и свою ярость сокрыла в душе.

635 Видя дары, приносимые Анне открыто, считала,

Что есть и много других, скрытых тайком от нее.

Но не решила еще, что ей делать; как фурия, злится,

Козни готовит и ждет смерти, но лишь отомстив.

Ночь наступила. Пред ложем сестры показалась Дидона:

640 Кровь запеклась у нее в спутанных космах волос.

И говорит: «Убегай из зловещего этого дома!»

Ветра порыв прошумел, скрипнула жалобно дверь.

Анна вскочила и вот из окна невысокого в поле

Прыгает: преодолел страх нерешимость ее.

645 В ужасе быстро бежит, рубашку не подвязавши,

Точно пугливая лань, голос услышав волков.

Тут-то ее и объял рогоносный Нумиций волною,[420]

Тут-то ее он и скрыл в заводях зыбких своих.

Всюду меж тем по полям сидонянку ищут и громко

650 Кличут: на почве видны ног отпечатки ее.

На побережье пришли; следы на песке увидали;

Смолк поток и затих, зная вину за собой;

И зазвучали слова: «Я — Нумиция тихого нимфа:

Вы называйте меня Анна Перенна теперь».

655 Тотчас устроили пир на полях, по которым бродили,

И, поздравляя себя, вволю все пьют в этот день.

Также считают ее и Луною, что год завершает,

Или Фемидою, иль телкой Инаховой чтут;

Есть и такие, кто видят в тебе Атлантову нимфу,

660 Нимфу, что подала первый Юпитеру корм.

Я и еще расскажу, что дошло до нашего слуха, —

Правдоподобен вполне будет об этом рассказ.

Древний простой народ, не имевший защиты в трибунах,

Бегство предпринял, уйдя к высям Священной горы;[421]

665 Недоставало уже ему пищи, с собой принесенной,

Не было хлеба, какой люди обычно едят.

Из пригородных Бовилл оказалась там некая Анна:

Бедной старухой она, но хлопотливой была.

Легким платком повязав свои поседевшие косы,

670 Всем напекла пирогов сельских дрожащей рукой.

Ими она с пылу, с жару народ поутру наделяла:

Всем она стала мила за благодетельный труд.

И когда мир наступил, изваянье воздвигли Перенны

В память о том, как спасла Анна голодный народ.

675 Мне остается еще объяснить зазорные песни

Девушек: вместе сойдясь, срамно они голосят.

Новой богиней уже стала Анна; Градив к ней подходит

И, отведя ее, так на ухо ей говорит:

«В месяце будут моем со мной вместе тебе поклоняться:

680 Очень надеюсь теперь я на поддержку твою.

Бог войны, о богине войны я пылаю Минерве:

Жжет меня страсть, и давно рану в груди я ношу.

Сделай, чтоб мы, столь схожи трудом, слились воедино:

Это доступно тебе, милой старушке, вполне».

685 Выслушав бога, ему она в шутку помочь обещалась,

Глупой надеждой его изо дня в день все томя.

Все приставал он, и вот шепнула она: «Все готово,

Время пришло: на мои просьбы склонилась она».

Верит любовник. Чертог готов уже брачный, вступает

690 Анна, фатою лицо, будто невеста, закрыв.

Марс уж готов целовать; но вдруг узнает он Перенну!

Бог одурачен, его мучат и гнев и позор.

Новой богине любовник смешон, довольна Минерва,

Да и Венере самой это забавней всего.

695 С этих-то пор и поют в честь Анны нескромные шутки:

Весело вспомнить, как бог мощный был так проведен.

Я пропустил бы мечи, пронзившие Цезаря тело,[422] —

Но со святых очагов Веста сказала мне так:

«Не берегись вспоминать: он мой был священнослужитель,

700 И нечестивцы мечи не на меня ль занесли?

Мужа я скрыла сама, двойником его подменивши.

Что поразили клинки? Цезаря призрак пустой!»

Сам же к Юпитеру он вознесен под небесные кроны

И на великом теперь форуме в храме стоит.

705 Тех же, кто смели забыть богов повеления вышних

И осквернили главу высшего неба жреца,

Злая постигнула смерть. Об этом гласят и Филиппы,[423]

Да и земля, где белеть кости заброшены их.

Это дела, это долг, это было начало господства

710 Цезаря Августа. Так он за отца отомстил.

Завтра, лишь только заря освежит чуть проросшие травы,

В небе начнет восходить перед тобой Скорпион.

В третий день после ид начинается празднество Вакха.

Либер! Певца вдохнови на прославленье твое.

715 Что о Семеле сказать? Если б к ней не явился Юпитер

В молниях, ты бы тогда матери бременем был.

Что о тебе? Чтобы ты в положенный срок народился,

В теле своем доносить должен был сына отец.

Долог был бы рассказ о ситонских и скифских триумфах

720 И о смиренье твоей, Инд, благовонной страны;

Я умолчу о тебе, кого мать растерзала фивянка,

И как в безумье себя ты изувечил, Ликург;

Я бы хотел рассказать, как тирренские вдруг превратились

Изверги в рыб; но не то надо теперь объяснить.[424]

725 Надо теперь объяснить причину того, что старуха

Всем на продажу печет либу — медовый пирог.

До появленья тебя на свет алтари запустели,

Либер, и все очаги храмов травой заросли.

Ты, говорят, покорив и Ганг, и все страны Востока,

730 Отдал Юпитеру в дар первую прибыль свою:

Первый принес киннамон и тобою захваченный ладан

И триумфального ты жег ему мясо быка.

В честь тебя, Либер, дают возлиянью названье «либамен»,

И освященный пирог «либою» также зовут.

735 Богу пекут пироги, ибо он наслаждается соком

Сладким, а мед, говорят, тоже был Вакхом открыт.

Шел меж сатирами он с побережья песчаного Гебра

(Не ожидайте дурных шуток в сказанье моем!)

И до Родопы дошел, до цветистого кряжа Пангея;[425]

740 Громко кимвалов его звон раздавался кругом.

Стаи неведомых тут насекомых на шум прилетели,

Пчелы то были: на звук меди несутся они.

Тотчас же рой их собрал и в полом дупле заключил их

Либер, и был за труды желтый наградою мед.

745 Только сатиры и лысый старик отведали меда,

Сотов искать золотых стали повсюду в лесу.

Роя Силен услыхал жужжание в вязе дуплистом,

Соты увидел в дупле и притаился старик.

Ехал лентяй на осле, который сгибался под ношей;

750 Вот он его прислонил к вязу, где было дупло,

Сам же встал на осла, на ствол опираясь ветвистый,

И ненасытной рукой мед потащил из дупла.

Тысячи шершней летят и, на череп его обнаженный

Тучей нещадною сев, жалят курносого в лоб.

755 Падает он кувырком, под копыта осла попадает

И, созывая своих, кличет на помощь себе.

Все тут сатиры бегут и над вздутою рожей отцовской

Громко хохочут, а он еле встает, охромев.

С ними хохочет и бог, старику велит смазаться тиной;

760 И, повинуясь, Силен грязью марает лицо.

Либеру мед по душе, и поэтому мы запекаем

С медом ему пироги как изобретшему мед.

А почему пироги эти месят жены, не тайна:

Тирсом своим этот бог женщин сбирает толпу.

765 А почему же старух для этого надо? Старухи

Любят вино, и к лозе винной пристрастны они.

Ну, а венки из плюща? Это Вакха любимая зелень,

А почему, я тебе без промедленья скажу:

С Нисы пришли, говорят, и от мачехи[426] спрятали нимфы

770 Мальчика, скрыв колыбель зеленью веток плюща.

Мне остается сказать, почему дают вольную тогу[427]

В твой светоносный день мальчикам, юноша Вакх.

Иль потому, что ты сам остаешься мальчиком или

Юношей вечно, своим видом с обоими схож;

775 Иль, если сам ты отец, отцы твоему попеченью

И твоему божеству препоручают сынов;

Иль, раз ты волен, детей облачают вольной мужскою

Тогой и в жизненный путь вольно пускают идти;

Иль потому, что когда прилежней работали в поле

780 Встарь, и сенатор следил сам за отцовской землей,

И когда от сохи шагали к консульским фаскам,

Не постыдяся своих грубых мозолистых рук, —

Все собирались толпой селяне на игрища в город

Не для веселых забав, а чтобы славить богов;

785 Чествовался в этот день бог — даритель лозы виноградной

Вместе с богиней, в своей факел несущей руке,

И для того, чтобы больше людей новичка поздравляли,

Тогу надевшего, стал день этот зрелости днем.

Ласково, отче, своей ты кивни мне рогатой главою

790 И парусам ты моим ветер попутный пошли!

В этот же день, как и в день предыдущий, я вспоминаю,

Ходят к Аргеям[428] (о них я в свое время скажу).

Клонится Коршун-звезда к Медведице Ликаонийской[429]

Вечером: можешь теперь ночью увидеть его.

795 Вот почему, если хочешь узнать, эта птица на небе:

Изгнан с престола Сатурн силой Юпитера был;

В гневе к оружью зовет он могучих Титанов на помощь,

Чтобы вернуть себе власть, данную роком ему.

Было Землей рождено чудовище страшного вида —

800 Спереди было быком, сзади же было змеей.

В черных лесах его Стикс заключил по завету трех Парок

И оградил его там крепко тройною стеной.

По предсказанию тот, кто нутро у быка в силах выжечь,

Смог бы потом одолеть и вековечных богов.

805 Рушит быка Бриарей секирою из адаманта

И уж вот-вот он нутро в пламя низвергнет его, —

Нет! Юпитер велит его выхватить птицам, и коршун

Вырвал его, и за то в небе сияет звездой.

День лишь минует один, и свершается праздник Минерве,

810 А продолжается он в честь ее целых пять дней.

Крови в первый день нет, и мечами сражаться запретно,

Ибо Минервы в сей день празднуем мы рождество.

Но со второго же дня кровава бывает арена:[430]

В радость богине войны там обнажают мечи.

815 Вы же Палладу теперь, ребята и девочки, славьте:

Тем, кто умолит ее, мудрость Паллада пошлет.

Коль угодите вы ей, умягчать она, девочки, пряжу

Всех вас научит и даст полные пряслицы вам,

Легче прикажет летать челноку по ткацкой основе

820 И прореженную ткань гребнем своим уплотнит.

Ей ты молись, если ты выводишь пятна с одежды,

Ей ты молись, коль в котлах шерсть ты собрался мочить

Коль не захочет она, ни за что не приладишь подошвы

К обуви, хоть самого Тихия ты превзойди.

825 Пусть даже умной рукой ты искусней былого Эпея,[431] —

Если Паллада гневна, будешь беспомощен ты.

Вы же, которые хворь изгоняете Феба искусством,

Плату за помощь делить надо с богинею вам.

Также и учителя, хотя ваш доход ненадежен,

830 Помните: учеников вам она новых дает.[432]

Помни и резчик о ней, не забудь о ней живописец,

Да и ваятель, чьему камень покорен резцу!

Ведает многим она; и стихов она также богиня:

Пусть же, коль я заслужил, ныне поможет и мне.

835 Целиев холм с высоты уходит вниз по уклону

И постепенно затем гладкой равниной идет.

Малый увидишь здесь храм, именуемый «Капта Минерва», —

От рождества своего в нем обитает она.

Но почему она так называется, спорят: богиню

840 Мы «капитальной» зовем часто за мудрость ее;

А породила ее голова Юпитера, «капут»,

И появилась она сразу уже со щитом;

Или же пленной взята, то есть «кантон», она у фалисков

Нами, как это гласит древнее имя ее;

845 Иль потому, что грозит «капитальной» она — уголовной —

Карою тем, кто крадет что-нибудь в храме ее?

Как бы то ни было, ты, Паллада, своею эгидой

Наших вождей защити и охраняй их всегда!

В пятый из всех пяти дней должны быть очищены трубы

850 Звучные; после почтить надо богиню войны.

Можешь теперь ты поднять взоры к солнцу с такими словами:

«Ты подстелило вчера Фриксова овна руно».[433]

Из подожженных семян по коварству матери злобной

Не проросло никаких всходов обычных в траве.

855 Послан тогда был гонец к треножникам, чтобы разведать,

Чем бы Дельфийский бог в неурожае помог.

Но подкупили гонца: возвестил он, что Геллу и Фрикса,

Как семена, схоронить надобно в черной земле.

Как ни противился царь, но граждане, Ино и голод —

860 Все вынуждают его выполнить страшный приказ.

Вот уже Фрикс и сестра с головами в священных повязках

Пред алтарем предстоят, плача о жизни своей.

Мать увидела их, случайно выглянув с неба,

И, поразившись, рукой горько ударила грудь.

865 В облаке скрывшись, она в свой град, порожденный драконом,

Бросилась вниз и своих высвобождает детей.

К бегству им путь указав, вот золотом блещущий овен

Принял обоих и вдаль по морю с ними поплыл.

Не удержалась за рог сестра своей слабой рукою

870 И свое имя дала волнам морским, говорят.

С нею едва не погиб, стараясь помочь утопавшей,

Брат, протянувший сестре руки, спасая ее.

Плакал Фрикс, потеряв сопутницу в бедах, не зная,

Что сочеталась навек с богом лазурным сестра.

875 Овен достиг берегов и стал созвездьем, руно же

Стало его золотым даром Колхидской земле.

После того как заря возвестит светоносное утро

Трижды, наступит пора равенства ночи и дня.

После ж как сытых козлят четырежды в стойло загонят

880 И как четырежды в ночь поле роса забелит,

Януса надо почтить, благую богиню Согласья,

И во спасенье принесть жертву на Мира алтарь.

Месяцы правит Луна и этого месяца время

Определяет; а храм на Авентине ее.

«Будь благосклонна к певцу, — я сказал, — мать обоих Эротов!»[434]

И повернула ко мне эта богиня лицо:

«Что уж тебе до меня? Ты привык уже к песням погромче!

Или в груди у тебя старая рана болит?»

5 «Знаешь ты рану, богиня!» Она улыбнулась, и тотчас

Всё засияло тогда небо с ее стороны.

«Ранен я или здоров, разве я твое знамя оставил?

Ты — мой вечный удел, я твое дело вершу.

В юные годы по-юному я безобидно резвился;

10 Ныне для скачки моей шире простерлись поля:

О временах и началах пою по старинным анналам,

И о заходах светил и о восходах в ночи.

Петь об апреле пора мне, о месяце, славном тобою:

Знаешь, Венера, что твой так же он, как и певец».

15 Ласково тронув виски мои миртом киферским, богиня

Молвила: «Что ж, доведи дело свое до конца!»

Я вдохновлен! Ход дней предо мною внезапно открылся;

Пусть же теперь мой корабль с ветром попутным идет.

Если, однако, тебя течение дней занимает,

20 Цезарь, то месяц апрель дорог быть должен тебе:

В месяце этом тебя высокая честь осияла,

Стал он твоим, когда ты в род именитый вошел.[435]

Илии сын и отец рода римского, год расчисляя,

Это узрел и к своим предкам тебя приобщил.

25 Так же как первое дал Ромул место суровому Марсу,

Первопричине того, что появился на свет,

Родоначальнице он Венере за ряд поколений

Место второе решил в месяцах года отдать.

И, расчисляя в веках своего представителей рода,

30 В предках своих он дошел даже до самых богов.

Он ли не знал, что Дардан был сын Атлантиды Электры

И что Юпитер ее сделал своею женой?

Трос, Эрихтония сын, Дардану приходится внуком;

Тросом рожден Ассарак, Капис рождается вслед;

35 Дальше родился Анхиз, и, ложем его не гнушаясь,

Матерью сына его стала Венера сама. Так появился

Эней благочестный, который чрез пламя

Вынес святыню и с ней вынес отца на плечах.

Вот и Юла звучит наконец счастливого имя;

40 Юлии в нем обрели с предками-тевкрами связь.

Постум был сыном его, рожденным средь леса густого,

И у латинян он был Сильвием прозван — «Лесным».

Был он, Латин, твой отец. За Латином следовал Альба,

Следом за Альбой идет в перечне этом Эпит,

45 Снова он сыну дает троянское Каписа имя,

И таким образом он стал твоим дедом, Кальпет.

А за тобой Тиберин наследует отчее царство, —

Он, говорят, потонул в Тускской пучине потом.

Все ж увидал он и сына-Агриппу и Ремула-внука;

50 Ремулу (так говорят) молния смерть принесла.

После идет Авентин, по которому названо место,

Так же как холм; а за ним Прока стал царством владеть,

Следом Нумитор идет, его братом был грозный Амулий,

Дети Нумитора: дочь Илия, сын его Лавз.

55 Лавз погиб от меча Амулия; Илия стала

Марсу подругой: Квирин с Ремом — ее близнецы.

Марса с Венерой Квирин почитал как отца и как матерь,

И заслужил он того, чтобы поверить ему!

А для того, чтоб его потомки запомнили это,

60 Определил он богам отчим два месяца в ряд.

Впрочем, названье апрель получил едва ль не от греков,

Давших богине любви имя от пены морской.[436]

Не удивляйся, что вещь называется греческим словом,

Ибо Великой была Грецией наша земля.[437]

65 С целой толпой моряков Эвандр в Италию прибыл,

Прибыл туда и Алкид — греки и тот и другой.

На Авентинском лугу паслось стадо палиценосца,

Богу давала питье Альбула[438] в знойные дни.

Грек и Неритий герой: свидетели тут лестригоны

70 Так же как мыс, что досель мысом Цирцеи зовут.[439]

И Телегона уже и влажного Тибура стены

Встали на новой земле от арголических рук:

Прибыл сюда и Галес, гонимый роком Атридов, —

Имя его, говорят, носит фалисков земля;

75 К ним Антенора прибавь, побуждавшего к миру троянцев.

И Диомеда: он был, Давн-апулиец, твой зять.

После пожара уже троянского, вслед Антенору

Прибыл Эней и принес в наши он земли богов;

С ним был сопутник Солим, с фригийской выходец Иды,

80 Имя которого днесь стены Сульмона хранят,

Стены Сульмона, моей, Германик, прохладной отчизны. —

Горе мне, как далеко это от Скифской земли!

Как же теперь я далек… Но оставь свои жалобы, Муза:

Скорбные песни чужды лире священной твоей.

85 Зависти есть ли предел? Иные хотели, Венера,

Этого месяца честь вовсе отнять у тебя!

Но ведь в апреле всегда оперяется почва травою,[440]

Злой отступает мороз, вновь плодоносит земля.

Вот потому-то апрель несомненно есть месяц Венеры

90 И доказует, что ей должен он быть посвящен.

Право, достойна она полновластно править всем миром

И никому из богов власти такой не дано:

Правит она небеса, и землю, и отчие воды,

При появленье своем все подчиняя себе.

95 Всех породила она богов несчислимые сонмы,

Все осенила она севы полей и лесов.

Все сопрягла воедино дикарские души людские

И научила любви женский и мужеский род.

Что пернатых плодит по ветвям, как не сладкая похоть?

100 Как без нежной любви мог нарождаться бы скот?

Бьется с бараном баран бодающим рогом, но он же

Остережется побить лобик любимой овцы.

Бык, нагоняющий страх на выгонах всех, во всех рощах,

Телку стремится догнать, дикость и буйство забыв.

105 Эта же сила хранит все живущее в водных глубинах

И наполняет моря множеством рыб без числа.

Первой она убедила людей бросить дикие нравы,

Первой внесла чистоту и обходительность в мир.

Первую песню сложил, говорят, неутешный любовник

110 Ночью, не данной ему, пред запертыми дверьми.

Гордую деву моля, мужи обрели красноречье:

Каждый оратором стать должен был в деле своем.

Тысячи хитрых искусств любовь создала: для успеха

Много уловок нашлось, прежде неведомых нам.

115 Разве осмелимся мы у Венеры отнять ее месяц?

Нет, никогда! Удались прочь, безрассудная мысль!

Но хоть везде ее власть и храмы ее повсеместно,

В городе нашем права этой богини сильней.

Римлянин, Трое твоей была Венера оплотом,

120 Вскрикнув, когда ей впилось в нежную руку копье;

И при троянском судье она двух богинь победила

(Ах! не хотелось бы мне напоминать им о том!)

И Ассарака слыла снохой, так что Цезарь великий

Мог несомненно своим пращуром Юла считать.

125 Нету удобней поры никакой, чем весна для Венеры:

Вся расцветает земля, все отдыхают поля,

Травы, пробившись, ростками глядят из почвы на воздух,

А из разбухшей коры выбила почки лоза.

Этой прекрасной поры прекрасная стоит Венера

130 И потому-то и здесь следом за Марсом идет.

И по веленью ее пускаются в отчее море,

Зимних угроз не страшась, с гнутой кормой корабли.

Лация жены, невестки, все чтите богиню, равно как

Вы, кто ни лент, ни одежд длинных не смеет носить.[441]

135 С мраморной шеи ее золотые снимите мониста

И драгоценности все: надо богиню омыть.

Высушив шею, ей вновь золотые наденьте мониста,

Свежие надо цветы, свежую розу ей дать.

Вам повелела она себя вымыть под миртом зеленым,

140 А почему так велит, знайте: причина ясна.

На побережье, нагая, она свои кудри сушила;

Тут подглядела ее наглых сатиров толпа.

Это заметив, свое она тело миртом прикрыла:

Скрылась из глаз и велит это и вам повторять.

145 Знайте еще, почему Мужской Фортуне вы ладан

Курите там, где вода теплой струею течет.

Женщины входят туда, свои покрывала снимая, —

Всякий заметен порок в их обнаженных телах, —

Все это скроет из глаз мужей Мужская Фортуна,

150 Если ее умолить, ладаном ей покурив.

Не упусти же и мак растереть с молоком белоснежным,

Не позабудь и про мед, выжав из сотов его:

Ибо когда отвели Венеру ко страстному мужу,

Это она испила, ставши супругой, питье.

155 Ласковой речью Венере молись: на ее попеченье

И красота, и нрав, и целомудрие жен.

Было при пращурах так, что римлянки стыд позабыли:

К старице Кумской тогда все обратились отцы.

Храмы велела она возвести в честь Венеры, — и вот уж

160 Стала Венера с тех пор женские нравы блюсти.

Будь же к Энея сынам, богиня-красавица, вечно

Ты благосклонна, храни толпы невесток твоих!

Я говорю, а грозящий подъятым хвостом заостренным

Вот уже стал Скорпион в водах зеленых тонуть.

165 Близится ночи конец, и румяниться начало небо

Снова, и в росной заре слышатся жалобы птиц.

Полусгоревший потух у прохожего факел дорожный,

И за работу свою вновь принялся селянин.

Плечи отца облегчать начинают от ноши Плеяды:[442]

170 Семь их считается, но видят обычно их шесть.

Иль потому, что лишь шесть к богам восходили на ложе

Ибо Стеропа была Марса женой, говорят,

Майю, Электру, Тайгету увлек всемогущий Юпитер.

Мужем к Келене Нептун и к Алкионе пришел:

175 Ну, а седьмая сошлась Меропа со смертным Сизифом,

Стыдно ей, и потому прячется вечно она;

Иль потому это так, что троянской разрухи Электра

Видеть не в силах и лик свой заслоняет рукой.

Трижды пускай небеса на оси обернутся извечной,

180 Трижды коней запряжет и распряжет их Титан, —

Тотчас затем запоет берекинтская флейта кривая[443]

И поведет чередой праздник Идейская Мать.

Полумужчины пойдут, ударяя в пустые тимпаны,

Грянут кимвалы, о медь медью ответно звеня;

185 И на бессильных плечах поедут носилки с богиней

Стогнами Рима, и вой будет по всем сторонам.

Сцена гудит, начинаются игры. Смотрите, квириты:

Полные тяжеб суды ныне умолкнуть должны.

Надо о многом спросить, но пронзительной меди звучанье

190 Боязно мне и кривой лотос пугает, свистя.

«Как мне, богиня, узнать?» На ученых внучек Кибела[444]

Глянула тут и помочь мне повелела она.

«Ради богининых слов, питомицы вы Геликона,

Молвите мне, почему радостен ей этот шум?»

195 Так я сказал. Эрато отвечала (а месяц Киферин

Назван ведь, как и она, именем нежной любви):

«Было Сатурну дано предсказание: лучший властитель,

Скипетра будешь лишен будущим сыном своим.

Он же, страшась своего, рожденного им же потомства,

200 Чревом безмерным своим всех поглощает сынов.

Горестна Рея была, что в своей плодовитости слезной,

Выносив столько детей, матерью быть не могла.

Только когда родился Юпитер (вся древность — свидетель,

Верь же старинной молве и про сомненья забудь), —

205 Камень, в свивальнике свит, в божественной скрылся утробе

И таким образом был роком обманут отец.

Ида крутая с той самой поры огласилася звоном,

Чтоб в безопасности мог громко младенец кричать.

В гулкие били щиты, стучали в порожние шлемы, —

210 Это куретов был долг и корибантов толпы.

И представляя, как встарь они укрывали младенца,

Свита богини гремит медью и бьет по щитам.

Бьют вместо шлема в кимвал, а вместо щита по тимпанам:

Но, как и раньше, звучит флейты фригийский напев».

215 Смолкнула муза, а я: «Как дает ей свирепое племя

Львов непривычным ярмом гривы свои отягчать?»

Я замолчал, а она: «Укрощает их дикость богиня —

Видишь ты это и сам по колеснице ее».

«Но почему же главу тяготит ей венец башненосный?

220 Разве впервые она башни дала городам?»

Муза кивнула. «А как, — спросил я, — себя изувечить

Дикий явился порыв?» Муза ответила так:

«Отрок фригийский в лесах, обаятельный обликом Аттис

Чистой любовью увлек там башненосицу встарь.

225 Чтобы оставить его при себе, чтобы блюл он святыни,

Просит богиня его: «Отроком будь навсегда!»

Повиновался он ей и дал ей слово, поклявшись:

«Если солгу я в любви — больше не знать мне любви!»

Скоро солгал он в любви; и с Сагаритидою нимфой,

230 Быть тем, кем был, перестал. Грозен богини был гнев:

Нимфа упала, когда ствол дерева рухнул, подрублен,

С ним умерла и она — рок ее в дереве был.

Аттис сходит с ума, ему мнится, что рушится крыша;

Выскочил вон и бежать бросился к Диндиму он.

235 То он кричит: «Уберите огонь!», то: «Не бейте, не бейте!»,

То он вопит, что за ним фурии мчатся толпой.

Острый он камень схватил и тело терзает и мучит,

Длинные пряди волос в грязной влачатся пыли.

Он голосит: «Поделом! Искупаю вину мою кровью!

240 Пусть погибают мои члены: они мне враги!

Пусть погибают!» Вскричал и от бремени пах облегчает,

И не осталося вдруг знаков мужских у него.

Это безумство вошло в обычай, и дряблые слуги,

Пряди волос растрепав, тело калечат себе».

245 Так аонийская тут объяснила премудро Камена

В красноречивых словах корни безумия мне.

«Но, вдохновляя мой труд, расскажи мне, откуда ж богиня

К нам снизошла? Иль всегда в городе нашем жила?»

«Диндим, Кибелу, ключи родниковые Иды прелестной,

250 Так же как весь Илион, Матерь любила всегда.

В дни же, как Трою Эней перенес в Италийские земли,

Чуть и богиня за ним на корабли не взошла;

Но, усмотрев, что судьба еще не зовет ее в Лаций,

Не пожелала она области бросить свои.

255 После ж, как пятый пошел уже век могуществу Рима,[445]

Вставшего гордой главой над покоренной землей, —

Жрец на Евбейские тут посмотрел роковые заветы[446]

И, посмотрев, прочитал в них таковые слова:

«Матери нет, и сыскать, о Римлянин, должен ты Матерь,

260 А как придет, ты ее чистой рукою прими!»

В недоуменье отцы, предписания не разумея,

Кто эта матерь и где надо ее разыскать.

Надо Пеана спросить. «Вы ищете Матерь Бессмертных, —

Молвил он, — надо искать вам на Идейской горе».

265 Шлют туда знатных людей. Владел тогда Фригии скиптром

Аттал: авзонским мужам в помощи он отказал.

Чудо свершилось: земля с продолжительным дрогнула громом.

Из тайников раздался голос богини самой:

«Быть увезенной хочу! Поспеши мою волю исполнить.

270 Рим — это место, где все боги должны пребывать!»

В ужасе Аттал и: «В путь, говорит, отправляйся, богиня.

Нашею будешь: ведь Рим — дедов фригийских страна!»

Тотчас стучат топоры, и несметные падают сосны, —

Так и фригийский рубил их благочестный беглец, —

275 Тысячи трудятся рук, и в покое, расписанном ярко

Жженою краской, везут Матерь Богов на ладье.

Бережно с нею плывут по волнам ее сына родного,

Длинный проходят пролив, Фриксову знавший сестру.

Мимо Ретея плывет она хищного, мимо Сигея,

280 И Тенедоса и вдоль Эетиона твердынь.

Лесбос уже позади, принимают богиню Киклады,

Справа остался Карист, мелью дробящий волну,

Пересекает в пути и море Икара, где крылья

Он потерял, а волнам имя оставил свое.

285 Слева оставила Крит, а справа воды Пелопа

И на Венерин святой остров Киферу плывет.

До Тринакрийских пучин дошла она, где закаляют

Крепко железо в воде Бронт, Акмонид и Стероп.[447]

Вдоль африканских плывет берегов, Сардинию видит

290 Слева и вот подошла вплоть к Авзонийской земле.

В Остию, где Тиберин, разделив свои надвое воды,

Может свободно бежать, в море открытое вплыв,

Всадники все и сенат величавый, с толпой вперемешку,

Встретить приходят ладью к устьям тирренской реки.

295 Вместе с ними идут их матери, дочки, невестки,

Также и девы, каким вверен священный огонь.

Сил не щадя, за причальный канат потянули мужчины,

Лишь чужеземный корабль против теченья пошел.

Засуха долго была, трава выгорала от жажды,

300 И на болотистом дне крепко застряла ладья.

Люди приказа не ждут, усердно работает каждый,

И помогают рукам, громко и бодро крича.

Точно бы остров, засел корабль посредине залива:

Чудом изумлены, люди от страха дрожат.

305 Клавдия Квинта свой род выводила от древнего Клавса,[448]

Был ее облик и вид знатности рода под стать.

И непорочна была, хоть порочной слыла: оскорбляли

Сплетни ее и во всех мнимых винили грехах.

Ей и наряд, и прическа, какую она все меняла,

310 Были вредны, и язык вечных придир — стариков.

Чистая совесть ее потешалась над вздорами сплетен, —

Но ведь к дурному всегда больше доверия в нас!

Вот появилась она меж достойнейших в шествии женщин,

Вот зачерпнула рукой чистой воды из реки,

315 Голову трижды кропит, трижды к небу возносит ладони

(Думали все, кто смотрел, что помешалась она),

Пав на колени, глядит неотрывно на образ богини

И, волоса распустив, так обращается к ней:

«О небожителей мать плодоносная, внемли, благая,

320 Внемли моим ты мольбам, коль доверяешь ты мне!

Я не чиста, говорят. Коль клянешь ты меня, я сознаюсь:

Смертью своей пред тобой вины свои искуплю.

Но коль невинна я, будь мне порукою в том предо всеми:

Чистая, следуй за мной, чистой покорна руке».

325 Так говоря, за канат она только слегка потянула

(Чудо! Но память о нем даже театр сохранил):

Двинулась Матерь Богов, отвечая движеньем моленью, —

Громкий и радостный крик к звездам небесным летит.

До поворота реки идут (где, как встарь говорили,

330 Был Тиберина дворец); влево свернула река.

Ночь наступала; канат к дубовому пню привязали,

И, подкрепившись едой, все погружаются в сон.

День наступает; канат от дубового пня отвязали,

А перед этим в огне ладан вскурили богам,

335 И увенчали ладью, и заклали телку без пятен,

Что не знавала ярма и не познала любви.

Место есть, где Альмон впадает быстротекущий

В Тибр и теряет свое имя в могучей реке:

Там поседелый от лет и порфирою жрец облаченный

340 И госпожу, и ее утварь в Альмоне омыл.

Воют сопутники, визг неистовый флейты несется,

И под обмякшей рукой бубны тугие гудят.

Клавдия всех впереди выступает с радостным ликом,

Зная, что честь ее днесь подтверждена божеством.

345 Через Капенские в город богиня вступает ворота,

И под дождем из цветов шествует пара телиц.

Назика встретил ее. Кто ей выстроил храм, неизвестно;[449]

Август его обновил, а перед этим — Метелл».

Смолкла, сказав, Эрато. Но тут я спросил ее снова:

350 «Но почему для нее медная мелочь нужна?»

«Медные деньги собрал народ Метеллу на стройку

Храма, — сказала она, — этот обычай блюдут».

«Поочередно зачем одни других приглашают

Чаще тогда на пиры и угощают гостей?»

355 «Так как сменяла жилье Берекинтия очень удачно,

То, по примеру ее, ходят все из дому в дом».

Я уж готов был спросить, почему Мегалезские игры —

Первые в Риме у нас; но (угадав мою мысль)

Так мне сказала она: «Богов породившей дается

360 Первое место, и ей первую честь воздают».

«Но почему же скопцы ее носят прозвание галлов,

Коль от Фригийской земли Галлия так далека?»

«Между Келенским текут хребтом и зеленой Кибелой

Воды сводящей с ума, Галлом зовомой реки.

365 Бесится каждый, кто пьет ее воду: бегите, кто хочет

В здравом остаться уме, — бесится каждый, кто пьет». —

«Ну, а пристойно ли нам, — я спросил, — деревенскую тюрю

Ставить на стол госпожи? Ты не откроешь ли мне?»

«Цельным всегда молоком в старину кормились и тою

370 Зеленью, что на земле без обработки росла.

Вот и смешайте вы зелени тертой да белого сыра:

Древней богине мила древняя эта еда».

Завтра, лишь только блеснет Паллантова дочь[450] и прогонит

Звезды с небес, а Луна снежных коней отпряжет,

375 Всякий, кто скажет: «В сей день на холме посвящен был

Храм Фортуны Благой», — будет наверное прав.

В третий день (помнится мне) были игры, и некий со мною

Рядом сидевший старик так обратился ко мне:

«В сей знаменательный день на Ливийском морском побережье

380 Цезарь коварную рать гордого Юбы разбил.[451]

Цезарь вождем моим был, у него получил я трибуна

Чин и горжусь, что моя должность идет от него.

Здесь я как воин сижу! А ты здесь сидишь, потому что

В мирное время вошел ты в децемвиров число».

385 Поговорили бы мы, но внезапный дождь разлучил нас,

Чаши небесных Весов хлынули ливнем с высот.

Прежде, однако, чем день последний окончится зрелищ,

В море с небес низойдет с звездным мечом Орион.

Сразу за тем, когда Рим осветит заря величавый

390 И когда Фебу звезда место уступит свое,

Весь переполнится цирк богов многочисленным сонмом

И состязаться начнут кони, как ветер летя.

Игры Цереры идут. Объяснять их причину не надо:

Щедрость богини ясна и очевидна для всех.

395 Первые люди травой вместо хлеба питались зеленой,

Той, что давала всегда без обработки земля;

То вырывали ростки живучие прямо из дерна,

То поедали листки нежные с верха дерев.

Выросли желуди. Их отыскав, люди стали довольны:

400 Великолепную дуб твердый еду им давал.

Первой Церера людей приучила к улучшенной пище,

Желуди им заменив снедью полезней для них.

Шею склонять под ярмо она им волов приучила,

Вспаханным глыбам земли солнце увидеть дала.

405 Сделалась ценною медь, а железа тогда и не знали:

О, если б можно его было сокрыть от людей!

Миролюбива Церера; просите и вы, поселяне,

Вечного мира для нас и миротворца вождя.

Полбой богиню почтить и крупинками надобно соли,

410 Ладана зерна сжигать на вековых очагах.

Если же ладана нет, зажигайте смолистые ветви:

Просит Церера себе малых, но чистых даров.

Не закалайте волов, жрецы, подоткнувши одежды:

Вол — это пахарь; колоть праздную надо свинью.

415 Пусть занесенный топор подъяремную шею не тронет,

Пусть скотина живет, вечно трудясь над землей!

Срок подошел: изложу я тебе похищение девы:

Многое знаешь, но есть кой-что внове тебе.

Остров Тринакрия есть, он три скалистые мыса

420 Выдвинул в море, по ним носит название он.

Любит Церера его. Ее городов там не мало

И плодородный средь них город, что Энной зовут.

Матери вышних на пир собрались к Аретусе холодной[452]

И белокурая к ней с ними Церера пришла.

425 В сопровожденье подруг, как бывало всегда, ее дочка

Бегала тут по своим, ног не обувши, лугам.

Место укромное есть там в овраге сыром и тенистом,

Где бьет росистый ручей, падая с верху скалы.

Сколько есть в мире цветов, все цветы были там на поляне,

430 Как расписная, была в пестром уборе земля.

Только увидев цветы, она закричала: «Подруги,

Все набирайте со мной полны подолы цветов!»

Девичьи рады сердца дающейся в руки добыче:

Не замечая трудов, все за работу взялись.

435 Полнит кошницы одна, из веток сплетенные ивы,

Та отягчает подол, пазуху эта свою,

Первая рвет ноготки, другую прельстили фиалки,

Третья ногтем спешит мака подрезать цветы;

Этих манит гиацинт, а тех влекут амаранты,

440 Донник хорош и тимьян, ягодник и розмарин.

Множество собрано роз, а есть и цветы без названий.

Крокусы ищет сама, белые лилии рвет,

Вот, собирая цветы, она все дальше уходит,

Вот уже нет никаких с нею сопутниц теперь.

445 Дядя увидел ее и, увидев ее, похищает —

Мчится он в царство свое с нею на синих конях.

Тут закричала она: «Меня похищают, на помощь,

Милая мама!» — и рвет платье на нежной груди.

Быстро уносится Дит[453], торопятся Дитовы кони,

450 Трудно им долго терпеть свет непривычный дневной.

Свита ровесниц кричит, кошницы наполнив цветами:

«Эй, Персефона, скорей наши подарки прими!»

Нет ответа. Они оглашают пронзительным криком

Горы и горестно бьют голые груди рукой.

455 Вопль их Цереру сразил, едва подходившую к Энне:

«Горе! — богиня кричит. — Дочь моя, где же ты, где?»

Мчится она без ума, как фракийские, слышно, менады

Носятся, космы волос на голове распустив.

Словно мать мычит о тельце, что от вымени отнят,

460 И порожденье свое ищет везде по лесам,

Так и богиня свой вопль удержать не может и мчится

Всюду, начав от твоих, Энна, лугов и полей.

Дальше идет, на следы девичьей ступни нападает

И отпечаток родной видит на почве она.

465 Может быть, тут и конец ее наступил бы блужданью,

Ежели свиньи кругом не истоптали бы все.

Через поля Леонтии, вдоль быстрой воды Аменана

Мчится она и твои травы минует, Ацид;

Быстро Киану прошла и тихие воды Анапа

470 И неприступный для всех, Гела, твой водоворот.

Вот и Ортигии нет, миновала Мегару, Пантагий

И побережье, куда льет свои воды Симет,

Нет и пещер, где киклопы повыжгли над кузнями своды,

Сзади остался залив, выгнутый в виде серпа;

475 Гимеры с Дидимой нет, Тавромения нет, Акраганта

Нет и Мелана с его паствой священных быков.

На Камерину идет, и к Тапсу, и к долу Гелора,

И к Эрицинской горе, той, что на запад глядит.

К Пелориаде затем, к Лилибею идет и к Пахину —

480 Трем рогам, трем углам на треугольной земле.[454]

Всюду, куда ни придет, оглашает окрестности скорбным

Плачем, — такой издает птичка по Итисе плач.

То «Персефона!» кричит, то «дочка моя!» она кличет,

Попеременно зовет то Персефону, то дочь.

485 Ни Персефона Церере, ни матери дочь не ответит,

И замолкает в тиши имя и той и другой.

А пастуха увидав, землепашца застигнув за плугом,

Тот же вопрос: «Видел ты деву, бежавшую здесь?»

Смерклось, смешались цвета, и все окуталось темной

490 Тенью, и сторожевых больше не слышно собак.

Вот перед ней над Тифоновой пастью возвысилась Этна:

Пламенем пышет гора, почву сжигая кругом.

Два сосновых ствола зажигает, как факел, Церера:

Вот почему по сей день факелы в честь ее жгут.

495 Мрачный таится там грот, в изъеденной созданный пемзе,

Место, куда не зайдет ни человек, ни зверье.

Здесь запрягла, зауздав, она пару змей в колесницу

И по поверхности вод, посуху будто, летит.

Сирты минует, тебя, засевшая в Занкле Харибда,[455]

500 Вас, нисейских собак, чудищ для всех моряков;

По Адриатике мчится, минует Коринф у двуморья

И достигает твоей, Аттика, твердой земли,

Здесь лишь присев на скалу холодную в тяжкой печали

(У кекропидов скала Скорбной зовется досель),

505 Много дней провела под небом она неподвижно,

Перенося и луну, и проливные дожди.

Жребий дан каждой земле: где теперь Элевсин у Цереры,

Там в те давние дни жил престарелый Келей,

Желуди там Келей собирал и плоды ежевики

510 И к своему очагу из лесу хворост носил.

Девочка-дочка двух коз со взгорья домой загоняла,

А в колыбели лежал хилый ребенок больной.

«Мама! — воскликнула дочь (богиню растрогало имя

Матери) — что здесь одной делать в пустыне тебе?»

515 Стал и старик, и, хоть тяжко стоять под ношей, он просит

Не погнушаться войти в хижину скромную к ним.

«Нет, — говорит она, — нет!» Притворилась старухой и, скрывши

Волосы легким платком, так отвечает ему:

«Вечно будь счастлив, отец! У меня же похищена дочка.

520 Жребий твой моего лучше гораздо, увы!»

Так сказала и, будто слеза (а ведь боги не плачут),

Светлая капля на грудь теплую пала ее.

Плачет и добрая дочь, и старый отец вместе с нею,

И говорит наконец вот что достойный старик:

525 «Пусть же вернется к тебе твоя дочь, о которой ты плачешь!

Встань, не гнушайся, прошу, хижиной жалкой моей».

«Ладно, веди! — говорит богиня, — меня убедил ты».

С камня встает и пошла следом за старцем она.

Спутнице тут поведал отец, что сын его болен:

530 Вовсе не спит и своей хвори не в силах избыть.

Намереваясь войти под скромную кровлю жилища,

В поле она набрала мака снотворных плодов,

Но, набирая (молва говорит), их коснулась устами,

Вовсе забывшись, и тем голод слегка уняла.

535 Так как она свой пост прервала с наступлением ночи,

То и жрецы ее пост держат до первой звезды.

Переступивши порог, она видит глубокое горе:

При смерти мальчик, и нет на исцеленье надежд.

Матери «здравствуй!» сказав (ее Метанирою звали),

540 Благоволила в уста мальчика поцеловать.

Бледность сходит с лица, на глазах возвращаются силы, —

Вот из божественных уст сила какая идет! —

Весел весь дом, то есть трое: и мать, и отец, и сестрица:

Все они вместе, втроем, и составляли семью.

545 Тотчас же ставят на стол молочный творог, простоквашу,

Яблоки и золотой, в сотах хранившийся мед.

Яства не тронув, дает благая Церера младенцу

Мака снотворного сок с теплым испить молоком.

Полночь была, и кругом все было спокойно и тихо:

550 Тут Триптолема она крепко прижала к груди.

Трижды погладив его и промолвив три заклинанья,

Три заклинанья, каким смертный не должен внимать,

Мальчика тело в очаг, на еще не остывшие угли

Хочет она положить, чтобы очистить огнем.

555 Нежная тут просыпается мать и, в ужасе вскрикнув:

«Что с тобой?» — из огня вдруг вырывает дитя.

Ей богиня в ответ: «Ты преступницей стала невольно —

Страх материнский мои тщетными сделал дары:

Будет он смертным теперь, но первым пахарем будет,

560 Первый высеет хлеб, первым плоды соберет».

Молвила так и, себя за облаком скрыв, ко драконам

Вышла Церера и в путь по небесам понеслась.

Суния мыс позади, и спокойная гавань Пирея,

И берега, что лежат с правой руки от нее.

565 Дальше в Эгейскую зыбь направляется, видит Киклады,

К хищной Ионии мчит и к Икарийским брегам.

По азиатским летит городам, стремясь к Геллеспонту,

И то туда, то сюда в сторону правит свой путь.

То она видит страну собирающих ладан арабов,

570 Индию, Ливию, то знойной Мерой пески;

То к гесперийским летит она Рену, Родану, Паду

Или к могучим струям Тибра грядущего мчит.

Смею ли вслед? Нельзя перечислить пути ее страны:

Не был Церерой забыт край ни один на земле.

575 Бродит и в небе она по созвездьям, не тонущим в море,

Так обращаясь к звездам хладного края небес:

«Звезды Паррасии![456] Вы ведь можете знать все на свете,

Ибо в пучине морской не исчезаете вы,

Матери бедной мою обнаружьте вы дочь Персефону!»

580 Молвила так, и такой дан ей Геликой ответ:

«Ночь неповинна: спроси о похищенной дочери Солнце,

Солнце ведает все, что совершается днем».

К Солнцу идет, но в ответ она слышит: «Напрасны искания

С братом Юпитера дочь в третьей державе царит».

585 Долго стенала она и так Громовержцу сказала,

А на лице у нее горькая виделась скорбь:

«Если ты помнишь еще, от кого родилась Прозерпина,

То и тоску ты о ней должен со мною делить!

Целый я мир обошла, чтоб узнать про ее похищенье, —

590 Но и доселе она в прежнем томится плену.

Но Персефона моя недостойна хищника-мужа

И не такого себе зятя готовили мы.

Если б Гигант победил, разве хуже мне, пленнице, было б,

Нежели стало сейчас, в век, когда царствуешь ты?

595 Он безнаказан. Пускай! Я отмщенья не требую; пусть он

Дочь мне вернет и свою этим искупит вину».

Ей в утешенье вину извиняет любовью Юпитер

И говорит ей: «Ведь зять нам не позорен такой!

Я не знатнее его: моя держава на небе,

600 Водами правит мой брат, хаосом брат мой другой,

Но коль упорствуешь ты и воля твоя непреклонна

И коль решила рассечь узы супружества ты,

Я постараюсь помочь, если дочь твоя все голодает,

Если же нет, то навек быть ей Плутону женой».

605 В Тартар, приказ получив, на крыльях летит Жезлоносец[457]

И, возвратившись скорей, чем ожидали, донес:

«Девы похищенной пост, — сказал он, — уже разрешился:

Взявши гранатовый плод, съела она три зерна».

Впала в отчаянье вновь, точно снова похитили дочку,

610 Бедная мать и в себя долго прийти не могла.

И говорит: «Дольше жить не могу я в небесных чертогах:

В доле Тенара теперь мне обитать повели!»[458]

И удалилась бы в глубь, коль не дал бы клятвы Юпитер

В том, что шесть месяцев в год в небе останется дочь.

615 Только тогда прояснилось лицо и душа у Цереры

И увенчал ей главу вновь из колосьев венок.

Вновь породили поля на земле изобильную жатву

И поместился едва весь урожай в закромах.

Белое все по душе Церере: наденьте одежды

620 Белые в праздник ее; темная шерсть не про нас.

В иды апрельские чтим Юпитер у нас Победитель;

В этот день ему храм некогда был посвящен.

В этот же день, если я не ошибся, во славу народу

Римскому был заложен нашей Свободы чертог.

625 В утро грядущего дня, мореплаватель, в гавань укройся:

Западный ветер тебя в море настигнет и град.

Хоть, несмотря и на град, бушевавший тогда при Мутине,

Наголову разбил Цезарь все войско врагов.[459]

После Венериных ид, когда третье утро настанет,

630 Надо, понтифики, вам стельную «форду» заклать.

«Фордой» корову зовут, что беременна, но не телилась:

«Форда» от «ферре» — носить, так же как «фетус» — телок.

Ныне беременен скот, беременна почва весною,

А плодовитой земле плодная жертва под стать.

635 В храме Юпитера часть, а тридцать коров закалают

В курии: льется там кровь полным, широким ручьем.

Только лишь вынули плод из нутра материнского чрева,

Тотчас бросают куски мяса на дымный алтарь,

А сожигать там телят поручают старшей весталке,

640 Чтобы народ очищать пеплом в Палилиев день.

Стали при Нуме-царе бесплодны труды земледельцев —

Все их мольбы к небесам были напрасны тогда.

То ли засушлив был год, то ли дули холодные ветры,

То ль постоянный лил дождь и затоплялись поля:

645 Часто хозяев в обман зеленями вводили посевы

И бессемянный овес рос в бороздах полевых,

Или до времени скот порождал скороспелое племя,

Или давила овца новорожденных ягнят.

Лес престарелый стоял, топорам дровосеков запретный,

650 И Меналийскому он был посвящен божеству:[460]

Из лесу бог подавал ответы спокойно безмолвной

Ночью. Нума в лесу двух закалает овец,

В жертву Фавну одну, другую сладостной Дрёме,

И на земле постелил шкуру и той и другой.

655 Дважды обрызгал он пряди волос родниковой водою.

Дважды оплел он виски буковых веток листвой,

И, воздержась от любви, воздержась от животного мяса,

Ни единым кольцом не украшая перста,

Грубой одеждой укрыт, растянулся на свежем руне он,

660 В благочестивых словах бога молитвой призвав.

Между тем, осенив чело свое тихое маком,

Ночь подступает, за ней черные тянутся сны;

Вот появился и Фавн, руно попирая копытом,

И одесную изрек он таковые слова:

665 «Смертью, о царь, двух коров умолить тебе следует Земли:

Пусть же телица одна в жертву отдаст две души».

Ужасом царь пробужден, о виденье он думает странном:

Тайна приказа темна и непонятна ему.

Тут обретает его в лесу дорогая супруга

670 И говорит: «Надо взять стельной коровы нутро!»

Стельной коровы приплод приносят в жертву; обилен

Стал этот год, родили щедро и скот и земля.

Этому дню поспешить Киферея однажды велела

И приказала быстрей мчаться ретивым коням,

675 Чтобы как можно скорей получил императора званье[461]

Юноша Август за то, что победил он врагов.

Но миновало уже после ид и четвертое утро,

И увлекает к себе ночью Дорида Гиад.

По удаленье Гиад, когда третье засветится утро.

680 Порознь будут стоять в Цирке упряжки коней.

Но почему в этот день лисиц выпускают, зажегши

Факелы им на хвостах, надобно мне объяснить.

Почва Карсеол совсем холодна, для маслин непригодна,

Но для посева хлебов очень она хороша.

685 Там путешествовал я по родимой земле Пелигнийской,

Малой, но вечно сырой из-за дождей проливных.

К старому другу я в дом вошел, как бывало обычно,

В час, когда распрягал Феб утомленных коней.

Многое друг рассказал, как и прежде, и то мне поведал,

690 Что пригодиться могло в начатом мною труде.

«В этой равнине, — сказал и мне показал на равнину, —

Скромно селянка жила с мужем суровым своим.

Он обрабатывал там свое поле, работая плугом,

Иль искривленным серпом, или двузубой киркой:

695 Дом подметала жена, стоявший на крепких подпорках,

Да под наседку клала яйца, цыплят выводя,

Иль собирала грибы для еды и зеленую мальву.

Иль разводила огонь в малом своем очаге;

Не покладая рук, она ткала постоянно

700 И запасалась всегда теплой одежей к зиме.

Был у нее и сынок, по малому возрасту резвый:

Ведь миновало ему только двенадцать годков.

Раз в ивняке на краю их усадьбы словил он лисицу:

Множество птицы она за загородкой крала.

705 Пленницу он обмотал кругом соломой и сеном

Да и поджег, но лиса вырвалась прямо из рук,

И, убежав, заронила огонь на хлебные нивы:

Ветер подул и раздул с гибельной силой пожар.

Кончилась эта беда, но память о ней сохранилась:

710 Ныне в Карсеолах строг вечный запрет на лису;

А в искупление жгут в Цереалии чучело лисье,

И погибает оно так же, как хлеб погибал».

Утром, как только взглянуть на земные выйдет просторы

Алая Мемнона мать на розоцветных конях,

715 Солнце покинет вождя руноносного стада, что предал

Геллу, и Солнцу вослед тучные жертвы несут.

То ли Тельца славят здесь, то ль Телицу, узнать невозможно:

Видно переднюю часть, задняя скрыта от глаз —

Будь это знак Тельца или знак Телицы, — однако,

720 Как там Юнона ни злись, он знаменует любовь.[462]

Кончилась ночь, и встает Аврора. Парилии надо

Петь: не напрасно, коль мне Палес на помощь идет!

Палес благая, певца вдохнови ты пастушеских таинств,

Если могу я почтить праздник твой песней своей.

725 Я ведь и пепел тельца, и бобовые стебли рукою

Полной тебе приносил как очистительный дар;

Я ведь и через костры, по три в ряд разожженные, прыгал,

И окропляли водой с ветви лавровой меня.

Благословляет мой труд богиня: из гавани вышла

730 В море ладья, и надул ветер мои паруса.

С девственного алтаря проси курения, тополь:

Веста подаст тебе дар, Веста очистит тебя.

А для курений пойдет кровь коня и пепел теленка;

Третьим пустой черенок твердого будет боба.

735 Сытых очисти овец при первых сумерках, пастырь,

Землю водой окропи, веткой ее подмети,

Зелень повсюду вплети и ветвями увей ты овчарни,

Двери укрась и повесь длинный венок на косяк.

Чистая сера пускай голубым разносится дымом,

740 И от дымящейся пусть серы заблеет овца.

Жги ты мужские еще маслины, сосну, можжевельник,

Пусть посреди очагов лавр, загораясь, трещит.

Пшенные пусть пироги пойдут с корзинкою проса:

Эта особенно снедь сельской богине мила.

745 Яства прибавь и кувшин молока и, раздав эти яства,

Палес лесную моли, теплым почтив молоком:

«Ты позаботься, скажи, о скоте и хозяевах стада,

Чтоб никакого вреда не было стойлам моим!

Коль в заповедник забрел, иль под деревом сел я священным,

750 Иль ненароком овца траву щипала с могил,

Если ступил я на место священное, если от взоров

Нимфы бежали моих или бог-полукозел,

Если мой нож нарезал ветвей в раскидистой роще,

Чтоб захворавшей овце листьев в лукошко нарвать, —

755 Ты уж меня извини! А когда идет град, не преступно

Будет скотину свою к божьим навесам пригнать.

Коль взбудоражил прудки, вы простите, пожалуйста, нимфы,

Что мой копытами скот воду вам всю замутил.

Ты же, богиня, для нас охрани родники, родниковых

760 Нимф умоли, призови в рощах живущих богов:

Да не заметим дриад, не подсмотрим купален Дианы

Или же Фавна, когда в полдень траву он примнет.

Хвори от нас отгони: пусть здравствуют люди и стадо

И не болеют ничем наши сторожкие псы.

765 Пусть без урона стада с утра и до вечера будут,

И не оплачу я шкур, содранных волком с овец.

Пусть злобный голод уйдет, пусть травы и листвы будет вдоволь,

Вдоволь воды, чтоб омыть тело и жажду унять;

Полное вымя пусть брызжет, пусть сыр мне приносит доходы,

770 Пусть на моем решете соком сочится творог;

Будь баран похотлив, а самка его многоплодна,

Чтобы по стойлам моим множество было ягнят;

Шерсть вырастает пускай такая, что пальцев не ранит

Женских и будет всегда мягкой для ловкой руки!

775 Все это сбудется пусть, а мы ежегодно богине

Палес, как все пастухи, будем месить пироги».

Так богине молись и скажи это раза четыре,

Ставши лицом на восток, руки росою омыв.

Братину взяв, молоком белоснежным наполни, как чашу

780 Ты для питья, и к нему сусла багряного влей;

И через кучи потом на огне трещащей соломы

Мчись, оттолкнувшись ногой в ловком и быстром прыжке,

Это обычай. Теперь объяснение дать ему надо,

Но я колеблюсь: ведь все разное тут говорят.

785 Всё вычищает огонь, из руды выжигает металлы,

Не потому ль и овен чистит он, и пастухов?

Иль потому, что в вещах противные спорят стихии,

Не примиряясь никак: боги огня и воды,

Объединили отцы их друг с другом, считая ль, что надо

790 Вслед за кропящей водой тела касаться огнем?

Иль что в них жизнь и ее теряет изгнанник,[463] а жены

В браке находят, и в том — сила огня и воды?

Видят здесь также намек, в котором я сомневаюсь,

На Фаэтона и весь Девкалионов потоп.

795 Иль говорят, что когда пастухи били камень о камень,

То неожиданно вдруг вспыхнула искра из них;

Первая сгасла, но вот от второй загорелась солома:

Не потому ль и пошло пламя Парилий у нас?

Или, скорей, благочестный Эней ввел этот обычай,

800 Ибо огонь, отступив, дал побежденному путь?

Нет, вероятней всего, что при основании Рима

Ларов из старых домов к новым несли очагам:

При перемене жилищ шалаши полевые сжигались

И погорали в огне хижины прежние все;

805 Скот прыгал через огонь, и прыгали с ним и селяне, —

В день рождества твоего, Рим, вспоминают о том.

Самое место певца вдохновит: основания Рима

Близится день.[464] О Квирин, дай мне дела твои петь!

Брат Нумитора был уже предан заслуженной казни,

810 Весь пастуший народ братьев вождями признал.

Объединить надо было селян и стены построить

Братьям, но спор начался: кто эту стройку начнет?

«Нечего спорить, — сказал тогда Ромул, — нам между собою:

Птицы вернее решат, вот мы и спросим у птиц!»

815 Так и решили. Один пошел на лесистый Палатий,

И поспешает другой на Авентин поутру.

Рем видит птиц шестерых, а Ромул — двенадцать. Решилось

Дело, и Ромул тогда града властителем стал.

День был назначен, чтоб плуг прочертил основание стенам.

820 Палесы праздник настал: в день этот начали труд.

Вырыт глубокий ров, плодов насыпали в яму

С почвою вместе, ее с поля соседнего взяв.

Ров наполняют землей, алтарь над зарытым возводят

И зажигают огонь в полном плодов очаге.

825 Города стены потом намечает движение плуга,

Что белоснежный влечет с белою телкою бык.

Голос раздался царя: «Зиждителю града, Юпитер,

Маворс родитель и мать Веста, внемлите вы мне!

Также внимайте и вы, все боги, которых мы славим:

830 Благословите, молю, вы начинанье мое!

Да долговечным сей град над землею владыкою будет,

Да покорятся навек запад ему и восток!»

Так он молил, и слева ему отозвался Юпитер

Грома ударом, с небес молнией слева сверкнув.

835 Знаменью рады, кладут основанье граждане граду,

И над землею растет новая быстро стена.

Строящих Целер бодрит: сам Ромул призвал его к делу,

«Пусть это будет, — сказав, — Целер, заботой твоей.

Пусть никто не шагнет через стены иль вырытый плугом

840 Ров: коль найдется наглец, — ты его смерти предай».

Рем же, не зная о том, смеяться над низкой стеною

Начал, спросив: «Ты народ этой укроешь стеной?»

И перепрыгнул. Его ударил заступом Целер,

И оросилась земля кровью его, смельчака.

845 Царь же, об этом узнав, сдержал набежавшие слезы,

И, хоть болело в груди сердце о брате родном,

Плакать не стал он у всех на глазах, сохранил свою стойкость:

«Так да погибнет, сказал, враг, что чрез стены шагнет!»

Но, повелев похороны начать, уж не мог удержать он

850 Плача, и стала видна скрытая к брату любовь.

Над погребальным одром склонясь с поцелуем, сказал он:

«Ты, против воли моей брат мой погибший, прости!»

Перед сожжением он умастил тело Рема, и то же

Фавстул сделал, и с ним Акка, власы распустив.

855 Плакали все, кто потом получили имя квиритов.

Вот наконец подожжен был похоронный костер.

Так этот город возник (кто этому мог бы поверить?),

Земли который прижмет победоносной пятой.

Царствуй над всеми и будь великому Цезарю поддан

860 Вечно, и роду его отпрысков многих подай!

Сколько тебе ни стоять, возвышаясь над миром покорным,

Пусть ничто никогда плеч не превысит твоих!

Палес я пел, а теперь воспеть я Виналии должен:

Только один разделил эти два праздника день.

865 Девы доступные, празднуйте праздник во славу Венеры!

Держит Венерина власть много прибытку для вас.

Требуйте, ладан куря, красоты у нее и успеха,

Требуйте вы у нее шуток и вкрадчивых слов.

Свейте своей госпоже венки из мирта и мяты,

870 Свейте пучками кугу, розами их оплетя!

Надо вам всем у Коллинских ворот собираться во храме:

По сицилийскому храм этот был назван холму.

Некогда Клавдий Марцелл, с бою сильные взяв Сиракузы,[465]

В той же войне полонил Эрикс, Венерин приют.

875 Увезена была в Рим Венера по слову Сивиллы

И предпочла, чтоб ее чтили во граде родном.

Но почему на Виналиях чествовать стали Венеру,

И почему этот день также Юпитеру свят?

Чтобы решить, кому стать латинской зятем Аматы,

880 Бились Турн и Эней. С Турном этруски пошли.

Знатен Мезенций, их вождь, и неистов на поле сраженья,

Страшен он был на коне, пешим еще был страшней.

Рутулы с Турном его на свою привлечь постарались

Сторону, но возразил так им надменный этруск:

885 «Стоит немало моя мне доблесть: свидетели раны

Вместе с оружьем, что я кровью своей обагрял.

Просишь о помощи ты, удели же ты мне и награду

Малую: первое дай бочек латинских вино!

И не помедли: твой дар, мое же дело — победа.

890 Как возликует Эней, если откажешь мне ты!»

Рутулы дали обет. Мезенций вооружился,

Вооружился Эней, вышнего бога моля:

«Сбор винограда царю тирренскому дан, но, Юпитер,

Ты от латинской лозы весь урожай соберешь!»

895 Лучший обет одолел. Повержен Мезенций огромный

И недостойной своей грудью на землю упал.

Осень настала, грязна от ногами растоптанных гроздьев,

И бережется вино в должный Юпитеру дар.

Праздник Виналий пришел: Юпитер его принимает

900 И причисляет к своим радостно праздникам он.

Только неделя одна до конца остается апреля,

На середине уже вешнего времени бег.

Овна уже не ищи, Афамантовой смертного Гелле:

Дождь в эту пору идет, в небе является Пес.

905 Как возвращался однажды я в Рим той порой из Номента,

На середине пути белую встретил толпу.

Фламин шел в этот день в стародавнюю рощу Робиги,

Чтобы овцы на огне жечь и собаки нутро:

Тотчас же я подошел, чтобы знать и об этом обряде;

910 Фламин же твой, о Квирин, молвил такие слова:

«Злая Робига, щади посевы Церериных злаков,

Дай им над почвой качать нежные стебли свои!

Всходам дай возрастать под сиянием звезд благосклонных

Вплоть до того, как они станут годны для серпов.

915 Сила твоя велика: ведь хлеб, пораженный тобою,

Грустный сочтет селянин горькой потерей своей.

Ветры и ливни не так хлебам губительны будут,

Да и мороз не такой зернам урон принесет,

Как если влаги лишит посевы знойное солнце:

920 Это, богиня, твоей ярости гибельный знак.

О, пощади, и не тронь ты всходов шершавой рукою,

И не губи урожай: мощь твоя ведома всем!

Нежных посевов не ржавь, суровое ржавь ты железо —

То, что губит людей, прежде всего ты губи.

925 Лучше грызи ты мечи со всем вредоносным оружьем:

Нет в нем нынче нужды, в мире господствует мир.

Острый заступ, двузубец кирки, сошник изогнутый,

Ваше время — блестеть, время оружий — ржаветь.

Если же кто обнажить забытый клинок пожелает,

930 Пусть он увидит, что меч крепко приржавел к ножнам.

Ты же Цереру не мучь! Свои поселянин обеты

Может тебе исполнять, даже когда тебя нет».

Так он сказал. В деснице его был плат длинношерстый,

Чаша с чистым вином, ладана полный ларец.

935 Ладан, вино и овечьи кишки приносит он в жертву

С мерзким (видел я сам) гнусной собаки нутром.

А на вопрос мой, зачем эта новая, странная жертва,

Фламин ответил: «Узнай, что за причина ее.

В небе есть пес, Икарий по имени; лишь он восходит,

940 Мучится в жажде земля и засыхает посев.

Ради небесного пса на алтарь возлагают собаку,

И лишь название «пес» к смерти приводит ее».

После того, как Тифона жена, покидая супруга,

Трижды в пространство небес светлый свой лик подняла,

945 Тотчас богиня идет в своих венках многоцветных:

Сцена открыта опять вольностям шуток срамных.

Празднество Флоры пойдет, вплоть до майских календ продолжаясь:

Там я о них и скажу, ныне же труд мой важней.

Веста, прими этот день! В родном принимается доме

950 Веста: так учредил наш справедливый сенат.

Фебу часть дома дана, другая отводится Весте,

Третья же часть дворца Цезарю принадлежит.

Лавр Палатина, живи! Обрамленные дубом, живите

Дома покои! В себе трех вы храните богов.

Спросите вы, откуда пошло имя месяца мая?

Наверняка не могу этого я объяснить.

Точно как путник стоит в сомненье, не зная, в какую

Сторону надо идти на перекрестке дорог,

5 Так же и я, когда мне объяснений приводится много,

Выбрать одно не могу: в этом обилии — вред.

Вы укажите мне путь, Аганиппиной ключ Гиппокрены[466]

Музы хранящие — след пенный Медузы коня!

Спор у богинь начался. Из них Полигимния первой

10 Молвила; прочие все молча внимают словам.

«Кончился Хаос, и натрое мир разделился впервые,

И мироздание все в новые виды вошло:

Тяжко осела земля и моря за собой притянула,

А в высочайшую высь легкое небо взвилось.

15 Солнце и звезды тогда вознеслись, невесомые, в небо,

Вспрыгнули кони Луны вышние тропы топтать.

Но ни земля небесам, ни Фебу прочие звезды

Не уступали: почет был одинаковый всем.

Часто, бывало, престол, который, Сатурн, занимал ты,

20 Кто-то из низших божеств рвался отнять и занять,

И покушался пришлец на широкую грудь Океана,

И заточенная шла в дальний Фемида предел,

Вплоть до поры, когда Честь и Почет, с его ликом спокойным,

Не сочетали свои в браке законном тела.

25 Мощь породили они, Майесту, что властвует миром, —

Еле родиться успев, стала могучей она

И на высокий воссела престол на средине Олимпа,

В золоте вся заблистав пурпуром ярких одежд.

Были с ней Совесть и Страх, да и все высочайшие боги

30 Согласовали свой лик с нею, воссевшею там.

Тут же проникло в умы уваженье к почетному званью:

Стали достойных ценить, гордость и спесь отложив.

Многие годы такой порядок держался на небе,

Вплоть до того, как с твердынь свергнут старейший был бог.

35 Дикое племя Земля породила — чудовищ-гигантов,

Дерзко посмевших напасть и на Юпитеров дом;

Тысячу рук им дала, и змей вместо ног отрастила,

И приказала: «На бой против великих богов!»

Горы они громоздить до звездных высот начинают

40 И угрожают войной трону владыки небес.

Громом с небесных твердынь Юпитер по ним ударяет

И на зачинщиков он их же громады валит.

Мощь под защитой оружья богов сохраняет величье

И ограждает с тех пор силу свою и почет.

45 Мощь — Майеста теперь сопрестольна Юпитеру в высях,

Предоставляя ему власть без насилья держать.

Мощь блюдет и почтенье к отцам и честь материнства,

50 Мощь охраняет пути отроков юных и дев.

Мощью и фаски даются властям, и курульное кресло,

Мощь побеждает врага и торжествует триумф».

Кончила слово свое Полигимния: речь одобряют

Клио с Талией, чья песнь громко под лиру звучит.

55 Дальше Урания речь начинает; все замолчали,

Только один лишь ее голос был слышен теперь:

«Некогда высший почет стариковским присущ был сединам

И уваженье внушал старцев морщинистый лоб.

Марсово дело вели и отважно на войнах сражались

60 Юноши, стойко своих оберегая богов.

Старость, по силам слабей и оружьем владеть неспособна,

Часто давала совет мудрый отчизны сынам.

В курию доступ открыт был только одним престарелым:

Право сенатором стать возраст спокойный давал.

65 Только старейшина правил суды, и был узаконен

Возраст, с которого был доступ открыт к должностям.

Старший шел меж двоих молодых, и они не роптали,

А при одном молодом шел он поближе к стене.[467]

Разве кто-нибудь смел говорить непристойно при старших?

70 Нет: всегда старики строго пристойность блюли.

Ромул за этим смотрел: он избранных старцев отцами

Назвал, препоручив им в новом городе власть.

Старшие саном, они получили названье «майоры»,

А потому и пошло именование «Май».

75 Да и Нумитор сказал, может быть: «Дай, Ромул, сей месяц

Старцам». И не посмел деду противиться внук.

Верной порукой такой старикам предоставленной чести

Служит июнь: получил имя по юношам он».

Тут Каллиопа, плющом перевив небрежные кудри,

80 Первая в хоре своем так начала говорить:

«Некогда взял Океан, омывающий водами землю,

Тифию в жены себе, — ту, чьим отцом был Титан.

Дочь их Плейона, вступив в брак с небо держащим Атлантом,

В этом браке (идет слава) Плеяд родила.

85 Майя из них красотой сестер своих превосходила

И от владыки богов плод, говорят, понесла.

На кипарисом поросшей Киллене она породила

Сына, который летать мог на крылатых ногах.

Чтят его быстрый Ладон и огромный Менал,[468] и повсюду

90 Люди в той древней стране, созданной раньше Луны.

Некогда прибыл Эвандр, из Аркадии изгнанный, в Лаций,

Вместе с собой привезя и аркадийских богов.

Там, где стоит теперь Рим, глава мира, был луг и деревья,

Малое стадо овец да кое-где шалаши.

95 «Стойте! — воскликнула тут пророчица, матерь Эвандра, —

Здесь, на месте села, встанет державная власть!»

Матери внял, провидице внял герой нонакрийский,[469]

И на чужой стороне остановился пришлец.

Таинствам многим потом, — первым делом, двурогого Фавна

100 И крылоногого он бога, — народ обучил.

Ты, козловидный Фавн, — божество полуголых луперков,

Что очищают пути людные шкурой овец;

Ты же, хранитель воров, первый лирник изогнутой лиры,[470]

Матери имя своей месяцу ты даровал.

105 И не одну ее ты почтил: семь струн твоей лиры

Обозначают число всех семизвездных Плеяд».

Вот Каллиопы слова; и с ними согласны Камены.

Как же мне быть? Ведь рассказ каждой меня убедил.

Пусть Пиэриды со мной одинаково будут любезны,

110 Я же доверье свое поровну всем отдаю.

Пусть от Юпитера песнь начинается. Первой же ночью

Встанет звезда, что была у колыбели его.

Козочка эта, что дождь предвещает, — из града Олена:[471]

Ей небеса даровал бог за ее молоко.

115 Славной на Крите была, говорят, Амалфея-наяда, —

Нимфа, которою был спрятан Юпитер в лесу.

Там у нее и коза из стад, пасомых на Дикте,[472]

С двойней козляток была, на заглядение всем:

Пара высоких рогов у нее над спиной загибалась,

120 А ее выменем мог быть сам Юпитер вскормлен.

Бога питала, но вот о дерево рог обломила

И половину своей тут потеряла красы.

Нимфа тот рог подняла, повила его свежей травою

И до Юпитера уст полным плодов поднесла.

125 Он же, когда воцарился в выси, на престоле отцовском

Сев, и ничто не могло выше Юпитера стать, —

Сделал кормилицу он и кормилицы рог плодоносный

Звездами: рог и досель имя хранит госпожи.[473]

В мая календы алтарь был воздвигнут хранителям-Ларам

130 И изваяния с ним малые этих богов.

Курием он посвящен, но давно уж от ветхости рухнул —

Даже и камни порой долгая старость крушит.

Имя «хранителей» им потому присвоено было,

Что охраняет их взор всё, за чем смотрят они.

135 Нас они берегут, соблюдают и города стены,

С нами всегда, и во всем помощь они подают.

Но у подножия Ларов стоит из камня собака —

Как объяснить, почему вместе здесь Лары и пес?

Вместе хранят они дом и оба хозяину верны;

140 За перепутьем следит Лар, и собака следит.

Оба сгоняют воров — и Лар и Дианина стая,

Бдительны Лары всегда, бдительны также и псы.

Долго повсюду искал я двойные богов изваянья,

Но долголетних веков сила разрушила их;

145 Тысячу Ларов и Дух вождя, поручившего нам их,

Город имеет: квартал каждый чтит три божества.[474]

Что ж это я? В месяц август об этом пойдут мои речи;

Доброй Богине[475] теперь надо мне песнь посвятить.

Холм есть природный, ему дало имя и самое место:

150 Назван Скалою он был, доброю частью горы.

Тщетно стоял на нем Рем, в то время как его брату

Птицы отдали власть на Палатинском холме.

Храмы там возвели, запретив посещать их мужчинам,

Древние наши отцы на пониженье холма.

155 Клавсов старинного рода наследница их посвятила,

Тела какой ни один муж не касался еще.

Ливия их починить озаботилась, помня о муже

И продолжая всегда все начинанья его.[476]

Только лишь, звезды прогнав, рожденная Гиперионом[477]

160 Алый светоч зажжет, мчась на рассветных конях,

Тотчас прохладный Аргест[478] овеет колосья на нивах

И в Калабрийскую зыбь парус потянет ладью.

А как опустится в сумерках ночь на темную землю,

Тотчас вся стая Гиад на небе станет видна.

165 Семь на челе у Тельца огневыми горящих лучами

Числят Гиад — дождевых: греки их назвали так.[479]

Вакха, считают одни, вскормили они, а другие

Тефии внучками их и Океана зовут.

В те времена как Атлант на плечах не держал еще неба,

170 То родился у него дивнопрекрасный Гиант.

Океанида его родила своевременно Эфра,

Так же как нимф, но Гиант раньше сестер родился.

С первым пушком на щеках уже он пугливых оленей

Гнал и любил русаков, сети расставив, ловить.

175 Храбрость его всё росла с годами, и начал он смело

На кабанов выходить и на щетинистых львиц.

К логову раз подойдя, где была со щенятами львица,

Сам он ливийской тогда хищницы жертвою пал.

Плакала мать по Гианте, Гианта оплакали сестры

180 И свою шею под твердь должный подставить Атлант,

Но и родителей скорбь превзошло сестер благочестье:

Небо дало им оно, имя же дал им Гиант.

«Мать цветов,[480] появись, тебя славим мы в играх веселых!

Я о тебе не успел в месяце прошлом пропеть.

185 Ты завершаешь апрель и в майские дни переходишь:

Первый бежит от тебя и принимает второй.

Тот и другой свои смежные дни тебе посвящают,

Славить тебя мы должны в месяц и тот и другой.

Цирк открывается наш, возглашают в театрах победы,

190 Так что и цирку теперь должен я песню слагать.

Ты же сама расскажи о себе. Ненадежны людские

Толки: имя свое лучше ты всех объяснишь».

Так я сказал. На слова мои так отвечает богиня

(Вешних дыхание роз с уст излетает ее):

195 «Флорой зовусь, а была я Хлоридой; в устах же латинских

Имени моего греческий звук искажен.

Да, я была на блаженных полях Хлоридою-нимфой,

Там, где счастливцы мужи в оное время цвели.

Как хороша я была, мне мешает сказать моя скромность,

200 Но добыла я своей матери бога в зятья.

Как-то весной на глаза я Зефиру попалась; ушла я,

Он полетел за мной: был он сильнее меня.

Право девиц похищать Борей ему дал: он и сам ведь

Дочь Эрехтея увлек прямо из дома отца.

205 Все же насилье Зефир оправдал, меня сделав супругой,

И на свой брачный союз я никогда не ропщу.

Вечной я нежусь весной, весна — это лучшее время:

В зелени все дерева, вся зеленеет земля.

Сад плодовитый цветет на полях, мне в приданое данных:

210 Нежит его ветерок, ласково воды журчат.

Сад мой украсил супруг прекрасным цветочным убором,

Так мне сказав: «Навсегда будь ты богиней цветов!»

Но перечесть все цвета на цветах, рассеянных всюду,

Я никогда не могла: нет и числа их числу.

215 Только лишь иней сойдет росистый с раскидистых листьев

И лишь согреют лучи пестрый древесный наряд,

Сходятся Оры ко мне, в расписные одетые платья,

И собирают дары наши в кошницы свои.

Следом Хариты идут, венки и гирлянды сплетая,

220 Чтобы в небесные ввить кудри и косы свои.

Первая я семена посеяла новые людям:

Ведь одноцветной была почва земли до меня.

Первая я создала цветок из крови ферапнейца,

Жалобный возглас его на лепестках начертав.

225 Также и ты сохранил свое имя на грядах цветочных,

Бедный Нарцисс, для себя не отыскав двойника.

Крокуса мне ль поминать или Аттиса с сыном Кинира,

Всех, кто за раны свои славу во мне получил?[481]

Марс точно так же, узнай, по моей же затее родился,

230 Пусть лишь Юпитер, молю, так и не знает о том.

В горе Юнона была, что ей не пришлось для Минервы

Матерью стать, что ее только Юпитер родил.

Шла к Океану она, негодуя на дело супруга;

Остановилась, устав, около наших дверей.

235 Лишь увидав ее, так я спросила: «Зачем, дочь Сатурна,

Здесь ты?» Сказала она, держит куда она путь,

И объяснила зачем. Попыталась ее я утешить:

«Нет, говорит, не словам горе мое унимать!

Если Юпитер родил, а супругой своей пренебрег он,

240 Матери имя в себе соединив и отца,

Что же отчаяться мне стать матерью вовсе без мужа

И, оставаясь всегда чистою, все же родить?

Все я испробую зелья в просторах земли поднебесной,

Все я обрыщу моря, в Тартара бездну сойду!»

245 Так голосила она, но в лице моем было сомненье.

«Нимфа! — вскричала она. — Ты ведь мне можешь помочь».

Трижды пыталася я посулить ей помощь, и трижды

Я не решалася: был страшен Юпитера гнев.

«Ах, помоги мне! — она говорит. — Тебя я не выдам:

250 Стиксовых вод божеством в этом тебе поклянусь».

«Волю твою, говорю, исполнит цветок, что получен

Мною с Оленских полей: он лишь один у меня.

Давший его мне сказал: «Коль им тронешь бесплодную телку,

То понесет». И она, тронута им, понесла.

255 Пальцем сорвавши цветок, к Юноне я им прикоснулась,

И, лишь дотронулась им, тотчас она зачала.

К левому брегу она Пропонтиды во Фракию вышла,

И по желанью ее Марс появился на свет.

Памятуя о своем чрез меня появленье, сказал он:

260 «В городе Ромула здесь вместе со мной обитай!»

Может быть, думаешь ты, что лишь в нежных венках мое царство?

Нет, моему божеству подчинены и поля.

Коль хорошо зацветет посев, будут житницы полны;

Коль хорошо зацветут лозы, появится Вакх;

265 Коль хорошо зацветут оливы, год будет богатым;

Много ль созреет плодов — тоже видать по цветим.

Если же гибнут цветы, погибает и вика с бобами

И погибает, пришлец Нил, чечевица твоя;

Даже вино, что хранят бережливо в обширных подвалах,

270 Также цветет, и всегда пенится в бочках оно.

Мед — это тоже мой дар: ведь пчелок, что мед собирают,

Я на фиалки зову, клевер и бледный тимьян.

Я же причина того, когда предается разгулу

Вся молодежь и ее юные силы цветут».

275 Я изумлялся словам ее молча, она же сказала:

«Спрашивай! Каждый вопрос должный получит ответ».

«Ты мне, богиня, скажи, — спросил я, — откуда твой праздник?»

И не успел я спросить, как отвечает она:

«Не было вовсе еще возможностей к роскоши в жизни:

280 Все достоянье людей было в стадах иль в земле:

Мерой богатства тогда был скот или поле для пастбищ;

Но и тогда для богатств уж нарушался закон.

Стало в обычае брать для пастбищ народное поле,

И не платился никто долгое время за то.

285 Не охранялось тогда добро народное вовсе,

Лишь недогадливый пас скот свой на частной земле.

В это вмешались тогда Публиции — оба эдилы,

А до того ни один не находился смельчак.

Дело к народу пошло, с виновных пеню взыскали

290 И защищавших народ громкой почтили хвалой.

Часть этой пени досталась и мне: по воле народа

Новые игры тогда в честь учредили мою.

Частью же пеня пошла на дорогу в холме каменистом, —

Стала удобной тропа: это Публициев склон».[482]

295 Я полагал, каждый год Флору празднуют. «Нет, — отвечает

И добавляет еще к этому новый рассказ:

Почести милы и нам: алтари мы и празднества любим,

Ведь небожителей всех честолюбива толпа.

Часто богов раздражить оскорбитель какой-нибудь может,

300 Но искупительной он жертвою гнев их уймет.

Часто Юпитера я наблюдала, когда был готов он

Молнию ринуть, но тут ладан смягчал его дух.

Если же кто невнимателен к нам, мы караем за это

Тяжко, и гнев божества больше бывает вины.

305 Вспомни, как дальний огонь Мелеагра спалил Фестиада

Лишь потому, что забыл Фебе он жертву возжечь:

Или как флот Танталида держала та же богиня[483] —

Дева, что мстила за свой презренный дважды алтарь.

Горестный Ипполит, почтить не хотел ты Диону,

310 И растерзали тебя в бешенстве кони твои.

Не перечислить потерь, навлеченных небрежным забвеньем!

Так вот и мной пренебрег некогда римский сенат.

Что было делать и как мне свое показать возмущенье?

Неуваженье ко мне чем я могла отомстить?

315 В горе я презрела долг: перестала смотреть за полями,

До плодовитых садов дела уж не было мне;

Лилии никли в садах, на глазах засыхали фиалки,

И увядал на стеблях ссохшийся красный шафран.

Часто шептал мне Зефир: «Своего, тебе данного, вена

320 Ты не губи!», — но оно было ничто для меня.

Были оливы в цвету — и губили их резкие ветры;

Были посевы в цвету — град выбивал в них зерно;

Лозы сулили вино — а небо чернело от Австров,

И неожиданно вдруг ливень сбивал всю листву.

325 Я не хотела того: я в гневе своем не жестока;

Но не заботилась я противоборствовать злу.

Тут и решили отцы: коль будет год цветоносным, —

Каждой весной божество чествовать будут мое.

Был по душе мне обет. И вот Постумий и Лена,

330 С консулом консул вдвоем игры назначили мне».[484]

Я собирался спросить, почему же такая игривость

Царствует в Флорины дни, шутки вольней почему?

Вспомнил, однако же, вовремя я, как приветлива Флора,

Вспомнил, что это она шлет нам дары для услад:

335 Все за столами себе венками виски оплетают,

Всюду на светлых столах видны покровы из роз;

И собутыльники тут, заплетя себе волосы лыком,

Пляшут и без толку все чистое тянут вино;

А у порога своей неприступной красавицы пьяный

340 Песню поет в венке на умащенных кудрях.

Ни о каких тут делах увенчанным нечего думать,

Здесь, средь цветочных гирлянд, чистую воду не пьют:

Будь ты хоть сам Ахелой, — пока не смешался ты с хмелем,

Прелести нет никакой в том, чтобы розы срывать.

345 Вакх обожает цветы, и то, что венки ему милы,

Можно узнать по венцу из Ариадниных звезд.

Вольность в театре нужна для Флоры: не надо к богиням

Важным ее причислять, в тяжкий обутым котурн.

А почему на играх ее толпятся блудницы,

350 Нет никакого труда это тебе объяснить:

Вовсе она не ханжа, надутых речей избегает,

Хочет она, чтоб ее праздник открыт был для всех,

И призывает она жить всласть в цветущие годы,

А о шипах позабыть при опадении роз.

355 А почему, например, Цереру в белых одеждах

Празднуют, Флору же чтут, пестрые платья надев?

Не потому ль, что белеть начинают колосья при жатве,

Цвет же и вид у цветов разнообразен всегда?

Тут мне кивнула она, и с волос ее хлынули розы, —

360 Так на столах для пиров мы рассыпаем цветы.

Мне оставалось спросить о светильниках, мне непонятных, —

Тотчас сомненья она все разрешила и здесь:

«Видимо, иль потому эти дни должны озаряться,

Что алым светом цветы все освещают поля;

365 Иль потому, что огонь и цветы не уныло сияют

И привлекает глаза блеск и огней и цветов;

Иль потому, что зовет к наслаждениям вольность ночная:

Эта из трех причин, право, вернее других!»

«Кратко спрошу и о том, о чем мне спросить остается,

370 Ежели можно». — «Спроси», — мне отвечала она.

«Молви, зачем вместо львиц ливийских в сетях твоих бьются

Робкие лани, зачем заяц пугливый в силках?»

«Область моя — не леса, — отвечала она, — но сады лишь

Или поля, где совсем нет кровожадных зверей».

375 Смолкла на этом она и в прозрачном воздухе скрылась,

Но о богине вещал тонкий ее аромат.

Пусть же навеки цветут Назона стихи благовонно:

Ты ороси его грудь даром, богиня, своим!

Ночи четвертой в канун покажутся звезды Хирона,

380 Телом буланым своим он полумуж, полуконь.

Есть гора Пелион, что глядит из Гемонии к югу:

Сосны растут наверху, ниже растет на ней дуб.

Там обитал Филирид. Старинная есть там пещера,

В ней он и жил, говорят, праведный этот старик.

385 Верят, что он обучал игре на лире те руки,

Коими послан на смерть Гектор впоследствии был.

Здесь появился Алкид, уж не первый свой подвиг свершивши,

Хоть и ждала впереди тяжесть последних трудов.

Оба случайно сошлись здесь виновника гибели Трои:

390 Тут внук Эака, а там, видишь, Юпитера сын.[485]

Ласково гостя приветил герой, рожденный Филирой,

Сам обо всем расспросил, тот обо всем рассказал.

Палицу видит Хирон со львиною шкурой и молвит:

«Вижу по мужу доспех, да по доспеху и муж».

395 Тут без боязни Ахилл прикоснулся к торчащей щетине

Шкуры и даже ее смело погладил рукой.

В это же время старик разбирал напоенные ядом

Стрелы, но в левую вдруг ногу вонзилась стрела.

Вскрикнул Хирон, и ее из тела он вытащил тут же:

400 Вскрикнул с ним и Алкид, и гемонийский юнец.

Тотчас кентавр приложил траву с холмов Пагасийских

К ране, но тщетно ее он постарался смягчить:

Едкий яд превозмог силу трав, глубоко проникнул

В кости, и язва насквозь тело кентавра прожгла.

405 С кровью Хирона в одно кровь гидры Лернейской смешалась:

Смерть мгновенно пришла, некогда было помочь.

Замер, как перед отцом, Ахилл, обливаясь слезами:

Был бы оплакан Пелей так, если б он умирал!

Как он сжимал рукою своей умиравшего руки

410 (Верно, недаром Хирон добрый внушил ему нрав);

Как он его целовал и как мертвецу говорил он:

«Не умирай, я молю, сына, отец, не покинь!»

День девятый настал, когда ты, Хирон справедливый,

Звездами дважды семью тело свое окружил.

415 Гнутая Лира за ним устремилась идти, но покамест

Нет ей дороги: она в третью появится ночь.

В небе взойдет Скорпион, и тогда-то мы скажем, что ноны

Завтра наступят: его верхняя явится часть.

Трижды, как Геспер лицо свое прекрасное явит,

420 Трижды, как звездная ночь сдастся пред Фебом дневным,

Будет Лемурий ночных свершаться обряд стародавний:

Манам безмолвным тогда жертвы начнут приносить.

Прежде короче был год, очищений февральских не знали,

Месяцев не был вождем Янус с двояким лицом, —

425 Но и в то время дары приносили пред прахом усопших

И почитали своих дедов умерших сыны.

Месяц назначен был май для помина предков покойных,

И сохранился досель этот отчасти обряд.

В полночь, когда тишина наступала, и все засыпали,

430 Лай умолкал собак и щебетание птиц,

Помнящий древний обряд и умеющий бога бояться

Тут поднимается, сняв обувь свою, босиком;

Пальцами знак он дает, прижимая их к пальцу большому,

Чтобы бесплотная тень не повстречалася с ним.

435 После же, руки свои омыв проточной водою,

Он, отвернувшись, берет черные в руку бобы;

Бросив их, он говорит: «Бобы я эти бросаю,

Чтобы себя и своих ими от вас уберечь!»

Девять раз говорит он так без оглядки: считают,

440 Что подымает их тень, следом незримо идя.

Снова коснувшись воды, он в темесскую медь[486] ударяет

И умоляет уйти тень из-под крова его.

Девять раз повторив: «Уходите вы, отчие маны!»,

Он, обернувшися, свой этим кончает обряд.

445 Но почему этот день название носит Лемурий,

Мне невдомек: это мне может лишь бог объяснить.

Отпрыск Плеяды, скажи! Жезлом ты владеешь могучим:

Часто Юпитера дом Стиксова ты посещал!

Просьбе внимая моей, Жезлоносец поведал причину

450 Имени: слушай, о чем сам мне рассказывал бог.

Только что Ромул сокрыл в холме тень умершего брата

И преждевременный прах Рема был чинно почтен,

Фавстул несчастный и с ним, распустив свои волосы, Акка

Кости его на костре горькой омыли слезой.

455 В сумерках ранних они печально домой возвратились

И, как бывало, на одр твердый потом улеглись.

Рема кровавая тень перед ними тогда показалась;

Тихим шепотом к ним так обратилась она:

«Вот перед вами я — часть, половина всей вашей заботы,

460 Видите вы, я каков; помните, был я каким!

А ведь недавно б я мог, коли птицы мне б отдали царство,

Первым над первыми быть в этом народе моем;

Ныне же я ускользнул из костра, лишь тенью пустою,

Рема великого днесь призрак остался один!

465 Горе! Где Марс, мой отец? Если правду вы нам говорили, —

Дал звериное он вымя подкидышам нам.

Был я волчицей спасен, а погиб от руки гражданина —

Знать, милосердней его даже волчица была!

Яростный Целер, пускай твою душу железо погубит,

470 Как погубило мою: смертью кровавой умри!

Брат мой того не хотел: мы взаимно друг друга любили;

Манам он отдал, что мог — отдал он слезы свои.

Вы заклинайте его и слезами, и вашим кормленьем,

Чтобы торжественный день он учредил в мою честь!»

475 Бросились оба обнять дающего им порученье,

Но ускользнула из рук быстрая призрака тень.

Только лишь призрак исчез, развеялось вслед сновиденье.

Оба открыли царю то, что сказал его брат.

Ромул внимает словам и Ремуриями называет

480 День для свершения всех таинств усопшим отцам.

Долгие годы прошли, и в этом названье ослабла

Первая буква, свой звук резкий на мягкий сменив.

Стали Лемурами звать и безмолвные души усопших —

Так изменился и смысл этого слова у нас.

485 В эти заветные дни запиралися предками храмы,

Как запирают теперь их в погребальные дни.

И ни вдове в эти дни, ни девице праздновать свадьбу

Не подобает никак: долгим не будет их век.

Вот почему я скажу, если ты пословицам веришь:

490 В мае, народ говорит, замуж идти не к добру.

Три есть праздничных дня, посвященных подземным Лемурам,

Но не подряд они все идут один за другим.[487]

Будет напрасным трудом беотийца искать Ориона

Эти три дня. Расскажу здесь я об этой звезде.

495 Как-то Юпитер и брат его, глади морской повелитель,

С богом Меркурием в путь дальний пустились втроем.

Вечер. Обернутый плуг волы домой убирают,

Лежа, сосет молоко сытой ягненок овцы.

Тут старик Гирией, землепашец убогого поля,

500 Путников вдруг увидал перед лачужкой своей

И говорит им: «Дорога длинна, а день на исходе;

Милости просим: моя дверь для гостей отперта».

Ласковым взглядом слова подтверждая, зовет их вторично.

Входят они, но свое не выдают божество.

505 Хижина вся старика была черным закопчена дымом,

А на вчерашнем бревне теплился жалкий огонь.

Он на коленях своих раздувает пламя дыханьем,

Щиплет лучину, и ей он освещает жилье.

Ставит горшки на очаг: бобы были в меньшем, а в большем

510 Овощи; каждый кипит, глиняной крышкой прикрыт.

Красное льет он вино покамест дрожащей рукою

В кубки, и первый берет кубок владыка морей.

Выпив, он вдруг говорит: «Теперь дай Юпитеру кубок

В очередь!» Тут побледнел страхом объятый старик.

515 Только опомнился он, как сейчас же вола закалает

В жертву и жарит его, сильный огонь разведя,

И достает он вино, что розлил он в юности ранней

В бочки, его окурив, и выставляет на стол.

Тотчас же на тюфяках из осоки речной и покрытых

520 Тканями боги легли невысоко над землей.

Яство украсило стол, Лиэй сверкает в сосудах,

Чаша из красной земли, кубки из бука стоят.

Молвит Юпитер: «Коль ты чего-нибудь хочешь, скажи мне:

Все ты получишь!» И вот вымолвил кроткий старик:

525 «Был я на милой женат, которую с детства любил я.

Спросите, где же она? В урне останки ее.

Ей я поклялся, и вас призвал я в свидетели клятвы:

После нее ни на ком больше уж я не женюсь.

Слово свое я сдержал. Но иное питаю желанье:

530 Быть хочу я отцом, хоть не имея жены!»

Боги согласны. И вот позади вола они стали

И… но мешает мне стыд об остальном говорить.[488]

После землею они засыпали влажную шкуру,

А через десять уже месяцев мальчик там был.

535 И по рожденью его Гирией назвал Урионом:[489]

Первая буква потом в имени стала иной.

Вырос богатырем, и взяла к себе его Феба:

Стражем богини он стал, спутником стал он ее.

Но прогневил он богов своим хвастовством неразумным:

540 «Нет, — сказал он, — зверей, чтоб одолели меня!»

Тут Скорпиона Земля на богиню, родившую двойню,

Выслала, чтоб он ее жалом кривым уязвил;

Встал на пути Орион; но Латона взнесла его к звездам

Ярким, промолвив ему: «Это награда тебе!»

545 Но почему Орион и звезды с ним остальные

С неба спешат и зачем ночь сокращает свой путь?

И отчего белый день, предшествуемый Светоносцем,

Так ускоряет восход светлой из моря зари?

Будто оружия звон раздается? О да, он раздался:

550 Марс появился и сам подал свой битвенный знак.

Мститель нисходит с небес внимать своему величанью,

Полюбоваться на храм, что ему Август возвел.[490]

Бог величав, и жилище его величаво: не должен

Иначе Марс обитать там, где живет его внук.

555 Могут здесь поместиться трофеи от битвы Гигантов,

Может отсюда Градив сам выходить на войну,

Если с восточных сторон нападет нечестивый воитель

Или же с Запада враг ждет укрощенья от нас.

Смотрит воинственный бог на фронтон высокого зданья

560 И одобряет, что высь непобедимым дана.

Смотрит на вход, где висит оружие разного рода

Из отдаленных земель, римским покорных сынам;

Видит Энея он здесь, дорогой отягченного ношей,

Видит праотцев ряд Юловой славной семьи,

565 Видит и Ромула он, отягченного царским доспехом,

И описания всех подвигов славных мужей.

Зрит он и Августа храм с посвященьем ему на фасаде,

Но величавей еще — с именем Цезаря храм.

Юношей Август его посвятил пред сыновним отмщеньем:

570 Благочестиво начав, он возвеличил себя.

Видя мятежников рать и свое законное войско,

Руки воздел он и так вышним поклялся богам:

«Коль мой отец, жрец Весты, меня побуждает сражаться

И за обоих божеств ныне готов я отмстить,

575 Марс, помоги мне, насыть мой меч преступною кровью

И благодетельствуй мне в праведном деле моем.

Храм при победе моей ты получишь и Мстителя имя».

Дал он обет, и врага радостно он сокрушил.

Но не однажды он мог этим именем Марса прославить:

580 Рима знамена навек он отобрал у парфян![491]

Этому племени всё служило защитой: равнины,

Кони и стрелы и все топи окраинных рек.

Гордыми были они смертью Крассов обоих: погибло

Римское войско, и сам вождь его тоже погиб.

585 Славу римских знамен тогда захватили парфяне,

И знаменосцем орла римского сделался враг.

Этот позор пребывал бы поднесь, когда б не хранило

Цезаря войско мечом стойко Авзонии мощь.

Пятна былые оно и долгие тяготы срама

590 Смыло теперь, и опять наши знамена у нас.

Разве помогут тебе оборотные стрелы, парфянин,

Или равнины, иль бег посланных вскачь лошадей?

Ты возвращаешь орлов, отдаешь нам побитые луки:

Более ты не хранишь давних залогов стыда.

595 Чинно храм возведен, и дано богу Мстителя имя:

И по обету ему должная взносится честь.

В цирке справляйте теперь эти Марсовы игры, квириты!

Сцена театров мала мощному богу служить.

Всех ты увидишь Плеяд, сестер небесных седмицу,

600 Сразу, как только одной ночи не хватит до ид.

Тут, как от верных людей я узнал, начинается лето

И наступает конец времени теплой весны.

В ночь перед идами лик Телец обнажает, блистая Звездами.

Миф о Тельце общеизвестен такой:

605 Спину свою, как телец, тирийке[492] подставил Юпитер,

А на челе у него мнимом торчали рога.

Правой рукой она рог, а левою платье держала

И от испуга собой лучше казалась еще.

Ветер платье вздувал, волоса шевелил золотые:

610 Дева Сидона, с ума сводишь Юпитера ты!

Часто из моря ступни девичьи она поджимала,

Остерегаясь волны, что заливала ее:

Часто и бог опускал свою спину тихонько в пучину,

Чтобы плотнее еще дева прижалась к нему.

615 На берег выйдя, без всяких рогов оказался Юпитер:

Сбросив обличье тельца, бог перед нею предстал.

В небо вознесся телец, понесла от Юпитера дева,

Третьей части земли имя свое передав.

Впрочем, по мненью иных, это в небе фаросская телка,[493]

620 Телкою став из жены, стала богиней потом.

В эти же иды еще с дубового моста весталки

Чучела старых мужей в воду бросают реки.

625 Древний обычай: когда по Сатурну звались эти земли,

То таковые слова вещий Юпитер изрек:

«Старцу, несущему серп, племена, приносите два тела

В жертву, ввергая тела в тускской глубины реки!»

Вплоть до того как пришел к нам тиринфский герой, ежегодно

630 Здесь этот мрачный завет, как на Левкаде, блюли.[494]

Первой он вместо людей утопил соломенных чучел, —

И, по приказу его, так поступают досель.

Или, быть может, юнцы стариков низвергали с помостов,[495]

Чтобы на выборах шли только свои голоса?

623 Ибо нельзя же поверить, что предки настолько жестоки,

624 Чтоб поголовно казнить всех, кому за шестьдесят!

635 В чем тут правда, поведай мне, Тибр: ты ведь города старше,

Можешь ты знать, как возник этот обычай у нас!

Тут главу свою Тибр, тростником осененную, поднял

И таковые слова голосом хриплым изрек:

«Видел я эти места без стен, лишь с одною травою:

640 Берег мой тот и другой пастбищем был для коров.

Я же, тот Тибр, кто теперь всем народам и ведом и страшен,

Был презираем тогда даже рогатым скотом.

Часто, конечно, слыхал ты имя аркадца Эвандра:

Он мои струи тогда пришлыми веслами взбил;

645 Следом за ним пришел и Алкид с толпою ахейцев

(Альбулой, помнится мне, я назывался тогда).

Гостеприимно герой паллантский[496] юношу принял,

И дождался наконец кары заслуженной Как.

Победоносно Алкид с эрифейской уходит добычей,

650 Но его спутники с ним дальше идти не хотят.

Многие здесь и остались, родимый покинувши Аргос,

Ларов надеясь своих в этих холмах поселить.

Но сохранили они привязанность к милой отчизне,

И, помирая, один в кратких словах завещал:

655 «В Тибр опустите меня: увлекаемый волнами Тибра,

К брегу Инахову я, в прах обращенный, пойду!»

Не захотел наследник его соблюсти завещанье,

И после смерти пришлец лег в Авзонийской земле.

Вместо него погрузили в меня тростниковую куклу,

660 Чтобы до Греции вдаль морем она доплыла».

Тибр замолчал и ушел в глубину под росистые камни,

И задержались, кружась, легкие струи воды.

Славный внук Атланта, явись! На высях Аркадских

Ты от Юпитера встарь и от Плеяды рожден.

665 Ты разбираешь войны и мира дела у всевышних

И в преисподней, летишь ты на крылатых ногах,

Любы и лира тебе, и блестящая маслом палестра,

Ты научаешь людей ловким и умным речам.

Храм для тебя освятили отцы, на Цирк обращенный,

670 В иды, и с этой поры твой это праздничный день.

Все, кто торгуют, свои предлагая к продаже товары,

Ладаном курят, чтоб ты прибыль торговцу послал.

Возле Кайенских ворот струятся Меркурия воды,

Силе божественной их, если угодно, поверь.

675 К ним приходят купцы, подоткнувши рубахи, и урной,

Чинно ее окурив, черпают воду себе.

Ветку лавровую здесь омочив, окропляют товары

Все, что должны перейти после продажи к другим;

Волосы также свои кропят они с этой же ветки,

680 Так возвышая в мольбе голос, привычный к лганью:

«Смой вероломство мое былое и прежнее, смой ты

Лживые речи мои, что говорил я вчера!

Если я ложно божился тобой или всуе, надеясь,

Что не услышат меня, если Юпитера звал,

685 Или других богов иль богинь обманывал ловко, —

Быстрые ветры пускай ложь всю развеют мою!

Но широко да отворится дверь моим плутням сегодня

И не заботятся пусть боги о клятвах моих.

Ты только прибыль мне дай, меня порадуй прибытком

690 И покупателя дай мне хорошенько надуть!»

Громко смеется Меркурий, с небес услыхав эти просьбы,

Вспомнив, как сам он украл у Аполлона коров.

Я же к тебе обращусь с гораздо достойнейшей просьбой:

Ты укажи мне, когда Феб перейдет к Близнецам.

695 «Это настанет, когда, — сказал он, — останется столько ж

В этом месяце дней, сколько Геракла трудов».

«Но объясни, — я спросил, — откуда такое созвездье?»

Красноречивый сказал бог мне на это в ответ:

«Фебу и Фебы сестру увлекли с собою, похитив,

700 Два Тиндарида, один — конник, другой же — боец.

Ид и брат его с ним за невест бросаются биться,

Ибо Левкипп обещал взять их обоих в зятья.

Бьются одни за невест, а другие за взятых любовниц,

И одинаково их всех побуждает любовь.

705 Быстро могли б убежать от преследованья Эбалиды,

Но показалося им стыдно спасаться бегом.

Было безлесное там, удобное место для боя:

Остановились на нем. Это Афидна была.

Кастора в сердце Линкей мечом поражает, и Кастор,

710 Раной внезапной сражен, тяжко на землю упал.

Мстит за брата Поллукс: копьем он пронзает Линкея

В шею, где голова крепко сидит на плечах.

Ид устремился на бой, но с трудом был Юпитером свергнут:

Молнией даже из рук Ида не выбило меч.

715 Вышнее небо, Поллукс, тебе уже было отверсто,

Как ты воскликнул: «Моим внемли, отец мой, словам:

Небо не мне одному, но обоим нам удели ты:

Дар половинный ценней будет, чем целое мне».[497]

Так он сказал и в черед меняется участью с братом.

720 Обе звезды подают в бурю спасенье ладьям.

К Янусу вспять обратись, об Агонах прочтешь все, что нужно;

В фастах, однако, они числятся также и здесь.

Ночью грядущей теперь восходит Пес Эригоны:

Я уже раньше о нем в месте другом говорил.

725 Следующий посвящен Вулкану день Тубилустрий,

День очищения труб, сделанных богом самим.

Буквы четыре идут вслед за этим: они означают

Или священный обряд, или же бегство царя.

Я не миную тебя, народная наша Фортуна

730 Мощная: храм тебе в день следующий посвящен.

Только лишь примет сей день в пучину свою Амфитрита,

Птицы Юпитера клюв перед тобой заблестит.

Скроется тут Волопас в заре наступающих суток,

Но уж в грядущую ночь будут Гиады видны.

Месяца имя «июнь» по-разному также толкуют;

Из толкований же всех выбери лучшее сам.

Правду спою; но во лжи упрекнуть меня могут, пожалуй,

Думая, будто нельзя смертному видеть богов.

5 Меть в певцах божество: мы пылаем, когда оно живо,

Для вдохновенья оно сеет в душе семена,

Мне перед всеми дано лицезрение божеских ликов,

Раз я певец и пою я о священных вещах.

Роща заветная есть, никаким недоступная звукам,

10 Только вода в роднике льется, немолчно журча.

Здесь-то обдумывал я, откуда пошел наступивший

Месяц и как получил именованье свое.

Здесь и узрел я богинь, — но не тех, что видел наставник

Пахоты, в Аскре своей пасший наследных овец;

15 Да и не тех, что судил во влажных предгориях Иды

Сын Приама. Из них все же явилась одна,

Та, что была и сестрой и супругою брата родного:

В храме Юпитера днесь с ним она вместе стоит.

В ужасе я побледнел, и ни слова не мог я промолвить,

20 Но тут богиня сама страх мой пред ней уняла,

Ибо сказала: «Певец, исчислитель римского года,

В малых посмевший стихах о величавом сказать,

Право ты заслужил божества небесные видеть,

Уразумев, что тебе праздники надо воспеть!

25 Я не хочу, чтобы ты по незнанию впал в заблужденье:

Помни, что по моему имени назван июнь.

Это немало — женой Юпитера быть и сестрою:

Братом гордиться могу, мужем — гордиться вдвойне.

Если по предкам смотреть, то первым дитятей Сатурна

30 Сделалась я, и по мне стал он впервые отцом.

Рим по отцу моему Сатурнией некогда назван:

Римская ближе земля к небу, где властвовал он.

Если супружество в честь, то я Громовержца супруга,

Рядом с Тарпейским стоит храмом Юпитера мой.[499]

35 Если блудница[500] могла дать имя месяцу маю,

То почему бы не мне месяц присвоить июнь?

Разве напрасно зовусь я царицей и главной богиней,

Разве не я золотой скипетр в деснице держу?

Раз я Луциной зовусь и в каждом месяце славлюсь,

40 Разве не может по мне имя носить хоть один?

Было бы стыдно тогда, что я гнев отложила законный

И на Электры детей и на Дардана семью[501] —

Гнев, законный вдвойне: на хищение Ганимеда

И что на Иде судья некогда мной пренебрег.

45 Было бы стыдно, что я не храню Карфагена твердыни,

Ежели там мой доспех и колесница моя.

Было бы стыдно, что Спарту, Аргос, и родные Микены,

И стародавний Самос Лаций бы мне заменил.[502]

Древнего Татия ты и верных Юноне фалисков

50 Вспомни: ведь я их дала Риму под крепкую власть.

Но не стыжусь ничего: народ этот всех мне дороже,

Здесь меня чтут, здесь и мой общий с Юпитером храм.

Сам Маворс мне сказал: «Стены Рима тебе поручаю:

В городе внука тебе мощною быть суждено!»

55 Слово сдержал он: на ста алтарях меня чествуют жертвы,

Но несравненная честь — месяца имя «июнь».

И не один только Рим воздает мне подобную почесть:

Чтят мое божество всюду в окрестной земле.

В численник ты посмотри дубравной Ариции, или

60 В фасты Лаврента, иль в те, что мой Ланувий ведет, —

Месяц Юноны везде! Посмотри-ка еще ты на Тибур

Иль на богини святой стены Пренесты взгляни:

Всюду найдешь ты месяц Юноны![503] Однако не Ромул

Этим поселкам отец: вечный оплот его — Рим».

65 Смолкла Юнона, а я оглянулся: жену Геркулеса[504]

Я увидал пред собой; бодро смотрела она.

«Коль в небесах моя мать меня терпеть не желает,

То, — говорит она, — прочь я, повинуясь, уйду;

Я и за то не борюсь, чтобы месяц по мне назывался:

70 С робкой лишь просьбой иду, словно бы с жалобой в суд.

Дело свое защищать я решаюсь смиренной мольбою;

Впрочем, быть может, и ты эту поддержишь мольбу.

Мать обладает моя золотым в Капитолии храмом,

Как подобает, царя вместе с Юпитером в нем;

75 А у меня всего лишь и есть, что названье июня:

Только ведь в этом моя и заключается честь.

Что за беда, если, римлянин, ты по жене Геркулеса

Месяц назвал и его имя потомство хранит?

Да ведь и эта земля должница моя по супругу

80 Славному: здесь ведь паслось взятых им стадо коров,

Здесь, не спасенный огнем и даром, отцом ему данным,

Кровью своей обагрил Как Авентина поля.

Что же было потом? Разделяет на старых и юных

Первый из римских царей собранный в Риме народ:

85 Часть составляет совет, другая составила войско;

Те объявляют войну, эти идут воевать.

Так повелел он, и так поделил он и месяцы эти,

Юношам давши июнь, месяц пред ним — старикам.»

Смолкла. И спор меж богинь готов уже был разгореться:

90 Всё благочестье забыв, в ярость пришли бы они,

Но появилась меж них в венке Аполлоновом Дружба —

В этом живет божестве доброе дело царя.

И рассказала она, как Татий с храбрым Квирином

Оба народа свои соединили в одно,

95 И, под одной поселясь общей кровлею, тести с зятьями

«Юнктами» стали, сроднясь; назван отсюда июнь.

Три есть причины ему называться июнем. Богини,

Сами решайте, какой первенство надо отдать!

Мне вы равны: ведь недаром Парис погубил свою Трою, —

100 Больше беды от двоих, нежель добра от одной!

Первый день, Карна, тебе! Дверных это петель богиня,

Волей своею она всё отомкнет и запрёт.

Сила дана ей такая отколь, — это скрыто веками,

Но из моих ты стихов можешь и это узнать.

105 Роща старинная есть Гелерна около Тибра;

Жертвы понтифики в ней даже и ныне вершат.

Нимфа там родилась (ее Краною встарь называли),

Много ее женихов тщетно старались добыть.

Дротики взяв, за зверьем по полям она вечно гонялась

110 И расставляла свои сети в ущельях долин.

Хоть без колчана была, но ее за сестру принимали

Феба, и право же, Феб, это тебе не в укор.

Юношам всем, перед ней изливавшимся в просьбах любовных,

Так отвечала она, выслушав эти слова:

115 «Слишком здесь всё на виду, и при свете солнца мне стыдно:

Если в пещере меня скроешь, пойду за тобой».

Он легковерный идет, она же забьется в кустарник,

120 Спрячется в нем, и найти там невозможно ее.

Янус заметил ее и, охваченный страстью любовной,

К нежным прибегнув словам, строгую стал умолять.

Нимфа велит и ему отыскать глухую пещеру

И, притворясь, что идет следом, скрывается прочь.

Глупая! Янус умеет и спереди видеть, и сзади;

Нечего делать: тебя видит в убежище он.

125 Нечего делать! Тебя он под самой скалой настигает

И, обнимая уже, так он тебе говорит:

«За сочетанье со мной ты дверных будь владыкою петель

Взяв твою девственность, так я одаряю тебя».

Так он сказав, протянул ей колючку белого цвета,[505]

130 Чтоб от дверей отвращать ею беду и напасть.

Хищных порода есть птиц, не тех, что томили Финея

Голодом жутким, но тех, что происходят от них:

Головы их велики, очи зорки, а клюв беспощаден,

В крыльях видна седина, крючьями когти торчат.

135 Ночью летают, хватают детей в пеленах колыбельных

И оскверняют тела этих младенцев грудных.

Клювами щиплют они, говорят, ребячьи утробы

И наполняют себе выпитой кровью зобы.

Это сипухи. Их так по сипению все называют,

140 Ибо от них по ночам жуткий разносится сип.

Так что иль птицы они от рожденья, иль старые ведьмы,

Силой марсийских словес преображенные в птиц.

Только явились они в спальню Проки. Родившийся Прока

Было ему лишь пять дней — свежей добычей им стал.[506]

145 Новорожденного грудь сосут они, жадно терзая,

Мальчик несчастный вопит, криком на помощь зовет,

В страхе на голос его кормилица мчится к малютке

И на щеках у него видит следы от когтей.

Что же ей делать? Лицо младенца такого же цвета,

150 Как замерзает листва поздняя в ранний мороз.

Крану на помощь зовет, а та в ответ: «Успокойся:

Будет твой сосунок снова и жив и здоров».

К люльке она подошла, и мать и родитель рыдают,

Крана же им говорит: «Я излечу его вам!»

155 Тотчас же, трижды она земляничником тронувши двери,

Трижды листвою его тронула также порог;

Вход окропляет водой (а в воде этой было и зелье);

И от двухмесячной был потрох свиньи у нее.

«Птицы ночные, — она говорит, — пощадите младенца

160 Чрево: за малого нам малая жертва идет.

Сердце за сердце, молю, нутро за нутро вы берите:

Этою жизнью плачу вам я за лучшую жизнь».

Жертвуя так, все нутро рассекает, на воздух выносит

И оглянуться назад тем, кто с ней был, не велит.

165 Януса белую ветвь с колючкой она прикрепляет

К щели оконной, где мог в комнату свет проникать.

После того, говорят, колыбели не трогали птицы,

А у младенца опять стало румяным лицо.

Спросишь меня, почему ветчину едят в эти календы,

170 Или, с горячей смешав полбою, варят бобы?

Карна — богиня старинная, любит старинную пищу,

И не охоча она до иноземных пиров.

Плавали рыбы тогда, не страшась людского обмана,

Раковин устриц никто не беспокоил тогда.

175 Лаций не ведал еще пернатых Ионии пышной

Или же птиц, что разят в злобе пигмейскую грудь,[507]

И оперение лишь к павлинам людей привлекало,

И никакая земля пленных не слала зверей.

Свиньи лишь были в цене, на праздники их убивали,

180 Почва давала одни с грубою полбой бобы.

Всякий, кто ест эту смесь в шестые календы, не может,

Как говорят, повредить ею себе живота».

Также над крепостью храм, посвященный Юноне Монете,

Был в эти дни возведен, как обещал ты, Камилл.

185 Прежде там Манлия дом находился, который от галлов

Капитолийского храм смело Юпитера спас.[508]

Было б во благо ему пасть, великие боги, в той битве,

В коей он бился за твой, вышний Юпитер, престол!

Нет: остался он жить, чтобы пасть за стремление к царству

190 Долгие годы потом в этом винили его.

Марсу этот же день посвящен. Его храм на дороге

Крытой, вне стен городских, против Капенских ворот.

Также и ты заслужила себе святилище, Буря,[509]

После того как из вод Корсики спасся наш флот.

195 Память об этом хранится людьми. Но взгляните на звезды:

Птица Юпитера там когти кривит, восходя.

День грядущий выводит Гиад — два тельчие рога,

И орошают они землю обильной водой.

Утро дважды пройдет, и дважды Феб засияет,

200 И увлажнится посев утренней дважды росой, —

В пору Тускской войны в этот день посвящен был Беллоне.

Храм, говорят, и с тех пор Лаций богиня хранит.

Аппий храм посвятил, отказавшийся после от мира

С Пирром; он был хоть и слеп, многое духом узрел.[510]

205 Видно с площадки пред храмом строенье великого Цирка,

Малый воздвигнут там столп, что по значенью велик:

Это оттуда бросали копье, коль войну начинали

Против царя и племен, что против Рима пошли.[511]

Цирка противную часть Геркулес охраняет Защитник:

210 Эту Евбейский ему должность оракул вручил.[512]

В самый тот день он ее получил, что предшествует нонам.

Можешь об этом прочесть в надписи Суллы ты сам.

Санку, иль Фидию, иль тебе посвящаются ноны,[513]

Отче Семон? На вопрос этот ответил мне Санк:

215 «Можешь любому из нас посвящать его: будут моими,

Тройственно имя мое! В Курах оно мне дано».

Да; и его-то почтили сабиняне древние храмом,

Соорудив этот храм на Квиринальском холме.

Дочка есть у меня (пусть меня долголетнее будет!

220 Коль она будет цела, счастлив я буду всегда);

Если ее захочу я замуж выдать, для свадьбы

Время назначу я сам благоприятное ей.

Благоприятен июнь после ид для свершения брака

Как для невест молодых, так и для их женихов.

225 Первая месяца часть, напротив, не ласкова к свадьбам —

Вот что супруга рекла главного фламина мне:

«Вплоть до того, пока грязь, у троянской омытая Весты,

В медленном Тибре мутясь, не доплывет до пучин,

Запрещено мне чесать самшитовым волосы гребнем

230 И подстригать мне нельзя острым железом ногтей,

Мужа — и то касаться нельзя, хоть Юпитера жрец он

И нерушимый навек отдал его мне закон.

Не торопись же и ты. Будет лучше, коль дочь твоя замуж

Выйдет, когда в чистоте Веста заблещет огнем».

235 В третий день после нон прогнала, говорят, Ликаона

Феба, и больше врага сзади Медведицы нет.[514]

Вспомнил я тут, что смотрел я игры на Марсовом поле

И что они, говорят, посвящены тебе, Тибр.

Праздник это для тех, кто тянет влажные сети

240 И прикрывает свои скромной насадкой крючки.

Есть и Ума божество. Ему храм посвящен, чтоб вернее

Предотвращать на войне козни твои, Карфаген.

Шел ты второю войной, и гибелью консула в битве

Потрясены были все, полчищ пунийских страшась.[515]

245 Страх всю надежду изгнал, но к Ума божеству обратился

Римский сенат и тотчас стал благосклоннее Ум:

За шесть дней до ид и была та пора, когда в храме

Старцы с обетной мольбой чтили богиню Ума.

Веста, благоволи! Для тебя раскрываю уста я,

250 Если позволено мне славить твое божество.

Всею душой я молил, — и почувствовал вышние силы,

И озарилась земля светом румяным кругом.

Я не увидел тебя (что за вздор нам болтают поэты!),

И человеку нельзя было тебя увидать;

255 Но и чего я не знал и в чем я досель заблуждался,

Тут без наставника я сразу нежданно постиг.

Сорок уж раз, говорят, Парилии справили в Риме,

Прежде чем Веста вошла в храм свой огонь сторожить.

Кроткий ввел ее царь,[516] который своим благочестьем

260 Всех превзошел и рожден был на Сабинской земле.

Храм, что под бронзой теперь, тростником ты увидел бы крытым,

Стены его сплетены были из гибкой лозы.

Тот уголок, где ныне стоит святилище Весты,

Длинноволосого был Пумы великим дворцом.

265 Формой, однако же, храм остается таким же, как раньше,

И эту форму теперь надобно мне объяснить.

Веста — ведь это Земля: при обеих — огонь негасимый;

А и земля и очаг обозначают жилье.

Шару подобна Земля, лишенному всякой опоры, —

270 Только воздух один держит всю тяжесть ее.

[Круговращеньем своим сохраняет она равновесье,

И никакие углы не прикасаются к ней,

Так как в средине всего мирозданья она поместилась

И ни одной стороной не выдается она.

275 Если ж была бы земля не округлою, но угловатой,

То не могла бы она центром быть мира всего.

Хитрый среди Сиракуз, закрытый в воздушном пространстве

Шар стоит, что дает образ нам свода небес;][517]

И от вершины небес настолько же, как и от низу.

280 Мира земля отстоит; вот и округла она.

Так же построен и храм: в нем угла ни единого нету,

А от воды дождевой купол его бережет.

Просишь сказать, почему богине служат девицы?

Я и об этом сейчас тоже тебе расскажу:

285 Опой была рождена Юнона, за нею Церера

От Сатурна отца, третьею Веста была;

Первые две понесли от мужей, говорят, и родили,

Третья же замуж идти не захотела никак.

Что ж удивляться тому, что девице угодны девицы

290 И что святыни ее ищут лишь девственных рук?

Помни, что Веста — не что иное, как пламя живое,

А из огня никогда не возникают тела.

Стало быть, дева она, и семян не дает она вовсе

И не берет, а сама девственных любит подруг.

295 Долго я думал, глупец, что есть изваяния Весты,

Но убедился, что нет вовсе под куполом их.

Неугасимый огонь таится во храме богини,

Изображений же нет Весты, равно как огня.

Собственной силой стоит Земля, точно так же как Веста,

300 Да и у греков в ее имени стойкость видна.

Пламя горит в очаге и ласково все согревает,

А поначалу очаг прямо в прихожей горел.

Весту поэтому мы призываем при входе в жилища,

Ибо на первом она месте должна быть в домах.

305 Некогда пред очагом сидели на длинных скамейках,

Веруя, что за столом с нами и боги сидят.

Да и теперь на празднике в честь стародавней Вакуны

Люди стоят и сидят пред очагами ее.

Кое-что и до нас дошло из древних обрядов:

310 Жертвуя Весте, несут в чистых тарелках еду.

Вот выступают в венках ослята, везущие хлебы,

Вот обвивают кругом жернов шершавый цветы.

Прежде в печах лишь полбу одну сушили селяне

(И в честь богини печной праздник справляли они),

315 А в очагах на золе пекли настоящие хлебы,

По черепкам разложив их на горячем поду.

Вот почему хлебопек и ослица, вертящая жернов,

Чествуют вместе очаг и госпожу очагов.

Надо иль нет о позоре твоем, Приап краснобрюхий,

320 Мне говорить?[518] Мой рассказ краток, но очень смешон.

В башни несущем венке на челе богиня Кибела

Всех созывает богов на пированье свое.

Вместе со всеми она и сатиров и нимф созывает;

Прибыл туда и Силен, хоть и не звали его.

325 Долго мне, да и нельзя пированье описывать вышних:

Не пожалевши вина, ночь коротали они.

Кто наудачу бродил долинами Иды тенистой,

Кто, растянувшись, лежал там на пушистой траве;

Те забавляются, те задремали, те, сплетшись руками,

330 Пляшут себе в три ноги, быстро по лугу скользя.

Веста лежит и в тиши вкушает покой бестревожный,

Где улеглась, опершись на мураву головой.

Красный сторож садов между тем то богиню, то нимфу

Ловит, туда и сюда бегая взад и вперед.

335 Вот он и Весту заметил, но счел, вероятно, за нимфу,

Иль все же Весту узнал, но, говорит, не узнал.

Блудной надеждой объят, подойти незаметно он хочет;

Вот уж на цыпочках к ней, с бьющимся сердцем, идет.

Старый Силен между тем, с осла, на котором сидел он,

340 Слезши, оставил его на берегу ручейка;

Тут-то, как шел близ него пространного бог Геллеспонта,

Вдруг неожиданно выть стал длинноухий осел.

В страхе от воя осла вскочила богиня; толпою

Все подбегают: от рук вражеских скрылся Приап.

345 Вот потому-то Приапу осла закалают в Лампсаке,

Так говоря: «Мы в огне жжем потроха болтуна!»

Ты же, богиня, ослов украшаешь гирляндою хлебов:

Труд завершен, и умолк голос пустых жерновов.

Далее надо сказать, почему в Громовержцевом храме

350 Жертвенник есть, а на нем Пекарь-Юпитер царит?

Весь Капитолий кругом обложили свирепые галлы:[519]

В долгой осаде уже голод людей донимал.

Вышних к престолу созвав и к ним обращаясь, Юпитер

Марсу сказал: «Начинай». Тотчас же тот говорит:

355 «Верно, не знает никто моего народа судьбины!

Верно, душевную боль должен я словом облечь!

Что ж, если требуешь ты, чтобы я о позорном несчастье

Вкратце сказал, то лежит Рим под альпийской пятой!

Это ль, Юпитер, тот Рим, какому весь мир был обещан?

360 А не сулил ли ему власть ты над всею землей?

Он уж соседей своих превозмог и этрусское войско:

Все обещало успех, а не погибель ему.

Видел я сам, как погибли в домах, украшенных медью,

Старцы, одежды надев древних триумфов своих;

365 Видел, как Трои дары выносились из капища Весты:[520]

Видно, и ныне жива в римлянах вера в богов!

Но коль на холм поглядеть, на котором не ваши ли храмы,

И на осаду домов множества ваших взглянуть,

Можно понять, что уж помощи нет никакой от всевышних

370 И что напрасно курить ладан бессмертным богам.

О, если б поле для битвы нашлось! Схватили б оружье

И, не сумев победить, смерть бы сумели найти!

Ныне же голод их мучит и страх недостойной кончины,

И запертых на горе дикие толпы теснят».

375 Тут и Венера и с нею Квирин с жезлом и в трабее

С Вестою наперебой стали за Лаций стоять.

«Общей заботой мы город храним, — ответил Юпитер, —

Галлия, пав перед ним, должную кару узрит.

Ты только, Веста, заставь изобилием голод казаться

380 И ни за что не бросай римских своих очагов.

Пусть всё Цереры зерно, что еще не смолото, смелют

И, замешавши его в тесто, спекут на огне».

Он приказал, и сестра, Сатурнова дочь, приказанью

Повиновалась. И вот полночь уже подошла;

385 После трудов задремали вожди. Юпитер их будит

И отдает им приказ гласом священным такой:

«Встаньте и с высоты в середину врагов побросайте

То, что вам может помочь и драгоценно для вас!»

Сон отлетел, но никто не умеет понять указанья,

390 Что им поможет и с чем надо расстаться теперь.

Верно, с Церерой? И вот Цереры дары низвергают,

Вот под толчками хлебов шлемы гремят и щиты.

Враг отступил, не надеясь на голод, и тут же на месте

Белый, Юпитеру в честь Пекарю, ставят алтарь.

395 Шел я когда-то домой в день праздника Весты дорогой

Новою там, где теперь к Римскому Форуму ход:

Вижу, спускаясь туда, идет босая матрона.

Я обомлел, но, смолчав, остановился и ждал.

Вот поравнялась старуха со мной, меня усадила

400 И обратилась ко мне хрипло, тряся головой:

«Место, где площади тут, занимали сырые болота,

А при разливе реки ров наполнялся водой.

Озеро Курция впрямь когда-то озером было,[521]

Ныне же там алтари стали на твердой земле.

405 А на Велабрах, где в цирк проходили торжественным строем,

Были одни ивняки с зарослями камыша:

Часто, бывало, гуляка, по здешней воде пробираясь,

Песни разгульно поет, спьяна матросам крича.

Бог, кому имя дано по его изменениям вида,[522]

410 Не назывался еще по повороту реки.

Здесь же и роща была, тростником заросшая частым,

Где было можно пройти только босою ногой.

Заводи больше здесь нет, река в берегах протекает,

Высохла почва, но все ж старый обычай живет».

415 Все объяснила она. «Будь здорова, — сказал я старушке. —

И доживай ты свой век тихо, не зная забот».

Все остальное и так уж с младенческих лет я запомнил,

Но из-за этого здесь повести я не прерву.

Правнук Дардана Ил построил новые стены

420 (Ил, что богатством своим славен по Азии был), —

Вдруг, говорят, изваянье с небес всеоружной Минервы

Падает на холмы, где вырастал Илион.

(Видеть его я хотел, показали и храм мне, и место,[523]

Сам же Паллады кумир был уже в римских стенах.)

425 Сминфей[524] был спрошен, и бог, потаенный в роще тенистой,

Гласом, не знающим лжи, так на вопрос отвечал:

«Вы охраняйте богиню небес, охранит она город;

Всюду, где будет она, будет и высшая власть».

И охранял ее Ил, заключив на вершине твердыни;

430 Лаомедонта потом это забота была.

Только Приам ее не сберег: так хотела богиня,

После того как ее не оценили красу.

То ли потомок Адраста, то ль хитрый Улисс вороватый,

То ль благочестный Эней образ богини унес.[525]

435 Как бы то ни было, он обретается в Риме, хранимый

Вестой, которая все видит при вечном огне.

О, в каком страхе сенат был в то время, как Весты внезапно

Храм загорелся, едва не завалившись совсем![526]

Как на священное пламя вставало преступное пламя

440 И благочестный огонь в пламени суетном мерк!

В ужасе плакали все волоса распустившие жрицы:

Страх этот, их обуяв, отнял все силы у них.

Бросился тут к ним Метелл и громким голосом крикнул:

«Все на помощь, скорей! Плач не поможет беде!

445 Нашей залоги судьбы выносите своими руками:

Ведь не молитвою их, силою надо спасти.

Вам не посметь? Горе мне!» Он увидел, что девы не смеют

И что в смятенье они, пав на колени, дрожат, —

Руки воздел, воды зачерпнул и воскликнул: «Простите

450 Мне, о святыни! Войду в храм, что запретен мужам.

Коль это грех, на меня одного пусть обрушится кара,

А преступленье мое Риму спасением будь».

Так он сказал и вошел. Похищенье простила богиня:

Жертвой понтифик своей Весту от гибели спас.

455 Ныне священный огонь сияет под Цезаря властью,

Ныне Троянский очаг будет навеки пылать.

И ни одной не окажется жрицы, повязки пятнавшей

С этим жрецом, ни одной заживо не погребут.

(Так нечестивиц казнят и в той же земле зарывают,

460 Что осквернили: Земля с Вестой одно божество.)

Прозвище Брут получил когда-то Каллаика в этот

День, ибо пролил врагов кровь на Испанской земле.[527]

Но иногда и печаль мешается с радостью также

И не всем сердцем тогда в праздник ликует народ.

465 Красс на Евфрате орлов, и сына, и войско утратил,

И наконец восприял сам он печальную смерть.

«Что ликовать вам, парфяне? — сказала богиня. — Знамена

Вы нам вернете, и Красс Цезарем будет отмщен!»

Но лишь с ушастых ослов поснимают венки из фиалок

470 И лишь Цереры плоды вновь потекут в жернова,

Кормчий воскликнет с кормы: «Дельфина мы в небе увидим,

Как только, солнце затмив, спустится влажная ночь!»

Ты уж, фригийский Тифон, о покинувшей плачешь супруге,

И Светоносец, блестя, всходит с Востока из вод.

475 Добрые матери, вам (Матралии — это ваш праздник)

Желтый богине пирог надо фивянке нести.[528]

Рядом с мостами лежит и с Цирком известная площадь,

Что названа по быку, статуей ставшему там.

Здесь, в этот именно день, говорят, в старину был Матуте-

480 Матери храм посвящен Сервия царской рукой.

Что за богиня она, зачем служанок от храма

Гнать ей (а гонит!), к чему надобны ей пироги, —

Ты объясни мне, о Вакх, завитой и плющом и лозою;

Если ж и твой это храм, песни поэта направь!

485 Внял Юпитер Семеле. Она сгорела, а Ино,

Взявши, младенец, тебя, грудью кормить начала.

В гневе Юнона была, что та от соперницы сына

Кормит, за то, что течет сестрина в мальчике кровь.

Фурий шлет к Афаманту она и мутительный призрак —

490 И от отцовской руки пал ты, младенец Леарх.

Горем убитая мать схоронила Леарховы тени

И совершила обряд должный над прахом его;

А схоронив, стала волосы рвать на себе, горемычной,

Из колыбели тебя выхватила, Меликерт;

495 Узкая есть полоса земли между морем и морем,

Там, где бушует прибой с той и другой стороны,

Здесь-то она обняла в безумном объятии сына

И с возвышавшейся там бросилась в море скалы.

Тут невредимыми их Панопея и все ее сестры,

500 К ней потихоньку скользнув, царством своим понесли.

Не Левкотея еще и мальчик, еще не Палемон,

Устья достигли реки Тибра в пучинах его.

Роща священная есть, то ли Стимулы, то ли Семелы:

Там авзонийских менад было жилье, говорят.

505 Ино спросила у них, какой здесь народ? «Аркадийцы, —

Слышит она, — и Эвандр этой земли властелин».

Но завлекает в обман дочь Сатурна латинских вакханок —

Скрывши свое божество, так им хитро говорит:

«О легковерные, вы поддались обольщению сердца!

510 То не подруга пришла к вам хороводы водить —

Хочет коварно она проникнуть в обрядные тайны;

Но у нее есть залог, чтобы ее наказать!»

И, не дослушав еще, завопили фиады, раскинув

Пряди волос по плечам, по ветру вопли пустив;

515 Ино хватают, ребенка хотят из рук ее вырвать;

И умоляет она ей еще чуждых богов:

«Боги и люди страны, помогите вы матери жалкой!»

Крик ее долетел до авентинских высот.

К берегу гнал тут этейский герой[529] коров иберийских:

520 Он услыхал и на крик тотчас скорей поспешил.

А как пришел Геркулес, на насилье готовые жены,

Спины ему показав, в страхе пустились бежать.

«Матери Вакха сестра, — вопросил Геркулес, — что с тобою?

Или тебя, как меня, та же богиня гнетет?»

525 Тут рассказала она о себе, но иное и скрыла:

Стыдно при сыне вести речь о безумном грехе.

Слух разлетается по миру, мчась на порывистых крыльях,

Вот уже имя твое, Ино, у всех на устах.

В гости к себе, говорят, ее пригласила Кармента,

530 И утолить она тут голод свой долгий могла.

Быстро пирог испекла, говорят, тегейская жрица

На торопливом огне и поднесла угостить.

(Вот почему пироги она любит в праздник Матралий:

Всех ухищрений милей сельская ей простота.)

535 «Ты, говорит, открой мне мои, пророчица, судьбы,

Ежели можно, и тем гостеприимство умножь!»

Мало помедлив, к себе призывает пророчица силы

Неба и чует она: грудь ее богом полна;

Неузнаваемо вдруг она изменилась, и ростом

540 Выше она и святей став вдохновенным лицом.

«Радуйся ныне! Ликуй: твои муки окончились, Ино, —

Этот, сказала, народ ты осчастливь навсегда.

Оба, и ты, и твой сын, божествами вы будете моря;

Имя иное в водах ваших получите вы:

545 Ты Левкотеею будь для греков, для нас же — Матутой:

Сын твой, по всем берегам пристань блюдя и причал,

Будет у нас Портун, а на вашем наречье — Палемон;

Благоприятствуйте вы нашей, молю я, стране!»

Счастлива Ино. Ее наконец прекратилися муки:

550 Переменив имена, стали богами они.

Но отчего же она не пускает рабынь? Ненавидит.

А почему, я скажу, если она разрешит.

Было ведь так, что одна из служанок дочери Кадма

Часто, обнявшись, спала с мужем неверным ее;

555 И от нее-то узнал Афамант бесчестный украдкой,

Что земледельцам дают жженые лишь семена.

Ино сама отрицает все это, но слух такой ходит:

Вот почему она всех и ненавидит рабынь.

Все-таки нежная мать не должна ей молиться о детях,

560 Ибо несчастной сама в детях была эта мать.

Лучше потомство других ее поручать попечениям.

Ибо полезней была Вакху, чем детям своим.

«Что ты спешишь? — от нее, говорят, услышал Рутилий. —

Будешь ты, консул, убит в день мой марсийским врагом»,

565 Так и случилось по слову ее, и теченье Толена

Побагровело, приняв алую консула кровь.

А через год был убит при таком же восходе Авроры

Дидий и смертью своей силы умножил врагов.[530]

В тот же день тот же царь там же храм посвятил и Фортуне.

570 Кто же, однако, тут скрыт в храме под тогой двойной?

Сервий это, но вот почему так лицо его скрыто,

Точно не знает никто, так же не знаю и я.

Верно, богиню брал страх за ее потайные свиданья,

Верно, стыдилась своей связи со смертным она, —

575 Ибо пылала к царю она неуемной любовью,

Не оставаясь слепой лишь для него одного.

Ночью в свой храм пробиралась она чрез окошко, «фенестру» —

И «Фенестеллой» теперь в Риме ворота зовут.

Так и досель от стыда лик любовника скрыт покрывалом

580 И голова у царя тогой покрыта двойной.

Или, быть может, верней, что народ, пораженный кончиной

Туллия,[531] был огорчен кроткого смертью вождя

И все сильней и сильней рыдал пред его изваяньем,

Не умолкая, пока тогой он не был прикрыт?

585 Есть и третья причина, пространной достойная песни,

Хоть и приходится мне сдерживать скачку коней,

Туллия, мужа себе получив ценой преступленья,

Все подстрекала его, так обращаясь к нему:

«Что в том, что оба под стать: моей сестры ты убийца,

590 Мной был убит твой брат, — коль добродетельны мы?

Ведь и мой муж, и твоя жена остались бы живы,

Если бы мы не рвались к большему руку поднять.

Служат приданым моим голова и царство отцовы:

Если ты муж — моего требуй приданого ты!

595 Дело царей — убивать. Убей же тестя и царствуй,

Кровью отца моего руки со мной обагрив!»

Этим подвигнутый, он взошел на престол, не венчаясь;

Сел, но во гневе толпа тут за оружье взялась;

Кровь и убийства кругом, старики слабосильные гибнут;

600 Скипетр тестя схватив, держит гордец его зять.

Под Эсквилинским холмом, перед царским чертогом, убитый,

Окровавленный лежит Сервий на твердой земле.

Дочь на повозке, в отцовский дворец прямиком направляясь,

Гордо и дерзко спешит по середине пути.

605 Тело увидел царя возница и горько заплакал,

Остановясь. На него грубо прикрикнула дочь:

«Едешь ты или ждешь за почтенье такое расплаты?

Правь и лицо колесом мне ненавистное мни!»

Так и случилось: зовут теперь улицу эту Проклятой,

610 И остается на ней это навеки клеймо.

Мало того: посмела она, когда время настало,

В храм отцовский вступить — трудно поверить, но так!

Туллий изваянный там, говорят, восседал на престоле —

Тут и прикрыл он себе очи подъятой рукой,

615 И прозвучал его глас: «Лицо мое скройте от взоров,

Чтобы не встретил мой взгляд мне ненавистную дочь!»

Скрыто одеждой его изваянье: Судьба запрещает

Снять его и говорит так из святыни своей:

«В день, когда Сервия лик впервые откроется людям,

620 Всякое чувство стыда будет забыто навек».

Поберегитесь одежд запретных касаться, матроны,

Издали, важно служа, произносите мольбы!

Римскою тогой всегда да будет покрыт с головою

Тот, кто по счету седьмой был в нашем городе царь!

625 Храм сей пылал, но огонь изваянья, однако, не тронул:

Сына тогда своего Мульцибер вызволил сам.

Ибо Окрисией Туллий рожден был от бога Вулкана,

Самой красивой из всех бывших в Корникуле жен.

Ей Танаквиль,[532] совершая с ней вместе по чину обряды,

630 Лить приказала вино на освященный очаг:

Тут среди пепла мужской детородный член появился, —

Иль показался? Но нет, был он действительно там.

Пленница у очага осталась, а ею зачатый

Сервий был порожден семенем божьим с небес.

635 Это сам бог указал, когда голова у младенца

Стала сиять и огонь шапкою встал над челом.

В тот же день и тебя, о Дружба, пышно почтила

Ливия, храм твой святой милому мужу даря.

Знай тем не менее, век грядущий, что именно там, где

640 Ливии портик стоит, высился раньше дворец.[533]

Граду подобен был этот дворец, занимая пространство

Большее, чем у иных есть на земле городов.

Срыт был он вровень с землей, но не потому, что казался

Царским; нет, роскошь его нравам опасна была.

645 Цезарь готов ведь всегда низвергать такие громады,

Хоть и себя самого этим наследства лишив.

Так он нравы блюдет, ибо лучшего нету примера,

Чем исполнять самому то, что предложено всем.

Следующий ничего не дает тебе день для отметки.

650 В иды Юпитеру свят Непобедимому храм.

Здесь же следует мне о Квинкватриях меньших поведать;[534]

Ты, белокурая, мне в помощь, Минерва, явись!

Флейтщик, скажи, почему у нас по городу бродит?

Маски у нас почему? Длинное платье зачем?

655 Мне, отложивши копье, Тритония так отвечала

(О, повторить бы точь-в-точь мудрой богини слова!):

«В древности ваши отцы во флейтщиках очень нуждались,

В самой высокой чести были они в старину;

Флейта певала тогда во храмах, певала на играх,

660 На погребеньях она тоже певала в те дни.

Сладок был флейтщиков труд: хорошо им платили; но после

Вдруг прекратилось совсем это искусство у нас.

Надо прибавить еще, что эдил для торжеств похоронных

До десяти сократил флейтщиков прежних число.

665 Город оставив, они уходят, как ссыльные, в Тибур:[535]

Тибур ведь в те времена местом для ссылки служил.

Флейта на сцене молчит, и флейты во храмах не слышно,

И погребальный напев не раздается ее.

В Тибуре жил человек, достойный высокого званья,

670 Был он рабом, а потом вольноотпущенным стал.

Пир на усадьбе своей задает он, толпу музыкантов

Он созывает; на пир все к нему рады прийти.

Ночь наступила, уже вся толпа от вина охмелела,

Как появляется вдруг подговоренный гонец

675 И говорит: «Распускай ты, хозяин, гостей поскорее:

Вот уж подходит сюда вольную давший тебе!»

Тут собутыльники все, совсем захмелев и шатаясь,

Кое-как с места встают, но на ногах не стоят.

«Прочь! Уходите!» — кричит им хозяин и всех на телегу

680 Валит, где постлан уже был им тростник и камыш.

Все засыпают, храня от вина и движенья телеги,

Думая спьяну, что их в Тибур обратно везут.

Через Эсквилин в Рим на рассвете въезжают телеги;

Утро настало — они, въехав на Форум, стоят.

685 Плавтий же, чтоб обмануть сенат и числом и одеждой,

Тем, кто приехал, велит масками лица закрыть.

К ним он еще и других примешал, и велел он при этом

В длинных одеждах идти, будто и флейтщицы тут.

Думал он так утаить нарушенье приказа коллеги,

690 Чтоб возвращение в Рим им не вменилось в вину.

Это сошло, и они были в новой одежде на идах,

Пели и, как в старину, начали озорничать».

После рассказа ее я сказал: «Остается узнать мне

Лишь, почему этот день назван Квинкватрами был».

695 «В марте, — сказала она, — точно так же мой праздник зовется,

Да ведь флейтисты и все главным обязаны мне.

Несколько дырочек я пробуравила первая в дудке,

Чтобы звучала она всею своею длиной.

Звук был хорош, но увидела я в отражении водном,

700 Как искажает дутье девичьи щеки мои.

«Эта игра не по мне, — я сказала, — прощай, моя дудка!»

И на прибрежный я дерн бросила флейту назад.

Тут ее поднял сатир,[536] подивился, как с ней обращаться,

А как подул, то узнал, что она звук издает.

705 Пальцами то зажимал он отверстия, то открывал их,

И среди нимф он прослыл как несравненный игрец.

Феба он вызвал на бой. Победил его Феб и, повесив,

Тело ему обнажил, кожу содравши с него.

Все-таки это ведь я открыла для флейтщиков флейту —

710 Вот почему этот день флейтщики славят как мой».

Третий наступит рассвет, и додонская встанет Гиада[537] —

Лоб рогоносный Тельца, несшего Кадма сестру.[538]

Это тот день, когда грязь из храма священного Весты

В море выносит вода Тибра, этрусской реки.

715 Если ветрам, моряки, доверять, то отдайтесь Зефиру:

Завтра он будет для вас благоприятен в пути.

Но, лишь отец Гелиад лучи свои скроет волнами

И оба края небес звездами будут сиять,

Из под земли вознесет Гириея сын мощные плечи;[539]

720 А на ближайшую ночь выплывет в небо Дельфин.

Видел Дельфин в старину бегущих и вольсков и эквов[540]

Там, где Альгида склон вдаль простирает поля.

После чего ты, Постумий Туберт, свой триумф подгородный

Справил, въехавши в Рим на белоснежных конях.

725 Только двенадцать дней в этом месяце уж остается,

Но к их числу ты прибавь лишний пока еще день:

Солнце уже Близнецов покидает, и Рак закраснелся;

На Авентинском холме надо Палладу почтить.

Вот уже, Лаомедонт, невестка твоя засияла,[541]

730 Ночь прогоняя; с лугов влажная сходит роса.

Отдан Сумману был храм, говорят, кто б Сумман этот ни был,[542]

В оное время, когда страшен был римлянам Пирр.

Лишь Галатея зарю снова примет в отцовские волны

И погрузится земля вновь в безмятежный покой,

735 Юноша из-под земли, пораженный стрелами деда,

Выйдет, и обе руки змеи ему обовьют.

Ведома Федры любовь, заблужденье известно Тесея:

Он легковерно обрек сына на смерть своего.

Не безнаказанно сын благочестный к Трезену помчался:

740 Мощный навстречу ему бык устремился из волн.

В ужасе кони, сдержать их бега возница не в силах,

И понеслися они, мчась по скалам и камням.

Падает ниц Ипполит с колесницы, вожжами опутан,

Тело его на земле в клочья искромсано всё.

745 Вот он и дух испустил, к великому гневу Дианы.

«Нечего тут горевать, — сын Корониды сказал,[543] —

Честному юноше жизнь я верну, залечив его раны,

Злую судьбу посрамит мощь моего врачевства».

Зелья он тотчас извлек из ларчика кости слоновой

750 (Главку усопшему он некогда ими помог

В дни, когда, авгуром быв, искал он целебные травы

И исцелила змею ими другая змея).[544]

Трижды потер ими грудь и трижды сказал он заклятье,

И над землей Ипполит голову поднял, ожив.

755 В роще, Диктинною скрыт, он под сенью густою деревьев

И в Арицийском потом озере Вирбием стал.

Но и Климен и Клото недовольны: она — новой пряжей,

Он — что унижена так вся его царская власть.

Этим примером смущен Юпитер и молнию мечет

760 Прямо в того, кто сверх мер высит свое врачевство.

Феб, не ропщи на отца! Он сраженного делает богом —

Из-за тебя он на то, что запрещает, идет.

Я не хотел бы, чтоб ты, хоть торопишься, Цезарь, к победе,

Против вещаний теперь двинулся в новый поход.

765 Пусть и Фламиний тебе, и брега Тразимена[545] напомнят,

Что через птиц подают боги благие совет.

Если ты спросишь, когда привело безрассудство к несчастью,

Точно ответить могу: за десять дней до календ.

Далее — радостный день: победил Масинисса Сифакса,

770 Смерть нашел Гасдрубал от своего же меча.

Время уходит, и мы молчаливо с годами стареем,

Дни убегают, и нам их невозможно сдержать:

Вот подоспел уж и день торжества Могучей Фортуны!

Через неделю уже кончится месяц июнь.

775 Радостно празднуйте день Могучей богини, квириты:

Тибр омывает ей храм, древний подарок царя.[546]

Или пешком, или в быстром челне спешите, не медля,

И во хмелю, не стыдясь, к ночи вернитесь домой.

Пусть ваши лодки в цветах несут собутыльников юных,

780 Вдоволь напейтесь вина прямо на стрежне реки!

Чтит богиню народ: из народа был храма строитель,

Встав, говорят, из низов, принял он царскую власть.

Это и праздник рабов: здесь Туллием, сыном рабыни,

Храм возведен божеству непостоянному был.

785 От подгородного храма домой возвращаясь, подвыпив

И обращаясь к звездам, некто такое сказал:

«Пояс твой, Орион, и сегодня и, может быть, завтра

Будет незрим, но потом я уж увижу его».

А кабы не был он пьян, он добавил бы к этому вот что:

790 «Это случится как раз в солнцестояния день».

Утром этого дня получили святилище Лары

Там, где умелой рукой множество вьется венков.

Остановителю храм в эту самую пору основан:[547]

Пред Палатинским холмом Ромул поставил его.

795 Столько же в месяце дней, сколько числится Парок, осталось,

Как освятился твой храм, в конной одежде Квирин.

День рожденья июльских календ приходится завтра:

О, Пиэриды, прошу, вы завершите мой труд.

Молвите, кто сочетал, Пиэриды, вас с тем, кому в храме,

800 Хоть неохотно, но все ж мачеха руку дала?[548]

Клио ответила мне: «Именитого храм ты Филиппа

Видишь, от коего род Марция славный вела,

Марция имя свое получила от Анка честного,

А красотою она славному роду равна.

805 (Так же прекрасна она и ликом своим, и душою,

Родом своим, красотой и прирожденным умом.)

Ты не подумай, что нам не пристало хвалить ее внешность:

Мы и великих богинь славим за их красоту.

Цезаря тетка была потом женою Филиппа,

810 О госпожа, о жена, дома святого краса!»

Так пела Клио, и ей подпевали ученые сестры,

И благосклонно Алкид с ними на лире бряцал.