Эпоха героев и перегретого пара

Шутка ли, в этом году фельдмаршалу шестьдесят. Мало ещё морщин, потому что лицо, как у всех полноватых людей, разгладилось изнутри. Усы и бакенбарды топорщатся дерзко, а лысина не посмела нарушить великолепие кудрей, чуть подёрнутых серебряным отливом. Правильнее - стальным, недаром же внемлет славословиям не кто-нибудь, а главнокомандующий самой мощной армией в мире, миролюбиво сидящий с шоколадом в чашке. И походка даже после шоколаду, кофию и сладостей - твёрдая, мужская, не стариковски-семенящая. Но уж больше тянет на покой. Добытой славы хватит на три жизни. Он достиг всего, чего хотел, о чём мечтал - добрая семья, достаток, репутация, положение. Стоит и о мемуарах подумать; чем он хуже Румянцева и Кутузова?

Благостное состояние души и тела, столь любезное немолодому фельдмаршалу, сохранялось недолго, безжалостно нарушенное через три дня. Не нарочно, совершенно не желая быть невольным свидетелем, он подслушал разговор меж пасынком и женой, хотел уйти или вмешаться, но не сделал ни того, ни другого. Только сидел, печалился и покусывал кончик седоватого уса.

Маленькая зала, близ которой он опустился на стул, выходила дверью на галерею. Отсюда открывался чудесный вид на реку, потому Юлия Осиповна предпочитала её другим. Иван Фёдорович приготовился в удовольствие почитать новомодного сочинителя Владимира Одоевского, о коем шла молва с восхвалением его глубокой проницательности в непознанные дебри бытия окружающего и потустороннего.

'Во все эпохи душа человека стремлением необоримой силы, невольно, как магнит к северу, обращается к задачам, коих разрешение скрывается во глубине таинственных стихий, образующих и связующих жизнь духовную и жизнь вещественную...'

Вот же афедрон! Изысканный в светском общении, наедине с собой князь позволял крепкие словечки (29). Но повод был - для известности нужно заслужить славу в бою, рисковать своей персоной и товарищами. А какой-то писака, мнящий себя таковым лишь потому, что может связать пяток-другой фраз на языке Пушкина, такую же популярность обретает, тиснув книжонку с многозначительными и непонятными образами.

(29) Что говорит о его благовоспитанности. Афедрон - всего лишь старинное название пятой точки. В наше время военный люд предпочитает выражаться более определённо.

Навести критику на Одоевского, кстати говоря - не слишком справедливую, он не успел. Из залы донеслись тихие голоса продолжающегося разговора. Судя по всему, не сегодня начатого.

- Ты не справедлив, Володя. Он добр, порядочен, честен. Он тебе как отец.

Паскевич отложил книгу и насторожился. Подслушивать дурно, тем более речь явно о нём, но...

- Да, матушка! Именно - как отец. Настоящего-то нет...

- Успокойся. Ты же знаешь...

- А сегодня я снова увидел человека с жутким лицом. Как тогда, в детстве, на Пасху! Но он был одет хорошо, не просил подаяния.

- Что? - голос Юлии Осиповны ощутимо дрогнул. - Ты уверен?

- Сейчас скажете, маменька, как обычно - мало ли на свете похожих людей. Но он точь-в-точь как папа!

- Ты же не можешь его помнить.

- Он слишком похож на портрет, что стоит на комоде в вашей спальне, и на который вы смотрите каждый день.

Князь задохнулся от злости. Какого дьявола Строганов снова припёрся сюда? Меж тем, отрок продолжил.

- Иван Фёдорович со всех сторон положительный, спору нет. Но он какой-то... не настоящий. Потому ты его и не смогла полюбить. Сейчас невозможно важный приехал. Победитель, затмил славу Суворова и Кутузова, - Володя весьма похоже передразнил уездных прихлебателей. - А сам даже Фермора не стоит, Кёнигсберг не захватил!

Зато сыночек стоит отца, возмутился Паскевич, почувствовав, какую змею пригрел на груди. А как злорадствует, неблагодарный недоросль! В 1758 году генерал Фермор походя занял прусскую крепость, оставленную войсками, главные битвы Семилетней войны прошли совсем в других местах, и её героем стал Румянцев. Англичанина забыли почти, а имя Паскевича за один только Крым запомнят на века!

- Потерпи, - попробовала увещевать Юлия, не предприняв попытки вступиться за мужа. - Et puis après (30), пусть не смог он завоевать всю Пруссию, это не имеет значения в делах домашних. Лучше ещё расскажи о человеке с обожжённым лицом.

(30) Ну и что же (фр.)

Последнего фельдмаршал уже не выдержал. Он яростно отшвырнул невиновного Одоевского и удалился, ничуть не заботясь, услышала ли жена его шаги, догадалась ли о подслушивании разговора.

Боже, ну где справедливость? Что собой представляет Строганов? Он - палач из Вышнего Благочиния, и в новое время таким оставшийся; достаточно вспомнить убийство англичан ради сбережения репутации, а даже не из мести за Фёдора. Но соперничать с покойником - бесполезно, он в ранге иконы или языческого идола. А живой... живого предъявить нельзя.

Юлия Осиповна ничего не узнала или не подала виду, Владимир вёл себя вежливо и отчуждённо как раньше. Князь зачастил на променады, выстукивая тросточкой по тротуарам некий незамысловатый ритм, но графа не встретил и не обнаружил никаких следов его пребывания, хоть и прятаться тот не имел резона.

Дочери разъехались по своим семьям. Казалось бы - так мало времени прошло, а они ему не принадлежат. Чувствуя себя преданным и одиноким, Паскевич прервал короткие вакации и направился в Москву, справлять и далее должность Военного министра. В начале седьмого десятка жизни у него нет другого занятия.

Быть может, он несколько переменил бы мнение, коли имел бы терпения дослушать объяснение матери и сына.

- Если это он - нет ему прощения. Он, живой, обрёк меня на безотцовщину, тебя на жизнь с нелюбимым мужчиной. Когда я был мал и слаб, не видел отца. Теперь взрослею, и он мне больше не нужен. Вы вложили в меня главное, мама, - Владимир схватил её за руку и горячо продолжил. - У нас вдосталь денег и от Шишкова, и от Строгановых. Получу наилучшее образование, добьюсь всего, чтобы ты гордилась мной. И мне не нужен отец - ни покойный герой, чей портрет у вас в спальне, ни несчастный с ужасным лицом, ни заносчивый приёмный. Только вы, матушка, моя единственная семья, да Фёдор.

- Да, милый.

В этом возрасте сыновья, особенно единственные, боготворят матерей, а в детстве раннем клялись: я вырасту и женюсь на тебе. Потом приходит ветреная красотка, и родная кровинушка вдруг забывает о матушке, готова на любые сумасбродства, от самоубийства до женитьбы. И мать терпит, принося в жертву нечто выстраданное, сокровенное. Оттого столько хлопот относительно выгодной партии. Женщины теряют сыновей и пытаются сами управлять своей трагедией; каждый раз - это битва, почище Ватерлоо и Аустерлица, только мало кто оценит сии победы и поражения. Никто кроме матери, проводившей сына, не поймёт, как кровоточит разбитое сердце.

А избавление от образа отца - то же отрицание устоев и традиций, дань молодости. Пройдёт или сменится равнодушием.

Но этого Паскевич не услышал, не узнал и не дошёл своим умом. Он не соперник призраку Строганова, и тот тоже остаётся не у дел. Сильнее Володи Юлия Осиповна никогда и никого не полюбит.

Часть четвёртая. От Вены до Севастополя

Глава первая, в которой снова происходит встреча Строганова и Паскевича.

Революционный 1848 год затронул и Россию. Казалось тогда, что европейские королевства и империи в одночасье падут как карточные домики, будто народы сговорились в безумии, одновременно решив восстать против своих государей.

Как истукан, немой народ

Под игом дремлет в тайном страхе:

Над ним бичей кровавый род

И мысль и взор казнит на плахе...

Владимир Федосеевич Раевский, сосланный Расправным Благочинием в Сибирь за противление властям Рейха, возвращённый и обласканный демидовской династией, вдруг снова вспомнил якобинские порывы молодости, начал бурно плодить бунтовские вирши, призывая россиян на баррикады... Против кого или чего? Не важно - главное, чтобы на баррикады.

Отдадим должное Демидовым. Первый Император новой династии Павел Николаевич, его брат Анатолий Николаевич, регент при сыне-наследнике Дмитрии Анатольевиче, а также вступивший на престол молодой монарх сохранили наименьшее число пережитков из XVIII века, возмутительно стойких в Центральной Европе. Та эпоха казалась просвещённой её современникам, но не нам, живущим в новую эру пара, телеграфической связи и железных дорог.

В России накал страстей быстро угас. Недовольные господа, подобные Раевскому, покинули места обжитые и отправились за Урал с лишением чинов и званий. Досрочный роспуск Думы, выборы и частию сменённое правительство создали видимость обновления власти, на том всё и успокоилось.

Новый Государь Австрийской империи Франц-Иосиф, заместивший прежнего главу Габсбургского дома и оттого имевший право заявить: я не объявлял России войну, в начале следующего года запросил о помощи. Паскевич призвал поддержать венгров и славян, раздавив Австрию и навсегда избавившись от угрозы со стороны юго-запада. К своему крайнему удивлению он узнал, что Демидовы решили пойти навстречу Францу-Иосифу, и Дума согласилась.

Весной 1849 года мощная русская армия вторглась в Богемию и Мадьярию, заставив мятежников сложить оружие при виде несомненного превосходства экспедиционного корпуса. Вскоре утихли выступления балканских славян, они предпочли не дожидаться появления русских 'освободителей'. Несколько досадуя, что решил исход противостояния в пользу совсем не той стороны, что велела совесть, фельдмаршал на белом коне и в сопровождении гусарской бригады вступил в Вену.

Сиял август, музыкальная столица Европы встретила русского командующего с обожанием. На склоне лет Паскевич уж не думал, что будет вводить победоносное войско в столицу другого государства, а празднично одетые барышни радостно махать ему зонтиками. Капелька бальзама упала на его тщеславие, оттого на душе стало приятнее.

Понеслись недели приятной светской жизни, пока русская армия чудовищным кулаком нависла над центром Европы, словно вопрошая: кого ещё укоротить? Победоносные бронеходы, одного только вида которых достаточно для устрашения целых стран, затаились у станции вновь построенной железной дороги, соединившей Вену с Прагой и Варшавой, то есть с передовым миром. Нет силы, чтобы воспрепятствовала им выгрузиться с железнодорожных платформ под Берлином или Парижем.

Ощущая себя вершителем судеб и оттого не совсем здраво рассуждая о собственной роли в новейшей истории, Паскевич прибыл однажды на бал в Шёнбрунн, превратившийся с воцарения Франца-Иосифа в главный императорский дворец страны. Шутовски нацепив крохотную маску, якобы скрывающую личность российского фельдмаршала, он танцевал вальсы, кадриль, контрданс - дамы с готовностью отказывали кавалерам, лишь бы провести миг подле прославленного воителя. Он величественно плыл среди придворных, австрийской знати, иностранных посланников и прочих влиятельных лиц мира сего. С двух сторон под руку с ним шествовали две молодые красотки - графиня и герцогиня не самых строгих нравов. Отметим, речь сейчас не шла о постельных утехах, по крайней мере - на балу. Дамы служили лишь малым украшением к главному бриллианту чрезвычайной величины, он после прусской компании несколько раздобрел, пусть ещё далеко находясь от опасной черты, за которой начинается неприятное сходство с покойным императором Павлом Вторым. Благодаря эскорту из двух очаровательных фрау, полководец, ведомый под руки, напоминал старого ловеласа, готовящегося к отставке и собирающегося под занавес устроить Афинские ночи в обществе гетер.

От него ждали многого. Самые разные господа спешили мелькнуть мимо, дабы засвидетельствовать почтение и испросить аудиенции. На пике славы не было вещи в пределах разумного, в коей Франц-Иосиф отказал бы спасителю империи. А за многими из таких вещей скрываются деньги, и преогромные. Также - и назначения на разные государственные посты, то есть те же деньги, лишь из другого кармана.

Вскоре Паскевичу предстояло вернуться в Россию, империю куда более могущественную, предстать перед молодым Императором. Там он тоже может нашептать правильные и нужные словечки, замолвив их - сделает доброе дело влиятельным особам.

Фельдмаршал, конечно же, всё это понимал, как и отдавал себе отчёт, что знойные красотки нежно теребят перчатками его рукав не за стройность отсутствующей талии, а государственные мужи ценят отнюдь не мудрость. Но он достиг чего-то предельного, пусть в одной, наиважнейшей на сей момент стезе - военной. И заслуженно наслаждался триумфом, пока не увидел безобразно-знакомое лицо.

- Прогуляемся на галерею, ваше высокопревосходительство?

Великосветские львицы заметили, как вздрогнул покоритель Европы. Он отстранился, явно не желая, чтобы его сопровождали. Не удивительно - русский негоциант Трошкин имел репутацию человека загадочного и неприятного, при этом респектабельного и значительного. Они упорхнули, а фельдмаршал, лишившись женской опоры, тяжеловато прошаркал вперёд.

- Что вам угодно, сударь?

- Поблагодарить, Иван Фёдорович. Без околичностей - от души. В Австрии мне принадлежат банки, железная дорога, несколько заводов. Разойдись революция не на шутку, сии предприятия изрядно утратили бы цену.

Правая половина лица при этом ухмылялась без малейшего намёка на благодарственное выражение.

- Вот как. Вместо службы Отечеству вы решили набить карман.

- Отчего же нет, любезный князь. В казённой службе вы самолично мне отказать изволили. А деньги лишними не бывают. Прошлая венгерская революция, благодаря коей ваша экспедиция в Краков и Галицию превратилась в лёгкую partie de plaisir (31), стала мне в полмиллиона фунтов стерлингов, включая убийство эрцгерцога, с коего и началась та война.

(31) Увеселительную прогулку (фр.)

- Так это вы... - у Паскевича даже голос перехватило.

- Не скрою, ваши успехи под Варшавой заслуживают восхищения. Если не считать, что вы положили там сколько-то тысяч православных душ, а казна потратила миллионы. Чтобы поставить Австрию на колени, Москва не отдала ни гроша, не считая краковского променада, и не потеряла ни единого солдата.

- Вы лжёте! - в сердцах и не подумавши воскликнул фельдмаршал.

- Не нужно таких слов, - мягко, но с ощутимым скрытым металлом в голосе возразил Строганов. - Вы - старик, и я не могу вызвать вас на дуэль. Но есть и другие способы наказать.

Князь промолчал. Извиняться - не за что, и перед кем? Лучше прекратить дурную пикировку и оборвать разговор. Но не вышло.

- Также и с этой компанией. На Франца-Иосифа и на Дмитрия Анатольевича я потратил массу сил и средств. Увольте-с, отнюдь не только из-за заботы о вложениях капитала. Россия присоединила Польшу, одну из самых непокорных земель. Как долго Понятовский и его магнаты будут терпеть над головой российский триколор? Пока боятся Австрийской империи и Прусского королевства. Значит, сберечь угрозу для них - наш святой долг.

С этой точки зрения Паскевич, от возраста не столь быстрый и гибкий разумом, никогда на политические резоны не смотрел.

- Поэтому вы не отправитесь в Берлин, - безжалостно закончил Строганов. - С беспорядками они управятся сами. Иначе ввод иностранной армии ослабит королевскую власть, а не усилит, как здесь, где Габсбурги могли потерять всё до последней нитки. Посему - искренне благодарствую. Ваша личная роль невелика, но сыграна с блеском. Поверьте, оно куда лучше и достойнее, нежели хвататься за неподъёмную ношу и позориться. Не смею больше задерживать, разрешите откланяться.

Уже в спину, идеально прямую и на шестом десятке, Иван Фёдорович просипел:

- Уходите! И не возвращайтесь... Что нашла в вас Юлия Осиповна? Почему предпочла...

Оставшись один, фельдмаршал схватился за перила: ноги стали ватными, руки покрылись предательскими капельками пота. Его обнаружили почти без чувств, отвели в лучшую дворцовую спальню, а лекарь, до утра просидевший у огромной кровати недужного Паскевича, не мог понять русские слова, роняемые великим полководцем.

- Старик... Личная роль невелика...

И с пухлой заросшей щеки, вдруг прибавившей лет десять возраста, скатилась крупная мутная слеза.

Строганов, убывший с бала и поначалу не осведомлённый о переполохе, сердился на себя за несдержанность. Кто бы знал, что едкая, но, в сущности, безобидная подначка о набиваемом кармане вызовет подобную отповедь? Выходит, неблагородное состязательное чувство терзало изнутри, зависть к успехам, семейному благополучию с Юлией, коль так быстро прорвало плотину.

А последние слова, точно выстрел в спину! Предпочла? Видать, и на домашнем фронте бравый фельдмаршал вёл тихую войну, доказывая, что не хуже мнимого покойника. Вёл и проиграл, в душе не смирившись.

Лжец! Каждый раз, когда Строганов при редких встречах справлялся о Юлии и Володе, князь уклонялся от прямых разговоров, ему это, видите ли, неприятно. Но ясно давал понять: не извольте беспокоиться, в семье благополучно. Выходит, она так и не поставила Паскевича на одну доску с отцом единственного ребёнка, наследника фельдмаршалу не родила, хоть и вышла замуж отнюдь не в старом возрасте.

Неужели многолетнее жертвенное отречение от жены и сына основано на глупом предположении, что им лучше с Паскевичем? Самое ужасное в том, что сам себя в этом убедил ещё до встречи с князем, сам же ему высказал. И старый подлец не попробовал разуверить!

С другой стороны, не слишком ли большое значение он придаёт мимолётной оговорке, брошенной в гневе?

Наутро Строганов уехал в Зальцбург по банковским делам, оттуда в Лондон, где пробыл недели две и понял отчётливо: нужно в Гомель. В пятьдесят пять жизнь свернула к закату. После возврата из турецкого плена он познал одну лишь любовь женщины - продажную.

Нет, не только актрисочки провинциальных театров и прочие доступные дамочки скрашивали его ложе. Были уверявшие в страстных чувствах, не вызывая ни толики доверия. Страшного, но богатого человека обожают лишь за его капитал. Так что лучше расплачиваться за продажные ласки, не строя иллюзий, нежели покупать одну женщину на всю жизнь, приобретая охапку проблем. Да и перед Богом немыслимо, словно мало греха прелюбодеяния; в храм с новой избранницей путь заказан. Венчание при живой жене ужасно, ибо добавляет клятвопреступление перед ликом Всевышнего. Аллах дозволяет многожёнство, однако при условии, что супруги живут с господином, и он утоляет их нужды. Куда ни кинь - всюду клин.

А может, его incognito - не меньший грех? Пусть и с опозданием, его нужно и должно исправить.

Не считая парома Дувр-Кале, дорога от Лондона до Гомеля ныне вся уложена рельсами и занимает с пересадками не более шести дней. Строганов, не скрываясь, поймал извозчика у гомельского вокзала и поехал во дворец, представившись лакею негоциантом Трошкиным, чающим увидеть княгиню.

Но в гостиную вышел князь, перекошенный от бешенства. За время, прошедшее с памятной ссоры в Вене, русский корпус вернули в империю, и фельдмаршал первым прибыл в семейное гнездо.

- Вы?! Опять! Во-он! Иначе скажу слугам спустить собак!

- Je suis désolé (32), Иван Фёдорович, мы не можем бесконечно жить во лжи.

(32) Извините (фр.)

Разъярённый так, что от размахивания рук распахнулся халат, Паскевич бросил ему в лицо:

- Я заплатил вам за молчание.

- Моими собственными деньгами. Право же, довольно. Ежели не достаёт на жизнь, могу вернуть тотчас и с процентами.

- Вы... вы - низкий человек! Это для вас деньги важнее семьи.

- Извольте не переходить границы, - Строганов приподнялся с кресла, занятого в ожидании, и шагнул навстречу брызгающему слюной старику.

- Это мой дом! И я спущу вас с лестницы!

После сказанных в запале слов граф снова не сдержался, как в венском дворце, и уронил необратимое, не оставив выбора Паскевичу.

- Прискорбно, князь, что вы более не способны ни на что иное, кроме как кликнуть слуг.

- Тогда... Тогда оставьте ваш адрес. Я пришлю секунданта договориться о времени и месте.

- Дворянин будет стреляться с безродным обывателем Трошкиным? - Строганов, начиная сознавать абсурдность ситуации, сделал неуклюжую попытку изменить её и не преуспел.

- Вы, кажется, решили возродиться графом. Что же, отступите?

- Нет. И всё равно увижу Юлию Осиповну.

- Именно поэтому я застрелю вас завтра. Убирайтесь!

Запахнув полу халата, расхристанного словно расстёгнутая шинель на ветру, князь удалился, стремительно шаркая домашними туфлями, можно сказать - с неприличной для его возраста скоростью.

Наверху ждало короткое, но неприятное объяснение с женой.

- Что случилось, Иван Фёдорович? Ваш гневный голос отсюда был слышен.

- Досаждает один проходимец. Успокойтесь, дорогая, он больше не потревожит.

Она не поверила, но не стала возражать, а в сердце появилось нехорошее предчувствие.

Граф и князь стрелялись на рассвете, на левом берегу реки Сож. Формальные слова о примирении, сказанные для проформы скороговоркой, едва умолкли, как Паскевич крикнул: и речи не идёт, командуйте начало. С благородной дистанции в двадцать шагов он первым кинулся к барьеру. Его противник отвёл пистолет, отказываясь спешить с выстрелом, не повернулся боком, не прикрылся оружием.

- Забрали у меня семью - мало? Нужна моя жизнь? Извольте!

Князь вскинул пистолет, дрожащий в неверной руке. Смертоносный свинец поразил лишь кусты. Паскевич чуть не взвыл от злости.

Строганов, избавленный турецкой раной от нужды щурить один глаз, спокойно прицелился в переносицу фельдмаршала. Палец мягко потянул спуск; в последний миг граф чуть приподнял ствол. Фуражка слетела на землю, пробитая пулей, за ней упал и Паскевич. Его даже не оцарапало, он к вечеру умер от удара, так и не приходя в себя. Секунданты и доктор спрятали испорченную фуражку, от греха подальше скрыв некрасивую историю с дуэлью.

Оглушённый случившимся и чувствуя себя хуже, нежели после убийств жандармов, эрцгерцога и судопромышленников, граф не находил себе места. Путь расчищен, но этой смертью, как ни крути - князь был бы жив, воздержись Строганов от приезда в Гомель, он ещё более отдалил возможность воссоединения. Даже если догадка верна и Юлия холодно относилась к усопшему, она никак не возрадуется, когда рано или поздно слух о позорной дуэли дойдёт до её ушей.

Глава вторая. После похорон

В наш технический век сообщения передаются с удивительной быстротой. Телеграфические провода опутали Россию и навсегда изменили её жизнь. Любая новость летит к нам из самых дальних уголков за считанные секунды, достаточные для того, чтобы специальный человек отстучал её, превратив живые слова в удивительные и невидимые субстанции, немедленно пересекающие огромную страну. Право же, гениальное изобретение, казавшееся вчера мистической фантазией, вошло в обыденную жизнь и уже мало кого может поразить.

Кадет Московской военно-инженерной академии юный граф Владимир Строганов получил каблограмму о смерти отчима наутро после его трагического конца и успел в Гомель к отпеванию. На третий день с похорон юноша брёл вместе с матерью к дворцу от фамильной часовни, приютившей второго уже Паскевича, когда увидел всё того же одноглазого господина. Взгляды встретились; мужчина сделал неприметный, но явственный жест. Володя понял знак, наскоро извинился перед maman и кружной тропой вернулся к аллейке.

- Здравствуйте, ваше сиятельство. Поговорим?

- Извольте. Полагаю, вы - старый армейский знакомый фельдмаршала? Или...

- Да. Или.

Они замолчали. Главное было сказано. А что должно было произойти? Бросание друг другу на шею, расспросы, ахи-охи?

Под ногами шуршали первые жёлтые листья. Сухо, нету типического прелого запаха осени, гомельское лето почти без перехода вступило в бабье, и в парке красиво, немного печально, будто аллеи и деревья знают про кончину хозяина.

Уже на берегу реки сын спросил:

- Почему только сейчас?

- Не хотел мешать.

Верхняя губа чуть приподнялась, отчего бледное лицо юного графа приобрело недовольное выражение.

- Кто дал вам право судить - мешаете или нужны?

- Ваша жизнь казалась благополучной, порядочной. Воскресший муж твоей мамы, обвенчавшейся с Паскевичем, никак в идиллию не вписывался.

- А сейчас это потеряло значение, поэтому вы решили явиться?

Строганов-старший зажал трость подмышкой, стянул перчатку и потёр привычно зудящий шрам на лице.

- Вы не рады?

- Рад?! Чему? Что я узнаю - рос без отца, хотя он был жив и свободен? Что мама проплакала годы в благополучной идиллии, как вы изволили выразиться?

- Не допускаете, что были иные причины?

- А они имеют значение?

- Чувствую, вы не желаете слушать, молодой человек. Но следующая возможность поговорить не скоро представится. Поэтому главное вы узнаете тотчас.

Он коротко, не упуская ни единой важной детали, рассказал про турецкий плен, английскую авантюру с сыном Паскевича, австрийскую революцию, откровенно сообщил о семье судовых владельцев, венских жандармах и прочих людях, неосторожно ставших на пути.

- Ивана Фёдоровича... тоже вы?

- Отчасти и невольно. Он чрезвычайно переживал, пробовал состязаться со мною, записал себя в проигравшие, вызвал на дуэль. Перенервничал так, что сердце не выдержало. А в Крыму мы были с ним практически товарищами. C'est la vie (33). Видит Бог, я не желал и не стремился к его смерти.

(33) Такова жизнь (фр).

- Какой Бог? Вы же приняли ислам!

- Да, чту Аллаха, не отворачиваясь от Христа. Бог, он же - Создатель, а человеческие имена придумали люди.

- Вы вольнодумец почище Вольтера.

Старший из собеседников остановился, втянул ноздрями речной дух и повернул обратно к дворцу. Сын последовал рядом. Углубляться в теологические споры было не с руки.

- Единственное, чем вы меня смогли обрадовать - я продолжаю носить графский титул.

- А также что ваше наследство увеличивается раз в пять.

- Премного благодарен. Только титулом я владел и до вашего появления, а капиталов получил больше чем достаточно.

- Иными словами, моё воскрешение или, наоборот, пребывание в безвестности, для вас не важны? - он постарался сказать это наиболее нейтральным голосом, сдерживая волнение. Развёрстых сыновних объятий не ожидалось, но всё же...

- Сela ne tire pas à consequence (34), - жестоко отрезал тот. - По крайней мере - теперь. И у меня один лишь вопрос: вы сегодня намерены открыться матери?

(34) Это не имеет никакого значения (фр.)

- Если вы не возражаете.

- Отчего же. Но многого не ждите. И смертью Паскевича она опечалена, пусть не любила его, но привязалась, уважала, корила себя, что не может дать ему настоящего тепла.

- Тогда сделайте одолжение, приведите её вон в ту беседку, - трость указала на затейливое металлическое сооружение, возведённое в румянцевские времена. - В покои мне неловко являться, там родственники фельдмаршала.

- И ваши тоже... Александр Павлович, - молодой граф впервые нашёлся как обратиться к человеку, формально считающемуся родителем. - Кузен, две сестры. Они приехали поддержать маму, да и к Ивану Фёдоровичу относились со всевозможным почтением.

- Князь заслуживал того, - согласился невольный виновник его кончины.

- Да. Но меня не любил, - на лицо Володи легла печать непримиримости. Было, за что он не мог простить даже покойного отчима. - Считал великой несправедливостью: Фёдор умер, а я жив. Понимал, наверное, нелепость этой обиды, но ничего поделать не мог. И мама знала, оттого не заставила себя относиться к нему теплее.

А быть ему сыном и заменить погибшего в Англии Фёдора не смог или не захотел, догадался Строганов. Выжил сам, цепляясь за мать, лишённый поддержки и отца, и отчима. Оттого решительная бескомпромиссность в суждениях.

Владимир смог увести маму из родственного круга только через час и практически прибегнув к обману; введя в беседку, неслышно удалился, чем проявил несвойственную юным годам деликатность.

- Господи!

Усталые от слёз глаза снова увлажнились. В них смешалась тысяча чувств. Толком не понять каких именно - радость, что увидела давно похороненного графа живым, смятение неожиданности, горечь от страшного вида лица и множество других, коих не разберёт самый искушённый специалист по физиогномике. А слова прозвучали и вовсе неожиданные для Александра Павловича.

- Боже, ты видел меня молодой... Я такая старая!

Потом они долго говорили наперебой, не в силах прикоснуться друг к другу даже через кожу перчаток. Лишь некоторое время спустя она тихонько тронула пальчиками щеку чуть ниже чёрного бархата наглазной повязки.

- Ты страдал! А я не могла тебе помочь, даже не была рядом. Мой грех - зачем смирилась? Знала же, что останки не распознаны, хотела же нарочно ехать в Крым, в Стамбул, узнавать о раненых, пленных, не просто лелеять надежду - искать. Не поехала... Как всё получилось бы проще! Но почему же ты предпочёл резигнацию (35)?

(35) От латинского resignatio - покорность судьбе, отказ от активных действий.

Строганов вдруг почувствовал, что его резоны - не причинять беспокойства и не рушить благопристойное существование - глупы, надуманны и нелепы. А главное, что осознать это он должен был много лет назад, в весенний пасхальный день, когда впервые увидел Юлию Осиповну в роли княгини Паскевич. Чудовищная ошибка отняла у них множество лет. Конечно, жизнь не закончилась, и даже близ пятидесятилетнего рубежа Юлия удивительно сумела сохранить себя и готова состязаться с сорокалетними, но...

К ней первой вернулся рассудок, способность ставить практические вопросы.

- Ты будешь открываться остальным Строгановым?

- Нет пока. Я обещал Володе. Он уже носитель титула и, как видно, им дорожит.

- Да. Его безотцовщина - единственное, что имею право ставить тебе в упрёк. Себе гораздо больше. Ну чего стоило ещё год обождать! Ведь чувствовала, что не так всё просто.

- Пустое об этом говорить. Теперь мы можем быть вместе.

- Нет! - Юлия даже чуть оттолкнула его кулачками в грудь. - По законам и обычаям, я на год в трауре как княгиня Паскевич. В третий раз вдова...

- То есть ждать, как после Шишкова. Впрочем, я и так ждал столько лет. Жестокая ирония судьбы.

- Как теперь зовут вас, граф? - впервые в её голосе мелькнуло нечто похожее на иронию.

- По паспорту - мещанин Трошкин Александр Порфирьевич, - в тон ей ответил Строганов.

- Хорошо, что Александр. А фамилия...

- Не аристократическая, верно? Мне предлагали недорогое поместье в Италии, с титулом князя Сан-Донато. Подойдёт? Тогда после траура вдова Паскевич может венчаться с итальянским князем, а жить будем за границей.

- Увы. Я не могу с тобой идти ни в церковь, ни в костёл, ибо венчаны мы перед Богом, - губы, не утратившие ещё яркость, тронула улыбка. Потом она повторила слова сына, только теперь они прозвучали мажорно, а не как отречение отпрыска от отца. - Сela ne tire pas à consequence. Мы что-нибудь придумаем. Главное, что ты жив.

Она упорхнула, авантажная даже в траурном уборе, исполнять обязанности вдовы, внезапно переставшей кручиниться. Строганов проводил сына на вокзал. Ему показалось, что в глазах Владимира, ставшего на подножку и обернувшегося, мелькнула какая-то искра. Словно он вздумал что-то сказать и промолчал.

Александр Павлович пару раз и ненадолго встретился с Юлией, затем уехал, обещая скоро вернуться. На этот раз он сдержал слово.

Глава третья, события в которой разворачиваются и завершаются на Чёрном море

Казалось бы, жестокая расправа над венгерскими восставшими в 1849 году надолго вернула спокойствие и мир в Европу. Ценой жизни тысяч спасены были миллионы. Но русский успех, за который либеральные круги обозвали империю 'европейским жандармом', кое-кому не понравился. Он послужил последней каплей; с неё и пошло скатывание к новой войне, на первых порах невидное глазу.

Британская империя неожиданно и весьма рьяно бросилась улучшать отношения с османами. Вдруг резко повысились ассигнования по военному и военно-морскому ведомству. В России зашевелились их эмиссары, сманивая за любые, даже самые неприличные суммы специалистов по современной паровой технике на острова. Буквально через год военный атташе российского посольства в Лондоне сообщил, что британцы наладили выпуск бронеходов, не уступающих воевавшим под Варшавой и Кёнигсбергом, называя их armored vehicles.

Сухопутная армия закончила переход исключительно на нарезное оружие, солдаты получили магазинные винтовки, офицеры и унтеры - револьверы. Флот оделся в железную обшивку. Старые корабли вывели из строя, у новых сплошь паровые машины от тысячи сил и более, орудийные палубы сменились башнями и казематами. Общее число стволов сократилось, зато увеличились скорострельность и дальнобойность.

Вскоре Европа загудела словно улей: ради какой будущей войны тратятся столь огромные средства, и парламент отпускает их недрогнувшей рукой? Загадка разрешилась, когда в адрес Российской империи посыпались ультиматумы. Англичане потребовали сократить численность флота в Балтике и на Чёрном море, подтвердить отчуждение Бессарабии на веки вечные...

- А ясак как татарам платить не нужно? - спросил Император Дмитрий Анатольевич, прочитав очередное послание, выдержанное едва на грани приличий. - Эх, стервецы, ничем ведь конкретным не грозят, пугают только - 'оставляем за собой право принять адекватные меры'.

Он повернул голову к Министру иностранных дел Григорию Александровичу Строганову. Брат 'мещанина Трошкина' оставил пост премьера, занятый ныне бывшим регентом, и вновь возглавил внешнеполитическое ведомство, отличаясь, впрочем, от родственника полным отсутствием чувства юмора, из-за чего постоянно подначивался монархом.

- Ответь им, Григорий Александрович, что согласны, только пусть и Британия 'адекватными мерами' не побрезгует. Мы часть кораблей распилим, чай и Роял Нави половину своих утопит.

Царь насладился выражением лёгкого ужаса на лице дипломата и расхохотался.

- Шучу! Нам не война нужна, а время. Торгуйся, твоё сиятельство. Коли мы от флота откажемся, что нас ждёт?

- Будет исполнено, Всемилостивейший Государь.

Оставшись в одиночестве, что весьма редкая привилегия для глав государств, он прошагал к огромных размеров глобусу, унаследованному от дядюшки, и заговорил сам с собой.

- Не могу в толк взять. Ни одна страна в мире не смеет надеяться победить в войне на нашей земле, где не счесть железных дорог и не занимать угля для паровозов. Мы доставим войска в любое место за день-два, пока противник будет плыть неделями. Разве что хотят урок преподать? Ждём-с.

И молодой монарх потёр руки в предвкушении. Он с детства готовился к управлению государством в традициях самых что ни на есть купеческих - рассчитывая издержки и выгоду от каждого шага. Но в историю входят не мудрые государи, при коих державы крепли и богатели, десятилетиями уклоняясь от войн, а победители и захватчики земель.

Строганов выгадал у англичан полгода, не более. Потом началась война с Османской империей по привычному сценарию - турки полезли несметной и плохо вооружённой толпой на Армянском нагорье и со стороны Бессарабии, попытались высадиться в Крыму и на Кубани. Их били по старинке, жестоко и в понимании, что это лишь разведка боем да прекрасный повод прийти на помощь обиженному русскими варварами народу. Посему ничто современнее бронеходов и пароходо-фрегатов, усмиривших врага в Восточной Пруссии, турки не увидели. Англо-французская громада вторглась, когда от османского флота остались лишь воспоминания о былой славе, русские прошли Анатолийский полуостров с востока на половину его протяжённости, а на западе напоили коней в Дунае.

Развязка драмы наступила в середине лета 1854 года. Потрясающих размеров боевой флот, сопровождающий более сотни торговых судов, наполненных пехотой, кавалерией, артиллерией, десятками паровых 'арморед виклз' и сотнями тысяч тонн различных припасов, нескончаемой колонной двинул от горла стамбульской бухты Золотой Рог на север по Босфору.

Заместитель командующего британский адмирал Старк, знакомый с русской тактикой по неудачному балтийскому бою и сочтённый невиновным в том поражении, находился на втором номере в кильватерном построении, сгорая от желания расквитаться за позор. Сегодня было предусмотрено всё. Известно о русских технических новшествах, английская техника их превзошла. Даже странное потаённое судно, субмарина по-английски, больше не секрет. На буксире две таких, для тайных операций у чужих берегов, они могут заглушить топки и проплыть на остатках давления в котле милю-другую. На каждой боеукладке линкоров есть снаряды с замедлением, ими не нужно попадать точно в корпус субмарины. Взрываясь на небольшой глубине, они безусловно разрушат её. На стоянке корабли Королевского флота защищаются сетями - скрытно не подобраться. Так что на любой подлый русский сюрприз готов жёсткий ответ, распалял себя Старк и был почти прав.

В короткую летнюю ночь перед началом операции турки обнаружили у выхода в Чёрное море две шнырявшие русские канонерки. Замысел противника разгадали без труда - пара плоскодонных паровых буксира наутро протралила воды, очистив их от мин. Правда, одна из посудин подорвалась и затонула - не страшно.

Адмирал Старк не мог видеть, как укрытый среди прибрежных камней матрос повернул рубильник гальванического устройства, дождавшись прохода флагмана в створе двух маяков. Увы, донную мину тральщики вытравить не смогли. Покойный генерал Шильдер, изобретатель сей минной снасти, отправил Альбиону прощальный привет.

Взрыв кувалдой ударил по днищу, самому слабому месту обшивки корпуса, ибо морские инженеры меньше всего ждали оттуда нападения. Разве что от рыб. Линкор вздрогнул, через пару минут получил дифферент на корму. Заметной пробоины нет, но открылись течи, отчего трюм и топку изрядно подтопило. Оставшись на плаву, красавец-флагман потерял ход под машиной. Капитан с трудом отвёл его в сторону, надеясь вернуться к Золотому Рогу под парусами, когда проследует весь конвой. Как боевая машина он утратил всякую ценность.

Обескураженный адмирал Битти перебрался на мостик к Старку, отчего там стало сразу неуютно от слишком большого количества высоких чинов. К добру это, как известно, не ведёт.

Но даже выход из строя одного большого корабля никак не мог поколебать огромное превосходство англичан; поэтому рейд продолжился, но не долго.

Четыре дыма перечеркнули небо на севере уже через час. Русские отправили навстречу всего четыре корабля, каждый из них вдвое уступал линкору 'Игл', на котором Старк всматривался в горизонт. Они аккуратно приблизились к максимальной дистанции для прицельной стрельбы и озарились орудийными вспышками. После десяти минут огневой потехи, как в старину именовалась артиллерийская пальба, у всех здравомыслящих англичан зашевелились первые червячки сомнений в успехе предприятия.

Русские удерживали расстояние и непрерывно двигались с изумительно большой скоростью, выписывая самые неожиданные эволюции. Попасть в них не получалось никак, а те били с нечеловеческой меткостью, будто и орудие, и мишень застыли неподвижно. Это было просто уму непостижимо! Словно восточные дикари продали душу дьяволу в обмен на демоническую точность пушек.

Самым новым и секретным оружием русских пароходофрегатов были даже не орудия, прицельно бившие на три мили, сколько счётные машины Лобачевского. Впервые они опробовались у крымских берегов перед десантом Строганова, подсказывая артиллерийским офицерам правильные углы превышения и упреждения. В Моозундском бою корабли несли усовершенствованные аппараты, но не смогли ими воспользоваться - дело решил отважный экипаж 'Тагила'. А сейчас работал новейший прибор.

К каждой машине были приставлены офицеры. Перед боем в железное её чрево уложен стальной лист, перфорированный дырочками. В них особым способом, вроде телеграфного кода, зашифрованы данные об орудиях корабля, включая износ стволов и типы зарядов, то есть величины постоянные в ходе битвы. Что же касается переменных, офицеры рычажками вводили дистанцию, курс мишени, её скорость. От компаса и корабельного лага умный счётный прибор 'знал' собственные курс и скорость. Он же получал сведенья о силе и направлении ветра - на подобных дистанциях боковой воздушный поток может несколько отклонить снаряд. Важны температура и влажность атмосферического воздуха - они влияют на его плотность, оттого требовалась поправка к вертикальному углу наводки. Наконец, направление на вражеский борт машина получала от положения зрительной трубы, её специальный матрос наводил на цель, точно удерживая риску визира на середине силуэта.

Под артиллерийской установкой пряталась целая вереница воздуходувных труб. От расчёта требовалось лишь заряжать и чистить орудие. Наводить руками - только ежели вражеский снаряд нарушил бы хитроумную машинерию. Ствол сам как живой следил за неприятелем. По команде 'пли', выкрикиваемой голосом и исполняемой поворотом рубильника, пушки стреляли не сей момент, а когда корпус на волнении выходил на ровный киль.

У британских экипажей имелись столь же совершенные артиллерийские таблицы, позволявшие точно бить на две-три мили, но... Чтобы правильно вычислить углы, тратились драгоценные секунды, потом канониры вручную крутили маховики, а проворные русские пароходы уже в другом месте, им не нужно было долго ждать - прицеливание задавалось несколькими поворотами шестерён, замыканиями гальванических контактов и открыванием клапанов воздуходувной аппаратуры.

Оттого русские сновали меж гейзеров воды, почти не получая попаданий и словно издеваясь, а сами заколачивали снаряд за снарядом в обречённый 'Игл', потом перенесли смертельный ливень на следующий номер.

Паровой железный корабль умирает по-особенному, а не как привычные ранее парусники. Он цел с виду, не сбиты мачты, однако огонь охватил его изнутри. Горит машинное отделение, занимаются угольные ямы, где мелкая чёрная пыль питает языки огня не хуже сухой соломы. За считанные минуты в корпусе поднимается адская жара; пожар тушить некому - команда бежит, а пытающиеся погасить пламя испеклись заживо. Из-под палубы через пробитые снарядами бреши начинает валить пар. Его очень много, потому что протекает котёл, свистит остатками давления пароперегреватель, ему вторят продырявленные и давно остановившиеся машины.

От нестерпимого жара вспучивается краска. Корабль вышел из боя, а на нём вдруг слышна канонада. Это рвутся боеприпасы, поднятые к орудиям. Осталась последняя надежда - покинуть борт, пока огонь не разогрел погреба, где основной запас пороха...

Только в шлюпке, созерцая колоссальный взметнувшийся к небу султан на месте гибели линкора, Старк осознал, что в картине боя неправильно. Русские атакуют слишком малыми силами! Они медленно и аккуратно убивают корабли один за другим, кинув в бой лишь небольшую толику Черноморского флота империи, оттого потери в британских экипажах невелики. Но если тратить по полчаса-час на линкор и даже не получить ни единой прорехи в ответ, избиение займёт непростительно большое время - конвой и охранение придут к Крыму. Да и снаряды закончатся - нужно возвращаться в Севастополь, принимать новые.

Догадка, куда более ужасная, чем досада от утраты двух новейших линкоров, стиснула сердце. Это даже не избиение - демонстрация. Нарочная, рассчитанная на понимание. За отказ послушаться наступит кара. Но что ещё придумали восточные дикари?

Основательно повредив третий номер, русские отвернули на север. Эскадра чуть замедлилась, принимая спасённых из шлюпок. Мокрый и злой Битти, не желающий слушать никаких увещеваний, поднялся на борт следующего линкора. Брейд-вымпел командующего эскадрой взвился над пятым кораблём за сутки, а генеральное столкновение с русскими даже не началось! Но адмирал отдал приказ продолжать.

Второй акт ужасной пьесы наступил в трёх десятках миль от крымского побережья. Под высокими облаками английские офицеры увидели странного вида птицу, парящую с далеко распростёртыми крыльями. В подзорных трубах она выглядела ещё удивительнее, изрыгая клубы дыма по сторонам своего тела.

- Главного механика на мостик! - рявкнул Старк, первым догадавшийся, что парит в небесах создание рук человеческих.

С такого расстояния птица не казалась ни большой, ни скоростной. Однако когда поравнялась с головой эскадры, моряки с ужасом осознали, что летучий змей огромен, пятьдесят или сто ярдов в размахе крыльев. Таинство его полёта пугало не меньше, чем дьявольская точность русских канониров. Нигде не видно было аэростата, несущего конструкцию. Крылья не взмахивали. Несмотря на то, что изобилующий научными изобретениями и невероятными открытиями девятнадцатый век перевалил на вторую половину, многие начали креститься и поминать чудеса.

Наконец, Старк сунул трубу самому технически просвещённому человеку на борту. Тот с минуту всматривался в зенит.

- Сэр, мой ответ неутешителен. Наверху - несомненно машина, созданная человеческим гением. По бокам четыре патрубка, похожие на малые дымовые трубы. Позволю высказать предположение, сэр, у неё не меньше четырёх топок и котлов. Далее, паровые машины, размещённые на крыльях, вращают, по моему разумению, большие роторы наподобие мельничных. Только не ветер их крутит, а они создают ветер. Возможно, аппарат удерживается в воздухе по тем же законам, что и воздушные змеи, о чём говорит подобная им коробка. Но тут, сэр, простите, я не специалист.

Слова поэта Струйского 'И я молю благое провиденье, чтоб воздух был на вечность недоступен' от всяких там чумазых пароходов, не услышали не только англичане, но и само провиденье. Случилось обратное; место встречи с воздушным монстром да триколор на нижнем крыле не оставили сомнений в принадлежности к державе, породившей его.

- Мистер Ривз, как его уничтожить? - задал Старк главный вопрос.

- Не могу знать, сэр! Ни одно орудие не способно стрелять вверх. Из ружей, даже если удастся попасть, невозможно вывести из строя стразу все котлы и машины. Скорость у него... - механик снова поднял трубу. - Не скажу точно, не менее пятидесяти узлов.

Иными словами - быстрее самого быстрого английского локомотива. После этого предположение о возможности попасть показалось излишне самонадеянным.

- И так, нам его нечем достать. А чем вооружён русский?

Экипаж паролёта не стал мучить адмирала Старка долгим ожиданием. Он описал плавный круг, снижаясь, и понёсся над водой на высоте не более сотни ярдов, поражая огромным размером. Он приближался быстро и неотвратимо пересекающимся курсом. Нет, скорее рассчитывал пройти перед носом линкора. Вдруг из-под его днища в воду свалился продолговатый дымящийся предмет.

Летательный аппарат повернул в сторону и вверх, самые оптимистичные на борту решили, что от монстра отвалилась важная часть; теперь он удирает к берегу. Самые смелые наивно попробовали выстрелить вслед, сильно задрав орудийный ствол. Наверное, очень рассмешили русских.

Потом в месте падения показался дым, и дымная полоса поплыла к линкору. Возможно, что-то двигалось под водой, а бурлящие газы над волнами и выглядели дымом. Надо полагать, непонятный снаряд развил куда меньшую скорость, нежели британский лидер. Увы, махину водоизмещением в добрый десяток тысяч тонн быстро не затормозить и не повернуть, это не бричка.

Дымный след врезался в борт, ударив под ватерлинию. 'Эдинбург' утонул красивый и практически целый, быстро заполнившись водой через огромную брешь. Адмиралы вновь оказались в шлюпках, но на этот раз с переполненного линкора спаслось уже меньше людей.

Через полчаса паролёт вернулся, уже с напарником. Дубль прошёл менее успешно, один снаряд продымил мимо кормы, второй попал неудачно, не утопив корабль.

На четвёртом заходе адмирал Чивз, вступивший в командование эскадрой после гибели Старка и Битти от третьего налёта, хмуро покосился на обманчиво близкий крымский берег, не выдержал и велел лечь на обратный курс. Паролёты пронеслись в вышине, но не сбросили смертоносный груз, продолжив кружить над конвоем, нагоняя прямо-таки животный страх. Более всего пугает ощущение безысходности, когда видишь опасность и ничего не можешь поделать. В присутствии безжалостных монстров англичане и французы разделили чувства таракана, к которому стремительно приближается тапок и нет спасительной щели, чтобы укрыться от неминуемой гибели.

Пока разворачивался конвой, всячески пытаясь избежать весьма возможных при этом столкновений, западнее выдвинулся русский флот. Без единого выстрела они начали полуохват. Дюжина кораблей среднего размера, такие утром показательно утопили первые английские линкоры, соседствовали с целым роем малых канонерок.

- Какие будут приказания, сэр?

Загорелое от июльского перехода лицо адмирала окрасилось в пепельно-серый оттенок. Можно проявлять мужество перед лицом превосходящего врага, но махать дубинкой против пушечной батареи по меньшей мере безумно.

- Не стрелять.

Даже если удастся с помощью чуда и Божьей милости поразить два-три вражеских корабля, пароходофрегаты свяжут боем эскорт, канонерки тем временем отправят на дно суда с десантом. В Босфор не прорваться, разве что распустить эскадру и каждому спасаться самостийно, пытаясь укрыться в турецких портах или выбрасываясь на мель... Катастрофа и полный крах! Сбежавшие от канонерок не скроются от летающих бестий.

Поэтому сэр Чивз с некоторым даже облегчением увидел паровой катер с огромным белым полотнищем. Каковы бы ни были условия русских, следует принять любые, если они гарантируют жизнь.

Молодой и подчёркнуто вежливый офицер Черноморского флота отдал честь и зачитал ультиматум адмирала Нахимова: разоружить корабли и десант, после - валить на все четыре стороны по-добру, по-здорову. Чивз попробовал возразить, что старые времена миновали, теперь среди открытого моря орудийный ствол не отсоединить так легко как ранее, просто сняв цапфы со станка, не достаточно ли слова британского джентльмена, что более никогда... Он осёкся под ироничным взглядом офицера.

- Благодарю вас, сэр, за правильное понимание ситуации и готовность к сотрудничеству. Вывести из строя орудийные стволы технически возможно, чтоб отремонтировать оружие лишь в Британии. Я могу передать ваше согласие на высадку наблюдателей?

Адмирал тоскливо поднял голову к небесам. Летун-убийца никуда не делся. Чивз кивнул русскому и сквозь зубы процедил роковое 'yes'.

'Наблюдатели' без малейших церемоний оттеснили британских канониров, попросив очистить палубу. С истинно восточным варварством загнали деревянные пыжи в каналы стволов и дали залп.

Линкор окутался дымом. Выйдя на палубу и увидев результаты глумления, капитан и адмирал едва сдержали крик. Часть пушек раздуло и погнуло. У некоторых разорвало ствол, и он раскрылся зловещим бутоном. Корабль приобрёл мерзкое сходство с игрушкой, пострадавшей от баловства очень шаловливого и жестокого ребёнка.

Русские не удовлетворились этим. За борт полетели замки орудий, боеприпасы и личное оружие, кроме офицерского. В Средиземном море гордые корабли Королевского флота не отобьются от пиратской шхуны!

Чрезвычайно потешно выглядела выгрузка бронированных локомотивов. Суда, оснащённые для их доставки, оборудованы были мощными кранами, способными переправить боевые машины на пирс. Сейчас они спускали их в море. Движение стрелы - и громкий всплеск возвещал об утоплении очередных тысяч фунтов стерлингов.

Насилие затянулось на добрые сутки, не прекращаясь день и ночь. Зато в Босфор конвой вошёл налегке, высоко неся грузовые марки над волнами. Только почему-то никого из офицеров это не обрадовало.

Пока англичане с французами занимались увлекательным делом 'Прощай, оружие', в белой беседке, живописно увитой зеленью и уютно разместившейся между скалами на южном крымском берегу, высокий немолодой мужчина пригласил спутницу глянуть в телескопическую трубу, обычно используемую для наблюдения за небесными светилами. Женщина со следами былой красоты на аристократическом лице приблизилась к треноге.

- Прошу простить, но зря ты мне не верила, дорогая, что война с Англией закончится столь быстро и комично. Джентльмены приехали в гости лишь для того, чтобы свалить железные игрушки около нашего берега.

- Не скрою, впечатлена. Ты умеешь заканчивать войны непередаваемым образом. Но как?

- В подробностях - сложно. Если кратко, нужно было подгадать, чтобы эскадра двинулась на нас в наилучший момент, когда флот достиг готовности, а с Урала перелетели паролёты, о коих на Запад ещё не просочились слухи. Потрачено до миллиона фунтов стерлингов, но полагаю, - тут несимметричное лицо князя Сан-Донато озарилось полуулыбкой. - Я рассчитываю, что мы не остались в накладе.

- Господи, до чего это странно! - воскликнула княгиня. - Я увидела самое необычное действо, срежиссированное близким мне человеком. Знаешь, порой не могу отделаться от ощущения, что происходящее не реально. Помнишь, ты рассказывал мне о графе Льве Николаевиче Толстом, штабс-капитане, служившем с тобой в турецкую компанию? Фельдмаршал тоже о нём вспоминал.

- Конечно. И что наш граф?

- Да вот, читала его повести 'Детство' и 'Отрочество'. И с удивлением узнала, что он родился в сентябре 1828 года. Выходит, в ту войну он был сущим ребёнком. Я не успокоилась, навела справки - нет больше Львов Толстых.

Строганов устало потёр ожоговый шрам. Жена настолько привыкла к отметине, что с трудом могла представить супруга с ровным лицом.

- Ты права, мой ангел. Порой и мне кажется, что всё было или сложилось бы решительно иначе. Император Николай не погиб в декабре двадцать пятого и продолжил править в Санкт-Петербурге, Демидов не стал императором, прожив гораздо дольше, Пушкина на дуэли застрелил какой-то французский прощелыга...

- Постой. А мы?

- Мне кажется, я погиб. И не в Крыму от турецкой гранаты, а куда ранее - в четырнадцатом. В сражении при Краноне мне оторвало голову на глазах у отца.

- Матка боска! - воскликнула Юлия Осиповна. - В четырнадцатом я была юна, жила в Польше, и мы не встретились бы. Я не желаю такого! А есть другая история, где бы мы никогда не расставались?

- Может быть. Но я её не знаю, - виновато ответил князь. - Начинает темнеть. Предлагаю на сём завершить наш пикник со спектаклем английской труппы и пройти к паромобилю.

- Конечно, милый. Надеюсь, паролёт Володи уже приземлился. Встретим его и поужинаем вместе. Есть повод отметить, n'est-ce pas?(36)

(36) Не так ли? (фр.)

Она смирилась со всем - что её муж воскрес, проявив себя настоящим чудовищем. Уверилась, что нет особой чести любить безупречного господина с образцовой репутацией и безукоризненной биографией, ей выпало принять Строганова таким, каким он есть.

Но не изменить другого. За годы без Александра Павловича она хранила верность единственному и главному в мире мужчине - Володеньке, ненаглядному сыну. Он избрал самый опасный род войск, не слушая материнских увещеваний.

Англичане отступились, но с Турцией война не окончена, а с ней неизбежны и новые жертвы. Недавно пришла скорбная весть, что в боях на Кавказе погиб знакомый Ивана Фёдоровича молодой артиллерийский штабс-капитан Илья Николаевич Ульянов. Никогда уж ему не вернуться домой, не обнять жену, не назвать сына Володей. А ведь такой умный человек был, выдающийся математик, с отличием окончил Казанский университет. Ульяновы могли всю историю России повернуть! Не повезло Отечеству.

Эпилог

По окончании турецкой компании, сократившей земли османской империи до смешного размера, Россию охватил настоящий культ паровых механизмов. Им возносили хвалу как спасителям Отечества, даже слагали стихи.

В былые времена волшебников и фей

Одни лишь колдуны быстрее птиц летали...

Но эти времена для всех теперь настали,

И сделал это Пар - великий чародей!

Декламируя слова забытого вскоре автора, соотечественники иногда упускали из виду, что за успехами стоят не железные и бездушные машины, а люди, каждый из которых послужил стране по-своему: изобретательской смекалкой, полководческим талантом. Или же тайными заговорами в тылу врага, о коих неприлично рассказывать в порядочном обществе.

За неделю до появления памятной заметки в 'Таймс', с которой началось наше повествование, один из скромных, непрославленных героев последней войны Панфутий Миронович Черепанов, инженер-генерал и ректор Тагильской военно-инженерной академии, хмуро оглядел чумазый агрегат, занявший середину мастерской и гордо продемонстрированный сыном.

- И что сие за нелепица?

- Простите, отец, но это - мотор будущего. Паровые машины имеют изъян - тепло уходит не столько в нагрев и перегрев пара, сколько в стороны. Я предлагаю сжигать нефтяную вытяжку прямо в цилиндре, запаливая отдельно каждую порцию топлива.

Генерал скривился.

- Машина односторонняя. Горячий пар, ну - пусть газ от горелого земляного масла, как я разумею, давит лишь с одной стороны. Архаичная конструкция прошлого века, ещё до англичанина Джеймса Уатта. Сколько мощность и вес?

- Две лошадиных силы, соответствует примерно трём индикаторным. Опытовая весит двенадцать пудов. Потом станет легче. Поймите, отец, двойной ход поршня - не главное, здесь расход тепла меньше. Внутреннее сгорание! Оно вытеснит пар.

Панфутий Миронович хотел возмутиться упрямством и неразумностью отпрыска, потом сдержался. Конструкция убогая, отсталая, лишённая всяческих перспектив, но не без оригинальности в замысле.

- Молодец, что дерзаешь. А ну, запусти!

Антон Черепанов развёл огонь в запальной трубке, накачал светлую вонючую жижу. Натруженные руки крутанули огромное маховичное колесо. Аппарат подхватил, кашляя сизым удушливым дымом.

- Довольно! Глуши. Ежели упрямство не пущает забросить - трудись, но только после основного урока. А с завтрашнего дня начинай с паровыми турбинами работать. Чует сердце, за ними будущее, - тут инженер не сдержался и передразнил восторженный тон юнца. - А не за 'внутренним сгоранием'. Пар да электричество будут править бал ближайшие двести лет! Попомни мои слова. Наш замечательный век дал множество изобретений, каждое новое будет не уделом одиночек, но результатом долгих опытовых исследований. Потому в следующем двадцатом столетии не откроется решительно ничего нового, дай Бог все теперешние открытия применить.

Ректор протёр ветошью вечно чумазые пальцы, помимо воли хозяина норовившие потрогать очередной механизм, и удалился. Сын проводил его взглядом, погладил шершавый маховик и хитро заметил:

- Посмотрим, батя!

Содержание

Часть первая. Das Russische Reich

Глава первая, в которой граждане графы знакомятся с новой русской действительностью

Глава вторая, в которой Строганов восстанавливает старую дружбу с новым русским вождём

Глава третья, в которой появляется Александр Сергеевич Пушкин

Глава четвёртая, в которой празднуется первая годовщина Великой Декабрьской Революции

Глава пятая, в которой Павел Демидов решил ослушаться добрых советов

Глава шестая, в которой Строганов рассказывает о душевных терзаниях палача

Глава седьмая, в которой Павел Пестель перегибает палку уж слишком сильно

Глава восьмая, в которой некоторые персонажи поправляют личную жизнь

Часть вторая. Купец на троне

Глава первая, в которой Государь Император Павел Второй осознаёт, насколько сложнее управлять державой, нежели демидовскими предприятиями

Глава вторая, начинающаяся с визита к Государю Юлии Осиповны Шишковой

Глава третья, в которой Россия покрывается первыми линиями железных дорог

Глава четвёртая, в которой османский султан желает устроить в России явление Глюка

Глава пятая, в которой армия Паскевича выдвигается наперерез османскому войску

Глава шестая, в которой православный булат встречается с магометанской сталью

Глава седьмая, в которой Император Павел Второй желает объясниться со Строгановым, но не может этого сделать

Часть третья. Рычание заморского льва

Глава первая, в которой Паскевич встречает старого знакомого, не слишком этому радуясь

Глава вторая, в которой фельдмаршал обращается за помощью

Глава третья, в которой недостопочтенные джентльмены получают неожиданный ответ

Глава четвёртая, в которой Паскевич возвращается на военную службу

Глава пятая, повествующая о новой встрече Строганова с Паскевичем и её последствиях

Глава шестая, в которой Строганов затевает самое опасное предприятие в своей жизни

Глава седьмая, в которой жандармы узнают, что герр Трошкин - любитель спектакля 'Волшебная флейта' Вольфганга Амадея Моцарта

Глава восьмая, в которой снова появляется князь Паскевич

Глава девятая, начинающаяся и заканчивающаяся как морская.

Глава десятая, в которой фельдмаршал Паскевич добивается победы, но она, к сожалению для него, не является окончательной

Часть четвёртая. От Вены до Севастополя

Глава первая, в которой снова происходит встреча Строганова и Паскевича

Глава вторая. После похорон

Глава третья, события в которой разворачиваются и завершаются на Чёрном море

Эпилог

Содержание