Энергоблок

4

Позвонил Абдулхаков. Кричит, запыхался, голос гортанный. Говорит: вскрыли все три главных циркуляционных насоса. Сильно парит. По аэрозолям три нормы, работают в «лепестках». Выемные части насосов спустили в транспортный коридор, и Пряхин дал команду везти их без дезактивации в блок вспомогательных цехов. Я, говорит, ругаюсь, запрещаю... Пусть поднимает назад в насосный зал, дезактивирует смесью лимонной и щавелевой кислот. А он говорит: «Я тебе сейчас клизму из лимонной кислоты сделаю...»

Палин позвонил в будку военизированной охраны. Приказал не открывать ворота транспортного коридора. Через некоторое время звонок от Пряхина. Матерится. Говорит, что в мастерской блока вспомогательных цехов есть контейнеры. Насосы спрячут в контейнеры и отправят на завод для ремонта. Ты, говорит, Палин, не пуп, а работу стопоришь. Смотри, морду намылим сообща.

— Мыль! — крикнул ему Палин. — На гидравлической части насоса семьсот пятьдесят тысяч «бета»! Ты что, в своем уме?!

— Умник! — огрызнулся Пряхин. — Шибко образованный стал... — И бросил трубку.

Позвонил Абдулхаков. Сказал, насосы поднимают в центральный зал. Будут мыть над шахтой ревизии.

«Подействовало...» — удовлетворенно подумал Палин.

Притащили со склада новые выемные части. Приступили к установке...

Звонок от Шаронкина:

— Владим Иваныч! Салютик, физкультпривет и наше вам! Довожу до сведения... Вопреки и супротив... Но ничего не могу сделать... С разрешения Алимова и при поддержке тяжелой артиллерии, то бишь Торбина, приступаю к гидровыгрузке ионообменных смол из фильтров байпасной очистки в те самые двадцатипятикубовые емкости... Ничего не могу сделать... Смола насытилась. Активность — невмоготу... Наше вам! Прошу дозиметриста... Срочно!..

У Палина сдавило в груди. Опалило гневом при мысли о Торбине.

«Но отвечаю я... Сброс радиоактивных смол на узел десорбирующих растворов превратит в нерабочие сразу три больших помещения и очень людный коридор на отметке минус пять и восемь... Но... Пока делать нечего... Пойдет Проклов. Матрос с атомной подлодки. Служил в реакторном отсеке. Трюмный. Очень основателен. Сказал, никуда теперь не пойдет. На атомном деле и подохну, говорит... Последний анализ — кровь в норме...»

Вызвал Проклова. Приказ:

— Оформить допуск. Организовать саншлюзы — противни с мешковиной и контактом Петрова. Знаки радиационной опасности. Обход радиоактивно опасных помещений. Производство работ только по бланку переключений, подписанному начальником смены АЭС и Шаронкиным...

Проклов ушел. Палин подумал, что здесь можно пока быть спокойным.

Позвонил на блочный щит управления. Там уже начали подъем мощности. Пока на естественной циркуляции и до десяти процентов от номинала. Замначсмены говорит, что Алимов и Торбин почти непрерывно на проводе. Торопят. Работы по главным циркуляционным насосам будут завершены к утру. Будут ждать насосы на режиме естественной циркуляции.

Палин пошел в обход по электростанции. Через коридор деаэраторной этажерки прошел в машзал. Кругом полно народу. Особенно на отметке дистанционных приводов арматуры. Эксплуатационники вручную крутят задвижки. Выставляют в исходное положение. Кое-где есть маховики. Но в основном крутят гаечными ключами, нарощенными газовой трубой. Лица красные, потные.

Крутят давно. Крутить еще долго, не менее трех часов...

В машзале прохладно. Пахнет холодным железом и пластикатом. Еще сыростью. Несет с низовых отметок. Слышен лязг железа.

Спустился на нулевую отметку в бокс конденсатоочистки. Завершают загрузку в фильтры ионообменных смол. Загружают прямо через люки, индивидуально в каждый фильтр. Гидрозагрузка не отлажена. В боксе холодно. На желтом пластикатовом полу лужи черной воды. Эксплуатационники тащат мешки смолы на плечах. Слышен мат. Туда-сюда носится Шаронкин.

— Наше вам, дозиметрия! — слышит Палин голос Шаронкина. — Тут еще чисто. Делать нечего...

Слышен скрип открываемой арматуры, гром каблуков по металлической рифленке металлоконструкций.

Обошел машзал по нулевой отметке. У маслоохладителей турбины лужи масла. Машинист разбрасывает на лужи ветошь, притаптывает ногами. Потом, наклонившись, размашисто подтирает пятно. Работает центрифуга. Пахнет несколько едковато парами разогретого турбинного масла.

«Будущие опасные точки, — думает Палин. — Трудно сказать, где они... Но машзал живет...»

Палин прошел в блок спецхимии. Тут, что называется, конь не валялся. Кругом пахнет холодным металлом оборудования, монтажной пылью. По-настоящему здесь работают только второй день. Визжат наждачные машинки. Искры. Запах сгоревшего железа и першащий — от наждачного круга. Лязг, грохот кранов, выкрики, голубые вспышки и запах сварки.

Палин раздумчиво смотрит на все это и думает, что вот как все вышло. Он между этим блоком спецхимии и Торбиным, как в клещах. А эта «черная труба» — словно дамоклов меч над его проснувшейся совестью...

Прошел в реакторный зал. Тепло. Шуршащий шум. В разных местах застыли кран и перегрузочная машина. Вскрыты люки бассейна выдержки отработавших кассет. Взмокший слесарь сверлит электродрелью дырки в коробах верхней биозащиты реактора. Вчера в этих коробах, заполненных спецбетоном, было три мощных хлопка. Нержавейка вспучилась. В спецбетоне есть кристаллизационная вода. Под обстрелом нейтронами образуется гремучая смесь. Дырки для вентиляции.

На противоположной стене, на стенде свежего топлива, висят длинные семиметровые колбаски урановых кассет и стержней системы управления защитой реактора. Весь зал окрашен бежевой эпоксидкой, краны — в бордовый цвет. Балки перекрытий — голубые. Душноватый запах. Временами истерично взвизгивает дрель. Слышен шуршащий шум реактора...

Палин посмотрел на часы — девять вечера. Пора домой.

Выйдя на улицу, в окне кабинета директора увидел расхаживающего взад и вперед, жестикулирующего и что-то говорящего Торбина. Поймал себя на том, что думает о нем как о начальнике главка, хотя внутренне уже не считал его таковым. Что-то в глубине екнуло. Суеверное и лакейское...

— Ладно, Сергуня, — прошептал Палин, матерно выругался и ускорил шаг.

Утром следующего дня начали пуск электростанции. Это сразу почувствовалось. По нарастающему гулу и мелкой дрожи бетонных перекрытий. Полным ходом поднимали мощность реактора. В работе шесть главных циркуляционных насосов. Прогрели паропроводы до главных паровых задвижек, приняли пар на конденсаторы турбины и далее, через конденсатный и питательный трубопроводы — на реактор. Основной контур большой циркуляции замкнулся. Гулко ухало в головках деаэраторов. Но удары пока мягкие, рассыпающиеся, с шуршанием. Кругом теплый вонючий дух...

Звонок от Абдулхакова:

— В коридоре, в районе емкостей с грязным фильтро-порошком, по «гамма» — два рентгена в час. Проход закрыт. Знаки радиационной опасности висят.

Палин поинтересовался у начальника смены АЭС о работах по общестанционным нарядам... Полным ходом монтаж на блоке спецхимии... Три бригады электромехаников допущены на наладку электроприводов арматуры. Одна бригада — в помещение над радиоактивными емкостями... Проклову — проверить.

Проклов:

— Гамма-фон. Работать шесть часов... Абдулхаков:

— В емкостях не задраены лазы. Крышек лазов что-то не видно...

Телефон. Палин — Шаронкину:

— Немедленно наживить крышки и задраить лазы!

Через тридцать минут Шаронкин — Палину:

— Крышек нет... Черт знает, где... Съели, наверное... Крысы... Закрыл пока лазы паронитом... Курам насмех...

Гидроудары в деаэраторах нарастают. Стали пушечными. Вздрагивает вся деаэраторная этажерка. Палин ощущает отдачу пола...

Звонит Дрозд, начальник турбоцеха:

— Владим Иваныч, пришли «дозика» померить воду, аэрозоли... — Голос вздрагивающий, виноватый. — Деаэраторы пляшут на опорах. Кажется, оборвало дренажную трубу... Хлещет кипяток. Пар... Быстро!..

Палин послал Моськина. Маленький, верткий. «Дозик» с субмарины. На яйцевидном, в частых жировичках лице — постоянная готовность к действию. Выражение глаз еще военно-морское. Они будто кричат:

— Есть! Есть! Есть!

С газодувкой через плечо и с радиометром в руке Моськин рванул на двадцать пятую отметку. Там хлестал кипяток.

— Ах, вода, вода... — сокрушенно бормотал Моськин. — Счас бы пластырь...

Чугунная дверь в деаэраторную открыта настежь. Из проема валит пар. Моськин включил газодувку.

Трах-трах! Бух-бух-бух! Дринь-дринь-дринь! — гремят то глухо, то ударами молнии, то мелким металлическим стуком гидроудары.

Появился Дрозд. Лицо испуганное, хотя видно, что изо всех сил он старается не показать свою растерянность.

— Ну, ты качай, а я побежал на блочный щит... — говорит он Моськину, а голос такой, будто советуется.

— Аэрозоли — три нормы! — кричит ему вдогонку Моськин и натягивает «лепесток». Бежит к телефону. Докладывает обстановку Палину. Палин звонит на блочный щит управления.

Ответ:

— Некогда! Позже... Заливаюсь... Палин Алимову:

— Вода в деаэраторной хлещет на пол. Зальет электрощитовые. Принимайте меры...

Алимов:

— Знаем... Думаем... Сейчас... — Голос хороший, вежливый.

«Опасность... — думает Палин. — Подперло... А то пузо вперед и...»

Телефон. Абдулхаков Палину:

— В машзале долбает. Прямо канонада. Бьет в конденсатопроводе и на питательной линии. Оборвало опору трубопровода... — Хрипло, гортанно смеется. — Дрозд бегает как помешанный. Без чепца. Сделал ему замечание... — Снова хрипло хохочет. — Война, Владимир Иванович...

Палин бежит в машзал.

«Торбина бы сюда... Пусть обкатается, деятель...» На двенадцатой отметке его встречает Абдулхаков с вытаращенными глазами. Хрипло кричит:

— Вон-вон, смотрите! На питательной линии оборвало «гусак»... Воздушник!..

Кипяток хлещет расширяющейся струей в стену. Палин прикинул расход:

«Примерно, пятьдесят кубов в час... Плюс столько же, а может, больше в деаэраторной... Началось...»

Бежит к телефону. Кричит на ходу Абдулхакову:

— Бери мазок на нулевой отметке! Активность доложи мне!

За турбогенератором, в просвете между цилиндрами турбины, просеменила глыбастая фигура Федосова. Палин бросился к нему, перехватил.

— Беги к морю! Контроль активности на сливе из «черной трубы»! Головой отвечаешь... Меня непрерывно держи в курсе...

Федосов побежал, прихрамывая.

Пулей влетел на двенадцатую отметку Алимов. С ним — представитель научного руководителя по реактору. С Курчатовской бородкой. Тонкая кость, белый воротничок, чуни поверх штиблет, белый лавсановый халат поверх костюма. Таращит глаза, растерян.

— Что?! — кричит ему Палин. — Не вписывается в формулы?!

— Потрясающе! — кричит научный руководитель. Алимов подбегает к Палину. Привычный нырок головой.

— Где Дрозд?! Что он, не знает, как пускать паропроводы?!.. Ты никогда не пускал турбину?! — вдруг спрашивает он Палина. В голосе плохо скрытая паника.

— Никогда, Станислав Павлович! Ты что, с луны свалился?! Я с рождения дозиметрист!.. — Палин ехидно сощурил глаза.

«Сволочь!.. — подумал. — Берутся за дело, не зная дела. Честолюбчики...»

— Надо принимать на барбатеры! — сам себе крикнул Алимов и рванул в сторону блочного щита управления

— Торбина давай сюда! — крикнул вдогонку Палин. Алимов снова подскочил к нему.

— Что?!

— Торбина, говорю, давай сюда! Пусть берет управление на себя!

Алимов махнул рукой... Растерянно улыбнулся.

— Он такой же бомбовик, как и я! — крикнул Главный. Глаза затравленные. Стремглав бросился к выходу с отметки турбины.

Грохот гидроударов. Хлест радиоактивного кипятка. Пар. Пахнет теплой сыростью. Вдруг грохот усилился.

«Ага! — подумал Палин. — Кинули пар на барбатеры...»

Пол под ногами дрожит. Воздух упруго пульсирует. На душе нехорошо. Побежал к перилам. Там, внизу, на нулевой отметке, у технологических конденсаторов, мечутся белые фигурки машинистов. Лихорадочно вручную открывают задвижки на техводе к технологическим конденсаторам. Палин почувствовал кого-то рядом. Повернулся. Видит — рыжебородый ученый. Тоже перегнулся через перила, смотрит вниз. Говорит:

— Что-то крутят там...

— Да... — отвечает Палин. Его душит судорожный нервный смех.

В это время потрясающей силы гидроудар, перекрыв собой тысячекратный грохот, потряс здание электростан ции. Палин почувствовал, как гулко вздрогнул железобетонный пол под ногами. Отметка фундамента турбины. Технологический конденсатор подпрыгнул, затрясся, как в лихорадке, оборвал анкерные болты, заплясал на опорных лапах. Трубопровод подвода пара срезал «мертвую» опору — две мощные стальные балки, встроенные в железобетонный монолит стены.

У Палина похолодело в груди. Сердце ускорило бег. Появилось в душе неуправляемое суеверное чувство. Рыжебородый научный руководитель завопил на высоких нотах, тараща глаза и сильно жестикулируя костлявыми руками.

— Это ужасно! Технический бандитизм!

Повернулся и трусцой засеменил к выходу с отметки турбины, шаркая чунями, чтобы не поскользнуться.

«Вали, вали отсюда, наука... Все идет не по формуле...» — подумал Палин, ощущая тем не менее нарастающее беспокойство.

Откуда-то, Палин даже не заметил, откуда именно, внезапно появился начальник турбоцеха Дрозд. В белом новеньком, сильно жеванном лавсане, без чепца. Лоб в испарине. Где-то потерял очки. Лицо осунулось. Голова стала как бы меньше, а шея длиннее.

— Все ясно, все ясно!.. — бормотал он, наклонившись рядом с Палиным через перила и глядя вниз, туда, где только что долбанула стихия.

— Пар дали раньше охлаждающей воды, черти!.. Все ясно, все ясно, сейчас сделаем!..

Палин хотел спросить, что ему ясно и почему так грохочет кругом, но вид у Дрозда был жалкий, хотя и через силу деловой. Он вдруг взял Палина за руку и стал кричать ему в ухо, стараясь перекрыть грохот. Видно было, что он успокаивал сам себя:

— Регулятор на линии основного конденсата плюет порциями! Мал расход воды!.. Мал расход, говорю! Задвижка открыта полностью, пара не хватает!.. Проход мал!.. От этого и долбает...

Палин смотрел на Дрозда во все глаза, и ему показалось, что тот будто советуется с ним. Сквозь грохот слышен хлест воды внизу. Ясно — дренаж оборвало! Радиоактивный кипяток!.. Хлещет в четырех местах... Расход предположительно двести тонн в час...

— Прекращать надо-о! — орет в ответ Палин.

— Сейчас, сейчас! — кричит Дрозд, но Палин видит — в глазах у него паника.

Влетает Алимов. Изогнулся дугой, втянул живот, руки чуть раскинул, бледен, кажется, вот-вот вцепится и станет бороться... Да, поза борца перед схваткой. Глаза все те же, затравленные. Орет.

— Что?! Что делать?!

Дрозд смотрит на него. Бледен. В глазах, кажется, слезы.

Вбегает Абдулхаков. Глухой его, гортанный голос в грохоте еле шуршит. Скалит зубы. На груди газодувка. Палин приложил руку — работает. Прокачав воздух, Абдулхаков вынул фильтр, подбежал к ТИССу (прибор для замера бета-активности). Вернулся.

— По аэрозолям четыре нормы!..

Все без «лепестков»... Палин с беспокойством думает о «черной трубе».

«Низы уже затоплены... Дренажные насосы включились... Федосов молчит...» — Он глянул в сторону телефонной будки. Лампа сверху не мигает, стало быть, звонка нет.

«Надо уходить на щит... Теряю связь с местами, контроль...»

Подсунул ухо к Алимову и Дрозду. Дрозд уверенно орет. Очухался.

— Увеличивайте расход! Увеличивайте расход! Я на полную открою регулятор на линии рециркуляции конденсата! Будет эффект!..

Алимов трясет головой, нюхает воздух, делает легкие нырки вправо, влево.

Палин — Абдулхакову:

— Активность воды в приямках! Быстро!

Абдулхаков бежит вниз. Палин — Алимову:

— Надо останавливаться, Станислав Павлович! Смотри! — Махнул рукой на хлещущий кипяток. Тело пробирает теплой влагой. Но еще холодно. Зябкость!

— Надо понять! — орет Алимов. В голосе та же совещательность, что и у Дрозда. Глаза все еще растерянные.

«Чего понимать. И так ясно», — усмехнулся Палин и побежал к выходу. Бегом по коридору деаэраторной этажерки, крытому желтым пластикатом. Пластикат под ногами пришлепывает по набетонке и порою смачно вскрякивает. Решил по пути осмотреть щитовые.

Вошел в помещение вычислительной машины «Гора»... С потолка льет вода. Оператор мечется в лабиринте стоек с электронной аппаратурой и одну за другой обесточивает. Бледен. Кричит:

— Уже третий раз! Все насмарку!..

В помещении щита дозиметрии потолок промок. Скоро польет. Палин рванул на блочный щит управления. Здесь тише, чем везде. Перфорированный потолок и стены глушат звуки. Три белых спины операторов. Смачно клоцают ключи управления. Начальник смены АЭС Болотов. Сухощав, стрижен ежиком, подтянут. Стучит правым кулаком о левую ладонь. Водит головой вправо, влево. Оценивает по приборам ситуацию.

— Все заливает у тебя! — кричит Палин.

Болотов холодно глянул на него. Взгляд оценивающий.

— Спокойно, знаю...

— Чего «знаю»?! — Палин выглядел смешно. В испарине. Чуб сполз на лоб, глаза вытаращенные.

Болотов улыбнулся. Палин побежал на щит дозиметрии. Там надрывался телефон. Звонил Федосов.

— Из трубы хлещет в море!.. Владим Иваныч...

— Расход?!

— Примерно, кубов пятьдесят в час...

— Активность воды?!

— Отослал пробу с Прокловым...

— Разбавление с насосной идет?!

— Нет!

— Тебя понял! Сторожи! Пробы — ежечасно!.. «Вот он... Часик настал...» — подумал Палин. Стремглав бросился на блочный щит.

— Включай разбавление! — крикнул он Болотову. — Радиоактивный дренаж попер в море!.. Быстро!..

Болотов бросился к коммутатору. Что-то приказал машинисту насосной. И в это мгновение вдруг все стихло. Глубокая тишина. В ушах ватность...

— Что случилось?! — по инерции кричит еще Палин. Болотов улыбается.

— Увеличили расход. Конденсат пошел полным сечением. Прекратились «плевки»... Это надо было пройти... Поздравляю, дозиметрия!

Он подошел и сухой горячей рукой пожал Палину руку. Вбежал Алимов. Лицо смущенно сияет. К Болотову:

— Что сделал?!

Выслушал Болотова. Сказал:

— Ага! — сделал боксерский нырок головой вправо. Засмеялся. Посуровел вдруг. — Наколбасили, парни... Ну, варвары!.. Отключайте машинный зал. Работать на компенсацию теплопотерь. Незначительный парок на быстродействующее редукционное устройство, деаэраторы...

— Так там же дренажи пооборвало! — возмутился Палин.

— Ах да... — смутился Алимов. — Придется останавливаться...

В это время раздался лихорадочный зуммер на коммутаторе. Болотов хватает трубку.

— Что-о?!

Бросает трубку. Бежит к прибору расхода продувки реактора. Четыреста тонн в час вместо двухсот...

— Авария! — крикнул он упавшим голосом и выбежал из помещения блочного щита управления. Алимов и Палин за ним.

— Стой! — крикнул Алимов. — Стой, Болотов!

Тот остановился. Весь — нетерпение.

— Куда бежишь?! Что будешь делать?! — допрашивал Алимов, стоя в позе борца, готового к схватке.

Болотов бледен, лицо дрожит. Заикается.

— Т-там... Э-электрики... Н-налаживают. К-конечники... Ошибочно о-отк-крыли з-адвижки н-на р-резервные ф-фильтры б-байпасной о-очистки... Р-реакторная в-вода п-поперла...

Палин не стал дослушивать. Рванул на щит дозиметрии за радиометром и резиновыми сапогами. Через несколько минут, гулко топая, бежал назад.

...Дозиметрист Моськин, замерив активность на двадцать пятой отметке у входа в деаэраторный бокс, побежал вниз, на минус пятую отметку, проверить, не «прет» ли при таких мощных течах радиоактивный кипяток там, внизу, из трапов.

«При таких течах коллектор спецканализации ни в жисть не справится, — думал он, быстро сбегая вниз, поморскому ловко ступая на каждую ступеньку. — Видать, уже пол залило...».

Когда он выбежал с лестничной клетки в технологический коридор, то издалека увидел блеск воды.

«Так оно и есть», — подумал он, радуясь своей прозорливости, но вдруг услышал мощный шум льющейся откуда-то воды.

«Ничего себе!..» — мелькнуло у него. Он включил переносную газодувку на прокачку аэрозолей, перекинул на грудь и включил переносной ТИСС, опустил щуп с датчиком плотнее к полу и пошел вперед. Вода текла навстречу...

«Ни хрена себе!..» — мысленно сокрушался Моськин.

Теперь он видел, что вода бьет широким шлейфом из-под щели фанерной двери помещения десорбирующих растворов. Щуп коснулся воды. Моськин побледнел, испуганно переключая диапазоны.

— Мама родная!.. Миллион распадов!

И тут он увидел в воде желтый, мелкодисперсный порошок ионообменной смолы.

«Так это же пульпа радиоактивного фильтропорошка (взвесь твердых частиц смолы в воде)! Мама родная!..»

Забыв обо всем, он гулко шлепал бутсами по радиоактивной воде. Он не знал еще, что это продувочная вода реактора с активностью десять в минус пятой кюри на литр поступала через резервные фильтры в емкости, куда Шаронкин загрузил высокорадиоактивную пульпу, а оттуда через незадраенные люки — в помещение.

Моськин подбежал к двери. Ноги по колено вымокли. Толкнул дверь. Не поддалась. Отжал с силой. Оттуда сноп воды. Обкатило по пах. Горячевато. Обернулся, услышав топот. Бежал Палин. В болотных сапогах.

— Владимир Иванович! Владимир Иванович! — взволнованно закричал Моськин. — Стойте! Стойте! Назад!.. Миллион распадов! Радиоактивная пульпа!..

Палин подбежал к двери. Матерно выругался. Четко представил холеную физиономию Торбина. «Носом, носом бы тебя сюда... Сергуня...»

— Беги отсюда! Быстро! — приказал он Моськину. — У лестничного марша разденься догола и мигом в санпропускник, в душ. Быстро! Ты весь мокрый. С ума сошел... Иди, иди, матрос... Тут тебе не атомная подлодка. Пластырем не отделаешься.

Моськин уныло побрел по коридору. Вода была по щиколотку. Под ней смола фильтропорошка довольно толстым слоем выстлала пол, смачно, зернисто и жирно, как икра, расползалась из-под подошв. При неосторожном шаге ноги прокатывались на мелких круглых «икринках» смолы.

Палин отметил, что шум воды стихает. Сквозь сапоги чувствовал тепло воды. Градусов пятьдесят...

«Наше счастье, что после регенеративных теплообменников и доохладителей... — подумал Палин. — А если б двести восемьдесят?.. Был бы шорох... Но шум определенно стихает... Болотов закрыл задвижки... Ну, деятели!»

Палин был возбужден, ощущал решительность и вместе с тем внутреннюю потерянность. Лихорадочно думал, куда же теперь загонять эту грязнотищу...

«Назад, только назад... Откуда выперли...» — думал он, не оставляя и тени сомнения, что не допустит сброса радиоактивной пульпы в море.

Шум окончательно стих. Послышался топот ног по ступенькам лестничных маршей. Сквозь стекло двери увидел, как с последней площадки выскочили Болотов и Алимов и, в упор столкнувшись с голым Моськиным, остановились. Палин быстро двинул в их сторону, сделал руками крест и во весь голос заорал:

— Стой! Не заходить! — И уже спокойно, подойдя к двери, сказал: — Миллион распадов. По аэрозолям шесть норм... Всем надеть «лепестки».

И сам подумал, что впопыхах тоже забыл надеть.

— Ну, ты даешь!.. Ну, ты даешь!.. — в ступоре бубнил Алимов, глядя на Моськина и делая мелкие нырки головой влево, вправо. — Давай, матрос, дуй в санпропускник, что стоишь, как Аполлон?.. Ну, ты даешь!.. Ну, варвар!.. — И шлепнул его по волосатой ягодице. — Беги, живо!

Моськин будто только и ожидал этого шлепка, рванул с места и, перескакивая через три ступеньки, скрылся.

Запыхавшись, прибежал Шаронкин. Еще наверху был слышен его смех горошком — встретил голого Моськина. Но теперь не до смеха. Головой не вертит. Наплывы кожи на щеках и скулах побелели. В глазах испуг и миллион вопросов.

— Ну, ты даешь! — сказал ему Алимов. — Видал, что натворил? Кто допускал на работы?..

— И-и я... — сказал Болотов. Его трясло.

— Да успокойся ты... — тронул его за рукав Палин. — Успокойся.

Шаронкин вдруг захехекал.

— Ну и дела! Туши лампу, вешай абажур...

— Ну, ты даешь! — возмутился Алимов, от негодования тряся головой и будто нюхая воздух. — Ты знал, что емкости с активной пульпой имеют сообщение с фильтрами?

— Физкультпривет, Станислав Павлович! Ты об этом знал не хуже меня... Хе-хе-хе! На орехи вместе заработали. Один Палин, умник, не разрешил тогда и как в воду глядел... Ну, дозиметрия! — Он хлопнул Палина по плечу. Наплывы кожи на лице порозовели.

Алимов обвел всех затравленными глазами и вдруг приказал Болотову:

— Глуши реактор! Расхолаживайся! Шаронкин, Пряхин, Дрозд, ко мне в кабинет через десять минут. И чтоб, как штык, без опозданий... Палин, организуй саншлюзы, чтоб не разносили грязь.

«Первое толковое распоряжение», — подумал Палин.

...Проходы залитого радиоактивной пульпой коридора с двух сторон перекрыли канатами, повесили на них знаки радиационной опасности, поставили противни с мешковиной, смоченной в контакте Петрова. Абдулхаков и Проклов стали с двух сторон коридора в некотором удалении от входов. Вплотную к двери — рентген в час.

Палин побежал в тапочках, которые принес Абдулхаков, на щит дозиметрии, оставив грязные сапоги у противней. Туда же поставили еще несколько пар сапог и стопку комплектов пластикатовых полукомбинезонов, чуней, фартуков...

Палин неотступно думал теперь о «черной трубе». Он сидел за столом в помещения щита дозиметрии, обхватив голову руками, сморщившись, как от зубной боли.

«Господи! Неужели ж так будет всегда?.. Уже двадцать лет...»

Схватился за телефон. «Почему молчит Федосов?..» Нервно задергал тумблером. Наконец звонок. Федосов сообщил: из трубы минус седьмая степень, после разбавления к морю — минус одиннадцатая...

Но Палину было стыдно. Больно. В груди саднило. Ну что? Ну что же он может сделать?! Он вскочил. Прислушался. Тишина. Как после погрома. Забегал взад и вперед.

«Что делать? Что делать?..»

Он будто увидел перед собой огромное сморщинившееся лицо моря, лицо Природы.

«Стыдно, гадко!..»

И вдруг осенило. «Конечно же! Надо просить... Просить Болотова!»

Он лихорадочно бросился к телефону, нажал тумблер блочного щита управления.

— Болотов, — послышалось в капсуле.

— Послушай, Виталий! — Палин орал почему-то во всю силу голоса. — Немедленно! Немедленно отключай дренажные насосы!..

— Это почему?

Палин понял, что надо хитрить, лгать, ловчить, все, что угодно, но лишь бы отключить эти ненавистные, подлые насосы. Разорвать этот грязный поток во что бы то ни стало.

— Миленький, Виталя, пожалуйста! Могут загнать в море пульпу... Ее ведь ничем не разбавишь, а?.. Рыбка съест смолу, ты поймаешь рыбку... Ты меня понял?!

— Сейчас отключим, — сказал Болотов спокойно, почти безразлично.

Палин откинулся на стуле. Сердце бешено колотилось.

«Чего это оно так?» — подумал Палин. Приложил руку к груди: «Тук-тук... Тук-тук... Тук-тук...»

Вдруг навалилась дикая усталость. Руки на стол. Голову на руки. Расслабился. В мозгу стучало.

«Нужна энергия... Нужна энергия...»

Болит голова. Надышался. Звонок от Федосова:

— Труба замолчала... Слышь, Владимир Иванович?.. Вода не идет...

— Да-да-да... — сказал Палин будто в забытьи. — Сторожи, сторожи пока...

Снова уронил голову.

«Вода не идет... Хорошо... Вода... Такая вода не должна идти... Не должна...»

Звонок. Начальник смены АЭС Болотов:

— Владимир Иванович! Звонил Торбин... Начальник главного управления. Лично. Сказал — через тридцать минут прибудут пожарники. Просил принять их, обеспечить ведрами и организовать уборку «грязи» на минус пятой. Я их приму и организую работы. За тобой — доз-контроль, допуск.

— Кто подпишет разрешение на перебор дозы? — спросил Палин с затаенной яростью.

— Все предусмотрено... Торбин сказал — из расчета годовой дозы... Пять рентген на нос...

— Какой он добрый! — сказал Палин.

— Добрый... — Болотов рассмеялся.

— Куда будешь убирать воду и смолу? — спросил Палин.

— Куда?.. В дренажный бак... Больше некуда. Емкости с пульпой заполнены под завязку. Через них же и залило все, сам знаешь. Ну, все... — Болотов отключился.

— В дренажный бак... — тихо повторил Палин слова Болотова. — Это значит — в море... Вот и все... Но что делать?!.. То есть выход есть — дождаться пуска блока спецхимии. И тогда — стоять... Но я бессилен запретить пуск...

Палин впервые в жизни пожалел о том, что власти у него недостаточно и карьера его, похоже, закончилась должностью начальника отдела радиационной безопасности и что выше ему никак не прыгнуть без подсадки. А подсадить некому. Да... Нужных «друзей» не завел.

А милые сердцу — кто умер, кто работает на других АЭС. Теперь — одиночество и борьба.

«Нужна энергия... Нужна энергия... Торбин не отступится. Так всегда... Когда задаешь себе заранее схему, логику действий, жизни... Однозначность... В ней сила, но и слабость внезапного тупика. Жизнь-то всегда многозначна...»

Палин вяло усмехнулся.

«Похоже, точка. Лбом стену не прошибешь. Нужна энергия...» — мелькало в голове.

Как-то весь вдруг успокоился. Даже ощутил некоторую апатию. Подумалось где-то вторым планом, что его, Палина, разрешающей подписи нигде нет. Совесть чиста. Чего же еще?..

В это время звонок от Абдулхакова. Гортанный, с хрипотцой, глуховатый голос:

— Владимир Иванович! Прибыли пожарники. Все с ведрами. Допускает лично Болотов. Дозиметрический допуск с подписью Торбина. Из расчета пять рентген. Допускать?..

— Допускай... — глухо сказал Палин. — Я скоро приду.

«Вот и все», — снова подумал он, сидя на стуле, опустив голову и вяло свесив меж колен сцепленные в замок руки. Вновь усмехнулся. Острая волна волос на затылке сникла и легла на воротник белого лавсанового костюма. Но голова работала независимо от его состояния. Мозг лихорадило. Обрывки мыслей, вспышки озарений, внезапно всплывающие и тут же тонущие во мраке памяти картины прошлого. Однако на «выходе» из черепной коробки ничего не было. Пустота...

«Работай, работай... — приказал он мысленно своему мозгу. — Думай, думай...»

В висках ощутил пульс. И еще где-то, будто в переносье.

Тук... Тук... Тук...

Звонок от Федосова:

— Труба молчит, Владим Иваныч. Может, мне уйти? Захолодало... Ветер с моря рвет. Штормит... А?..

— Побудь еще чуток. Я скоро сменю тебя. Жди... — попросил Палин мягко. А сам подумал: «Чего ждать?! Пусть идет. Нет, пусть ждет... — И снова приказ себе: — Думай... Думай...»

Но мозг ничего не выдавал. На «выходе» пустота... Встал. Пошел вниз, на минус пятую. Уже на подходе услышал звон ведер, топот десятков ног, бульканье воды, приглушенный говор. И вдруг счет:

— Пятьдесят пять, пятьдесят шесть...

Палин остановился. Сердце замерло. В висках стучало. Он всматривался в людей, вспоминая атомное штурмовое четырехлетье. Там тоже их было много — молодых, сильных, бегущих с носилками, мешками, ведрами с раствором и мусором... И часто среди них Курчатов — вездесущий, напористый, казалось, неутомимый...

— Шестьдесят один, шестьдесят два...

«Считают ведра... Порядок. Норма выработки... Но как же это получается, что нету выхода?..»

И вдруг подумал, что так, пожалуй, было всегда. Только он не знал, не понимал этого. Теперь же задал себе урок, и совесть в западне. Покоя нет...

«Выход только через общее... Общее... Общая победа, общая жизнь, единый порыв... Вперед в целом... Частная моя маленькая совестишка бьется головой о стену...»

Абдулхаков сидит на ступеньке за два лестничных марша до входа в аварийный коридор. Палин подошел сзади, тронул его за плечо. Абдулхаков вскочил. Плоское лицо, остро обтянутые скулы, в черных глазах печаль.

— Работают... — выдавил из себя. Скорбная улыбка: — Они сказали, что пока не кончат...

— Кто сказал?

— Алимов звонил... Ссылались на Торбина...

Глядя сейчас на Абдулхакова, Палин будто заново увидел его всего сразу. Весь образ. Терпкий отпечаток остался... Печаль во всем облике этого сухопарого, дотошного, исполнительного парня. Печаль... Он весь излучает ее. Излучает...

Спустились вниз. Палин надел болотные сапоги, вошел в коридор. Абдулхаков остался снаружи, у телефона.

«Таскают в триста пятнадцатый бокс, — отметил Палин, — сняли гидрозатвор с трапа, льют прямо в коллектор... Считают ведра...»

Сырость в воздухе. Стены и потолок запотели. Крупный капельный пот. Скатываются струйки. Стремительно, одна за другой. Душно. Радиоактивная вода с взвешенной в ней пульпой желтой смолы выше щиколоток. Чуни и пластикатовые пимы, натянутые поверх кирзовых сапог, у большинства пожарников порвались.

«Всех придется раздевать...» — подумал Палин.

Душно. Пожарники в защитного цвета расстегнутых бушлатах. Лица молодые, загорелые, пышут здоровьем. Почти все сбросили респираторы. Трудно дышать. На щеках белые паутинные волокна ткани Петрянова. Белый, заряженный, назойливо прилипающий к щекам пух... Взбалтывают воду сапогами. В ведрах равномерная взвесь радиоактивной пульпы. Передают, расплескивают, обливаются...

— Всем надеть респираторы! — зычно крикнул Палин. — Все-е-м!

Пожарники послушались.

«Думай! Думай!..» — приказывал себе Палин. На «выходе» из черепка ничего. Пустота. Лица пожарников раскраснелись. Под загаром бронзовые. Исполняют работу молча, усердно. Абдулхаков еще на лестнице шепнул, что они не знают, что носят... У них приказ... Не они решают...

Духота. Приглушенный телефонный звонок. Палин бежит к выходу. Бульканье. Брызги. Спертый влажный воздух...

Абдулхаков протягивает трубку. Начальник смены АЭС Болотов:

— Дренажный бак переполнен! Алло! Владимир Иванович! Включаю насосы на откачку. Ничего не могу сделать. Надо качать, иначе затопим все низы...

— Категорически запрещаю, — сухо сказал Палин.

— Ну, ты даешь! — Голос Болотова зазвенел. Спросил: — Сообщить Алимову?

— Сообщай...

Палин стоит у телефона. Ждет. Звон ведер, бульканье, переплеск воды. Мелькание фигур. Пожарники стараются. Уровень падает... Быстрей, быстрей!.. Снова звонок Болотова:

— Владимир Иванович! — В голосе Болотова насмешка — Личное распоряжение товарища Торбина... Записал по телефону в оперативный журнал. Зачитать?

— Ты-то, я вижу, спокоен? — с возмущением спросил Палин. Невольно весь подобрался. Прихватило дыхание. В голосе легкая дрожь. — У самого-то совесть как? А? Рука нe дрогнет? — последнюю фразу сказал тихо, стараясь унять дрожь в голосе.

— Не дрогнет, — ответил Болотов. — Начальству виднее... Много на себя берешь, Палин. Ни к чему это... Включаю насосы...

Палин ничего не ответил. Отдал трубку Абдулхакову. Болит голова. Снял резиновые сапоги, перелез в тапочки с галошами. Перескакивая через три ступеньки, пробежал наверх...

В помещении щита дозиметрии никого. Сотни приборов мурлычут, как сытые кошки. С переливом. То в унисон, то вразнобой. В воздухе запах теплого приборного лака. Надел телогрейку, схватил радиометр, колбу для отбора проб. Побежал с непокрытой головой. В черепке «вычислительная машина» переключалась. Стоп! Чистота. Ничего не придумал...

«Теперь — действие, действие. Что-нибудь делать... Это... Теперь это...»

Выскочил в переходной туннель. Обдало холодом. Туннель, выйдя из железобетонного монолита блока, перешел в эстакаду, соединяющую блок атомной электростанции с административным зданием. Витражи эстакады еще не застеклены.

Низкое свинцовое, в рваных тучах, небо. Свищет сквозной холодный ветер. Он глянул наружу и увидел, что тот же глинистого цвета «свинорой», но на этот раз не залитый солнцем, был безотраден и потерял ту выразительность движения стройки, которая еще вчера так бросалась в глаза.

Вдоль окон асбоцементные корыта под будущие цветы были забиты строительным мусором — цементной крошкой, обломками сухой штукатурки, песком, окурками, рваными газетами. На низком, еще не беленном потолке эстакады только что вмонтированные, контрастно выделяющиеся белые новенькие вафельки люстр-светильников.

Эстакада обогнула с обеих сторон мощный монолитный ствол железобетонной вентиляционной трубы, не крашенной еще и с четким рисунком отпечатавшейся опалубки...

Палин почти бежал, испытывая враждебность к этому сотворенному человеческими руками атомному гиганту. Это чувство родилось неожиданно, как следствие, наверное, его бессилия перед неотвратимой логикой системы, которая, как ему теперь казалось, работает сама, независимо от его, Палина, желаний или нежеланий...

Но кто? Кто виноват?.. Ведь он тоже частица этой системы, одна из ее рабочих шестерен, а в чем-то, быть может, и приводной механизм... И его товарищи, о которыми он десятки лет трудился бок о бок. Да, да... Они все вместе построили эту «ядерную телегу»... И она доехала, неумолимо заработала, будто помимо их воли...

А они уселись на эту суперколымагу и спокойненько едут...

Слабая ироническая улыбка осветила его лицо.

Но ведь «не мы сбросили атомную бомбу на Хиросиму, — вспомнил он вдруг слова Курчатова, — не мы начали шантаж тотальным оружием...»

Мы пожинаем плоды навязанной нам ядерной гонки... Но списывать издержки только на это сегодня уже нельзя...

Ему вдруг показалось, что он на мгновение понял приводной механизм системы, которая и через двадцать лет сумела привести к тому же, в чем проявила себя когда-то...

Он вдруг ощутил себя втянутым в сложную игру с этим зловещим, скрежещущим, изрыгающим нечистоты механизмом всеохватывающего, неумолимого атомного движения.

«Но кто же победит?! — вдруг с задором спросил он сам себя и с уверенностью ответил: — Человек! Только человек! Иного выхода нет!»

Миновав санпропускник в административном здании, Палин выскочил на улицу.

На асфальтовой площадке перед управлением стояли несколько «Волг», «Москвичей», один желтый «Запорожец». По автостраде туда-сюда сновали автомашины.

«Мир движется, несется куда-то...» — подумал Палин. С тоской посмотрел в сторону леса, невдалеке за дорогой.

Серое, еще без видимых следов раскрывающейся листвы, кружево ветвей то и дело меняло орнамент под напором порывистого ветра. Но все же Палину казалось, что лес оживает. Голые ветви деревьев уже дышат и, кажется, излучают жизнь.

Палин остановился, глядя на движение вокруг, подумал, что вот, все они не знают, что творится у них на блоке. И даже сам атомный энергоблок этого не знает.

И вот эти автомашины не знают...

Палин оглянулся на черный, облицованный глазурованным кабанчиком монолитный куб реакторного здания, на величественно вписавшийся в серое небо ствол белоснежной вентиляционной трубы, где-то на высоте ста метров растворившийся в низкой рваной облачности.

Вспомнил о Торбине. Ощутил уверенную вражду к нему. Такую вражду, которая влечет за собой действие.

Он побежал. Обогнув здание электростанции, выскочил на территорию промплощадки и, оказавшись у траншеи с «черной трубой», торопливо пошел вдоль, часто спрыгивая на трубу и плотно приставляя к ней радиометр.

Почти на всем протяжении прибор довольно ровно показывал полтора рентгена в час. Палин почему-то вдруг успокоился. Свершившееся преступление было столь очевидным, что оставалось только констатировать и точнее регистрировать факт...

Холодный влажный ветер порывисто подхватывал светлые пряди его волос, то взвихривая и забрасывая их назад, то расплющивая и прижимая ко лбу. Глаза как-то изумленно и беспомощно блестели.

Он вначале все измерял, измерял... Все те же полтора рентгена. Потом перестал. Вяло опустив руку с прибором, шел, замедлив шаг, и подумал вдруг, что все развивается... предельно откровенно. Именно так...

Инъекция радиоактивной грязью Природе происходит у всех на глазах, словно бы так и надо...

«Уму непостижимо! — подумал он. — Все происходит так явно, так классически нагло, что кажется всем должным и закономерным».

Он даже зябко поежился от охватившего его вдруг чувства возмущения.

Невдалеке бурлило и накатывало на берег пенистые валы море.

Палин заметил съежившуюся от холода фигуру Федосова. Спохватился и снова побежал. Ветер упруго и, как ему казалось, враждебно толкал его в грудь, лицо, будто не пуская к морю, был леденисто-холодным, злобным...

«Природа взъярилась... — виновато подумал Палин. — Она все чувствует, ее не обманешь...»

Он бежал, спотыкаясь от волнения и обиды, теряя иногда координацию движений. С маху упал, врезавшись руками и прибором глубоко в рыхлый влажный бугор отвальной супеси.

Подбегая к берегу, Палин увидел, что из «черной трубы» поток воды лил с расходом около ста тонн в час, вначале довольно тугой, он затем расширялся, теряя упругость, и, подхватываемый и разрываемый ветром, крупными барабанящими брызгами покрывал акваторию и бетонированные откосы приямка. А чуть в отдалении, где отводящий канал соединялся с морем, бурлил и кипел мощный тысячекубовый разбавляющий вал технической воды от насосной станции...

— Ну вот, видишь... Все произошло... — с горечью произнес Палин, и голос его потонул в грохоте моря.

Он посмотрел на Федосова, стоявшего по ту сторону канала, и беспомощно улыбнулся. Резким толчком слезы обиды надавили на глаза ему, но тут же отпустили...

— Спокойно, спокойно... — шептал он сам себе, болезненно ощущая собственное бессилие.

Федосов вконец замерз. Расплющенное боксерское лицо его, и без того не отмеченное живостью, теперь совсем застыло. Он глядел на Палина и, видно было, хотел что-то сказать, но тщетно. Море, ветер и валы воды из труб — все это слилось в единый беснующийся шквал звуков. Палин сделал резкую отмашку рукой в сторону блока атомной электростанции. Мол, уходи, уходи скорей! И вслед за тем крикнул, что есть мочи: «Беги! Беги!», но понял, что Федосов не слышит, потому что и сам он свой голос ощущал, пожалуй, только гортанью.

Федосов уже двинулся с места, перешагнул, легко оттолкнувшись, канаву с «черной трубой» и, обойдя приямок, подошел к Палину.

— Дерьмо льют? — спросил он в самое ухо. Глаза черные, застывшие. Губы синие, с белесым налетом, шевелятся с трудом, как у пьяного.

— Да! — ответил Палин. — Иди! Ты замерз! Я побуду!.. Пришли Проклова! Пусть теплее оденется!

Федосов кивнул. Синее лицо его вздрагивало. Он двинул вдоль траншеи по буграм и распадкам супесных влажных отвалов к атомному блоку.

Палин посмотрел Федосову вслед, и ему показалось, что в фигуре удаляющегося человека — легкость освобождения. Подумал вдруг, что его, Палина, сопротивление, запоздало проснувшееся самосознание, ответственность перед Природой и человечеством — сегодня его, Палина, достояние и только его...

«Сам, сам, сам!» — приказал он себе и быстро прошел к отводящему каналу, черпнул колбой воду на выходе из приямка, посмотрел на свет. В мутноватой воде плавало несколько крупинок смолы радиоактивной пульпы. Он снова вымученно улыбнулся, с каким-то тупым изумлением открытия, глядя перед собой в пространство...

— Ах, проклятье! — крикнул он, не слыша своего голоса, потонувшего в грохоте моря и реве ветра. — Проклятье! — Он поднес колбу с водой к радиометру, переключил диапазоны.

«Рентген в час... Концентрированную радиоактивную грязь хлещут в море...»

Он поставил колбу с водой на землю. Ощущал лицом мелкие брызги разбивающихся о берег волн. Несколько раз облизнул быстро солонеющие на морском ветру губы. Нетерпение охватило все существо его. Стремительно стал прохаживаться взад и вперед вдоль берега. Непрерывно нарастающий гневный гул моря будто удесятерял его силы, злость. Он бросил радиометр на влажный песок, судорожно сжал кулаки. Песок то влажнел и отдавал глянцевым блеском при накате волн, то будто мгновенно просыхал и становился белесовато-матовым, когда волна отходила.

— Простите меня... — сказал он вдруг. Море вторило ему в ответ надсадным грохотом. — Простите... — еще раз сказал он в пространство.

Он проиграл... Факт... Все его благие намерения привели вот к этому: струя радиоактивной пульпы от атомного блока и вал разбавляющей воды от береговой насосной...

Беспомощность, ощущение фатальной неизбежности случившегося толкали его душу то во власть отчаяния, то к холодности стороннего наблюдателя.

«Здесь все просто. Тайны нет. Торбину, Мошкину, Алимову надо прикрыть свою несостоятельность... Или это и есть руководство?.. Если это так... Нет, нет... Именно... И еще... Еще кому-нибудь это надо... Срок — это не голая временная категория. За ним чины, награды... Многое, многое... В конце концов — признание, жизненный успех...»

Палин вновь ощутил прилив яростного нетерпения, придавшего ему сил. Он схватил радиометр, полуутонувший в морском песке, колбу с водой и плавающими в ней «икринками» радиоактивной смолы и побежал вдоль траншеи к зданию управления. Ярость все более придавала сил, и он наращивал бег. Ощущал разгоряченный стук сердца от бега и от волнения. Явственно увидел перед собой прохаживающегося по кабинету Торбина. Сытое пузцо. Руки глубоко в карманах. С желтоватинкой круглая литая болванка лица. Уверенно ступает по бледно-зеленой латексной дорожке. Взгляд под ноги. Думает...

Палин вбежал в управление, но за порогом заставил себя остановиться, перевести дыхание. Туда-сюда сновали знакомые и незнакомые лица. Не замечал, кто именно, взгляд не фиксировал. Как обычно, эксплуатационники, строители, командированные. Кто-то приветствовал его Он не замечал, кто...

Внутренняя пружинистая сила толкала его вперед.

Он шел, еле сдерживаясь, чтобы не перейти в бег. Поднялся на второй этаж, перешагивая через ступеньки. Сердце выскакивало из груди.

«Спокойно, спокойно...» — шептал он сам себе.

Перед дверью кабинета Мошкина он вдруг остановился, ощутив внезапную неуверенность, но тут же резко, даже зло толкнул дверь и вошел. Остро пахло латексным паласом. В кабинете был один Торбин. Когда Палин вошел, он в раздумье прохаживался вдоль стола заседаний, как-то резко ставя ногу на грань каблука и четко перекатываясь на носок. Это выглядело смешно. Палин еле улыбался, в глазах ирония. Захваченный врасплох, Торбин покраснел. Остановился. Повернулся к Палину. Стойка, ноги чуть в стороны, властная, монументальная. Полы пиджака откинуты назад, руки глубоко в карманах. Глаза серые, холодные, чужие. Краска еще не сошла с его лица. Некоторое выражение растерянности.

— У вас что? — спросил Торбин глухим голосом.

— Вот что! — Палин протянул ему колбу с радиоактивной водой, не сводя с Торбина глаз и ловя каждую тень на его лице.

— Что это?

— Радиоактивная вода с пульпой... Видишь, «икринки» плавают?..

Лицо Торбина гневно побурело, но голос прозвучал все так же сдержанно-глухо.

— Зачем вы принесли сюда это? Здесь не лаборатория...

— Я принес это с берега моря...

Палин внимательно следил за начальником главка и ощущал в себе постепенно нарастающее раздражение. В глазах Торбина метнулась тень. Он с надеждой посмотрел на дверь, затем отошел к столу заседаний и, повернувшись к Палину и прислонившись задом к торцу стола, скрестил руки на груди.

— Ну и что?.. — грубо спросил он. В голосе прозвучал металл.

Неожиданный спазм перехватил Палину дыхание, в глазах потемнело от гнева. Срывающимся голосом он прокричал, потрясая колбой и выплескивая на голубую латексную дорожку радиоактивную воду:

— До каких же пор все это будет продолжаться?!.. А?!.. Сергуня?!..

Торбин опустил руки с груди и схватился за ребро столешницы.

— Вы пьяны! — строго сказал Торбин и невольно откинулся назад, словно опасаясь удара. — Вон отсюда, наглец! — выкрикнул он, сильно побледнев. Глаза непрерывно бегали, наблюдая за каждым движением Палина, лицо которого в нехорошем оскале и впрямь становилось страшным.

Палин испытал вдруг момент полной раскованности. И облегчения. Будто прорвало давно мучивший его гнойный нарыв.

Он нетерпеливо дернул головой. Русый чуб сполз на лоб, прикрыв переносье. Глаза возбужденно блестели.

— Не узнаешь, Сергуня?! Ну и сволочь же ты!..

— Что вам надо?! — спросил Торбин придавленным голосом. Лицо его вздрагивало.

Послышался глухой звук падения, смягченный ворситом латексной дорожки: Палин бросил радиометр на пол. Наклонился, не спуская глаз с Торбина, дрожащей рукой поставил колбу на палас. Резко выпрямился. Колба упала набок. Вода, булькая, полилась, как ртуть, на непромокающий палас. Края лужицы вздуто закруглились. Не заметив, что колба опрокинулась, Палин стремительно прошел и стал вплотную к Торбину. В упор выпалил:

— Ты сволочь, Сергуня!.. — Огромные лапищи Палина судорожно сжимались и разжимались.

Торбин широко открытыми, побелевшими вдруг и полными откровенного страха глазами смотрел то в лицо Палину, то на его страшные конвульсирующие руки.

— Дорвался до власти?! — Палин от возбуждения брызгал слюной. — По твоему приказу эту гадость льют в море! — Он резко повернулся, выкинув руку в сторону колбы. Увидел, что она опрокинулась. На ковре покачивался и вздрагивал выпуклый, словно лужица ртути, мениск воды, под которым серебристо поблескивали пузырьки воздуха. Выругался: — Ч-черт!.. — Весь облик Палина высвечивал страстным желанием действовать, крушить, расправляться.

«Сейчас ударит...» — мелькнуло у Торбина и вырвалось торопливое, заслоняющее:

— Что ты, что ты?!..

И вдруг Торбина словно бы осенило. Он быстро глянул на дверь, в глазах метнулись голубоватые тени. Оттолкнувшись от стола, он встал прямо, оказавшись вплотную к Палину. Их лица почти соприкасались.

— Брось дурить, Вовка!.. — сказал Торбин полудружески, и в голосе его снова скребанул металл, и появилась начальственная уверенность.

Палин ощутил лицом теплые толчки воздуха из его рта. Брезгливо сморщился.

«Вот когда признался! — мелькнуло у него, и в голову ударила горячая волна гнева. — За счет «Вовки» решил выкрутиться, стервец!..»

Палин весь задрожал. Было видно, что он сдерживает себя, но после мгновения заминки он вдруг судорожно схватил побелевшего, как смерть, упитанного начальника главного управления за лацканы пиджака, несколько раз как следует тряхнул, то отдаляя от себя, то подтягивая к самому лицу.

— Ты гад, Сергуня! Ты преступник! Ты понял это наконе-ец?!

— Ты-ы... за-за-за... э-э-э-то... о-о-отве-е-тишь! — прокричал Торбин впервые жалобным, с подвизгом голосом, заикаясь в такт встряхиванию.

— Гад! — выдохнул Палин и не особенно сильно толкнул его от себя на стол. Тот опрокинулся на спину, с метр проехал на спине по столешнице длинного стола заседаний, оставив на пыльной поверхности темную блестящую широкую полосу. Все еще смертельно бледный, привстал на локтях, и, видимо, ожидая нового нападения, полушепотом, исполненным откровенного страха, заикаясь, повторил:

— Ты-ы-ы... е-еще... за-за это о-о-ответишь!..

В серых, совершенно прозрачных от страха глазах его усиленно дергались тени и, казалось, маской отрешенности пытались скрыть беззащитность хозяина. Но тщетно. Страх всегда истинное чувство, и пока оно властно владеет человеком, ложь бессильна.

Торбин все еще полулежал на столе заседаний, но Палин вдруг весь как-то обмяк, ощутил прилив вялости, махнул рукой и сказал:

— Ладно, Сергуня... Бить не буду... А надо бы... И напоить бы тебя этой радиоактивной водичкой, которой ты нас поишь... — Палин обессиленно плюхнулся в кресло.

В это мгновение входная дверь распахнулась, и в кабинет быстро вошли директор АЭС Мошкин и запыхавшийся, в борцовском полусгибе, главный инженер Алимов. Казалось, он искал, с кем бы схватиться. Они оба замерли на месте и вслед за тем почти в один голос взволнованно выкрикнули:

— Что с вами, Сергей Михайлович?!

«Отработанный дуэт...» — подумал Палин и усмехнулся. Он увидел вдруг, как изменилось выражение лица Торбина. Оно вновь налилось свинцовой тяжестью. Большие серые глаза как бы сжались и обрели знакомую уже отрешенность.

Торбин слез со стола спокойно, и при этом в движениях его тела сквозила властность и несколько завышенное, как показалось Палину, чувство собственного достоинства. Он притопнул ногами по полу, словно нащупывая твердь, погладил поочередно одной, затем другой рукой зад, что означало, видимо, стряхивание пыли, приподнял за лацканы и круто дернул вниз пиджак, отчего он плотно слился с ожиревшей фигурой, глубоко сунул руки в карманы, посмотрел в сторону Палина, сказал с металлом в голосе:

— Сей тип осмелился поднять на меня руку...

Фраза прошла спокойно, почти вполголоса. Затем Торбин налился кровью и, сильно размахивая перед лицом Мошкина расхлябанной ладонью, будто срывая на нем зло, закричал:

— Распустили, па-анимаешь, подчиненных! На представителей правительственного учреждения у вас тут может любой подонок руку поднять!.. Я требую немедленно навести пар-рядок!

Завершающую фразу он уже не прокричал, а проревел.

Смертельно бледный Мошкин (Палину показалось, его хватит удар) бросился к телефону и лихорадочно набрал 02.

— Алло!

От громового баса Мошкина у Палина защекотало в ушах, и ему почудилось, что звякнула крышка в пустом графине.

— Срочно милицию! На АЭС! Да-да... Экстраординарный случай! Бешеное хулиганство!.. Спасибо... Кабинет директора... Да...

В это время Алимов в панике прихлопнул себя по бокам руками, будто петух крыльями, и стал беспорядочно носиться по кабинету, причитая:

— Ну, ты даешь! Ну, ты даешь, Палин! Ну, варвар! Останавливался вдруг против него, запечатлевающе глядя, снова прихлопывал себя по бокам.

— Ну, ты даешь! Чего удумал!..

Он снова побежал вкруговую, наступил на вздрагивающий мениск радиоактивной воды, отбросив носком ботинка колбу, и понес грязь по паласу. Все еще бледный Мошкин подошел к Палину. Огромные, как блюдца, черные глаза его горели яростью. Палин смотрел на него с легкой усмешкой и видел, что глаза директора вместе с тем какие-то виноватые: «И чего же это ты, парень, натворил?!»

— Встать! — заорал Мошкин.

— Не орите, — спокойно ответил Палин, продолжая сидеть.

Мошкин растерялся, повертел головой туда-сюда, будто ища поддержки, полуобернулся к Торбину, забасил в пространство:

— Он у нас ответит, Сергей Михайлович, будьте спокойны!.. Мы его пропесочим на партийном собрании, понизим в должности, отдадим под суд! Да-да! — подчеркнул он, снова глянув на Палина, но, споткнувшись о его спокойный, даже уверенный и чуть насмешливый взгляд, отвернулся и, полный, казалось, клокотавшего гнева, отошел к окну.

В кабинете на мгновение все замолкли, и в этой, внезапно наступившей тишине повисла неловкость. Палин с томительностью в душе подумал: «Скорее бы милиция, что ли...»

— Грязь не разносите... — вяло сказал он циркулирующему по кругу Алимову. Тому только этого будто и не хватало. Он весь вдруг взметнулся как-то, подскочил к сидящему Палину, стал в борцовскую стойку и, налившись грузной кровью, сипло закричал:

— Ну, ты даешь! Ну, варвар!.. Притащил радиоактивную воду в кабинет директора!.. Надо же, удумал! Креста на тебе нет! Теперь палас куда прикажешь?!..

— Куда... На дезактивацию... — Палин улыбнулся. Ему стало почему-то смешно. Вспомнив все, только что происшедшее, он посмотрел на важно и молчаливо прохаживающегося почти вплотную к столу заседаний Торбина. Видно было, что он внимательно слушал, иногда чуть скашивая глаза в сторону говоривших, и обдумывал происшедшее.

Палин будто увидел всю картину со стороны: и себя, вяло сидящего в кресле, и директора, застывшего у окна, и Торбина, и пританцовывающего рядом Алимова, и вдруг подумал: «Какой конфуз!..» И, глядя прямо в что-то выискивающие глаза главного инженера, засмеялся широко и полно, показав крепкие белые зубы. Он вдруг подумал и вместе с тем ощутил это, что как хорошо все вышло! Ему легко. Да, ему легко. Он, кажется, довел свою логику до конца.

Палин посмотрел на директора, главного инженера и начальника главка как-то по-особенному освобожденно, открыто, даже немножко пожалел их и встал. Все трое повернулись к нему, и он увидел, что на какое-то мгновение глаза всех троих дрогнули, кажется, удивлением.

— Ну, где же милиция? — спросил Палин весело.

«Хорошо!» — еще раз подумал он, ощутив прилив свежей силы во всем теле, и враз весело напряг, будто разминая, все мышцы.

В дверь постучали.

— Да-да, войдите! — Алимов и Мошкин, оба сильно покраснев и переглянувшись, бросились к двери.

Как-то очень мягко ступая и даже, как показалось Палину, очень осторожно раздвигая вокруг себя пространство, вошел в кабинет довольно полный, круглолицый майор милиции с планшетом в одной и с ключом зажигания на анодированной цепочке с фигурно отштампованными звеньями в другой руке. Он внес в кабинет еле уловимый запах только что работавшего автомобиля. Лицо его розовело, то ли от смущения, то ли естественным, свойственным ему цветом.

Майор остановился и, обведя присутствующих эдаким милицейским, чуть бравым взглядом маленьких, утонувших в складках морщинистых век, голубеньких цепких глаз, отдал под козырек и строго спросил:

— Что случилось, товарищи?..

Палину показалось, что по лицу Торбина промелькнула тень смущения. Он остановился боком к майору и было видно, что хочет что-то сказать, но не решается.

Палин был спокоен. Майор недоуменно обводил всех взглядом, не понимая, видимо, кто же здесь преступник, кто потерпевший. Похоже было, только теперь, с приходом майора, все оппоненты Палина поняли вдруг, как нежелательно и неожиданно далеко зашло дело.

Палин уже подумал, что начальство решило отработать задний ход, как вдруг Алимов смущенно рассмеялся и сказал, показывая рукой на Палина:

— Вот, товарищ майор, полюбуйтесь, добрый молодец... Чего удумал...

В этот момент майор уже с любопытством смотрел на Палина. Палин же — на Горбина, который повернулся теперь к майору. В глазах у Торбина печальная задумчивость. Лицо медленно бледнело.

«Вот теперь-то до него дошло, — думал Палин. — Теперь-то он испугался по-настоящему. Предстоит гласность... В этом все дело. А этот чудик ничего не понял. Старается...»

Алимов не стоял на месте. Как-то весь дергался, делал нырки головой слева направо, справа налево.

— Чего удумал! Поднял руку на начальника главного управления... Ну, ты даешь!.. — снова обратился Алимов к Палину, не сумев до сих пор переварить случившееся и бросая ошалелый взгляд то на майора, то на Палина.

Палин видел, что Торбин теперь смотрит на Алимова как-то тяжко, грузное лицо наливается недовольством и враждебностью.

Мошкин во все свои огромные черные глаза смотрит на Торбина. Лицо бледно-розовое, натужное. Дряблые белые складки кожи на шее и затылке мелко вздрагивают. По выражению лица видно, что он тщится принять решение. Но вот, видимо, в нем что-то сдвинулось, он весь дернулся, оторвался от окна, быстро подошел к майору, приговаривая при этом и глядя на Алимова:

— Буде... Буде, Станислав... Ничего здесь такого, чтобы... не произошло...

Палин заметил, что Торбин стронулся с места и стал удовлетворенно, будто всем видом своим подбадривая Мошкина, прохаживаться вдоль стола заседаний. Голос Мошкина на этот раз был придавленный, глуховатый, заговорщический.

— Сейчас я вам кое-что скажу, товарищ майор... — И с этими словами директор обнял милиционера за плечи и повел, наклонившись и что-то шепча ему, в противоположный угол кабинета.

Потом они вернулись. Майор довольно решительно подкатил к Палину свое чрезмерно упитанное с небольшим животиком, плотно обтянутое формой и портупеями тело, отдал честь и довольно строго сказал:

— Товарищ Палин, прошу проехать со мной!

Палин открыто глядел в лицо майору, и поскольку оно было теперь очень близко, увидел, будто через лупу, рыжеватые густые брови, неподвижные холодноватые радужины серых глаз. Потом лицо. Розовое. Кожа грубая. Обветренные, нечеткого рисунка, с синевой чуть поджатые губы, слегка скошенный назад с ямочкой подбородок. В целом — упитанность и благополучие в лице.

«От тебя теперь зависит многое, майор», — мысленно обратился к нему Палин. И добавил вслух, будто спохватившись и торопливо:

— Поехали, поехали...