Энола Холмс и зловещие знаки

Глава шестая

Разумеется, поехала я туда на метро. Когда великий детектив ещё, вероятно, ждал кеб на крыльце особняка в неомавританском стиле, я уже отдала саквояж смотрителю станции на Бейкер-стрит на хранение и осматривалась вокруг.

Это была одна из первых станций, всего с одним входом, и куда ни глянь — везде перед глазами стояли темнота и металл, и даже мигающие газовые светильники под потолком не разгоняли мрак. Высокие железные стропила, лестница, даже стены в кабине смотрителя — всё было сделано из железа, и никаких укрытий, которыми могли бы воспользоваться злодеи, не наблюдалось. Зато по платформе бродили самые неприятные на вид личности, повсюду блуждали тени, и, что хуже всего, из-за оглушительного грохота деревянных и металлических колёс на Дорсет-сквер и топота лошадиных копыт станция напоминала громадный барабан, и я находилась внутри его. Раньше, заходя в метро, я сразу мчалась по платформе к поезду, спеша по делам, и забегала в вагон, где приходилось какое-то время — к счастью, очень и очень недолго — терпеть давку и кисловатый запах пота. Поэтому только сейчас осознала, как здесь невыносимо шумно, даже без рёва локомотива. Все звуки отдавались эхом и рикошетили от стен, и в таком хаосе никто не услышал бы крика о помощи. Никто не заметил бы, если бы в чёрных тенях убили хрупкую леди, тем более когда все приличные лондонцы только и думали, как бы не опоздать на свой поезд, не обращая внимания ни на что вокруг.

Другая версия, леденящая кровь, представлялась мне ещё более правдоподобной: робкую леди заманили или силой заставили спуститься на рельсы и увели в том или ином направлении; возможно, преступников было двое, и они с лёгкостью с ней справились.

Если герцогиня Бланшфлёр дель Кампо не поднялась по лестнице и не села в поезд, а тела — к счастью — не нашли, она, скорее всего, вышла со станции по железнодорожным путям.

Однако осуществимо ли это? Ведь и её, и похитителей мог сбить несущийся по тоннелю поезд! От этой мысли мне стало не по себе. Современный подземный лабиринт был не только мрачным и душным, но и холодным и влажным. В тоннеле стояла кромешная тьма, а я не захватила с собой фонарь — но ведь герцогиню наверняка увели именно по тоннелю! Будь проклято моё бесстрашие — однажды оно приведёт меня в могилу! Помню, в раннем детстве я любила переходить реку не по самому мосту, а по его перилам, опасно балансируя над водой.

Я закатила глаза, но решения своего не изменила.

Налево или направо? Случайным образом выбрав направление, я подошла к самому краю платформы высотой футов шесть. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что на меня никто не смотрит, я с лёгкостью спрыгнула с платформы и пошла налево, примерно на северо-запад. Глаза постепенно привыкали к темноте. Крысы разбегались с возмущённым писком, как и тараканы, повсюду валялся мусор, из трещин в крыше и стенах шла вонь и капала мутная вода.

Всё это меня не удивляло, но чего я не ожидала — так это встретить роющегося в мусоре оборванца. Он сливался с окружающим мраком, и я заметила его в самый последний момент, не успев заготовить приветствие — ни словесное, ни денежное, — поскольку он развернулся ко мне в то же мгновение, пылая гневом:

— А вы чехо тут делаете?!

Вполне законный вопрос — достойные леди в чистой, накрахмаленной одежде обычно не разгуливали по железнодорожным путям. Для низших слоёв одежда не менее важна, чем для высших.

— Вам тут не место! Я его забил, понятно?!

Да понятно: он был помоечником, самым ничтожным звеном «достойной бедноты». Они копались в канализации среди пахучих подземных существ, гнилой рыбы, мусора, требухи, отходов и всякой слизи ради «находок» вроде древесины, металла, монет или — вот удача! — трупа, у которого можно забрать одежду и кошелёк. Потому что убийцы тоже разбирались в лабиринте подземных ходов.

— И не возвращайтесь! — крикнул помоечник мне вслед, когда я уже уходила, да так яростно, будто сам подумывал меня прикончить.

Сомневаясь, что он прячет за грязной спиной бедную леди Бланшфлёр, я послушно забралась обратно на платформу станции «Бейкер-стрит». А там, переведя дыхание, предалась размышлениям о том, чтобы пойти в другую сторону, на юго-восток, ведь удача улыбается смелым, трусостью леди не завоевать и так далее — но здравый смысл возобладал. То, что нужно было узнать, я узнала — судя по тому помоечнику, люди выживали в тоннелях метро, избегнув колёс поезда. А теперь, чтобы самой исследовать этот лабиринт, мне следовало вернуться сюда в лохмотьях, с фонарём, длинной палкой и говором кокни. Сердце всё ещё тревожно колотилось после встречи с «троллем в тоннеле», и, забрав у смотрителя станции свой саквояж, я с готовностью выбежала наверх, радуясь свету и воздуху (хотя он был не намного чище, чем в метро) Дорсет-сквер, через которую проходила Бейкер-стрит.

По дороге тянулась неторопливая процессия из телег с пивом и хлебом, водовозов, повозок, ландо и двухместных карет. Мимо меня прокатил омнибус с вездесущей рекламой «молока от Нестле» на боку. По мощённой булыжником площади ходили разносчик рыбы с корзиной свежей сайды на голове, расклейщик объявлений с длинной кистью, ведром клея и рулоном рекламных листовок, вышедшие на прогулку леди, деловые господа в цилиндрах, хохочущие ребятишки (среди которых я заметила уже довольно высоких девчонок!) — они раскачивались на верёвке, привязанной к фонарю, — и продавец сладостей (точнее, мороженого), который выставил свои бидоны и складной стол посреди всего этого хаоса и кричал:

Холодное, сладкое, тает во ртах!

Всего за монетку, а вкусно — аж страх!

Ха. Я и так уже натерпелась страху в тоннеле метро. Однако мне хотелось — нет, я заслужила немного мороженого! И уже собралась подойти к лотку, когда прямо передо мной возникла старая цыганка ростом почти с меня.

Я недовольно поджала губы. В Лондоне все цыгане — попрошайки, вымаливающие у прохожих пенни, в то время как у них самих на запястьях, в ушах и на шее, над красочными блузами с глубоким вырезом, звенит целое состояние в золоте — золотые бусины, цепи, подвески, всё их земное богатство, неизменно оттеняющее грубую смуглую кожу. А на безвкусные наряды всегда нашиты жестяные кругляшки и медные амулеты, блестящие на солнце и побренькивающие при ходьбе, «волшебные» талисманы с изображениями птиц, змей, стрел, звёзд, солнц, полумесяцев, больших, широко распахнутых глаз. Наверное, именно из-за «дурного глаза», суеверий о «проклятии цыган» никто не смел у них красть.

Эта цыганка была одета так же, как и другие, но вместо скулящей мольбы я услышала низкий, хрипловатый голос.

— Дитя, — сказала она, — я вижу кинжал в твоей груди и ворона у тебя на плече.

Я застыла, словно громом поражённая, поскольку мой кинжал, как всегда, покоился в корсете, — но откуда ей было это знать?! Потеряв дар речи, я уставилась на старуху с прямой, как стрела, спиной, острым, словно копьё, лицом, но впалыми щеками, с длинными и жёсткими седыми волосами, лежащими между лопаток будто хвост лошади из вересковой пустоши.

Лишь спустя несколько мгновений полного замешательства я осознала, что о кинжале она говорила метафорически, как и о вороне — грозно, но образно. Ведь у меня на плече совершенно точно никто не сидел.

Она продолжила всё тем же тихим, низким голосом:

— Ты в опасности, дитя моё, ты окутана тенями.

Да, но откуда ей об этом известно и почему она называет меня «дитя», когда я одета как взрослая женщина?!

На смену изумлению пришло раздражение.

— Возможно, опасность исходит от вас? Что вам нужно?

— Взглянуть на твою ладонь, дитя.

— И, подозреваю, я должна буду позолотить вашу?

— Нет. Мне ничего от тебя не нужно. Просто есть в тебе нечто... как будто знакомое.

Вдруг, совершенно неожиданно, я узнала кое-что в ней. Точнее, в её украшениях. Среди всех амулетов, висящих на одеждах цыганки, выделялся один, не медный и не жестяной, а деревянный — тонкий кружок, разрисованный жёлтой краской. На первый взгляд могло показаться, что на кругляшке изображено яркое солнце, но я сразу поняла: это хризантема. Невозможно было не узнать эти мазки, такие же характерные, как почерк.

Признаюсь, из головы у меня тут же улетучились все мысли о пропавшей герцогине — вместе с манерами. Не раздумывая, я схватила талисман, пришитый к блузе цыганки и частично прикрытый седыми волосами и золотыми цепями. Несмотря на такую наглость, цыганка даже не попробовала мне помешать. Она стояла неподвижно, словно железный столб.

Деревянный кругляшок, очевидно выпиленный из ветки или ствола молодого деревца, держался на одной нитке, продетой через отверстие сверху. Я перевернула его дрожащими руками.

Да, от старых привычек так просто не избавишься: на обороте большими буквами была выведена подпись в виде инициалов: EЈ3L Знакомым мне небрежным почерком. Евдория Холмс.

Мама.