Эллинистический мир

С V в. до н. э. кельты завоевали почти весь Запад, и их беспокойный, динамичный характер побуждал к дальнейшим завоеваниям. В начале IV в, до н. э. они заняли долину По в Италии и создали там новую Галлию. Южная Галлия вновь приняла иммигрантов в IV и III вв. до н. э., Британские острова и Испания – в III в. до н. э. Часть обосновалась в долине Дуная вплоть до Иллирии, а также во Фракии. Дружины галатов, перед тем как устремиться в Малую Азию, где многие из них осядут в Галатии, в III в. до н. э. разорили <168> Грецию. С 250 г. до н. э. настала очередь белгов; они завоевали весь север Франции и часть Британии. В конце этой экспансии Кельтика включала в себя Германию до Эльбы (территория между Эльбой и Рейном после кельтов постепенно (III–I вв.) была завоевана германцами), всю Центральную Европу по обе стороны Дуная, Британские острова, Францию, Северную Италию, Испанию и Португалию. Кельтское влияние проникало в Скандинавию благодаря, в частности, ввозу произведений искусства. В независимой Европе не было парода могущественнее кельтов.

Начиная с гальштатской культуры железного века в кельтскую цивилизацию глубоко проник эллинизм благодаря связям, установленным с Грецией по Дунаю, с Италией – по альпийским перевалам, с Массалией – по долине Роны. Этот процесс продолжался и в следующий период железного века (латенской культуры), особенно в течение двух первых ее периодов (Ла-Тен I – 450–250 гг. и Ла-Тен II – 250–100 гг.), когда кельтский мир достиг апогея своего развития. Некоторый упадок наметился в период Ла-Тен III (I в. до н. э.). Пути проникновения греческого влияния остались прежними, но экспансия галлов к югу сделала контакты с греками более широкими и плодотворными. В остальном Западная Кельтика все более и более ориентировалась на Средиземное море. Долина Роны – «великий оловянный путь» вновь обрел значение, которое имел в архаический период, но потерял в классическую эпоху.

Об этих торговых связях свидетельствуют прежде всего вещи греческого происхождения, которых в кельтском мире было много. Жители Массалии в изобилии ввозили красные кораллы с Гиерских островов, и галлы часто использовали их в прикладном искусстве. Греческие монеты (в основном Массалии) находят в Галлии повсюду, за исключением территорий, расположенных к западу от линии, соединявшей Западную Нормандию с устьем Жиронды. Это не значит, что масеалийская торговля проникала непосредственно во всю Галлию; монеты Массалии часто служили галлам средством обмена. Некоторые любопытные предания, показывающие широкое распространение эллинизма, по всей видимости, восходят к той эпохе. Так, Тацит приписывает Улиссу (Одиссею) основание Асцибургия (Этенбург в месте слияния Рура и Рейна), важном центре на янтарном и оловянном торговом пути. <169>

Но ни одна область жизни не была затронута эллинизацией так, как искусство. Конечно, кельты редко изображали людей, и те немногочисленные круглые скульптуры, которые дошли до нас, практически не отмечены влиянием греческой цивилизации. Но декоративное искусство дает нам замечательные произведения: парадное оружие, украшения из золота и кораллов, эмали и изделия из бронзы, медные вазы, глиняную посуду. Здесь используются греческие мотивы украшений, в частности пальмовые и другие листья, ветви, которые мало-помалу претерпевали изменения, обогащаясь своеобразным криволинейным рисунком, в результате чего спирали заменили пальмовые листья, а стилизованные ветви превратились в двойные спирали. Растительный орнамент постепенно трансформировался, следуя прихотливой фантазии, игравшей кривыми линиями, асимметрией; геометрическими абстракциями.

С расширением обмена развивалась денежная экономика, также заимствованная из Греции в Балкано-Дунайском регионе. Она широко распространилась по всей Кельтике от Венгрии до Великобритании. Начиная со II в. до н. э. (эта датировка появления галльских монет взята из работ Ж.-Б. Кольбера де Болье) в Галлии некоторые племена, такие, как арверны, имитировали статеры Филиппа и с этого времени располагали высокопробными золотыми монетами, которые наряду с массалийскими составляли основной фонд монетного обращения. К концу II в. до н. э. эта монополия была поколеблена распространением римских образцов и особенно появлением местных монет, отчеканенных из золота или серебра пограничными племенами. И только в течение I в. до п. э. чеканкой золотых (и особенно серебряных, а затем и бронзовых) монет начало заниматься большинство кельтских племен. Краткие греческие или латинские легенды знакомят пас с названиями племен, именами династов или магистратов, ответственных за выпуск монеты. Но с течением времени и с расширением территории, на которой чеканились подражания, их качество ухудшалось, так как смысл изображения на прототипе становился непонятным чеканщикам. Его элементы расчленялись: так, туловище и ноги коня изображались отдельно. Монеты приспосабливались к местным верованиям, что заметно по наличию многочисленных мифологических символов. Эти символы подчас странно деформированы, в частности в Арморике, где фантасмагорические узоры, <170> возможно, соответствуют кельтским мифам, которые мы находим в ирландском средневековом эпосе. Ни один из многочисленных варварских народов, копировавших эллинистические монеты, не сделал этого с такой степенью свободы, фантазии, пренебрежения к классическим канонам красоты, как кельты.

Действительно, необходимо строго провести границы воздействия эллинизма на кельтский мир. Соблазненные греческими шедеврами, галлы подражали им, но при этом очень вольно перерабатывали, приспосабливая к своим собственным вкусам, наследованным от абстрактного геометризма первобытной Европы. Но тем не менее их разум был достаточно гибок и чувствителен и к другим влияниям, часто шедшим издалека: стилизованным узорам скифов, геральдическим животным Ирана. Вклад этрусков также был не менее значителен. Именно под их влиянием цизальпинские, а затем и трансальпинские галлы начали строить крепости-оппидумы. Здесь нужно признать, что Этрурия по крайней мере в области искусства явилась передатчиком уже усвоенного греческого влияния.

Только в самых близких к Средиземному морю районах под непосредственным влиянием Массалии и ее колоний, в районах, где кельтизм, ослабленный контактами с предыдущим населением, лигурийцами или иберами, был менее чист, кельты глубоко проникнутся эллинизмом.

Эллинистическая Массалия

Массалия не потеряла своего могущества. Во время Второй Пунической войны она была в числе самых верных союзников Рима, с которым издавна поддерживала прекрасные отношения. Во II в. до н. э. Рим отплатил за эту поддержку Массалии, послав свои отряды для защиты города от кельто-лигурийцев и передав ей обширные территории вдоль побережья, отобранные у врага, тогда как раньше Массалия располагала лишь очень небольшими пригородами. Только после того как она неудачно выбрала союзника в конфликте Цезаря и Помпея в 49 г. до н. э., она была включена в состав Римского государства, потеряв свою независимость.

По своему государственному устройству Массалия – аристократическая республика с советом из 600 богатых граждан и двумя более узкими советами, состоящими из <171> 15 и 3 членов. Примечательно отсутствие народного собрания. Но социальный кризис не произошел, так как знать не состояла из крупных землевладельцев. Нравы были строгими, как в античную эпоху, в городе существовала четкая военная организация, поскольку он все время был настороже из-за угрозы нападения варваров. Представления мимов запрещались, так же как и восточные культы; размер приданого не должен был превышать 100 золотых монет. Здесь сохранились старинные обычаи благодаря отчаянной приверженности греческому образу жизни, которому часто грозила опасность. В моде остались длинные, ниспадающие до полу ионические одеяния, что служило поводом для несправедливых обвинений нравов массалийцев. На самом деле в городе царила строгость, что удивительно для большого порта.

Основными культами остались культы Аполлона Дельфийского, Артемиды Эфесской, Афины. Однако обнаружены статуэтки Гекаты, а в соседнем гроте множество маленьких вазочек – очевидно, пожертвования горной Нимфе. Здесь любили сказки. Возможно, одна из них дошла до нас в лукиановском диалоге «Токсарид». В почете были драматические представления, поэтому здесь построили театр. Развивалась техника, в частности кораблестроение и строительство военных машин. Военачальники Цезаря будут жаловаться впоследствии на массалийские катапульты. Вплоть до римской эпохи здесь не потеряла своей известности медицинская школа. Однако искусство осталось слабым местом. Страбон с похвалой отзывается только об укреплениях Массалии. Согласно сообщению Витрувия, дома в городе крыли саманом. Посвятительские надписи грубы, а вазы неинтересны.

После застоя в V–IV вв. экономическая жизнь города вновь оживилась. В это время (конец IV в. до н. э.) происходит второе открытие долины Роны как международного оловянного торгового пути, который, начавшись на Касситеридах, по долинам Сены, Соны и Роны приводил к Массалии. Его освоение во многом способствовало оживлению обмена в Средиземноморье.

Раскопки 1966–1968 гг. в квартале Бурс (Биржи) дали великолепные свидетельства расцвета Массалии в тот период. Была найдена часть городской стены, подходившей к бухте, которая продолжала Лакидон (Старый порт). В то время бухта гораздо глубже врезалась в берег. Были раскопаны прекрасная стена в два уровня (оба датируются началом III в. до п. э.): один – из белого, <172> другой – из розового известняка, главные городские ворота с двумя большими башнями. Это открытие доказывает, что начиная с III в. до н. э. Кармский холм был окружен стеной, т. е. Массалия тянулась на восток гораздо дальше, чем думали ранее. Раскопана также набережная на глубоком свайном фундаменте. Она располагалась вдоль глубоководной бухты Лакидон. Многочисленны находки керамики, которые позволяют судить о развитии обмена. Это местные амфоры, кампанские вазы, иберийская посуда (в форме так называемой соломенной шляпы), родосские амфоры (на ручках семнадцати из них были клейма).

Монеты чеканились в большом количестве и после девальвации в IV в. до н. э. вновь стали стабильными, высокопробными. В Массалии чаще всего чеканились серебряные и бронзовые монеты с изображениями Аполлона, Артемиды и Афины, которые выдают мастерскую руку граверов из Сицилии. Все более оживились связи с Кампанией и Римом, но не прекращались они и с полисами греческой метрополии. В списках проксенов и феодороков [20]* в Дельфах мы находим и массалийцев, а население Делоса голосовало за почетный декрет в честь массалийского гражданина Леона. Лампсак, родственный Массалии полис (он также был основан фокейцами), послал посольство в Массалию с целью испросить дипломатическую поддержку для получения помощи Рима против Антиоха III. Однако главное значение Массалии заключалось в том, что благодаря системе своих колоний она контролировала всю торговлю с Южной Галлией и прилегавшими к Средиземному морю областями Иберии.

Кельто-лигурийцы Прованса

С незапамятных времен побережье от устья Роны до Арно населяли лигурийцы, воинственный первобытный, не относящийся к индоевропейской группе народ. (Некоторые исследователи склонны считать их протоиндоевропейцами.) В Провансе они ассимилировались с новой волной кельтских завоевателей (IV в. до н. э.), создав таким образом смешанную культуру. Сложилось мощное <173> кельто-лигурийское объединение салийцев с центрами в Арле и Антремоне (недалеко от Экс-ан-Прованса). Несмотря на то что их отношения е Массалией были часто натянутыми, торговые связи устанавливались быстро, тем более что кельты были более восприимчивы к греческому влиянию, чем лигурийцы. Массалия же, как отмечалось, представляла собой хороню укрепленный, превосходный аванпост, расположенный в Сен-Блезе, его смогли разрушить лишь военачальники Цезаря. Массалийские купцы были надежно защищены. Чаще всего их принимали хорошо, в соответствии с соглашениями, заключенными с племенами внутренних областей. Бронзовая рука (начала I в. до н. э.), найденная в Провансе,– символ дружеских связей с Велавнами, племенем в Приморских Альпах.

Эмпории (торговые колонии) провансальского берега [21]* служили перевалочным пунктом для массалийской торговли в суровой стране, где была необходима хорошая защита. Кроме того, в конце III в. до н. э. массалийцы обосновались в Гланоне (Сен-Реми-де-Прованс) у скрещения торговых путей, пересекавших небольшую горную цепь близ городища, расположенного около священного источника. Здесь образовался красивый эллинистический полис, ставший центром не только торговли, но и отдыха. Апогей его развития приходится на II в. до н. э. (Гланон I археологов). Вокруг перистиля стояли дома, в плане своем напоминающие делосские жилища. Выстроены они с большой тщательностью, на греческий манер. (Их трудно изучать, так как впоследствии они неоднократно перестраивались.) Вероятно, к этой же эпохе относится первый уровень «дома Козерога», дома с колоннами, прекрасного здания в делосском стиле. Постройка сделана из больших каменных блоков длиной до 1,45 метра (без связующего раствора.) Этой же эпохой датируются храм, обширный и богато украшенный бассейн (нимфей), возведенный у чудотворного источника, около которого было найдено посвящение Аполлону-целителю, мраморный рельеф строгого стиля, изображающий танцующую богиню – олицетворение времени года (Мюнхенский музей), серебряные монеты, чеканенные от имени жителей Гланона. <174>

Захоронения эллинизированных галлов отмечены стелами с галльско-греческими надписями.

Во II в. до н. э. после захвата страны Марием началась романизация города. В греко-римский период (Гланон II – 100–40 гг.) дома строились из бутового камня неодинакового размера, атриум заменил перистиль, появилась мозаика. (Реконструкция «дома Козерога», «дом Суллы», в котором мы видим первые образцы мозаики в Галлии.) Примерно в 40 г. до н. э., уже после взятия римлянами Массалии (Гланон III), начали возводить постройки из бутового камня одинакового размера с применением связующего раствора. Отныне он стал римским городом, застроенным при Августе прекрасными зданиями.

Подобная практика основания колоний внутри страны, кажется, была единственной в своем роде. Только торговля может объяснить быструю эллинизацию кельто-лигурийцев. Внедрялось (хотя и не очень широко) выращивание оливковых деревьев и виноградной лозы. Галльские крепости на греческий манер укрепились степами с регулярной кладкой, что не имело ничего общего с укреплениями остальной Галлии. Вместе со вкусом к вину распространился культ Диониса. Кельты начали писать на своем языке с помощью греческого алфавита. В Провансе найдено около 40 довольно загадочных галло-греческих надписей, в том числе знаменитые посвящения Матерям (галльские богини плодородия) из Гланона.

Сложилось и кельто-греческое искусство, известное в основном по открытиям в Антремоне и Рокпертюзе. Темы изображений кельтские, но техника явно заимствована у греков. Конечно, эта скульптура осталась достаточно варварской, и, что удивительно, зародившись в III–II г:;., она часто напоминает скульптуру греческой архаики, как если бы начинающие скульпторы оказались перед одними и теми же проблемами и для разрешения их прибегли бы к одним и тем же условностям. Но если сравнить эти кельто-греческие произведения с чисто кельтской скульптурой, например со стилизованной головой, найденной в Мсецке-Зебровице (Чехословакия), или с изображением божества с вепрем из Эфинея (Верхняя Марна), то мы увидим явный прогресс под влиянием Средиземноморья.

Греческое влияние особенно заметно в центре области салийцев Антремоне, разрушенном римлянами в 122 г. до н. э. На плато треугольной формы, перегороженном крепостной стеной, развивался обширный полис, разделенный <175> стеной на верхний и нижний город. В верхнем находились дома знати и святилище, в нижнем – жилища и мастерские, в которых обрабатывали металл, глину, выделывали кожу. План города – эллинистический с характерно расположенными кварталами и широкими улицами. Дома, однако, возведены из камня посредством сухой кладки или из необожженного кирпича на каменном фундаменте, крыты ветвями и производят жалкое впечатление по сравнению с домами Гланона. Все греческие предметы, во множестве найденные здесь («мегарские» чаши, родосские амфоры), привезены из Массалии. Многочисленные монеты – также в основном массалийские (в одном кладе их около полутора тысяч), но здесь же обнаружены и три аллоброгские монеты, а также несколько римских денариев республиканского времени. Мощеная дорога ведет к «святилищу духов», расположенному в верхней части города. Именно там были сделаны удивительные открытия: колонны с вырезанными в форме человеческого черепа ячейками, которые перемежаются с рисунками отрубленных голов, статуями знатных галлов в военных костюмах, изображенных сидящими или верхом. Их левая рука покоится па маске в виде отрубленной головы, в правой – железная молния, глаза полузакрыты – это настоящие портретные изображения суровых лиц. Здесь почитали умерших великих вождей, героизированных в образе Тараниса, бога-громовержца, которого римляне отождествляли с Юпитером. Что же касается отрубленных голов, то они не обязательно были головами врагов, так как мы знаем, что галлы бальзамировали головы усопших царей и бережно хранили их. Посидоний, посетивший Галлию в начале I в. до н. э., с ужасом рассказывает об этом. Культ героев, ставших духами-хранителями, которых нужно было хранить в крепости, культ отрезанных голов – все это относится к самым глубоким верованиям кельтского мира, запечатленным в Антремоне, но выражены они в пластических формах, заимствованных у греков. Могильные мотивы местного происхождения – это острое ощущение смерти, ужасной, но и желанной одновременно, так как она открывала путь к обожествлению; по технике же исполнения они греческие.

Древние тонко чувствовали широкое движение эллинизации, которое за три века охватило всю Южную Галлию. Цезарь в «Записках о галльской войне» (I; 1, 3) заявил, что в провинции Нарбонн есть «культура» и <170> «гуманизм», отсутствовавшие в «лохматой» (нецивилизованной) Галлии. Согласно Страбону (IV, 1, 5), «массалийцы превратили свой город в большую школу для варваров и сделали галлов такими грекофилами, что даже деловые бумаги они составляли по-гречески». Юстин, переложивший «Историю» Помпея Трога на латинский язык, выразился еще определеннее, несмотря на то что некоторая риторическая напыщенность портит отрывок: «Под влиянием фокейцев галлы смягчились и вышли из варварства и научились вести менее суровый образ жизни, возделывать землю и окружать города укреплениями, жить скорее под властью законов, чем оружия. Прогресс был столь блестящ, что казалось, будто не Греция переселилась в Галлию, а Галлия оказалась в Греции» (Just. XLIII, 4).

Иберы и кельты Лангедока-Русильона

Эти оценки справедливы также для области между Роной и Пиренеями, в которой влияние Массалии было не меньшим, но этнический состав был иным. Кельтская народность волькиев наложилась здесь на иберов, народ неиндоевропейского происхождения [22]*, довольно близкий лигурийцам. Здесь сформировалась смешанная цивилизация, в которой кельтская аристократия повелевала коренным населением, связанным со старыми традициями. На озерной равнине Лангедока-Русильона население было довольно многочисленным. Люди жили в крепостях, расположенных у подножия холмов, часто у выходов долин, через которые перевозили руду к морю. Медь доставляли из Корбьера и Черной горы по рекам Эро и Орб, олово – с далеких Касситерид длинной дорогой через реки Од, Орб или Эро. Густо был заселен и район, соседствовавший с Пиренеями, куда выходил сухопутный путь, по которому привозились продукты разработки богатых кантабрийских шахт.

Массалийцы всегда вели торговлю между рекой Эро и Пиренеями в районе, который интересовал их зерновыми ресурсами и прежде всего запасами руды. В устье Эро они основали в VI в. до н. э. свою единственную в Галлии к западу от Роны колонию Агате (Агд). Раскопки на <177> холме, где и сейчас находится верхний город, открыли небольшой греческий городок со множеством черепков массалийской и кампанской керамики и тремя греческими надписями – надгробной, посвятительной и в виде частного письма. Но с IV в. до н. э. область между реками Роной и Эро постепенно завоевывали кельты. Таким образом, между Роной и Пиренеями греческая торговля нашла широкое поле деятельности и оставила там бесчисленные следы в крепости, на вазах и на монетах.

Эти отношения объясняют заимствования в культуре местного населения. Совершенствовалась архитектура: более тщательно возводились укрепления; простейшие, состоявшие из одной комнаты дома стали подпираться колонной; появилась капитель, которой неумело старались придать ионический или дорический ордер. Развивалась кельто-греческая скульптура, очень сходная с провансальской; самые характерные образцы ее – воин из Грезана и балка над дверью из Нажа (Гарда), которая украшена орнаментом из перемежающихся рисунков лошадей и отрубленных голов.

Местные монеты появляются к концу II и в I в. Это серебряные монеты волькиев, иберийские бронзовые монеты неронсепов (Нарбонн), бронзовые галло-греческие монеты лонгосталетов из Битерца и города Безье, вождь которого «украсил» себя греческим титулом «басилевс». Иберы и кельты быстро привыкли писать на своем языке греческими буквами, что особенно удивительно для иберов, имевших свой собственный алфавит. Известна одна иберийско-греческая надпись на свинцовой пластинке из Эльна (Восточные Пиренеи) и около 20 галло-греческих надписей. Последние, найденные в основном в районе Нима, были сделаны на типично галльских памятниках – капители или стволе вотивной колонны (капитель Монтаньяка в Эро) и на высоких погребальных стелах, увенчанных пирамидой (памятник Эсцингорейкса в Ниме).

Очевидно, менялись и религиозные представления. Страбон утверждает, что «сами ритуалы жертвоприношений эллинизируются» («География», 4, 1). При погребении кости складывали в кратер. Кубки разбивали на погребальном костре и клали в могилы. Этот ритуал похорон греческого происхождения, он вверял умершего богу подземного мира Дионису, чтобы обеспечить покойному вечное спасение. Таким образом, торговля вином и чашами способствовала также заимствованию дионисийских <178> верований. На крепости Ларок около Фабрега в домах были открыты очаги-алтари для домашнего культа с вазами, У которых дно еще до обжига было продырявлено. Этот обычай, видимо, не местного происхождения, а завезенный. Некоторые местные божества получали греческие имена. Культ Геракла был издавна распространен вдоль пути, носившего его имя, нам известна Нимфа Пиренеев, между делом соблазненная героем, и Афродита Пиренайя.

Но лучшее свидетельство мы получили из Ансеруна, крепости между Нарбонном и Безье, где были проведены обширные раскопки. Около 250 г. до н. э. там находился довольно обширный город, построенный в шашечном порядке. Большие, хорошо выстроенные дома сменили хижины и домишки. Отстроенный после разрушения кимврами около 100 г. до н. э., он просуществовал до правления Тиберия, эпохи, когда его жители окончательно покинули гористую местность и ушли на равнину. Массалийские торговцы поставляли туда товары из Средиземноморья, в частности вино (были найдены амфоры с родосскими клеймами). Монеты многочисленны, более четверти из них – массалийской чеканки; часть монет – чеканки галльских городов этой области или волькиев, часть – из испанских колоний, есть также республиканские денарии. На больших пифосах в качестве символа изображены хлебные колосья, виноградные гроздья, ионические колонны.

Таким образом, от Альп до Пиренеев Южная Галлия действительно была «греческой Галлией», как отмечал Юстин. Причина этого не в политическом влиянии Массалии, а скорее в широком распространении вкусов и стиля новой жизни, чему способствовала торговля. Какое разительное отличие от внутренней, «чистой» Кельтики, где культура оставалась более примитивной, более галльской, несмотря на то что и здесь можно проследить греческое влияние! Начиная с 125 г. до н. э. Рим, который должен был осуществлять связь со своими испанскими провинциями, оккупировал страну под благовидным предлогом защиты своих массалийских союзников от ударов варваров. Вокруг Нарбонна скоро была создана Трансальпийская провинция, которая при Августе будет называться Нарбоннской. Завоевание изменяет соотношение сил, несмотря на то что до 49 г. до н. э. Массалия оставалась независимой и, кроме того, Рим отдал ей большие территории. Но оппидумы Прованса, оказавшие сопротивление, <179> были разрушены до основания, и даже в Лангедоке, где они предпочли покориться, торговля переориентировалась на Италию, о чем свидетельствует изобилие римских монет.

Итак, Массалия хиреет еще до своего политического краха. Рим приходит на смену фокейскому полису, который в римскую эпоху становится приятным убежищем для изгнанников и университетским городом, ревностно относящимся к греческой культуре, сохраненной на протяжении стольких веков. На смену торговому и духовному владычеству приходят военная оккупация и экономическая эксплуатация. Но печать, наложенная Массалией на юг Франции, не исчезает. Если в Нарбонне мы видим несравненную цивилизацию, то это потому, что с эпохи ранней архаики она подвергалась влиянию греческой культуры.

Иберы и кельты в Испании

Иберы удержались на Средиземноморском побережье Испании и в области Тартесса, тогда как кельты занимали всю Месету, смешавшись с коренным населением в верхнем течении Эбро (вокруг города Нуманция) и образовав народ кельтиберов. Они давно испытывали греческое влияние, как и их кельтизированные собратья в Лангедоке-Русильоне.

Главная массалийская колония в этом районе – Эмпорий – бурно развивалась. Он был расположен на богатых хлебом землях области Ампурдана между устьями рек Флувии и Тера, которые обеспечивали связь с внутренними районами страны. Его монеты находят на всем пространстве от Роны до Гибралтарского пролива, особенно их много в Каталонии и приморском Лангедоке. Новый город (Неаполис), расположившийся на континенте (вероятно, с конца VI в. до н. э.), напротив острова Палайополис, разросся настолько, что вокруг него построили еще одну линию укреплений (III в. до и. э.). Большая часть его памятников датируется эллинистической эпохой: агора, окруженная портиком, рядом с большой общественной цистерной, храм Асклепия и Гигиен, где найдена прекрасная культовая скульптура в стиле Фидия. Дома были довольно скромными, из трех-четырех комнат, иногда украшенных мозаикой; один из ее сюжетов посвящен Доброму духу. Рядом находилось иберийское поселение Индика. <180>

Торговые отношения с местным населением основывались па обмене руды и хлеба на вино, оливковое масло, керамику, произведения искусства. И это влекло за собой быструю эллинизацию коренного населения, особенно заметную в иберийском искусстве. В тщательно построенных зданиях использовали греческие колонны. Настоящие храмы с антами построены в Серро-де-лос-Сантосе и Льяно-де-ла-Консоласьоне. С IV и особенно в III в. до п. э. достигла расцвета и скульптура; интересные произведения продолжали появляться вплоть до образования Империи. В святилищах найдено множество оригинальных скульптурных изображений животных (львов, быков, сфинксов) и людей. Только в Серро-де-лос-Сантосе обнаружен впечатляющий ансамбль из двухсот фигур молящихся и задрапированных женщин.

Самая замечательная скульптура – «Дама из Вульчи» – может быть, согласно определению Т. Рейнака, «испанкой по моде и одеянию... финикиянкой по украшениям, гречанкой по общему стилю». Это произведение заслуженно пользуется высокой репутацией. Неизвестно, что нас больше восхищает: горестное и одновременно жесткое, высокомерное и величественное выражение лица или обилие декора – сложная прическа, увенчанная митрой, плоская лента, с которой по обе стороны головы свисают массивные кольца с умбой в центре, богатое трехрядное ожерелье. Эта таинственная женщина – царица или жрица – имеет ярко выраженный местный тип лица, украшения ее напоминают некоторые изделия карфагенских мастеров, но техника исполнения самой скульптуры, безусловно, греческая, в частности лепка лица, драпировка платья, облегающего тело, крупные складки плаща. Маловероятно, что скульптор, способный создать столь выразительный портрет, мог брать уроки где-либо, кроме греческой мастерской. Время создания этого шедевра из Вульчи, видимо, значительно более позднее, чем думали раньше, когда пытались проводить параллели с аттическим искусством V в. до н. э. Его можно датировать лишь началом эллинистической эпохи (по мнению некоторых ученых, серединой IV в. до н. э.), так же как и большие статуи из Серро-де-лос-Сантоса.

Искусство мелкой пластики испытало не меньшее греческое влияние, о чем свидетельствуют бронзовые изделия из святилищ Деспенаперрос и Кастелляр-де-Сатнестебан, обильно украшенные на восточный манер. Терракотовые фигурки, в частности из Ибисы (Балеарские острова) <181> говорят об одновременном пуническом и греческом влиянии.

Но монументальная живопись и керамика вдохновлялась, конечно, только греческими образцами. В IV в. до н. э. геометрический орнамент на пазах сменяется богатым декором из фигур животных и людей. На вазах из Сан-Мигель-де-Лирии с несколько варварской выразительностью представлены сцены охоты и рыбной ловли, ритуальные церемонии. Нужно признать ограниченность этой эллинизации, степень которой быстро уменьшалась по мере продвижения по Месете. Она не препятствовала проникновению других влияний, в частности карфагенского (о карфагенском владычестве в Испании III в. до н. э. см. ниже), но вызванные ею изменения были но менее глубокими, чем в Южной Галлии. Особенно характерным для обеих областей представляется то впечатление, которое произвела скульптура (одно из высочайших достижений греческой цивилизации) на местное население. Оно было столь глубоко, что иберийцы подражали ей в передаче собственных идей. И когда римляне отвоевывали Испанию у пунийцев (образование обеих римских провинций в Испании датируется 197 г. до н. э.), они открыли благодаря влиянию Греции не совсем варварскую страну.

Центральное Средиземноморье в начале эллинистического периода было поделено между двумя аристократическими республиками – Карфагеном и Римом, бывшими вначале союзниками, но вскоре ставшими соперника ми. Греческая цивилизация оказала еще более сильное влияние на них, чем на варварские народы Европы.

Преобразования в Карфагене

Древняя финикийская колония уже не стремилась к изолированности, как в предыдущие эпохи. Но открытость усугубляла серьезные социальные конфликты. Народ, стремившийся оттеснить от власти аристократию, требовал осуществить свои права после поражения Карфагена в Первой Пунической войне и восстания наемников. Большая семья Баркидов использовала это недовольство <182> и устремилась в Испанию. Их действия весьма напоминают военные операции Александра и диадохов. Гамилькар (высадился в Испании в 237 г. до н. э.), его зять Гасдрубал и сын Гамилькара Ганнибал поочередно установили там свое влияние. Государство, которое они создали в Испании, опиралось на наемную армию и имело много черт эллинистической монархии. Баркиды проводили политику ассимиляции, женились па иберийских принцессах, возводили столицу – Новый Карфаген (Картахену), чеканили монеты, на которых изображали себя царями, увенчанными диадемой.

После почти двухвекового перерыва Карфаген вновь начал торговать с греческим миром. Особенно тесные отношения были установлены с птолемеевским Египтом, Родосом и Кампанией. Карфаген стал чеканить монеты с 350 г. до н. э. (и даже на подвластной Карфагену части Сицилии – с начала IV в. до н. э., для оплаты услуг наемников), их финикийский эталон был тот же, что у Птолемеев. Карфагенские купцы ездили в Афины и на Делос. Фивы в Карфагене имели одного проксена. Плавт, вдохновись греческой комедией, описал высадку пунийского купца в Калидоне, где у него был торговый партнер. Торговля основывалась на обмене греческих товаров на продовольственные продукты из Магриба и минералы, вывезенные из Тропической Африки (золото с россыпей Гамбии) или с Британских островов (олово). Эллинистические вещи многочисленны и в самом Карфагене, и в некрополях мыса Бон (керамика, бронзовые изделия, слоновая кость). Там найдена прекрасная александрийская ваза с изображением мужской головы на крышке и лягушки (египетского символа воскрешения) внизу.

Искусство также менялось. Конечно, не монументальное: тип храма остался финикийским, и только позже на скульптурные украшения начали влиять греческие образцы. Но религиозная и погребальная скульптура эллинизировалась. Стелы тофетов (святилища, в которых приносили в жертву детей) повторяют формы маленьких храмов с фронтоном, акротерием, антаблементом, ионическими колоннами. Появились греческие религиозные символы и элементы декора (Гермес, Сатир, кратер, растительный орнамент). Саркофаги, найденные в некрополе в Сент-Монике, имеют крышки, украшенные статуями божеств. Лучшая из них изображает Танит, отождествлению с Исидой, одетую в костюм, имитирующий перья птицы. Мастера коропластики копировали сицилийскую <183> терракоту, а литейщики – италийские бронзовые ойнохоа (кувшины для вина). Эти влияния можно частично объяснить тем, что в Карфагене обосновывались греческие мастера, самым известным из которых был Боэт.

В души людей проникала греческая религия. В договоре, заключенном Ганнибалом и Филиппом V после битвы при Каннах, боги, упомянутые в клятве карфагенян, носят греческие имена, как если бы пунийцы хотели показать близость обоих пантеонов. Греческих богов, названных в клятве, трудно идентифицировать с пуническими божествами. Тем не менее можно предложить следующие параллели: Зевс – Баал-Хаммон; Гера –Танит; Геракл – Мелькарт; Арес – Адад. Почитание Деметры и Коры было торжественно введено в 396 г. до н. э. во искупление святотатства, совершенного Гамилькаром во время осады Сиракуз {69}¹. Им был посвящен храм на холме Бордж-Джедид, в Карфагене их культ на греческий манер отправляли греческие женщины. Во время раскопок обнаружено множество сосудов для жертвенных возлияний (цернов), а в могилах – статуэтки богинь, одна из которых несет другую. С IV в. до и. э. ханаанейский бог-дитя Шадрапа отождествлялся с Дионисом. На погребальных стелах тофета мы видим кроме дряхлого Гермеса дионисийские знаки: кратер, плющ, виноград, итифаллический Сатир. В захоронениях найдены изображения виноградных гроздьев и фаллических символов.

В Карфагене появилась новая эсхатология, отвечавшая тем же тревогам, что и в эллинистическом мире. Распространение заимствованной у греков кремации свидетельствует о существовании веры в переселявшуюся душу, которую освобождал огонь. На надгробиях можно видеть рисунки, символизирующие такую душу (например, Сфинкс на мавзолее нумидийского правителя в Дугге – II в. до н. э.). Для обретения вечного спасения обращались к Деметре и Дионису, поскольку древние верования в темную пещеру Шеол уже не удовлетворяли людей.

Конечно, все эти новшества не имели глубокого характера. Пуническое искусство продолжало лениво фабриковать традиционные безделушки. Главными богами оставались Баал-Хаммон и Танит, разве что ужасные ритуалы в тофетах смягчились в результате замены в ритуале жертвоприношений детей животными. Даже будучи широко открытым в сторону Средиземноморья, т. е. греческого <184> мира, Карфаген не изменил своему семитскому прошлому.

В империи Карфагена

Греческое влияние, видимо, понемногу распространилось по обширной империи, которую создал Карфаген.

Мы уже отмечали феномен Испании, где сосуществовали пунические и греческие колонии. Корсика и Сардиния, где преобладал элемент местной культуры (лигурийской для Корсики, иберийской для Сардинии), должны были принять гегемонию Карфагена, под которой они оставались до аннексии их Римом в 238 г. до н. э. Но греческое влияние чувствовалось и там. Недавние раскопки на Корсике показали, что Алалия была частично греческой. Ольбия на Сардинии, где найдено несколько греческих надписей, была связана торговлей с Массалией.

Магриб, вначале частично контролируемый пунийцами, находился под влиянием карфагенских традиций [23]* и после падения метрополии, но и туда, в свою очередь, проник эллинизм. С IV в. до и. э. на севере Марокко и в алжиро-тунисском Телле появились царства мавров и нумидийцев. Затем их цари переняли восточный авлический обычай, установили царский культ, начали чеканить монеты, содействовали градостроительству. Они, как показало изучение монет, скопировали испанское государство Баркидов {70}. Таким образом, вторичное греческое влияние превратило их в эллинистических князьков. Самый значительный из них – Масинисса, нумидийский царь, столица которого находилась в Цирте (Константине), обеспечивал зерном Афины и Делос, а один из его сыновей был победителем в Афинах на Панафинейских играх. Его преемник Миципса привлекал к своему двору образованных греков.

Недавние раскопки в Марокко открыли несколько городов, которые при сохранении пунических традиций (в частности, прежними были простейшие жилища) испытали греческое влияние. Тамуда, в 15 километрах от <185> моря, в провинции Тетуан, построена по Гипподамову плану, в шашечном порядке, с агорой. В Ликсе – древне-финикийской торговой колонии – находились два эллинистических храма, посвященные, очевидно, Гераклу-Мелькарту. Они были построены из обтесанных камней, как и укрепления, возведенные около 100 г. до н. э. В Сале, в широком устье Бу-Регрега, сохранилось здание, выполненное эллинистической кладкой. Во внутренних районах, в Волубилисе, также окруженном тщательно построенными укреплениями, есть три храма дорийского времени, один из них пунического, два других греческого типа. На монетах Тинги (Танжер) мы видим изображение головы Деметры. В Ликсе была найдена статуя Адада, изображенного в виде Океана. Дискутируется вопрос, были ли прекрасные бронзовые греческие изделия Волубилиса и Ликса ввезены торговцами в начале эллинистической эпохи или собраны позже Юбой II. Во всяком случае, проникновение эллинизма повсюду, несмотря на сопротивление пуническо-мавританской цивилизации, не вызывает сомнений. Оно могло быть результатом сознательной деятельности мавританских царей, эллинизированных гораздо ранее Юбы II.

Эллинизация Рима началась очень давно. Две основные даты этого процесса следующие: 343 г. до н. э.– подписание договора с Капуей, который ориентировал интересы Рима в сторону глубоко эллинизированного района, и 272 г.– взятие Тарента, завершившее завоеваний Великой Греции. Отныне политические и военные контакты с эллинистическим миром, постепенное завоевание восточной части Средиземноморья, приток с Востока рабов ускорили процесс эллинизации. Напрасно некоторые государственные деятели пытались остановить его. Катон Старший ввел законы против роскоши, в 186 г. до н. э. сенат принял суровые меры против вакханалий, но ему не удалось изгнать Вакха и победить мистицизм. Эллинизм был непобедим, потому что социальные условия в Риме подверглись глубоким изменениям. Граждане полиса делились на аристократию и плебс, одинаково жадных до развлечений. Народ проявлял интерес к предсказаниям радикальных перемен некоторых политических мыслителей Греции. <186>

Всемогущество царей Востока задевало самые благородные умы. Первым полководцем, который поставил жажду власти выше сохранения республиканских интересов, был, безусловно, Сципион Африканский Старший. После того как победа при Заме вознесла его к зениту славы, он буквально задушил государство своей высокомерной гордостью. Как эллинистический царь, он проводил семейную политику, поручив своему брату Луцию ведение войны в Сирии, чтобы тот обучился военному искусству. Этот «сверхчеловек» не довольствовался почестями, воздававшимися ему людьми, и Энний обещал ему счастливую вечность {71}. Обвиненный в коррупции, Сципион с пренебрежением отказался оправдать себя и гордо удалился в изгнание.

Сулла пошел дальше: он попытался основать в Риме монархию. Однако, неспособный твердо взять власть в свои руки, он предпочел удалиться в Кампанию, нежели довольствоваться ограниченной властью, (согласно гипотезе Ж. Каркопино). Цезарь мечтал о диадеме басилевса, а Антоний, покоренный Востоком и восточной женщиной,– о создании теократического царства.

Следуя греческому примеру, расширяются торговые связи. С 326 г. до н. э. Рим начал чеканить в Кампании свои первые серебряные монеты – «римско-кампанские дидрахмы». Довольно быстро он приобщился к денежной экономике. С 289 г. до и. э. Рим поменял греческий эталон на систему, основанную на римском фунте, а с 269 г. перенес мастерские в город. В 179 г. в Остии был построен большой порт эллинистического типа. Отныне крупных торговцев и банкиров Италии от своих восточных конкурентов отличала лишь еще большая алчность.

Самые заметные изменения произошли в жилище и в повседневной жизни. Традиционный дом с атриумом дополнился расположенным сзади перистилем. Полы покрылись мозаикой, а стены – живописью, прекрасные образцы которых донесли до нас Помпеи и Геркуланум. Старую деревянную мебель заменили столы из мрамора и кровати из бронзы. Богачи почувствовали вкус к пышной одежде и пиршествам, на которых одни изысканные блюда сменялись другими. Рим становился все краше благодаря не только новым зданиям, но и ввозу награбленных шедевров со всего Востока.

Все это очень пагубно влияло на умонастроения римлян. Старое патриархальное общество рушилось. Власть отцов семейств оспаривалась. Женитьба на деньгах и разводы <187> становились все более частыми. Лихорадочная погоня за удовольствиями пришла на смену суровому быту прошлого.

Кружок Сципионов

Эллинизм стал похож па «ящик Пандоры». Новая утонченность появилась в некоторых аристократических кружках «поколения 160-х годов» (П. Гримал), в частности в кружке Сципионов. Уже Сципион Африканский Старший, скомпрометировавший себя тем, что каждый день брился и прогуливался в греческом костюме, был другом Энния. Сципион Эмилиан, у которого были греческие учителя и который обладал библиотекой царя Персея, привезенной Эмилием Павлом, окружил себя близкими друзьями-учеными, греками (Полибий, Лелий, прозванный Мудрым, Теренций, Панэтий Родосский...). Некоторые из них оказали на него сильное влияние, например Панэтий, предложивший рациональную и вместе с тем человечную дисциплину среднего стоицизма, и Полибий, который, как писал П. Педеш, несколько обуздал его воображение и чувственность и принудил, не без ущерба для блестящей личности, ставить метод и размышление над горячностью и страстью.

Кружок бурлил смелой мыслью. Осуждали народное правительство как худшее из возможных и оправдывали приход к власти просвещенных аристократов. Религиозный скептицизм развивался потому, что религия служила великолепным инструментом в руках ловких политиков. Стоицизм обладал большой притягательной силой. Действительно, члены кружка Сципионов презирали вульгарные, портившие нравы проявления эллинизма. Цензорство Эмилиана напоминало цензорство Катона. Сципион заявил народу, что «хочет быть ему полезен, как полезен строгий ошейник собаке», и выразил свое крайнее недовольство во время посещения школы танцев. Члены кружка проповедовали и практиковали простоту и чистоту жизни. В честь похорон Сципиона Квинт Элий Туберон дал столь умеренный обед, что в народе начались пересуды. Короче говоря, наиболее осмотрительные аристократы с удовольствием приобщались к очищенным формам эллинизма и пренебрегали грубыми его проявлениями. <188>

Пробуждение литературы и искусства

Художественная литература, находившаяся до этого в зачаточном состоянии, по-настоящему рождалась во второй половине III в. до н. э. Сначала появились театр и эпическая поэзия. Трагедия и комедия заменили примитивные драматические формы, местные или перешедшие от этрусков или осков, и заимствовали греческие сюжеты. Особенно явно это проявилось в «комедии греческих нравов» – паллиате (от слова «паллиум» – греческий плащ). Эпическая поэзия вдохновлялась грандиозной борьбой Рима против Карфагена, но художественные приемы, которые в ней использовались, были греческими. Старый латинский сатурнийский стих быстро уступил место греческим размерам, столь разнообразным и выразительным. Одновременно развивалась и история, но первые анналисты Квинт Фабий Пиктор и Люций Цинций Алимент писали только по-гречески.

В создании искусства и литературы значительную роль играли эллинизированные районы Италии, особенно Южной. Наиболее выдающиеся представители культуры испытали на себе сильное греческое влияние: Ливии Андроник, тарентийский раб, отпущенный впоследствии на свободу, перевел «Одиссею» Гомера и создал трагедии на сюжеты из троянского цикла (он особенно дорог Риму, так как здесь издавна был распространен миф о приезде Энея в Лаций) и комедии; Андроник основал школу поэтов по образцу «ассоциаций» в Греции; Гней Невий, римский гражданин кампанского происхождения, в «Пунинской войне» воспел борьбу Рима с Карфагеном и сочинил еще ряд пьес; Тит Макк Плавт из Умбрии первый из римских писателей сосредоточился на одном жанре – на комедии; мессанец Квинт Энний, получивший право гражданства, нарисовал в «Анналах» широкую картину возвышения Рима от Энея до Второй Пунической войны и в своих психологических трагедиях переложил Еврипида.

Следующее поколение испытало не меньшее влияние Греции. Самый известный трагик Луций Акций также подражал Еврипиду, а комедиографы контаминировали интриги различных греческих комедий. Лучший из них, Теренций, глубоко воспринявший все наиболее человечное, что несла греческая культура, прежде был африканским рабом. Можно ли привести более яркий пример единства средиземноморского мира, чем образ этого бербера, <189> переводившего на латинский греческие пьесы? В это же время Катон Старший в «Началах», стараясь избегать подражания первым анналистам, по-латыни повествует о римских завоеваниях.

Тит Лукреций в I в. до н. э. прекрасно выразил в стихах философию Эпикура. Цицерон с несравненной легкостью манипулировал исократовским стилем изложения; не меньше зависели от греческого красноречия и его соперники, как, например, Гортензий, стремившийся расцветить свою речь в азианическом стиле, пли горячий сторонник аттицизма Брут, который составил свод древних правил риторики. Саллюстий использовал Фукидида как пример для подражания; Катулл подражал александрийцам и в своей интимной лирике, и в мифологической галантной «Свадьбе Пелея и Фетиды».

Поэты августовской эпохи с радостью поддаются греческому влиянию. Гораций заимствует метрику Алкея и Сапфо и восклицает: «Грекам Муза дала гений и складные речи, грекам, жадным только до славы» («Наука поэзии», стк. 324); Вергилий, подобно александрийским поэтам, последовательно создает буколики, дидактическую поэму и эпопею. Эллинистическое влияние еще более очевидно в пламенных и чисто условных «Carmina» элегиков, и Проперций имеет полное право называть себя «римским Каллимахом».

Вся римская литература республиканского периода и времени Августа отличается от современной ей эллинистической литературы только языком, на котором она написана. Это не означает, что у нее нет своих особенностей – они есть, подобно тому как они были в литературе Коса, Александрии или Афин. Самый типичный пример – Вергилий. Тема его буколик и георгик традиционна для александрийских поэтов, но разрабатывается она по-новому – с точки зрения проповедуемого Августом возврата к земле. «Энеида» (по замыслу схожая с «Илиадой» и «Одиссеей») проникнута римским патриотизмом и преданностью императору и его роду.

Эллинизация искусства прослеживается уже с начала V в. до н. э.; так, храм Авентинской триады украшался греческими мастерами – Дамофилом и Горгасом. Но Рим долго еще оставался скромным городом. В эпоху Пирра, как сообщает Плиний Старший (16, 32), крыши домов делались из дранки. Однако понемногу он украшался и принимал все более и более величественный облик. Чаще стали применять мрамор. На Форуме возвели базилики: <190> базилику Порция (184 г. до н. э.), базилику Эмилия (179 г. до н. э.) и базилику Семпрония (169 г. до н. э.). В Рим приехали греческие архитекторы. Так, Гермодор из Саламина на Кипре, привезенный Квинтом Цецилием Метеллом Македонским, возвел для него на Марсовом поле в центре широкого портика храмы Юпитера Статора и Юноны (146 г. до н. э.), потом для Децима Юния Брута, консула 138 г. до н. э., он строит храм Марса – это первые в Риме мраморные храмы. И действительно, постепенно на смену кирпичному этрусско-италийскому храму, часто построенному на высоком подиуме, приходит мраморный греческий храм – периптер. Существовала тенденция замены этрусского ордера греческими ордерами. Святилища в Ларго Аргентине хорошо показали эту эволюцию: храм С конца IV в. до н. э.– этрусско-италийский, так же как и храм А III в. до н. э., но к этому последнему в I в. добавили коринфский перистасис; круглый храм. В начала II в. до н. э. построен в греческом стиле. Из трех храмов, примыкающих к Forum olitorium («Рынок зеленщиков») II–I вв., один – дорический периптер, другой – ионический периптер, третий окружен колоннами только с трех сторон. В I в. до н. э. Помпей строит на Марсовом поле храм Венеры Виктрикс, первый в Риме каменный театр, портики, разбивает сады. Вне Рима отметим хотя бы величественные святилища Фортуны Примигении на акрополе Препесте, который представляет собой (возможно, со II в. до и. э. и, во всяком случае, со времен Суллы) гармоничный ансамбль (выполненный по образцу Пергама) террас и портиков, расположенных один над другим и достигающих кульминации в гемицикле и толосе.

Не меньше эллинизировалась и скульптура. Культ изображений предков и прославление героев способствовали быстрому развитию портрета, который еще более усиливал веризм эллинистического портрета. Одновременно появились барельефы на исторические темы. После битвы при Пидне Эмилий Павел возвел в Дельфах колонну, украшенную батальными сценами, прославлявшими его победу. Именно греческий художник превознес победоносного римского полководца, победившего греков. В самом Риме первым подобным барельефом, видимо, был так называемый алтарь Гнея Домиция Агенобарба (около 40 г. до н. э.). Великие классические произведения все чаще и чаще копировались неоаттическими скульпторами. Самым знаменитым из них был Паситель, <191> получивший в Риме право гражданства в 89 г. до н. э. Он разрабатывал чисто национальные темы и ставил себе в заслугу формальное возвращение к урокам прошлого.

Живопись появилась около 300 г. до н. э. вместе с Фабием Диктором, который, несмотря на свое аристократическое происхождение, изобразил в храме на Квиринале эпизоды второй самнитской войны. Древнейший из сохранившихся до наших дней памятников – это фреска на Эсквилине с изображением батальных сцен.

Истоки римско-кампанской живописи следует искать в эллинистическом декоре; она отнюдь не восходит к итало-этрусской традиции. В Помпеях периода «первого стиля» (примерно до 90 г. до н. э.), испытавшего сильное восточное влияние, карнизы и пилястры украшались нефигуративными узорами. В период «второго стиля» (90–30 гг.) были популярны сцены с иллюзорными эффектами, открывавшие простор воображению.

Философские спекуляции и мистицизм

Самый конкретно мыслящий из народов входил во вкус философии. В 155 г. до н. э. Афины отправили в Рим в качестве послов схолархов своих самых знаменитых школ – Ликея, Академии, Стои. Карнеад произвел скандал двумя своими противоречившими одна другой лекциями на одну и ту же тему. Наиболее ярким очагом философской мысли был кружок Сципионов, и не случайно Цицерон избрал его местом действия своих философских диалогов. Вскоре философы начали стекаться в Рим, и, несмотря на то что их часто высмеивали, они оказали положительное влияние на римскую культуру.

Мы уже рассматривали влияние Академии, эпикурейства и стоицизма на Рим и вопрос о том, насколько развитие этих школ находилось в русле их эволюции в эллинистическом мире. Однако существовало еще одно древнее философское учение, которое высоко ценил Аристотель и которое на протяжении последующих веков сохранило многочисленных сторонников среди выдающихся личностей,– это учение Пифагора (о влиянии пифагореизма на ессеев см. выше). Оно пустило корни преимущественно на Западе (сам учитель обосновался в Кротоне). Пифагореизм возродился в Риме в I в. до н. э. и пережил эпоху расцвета, известную под названием неопифагореизма. <192>

Пифагореизм имел древние корни в Риме, где ему следовал Аппий Клавдий (цензор 312 г. до н. э.). Он прочно укоренился там, распространяемый эмигрантами и рабами из Великой Греции. Энний и Катон Старший исповедовали пифагореизм. Утверждали даже (несмотря на несовпадение во времени), что римский царь Нума Помпилий брал уроки у Пифагора. В течение долгого времени пифагореизм пребывал в забвении, из которого возродился в I в. до н. э. Он привлекал многие души, отталкиваемые более рациональными учениями, присущим ему мистицизмом, обещанием бессмертия, строгой моралью и ортодоксальностью. В мире, раздираемом ненавистью и гражданскими войнами, пифагорейские братства являли собой пример дружбы и согласия. Самое известное братство объединялось вокруг Павла Нигидия Фигула, мага и проповедника, стремившегося привлечь народ к своей вере. У него в доме происходили настоящие мистерии, во время которых комментировались священные речи, приписываемые Учителю, и орфические сочинения. Он дарил своим сторонникам прозрение во всех областях знания: астрономии, физике, филологии, естественной истории, морали и теологии. Будучи, как и Пифагор, пророком, Нигидий Фигул мог якобы вступать в контакт с божеством и узнавать будущее. Авл Геллий («Аттические ночи», 19, 14) говорит об этом мистагоге, чудотворце и мыслителе как об одной из двух интеллектуальных опор своего века наряду со своим учеником великим Варроном, который просил похоронить его по пифагорейскому ритуалу. Нигидий Фигул – друг Цицерона, как и. Диодота, стоика с уклоном в пифагореизм, которому он оказывал гостеприимство. Отец и сын Секстин открыли пифагорейскую школу, оказавшую значительное влияние на общество.

Таким образом, речь идет о настоящей страсти к философии в смутную эпоху, когда люди желали найти основы бытия и морали. Различные философские школы не только горячо спорили между собой об этих основах и об идеальном правителе, но и влияли одна на другую, заимствовали идеи; это относится, в частности, к платонизму, стоицизму и пифагореизму. Ничто не свидетельствует о подобной философской эклектике лучше, чем личность Цицерона. Блестящий оратор с изменчивыми привычками, он охватил все системы: эпикуреизм Лукреция, первым издателем которого он был, стоицизм (всякий раз, Когда касался морали), пифагореизм (в великолепном <193> «Сне Сципиона» [24]*), Академию (в своих последних диалогах).

Под греческим влиянием появится новое право, менее формальное и более человечное. Арбитраж стал распространенной процедурой в суде. Магистраты принимают во внимание дотоле неизвестный принцип bona fidest (по чистой совести).

Древнеримская религия с присущим одухотворением всего сущего и странными ритуалами не исчезла, но в то же время происходила ее эллинизация, начавшаяся в эпоху архаики. Издавна великие боги римского пантеона отождествлялись с греческими богами. Аполлон, типичный греческий бог, единственный, кто сохранил свое имя, в Риме поощряет принятие греческих ритуалов и церемоний и способствует развитию открытой и «братской» религии – полной противоположности проникнутой холодным ритуализмом римской традиционной религии. Поклонение Аполлону способствовало сначала возрождению пифагореизма, затем, во времена Суллы, возобновлению почитания Сивиллы. Церера приняла мистическое и трагическое обличье Деметры, матери Персефоны, и почиталась на греческий манер в священном обряде, посвященном Церере, во время которого римские матроны соблюдали пост и половое воздержание в течение девяти дней. Венера, прежде почитавшаяся как дух женской плодовитости и хозяйка огородов, становится царственной богиней любви.

Но традиционные греческие боги уже не удовлетворяли ни римлян, ни самих греков. И на Рим обрушился восточный мистицизм, влияние которого было особенно сильным во время жестокого кризиса Второй Пунической войны. В 293 г. до н. э. Асклепий был водворен на один из островов Тибра в образе змеи и под именем Эскулапа {72}. После Канн начали ездить за советом в Дельфы, а в 212 г. до н. э. Аполлону посвятили новые игры. Поскольку эти меры оказались неэффективными, в 204 г. до н. э. из Пергама привезли Великую мать Пессинунта, которую в виде черного камня водрузили на Палатине. Вакхические мистерии соблазняли тех, кто плохо отличал мистицизм от натуралистических культов. В 186 г. до н. э. сенат был вынужден принять суровые меры <194> против скандальных оргий-вакханалий. Последовали ужасные кары: 7 тысяч человек арестовали и большую часть из них обезглавили.

Великие честолюбцы Рима, подобно эллинистическим басилевсам, домогались помощи богов. Сципион Африканский Старший любил подниматься на Капитолий, рядом с которым располагался его дом, чтобы побеседовать с Юпитером, за чьего сына он себя выдавал. Сулла Феликс («Счастливец»), находившийся под покровительством Фортуны, был горячим поклонником Венеры. Помпей просил помощи у Венеры Генетрикс, но напрасно. Его победитель Цезарь находился в лучшем положении, чтобы требовать покровительства Венеры, так как через своего предка Энея он сам был потомком богини. Помпей Младший объявил себя сыном Нептуна.

Конечно, за всеми этими проявлениями эллинизации сохранился древнеримский фон с конкретным и прагматическим мировосприятием, недоверием к умозрительным построениям и поискам лучшей жизни: кто-то тонко заметил, что в латинском языке названия овощей – латинские, а цветов – греческие. Но волне эллинизма невозможно было сопротивляться, так как нужды и стремления были одинаковыми в Италии и в восточной части Средиземного моря. С III в. до н. э. Рим стал эллинистическим полисом. Лучшие из его граждан не забыли долгов. Цицерон напомнил своему брату, что тот повелевает греками, «народом, который не удовлетворяется своей цивилизованностью, а заявляет, что является колыбелью цивилизации» («Письма брату». I, 1, 27). Вергилий провозгласил в «Энеиде»:

Плиний Младший наставляет своего друга Максима, посланного править в Ахайю: «Подумай, что тебя посылают в провинцию Ахайю, эту настоящую, подлинную Грецию, где, как мы верим, впервые появилось образование, науки и само земледелие...» (Письма. VIII, 24. Пер. А. И. Доватура.) <195>

В подчиненной Италии

В Центральной и Южной Италии, в эпоху эллинизма подчиненной Риму, греческое влияние осталось сильным, особенно в двух областях, куда оно проникало еще в архаическую эпоху.

В Этрурии (Центральная Италия) искусство испытывало последний подъем и повсюду демонстрировало эллинистическое влияние – как в скульптуре, которая порождала произведения такого уровня, как «Минерва» из Ареццо или «Аррингаторе» («Оратора») из Флоренции, так и в видах искусства, относящихся к погребальному ритуалу. Памятники подобного характера очень разнообразны: урны, украшенные барельефами, с крышкой, часто со скульптурным реалистическим портретом; подземелья, расписанные большими фресками (гробница Франсуа или гробница Тифона, которую можно датировать I в. до н. э.). Терракотовые статуи («Аполлон сидящий» из Фалери, фронтон «Дионис и Ариадна» и фриз с изображением галлов из Чивита-Альбы) свидетельствуют о великолепном владении греческой техникой и зачастую о явной приверженности патетическому барокко Пергама.

На смену исчезнувшей в начале III в. до н. э. керамики греческих колонистов юга Италии в Кампании появилась керамика, заполнявшая в течение более двух веков рынки Запада. Она производилась в основном в Кале и Теане Сидицине и имитировала растительный эллинистический орнамент (белый на черном фоне) или чаши с рельефом – дешевый заменитель металлических ваз. Монументальное искусство также эллинизировалось, в частности фрески оскских подземелий в Пестуме или похожие на архаические идолы святилища Фондо Патурелли в Капуе. Велик интерес к спектаклям: возникновение театра в Помпеях восходит к началу II в. до н. э.

Северная Италия, подпавшая под власть римлян только в конце III – начале II в., продолжала поддаваться очарованию эллинизма. В этой области с запада на восток различают три зоны расселения: лигурийцы на своих больших кораблях с пятью рядами гребцов торговали по всему Западному Средиземноморью и покупали кампанские вазы, бронзовые изделия этрусков и стеклянные изделия пунийцев; галлы торговали с этрусками, у которых приобретали зеркала, драгоценности, подсвечники, <196> греческие или этрусские вазы; венеты очень рано подпали под влияние греческой колонии Адрия.

Даже пустыни Африки и Аравии не были непреодолимым препятствием для распространения эллинизма, но он оставил там не столь глубокие следы.

Греческие ученые, купцы и солдаты в Нубии

Связи между Египтом и внутренними районами Африки через среднюю часть долины Нила существовали издревле. Гомер упоминает битвы пигмеев с журавлями, Геродот описывает путешествие до Мероэ {73}. Но впоследствии из-за крайнего ослабления Египта связи были прерваны. И только когда Птолемеи вновь установили сильную власть, они получили мощный толчок к развитию.

Возобновлению связей способствовала любознательность. Проблема разлива Нила продолжала волновать умы. В IV в. до н. э. наибольшее распространение получили две гипотезы. Согласно Эфору, который следствие принимал за причину, разлив происходил из-за накапливавшейся в расселинах воды, откуда она выделялась летом, подобно тому как испарина выступает из пор на коже. По мнению других, возможно в том числе Евдокса Книдского, источник Нила находится в умеренно южной зоне, где летние дожди (как в северной зоне – зимние) вызывали речной паводок. Ученые эллинистической эпохи вслед за Аристотелем, который, очевидно, просил Александра провести необходимые исследования, допускали, что причиной наводнений являлись летние дожди в Эфиопии – объяснение верное, хотя и не исчерпывающее.

Картографы также требовали проведения глубоких исследований. Эратосфен, используя «Плавание в Эфиопию» Филона (начало правления Птолемея Филадельфа), вычислил широту Мероэ и принял параллель этого города за самую южную координату своей карты мира. Ему было известно, что русло Нила между вторым и шестым порогами изгибается в форме лежащей буквы N, ему были также известны Атбара, Голубой Нил (Астапус греков), <197> большой «остров» между Голубым и Белым Нилом.

Этот прогресс стал возможным также благодаря возобновлению экономических связей, которым, очевидно, способствовали военные операции. Нил отнюдь не представлял собой удобный водный путь, так как перегорожен порогами и пролегает но враждебной человеку пустыне. Торговля шла по караванным тропам: на западе путь, начинаясь у реки, далее проходил через довольно редкую цепь оазисов (так называемый сорокадневный путь); на востоке он пересекал излучину Нила в Кераме, а также в Мероэ. Его функционирование предполагает наличие в Египте сильной власти, которая была бы в состоянии обеспечить охрану пустынного отрезка дороги между вторым и шестым порогами. Птолемей Филадельф по следам экспедиций Псамметиха II и Камбиза послал туда свою экспедицию, которая, кроме всего прочего, провела глубокие научные исследования. Но Плиний Старший утверждает, что все города, расположенные ниже по течению от Мероэ, погибли. Это явилось подтверждением того, что в эпоху позднего эллинизма по этой необитаемой земле кроме нескольких посольств и исследовательских экспедиций изредка проходили только кочевники, направлявшиеся к крайним египетским постам для продажи, вернее, обмена своих товаров.

Птолемеи крепко держали в руках только Додекасхойн (исключая то время, когда происходило восстание Гармакеса, подавленное Птолемеем Эпифаном), область длиной 12 схен {74}, лежащую к югу от Асуана с маленькими пограничными постами. Из них можно отметить Филе, религиозный центр, в котором находился храм Исиды (его строительство было начато фараоном Нектанебом и продолжено при Птолемеях. На его рельефах изображена Исида, принимающая Додекасхойн из рук Птолемея Филометора, получавший пожертвования от Птолемеев), Аюалу, где вокруг храма местного бога Мандулиса происходил торговый обмен с кочевниками-блеммиями, Пселхис, самый южный пограничный пост, расположенный в небольшом оазисе и контролировавший проход в Вади-Алаки, где добывали золото. Пселхис был крупным торговым центром – там найдены как греческие и демотические остраки, так и мероитские граффити. Из-за невозможности по-настоящему использовать торговые пути, проходившие по Нилу или по пустыне, Птолемеи предприняли разведку Красного моря, по которому плавали уже во времена фараонов. Птолемей Филадельф <198> основал на побережье Красного моря ряд форпостов – Миос-Гормос, Филотеру, Беренику и Птолемаиду, которые использовались и для организации охоты на диких животных. Одновременно были основаны пристани на так называемых «змеиных» и «топазовых» островах. Товары привозили по отмеченной колодцами тропе между Мероэ и расположенной на побережье Птолемаидой, находившихся примерно на одной широте, переправляли морским путем до Береники или Миос-Гормоса, откуда они вновь попадали в долину Нила (в Коптос), либо по двенадцатидневной, либо по шестидневной тропе, отмеченной колодцами или цистернами. Птолемей Филадельф также заканчивает строительство (или расчистку?) канала фараона Нехо, своего рода прообраз Суэцкого канала, соединявший Суэцкий залив не со Средиземным морем, а с Нилом. Несмотря на все эти усилия, торговые перевозки по этому пути остались незначительными из-за трудностей навигации по Красному морю, где постоянно дул северный ветер, затруднявший обратный путь, и где западное побережье – настоящая каменистая пустыня, веселенная дикими кочевниками – троглодитами и ихтиофагами. Тем не менее в позднеэллинистическую эпоху мореплаватели набирались смелости и выходили за Баб-эль-Мандебский пролив и даже достигали побережья Сомали (древней страны Пунт).

Как своего рода вызов географии основная торговля между Африкой и средиземноморским миром осуществлялась через Аравию. Товары доставлялись по пустыне к морю, пересекали его на барках, сделанных из кож животных, путешествовали караванными путями вдоль западного побережья Аравии и часто через Петру достигали Газы.

Птолемеи заботились об обеспечении торговых путей для вывоза богатств Африки, так как спрос на них постоянно возрастал. Слоны представляли собой военный потенциал, тем более важный для Птолемеев, что их соперники Селевкиды легко получали этих животных из Индии. В военной тактике эллинистической эпохи слоны играли роль танков современной армии. Их доставляли морским путем на специально приспособленных для этого судах. Отлов и перевозка слонов стоили очень дорого. Охотники получали содержание такое же, как и писцы высшего ранга. Первостепенное значение имела и торговля золотом Верхнего Нила и рек Эфиопии, а также топазами, изумрудами, древесиной эбенового дерева, слоновой <199> костью, страусовыми перьями и яйцами, экзотическими животными или их шкурами, черными рабами и железной рудой.

Эллинизм в Мероитском царстве

Неудивительно, что греческая цивилизация проникла достаточно глубоко в Африку; то же самое и по тем же причинам происходило ранее с цивилизацией фараоновского Египта.

В среднем течении Нила (страна Куш времени фараонов, совр. Судан) очень давно, около 800 г. до н. э., образовалось мощное централизованное теократическое царство, которое греки называли Эфиопией («страной обожженных лиц») [25]*. Ее населяли люди «с черной кожей, сплющенным носом, курчавыми волосами» (Диодор, III, 8), которые принадлежали к кушитской ветви обширной хамитской языковой группы. Цари Мероитского царства поддерживали тесные контакты со средиземноморским миром. Тот же Диодор (III, 6) сообщает, что один из них – Эргамен, современник Птолемея Филадельфа, был ««учеником греческой школы и образованным в философии». Уверенный в своих принципах, он уничтожает всех жрецов, чтобы выйти из-под их тирании.

Столица Мероитского царства – Мероэ – была очень большим городом, ее руины простираются на 3 километра. Она находилась в зоне благоприятного климата. Летом подъем солнца в зенит сопровождался дождями, что способствовало бурному росту колючей растительности и давало возможность заниматься скотоводством. Наличие лесов и железной руды благоприятствовало развитию плавильного дела. Во время раскопок обнаружены отвалы шлака, относящиеся к эллинистической эпохе. Технология черной металлургии, достигшая здесь довольно высокого развития, возможно, была заимствована в Египте Птолемеев. Роль Мероэ в торговле (в основном меновой) можно объяснить тем, что этот город был настоящим перекрестком сухопутных и речных путей: долины Белого и Голубого Нила и Атбары, сеть путей, которые вели в Центральную Африку через Кордофан и Дарфур <200> К Абиссинскому (Эфиопскому) нагорью и побережью Сомали, к Египту через Керму, к Красному морю.

Хотя мероитская цивилизация, безусловно, была самостоятельной (Мероитское царство имело свою собственную письменность), она испытала значительное эллинистическое влияние. Бани царского дворца в Мероэ построены в чисто эллинистическом стиле, в захоронениях царей или придворных в изобилии встречаются изделия греческого производства (бронзовые лампы и треножники, геммы, инталии).

Более широкое греческое влияние оценить трудно из-за отсутствия систематических раскопок. В сердце Эфиопии недалеко от Макале недавно найдены четыре небольших металлических кубка, привезенных из эллинистического Египта. Но неизвестно, достигли ли они этого места путем, проходившим из Мероэ в Аксум, где обнаружена посвятительная стела с изображением Хора на крокодилах, или были привезены в Тио на Красном море, где найдены александрийские амфоры, и затем пересекли пустыню.

Железо и золото Черной Африки

Греческое влияние, сильное на территории расселения кушитов, проникло и за ее пределы, достигнув Черной Африки. На берегах Луалабы (Катанга) найдена медная статуэтка мумии Осириса, сделанная в позднеэллинистическую эпоху, хотя и не исключено, что она была привезена сюда значительно позже арабскими купцами. Во всяком случае, кажется бесспорным тот факт (хотя существуют и другие мнения), что распространение техники выплавки железа в зоне саванн, которые были уже населены африканцами суданской языковой семьи, шло в основном из Мероэ; об этом же свидетельствуют и местные предания. А поскольку в Мероэ техника выплавки железа пришла из птолемеевского Египта, то можно сказать, что Африканский континент косвенно обязан эллинизму появлением этой техники, перевернувшей повседневную жизнь и повлекшей за собой улучшение обработки земли и усиление социального расслоения.

Ученые рассматривали возможность проникновения в зону саванн техники обработки железа из Северной Африки и Киренаики. Однако это предположение трудно принять. В Центральной Сахаре, расположенной между <201> Киренаикой и Черной Африкой, железа практически нет. В то же время на торговом пути из Мероэ в Гао (в частности, на плато Эннеди и вдоль озера Чад) зафиксированы многочисленные следы древней черной металлургии.

Во всяком случае, очевидно, что в Сахаре, в эпоху эллинизма не такой безжизненной, как теперь, существовал большой торговый путь, по которому проходили караваны, сопровождавшиеся легкими повозками; их изображения найдены в наскальных рисунках. Он начинался в Гао на излучине Нигера, проходил вдоль Адрара ифоров, пересекал плато Тассилин-Ахаггар и через оазис Гат достигал побережья Киренаики. Кочевые скотоводы Сахары – белокожие ливийцы (только восточная часть Тибести и Эннеди была населена чернокожими), те самые «эфиопские троглодиты», которых описал еще Геродот, несомненно, играли большую роль в торговле, благодаря которой в Средиземноморский бассейн попадали предметы роскоши из внутренних областей Африки, пользовавшиеся спросом у греков.

К югу от суданской саванны простиралась зона лесов – страна золота, главного сокровища, которое путешествовало по Судану и доходило до Средиземного моря через Мероэ или по сахарским тропам. Население лесов также приобщалось к выплавке железа, научившись этому у своих северных соседей, но довольно поздно (возможно, в начале нашей эры?).

Выше говорилось о том, как складывалась и расширялась территория Парфянского царства, которое представляло собой монархию феодального типа {75}, очень похожую на государство Ахеменидов (Митридат I даже ввел в употребление титул «Великий царь»), в котором теоретически абсолютная власть правителей на самом деле ограничивалась независимостью сатрапов и вассальных царьков и ослаблялась придворными интригами и полигамией. Главная сила парфян заключалась в мощном войске, по своему составу похожем отчасти на иранское (лучники, легкая кавалерия, катафрактарии, облаченные, как и их лошади, в железные латы), отчасти на греческое (гоплиты). Цари жили в роскошных дворцах в столице, переносившейся <204> из города в город (Гекатомпил, Экбатаны и Ктесифон. Парфянские цари были богаты, поскольку извлекали значительную прибыль из торговли, шедшей транзитом через Иран по единственному сухопутному пути соединявшему Средиземное море с Индией и Китаем (в 106 г до н. э. Митридат II принял первое китайское посольство. С этого времени контакты между обоими дворами стали регулярными). Они поддерживали его в должном состоянии, увеличили число колодцев и караван-сараев на тропах, пересекавших пустыни, с тем чтобы повысить и без того значительные проходные пошлины. Торговый обмен обогащал не только монархов, но и богатых торговцев, которыми были потомки греческих колонистов и знатные парфяне. Между ними нередко имели место смешанные браки: надписи демонстрируют любопытную смесь греческих и иранских имен внутри одних и тех же семей.

Властители очень ловко приспособились к присущей Парфянскому царству многонациональности. Составлявшие большинство населения иранцы были маздеистами {76}. Они внимательно относились к грекам, которых после похода Александра появилось довольно много. В Селевкии-на-Тигре не было гарнизона, она оставалась одним из важнейших торговых центров Внутренней Азии.

К тому же Аршакиды оказались весьма восприимчивы к очарованию эллинизма. Они чеканили монеты, на которых их имена и титулы были написаны по-гречески. Митридат I, самый большой враг греков, объявил себя «филэллином». Парфянские цари окружали себя греческими художниками и артистами. Ород II слушал «Вакханок» Еврипида, когда ему принесли отрубленные голову и руку несчастного Красса. Эта благосклонность к грекам имела очень большое значение, поскольку позволяла Ирану и Месопотамии, политически отрезанным от греческого мира, в духовной сфере оставаться форпостами эллинизма.

Синкретизм парфянского искусства

Синкретический характер Парфянского царства в наибольшей степени проявился в искусстве. В Иране найдены многочисленные греческие скульптуры прекрасного качества, выполненные в основном до периода расширения Парфии к югу. В Лаодикее и в Шами раскопаны великолепные бронзовые статуи – изображения богов или <205> царей [26]*. В крупной греческой колонии Сузах (Селевкии-на-Эвлае) обнаружена голова Афродиты.

Ввоз подобных произведений способствовал эллинизации местного искусства. Конечно, имели место и пережитки ахеменидской традиции, но в целом ахеменидское искусство находилось в полном упадке (маленький храм III в. до н. в. в Персеполе, храм огня III –II вв. в Нурабаде). Появилось также смешанное греко-иранское искусство: план храмов в Кенгаваре и Хурхе – греческий, их колонны увенчаны капителями, неловко имитирующими греческие ордеры. В Нимруддаге царь Коммагеыы (небольшое государство на правом берегу Евфрата, служившее барьером между Парфией и державой Селевкидов, а затем Римской империей) Антиох I (69–34) расставил на террасе вокруг собственной статуи изображения синкретических богов, которые были перечислены по-гречески в надписи: Зевс-Ахура, Гелиос-Митра, Геракл-Веретрагна. Эти колоссальные изваяния выполнены в восточной манере, но в их пластических формах чувствуется эллинский дух.

Кроме того, зарождалось и парфянское искусство. В Нисе советские археологи вскрыли укрепленный царский дворец III–II вв. Его метопы демонстрируют смешение парфянских (луки и колчаны со стрелами) и западных (палицы Геракла) мотивов. Внутри дворца найдены эллинистические статуэтки из мрамора и позолоченного серебра, 40 ритонов из слоновой кости с ручками в виде иранских грифонов и с рельефами, на которых были изображены сцены из греческой мифологии. Во всяком случае, только в I в. н. э. проявились достоинства собственно Парфянского искусства, особенно в скульптуре, объединявшей, иногда с трогательной неловкостью, традиции степных предков парфян и греческие.

Поход Александра в Индию открыл перед греческой экспансией неограниченные перспективы на Востоке. Конечно, завоеватель из-за гибели своих ветеранов не смог <206> проникнуть в бассейн Ганга, и от восточных сатрапий его наследников Селевкидов отделилось огромное царство, по раз установившиеся связи не прерывались. С начала III в. до н. э. об этом свидетельствует история величайшего индийского императора эллинистической эпохи – Ашоки. Греческие царьки продолжают царствовать на огромных территориях, входящих ныне в среднеазиатские республики СССР, Афганистан, Пакистан и даже частью в Индию. К тому же стали более интенсивными торговые и культурные связи между Индией и средиземноморским миром.

Ашока и греки

Одним из наиболее ярких примеров новых отношений является деятельность Ашоки (273–236) – самого могущественного властителя из династии Маурьев. Эта династия, основанная в 313 г. до н. э. Чандрагуптой (Сандра-коттом греков), изгнавшим стратегов Александра, распространяла свою власть на территорию от Арахосии до Бенгалии и от Афганистана до Майсора. Ашока хорошо известен благодаря надписям, которые очень часто встречаются по всей Империи. Этот великолепный эпиграфический комплекс, буддийский по своей религиозной направленности, является одновременно и исповедью и клятвой: новообращенный владыка принял «дхарму» (благой порядок, закон), предписывавшую основные добродетели. Настоящая пропаганда заключалась в «даре дхармы» – милосердном подарке, вдохновленном любовью к человечеству, требовавшей тяжелых и постоянных усилий.

«Надписи Ашоки» выражают идеал царской власти, который можно сблизить с идеалом эллинистического властителя. Титулатуры похожи, часто встречающаяся формула: «друг богов, царь с дружеским лицом» – напоминает формулу Птолемеев и Селевкидов. Ашока заявляет о своей любви к людям, как и эллинистические монархи, объявлявшие себя филантропами (друзьями человечества). Сущность «доброй власти» в обоих случаях заключалась в справедливости, которая внушала властелину мысль о необходимости самому рассматривать все споры. Одно и то же понимание утверждалось в обоих мирах, отныне неотделимых друг от друга. <207>

Осталось главное различие: греческий царь был ведом только разумом, Ашока – верой, которую он не переставал распространять, пропагандируя Закон. Подобные устремления были чужды эллинистическим властителям. В то же время Ашоку вдохновляли неземные идеалы. «Достичь неба – что может быть важнее!» – восклицает он. Однако временами его мучили угрызения совести, например после завоевания Калинги, за которым последовала резня. Это чувство трудно представить себе у властителей Средиземноморья той эпохи.

В «Надписях Ашоки» содержатся также сведения о дипломатических отношениях с эллинистическими царями [27]* – Антиохом II, Птолемеем II, Магасом Киренским и Александром (Эпирским?). Они свидетельствуют о некотором знании западного мира, называемого «йона» (ионийским) – слово, обозначающее и иранцев и эллинов. Ашок знал, что там нет брахманов. Он отмечал распространение буддизма среди греков – речь, конечно, идет о колонистах на восточных окраинах эллинистического мира.

Довольно загадочное указание на посольства Ашоки теперь может быть разгадано благодаря открытию в 1958 и 1964 гг. двух греческих надписей в Афганистане около Кандагара, на месте Александрии Арахосийской. Первая из них – двуязычная, на греческом и арамейском языках. Она свидетельствует о пылком прозелитизме царя, озабоченного распространением веры до самых границ Империи, среди греков и иранцев – среди последних арамейский был языком культурного общения. «Царь,– сказано, в частности, в первой надписи, – воздерживается от употребления животной пищи, так же как и другие люди, и все охотники и рыбаки царя перестали грешить. И все те, кто был невоздержан, перестали быть невоздержанными по мере своих возможностей. И стали они послушны отцу, и матери, и старым людям в противоположность тому, что было раньше». Оба текста несколько отличаются друг от друга, заметны усилия сделать откровение доступным для каждого народа, чтобы дхарма была более понятной. Так, греки в формуле, призывающей к <208> воздержанию от употребления в пищу мяса животных, выражающей основной принцип буддизма, могли узнать предписания пифагореизма. Этим текстом открывается новая захватывающая страница в истории воздействия восточных культов на греков диаспоры.

Вторая надпись была вырезана на степе здания, а не на скале, как первая. Этот фрагмент перевода двенадцатого эдикта Ашоки о сектах проповедует милосердие и скромность в отношениях с другими религиозными течениями. Но и здесь есть некоторая замена смысла: индийское слово, обозначающее секты (в смысле религиозных группировок), передано на греческом языке словом «диатриба» (философская школа). Греческие философы Арахосии адаптировали послание Ашоки для греческой аудитории, перевели его и, очевидно, объяснили, когда участвовали в посольствах к средиземноморским монархам, посланных их царем. «Обе греческие надписи Кандагара, – отмечал Л. Робер, – проливают свет на эти знаменитые посольства. Теперь их нельзя рассматривать только как из ряда вон выходящую деталь, а также напрасную и экзотическую демонстрацию экзотического монарха. Эти надписи – связь между Индией и философами дворов Пеллы, Кирены и др., это посредничество, способ рассказывать, спорить, понимать». Целый интеллектуальный мир открывается перед нами в этой далекой колонии, подчиненной Ашоке. Целый мир со своими философами и камнерезами (верными проводниками эллинизма – цивилизации надписей на камнях) и, конечно, со своими художниками, музыкантами, артистами.

Греко-бактрийские а греко-индийские царства

События большой важности, происходившие во время правления Ашоки, будоражили самые восточные сатрапии империи Селевкидов – Бактриану и Согдиану. Территория Бактрианы представляла собой равнину, раскинувшуюся между Гиндукушем и Оксом (совр. Амударья), ее столица – Бактры, а между Оксом и Яксартом (совр. Сырдарья), на берегах которого Александр основал Александрию Эсхату (совр. Ленинабад), расположена Согдиана с прекрасным оазисом Марканда (Самарканд). Земли обеих областей отличались удивительным плодородием, правда при условии искусственного орошения. Кроме <209> того, Бактры являлся одним из крупных узлов торговых путей в Азии. Пути, идущие из Индии и Китая, сливались здесь и вели дальше через Внутреннюю Азию к Средиземноморскому побережью.

Эти области были слишком удалены от Антиохии, чтобы долго оставаться в ленной зависимости от Селевкидов. Около 250 г. до н. э. управлявший ими сатрап объявил себя независимым и вступил даже в союз с Парфией против своего бывшего суверена. Он принял имя Диодота I и присвоил себе царский титул, открыв список 39 царей, известных нам в основном по монетам, а также по нескольким западным, индийским и китайским источникам. Они будут править в греко-бактрийских, затем греко-индийских царствах в течение двух веков. История их крайне темна. Монархи, изображения которых всегда украшали их монеты, принадлежали к нескольким родам, составившим нечто вроде греческой военной аристократии. Границы их государств весьма сомнительны. Часто несколько властителей правили одновременно – либо в случае раскола между соперниками в борьбе за царский престол, либо когда наместники участвовали в управлении завоеванными областями, слишком удаленными от центра.

В первый период Бактрийское царство располагалось вокруг изначального ядра. При Евтидеме I, захватившем власть после убийства Диодота II, и при его сыне Деметрии I оно охватывало уже кроме Бактрианы и Согдианы Арахосию (вокруг Кандагара) и Дрангиану на юге, Арию и Маргиану на западе, часть Ферганы на востоке. Евтидем I был вынужден бороться против попытки Антиоха II отвоевать области, входившие ранее в состав державы Селевкидов, но затем Антиох мудро заключил с ним мир.

Новое расширение территории Бактрии произошло благодаря отважным правителям, осмелившимся проникнуть за один из самых непреодолимых в мире горных хребтов – Гиндукуш, в сторону Индии, где после крушения владычества Маурьев, последовавшего за смертью Ашоки, царила смута. Их первоначальная цель заключалась в том, чтобы завоевать долину Кабула, правого притока Инда, естественный путь для всех вторжений: именно здесь локализовали Капишу (верхняя часть долины реки вокруг Напиши) в Гандхару (нижняя часть долины вокруг Пешавара, которая являлась частью Пенджаба с важным центром Таксилой). <210>

Антимах Теос и его сын Деметрий II проводили здесь удачные кампании, и монеты свидетельствуют о расширении доселе Иранского царства в сторону Индии Антимах чеканит квадратные монеты по индийскому образцу. При Деметрий II, шлем которого был украшен изображением скальпа слона, появились монеты с двуязычными легендами, греческая надпись переводится на пракрит [28]*. Около 190 г. до н. э. Евкратид I совершил переворот и, убив Деметрия II, захватил власть. Затем он занял долину Кабула. Этого было достаточно, чтобы объявить себя Мегасом («Великим»), но по возвращении из военного похода он был убит собственным сыном. Годы, следующие за смертью Евкратида, чрезвычайно смутные. Очевидно, именно в это время произошел окончательный раскол между царствами по обе стороны Гиндукуша – Греко-Бакгрийским и Греко-Индийским. В 155 г. до п. э. грек, выходец из Александрии Кавказской (совр. Беграм), возможно простой крестьянин по происхождению, Менандр (по-индийски Милинда) начал свое славное царствование, продлившееся до 130 г. до н. э. Властитель Капиши и Гандхары, он силой распространил свою власть на Пенджаб до русла Рави, если не дальше. В союзе с индийскими правителями он совершил победоносный поход до Паталипутры (Патны). Менандр правил большим царством, простиравшимся от Кабула до Рави (по меньшей мере) и от Удианы до Арахосии, и действительно заслужил титулы, которые присвоил себе и которые мы видим на монетах! басилевс басилеон («царь царей») по-гречески и махараджа («великий царь») на пракрите. Он умер во время военной кампании, очевидно при попытке завоевать Бактриану.

Велик был интерес Менандра к буддизму. Около Пешавара найдены реликварий с его именем и монеты с буддийским символом – Колесом закона (Дхармачакра). Текст на пали «Милинда-паньха» («Вопросы Милинды») изображает его ведущим тонкие философские диалоги с буддистом. «Удивительна личность этого грека,– пишет Р. Груссе, – сообразительного и красноречивого, настолько хорошо приспособившегося к колониальной среде, что он должен был снискать у буддистов репутацию неофита, полного почтения к религии, почти святого». Неизвестно, стал ли он в действительности буддистом; некоторые <211> полагают, что изменение эпитета на монетах, которое произошло в конце его царствования, отмечает момент перехода в буддизм. Действительно, вместо «Сотер» («Спаситель») теперь употреблялось «Дикайос» («Справедливый»), переводимый как «Дхармика» в индийской легенде (возможно истолкование: «Тот, чей идеал – дхарма»).

Правление Менандра – апогей восточного эллинизма. Раздоры между династиями и царями ослабили его. Позже обширные передвижения народов в центральноазиатских степях буквально затопили греческие государства. За Яксартом беспокойным вихрем кочевали варвары – саки (скифы Азии), ираноязычные народы. Дальше, в оазисах бассейна Тарима, обосновались оседлые народы – юэчжи (в китайских текстах), или тохары (в латинских).

Примерно в середине II в. до н. э. хун-ху (вероятно, предки гуннов) значительно потеснили юэчжи, а они, в свою очередь, обрушились на саков и неудержимым потоком последовали за ними по направлению к Афганистану и Индии.

Со 130 г. до н. э. варвары овладели Согдианой, покончив с этой «Элладой Узбекистана». Около 100 г. до н. э. они завоевали Бактриану, и греки к северу от Гиндукуша смогли удержаться только в небольших районах Бадахшана.

Греко-индийские царства просуществовали дольше, но единство уступило место раздробленности (выделились пять государств) и политической нестабильности. Власть переходила из рук в руки. Среди властителей можно выделить разве что энергичную фигуру Антиалкида. Греческие государства исчезают: около 75 г. до н. э. в Пенджабе, около 70 г. до н. э. в Гандхаре и около 50 г. до н. э. в верхней части долины Кабула – последнем оплоте эллинизма.

Евразийская цивилизация

Самое удивительное то, что греко-бактрийские, а затем греко-индийские царства смогли продержаться два века. Это было возможно только благодаря активным и ловким «кондотьерам» – профили их энергичных, с хитрецой лиц мы видим на монетах. Некоторые из них осмелились проникнуть со своими отрядами гораздо дальше Александра, до самой долины Ганга. Титулованные царями, подобно Селевкидам или Птолемеям, они <212> пользовались, теми же эпитетами, что и средиземноморские монархи, причем даже раньше их (Антимах Теос Платон Эпифан). Бактрийские и греко-индийские цари управляли своими государствами на греческий манер с помощью стратегов, стоявших во главе сатрапий и имевших в своем распоряжении меридархов (командующих отрядами). Политика градостроительства проводилась, по всей видимости, последовательно; известна по меньшей мере одна Деметриада Арахосийская, основанная Деметрием, и один Дионисополь в Гандхаре.

Невозможно составить себе представление о числе греков, обосновавшихся в этих землях. Некоторые из них были отдаленными потомками эллинов, приехавших сюда очень давно, но большинство должно было происходить от колонистов, закрепленных здесь Александром или первыми Селевкидами. Доля местного населения оставалась значительна и в сфере управления, и в сфере торговли. Многие, по-видимому, получили право гражданства в греческих городах – посвятительные надписи, сделанные в гротах недалеко от Бомбея, донесли до нас имена индийцев, называвших себя «яванами» (греками).

Количественная диспропорция между греческими колонистами и местным населением, притягательность древней, блестящей цивилизации объясняют тот факт, что греки здесь гораздо более, чем в других местах, поддались местному влиянию. Смешанные браки, очевидно, были многочисленными; у бактрийского властителя Антимаха Теоса – типично евразийское лицо. В греко-индийских царствах сильным было воздействие местных культов. Греческие цари явно покровительствовали очень распространенному здесь буддизму. Даже если исключить притягательность столь человечного учения всеобщего сочувствия, естественно, что иноземцы прежде всего обращались к этой доступной всем религии, а не к традиционному брахманизму, варновая система которого по существу своему малопонятна неариям. Другие правители широко следовали примеру таких царей, как Менандр. Найдено около десятка надписей на пракрите, переданных местным алфавитом (характерно, что в этой сфере практически отсутствуют греческие надписи). Это буддийские посвящения, сделанные греками (один из них, меридарх Теодор, жертвует ящичек для мощей). Надписи являлись копиями индийских ритуальных формул. <213>

Но и традиционный брахманизм оказал на греков определенное влияние. Некоторые из индийских текстов даже допускают принадлежность греческого меньшинства ко второй варне – варне кшатриев (воинов). В Видище найдена колонна, воздвигнутая около 100 г. до н. э. послом Антиалкида в честь бога Васудевы, воплощения Вишну. На ней высечена следующая любопытная надпись: «Столп с изображением Гаруды, Васудевы, бога богов, был воздвигнут Гелиодором Бхагаватой, сыном Диона, живущим в Таксиле и пришедшим в качестве посла от великого царя Антиалкида к царю Косипутре...» Не менее странно видеть на монетах Антиалкида – Зевса на слоне – рисунок, повторяющийся во множестве вариантов. Верховный греческий бог изображен с символом, заимствованным из индийской мифологии, так как слон – это «вахана» Индры (животное, перевозящее Индру), который также, по представлениям индийцев, бог богов.

Своим богатством греко-бактрийские и греко-индийские царства были обязаны как плодородию земли, так и оживленной торговле. По их территории проходил важный торговый путь, который вел из Бактры через перевалы Гиндукуша к Беграму, Таксиле, затем в независимые государства Индии, в Матхуру, откуда одна дорога вела к Паталипутре на Ганге, другая – к Баригазе на побережье Индийского океана. Вдоль него располагались города, огромные караван-сараи, как, например, в Бактре. На нем находились перекрестки торговых путей, ведущих из Индии через Пешавар к Средиземноморью, и дорог, шедших из Китая через Туркестанский оазис или через Монголию, удивительное описание которых оставил китайский посол Чжан Цянь. В результате недавних (с 1964 г.) раскопок в Афганистане на слиянии Амударьи и Кокши открыт еще один греческий полис, название которого пока неизвестно (современное название – Ай-Ханум). Городище Ай-Ханум делится на акрополь и сильно укрепленный нижний город, застроенный в шашечном порядке вдоль главной оси длиной 1,6 километра. Уже раскопаны один квартал жилых домов и один квартал общественных зданий. Найдены две греческие надписи: посвятительные – Гермесу и Гераклу – богам гимнасия, а также дельфийские изречения, скопированные философом Клеанфом из Сол. Керамика (мегарские чаши, амфоры) была импортирована из стран Средиземноморья. По другую сторону Гиндукуша <214> известны два значительных поселения, разбитые на кварталы по Гипподамовой схеме. Это Беграм (древний город Капиши) около Кабула с укреплениями, построенными из двух рядов кирпичей на каменном фундаменте, и Таксила, где стена длиной 1,2 километра окружает акрополь и нижний город.

Повсюду в изобилии обращались монеты греческих властителей, причем ареал их распространения охватывал территории, далеко выходившие за сферу их политического влияния (так, тетрадрахма Агафокла Бактрийского была найдена в Польше на территории Познаньского воеводства). Только трое из них – Евтидем I, Евкратид и Менандр – чеканили золотые монеты (подчас чрезвычайно тяжелые), серебряных же и медных монет было очень много. Чисто греческие легенды в Бактрии сменились двуязычными в греко-индийских царствах, так же они стали более многочисленными и пышными. Легенды – прекрасное свидетельство религиозного синкретизма. На монетах изображаются греческие божества (десять греческих богов: Зево, Геракл, Аполлон, Дионис – особенно часто благодаря своему индийскому походу, Диоскуры, Посейдон, Афина, Артемида, Нике, Тюхе), буддийские символы (Колесо закона, ступа), местные божества-покровители, ассимилированные е греческими (например, в Капиши местный бог-громовержец идентифицирован с Зевсом и Индрой, в Гандхаре Шива – с Дионисом, а Парвати – с Артемидой-охотницей. Как и в Египте, некоторые идентификации неадекватны).

Впрочем, главным своим богатством эти царства обязаны своему выгоднейшему положению на великих торговых путях, соединявших Индию и даже Монголию и Китай со Средиземноморьем.

Торговля между эллинистическим миром и Индией

Часть Индо-Гангской равнины приоткрылась грекам благодаря отважным предприятиям царей. Но на протяжении всего эллинистического периода развертывались и Другие предприятия – предприятия купцов, которые везли к Средиземному морю предметы роскоши из Индии или Афганистана (слоновую кость, драгоценные камни, Жемчуг, благовония, пряности, муслин, древесину), Животных, в основном слонов, но нередко и попугаев, <215> собак, крупный рогатый скот, кости которых были найдены в Александрии, и, видимо, даже куртизанок.

Можно выделить три главных торговых пути из Средиземноморья в Индию, о которых известно, что они существовали с эллинистической эпохи и немалое значение имели в римскую эпоху. Самый простой из них – морской путь. Он предполагал использование муссонов, позволявших быстро и регулярно плавать в обоих направлениях. Муссон, кстати, стал известен довольно поздно благодаря некому Гиппалу; по мнению одних, это произошло около 80 г. до н. э., согласно точке зрения других – около 40 г. н. э. Но задолго до Гиппала, с одной стороны, арабские, с другой – индийские и сингальские мореходы обратили внимание на муссоны, и большая часть торговли находилась в их руках. Товары чаще всего выгружались в Персидском заливе: либо в Геррах, либо в устье Тигра, в Александрии Хараксе, которая впоследствии называлась Антиохией. В первом случае их отправляли караванами к Петре, откуда они достигали Газы и портов Сирии или Александрии. Во втором случае суда с товарами поднимались до Селевкии-на-Тигре и откуда попадали на второй торговый путь (см. ниже).

Более перспективный вариант морского торгового пути начал использоваться в позднеэллинистическую эпоху. Страбон сообщает, что ежегодно 120 кораблей отправлялись из гавани Миос Гормос на Красном море в Индию. Он добавляет, что александрийские купцы лишь незадолго до пего стали совершать подобные путешествия, тогда как во времена Птолемеев мало кто осмеливался на подобное предприятие. Этот торговый путь, на всем своем протяжении от берегов Египта до Индии проходивший по морю, давал возможность избегать поборов жителей Герры и Набатеи. Его использование предполагает, поскольку речь идет о большом флоте и регулярном сообщении, что тогда уже были знакомы с муссонными ветрами; отсюда и дата, которую мы предлагаем для этого «изобретения» греков: первая половина I в. до н. э. Но Страбон утверждает, что этот путь был пройден раньше, по крайней мере единичными мореходами.

Другой путь, полностью сухопутный, начинался в долине Инда или в портах, расположенных к югу от его дельты, и проходил по перевалам Пешавара, пересекал государства греко-бактрийских монархов, затем Парфию (в пору ее независимости) и царство Селевкидов через <216> Александрию Маргиану (Мерв), порты Каспийского моря, Раги (совр. Рей), Экбатаны, Селевкию-на-Тигре. Там он сливался с путем, идущим из Александрии Харакс и Дура-Европос. Затем разветвлялся: одна ветка уходила через Дамаск или Пальмиру к финикийским портам, другая – к Антиохии и через горы Тавра к Эфесу. Более северный вариант позволял непосредственно достичь побережья Анатолии через Нисибис, Эдессу и Сарды.

Дополнительные указания Страбона и Плиния Старшего позволяют реконструировать с достаточной вероятностью третий путь, совпадающий с предыдущим, до Бактрии. Затем он проходил по Оксу, навигация по которому была довольно интенсивной, потом по Каспийскому морю (правда, Страбон утверждает, что навигация по нему невозможна), поднимался по Киросу (Куре) и спускался по Фасису до Понта, откуда легко было попасть в Средиземное море. Остаются и невыясненные участки этого пути, например от Аральского до Каспийского моря. Некоторые без всяких на то оснований утверждают, что в те времена Окс впадал не в Арал, а в Каспий. Возможно, для навигации использовался Охос (Теджен), название которого древние часто путали с Оксом.

На каждом из этих путей большую роль играли посредники, и не надо думать, что греческие купцы сопровождали свои товары из конца в конец столь длинного маршрута. Морские пути находились в основном в руках арабских или индийских мореходов, сменявших караванщиков Аравии. Великий сухопутный путь также предполагал серию передач товаров из рук в руки. Постепенное ослабление державы Селевкидов делало сухопутные пути все более и более труднопроходимыми. Уже во II в. до н. э. им приходилось пересекать независимую Парфию, а с 100 г. до н. э. даже княжества саков, возникшие на развалинах Греко-Бактрийского царства.

В этой торговле баланс складывался явно не в пользу эллинистического мира, который покупал гораздо больше, чем продавал, что частично объясняет все возраставшую утечку драгоценных металлов на Восток. Все равно предметы роскоши шли на Восток по тем же дорогам, что показали столь обильные находки в Беграме.

С первых веков нашей эры Беграм становится летней резиденцией кушанских царей, одним из которых был <217>

великий Канишка. В развалинах царского дворца, разрушенного во время взятия города Шапуром I в 241 г. н. э., был найден замечательный клад, накапливавшийся в течение долгого времени. Он состоит из эллинистических монет, иранских вещей, индийских изделий из слоновой кости, лаковых изделий из Китая – странная встреча всего самого прекрасного, что было создано четырьмя цивилизациями. Большинство изделий греческих ремесленников, очень разнообразных по материалу (бронза, цветное стекло, хрусталь, порфир и даже гипс), было из Египта, но некоторые из них, возможно, изготовлены в Сирии Селевкидов. Изображения на предметах самые разнообразные: Александрийский маяк, вид на порт, Гомер, Софокл, музы... Многочисленны религиозные сюжеты: похищение Ганимеда и Европы, Тюхе, Сарапис-Геракл, несущий одновременно модий и палицу, толстощекий Эрот с бабочкой, символизирующей душу, Дионис, присутствующий при ритуальной варке свиньи, Вакх-дитя. Нельзя не задуматься об удивительной притягательности греческого искусства и о том воздействии, которое оно оказывало на индийских царей, а также над тем долгим путем, которые эти ценнейшие изделия проделали до Беграма. А Беграм был лишь этапом на том пути, по которому медленно, веками будет продвигаться по направлению к Китаю греческое влияние.

Греко-буддийское и греко-бактрийское искусство

1. Находки в Беграме, к которым следует добавить открытие ионийских документов и загадочных александрийских многогранников в Таксиле, показывают, что задолго до того, как римские торговцы начали ввозить в индийский мир множество греко-римских товаров, туда проникли высококачественные изделия из Средиземноморья. Этим объясняется глубокое влияние греческого искусства на современное ему буддийское искусство. Вернее, следует говорить о западном влиянии, так как изделия греческих ремесленников часто сопровождались иранскими, точнее, месопотамскими безделушками.

Основное нововведение, характеризующее искусство эпохи Маурьев, – это использование камня, чаще всего песчаника, вместо дерева. Некоторые хотели бы видеть в <218> этом подражание греко-иранскому искусству. Памятники Ашоки выдают, очевидно, персидское влияние: большой гипостильный зал дворца Паталипутры напоминает тронный зал Дария в Персеполе, а великолепные колонны с капителями в форме колокола, увенчанные изображениями животных из удивительно гладко полированного камня, которые встречаются по всей территории державы Маурьев, явно связаны с искусством Ахеменидов. Но техника свидетельствует о греческом влиянии, настолько смягчающем сухость ахеменидских образцов, что некоторые исследователи считают возможным приезд селевкидских художников ко двору Паталипутры.

При династии Шунгов (176–64) греческое влияние усилилось именно тогда, когда окончательно сложилась иконография прошлых воплощений Будды. Главное произведение эпохи – большая ступа в Санчи (ступа – это сооружение в виде полусферы, окруженное балюстрадой с четырьмя портиками, или «торанами», ориентированными по странам света). Основная идея ансамбля (буддийская) выражает специфически индийское пристрастие к животной и растительной жизни,– что-то вроде язычества, одушевленного верой в единство всего сущего, но некоторые смелые пропорции можно объяснить только знакомством с греческой техникой. Греческие мотивы еще более очевидны в укреплении Бодх-Гая, построенном примерно в то же время; здесь есть явно заимствованные мотивы: вздыбленная квадрига Сурьи (бога Солнца), медальон с кентавром.

В искусстве Шунгов, распространенном в основном в Центральной Индии, категорически запрещались рельефные и особенно скульптурные изображения Будды; использовались только его символы. Эллинизм в это время остается приглушенным и скромным. Его апогей приходится на следующий период – кушанский. Центром греческого влияния стала Гандхара, и с наибольшей силой оно проявилось в скульптуре, изображавшей самого великого Сострадающего. Появляется Будда с юношескими чертами Аполлона, с греческим носом, четко очерченным ртом. Только тяжелые веки и некоторая одутловатость лица выдают восточный тип. Сохраняются все его отличительные черты: прическа с пучком, пятнышко мудрости между глаз, удлиненные мочки ушей. Его монашеский плащ – это настоящий гиматий с концентрически расположенными складками. Зевс служит прообразом духа молнии, менады – нагинь; некоторые <219> произведения изображают Афины и троянского коня с Кассандрой. I:

В искусстве Гандхары быстро выделились школы: в Матхуре и в Амаравати. Самые прекрасные образцы этого искусства – рельефы и статуи из голубого сланца Гандхары и фигурки, сделанные из материала, имитирующего мрамор Хадды (Афганистан) и Таксилы (датируются римской эпохой – II–V вв.). Их рождение следует связывать С просвещенным покровительством, которое оказывал буддизму величайший властитель кушан – Канишка, с несравненным богатством его державы, с развитием буддизма Махаяны. Но, как представляется, хотя это спорно, зарождение искусства Гандхары относится к гораздо более раннему периоду, примерно к 100 г. до н. э. Именно в греко-индийских царствах греческое влияние, шедшее из Александрии и Сирии, могло проявиться с достаточной силой, чтобы преодолеть укоренившуюся в Индии традицию не изображать людей.

Таким образом, боги и герои греческой религии формировали буддийскую иконографию, как позже это произойдет с христианством. Парадоксально, но влияние греческой традиции будет сильнее на Востоке, чем на Западе. В течение почти тысячи лет Будда-Аполлон постепенно завоюет Индию, Центральную Азию, Индокитай, Китай, Корею, Японию, понемногу эволюционизируя и изменяясь. Трудно привести другой пример столь неожиданного отзвука эллинизма. Так с распространением буддизма медленно путешествовал прекраснейший из греческих богов, так далеко расходились волны от упавшего в воду камешка.

2. Недавние раскопки позволяют выявить феномен, схожий с возникновением греко-индийского искусства, – зарождение греко-бактрийского искусства. В Халчаяне, в руинах города, расположенного на берегах одного из притоков Амударьи, были найдены скульптуры, явно навеянные эллинистическими образцами, претерпевшими глубокие изменения в соответствии с иранскими вкусами. У Афины – бактрийский шлем и платье с узкими рукавами. Ее лицо выражает не мужественную безмятежность, свойственную дочери Зевса, а женственную нежность, и черты лица настолько индивидуализированы, что, вероятно, обладают портретным сходством с одной из сакских цариц. Нику изображают различными способами, но в несомненно местном религиозном и политическом контексте. На одном из барельефов она парит над [головой] <220> Митры, на терракотовом медальоне возлагает корону на царя, сидящего на зооморфном троне, в остроконечной шапке, рядом с ним стоит визирь.

Необходимо отметить, что все эти замечательные произведения датируются периодом следующим за гибелью Греко-Бактрииского царства, гибелью, которая не смогла препятствовать проникновению эллинизма по крайней мере в придворное искусство, так как терракотовые статуэтки самого разного типа – местные по стилю.

Интеллектуальные контакты

Отношения Индии с Западом не ограничивались обменом предметами роскоши и уроками греческого искусства. Устанавливалось лучшее понимание между обоими мирами. Конечно, подобные контакты были не внове. Некоторые восточные элементы пифагорейства, возможно, заимствованы из Индии. Во всяком случае, «великий год», равный 10 800 годам, в течение которого, по Гераклиту, звезды возвращаются на свои места, кажется, действительно индийского происхождения. Аристоксен из Тарента, ученик Аристотеля, рассказывает о посещении Сократа индийским мудрецом, который учил его, что познать человеческий мир невозможно, не зная божественного,– история эта, правдива она или нет, вполне вероятна.

История науки (астрономии и медицины особенно), также может дать примеры подобного влияния Востока на Запад. В «Гиппократовом корпусе» встречаются индийские методы лечения. В трактате «О ветрах» описывается нарушение циркуляции «ветра в организме», что соответствует воззрениям брахманов. Платон в диалоге «Тимей» объясняет равновесие организма взаимодействием трех основных субстанций: воздуха, флегмы и желчи, а это классическое учение индийской философии.

Благодаря обмену посольствами и торговым связям в эллинистические государства Средиземноморья увеличился приток информации о далеком Востоке. (Александрийский фарс, сохранившийся на папирусе, рассказывает об одиссее греческих моряков, потерпевших кораблекрушение на Малабарском берегу. Их принимает царь этой страны, и, пируя вместе с ним, они забывают о своих несчастьях.) В греческом мире восхищались примерной жизнью и мудростью гимнософистов. Знаменитая <221> беседа Кинея с его учителем Пирром о тщете человеческих желаний любопытным образом напоминает диалог между царем Коравио с Буддой Раттхапалой.

Конечно, не всегда можно говорить о факторе влияния. Например, он исключается в случае появления настоящей софистики в Индии и Китае одновременно с Грецией. Или в случае с китайцем Гуй Цзу, который на сто лет позднее Зенона Элейского доказывал, что палка, укорачиваемая ежедневно наполовину, бесконечна,– ведь он не мог знать об опытах своего предшественника. Но между двумя регионами высоких цивилизаций, которые были связаны столькими нитями, устанавливалось трудноопределимое взаимопроникновение (осмос).

Мы видим сходство в понимании царской власти, и нам представляется, что апатия и атараксия недалеки от нирваны. Уже Мегасфен отметил подобное сближение нравов и идей. Он был послом Селевка Никатора в Паталипутре и оставил описание своего путешествия, которое было, по всей видимости, одним из основных источников об Индии периода эллинизма.

Конечно, оставалось еще много возможностей для расширения контактов. Страбон сожалел о скудости информации об Индии. Только римская эпоха благодаря интенсификации торговли придала интеллектуальным контактам настоящий размах. Тогда Индия стала приобщаться к греческой астрологии и медицине и, возможно, начала копировать театр. В то же время допустимо и обратное влияние – на греческий роман, на гностицизм и философию Плотина. Муссон сблизил два мира, которые на протяжении веков уже знали друг друга.

Греки, азиатские степи и Китай

Трудно представить себе, что в эллинистическое время существовали еще более дальние связи – со степью, населенной иранцами, саками и сарматами, а восточнее – гуннами, с Китаем. Тем не менее их нельзя отрицать, хотя они и были единичными, и лишь немногочисленные археологические находки проливают на них свет.

В этих связях ведущую роль играла Бактрия. Пути огромной протяженности, на которых путешественник должен был преодолевать трудные перевалы и испытывать муки жажды в пустыне, издавна соединяли ее с <222> китайским миром. Два из них заслуживают особого внимания.

Первый часто называют «великим шелковым путем», и проходил он по долинам Памира, достигал Кашгара и огибал с севера (по Аксу и Турфану) или с юга (по Хотану и Дуньхуану) пустынный бассейн Тарима; остаток пути до Китая был не столь труден. Он приводил к Чанъаню (совр. Сиань), столице империи ранних Хань. Очевидно, слово «Чанъань» означало sera metropolis – столицу серов у римских географов. Второй путь поднимается на север к Самарканду, откуда можно попасть на северный отрезок первого пути у Аксу или идти дальше к северо-востоку, чтобы через Монголию достичь Хуанхэ.

Китайским текстам хорошо известны Та-Юань (Фергана), часть которой была завоевана бактрийскими царями, и Да-Хья (Бактрия). В них содержатся точные сведения о завоевании Бактрийского царства племенами юэчжи. Император У-ди посылает в Бактрию разведывательную экспедицию под командованием Чжан Цяня (около 138–125), его рассказ использован и частично воспроизведен около 100 г. до н. э. великим историком Сыма Цянем, который сообщает о многочисленных укрепленных городах в Фергане – они могли быть построены только греками. Рассказ ценен не только деталями, которые видел сам автор (например, в Бактрах – сычуаньские ткани и трости из бамбука). Он также слышал о двух странах, расположенных дальше к западу: Нган-си (Персия) и Тяо-че (вся остальная Азия до Западного, т. е. Средиземного, моря). О Тяо-че, т. е., по всей видимости, об эллинистических или эллинизированных государствах, он знал, что там сеяли рис, правили мелкие владыки, а люди там – ловкие фокусники!

Тот же источник повествует о трудностях ферганских купцов, желавших наладить прямые контакты с Китаем. Первые такие контакты произошли, судя по всему, только в 106 г. до п. э., когда в Парфию через Бактрию прибыл первый китайский караван. Но обмен через посредников осуществлялся и раньше. В одном направлении шли жеребцы для китайских конных заводов, в обратном – шелковые изделия, меха, обогащенная железная руда, драгоценные металлы. Доказательством могут служить медно-никелевые монеты, которые бактрийские цари Евтидем III, Панталион и Агафокл начали чеканить в начале II в. до н. э. и которые в то время можно <223> было делать только из естественных сплавов, содержащих никель из-за высокой точки плавления последнего. Если бы было точно установлено, что подобные руды есть только в Юньани (что недавно было подвергнуто сомнению, так как полагают, что месторождения подобных руд были и в Иране), мы имели бы неопровержимое доказательство существования китайско-бактрийской торговли с начала II в. до н. э. Однако слово «шелк» было хорошо известно в Средиземноморье еще до нашей эры. (Несмотря на конкуренцию бомбицина (косского шелка), китайский шелк высоко ценился в Средиземноморье в позднеэллинистическую эпоху. Римляне оценили его по достоинству при Цезаре.) Большое значение имеют находки предметов из стран Средиземноморья, служащих как бы вехами на торговых путях, например боспорских монет IV в. до н. э., найденных в долине реки Или, впадающей в озеро Балхаш. Шерстяные ткани Анатолии, драгоценности со стилизованным животным орнаментом, изготовленные степными мастерами,– все это лежит рядом в знаменитых «ледяных могилах» сарматских вождей на севере Алтая, в долине Пазырыка (Пазырыкские курганы).

Греческие ткани конца II в. до н. э. (из Сирии, Бактрии или Боспора Киммерийского), китайские изделия из нефрита и войлочные ковры, степные бронзовые изделия находят в курганном могильнике гуннов Ноин-Ула в горах Ноин-Ула в Северной Монголии. Александрийская стеклянная ваза с головой Афины (II в. до н. э.) была обнаружена в Хунани, т. е. в среднем течении Янцзы.

Мы говорили об эстетическом влиянии эллинистического искусства на Южную Сибирь (через северный торговый путь в Бактры доставлялось сибирское золото) и на китайское искусство эпохи Хань. В текстах Хотана (Восточный Туркестан) III в. н. э. есть греческие слова, обозначающие драхму, военный лагерь и др., и никто еще не предположил, что они восходят ко времени Греко-Бактрийского царства. Китайское слово, обозначающее «виноград» («пу тхао»), может быть транскрипцией греческого слова «ботрюс» (виноградная гроздь). Виноград, возможно, попал в Китай вследствие китайско-бактрийских контактов.

Но Бактрия была не единственным центром, через который осуществлялись связи между Китаем и эллинистическим миром. Сухопутные и морские пути соединяли <224> Китай и Индию. Греко-индийские царства, очевидно, ввозили золото из Юньани. В эллинистической Таксиле найдены китайские изделия из нефрита, раковина из Японского моря, а также явно греческая статуэтка, изображающая гориллу, – единственное свидетельство возможного контакта с Индокитайским полуостровом. Даже после завоевания Бактрии кочевниками, т. е. после прекращения сухопутной торговли между Индией и Средиземноморьем, продолжали существовать морские связи, благодаря которым можно было перевозить китайские изделия, в частности шелк. И наконец, вполне вероятно, что северный путь из Китая через Монголию, огибавший далеко с севера Центральную Азию, не обязательно вел к Самарканду и Бактрам – его ответвление выводило прямо к Ольвии на Черном море.

Но все это блекнет в сравнении с историческим фактом прямого контакта – посольством 166 г. до н. э. Марка Аврелия к китайскому императору.

От Бу-Регрега до Ганга, от Эльбы до Голубого Нила эллинизм был единственной силой, способной хоть в какой-то мере объединить блиставший разнообразием мир. Но в образе мысли и жизни греков не все одинаково поддавалось освоению, его степень зависела от удаления, этнического характера, но в основном от уровня цивилизации. Если Рим полностью изменился в результате контактов с эллинистическими царствами, если кельты, иберы, нубийцы благодаря греческой культуре поднялись в своем развитии, то индийцы обязаны эллинизму только новым пониманием красоты.

Эллинизм проникал повсюду благодаря своему необъяснимому очарованию. Он завоевывал не только покоренные народы, но и римлян, политически победивших греков, и свободных от их опеки парфян или скифов. Знаменитые слова Горация о побежденной Греции, победившей своих диких победителей («Послания», 2, 1, 156), относятся не только к римлянам эпохи Республики, но и ко многим другим народам.

Поддаться чарам эллинизма (для любого народа) никогда не значило отказаться от самого себя. Напротив, это означало обрести средства для более полного и верного самовыражения, стать причастным к более человечной жизни.

Отсюда и значение искусства, распространявшего в высшей степени гармоничные формы. Искусство – это тот язык, в котором форма и содержание едины, <225> это тот синтаксис, который таит в себе самое сложное выражение видимости и сущности. Для лучших эллинизм – это освобождение, доступ к безмятежным храмам, освобождение от суеверий и ритуализма. Для всех это было откровение, острое осознание своих скрытых возможностей, средство углубить самые сокровенные верования. И суровые лица героев Энтремона, и разочарованную улыбку Будды из Гандхары можно одинаково считать детищами Греции.