Электрические тела

Глава двенадцатая

У Моррисона уже было все схвачено. Он уже держал в руках сделку с «Фолкман-Сакурой» – вернее, сжимал ее своими семью пальцами. Она уже была его собственностью, и на хрен любого, кто будет настолько глуп, что попытается отнять ее у него. Я прочел это на его лице, когда утром зашел к нему в кабинет, чтобы напомнить о перехваченных Ди Франческо факсах и о том, что у меня на следующий день назначена встреча с Президентом. Величественно восседая за столом в синем костюме – почти такого же цвета, как военно-морская форма, которую он когда-то носил, – Моррисон наблюдал за мной с равнодушной снисходительностью, словно я был муравьем, карабкавшимся по обрывку бечевки. Я знал, что он думает о заметке, напечатанной этим утром в «Уолл-стрит джорнал», где высказывалось предположение о том, что Корпорация рассматривает возможность создания международного совместного предприятия беспрецедентных масштабов. В качестве возможных претендентов в заметке упоминались «Ф.-С.» и несколько других интернациональных конгломератов, включая некую новую малазийскую группу, которая тайком скупала самые разные виды собственности и, по слухам, имела десять миллиардов наличными. Далее в заметке говорилось, что подобный союз в лучшем случае проблематичен, если принять во внимание различия в корпоративной культуре, ограничения Федеральной комиссии по средствам коммуникации, накладываемые на международное владение американскими средствами массовой информации, и тому подобное. Журналист заявлял, что на самом деле Корпорация нуждается в простом вливании наличных средств либо с помощью нового выпуска акций, что только разгневало бы держателей акций, которые сочли бы это снижением своей доли, либо с помощью прямого денежного вливания от внешнего инвестора. Как и большинство экономических обозревателей, он был прав только наполовину. Но сам факт появления такой заметки в газете означал, что Моррисон приказал одному из пресс-секретарей, занимающихся в Корпорации связями с общественностью, внедрить такую информацию в журналистскую среду.

– Мне кажется, нас должно было бы обеспокоить, – начал я, – что послание Вальдхаузена любовнице противоречит тому, что он сказал Саманте... – Я рассказал ему о присутствии Президента на совещании компьютерщиков. – Я могу только заключить... - Я сказал, что позвонил в группу «Нью Медиа» и что они присылают самолетом новую технологию развлечений вместе с техническим служащим, чтобы я смог ее продемонстрировать Президенту. – Мне кажется, что затраты, которые составят примерно сто тысяч долларов, вполне сопоставимы с возможностью...

Моррисон не слушал. Я замолчал. Он ничего не заметил. Было очевидно, что я не в курсе событий. Никто из переговорщиков не хотел разговаривать со мной уже много дней, а это указывало на то, что переговоры активно продвигаются. Секретарши на нашем этаже, которые знали достаточно, чтобы понимать, что им ничего знать не положено, нервничали. Только я ничего не знал. Я превратился в ничтожество – и они это понимали. Я встал и ушел.

Тем временем информация о сыне Долорес не давала мне покоя, и в те минуты, когда мне не нужно было ни с кем разговаривать, я стоял у окна своего кабинета и размышлял над тем, почему она не сказала мне о сыне. Она рассказала мне о том, что в ранней юности ее изнасиловали, она рассказала мне, какие предметы лежали в тумбочке у ее отца, она призналась, что ей было приятно, когда ее трахали одновременно трое мужчин. Почему она не захотела или не смогла сказать мне, что у нее есть сын? Я снова проверил личное дело, тревожась, не пропустил ли я чего-то очевидного, указавшего бы на то, что этот мальчик не ее сын. Но он родился после свадьбы Долорес и Гектора, что, конечно, не доказывало, что она его мать, и он носил имя ее отца. И в анкете не упоминалось о предыдущих браках. Возможно, мальчик остался с Гектором. Или живет у кого-то из родственников – возможно, у матери Гектора. Я подсчитал, что Гектору-младшему сейчас должно быть шесть лет. Спрашивает ли он, где его мама? Задает ли он отцу вопрос, почему их семья распалась? Подобные вопросы я задавал своему собственному отцу. «Папа, а почему же...» Когда я был маленьким мальчиком, я спросил у отца, почему он и моя мать больше не живут вместе. Отец уставился в пол со стыдом и печальной уверенностью в том, что меня всегда будет терзать мечта о семье. Конечно, Гектору хотелось возродить семью Салсинес, пока такая же мечта не погибла. Я ничуть его в этом не винил и жалел о том, что мой собственный отец не проявил такой настойчивости, когда от него ушла моя мать.

Однако я не был готов задать Долорес вопрос о ее сыне. Этот вопрос крутился у меня на языке этим вечером, когда она играла с Марией, складывала выстиранное белье, расчесывала волосы перед сном, наклоняя голову так, что они падали темной занавесью. Я гадал, как часто она вспоминает о сыне и сколько сил нужно для того, чтобы о нем не упоминать.

На следующий день мне предстояла новая встреча с Президентом. И на этот раз со мной была Мария. Под высоким голубым небом, держась за руки, мы шли к подземке, туда, где она проходила по Манхэттенскму мосту, под которым плыла баржа, вспенивая воды Ист-Ривера. Долорес должна была позже зайти ко мне на работу, мы собирались пойти на ланч. Она надела на Марию новое розовое платье и заколола ее волосы розовыми заколками. Если не считать того, что Мария была совершенно на меня не похожа, нас можно было бы принять за отца и дочь, отправившихся в Музей естественной истории.

Когда мы пришли к зданию Корпорации, я предупредил охранника Фрэнки, что Долорес поднимется ко мне позже. Затем у себя в кабинете я встретился с Чарльзом Кейлсом, техником из «Нью Медиа» – высоким, тихим мужчиной с изрытым угрями лицом. К нашему приходу он уже отладил все оборудование: пару компьютеров размером с чемодан и еще один – размером с большой сундук Он соединил их с помощью кабелей и электрических шнуров, подключив цветной монитор для Марии, стандартную клавиатуру и небольшой дополнительный монитор для себя.

– Вы нас выручите? – спросил я Кейлса. – Если мы запутаемся?

– Конечно. Но все будет хорошо. Она разберется где-то за минуту. У меня три дочери, я знаю.

Я взял Марию за руку, и мы пошли в кабинет Президента. Он сидел за рабочим столом, одетый в потрясающий синий костюм с шерстяным пестрым галстуком, пил чай и читал старый томик Троллопа. Хотел бы я так же хорошо выглядеть, когда мне будет столько же лет.

– Вот и мы.

Президент поднял голову и увидел Марию.

– Ну-ну, - проговорил он, вставая. – Я знал, что вы пойдете на все, мистер Уитмен, но такого не ожидал.

Он наклонился, пожал Марии руку и представился:

– Привет, юная леди.

– Я здесь с Джеком! – объявила Мария, дергая меня за руку и раскачиваясь.

– Это дочь знакомой, – пояснил я.

Президент посмотрел на Марию и улыбнулся.

– Похоже, она очень к вам привязана, – сказал он, словно знал обо мне больше, чем готов был показать.

Мы вернулись обратно ко мне в кабинет. Кейлс придвинул к экрану стул и посадил на него Марию. Я повернулся к Президенту:

– Я ломал голову, как мне убедить вас, что эту сделку необходимо провести. Я приводил вам рациональные аргументы, цифры. Вы и без того их знали. Думаю, Моррисон ждал, что я сдамся. Чтобы показать, что я ничего больше сделать не смогу.

Президент устроился в кресле, заинтригованный новизной происходящего.

– Вы постоянно спорите со мной, – сказал Президент. – Но я больше ничего не стану говорить.

– Ну, как бы то ни было, я хочу еще кое-что... дать, мне кажется, это будет самым точным словом. И вот как я это сделаю. Вы выслушали все, что я вам говорил, и вы спорили с некоторыми из моих утверждений, но вы все-таки слушали. Так что я собираюсь сделать еще одну попытку.

– Надеюсь, вы не станете снова копать мне могилу.

– Нет. Но мне пришло в голову, что вы можете захотеть иметь то, чего вы на самом деле иметь не можете, а это – будущее. Мы все этого хотим. Каково это – иметь возможность пережить будущее прежде, чем оно наступило? – Я повернулся к Марии, которая ничего не понимала. – Здесь у нас девочка с обычными умственными способностями, ей три года и одиннадцать месяцев. Для вас она родилась буквально вчера. Но вполне вероятно, что в 2074 году она еще будет жить.

– Об этом стоит подумать. – Президент встал позади Марии, сцепив руки за спиной. – Надеюсь, к этому времени мы решим проблему государственного долга.

– Мария не очень хорошо знакома с компьютером, как и большинство детей ее возраста. Это значит, что она видела по телевизору, как им пользуются, и все такое. Она не юный Моцарт в области программирования? Она просто обычная девочка. Правда, Мария?

Она потянула меня за руку:

– А можно нам уже поиграть?

– Еще минутка, лапочка. – Я снова обратился к Президенту: – У детей в возрасте Марии координация достаточная, чтобы ездить на трехколесном велосипеде. Она знает алфавит и может считать примерно до тридцати. В будущем одной из важнейших вех в развитии ребенка станет момент, когда он сможет пользоваться компьютером стандартной сложности – каким будет стандарт, я не знаю. Сейчас и здесь это не имеет значения. Но это будет касаться всех слоев населения. Конечно, у детей представителей верхних слоев среднего класса уже имеются компьютеры. Эти дети станут следующим поколением информационной элиты.

– Так что нам предстоит увидеть? – спросил Президент. – Сейчас для детей выпускают всевозможные компьютерные игры, программы, диски и энциклопедии. У моих младших внуков их множество, самых разных.

– Да. Но на рынке нет ничего настолько продвинутого, что вам предстоит увидеть. И то, что вы сейчас увидите, предназначено детям, хотя существуют похожие технологии и для взрослых. Я привел сюда Марию, чтобы показать: ребенок четырех лет способен усвоить основные возможности этой технологии, и тогда...

– И тогда у нас появится новое поколение пользователей. – Президент кивнул, чтобы я поскорее начинал. – Думаю, я смогу понять коммерческие возможности, мистер Уитмен, при условии, что они имеются. Кстати, мы с Биллом Гейтсом это обсуждали.

– Итак, здесь у нас программа голосового синтезирования, анимации и экран с высоким разрешением. Великолепный звук – более или менее все, что сейчас имеется. – Я кивнул Кейлсу, и тот ввел в компьютер пару команд.

– Скажи свое имя в этот вот микрофончик, – сказал Кейлс Марии, указывая на переднюю панель компьютера.

– Меня зовут Мария Салсинес, – проговорила она нежным, веселым голоском.

– Хорошо. Давай еще раз.

– Меня зовут Мария Салсинес.

Кейлс посмотрел на свой экран и нажал несколько клавиш.

– Сколько тебе лет? – спросил компьютер женским голосом.

– Мне три года, а день рождения у меня десятого июня, – ответила Мария.

– Отлично. – Техник кивнул мне. – Мы готовы. Он будет распознавать только ее голос и больше ничего. Никаких команд мышью, никакой клавиатуры – только голосовые команды. Я работал над этим семь лет.

– Как это работает? – спросил Президент.

– Ну, по сути, компьютер нарезает ее слова на временные отрезки по десять миллисекунд. Затем он анализирует частоты каждого отрезка и сопоставляет с базой данных, состоящей из нормальных звуков речи. Кстати, эта технология будет применяться уже через пять лет. Она изменит многое из того, что мы сейчас делаем. – Он нажал кнопку, и экран Марии погас. По нему поплыли какие-то цифры: информация о загрузке программы, данные о памяти и различных драйверах. Затем появился мультипликационный поселок: Англия начала семнадцатого века, так выглядела родина моих предков почти четыреста лет назад. Маленький мальчик в коротких штанишках и шапке прошел по улице, остановился и помахал Марии.

– Привет! – сказал мальчик.

– Привет! – тут же отозвалась Мария.

– Как тебя зовут?

– Мария Салсинес.

– Где ты живешь, Мария?

– Я живу в Бруклине, – радостно ответила она.

– В Бруклине – в Нью-Йорке?

– Да.

– Никогда там не был.

– О!

– Хочешь знать, как меня зовут?

– Да.

– Кристофер. – Он вытащил из заднего кармана молоток. – Я хочу кое-что построить. – Он вытащил коробку с инструментами, в которой что-то гремело. – Мне нужна твоя помощь.

– Зачем? – спросила Мария.

– Потому что ты должна сказать мне, что строить.

Она посмотрела на меня.

– Что угодно, – сказал я Марии. – Скажи ему, что тебе хочется построить.

– Кораблик!

– Ладно, – отозвался Кристофер. – Будет тебе кораблик.

Паренек на экране пошел к бухте. Его башмаки стучали по брусчатке. Он шел по узким улочкам, сворачивая то вправо, то влево. Он прошел мимо лавки сапожника, стены которой были заставлены старомодными башмаками. Сапожник, толстый старикан, выглянул из окна и сказал:

– Привет, Мария.

– Привет. – Она повернулась ко мне. – Мне это нравится.

– Тебе нравятся мои башмаки? – спросил сапожник.

– Да.

– Дотронься до тех, которые тебе больше всего понравились.

Мария нагнулась и дотронулась до старинных башмаков на экране. Усатая мышка в красном колпачке выскочила из ботинка и умчалась. А потом сами башмаки подскочили в воздух и выпрыгнули на мощеную улицу, где несколько секунд танцевали под быструю веселую музыку, после чего полетели обратно на полку сапожника.

– Пошли, Мария, – позвал Кристофер.

Мальчик пришел в бухту. Там, привязанная канатами, качалась яхта.

– Мария, тебе нравится этот кораблик? – спросил Кристофер.

– Нет!

– Почему?

– Я хочу новый кораблик. Большой.

– Какой?

– Океанский.

Кристофер пожал плечами:

– Нет проблем, Мария.

Скрипучий старый галеон начал увеличиваться в длину и высоту, а мачты тем временем стали уменьшаться, и на множащихся палубах выросли трубы. Деревянные доски бортов напряглись и лопнули, упав на палубу аккуратной стопкой.

– Программа совершает переход между образами, а подпрограмма решает, как интегрировать старое изображение в новое, например, что делать с досками, – сказал Кейлс. – У этой программы множество возможностей, так много, что количество сюжетов практически бесконечно. Например, я никогда не видел того, что происходит сейчас.

Кристофер взялся за свою коробку с инструментами и с помощью старых досок от галеона быстро сколотил аккуратный трап, который вел на самую нижнюю палубу океанского лайнера.

– Он тебе нравится, Мария?

– Да.

– Давай посмотрим на план корабля.

Он как по волшебству извлек из кармана большой рулон бумаги, рассмотрел его и повернул. Это была техническая схема корабля, выполненная в трех измерениях. Она стала расти, заполнив весь экран, и каждый участок был аккуратно подписан. Мария подалась вперед и импульсивно дотронулась до машинного отделения. Мгновенно на экране возникло яркое изображение машинного отделения океанского лайнера, где мужчины в морской форме работали у приборной доски. Гигантские турбины громко гудели.

– Это реально, – сказал Президент.

Мария снова дотронулась до экрана, и мы вернулись к схеме корабля. Она прикоснулась к камбузу, и экран мгновенно отобразил длинный сверкающий ряд стальных столов и людей в белых колпаках, везущих громадный котел с супом по блестящему полу. На дальней стене висели половники. Кто-то вез тележку с десертами. Суп плескался в котле. Потом мультипликационный Кристофер высунул голову и сказал:

– Мария, пошли?

И мы вернулись на палубу, где Кристофер вытер лицо носовым платком.

– Я хочу, чтобы на корабле были собаки! – вдруг выпалила Мария.

Изображение на секунду пропало, компьютер под столом зажужжал, и на экране появились цветные фотографии собак примерно двадцати разных пород.

– Этот переход получился не очень гладким, – вмешался Кейлс. – Кристоферу следовало представить собак. Это было слишком резко.

Тем временем Мария выбрала двух собак для своего корабля: маленького пуделя и спаниеля. Они появились на трапе корабля, ухмыляясь по-собачьи и виляя хвостами. Команда матросов и капитан вышли к трапу, чтобы приветствовать их на борту. Капитан посмотрел на часы.

– Мы отплываем через две минуты, – сказал он басовитым добродушным голосом.

– А еще я хочу Микки-Мауса, – сказала Мария.

Кристофер обернулся:

– Ты хочешь Микки-Мауса? Гм...

– Сейчас программа тянет время, – сказал Кейлс. – Она пытается определить, что такое Микки-Маус, чтобы связать слово с изображением. Не знаю, есть ли он у нас: это ведь торговая марка Диснея. Все зависит от того, что именно сканировалось.

– Привет, девочки и мальчики! – сказал Микки-Маус, открыв один из корабельных иллюминаторов со звонким щелчком и высунув голову. – А я здесь с самого начала!

– Здорово! – сказала Мария.

– Значит, при сканировании взяли не только изображение, но и немного звука, – сказал самому себе Кейлс.

– Минута до отплытия! – объявил капитан.

Президент наклонился к Марии:

– Лапочка, спроси мальчика, может ли на корабле оказаться Том Брокоу.

– А кто он такой? – спросила Мария.

– Это дядя из телевизора. Хороший дядя, он мой друг. Том Брокоу.

– Том Брокоу! – закричала в экран Мария.

– Пойдем его поищем, – сказал Кристофер, запрыгивая на палубу и заглядывая за чемоданы.

– Программа тянет время? – спросил Президент у техника.

– Нет, – ответил Кейлс. – Она загружает специальную систему изображений, которая берет обычные картинки и перерабатывает пиксели в видеоряд, чтобы ввести в анимацию, то есть...

– Всем привет! – произнес низкий ласковый голос. На экране появился Том Брокоу, его живое и движущееся изображение. – Мария, насколько я понял, мы отправляемся в путешествие.

– А почему у него развеваются волосы? – спросил Президент. – У него развеваются волосы, а ведь на картинке ветра нет.

Кейлс поморщился, глядя на экран, пытаясь найти ответ:

– Это значит, что, когда сканировали картинку, он находился на улице, вел прямой эфир из России или Китая, или еще откуда-то, и там дул ветер. Программа отобразила развевающиеся волосы, потому что приняла их за часть образа. А больше нигде на картинке ветер не дует, потому что он не введен в программу. Мы еще не доработали некоторые тонкости. Решая какой-то сложный вопрос, мы создаем новые сложности.

– Из того немногого, что я знаю, – начал я, – требования к памяти...

– Да, – гордо прервал он меня, – видео телевизионного качества проматывает тридцать кадров в секунду, а каждый кадр требует до двух мегабайт памяти. Это очень много. Это было одной из сложностей. Но здесь мы используем новые экспериментальные чипы ДОЗУ.

– ДОЗУ?

– Динамическое оперативное запоминающее устройство. Это громадные чипы на двести пятьдесят шесть мегабайт. «Ай-би-эм» и «Тошиба» работают над ДОЗУ на двести пятьдесят шесть мегабайт, но их промышленное производство начнется не раньше 1997 или 1998 года. Если не считать военных разработок США, то здесь мы всех опережаем.

Тем временем у Марии корабль с собаками, Микки-Маусом и Томом Брокоу на борту отплыл. Они с Президентом сидели рядом, а я кивнул Кейлсу, и мы отошли.

– Вы отлично поработали, – сказал я ему.

– Я занимался этим почти всю ночь, устранял мелкие погрешности. Мне пришлось получить с Западного побережья кое-какие дополнительные программы через модем.

– Скоро ли можно наладить промышленное производство?

– Через три года как минимум. Но за три года программа станет еще лучше.

– Стоимость?

– Сегодня это стоило бы... как минимум семь-восемь миллионов долларов.

– А что будет к моменту выпуска?

– Думаю, что за пять лет мы снизим стоимость до десяти – пятнадцати тысяч долларов, – предположил Кейлс. – Потом стоимость чипов упадет и цена станет более приемлемой.

– И на чем все это базируется?

– В конечном счете? – спросил он. – Это чипы. Они стали величайшим изобретением человечества. И я это говорю совершенно серьезно.

Я посмотрел на Президента и Марию. Том Брокоу красил огромный белый корпус корабля большой кистью, и по мере движения кисти на выгнутом борту с его заклепками и иллюминаторами возникала Мона Лиза да Винчи. Потом он нарисовал еще один портрет, на этот раз самого себя читающего новости, и я узнал изображение, это был выпуск новостей недельной давности.

– Тут только отснятый материал, – сказал Кейлс. – Еще четыре месяца назад технология не позволяла передавать его на компьютер с поисковой системой, основанной на диске. Нужна была слишком большая память. Сейчас мы это уже делаем. Такие спецэффекты можно видеть в кино, но каждое изображение планируется заранее, расписывается. Здесь технология реагирует моментально. Здесь нет незаметного меню, некоторые эффекты даже нельзя повторить, наверное... Нельзя просто вернуться туда, где вы находились... То есть мы на самом деле идем здесь впереди всех.

На экране Микки воздвиг леса из канатов и спустился по ним. Вдвоем с Брокоу они закрасили ведущего передачу Брокоу и Мону Лизу движущимся изображением того, как они сами рисуют себя, рисующих себя.

– Это копирующая программа.

– Поразительно, – пробормотал Президент. – Наша коммуникационная компания становится компьютерной компанией.

А потом Кристофер вылил на корпус банку белой краски, и они начали заново: Мария передавала указания Президента. На борту стала появляться схема нью-йоркской подземки.

Мария переключала программу с одного изображения на другое, разговаривая с экраном, прикасаясь к нему, когда это требовалось. Я заметил, что Президент оторвал взгляд от экрана и зачарованно наблюдает за ней.

– Теперь вы поняли, в чем дело? – прервал я. – Как мы могли бы попасть на рынки Германии и Японии через уже имеющиеся у «Фолкман-Сакуры» системы маркетинга, не говоря уже...

– Да-да, конечно, – отмахнулся от меня Президент.

– Я хочу сказать: вполне вероятно, что все это может стать услугой онлайн, либо через кабельное телевидение, либо через телефонные сети. Вы просто включаете это, как телевизор, и начинаете игру или поиск. Десятилетний школьник, которому задали подготовить доклад, мог бы передать картинку на принтер, соединить ее со стандартной программой обработки текста и дизайном его работы. Это объединение продукта и системы распространения. Как я уже говорил, распространять его можно по кабелю или даже через спутник. Мы не уверены, но...

– Все более или менее состоятельные семьи мира захотят это иметь, – прервал меня Президент. – В Париже, Гонконге, Рио – везде.

– И с нашими кинозвездами, нашими книгами, нашими музыкальными видео...

– Да, да! - сказал Президент.

Его усталые глаза смотрели не на меня, а на юное личико перед ним.

Позже, когда Президент и Мария утомились, испытывая новую программу, в дверь постучала Долорес. Она была в туфлях на каблучке, в великолепном сине-белом платье. Ее волосы были уложены в пучок, но несколько прядей вились по щекам, в ушах оказались жемчужные серьги Лиз. Ее макияж тоже изменился, стал более сдержанным, и я заметил, что у нее новая сумочка – вроде тех, какие были у многих женщин в офисе.

Долорес кокетливо повертелась на каблуках:

– Я ищу мужчину в костюме.

– Ты великолепно выглядишь.

– Да?

Она явно была рада это услышать.

– Ну-ну! - воскликнул Президент, непринужденно и изящно скользя к нам. Сигарета двигалась у него во рту. – Теперь я понял, почему Джеку так трудно сосредоточиться на работе.

Он протянул руку Долорес и представился, а она назвала себя. Как все старики, которым хочется обладать молодыми женщинами, Президент вел себя так, словно меня рядом не было, словно Долорес была моей женщиной только благодаря его милости. И он флиртовал с ней, словно вознаграждая себя.

– Так вы мама этого умненького ребенка?

– Она моя, определенно.

– Это – Долорес Салсинес, мать Марии.

– Я очень раз с вами познакомиться. Она прелесть.

Пепел с сигареты Президента упал на ковер.

– Я рада, что она хорошо себя вела, – нервно рассмеялась Долорес.

Президент посмотрел на мои ботинки, что-то обдумывая, и я был готов поклясться жизнью, что он только что придумал нечто исключительно хитроумное.

– Джек, я хотел бы, чтобы вы с Долорес приехали ко мне в этот уикенд. В воскресенье. Все будет неформально. Я надеюсь, что вы сможете приехать, Долорес. Вы играете в теннис?

– Э-э... извините, я в него никогда не играла.

– Тогда сможете поплавать и полежать на солнышке.

– А Марию взять можно?

– Конечно, – засиял Президент. – У нас там толпы детишек.

Он повернулся и посмотрел прямо на меня. Его интонации изменились ровно настолько, чтобы стало ясно, что я обязан к нему явиться. И он говорил достаточно холодно, не показывая, как на него подействовало увиденное.

– Миссис Марш расскажет вам, как добраться, Джек. И благодарю вас за интересную демонстрацию. – Он улыбнулся Долорес, а потом наклонился, чтобы пожать руку Марии. – До свиданья, Мария. Мне было очень приятно познакомиться с тобой. А теперь прошу прощенья, но мне нужно идти.

Во второй половине дня Моррисон пригласил меня к себе в кабинет.

– Мы быстро продвигаемся, – сказал он. – Они с нами согласились. Саманта и Вальдхаузен возглавили сделку. Мы уже набросали соглашения. Думаю, что через неделю мы сделаем предварительное объявление. Я начну обзванивать членов совета директоров, буду готовить их к этой мысли.

Я рассказал ему о моей утренней встрече с Президентом. Моррисон вертел деревянную утку, стоявшую на его столе.

– Возможно, он согласился с идеей этой сделки, – сказал я.

Моррисон перевел взгляд на меня и невольно улыбнулся:

– Он – старик, Джек. Ему больше семидесяти, его время прошло.

– Так что вы с самого начала считали, что он не переменит своего мнения, так? И что я буду попусту тратить свое время?

– Эти вопросы тебя волновать не должны, – ответил Моррисон. – Нам надо думать о других вещах. Скоро здесь закипит работа. Только вчера я приводил сюда Вальдхаузена, чтобы все ему показать. Мы решили выделить им несколько рабочих кабинетов в здании – возможно, несколькими этажами ниже.

– Звучит неплохо.

– Но мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделал.

– Что?

– Удали Робинсона.

– Удалить его?

– Уволь. Чтобы его тут не было.

– Никто ничего не имеет против...

– Я против. Вчера за ланчем Вальдхаузен рассказывал мне, насколько в Германии в последнее время обострился расовый вопрос. Он высказал опасение, что мы становимся похожими на его страну. А потом мы сидели у меня в кабинете – и туда вошел Робинсон. Он слушал через наушник бейсбольный матч и спросил меня, не нужно ли мне почистить ботинки. Миссис Комбер его прозевала – вышла в дамскую комнату.

– И что сказал Вальдхаузен?

Было видно, что Моррисон раздражен.

– Он ничего не сказал. Молчание – это очень красноречивое высказывание. Просто убери его отсюда, навсегда. Его пребывание здесь – это расизм, это дьявольски неловко – как будто у нас тут плантация.

– Ему нужна работа...

– Не пытайся на меня давить, Джек. Это мелочь. Робинсон – просто старик. Тебе со временем придется увольнять множество людей. Поверь, я это делал. А это – просто вшивый чернокожий старик, который чистит ботинки.

Но меня брали на работу не для этого – и я ему так и сказал. У нас два этажа занимал отдел кадров, где сотрудники отсиживали себе задницы, заполняя бланки, и больше ничего не делали. Там были милые женщины с чистыми ногтями, которые специализировались на увольнении служащих. И это я тоже сказал Моррисону.

– Да, и потому что он проработал здесь тридцать лет и все его любят, ему захотят устроить прощальную вечеринку и оттянут все на месяц, – сказал он. – Я не хочу, чтобы рассылались служебные записки – я просто хочу, чтобы он сегодня же ушел, чтобы я не волновался, когда в ближайшие дни здесь появятся Вальдхаузен и другие сотрудники «Ф.-С.».

– Разрешите мне как-то это уладить, – предложил я. – Пусть он ненадолго уйдет в отпуск.

– Нет. Просто убери его.

– А как насчет пенсии или еще чего-то в этом роде?

Моррисон повернулся к окну и устремил взгляд на окутанные дымкой жилые дома к северу от Центрального парка.

– Если он будет просить денег, дай ему примерно... Не знаю, что-то порядка...

Зазвенел телефон. Моррисон поднял трубку, и я смотрел, как он разговаривает, не думая, слушает, не прислушиваясь. Он был погружен в свои мысли – и демонстрировал, что погружен в свои мысли. Я обратил внимание на то, что в последние несколько дней он ел ланч у себя в кабинете, готовясь отправиться в «Плазу» на переговоры, – пил апельсиновый сок, наливал сливки из серебряного кувшинчика. Он стал пить больше кофе. Новая манера поведения была не только внешней, но и внутренней. Он говорил себе, что вскоре наступит его звездный час, что он прожил пятьдесят три года и вынес бесчисленные обиды, отсрочки и идиотские коктейли, пробивался сквозь завалы бумаг для того, чтобы оказаться на пороге величия. Он немного похудел – фунтов на десять, – что для высших администраторов, как и для политиков, является признаком амбициозных карьерных планов. Моррисон считал, что судьба к нему благосклонна, что боги помогают только тем, кто сам себе помогает, – и он не собирался упустить своего шанса. Он не собирался спустя двадцать лет стоять в своем розарии в широкополой панаме от солнца, ушедшим на покой и забытым, внезапно поняв, в чем заключалась его ошибка. Ему казалось, что он будет играть в шахматы со всеми – с Президентом, советом директоров, представителями «Ф.-С.», со всеми своими подчиненными, – словно гроссмейстер, проводящий сеанс одновременной игры, когда он несколько секунд смотрит на каждую доску, строя защиту, подготавливая атаку или даже делая неожиданный и блестящий решающий ход, а затем переходит к следующей доске. В такой ситуации величие заключается не в одной игре, а в способности вести десять или больше игр одновременно – и выигрывать. Чтобы такое хорошо удавалось, надо ни с кем не советоваться. Есть только он один, а все остальные – противники, включая собственных консультантов, потому что при всех их благих намерениях они способны ошибаться. Даже я, его доверенный помощник, был его противником, или, в лучшем случае, фигурой на доске, которой в нужный момент можно было бы выгодно пожертвовать. Он взвесил мои слова – и практически на них не отреагировал. Его лицо было откровенно холодным, а недавний его смех в коридоре звучал намеренно лживо, был окрашен какой-то добавочной иронией, словно он смеялся над теми, кто упорно пытается заставить его смеяться.

– Подождите секунду, – сказал Моррисон в трубку и повернулся ко мне. – Убрать сегодня же.

Он вернулся к своему разговору. Мне придется избавиться от Робинсона – и я ненавидел Моррисона за это. Но его это не волновало. Он вступил в период безжалостности.

Где-то в штате Нью-Йорк мой отец долбил землю мотыгой, думая о стройных саженцах помидоров, которые он высадит на грядки, как только ночи станут теплыми. Возможно, он думал и о своем сыне в Манхэттене, еще не зная о том, что он собирается выгнать с работы старого негра. Я велел Хелен позвонить в службу уборки здания, чтобы найти Робинсона, – и он вошел в мой кабинет примерно через тридцать минут, везя свою жалкую тележку.

– Послушайте, мистер Робинсон, мне надо кое-что обсудить.

– Это что же? Бейсбол? Или футбол? – спросил он с улыбкой.

– Нет. Дело не в том. – Я решил, что лучше сразу взяться за самое неприятное. – Послушайте, вам придется от нас уйти.

– Что? Я в порядке. – Он стукнул в грудь кулаком. – Не тревожьтесь за Фредди Робинсона. Он в отличной форме.

– Нет, дело не в этом, – сказал я. – Вам больше нельзя здесь работать, Фредди. Вы заходите куда не надо и когда не надо.

Он застыл на месте:

– Что случилось?

– Вы зашли в один кабинет в неподходящий момент, Фредди. Вот и все.

– Вы знаете, что я честный.

– Никто этого не отрицает, Фредди.

– Тогда что про меня говорят? Когда я в прошлый раз с вами разговаривал, вы спросили, что говорят про вас, а вот теперь я спрашиваю, что говорят про меня. Всем нравится Фредди Робинсон. Все мне улыбаются, и я улыбаюсь в ответ. Я люблю людей, мистер Уитмен. Я работаю в здании с тех пор, как его построили, и теперь вы хотите мне сказать, что мне больше нельзя здесь работать?

Ноготь диктатора корпорации, отрезанный с ленивым равнодушием, падает на пол, убивая человека. Судьба Робинсона была капризом Моррисона, и только.

– Дайте Хелен ваш адрес, и мы вышлем вам чек, окажем вам помощь.

– Не нужен мне никакой чек. Мне нужно каждый день видеть людей! – сказал Робинсон с волнением. – С некоторыми людьми из этого здания я знаком очень давно. Эти люди – моя семья, мистер Уитмен. Это решили наверху, так? У меня нет внуков, мистер Уитмен, моего сына убили двадцать лет назад. Я старик. Мне шестьдесят восемь лет. Мне надо чем-то заниматься. Я не могу чистить ботинки у Пенсильвания-стейшн. Там сидят бразильские парнишки, мне туда не пробиться. И у Морского порта не могу. И у Гранд-Сентрал. Погода старика убьет, что лето, что зима. Я так не смогу.

Я смотрел на него, восхищаясь его мужеством и красноречием, и раздумывал, не вернуться ли к Моррисону. Но это только рассердит его и ничего не изменит. Это покажет, что я оспариваю его распоряжения. Когда-то он был хорошим руководителем, не реакционером, советовался со всеми. Но миротворцы королями не становятся. Робинсон стоял передо мной со своей жалкой обшарпанной тележкой. Он не заслуживал того, чтобы его выгоняли с работы таким образом, – и я знал, что Лиз, например, была бы потрясена тем, что я подчиняюсь абсурдному распоряжению Моррисона. Но жизнь и бизнес – это последовательность сделок. Моррисон обменивал заработок Робинсона на собственное спокойствие. Я обменивал часть своей совести на одобрение Моррисона, а Моррисон уже через полчаса выйдет из своего кабинета, рассчитывая на то, что Робинсона убрали. Все было настолько просто и настолько мерзко.

– Мне очень жаль, – сказал я. – Решение принято. Вот и все.

Я думал, что после этого он уйдет. Но Робинсон горестно нахмурился.

– Думаете, я не знаю, что тут творится? – воинственно спросил он.

– О чем вы?

– Я повсюду бываю. Я вижу, что делается.

– И что же?

– Нечего нахальничать. Если уж вы меня отсюда прогоняете, то я скажу все, что хочу. Вы лучше меня знаете, что тут творится. Вы заодно с ними. – У него был искренне возмущенный вид. – Я думал, вы человек хороший. Я думал, вы собираетесь помочь моему Президенту.

Это меня поразило.

– Что?

– Я сказал Президенту, что вы хороший молодой человек. Я рассказал ему, как у вас убили жену несколько лет назад.

– Он спрашивал?

– Еще бы он не спрашивал! Он много про вас расспрашивал. А откуда, по-вашему, ему знать, что тут творится?

Я судорожно вздохнул. Шла какая-то более сложная игра. Я практически ни хрена не понимал в том, что происходило.

– И теперь вы все равно меня отсюда выгоните?

– Да, – сказал я ему.

Робинсон всмотрелся в мое лицо, выискивая хоть искру надежды:

– Вы насчет этого уверены?

– Уверен.

Он повернулся, взялся за ручку тележки и стал толкать ее перед собой. Пузырьки с обувным кремом тихо позвякивали. Его молчание подтверждало, какой я подонок.

Джэнклоу, вице-президент кабельной компании «Большое Яблоко», позвонил после полудня.

– Вы получили личное дело? – спросил он. – Выглядит нормально?

– Выглядит неплохо.

– Думал, оно попадет к вам быстрее.

– Ничего.

– И это все? – спросил Джэнклоу с надеждой. – То есть, если вам нужно еще что-то...

Он заискивал передо мной, искал какой-нибудь подход, особое поручение, что-нибудь, за что можно было бы ухватиться. Мне пришло в голову, что я, наверное, смог бы сделать так, чтобы Гектора уволили – достаточно было одного слова. Но тогда у него было бы больше свободного времени, и отчаяние его усилилось бы. И естественно, он предположил бы, что это сделано по моему приказу. И тогда я в один день несправедливо уволил бы двоих, и моя душа стоила бы не дороже старых автомобильных покрышек, разбросанных на Вестсайдском шоссе. И я задумался, нельзя ли как-нибудь облегчить жизнь Гектора, чтобы его боль от потери Долорес и Марии не была такой острой.

– Есть ли у вас вакансии с более высокой оплатой? – спросил я у Джэнклоу.

– Сорок с небольшим. Линейные инспекторы.

– У них много работы?

– Они инспектируют. – Он хмыкнул. – Якобы. Они обучают новичков и следят за тем, чтобы заказы выполнялись быстро. Все в таком роде. Достаточно просто.

– А этот тип, Гектор Салсинес, с такой работой справился бы?

– Никогда не видел этого типа. Но линейные инспекторы – это не нейрохирурги. Это просто парни, которые прокладывали кабель на несколько лет дольше, чем другие, и устали.

– Ненормированный рабочий день?

Возможно, продвижение по службе его отвлечет, оставит ему меньше свободного времени.

– Может, они и работают больше, но зато не так напряженно. Больше бумажной работы в кабинете: проверка счетов на компьютере и все такое.

– Я хочу, чтобы вы повысили этого Гектора Салсинеса до следующего уровня, до инспектора.

– Да?

– Да. Не говорите ему почему, просто повысьте.

– А могу я узнать, почему решения, касающиеся какого-то типа, получающего одиннадцать баксов в час, принимаются на тридцать девятом этаже?

Я ничего не ответил. Это очень эффективный способ вести спор.

– Мне просто повысить его в должности? Ни с того ни с сего?

– Да.

Меня ждал следующий звонок.

– Просто сделайте это, – сказал я, точь-в-точь как Моррисон, и переключил телефон. Это был Ди Франческо.

– Получил кое-что еще, – просипел он. – Хотите прийти и забрать?

– Мне некогда. Что там?

– Похоже, продолжение того же. Оно идет на второй номер, который вы мне дали.

– Который именно?

Он назвал мне цифры. Это был факс Президента, установленный в кабинете миссис Марш.

– Не понимаю, – сказал я.

– Я тоже.

– Перешлите мне все сюда по факсу.

– Я ничего не отсылаю по факсу: это может всплыть при проверке.

– Полно. У меня нет времени на вашу паранойю.

– Никаких факсов. Все меня раздражало.

– Мы вам платим за то, чтобы вы делали свое дело!

– Никакого следа.

– Подсоедините его к той фальшивой линии нью-йоркской телефонной компании, о которой вы мне говорили. Что-то такое сделать можно?

Последовала задумчивая пауза.

– Не получится.

– Тогда потрудись дойти до копировального центра за углом и отправь по факсу оттуда, ты, ублюдочный жирный лентяй! За это мы тебе платим!

Пять минут спустя из аппарата у Хелен полетели листки. Я подхватывал и просматривал их. Я снова позвонил Ди Франческо:

– Вы говорите, они шли с того второго номера, который я вам дал?

– Безусловно.

– Вы нигде не могли проколоться?

– Исключено.

– Но это же практически то же самое, те же английские документы, которые пересылались из отеля «Плаза» пару дней назад!

– Похоже на то.

Я просмотрел остальные документы, приходившие на факс Президента и уходившие с него. Не было ничего необычного: сделка с недвижимостью, в которой участвовал кто-то из его детей, письмо от старого друга.

– По-моему, вы облажались, – сказал я Ди Франческо. – Все остальные сообщения вполне обычные.

– А вот и нет.

– Но это точно те же, что отправлялись из «Плазы» в Германию! Это документы, которые наши люди давали им на встречах. Не было никакого смысла посылать все обратно...

– Причина есть, просто вы ее не знаете, – сердито заявил Ди Франческо. – Потому что я никогда не ошибаюсь.

В шесть я спустился на лифте в вестибюль. Охранник Фрэнки меня остановил:

– Вас спрашивал какой-то тип. Он не записан на прием, так что мы его не пропустили. Он сейчас в другом конце вестибюля, вон там. Он сейчас на нас не смотрит...

Гектор в джинсах и спортивной куртке наблюдал за лифтами, которые поднимались только до двадцать пятого этажа.

– Если не хотите с ним разговаривать, можете уйти прямо сейчас, – посоветовал Фрэнки. – Прямо сейчас.

Так я и сделал, нырнув в поток служащих, направляющихся к подземке. Я шел быстро и без всякой необходимости лавировал в толпе, чтобы за мною труднее было следить. Пройдя ярдов сто, я на всякий случай оглянулся.

Гектор был примерно в тридцати ярдах от меня и, наверное, видел, как я обернулся, потому что смотрел в сторону, низко надвинув на лоб кепку. Я быстро повернулся и ускорил шаги. Можно было бы пойти наверх и попытаться поймать такси, но в это время дня транспорт еле ползет. Я прошел через турникет и быстро направился к платформе. Поезд D стоял на одной стороне, а поезд F – на другой. Оба ехали в Бруклин. Гектор следовал за мной и должен был через секунду оказаться внизу. В поезде D прозвучал сигнал, предупреждающий, что двери закрываются, и я прыгнул в него, надеясь, что он отойдет от платформы раньше, чем Гектор успеет на него сесть. Состав тронулся. Удалось ли мне оторваться? Гектор стоял на платформе и смотрел в окно вагона, пытаясь меня найти. Он побежал вдоль состава, огибая других пассажиров. Он меня заметил.

А потом я понесся по рельсам. Мне удалось уйти. Я принял решение завтра же поговорить с Гектором открыто – возможно, позвонить ему на работу. Господи, я ведь сегодня устроил ему повышение!

Поезд остановился на станции «Сорок вторая улица», потом снова тронулся. Единственным шансом для Гектора был поезд F на станции «Сорок седьмая улица» под Рокфеллеровским центром, но он нас не догнал. Однако, отъехав от станции «Сорок вторая улица», поезд D притормозил. Состав прополз ярдов двадцать, потом снова набрал скорость. Он оказался на занятом пути, перед ним шли поезда Q и В. А потом поезд F, который дальше шел по местной линии, с ревом пронесся мимо нас по соседнему пути. Пассажиры в ярко освещенном вагоне были хорошо видны. Я не разглядел Гектора, но не сомневался, что он находится в том поезде. Потом поезд D снова набрал скорость. Мы подъехали к станции «Тридцать четвертая улица». F уже был там, дожидаясь перевода стрелок. Гектор стоял на платформе, одна его нога была в вагоне. Он меня не увидел. Он смотрел не в тот вагон и не мог решить, следует ли ему пересесть в поезд D, который уже остановился. Предупреждающие сигналы обоих поездов зазвучали одновременно – и двери закрылись. Гектор остался в поезде F, глядя в стеклянную дверь. Он посмотрел на мой вагон – и увидел меня.

Оба поезда тронулись. Я знал, что оба они должны остановиться на станции «Западная четвертая улица», но, по идее, поезд D должен был прийти туда раньше, потому что F был местным и останавливался на «Двадцать третьей улице» и «Четырнадцатой улице». Если D придет на «Западную четвертую улицу» раньше, чем F, я буду спасен. У меня будет две возможности: я могу остаться в поезде или выйти, взбежать по лестнице раньше, чем F заедет на станцию, и окончательно оторваться от Гектора. Он приедет на станцию «Западная четвертая улица» и не будет знать, остался ли я в поезде D, который уже уедет, видны будут только исчезающие в туннеле красные огни, или поднялся наверх. Он будет знать, что у него есть еще один шанс догнать меня на поезде D, который остановится на станции «Бродвей-Лафайет». Или он может подняться наверх и проверить, нет ли меня там. Но к этому времени я уже скроюсь.

Но этого не произошло. К югу от «Двадцать третьей улицы» мой поезд затормозил из-за оживленного движения в час пик. Пассажиры с отвращением качали головами. Поезд F догнал D, и оба состава въехали на «Западную четвертую улицу» одновременно. И Гектор высматривал меня из окна своего поезда. Я задохнулся и стал осматриваться, соображая, что предпринять дальше. Его поезд остановился чуть дальше, и я воспользовался этим, чтобы пройти в конец вагона и открыть дверь следующего. Он был набит битком, так что я не успел бы пробраться мимо множества пассажиров на пару вагонов дальше и выйти на платформу. Слишком много людей, усталых и раздраженных. Двигаться было сложно. Я совершил ошибку.

Мой поезд остановился. Напротив него из поезда F выходили пассажиры. Гектор будет искать меня в вагоне, из которого я только что ушел. И теперь мне трудно было выйти из вагона. Я не успевал. Двери поезда D закрылись, и он двинулся в сторону «Бродвей-Лафайет». Перешел ли Гектор в мой поезд или нет? Если да, то мне необходимо сойти на «Бродвей-Лафайет», потому что после нее D поедет по ветхому старому Манхэттенскому мосту, где он вечно останавливается из-за плохого состояния настила, и у Гектора будет достаточно времени, чтобы обойти два или три вагона и найти тот, в котором ехал я.

Поезд D уже ехал, снова догоняя поезд F. Находится ли Гектор по-прежнему в нем или в D? Я посмотрел в сторону соседнего вагона, из которого только что ушел. Гектор оказался там. Я грубо протолкался мимо нескольких пассажиров, чуть пригибаясь на тот случай, если Гектор заглянет в торцевое окно вагона. Мне повезло, что он был невысоким. Я заметил мужчину в черном плаще.

– Сэр, – попросил я, тяжело дыша, – продайте мне ваш плащ.

– Что?!

– Сколько вы хотите?

Он посмотрел на меня как на психа:

– Господи, не знаю я.

– Я продам тебе мою кепку, парень, – предложил другой мужчина. Это была красная бейсболка с логотипом нефтяной компании. – За двадцать баксов.

– Идет.

Я отдал ему деньги.

– Как насчет сотни за плащ? – спросил первый мужчина.

Я купил и его, закутался в плащ, надвинул кепку на лоб и стал пробираться в конец вагона, чтобы между мною и Гектором оказалось как можно больше народу. Поезд въехал на станцию «Бродвей-Лафайет», последнюю в Манхэттене. Поезд F тоже тормозил на станции. Я стоял лицом к стеклянной двери в своем маскировочном костюме. Краем глаза я увидел, как Гектор входит в мой вагон. Он меня не заметил или если и заметил, то не узнал. Дверь открылась. Двери поезда F тоже были открыты. Я вышел из состава D и остановился в центре платформы. Я мог бы подняться наверх и взять такси, но движение на пересечении Бродвея и Хьюстона в это время очень медленное. Выбраться оттуда будет мучительно трудно. И тут по лестнице вниз хлынула волна пассажиров, делающих пересадку со станции «Лесингтон-авеню». Их было очень много. Я не смог бы пробиться наверх сквозь эту живую стену, и я побежал по платформе, прочь от Гектора, и вошел в последний вагон F как раз перед тем, как двери захлопнулись.

Поезд F ехал не совсем туда, куда мне было нужно, но здесь его маршрут расходился с маршрутом поезда D, что было к лучшему, поскольку, как я считал, Гектор остался в нем. Спустя пятнадцать минут F остановился в конце Парк-слоуп, на Девятой улице и Седьмой авеню, и, не заметив нигде Гектора, я вышел из поезда. Спасен.

На ходу я снял бейсболку и посмотрел на нее. Тулья была в пятнах от пота. К тому же от нее воняло. Я выбросил ее в урну. Через несколько минут, пройдя шесть кварталов на север по Седьмой авеню, я вошел в свою прачечную. Грейс, славная филиппинка, знавшая наизусть номера всех своих клиентов, поздоровалась со мной.

– Это не ваш плащ, – сказала она.

– Вы правы.

– А чей он?

– Это долгая история. – Я снял плащ. – Его есть смысл почистить?

– Вот этот?

Я к нему не присматривался.

– Я бы его просто выбросила. Отдайте его бездомным.

– Я заплатил за этот плащ сто долларов.

– Вы переплатили девяносто пять. – Она улыбнулась без всякого осуждения. – Ваши рубашки готовы.

Она взяла с полки бумажный пакет. Я повернулся и посмотрел на улицу.

На другой стороне, в кондитерской, стоял Гектор. Он не искал меня, он смотрел на меня и ждал, чтобы я отвел его к Долорес и Марии. Он не знал, что они живут у меня, но, возможно, догадался. Мы были всего в двух кварталах от моего дома.

– Грейс, – сказал я. – У вас есть запасной выход?

Она молча увела меня в служебное помещение. Я проскользнул мимо дюжины юных филиппинок, раскладывающих горы белья на деревянных столах, и вышел на задний двор. Грейс указала на низенький забор, отделявший его от другого двора. Я перелез через него, а потом нахально прошел через несколько дворов и оказался в проезде, который вывел меня на другую улицу. Какая-то старуха на втором этаже забарабанила в окно, когда увидела меня, странного типа в деловом костюме, отчаянно перепрыгнувшего через ее забор, но я уже вышел на улицу. Это заняло всего минуту, и я оказался рядом с домом. Быстро войдя в него, я закрыл громадные деревянные двери и запер их.

Когда я вошел, Долорес держала телефонную трубку.

– Тут звонят из прачечной и хотят с тобой поговорить, – сказала она. – Я ничего не поняла.

– Мистер Уитмен?

– Да.

– Это Грейс из прачечной.

– Грейс, чем я могу быть вам полезен?

– Я должна сказать вам нечто серьезное. Сюда пришел какой-то мужчина, который сделал вид, будто потерял квитанцию, но я никогда раньше его не видела. Он соврал – сказал, что приходил, когда меня здесь не было. Я спросила его, какой у него номер, а он сказал, что не помнит.

– Но вы ведь помните все номера.

– Да. Тогда он спросил, можно ли посмотреть журнал, куда мы записываем заказы на химчистку. В это время там был мой босс, так что я сказала – да, но побыстрее, потому что мне нужно проверить другую квитанцию.

– Как бывает, когда я теряю мою.

– Да, я ее нахожу. Он говорит, у него нет квитанции, так что можно ли ему посмотреть журнал и найти номер.

– Что?

– По-моему, он хотел посмотреть книгу, чтобы найти ваше имя.

Я понял, что он надеялся найти мой адрес, который всегда записывают на тот случай, если вещь, сданная в химчистку, потеряется и придется разыскивать клиента.

– Я взяла у него журнал и сказала, что это не тот. Я дала ему журнал стирки, где нет номера ваших вещей. Он еще какое-то время просматривал журнал. А потом спрашивает, не знаю ли я номер Джека Уитмена. Я говорю – нет, как я могу запомнить две тысячи-триста номеров наших клиентов?

– У вас столько клиентов?

– Да.

– Грейс, большое вам спасибо.

– Да. Я скажу что-то, что вам может не понравиться.

– Говорите.

– Это не мое дело, но я знаю, что теперь вы сдаете в стирку не только свои вещи.

– Вы имеете в виду женские вещи. И вещи маленькой девочки.

– Да, но я знаю, что вы не отец. И я это вспомнила, когда увидела номер вашей квитанции, пока он искал ваш адрес.

– Грейс, – сказал я, – вы слишком умная, чтобы работать в прачечной.

– Да, – засмеялась она. – Знаю.

Поздно ночью меня разбудил телефонный звонок. Я снял трубку, пока Долорес не проснулась.

– Говорите.

– Долорес, пожалуйста.

Гектор. Наступила пауза, мы оба поняли, с кем разговариваем.

– Ты ошибся номером, парень.

– Это Джек Уитмен?

– Кто говорит?

– Ну, тебе надо бы меня помнить, потому что я тебя помню. – Я услышал далекую музыку и звук телевизора. Наверное, Гектор звонил из бара. – Я узнаю, где ты живешь, ублюдок. Я сегодня близко подобрался, так ведь? Дай мне еще пару дней, и я все узнаю. Схожу в муниципалитет, найду записи. Узнаю.

– Откуда у тебя этот номер?

– От того типа, Ахмеда. Сегодня вечером я туда вернулся. Он был там.

Я промолчал.

– Я хочу, чтобы моя жена и дочь вернулись, ты это понял?

Он подождал ответа.

– Скажи Долорес, чтобы возвращалась, иначе может случиться что-нибудь плохое.

Я мог бы сказать ему, что обращусь в полицию, что найму частного детектива или даже пару громил, что его жена больше не хочет с ним жить... Я мог бы сказать любую из этих фраз, но это только бы сильнее его разозлило. А Долорес спала рядом со мной. Мне не хотелось, чтобы между Гектором и нами возникла психологическая связь преследователя и преследуемых, – напротив, мне хотелось, чтобы он не был уверен в том, что дозвонился до меня. Я повесил трубку.

Он, конечно, мог в любой момент позвонить снова, разбудив Долорес и Марию, так что я отключил телефон рядом с кроватью, а потом тихо спустился вниз и отсоединил второй аппарат. Конечно, уже завтра нам придется снова включить телефон.

И тут меня озарило. Я набрал номер Ди Франческе. Там включился автоответчик: «Если вы понимаете квантовую бугодинамику, тогда ваше сообщение пройдет через бугоновый фильтр, в противном случае система зависнет. Говорите».

– Это Джек Уитмен. Подойдите к телефону.

Он так и сделал. Я спросил его, сколько времени требуется для того, чтобы сменить свой телефонный номер на незарегистрированный.

– Наверное, неделя.

– А вы это сделать можете?

– Конечно. Запросто. Одной левой.

Я назвал ему свой номер и попросил его поменять.

– Прямо сейчас?

– Да.

– Вы меня разбудили.

Ди Франческо, раскинувшийся в постели, кошмар.

– Сколько?

– Сколько я за это возьму?

– Да.

– Завтра утром я сделаю это за сто баксов.

– Сделайте это сегодня – и вы получите тысячу баксов. Счет отправьте в мою компанию.

– Позвоните мне утром, и я назову вам ваш новый номер телефона.

Я рухнул обратно в постель. Спустя сорок минут телефон тихо звякнул. Я снял трубку. Линия молчала: я решил, что это работает Ди Франческо. Возможно, Гектор тоже работал, но пока мне удалось от него оторваться.

Как правило, я сплю крепко, но в середине той ночи меня разбудил странный запах. На этот раз он был сильнее, чем когда-либо прежде: сладкое жжение в ноздрях, которое сразу же заставило меня испугаться, заставив подумать, что в доме начался пожар. Этого я боялся больше всего, потому что в доме с таким большим количеством дерева огонь распространится очень быстро. Долорес в кровати не оказалось. Как только я выбрался из-под одеяла, то сразу же определил, что это был не пожар. Но где Долорес? Я прислушался. До меня не доносилось ни звука. Я застыл посреди спальни, пытаясь сообразить, что делать дальше, – и тут увидел странные блики света, падавшие на оштукатуренные стены над лестницей, ведущей из гостиной, – и меня снова охватил ужас. В нижнем белье и носках я осторожно прокрался вниз, перенося большую часть своего веса на перила, медленно приближаясь к источнику света.

Моя гостиная была уставлена крошечными мерцающими свечками, их было не меньше сотни. Казалось, свет живет в странном помещении, созданном из колеблющихся теней, в комнате без стен, потолка и пола. В центре комнаты находилась Долорес. Она стояла на коленях перед камином, молитвенно сложив руки, и ее губы тихо шептали испанские слова. Сначала тихо, а потом все громче и быстрее, ее голос то срывался на крик, то снова стихал до поспешного лепета. Это было почти пение – быстрое пение. Перед ней на каминной полке стояла маленькая фигурка распятого Христа, такие продаются в многочисленных лавочках в латиноамериканских кварталах Бруклина. Наверное, Долорес прятала ее в стенном шкафу. Христос в терновом венце, с закатившимися глазами, с прибитыми к кресту руками и ногами. Свечи, горящие вокруг фигуры, отбрасывали на стены скрученные тени, как будто там корчились сотни мертвецов. Долорес обращалась прямо к изваянию. Я не понимал ее молитву, хотя и мог разобрать отдельные слова: Oh, Dios mio! Quien eres Tu... Dios omnipotente, justica suprema... mi angel de la guarda... Jesus... en las aflicciones de la vida...

Молясь, она поднесла спичку к порошку, маленькими кучками разложенному на тарелках. Неужели я приютил в своем доме сумасшедшую? Нет – мой отец сказал бы, что это просто человек, верующий в Бога. Dios mio, tu que eres grande, ti que eres ei todo, deja caer, sobre mi, pequefio, sobre mi quenoexisto...

Я несколько минут наблюдал за Долорес, думая, что она вот-вот закончит молитву. Но тут она полистала маленькую оранжевую книжку и начала читать новую молитву. Я не осмелился ей мешать. Пение началось снова, голос Долорес то усиливался, то затихал, почти срывался на плач. Она говорила то быстро, то медленно, потом останавливалась и снова заглядывала в книжку. Я чуть ли не целую вечность неподвижно стоял на лестнице под звуки ее молитвы. Ноги у меня одеревенели, пятки заболели. Было уже больше трех утра, но, похоже, Долорес провела свой обряд не до конца и была далеко от того берега усталого спасения, которого она пыталась достичь. Мои веки отяжелели от гипнотически мерцающего света, и я ощутил внезапное головокружение, словно должен был вот-вот рухнуть с лестницы головой вниз. Я белый человек. Меня страшит мистицизм, меня страшит в нем все. Я боюсь обрядов вуду, которые совершаются в Проспект-парке, обезглавленных кур и коз. Я не знал, как говорить с Долорес об этом, и понимал, что мне нельзя нарушать ее ритуал. Это было частью той, другой стороны ее личности, которой я не знал, и это было совершенно не похоже на аккуратные пресвитерианские церковные службы, куда водила меня мать, где были жесткие скамьи, а проповеди произносились со сдержанной эрудицией. В том, что окружало меня прежде, не было крови, перьев и мешочков земли. Я не способен был к такому пониманию мира, не способен был воспринимать заклинания, магию и возжигания благовоний. И я тихо поднялся по лестнице и лег в постель, которая уже успела остыть.

На следующее утро я проснулся рано. Воскресный день выдался теплым и облачным, Долорес крепко спала рядом со мной. Рот у нее был открыт, губы прижимались к подушке, темные спутанные волосы падали на глаза. От нее исходил теплый запах спящего человека. Я наклонился к ней, и мне показалось, что я уловил слабый запах горевших прошлой ночью свечей. Но я не был в этом уверен. Я даже начал думать, не приснилось ли мне все это. И пока я брился, принимал душ и одевался, я решил, что в гостиной должны остаться следы вчерашней церемонии Долорес. Однако комната выглядела как обычно, ни один листок бумаги не был сдвинут. «Возможно, – сказал я себе, – возможно, тебе на самом деле все это приснилось». Дом был проветрен, в мусорном ведре на кухне не было ни пепла, ни воска. Ничего.

Днем, когда я в саду показывал Марии, как надо обрезать отмершие за зиму ветки роз, Долорес окликнула меня из окна.

– Какой-то тип говорит, что тебе надо срочно зайти к нему в офис, – сказала она.

Я поднял голову, мне надоело, что меня бесконечно достают по телефону.

– Кто?

– Он не захотел назваться. Но у него сиплый голос.

Это был Ди Франческо.

– У меня много материала. Хотите посмотреть?

Я сказал Долорес, что уйду на пару часов.

– Куда ты пойдешь? – спросила она.

– Я должен встретиться с одним типом, которому мы платим уйму денег за то, что он нарушает федеральный закон о телефонной связи.

– Нарушает закон?

– Он знает, как украсть сведения с аппаратов факсимильной связи. Это незаконно.

Долорес задумалась над моими словами, но промолчала.

Я доехал на подземке до Кэнал-стрит и пошел к офису Ди Франческо мимо дохлой рыбы, жареных свиней и старушек китаянок, вышедших за покупками. Ди Франческо встретил меня у двери. Его голая грудь была в потеках меда, джема и арахисового масла, шевелюра – сальной и всклокоченной. Я всмотрелся в его лицо, оно напоминало бледную, огромную, гладкую дыню.

– Господи, вы сбрили бороду!

Ди Франческо пожал плечами.

– Я начал чувствовать ее запах, – признался он. – У меня не получалось привести ее в порядок.

– Ну, дни становятся жаркими...

– Но я ее у себя оставил, – прервал он меня.

– Оставили?

Он ткнул пальцем в сторону. Я повернул голову и увидел в пластмассовой коробочке что-то волосатое, – казалось, в нее запихнули какого-то зверька.

– Вы странный тип. Вам кто-нибудь это говорил?

– Конечно.

Я осторожно прошел к компьютерам по усеянному всякой всячиной полу, и он вручил мне пару бумаг. Сверху был факс на немецком языке, отправленный из штаб-квартиры «Ф.-С.» в Бонне группе Вальдхаузена в отель «Плаза». Я быстро просмотрел его и понял, что речь идет о структуре управления слившимися корпорациями. Вторым был факс, отправленный в кабинет Президента о покупке недвижимости на Багамах, стоимостью тридцать пять миллионов долларов. Судя по всему, недурное местечко. Надеюсь, там можно нормально припарковаться. Дальше шел факс из «Плазы» в Бонн о покупке новой польской поп-группы. Видимо, кто-то из группы «Ф.-С.» принимал участие в переговорах об этом. Следующим факсом было послание с аппарата Президента, адресованное в Бонн. В качестве адресата был назван У. Фрикер. Это меня озадачило. Фрикер, тот тип, который до меня работал помощником Президента, был якобы выведен из строя таинственными головными болями и на неопределенный срок ушел в отпуск по болезни. А здесь оказалась записка от Президента, напечатанная миссис Марш. «Мы не успели связаться с вами по телефону и будем рассчитывать на то, что вы получите это сразу по возвращении. Нам нужно, чтобы из Бонна в «Плазу» был отправлен факс с запросом о предлагаемой структуре управления при новой, совместной работе, – говорилось в записке. – Главные десять или пятнадцать позиций со стороны Корпорации. Их вы немедленно отправите по факсу мне».

Я перебрал бумаги, возвращаясь к первой из тех, что мне дал Ди Франческо.

– Они все посланы сегодня?

Он кивнул.

– Вы дали их мне по порядку или как попало? – спросил я.

– Не знаю. У меня просто была стопка бумаг.

Я растерянно смотрел на факсы.

– Вы имели в виду нумерацию страниц или порядок получения? – спросил он.

Но я успел его опередить. По мелким цифрам на верхней части распечатки я определил, что факс Президента был отправлен из Нью-Йорка в Бонн в 11:02 утра, а факс из Бонна в «Плазу», который выполнял его указания, ушел в Нью-Йорк примерно в час дня – в Бонне был ранний вечер. Этот второй факс, на немецком, рекомендовал Вальдхаузену обговорить с Моррисоном структуру управления новой, объединенной компанией. Я знал, что в планируемой структуре Моррисон поднимет себя над Президентом и поставит своих людей – Билза, Саманту и еще не менее полудюжины других – на ключевые посты. Практически Президент просил, чтобы «Фолкман-Сакура» предоставила документальные свидетельства того, что Моррисон намеревается сместить Президента, а также список высших администраторов Корпорации, преданных Моррисону. Список предателей, который сами эти предатели предоставят Президенту. Надо было отдать ему должное.

День был субботний, так что коммутатор Корпорации был отключен. Мне необходимо было разыскать Моррисона, сообщить ему о том, что происходит. Дожидаясь, когда кто-нибудь подойдет к телефону, я смотрел в окно. Старик китаец вынимал помидоры из огромного ящика и раскладывал их по двухфунтовым пакетам.

Трубку сняла жена Моррисона, и я попросил позвать его к телефону.

– Боюсь, его нет, – спокойно ответила она.

– Он в бассейне или еще где-то, куда я мог бы позвонить?

– Да нет, – сказала она. – Он в Манхэттене.

– Он скоро вернется домой?

– Да нет.

– Он в офисе?

– Нет... не думаю.

– Вы знаете?

Она сделала паузу. Да, конечно, она знала. Жены администраторов, получающих четыре миллиона долларов в год, всегда знают, где находятся их мужья.

– Он в Манхэттене, это все, что я могу сказать.

– Это важно, – вежливо объяснил я ей. – Это говорит Джек Уитмен, мы с вами пару раз встречались.

– Да, Джек.

– Он в отеле «Плаза»?

– Я правда не могу вам ответить. Он сказал, что об этом никто знать не должен. Извините.

У них встреча в «Плазе», а я о ней даже не знаю. Плохо, очень плохо. Меня явно выводили из игры. Но мне все равно следовало играть честно: Президент определенно не был моим защитником, так что мне нужен был Моррисон. Возможно, он позаботится о том, чтобы я получил хорошую должность в слившихся корпорациях. Мне нужно было его защитить, было важно, чтобы на запрос из Бонна ответа не дали. Я смотрел, как старик сортирует помидоры, и набирал номер делового комплекса в «Плазе», где встречалась группа. Я дозвонился до Билза.

– Эд, мне необходимо поговорить с Моррисоном.

– Мы сейчас очень заняты.

– Дай мне с ним поговорить.

– Он в соседней комнате с Вальдхаузеном, – сообщил мне Билз с явной неспешностью. – На мой взгляд, сейчас не время им мешать.

– Тогда дай мне Саманту.

– Она еще не пришла.

– Дай мне поговорить с Моррисоном.

– Если это так важно, можешь поговорить со мной.

Я решил, что другого выхода у меня нет.

– Послушай, – сказал я. – Вы сегодня разрабатываете структуру новой администрации, так?

– Ну, – туманно ответил Билз, – мы работаем над разными вопросами, над отдельными аспектами сделки, понимаешь ли.

– Прекрати эти гребаные игры, Эд. Я знаю, что Бонн прислал вам запрос насчет новой структуры управления.

– На самом деле мы как раз собираемся отправить им факс.

– Не отправляйте.

– О чем ты?

– Не отправляйте документы по факсу. Они через Германию попадут прямо к Президенту.

– Что?

– Что-то есть, – сообщил мне Ди Франческо, глядя на экран монитора. – На аппарат «Плазы» идет факс.

– Погоди, – сказал я Билзу, положил трубку и перешел к экрану. – Этот факс идет на аппарат «Ф.-С.» в «Плазе»?

– Да, сюда, – ответил Ди Франческо. – Он идет...

Я посмотрел на экран. Текст был нечитабельным.

– Погодите минуту! – запротестовал Ди Франческо. – Я это исправлю.

– Джек, – сказал Билз, как только я снова приложил трубку к уху, – что тебе нужно? Я должен вернуться в другую комнату.

– У вас там есть аппарат факсимильной связи? – спросил я у него.

– А как же!

– Я хочу сказать – не тот, которым пользуются ребята из «Ф.-С.».

– Нет, а что?

Я медлил с ответом. Я запутался и пытался разобраться в происходящем.

– Эй, эй! – сказал Ди Франческо. – Все уже читается.

Я посмотрел на документ, появившийся на экране. Требование к людям Вальдхаузена, чтобы они немедленно ответили на предыдущий факс. К чему такая спешка? Мне пришло в голову, что кто-то где-то пытается сделать так, чтобы события развивались по нужному сценарию.

– Я должен повесить трубку, – сказал Билз.

– Подожди! – сказал я ему. – У кого документ с новой структурой управления?

– Здесь есть пара секретарей, – досадливо ответил Билз. – Наверное, у кого-то из них.

– Вы можете изменить факс, пока он будет проходить через ваш аппарат? – спросил я у Ди Франческо через всю комнату.

– Какой интересный вопрос...

– Да или нет. Вы можете сделать это прямо сейчас? – настаивал я.

– Нет. Я хочу сказать, что это, скорее всего, можно сделать, но мне нужно над этим подумать.

– Эд, – снова вернулся я к телефонному разговору. – Не допускай, чтобы этот факс был отправлен.

– Господи, да с чего вдруг?

– Потому что...

– Постой. – Билз прикрыл трубку ладонью, а потом снова заговорил: – Мне сказали, что по факсу пришел новый запрос на этот документ, Джек. Мы все обсудили, все утрясли, и его как раз печатает секретарша. По правде говоря, я только что его просмотрел...

– Не отправляйте его!

– Ты просто злишься потому, что твоего имени в нем не будет, – выпалил он.

Так. Они окончательно меня вытеснили.

– Ладно, – спокойно сказал я. – Послушай меня. Я говорю с тобой откровенно. Убери свое имя с документа...

– Что?

– Убери все имена с этого документа...

– Ты с ума сошел. Откуда ты вообще об этом узнал?

– Дай мне поговорить с Самантой, – сказал я.

– Я же сказал тебе, что она еще не пришла. С чего это тебе захотелось с ней говорить?

Внизу старик прятал испорченные помидоры под хорошими. Я понял, что это и есть выход. Я могу отлично подставить Билза.

– Выслушай меня, Эд. Позаботься, чтобы твоего имени в списке не было, а чтобы имя Саманты там фигурировало. Повторю еще раз, Эд. Ты пожалеешь, если не сделаешь так, как я тебе сказал. Удали свое имя с документа и позаботься о том, чтобы имя Саманты, которой ты так восхищаешься, там было, ладно?

– Ты совсем рехнулся, – хрипло прошептал Билз в трубку. – Ты сошел с маршрута, приятель. У нас тут все решено. Эй! – крикнул он кому-то. – Дайте-ка мне вот это – да, вот это. Мне нужно быстро внести одну поправку... Да, сюда, спасибо, только... только на этой странице. Мне нужна ручка, дайте мне ручку... – Его голос снова зазвучал в трубке. – Ты нам больше не нужен, Джек. Я слишком долго вынужден был слушать твои возражения и глупости. Теперь я могу это сказать, потому что здесь все закончено, Моррисон все подписал. Наверное, он собирался сказать тебе об этом в понедельник, но...

– А пошел ты...

Я повесил трубку.

Ди Франческо посмотрел на меня:

– Он отказался сделать то, что вы ему говорили?

– Да.

– Это плохо?

Я посмотрел в окно. Старик поплевал на пальцы и протер верхний помидор в пакете. Блестящий и красивый, а вся гниль – внизу. Вся моя жизнь была чередой глупых игр.

– Сейчас должен прийти факс на ваш аппарат, – ответил я после паузы.

– Я... э-э... Да, уже пошел... Похоже, факс отправлен из отеля «Плаза» на... на тот самый номер в Бонне, – сказал Ди Франческо, пялясь на экран. – На первой странице сказано – документ из шести страниц. Уже получаю.

Спустя минуту документ появился у него на экране. Я прокрутил его, не потрудившись перевести с немецкого. Я знал, что ищу. На четвертой странице я обнаружил схематическое изображение структуры новой администрации: сплошные квадратики, линии управления и новые титулы. Все члены группы из Корпорации, работавшие в «Плазе», оказались там в той или иной должности. Около дюжины. Однако одно имя было поспешно вычеркнуто. Через этот аккуратный квадратик проходила жирная черная линия. Я посмотрел на другие имена: там был Моррисон в качестве «сопредседателя» вместе с президентом «Ф.-С.», там был Эд Билз как «исполнительный вице-президент по планированию и развитию интернациональных рынков» – должность, которая по праву должна была быть моей. Меня там не было, как и Саманты. Ее имя, как я понял, было только что поспешно вычеркнуто. Как я и надеялся, Билз решил, что я его обманываю. Если я говорю ему убрать его имя с документа, тогда, по его логике, его имя должно было там остаться. А рекомендация оставить имя Саманты на документе вызвала обратную реакцию: он поспешно его вычеркнул, предположив, что тем самым он получает какое-то преимущество.

– Вы получили все, что нужно? – спросил Ди Франческо.

– Возможно, – ответил я ему. – Пока точно не знаю.

Спустя несколько минут та же четвертая страница была отправлена из Бонна на аппарат в кабинете Президента с сопроводительной запиской Фрикера. Как я и ожидал, он адресовал ее миссис Марш, и, несомненно, уже в эту минуту бумага выползала из аппарата прямо в ее мягкую, пухлую руку.