Эпоха больших надежд

2.1. «Ничего от тебя не требуют»

«ОТПУСТИТЬ ВСЕ И ПУСТИТЬСЯ В ПЛЯС»

Анна Виленская, музыковед

Музыка нулевых в нашем понимании — это самая дикая попса. Когда мы вспоминаем про поп-музыку, в первую очередь в голову приходят именно исполнители из нулевых. В этой музыке абсолютно простые слова, очень много секса и очень много электронных звучков, которые на нынешний слух считаются немного дурацкими. То есть это такой пилообразный сигнал, самые простые синтезаторы — и в чем-то эти тембры сильно проще, чем те, которые люди пробовали в восьмидесятых и девяностых годах. В нулевых было намеренное упрощение всего, и в том числе в этом была полная свобода: почти никто больше не гнался за сложностью.

Современная музыка отличается от попсы нулевых своей ультра информативностью. Нам уже не нужно просто «Пии» — нам нужно, чтобы это было «Дзынь, тыдыщ-тыдыщ» и потом еще странный звук, который делает исполнитель — «Мяу», например. То есть нужно, чтобы каждая секунда была заполнена большим количеством информации. Мне кажется, это связано с тем, что сейчас мы обитаем в цифровом обществе.

В то же время все фишки, которые есть в попсе нулевых, — это фишки из раннего барокко, которые используются в музыке уже много столетий, очень шаблонные и понятные. Все их можно найти, например, во «Временах года» Вивальди. Творческого поиска в попсе нулевых не было, там был поиск хорошего шаблона, который работает на слушателя. Но у каждого исполнителя нулевых можно найти песню, которая удивляет. Например, песня Шуры «Отшумели летние дожди» очень сильно удивляет меня своим необычным аккордом, который вдруг прибежал туда из джаза. Но в целом, если смотреть на все песни этого исполнителя, то 90% из них действительно будут очень простыми — и по словам, и по музыке. Там все из повторов, из понятных аккордов, из очень прямого ритма. Поп-музыка нулевых еще ассоциируется у нас с этим: «Туц-туц-туц-туц». Да, потом уже перестали так делать, но сейчас на волне ностальгии стали заново.

Простая музыка возникает, когда народу непонятно и сложновато, есть какое-то ощущение нервозности. Сложная музыка возникает, как только становится проще и понятнее. Например, мы теперь достигли экономического согласия, нам хорошо, у нас американская мечта исполнилась, хотим сложную музыку. Но когда становится проще — это не значит, что становится лучше. Это может быть и полное болото.

Саша Мартынов, сооснователь бара «Ровесник»

Сегодня музыка нулевых — самая популярная в плане веселья, она позволяет человеку отпустить все проблемы, получить эндорфины, получить счастье в какой-то краткосрочный момент, на условные три или четыре часа. Песни нулевых вообще ничего от тебя не требуют. Ты зачастую знаешь тексты из детства, можешь подпевать этим песням, отпустить все и пуститься в пляс.

В нулевые каждый мог слушать что угодно, и периодически эта музыка была абсолютно отвратительной. Я, например, ходил на все концерты каких-то супер маленьких странных панковых групп, носил гигантские кроссы ‎Grinders, и мне казалось, что я самый модный парень в городе. При этом мои родители вообще не подозревали, чем я занимаюсь, но было весело. Оглядываясь назад, я думаю, что тогда это не казалось чем-то странным. А сегодня все-таки есть определенные стандарты, даже несмотря на то, что поколение сейчас вроде как более свободное, все могут самовыражаться, есть TikTok и прочие штуки. Но все равно существуют некие негласные правила. Если ты им не следуешь, то на тебя немножко косо смотрят. Тогда было вообще все равно, была полная анархия в музыке, в фильмах и в играх.

Мне кажется, мода на простоту без какой-то помпезности и прибамбасов сейчас очень активна не только в музыке. У нас даже меню (меню бара «‎Ровесник» — прим. составителей) построено по принципу, что это должно быть несложно и вкусно. Если говорить о напитках, в нулевые еще не было крафтовой революции с бесконечными сортами, ипами, дипами. Просто было какое-то пиво, которое люди пили — например, светлое «Жигули». У нас в меню есть позиция «Светлое пиво» — и никому вообще не интересно, что это за пиво. Все такие: «О, светлое, класс, берем».

Во многих вещах возвращается простота, свобода без запар и каких-либо модных терминов. Это все сейчас людям не нужно — им и так этого хватает в обычной жизни. А когда они приходят куда-то повеселиться, выпить или поесть, им вообще этого не хочется, особенно двадцатилетним. Им хочется, чтобы было классно и чтобы они ушли домой счастливыми.

Елена Омельченко, социолог, директор ЦМИ НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге

Почему мы сейчас любим напевать Меладзе и «ВИА Гру»? Тут нужно обратить внимание на особенности индустрии музыки и культуры того времени и нынешнего — они значимо отличаются. Индустрия музыки и культуры в двухтысячных была отмечена появлением таких монстров как «MTV», «Русское радио», «Европа Плюс». Но музыкальное предложение было ограничено по разным причинам. Не потому что не было хороших интересных голосов, просто тогда началось засилье одних и тех же артистов, которые заняли эту площадку и больше никого особенно туда не пускали. Это были 20—25 человек, которые звучали по всем каналам. Поэтому, что бы человек ни слушал, он обязательно все эти песни запоминал. И тогда собрать компанию людей и спросить: «Что поем?» — было проще, чем сейчас. Потому что хоть каким-то образом каждый знал песни «Тату», «Зверей» и все эти попсовые вещи. А сейчас такого нет. Сейчас, если искать что-то общее, то опять появится кто-то из нулевых — например, Меладзе.

«ОАЗИС ПРОСТОТЫ» СРЕДИ СОВРЕМЕННЫХ СЕРИАЛОВ

Егор Москвитин, кинокритик

Современные сериалы сильно отличаются от сериалов нулевых: они предполагают развитие героев. И очень часто мы видим, как какой-нибудь мастер нулевых, особенно комедиант, пытается сделать современный драмеди. Скажем, есть Чак Лорре, который делал «Двух с половиной мужчин» и «Теорию большого взрыва». И вот он делает драмеди «Метод Камински» — и многие из его шуток перестают работать, а драматическая линия, наоборот, становится слишком давящей. Грег Фостер, который сделал «Офис» в нулевые, в 2020 году выпустил сразу две комедии. Одна из них называется «Космические войска», другая — «Перезагрузка». И по ним мы видим, насколько неестественно для него существовать в этом новом режиме повествования.

И еще один пример — самый показательный. Сериал «Отчаянные домохозяйки» шел с 2004 года, а потом его автор Марк Черри на 15 лет выбыл из индустрии. Он делал проекты про служанок, горничных, но все это не работало. А потом вдруг большие данные показывают, что люди соскучились по простым историям, и ему заказывают «Почему женщины убивают» — и это хит. По той же причине вдруг возвращается «Декстер», в котором совершенно старая этика, старая драматургия, старые способы развития характеров и событий. Это оазис простоты и легкости посреди всех этих премиальных драматических сериалов про убийц: ты смотришь и как будто бы возвращаешься в 2007—2013 годы.

Еще есть пример сериала «Друзья», который сейчас все вновь пересматривают — и в том числе зумеры, которые в нулевых могли про него и не знать. Секрет успеха «Друзей» состоит в том, что это история максимально чистой межчеловеческой коммуникации. Это история о безусловной дружбе и о том, как время замирает, когда вы вместе в одной комнате. Они ведь за 10 лет почти не меняются — это не горизонтальный сериал, где есть развитие. Герои «Друзей» — застывшие фигуры, и это состояние статуса-кво всех очень успокаивает. Быть героем ситкома — это величайшее счастье, ты не умрешь, тебя не уволят, тебе не нужно ни о чем беспокоиться. Поэтому мне кажется, что к «Друзьям» мы обращаемся как к некой терапии.

Не случайно, кстати, в спецвыпуске «Друзей» они объясняли, почему не стали делать специальных серий, посвященных 11 сентября. Через 2 недели после трагедии они просто сделали титр: «Посвящается всем жителям Нью-Йорка» — и как ни в чем не бывало вышли с обычным эпизодом, где стоит точно такой же Нью-Йорк, каким он был раньше, и никто не вспоминает о трагедии. По времени у них была возможность все переписать и переделать, но они отказались. Им было важно создать безопасную среду, в которой мы можем жить и радоваться дружбе.

Кино нулевых было про безопасность. Бывает эпоха про поиски, бывает эпоха про конфликт, а кино нулевых было про обретение дома и безопасности после трагедии в Америке и роста неопределенности в мире. И сейчас мы к этому хотим вернуться.

МУЛЬТЯШНЫЕ И НЕСУРАЗНЫЕ НАРЯДЫ

Три девушки на танцполе бара «Ровесник» описывают свои наряды

Первая: Я в ярко-неоновой цветной бандане, светящейся в темноте водолазке токсичного цвета, поверх этого сарафан-платье с ярким принтом (очень загруженным), леггинсы, сумка, большая обувь, большие сережки и очень-очень яркий макияж на глазах с разными линиями. Сейчас это четко вписывается в модные тренды.

Вторая: Леопард снова в моде, леопардовые принты — я, кстати, в леопардовой футболке. Везде сейчас это вижу и точно знаю, что это отголосок из девяностых и из самых ранних нулевых. И для меня это странно — животные принты, много стразов.

Третья: Я бы сказала, это просто такой кэмп — все яркое, бессмысленное, мультяшное. Мне кажется, это обусловлено тем, что дети двухтысячных выросли. Они мечтали одеваться как феи Винкс, когда им было 5. Теперь им 21, как феям Винкс, и они могут это реализовать, вот и все.

Яна Лукина, журналист

Нулевые кажутся немного несуразными, но в хорошем смысле. Какое-то очень беззаботное время, когда люди отрывались, — и в одежде чувствовался этот отрыв. Героиней подиумов была тусовщица, girlfriend, «чья-то подружка». Еще в этом легком трэш-налете нулевых есть высокая культура мемности, в том числе в моде. Половина нарядов из нулевых выглядят как мемы, и это тоже добавляет десятилетию немного лоска. Все видится несуразным, но в этом есть своя фишка.

Когда мы говорим про моду нулевых, мы должны понимать, что это не один пласт. Мы можем условно разделить нулевые на три сегмента. Первый — начало нулевых, которое было похоже на конец девяностых — там были минимализм, тесемочки, много тоненького, одноцветного. Например, если вы посмотрите красные дорожки (церемонии встречи звезд, например, на премьере кинофильма — прим. составителей) начала нулевых, вы увидите минимум деталей, там не было ничего лишнего. Сразу вспоминается Кейт Мосс в своих однотонных платьях на тонких бретельках и с мюлями на ногах.

Если же мы говорим про конец нулевых, то это время больше пересекается с началом десятых. А десятые уже уйдут в сторону практичности, там будет больший уклон к офисной одежде, все поменяют каблуки на кроссовки. А еще произойдет культ бренда Céline, потому что мода десятых — более социальная, она активно переосмысляет гендерный вопрос. Возникнет гендерная флюидность, появятся маскулинные тренды для женщин, женственные тренды для мужчин. Будет переосмыслена и роль женщины. Если женщина нулевых — это тусовщица, которая ходит на вечеринки, то женщина десятых — работающая женщина, в пиджаке или в костюме. В 2007—2008 годах случается большой кризис — и конечно, веселье, «жирные нулевые», про которые мы любим иногда вспоминать, заканчиваются. Это чувствуется и в моде, в ней происходит спад.

А еще есть третьи нулевые — и про них, мне кажется, мы говорим чаще всего. Вот эта самая серединка — где-то с 2003 по 2007 годы. Это то время, которое мы ассоциируем с клипами The Pussycat Dolls, Ферги и Гвен Стефани — и это время самых несуразных образов. Например, юбка в клетку, олимпийка Juicy Couture, на голове какой-нибудь платок, тонкий шарфик, на ногах угги. Сейчас мы, конечно, немножко ошалеваем, когда видим эти образы, а для дизайнеров в этом есть какая-то инспирация. И конечно, сейчас это большой тренд, один из основных. При этом необязательно пересказывать нулевые на сто процентов, можно что-то заимствовать и кусочками. Это тоже нормально для моды, потому что в принципе любая коллекция — это большое количество элементов, которые соединяются воедино.

2.2. «Берут за душу»

ЧЕСТНЫЙ И УЯЗВИМЫЙ ЛИРИЧЕСКИЙ ГЕРОЙ

Лиана Зиязова, в этом году закончила СПбГУ

Если мы говорим про песни на любовную тематику, то сейчас человеческие отношения в них как будто очень сильно обесцениваются — это очень расстраивает. И между треками, где поют «Я *бу свою суку» и «Я в глазах твоих видел снег в океане» — извините, я выберу второе. Просто потому что там все такое сказочное — как будто сейчас это уже невозможно.

Саша Милых, студентка 2 курса МГУ

Периодически мы с подружками собираемся за чаем, общаемся — и в конце вечера почти всегда кто-нибудь да включает песни МакSим. Мы начинаем слушать, подпевать, плакать — есть в них что-то, что берет за душу, чего сейчас днем с огнем не сыскать в песнях других исполнителей. Они поют про бесчисленное количество денег, алкоголя, женщин — это все неинтересно, не душевно как-то. А вот в песнях МакSим все по-детски, наивно, по-настоящему. И как будто в детство возвращаешься. Хотя я, честно говоря, в детстве МакSим еще не слушала.

Девушка в баре «Ровесник»

Люди, которые писали тогда — та же самая МакSим — они как будто лучше подбирали слова. Сейчас очень многие пишут на отвали. Музыка того времени более — чувственная, эмоциональная. Она настоящая, трушная, смелая. Сейчас точно не так.

Элеонора Алмазова, студентка магистратуры РАНХиГС

Буквально недавно нашла анкету, которую мы с друзьями составляли и заполняли в детстве, как раз где-то в двухтысячных. Столько забавных и теплых ответов прочитала. Отправила старым друзьям, посмеялись, пустили слезу, удивились с некоторых ответов, но на душе стало теплее. Еще наткнулась на старые альбомы с фотографиями — сразу нахлынуло множество теплых воспоминаний. Каждое фото подписано красивым почерком — «2004 год, Москва-река, наша малышка» или «на дне рождении Паши (Корни)». Да-да, тот самый кудрявый солист группы. Мы жили в соседней квартире, они с сестрой дружили, а я хоть и была совсем мала, но все же помню как мне давали «побренчать» на гитаре Павла Артемьева. Как раз тогда вышел их альбом «На века», и нам посчастливилось услышать его до релиза. Альбом получился действительно на века!

Удивительно, как одна фотография может нести в себе целую историю и «телепортировать» тебя в тот день. Да, сейчас у всех есть телефоны, мы делаем множество фото, их не нужно проявлять. Но это не тот вайб. Раньше мы старались успеть четко запечатлеть момент, аккуратно подписать — ведь не исправишь, не отретушируешь и не сделаешь миллион кадров, чтобы все удачно получились. Эти фото имеют особую ценность, на них все по-настоящему — для себя, не для лайков.

Анна Виленская, музыковед

Сейчас лирический герой, от имени которого поет исполнитель, обязательно должен быть уверенным в себе. То есть все, что он переживает, он переживает через рамку «Я крутой, потому что жизненные события сделали меня крутым. Потому что я несчастный, но крутой». А в нулевые это было с позиции «Да, я такой честный, несчастный и очень в чем-то уязвимый». Действительно, вот такая эпоха искренности была.

А еще я замечаю, что не только музыка нулевых сейчас служит эмоциональным буфером. У зумеров гораздо больше тяги к классической музыке, чем у миллениалов — и это показывают исследования. Тридцатилетние миллениалы говорят, что молодежь нынче не та и классику не слушает — а на самом деле, они не слушают ее сами, а молодежь, наоборот, слушает. Это абсолютно точно, есть цифры. Зумеры находят что-то эмоциональное и у Вивальди, и у Чайковского — сейчас это перестало быть зазорным. Исчезла стеклянная стенка между жанрами, все сплелось, и классика туда органично вплелась. Так что да, зумерам в музыке не хватает эмоциональной искренности и уязвимости.

«КРИНЖОВЫЕ», НО «ТРУШНЫЕ» ЛУКИ

Яна Лукина, журналист

В нулевые звезды ходили в джинсах, в каких-то майках, которые были похожи на тряпки — и это было нормально. Тогда мода не была настолько коммерческой, как сейчас: еще не было понятно, что у нее такой большой коммерческий потенциал. Все одевались, кто во что был горазд, не работали со стилистами и свободно самовыражались. Соответственно, сейчас многим не хватает этого ощущения, что я могу одеться так, как я хочу. Сейчас очень многие ругают красные дорожки или другие мероприятия. Говорят: «Как же мы можем оценить, как одевается Зендея, если Зендея работает со стилистом?». В нулевые хорошо были одеты те, у кого был свой собственный стиль. Все говорили про стильную Кейт Мосс, стильную Сиенну Миллер — они были чуть ли не иконами того времени. Сегодня у всех есть стилисты — каждый знает на год вперед, в каком платье на какое мероприятие он пойдет. И это немного убило безмятежность и непредсказуемость в моде, которые были в нулевые. Может быть, это как раз одна из причин, почему мы это странное десятилетие вспоминаем с такой любовью. Оно было бешеное, но в хорошем смысле. Трушное, хоть и кринжовое.

Еще одна характеристика моды нулевых, которая проявляется сейчас, — сексуализированность. В моде долго продавал секс и считалось, что это главный двигатель индустрии. А потом это стало вызывать вопросы. Наступила эпоха #Metoo, и половину фотографов, которые работали в то время, обвинили в харассменте. И это заставило нас по-другому смотреть, например, на кадры, которые они делали с несовершеннолетними моделями. Секс исчез из моды на какое-то количество сезонов. А буквально пару лет назад, во время пандемии, он как будто вернулся. Но вернулся в другом прочтении — не в агрессивно-сексуальном и порнографическом, как это было раньше. Он вернулся как что-то очень чувственное, телесное. В пандемию людям не хватало близости, поэтому в моде и появился такой запрос. Например, в сериале «Эйфория» героинь одевают как раз в духе нулевых, условная Мэдди — яркий пример.

Пандемия в принципе разделила всех на два лагеря. Одни люди решили, что им очень понравилось постоянно ходить в свитшотах с трениками, и теперь они будут ходить так всегда. И есть, конечно, второй лагерь, который говорит: «Мы так долго сидели дома, что теперь у нас каждый день будет праздник: будем носить перья, блестки, стразы, бархат». И все это пошло в ход. Безусловно, когда человек долго сидел на удаленке, не вылезая из пижамы — ему хочется на контрасте надеть что-то такое кричаще-вызывающее. А почему нет? Имеет право.

САМОБЫТНЫЕ И ИСКРЕННИЕ ЖУРНАЛЫ

Родион Скрябин, медиаменеджер

В нулевые журналы выпускались массово, и у этого было много разных причин. Спустя много лет мне кажется, что одна из важных заключается в том, что мы в России пытались превратиться в западную страну. Нам очень хотелось быть похожими на людей с Запада. Буквально только что мы носили робы вместо одежды, а тут неожиданно стали свободны. Но казалось, что в моменте на нас всем было плевать, поэтому появилось сильное желание стать похожими на западную аудиторию, на людей из фильмов или сериалов. И вот мы видим, что там люди читают журналы, а потом к нам приходят Vogue и GQ. И, конечно, очень захотелось попробовать сделать что-то похожее — свои глянцевые журналы. Это было дорого, модно, «famous» и так далее.

В целом, в России был довольно прикольный глянец. Условные «Птюч» и «OM» были чудесными журналами, которые выглядели великолепно. Там была крутая экспериментальная верстка, там было много из ряда вон выходящего, шокирующего, открывающего новые горизонты. Мне настолько нравятся «Птюч» и «OM», что буквально год назад я попросил свою помощницу купить их. Она нашла на «Авито» где-то 40 номеров, и мы положили их в читальной зоне в офисе. Я считаю, что это образцы классных медиа, хорошие референсы. Трудно ответить на вопрос, почему эти журналы просуществовали недолго. Может, были какие-то проблемы с рекламодателями. Может, кто-то начал присматриваться к тому, что это слишком свободная пресса. Думаю, что и цифровизация сыграла свою роль. Но с мыслью, что у нас не умели делать журналы, я не согласен — это точно не так. Мне кажется, что журналы получались прекрасные.

Все печатные журналы, которые выходят сегодня, находятся на грани смерти. Удивительно, что они еше существуют и что расцветает сегмент супернишевых печатных медиа — самиздатов и зинов. А большинству современных изданий не хватает самобытности и эксперимента, они делаются на конвейере. То, что сегодня выходит в глянце, — это «glamour», это какая-то штука про бизнес-класс в самолете и бизнес-залы в аэропортах. Они все очень унифицированные, понятные, они не выдумывают велосипед — там все очень стандартно и доступно. А журналы нулевых не были снобистскими, это была история, которой ребята как бы были рады с тобой поделиться.

Массовая аудитория сейчас, естественно, переехала в Интернет. Есть ли там возможность обращаться к конкретному читателю, быть самобытными и искренними? Я думаю, что да. Но сейчас в Интернете немного другой подход с точки зрения зарабатывания денег. Интернет подразумевает прозрачность аудитории: есть способы понять, сколько людей и какой журнал читают, вне зависимости от того, что написано в медиаките издания. И все гонятся за массовостью, за большими аудиториями — а с большими аудиториями довольно сложно быть самобытными и обращаться к конкретному читателю. Хотя вроде бы в Интернете как раз и должна работать персонализация.

В общем, лично меня современный глянец ничем не может зацепить. Может быть, дело в том, что я повзрослел и мне уже неинтересно все это. Я не вижу, чтобы появлялись новые «Птючи» и «ОМы», а я по ним очень скучаю. Для меня это была большая энциклопедия жизни.

От составителей

Глянец нулевых оказал влияние и на нас! Мы полистали «Птюч» и «OM», вдохновились и издали собственный цифровой журнал. На его страницах вы найдете инструкцию, как вернуться в нулевые, карту клубов, где лучшие тусовки, подборку фильмов, которые спровоцируют мощную волну ностальгии и много всего еще. Журнал ждет вас по QR-коду ниже.

2.3. Возвращают физическую близость, объятия и поцелуи

ㅤ

Елена Омельченко, социолог, директор ЦМИ НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге

Откуда сейчас такая популярность у лофт-пространств, открытых пространств, коворкингов? Зачем человеку с компьютером идти в многолюдное кафе и работать там среди шума? А оказывается, что все это очень важно — просто спиной чувствовать, что кто-то еще есть рядом. Это создание какого-то «вайба» — некой среды, пространства, где собираются свои, где ты чувствуешь себя включенным, где тебя принимают.

Кроме того, сейчас актуальны экологическое мышление, забота о животных, волонтерство. Молодые люди отказываются от подарков и просят вместо них сделать пожертвование в какой-нибудь фонд. Мы подмечаем эти тренды — и все они говорят о том, что у молодежи есть запрос на теплоту, именно на теплоту. Мы же знаем, что подростковость, ранняя молодость — это период любви, влюбленности. В цифровом мире она все равно не реализуется полностью: остаются запросы, остаются ощущения. Все равно усиливается одиночество, особенно спровоцированное ковидом.

И на эту беспомощность молодежи не обращают внимания. Видят вовлеченность в Интернет, в компьютер, но не видят усиливающегося одиночества и незащищенность молодежи. Государство сейчас, особенно политически, невероятно жестко — в том числе и по отношению к молодежи. Не знаю, почему не видит этого наша элита. Какие-то постоянные предписания, патриотическое воспитание, жесткие требования. А еще очень жесткая ситуация с поступлением, доступ к образованию все усложняется и усложняется. Родители при этом давят: «Готовься к ЕГЭ». Да и взросление в целом — очень сложный период. А послушаешь музыку Меладзе и, наверное, как-то полегче становится.

Жесткость, сухость и небезопасность окружающего мира подталкивают к компенсации. Появляется потребность в интимности, в приватности, в индивидуальном проявлении. Мы давно заметили, что у зумеров (да и у миллениалов тоже) вырос запрос на признание, на принятие, на обратную реакцию. Да, он формирует индивидуализм, но индивидуализм не только с точки зрения эгоизма, но еще и с точки зрения запроса на признание — признание профессиональных, творческих и личностных достижений. И этот запрос не реализуется через одни только ролики в TikTok, поэтому тоска по настоящему остается.

Излишняя цифровизация, которая есть сегодня, не заменит ощущения мира и дружбы. Я всегда очень критически и скептически относилась к этим моральным паникам, что компьютеры затянут молодежь. Ключевые человеческие ценности — поиски счастья, любви, смысла — и другие вещи, которые определяют направленность жизни, у современной молодежи те же, что и у молодежи предыдущих поколений. Молодым людям все так же нужна идея — куда идти, куда двигаться и ради чего. Для этого им нужен живой мир, живые люди, живое общение. И с одной стороны, исследователи говорят о том, что у современной молодежи снижается сексуальная активность. Но с другой стороны, мы видим, насколько сильно растет запрос на гендерные знания, на новую этику. Это совершенно закономерные вещи: когда закрывается один какой-то канал (или его умышленно закрывают), вместо него молодежь открывает другой. Молодые люди об этом думают, размышляют: им нужно четкое понимание своей идентичности, своего пути, своего места и смысла. Найти его исключительно с помощью цифрового пространства в любом случае невозможно. А в нулевых как раз был тот самый нецифровой и в полной мере физический мир.