Эльф среди людей

Им тоже не было разницы между синдарами и нолдорами.

ХОЛОДНЫЕ

КАМНИ

АРНОРА

Эту книгу про бойца

Я и начал с середины

И закончил без конца.

ПРОЛОГ

Он вышел к заливу Лун.

Близость Великого Моря ощущалась еще за несколько дней – влажным ветром, постепенно понижавшимися холмами… чем-то, не имеющим названия ни в людских, ни в эльфийских языках, но без слов понятном любому мореходу. Этот странник себя к мореходам не причислял, даром что провел на корабле почти треть жизни: море так и осталось чуждой ему стихией.

И всё-таки близость океана он ощутил сердцем – за несколько дней до зримых примет конца пути.

Что ж, дорога в очередной раз пройдена. Вот он, край земель, по иронии названных Срединными. Странная середина – за которой нет ничего. Только серая гладь воды, то спокойная, то гневная, но всегда равнодушная к тем, кто остается на берегу.

На этом берегу великого океана.

А тот берег… по ту сторону заката. По ту сторону прошлого. По ту сторону судьбы.

Говоря языком людей, по ту сторону от Зачарованных островов, и никакое осанвэ не соединит живущих здесь с оставшимися там.

Так это говорится любым из аданов, знающих древние предания.

Это очень просто выучить. Смышленый людской ребенок поймет и запомнит с первого раза.

Но он ­– не ребенок.

И уж тем более – не человек.

Он неспешно шел на юго-запад, где закрывали горизонт обломки некогда могучего хребта Эред Луин. В саму Серебристую Гавань заходить не собирался, но не отпускала уверенность, что там его может ждать удача. Что ж, если предчувствие говорит, что в Мифлонде невозможное станет чуть более вероятным, то не стоит спорить с собственным сердцем.

На юг-запад? – значит, туда.

Он шел, ведя безмолвный разговор с прибоем, уходя мыслями в прошлое, когда дар осанвэ был для него таким же привычным, как умение видеть и говорить. Когда достаточно было соприкасаться мыслями раз в двадцать, пятьдесят, сто лет… Да и то было недолгим: я жив, у тебя растет сын, а прочее ты и так знаешь от вестников, приходящих к вашему королю. Главное, что ты и мальчик – в безопасности. Ну и я до сих пор не погиб, несмотря на.

Сейчас он безо всякого осанвэ знал, что она – в самом мирном из уголков Арды. И с мальчиком – уже давно прославленным капитаном Тол-Эрессеа ­– тоже всё в порядке.

А он – что ж, он жив по-прежнему несмотря на.

Только это уже не звучит, как натянутая струна. Жив – значит, здесь, в Эндорэ. Погибнет – уйдет в Мандос. Был там, ничего страшного, проверено. Выйдет – вернется к ним. Всё просто.

И утраченный дар осанвэ сейчас не нужен. Нет таких вестей, ради которых стоило бы преодолевать духом безмерные расстояния.

И всё же он здесь – именно потому, что хочет дотянуться мыслью до Заокраинного Запада. По-детски наивно… ведь если души связаны, то лишние сто лиг пути ­– не помеха для осанвэ. Не помеха и не помощь.

А границу Зачарованных морей не одолеть. Ни силой, ни мыслью. И смешно думать, что это удастся из Мифлонда, раз не удалось из Артедайна. И уж еще смешнее полагать, что если пройти десяток лиг на запад, то непременно получится.

Смешно.

Такими вот смешными вещами он занимается.

Эльдар присел на камень, откинул капюшон с головы. Ветерок подхватил его темно-русые волосы, принялся играть с ними – тонкими, таких у людей не бывает. А то ведь полами его плаща не поиграешь: тяжелый, аданский, такой или ураган поднимет, или никакой игры. Но разве ураган – это игра?

Путник не обращал внимания на проказы ветерка.

Его плащ действительно был сделан людьми, как, впрочем, и вся одежда. Со стороны можно было счесть и его самого человеком, узкоплечим, как-то странно движущимся, но – аданом.

Пока он не откидывал капюшон, и тонкие черты лица, высокие скулы, брови как вскинутые крылья не выдавали в нем эльдара.

Впрочем, если он открывал лицо, то ни скул, ни бровей уже никто не замечал. «Огнеглазый» – вот что неслось ему вслед.

Это не было его прозвищем. Так здесь звали воинов его народа. Когда-то это произносили с затаенным ужасом или с ненавистью. Сейчас немногие аданы говорили «огнеглазый» уважительно. Впрочем, тоже когда он не слышал… или когда они считали, что не слышит.

…дева Ариэн вела свою ладью на запад, распустив розовое покрывало во всю ширь неба. Нолдор не отрываясь смотрел на нее – и солнечный блеск не слепил его глаза. Да и с чего? – разве не стоял он в юности подолгу возле Лаурелина, дерзко прикасаясь к каплям его света? Разве не гонялся он по лесам Оромэ вместе с Тилионом, тогда еще беззаботным охотником? С Ариэн, правда, довелось увидеться лишь пару раз, но виделись.

И сейчас он безмолвно просил ее донести на Запад его мысли. Пусть передаст Эльдин и Аллуину, что он помнит о них, что они – с ним, здесь и сейчас, во всех его странствиях, во всех опасностях и радостях, и что если есть покой в сердце урагана, то и в сердце нолдора есть недоступный уголок счастья – память о любящих и любимых.

Тяжело вздыхающее море, розово-жемчужное небо, волны воспоминаний – всё это уводило из сегодняшнего дня, туда, во вневременье, где высится светлый Тол-Эрессеа, где заботы – лишь в творчестве, а печали – лишь в памяти. И кажется – еще немного и сознание Эльдин коснется его, и они будут вместе, через Море, через Грань.

Солнце село.

Чуда не свершилось.

Это только в аданских сказках эльфы умеют творить любые чудеса.

Что дальше? Возвращаться? Вот так, сразу? Ведь в Арноре его ждут, а эти попытки дотянуться до жены всё равно обречены на неудачу. Или всё-таки дойти до Мифлонда? Но что изменится? Его мысли не отнесет на Эрессеа ни один корабль, и близость кораблей не поможет ничем.

Дождаться ночи, попытаться воззвать к Тилиону, потом к Эарендилу… заранее зная, но всё-таки, всё-таки, всё-таки.

Звук шагов вывел нолдора из задумчивости. Тот, кто шел к нему, явно хотел, чтобы его услышали: не так-то просто эльдару перестать ходить беззвучно.

Странник обернулся – и тотчас встал с поклоном.

– Владыка Кирдан?

Корабел кивнул в ответ. Спросил:

– Ты не первый век приходишь сюда. Глядишь на Запад в тоске.

– Там у меня жена и сын.

– А что мешает уплыть?

– Я не затем приплыл сюда, чтобы покидать эти земли.

– Я помню, – медленно наклонил голову Кирдан.

Этот корабль – привезший майар в обличии людей – не забыть. И дело было даже не в том, что прибыли могучие посланцы Стихий и с ними несколько славных эльдар. Просто это был единственный за всю Третью эпоху корабль, приплывший с Запада.

И капитаном был как раз сын того огнеглазого, с которым говорил сейчас Кирдан.

Невольно они оба посмотрели на запад, понимая друг друга без всякого осанвэ: вот уже полторы тысячи лет никому не дано дотянулся мыслью до Амана. Ни могучему, ни слабому, ни старейшему, ни юнцу. Ни проклятому, ни прощенному.

– И ты будешь так ходить сюда век за веком? – тихо задал вопрос Корабел.

Нолдор пожал плечами: дескать, а что еще остается делать.

– Зная, что это бессмысленно?

– Безрезультатно, владыка. Но не бессмысленно.

Кирдан чуть прищурился:

– Но если ты так тоскуешь по своим, то почему ты не напишешь им письмо?

…нечасто на лице гордого нолдора можно было увидеть такое изумление. Мореход кусал губы, с трудом сдерживая довольную улыбку.

Но когда огнеглазый заговорил, это были отнюдь не слова признательности:

– Опомнись, владыка, что ты предлагаешь?! Рунами можно передать сведения, знания, но как выразить ими то, что живет в сердце?! То, чему нет воплощения даже в словах?!

– Но люди делают это. Ты живешь среди аданов и лучше моего знаешь: лишенные осанвэ, они наши способ…

– Людские письма – это обрубки речи. Донесения, приказы, просьбы. Даже люди не пытаются втиснуть душу в клетку рун. Даже они понимают: это всё равно что парадным одеянием мыть пол – только потому, что оно тоже ткань.

Но Кирдан не собирался сдаваться так быстро:

– Так ты хочешь сказать, что передать письмом чувства невозможно?

– Д… – как ни было коротко это слово, нолдор осёкся на середине. В его глазах зажегся огонёк действия.

«Вот уж правильно зовут вас огнеглазыми», – мысленно усмехнулся Кирдан. Вслух он сказал:

– Подумай, за эти века произошло немало событий, о которых стоит рассказать. А это получится почти обычное письмо. Я потом передам его на первый же корабль, который отплывет на Заокраинный Запад.

Нолдор ответил не сразу, обдумывая слова Корабела. Потом спросил:

– Отчего ты помогаешь мне, владыка? Ведь ты же знаешь, кто я. Ведь ты же помнишь, как я погиб. У тебя нет причин…

– У меня нет причин, – резко возразил Кирдан, – оспаривать решение Валар. Намо отпустил тебя, и не нам осуждать того, кого оправдал Судия. Валары позволили тебе приплыть – и не считай себя хитрее их, гребец Аллуина! Будь они против того, чтобы ты сошел на берег Эндорэ, твоя уловка не помогла бы тебе.

– И всё-таки: почему ты мне помогаешь? – тихо спросил нолдор.

– Почему… Мне больно видеть, как ты раз за разом уходишь, потерпев неудачу. Не благодари: считай, что я забочусь о себе.

Тот глубоко поклонился:

– Как скажешь, владыка. Не благодарю.

– Хитрец! – рассмеялся Кирдан. – Пойдем в Гавани. Сегодня ты отдохнешь, а утром тебе дадут всё, что нужно для письма.

Он сделал приглашающий жест и пошел вперед.

Нолдор остался стоять:

– Владыка.

– Что? – обернулся тот.

– Мое имя Хэлкондо. «Хэлгон» на синдарине.

Серебристой Гавани они достигли в сумерки. Город мерцал сотнями огоньков – небольших, будто для того и зажженных, чтобы не нарушать глубоко-синего вечера. Это было торжественно – и приветливо. Похоже на Имладрис – и совершенно иначе.

В другой раз нолдор был бы рад увидеть этот легендарный город, но сейчас, как и сотни лет назад, ему было не до разглядываний. Тогда его, лишь кивком головы простившегося с сыном, ждал восток. Теперь по иронии судьбы ждал запад.

Следом за Кирданом он вошел в большую залу. Непохоже было, чтобы это высокое здание служило кому-то жилищем – нет, здесь собирались те фалмари, что сейчас были на берегу.

Хэлгон внутренне напрягся: он привык по Имладрису, что его появление встречают настороженным молчанием.

Но напрасно.

Фалмари не удостоили тишиной даже Кирдана. Музыка и танцы не прервались, речи не стихли. Кто-то кивнул Корабелу, кому-то он наклонил голову в ответ, жестом показал Хэлгону: отдохни здесь – и, кажется, забыл о том, что привел с собой нолдора.

Тот присел в красивое кресло (подлокотниками служили навек замершие волны, вырезанные из белого дерева) и стал разглядывать залу и фалафрим.

Здесь царило спокойствие. Нет, не было ничего похожего на светлое бесстрастие Амана, здесь звенел смех в ответ шуткам – отнюдь не всегда безобидным, иные танцы были стремительны… и всё же Хэлгон бы сказал, что во всем Эндорэ он не найдет места безмятежнее.

Так мерный рокот волн гасит те бури, что ярились в сердце.

Пару раз молодые красавицы звали гостя в танцы, но когда он снова отказался – они перестали. Не хочет – его дело. Невольно нолдору подумалось, что было бы, осмелься одна из дев Имладриса на такое… ей он бы не рискнул отказать, опасаясь худшего, если он ответит «нет».

Здесь – впервые за все века жизни в Эндорэ – он не был огнеглазым, героем из древних сказаний, отпущенным Валарами прожить новую жизнь.

Кто-то предложил ему здешнее угощение: рыба, хитро подобранные водоросли, моллюски в раковинах. Хэлгон взял из вежливости… вся эта снедь моряков ему изрядно надоела за то время, что он плавал с Аллуином, и нолдор искренне не понимал, как можно считать водоросли вкусными, – да, всё так, но нет ничего страшного в том, чтобы съесть эту лилово-зеленую морскую траву. А вот обидеть хозяев – боишься.

Освещение в зале было неярким, вечер за широкими окнами уступил место ночи… и в серебристом огне светильников танцы фалафрим казались нолдору такими же волнами, что тихо пели у причалов. Хэлгон почувствовал, что зверек, всё это время сидевший внутри него, теперь разжал когти, а потом и вовсе свернулся в пушистый комок, став из хищника безобидным.

Какая разница, что в Имладрисе на него смотрят иначе? Он ведь не ради Имладриса бежал с Тол-Эрессеа. Какая разница, что Элронд… да кто он такой, этот Элронд? Возомнивший о себе мальчишка, осколок великих родов, сверкающий их славой. И почему он, Хэлгон, должен дорожить его благосклонностью больше, чем добрыми словами князя Артедайна?

Танцы фалафрим не останавливались, как вечен бег волн. И Хэлгон вдруг улыбнулся простой мысли: Элронд – всего лишь сын друга его сына. Как можно обижаться на мальчика? Сердиться на него, как на старшего? Это же смешно…

Юная фалмариэль протянула ему кубок. Оказался мед, но сваренный иначе, чем у других народов эльдар. Он не был привычно душистым, но от него на сердце стало совсем легко.

… и ведь не терзаешься из-за Ангмара, хотя Ангмар – это действительно опасность, это беда, и не тебе беда, а дунаданам, но Ангмар – это понятный враг, и только от тебя зависит, одолеешь ты его или нет, а мучился из-за всякой ерунды: Элронд его не так приветствует и не так смотрит, вот уж действительно ужас, гибелью грозящий тебе и всему Артедайну!

Хэлгон прикрыл глаза. Это была не дрема, но тихое чувство свободы… свободы от своих ошибок. Мимолетное воспоминание: что-то похожее было в Мандосе.

…и звучит музыка, и волны покоя накатывают одна за одной, и несут тебя, несут прочь от тревог…

– Господин! Господин, ты уснул?

Хэлгон вздрогнул, открыл глаза.

Давно было утро. Нет сине-серебристого сумрака: золотой свет. Нет танцовщиц и музыкантов: зала пуста.

И рядом стоит юный (не старше тысячи лет) эльф из фалмари.

– Владыка Кирдан поручил мне проводить тебя.

– Куда?

– Написать письмо. Владыка сказал, ты хочешь отправить его на Запад.

«Хочу. Хм. Как точно всё знает владыка. Хотел бы я так же всё знать».

Хэлгон благодарно кивнул юноше.

– Пойдем, господин.

– Зови меня Хэлгоном.

– Меня зовут Гаэлин, – улыбнулся тот.

Лестницы, переходы, повороты, снова лестницы – и они поднялись в изящную башенку-беседку. Стол по центру, скамьи. На столе – свитки в футляре, каменные фигурки кораблей, чтобы прижимать лист при письме, чернила, перья.

Гаэлин поклонился и исчез, пообещав придти после полудня.

Хэлгон остался один.

Один на один с чистым листом.

Капитану Аллуину отец его Хэлгон шлет привет.

Первая строка легла на лист без особых трудностей. («Из чего, кстати, они делают эти листы? Какие-то склеенные тростники? У нас в Арноре таких нет. Может, попросить у Кирдана немного? Хотя нет, хрупкие. За Море отослать – не страшно, а вот по нашим горам и болотам с таким скакать… н-да».)

Лист терпеливо ждал. Отправлять за Море единственную фразу определенно не следовало.

Хэлгон сразу решил писать именно сыну. Как можно передать буквами те чувства, что связывали его и Эльдин, он не представлял совсем. И благоразумно начал с более легкой задачи.

Увы, «более легкая» отнюдь не была легкой сама по себе.

Башенка, где он сидел, оказалась высокой. Словно маяк между двумя морями: направо простиралось зеленое море равнин и лесов, слева вдали мерно дышал залив Лун, а за ним – Белегаэр. Хэлгон впервые смотрел на ставшие ему родными дали вот так, с высоты… и не надо выискивать следы агнмарского отряда, дерзко забравшегося в наши земли, или рудаурскую шайку, от голода еще более опасную для наших.

«Наши». Хэлгон давно уже привык говорить так о дунаданах. В сущности, это правда: ведь среди них столько потомков Элроса, что мудрейший из мудрых едва ли найдет того, у кого не было бы капли крови Тар-Миниатура! Ибо помимо прямой мужской линии есть еще женские, женские и снова женские. Да и мужские, не обремененные властью и строгостью родословных.

Хэлгон безо всякой приязни посмотрел на лист с сиротливой фразой. Гаэлин обещал придти в полдень… но если продолжать столь же быстро, то письмо не будет кончено и к завтрашнему вечеру!

«Хватит. Так ничего не выйдет. Как бы я писал это человеку? Хронисту какому-нибудь, попроси он меня?»

И перо побежало по листу на радость быстро:

Простившись с тобой в Серебристой Гавани, я отбыл на восток. Путь наш лежал в Имладрис. Говоря «наш», я разумею эльдар, ибо у магов дороги свои, и нам они неведомы.

Должен тебе сказать, что те немногие здесь, кому известно о посланцах Валар, майар именуют магами и всячески подчеркивают, что они – люди, равно как и сами майары делают то же. Бесконечный же срок их жизни людям или неведом, или не тревожит их, ибо слава чародея бережет от расспросов надежнее крепостных стен.

Итак, мы вскоре прибыли к Элронду. С сожалением я должен признаться, что он встретил меня безо всякой приязни, едва ли сознавая разницу между моим прежним приходом в Арверниэн и нынешним приездом в Имладрис.

Хэлгон отложил перо. Гнев волной страшнее прибоя снова поднялся в нем, ярясь и грозя гибелью, как самонадеянному пловцу, бросившему вызов морю.

…это было несправедливо. В Мандосе он сотни раз искупил каждое совершенное им убийство эльдара – и десятки раз каждое возможное, но по счастливой случайности не произошедшее. Это осталось в прошлом… и обрушилось в настоящем. И ожидало в будущем.

В каждый следующий приезд в Имладрис. А туда ездить придется, никуда не деться.

Нолдор встал, прошелся. Старательно полюбовался архитектурными красотами Мифлонда – впрочем, не видя их.

Усилием воли, которого хватило бы, чтобы одолеть дюжину орков, вернул себя к письму.

Так что я решил, что мое место среди атани.

Потомки нуменорцев на этих землях многочисленны и различны. Увы, я должен написать тебе, что многие из них, подобно предкам, позволили Тьме пустить корни в их душах.

На нашем Севере таков Рудаур, я же обрел новый дом у правителей княжества Артедайн, земли атани..

Хэлгон с удивлением обнаружил, что писать стало гораздо легче. Теперь не нужно было одолевать каждую фразу, как крутой утес. Если продолжать горные сравнения, он покатился словно по заснеженному склону вниз.

Некогда они, вместе с Кардоланом, образовывали великое королевство Арнор, но оно распалось задолго до моего приезда сюда. Сейчас это соперничающие земли, и я с тревогой жду дня открытой вражды, тем более, что Ангмар…

Ангмар. Дом Железа. Почти Ангбанд. Только труба пониже и дым пожиже, как говорят аданы после кружки эля.

Хэлгон как никто другой мог подтвердить: дым у Ангмара действительно не настолько густой, как у Тангородрима. Кузницам не сравниться с трехглавым вулканом.

И всё же нолдор предпочел бы, чтобы дым у Ангмара был гораздо гуще.

Ибо лучше вулканы, чем эти горные мастерские – где изготавливают отличное оружие. Шайки Рудаура вооружены клинками ангмарской работы.

… подстрекает к ней потомков нуменорцев.

Сын мой, ты легко читаешь язык волн, но для меня, как тебе известно, он так и остался чуждым. Я же сейчас постараюсь изложить тебе язык иной стихии: стихии людских земель. Боюсь, впрочем, что она окажется тебе столь же чужда.

К северо-востоку от бывшего Арнора…

Хэлгон перечеркнул последнюю фразу. Откуда им там, на Эрессеа, знать, что такое Арнор?

Начнем с начала.

Людьми, спасшимися из Нуменора, было основано два королевства, в былые времена единых: Арнор и Гондор. Судьбы Южного Королевства, Гондора, мне известны мало. Одно лишь знаю я: там до сих пор правит царственный род, восходящий к Тар-Миниатуру. Судьба же Северного Королевства оказалась более печальной, ибо оно разделилось на три княжества, и лишь в одном дух атани пребывает прежним. Арнор занимал обширные пространства к северу от Мифлонда; к северо-востоку же от него располагается Ангмар, источник всех наших бед. Кто его населяет – нам не ведомо, ходят лишь смутные слухи о союзе орков и людей, а еще о некоем Короле-Чародее.

Нолдору вдруг стало стыдно за последние фразы. Нет, они были правдивы… слишком правдивы. Слухи действительно смутные, да. Но почему он, некогда бывший разведчиком у самого Келегорма Неистового, до сих пор не вошел в Ангмар и не выяснил, кто же на самом деле этот Король-Чародей?!

Не было приказа?!

Но князь Артедайна – не Келегорм; для адана Хэлгон, эльдар, живой герой древней истории – это не рядовой следопыт, для человека нолдор – это советчик, словам которого внимают с признательностью.

Так чего же он, Хэлгон, ждет?!

Впрочем, прежде чем бежать в Ангмар, следовало докончить письмо.

Люди Артедайна сдержаны в речах и чувствах, так что во многом напоминают своих пращуров и особенно Дом Беора. Как я уже сказал, я истинно обрел дом среди них и надеюсь послужить славе этого княжества и возрождению Арнора.

Хэлгон не стал перечитывать письмо. Он понимал – получилось сумбурно. Но исправлять не хотелось. Иначе он никогда не отправит это.

Солнце невежливо устроилось на небе прямо напротив нолдора и мешало ему в нелегком деле написания писем.

Полдень настал, и Хэлгон с непривычным трепетом в душе ожидал появления этого юноши… его зовут Гаэлин, так? Придет, готовый взять письма, а второго письма пока нет ни строчки.

И что ему отвечать?!

Но, похоже, Гаэлин уже приходил – тихо и неприметно. Увидел, что гость владыки погружен в свой труд, – и не стал тревожить.

Так что есть время написать Эльдин.

Время – есть. Но вот слова…

…безнадежно долгие годы Первой эпохи. Век – за нынешнюю тысячу лет. Горы, горы и еще раз горы между ними. И непреодолимее горных хребтов – рознь Первого и Второго дома нолдор.

Эти века разлуки – разлуки по своей воле! – казались Хэлгону сейчас реальнее неиссчетных столетий, проведенных вместе. И всё-таки тогда, разделенные всем Белериандом, они были вместе. Ближе, чем после в Валиноре.

И первая фраза легко легла на новый лист:

Ты всегда со мной

Стоит ли писать ей обо всем, что творится в Артедайне и Ангмаре? Нет, конечно. Аллуин прочтет ей письмо, и она поймет, что он, Хэлгон, как всегда – в самом опасном из самых опасных мест. Особенно когда отправится в Ангмар, это уже решено.

И надо передать ей лишь самое главное: «я выживу, я всегда выживаю, ты же знаешь. Глупо бояться за меня. Ты всё это прекрасно знаешь».

На всякий случай надо написать:

Не бойся

Но война, на которой он не погибнет, – эта война еще по-настоящему и не началась. Ей длиться и длиться, ибо век смертных короток, но войны их бесконечны. Так что ему еще долго, очень долго быть здесь. И в ближайшие века

я не вернусь

И нечему печалиться; так уже было, и Эльдин привыкла к этому. Вряд ли важно, бок о бок они или разделены Белегаэром. Пусть они далеки, но на самом деле они

вместе

Почувствовав, что самое главное сказано, Хэлгон скатал лист в трубку – и не подумав перечитать.

ПЕРЕЗВОН СТРУН

Клинок из Ангмара

При дворе князя Артедайна положение Хэлгона было странным. Он держал себя одним из следопытов, рядовым, не желая взять в подчинение даже десяток. Но этот простой разведчик имел право личного доклада князю – и не потому, что двери распахивались перед эльфом: будучи опытнее своих соратников на несколько веков, он пару раз приносил новости, которые решали судьбу страны.

Хэлгон любил Форност.

Сперва за то, что это тезка навсегда врезавшегося в сердце Форменоса, потом…

…да нет. Не было ни «сперва», ни «потом».

Это был очень человеческий город. Он вырос там, где сотни троп – из крепостей Северного всхолмья, из деревень и фортов Пустоземья, из тогда еще арнорского Рудаура – сходились к Королевской дороге, ведущей в Аннуминас… и ныне заросшей так, что и следа ее нет. Когда Арнор распался, его столица захирела – вдова без мужа, да и только. А Форност распрямил стены-плечи и встал на защиту Артедайна.

Да, он был похож на человека. У эльфов редко бывает, чтобы кто-то оказался просто воином: он мастер, или менестрель, или… этих «или» много, а меч и лук – в суровый час. Так и стольный Аннуминас вырос очень эльфийским городом, но не в облике зданий, а в воплощенном стремлении быть прекрасным и совершенствовать мастерство. Да, у него были могучие стены, да, эта земля помнит армии Саурона времен Эрегионской войны, да Аннуминас был готов грудью встретить врага… но сразили его не силы Тьмы, а простые человеческие заботы: Арнор распался, а князь Артедайна должен жить ближе к границам своих обмелевших земель. Как эльф уплывает за Море, так Аннуминас – покинутый, опустевший, тихо ветшающий Аннуминас – ушел в прошлое. И исчезла никому не нужная Королевская дорога.

А Форност… он похож на десятника в дружине. Некрасив, суров и надежен, как скала. Да он и есть часть этих скал, защищающих его с севера. А на востоке простирает свои каменные крылья Сокол… на него поднимаются новобрачные произносить супружеские клятвы, век за веком идут на его вершину, несут свет своей любови и обетов… и не потому выбирают именно эту гору, что со спины Сокол пологий. Просто… молчат о таком. Смотрят на утесы-крылья, прикрывающие город от лиха с востока, – и молчат.

…так ведь бывает, что и прост человек, и книг особых не прочел, и говорить о высоком не умеет, но рядом с ним тебе светлее и легче, а после него все умные слова в древних книгах – понятнее.

Было в Форносте то, перед чем меркло всё искусство Аннуминаса. Верилось: здесь никогда не родятся братья, способные разодрать королевство на три доли.

В воротах Хэлгону чуть кивнули – городская стража знала в лицо единственного эльфа, он спешил вверх, к цитадели, мимо горожан, шумящих на узких улицах, озабоченных ремеслом, слухами с границы, видами на урожай, «Мама, смотри, эльф, ну эльф же! – Скатерть уронишь за окно, будет тебе эльф! Эльфа она не видела…», улицы круче, идут ступенями в два-три шага, снова ворота – теперь уже замка, тебя тем более знают, твой плащ сколот брошью со Звездой Элендила, так что они обязаны пропустить в любое время, знай они кто ты или нет.

Спросить «где сам?», получить короткий ответ.

Хэлгон прошел в залу совета, кивнув стражникам у дверей.

Князь Мальвегил с несколькими начальниками отрядов обсуждал границу с Рудауром. Появление эльфа заставило их замолчать, вздрогнув: без очень важной причины он не придет.

Нолдор показал жестом, что его новости терпят, сел в резное кресло у окна. Места, где дунаданы ударят по Рудауру, его сейчас интересовали мало.

Это не было обсуждением плана войны – лишь очередные пограничные стычки, напоминающие беспокойному соседу: Артедайн не станет легкой добычей.

Наконец командиры разошлись.

Вечерело.

Нолдор смотрел на лиловые облака, расчертившие бледно-розовый край неба: из королевских окон было видно далеко. Крыши Форноста не закрывали горизонта.

Мальвегил подошел к разведчику.

Князь Артедайна уже вступил в позднюю пору жизни, давно разменяв вторую сотню лет. Поле брани он оставил сыну, решительному и умелому Аргелебу, а сам предпочитал залу совета. Впрочем, здесь он был не менее страшным противником, чем некогда с мечом в руке.

– Вид прекрасен, – сказал властитель, – но, думается мне, ты пришел сюда не затем, чтобы им любоваться.

– Да, – кивнул эльф. – Я должен сказать: в ближайшее время не рассчитывай на меня.

Ни один мускул в лице князя не дрогнул, Мальвегил спросил только:

– Надолго?

– Несколько месяцев. Точно не скажу.

– Могу я узнать, куда?

– В Ангмар. Мне надоело слушать страшные сказки про их короля. Пора узнать правду.

– Хэлгон, я запрещаю!

– Запрещаешь? – приподнял бровь нолдор.

– Это смертельный риск!

– Правильно. Поэтому я и пойду.

– Хэлгон, нет. Риск неоправдан. Ты будешь играть жизнью, чтобы узнать что – имя их короля? Мы знаем, что он появился. Мы знаем, что его сговор с Рудауром переходит в открытый союз. Мы знаем, что у наших врагов оружие стало лучше. Мы знаем достаточно, чтобы держать наши войска готовыми к битве. В твоей дерзкой затее нет смысла.

– Нет, правитель людей, ты не можешь мне запретить, – спокойно ответил эльф. – Я не приносил тебе клятвы верности. Твоим предкам, поверь мне на слово, я не приносил ее тоже. У нас общий путь и общий враг, да. Но сейчас твой путь лежит не далее границ Рудаура. А мой ведет в сердце Ангмара.

Нолдор говорил спокойно и мягко, но Мальвегил вдруг почувствовал себя даже не мальчишкой перед старшим, нет, – безумцем, который пытается словом изменить полет птицы или запретить дуть ветру.

– Хэлгон. Прости, ты прав, и я действительно не могу приказывать тебе. Но идти одному в сердце вражьей страны – это верная смерть!

Тот холодно сощурил глаза:

– Я немногое рассказывал о своей той жизни, но, надеюсь, тебе известно, что я был разведчиком у самого Келегорма Неистового. Не стану хвастаться, будто числился самым лучшим, но мой лорд, – слово «мой» Хэлгон произнес так, что Мальвегил почувствовал себя песчинкой у подножия скалы, – ни разу не был мной недоволен. И, поверь, твари Нан-Дунгортеба были страшнее всех орков Ангмара , вместе взятых.

Мальвегил помолчал, кусая губы. Проговорил:

– Я действительно забыл, кто ты. Сколько себя помню, ты всегда выполнял самые сложные поручения отца, и я действительно привык считать тебя нашим разведчиком.

– Я не сержусь, князь, – примирительно кивнул нолдор. – Пожелай мне удачи.

– Ты вернешься, Хэлгон.

В тоне дунадана не было вопроса.

– Я вернусь.

Хэлгон спустился вниз, в кладовые. Старый Тогор (нолдор помнил его отважным всадником, но лет двадцать назад в серьезной стычке его, по собственному выражению, «порубили на жаркое», он почти чудом выжил, но о коне и копье пришлось забыть) приветствовал разведчика удивленным движением бровей:

– Куда это тебя так сразу?

– Собери меня в дорогу, дружище.

– Надолго?

– Месяца на два. Или на три.

Хадор присвистнул:

– Волк меня раздери, куда?!

– Вернусь – расскажу, – пожал плечами нолдор.

– Князь отправил? – спросил Тогор, привычно укладывая в мешок разведчика сухари, овсяные лепешки, вяленое мясо и прочую снедь.

– Не совсем. Но он знает.

– Погоди-ка, – старый воин скрылся в недрах своих владений и вскоре вернулся со свертком одежды. – Держи.

– Считаешь, что я обносился? – усмехнулся нолдор, беря ткань в руки. И вдруг словно обжегся: – Ты с ума сошел! Это же для княжеской конницы! Забери.

Тогор величаво осведомился:

– С каких это пор простой разведчик указывает старшему хранителю припасов?

– Но это же шелк!

Это была ткань, привезенная откуда-то с юга, то ли из Гондора, то ли из совсем дальних краев. Не воздушное полотно для девичьих нарядов, не блестящая нежность для царственных облачений, нет – это был тяжелый шелк, не ведающий блеска, плотный настолько, что лучшие льняные ткани покажутся рыхлой мешковиной по сравнению с ним. Вдвое прочнее льна и в холод вдвое теплее шерсти. Его надевали всадники под доспех.

– Ты хочешь сказать, что там, куда ты идешь, эта одежда будет лишней?

Нолдор молча покачал головой.

– Или ты боишься, что князь разгневается, когда узнает, что я...

– Да нет, – перебил Хэлгон, – князь, пожалуй, похвалит тебя.

– Тогда что же?

– Я не привык.

Туманы прошлого

Шелк был тканью Амана – земли, внезапно из матери превратившейся в мачеху. Что-то из аманских вещей осталось, но новые одежды они предпочитали ткать изо льна. И сами не знали, сколько шелков сгорело вместе с кораблями: к поклаже своих отвергнутых сородичей они не притронулись.

Лен, гладкий и блестящий, стал их парадным одеянием – от сыновей Феанора до последнего дружинника. Для этого он подходил даже лучше шелка: жестче ткань, прямее линии, строже облик. Пусть Нарготронд красуется в новеньких шелках – Химрингу довольно льна!

Даже на теплом юге, у Амон Эреб, шелк не ткали.

Но неприязнь суровых нолдор к шелку была непостижима для их скромных союзников – нандор, не понимавших, зачем отказываться от нитей, которые дает сама природа. Келегорм, а следом и его братья поневоле признали: доспех лучше надевать на шелковую рубаху, да и подшлемник из шелка удобнее. Что ж, скромная нандорская ткань нисколько не противоречила парадному льну.

Но и такого шелка Хэлгон не носил никогда. Зачем разведчику кольчуга, а тем паче – латы? Легкий кожаный панцирь – и то не всегда. Так что у разведки парадные одежды от боевых отличались мало.

Или боевые от парадных, что звучит несравнимо более гордо.

* * *

«К себе» Хэлгон заглянул лишь затем, чтобы бросить под кровать старую одежду: еще крепкая, даром что не шелк. Потом пригодится.

Было нечто донельзя правильное: оставить что-то на потом, отправляясь в Ангмар.

Хэлгон присел на краешек кровати. Эта старая доска на ножках, чуть тронутая резьбой и потемневшая за три века, да пара мешков с памятными сердцу бесполезностями – вот и всё его имущество. Соседние кровати вдоль стен – такое же «к себе» собратьев по разведке.

В Аглоне было примерно так же.

Только там редко случалось, чтобы ложе оказывалось пустым, и уж если – то навсегда пустым. А здесь соседи Хэлгона менялись часто: не смерть, а старость уводила их из общей спальни. Иных еще и женитьба – правда, такое было редко. Не стоит разведчику думать о жене – это Хэлгон знал лучше лучшего.

Сейчас нолдор был здесь один: время ужина. Не придется отвечать на вопросы товарищей. В смысле – отказываться отвечать.

Он провел ладонью по изгибам своего боевого лука, висящего в изголовье: извини, старый друг, в этот раз иду без тебя, ты понимаешь.

Пора.

На исходе четвертой ночи Хэлгон вышел к верхнему течению Седой. Здравый смысл говорил, что с самого начала надо было идти на северо-восток – к Гундабаду или даже севернее, но чутье разведчика вело к реке. Что ж, пусть будет крюк. Прямой путь не всегда самый быстрый.

Выйдя из Форноста вечером, нолдор шел до полудня, потом немного отдохнул и двинулся ближе к закату: меньше прятаться.

Странно: во многих поселениях, мимо которых он шел, не один и не два дома стояли пустыми. Не на пользу пошла Рудауру вражда с Артедайном. Или отсюда бегут в Ангмар?

Седая, здесь более быстрая, чем у Последнего моста, но всё еще широкая, блестела под солнцем. Было нежарко, ветерок играл прибрежным тростником, и Хэлгон, не чувствуя никакой угрозы, решил идти вдоль берега, не таясь.

Это всё еще был Рудаур. Земля врагов, где дунаданов не осталось, а если у кого и течет в жилах кровь Запада, так они ведут себя как потомки черных нуменорцев, а не наследники дружины Элендила.

Это был Рудаур, но сейчас Хэлгону казалось, что он идет берегом не Седонны, а Бруинена, что через реку – не вражеские крепости и нагорье троллей, а тихий и светлый Имладрис. Ощущение было настолько явственным, что нолдор невольно стал раздумывать, как перебраться на тот берег.

Здравый смысл говорил, что это безумие, недостойное опытного разведчика. А сердце звало за реку. Ладно, он бы и переправился, но как? – вплавь? есть риск намочить припасы, хоть они и убраны в кожу. А мостов или бродов здесь нет.

Хэлгон шел вдоль реки, раздираемый сомнениями. О том, что надо бы залечь в укромный лог и поспать, он попросту забыл.

За реку! за реку! – но ведь не вплавь же…

Был полдень, когда Хэлгон увидел ее.

Белую эльфийскую веревку, натянутую через реку.

Переправа.

И, похоже, приглашение.

Желание перейти не было безумием. Его ждут. Его зовут.

Нолдор стремительно перебежал на тот берег.

Миновав заросли орешника, он оказался на небольшой поляне. Эльдар, сидевший на стволе поваленной ели, встал ему навстречу. Рядом потряхивал гривой роскошный конь, и крошечные колокольчики, вплетенные в нее, тихо звенели.

– Лорд Глорфиндэль!

– Добрая встреча, Хэлгон.

Вокруг был Рудаур, земля предателей. Впереди – Ангмар, страна врагов. Но для этих двоих поляна посреди орешника, за которым вековые ели вздымали вершины к небесам, словно башни замков из времени, ставшего легендой почти для всех, – для этих двух эльдар здесь и сейчас был мир покоя и мудрости. Как в Имладрисе. Как у Кирдана. Почти как на Эрессеа.

Какое-то время они молча смотрели друг на друга, ища следы изменений за эти триста лет. Приплывшие на одном корабле, посланец Валар и беглец из Амана, советник Элронда и разведчик Арнора, ваниар и нолдор, прошедший через Мандос и – прошедший через Мандос.

Оба жили во второй раз – и это неуловимо роднило их.

– Зачем звал? – спросил Хэлгон. Слишком ясно, что эта веревка через реку была приглашением. Из тех, на которые не ответишь отказом.

– Мы узнали, что ты идешь к горам.

– Стражей Имладриса так волнует разведчик Артедайна?

– Когда он так далеко от своего княжества – да. Я не стану спрашивать тебя о конечной цели: ты идешь к горам, остальное ясно.

– Допустим, – кивнул следопыт. – И что же?

– Я тоже хочу узнать о Короле-Чародее. Кто он, откуда пришел, в чем его сила.

– Уж не предлагаешь ли ты себя в попутчики?

– Нет, нет, я не безумец! – рассмеялся ваниар. – Я слишком заметен. Но я принес тебе нечто полезное в твоем походе.

Хэлгон удивленно приподнял бровь: и что же это?

– Хорошо ли ты запасся провизией? – спросил Златокудрый.

– Откуда такая забота о моей еде?

– Прошу, ответь.

– По человеческим меркам – недели на две. Если растягивать, то мне хватит надолго.

– Я не хочу, – улыбнулся Глорфиндэль, – чтобы ты попался, когда будешь воровать свежий хлеб из печи.

Он подошел к коню и вынул его седельной сумы что-то, завернутое в темно-зеленые листья. Протянул нолдору:

– Тебе пригодится.

– Лембас! Откуда?!

Глорфиндэль качнул головой: зачем спрашивать.

Хэлгон низко поклонился:

– Благодарю. Королевский дар.

– Тебе он будет нужнее.

– Да. В Ангбанде… то есть в Ангмаре он…

– Оговариваешься, пес Келегорма? Хочешь довоевать ту войну?

Это слово – пес – у другого бы прозвучало оскорблением, но родич Тургона произнес его спокойно, и Хэлгон не обиделся.

– Нет. Та война кончилась. Но враг остался.

– Едва ли, – покачал головой ваниар. – Присядем. Нам есть о чем поговорить.

Хэлгон послушно опустился на бревно. Как странно их уравнивает Средиземье… в Белерианде сотни лиг и горные хребты были наименьшим из того, что разделяло одного из лордов Гондолина и неприметного аглонца.

Глядя вдаль, Глорфиндэль неспешно начал:

– Я прочел много хроник Второй эпохи: людских, эльфийских. Я говорил с теми из Эрегиона, кто выжил. Я расспрашивал Элронда о Последнем Союзе, благо времени для разговоров за эти три века у нас было предостаточно. Я хотел понять Саурона и, мне кажется, понял.

Пальцы ваниара поглаживали длинную пушистую травинку, и голос был спокоен:

– Хэлгон, ты помнишь Дагор Браголлах, а мне никогда не забыть Нирнаэт Арноэдиад. Полчища орков, которым нет числа, и кажется, что ты разрубаешь орка лишь затем, чтобы их стало двое. Драконы. Балроги. Сила. Сила. Сила. Она сминала нас, как ураган разметывает солому.

– Не как солому, – дернул углом рта нолдор. – Ни нас, ни вас.

– Я о другом, – он качнул золотыми кудрями. – Наш враг был Мощью – но на силу всегда найдется большая. Я не дожил до Войны Гнева, но мне рассказывали.

– Мне тоже.

– Саурон не Моргот. Попав в Нуменор один, пленником, он за считанные годы сумел уничтожить не только королевство, но и сам остров.

– Мне говорили, что…

– Выслушай. Гибель Нуменора – я не о королевстве, я об острове, Хэлгон! была плодом дел Саурона. А Келебримбор! Как могло случиться, что он ослеп настолько?!

Хэлгон молчал.

– Саурон понял ошибку Моргота. Он полагается не на силу. Его оружие…

– Что?

– Именно это ты нам и расскажешь, – чуть улыбнулся Глорфиндэль. – Но одно ясно: это не просто хитрость. Это умение обольщать. Превращать врагов в союзников – или временных союзников.

– …Деревни пустеют, потому что жители бегут в Ангмар, – медленно проговорил нолдор. – Король-Чародей притягивает их, как магнит железо. Так ты думаешь, там Саурон? Не по мне противник. В Финроды я не гожусь, да и тот погиб.

– Хэлгон, кто из нас знает, на что он годится? Когда судьба возьмет нас за горло – только тогда мы узнаем пределы своих сил.

Нолдор встал, прошелся по поляне. Был ясный летний день, но ему стало зябко, как на осеннем ветру.

– Ты знаешь, что творится на юге Зеленолесья? – продолжил Глорфиндэль. – Эльфы оставили эти места. Звери бегут оттуда. А те, что не успевают убежать, превращаются… в нечто.

– Ладно. – Хэлгон мрачно выдохнул, отвечая своим мыслям, а не собеседнику. – Пусть будет Саурон.

– Или его слуга. Но то, что мне известно об Ангмаре, слишком похоже на Нуменор. Слишком.

– Разберусь.

– Хэлгон, будь осторожен.

– Я же пес Келегорма, лорд Глорфиндэль. Я умею выслеживать крупную дичь.

Лембасы, убранные в заплечный мешок, изменили многое. Теперь времени сколько угодно. Можно не торопиться. Король-Чародей, кем бы он ни был, не исчезнет никуда. И прежде чем войти в Ангмар, стоит разведать, сколько именно дорог ведет через северные хребты. Дорог, которыми приходят в Рудаур торговцы оружием. Дорог, по которым в этот край бегут искатели лучшей доли. Дорог, по которым пройдет вражеское войско, буде соберется на Арнор, – а в том, что это рано или поздно случится, Хэлгон был уверен. Дорог, по которым может пройти воинство Артедайна, чтобы положить предел злу за хребтом Мглистых гор.

Найти эти дороги было легче легкого. Пусть ходят по ним не караваны, а одиночки, но тропа остается. И следопыт ее увидит. Нолдор тенью скользил по скалам, следуя за путниками, добирался до гребня перевала – и спускался назад, на западные склоны.

Он еще войдет в Ангмар. Войдет через самый северный из перевалов. А пока – запоминать пути в хитросплетениях скал.

День за днем, неделя за неделей создавал Хэлгон свою карту – карту путей в Ангмар. Потом он ее перенесет на пергамент – на Форносте, в Имладрисе, в Мифлонде. А здесь – достаточно запомнить.

Этот дом на плече горы он почувствовал раньше, чем увидел. Не придорожный приют путников, а настоящее жилище. Но кто решится жить по эту сторону Мглистых гор? Отсюда ближе до Ангмара, чем до Рудаура, – а зачем селиться, не дойдя перевала до людей? Или – уйдя от них всего лишь за перевал?

Пастух с небольшой отарой вдалеке на склоне. А вот и сам дом – кладка свежая, камни ее не успели порасти мхом, в их стыки еще не набился песок. Небольшое распаханное поле с какими-то злаками – скоро собирать урожай.

Странно. Если это – одинокий пастух, то откуда новый дом? А если несколько человек остановились на пути в Ангмар (на пути из Ангмара?!), то где они?

Хэлгон не чувствовал угрозы. Значит, подойти к дому следует. Кроме того, вдруг эти люди (этот человек?!) всё-таки из Ангмара – и тогда разговор с ним может быть полезен.

Очень полезен.

Следопыт, не таясь, подошел к дому. Постучал. Тишина. Открыл дверь. Никого. Решил, что заходить в пустой – невежливо. Вышел. Присел на валун рядом.

А вскоре с гор спустился пастух.

Это был старик, высокий и гордый. В горах живут долго, так что ему могло быть и шестьдесят, и восемьдесят лет. Хэлгон встал, поклонился.

– Прими гостя, отец, – нолдор не знал правильных слов, но надеялся, что угадает.

– Мой дом – твой дом, – отвечал тот. Распахнул перед следопытом дверь, зажег пару масляных светильников внутри.

Этот человек видит эльфа впервые. Этот человек никогда не задумывался, как выглядят эльфы. Или… одинокому хозяину уже всё равно?

Коротко взблеял ягненок во дворе и затих. Вскоре потянуло запахом дыма и терпким ароматом горящих дров.

Хэлгон тем временем оглядывался.

Здесь явно жил один человек. Но такой дом трудно выстроить одному, даже будь он молод. Тем более не по силам старику. Распаханное поле… не сам же пахал. С небольшим стадом он управится, дичи настреляет… кстати, вот и лук на стене. Нет, не в пыли. Силен ты, отец, если до сих пор такой натягиваешь.

Только кто тебе построил дом и вспахал поле? Где они? И когда покажутся?

Старик вернулся, достал круг сыра, кувшин пива, сказал пару вежливых слов. На вертеле жарился ягненок; хозяин отрезал им по первому сочному куску. Хэлгон вежливо, но уклончиво отвечал на вопросы. Да, иду в Ангмар. Зачем? Ну, интересно. Много слышал. Ничего толком не знаю (чистая правда, даже жаль, насколько это правда!). Да, воин. Нет, жена так далеко, что можно сказать и не женат (тоже правда, и хорошо, что Эльдин ее не слышит). Да, с запада. Да, оттуда уже толпы ушли к Королю-Чародею.

Хэлгон пару раз произносил это имя, и каждый раз старик невольно стискивал узкие сухие губы, словно сдерживал сильную боль.

«А ведь ты не любишь Короля-Чародея, старик. Крепко не любишь. И за что?»

Тающее во рту мясо и крепкое пиво сделали свое дело: старик разговорился.

– Древние заповеди гор – ничто для него! Он показывается родным своей очередной невесты прямо на свадьбе! Он старейшин выбирает, как овцу из стада!

Глаза Хэлгона загорелись: пес напал на след.

– Отец, как могло случиться, что Король-Чародей стал сильнее совета старейшин?

– Безликий не король нам! Нет у народа Крови Гор короля! Нет и не будет!

«Слишком громко кричишь, пастух. Есть уже у вас король. И не в твоих силах избавиться от него».

…испокон жили в краю Железных гор разные народы. Люди – народ Зубов Гор и народ Крови Гор. Орки – как они сами себя называют, никому не ведомо, а люди звали их Здоровяками, Мелкими и Косматыми. Люди жили ниже, орки – выше. В незапамятные времена орки так и норовили съесть одно, другое стадо овец у людей. А люди на орков охотились: только не из мести, не орочьей жизни ради, а ради грубого и плохо заточенного орочьего клинка: его железо лучше лучшего. Перековать, а потом еще десяток орков прирезать.

Было так или не было – про то не упомнят даже самые древние старики. И говорят предания, что спустились с гор три орка и поднялись к ним два человека. И положили они меж собой нерушимый договор: орки – давать людям то железо, что находили они в недрах гор, люди – давать оркам одного откормленного барана за дюжину криц железа.

И пришел предел вражде и резне меж Вершинами и Низовьями, меж людьми и орками.

– Мы жили в правильном мире! Оркам – горы, шахты, нам – их железо, а десятка баранов не жалко! – яростно говорил старик. – А он, он пришел и всё нарушил! Он говорит о нашем величии, только рано или поздно он начнет войну, отправит на нее сотни наших парней, и их изрубят. Ради чего?! Ради чего, я тебя спрашиваю?! Ради славы Ангмара? Или ради славы Безликого?!

Это случилось во времена деда. Тогда жили долго, сейчас срок жизни сокращается. А его жены мрут лет в тридцать. Хорошо, если иная до сорока доживет.

Тогда он пришел в род Беркута. Пришел, сказал, что хочет говорить с кузнецом. За ним еще орк мешок тащил. Странный орк – по виду из Косматых, а только тихий такой и послушный. Словно опоили его чем. Только опоенный проспится, а этот так и остался… тихим. Дед рассказывал.

Уж о чем они с кузнецом переговорили – это их дело. А только вскоре кузнец стал делать оружие из такой стали, какой раньше этих краях не ведали. И резало оно… что хочешь, словно масло.

Настал как-то праздник. Все собрались, а этого – нет. И орка его нет. Подошел старейшина к кузнецу, сказал: неправильно гость твой поступает, не выходит к нам в день радости, лица своего уж сколько лун не показывает. Позвал кузнец гостя.

Вышел тот перед всеми.

Одежда – балахон такой длинный, с капюшоном. Словно и не мужчина он.

Вышел – и капюшон снял.

А там нет ничего.

И заговорил он. Головы нет, рта нет, а голос есть. Хриплый голос, будто придушить его пытались когда, да недодушили. У него и сейчас такой голос.

Говорил он всякое о могуществе, о силе, об оружии и прочее. Тогда поверил ему род Беркута, как девица молодому да пылкому пастуху. А сейчас все пять народов ему верят.

На радостях отдал ему старейшина правнучку в жены. Хотя ведь видел, что нет головы у него. А может, и чего другого нет, под балахоном не видно!

– И он был принят в его род! В его! Он разговаривал с тестем прямо в день свадьбы!

– Отец, подожди. Я не знаю ваших обычаев. Что не так?

– Молодого мужа никто не должен видеть на свадьбе! Он не должен показываться родителям невесты хотя бы полгода! А лучше целый год. А этот… не по-людски он поступает, не по-людски.

«Чему ты удивляешься, отец? Он ведь давно уже не человек».

Другие кузнецы рода Беркута стали работать с ним. Что новоявленный родич – нелюдь, их не пугало. И даже радовало, как детей малых: ни у кого ведь нет могучего духа в роду, а у нас – вот! Это ж какое сокровище живое! А его советы – лучше не найти!

Скоро хватило новых клинков Беркутам. Продавать на запад отправились – менять на пшеницу или рожь. В другие роды дарить.

Узнал народ Крови Гор про Безликого. Тоже захотел породниться с ним. Один, другой род к себе звал. И невесту давал. Невелика плата за то искусство, которым он одарял кузнецов.

Прошло время, стали мальчишки стариками. А Безликий в ту пору стал своим во всех родах племени Крови Гор. И начал с народом Зубов Гор родниться.

– И так он переженился на всех! На всех до единого родах! И старейшины, словно мальчишки, хвастались друг перед другом: Безликий теперь и мой родич! Научит, мол, моих кузнецов ковать оружие, что будет камень как мясо резать.

– Как мясо? Это правда?!

– Ну… не совсем. Но хорошие клинки, да. У меня был. Когда в пропасть выбросил – чуть сам потом следом не кинулся.

– И что же? Безликий стал родней всем – чем это плохо?

– Ты что, парень, простого не понимаешь? Он же теперь старейшина! Всем нам старейшина!..

Минул всего лишь век. Ничтожный срок для бессмертного.

Большинство его жен умерло. Они были уже не нужны. Они сделали свое дело. Только с старшим родом в народе Зубов Гор и в народе Крови Гор он возобновил брак. Жены умирали и умирали, только это было неважно. Безликий был всегда женат на женщинах из обоих народов.

Потом люди узнали, что Безликий бывал и у орков. Что он женился и в их племенах.

Как выглядят самки (или женщины?) орков – никто из ангмарцев не знал. Жаль, Безликий не показал им своих орочьих жен. Любопытно же!

Прошел всего век – и оказалось, что в каждом роде старший – Безликий. Прочие старики просто умерли. Да и сам срок жизни стал короче.

И если сейчас собрать совет старейшин по правилам, то туда придет один человек.

То есть – один нечеловек.

И станет совещаться сам с собой.

По закону гор.

– Он стал выбирать тех, кто будет вместо него зваться старейшиной. Будет приходить на совет. Только «советом» это теперь назвать разве в издёвку! Там есть лишь одно слово – его! Безликого!

Хэлгон вдруг понял:

– Отец, он обошел тебя?

И старик заговорил, брызжа слюной:

– Он мальчишку, щенка, едва начавшего седеть, выбрал! А ведь следующим после него, после Безликого, был я! Но он знал, знал, что я выбросил кинжал! Знал, что я не стану повторять за ним каждое слово! Знал!

– И изгнал тебя?

– Ха! Он не посмеет изгнать того, кто старший в роде. – «Посмеет», подумал Хэлгон. – Я ушел сам. Внуки выстроили мне этот дом. Я взял свое – сколько унес. Я не хочу видеть, как станет наш народ жатвой под серпом Безликого.

– Но почему? Почему все ваши так охотно подчинились ему?

– Так железо же! Орки!

– ?

– Орки стали сами носить нашим кузнецам железо. Вдвое, втрое, вдесятеро больше прежнего. Раньше такой металл был дороже золота. Сейчас у каждой хозяйки нож из него. На юг возят. Меняют на всякое. На зерно… и на ерунду. Раньше пшеничный хлеб кроме кузнеца только князь ел, сейчас любой подпасок попробовал.

– Вам действительно стало лучше жить?

– Лучше… пока живы. Опять же, раньше род на род не раз и не два ходил, обидчика зарезал, завтра просыпаешься – а ты уже покойник: отомстили. А теперь как отомстишь, если все мы из-за него друг другу вроде как братья? Он же родич всем, а брату не мстят…

– Разве это так плохо?

– Помяни мое слово, парень: однажды по слову Безликого пойдет весь Ангмар на юг – и не вернется. Хорошо хоть, я до того дня сдохну.

Распростившись утром со стариком, Хэлгон пошел дальше. Он по-прежнему прилежно составлял свою карту, но думал о другом.

Сотня разведчиков не могла узнать больше, чем он за эту ночь.

Король-Чародей действительно пошел по проверенному нуменорскому пути: входить в доверие. Он сыграл на законах гор и переиграл их. Он победил почти честно – ведь никто не предполагал, что в род вступит бессмертный.

Или лишенный смерти?

Саурон – или один из улайри?

Кто он? Его надо увидеть. Обязательно.

Увидеть. Смешное слово, когда речь идет о Безликом.

И всё же надо.

* * *

Хэлгон вошел в Ангмар. Ночью, крадучись, одолел перевал и ступил на вражескую землю.

Утром ничего интересного не увидел.

Даже обидно.

Нет бы – кусты со свирепо искривленными ветками, черные и с шипами. Или там что поинтереснее. Мухи с рисунком черепа на спине, что ли… или три скелета под каждой ёлкой.

Горы как горы. Деревья как деревья. Тропа как тропа.

На цитадель зла не тянет.

К середине дня увидел ангмарцев.

Черные. В смысле – волосы как смоль. Бороды… ровные такие бороды, а если длинные – то окладистые. Не драная мелочь нагорий Рудаура. Вот уж правда: чистая чужая кровь лучше измельчавшей своей.

Нолдор поймал себя на мысли, что думает об Арноре как о своей стране. Ну, думает и думает. Не время.

Надо найти подтверждение словам старика. Надо прислушаться к их речам и понять, где встретить Короля-Чародея.

…Миновала пара месяцев, а Хэлгон ни на шаг не приблизился к цели. Он крался и подслушивал, он поневоле выучил язык этих горцев, он убедился, что рассказ старика правдив до последнего слова, но – он теперь знает твердо: Безликий появляется когда угодно и где угодно. Предсказать его появление не может никто.

Можно быть тенью на совете старейшин – но Безликий не сочтет нужным туда придти. Можно держаться рядом с кузней мастера, который прославлен тем, что Безликий часто работает с ним, а до того с отцом, дедом и, кажется, прадедом, – только Безликому сейчас этот кузнец не нужен, а через год ли, два или двадцать лет он вернется поработать вместе с ним, про то неведомо.

Ловить рыбу голыми руками в реке проще, чем Безликого в Ангмаре.

Пора было решать, что делать дальше.

Наступала осень. Здесь, внизу, в восточных нагорьях, она приближалась медленно и неприметно: чуть тронуты листья золотом, закрома заполняются просом и ячменем, праздники шумнее от свежего пива… Благодатная пора.

Но скоро придет зима. Люди уйдут жить в каменные дома. Куда денется он?

В одиночку зимовать в горах – почти самоубийство. Если заранее подготовиться – шанс выжить есть, но… но это полгода в полном одиночестве.

А смысл?!

Холод, голод, который его ждет, если он рискнет зимовать здесь, – это мелочи. Смысл терпеть всё это?! Ради шаткой надежды рано или поздно повстречать Короля-Чародея?

Если он не вернется домой сейчас – в Арноре его сочтут погибшим. Не самая приятная весть для Мальвегила.

Прав был князь! Тысячу раз прав: не стоит то знание, которое Хэлгон может добыть, – не стоит такого риска и таких усилий.

Надо признать свое поражение. Надо возвращаться.

Это разумно.

«Да», – сказал Хэлгон себе и полез по склону поискать надежную сухую пещеру.

Поскольку все доводы разума были против зимовки, нолдор стал полагаться только на чутьё. Найти ту гору, где ему захочется зимовать. Спускаться к селениям и ловить какие-то вести он сможет даже зимой. Так – какое это ущелье должно быть?

Король-Чародей может оказаться где угодно, так что и искать его можно просто: идя куда захочешь. Рано или поздно пути пересекутся.

После очередного ночного перехода (окрестные горы были не те) он спустился в долину. Плоское дно, неширокая речка журчит, селенье у подножия дальнего склона… и что-то краснеет у реки. «Словно кровь разлили», мелькнула странная мысль.

Любопытство погнало вперед, даром что уже светало.

Земля была действительно словно в запекшейся крови.

Странно и жутко.

По ней текла вода, и там, где она вливалась в речку, на камнях оставались ярко-рыжие разводы.

Кровь гор?!

Вот почему они так себя называют?

А вот и источник. Бурлит просто в земле. Нолдор нагнулся, зачерпнул, рискнул отпить.

Вкуснее воды он не пил в жизни!

По жилам побежал огонь, сознание стало ясным, тело – бодрым, словно он не после ночного перехода, а хорошо отдохнул пару недель. Нолдор рванул с пояса флягу, наполнил – но это же мало, ничтожно мало!

Он опустился перед источником на колени и пил, пил, пил, едва ли не первый раз за обе жизни поддавшись неведомой ему жадности.

Удобная пещера была найдена к концу сентября. Сравнительно недалеко от нее – два людских селения по разные стороны этой горы, в одном из них даже живет княжеский род. Будет куда спускаться за вестями.

Вход в пещеру закрыт кустами – нолдор и сам обнаружил ее чисто случайно. Зверей она не привлекала: им бы пришлось развесить шкуру по веткам при входе и войти внутрь голышом. Нолдор предпочитал в свой будущий дом спускаться с «крыши».

Теперь надо было запастись припасами, дровами, овчинами.

Это было проще, чем ожидалось: на горах там и тут стояли кошары, где пастухи пережидали непогоду. Из одной стянуть одну овчину, из другой – другую, из третьей – топор, из четвертой – муку, из пятой – вяленое мясо, из шестой – круг сыра… И дальше, дальше, уходя за много дней от «своей» горы.

Чтоб никто не заподозрил, что в окрестностях завелся вор.

Брать только чуть-чуть.

Время есть. Еще только начало октября. Еще почти месяц, чтобы набрать припасы.

Сложнее было с дровами. Их надо было нарубить. А рубить беззвучно нельзя.

Стало быть – ждать дождя. Не самое хорошее время для заготовок топлива, зато непогода надежно скроет чужака от посторонних глаз и, что еще важнее, заглушит удары топора.

Рубить рядом с пещерой нельзя. Ладно, пусть будет далеко. Неудобно идти по мокрому склону в дождь с вязанкой хвороста, ну да не привыкать.

Октябрь прошел в заготовке припасов, зато в ноябре стало можно ходить за дровами хоть каждый день. Да, есть преимущество в погоде, о которой говорят «хозяин плохую собаку из дому не выгонит».

Рубаху и плащ нолдор оставлял в пещере: жалко. Еще изорвет под вязанкой, да и лишний раз промокать насквозь ткани незачем. Этот шелк ему еще понадобится зимой. Спасибо Тогору, вот ведь как знал!

Ходить раздетым под осенним дождем не так и холодно, как кажется. Просто надо не думать об этом. Да и рубка дров согревает лучше самой теплой из одежд!

…он часто подслушивал разговоры пастухов, несколько раз спускался в долины, каждый раз надеясь, что упомянут Безликого.

Тщетно.

Зимовки не избежать.

Когда выпал первый снег, Хэлгон позволил себе целый день отдыха. На лапнике была расстелена овчина – царское ложе для того, кто привык спать на голой земле. Поверх лежала вторая. Нолдор разделся донага – тело согревает само себя гораздо лучше, чем всякие одежды, нырнул под одеяло… и провалился в сон, словно в пуховую перину. Можно было отоспаться первый раз за эти полгода. Можно было спать сколько угодно – день, два, три – всё равно до первой непогоды ему нельзя выходить наружу.

Эта зима научила Хэлгона любить непогоду. В снегопад можно заниматься разными увлекательными делами: топить очаг – ведь дыма не увидит никто, печь на раскаленных камнях «хлеб» (с позволения назвать этим прекрасным словом лепешки из муки, снега и пепла), а можно наоборот – взять топор и пойти за дровами. Впереди самое страшное: весна, вот тогда из пещеры не выйдешь. Еще можно поставить силки на птицу – всё еда, и кровь у них вкусная. Даже можно рискнуть и спуститься в долину: вдруг всё-таки весть о Безликом? – шанс мал, но. Словом, в непогоду можно жить.

А ясный морозный день (или звездная ночь) – это же кошмар! Только спать и остается. Но до какого же предела можно спать?!

Лембасы, по-прежнему завернутые в темно-зеленые листья, лежали в надежном углу пещеры. Их время еще не пришло. Они ждут самого страшного месяца в году – марта.

К концу зимы в пещере скопилось столько дров, что кроме них и ложа там просто больше не помещалось ничего. Но Хэлгон расходовал топливо еще более осторожно, чем раньше: в марте пополнить запасы будет негде.

Снег начал мягчать, со входа в пещеру стала капать вода. Хорошо, это чудесное жилище было с легким уклоном наружу, так что даже сильнейший поток снега и воды, который скоро промчит над ним, не зальет ни очаг, ни дрова, ни припасы.

Вернувшись с очередного осмотра силков (парочке птиц не повезло) и суша у огня сапоги, нолдор понял, что теперь он пленник гор. Вот-вот начнется сход лавин. Снег слишком влажный, чтобы можно было бродить по склонам. Глупо, бросив вызов Королю-Чародею, погибать от весенней воды.

Март.

Более мерзкого месяца в его жизни (что до смерти, что после нее) – не было. Он завидовал зверям, способным впасть в спячку. Он растягивал дрова и еду как мог, но свободное пространство в пещере всё увеличивалось и увеличивалось. Чтобы хоть чем-то занять себя, нолдор упражнялся с оружием (всё теплее, не говоря о прочей пользе).

Но день лембаса пришел. Человечьей еды не осталось.

Спасибо Глорфиндэлю.

Он знал, что страшнее снега – селевый поток: вода, грязь, камни. Он понимал, что поспешность подобна смерти. Он ждал, когда высохнет земля. Торопиться некуда: дрова есть, лембасов еще много. То есть их не то чтобы очень много, но если каждый день съедать по несколько крошек –хватит надолго. А зачем ему есть больше? он ведь просто бездельничает в прекрасной, уютной пещере.

Апрель.

Молодая листва и, что особенно радует, – молодая травка. А это значит, что скоро пастухи поднимутся к кошарам и возобновят запасы. Можно будет поживиться. Можно будет продолжить поиски.

Темной ночью Хэлгон спустился вниз – послушать свежие сплетни. Ну а вдруг?

* * *

– И двадцати лет с ним не прожила, – причитала одна женщина.

– Да какое «с ним»! – спорила другая. – Пару раз заглянул, и это ты называешь «с ним»?!

– Вот и не пару! Каждый год, почитай, он приезжал!

– Ага, на ночь!

Спор женщин, «полова от зерна», как говорили здесь, не мог привлечь внимания настоящего мужчины. Но Хэлгон не претендовал на звание настоящего горца.

В этой женской перебранке было что-то важное.

Труп в саване. Погребение.

Одна из жен Безликого.

Вспомнились слова старика – о том, что Безликий сейчас берет в жены девушек только из двух княжеских родов. Одна умерла.

Значит, ее заменят?

Значит, здесь быть свадьбе?

Значит, Безликий приедет сюда?!

Значит, он, Хэлгон, всё-таки дождался?!

Покойницу отвезли на кладбище и зарыли. Почти сразу же на самой высокой из окрестных гор установили копье с длинным белым полотнищем.

Знак траура? Или весть Безликому?

Как бы узнать?

Хэлгон аккуратно шел следом за парой пастухов, очень надеясь, что молодого паренька волнуют те же вопросы. Ведь этот мальчишка родился уже позже женитьбы Короля-Чародея.

– …гонцов разослали, – донеслись до нолдора объяснения старшего. – Все роды на своих горах установят. А он, когда увидит, разрубит копье и флаг пополам. Дескать, я знаю.

Пастух объяснял еще что-то, но они вышли на открытое пространство, и Хэлгон следовать не решился.

Минуло несколько дней, когда примчался взмыленный гонец – и флаг сняли. Хэлгон, снедаемый любопытством, устроился в колючих зарослях над селением: достаточно близко, чтобы видеть всё.

И той же ночью обнаружил странное движение. Из княжеского двора вышел некто, замотанный в черный башлык. Крадучись, обогнул ограду собственного жилища и, оглядевшись и удостоверившись, что его никто не видит, вошел в другие ворота – за ними была пристройка, которую звали «Дом Безликого».

Зачем такие сложности? Почему нельзя было пройти через собственный же дом?

И главное: что этот таинственный ангмарец будет там делать?

Хэлгон рискнул покинуть свое убежище – и пока он спускался, по улице прокрались еще две тени. Потом четвертая. Пя…

Нолдор уже не видел за стенами домов и не мог сосчитать, но сейчас он и так узнает всё: он должен заглянуть к ним в окно. Кто они и на какой злобный обряд собрались?

В доме горел свет. Неяркий – видно, зажгли всего один светильник.

Хэлгон перемахнул через ограду. Подкрался.

Заглянул.

И едва сдержал возглас разочарования.

В комнате сидело несколько мужчин и женщин. Молодых не было, зато парочка очень старых. Пришедшие разматывали башлыки и шали, под которыми оказались парадные одежды.

Садились у стола, тихо разговаривали.

И всё.

А где черный обряд?!

С первым лучом солнца ворота дома Безликого распахнулись, и из них вышел старейшина в окружении тех мужчин, что с такими предосторожностями пробирались к нему ночью. Зато сейчас они шли не просто открыто – всё селение высыпало смотреть на них. Хэлгону из его наблюдательного куста не было слышно ни слова, но понятно было и так: они шли свататься.

Навстречу старейшине (который, видимо, сейчас изображал близкого родича жениха) вышел его сын, крепкий воин средних лет. Он выступал в роли самого себя, то есть отца невесты.

«Как у них всё сложно стало, когда Безликий со всеми перероднился!»

Они довольно долго обсуждали грядущий брак. Интересно, кто из них старательно не соглашался, или испытывал другую сторону, или что там еще положено? Толпа вокруг наслаждалась зрелищем, приветствуя особо удачные ответы радостными кликами.

Жаль, далеко – не разобрать.

Наконец поладили. Из дома вышла девушка, старик о чем-то спросил ее – неужели о согласии? В смысле, неужто спрашивают невесту?! Затем он вытащил из-за пазухи что-то блестящее и ажурное, повесил ей на шею. Все завопили от радости, даже Хэлгону было слышно.

Девушка поклонилась и ушла в дом, а «родня жениха» отбыла «к себе».

Во все стороны помчались гонцы, во дворах дома невесты и «дома жениха» началась суета: резали баранов, пекли, варили и так далее. Хэлгон скучал и прикидывал, куда именно он прокрадется ночью и что именно стянет. Он полгода не ел досыта, пора исправить это.

Наставление Глорфиндэля он помнил, хлеб из печи воровать не собирался: зачем красть с кухн, когда столько всего на столах?

Уже на следующий день потянулись гости. Судя по внешности – старейшины других родов.

Ждем. Скучаем. Жуем лепешку. Вкусная.

Второй день. Пятый. Тринадцатый. Сколько можно есть? Сколько можно ехать? Ему до новой зимы ждать дня свадьбы?!

Да неужели начали?! Ворота «дома жениха» снова широко распахнуты. И «родня» уже не выходит, уже выезжает верхами. До чего красивы кони! И как идут: вышагивают. Залюбуешься. Да, на такое зрелище соберешь столько зрителей, сколько сможешь.

Объехали полселения, въехали во двор невесты.

Ждем.

Интересно, когда приедет жених?

Хэлгона вдруг обожгла страшная мысль: он вспомнил о том, что по закону гор (вот уж воистину злобные, искаженные законы!) жених на свадьбе не появляется вовсе, а к молодой жене приходит тайно. Что если Безликий вздумает соблюсти этот обычай?!

Хотя нет… старик же ругался: Безликий говорит с родней невесты сразу. Значит, он видим.

Остается надеяться.

Снова открыли ворота. Выезжают. В середине на белом коне едет невеста, закрытая покрывалом. Коня ведут под уздцы. Как красиво. И весь конный отряд гостей за ними следом.

Опять через половину селения проехали. Приехали к «жениху».

Где жених?!

Невесту увели в дом. Сами сели пировать во дворе.

Он приедет или нет?!

«Безликий, ты ведь нелюдь! Ты попираешь людские законы! Ну так где же ты?!»

Солнце село за горы. Пир не утихал. Хэлгон с досады кусал губы.

Сумерки сгущались медленно. До ночи еще далеко.

Топот копыт.

Одинокий всадник.

Ближе.

Он вылетел из-за поворота дороги: огромный черный конь и рослый седок в черном плаще с капюшоном.

Жених всё-таки явился открыто.

Хэлгон не думал, что настолько способен радоваться появлению врага. Окажись Безликий даже самим Сауроном – радость разведчика сейчас была бы не меньшей.

До утра еще далеко, можно позволить себе стянуть кусок сыра и глотнуть пива. Лучше бы вина, конечно, но где ты найдешь вино на этом севере?

А теперь – к кузнице. Это нолдор давно уже выучил: зачем бы Безликий не приехал в селение, он обязательно придет к кузнецу.

Из осторожности нолдор выбрал куст достаточно высоко над кузней. Разговоров снова не услышать, но это и неважно.

Утро. Безликий идет сюда.

Выглядит так, как и рассказывали: балахон до пят, капюшон, под капюшоном… пока не разглядеть. Сейчас подойдет поближе. Если повезет, то и голову поднимет.

Поднял. Спасибо.

Под капюшоном – тьма.

Назгул медленно повернул голову, прислушиваясь. Здесь был кто-то или что-то. Чуждое. Враждебное.

«Иди сюда. Я всё равно возьму тебя. Выйди».

Хэлгон, почувствовав безмолвный приказ, небрежно отмахнулся: такой силой его не подчинить. И тут же понял свою ошибку: легко отбив первый удар врага, он показал, что силен сам.

Он выдал себя.

Тут же на него накатила тоска, мысли о том, что его усилия ничтожны, что он не сможет, не сумеет и нечего было и пытаться… Нолдор мог так же легко отбросить это, как и предыдущий приказ, но не стал: тогда враг окончательно поймет, с кем имеет дело. И ему будет достаточно позвать людей. Против нескольких десятков воинов нолдору не выстоять. А найти его они смогут. Доберутся они до этого куста.

Не подчиняясь назгулу, но и не сопротивляясь явно, нолдор лихорадочно соображал, что же ему делать. Бежать – некуда, его увидят. Выше – скалы. Оставаться на месте – найдут. Не сразу, но.

«Неужели – конец?! Вот так, глупо, как мальчишку, схватят?!»

«Ты потерпел неудачу. Ты был обречен с самого начала твоей затеи. Иди ко мне…» – всё настойчивее звал голос в его сознании.

Хэлгон был близок к тому, чтобы метнуть в Короля-Чародея кинжал, – вряд ли этим его можно убить, но хотя бы попытаться, раз погибать самому.

«Иди сюда. Иди…»

И вдруг – волю врага словно ножом отрезало.

Безликий недовольно дернул плечом и, забыв про нолдора, размашисто зашагал к кузнице.

Хэлгон недоуменно огляделся – вправо, влево, вверх.

Что отвлекло Безликого?

Над горой парил орел. Назгул счел, что услышал его присутствие.

Величественная птица сверкала оперением в лучах солнца, гордая собой и тем, чью силу она несет в этот мир.

«Владыка Манвэ…» – прошептал потрясенный Хэлгон. То ли благодарность, то ли молитва.

Весь день назгул трудился вместе с кузнецом.

Хэлгон не слышал ничего. Слишком далеко? У назгула, говорят, тихий голос… Да и кузнец не похож на того, кто станет распевать гимны Тьме так, чтобы с ближайшего утеса слушать. Ударов молота тоже не было: видимо, кузнец всё сделал сам, а Король-Чародей лишь доводил работу до завершения.

Хэлгон не слышал ничего, но – весенний день словно обернулся ноябрем, солнце ушло за тучи и стылый ветер пробирает тебя. Солнце светило и припекало, а только вслушайся – и озноб, и тоска, и до последнего слова правда всё, что говорили о назгулах.

Никаких гимнов Тьме ему не понадобится…

Долго. Очень долго.

Самый долгий дозор в твоей жизни.

Совсем сил не станет – взгляни наверх. Кружит. И никаким темным чарам не потревожить его полет.

Орел то скрывался за горой, то описывал круги над селением, но, похоже, ждал. Ждал того же, что и Хэлгон: когда Безликий выйдет. Пусть увидит птицу Манвэ еще раз. Пусть уверится, что вражий лазутчик, присутствие которого слишком явно, – крылат. Нолдор смотрел на его неспешный полет и… не было слов. Кроме самых простых: орел спас ему жизнь. Ему, хоть он и простой разведчик. Не Маэдрос, не Финголфин. Впрочем, Финголфину жизнь орел не спас…

Солнце давно ушло за хищные зубья горных хребтов, настали долгие северные сумерки.

Назгул вышел из кузницы, вид у него был довольный. Ну и что, что нет лица? – разворот плеч, походка, гордо вскинутая голова… хоть только капюшон и виден.

Безликий еще раз оглядел горный склон, где слышал лазутчика. Орел заботливо кружил над горой: слишком близко, чтобы слуга Врага его чувствовал, и слишком далеко, чтобы можно было достать стрелой.

Назгул стал спускаться вниз, в селение.

Хэлгон ждал темноты с большим нетерпением, чем влюбленный жених – брачной ночи: Безликий вышел из кузни с пустыми руками, значит, то, над чем он трудился, – там. Принести в Форност, показать в Имладрисе вещь, над которой работал назгул, – это ли не знатная добыча! Ради такого трофея стоило пережить зиму в горах!

Сумерки и сумерки. Слишком медленно темнеет. Надо ждать. В доме кузнеца зажегся огонь, кузня пуста. Еще немного. Ночь не спешит здесь, на севере! У нас в Форносте и то уже давно бы... Короткие северные ночи – союзник ангмарцев: пропажи хватятся утром, а до этого времени надо успеть уйти далеко.

Ночь. Пора.

Кузня не была заперта: от кого беречься мастеру? Родичи и гости не посмеют его ограбить, а чужих здесь нет.

Нолдор хорошо видел в темноте, но сейчас это было неважно: новенький кинжал излучал такую силу, что едва не светился. Хэлгон схватил добычу, обернул первым попавшимся куском кожи вместо ножен и бегом пустился через всё селенье на запад.

Нагулявшись на свадьбе, все спали беспробудно, даже собаки, наевшиеся на год вперед.

В одном из западных домов он пробрался в конюшню, отвязал коня, погладил по шее, сказал несколько слов на ухо, успокаивая и приручая, – и вскочив без седла, галопом помчал на запад.

Хозяева спали слишком крепко.

Он гнал коня до рассвета, подбадривая словами на языке, который знали разве что в Имладрисе. И конь скакал, словно у него отросли крылья, словно он родился и вырос за Морем, словно нет ни усталости, ни ноши на спине.

На первой же развилке Хэлгон свернул к северу. Крюк будет невелик, а искать его станут на главной дороге и на путях на юго-запад. Северные тропы Хэлгон знал отлично: он исходил их, когда собирал припасы на зиму. Ныряя из ущелья в ущелье, срезая путь по склонам гор, он уходил туда, где его искать не будут.

На рассвете он отпустил коня, а сам поднялся по склону горы под огромную вывороченную сосну. У ее корней получилось отличное логово. Зимовать там было бы неудобно, но, спасибо ангмарской неспешности, сейчас уже май. Можно спать на голой земле.

Хэлгон устроился поудобнее. Здесь ему предстояло провести дюжину дней, не меньше. Пока всё успокоится.

Он с удовольствием представлял себе выражение лица (э-э, выражение тьмы под капюшоном) Короля-Чародея, когда тому сообщат о пропаже кинжала и коня. Представлял, как помчатся гонцы по западным селениям, предупреждая о чужаке. Представлял, на сколько дней пути вперед прочешут западную дорогу. Представлял весь этот переполох – и на душе становилось теплее. Будто вина глотнул.

Такую удачу следовало отметить – и он позволил себе съесть пару крошек лембаса, хотя у него еще оставался человечий хлеб и сыр.

За эти дни ангмарцы прошли мимо него всего пару раз. Искали не здесь. Интересно, конь вернулся к людям? Хотелось бы в это верить, будет жаль, если такое красивое животное пропадет в горах.

Что ж, можно идти дальше. Как всегда – ночная дорога, дневной сон. Не торопясь: в Арноре его всё равно считают мертвым, так что задержка на неделю-другую ничего не изменит.

* * *

Последние дни Хэлгон с особым удовольствием представлял, как изумится Элронд, когда нолдор принесет в Имладрис ангмарский кинжал. Представлял удивление и почти зависть разведки эльфов (что уж говорить о людях!), когда он расскажет о том, как один смог перезимовать в горах. Слава самого искусного, самого смелого и самого удачливо разведчика всея Эндорэ день ото дня всё ярче вырисовывалась в его воображении…

…пока однажды он не сказал себе: «Хэлгон, ты самый глупый».

На привале он достал кинжал. Развернул кожу. И первый раз рассмотрел добычу.

Простая, но очень удобная рукоять. Никаких излишеств – оружие для того, кому важен лишь смертельный удар по врагу, а не узорочье и позолота. Лезвие невероятной остроты: похоже, в знаменитую орочью сталь входят какие-то еще металлы. Такая вещь достойна короля. Или, скорее, первого бойца в войске.

И разве не первый боец он – служивший самому Келегорму Неистовому, сумевший дважды уйти из Амана, перехитривший ужасного Короля-Чародея? Кто как ни он по праву будет владеть этим сокровищем?

«Я выкинул его кинжал в пропасть, – вспомнились слова старика. – А потом чуть сам следом не бросился».

Так вот какое оружие делаешь ты, Безликий. Вот что творит оно с душами. Даже странно, что кинжал не подал полезную мысль сместить Мальвегила и занять его место. Было бы логично…

Насколько легко Хэлгон отверг мысленный приказ самого Короля-Чародея, настолько мучительной оказалась борьба с его творением. Кинжал нащупал в душе нолдора застарелую нелюбовь к Элронду и на все лады предлагал отомстить Полуэльфу за оскорбления, унизить его и так далее.

Через несколько дней пути Хэлгон понял: это оружие необходимо уничтожить. Показать Мальвегилу, Глорфиндэлю, может быть, Кирдану и, как ни смешно, именно Элронду – а потом… нет, не в пропасть. В огонь. Даже не на переплавку.

Хэлгон достал кинжал. Посмотрел на его благородные линии, на отполированную сталь, на острейшую заточку. Это было произведение искусства. Вражеского – но искусства. Уничтожить это совершенство не поднимется рука…

«Ах, так?! – разъярился нолдор, поняв, что и эти мысли не вполне его собственные. – Значит, я тебя не расплавлю? Тогда я тебя… я тебя… подарю!»

В его душе словно разжались когти.

Это чувство легкости он уже испытывал – тогда, в горах, когда назгул увидел орла и отпустил волю нолдора.

Кинжал совершенно определенно был сбит с толку. Хэлгон еще раз восхитился совершенством его магической силы (это уже не вещь, это почти живое существо!) – и теперь стал представлять себе не униженного и посрамленного Элронда, не Мальвегила, пораженного искусством разведчика, а лорда Глорфиндэля. И грядущий диалог: «В обычае людей – привозить скромные подарки из своих странствий. И я тоже привез тебе… так, пустячок. На память. Возьми!»

Остаток пути до границ Артедайна прошел без прежних видений. Едва в сознании Хэлгона начинали брезжить картины своего величия и чьего-то посрамления, как он старательно воображал, как вручает ваниару этот «подарочек».

Работало безотказно.

Перед дозором дунаданов он словно вырос из травы. Показал королевскую брошь со Звездой Элендила, потребовал коня. День скачки на сменных лошадях, изумленные возгласы стражей на дорожных станциях, его имя, расходящееся веером по Артедайну («Вот она – истинная слава!» – «Вот ведь обрадуется Глорфиндэль подарку!»), а уже к вечеру – гряда Северного всхолмья и твердыня Форноста.

Он скакал так быстро, что весть не успела придти раньше его.

Идти прямо к Мальвегилу? А зачем? – князь ждал год, подождет еще ночь. Пусть лучше соберет совет – два раза не повторять рассказ.

Поэтому он на ходу бросил кому-то из стражников, потерявших дар речи от неожиданности: «Передайте князю, что я вернулся. Рассказывать буду большому совету», – и пошел прямо к себе.

На свете существуют прекрасные пещеры, где очень удобно зимовать, и великолепные наблюдательные кусты… но и в старой кровати есть нечто притягательное. Может быть, то, что пользуешься ею так редко?

Кровать была конечно же свободна. Кто-то из старых товарищей не верил в смерть эльфа, кто-то пусть и счел его погибшим, но… эта кровать всегда была его, и отдать ее новичку было немыслимо.

Хэлгон вошел, буднично поздоровался с теми из разведчиков, кто был здесь, получил пару приветственных хлопков по спине и плечам, на вопросы ответил:

– Хорошо сходил. Успешно. Дайте уж поспать, – и рухнул на свое нехитрое ложе, оставив арнорцев сотрясать воздух восторженным шепотом.

Разведчик вернулся с задания. Обычное дело.

* * *

На совете у Мальвегила не произошло ровно ничего интересного. Недаром князь так не хотел отпускать Хэлгона. Ничего важного для себя дунадан не услышал.

Ничего такого, что объяснило бы ему, как вести войну.

Что их король – чародей, он знал и так. Подробности – для сказителей.

Что Ангмар щедро снабжает Рудаур оружием – не новость еще полвека назад. Хорошо, теперь известно, как это оружие воздействует на обладателя. И что?

Даже карта перевалов и ущелий, которую нарисовал Хэлгон, была почти бесполезна сейчас.

В конце концов князь сказал:

– Хэлгон, мы восхищаемся твоим мужеством, но мы не те слушатели, для которых ты добывал вести. Я готов поверить тебе на слово, что ты видел одного из Кольценосцев и что его цель – не захват земель для Ангмара, не создание нового государства на наших холмах, а уничтожение нас – потомков Нуменора. Я готов тебе верить – но не могу. Твоим словам нужно подтверждение тех, кто видел назгулов. Ты должен идти в Ривенделл. И только когда Элронд и другие подтвердят твои слова, мы станем решать, что делать дальше. Артедайн не может бросить вызов Ангмару: мы слишком слабы. Только если ты привезешь мне военный союз с Ривенделлом и Линдоном, я возьму в руки твою карту. А до того ей место лишь в скриптории.

– Я понимаю, князь.

– И еще. Нам нужно оружие. Если Ангмар вооружен нечеловеческими клинками, нам нужны не хуже. В Линдоне живут эльфы из твоего народа. Сможешь ли ты..?

– Не знаю, мой князь. Попробую.

– И последнее. Ты узнал что-нибудь о том, когда он начнет вторжение?

«И он нас всех погубит в войне. Хорошо хоть, я к тому времени сдохну».

– Мне удалось переговорить с одним из… неважно. Словом, думаю, сколько-то десятилетий у нас в запасе есть.

Во главе посольства отправился сын князя Аргелеб. Впрочем, кроме «главы» почти никого и не было: Хэлгон и Бронвег, телохранитель и очень дальний родич наследника. Им предстояло пробираться через Рудаур, и идти более чем втроем было просто небезопасно. Свой отряд Аргелеб оставил на одного из сотников.

Ничего особо интересного в пути не случилось. Хэлгон повел их через северную границу Рудаура, рассчитывая переправиться через Седую эльфийским способом. Веревкой, хоть и не эльфийской, они запаслись основательно, так что могли позволить себе «мост» с «перилами», а после перерубить его. А Бруинен в это время года просто переходится вброд – течение, конечно, сильное, но ничего страшного.

«Если нас не встретят, – говорил нолдор, – мы войдем в Имладрис с севера. А если встретят, то и беспокоиться не о чем».

Как выяснилось, веревки для переправы они несли зря: на знакомом Хэлгону месте были натянуты две: для ног и для опоры рук. Лорд Глорфиндэль их ждал на знакомой поляне, но на этот раз – без коня.

Хэлгон коротко представил наследника Артедайна и древнего эльдара друг другу.

– Идемте. Владыка Элронд ждет вестей из Ангмара, – и ваниар развернулся, жестом велев следовать за ним.

– А веревки? Их же надо убрать.

– Уберут, – качнул головой Златокудрый.

– Сколько же ваших здесь? – рассмеялся нолдор. – И как на этот раз вы узнали, что мы идем?

Глорфиндэль рассмеялся в ответ:

– На этот раз было совсем легко: вся ваша разведка только о том и шепчется, что ты жив и вернулся. Нетрудно догадаться, что ты станешь делать дальше и когда тебя ждать в гости.

– В гости без подарка ходить невежливо. Лорд Глорфиндэль, я тебе кое-что привез из Ангмара. В благодарность за лембасы.

– Пригодились?

– Если я скажу, что они мне спасли жизнь, я, пожалуй, преувеличу, но… без них мне пришлось бы тяжело. Так вот, прошу, прими подарок, – он снял кинжал с пояса. – Пусть он будет твой.

Хэлгон так тяжело выдохнул последнее слово, столько усталости от борьбы было в нем, что Глорфиндэль не стал задавать никаких вопросов. Обнажил клинок, повертел в пальцах, убрал.

И только спросил:

– Чей?

– Сам делал. Я видел.

– И кто он?

– Назгул, судя по всему. Не Саурон, это точно.

– Хоть это хорошая новость. Что ж, пойдемте, вас давно ждут.

Глорфиндэль повел их тропой настолько хитрой, что даже Хэлгон не был уверен, что запомнит дорогу с одного раза. То и дело они ныряли в густой подлесок, где, казалось бы, пройти немыслимо – но там оказывалась тропа и вела на юго-восток. Они спокойно шли весь день, не встретив ни одного человека. Привал оказался непривычный: ночной. Златокудрый объяснил, что быстрее будет пропустить самое темное время и пройти короткой дорогой при свете, чем идти более удобными тропами ночью.

Люди уснули, эльдары присели поговорить.

– Скоро начнется?

– Он не торопится, но…

– Их армия велика?

– Их армия – все мужчины Ангмара.

– И у каждого серьезного воина – такое оружие.

Нолдор не ответил. Впрочем, это не было вопросом. Спросил сам:

– Я не… рассердил тебя?

– Чем?

– Ну, подарочек…

– Разве я должен сердиться? Ты правильно избавился от него.

– А он на тебя не..?

– Отчего же нет? Мне уже сообщили, что я знатнее и славнее Элронда, так что правление в Имладрисе должно принадлежать мне, – он негромко рассмеялся.

– Я так и думал, что у него не будет власти над тобой.

– У него и над тобой нет власти, – покачал головой ваниар. – Иначе бы ты его не отдал.

– Я видел даже человека, способного избавиться от такого. А я всё-таки…

– Надо очень верить в себя, чтобы его отдать.

– Как ты с ним поступишь?

Ваниар пожал плечами:

– Уберу в самый дальний ларец. Было бы неразумно уничтожать вещь, о которой известно, что она создана назгулом. Чтобы противостоять силе врага, ее надо знать.

Они перешли Бруинен и вошли в Имладрис с северных склонов. Оба дунадана были впервые в древнем городе эльфов и сейчас с трудом сдерживались, чтобы не вертеть головой по сторонам. Высокие скалы, поросшие лесом, защищали Последний Приют от непрошенных гостей (Хэлгон подозревал, что там могли быть и чары, отводящие глаз), а внизу журчал узкий здесь Бруинен, к которому спускались террасы, украшенные деревянной резьбой. Была ли она богатой? – и да, и нет. Ее резали мастера, но изящество и певучесть линий они ценили гораздо выше узорочья, так что здесь царила благородная простота. Дома были небольшие, словно каждый обитатель Имладриса хотел поселиться в одиночестве или с одним-двумя близкими. Этот не было похоже ни на нолдорские крепости, ни на величавую Серебристую Гавань. Осколки разных эльфийских народов перемешались здесь – и каждый хранил свой собственный мир.

Глорфиндэль отвел послов Артедайна в гостевой дом. Несколько лож, стол с угощением, терраса с узорной беседкой. Сзади дома весело звенит водопад: прекрасная возможность помыться с дороги.

– Завтра на рассвете вас выслушает владыка Элронд.

Вечером все трое устроились на террасе. В домиках зажглись огоньки, где-то играла музыка – там танцевали, журчала река.

– Хорошо здесь, – выдохнул Бронвег.

– У них нет войска, – жестко возразил Аргелеб. – Они нам не помогут.

– Помощь может быть не только войском, – покачал головой Хэлгон. – Такой воин, как лорд Глорфиндэль, в бою один стоит отряда.

– А он пойдет с нами? – напряженно спросил наследник. – Вы разговаривали как старые друзья.

– Как старые знакомые, не более.

– Ясно. Отец меня предупреждал, что владыка Элронд тебя не любит. За что?

Нолдор скривился:

– Долго рассказывать и всяко не здесь.

Помолчали.

– Поэтому твой отец предпочел бы послать сюда не меня. Да и я предпочел бы Ангмар этой благости.

– Да, он говорил мне почти этими словами.

– Владыка, я хочу, чтобы ты увидел это еще до того, как соберется совет.

– Откуда?!

– Хэлгон подарил.

– Где он взял эту мерзость?

– Там. Работа самого Короля-Чародея.

Элронд молчал, покусывая тонкие губы.

– Владыка, позвать Эрестора?

– Нет. Ты можешь оставить мне его до утра?

– Конечно.

– Я хочу поразмыслить над ним в одиночестве.

Зала совета была почти пустой. В иные дни она вмещала пару дюжин людей и эльфов, а если сдвинуть кресла плотнее, то и более. Сейчас здесь были только Элронд, Эрестор, Глорфиндэль, пара воинов отчетливо синдарских кровей (Хэлгон их видел впервые и по именам не знал) – и двое посланцев Артедайна.

На столе лежал ангмарский клинок.

Элронд был бледен и хмур. Глорфиндэль догадывался о причинах.

Заговорил Аргелеб:

– Владыка Элронд, по праву родича и перед лицом всем нам грозящего врага мы пришли просить помощи.

– О просьбах после, – почти перебил его Элронд. – Хэлгон принес нам вести, и мы слушаем его.

Нолдор встал и коротко рассказал о событиях последнего года. Положил рядом с кинжалом карту, которую нарисовал этой ночью.

– Да, – заговорил один из синдар, – это назгул. И очень похож на Моргула, черного нуменорца. Я, правда, не встречался со всеми девятью и не могу похвастаться, что знаю воплощение силы каждого из них, но или там есть его брат-близнец, или это он.

– Согласен, – кивнул второй, со шрамом через лоб. – И я узнаю его силу. Он и при жизни любил такое оружие: как можно меньше украшений, зато безупречная полировка, не говоря о заточке.

– Итак, – Элронд обвел всех внимательным взглядом, – мы знаем, что назгулы воспряли и что Моргул – в Ангмаре. Мы знаем, что он готовит вторжение и даже примерно знаем срок. Теперь нам предстоит решить, что же мы будем делать.

Аргелеба едва не передернуло: мало того, что не прозвучало ни слова благодарности Хэлгону, который рисковал жизнью, так Элронд говорит так, будто сомневается, как поступить.

Но пока он искал, как облечь свою мысль в слова, не нарушив приличий, заговорил нолдор:

– Разве надо здесь что-то решать?! Разве не угрожает Король-Чародей нам всем? Или вы думаете, что три племени орков, подчиненные им крепче, чем люди, – это для Артедайна? Он целится в Имладрис и дальше! Выступив сейчас, мы еще успеем нанести удар первыми. Иначе нас разобьют по одиночке!

– Мы выслушали тебя, нолдо, – холодно проговорил Элронд. – Теперь найди в себе силы выслушать нас.

– Прошу простить горячность Хэлгона, – вскинулся Аргелеб, – но он прав: Арнор не выстоит без вашей помощи.

– Арнор? – приподнял бровь Элронд. – Об Арноре я не слышал уже много веков. Если бы Арнор существовал, решение было бы принять нетрудно: мы бы ударили – Арнор с запада, а Имладрис с юга. А сейчас – куда и как вести нам дружины? На Ангмар, чтобы в тыл ударил Рудаур?

– Мы веками противостоим Рудауру…

– И сказители славят вашу доблесть, но где победы? Имладрис готов выступить в союзе с Арнором, но в войнах людей эльфам нет места!

– Но там назгул, – осторожно вмешался Эрестор. – И три племени орков с отличным оружием.

– Как правильно сказал Хэлгон, эти орки вооружаются не против Артедайна. И я не вижу для нас иного пути, кроме обороны. Наши лучники превосходны. Какие бы тьмы орков ни изверг Ангмар – они не дойдут до Имладриса. Они не успеют пустить в ход свое оружие, пусть хоть сам Саурон откует его!

Хэлгон, бледный, кусал губы, сдерживая слова ярости. Аргелеб неимоверным усилием заставил себя говорить спокойно:

– Если вы не можете помочь нам войском, дайте нам хотя бы мастеров. Искусства людей не хватит, чтобы создать оружие, способное противостоять ангмарскому.

– Я не могу ослабить Имладрис. Здесь каждый кузнец на счету. Но могу дать совет: просите о мастерах там, где не грозит назгул. Шлите гонцов в Линдон.

– Благодарю, владыка Элронд, – сухо проговорил Аргелеб. – Именно так мы и поступим.

Казалось, совет окончен – но тут первый раз заговорил Глорфиндэль.

– Владыка Элронд, как тебе известно, Хэлгон подарил этот кинжал мне. И я не намерен более расставаться с подарком. Поэтому я прошу позволения отправиться вместе с ним в Линдон.

– Хорошо, – кивнул тот. – У меня нет причин для отказа тебе. Ты можешь отправляться хоть сегодня…

Все встали.

–…только я хочу переговорить с тобой прежде, чем ты уйдешь.

Элронд прохаживался по кабинету. По стенам стояли стеллажи со свитками. Напротив окна висела искусно выполненная карта.

Вид у правителя Имладриса был довольный, ничуть не похожий на тот холодный и равнодушный, что на совете.

– И что это было, владыка? – спросил Глорфиндэль, входя. – Не знай я тебя, я бы решил, что кинжал подчинил твой дух.

– А что же ты решил, зная меня?

– Я решил спросить, – улыбнулся ваниар. – Ты оставил Артедайн один на один против Рудаура…

– Именно! – медленно произнес Полуэльф. – Именно это я и сделал.

Ваниар несколько мгновений размышлял:

– Мы берем орков на себя!

– Я же ясно сказал на совете. Мы позволим врагу взять Имладрис в осаду – и будем держать ее столько, сколько будет нужно. Люди должны справиться с людьми.

– Но почему ты…

– Почему я был высокомерен? Почему я злил их? Чтобы они рассчитывали только на самих себя. Их обоих надо немного пришпорить. Аргелеб – думаю, он достаточно взбешен, чтобы сделать правильные выводы из моих слов об Арноре.

– А Хэлгон?

– Я отказался дать им мастеров, – усмехнулся Элронд и взглянул на родича: поймет ли его мысль?

– Но Хэлгон не кузнец.

– Это неважно. В этом огнеглазом до сих пор горит огонь Феанора. Я был бы рад никогда его не видеть, но думаю, Король-Чародей обрадуется встрече с ним гораздо, гораздо меньше.

– Но ты отправил их просить Линдон о мастерах.

– Да, и об этом я хочу поговорить с тобой. Глорфиндэль, прямой отказ обидел бы моего арнорского родича, а объяснений ему не понять, он слишком горяч. А ты не хуже моего знаешь тех, кто сейчас в Линдоне. Ты помнишь их мастерство по Гондолину, а я – по Второй эпохе. Оно не уменьшилось, нет…

– И ты не хочешь, – пристально посмотрел на него ваниар, – чтобы они помогали Артедайну?

Элронд покачал головой:

– Они не знают Моргула. Этот огнеглазый – знает. Он не умеет ничего, кроме главного. И если Хэлгон в пару с кузнецом сделает хотя бы кинжал… Молчишь? Представляешь, что это будет?

– Он не поверит в свои силы.

– Да. Поэтому он должен поверить в отказ Линдона.

– Владыка. Ты предлагаешь солгать ему? Или что?

– Убеди Хэлгона войти в кузню. Он любит Артедайн и прислушивается к твоим словам, он согласится. Как это сделать – решай сам. Одно мы знаем: в отчаянье, уверенный, что он первый и последний, он добьется невозможного.

* * *

Обратно добрались быстрее: Глорфиндэль вел их тропами эльфийской разведки.

В одну из ночей, когда оба человека уснули, ваниар пересказал свой разговор с Элрондом.

– Я не смогу, – сказал Хэлгон. – Я не кузнец.

– Да, ты не кузнец, – голос перворожденного звучал строго. – Просто знай: я не поддержу просьбу Артедайна о линдонских мастерах. А когда меня спросят о причине, я расскажу то же, что и тебе.

Хэлгон вскочил.

Это было хуже предательства, страшнее удара в спину! И больнее от того, что ваниар ничуть, ни на волос не желал ему зла.

Златокудрый эльф сидел спиной к костру, спокойный, словно в мире не было ни войн, ни назгулов, ни ангмарских клинков. В его мире… в том мире, что жил в сердце перворожденного.

В мире, за который он и сражался, когда приходил час.

В мире, за который он некогда погиб.

– Ты сможешь, – сказал Глорфиндэль. – Ты знаешь, что надо делать. Он ведь учил тебя?

С этим не поспоришь: Владыка действительно учил.

Два валинорских эльфа сейчас молчали отнюдь не о кузнечном ремесле. Келегорм, в те времена, когда его еще звали Светлым, постигал совсем другое. Сын Феанора – и все его дружинники.

Уже виден Форност.

Тезка той крепости в горах, что на века стала роднее родного дома. Ты любил Форменос больше всего на свете – больше Тириона, в котором родился, больше Лесов Оромэ, когда Владыка отвернулся от вас, поддержав приговор Пламенному, ты полюбил скалы Форменоса много, много раньше того часа, когда они стали крепостью и местом вашего изгнания, ты навеки полюбил звездное небо над Форменосом, эти бесконечные огни в синеве, которой не было видно из Тириона… ты мечтал увидеть звезды над Эндорэ, а увидев их, в первые века мечтал вернуться в Форменос… а потом уже и не мечтал.

А вот пришел в Форност.

Шутки шутишь, Владычица Вайрэ? Сплетаешь нити в своем гобелене? Подхватываешь оборванную некогда? Можно ли вплести ту нить, древнее Солнца и Луны, древнее Проклятия, древнее Непокоя – можно ли вплести ее в узоры дня сегодняшнего, в судьбы людей?

Можно ли, нельзя ли… поздно спрашивать.

Надо просто сделать.

Ты мечтал об этом в Форменосе. А совершить придется в Форносте.

Он пошел к Хириону, кузнецу.

Рассказал про назгула, про кинжал.

Рассказал, что станет делать.

Взялся за клещи: на большее он не годен, да и не надо от него большего. От него главное надо.

… звон молота о сталь, звук молнией стал, звезды мчатся вспять, звоном миру звучать, горну гудеть, Рогу реветь…

В грохоте молота слышался перестук копыт яростного коня, и каждый удар очищал сталь от шлака и плоть Арды – от силы Врага.

…взрежет тьму голос Рога, закроет лиху дороги, станет силой суровой, тварям смерть, Врагу не сметь!..

Великий Охотник мчался по миру, и не было у этой скачки времени – ни прошлого, ни будущего, она была здесь, сейчас, она была плотью Арды, и если Моргул взывает к силе Моргота, то ли любой из них может воззвать к силе Оромэ!

Любой.

Любой, кто говорит «Я встану на пути Врага», может услышать Силу, истреблявшую зло прежде, чем пробудились эльдары.

Любой. Не только ученик Охотника. Не только эльдар.

…отзвук станет шквалом, изведаешь силу Валы, изгонишь врагов кровавых, морок во мрак, низвержен Враг.

Им не нужны кольца, выкованные вместе с обманутым внуком Феанора, не нужны хитросплетения магии. Они – простые арнорцы – могут не меньше, чем Король-Чародей. Ведь и он, в сущности, тоже только человек, которому объяснили, что все рассказы о Битвах Стихий – больше чем правда, и что тот, кто откроет себя Стихии – сможет дать этой силе новые воплощения.

Этому несчетные века назад учил их Оромэ. Когда Феанор думал еще о благе для Срединных Земель, а не о вражде с братом или бунте против Валар.

Пришло время сбываться мечтам. Самым первым, самым сильным мечтам твоей юности.

Иди и передавай Свет дальше. Свет тех времен, когда Белое и Золотое Древо стояли в цвету.

Сколько клинков создал Король-Чародей? Сколько еще создаст?

Сколько успеют создать арнорцы до того, как двинется на них Ангмар?

Сможет ли Хирион сделать такое оружие без помощи нолдора? Сможет. Теперь – сможет.

Надо идти и учить других.

И Хэлгон учил. Входил в кузни, рассказывал о Моргуле, о чарах ангмарских клинков, а потом, когда сердце мастера сжималось от ужаса – но не того ужаса, что сковывает ледяным отчаяньем, а ужаса яростного, ненавидящего, крушащего – тогда эльф снова и снова говорил о Владыке Оромэ, о его силе, разлитой в земле, и…

…и оставалось только быть простым подмастерьем и держать клещами металл. Кузнец всё делал сам. Безымянный арнорский оружейник ковал клинок, в котором искрилась сила Валара.

Сила, способная разрушить чары назгула.

Сила, способная, быть может, и сокрушить назгула.

Хэлгон уходил учить следующего, а мастер оставался работать.

Сколько таких клинков было отковано в Артедайне?

Сколько их сослужило верную службу в войнах с Ангмаром?

Сколько их сгинуло в этих битвах?

Сколько их было потом погребено в курганах?

…молчали

Надо было идти в Мифлонд.

Эта странная, свербящая уверенность терзала Хэлгона который день.

Между тем, писать сыну ему было решительно не о чем. То есть событий хватало, но будни дунаданов были как волны – одна набегает вслед за другой, и только моряк способен их различить. Так и тут. Мелкие схватки, мелкие победы… будни войны.

Войны – волны.

Не стоит тревожить Кирдана просьбой передать письмо с таким рассказом.

И всё-таки.

Что-то звало? вело? гнало? в Гавани.

Устав от этой непонятности, Хэлгон предупредил товарищей и ушел на запад.

По дороге он думал, что письмо ни о чем – это не так уж бессмысленно, как кажется: вот, никаких событий нет, но помню–тоскую–не вернусь – само по себе важная тема. А то Аллуин может решить, что отец вспоминает о них только тогда, когда хочет рассказать что-то.

В сих мудрых рассуждениях нолдор без приключений добрался до Мифлонда.

В воротах его остановили.

– Хэлгон из Арнора? – учтиво спросил стражник, высокий и изящный, как все фалмари.

Тот кивнул, скорее удивленный, чем рассерженный.

Что этот мореход знает его по имени, хоть они и не знакомы, – легко объяснимо: не так уж много арнорских эльдар приходят в Гавани. Да и не так уж много эльдар в Арноре, н-да. Но за все века его останавливают первый раз.

– Я сейчас сообщу, – кивнул мореход.

– О чем?!

– О твоем прибытии. Владыка ждет тебя уже несколько недель.

Вскоре явился Гаэлин, поклонился нолдору ниже, чем обычно – и быстро пошел по Мифлонду, даже не оглядываясь, чтобы проследить, идет ли за ним гость.

А зря.

Хэлгон, конечно, шел следом, но был настолько изумлен, что пару раз едва не отстал и потом бегом догонял морского эльфа.

Кирдан – его – ждет.

Уже несколько недель… значит, то беспричинное стремление в Мифлонд было… осанвэ? Осанвэ Кирдана, не меньше и не больше. Он, простой нолдор, обычный следопыт, слышит одного из величайших эльдар всех времен.

От такого перехватывало дыхание.

Хэлгон не пытался угадать, зачем он понадобился владыке Мифлонда: сейчас придут, и тот сам всё скажет.

Тем временем они прошли всю бухту и начали подниматься на южный утес. Улицы превращались в лестницы с такими широкими ступенями, что на один шаг вверх надо было делать три шага вперед. Нолдору стало не до волнений, он теперь жадно смотрел по сторонам. В этой части Мифлонда он был впервые.

Здесь было – тихо.

Гавань с ее толпой вечно радостных фалафрим осталась внизу. И дома здесь были другие: из камня или из дерева, каждый был возведен и отделан для себя. Не на радость всем, не чтобы Мифлонд стал еще прекраснее, а – так, как по сердцу хозяину. Все разные. Вот каменный – явно приглашали гномов его строить и вырезать непривычные подгорному народу образы морских существ («Интересно, чем им заплатили? Жемчугом? Перламутром? Гномы же за такую работу способны целое состояние потребовать! Хотя… что такое для фалмари мешок жемчуга и – что он для гномов!») А вот деревянный дом – видно, что хозяин своими руками вырезал могучие изгибы бушующих волн, угадывающиеся тут в каждом оконном проеме, в каждом завитке орнамента, оплетающего колонны.

Лестницы давно стали обычными, затем крутыми. Хэлгону то и дело приходилось бежать следом за своим провожатым: Гаэлин бесстрастно глядел только вперед, а нолдору хотелось по полдня простоять перед каждым из этих зданий, читая язык линий – более выразительный, чем вязь тенгв на листе.

Разные.

Дома – разные настолько, что Хэлгон изумлялся, как все они стоят в одном городе и как жители их – одного народа. Дома такие же разные, как волны для морехода, как сами фалмари – для своего владыки. Но для нолдора все фалмари на одно лицо… были. Язык камней ему понятнее языка воды. А теперь и язык воды стал яснее – переведенный в камень и дерево.

Хэлгон невольно усмехнулся – и попытался представить здесь Аллуина. Понял бы? Увидел бы характер каждого из фалмари в сплетенье узоров на их домах? Или капитану с Эрессеа понадобилась бы вода, чтобы перевести язык камня?

Тряхнул волосами, Хэлгон помчался за Гаэлином. По счастью, лестница была без ответвлений.

И – никого. Капитаны мифлондских кораблей (не было сомнений, что в таких домах обитали не простые мореходы) или странствовали по морям, или просто не показывались, предпочитая ходить здесь в одиночестве.

Лестнице-улица стала совсем крутой, упираясь в небо. Пронзительное, голубое. Гаэлин взбежал наверх и остался стоять, дожидаясь нолдора, – одинокая фигура на фоне чистой синевы. Но с каждым шагом Хэлгона вверх – рядом с юным эльфом рос другой силуэт: по колено, по пояс, по плечо, выше головы, вдвое выше, втрое… немеряно.

Маяк Линдона.

У двери Хэлгон задержался, пробежал пальцами по резьбе. Нолдорская работа. Здесь – сохранилась. Со времен Гил-Галада. Пять тысяч лет, не меньше.

Древний Линдон, канувший в прошлое, как Нуменор – на дно морское.

Юный Линдон, куда пришли обрести новый дом те, кто некогда спасся из Гондолина. И в имени твоем, Линдон, отзвук имени Гондолина. И в резьбе твоей, Линдон, тени узорочья Гондолина…

– Владыка ждет, – напомнил Гаэлин. В голосе юного эльфа слышалось недоумение: зачем задерживаться на пороге.

Они поднялись по винтовой лестнице (Хэлгон просто запретил себе смотреть по сторонам, а то они до завтра не дойдут!), и юноша распахнул перед нолдором тяжелую дверь.

– Ну наконец-то, – прозвучал голос Корабела.

Хэлгон вошел и огляделся.

Самое удивительное в этом покое было то, что несмотря на огромное – во всю стену – окно, здесь было сумрачно. И Кирдан, сидящий в дальнем углу, оставался почти невидим.

– Я приветствую тебя, Владыка Кирдан, – Хэлгон поклонился. – Мне сказали, ты ждешь меня?

– Я жду тебя, – в его голосе звучала непонятная мрачная усмешка, – человек короля Арнора.

Хэлгон на всякий случай обиделся:

– В Арноре давно уже нет короля. И Арнора теперь тоже… – он сжал губы и выплюнул одно слово, жестокое, как удар ножа: – нет.

Кирдан встал:

– Но «человек» остался?

Нолдор не нашел, что сказать: Мореход явно вкладывал в это странное приветствие какой-то ему одному понятный смысл.

Кирдан и не ждал ответа:

– Гаэлин!

Юноша возник в дверях.

– Принеси нам вина и можешь быть свободен до завтра.

Тот повиновался, быстрый и безмолвный.

Кирдан поставил на стол два кубка («Из Гондолина, – с полувзгляда определил Хэлгон. – Или, скорее, сделаны уже во Вторую эпоху гондолинскими мастерами Гил-Галада»), налил, протянул один гостю.

Нолдор пригубил из вежливости, спросил снова:

– Так зачем ты звал меня, владыка?

– Помолчать вместе, – с той же мрачной усмешкой отвечал Кирдан. – Как ты думаешь, огнеглазый, нам найдется, о чем помолчать вдвоем?

Перворожденный обвел рукой комнату. Довольно большая, она казалась тесной из-за обилия стеллажей, столов, ларцов. Везде стояли и лежали фигурки из дерева и камня, на стенах не было и пяди свободной из-за развешенного оружия, доспехов, знамен (боевых, изрядно потрепанных); с каким-нибудь кинжалом, не потерявшим остроту за многие века, могла соседствовать изящная девичья вышивка, а рядом – свитки в ларцах и без…

– Накопилось, – со всё той же усмешкой сказал Мореход. – За столько-то тысяч лет.

Хэлгон подошел к окну. Оно выходило на север, так что свет в этой комнате бывал лишь на рассвете и на закате. Тень от маяка перерезала бухту, словно стрелка огромных солнечных часов.

«И зачем беспечным фалмари нужны солнечные часы?» – мелькнула несвоевременная мысль.

– Владыка. Позволь мне в третий раз спросить тебя: зачем ты меня позвал?

Кирдан сел в кресло в западном углу:

– Я действительно звал тебя помолчать. Или поговорить, если ты стал настолько человеком, что молчать вдвоем отвык.

– Но почему я? Ручаюсь, в Мифлонде немало перворожденных. Они поймут тебя лучше.

– В том, что касается моря, – несомненно. Но ты же знаешь: на воде не остается следов. Для моего народа прошлое – лишь пена.

– Но не для тебя?

– Как видишь. Я не могу жить лишь сегодняшним днем.

Кирдан отпил вина, и Хэлгон последовал его примеру. Вино оказалось сладким, южным.

«Из Дол-Амрота привезли? Вот уж где никогда не был… и вряд ли занесет судьба».

«Правильно, – коснулась его мысль Кирдана. – Незачем огнеглазому ездить в Дол-Амрот. Дела и на севере найдутся».

Стало светлее – солнце клонилось к западу, и его лучи, отражаясь от зеркала воды, причудливо освещали комнату не столько сверху, сколько снизу. Золотые отблески заиграли на тончайшей вязи кольчуги на восточной стене.

Нолдор подошел к ней, вопросительно взглянул на Кирдана.

Тот кивнул: можно.

Хэлгон осторожно взял в руки живое серебро доспеха. Пальцы подтвердили то, что уже поняли глаза: мифрил. Гномья работа. Первая эпоха. Белегост.

Королевский подарок.

И проносятся в сознании картины: Финголфин говорит с Фингоном о том, что их долг – подарить Кирдану доспех, достойный короля. Весть от Фингона к Маэдросу. Карантир на Химринге – хмурится и слова брата слышать не хочет. Под конец мрачно изрекает: «Только потому, что это для Кирдана». Маэдрос говорит о том, что у него есть чем расплатиться с гномами. «Друзьям не платят!» – гневно отвечает Кователь. Кузни Белегоста… или Таргелиона? Кольчуга без гербов и почти без украшений. Но нужны ли такой драгоценности узорочья? У Келегорма была похожая, только совсем простая – Охотник не любил «красивости». Да… а потом дорога Белегост – Таргелион – Хифлум и наконец Фалас.

Легкое удивление Кирдана в ответ: неужели столько бурь и едва ли не ссор ради того, чтобы эта кольчуга появилась на свет?

Мгновенные взблески воспоминаний: орочий ятаган, стрела, еще что-то…

«Она мне редко спасала жизнь… ты же понимаешь: я в битвы не спешил. Я не герой – и фалмари не герои».

Да, не герои. Но именно к нему Фингон прислал Гил-Галада, зная: здесь мальчик будет в большей безопасности, чем даже в сокровенном Гондолине. А потом и гондолинские беженцы…

…заходящее солнце алым сполохом ворвалось в комнату. Восточная стена вспыхнула.

Знамена. Уцелевшие. Крамольная мысль: и как ткань не истлела за века?

Последний осколок Гондолина.

Беглецы уносили только то, что на себе. Знамя – не дом, его вынести несложно. Всего лишь обмотать вокруг тела. И потом не сорваться в пропасть, когда Глорфиндэль и другие встанут на пути балрогов.

…и где-то там, в толпе – Аллуин и Эльдин. Он уже взрослый, он хочет вернуться, биться, пасть героем, но гневный окрик отца: «Живи ради нее!» – заставляет его идти вперед.

То, самое первое осанвэ между отцом и сыном, ни разу не видевшими друг друга.

Хэлгон осушил кубок одним глотком.

Спросил вслух, чтобы вернуться из прошлого в сегодняшний день:

– Я в гондолинских гербах не разбираюсь. Знамя Дома Золотого Цветка тут есть?

Кирдан покачал головой.

Ну да. Должен был сообразить: это знамя Глорфиндэль нес сам. Не сохранилось.

…уплывают. Корабли уходят на запад, унося тех, кто устал от смертного мира. От мира смерти. Они расстаются не с землей – со своим прошлым. Ужасным и славным, но слава не значит ничего, когда память о ней неизбежно оборачивается новыми слезами или безмолвным горем.

Они оставляют свою память на этом берегу.

Там, в Благословенной Земле, погибшие мужья, отцы, сыновья – быть может, они уже вышли из Мандоса и ждут их? И скажут: как же вы долго! Или – еще нет, не вышли, но ведь выйдут. И не нужны эти обломки некогда подаренных украшений и шелк изодранных знамен. Это смерть, воплощенная смерть любимых. А там, в Благом Краю – жизнь. Жизнь вместе.