Элитный отряд князя Изяслава

Глава 4 Задание начинает проясняться

Холодом пахнуло в протопленной горнице, и Хотен невольно передернул плечами. Мертвые сторожа! Ничего себе поручение…

– Мне тогда, как дед о том поведал, тоже не по себе стало. Оказалось, что клад закапывали пленные половцы, а после их прямо в яме застрелил верный отрок деда, Сапожок. Его уже тоже нет на свете. Дружина стояла далеко от того места, на лесной дороге. Дед смело поступил, заставив четверых пленных половцев ночью везти повозку с сокровищами в сундуке, потом закапывать сокровища, а при них только слуга-лучник и он сам, уже немощный старец. Убитых половцев дед со слугою вооружили, и слуга закопал их над кладом – сторожить. Такое злое дело совершил дед по совету одного киевского волхва. Потом дед отлеживался в сторонке на возу, а Сапожок до света гонял коней по полю, затаптывая место, где закопан клад.

– И как же теперь его найти?

– Об этом после, – отмахнулся князь Изяслав. – Мне мертвые сторожа покоя не дают. Моя бы воля, я бы так и оставил дедов клад в земле, пусть черви земляные им владеют, да только прижало меня уж очень сильно… Думай, боярин, думай, как можно мертвых сторожей обойти.

– Но если волхв посоветовал, то он же, наверное, знал, и как безопасно откопать укладку? – скорее себя самого, чем князя, спросил Хотен. И обратился уже ко князю Изяславу: – Я понял так, что имени волхва-советчика великий князь Владимир Всеволодович тебе не назвал…

– Не назвал, нет. И я не говорил про мертвых сторожей отцу Климу. Ты ему тоже не говори, Хотен. Боюсь, что в волшебстве святой отец нам не помощник. Тут или мы сами с тобой придумываем, как поступить, или…

– …или спрашиваем у другого волхва, тоже знающего, уважаемого. И спросить должен я, а не ты, великий княже, – подхватил новоиспеченный боярин и призадумался. – А волхву обещать награду за его помощь.

– Согласен. Любопытно, а жив ли еще твой Творила?

– Живой, и двадцать уже лет, не меньше, как все таким же остается, будто вот-вот помрет. Значит, я его выспрашиваю, ничего иного о кладе не открывая, кроме того, что сторожить его положили мертвых язычников?

– Где ты видел лежащих сторожей? – тут князь Изяслав повернулся к красному углу и перекрестился. – Они сидят над укладкой, головами на четыре стороны света, с копьями.

– О Господи! – ахнул Хотен. – И в том еще закавыка, что мне теперь опасно появляться в Киеве, великий княже.

– Здесь, у меня в тереме, нет вражеских лазутчиков. Мой обычай с ними прост. Поймают соглядатая, велю на воротах расстрелять. Мои же люди тебя не выдадут. А приедут гонцы от злого дядюшки моего Долгорукого, не то послы от Володимирки Галицкого или от черниговских братьев, ты им просто на глаза не попадайся. О боярстве же твоем я объявлю, только когда в Киев снова въедем, если боишься.

Хотен отнюдь не разделял сей уверенности князя Изяслава и в другое время предложил бы свою помощь в том, как надежнее обеспечиться от проникновения лазутчиков. Однако была у него своя тайная причина для того, чтобы попасть поскорее в Киев, причина, в которой он постеснялся бы признаться великому князю и уж, под страхом смертной казни даже, не обмолвился бы и словом о ней отцу митрополиту Климу.

– У Творилы я выспрошу, как взять клад безопасно и чтобы не ушел от меня в землю. Теперь я должен знать, где закопан и кто мне поможет раскопать и будет охранять, когда повезу его к тебе во Владимир.

– Ишь, как принялся ты распоряжаться, емец! – расхохотался князь Изяслав. – Кому брать клад вместе с тобою, мне ясно – кому же, как не приятелю твоему Радко с его десятком седых сорвиголов? А вот где клад, об этом как раз тебе и придется разузнать.

Видно, вся растерянность Хотена сразу же и написалась на его обветренном лице, потому что великий князь от души расхохотался. Вскочил со стула, распахнул дверь и гаркнул:

– Эй, Сысойка, подай нам с гостем гретой романеи! Да проследи, чтобы не закипела у них на кухне, как вчера!

Разглядел Хотен на сей раз, как снова высовывал князь Изяслав голову в дверь, что у того теперь на темени большая плешь, а обрамляющие ее курчавые волосы сплошь поседели. И едва успел убрать с лица отражение жалости и печали, им испытанных, как великий князь резко повернулся к нему.

– Да сиди ты, сиди – что вскакиваешь! Или ты хотел шпалеру сию посмотреть? Давай гляди-гляди, а чего здесь выткано, тебе отец Клим расскажет. Пожалуй, придется тебе запомнить им сказанное, потому что, боюсь, повезешь ты шпалеру эту в Вышгород, как поедешь послом от меня к дяде моему бестолковому князю Вячеславу.

Хотен схватился за голову. Давно уже никто не делал из него такого дурака! Князь снова рассмеялся.

– Подожди мало, станет Сысойка снова настороже, я тебе все поясню. А пока погляди-ка шпалеру. Мне ее король венгерский подарил, такую и в Киеве не увидишь. Немцы придумали сии хитрые да утешные ковры делать: у них там замки сплошь каменные, холодные, а повесишь такую на стену – и дует меньше, и веселее. Дяде Вячеславу она зело понравилась, вот и придется тебе отвезти. Знаем мы, что ему тут по нраву придется – голая баба выткана во всей своей красе, а чего еще старичку осталось в жизни, как на такое только полюбоваться?

И он подмигнул Хотену с видом удальца, которому многое еще остается в жизни, в отличие от немощного старика Вячеслава. Новоиспеченный боярин почувствовал себя неловко, будто князь поставил его тем самым на одну доску с собою, и перевел глаза на эту, как ее, шпале-ру. Справа там, действительно, маячила белокожая молодая баба. Золотые ее волосы уложены были в странную рогатую прическу: эдакие кудрявые рожки торчали из нее – спереди побольше, как у козы, а меньшие ближе к затылку. И нельзя сказать, чтобы была баба совсем голая: тощий живот ее пересекал золототканый, с кистями, пояс. Баба полусидела, полулежала на ложе, опираясь на локоть, а маленьким, детским пальчиком другой руки на тот свой пояс указывала. Бесстыдно вытянула она перед собою свои некрасиво длинные и худые ноги, словно предлагая их собеседнику. И хоть не показалась молодуха Хотену такой уж распрекрасной или даже привлекательной, с неохотой перевел он взор свой на ее напарника, до того маячившего неясным пятном в левом нижнем углу ковра. Оказался тот полуодетым жирным стариком со страшноватыми бельмами на глазах. Он сидел на короткой скамейке, уперев в пустой, ненарисованный пол свои толстые ноги, обутые в калиги. На Руси эту ременчатую обувь заказывают себе паломники, собираясь в Палестину, да только у старца калиги сплетены были из золоченых ремешков. По краям картины странную парочку опоясывала длиннющая белая лента, вся записанная черными буковками, в большинстве своем незнакомыми Хотену.

– Грудки-то какие у нее маленькие, – заметил тут князь Изяслав и вздохнул, – будто две грушки торчат.

– Да уж, точно по пословице «Что немцу пригоже, русичу негоже», – пробурчал Хотен. – Впрочем, баба сия не рожала еще, как видно. Родит ребятенка, он ей живо груди растянет, зубками-то.

– Пустое несешь! – отмахнулся от него князь. – Что нам, мужам, до того, какой молодушка после родов сделается? Да и рожала она, ведь сие римская богиня похоти. А мне бабы-девочки, ей-ей, по душе, Хотен, только редко они среди наших коровушек встречаются. Мне сейчас как раз сватают такую в восточных землях, Русудан, грузинскую царевну. Сия же на шпалере зело напомнила мне одну давнюю знакомую… Ты с нею, впрочем, тоже встречался, и нрав ее зная, никогда не поверю, что она не преминула затащить тебя, такого кудрявого, в свою постель.

– Что ж ты такое говоришь, князь? – изумился Хотен.

– А ты присмотрись, присмотрись! Только не на лицо смотри – лица у них как раз не весьма похожи, – ниже!

Невольно всмотрелся Хотен – и ахнул…

– Узнал, наконец? Ну точно она, Звенислава, дочка Всеволода Давидовича. Я ее еще в княжнах знал – ничего не скажешь, бойкая была девица! Потом ее в жены взял известный тебе Владимир Давидович, не сладилось у них, и увез ее в степь Башкорд, благодетель твой. Ишь ты, как покраснел…

Тут, выручая Хотена, ввалился в горницу слуга с двумя кубками. Пожирая выпученными глазами господина своего, он с поклоном вручил ему серебряный кубок, а Хотену, не глядя, сунул стеклянный, в медной оковке.

– Иди, сторожи! И сам стань, где я тебе указал.

Когда дверь закрылась за слугою, князь откинул крышку с кубка, пригубил исходящее парком питье и знаком пригласил гостя себе воспоследовать. Емец отхлебнул и не почувствовал вкуса – потому, быть может, что обратился в слух.

– Дед мой тогда не раскрыл мне прямо, где закопан клад и какие у него приметы. Вместо этого он взял с полки книгу и сказал, что ключ к сокровищу в ней. Потом смотрел, посмеиваясь, как я отстегнул застежки и разогнул книгу на первом листе. Начал читать с начала, а там кто-то пишет, что он, недостойный, славным дедом своим Ярославом наречен в крещении греческим именем Василий, русским именем Владимир, а также о возлюбленном отце своем и матери Мономаховне – сам дед, стало быть. И вот он сидит на санях и благодарит Бога, что дожил до сих дней. А дед и говорит мне: «Достаточно покуда для тебя. Сие написанное мною поучение сыновьям моим. Предупреждаю, что ключ от сокровища извлечь из него нелегко. Так я надежен буду, что ты примешься искать его тогда только, когда оно станет тебе действительно необходимым. А еще: раскрыть тайну сможешь лишь в том случае, если у тебя будут действительно умные советники. Если же не понадобится тебе сие сокровище или ключ к нему твои советники найти не смогут, передай книгу и все сказанное сыну своему любимому». Вот таким образом, Хотен.

– Мудр был великий князь Владимир Всеволодович, поистине мудр…

– Даром, что ли, о нем, Владимире Красном Солнышке, гусляры песни поют? Как это… «Хитер-мудер, мудрей в свете его нет».

– И ты, великий княже, прочитал, конечно же, сию книгу?

– Конечно, прочитал, – усмехнулся князь Изяслав. – Хотя и небольшой я любитель чтения. Там дед излагает науку державной мудрости и рассказывает о подвигах своей жизни. Есть и полезные для души выписки из «Псалтыри». Нет только никаких указаний, где искать клад. И не я один эту книгу деда читал. Редкость, конечно, однако ведь дед приказал переписать ее еще трижды, переплести и книги раздал сыновьям – моему покойному отцу, князьям Ярополку, Андрею и Юрию Долгорукому. Не дал только дяде моему Вячеславу.

– Погоди, великий княже, дай подумать, – попросил Хотен. Сделал добрый глоток горячей кисловатой жидкости, и в голове у него мгновенно прояснилось. – Выходит, разгадка таится именно в той и только в той книге, которую тебе твой прославленный дед подарил!

– Вот, и отец митрополит Клим мне то же самое сказал! Значит, можно надеяться, что не глупые вы у меня советники. Беда наша в том, что нет у меня сейчас той книги.

– А как же ты, великий княже, ухитрился такую ценность из рук выпустить? – вскочил на ноги Хотен и расплескал бы романею, если бы не осталось вина уже на донышке. Тут же опомнился и поклонился. – Прости меня, великий княже.

– Да ладно уж, – князь отмахнулся. – Сам ведь разумею, что сплоховал. А дело было так. Через два года после смерти деда обещал дядя мой Ярополк дать мне первую мою волость – в Курске, однако колебался. Тогда дядя Вячеслав пообещал за меня перед ним ходатайствовать, если я отдам ему эту книгу. Дядя Вячеслав очень обижался, что ему списка отцовой книги, в отличие от братьев и даже племянника, не досталось, и недоумевал, почему.

Тут ухмыльнулся князь Изяслав, и боярин его позволил себе усмехнуться в ответ. Впрочем, лицо его тут же вытянулось.

– А не могла ли, великий княже, та книга пропасть? Скажем, сгореть на пожаре?

– Не могла она пропасть, – князь заявил это весьма уверенно, и тут же снова ухмыльнулся. – Дядюшка мой князь Вячеслав Владимирович известен своей неудачливостью, а вот пожаров в его теремах не было. Бог миловал старичка. И он человек постоянный, и в чудачествах своих, и в чем важном: уж если так дорожил сей книгою четверть века тому назад, то будь спокоен, дорожит и сейчас.

– Понял, великий княже. Я должен съездить к стрыю твоему князю Вячеславу Владимировичу… А где он сейчас сидит?

– Помирился с братом своим Юрием, хранит худой мир со мною, а сидит в Вышгороде. Поедешь послом от меня, сменяешь сию шпалеру на дедову книгу. Только дело непростое, обсудить его надо спервоначала с отцом митрополитом.

– Благодарю тебя, великий княже, за честь, но можно ли мне ехать послом, коли дело тайное? Уж где-где, а при дворе князя Вячеслава Владимировича найдутся доброхоты твоих врагов…

– Верно, не подумал! – хлопнул себя по лбу ладонью князь. – Послом поедет Радко, а ты в его охране. Порадуем старика, пусть попыжится! Тебе же я дам свой шлем с забралом, и ты в нем проедешь через Вышгород и снимешь только в палате у Вячеслава, когда начнешь править посольство. Пусть Радко потребует для вас с ним обоих беседы наедине, а говорить будешь ты. Бери насовсем мой старый добрый шлем, дарю по такому случаю! Мне ведь позавчера привезли давно заказанный в немцах новый, с золотым святым Пантелеймоном спереди. Теперь и с забралом на лице меня каждый узнает!

Глаза у князя Изяслава горели, он схватил кубок, взвесил в руке и заглянул на дно. Потом захлопнул крышку и поставил посудину на стол. Хотен тем временем подскочил со скамьи и одним глотком допил вино.

– Значит, сделаем вот как, – подытожил князь. – Даю тебе три дня на отдых и на сборы. Непременно обговори это дело с отцом митрополитом. Сегодня у нас пятница? Во вторник выезжаете в Вышгород. А теперь я тебя не задерживаю, сыщик… Боярин то бишь.

С гудящей головой отправился Хотен искать обиталище отца митрополита. Выяснилось, что господин отец Клим разместился в доме протопопа Успенского собора отца Пахомия, потеснив его на три клети. Велик ли дом, не успел узнать Хотен у словоохотливого владимирца, потому что тот прохожий уже показал ему калитку в высоком заборе и поспешил по своим делам. В калитку вделан был бронзовый дверной молоток, с замысловатым украшением, но не было времени рассматривать диковину. На стук уже отозвался невидимый пес звоном цепи и рычанием, и замолк, остановленный торопливым: «Молчи, бога ради, Задорушка, отец митрополит пишет!»

Зашаркали подошвы, выглянул из калитки заросший бородой по самые уши келейник митрополичий, Ефим. Придерживая накинутую на рясу шубу, всмотрелся и спросил:

– Ты, что ли, Хотенко, бывый княжеский мечник?

– Я, отче Ефим, только теперь бери повыше – боярин великокняжеский!

– Бояре пешие не ходят, да и без слуг… А с рожей у тебя чего?

– Обветрился на морозе, отче Ефим.

– Гусиным жиром намажь, пока не… Эй, ты куда? К отцу митрополиту не можно! Он проповедь сочиняет!

– Ты прости меня, но у меня к господину отцу поручение от великого князя! – пояснил Хотен с запинкой: лохматый черный кобель с хриплым лаем бросился и оскалил на него желтые клыки, стоя на задних лапах и сдерживаемый лишь цепью. – И весьма срочное!

– А хотя и от патриарха цареградского! Отец митрополит сейчас никого слушать не будет, а меня из-за тебя накажет…

Уже с крыльца обернулся Хотен к келейнику и развел руками. Из сеней, пыхнувших жилым паром, ткнулся он в одну дверь – и захлопнул тут же, наткнувшись на возмущенный взгляд дебелой молодицы, должно быть, протопопицы. Перед следующей дверью скинул шапку, постучал и сразу же вошел. Пахнуло ладаном, воском свечей, старой кожей книг и переплетов – на сей раз он не ошибся…

– Живи вечно, господине отче митрополите! – поклонился. – Дело у меня к тебе самое срочное от господина моего великого князя.

Митрополит Клим, с киевского их знакомства почти не изменившийся, мрачно вглядывался в него. Он как раз писал на колене, на столе перед ним валялось несколько книг, разогнутых или с закладками, и в зубах держал митрополит кожаную закладку, концы которой свисали над побелевшею уже бородой, как вторые, темные усы.

Отец митрополит выплюнул закладку, целясь на подставку для книги, не попал – и вдруг сморщил лицо в улыбке:

– Близко, зело близко Второе пришествие! Вот уж и земля зачинает отдавать своих мертвецов! Тебя же зарезали, мечник…

– Как видишь, жив покуда, господине отче митрополите, – снова поклонился Хотен. – Просит тебя великий князь…

– Гневаться мне не к лицу, чадо, – снова нахмурился отец митрополит, – ибо пишу я сейчас слово поучительное о смирении Христовом. Однако тебе ведать надлежит, что никому, и самому великому князю тоже, не дозволено мешать мне, когда готовлюсь к проповеди! Приходи после службы Божьей, вместе пообедаем, чем Бог послал, и потолкуем.

За дверью Хотена поджидал келейник. Прижав палец к губам, отвел к отдающей холодом входной двери. Спросил вполголоса:

– Что, выставил тебя?

– Бери выше, Ефим, пригласил сегодня на обед.

– А меня спросил разве, чем тебя кормить? Ладно, дам тебе совет: обязательно отстой обедню и потом похвали проповедь. Отец Клим зело волнуется, доходит ли его слово до мирян, а ты ему угодишь.