Теперь Елизавета наедине со своим неспокойным характером. Она остается дома только на день после свадьбы. Она горит желанием оказаться на Родине — в Баварии. Но и там не задерживается: вперед, только вперед, к морю!
Она поднимается на борт парусника «Chazalie»[464], ожидающего ее в Дувре. При первом же переходе корабль попадает в такой шторм, какой матросам еще не доводилось пережить. Елизавета приказывает привязать себя к мачте и, полностью промокшая, следит за перекатывающимися через палубу волнами, а потом и вовсе освобождается от веревок, совершенно не думая об опасности. Паруснику едва удается вернуться в гавань.
Свита императрицы вне себя, об этом свидетельствуют письма Елизаветы на родину. «Об этой поездке можно сказать только одно — это было ужасно, — позволяет себе заметить с годами становящаяся все придирчивее графиня Фестетикс[465], — чудо, что мы добрались до берега. Никто и представить себе не сможет, каково это было… Не поддается описанию то, что мне пришлось пережить в первые восемнадцать часов… Мысль о возвращении на корабль вызывает в моей душе ужас. Я молюсь лишь о том, чтобы найти в себе силы… для меня это слишком много». Во время шторма «Chazalie» понесла некоторый урон, и только когда все было исправлено, началось настоящее путешествие. На этот раз Елизавета отправляется в путь на английской яхте. К берегу Испании нельзя приближаться из-за свирепствующей холеры, и императрица рада под этим благовидным предлогом избежать неминуемого визита к королю Испании, находящемуся в Сан-Себастьяне.
Таким образом, корабль держит курс на Португалию. В океане сильно штормит, все придворные дамы страдают морской болезнью, и в распоряжении Елизаветы практически никого не остается. Поэтому козлом отпущения становится грек. Ему часто приходит в голову, что от его службы мало толку, а императрица заявляет, что она теряет слишком много времени на изучение греческого. Но огромные волны вокруг корабля вынуждают императрицу смириться со своей долей. Едва яхта с «полуживыми пассажирами», как сказала графиня Фестетикс[466], прибывает в гавань Опорто, Елизавета тотчас сходит на землю и два дня, с утра до вечера, по жаре, вместе со своим окружением гуляет по городу, осматривая его. Только так она чувствует себя в своей стихии. «Ее величество, — пишет Мария Фестетикс, — так всем довольна, что с радостью переносит все тяготы путешествия». В Лиссабоне императрица с часу дня до восьми вечера практически беспрерывно гуляет по португальской столице, делая бесчисленные покупки. Приглашенная к королевскому столу, она просит передать, что очень сожалеет, но вынуждена отказаться от этой встречи. В то время как правящая королева, супруга которой в данный момент нет в Лиссабоне, вполне удовлетворена подобным ответом, вдова короля Мария Пиа, гордая савойская принцесса, также пригласившая Елизавету, отвечает кратко и высокомерно[467]: «Передайте ее величеству, что я желаю видеть ее у себя в гостях, а если она не приедет к нам на Цинтра, мне придется навестить ее на ее яхте». Елизавете не остается ничего другого, как только нанести королеве короткий визит. Затем она вновь приступает к прогулкам в быстром темпе, стараясь по возможности все осмотреть. «У нее одна цель — только вперед, — говорит об этом графиня Фестетикс, — когда мы приходим домой, я в изнеможении падаю на кровать»[468].
Императрица намеревается предпринять еще одну поездку — в Альхандру, в устье Тежу (Тахо), но ее настоятельно упрашивают не делать этого, так как там свирепствует холера. И она вынуждена отказаться от этой затеи. «Я не боюсь смерти, — говорит она греку Руссопулосу. — Я готова умереть, и желаю лишь одного: не долго мучиться перед смертью. Но я ответственна за жизнь моей свиты, поэтому поездка не состоится».
15 сентября 1890 года начинается путешествие из Лиссабона в Гибралтар. Вместо одного дня, по расчетам Елизаветы и графини Фестетикс, поездка растянулось еще на десять часов. Потом, при неспокойном море, императрица высаживается в Тажере, в Африке. После семичасовой прогулки по городу Елизавета спрашивает графиню Фестетикс: «Вы еще можете идти, Мария?», и, услышав в ответ робкое «Да», продлевает прогулку еще на час.
Путь лежит вдоль северного побережья Африки. В Оране повторяется старая история. Уставшая графиня Фестетикс может еще немного выдержать, но на долгое время ее не хватит. Обер-гофмейстер качает головой. «Тяга ее величества к путешествиям все возрастает, — пишет он домой, — одному Богу известно, где мы будем завтра»[469].
25 сентября корабль, спасаясь от шторма, ищет защиты в порту Туниса. «Шторм загнал нас в этот порт, — рассказывает в письме своей подруге Иде Ференци Мария Фестетикс, — наши страдания здесь только усилились… Находиться на корабле день ото дня все тяжелее, парикмахерша Елизаветы становится все заносчивее и строит из себя важную даму. Корабль невелик — от госпожи Фейфа-лик никуда не денешься… Ее величество доверительно рассказывает мне, она очень мила и добра, но все же я опасаюсь за ее прекрасную душу, тонущую в эгоизме и парадоксах»[470]. Тем не менее, у Марии Фестетикс складывается впечатление, что характер Елизаветы значительно улучшился. Те часы, когда восприятие императрицей всего окружающего эксцентрично, а мнение жестоко, стали редкостью, она вновь начинает заботиться о других людях. Пребывание здесь определенно должно пойти ей на пользу. Едва прибыв в Алжир, императрица уже спешит в Аяччо на Корсике, чтобы посмотреть на празднование дня рождения Наполеона. «Что за великий человек был! — говорит Елизавета. — Жаль только, что стремился к императорской короне».
Императрица продолжает путешествие — дальше и дальше, в Марсель, к острову Хиересинзель, покрытому великолепными сосновыми лесами, и, наконец, в Италию, во Флоренцию.
Итальянский премьер-министр Криспи, никогда лично не общавшийся с римским папой Львом XIII, опасается, что императрица может приехать в Рим и демонстративно нанести визит папе. Император Франц Иосиф в страхе и беспокойстве просит супругу не делать этого, к тому же ее пребывание в Италии не может хорошо сказаться на политике. Но Елизавета в последнее время путешествует на корабле без какого-либо конкретного плана, и никто не знает, куда она прибудет, а из-за этого очень страдает письменная связь между императором и императрицей.
Елизавета, не заезжая в Рим, отправилась в Помпею, а затем на Капри, просто написав письмо королевской чете; все прошло гладко.
25 ноября императрицу встречает в Неаполе «Мирамар», на нем она прибывает на остров Корфу, где в Гастури следит за ходом строительства виллы. Из Италии она привезла много мраморных статуй, «Пери», настоящую фею света из мильтоновского «Потерянного рая», Сафо, бюсты Гомера и греческих мыслителей, желая расставить их на этой вилле. Настроение Елизаветы много лучше обычного, но ее страшит возвращение домой, так как не проходит боязнь того, что она будет в тягость молодым супругам.
1 декабря в замке Мирамар Елизавета встречается с Францем Иосифом. В Венгрии, которую она так боготворила, в палате депутатов открыто говорят о том, что королевская чета все меньше показывается в стране. В 1890 году Елизавета провела лишь один месяц в Венгрии. Но нужно радоваться хотя бы тому, что она хоть сколько-нибудь интересуется политикой.
Хотя Елизавета, встречая прибывшую в Вену дочь, вторично уверяет ее, что при прощании в Ишле ее сердце остыло и теперь она стала совсем иной, Валерия замечает в матери прежнюю горечь и надеется, что со временем все станет на свои места. При дворе ожидают того же. Тем временем распространяется неофициальная весть о том, что императрица, из дипломатических соображений, даст большой обед и будет присутствовать на некоторых раутах. «Таким образом, будет произведено благоприятное впечатление, — докладывает немецкий посланник принцу Ройсу, — так как для перенесшей тяжелые испытания женщины есть прямой резон хорошенько подготовиться к этим раутам»[471].
Елизавета берет себя в руки, так как не хочет показывать императору истинного состояния своей души, зная, какое действие это может произвести. «Я словно грубый, неотесанный человек, я фаталистична, как когда-то», — говорит императрица[472]. Но с Францем Иосифом она ведет себя, следуя «точному плану», обдуманному ею на «Chazalie». В основном она говорит о подруге или о театре и делает только то, что входит в ее обязанности. Елизавета не принимает приглашения юной супружеской пары провести с ними Рождество в замке Лихтенэгг под Вельсом[473], где расположился гарнизоном прекрасный 15-й драгунский полк эрцгерцога Франца Сальватора. Она не желает более видеть рождественскую елку. Елизавета также отклоняет намерение дочери приехать к ней на Рождество, со словами: «24 декабря нужно находиться дома, у своего очага и рождественской елки, нужно сделать так, чтобы было как можно уютнее. Моим счастьем будет раздумье о вас, находящихся вдали. Счастье живет лишь в фантазиях»[474].
В новом году, 17 января, Елизавета первый раз, преодолев себя, появляется среди людей на большом рауте. Она по-прежнему в глубоком трауре, многие дамы всхлипывают, соболезнуя ее горю. В отличие от Елизаветы большинство из них в светлых платьях, блеск бриллиантов и украшений напоминает карнавал.
Через восемь дней Елизавета и графиня Фестетикс наносят визит в замок Лихтенэгг. Вопреки ожиданиям, ей приятно находиться с молодыми супругами. «Пожалуйста, мама, — просит Валерия, — погости у нас подольше». — «Хотя мне здесь и очень нравится, — отвечает Елизавета, — я не могу остаться с вами, ведь ласточке подходит только ее гнездо. Я возьму с собой фотографии вашего родного Лихтенэгга и буду этим счастлива, а великого Господа попрошу охранять ваш очаг».
Валерия добивается, чтобы императрица, отступив от своих жестких правил питания, пообедала вместе с ними. Это было достаточно тяжело, так как императрица съедала каждый кусок с опасением, что станет толстой «как бочка». Но до этого далеко. Она худощава и более чем стройна, а охвативший ее однажды страх пополнеть стал идеей фикс, и с этим, по словам Валерии, бороться бесполезно.
В середине марта Елизавета приглашает юную супружескую пару в совместную поездку на яхте «Мирамар» на остров Корфу. Она хочет поразить молодых явным прогрессом в строительстве виллы, которая, по предположениям покойного Варсберга, должна стать королевским замком. В последнее путешествие императрица брала с собой графиню Фестетикс, но на этот раз с ней едет занявшая пост своей предшественницы графиня Янка Микес, состояние здоровья которой позволяет, по мнению доктора Видерхофера, совершать долгие переходы.
18 марта «Мирамар» прибывает на Корфу и направляется к высокогорному хребту, недалеко от местечка Гасгури, видному даже издали, где находится строящийся замок. Елизавета, стоя на почти готовой террасе замка, показывает дочери море, видимое через просвет между двумя кипарисами. «Я хотела бы быть похороненной на этом месте», — добавляет она.
Следующим пунктом их поездки становятся Афины и Коринф. Путешественники появляются в греческой столице, не объявляя об этом. В королевском замке они застают только кронпринцессу Софию, милую и простую дочь императора Фридриха. Елизавета пытается поговорить с ней по-гречески, но кронпринцесса, растерявшись, молчит. Она еще не знает ни одного слова на языке своей страны.
Вечером при чудесном свете луны все поднимаются к акрополю.
Юные супруги возвращаются на родину, а Елизавета отправляется на Сицилию, всегда восхищавшую ее красотами своих ландшафтов. «Но с Корфу это не сравнить. Хотя я и повидала множество красивых мест, — пишет императрица Валерии, — мне здесь все больше и больше нравится. Когда я сюда возвращаюсь, я говорю: «Это наилучшее место на свете»[475]. Один англичанин утверждают, что не менее прекрасна Тасмания. Вот это была бы поездка… Я молюсь о тебе великому Господу. О, всемогущий, возьми под свою защиту мою маленькую голубку и того, кто ее любит, и подари им через некоторое время маленького голубка. Во время мессы я еще раз помолюсь об этом. Здесь светит солнце, море синее, как никогда, а после теплых весенних дождей весь зеленый остров блестит как изумруд. Если бы Пока и ты были здесь!»
Валерия показывает каждое такое письмо императрицы отцу, и, если в нем есть хоть одна хорошая весть, Франц Иосиф, в свою очередь, прилежно отвечает императрице, ни разу не забыв передать ей, где и когда видел ее подругу, госпожу Катарину Шратт. Император привык к их ежедневным послеобеденным прогулкам в Шенбруннском парке, или же встречам у госпожи фон Ференци. В таких случаях он собственноручно пишет записку графине: «Может быть, вы будете столь милостивы, что позволите подруге прийти к часу дня».
В конце апреля Елизавета собирается вернуться на родину, на виллу «Гермес». Она уже изучила не только древний, но и современный греческий язык, на который практически без посторонней помощи переводит «Гамлета», «Короля Лира» и «Бурю». Но императрица уклоняется от перевода «Илиады», так как ей неприятен звон оружия, а ее любимым произведением является «Одиссея». Елизавете наскучил Руссопулос, а в маленьком корфиоте Янко Кепаласе не достает души, и, кроме того, он беспрерывно болтает во время их совместных прогулок. Поэтому, по распоряжению императрицы, в Венском университете находят двух обучающихся в нем юных греков, братьев по фамилии Христоманос, которые говорят по-немецки. Они родом из Македонии, как и другие греческие семьи, например Сина и Думба. Таким образом, к императрице для временной помощи направлен один из братьев, Константин Христоманос, невысокий, горбатый, склонный к поэзии, чувственный молодой человек. Елизавета иногда приглашает его в Лайнц и совершает с ним свои знаменитые прогулки под проливным дождем. Молодого человека, страдающего от своего уродства, одолевают переживания. Елизавета уже не так хороша, годы не прошли бесследно, ее кожа из-за ветра и долгих прогулок при плохой погоде потемнела, и на лице появились морщины. В ней нет прежнего радушия, а душа стала остывать. Но осталось неповторимое величие, стройность, летящая походка и живой взгляд. В ее речах иногда заметен несвойственный ей ироничный цинизм или неоправданный скепсис, с резким поворотом к темам поэзии. Императрица несколько насмешливо смотрит на восхищенного ею юного грека, но он не замечает ее лукавства. Он достаточно оригинален, и она даже подумывает о том, чтобы когда-нибудь взять его с собой в путешествие[476].
В июле императрица проводит некоторое время с императором, тщательно скрывая от него свое печальное настроение, стараясь быть дружелюбной и милой. С Янкой Микес она предпринимает путешествие по горам, ночует в сене на горном пастбище, чем шокирует придворных дам. До Елизаветы доходят слухи, что она до полусмерти измучила Марию Фестетикс, заставляя сопровождать себя в долгих прогулках. Но графиня находит, что императрица ходит тихо, ее прогулки вполне разумны, а слух относится к бесчисленным сплетням о ней[477].
Елизавета живет в Гаштайне в Хелененбурге. Франц Иосиф очень любезен и бесконечно благодарен ей за то, что она снисходительно относится к его отношениям с госпожой Шратт. «Мой бесконечно любимый ангел, — пишет он после ее отъезда[478], — мое настроение меланхолично, а после Гаштайна в сердце живет боль о родине. Вчера, когда я, совершая променад по горам, печально осматривал Хелененбург, надеясь увидеть на балконе твой белый зонтик, на глаза мне навернулись слезы. Еще раз благодарю тебя за твою любовь и доброту во время моего пребывания в Гаштайне. Столь хорошие дни теперь редки в моей жизни». Когда Елизавета отвечает, что он действительно мог ее видеть, Франц Иосиф отвечает: «Достоверность того, что ты, после прощания в Гаштайне, избрала белый зонтик символом нашей любви, делает меня счастливым, я глубоко тронут и благодарен тебе»[479].
Оставшись одна, Елизавета погружается в свои печальные мысли. Она получает известие, что ее дочь беременна. Валерия пишет полное радости письмо о предстоящем счастье стать матерью, но в ответ получает полный меланхолии ответ: «Рождение любого нового человека — это несчастье, эта мысль гнетет меня, ведь я чувствую иногда такие физические боли, что лучшим выходом мне кажется смерть». Валерия несчастлива, ведь ее мать сомневается в милости Всевышнего, эрцгерцогиня даже думает о том, чтобы пожертвовать Богу свое дитя. «Может быть, — думает она, — такой ценой можно спасти душу моей матери». Но потом, почувствовав раскаяние, она признается в своей неискренности и молит Бога: «Оставь мне мое дитя».
Елизаветой вновь овладевает болезненная потребность перемены мест. Она должна ехать, бежать прочь, каждый день меняя места пребывания: из Гаштайна в Фельдафинг, оттуда на Мирамар и Корфу, и чем дальше, тем лучше. Императрица расспрашивает много путешествовавшего чудака Людвига Сальватора о столь прославленном у англичан острове Тасмания, и, после того как он описывает его в самых ярких красках, у нее появляется огромное желание увидеть это место. Но намек на кругосветное путешествие, а собственно говоря, на то, чтобы посетить Америку, не находит никакого отклика в сердце супруга, до сих пор во всем предупреждавшего ее желания.
Прибыв на Корфу, Елизавета в первую очередь отправляется к своему дворцу Гомера, который виден издалека. «Самое удивительное в ее новом жилище — это обстановка, где не совсем удачно соединены помпезность, классический стиль и современное удобство, что немного не вяжется со вкусами времени. Мебель, выполненная в древнеримской манере, амуры и сияющие в разноцветных лучах электрического света вазы для фруктов — все кажется безвкусицей. А, между тем, расходы на это были очень высоки. Франц Иосиф по-рыцарски щедро[480] добавил из своей личной кассы денег на строительство, так как доходов императрицы на это не хватало. Здесь будут поставлены статуи, олицетворяющие поклонение Елизаветы человеческой красоте, а прежде всего огромная эффектная картина «Торжествующий Ахилл», изображающая у стен Трои раненного Ахилла. Здесь находятся копия так называемых трех танцовщиц Кановы, и созданный им же скульптурный портрет княгини Паулины Боргезе, прекрасной сестры Наполеона. К тому же Елизавета хочет установить в «Ахиллеоне» памятные доски своему сыну и поэту Гейне, двум кумирам ее жизни.
Нопча находит весь «дом феи» прекрасным, в своем роде даже уникальным[481]. Императрице тоже нравится ее новый дом, оригинальный даже в мелочах. На вилле «Ахиллеон» все находится под знаком священных зверей — дельфинов, под которыми скрывается фигура Бога моря — Нептуна. На фарфоре и стекле, на белье и бумаге для писем, на всем, что будет использоваться на вилле, будет блистать неслыханной красоты дельфин в австрийской императорской короне. Руководитель строительства, лейтенант линейного корабля фон Буко-виц, сделал все, даже невозможное. Он работал, как одержимый. Елизавета так сердечно благодарит его за такое самопожертвование, что бравый офицер плачет от счастья. Но императрица не чувствует себя счастливой. Ее вновь мучают боли в ногах, и внутреннее беспокойство снова одерживает над ней верх. По этой причине ей пришлось заменить долгие пешие прогулки на морские купания, и теперь до и после обеда императрица плавает в море, а по вечерам принимает ванну в морской воде, опасаясь усиления болей. Такой образ жизни благотворно действует на ее нервы и настроение.
Тем временем Буковиц для Корфу заказывает в Риме у скульптора Хассельриеса статую Гейне в натуральную величину. Она будет установлена в небольшом открытом храме. Гейне сидит, устало облокотившись на спинку стула, в его опущенных руках листок, на котором написаны следующие строки:
Что хочет одинокая слеза?
Она замутила мой взгляд —
Она из прежних времен
Вернулась в мои глаза.
Старая одинокая слеза,
Сейчас и ты исчезнешь…
Установка этого памятника в «Ахиллеоне» — вызов общественному мнению, по политическим мотивам отказавшему поэту в такой чести. Корфу должен еще похорошеть, когда «Ахиллеон» будет до конца соответствовать вкусу и внутреннему миру императрицы, которую гнетет долгое пребывание на одном месте, даже если она находится в таком райском уголке.
В ноябре Елизавета покидает замок на Корфу, и яхта «Мирамар» берет курс на Египет. Почти три недели императрица проводит в отеле «Шепард» в Каире и продолжает свои бесконечные прогулки, учитывая тот факт, что состояние ее ног стремительно улучшается. Австрийский посол в Каире крайне удивлен этим. «Потрясающая выносливость ее величества, — докладывает он графу Калноки, — настолько изумительна, что тайная полиция находит нетерпимым любой способ передвижения столь высокопоставленной особы, кроме как в экипаже».
Из Египта Елизавета через Корфу возвращается в Вену. А здесь — внешнеполитический кризис. Премьер-министр граф Тааффе, от которого, впрочем, никогда не было пользы, настроил немцев и славян друг против друга и теперь считает лучшим выходом для себя уход из политики. Но кризис в Венгрии не преодолен, и там начала проявлять активность партия независимости Кошута.
Франц Иосиф рад возможности поговорить с супругой о проблемах управления государством. Он знает, что она далека от политики и имеет на этот счет свое, ни от кого не зависящее мнение. Однажды император приходит к Елизавете, когда она, только сделав прическу, занимается языком с греком. С декабря 1891 года — это Христоманос. Император заговаривает по-венгерски, чтобы тот не смог ничего понять. Когда Франц Иосиф покидает комнату, Елизавета думает[482]: «Я только что говорила с императором о политике. Я хотела бы, я могла бы ему помочь… Но меня слишком мало уважают как политика. Они полагают, что для того, чтобы руководить, надо постоянно быть в курсе событий».
Беседы со своим учителем греческого языка, невысоким, горбатым студентом с большими, горящими глазами доставляют императрице истинное удовольствие[483]. Она любит наблюдать за его реакцией на свои колкие замечания, например, заставляя его отвечать на вопрос, считал бы он ее способной быть императрицей, если бы она сменила свой пост на скромную должность массажистки. Елизавета подшучивает над собой и над очарованным ею греком, старающимся скрыть недостатки своей фигуры элегантной одеждой. Ей импонирует его изысканность, начитанность, стремление к дальнейшему образованию, тонкий вкус. Знаток и ценитель прекрасного, он не хуже женщины разбирается в тканях, их расцветках, ароматах духов и цветах. Его речь может на некоторое время приковать к себе внимание, но долгие разговоры с ним утомляют Елизавету, хотя она и питает слабость к греческой романтике.
В январе 1892 императрица возьмет на себя представительские обязанности, хотя она с большим удовольствием вообще отгородилась бы от общества. В это время приходит известие, что ее мать больна лихорадкой. Но в то же время она каждую минуту ожидает вестей о родах у своей дочери. Елизавета колеблется и не знает, куда в первую очередь ей отправиться. 26-го числа приходит весть, что герцогиня Людовика неожиданно скончалась от воспаления легких. А днем позже, 27 января, у Валерии родилась дочь, естественно, названная в честь Елизаветы Эллой.
Все эти события не могли не отразиться на нервах императрицы. Она поспешно уезжает на Корфу. Там много гуляет с Христоманосом, и горбун должен прилагать усилия, чтобы физически справиться с этой задачей. С удивлением он раскрывает для себя душу императрицы. «Для того, чтобы быть в ладах с самим собой, — однажды говорит она ему, — нужно отгородиться ото всех[484].
Своими поступками люди наносят друг другу только обиды, и только в одиночестве возможно создание вечных красот. Через сто лет от нашего времени не останется ничего, ни человека, ни королевского трона, но будут новые люди, новые цветы, новые волны. Это будет всегда, как с нами, так и без нас…
В мой первый приезд на Корфу, я часто бывала на вилле «Браила», это было великолепно, внутри она полностью была отделана деревом. Именно там мне в голову пришла мысль об «Ахиллеоне»… Но сейчас я сожалею об этом. Чем мечта неосуществимее, тем она прекраснее»[485].
Через какое-то время общения с императрицей, Христоманоса охватывает сладковатое, мечтательное, чуждое этому миру и подобное «ветру»[486] чувство. В конце апреля прибывает новый человек из Александрии, мистер Фредерик Баркер, наполовину англичанин, наполовину грек. Знание греческого — его козырь, Елизавету очень интересует изучение языка. Она все реже прибегает к обществу придворной дамы, графини Микес. Но неожиданно императрица ощущает потребность, излить свою душу одной из придворных. В то, что императрица поведала графине, поверить почти невозможно. «Бедная женщина, — думает графиня, — я думаю, нет никого на свете, кто был бы так несчастлив и непонят, никого, кому нельзя было бы помочь»[487].
После непродолжительного пребывания в Афинах Елизавета возвращается на родину. Она посещает свою дочь в Лихтенэгге, радуется ее счастливой семейной жизни, но признается, что этой зимой со смертью матери оборвалась последняя нить, связывавшая ее с родиной и юностью. Это так тяжело повлияло на императрицу, что теперь даже радость доставляет ей боль. В июне Елизавета едет в Карлсбад, чтобы пройти курс лечения. Там она часами гуляет по лесу с белым зонтиком и веером. Елизавета совершает столь долгие пешие прогулки, что Христоманос едва тащится за ней. А из-за того, что императрица почти ничего не ест, однажды с ней случается приступ головокружения. Несколькими днями позже она падает в обморок в то время, когда ей делают прическу. Графиня Фе-стетикс ясно и четко говорит, что такой образ жизни может довести императрицу до апоплексического удара. На Елизавету это производит впечатление, но не надолго — она вновь возвращается к прежнему образу жизни. Это, несомненно, может иметь неблагоприятные последствия. «Ее величество так плохо выглядит, — докладывает графиня Фестетикс, — это плохо для сердца… У нее идея фикс, что она полнеет. Если бы я ее так долго не упрашивала, я полагаю, она могла бы умереть от столь длительного голодания… Но она невероятно нежна и добра». Но как бы этого ни желала венгерская нация, нельзя даже думать о том, что Елизавета приедет в Будапешт на праздник двадцатипятилетия коронования. Несмотря на это, венгерский парламент прислал почтительный адрес, подписанный даже членами оппозиции.
Из Карлсбада Елизавета отправляется на родину в Баварию, оттуда в Швейцарию, в Цюрих, затем в Люцерн. Без длительной прогулки не проходит ни одного дня. Елизавета или бродит вместе со своей свитой, либо, как б сентября в Люцерне, не менее девяти с половиной часов гуляет по улицам города. «Ее величество находится в очень хорошем расположении духа и все больше ходит быстрым шагом», — высказывает свои мысли барон Нопча[488]. Христоманос чередуется с Баркером, молодым и работоспособным.
Почти каждые два дня Франц Иосиф пишет своей супруге. Интересно наблюдать за тем, как он уведомляет о важнейших событиях, императрицу, по-прежнему не интересующуюся политикой. В «Independence Beige» появляется новость, гласящая: по случаю празднующегося 16 сентября дня рождения Кошута Елизавета повелела отслужить мессу и передать привет. Дается публичное опровержение, но многие люди в Венгрии все еще верят в сказанное.
В конце сентября, вернувшись из Швейцарии в Геделле, Елизавета проводит там тихие, прекрасные дни и с печалью наблюдает, как исчезают последние остатки конюшен охотничьих лошадей.
В то время, как в Будапеште венками украшают памятник Хентциса, австрийского защитника Офена 1848 года, возникают некоторые беспорядки, весь двор демонстративно покидает Геделле и возвращается в Вену. Несмотря на это, в Венгрии убеждены, что Елизавета не причастна к этому.
В ноябре 1892 из России в Вену прибывает великий князь-престолонаследник. Чтобы по возможности любезнее обойтись с гостем, Елизавета даже появляется за столом. Великий князь находит это вполне естественным, и его внимание заостряется только на том, что само собой разумеющееся присутствие за столом императрицы должно так цениться[489].
Отношение Елизаветы к императору Францу Иосифу вновь очень теплое. И все же она не может по-иному, она должна снова и снова путешествовать, хотя прощание с императором дается ей тяжело как никогда[490]. На этот раз императрица хочет поехать в Испанию через Сицилию и Балеарские острова, чтобы попасть в зиму. «Я понимаю, — думает Мария Фестетикс, — когда стремятся к теплу, но это какой-то особенный вкус, зимой провести три месяца на корабле. Ее величество никогда не знает, куда мы едем»[491]. Франц Иосиф с нетерпением ждет телеграммы о том, что императрица «куда-нибудь» счастливо прибыла.
Елизавета вновь проводит свои именины и Рождество не на родине. «Сегодня я хочу, — пишет Франц Иосиф, — преподнести в дар пожелания счастья и просьбу в ближайшем будущем так же любить меня и быть столь же доброй ко мне, так как с годами ты значишь для меня все больше и больше. Хотел бы еще добавить, что не знаю, достаточно ли доказательств моей любви, и не заскучаешь ли ты, если я и впредь буду доказывать, сколь неукротима эта любовь. Пусть Господь благословит и хранит тебя и даст нам сердечную встречу, а большего нечего желать…»[492] Письмо подписано «твой Малыш», чего не было уже многие годы.
Итак, между императором и императрицей вновь установилось взаимопонимание, но в монархии с недовольством отмечают, что Елизавета не выполняет полностью своих обязанностей императрицы, не заботится о дворе и придворных и почти весь год находится вне родины. Венские дипломаты докладывают об этом. Но Елизавета уже давно не обращает внимания на то, что говорят люди. Она проводит Рождество, вдоль и поперек исходив Валенсию, затем едет в Малагу и Гренаду, чтобы повосхищаться Альгамброй, а там получает приглашение королевы-регентши Испании поехать в Аранхуэс. Елизавета отказывается, оправдываясь обострением ишиаса. Но в Мадриде раздражены этим отказом.
Ходит слух, что ссылка на плохое здоровье, употребляемая императрицей во время поездок, не имеет под собой оснований. Но делать нечего, приходится мириться со странными поступками Елизаветы.
Настроение императрицы постоянно меняется, то она радуется посещению красивых городов, то чувствует себя пресыщенной жизнью и уставшей. «До сих пор я не знала, — вздыхает графиня Фестетикс[493], — как это трудно, исполнять свой долг». Число километров, которое императрица проходит пешком повсюду, куда бы она ни приехала, растет. При таком положении дел окружению императрицы получить мир и покой все тяжелее.
Из Кадикса она возвращается в Гибралтар. «Милое, симпатичное местечко[494], — говорит о нем Елизавета. — Во всей Испании мне он нравится больше всего, в основном потому, что здесь все чисто по-английски… Здесь даже есть смешные негритянские магазины. Однажды я пошла в один такой магазин, и только благодаря Марии Фестетикс не сижу в долговой тюрьме. Она так торговалась, что все обошлось нам баснословно дешево». «Ее величество покупает столько безделушек, — сетует Нопча[495], — что ими полон уже весь корабль, когда мы прибудем на Корфу, они, определенно, будут уже на палубе».
Далее путь идет через Мальорку к Барселоне, затем к Ривьере, а оттуда в Турин. Ни одному человеку не известно, куда они поедут дальше. Тут приходит весть, что у эрцгерцогини Валерии родился мальчик. Елизавета рада этому не меньше Франца Иосифа. «Не знаю почему, — пишет ей император[496], — но я все время думаю о Рудольфе. Сын Валерии, конечно, слабая, но все-таки его замена».
Императрица решает совершить поездку из Италии в Женеву, а отправиться в Территет. Ей особенно нравится Женева. Елизавета оттуда просит супруга хоть немного отдохнуть и посетить ее в прекрасной Швейцарии. У Елизаветы тяжело на душе оттого, что она надолго оставила императора в одиночестве. Она обращается к Иде Ференци с просьбой соглашаться с его величеством и не отказывать его маленьким пристрастиям, чаще устраивать небольшие завтраки с отличными колбасами и жареной свининой, а также с хлебом местной выпечки из Пуста, что особенно нравится императору. По-прежнему единственным его развлечением остается госпожа Шратт. Если она и императрица отсутствуют одновременно, Франц Иосиф становится вовсе меланхоличным и печальным, о чем говорит каждое его письмо.
В Территете Елизавета временно приостанавливает свое путешествие. Непрерывная кочевая жизнь все тяжелее дается семидесятивосьмилетнему обер-гофмейстеру, а Мария Фестетикс, серьезно заболевшая катаром, сейчас отдыхает. Очень хорошо, что именно сейчас Франц Иосиф прибыл с целью навестить супругу. Весь мир удивляется тому, что Франц Иосиф прибыл в Швейцарию[497], знаменитую проживающими в ней нигилистами и социалистами. Расторопные газетчики объясняют это тем, что император сделал для себя вывод о безумии императрицы и хочет броситься со скал. К тому же грек Баркер, в действительности являющийся не кем иным, как афинским врачом-невропатологом, объясняет, что императрице необходимо доказать, что ее супруг еще жив. Миланская газета «Секоло» от 16 марта 1893 года распространяет эту весть и добавляет, что императрице больше не нравится «Ахиллеон», и она опасается туда возвращаться, так как знаменитый македонский разбойник Атаназио имеет план ворваться туда со своей бандой, похитить императрицу и потребовать за нее огромный выкуп. Из-за этих диких новостей итальянской прессы на родине возникают некоторые опасения. В «Мадьяр хирлап» появляется заметка, автор которой сетует на то, что от коронованной в Венгрии Елизаветы не слышно ни слова[498].
В действительности же, в противоположность сказанному, настроение императрицы сейчас немного поднялось. Неизменна лишь «мания путешествий». Дождь ли, шторм ли — беспокойный характер гонит ее из дому, и часто случается, что у нее из рук вырвет зонтик, с головы сорвет шляпку, и она возвращается домой насквозь промокшая. В присутствии Франца Иосифа Елизавета сдерживает себя от обычных долгих прогулок, но, к ее искреннему сожалению, он вновь должен уезжать. Мария Фестетикс восхищается императором, который был столь милостив и растроган. У нее вновь есть повод увидеть, как Елизавета, употребляя все свое обаяние, «заставляет Франца Иосифа бездельничать»[499]. Как только император уезжает, она незамедлительно продолжает свою одиссею — Комозее, Милан, Генуя и Неаполь. Там императрица решается в письме рассказать то, на что при встрече не хватило силы, хотя газеты уже писали об этом: только что выстроенный «Ахиллеон» больше не радует ее. Верно было то, что она однажды сказала: «Где бы я ни была, что бы мне ни говорили, если я буду оставаться на одном месте, и рай станет для меня адом». «Ахиллеон» стал для нее оковами, сотворенными ее неспокойной душой. Это невыносимо для Елизаветы, и она пишет императору, что хотела бы продать виллу, а полученные за нее деньги будут нужнее стремительно растущей семье Валерии. Ей уже мерещится фантастически богатый американец, готовый заплатить за ее замок феи баснословную сумму.
Франц Иосиф с некоторого времени уже замечал, что «Ахиллеон» не приносит более радости императрице, но что она, едва построив его, захочет тут же продать, было для него совершенной неожиданностью, и он дает понять, что это дело надо еще обдумать. «Валерия и ее, возможно, многочисленные дети не умрут с голоду и без выручки от твоего дома… Дело надо было начинать осторожно и с тактом, чтобы теперь, когда готова уже порядочная часть, не поднимать такого шума… Твое намерение вгоняет меня в печаль. Я надеялся, что ты, после того, как с радостью и рвением построила Гаштури, по меньшей мере большую часть того времени, что, к сожалению, проводишь на юге, будешь находиться в своем новом творении. Но все по-иному, и тебя все больше тянет к путешествиям и бродишь по свету»[500].
Елизавета хочет сначала отказаться от своего плана, но мысль о том, что она сможет освободиться от оков, остается в ее сердце.
В мае она возвращается в Лайнц, где празднуется помолвка ее внучки Августы, дочери эрцгерцогини Гизелы, с эрцгерцогом Иосифом Августом. В конце месяца Елизавета вновь после долгого перерыва появляется на дворцовых приемах. Посланник принца Ройса находит ее не слишком хорошо выглядящей и сильно постаревшей, но он искренне рад ее появлению в обществе, потому что никогда больше не возобновятся исчезающие слухи о душевной болезни императрицы.
В июле она в сопровождении Янки Микес, взявшей на себя обязанности Марии Фестетикс, отправляется в Бад-Гастштайн. Настроение Елизаветы подвержено изменениям, то она мила и почти весела, то вновь печальна, замкнута, серьезна и меланхолична. «Ее надо расценивать совершенно по-другому, чем остальных людей, — думает графиня[501], а эрцгецогиня Валерия, посетившая мать в Гаиггайне, замечает в своем дневнике[502]: «В душе матери объединены все противоречия, какие только могут существовать».
После поездки в Венецию императрица переселяется в замок Офена. Это должно воспрепятствовать возрастающему дурному настроению, появившемуся в результате политической напряженности между династией и венгерским народом. Елизавета старается опровергать слухи о ее душевном состоянии, узнаваемые ею от хорошей подруги Иды Ференци. Это не чудо, что все еще говорят нечто подобное, ведь все, что делает Елизавета, — необычно, как и ее баварское происхождение, о котором осведомлены даже не все люди ее ближайшего окружения, — все способствует возникновению нелепых слухов. Еще не утихли разговоры о короле Людвиге И, как уже начинают просачиваться ужасные новости о жизни полностью сошедшего с ума баварского короля Отто. Он живет почти как зверь, беспрестанно говорит, обращаясь к отсутствующим, или часами в оцепенении стоит в одной позе: с наклоненной вперед верхней частью туловища, полуприкрытыми глазами и протянутой рукой в углу комнаты, вовсе не замечая окружающих. Считаться такой же душевнобольной ужасно тяжело для императрицы, ею владеет лишь одна мысль: прочь отсюда, на чужбину, где никто ни о чем не слышал.
11 ноября императорская чета в немецком посольстве посещает великую герцогиню Саксонскую. Елизавета чувствует себя как на горящих углях. Она должна и будет предпринимать короткие поездки. «Я готовлюсь стать прабабкой, — говорит она, ссылаясь на замужество своей внучки, — и тогда мне будет позволено отстраниться от всего мира»[503]. На этот раз императрица вновь желает взять с собой в путешествие Христоманоса. Место Нопча занимает генерал-майор Адам фон Берцевикци, в армии пользующийся славой хорошего наездника. В 1863 году он заключил пари, что, сев задом наперед на свою полуобъезженную шарденскую лошадь, проскачет через все поле для конкура при школе верховой езды с восемью препятствиями. Допускалась возможность одного падения, но в этом не было необходимости, ловкий гусарский офицер выиграл пари без падений. Эта история вызвала истинное восхищение Елизаветы. По-военному энергично вошедший Берцевикци, обладает здоровым чувством юмора, говорит не стесняясь, что особенно ценится Елизаветой. Она сердечно смеется, когда Берцевикци, узнав, что он будет сопровождать императрицу в морском путешествии на известном судне «Грайф», медленно и со спокойствием говорит: «На этих качелях меня всегда укачивает[504]».
Елизавета с тяжелым сердцем прощается с императором, Валерией и госпожой Шратт, которые, по ее словам, являются «тремя единственными корнями, связывающими ее с этой землей»[505].
1 декабря они отправляются на Мирамар, а оттуда немедленно в Алжир. Францу Иосифу так же тяжело было расставаться со своей супругой. «Я медленно привыкаю к одиночеству», — пишет он[506]. — Нет твоих взглядов во время завтраков и совместных вечеров, я уже дважды был в твоей комнате, где вся мебель зачехлена, где все с печалью напоминает о тебе».
Тем временем Елизавета прибывает в Алжир. «Теперь среди нас царит военный порядок, — пишет она, — так как Берцевикци очень интеллигентен и строг»[507]. Дальнейший путь императрицы лежит на Мадейру, которую она вновь посещает спустя тридцать три года и с грустью думает о том времени, когда она, будучи красивой и молодой женщиной с множеством забот и разочарований, впервые предприняла путешествие в далекие страны.
К Рождеству 1893 года и к Новому году она получает письмо императора, полное теплых слов. «Я желаю тебе счастья в истинной любви и благословения небес и молю вдали о доброте и снисхождении. Для нашего счастья достаточно покоя, хорошего взаимопонимания и поменьше несчастий, чем до сих пор. В будущем году я надеюсь на снисхождение к возрасту. Твоя доброта и забота и дружба госпожи Шратт — единственная отрада в моей жизни. Я постоянно думаю о тебе с бесконечной жаждой встречи и уже сейчас радуюсь ей, предстоящей, но, к сожалению, еще такой далекой»[508].
Между тем Елизавета, попеременно выбирая спутником то грека, то графиню Янку Микес, совершает длительные прогулки и поездки по великолепному острову. Христоманос становится слишком надменным и чванливым. Он не в ладах со свитой императрицы, ссорится с офицерами яхты, и все рады тому, что он останется подле императрицы только до марта. Но Елизавета прилежно работает с ним и оставляет его на должности, хотя грек иногда утомляет ее; но он восхищен императрицей и посвящает ей стихотворение «Поклонение душе»[509].
Елизавета отказывается от своего намерения плыть до Азорских островов — корабль «Грайф» слишком плох. Им тяжело управлять. Однажды он садится на мель, и только прилив позволил ему достичь Аликанте, где императрицу ожидает эрцгерцог Людвиг Сальватор. Он поднимается на борт, как всегда неопрятный, в одежде, которую носит вот уже десятилетия, с растрепанными волосами. Но как человек Людвиг Сальватор интересен, образован, начитан и вполне подходит под шаблон принца. Это нравится императрице, она очень любит его.
Путешествие продолжается. Сначала императрица желала посетить Марсель, но в Лионском заливе они попадают в такой шторм, какого не было вот уже несколько лет. Со всего испанского побережья прибывают вести о кораблекрушениях. «Грайф» — крепкое судно, но даже оно тридцать шесть часов безуспешно борется со стихией и, наконец, вынуждено вернуться в Аликанте.
Наконец устанавливается хорошая погода, и у императрицы появляется возможность встретиться с супругом в Кап Мартине. Находясь в сравнительно хорошем настроении, императрица совершает прогулку с Францем Иосифом, но они вновь расстаются на время обеда, так как Елизавета ест крайне нерегулярно, а иногда совершает и вовсе удивительные поступки. Император хватается руками за голову, узнав, что его супруга вместо нормального обеда ест лишь фиалковое мороженое с апельсинами.
15 марта Франц Иосиф должен вновь взойти на «посудину», как он называет корабль. Оставшись одна, Елизавета вынуждена посетить находящуюся на Кап Мартин вдову Наполеона III. Евгения не уделяет Елизавете должного внимания, оплакивая своего супруга и падшего от руки врага сына, сетуя на безрадостность своего нынешнего существования. У нее гораздо более уравновешенный характер, чем у Елизаветы, жизнь в какой-то мере утратила для Евгении свой смысл и именно в этом она находит успокоение…
У Елизаветы есть привычка без предупреждения посещать понравившиеся ей частные сады. В Ницце и ее окрестностях ходят слухи о том, что не узнанная здесь императрица была грубо встречена владелицей виллы. Размышляя над этим, Франц Иосиф радуется уже тому, что Елизавета «не получила побоев от старой ведьмы»[510]. Такое произошло лишь однажды — люди не были так враждебно настроены к незваным гостям.
Пришедшая 30 апреля телеграмма извещает, что у Валерии родился второй сын, получивший имя Хуберта Сальватора. Елизавета спешит домой, чтобы увидеть самого юного внука. Весь май она проводит на родине, на вилле «Гермес», вновь предпринимает длительные прогулки с новым греком по имени Алексис Пали. После короткой поездки в Баварию она, в конце июля, отправляется в южный Тироль, в Madonna di Campiglio. Там Елизавета получает весть об убийстве французского президента Карно, и Франц Иосиф просит ее сделать выводы из этого происшествия, полагая, что с такой беспечностью, как у нее, путешествовать по свету просто невозможно. Но она опасается только за императора, а не за себя, и продолжает свои поездки.
В сентябре 1894 года она вновь на Корфу, в октябре — в Геделле. Но здесь императрица не чувствует себя хорошо, возрастающее отчуждение делает ее пребывание в Венгрии неприятным. С неохотой она посещает дворцовые приемы и уходит оттуда, как только появляется возможность.
Елизавета безмерно счастлива, когда она 2 декабря на яхте «Мирамар» отправляется через Триест в Алжир. На этот раз ее сопровождает Ирма Сцтараи, временно являющаяся придворной дамой. Она с восторгом переходит от своей госпожи и королевы к Елизавете с твердым решением по возможности приспособиться к образу жизни императрицы, о котором она слышала много противоречивых мнений. И прежде всего графиню[511] изумляет необычное питание императрицы. Заботясь о своем весе, колеблющемся от сорока шести до пятидесяти килограммов, Елизавета прибегает к новомодным молочным и апельсиновым диетам, это может означать только одно: ее дневной рацион состоит только из этих продуктов питания. Время от времени она, если находит возможным, съедает нормальный обед. Ежедневно, после утренних занятий спортом, Елизавета становится на весы, и этим определяет прием пищи на день.
Императрице идет уже 57 год, но занятия спортом и тренировки делают ее неслыханно гибкой и ловкой. Чтобы доказать это графине Сцтараи, однажды, во время прогулки она показывает такое упражнение, которое сделало бы честь учителю физкультуры[512]. И это при том, что 4 января 1895 года она стала прабабкой[513]. Елизавета продолжает свое путешествие по Алжиру то с графиней Сцтараи, то с греком, который не выносит ни прогулок по суше, ни от поездок по морю. Елизавета презирает это. «Вчера я ходила гулять с Пали, — пишет она в день отбытия из Алжира в Кап Мартин[514], — но мы рано вернулись домой, так как он оказался слишком слабым, эти греки так изнежены. Теперь он нервничает перед путешествием и говорит, что было бы лучше подождать здесь, пока ветер уляжется».
Чтобы порадовать Франца Иосифа, Елизавета поручает художнику Францу фон Матчу написать[515]маслом миниатюру и портрет Катарины Шратт в настоящую величину в главной роли беззлобной комедии Ганса Сакса «Госпожа Правда никому не хочет дать приюта». Франц Иосиф тронут такой внимательностью, но его очень угнетают слухи об образе жизни супруги. Он рад тому, что настроение императрицы, кажется, улучшилось. «Меня печалит лишь голод, — пишет он[516], — которым ты наказываешь себя, соблюдая пост, вместо того, чтобы утолить его, как это делают многие разумные люди. Это, конечно, никуда не годится, но об этом промолчим».
В Кап Мартин Елизавета продолжает вести странный образ жизни. Здесь она употребляет в пищу только молоко, которое к тому же должно быть безупречным. По поручению Елизаветы покупаются коровы и отсылаются на родину, где Ида Ференци должна обустроить образцовую молочную ферму. Необычный образ жизни императрицы, несомненно, оказал влияние на общественное мнение. Из-за своих слишком долгих прогулок в непогоду она получила ишиас, а из-за нерегулярного питания — проблемы с пищеварением и боли в желудке. Это отражается на настроении Елизаветы, которая постоянно требует все новых способов лечения, что только вредит организму. Франц Иосиф также замечает это. «Постоянное лечение поистине ужасно», — говорит он Валерии.
Тем временем ожидается прибытие на Корфу королевы Виктории. «Говорят, — замечает на это Елизавета, — что английская королева снимает весь отель и еще две виллы, так как с ней прибыло около семидесяти человек, среди которых немало индийцев… Это должно быть большое удовольствие — путешествовать как в цирке»[517].
В феврале Франц Иосиф вновь посещает свою супругу в Кап Мартин и при прощании старается уговорить ее перейти на нормальный образ жизни. Из-за смерти фельдмаршала эрцгерцога Альбрехта император должен преждевременно уехать, а Елизавета немедленно покидает солнечную Ривьеру, чтобы отправиться на Корсику, где гуляют метели. Франц Иосиф не понимает, почему его супруга не остается на Ривьере, предпочитая блуждать по свету в холод и буран. Но с этим ничего не поделаешь. Тем временем Елизавета отправляется на Корфу. Замечательное местоположение острова всегда доставляет ей радость. «Мы провели здесь два сказочно прекрасных дня, — восторгается она[518], — здесь все так чудесно, что кажется даже ненастоящим, по вечерам благоухают оливковые деревья, а заходящее солнце дарит им свой священный свет, подобный золотым розам. Море похоже на осколки светло-голубого стекла, на котором покоятся маленькие кораблики с белыми и красными парусами. В моих руках золотистые цветы, а напротив — еще покрытые снегом горы Албании, окрашенные розовым цветом, постепенно воспламеняющимся в рубиновый огонь, и вновь этот ошеломляющий запах, бесчисленные ласточки носятся, словно во хмелю, а в темно-синем небе во всем своем великолепии плывет серебряная, почти полная луна. На нее смотрит мертвенно-бледное лицо Ахилла, потупившее взор перед ее великолепием. Это было так прекрасно, что я, разволновавшись, не могла уснуть и, сидя на кровати, разглядывала освещенную луной комнату и прислушивалась к крикам сов».
Среди всего этого великолепия Елизавета повелевает поставить статую сына, высеченную из камня итальянским скульптором Чиаттоне. Когда с монумента падает покрывало, императрица на мгновение застывает, вглядываясь в увековеченные в камне черты сына. Она не произносит ни слова, лишь глаза медленно наполняются слезами. Событие так поражает императрицу, что на следующий день она в спешке покидает Корфу и едет в Венецию. Ей неизвестно, что там находится итальянская королевская чета, в противном случае поездка была бы отменена. Итак, Елизавета вынуждена нанести им визит в том самом дворце, где жила сама, когда Венеция была австрийской. Из Венеции она на четыре недели едет в Лайнц, а оттуда на карпатский курорт Бартфа с его чудными лесами. Елизавета беспрерывно путешествует по свету, больше всего ей по душе моря и леса, места, где она может уединиться. Императрица всегда сторонилась людей, и сейчас, еще больше чем прежде, она прячется от любопытных глаз за веером или зонтиком, которые всегда при ней. У тех, кому все-таки удается взглянуть на ее лицо, сжимается сердце. Лишь горящий в глазах огонь, высокая, стройная, гордая фигура и бесподобная походка остались прежними. Графине Микес очень жаль императрицу. Она готова сделать все, чтобы видеть ее счастливой, но, увы, это невозможно. Валерия знает о жизни матери гораздо больше придворных дам, которым та доверяет. С дочерью Елизавета говорит без тени стеснения. Но почти все ее речи мрачны и печальны.
6 августа с визитом в Ишль прибывает королева Румынии с супругом. В беседе с императрицей Кармен Сильва задает осторожный вопрос, вернулась ли к ней непосредственность восприятия мира, на что Елизавета отвечает: «Нет, душа моя подобна камню».
Императрица при любом удобном случае покидает родину. В сентябре 1895 года она едет на лечение в Экс-ле-Бен, затем в Женеву и Территет, а в октябре — в Геделле и Вену. В конце ноября она вновь возвращается на Ривьеру. Но на этот раз ее сопровождает графиня Сцтараи, так как юная графиня Микес в скором времени выходит замуж. В Карлсбаде императрица проходит водное лечение, полагая, что ее вес, равный пятидесяти килограммам тремстам шестидесяти граммам, слишком велик. При таком весе ее неплохое самочувствие — просто чудо. В своем письме Франц Иосиф справедливо замечает: «Я счастлив, что твой отличный организм все еще сопротивляется средствам для похудения и прогулкам без меры»[519].
В первые мартовские дни Елизавета чувствует себя нездоровой. И она вновь приписывает это своему весу: «Если я чувствую себя нехорошо, значит у меня излишний вес, и от этого все болезни, мучащие меня»[520]. Становится опасным говорить с императрицей о каком-нибудь новом лечении. Она немедленно хочет испробовать его на себе. Книга доктора Куне есть практически у всех, и в ней он рекомендует лечение песком — как средство для похудания. Госпожа Шратт, завидуя императрице, также хочет опробовать этот метод. «Как странно, — пишет Франц Иосиф, — как вы двое предпринимаете такие смелые медицинские эксперименты, слава Богу без особого вреда для здоровья»[521].
Весну Елизавета проводит на Корфу, занимаясь переводом шекспировских драм на греческий язык, в чем ей помогает новый грек, юный Штутцер. Пребывание на Корфу заканчивается в конце апреля. Императрица хотела бы еще раз появиться в своей любимой Греции. Но предстоят торжества по поводу тысячелетнего юбилея венгерского государства. Елизавета не хочет этого пропустить.
30 апреля она прибывает в Будапешт, а 2 мая ее с императором бурно приветствуют на выставке, посвященной празднику. Елизавета появляется в черном, модном шелковом наряде с рукавами-буф.
Каждый человек стремится увидеть ту, о которой в последнее время слышны лишь противоречивые известия, но во время поездки на выставку и во время церемонии ее праздничного открытия императрица скрывает свое лицо за веером.
Елизавета появляется открыто лишь трижды. Она не желает присутствовать на торжественных представлениях, балах и фейерверках, и Франц Иосиф вынужден делать это в одиночку. Елизавета растроганно слушает, находясь в Коронной церкви, слова кардинала-примаса, с алтаря говорящего о любви и благодарности нации за то, «что ее по-матерински нежная рука когда-нибудь сумеет соткать золотую ленту, которой будут неразрывно связаны нация и горячо любимый король». Темой злободневного разговора в столице становится то, как печально выглядела на торжестве одетая в черное королева. Лишь однажды в ее взгляде светилась радость — при посещении семьи эрцгерцога Иосифа, с целью увидеть и прижать к сердцу своего первого внука, родившегося 28 марта прошлого года эрцгерцога Иосифа Франца.
Вновь обязанная участвовать в празднестве, Елизавета испытывает странное чувство, что ее сын еще жив и ничего ужасного вовсе не случилось. «Вчерашний праздник открытия, — пишет она своей дочери[522] о посещении выставки, — был слишком печален. Все было так великолепно! Последнее подобное торжество было с Наци (нежная кличка кронпринца Рудольфа) у монумента Марии-Терезии. Все напоминает мне об этом дне, песни, гимны — все как тогда».
После возвращения в Шенбрунн Елизавета часто гуляет в обществе госпожи Шратт. Императрица находит ее по-прежнему любезной, нежной и милой, хотя раньше она стеснялась ее и осторожно выбирала темы разговоров. Теперь это чувство пропало, и остались только простые и естественные отношения между императрицей и актрисой. Затем долг вновь зовет Елизавету в Будапешт, где 6 июня будет открыто новое крыло замка, в построение которого она вложила столько денег. 8 июня, после перевоза королевских знаков из Коронной церкви в парламент, состоялся праздничный прием, так бесподобно описываемый Калманом Микцаф[523]:
«Она восседает в тронном зале королевского замка в черном, украшенном кружевом венгерском наряде. Все, абсолютно все надетое на ней мрачно. С темных волос ниспадает черная вуаль. Все черно, черны шпильки для волос, черны жемчужины, и лишь лицо бело как мрамор и несказанно печально… Eine Mater dolorosa[524]. То же лицо, известное нам по прекрасным картинам: свободные, благородные черты, коротко подстриженные спереди волосы, роскошная коса, смотрящаяся лучше, чем любая корона. На ее лице все еще заметны следы скорби. Она — подобна картине, окутанной туманом. Ее пылкие, милые глаза прикрыты ресницами. Она тиха и молчалива, словно ничего не видит и не слышит. Кажется, что ее мысли блуждают далеко отсюда. Ни одно движение, ни один взгляд не выдает хоть какого-нибудь интереса к жизни. Она похожа на бледную мраморную статую. Президент парламента, Дензидер Сцилаги, начинает свою речь. Медленно, рассудительно, с уважением в голосе — зная, что его слушают монархи. Король прислушивается. Слова и идеи захватывают его, взгляд прикован к губам великого венгерского оратора. Но на лице Елизаветы ничего нельзя прочесть. Оно остается бледным и недвижимым. Оратор называет имя королевы. Ее ресницы вздрагивают, в этот момент поднимается такой шум, какого еще никогда не слышали в королевском дворце Офена. Как будто из сердец вырвалось море чувств. Раздается величественный священный гимн, описать словами который просто невозможно. В нем смешаны молитва, колокольный звон, шум моря, аромат цветов, нежность.
Тихо, едва заметно, Елизавета с благодарностью кивает. Все замечают ее удивительную грацию. Шум, не замолкая, так гремит в течение минуты, что сотрясаются своды замка. Шум не утихает, оратор вынужден прервать свою речь, а королева — вновь поклониться. Кожа ее лица принимает цвет свежего молока с розовым оттенком, потом оно краснеет все больше, и, наконец, становится румяным как сама жизнь. Какое волшебство! Рядом с королем сидит пышущая жизнью королева. В ее широко раскрытых глазах появляется давно исчезнувший блеск. Она, минуту назад выглядевшая такой подавленной, расцветает такой улыбкой, что глаза всех присутствующих наполняются слезами умиления. Она вновь такая, как прежде. Счастливые люди понимают утешение Елизаветы, но это длится всего мгновение. Августейшая дама подносит к глазам кончик платка, вытирает слезы, и оратор продолжает свою речь. Румянец жизни постепенно сходит с ее лица, и скоро рядом с королем сидит одетая в траур женщина, Mater dolorosa.
Часы освящения потрясли Елизавету. Она тонко ощущает необычность совершаемого действа, отличного от тысячи других, слышит сердца, звучащие в унисон, знает, что каждый венгр чувствует ее любовь к народу, способную разрушить любые стены, стоящие между ними. Хотя это трогает и радует Елизавету, она не выдерживает нервного накала церемонии и сразу же после ее окончания уединяется на вилле в Лайнце. Она не будет появляться в обществе несколько недель.
Елизавета занята составлением новой версии завещания. Перед смертью кронпринца императрица хотела отдать все состояние Валерии[525]. Теперь она делит наследство на пять частей, по две пятых дает своим двум дочерям — Гизеле и Валерии, и одну часть — своей внучке, дочери кронпринца. В завещании с точностью указаны размеры пенсий и порядок распределения драгоценностей. Становится ясным, что из всех дам своего окружения императрица наиболее высоко ценит Иду Ференци. Она получит пенсию в четыре тысячи гульденов и, как ясно сказано в завещании, сердце из золота с драгоценными камнями, в то время как Мария Фестетикс получит пенсию в три тысячи гульденов и браслет. Катарина Шратт также не забыта, ей определен большой золотой талер Георга — в виде броши. Из иностранных личностей лишь императрица Фридерика будет отблагодарена серебряной подковой с золотым профилем Георга. Далее в завещании есть строки, относящиеся к самой большой тайне императрицы — ее сочинениям. В шкатулке для денег хранятся те стихотворения, которые Елизавета хотела бы опубликовать. Иде Ференци поручено доставить эту шкатулку герцогу Карлу Теодору. Она также обязана, непосредственно после смерти Елизаветы, открыть черную сумку с очерками и распоряжениями. Все, по специальному указу императрицы, опечатывается печатью с выгравированной на ней морской чайкой. После того, как выполнены все ее распоряжения, Елизавета встречается с юной царской четой, но без особой охоты. Немного погодя, она отправляется в Ишль, где вновь возвращается к причудам своего удивительного питания, на этот раз состоящего только из молока и яиц.
Вес императрицы, составляющий всего 46 килограммов, недостаточен для ее роста — в 172 сантиметра. Несмотря на это, из страха пополнеть, она сначала посещает баню, а потом незамедлительно принимает холодную — семь градусов — ванну[526]. Но это не идет на пользу больным нервам Елизаветы, ее бледность все увеличивается. Все возвращается на круги своя.
24 сентября в Ишле появляется еще одна маленькая внучка, «великолепная, большеглазая малютка Хедвиг». Семья Валерии становится все больше, и императрица думает о том, как обеспечить ее будущее. Доверенное лицо Елизаветы — Ида Ференци — советует передать Валерии какую-то часть имущества. Елизавета внимая этому, за короткое время собирает настоящее богатство, имеющее в октябре 1896 года[527] номинальную стоимость в 3 873 519, а стоимость по курсу 4 483 991 гульденов.
С наступлением первых холодов императрица теряет покой, с нетерпением ожидая дня, когда она, как обычно, сможет предпринять ежегодное зимнее путешествие. На этот раз в первые декабрьские дни Елизавета отправляется в Биарритц. Там образ жизни ее более или менее аскетичен. Она не желает употреблять в пищу мясо и повелевает, как замену, выдавливать в суп кровавый сок полусва-ренного мяса. Сейчас она стала меньше читать, и лишь присланная ей автором, Бертой фон Суттнерс, книга «Долой оружие» захватывает ее, ведь претворение в жизнь идеи этого произведения она находит важным.
Несмотря на плохую погоду, императрица с утра до вечера находится на пляже. «Как великолепно море, — пишет она, — очень жаль, что это доступно пониманию не каждого человека. Ветер и море так ревут днем и ночью, что все мысли заняты только этим».
Франц Иосиф, со всех сторон слышащий лишь плохие новости о своей супруге, наконец, посылает в Биарритц своего лейб-медика, доктора Керцля, с целью узнать правду о состоянии здоровья Елизаветы. По прибытии доктор интересуется образом жизни императрицы, лечением в Карлсбаде, которое ей никто не прописывал, странным питанием, о котором его информируют многие источники, и это его пугает. Он тут же запрещает ей пить воду Карлсбада и настаивает на том, чтобы императрица побольше ела и принимала бы немного вина.
Император, желая повлиять на супругу, чтобы она прислушалась к советам врача, пишет[528] ей письмо с увещеваниями: «Хотя ты столь подвержена настроениям вселенской скорби, ты все лучше осваиваешься с работой при шуме моря и реве шторма, но я надеюсь, что плохая штормовая погода внушит тебе отвращение к нахождению в Биарритце, и ты в скором времени вернешься в Кап Мартин… Я опасаюсь, что ты не согласишься следовать совету доктора Керцля и будешь продолжать подрывать собственное здоровье, которому в скором времени уже ничто не сможет помочь. К сожалению, я не могу ничего сделать, как только просить тебя ради меня и Валерии поберечь себя, жить по предписанию доктора Керцля и, прежде всего, нормально питаться…»
Но лейб-медик лишь внушает императрице страх. Некоторое время она следует его советам и больше не изнуряет себя длительными прогулками. Ее настроение улучшается, что и констатирует сопровождающая ее придворная дама — баронесса Мария Сенней. Но императрицей все еще владеет идея фикс об излишнем весе. Она взвешивается трижды в день. Это страшно раздражает доктора Керцля: «Если бы не было этих проклятых весов! Черт бы побрал того, кто посоветовал ее величеству это вечное взвешивание!» Хорошее настроение вновь покидает императрицу. А через некоторое время возвращается и меланхолия, письма Елизаветы к императору свидетельствуют об этом. «Ты не должна погружаться в это печальное настроение, — пишет Франц Иосиф[529], — ты не должна так отдаляться от людей, ведь потом будет гораздо труднее вырваться из этого одиночества. Грек и баронесса Сенней непременно были бы для тебя приятным обществом».
Императрица, после Биарритца с его штормами, очень рада Ривьере, куда прибывает 19 января 1897 года и где надеется встретиться с императором. «Не мог бы ты в этом году приехать на четыре недели, — пишет она, — это успокоило бы мою душу и улучшило здоровье? Ведь многие монархи подолгу отсутствуют… Я надеюсь, моя подруга получит новогоднюю телеграмму, если не указан номер дома. Пожалуйста, пошли мне точные номера домов известных тебе улиц — Нибелунггассе, Глориеттегассе и «Феличита» (виллы). Я хочу поставить на эти номера в казино»[530].
Пребывание в Кап Мартин находится под знаком постоянно меняющегося настроения, полностью зависящего от здоровья императрицы. Елизавета вновь принимается за лечение, пьет пилюли, содержащие серу и железо, нервничает и отстраняет с занимаемой должности очередного грека, постоянно проигрывающего в казино Монте Карло деньги. Некоторое время проходит без грека, и Елизавета пребывает в одиночестве. В заботе о ней Франц Иосиф посылает на Кап Мартин не только своего лейб-медика, но и семью Франца Сальватора. Валерия находит свою мать бледной, похудевшей, слабой и уставшей. Елизавета просит написать императору, что в этом году она не сможет взять на себя представительские обязанности. Наконец, приезжает и сам Франц Иосиф. Он поражен ужасным состоянием своей супруги, в котором застает ее. Императрица отказывается от нормального питания. Если кто-то просит ее что-нибудь съесть, это тут же приводит к нервному срыву. Валерии кажется, что мать еще безутешнее, чем в самые плохие времена. Ее образ жизни — не что иное, как внешнее выражение раздражительности. Императрица должна меньше ходить, больше спать и есть, а она делает совершенно противоположное. Если в ближайшее время ничего не изменится, то это может привести к опасным последствиям.
Глубоко в душу Валерии проникают слова о жизни и смерти, Боге и судьбе, сказанные ее матерью в самые горькие часы. Сначала она хотела, чтобы ее тело после смерти было опущено в море. Позднее она говорит: «Когда я умру, похороните-меня у моря». Теперь же она видит свое место рядом с сыном: «Я стремлюсь только к тому, чтобы лежать в хорошем большом гробу, и найти покой там, где наверху есть окошечко, через которое в склеп заглядывает зелень и свет, и где можно услышать чириканье воробьев. Большего я не жду и не желаю».
После возвращения в Вену Франц Иосиф признается германскому посланнику князю Ойленбургу: «Все мое пребывание в Кап Мартин было испорчено заботами о здоровье императрицы. Моя супруга была так нервозна, что это серьезно нарушало нашу совместную жизнь»[531]. Тем временем Елизавета полностью отгородилась от внешнего мира, ей не подходит общество даже симпатичной придворной дамы, баронессы Сенней. Чтобы избежать любопытных взглядов[532], Елизавета уходит из отеля через подвальные служебные помещения и незамеченной попадает в лесопарк. Но скоро ей надоедает Кап Мартин, и она вновь уезжает в столь любимый ею Территет на Женевском озере. Туда же случайно прибывают эрцгерцог Франц Фердинанд со своим лейб-медиком Виктором Айзенменгером. Следуя желанию императора, врач должен обследовать императрицу. Она, несмотря на беспрестанное лечение, питает некоторую антипатию к врачам и, не доверяя им, всячески пытается отказаться от этого, но в конце концов все-таки дает свое согласие. Айзенменгер находит у внешне здоровой женщины[533] достаточно сильное вздутие кожи, особенно на лодыжках. Нет сомнения в том, что это типичный признак голодного отека. Врач узнает, что бывают такие дни, когда императрица за целый день съедает только шесть апельсинов. «Но у меня излишний вес» — возражает Елизавета. — «Конечно, Ваше величество, ведь из-за недоедания в тканях накапливается вода». Елизавета недоверчиво качает головой и только обещает каждый день выпивать по стакану овечьего молока. Пребывание в Территете идет на пользу Елизавете, и в мае она может на некоторое время вернуться в Лайнц. Едва она пребывает туда, как тут же под градом несчастий рушится с трудом достигнутое улучшение.
5 мая в Париже дамы аристократии проводят благотворительный базар, в котором принимает участие и сестра императрицы герцогиня фон Алансон. В огромном, девяностометровом зале сооружены легкие павильоны из дерева, а поверх всего натянут большой разрисованный льняной купол. В одной из лавок выставлен предшественник кинематографа — волшебный фонарь. Половина пятого пополудни. В зале собралось около полутора тысяч человек, в основном дамы, с усердием делающие покупки в пользу бедных. Герцогиня София Алансон, сестра Елизаветы, упаковывает позолоченный чернильный прибор, предназначающийся одному депутату. Вдруг сверкает взметнувшаяся молния, подобная огненной ленте. В мгновение вспыхивают занавесы и павильоны, повсюду извиваются языки пламени, купол падает на пол, возникает страшная паника. «Пожар, пожар!», — кричат со всех сторон. Все бросаются к выходу, но ворота закрыты, огонь, неистовствуя, пробивает себе дорогу, обугленные трупы громоздятся перед выходом. Герцогиня фон Алансон безуспешно пытается найти выход, пропуская других вперед, она молится, хочет спасти хотя бы кого-нибудь, помочь, но каждый думает только о себе. Фантастическое легкомыслие привело к несчастью. Когда огонь потушен, перед пепелищем, покрытым обуглившимися трупами, собирается народ. Опознать погибших невозможно. По необгоревшим вещам пытаются определить, кому они принадлежали. Прибывает напуганный и потрясенный герцог фон Алансон, он бродит у соседнего павильона индустрии, где рядами лежат жертвы пожара. Он не может ни найти, ни узнать свою супругу. Всю ночь разбирают обломки. Много лет служившему у герцогини зубному врачу, помогавшему в поисках, после бесполезного исследования зубов пятидесяти жертв, в конце концов, удается найти один неопознанный обугленный труп, у которого отсутствуют правая рука и левая нога и который он, со всей решительностью, называет герцогиней. В своем завещании она просила после смерти не подстригать ей волосы, но они все сгорели, и ее кладут в гроб в одежде ордена Святого Доминика, чьим иностранным членом она являлась. Ее первое желание было исполнено, но по-другому, нежели герцогиня предписывала в своем завещании.
Вечером 5 мая ужасная весть о несчастье на пожаре приходит в Лайнц. Елизавета потрясена. Она отгораживается от всех людей, не впускает к себе никого, только Франца Иосифа, поспешно пришедшего, чтобы утешить супругу. Умерла младшая сестра императрицы, о которой последние годы жизни скорбела Елизавета, находясь в меланхолии и трауре, находя отраду лишь в религии. Вновь в Елизавете пробуждается горечь к жизни и к судьбе. Франц Иосиф настаивает на ее отъезде. Он надеется, что Киссинген благотворно повлияет на нее. И это подтверждается. В июле она переселяется в Лайнц, а в середине месяца в Ишль. Там ею снова овладевает плохое настроение.
Император жалуется немецкому посланнику, что его супруга так много говорит о смерти, что это его[534] серьезно беспокоит. Елизавета не выдерживает пребывания в Ишле. Уже 29 августа она отправляется в поездку на юг. На этот раз — на великолепное озеро Карерзее и в Меран, где проходит курс лечения виноградом. Беспокойство гонит ее с места на место. Все остальное неважно. Политика уже давно для Елизаветы — слово, не имеющее смысла. Ее сердце начинает биться только тогда, когда дело касается венгерской нации, присягнувшей ей на верность в год тысячелетия Венгрии. 21 сентября император Вильгельм посещает Франца Иосифа в столице Венгрии. С удивительным красноречием он произносит пламенный тост во славу доблестного венгерского народа, который Елизавете зачитывает графиня Сцтараи. Он так восхищает Елизавету, что она тут же благодарит телеграммой императора Вильгельма за его «пленивший ее великолепный тост, столь приятный сердцу каждого венгра».
В сентябре Елизавета покидает Меран и посещает Валерию в ее новом доме — замке Валлерзее. Как всегда, там императрица находится в сравнительно хорошем настроении, а по временам даже бывает весела. Но никто не может убедить ее остаться там надолго. Мысль о том, что она — теща, не покидает ее.
Франца Иосифа беспокоят проблемы внутренней и внешней политики. Он постарел и стал более нервозен, его волнует любое недомогание императрицы, и, хотя оба супруга хорошо понимают друг друга, их разделяют заботы и страхи. При этом монарх ищет отдушину в дружбе с госпожой Шратт, столь необычной, что эта дружба иногда бывает тягостна и неприятна Елизавете. Злые языки много говорят об этом. Когда молва доходит до ее слуха, это сердит и возмущает ее, но никто не слышал от нее слов упрека. И все идет своим чередом, и никто не осмеливается на что-либо большее, чем сплетня, пока над госпожой Шратт простерта хранящая рука императрицы, и кто бы отважился сказать о ней что-нибудь плохое, если ее уважает и высоко ценит сама супруга императора? Именно таким образом обстоят дела, когда Елизавета в конце ноября 1897 года вновь покидает родину.