Эльф среди людей - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Альвдис Н. Рутиэн (ч. 8)

Хэлгон покачал головой.

«Жениться на ней я действительно хотел, и гонцов к Тинголу посылал, это правда. Рассчитывал через этот брак получить войско Дориата! – он негромко рассмеялся. – Ты представляешь, Хэлгон: меня тогда – и наших синдар?! Вместе?»

– Мне нравится, как ты говоришь «наших синдар», – улыбнулся вместо ответа тот.

«Мне тоже. Но – я тогда и рядом – Фаэнхиф, Кархид …. Можешь себе вообразить?!»

Следопыт покачал головой:

– Пламя и туман. Густой туман.

«Да, в таком тумане пламя скорее погаснет, чем осветит его. Союзниками нам было тогда не стать. Даже против Моргота. Хуан это понимал, но я в те дни уже не слышал его».

– И всё же, – тихо сказал Хэлгон, – именно это твое желание сбылось. Пусть не с войском и не против Моргота.

«А Гэндальф знает эти сказания? Там говорится, что я хотел получить войско?»

– При мне их старались не петь. Сам понимаешь, я не любитель слушать о нарготрондской усобице. Каждый раз думаю, что было бы, не оставь ты нас на Амон-Эребе.

Он снял котелок с огня и принялся есть, не дожидаясь, пока остынет.

Келегорм отвечал тихо:

«Скорее всего, всё было бы так же. Совершенно так же».

– Знаю, – ложка звякнула о край и ушла в варево. – И всё же думаешь: будь я там, то я бы…

«У тебя еда стынет».

Уже заметно светало. День обещал быть погожим.

«Лучиэнь… – задумчиво проговорил Неистовый. – Невысокая, хрупкая, черные волосы коротко обрезаны. Больше не вспомнить. Нет, Хэлгон, я тогда не засматривался на пробегавших девушек, будь они даже дочерьми короля и майэ. Я был слишком верен своей жене».

Хэлгон сперва не понял, потом спросил севшим голосом:

– Ты о Клятве?

Келегорм пожал плечами: о ком же еще.

«Или, вернее сказать, – нашей жене. Всех нас. Всех вас, вы не повторяли ее слова, но… Не Она ли разлучила тебя с Эльдин?»

Былой дружинник ответил негромко:

– Мы не женаты на Клятве были. Мы замужем за Ней были.

Неистовому показалось, что он ослышался.

Он пристально посмотрел на Хэлгона, безмолвно спрашивая: ты хотел сказать именно то, что я подумал?

Тот ответил спокойным взглядом. Вот то самое, что я и сказал.

«Ты шутишь слишком… по-адански!»

– Скажи мне, что я неправ.

«Не шути так больше».

– Не буду.

Рука судьбы перевернула клепсидру, но вода в ней стала капать не вниз, а вверх. Сколько времени осталось до отплытия? Месяц? Неполный?

Связь времен разорвется, время эльдар окончится…

Оба нолдора, разумеется, полагали «окончится, но не для нас». Вдохновленные планами, могли ли они думать иначе?

Еще днем меньше осталось.

Они не разговаривали, и отнюдь не резкие слова Хэлгона были тому причиной. Просто их время сейчас текло в разные стороны.

Для арнорца его мир становился короче еще на день. Будущий мир был, без сомнения, прекрасен… но чужд. Как чужд чистый и красивый дом, куда тебе предстоит переселиться, когда судьба лишила тебя своего.

Казалось бы – привык к утратам. Твердо знаешь – ничего вечного. Но навсегда сказать «прощай» Глорфиндэлю – готов ли?

Навсегда. Да, когда-нибудь и сам вернешься в Аман… только это будет не тот Хэлгон. Да и не тот Глорфиндэль, прощание с которым еще на день ближе.

Две тысячи лет видеть Элронда не мог. А как подумаешь, что приедешь в Ривенделл и его там нет, – пустота. Словно потерял что-то важное.

Новый Ривенделл… будут ли там жить близнецы? Или при Келеборне то, что не запустеет, – изменится?

Новый Имладрис. Новый Арнор. Новый Арагорн. Спустя две тысячи лет – начинать всё с начала. Хочется забраться в свои гробницы, как в нору. И не высовываться. Оставьте мне мое прошлое! Правильно Аранг придумал. Пусть новый мир сам приходит сюда, если ему нужно.

Еще днем меньше.

Если бы Келегорму сказали, сколько дней осталось до, он считал бы их в нетерпении. Его ждал новый мир – и жизнь почти с чистого листа. Новые родичи. Новые союзники. Только одно старое – мечты. Еще валинорских времен. Еще тех времен, когда отца гораздо больше волновала мастерская, а не беседы Мелькора или слова Финголфина.

Что ж, за всё надо платить – и за воплощенную мечту тем более. Но жизнь без тела – это такая малость. Он уже привык. И потом, в этом есть свои преимущества. Огромные преимущества. Дух может…

«Хэлгон, что ты думаешь о Мории?»

– О чем?

«О Мории, ты не ослышался. Ведь там до сих пор орки. Сидят как будто тихо, но… это опасно. Ну и мифрил…»

– Хочешь собрать еще один отряд?

«Отнюдь. Это дело гномов. И ты сам понимаешь, тут нужен не отряд, а армия».

– А ты?

«А я бы поискал орков по самым глубоким щелям. Они могут оч-чень хорошо спрятаться… А, сколь я понимаю, нынешним гномам Мория знакома больше по песням, чем по планам штреков».

– Лезть с тобой под землю?! Аранг, ты немилосерден…

«Если ты действительно будешь против – возможно, этого и не понадобится».

– А кто?

«Узнаем. Многое может произойти».

– Аранг, ты не думал о том, что гномы могут не захотеть иметь дело с эльфом? Даже с мертвым.

«Думал, – глаза Келегорма блеснули. – Но Келеборн мне здесь поможет».

– Келеборн?!

«Да, Хэлгон. Я не забыл историю Первой эпохи и не лишился рассудка. Но – именно Келеборн».

– Рассказывай, – выдохнул следопыт.

«Ты же не хочешь видеть Элессара. А мне давно пора встретиться с ним. Переводчик нам необходим».

– Келеборн?

«Почему же нет? Подумай сам: если я буду говорить с ним через тебя, я для него – ужас из песни о Тинувиэль. А если через Келеборна – Железный лорд, уничтоживший умертвия. Есть разница. Келеборн недолго будет размышлять над моей просьбой».

– И ты уверен, что он согласится.

«А куда ему деваться, Хэлгон? Завесы… то есть защиты Кольца у него больше нет. Армии тоже. Орки Мглистых гор опасны для него. И потом – мы трое одна семья. Считать мое прямое родство с Элессаром слишком долго, но теперь, когда он женат на Арвен, мы близкие родичи».

– Так что с Морией?

«Гномы в Мории нужны Элессару во сто крат больше, чем Келеборну. Он найдет способ познакомить меня с их полководцами».

– А если они не захотят знаться с эльфом? Даже близким родичем короля людей?

«Вспомню, что мне брат рассказывал об их народе. Я был не лучшим из слушателей, но…»

– Как с Карадрасом?

«Да. Как ты думаешь, кто окажется упрямее: он или вожди гномов?»

Хэлгон невольно засмеялся такому вопросу.

«Гномы упрямы, но не глупы. Брат неплохо ладил с ними. Почему бы и мне не попробовать?»

– Ты, главное, дай им себя увидеть, – хмыкнул Хэлгон. – Призрак мифрила…

«…и призрак в мифриле. Интересно, сколько работ из Белегоста уцелело?»

– Похоже, ты позаботишься, чтобы мы узнали об этом.

«Помнишь, как брат привез эту кольчугу?» – негромко спросил Келегорм.

– Помню, какая рана у тебя была перед этим, – мрачно ответил разведчик. – Сколько мы тогда просидели в Аглоне без дела – помню. А приезд лорда Карантира… ну, закрылись вы втроем наверху. А что?

«Внизу не было слышно, как мы ругались?»

– А вы ругались?

«О… Хэлгон, как ты думаешь, каких трудов стоило брату заставить меня принять эту кольчугу? Я же привык к легкому доспеху».

– И как же он?

«Лорд Карантир поведал мне, что, если я откажусь от сего подарка, меня ждет война с королем Азагхалом. Ибо он сочтет мой отказ оскорблением».

– Сурово.

«Ну и как ты думаешь, – Келегорм присел на камень, сцепил пальцы, – понравится такая история гномам, если я расскажу ее?»

– Аранг, я очень и очень мало знаю гномов.

«Что тебя тревожит?»

– Я же сказал: я не знаю. Всем известно, что для них Мория, но прошло два года, а они не спешат ее возвращать. Почему? Полагаешь, ждут мертвого нолдора на помощь?

Келегорм нахмурился.

– Вдруг у них там есть какое-нибудь пророчество… и совсем не про тебя.

«Пророчество про меня уже было», – мрачно ответил он.

– А-аранг, – укоризненно отвечал следопыт, – не тебе жаловаться! Назгулов перебили в марте, а ты свой поединок получил спустя полгода, в октябре! Как, скажи мне, как тебе это удалось?!

«Как… – Келегорм усмехнулся, но видно было, что слова Хэлгона ему более чем приятны. – Если бы я сам знал, как! Ты не пробовал спрашивать моего отца, как он силиму создал?»

– Шутишь! Я и близко к нему не подходил.

Неистовый выразительно приподнял бровь: вот именно.

– А к слову, – Хэлгон отвечал не менее красноречивым взглядом, – тебе он о силиме не рассказывал?

«Мне? Он? Хэлгон, я шучу, а ты?»

Еще несколько дней – и Келегорм стал замечать странное выражение лица у Хэлгона. Странное для следопыта, но хорошо знакомое сыну Феанора. Прищуренные глаза, взгляд, обращенный внутрь, отсветы то недовольства, то улыбки.

Когда такое творится с лицом человека, впору спрашивать «кто она?»

Нолдора стоит спросить «что это будет?»

Или не стоит спрашивать: сам расскажет. Если захочет. Многие ведь не говорят, пока не закончат.

– Аранг, – Келегорм давно ждал этого напряженного тона, – я, наверное, уйду в Гавани прямо сейчас.

Железный лорд молчал, вынуждая следопыта продолжать. На вопрос можно ответить отказом говорить. На молчание – сложнее.

– Хочу сделать… одну вещь.

У брата бывало такое же лицо. И слова те же самые. Говори, говори. Ты же никогда не был мастером. Так что это будет?

– На Запад отправить… я потом расскажу, ладно? Когда вернусь.

«Хорошо. А я думал – подарок Глорфиндэлю».

– Нет, не ему. Аранг, пожалуйста: не сейчас!

«Иди. Вернешься – всё расскажешь. И поговорим про Морию».

– Конечно.

По лицу Хэлгона было видно, что Мория его сейчас волнует не больше, чем земли за морем Рун.

Так быстро он не ходил давно. Или вообще никогда. Нет, он не боялся не успеть – его гнало будоражащее чувство азарта, словно на охоте, когда желание настичь застилает причину погони, и неважно, зверя ли, орка ли, или человека из вражеского народа преследуешь. Есть лишь ты – и твоя цель. Прочего не существует.

Его нынешнюю цель настичь было сложнее. У нее не было ни плоти, ни даже облика. Она обретет их, если он достигнет ее.

Это было странно и непривычно. Веками добыча переставала быть, и это и был успех охоты. Был орк – стала падаль. Здесь – наоборот. Есть замысел, есть путь к нему – внове такой путь, страшно и весело! – и если удастся, то замысел обретет плоть.

…и как прикажете обращаться к ним? Хорошо Глорфиндэлю говорить «два не-короля». Один из них ему родич, второй… ну, это родство слишком дальнее, но всё равно – наш ваниар их круга. А что делать простому арнорскому разведчику? ладно, не-простому, но знатнее от этого не становишься и царственными родичами не обрастаешь.

Ясный сентябрьский день бодрил, в спину дул обычный для этих мест восточный ветер, и Хэлгон, сам не заметив как, к ночи был уже у Белых холмов. Уютнейший Шир с его цветниками, огородами и круглыми дверьми остался позади (и хорошо, что так: стремительно идущего по дороге Верзилу в низко опущенном капюшоне провожал не один неодобрительный взгляд).

Немного отдохнул в кстати обнаруженной пещерке, а когда рассветный холод прогнал дрёму, пошел дальше.

Говорят, на три вещи можно смотреть бесконечно: на огонь, на море и как работает нолдорский мастер. На Мифлонд смотришь как на море: неизменное и каждый раз разное.

В Гаванях стало тише.

Еще не приехали те, для кого готовят большой и прекрасный корабль, но светлая печаль расставания уже полновластная хозяйкой здесь. Кирдан повинуется ей и говорит вполголоса, прочие слушаются владыку. По ее наставлениям отесаны доски и изогнуты борта, под ее песни соткан парус этого корабля, ее голос зазвучит в плеске его весел.

– Ты раньше тех, кого пришел проводить, – говорит Кирдан. – Или на этот раз письмо будет совсем большим?

– Оно будет большим, владыка. Но не к Эльдин. Прикажи дать мне бумаги.

Он исполняет твою просьбу и тотчас забывает о тебе. Слишком много еще забот. Тихих, неспешных… как бирюзовые волны, почти невидимыми накатывающие на берег и облизывающие любой ребристый камень так, что он станет плоской галькой…

«Финголфину, Королю нолдор Белерианда, от Хэлгона, следопыта Арнора».

Вот так. Простой и правильный титул.

Считает он себя в Амане Королем, или говорит, что так должно называть отца или брата, – пусть сами разбираются.

«Прости, что лишь спустя века благодарю тебя за слова привета, переданные твоему потомку. Нет нужды говорить, сколь это было важно для него и как потрясло всех, кто узнал о вести от тебя».

Вот да, не будем рассказывать, и хочется верить, что и Элронд не расскажет.

«Прости, мне следовало еще тогда понять, как важны тебе известия о твоих славных наследниках, и написать гораздо подробнее, чем те скупые строки, что я отправлял семье. Но, государь, тебе известно, что извиняет меня: война. А если не она, то другие заботы...»

Как странно и легко получилось назвать его государем. Раньше ты звал так только Феанора – и ни разу не обратился к нему. А тут – вот. И мир не рухнул, и бумага не вспыхнула.

«Я не стану пересказывать тебе, что мне известно с чужих слов: уверен, владыка Элронд знает это лучше. Я расскажу лишь о тех, с кем я провел две тысячи лет…»

Еще идя в Мифлонд, Хэлгон складывал и перекладывал в уме слова будущего рассказа. Он твердо понимал: писать только главное и как можно короче. Многое было им продумано настолько, что оставалось лишь положить слова на бумагу.

Но вязь тэнгв под его пером оказалась коварной сетью, в которой запутался бы и более опытный. Разум говорил «это незначительно, отбрось», но многие мелочи были слишком дороги памяти и сердцу… а впереди ведь еще века и века рассказа, и там тоже много, слишком много такого, где хочется подробно. Хорошо, когда не был участником, как в том легендарном походе Арассуила за хлебом, – рассказывай с его слов, кратко и по делу, но как писать об обеих Ангмарских войнах, о жизни в глуши? как писать об Арагорне?! не о том, что правит в Белом Городе, об этом поведают много, и более чем много, и это будут заслуженные слова, но – кто расскажет о погибшем – об отце Арагласа, да и о самом Арагласе… а если только по делу, то – что о них рассказывать, пары строк на каждого хватит.

Гаэлин приходил и приносил ему… питье и орехи на резном деревянном блюдце Хэлгон едва замечал, а вот новые листы бумаги были для него сейчас как вода для жаждущего. Исписанные лежали рядом, их придерживали от ветра изящные каменные корабли на каменных бурунах; стопка росла, Гаэлин принес для них ларец, но через несколько дней сменил его на более вместительный.

Хэлгон был единственным в Мифлонде, кто торопился. Бешено торопился. И страшно боялся не успеть.

Он успевал.

Дошел до гибели Арадора и Араторна, не поверил своему счастью, что в запасе есть день, а может быть и несколько, и с чистой совестью стал писать о Глиоре, о том, как впервые в истории Арнора наследник рода Вардамира не мог править, и его наместником стал глава рода Манвендила… а дни еще были, и можно было откручивать цепь событий назад, и уж конечно написать о Хальбараде Первом, а еще из его предков стоит упомянуть…

…как ни медленно ехали в Гавани эльфийские владыки, они прибыли.

Ну что ж, сколько успел – столько успел.

– Глорфиндэль.

Твой друг здесь и не здесь. Он странно напоминает тебе лорда Вильвэ, хотя во все предыдущие века ты не счел бы их похожими. Но сейчас между тобой и ним – грань времен.

И узенький мостик дружбы через эту пропасть. Тоньше эльфийской веревки.

Но вам хватит.

– Прошу, отвези на Запад. Отдай Королю Финголфину.

Ларец тяжел.

Глорфиндэль внимательно смотрит на тебя… словно редеет туман, и очертания, прежде смутные, снова становятся отчетливыми.

– Хэлгон. Сделай мне подарок на прощание.

– Если успею добежать до мастерской, – ты пытаешься отшутиться, уже понимая и не то чтобы боясь, но…

– Отдай этот ларец не мне, – ваниар тих и серьезен. – Помирись. С ним – помирись.

Да, если уж отпускать Первую эпоху, то всю, без остатка. И не спрашивать, твоя или не твоя вина в разладе. Разлад с тобой – значит, и твоя доля вины есть.

У людей говорят «прощения попросит не тот, чья вина горше, а тот, кто мудрее». Хоть это утешает.

– Владыка Элронд.

Он тоже не здесь. Средиземье для него в прошлом, и ты для него в прошлом, он смотрит на тебя без неприязни, он смотрит сквозь тебя – и как же это хорошо, когда его взгляд вот так скользит, а не напряжен, как воин с копьем.

– Что тебе нужно? – в его голосе скорее усталость, чем равнодушие.

– У меня просьба к тебе, владыка. Именно сейчас.

Он чуть удивлен. Удивлен, что ты осмелился, что ты рассчитываешь на него… да и любопытство просачивается сквозь светлую грезу прощания, как кутенок сквозь щель в заборе.

– И что за просьба?

Вот всегда бы с ним так разговаривать! Просто праздник напоследок.

– Владыка. Когда-то я говорил с Королем Финголфином… он еще не был королем тогда… и сейчас сожалею о той своей дерзости. Он знает об этом, но… – нолдор поднял ларец за витую ручку на крышке. – Вот это послужит достаточным извинением. Я прошу тебя передать ему. Читайте, если хотите, секретного там нет.

Элронд взял тяжелый ларец и передал кому-то из стоящих позади.

– Ты прав. Я исполню твою просьбу.

Можно поблагодарить и уйти. Он согласился, это знак примирения, разлада больше нет.

Поклониться и уйти.

– Владыка… – Хэлгон кусал губы, хмурился, а потом почти крикнул, спугнув пару чаек: – Ну прости ты меня за то, что я тогда наговорил! Я себя тогда не помнил! да и все мы тоже…

Элронд молча смотрит на него.

Таким сына Эарендила Хэлгон не видел никогда. Ни один из тех, для кого он был владыкой, не видел его таким. Но этот взгляд у него знали другие Мудрые. Знала Келебриан. Знал Гил-Галад. Как ни странно, знал и Маглор.

Рана, свежа она или застарела, – болит. И зажившая, если ее разбередить, болит… меньше свежей, конечно, много меньше. Но иногда так, что – только стиснуть зубы и терпеть.

– Когда мы с братом были детьми, – Полуэльф смотрел в глаза нолдору, – мы знали, что отец и мама бежали из разоренных земель. Но о гибели Гондолина нам рассказывали… то, что можно рассказать детям. Я восхищался подвигом Глорфиндэля, это было лучшее, что я помню из тех историй.

Эльфы, стоявшие со своим владыкой, неприметно отошли. Скорее из нежелания снова прикасаться к жизни, чем ради того, чтобы не услышать лишнего.

– И однажды, отец тогда уже уплыл, – продолжал Элронд, – Элрос спросил маму, почему она ничего не рассказывает о Дориате. «Его тоже уничтожили балроги и драконы, да?» спросил брат. Мама тогда побледнела и сказала «Нет. Не балроги и не драконы». Элрос спросил, кто; я помню, ему очень хотелось услышать еще о каких-нибудь подвигах. И мама тогда ответила совсем тихо: «Другие эльфы». Я ее спросил «А разве так бывает, чтобы эльфы убивали эльфов?» Она сказала только «Бывает» и больше не говорила нам ничего.

– Прости, – опустил голову Хэлгон.

– Дослушай, – нахмурился Элронд. – Я ей тогда не поверил. Мне очень хотелось, чтобы было не так, а она же не рассказала нам ничего… В «ничего» не верить проще.

Хэлгон кивнул.

– А потом был ты. Убитый Нимдином. – Полуэльф на миг зажмурился. – Пойми. Горящий Гондолин, драконы, балроги, орды орков… ребенок выучил имена погибших, но он не думает о гибели и разгроме, ему про подвиги… И вдруг – «другие эльфы». Которые страшнее всего этого. Потому что эльфы.

Элронд говорил очень тихо, и Хэлгон молчал, закусив губу.

– И когда я увидел тебя, твой труп…

– Ты поверил, – произнес нолдор.

– Всё, что я знал, но не понимал о Гондолине, всё это – разом. Что всё это не истории, а всё это – случилось с мамой. И сейчас снова пришло. И с нами будет то же.

– Владыка…

– Замолчи. Ты затеял это, дай договорить. У меня ноги тогда подкосились, так меня скрутил страх. За что нас, почему?! мы же хорошие! я же хороший!! понимаешь ужас ребенка?

…и что ответить?

– Потом, когда вы пришли, было уже не так жутко. Ждешь, что это будет, хоть как-то готов… после тебя я и Саурона не боялся. Правда, Хэлгон, для меня ты был страшнее.

Нолдор молчал.

– Потом… – вздохнул Элронд, – это не то чтобы забылось, но пережилось, ушло под многим и многим другим. А потом ты приезжаешь.

– С Глорфиндэлем, – добавил Хэлгон. – Героем твоего детства.

– Да.

– И память выбросила тебя в тот день, – договорил нолдор за былого владыку Имладриса.

– Да, – сын Эарендила вздохнул, глубоко, тяжело. – Будто не было ни Эрегионской войны, ни Последнего Союза, ни Кольца, ни Ривенделла, ничего. Я – мальчишка, и на меня смотрят все балроги и драконы разом. И смерть пришла в наш дом.

– Ну почему ты мне об этом не сказал?! – вырвалось у нолдора.

– А как я мог тебе об этом сказать? – горько спросил Полуэльф. – И потом: скажи я – и что? что бы ты смог сделать?

– Да что угодно! Никогда не показываться у тебя, или… наоборот, приходить каждый год, еще чаще, чтобы ты привык меня видеть, чтобы память больше не возвращала тебя в прошлое!

– Ты громко кричишь. Мы не одни.

– Прости.

– Что ж, – произнес сын Эарендила, – ты узнал причину.

– Владыка… что мне сделать?

– Ты невиновен, Хэлгон. И большее, чем этот разговор, не в твоих силах. – Элронд помолчал и добавил: – Возможно, ты прав, и мне следовало пойти моему страху навстречу, а не прятаться от него.

– Тебе ведь легче? – участливо спросил нолдор. – От того, что рассказал?

…еще сегодня утром он и предположить не мог, что его станет волновать, легко ли Элронду.

– Пожалуй, – задумчиво отвечал владыка эльфов. – И к лучшему, что мне не придется везти это на Запад.

А Хэлгону думалось, что Глорфиндэль поистине величайший из героев Арды: сегодня он уничтожил всех балрогов и драконов Гондолина, но не мечом или копьем, а одной негромкой просьбой.

Звезда Феанора

Волны.

Тихие волны. Едва слышные.

Шелест одежд. Шепот голосов. Почти бесшумные шаги.

Волна за волной, они уходили: по одному и несколько. Эльфы и редкие люди. Осторожно, словно полную до краев чашу, неся светлую печаль прощания.

Их было… десятки? сотни? – но почти каждый шел один.

Не задеть другого. Не потревожить его хрупкий мир. Не нарушить тот светлый образ ушедшего друга, который сейчас – в последний раз и на века вперед – создается в сердце оставшегося.

Волна за волной, они уходили тихо.

А многие стояли, глядя в спокойно дышащие волны залива Лун, еще связанные незримой нитью с кораблем, которого уже было не различить даже эльфийскому взору.

Солнце зашло, но пока было светло.

Когда стемнеет – надо будет возвращаться в сегодняшний день. Но пока горизонт ясен – можно быть во дне вчерашнем, быть с тем, кто оставил тебя, но с кем ты всё еще не можешь проститься. Хотя корабль уже далеко.

…хотя корабль уже в другой судьбе.

…уже там, где нет никакой судьбы.

Волна за волной.

Идущие прочь из Гаваней не поднимали глаз на тех, кто смотрел на запад.

Словно виноваты в чем-то. Словно прося извинений, что их печаль разлуки не так глубока.

Молчали и фалмари. Ни звука флейты или арфы.

Не нарушить тишины.

Только вздохи моря.

Волна за волной.

Взгляд. Не прикоснуться рукой, не потревожить словом. Но дотронуться взглядом – осторожным и вежливым.

Гаэлин.

Этот юноша умеет смотреть – почтительно, настойчиво и скромно разом.

Юноша?

Сколько тысяч лет Гаэлину, если за те без малого семнадцать веков, что вы знакомы, он не изменился ни лицом, ни нравом? Как давно он спрятался от судьбы в этой раковине облика почти мальчика? Юность и слабость – надежная броня… как давно ты надел ее, вечный слуга Кирдана? Эпоху назад? Две? Три? От Куйвиэнен?

Хэлгон глубоко выдохнул. Надо идти. Надо жить дальше. Ждет лорд. И чего-то хочет…

Нолдор вопросительно приподнял бровь.

– Владыка Кирдан просит тебя придти, – с легким поклоном произнес Гаэлин, – в Беседку Ветров.

Хэлгон менее всего ожидал такого места для разговора.

В октябре Беседка Ветров обычно принадлежала тем, в честь кого и звалась, – пронизывающим северо-восточным ветрам и дождю. Но последние дни было ясно и тихо, словно лето решило вернуться.

На столе горел небольшой масляный светильник под слюдяным узорным абажуром. Почти стемнело.

– Владыка?

– Ты быстро пришел. Я думал, Гаэлину придется дольше звать тебя.

– Почему сюда, владыка?

– А разве ты не любишь эту беседку?

Нолдор усмехнулся:

– Люблю? В ней я испытал больше мучений, чем в любом другом месте Средиземья! У меня было легче на сердце, когда я спускался в тролльи пещеры и входил в логова орков, чем когда поднимался сюда!

– Надеюсь, ты шутишь.

– Отчасти нет. Легче выслеживать тварей, чем облекать чувства в слова и отдавать слова листу. Гораздо легче.

Кирдан ответил сдержанным кивком.

– Я звал тебя, Хэлгон.

– Я слушаю, владыка.

– Я звал тебя, чтобы не говорить, а показать. И, может быть, не только показать… Подойди ближе.

Тот повиновался.

Кирдан протянул сжатую руку к светильнику, перевернул ладонью вверх и медленно раскрыл пальцы.

Сверкнули грани – и словно свет засиял в каждом из них.

Сапфир, адамант и рубин.

Три Кольца.

– Они?!

Кирдан опустил веки, подтверждая.

– Можно?!

– Можно – что?

– Потрогать.

– Бери.

Кирдан положил Кольца на стол.

– Вы, нолдоры, любите драгоценности. Играй, – он усмехнулся, садясь в высокое кресло. Хэлгон не слышал его.

– Я и помыслить не мог, что прикоснусь…

Работы Келебримбора покоряли не хитросплетением узора, а благородной простотой. Сдержанность и сила была в каждом изгибе линий, сила, которая не нуждалась в том, чтобы подчеркивать себя. А камни… огонь светильника играл на их гранях, и Хэлгону всё казалось, что кристаллы оживут, засияют собственным светом… вот уже почти, еще немного… но нет.

Лишь отраженным.

– Они… – он посмотрел на Кирдана, мучительно ища замену тому слову, что вертелось у него на языке. Слову «умерли».

– Их сила иссякла, – кивнул владыка Гаваней. – Это теперь только древние кольца. Красивые, прославленные, но всего лишь украшения.

Нолдор горько вздохнул. Взял Нарья, поднес к свету, заставляя рубин затеплиться хотя бы иллюзией жизни.

Стемнело. За арками беседки простиралась темно-серая осенняя ночь: ни звезд, ни месяца. Огни Гаваней отсюда были не видны, только и света, что пламя лампадки и отблески на кристаллах. Живой огонь и огни умершие.

Лицо Кирдана бесстрастно, как морская гладь.

– Владыка, позволь спросить. Почему Нарья? Почему не Нэнья было твоим? Не Вилья?

– Воды у меня достаточно и без Кольца.

По его тону Хэлгон понял, что Корабел шутит. Нолдор сел напротив, готовый слушать.

Отблески минувшего

Ты помнишь Олорина, Хэлгон? Я не о Гэндальфе, я о том майаре, что прибыл из Валинора когда-то. О том добром мечтателе, готовом сострадать всему миру. Беспредельная доброта.

Беззащитная доброта.

Я отдал ему Кольцо, чтобы его мечты обрели силу. Ибо нет ничего добрее огня согревающего, но и нет ничего опаснее огня жгущего.

Кто сейчас поверит, что Гэндальф – победитель балрога, Гэндальф, нашедший способ сокрушить Саурона, – это тот светлый мечтатель Олорин! Я сам с трудом верю в это.

Я знал, что делаю, отдавая ему Кольцо, но я и предположить не мог, что перемена будет столь разительна.

Я знал, что делаю, потому что видел, насколько Оно изменило меня самого.

Вспомни Первую эпоху, Хэлгон. Я не вступил ни в одну битву, если только она не подходила к моим стенам. Но я предпочел сдать Бритомбар и Эгларест, укрыться на Баларе – лишь бы уберечь мой народ. Вспомни, как я перепугался, узнав о Резне в Альквалондэ, и послал гонца Тинголу… да, именно тогда он и запретил эльдарам говорить на квэнья. А, так ты не знал, от кого Тинголу стало известно… да, вот этот злобный клеветник, сидит перед тобой.

Я не был труслив, Хэлгон. Я был осторожен. И превыше всего ставил тихую жизнь моего народа.

Там, где народ Тингола погиб, несмотря на Завесу Мелиан, – мои фалафрим уцелели. Кроме тех, что сами рвались в ваши битвы с Морготом.

А теперь спроси, какая сила могла заставить самого осторожного из правителей Белерианда вступить в Последний Союз и не просто послать войска, но и биться на склонах Ородруина самому?

Вот она, эта сила. Вернее, ее оболочка. Лежит на столе.

Да, Хэлгон, я понимаю, тебе больно слышать, но это так: того, прежнего Кирдана никакие бы мольбы не убедили послать войско в битвы Арнора. Тот Кирдан сказал бы, что беды людей должны отводить мечи людей.

Пусть Кольцо и было тогда уже у Олорина, но оно пробыло со мной достаточно, чтобы я стал иным. Оно заставило этого моллюска выбраться из своей ракушки…

А другие… Нэнья дало Галадриэли мудрость и силу, о которой та мечтала. Ты же слышал о разрушении ею Дол-Гулдура? Я не удивлен. А Вилья сделало Элронда подлинным владыкой. Его с охотой признавали те, чей род никак не ниже…

Гил-Галад? Гил-Галад… я помню его мальчиком, Хэлгон. Он был мне как сын. Это был истинный король. И Кольцо было не нужно. Изо всех нас оно изменило его всего меньше.

Но я еще не всё рассказал о Нарья.

Ты же видел вчера этих полуросликов. Ты знаешь, что они сделали. А теперь задумайся, Хэлгон: ведь этот тихий и мирный народ похож на моих фалафрим? Да, насколько возможно сравнивать эльфов и смертных. Но похожи! Веками жить себе в глуши, вдалеке от судеб мира – и вдруг сотворить то, что они смогли в эту войну! Тебя это не удивляет?

Уже не удивляет? Вот и меня.

Когда я отдавал Кольцо Олорину, я знал, что поступаю правильно. Но я не мог предположить…

Хэлгон взял Вилья, наклонился к светильнику, долго в молчании рассматривал Кольцо Воздуха.

Положил на стол, неловко стукнув им по столешнице.

Кирдан вопросительно взглянул на него.

– Такой простой ответ на вопрос, – грустно усмехнулся нолдор, – вопрос, который приводил меня в ярость все эти годы.

Владыка Гаваней молчал. Выжидательно.

– Я спрашивал себя, как мог он – потомок Финголфина, противостоявшего Феанору и бросившегося на бой с Морготом, Тургона, превратившего свой город в ловушку для драконов Врага, Эарендила, презревшего все разумные слова о недоступном Западе и прошедшего через воды, где гибли корабли нехудших мореходов, – какая сила заставила его отречься от дерзкого и гордого нрава своих предков и запереться в расщелине…

– …ставшей Последним Домашним Приютом для многих. В том числе и для дорогих твоему сердцу дунаданов.

Хэлгон молча кивнул. Добавил:

– Да и я сам спал там спокойно, как нигде.

Кирдан сцепил изящные пальцы:

– Тебе спеть о знаменосце Гил-Галада? О том, как он рвался в битву едва ли не больше своего лорда? О том воплощении дерзкой гордости нолдор, которую ты так ценишь?

– Теперь я знаю это сам, владыка. Поздно петь. Если бы ты мне рассказал об этом хотя бы вчера!

– Вчера? – усмехнулся Кирдан. – Ну представь: вчера Гаэлин сообщает тебе, что я хочу с тобой говорить. И что бы ты ему ответил? А?

Нолдор опустил голову.

Но Корабел произнес неожиданно мягко:

– Я не рассказал тебе об этом раньше по очень простой причине. Потому что я узнал об этом только сегодня. От тебя.

– Что?!

– Хэлгон, ты воин нолдор, а я правитель. Каждый из нас ценит тот образ действий, который подходит ему самому. Когда Элронд рвался в бой, искрясь отвагой, я старался не замечать его, как человек в июне отмахивается от комара. Когда же после победы, что была страшнее иных разгромов, Элронд стал помогать тем из эльдар, кто не шел под власть гордеца Трандуила, кто был слишком прост, чтобы приблизиться к исполненному древней мудрости Келеборну, кто слишком любил ваши холмистые равнины, чтобы придти ко мне или в Линдон, – когда Элронд стал помогать им, когда он дал им Дом, что был надежнее всех крепостей… тогда я радовался каждой вести из Ривенделла и думал, что в сердце Эльфинита отвага уступила место мудрости. Я считал, что это возраст, опыт, след войны… Я не думал о Кольце.

Хэлгон переложил Кольца на столе:

– Нарья воспламенило твой дух, а Вилья утишило его…

– Сколь мне известно, то же произошло и с Галадриэлью. Она сменила гордость на мудрость. Но ты ценишь гордость, а для нас, фалафрим, она – вроде болезни, привезенной из-за моря. Нам не понять друг друга.

– Отчего же, владыка? Именно нам друг друга и понять. Скала веками стоит неколебимо, но однажды она обрушится с ужасающим грохотом. Вода вовсе не имеет своей формы, но, просачиваясь сквозь малые щели, она сохраняет себя там, где рухнули горы. Владыка, мы столько веков знаем друг друга, и нам легко понять, – он посмотрел в глаза Кирдану, – как глубока и непреодолима пропасть меж нами.

Кирдан негромко рассмеялся:

– Ваша нолдорская гордость прекрасна, как гроза. Дальняя.

Теперь рассмеялся и Хэлгон.

– Но я звал тебя, гордец, не просто затем, чтобы показать Кольца.

– ?

– Ты помнишь комнату, где я складываю осколки прошлого.

– Ее не забыть, владыка.

– Запирать там эти Кольца, все три… – он покачал головой и неожиданно спросил: – Не хочешь взять одно?

– Мне? – Хэлгон отшатнулся, словно от ядовитой змеи. – Мне кольцо работы Келебримбора?! Это невозможно, владыка! Я не тот, кто достоин носить…

Голос Кирдана стал бесстрастен. Словно озеро подернулось льдом в июльский полдень:

– Я не сказал «взять себе».

– Ему…

– Он будет рад работе племянника, нет?

– И лишнему напоминанию, что не имеет рук и остального тела…

– Сколь мне известно, он сумел это пережить. Или Гэндальф ошибался?

– Нет, но… Владыка, я… я никак не мог ожидать… Дай мне подумать.

– Хорошо. Я велю Гаэлину принести нам горячего питья. Ночь теплая для октября, но всё-таки это октябрь.

По безмолвному зову явился Гаэлин, неся кувшин тяжелого металла и два кубка. Хэлгон глотал обжигающий травяной отвар, не чувствуя вкуса. Кирдан, грея пальцы о кубок, наблюдал за ним. И понимал: откажется.

Только не мог понять, почему.

А звал и думал: он обрадуется подарку.

…действительно, пропасть. Действительно, непреодолимая.

– Благодарю, владыка, но мой ответ: нет.

Пристальный взгляд. Безмолвный приказ говорить.

– Не знаю, лучшие ли это из творений Келебримбора, но самые знаменитые. Судьба двух Эпох в них. Двух ушедших Эпох.

Следопыт посмотрел Корабелу в глаза:

– А мы сейчас – на пороге новой. И он сейчас мыслит о будущем. Он… словно снова юноша, входящий в жизнь. Я помню его таким в Валиноре, но сейчас он… мне кажется, сейчас он – более живой.

Кирдан опустил веки, соглашаясь.

– И если я сейчас привезу ему любое из Трех Колец – я же хуже чем об отсутствующем теле ему напомню! Я же снова привяжу его к тому миру, где было Проклятие, Клятва, братоубийства! Напомнить ему о Келебримборе – означает вернуть к их последней встрече. Вернуть к Нарготронду!

Владыка Гаваней тяжело вздохнул.

Хэлгон кусал губы:

– Я оскорбляю тебя отказом, прости. Дар истинно короля королю, но…

– Но ты мудр, отвергнув его. А я ошибался. И хватит об этом.

Гроза, которой стоит любоваться издалека. Издалека.

– Травы стынут. Ты же не станешь заставлять Гаэлина подниматься лишний раз, чтобы он согрел нам питье?

Хэлгон налил оба кубка.

– Сбор очень вкусный.

Подумал и честно добавил:

– Наверное.

Пили молча.

– Значит, он полон планов? И что ты о них думаешь?

– Не мне судить решения моего лорда.

– Интересно. Так они тебе не по душе? Чем же?

– Владыка…

– Владыка Мифлонда задал тебе вопрос.

Хэлгон смотрел в стол.

Негромкий голос Корабела был настойчив:

– Я знаю ярость Келегорма, даже когда он друг. И нам жить теперь здесь. Почти рядом. И поэтому, Хэлгон, я требую ответа: что тебе не нравится в его планах?

– Раз ты велишь, владыка… Планы его прекрасны. Они мне нравятся. Очень. Но я им не верю… Я же сказал тебе: он словно юноша, входящий в жизнь. Знающий свое благородное сердце, но жизни не знающий. Он не предполагает, какие преграды его ждут. А я… я… – он сжал кулаки, – я не знаю, что ему сказать, я не могу найти слов…

Кирдан медленно кивнул:

– Значит, ты тоже почувствовал это.

– Почувствовал что?

Тени будущего

Знаешь, Хэлгон, однажды мои моряки заплыли далеко на юг. Дальше Умбара… много дальше. Там было невероятно жарко – вообрази самый жестокий зной, и он покажется прохладой по сравнению с тем пеклом. Но там тоже была жизнь, текли реки, а в реках водились исполинские звери с клыками, как наконечник копья. Они яростно дрались друг с другом за право называть реку своей… пока не приходил самый страшный враг: сушь. Самки, детеныши, даже самцы покидали мелеющую воду, одни раньше, другие позже. А он оставался. Вожак, шкура которого была вся в ранах от бесчисленных схваток. Он оставался, готовый, если придется, погибнуть со своими владениями, погибнуть страшной, мучительной смертью… река высыхала, обнажались отмели, но он не уходил.

Ты меня понял.

Наш мир мелеет, Хэлгон. Сила вытекает из него – так треснет кувшин, и незаметна темная линия, змеящаяся по боку, но вот – он пуст, и не понять, когда и как иссяк. Гибель Единого Кольца расколола его… ты пока не заметил, твой лорд тем более, но поверьте моим словам раньше, чем вам придется убедиться в их правоте.

Думаю, у Келегорма осталось очень мало времени.

Так и передай ему.

– Владыка… – медленно произнес нолдор.

Еще не рассвело. Небо серело, над восточным горизонтом оно становилось скорее коричнево-рыжим, чем рдяным. Потом будет и алое, и розовые отблески, и радостное золото… но сейчас синева сменилась хмурым сумраком, и зябко, зябко, будь ты хоть трижды эльф.

Он не впервые слышит о «треснутом кувшине», Аранг говорил теми же самыми словами… вот только подлинный смысл сказанного они тогда не осознали.

Он стал ясен только сейчас.

– Иди, – кивает Кирдан. – Ты прав, Хэлгон: эта весть ему нужнее, чем все Кольца в Арде.

Следопыт молча поклонился – и сбежал по лестнице.

…три дня он мчался, не помня себя. Горсть орехов, недолгий сон – и вперед, вперед. Отдых – перейти на шаг.

Белые Холмы, Хоббитания, Вековечный Лес.

«Аранг!»

Келегорм не отзывался. Не ждал так рано? Ушел мыслями в прошлое и закрыт ото всех?

– Аранг!

Октябрьский день ясен и свеж. Трава хоть и поникшая после первых заморозков, но еще зеленая. В Вековечном Лесу золотятся макушки деревьев, а могучие кроны не спешат желтеть. Заросли дальних папоротников чуть колышутся изумрудной волной.

Легкой и светлой приходит в Средиземье осень.

– Мой лорд!

Древние сокровища в траве. Прежний страх и нынешняя слава оберегают Холмы Памяти лучше любого отряда стражи, чужак не осмелится приблизиться, а свой…

– Где ты?

Глупо звать призрак. Он услышит тебя и безмолвным. Достаточно потянуться мыслью.

«Где ты, мой лорд? Отзовись!»

Молчит.

Ветерок посвистывает над холмами.

Вот так бежишь, торопишься – а он и говорить с тобой не хочет.

Прости, мой лорд, мои новости слишком важны, чтобы я ждал, пока ты пожелаешь нарушить свое одиночество. В конце концов, это дар от владыки Кирдана, а с таким медлить нельзя.

Ты уже привык к моему неповиновению, Аранг. Разом больше, разом меньше…

Последний раз прошу:

– Мой лорд, покажись!

Значит, придется самому. Найти след несложно. Пройти по нему недолго.

Открытый вход в пещеру. Да, след прошлого здесь не из лучших, это придется долго, долго вычищать. Понятно, почему Аранг не отзывается…

– Мой лорд?

Келегорм спал.

Спал спокойно и глубоко, закинув руки за голову. Его лицо казалось удивительно помолодевшим – на целую жизнь, на целую смерть… почти таким, как в Амане, до всего.

Добрый сон.

Хэлгон подошел, присел на корточки рядом. Тихо сказал с укором:

– Мой лорд, что же ты?

Мория! Встреча с Арвен! Беседы с Элессаром! Мечтатель…

И сам ты, наивный доверчивый глупец. Ничему тебя ни жизнь, ни смерть не научила.

Разведчик закусил губу, потянулся растормошить, как обычного спящего… рука прошла сквозь призрак и уперлась в холодный сырой камень.

– Ну как же ты?!

«У Келегорма осталось очень мало времени».

Нет, владыка Кирдан. Ты ошибся. Когда ты предупредил – уже было поздно.

Заморозки по утрам, белая кромка инея на палых листьях. Крестьяне собирают поздний урожай, стада возвращаются в загоны. Хлеба везут на мельницы, ячмень на пивоварни. Мир неспешно готовится к зиме.

Хэлгон тоже прибирался. Отнести все сокровища внутрь курганов, завалить камнями каждый вход, тщательно закрыть дерном. Пройдет зима, сойдут весенние воды – и трава поднимется ровной стеной, так что никто не догадается, что тут был лаз, большой или малый.

Холмы Памяти были бы вотчиной Аранга. А что может простой следопыт? – исполнять приказы, но не более. Мечта твоего лорда была прекрасной, но ей не осуществиться. Мало ли прекрасных надежд ты схоронил за все эти века… Аранарт, помнится, не то что мечтал – рассчитывал! – прожить хотя бы до двухсот лет. Ну и?

Что ж вы такие одинаковые? строите планы, строите, а потом окажется…

От мыслей об Аранарте почему-то становилось легче.

Пережил тогда, переживешь и сейчас. Хотя в Седой Вех возвращаться, кажется, не стоит: судя по известиям, орки сильно присмирели.

Конечно, кувшин ведь треснул для всех.

Но ты пока ничего не чувствуешь.

Значит – ищи свое место в этом, осеннем мире. Следопытом Севера, как встарь, тебе уже не быть. Тогда что?

Готовиться к уходу. Отдавать долги. Как люди. Они осенью расплачиваются – «натурой», как говорят. Мекают козы, которых тянут на веревке к новому хозяину, сверкают тугими боками яблоки и тыквы на тачках – из одного чулана в соседний.

Вот и ты расплатишься – частью себя, своей души, своей памяти.

Не на этих холмах.

Севернее.

Есть один неуплаченный долг.

И пока не исполнишь его – не уплывешь. А потом посмотрим.

Зеленопутье оживало. Мост в Тарбаде отстроен еще год назад – пока деревянный, но трудятся над каменным, и скоро, скоро Великий Южный Тракт станет могучим, как прежде… лучше, чем прежде: дунаданы говорят о решении Элессара возродить Аннуминас. Это уже не слова: с юга едут мастера, по северу собирают ремесленников… Арнор возрождается, и его столица заблестит, как в древние века…

А Форност?

Что для Элессара этот город, сожженный тысячу лет назад? След утрат, которые остались в прошлом?

Ты обещал дожить до возрожденного Форноста.

Ты дожил.

Осталось самое сложное.

Нет, ты не пойдешь говорить с Элессаром. Ты сторонился его все годы, и не сейчас менять это. Призовет – явишься. Спросит – расскажешь.

Тебе говорить с дунаданами. С теми, для кого Север – не тонкий слой между вражьими силами и остатками мира Запада, для кого тысяча лет сокрытой жизни – не безвременье, для кого имена бродяг на «Ар-» – не мечта о грядущем, а самое что ни на есть настоящее, теперь превратившееся в славное прошлое, которое заслуживает не меньше места в хрониках, чем любые другие события.

Тебе говорить… пожалуй, с Глиором. Отец Хальбарада поймет и поддержит тебя.

…рассказывают, он был спокоен, когда ему принесли весть о гибели сына. Знаем мы цену такому спокойствию! Но он держится – и ты смело вложишь судьбу Форноста в его мозолистые руки.

Когда-то ты помог Ранвен, оставив ее наедине с заботами. Теперь помоги Глиору, подарив ему столько хлопот, что они вытеснят горе.

Говорить с Глиором. И как можно скорее, он очень стар.

Тебе ли не знать, как легко всем планам рухнуть.

От этих мыслей трудишься быстрее, и камни, которые только что казались тяжелыми, становятся вдвое легче.

Один раз опоздал – не опоздай во второй.

Прав был Арахаэль. Тысячу раз ты был прав, Мудрый Государь: чем больше простых повседневных дел, тем легче пережить утрату.

Пещеры, камни, дерн, раскисающая в дождь земля, мысли о Форносте и о Глиоре – всё это спасение.

Щит, за которым прячешься от беды.

Только не бывает вечных щитов.

Все пещеры закрыты. Кроме последней.

Снова войти.

Спит.

Поворачивался во сне: спит на боку.

Как может призрак спать?

И главное: когда и где он проснется?

Проснись в Мандосе, мой лорд. Ведь видишь же ты сны? Сон про Мандос будет хорошим, поверь мне.

…или пробуждение окажется уже за вратами Чертогов Намо? Выйдешь на Таниквэтиль, примешь благословение Манвэ и Варды, обретешь тело?

…или (мысль страшит, но неотвязна) твой путь уведет тебя за Врата Ночи? Ты так и не примешь покоя?

Как знать…

И остаются только эти, совсем-совсем человеческие слова:

– Спи, мой лорд. Никто из живущих не потревожит тебя.

Теперь – замуровать вход в пещеру.

Хэлгон знал, что на окраине Брыля есть кузница. Как же ей не быть на таком тракте?

И сейчас нолдор спешно шел туда.

Да, необходимо как можно скорее вернуться к дунаданам. И нужно дойти до Ривенделла, рассказать владыке Келеборну обо всём, передать ему слова Кирдана, – ведь это предупреждение и ему, пусть и не настолько тревожное.

Да, всё это не терпит отлагательств… но сначала – последний долг.

Поступить иначе он просто не может.

Хэлгон шел всю ночь и добрался к утру: кузнец раздувал горн.

– Добрая встреча.

– Добрая и тебе, – осторожно отвечал кузнец. Что принесло к нему в такую рань – да еще и эльфа? конь расковался? так не слышно его коня…

– Не найдется ли у тебя зубила и молота? – спросил нолдор. – Я верну.

– Если надо, то дам… – нахмурился мастер. Одно дело за кружкой пива рассказывать, как к тебе эльфа занесло, и совсем другое – явился и просит. – А зачем тебе?

– Камень на кургане поставить, – прямо сказал Хэлгон.

– Друг? – участливо спросил человек.

Нолдор кивнул.

– Н-да, два года прошло, а всё хороним и хороним… – вздохнул кузнец.

Ушел в недра кузни, скоро вернулся, неся инструменты.

– Сгодятся? Не тяжело тебе будет?

– Управлюсь, – отвечал эльф. – Благодарю.

Чуть поклонился и вышел.

– А болтали-то, болтали, что все эльфы за Море ушли, – выдохнул кузнец в никуда. – Что Дивный народ теперь не увидеть… Ага, вот больше слушай этих мохнолапых!

Вечером ему будет очень, очень о чем порассказать в трактире… но то вечер, а сейчас надо браться за дело: тракт становится всё оживленнее – и лошадей, потерявших подковы по дороге, всё больше.

Хэлгон вкатил на вершину холма небольшой камень.

Не будет заметным. Не для людской памяти, не для людских сказаний это надгробие. А просто потому, что нельзя его не поставить.

Чтобы высечь на камне Звезду Феанора, не нужно размечать рисунок. Он накрепко – и в сердце, и в руках. Ты просто видишь ее на этом валуне. Разве трудно обвести то, что видишь?

Резец непривычен: ты не камнерез. Когда возводили чертоги в Форменосе, когда строили Аглон, ты просто помогал мастерам. Такие, как ты, были нужны, необходимы: вы освобождали подлинных творцов от рутины, вы носили камни, выполняя сотни поручений, тотчас забывая о сделанном и готовые к новым.

А теперь… что ж, не нужно много искусства, чтобы глубоко прорезать линии Звезды. Твоих умений хватит.

Эхо Холмов Мертвых подхватывало звон резца. Но то были не голоса прошлого, не отзвуки грядущих судеб, нет – это было просто эхо от ударов молота по зубилу. Просто эхо под серым ноябрьским небом, и пожухла трава, и побурел папоротник – да, опять склоны холмов словно в запекшейся крови.

«А мы всё хороним и хороним».

Кровь запеклась, рана заживет, и тебе идти дальше. Но болеть ей до конца твоих дней. Уж точно: до конца твоих дней по эту сторону.

Из года в год, когда папоротник становится бурым. Как кровь.

Уйдешь ли ты в Мандос, мой лорд? а если уйдешь – сколько тебе там пробыть? Сколько веков тебе понадобится, чтобы пережить эту осень? прекрасное узорочье твоих рухнувших планов? Возможно ли смириться с этим?

Да, возможно. Мандос излечит.

Только напрасно мы говорили, что у Намо теперь тебе не задержаться, если пойдешь. Теперь – ты к нему надолго.

Если.

Звезда Феанора – восемь больших лучей и восемь малых – была глубоко врезана в камень.

Осталось самое последнее.

Как и два года назад, собрать много хвороста. Сложить костры. Но не по разным курганам, а все здесь. Вокруг Звезды.

Десять огней.

Эту часть ритуала он соблюдет, несмотря ни на что.

В ноябрьской ночи вспыхнул незамкнутый круг огней. Ветер смилостивился и смирился, не пытаясь их задуть. Впрочем, ты бы удержал огни и в дождь, и в бурю.

Ты молчал.

Молчал совсем – и в мыслях тоже. Пусть говорят о немеркнущей памяти эльфов, но сейчас ты забыл все песни Форменоса и Аглона, пламень Исхода и ярость Первой эпохи сейчас чужероднее орков. Эти песни не о твоем Аранге. Они теперь не для тебя.

Тебе нечего петь.

Ночь. Огни. Ветер.

И последнее прости.

Только под утро – гостем незваным, но желанным, словно павший Хальбарад пришел к тому, кто мог стать бы ему другом, – в тебе зазвучали эти слова:

…Спой мне, ветер, об ушедших – в тьме веков и в крови дня.

Странно провожать лорда нолдор аданской песней? А что не было странным за последние годы? Когда Кольцо Врага, страшнейшее из творений, вдруг дало твоему лорду прожить новую жизнь. Бывает ли, чтобы лихо настолько обернулось благом?

Бывает.

Спой, ведь в Пустошах опасно раздаваться прочим песням,

Спой про нас, живых и мертвых.

Таков твой Арнор. Могил в нем больше, чем живых, – и всё-таки вы живы. И ты пока жив.

Спой мне, ветер, про меня.

Оставив догорающие костры во власти сырой земли и холодного ветра, Хэлгон спустился с холма.

До кузницы добрался, когда начало смеркаться. Уже светились окошки в домах у Тракта, дымок над трубами, вкусные запахи.

– Кого несет на ночь глядя? – крикнул кузнец при виде темной фигуры.

– Я принес инструменты. Благодарю тебя.

– А. Это ты, – мастер отложил молот, сунул заготовку в горн: пусть пока погреется. – Всё сделал?

– Да, всё. Спасибо. Возьми, – Хэлгон протянул долото и молот.

– Угу, – кузнец принял их, чуть смутившись. Странное это, всё-таки, дело: с эльфом разговаривать. – Ты… издалека ведь? ну, камень же твой далеко? я к тому, что время позднее, ты бы отдохнул… у нас? а?

Вот он посмотрит на тебя лордом и скажет, что бессмертным отдых не нужен, и уж точно не в твоей лачуге…

Эльф грустно улыбнулся и сказал:

– Спасибо.

Уф…

А усталый он. Еще б не быть усталому, если друга схоронил. Тут хоть трижды бессмертный, а выдохнешься.

– Ты иди тогда в дом, а я скоро закончу и буду.

Хэлгон кивнул и вышел.

Подошел к дому, осторожно постучал.

– Открыто же! – раздался женский голос.

Эльф вошел, и на него выбежало русоволосое создание в том отчаянном для матерей возрасте, когда ножки уже крепкие, но сознание еще как у крохи.

– Пихёл? – осведомилось дитятко.

– Гость пришел, – ответил Хэлгон. Чуть поклонился хозяйке: – Твой муж пригласил меня.

Кузнечиха расцвела: любая засияет, когда ей кланяются. Да еще и такой гость!

– Ты тот самый эльф?!

Она засуетилась, усаживая его, Хэлгон с улыбкой принимал ее заботу. Он сразу дал палец малышке, слишком хорошо зная, что матери сейчас никак не до нее, а дитя этого не понимает.

Ясноглазое чудо радовалось тому, что с ней играют, хозяйка ринулась в свою взрослую игру, пытаясь превратить обычный ужин в праздничный, пришел кузнец, вымытый и гордый тем, какой гость у него за столом, он говорил, эльф отвечал, но думал при этом совсем, совсем о другом.

О своей семье.

Полтысячи лет назад сын женился. Есть у них с Ринлот вот такое сокровище? Или еще не заводили? Или наоборот – он опять опоздал, и не на один век?

Воспитывал чужих детей. А твоему сыну повезло, что вырос без отца… может, хотя бы внука заслужишь. Или внучку. Вот такую, только на Аллуина похожа будет.

Ради этого стоит вернуться.

…хватит слать письма. Ты же знаешь, что они тоскуют по тебе. Твоего сердца хватало на весь Арнор – найди в нем уголок на свою семью. Они это заслужили.

И, если повезет, тебя встретит дома маленькое живое чудо.

– Лёси… – лепетала девчушка, проводя пальцем по влажным дорожкам на щеках эльфа.

Да, слезы.

От ночлега он отказался, вышел в ночь. Было холодно, но сухо. То, что нужно для дальней дороги.

Прежде всего – Ривенделл и владыка Келеборн. Слишком многое ему нужно узнать.

А потом к Глиору.

Да, всё решено, и ты почти выучил наизусть слова, которые скажешь каждому из них. Осталась малость: сделать всё это.

Ночная дорога под ногами, и восточный ветер в лицо.

Огоньки выселок и деревушки Арчет слева уже погасли, редко где один-другой, или вдруг залает кем-то потревоженная собака. Кузнец рассказывал, что в соседнем лесу были разбойники, но уже год, как тихо. А собаки, способные запросто справиться с грабителем, они – в каждом доме. Только теперь им ночные тени ловить, других лиходеев не осталось.

Таким шагом он будет послезавтра у Амон-Сул.

Восстановят ее когда-нибудь? Элессару она вряд ли нужна, от его врагов она далеко… так и останется – то ли часть утеса, то ли древняя стена со следами ворот. Прошлого не возвратить, пора привыкнуть к этой мысли. Что-то можно вернуть, да, но Форност, в домах которого заново настелют перекрытия и построят крыши, не станет прежним. Лучше? хуже? он будет другим, сколько ты ни рассказывай о том, как было при Арведуи.

Пора привыкнуть к этой мысли.

Разрушенный Арнор был ближе к тому, каким ты его знал, чем станет возрожденный.

То, что живет, – развивается. То, что развивается, – меняется. Это очень простая истина… пока она не коснется того, чем ты дорожишь. Пока судьба тебе не скажет: хочешь безвозвратно уничтожить былое? – так возроди его.

В ту огненную ночь, что была страшнее Лосгара, ты не пустил стрелы. Что ж, время пришло. Но ни лука, ни огня тебе не понадобится. Только разговор с Глиором.

На юге так же отсекли тысячу лет своей истории, назвав Минас-Тирит древним Минас-Анором.

Мудро? – да.

Больно? – еще бы!

Ушло время Эльфийских Колец, сохраняющих прошлое для тех, кому оно дорого. Сохраняющих вопреки жизни.

Когда мир изменится слишком сильно для тебя, ты знаешь, что делать и куда идти.

Но пока ты идешь не на запад.

Пока ты идешь на восток, и небо над дорогой светлеет тебе навстречу.

2009-2019

СВОЙ СРЕДИ ЧУЖИХ, ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ

Людмила Смеркович (Скади)

Когда Альвдис рассказала мне о своих творческих планах, что она собирается собрать под одной обложкой истории про Хэлгона и дописать в них недостающие куски, я немного загрустила. Мне очень близки ее романы о дунаданах, но, есть такой грех, я никогда особо не интересовалась эльфами в мире Толкиена. Нет, не скажу, что я про них ничего не знаю – я читала «Сильмариллион», мне приходилось разбираться, как их звали и что они делали, когда мы с коллегами делали игры по Профессору. Но именно – приходилось, а не жутко хотелось. Эльфы чем-то меня постоянно удивляли и настораживали.

Они красивее и сильнее людей, они обладают волшебством и разными талантами, недоступными человеку, творения их рук прекраснее и долговечнее, да и сами эльфы не старятся и не умирают своей смертью. Но при всем этом прожившие и накопившие горы опыта существа имеют вполне человеческие недостатки и слабости. Они завидуют, ругаются между собой, мстят, злобствуют, могут вспылить и наделать такого, что за века не разделаешь. Мне решительно было непонятно, как так можно – прожить тысячи лет и оставаться вечно юным не только внешне, но и в душе, причем настолько, что поведение этого древнего, предположительно мудрого создания иногда подозрительно напоминает подростковые глупости. Только спустя много лет мне удалось как-то это уложить у себя в голове.

Это случилось, когда мы обсуждали в начале 2000-х на игротехническом семинаре эльфийскую судьбу, и я готовила доклад, поскольку лучше других знала первоисточник. Вот тогда-то, на том заумном обсуждении, где мы строили рабочее понятие сюжета (и разбирались с ним на материале Толкиена, как на чеканном архетипическом примере), мы и поняли, что это вообще за существа – эльфы. Их бессмертие, вечная молодость, огромные загадочные силы даны им не просто так, за красивые глаза, а как в любом приличном эпическом мире для некоторой миссии, предназначения. И пока они движутся в сторону этого предназначения, это прекрасные, мудрые, волшебные создания. Но как только они увлекаются чем-то посторонним, уводящим их от предназначения, например, семейными скандалами, они теряют все и сразу и становятся малоприятными склочными ребятами, по сравнению с которыми средний человек – образец положительного героя.

Причем у эльфов всегда есть выбор – следовать предназначению или нет. Судьбой Феанора не было ругаться с родственниками, Валар и всем миром, его миссия состояла в создании уникальных, неповторимых вещей. Но он сам выбрал склоки и дрязги. У Финрода было множество возможностей свернуть с пути, но он шел, несмотря ни на что, прямой, как стрела – и через льды Хэлкараксэ, и через конфликт с собственным народом, и через подземелье Тол-ин-Гаурота. С Финродом мне сложно себя отождествить, он слишком идеален, а с Феанором – не хотелось бы. Так что я предпочитаю наблюдать за эльфами с почтительного расстояния, не приближаясь.

И вот мне предлагают написать предисловие к книге-апокрифу по Профессору, где главный герой – эльф. И многие герои второго плана – тоже эльфы, мало всего прочего – именитые. А я оказываюсь в сложной ситуации, потому что довольно слабо этих эльфов понимаю и, прямо скажем, – не многим из них сопереживаю.

Но тем не менее мне есть что сказать важного о третьем томе «Холодных камней Арнора». Ближе всего мне пришлась к сердцу та его часть, которая касается людей – «Волчьи тропы». Это страшная история, пожалуй, самая жуткая из всех, что написала Альвдис. Это рассказ о войне, поэтому он тяжелый и жестокий, как любое повествование на военную тему, если оно написано правдиво. Но о войне в Средиземье, поэтому несмотря на все ужасы и гибель героев, к которым читатель успевает привязаться, надежда все равно есть. Нет, орлы на этот раз не прилетели, зато другие птицы помогли народу Арнора еще раз выжить. Атмосфера в этой части книги мне сильно напомнила хорошие книги и фильмы о Великой Отечественной войне, к примеру «А зори здесь тихие» или «В бой идут одни старики». В прошлом году мне довелось гостить у Альвдис в конце июня, и как раз 22 числа в ночь она читала вслух для небольшого круга друзей главу из «Волчьих троп» – очень вовремя это произошло и очень правильно.

Для меня «Волчьи тропы» – высшая точка, кульминация третьего тома. В ней, а также до и после нее в тексте причудливо перевиты истории очень давних дней и забросы в довольно далекое будущее. Первая и Третья эпохи перекликаются, как и положено в мире Толкиена, где сюжеты повторяются, продолжаются и находят себе новых героев среди тех, кто когда-то слушал сказки у огня, будь то пламя домашнего очага или походного костра. И большинство этих сказаний, как уже было отмечено выше, об эльфах.

Я неожиданно для самой себе зачиталась ими, хотя помню, как мы обсуждали с Альвдис еще не записанные сюжеты у нее (или у меня?) на кухне, и я честно ее предупреждала, что мне подобные истории не близки. Но добравшись до уже почти готовой к изданию книги, я довольно быстро поймала себя на том, что вижу что-то неуловимо-знакомое в диалогах, в характерах, в развитии событий. Причем, что странно, «Сильмариллион» мне на ум не шел, а стучалось в висок что-то другое, прочно забытое, но очень близкое. И потом я вдруг поняла, кого они мне напоминают, альвдисовские эльфы. Дело в том, что я с ними много лет знакома и помню их молодыми.

Они были именно такие, находящиеся в постоянном поиске своего предназначения, непрерывно творящие – кто тексты, кто песни, кто картины, кто украшения – одни более успешно, другие менее, но все одинаково страстно. Болезненно-самолюбивые, обидчивые, часто конфликтующие друг с другом и со всем социальным окружением – в семье, на работе, на учебе. По-настоящему, искренне отзывчивые к бедам и проблемам близкого человека и совершенно непримиримые к тому, кого сочли врагом. Это люди, игравшие в эльфов, ребята и девчонки из фэндома, сложившегося вокруг ролевых игр по Толкиену в конце 90-х и начале 2000-х. Большинство из них с тех пор не только повзрослели, но и постарели, иных уже и нет в живых.

Эльфы Толкиена – эпические персонажи, для них каждое решение необратимо, любой шаг в сторону от предназначения – фатальный и гибельный. Эльфы Альвдис – любимые герои людей, которым очень хотелось стать этими героями хотя бы в игре, в коллективной фантазии. Автор, описывая их ошибки и неудачи, нередко дает своим героям второй шанс, а если нужно – и третий. И это для меня выглядит не как нарушение канона Профессора, а просто как следование другим сюжетам – не первоисточника, но фэндома. Особенно меня порадовал финал, где у пожилых бессмертных появляется нехарактерная для них в далекой юности способность понимать другого, думающего и действующего не так, как они. Даже некоторые смертные обиды можно, как выясняется, простить перед уходом за море.

Я надеюсь, что эта книга найдет своего читателя не только среди ролевиков и толкинистов, но и между теми, кто провел молодость в любой неформальной творческой среде – будь то любители авторской песни, или литературный клуб, или театральная студия. Все эти художественные сообщества чем-то неуловимо похожи, хотя, конечно, и разница между ними есть, как между разными народами и домами эльфов. И над своей жизнью в сообществе – ведь именно в них и случается настоящая, насыщенная, драматическая жизнь– стоит поразмыслить, может быть, даже не дожидаясь старости, а пораньше.

Эльф среди людей. У этой книги поразительно точное название.

ВРЕМЯ ЭЛЬФОВ. БРЕМЯ ЭЛЬФОВ

Татьяна Волоконская

В разрушенном Аннуминасе, куда Хэлгон приводит юного Арагорна (будущего Первого) в «Волчьих тропах», арки и оконные проёмы пережили монолит стен. В этом городе-призраке больше нет направлений, нет маршрутов и успокоительной расчленённости пространства на зоны и соединяющие их промежутки. Кажется, что арки никуда не ведут. Кажется, что окна больше не впускают в дом свет, а только пропускают его сквозь себя. Кажется, что ты свободен в своём движении, что «можно пройти и под аркой, а можно – и там, где была стена». Это жутковатое ощущение словно бы обращает в призрак и тебя самого. По крайней мере, Арагорн не в состоянии представить себе этот город вновь заселённым людьми.

Всё правильно: этот город – для эльфов. Потому решение Арагорна Второго восстановить его… скажем так, призвано пробуждать смешанные чувства.

Так же, как Аннуминас, «Эльф среди людей» – это наследие эльфийской культуры. И попавший в неё извне рискует не отделаться только сильным головокружением. Что ж, попробуем уловить хоть что-то, пока и нас не развоплотило.

Время

Хронология «Эльфа среди людей» – престранная вещь: вместе с Хэлгоном мы беспрестанно перемещаемся взад и вперёд по временной шкале, не в силах уловить внутреннюю логику в этих прыжках. «Свадьба Аллуина» должна следовать за «Волчьими тропами», «Падение Амон Сул» – предшествовать им. Так для человеческого сознания.

Над сознанием эльдар время не властно, эльф живёт во всех точках своей истории одновременно. Диалог Хэлгона с умершими друзьями – вождями Арнора – продолжается годы и столетия спустя их смерти, вопреки времени, вопреки законам, управляющим посмертной судьбой людей. Лишь один из синдарских лучников приходит в отряд Келегорма истреблять нечисть Тирн-Гортада, все остальные участники этого похода заняты исцелением язв Первой эпохи. Последний из долгов, которые отдаёт Галадриэль, прежде чем уйти на Запад, – долг её юности, той эпохи, когда её ещё не звали Галадриэлью.

Впрочем, верно и обратное: эльфы тоже не имеют власти над временем. Хэлгон дважды пишет в Аман об истории Арнора, и оба раза не справляется с элементарной для человека задачей – выдержать последовательность изложения. То примется рассказывать, откуда есть пошла земля Арнорская, уже исписав несколько страниц о её распаде на отдельные княжества. То, составив для Финголфина галерею северных правителей, обращается вспять, потому что за перечислением вождей упустил их помощников. Линейное письмо для него мучительно, потому что оно – зримое воплощение времени.

Лорд Келегорм один за другим совершает немыслимые для эльфа подвиги: преодолевает (пусть в посмертии) коллективную судьбу своего рода, проходит через Мандос, не отправляясь на Запад, объединяет делом три народа эльдар. Но победить время он не в силах: сначала его чуть не поглощает память прошлого, затем погружают в непробудный сон мечты о несбыточном будущем. Обращённая к нему просьба Галадриэль – помочь Арвен справиться с разрушающей силой времени – просто смешна: то, что для человека – привычное испытание, для эльфа – безнадёжная схватка.

Кирдан Корабел превозмогает уход друзей и родных, побеждает в себе безрассудный зов совести, интуитивно уклоняясь от Сауроновой ловушки с холодными камнями, не поддаётся примеру тысяч и тысяч соплеменников, отплывающих на Запад, потому что его долг – дождаться последнего корабля. И какая мелочь, по сравнению с уже пережитым, едва не сокрушает его! Всего лишь старость. Всего лишь борода – видимое пророчество того, что последний корабль близок, что его отплытие уже задерживается.

В текстах «Эльфа среди людей» дважды возникает образ упрямого сопротивления времени, дважды – чтобы мы уж точно не пропустили. Гаэлин прячется от времени в служении своему мастеру, Эредин – в скорби по родным. Результат оба раза горько ироничен: Кирдан начинает избегать порученца, видя в его неувядающей юности укор своему поражению в битве со временем; Эредин, не желая отпускать боль утраты, отдаляет время счастливой встречи с близкими. Бесконечные «люблю-не-вернусь» Хэлгона, обращённые к Эльдин, в этом контексте начинают звучать совсем по-другому: не от блаженства Амана он бежит, а от будущего, в котором он больше не дружинник лорда, а отец семейства. Книга, которая должна бы логично завершиться отплытием Хэлгона на Запад, обрывается раньше – и это в высшей степени выразительно: даже после эпизода с дочерью кузнеца в деревеньке Арчет, когда северный эльф уже понимает, от чего он бежит, понимает, что его бегство бесплодно, он всё равно уходит на восток. Не на Запад.

Только не надо думать, что человеку легко пасть жертвой времени. Им тоже тяжело: Ранвен, к которой на склоне лет вдруг вернулось искушение молодостью, Арагорну, едва надевшему кольцо Барахира, счастливому ощущением неразрывной связи со своей землёй… Хурину, встречающему смерть безумным весельем, потому что – а как иначе встречать полную неизвестность? Для Глорфиндэля посмертие – то, что можно обсуждать с другом во время полдника, а смерть – мгновение, которое не стоит пристального внимания. Но тогда почему Галадриэль переживает свой уход едва ли не мучительней людей? А Келеборн – так и вовсе не может пережить, продолжая цепляться за землю, которая уже перестала принадлежать ему.

Потому, может быть, что вместе со временем Ранвен уходит Ранвен, но остаются её многочисленные потомки (нелегко придётся Тинувиэль в финале «Гондору не нужен Король»: попробуй запомнить все имена!). Остаётся время людей. А вместе со временем Галадриэль уходит время эльфов.

Всех эльфов. И навсегда.

Осень

«По разные стороны» заканчиваются гибелью Белерианда, гибелью Первой эпохи. В конце «Холодной осенней земли» тучи оплакивают эльфов, не разбирая народов и заслуг, равно – уже ушедших и ещё остающихся. Стареющий Кирдан в «…молчали» грустит над забытыми реликвиями уходящих на Запад. Дунаданы в «Волчьих тропах» после гибели Арагорна теряют и Хэлгона.

Во «Властелине Колец» Исходу эльфов отведён финал. В «Эльфе среди людей» Исход начинается практически с первых строк, задолго до предупреждения Кирдана.

Для автора эта книга – отчётливо дань памяти, долг ушедшей молодости. Отсюда – стремление аккуратно подобрать старые, до сих пор не осуществлённые замыслы и одним томом завершить их. Отсюда же – не очень ловко замаскированное творческой ленью желание сохранить все свои прежние голоса, все мысли, все раны. Бесконечные споры героев – отголоски их юных ссор, своей безрассудной мощью раскалывавших мироздание. Вереницы сменяющих друг друга эльфийских имён, отмечающих сезоны их жизней: в последний раз они разворачиваются перед читателем, как веер, чтобы свернуться с сухим щелчком, с которым опавший лист падает на полотно из себе подобных.

Странная, даже неуклюжая композиция тома: «Эльф среди людей» – третья книга из цикла «Холодных камней Арнора», но «Холодные камни Арнора» же – центральный корпус текстов в ней. Ошибка, извинительная для студента младших курсов, но никак не для писателя с весомым стажем. А откровенная несамостоятельность претекстов тома, их едва ли не постыдная зависимость даже не от «Сильмариллиона», подозреваю, – от давних бесед фэндома по поводу сюжетов «Сильмариллиона»? Эта книга – слепок творческого пути своего автора: постепенного взросления, оформления, отделения от породившего его мира. И эта же книга – предложение пути, адресованное автором своим собратьям.

«Эльф среди людей» притворяется сборником. Разрозненными текстами, объединёнными (нарочито неискусно, как неискусен образ Хифлума, сотворённый Финголфином) сквозным героем. Который является героем не только этих текстов, ага. И который что здесь, что там усиленно уклоняется от статуса героя, притворяясь оруженосцем, разведчиком, подносчиком камней и хвороста, переводчиком с вороньего языка (прямо сказано, что – ненужным переводчиком).

Вот и «Эльф среди людей» притворяется случайной коллекцией текстов, словно бы ненароком оставленными в одном месте. В Гавани, вот именно. Перед Исходом, да.

Опять же: несколько раз на страницах этого тома (мы уже знаем, зачем) возникает образ лестнице-улицы. Не то лестницы в Серебристой Гавани, отдельные ступени которой складываются в улицу, ведущую к маяку – к свету. Не то улицы в Форносте, превращающейся в лестницу, по которой Арагорн вслед за Хэлгоном спускается во тьму прошлого – и поднимается к вершине, на которой – место вождя Арнора.

Так и сама книга: вроде бы предлагает отдельные шаги, но они складываются в длинный путь, который, как и положено, заведёт тебя незнамо куда. Вроде бы прочерчивает историю второй жизни простого эльфа – «третьего дружинника в пятом ряду», но эпизоды этой истории предлагают ему и тем, кто идёт с ним, наконец-то встретиться со временем лицом к лицу.

Безжалостное предложение, на мой взгляд. Предложение выбора между Исходом из Средиземья – и необратимым перерождением.

Хочешь остаться в этом мире – прими тот факт, что время эльфов в нём подошло к концу. Что с холодной осенней земли, на которой лежишь спутанной жертвой за грехи отцов, один путь – на ту сторону. Что осенний Аннуминас, прекрасней которого нет, – руина: в ней больше не жить. Что любимейший грозный Охотник, силой которого ты пытаешься удержать эту землю, покинул её – и живёт в осенних лесах.

Что этот мир стал для эльфов треснутым кувшином, из которого необратимо утекает смысл. Что он заслуживает тех, кто увидит его целым.

Враги

«Властелин Колец» объясняет Исход тем, что окончательная победа над Злом требует великой жертвы. Силы эльфов истощены многолетним противостоянием Морготу и его слугам, низвержение последнего означает конец и их служения Средиземью. Эпоха колоссальных битв завершается. Смысл жизни читающих в воде, воздухе и земле исчерпан.

В «Эльфе среди людей» несколько иные акценты. Земля Белерианда пропитана отголосками схваток с властелином Ангбанда и тем невольно поддерживает его силы. Искажение в душе Келегорма пугает Белега едва ли не более зверств орочьих отрядов.

Вспоминаем «Сильмариллион» дальше (нам же успокоительно задали его в качестве точки отсчёта такими нарочито несамостоятельными претекстами «Эльфа», а как же). Пока против Моргота выходит воинство нолдор, они обречены на поражение, а он – на торжество. Побеждают благостные певцы ваниар, в чьём сердце нет места войне.

И вновь несколько новых моментов. В «Сильмариллионе» Искажение нолдор объяснено их слепым следованием клятве Феанора. В «Белых стрелах» Кархид открывает прямо противоположное: клятва лишь воплотила в жизнь суть нолдор, дала видимость цели их безотчётному порыву. Ваниар победили, но их победа принесла гибель Белерианду и подала Саурону идею, чуть было не стоившую жизни оставшейся части Средиземья.

В «Волчьих тропах» Хэлгон формулирует этот принцип куда более внятно: «Чем сильнее мы бьем варгов, тем умнее они будут. <…>Могучими их сделаем мы, никаких волколаков уже не понадобится».

Как бы «Эльф среди людей» ни притворялся производным от «Сильмариллиона», у этих художественных миров разные законы. Там, где у Толкиена действует закон смирения и жертвы, у Альвдис подспудно, но неотвратимо звучит закон равновесия. А это значит: пока Дивный народ остаётся в Средиземье, в нём будут появляться Тёмные силы, которые смотрят на мир так же – в самую суть воды, воздуха и земли. Моргот захватил Сильмариллы, Саурон завладел Кольцами, на новую эльфийскую драгоценность, дерзающую заключить в себе суть мира, найдётся новый Враг. Эти враждующие стихии взаимно изматывают друг друга, до тех пор пока – великая красота и великий ужас – не уйдут из Средиземья одна за другой, оставляя его людям.

Отсюда – странные на первый взгляд сближения противоположностей, то объединяемых случайными деталями, то нечувствительно обращающихся друг в друга. Женщины Дориата трудятся над запасными тетивами для мужей, но точно такими же запасными тетивами Дирнаур велит связать принцев Дориата. Хэлгон учит Арагорна пробуждать песней ярость Оромэ против варгов – но это и станет причиной гибели вождя, переоценившего свои силы. В этот же сюжет возвращается Дирнаур, даже дважды. Одного из дунаданов, лишившихся семьи из-за нападения волколаков, Хэлгон прямо сравнивает с сородичем-смертником. Но ведь и варг, убивший Арагорна, мстит ему за разорённое логово, погружённый в безысходное серое отчаяние мёртвого заживо.

Третий раз Дирнаура вспомнит Келегорм, занимаясь всё той же жуткой работой по размыванию границ: участь умертвия едина для орков и эльдар, старый соратник, заживо сгоревший на погребальном костре своего лорда, может быть тем, кто едва не утащил его за собой в пещере Тирн-Гортада.

В этом лабиринте диковинных отражений веками блуждает Хэлгон – «огнеглазый». И если в «Некоронованном» его прозвище указывало прежде всего на прошлое – древнюю эпоху яростных битв, то в «Эльфе среди людей» та же хронология, обозначенная теми же именами, замыкается в кольцо. Древние битвы не закончены, они по-прежнему бушуют в сердце беспокойного нолдо, который путает Моргула с Морготом, Ангмар – с Ангбандом, объявляет целые народы и расы Искажением миропорядка и полагает, что врага нужно уничтожать вместе с его оружием, в том числе – потенциальным оружием. Неспроста холодные камни курганов Тирн-Гортада зовут его на финальную битву: с кем бы он ни сражался, он вновь и вновь оказывается лицом к лицу с самим собой.

Наши речи о Хэлгоне и его истории тоже замыкаются в кольцо. В потоке эльфийского безвременья мы ходим сквозь стены незримого города, вновь и вновь возвращаясь по своим же следам. Так и будет – до самого Исхода.

Утраты

Мне понятно, почему эта книга, впустившая своего автора в мир «Холодных камней», в итоге оказалась третьей в цикле. Понятно, почему её завершение так долго откладывалось – и так решительно случилось, нарушив попутно целый ряд законов художественной целостности. «Эльф среди людей» – это черта, разделяющая прошлое и будущее, рассечение мира на части, которые уже не могут быть единым целым.

Вся эта книга в конечном счёте – об утрате, вызванной ею боли и необходимости эту боль пережить. Об умении отпускать – или даже отсылать от себя прочь, если это единственный способ расстаться.

«Хэлгон, нет», – говорит Аранарт, отнимая у друга своих подрастающих сыновей – отнимая у эльфа будущее Арнора.

«Уходи!» – кричит Ранвен, отталкивая вместе с Хэлгоном счастье собственной молодости.

«Мой ответ: нет», – отказывается от эльфийских колец сам Хэлгон: они утратили силу – их время (время мифа) подошло к концу.

Герои «Эльфа среди людей» отпускают прошлое в гневе боя и долгих разговорах, письме, отправленном через заповедное море, и символе, высеченном на могиле ушедшего друга. Звучат поминальные песни, сбываются пророчества, страшные подарки выбрасываются в пропасть или запираются «в самом дальнем ларце». Камни теряют память, имена исчерпывают свой смысл. Эльфы уплывают на Запад.

Арагорн Второй, вопреки всем читательским ожиданиям так и не появляющийся на страницах «Эльфа среди людей», тщится сохранить прошлое: восстановить объединённое королевство, заново выстроить мост в Тарбаде, возродить Аннуминас. Может быть, в мире «Властелина Колец» ему и удалось бы задуманное, но в мире «Холодных камней» решать не ему. Решать тем, «для кого Север – не тонкий слой между вражьими силами и остатками мира Запада, для кого тысяча лет сокрытой жизни – не безвременье, для кого имена бродяг на “Ар-” – не мечта о грядущем, а самое что ни на есть настоящее».Хэлгон спешит на встречу с Глиором, чтобы закрыть свой последний долг: выпустить горящую стрелу по Форносту. По прошлому. И по себе.

Знаете что? В Мандосе действительно мягче.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Предисловие автора

По разные стороны

Холодная осенняя земля

ХОЛОДНЫЕ КАМНИ АРНОРА

Пролог

ПЕРЕЗВОН СТРУН

Клинок из Ангмара

...молчали

Свадьба Аллуина

ВОЛЧЬИ ТРОПЫ