Эпоха больших надежд

5.1. Что такое ностальгия?

Александра Колесник, историк

В разные времена человеческой истории ностальгия воспринималась по-разному. Впервые понятие ностальгии, как медицинский диагноз, появилось в диссертации Йоханнеса Хофера в 1688 году, когда он диагностировал эмоциональные расстройства у швейцарских солдат. Очень скоро похожие расстройства стали диагностировать и у других наемных солдат и военных, которые ведут боевые действия за пределами своей страны. Весь XVIII век ностальгия считалась болезнью солдат и студентов, которые уехали из родного дома. Со второй половины XIX века понятие ностальгии начинает меняться. Теперь оно стало связано с эмоциональными расстройствами — с отъездом из родного дома, с тоской по детству, по семейному и персональному прошлому. Такие эмоциональные расстройства начинают выявлять у горожан, которые не покидали свой дом, но при этом испытывают ностальгию из-за меняющейся действительности: индустриализации, урбанизации, повышения мобильности населения.

Что такое ностальгия в XXI веке? Прежде всего, это эмоция. Не медицинский термин, не заболевание. Это эмоция, которую испытывают люди разных поколений, принадлежащие к разным социальным, этническим, гендерным, возрастным и другим группам. Эмоция, связанная с эмоциональным переживанием потери чего-либо. То есть тоска по тому, что нельзя обрести. Туда нельзя вернуться, потому что это нереальное место. При этом у человека нет желания вернуться в определенное время — ему главным образом хочется прикоснуться к тому пространству.

В большей или меньшей степени к ностальгии склонны все. Если мы обратимся к исследованиям, посвященным изучению ностальгии, ее проблематизации и теоретизации, то заметим, что сейчас это фундаментальная эмоция, которая объединяет людей разных наций, поколений, культурных и языковых групп. Ностальгия — это всеобъемлющая эмоция, которая не видит границ пола, возраста и расы. Она трансформируется вместе со способами ее репрезентации в медиапространстве: проявляется в кино, в музыке, в социальных сетях.

Интересно, как устроена ностальгия в Японии. Помимо ностальгии по своему национальному прошлому, там есть мощная ностальгия по голливудском кинематографу, по «Новому Голливуду». Это ностальгия по прошлому, увиденному на киноэкранах, услышанному в музыке, прочитанному в тоннах литературы. И это тоже ностальгия по воображаемому — по тому, что огромное количество человек увидело и услышало через разные культурные формы.

ㅤ

XIX век стал эпохой радикальных перемен для Европы. С одной стороны, это было связано с интенсивными процессами модернизации — промышленной революцией, урбанизацией, возросшей мобильностью и грамотностью населения. С другой стороны, национальные революции, охватившие Европу, значительно влияли на идентичность и самоопределение жителей старых и новых европейских государств. В этой связи ностальгия служила эмоциональной анестезией в ситуации неопределенности, порожденной процессами модернизации. Социолог Фред Дэвис отмечает, что ностальгия становилась важным инструментом формирования и/или восстановления идентичности, подорванной революциями и войнами современности (Davis F. Yearning for yesterday: A sociology of Nostalgia. New York: Free Press, 1979. P. 421).

С новой силой дискуссии о ностальгии возобновились в 2000-е годы в связи с резким увеличением количества Интернет-пользователей. Исследователи задались вопросом о том, как трансформировалась современная культура с появлением Интернета и какое место в ней занимает ностальгия. Дебаты, развернувшиеся вокруг этих вопросов, можно условно разделить на две группы.

Первая группа включает работы, предлагающие скептические и пессимистичные наблюдения. Резонансной стала книга британского музыкального критика Саймона Рейнольдса «Ретромания. Поп-культура в плену собственного прошлого» (2015 [2011]). Рейнольдс утверждает, что с появлением открытых и доступных веб-ресурсов (YouTube, Википедии, Tumblr и др.) создание и пополнение медиа-архивов с редкими, неизвестными или сделанными только что записями стало новой реальностью. В результате молодые музыканты с большим интересом воспроизводят музыкальное прошлое, чем предлагают новые идеи. Ретро-стилизация, каверы, римейки и ремиксы стали основным содержанием современной музыкальной индустрии. Бунтарская рок-н-ролльная стилистика группы «Arctic Monkeys», реггетон-ремиксы на песни Мадонны у «Black Eyed Peas» (2020), возвращение в поп-девяностые в альбоме Леди Гаги «Chromatica» (2020), диско-ревайвл в песне «Flowers» Майли Сайрус (2023), реконструкция гламурных 2000-х рок-группой «The 1975» (2021) — лишь несколько примеров ретромании. Рейнольдс приходит, в целом, к алармистским выводам, говоря о том, что современная популярная культура, предлагавшая ранее революционные идеи, в настоящее время способна лишь воспроизводить образы прошлого, все более погружаясь в самоцитирование.

Коллега Рейнольдса, музыкальный критик и исследователь Марк Фишер в книге «Призраки моей жизни. Тексты о депрессии, хонтологии и утраченном будущем» (2021 [2014]) пишет о том, что с разочарованием в идеях прогресса проекции и планы на будущее стали призрачными и невозможными. Изучая современную музыкальную культуру, Фишер вслед за Джеймисоном и Рейнольдсом указывает на то, что повсеместная ностальгия способствует тому, что музыканты не просто создают коллажи из обрывков музыкального прошлого, но и их проекции в будущее также строятся из расплывающихся мечтаний о будущем, но найденные в прошлом. В конечном счете, согласно Фишеру, призрачный ретро-футуризм, склеенный из сотен сэмплов и образов, стал единственно возможным будущим для современной культуры.

Вторая группа состоит из работ, пытающихся критически оценить масштаб и место ностальгии в современности. В данном случае следует выделить две знаковые работы: антрополога Светланы Бойм «Будущее ностальгии» (2021 [2001]) и социолога Зигмунта Баумана «Ретротопия» (2019 [2017]).

В отличие от многих обсуждавшихся выше авторов, Бойм фокусирует внимание именно на феномене ностальгии, предлагая ее базовую типологию. Исследовательница выделяет ресторативную и рефлексивную ностальгию. Если первая связана скорее с желанием вернуться назад и восстановить все, как было (что в большей степени характерно для модернистской концепции времени), то вторая предполагает ощущение временной дистанции по отношению к прошлому. Как показывает Бойм, рефлексивная ностальгия не является эскапистской фантазией, но может служить инструментом критического осмысления опыта прошлого и терапевтическим способом преодоления травматичного прошлого, что исследовательница находит в многочисленных ностальгических обращениях к СССР в России начала 2000-х.

Зигмунт Бауман в своей последней работе «Ретротопия» представил критический анализ современности. Вновь обращаясь к беньяминовскому «ангелу истории», Бауман стремится показать, насколько будущее остается пугающим и лишенным надежды. По Бауману, ностальгия возникает не из неуверенности в настоящем, а именно из-за неуверенности в будущем. Для Баумана это — симптом кризиса современного мироустройства и необходимости радикальных перемен. В противном случае человечество погрязнет в страхе и ненависти, что неизбежно будет продуцировать новые войны и усиление контроля государства (Бауман обращается к образу гоббсовского Левиафана). Единственным выходом, который видит мыслитель, является необходимости консолидации, а не разъединения, в чем также может помочь ностальгия (рефлексивная ностальгия по Бойм), позволяющая дистанцироваться от прошлого и смотреть на него критически.

Ностальгия остается как проблемой, широко обсуждаемой в гуманитарных и социальных науках, так и крайне востребованным товаром на рынке популярной культуры — от видео-игр и аналоговых фотоаппаратов до множества жанров ностальгического кино и ретро-дискотек. Уже не считаясь болезнью, ностальгия продолжает быть крайне востребованным «видом туризма», став, однако, не только развлечением, но и способом критического исследования настоящего и его темпоральности — быть может, и попыткой ее изменения.

5.2. Есть ли сейчас ностальгия по нулевым?

Александра Колесник, историк

Сейчас в исследовательском поле, в том числе в исследованиях ностальгии в музыке, на которых я специализируюсь, периодически возникает тема ностальгии по нулевым. Это относится не только к России, но и ко всему миру. Это очень эксплуатируемые и узнаваемые образы таких гламурных нулевых с отсылками к Кристине Агилере, Бритни Спирс, Мадонне, которые, по сути, ремиксуются у той же Леди Гаги в последнем альбоме. Хотя до этого у нее было много отсылок к более ранним эпохам: семидесятым и восьмидесятым. Попытки проблематизировать ностальгию по нулевым появляются, но отдельного сформировавшегося феномена я, если честно, не наблюдала (речь про исследовательское поле). О ностальгии по восьмидесятым и девяностым уже много пишут и говорят, а вот ностальгию по нулевым сейчас только-только начинают обсуждать.

Хорошо изучены периоды ностальгии по пятидесятым и шестидесятым — те годы были связаны с появлением рок-н-ролла и популярной культуры в более широком смысле. Пятидесятые и шестидесятые — предмет ностальгии как для американцев, так и для жителей СССР, родившихся в это время или позже. Поэтому о ней можно говорить как о глобальной ностальгии — но с оговоркой, что ностальгия эта была очень разная, неоднородная. Нужно иметь в виду, в каких региональных, национальных и географических контекстах страны это изучается.

Очень спорный вопрос, насколько ностальгия по нулевым в принципе возможна в глобальном масштабе. Говорить о ней сейчас, как минимум, рано — надо смотреть, как этот феномен будет развиваться. Как правило, в таких исследованиях обычно проблематизируется период, а дальше смотрят, как разные поколения его воспринимают — для этого нужно время. Но в определенных национальных контекстах, как мне кажется, интерес к нулевым формируется.

Важно иметь в виду, что очень многие тенденции, которые были в России до 24 февраля, либо схлопнулись, либо сильно притормозились. По понятным причинам: отъезд людей, цензура и так далее. Если мы берем период до 24 февраля, то мне кажется, что определенный интерес к нулевым был. Здесь важно понять, насколько в российской массовой культуре нулевые отделяются от девяностых. Если мы смотрим на популярную музыку, видеоклипы и концертные декорации, то нулевые, скорее, представляются логичным продолжением девяностых. Насколько они отделимы — это большой вопрос.

Юлиан Баландин, преподаватель НИУ ВШЭ, политический аналитик

На мой взгляд, сейчас есть ностальгия даже не по нулевым, а по условному 2019 году. То есть ностальгия по временам, когда не было военных конфликтов, по более широким возможностям политического участия, по более высокому уровню интегрированности России в глобальный мир. Я думаю, что потрясение 2022 года может привести к тому, что восприятие нулевых как уникального периода российской истории поменяется. Возможно, что с каждым годом будет расти ностальгия уже, как ни странно, по поздним десятым. Особенно в Москве, которая в тот период стала все больше походить на благополучные европейские города (хотя по Москве нельзя замерять общероссийский настрой).

Я бы сказал, что до 2022 именно нулевые имели образ более или менее идеальной, замечательной, благополучной России. Но сейчас будет все больше и больше попыток вспоминать не столь давние времена — и образ благополучных нулевых как некий конструкт может распасться. Все будут вспоминать двухтысячные в более широком масштабе — с 2000 по 2022 год.

Ольга Малинова, политолог

Логично предполагать возникновение ностальгического отношения к нулевым. Почему? Потому что период «долгих нулевых» совершенно точно заканчивается 24 февраля 2022 года.

Я делала исследование медийного дискурса на предмет того, как трансформировалась память о девяностых после 24 февраля. В этом исследовании у меня оказалось больше представителей нелиберальных групп, потому что либеральный дискурс оказался вне публичного поля, а я делала исследование именно на легальном материале. Оказалось, что для людей с разными политическими установками — для тех, кто приветствует специальную военную операцию, и для тех, кто относится к ней критически, осторожно или печалится по ее поводу — для них всех начало СВО воспринимается как конец прошлой эпохи и начало новой турбулентности. Это было очень хорошо видно в первый месяц после начала СВО (а потом это изменилось). У людей было ощущение, что стабильность закончена, что мы снова оказались в турбулентной ситуации, в которой, как ни странно, опыт девяностых может быть актуален. Эти сюжеты были характерны именно для первых месяцев, когда еще не было понятно, насколько устойчива будет экономика и какого рода коллапс нас ждет. Оказалось, что совсем в девяностые мы не скатились — но ощущение того, что определенная эпоха закончилось, все равно есть. Очень характерно, что Путин в своих выступлениях стал реже обращаться к теме девяностых.

Могут ли сейчас возникнуть ностальгические чувства по периоду нулевых? Для этого есть предпосылки. Определенный период действительно закончился, и люди начинают на него оглядываться. Вообще, людям несвойственно думать: «Черт возьми, мне сегодня лучше, чем вчера». Людям больше свойственно понимать: «Ох, хорошо-то уже было. А я, оказывается, не заметила!»

Будет ли это ностальгическое чувство массовым? Я не знаю, я не готова этого утверждать. Как говорит теория социальной памяти, наши персональные воспоминания опираются на смысловые конструкции, которые мы дискурсивно осваиваем, то есть разделяем с другими людьми. Здесь очень многое зависит от процесса, который сейчас идет и непонятно, чем закончится. Мы не знаем, когда и каким образом закончится этап, который начался 24 февраля 2022 года. Мне кажется, что ностальгия как общественный феномен сейчас уже начинает формироваться. Но полноценно она сформируется только тогда, когда у нас появится некоторая определенность относительно вот этой фазы (периода с 24 февраля 2022 года — прим. составителей). Без этой определенности, без понимания, как рассказывать эту историю, у нас останутся только личные ностальгические воспоминания, а с общественной конструкцией это будет сложно связать.

5.3. Что будет с этим трендом дальше?

Александра Колесник, историк

Ностальгия по нулевым только начинает формироваться и, действительно, мы видим проявление этого интереса в разных культурных формах: в моде, в музыке, в кино и сериалах. Но большой вопрос, будет ли этот интерес таким же устойчивым, как интерес к советским или девяностым годам. Распад СССР практически сразу спровоцировал массовый и очень разный интерес к советскому времени, о чем писала антрополог Светлана Бойм. Переживания из-за распада, особенно на фоне второй избирательной кампании Ельцина (мягко говоря, не самой популярной) вызвали настоящую ностальгию по СССР. Особенно по семидесятым годам, которые по сравнению с девяностыми казались гораздо более стабильным временем. Сейчас все будет сильно зависеть от политической ситуации в стране — но вполне вероятно, что в ближайшее время более сытые и стабильные нулевые, особенно их середина, будут вызывать все большую ностальгию.

Насколько сильно ностальгия по нулевым будет отличаться, например, от ностальгии по девяностым? На мой взгляд, может очень сильно. Как именно она будет отличаться? Тут можно сослаться на разные исследования ностальгии по девяностым, которые стали появляться во время пандемии. Для исследователей это тоже очень-очень новое время. Ольга Юрьевна Малинова в своей свежей статье, посвященной репрезентации девяностых в современных российских музеях, отмечает, что сейчас девяностые несут интерес как время новых антропологических опытов. И зумеры, и более старшие поколения чувствуют этот интерес, когда приходят в Ельцин Центр или другие современные музеи и видят там магнитофоны, видеокассеты, старые камеры, фотоаппараты — все, что было экзотикой для позднесоветского человека. В случае с нулевыми предметом ностальгии скорее становятся элементы одежды, причесок, каких-то цветов или мелодией. Что еще может стать репрезентацией нулевых — это интересный вопрос. Но мне кажется, что в ближайшее время мы начнем замечать все больше разных проявлений. Особенно на контрасте с повседневной ситуацией, когда из привычных потребительских практик могут уйти, например, поездки за границу.

Если вернуться к сравнению с ностальгией по девяностым, то, помимо новых товаров, девяностые рассматриваются как пространство возможностей и свободы, которой не было в позднесоветском времени. Но с началом нулевых эта свобода потихоньку трансформируется. Это связано с приходом Путина к власти, с Бесланом и другими громкими террористическими актами. Власть начинает работать над тем, чтобы полностью контролировать ситуацию, Россия позиционируется как стабильное государство, которое защищает своих граждан. Обратная сторона этой стабильности как раз может связываться с потерей возможностей и свободы, которые существовали в девяностые. Стабильные нулевые — это в том числе миф, который поддерживается и подпитывается разными органами власти. И это, безусловно, подстегивает ностальгию по нулевым среди молодежи.

Могут ли эти обращения к стабильным нулевым стать критикой современной ситуации в России? Мне кажется, могут. Но вот вопрос — как? Для определенной части аудитории ностальгия по нулевым — это набор мифов и образов, к которым просто приятно возвращаться. Такая невинная ностальгия по музыке или фильмам в конечном итоге может считываться и как критика современности, и, наоборот, как лояльность текущей власти.

Россия в конце нулевых и в начале десятых позиционировалась как молодое демократическое государство, которое встраивается в общемировые процессы, выстраивает отношения и с западными, и с восточными партнерами. Интересно посмотреть, насколько этот образ будет критиковаться или подчищаться в официальных публикациях и в политической риторике. Потому что это противоречит тому курсу, который страна взяла сейчас. И здесь тоже появляется широкое пространство для ностальгии по открытой миру России нулевых — и, соответственно, для критики текущего политического устройства. Но одновременно появляется такое же широкое пространство для критики того, какой Россия была раньше, — и для поддержки того, какая она есть сейчас.

Юлиан Баландин, преподаватель НИУ ВШЭ, политический аналитик

У российского государства есть большое количество рычагов влияния на медийное поле и общественное настроение. И я думаю, что в ближайшие годы российские власти будут формировать позитивный образ двухтысячных, вычленяя из того времени все самое лучшее, — и даже будут обосновывать этим некоторые текущие решения. На мой взгляд, нулевые будут позиционировать как доказательство того, что централизация власти, концентрация ресурсов, усиление позиций государства в отношениях с обществом, бизнесом и региональными элитами — все это было правильным решением. Ведь в двухтысячные все это привело к тому, что экономика росла, все было благополучно, все были счастливы. На самом деле, двухтысячные заложили некоторый фундамент для того, чтобы Россия сейчас могла претендовать на переустройство мирового порядка и на создание того самого «многополярного мира», которого все никак не получается достичь.

Некоторые политологи (например, Владимир Гельман) считают, что реформы двухтысячных — это классический пример авторитарной модернизации. И логика у текущей элиты такая: если у нас все так замечательно получалось в двухтысячные, почему не может получиться в двадцатые? При комбинации каких-то факторов, приложив какие-то усилия, мы сможем это повторить — нулевые вернутся, и мы заживем стабильно и благополучно. Двухтысячные пришлись на период доминирования политической элиты, которая остается сейчас, и это позволит ей обосновывать более или менее сложившиеся политические тенденции, соотношение политических и общественных сил, легитимизировать текущий негласный общественный договор между государством, бизнесом и обществом.

Наверное, часть зумеров поверит в эту логику, и это будет один сегмент общественных настроений. У них будет соблазн в очередной раз делегировать задачу возрождения и развития государству. Они могут сказать: «Я помню, что в двухтысячные Кудрин с Грефом все разрулили, провели реформы и было хорошо. И у нас ведь все еще есть и Кудрин, и Греф! Значит, эта замечательная элита нам и поможет. Зачем переживать?».

Но будет и альтернативный взгляд — двухтысячные будут восприниматься как нечто совершенно противоположное текущим временам. Соответственно, чтобы вернуться в эти самые замечательные двухтысячные, наоборот, необходимо что-то радикально изменить и пересмотреть. Тогда, может быть, будет появляться все больше и больше вопросов о том, какими на самом деле были предпосылки роста двухтысячных и почему уже в десятые мы не видели роста экономики в 5%. А еще — какие изменения происходили в десятые и в двадцатые годы, что мы все больше отдалялись от возможности триумфально повторить эти самые нулевые. Эта часть зумеров может почувствовать потребность в том, чтобы приложить какие-то усилия. Это может быть рост запроса на политическое участие и желание изменить систему изнутри. Это может быть желание через образовательные институции реализовать себя в науке или еще в чем-то. Когда мы хотим что-то поменять, у нас должен быть план или проект. Другими словами, какой-то образ будущего. И двухтысячные как раз могут стать подсказкой, частью этого образа. Зумер может подумать: «Смотрите, была такая эпоха в российской истории, я ее помню из детства, было очень круто. Давайте подумаем, как вернуться туда, как это повторить?» Но потом выяснится, что парадоксальным образом двухтысячные очень похожи на текущие времена — в первую очередь с точки зрения базовых политических факторов. Я думаю, будет борьба этих двух нарративов, и пока сложно спрогнозировать, какой из них победит.

Анна Виленская, музыковед

Мне очень понравилась такая мысль у Бодрийяра: «Существует какое-то явление — а потом приходят ностальгирующие ученые, изучают его и тем самым это явление убивают». «И это явление обретает некую другую жизнь», — но это уже не он говорит, это уже моя додумка, что это явление становится историческим. То есть оно уже не живое, оно уже не развивается, и мы с ним никак не взаимодействуем. Но теперь мы можем выдохнуть и безоценочно любить его — не принимая участия в его продвижении или убийстве. Таким образом, этим разговором мы рефлексируем свою ностальгию по двухтысячным — и, как ни странно, тем самым подсознательно пытаемся ее закончить. Раз уж мы добрались до рефлексии, значит, у нас есть потребность пойти дальше.

Но мне кажется, что этот большой тренд на нулевые останется и даже будет развиваться. В 30-40-х годах все по-прежнему будут немного идеализировать эту эпоху. Мода на двухтысячные не умрет, хоть и будет как-то видоизменяться. Потому что чем дальше в лес, тем дальше мы от этой эпохи — маленькой эпохи больших надежд.

Конец книги, но не конец проекта

От составителей

Для тех, кто хочет глубже погрузиться в тему ностальгии по нулевым, мы подготовили три мультимедийных расширения — цифровой журнал, телеграм-канал и нарративный подкаст. Перейти к ним можно через QR-коды ниже.

Цифровой журнал

Здесь вы найдете инструкцию по возвращению в нулевые, карту клубов с лучшими тусовками, а еще фильмы, которые заставят вас ностальгировать. Все это — в стилистике глянца нулевых.

Телеграм-канал

Здесь мы ностальгируем по нулевым сами: составляем подборки фильмов, собираем плейлисты, голосуем за лучшие образы селебрити и пытаемся понять, как вернуть наш 2007. Присоединяйтесь!

Подкаст

Здесь Данил Астапов — один из составителей этого сборника — проводит личное расследование. Данил разбирается, почему он, его друзья и вообще все вокруг ностальгирует по двухтысячным. А еще в подкасте много музыки того времени!