ТРЕТЬЯ ДЕВУШКА

Посвящается Норе Блэкмор

ГЛАВА 1

Эркюль Пуаро завтракал. Подле его правой руки дымилась чашка шоколада. Сладкое всегда было его слабостью. Шоколадом он запивал brioche[66]. Сочетались они очень недурно. Он одобрительно кивнул. Ему пришлось обойти несколько магазинов, и только в четвертом он наконец купил эту превосходную сдобу. Правда, pâtisserie[67] была датская, однако так называемая французская по соседству уступала ей во всех отношениях. Чистейшая подделка.

Он испытывал гастрономическое удовлетворение. Его желудок пребывал в состоянии безмятежного спокойствия. И мозг тоже, но, пожалуй, слишком уж безмятежного. Он завершил свой великий труд – анализ творчества прославленных светочей детективного жанра. Он не побоялся отозваться об Эдгаре По весьма уничижительно, он поскорбел об отсутствии метода и логики в романтических нагромождениях Уилки Коллинза, превознес до небес двух практически неизвестных американцев, щедро воздал должное тем, кто это заслужил, и был надлежаще строг там, где похвалить оказалось нечего. Он проследил, как печаталась его книга, внимательно ознакомился с конечным результатом и, если не считать поистине астрономического числа опечаток, остался доволен. Над созданием своего шедевра он трудился с большим удовольствием: предварительно с большим удовольствием прочел множество книг, с большим удовольствием негодующе фыркал и швырял на пол очередной оскорбительно глупый роман (но затем непременно вставал, поднимал книжку с пола и аккуратно водворял ее в мусорную корзинку) и получал большое удовольствие, восхищенно кивая в тех редчайших случаях, где восхищение было уместно.

Но что дальше? Естественно, после таких интеллектуальных усилий необходимо было расслабиться и отдохнуть. Однако нельзя же отдыхать без конца, пора браться за дело. К несчастью, он совершенно не представлял себе, за какое именно дело. Еще один литературный шедевр? Пожалуй, нет. Достигнув успеха, надо уметь вовремя остановиться. Таков был его жизненный принцип. Беда заключалась в том, что он уже скучал. Напряженная умственная деятельность, которой он с таким наслаждением предавался, оказалась слишком уж интенсивной. Она привила ему дурные привычки, оставила после себя томительную пустоту.

Досадно! Он покачал головой и отхлебнул шоколад.

Дверь отворилась, и вошел его вымуштрованный слуга Джордж. Вид у него был почтительный и слегка виноватый. Кашлянув, он произнес вполголоса:

– Э... – Пауза. – Э... вас спрашивает барышня.

Пуаро посмотрел на него удивленно и чуть брюзгливо.

– В этот час я никого не принимаю, – сказал он с упреком.

– Да, сэр, – подтвердил Джордж.

Господин и слуга посмотрели друг на друга. Общение между ними напоминало скачки с препятствиями. Тоном, интонацией или особым выбором слов Джордж давал понять, что в ответ на правильно заданный вопрос можно услышать нечто важное. Пуаро взвесил, каким должен быть правильный вопрос в данном случае.

– Она красива, эта барышня? – осведомился он.

– На мой взгляд, нет, сэр, но вкусы бывают разные.

Пуаро взвесил ответ. Он вспомнил маленькую паузу перед словом «барышня». Джордж был чувствительнейшим социальным барометром. Следовательно, он не уверен в статусе посетительницы, но истолковал сомнение в ее пользу.

– По вашему мнению, она барышня, а не, скажем, молодая особа?

– Мне кажется, что да, сэр, хотя нынче различать бывает трудно, – ответил Джордж с прискорбием.

– Причину своего желания увидеть меня она объяснила?

– Она сказала... – Джордж цедил слова неохотно, словно заранее прося извинения, – что хотела бы посоветоваться с вами об убийстве, которое, кажется, совершила.

Эркюль Пуаро пристально посмотрел на Джорджа. Его брови поднялись.

Кажется? Разве она не знает твердо?

– Так она сказала, сэр.

– Неясно, но, может быть, интересно, – заметил Пуаро.

– А если это шутка, сэр? – с сомнением произнес Джордж.

– Исключить, разумеется, ничего нельзя, – согласился Пуаро, – но все-таки трудно предположить... – Он поднес чашку к губам. – Проводите ее сюда через пять минут.

– Слушаюсь, сэр. – И Джордж удалился.

Пуаро допил шоколад, отодвинул чашку, встал из-за стола и, подойдя к зеркалу над каминной полкой, тщательно поправил усы. Удовлетворенный результатом, он снова опустился в кресло и приготовился встретить свою посетительницу. Он не вполне представлял себе, чего ждать...

Быть может, чего-то близкого к его понятиям о женской привлекательности? В голову ему пришло банальнейшее клише «удрученная красавица», и, когда Джордж распахнул дверь перед посетительницей, он с разочарованием мысленно покачал головой и вздохнул. Во всяком случае, не красавица, да и удручения не заметно. Легкая растерянность, не больше.

«Фу, – подумал Пуаро брезгливо, – нынешние девицы! Неужели они даже не пытаются следить за собой? Умелый макияж, костюм к лицу, прическа, сделанная хорошим парикмахером, – и она, пожалуй, была бы недурна. Но в этом своем виде!»

Посетительнице было лет двадцать с небольшим. Длинные неопределенного цвета патлатые волосы падали на плечи. Большие зеленовато-голубые глаза смотрели смутно. Одежда на ней, видимо, была последним криком моды ее поколения: черные кожаные сапожки, белые ажурные чулки сомнительной чистоты, обкорнанная юбочка и длинный обвисающий шерстяной свитер плотной вязки. У любого мужчины одного с Пуаро возраста и среды при виде ее могло возникнуть лишь одно-единственное желание – поскорее загнать ее в ванну. Когда он ходил по улицам, то желание это возникало у него постоянно. Сотни молоденьких девушек выглядели точно так же – они выглядели замарашками. Впрочем, у этой вдобавок вид был такой, точно ее сверх всего недавно извлекли бездыханной из речки. Пожалуй, решил про себя Пуаро, подобные девушки на самом деле вовсе не грязнухи, а только придают себе такой облик ценой огромных усилий и стараний.

С обычной своей галантностью он встал и придвинул ей стул.

– Вы хотели меня видеть, мадемуазель? Садитесь, прошу вас.

– А! – произнесла девушка, словно у нее перехватило дыхание, и уставилась на него.

Eh bien? – сказал Пуаро.

Она замялась.

– Я бы... лучше я постою. – Большие глаза продолжали смотреть на него с сомнением.

– Как угодно. – Пуаро опустился в кресло и выжидающе поглядел на нее.

Девушка переминалась с ноги на ногу. Взглянула вниз на сапожки, потом опять подняла глаза на Пуаро.

– Вы... вы... Эркюль Пуаро?

– Разумеется. Чем я могу быть вам полезен?

– Ну-у, это довольно трудно. То есть...

Пуаро почувствовал, что ей следует немного помочь, и подсказал:

– Мой слуга сказал мне, что вам бы хотелось посоветоваться со мной, потому что вы «кажется, совершили убийство». Это верно?

Девушка кивнула.

– Да.

– Но какие тут могут быть сомнения? Кому, как не вам, знать, совершили вы убийство или нет.

– Ну-у, трудно объяснить. То есть...

– Успокойтесь, – сказал Пуаро ласково. – Сядьте, расслабьте мышцы и расскажите мне, как все было.

– Но я не думаю... я не знаю, как... Видите ли, это так трудно. Я не хочу быть грубой, но... Лучше я уйду.

– Успокойтесь. Соберитесь с духом.

– Нет, не могу. Я подумала, что приду и... и спрошу у вас, спрошу, как мне следует поступить... но, понимаете, я не могу. Я ожидала совсем другого...

– Чем что?

– Прошу у вас извинения, и я вовсе не хотела быть грубой, но... – Она судорожно вздохнула, посмотрела на Пуаро, отвела взгляд и вдруг выпалила: – Вы такой старый! Мне не сказали, что вы такой старый. Я не хочу быть грубой, но... это же так. Вы слишком стары. Извините меня, пожалуйста, извините!

Она резко повернулась и вышла, как-то слепо пошатываясь, точно ночная бабочка, мечущаяся в свете лампы.

У Пуаро открылся рот. Он услышал, как хлопнула входная дверь, и воскликнул:

Nom d'un nom d'un nom...[68]

ГЛАВА 2

Зазвонил телефон.

Эркюль Пуаро словно бы не заметил этого.

Телефон звонил пронзительно и требовательно.

В комнату вошел Джордж и остановился у аппарата, вопросительно глядя на Пуаро.

Тот качнул головой.

– Оставьте, – сказал он.

Джордж послушно вышел из комнаты. А телефон не унимался. Пронзительный, визгливый звон не стихал. Затем вдруг оборвался. Но через минуту-другую возобновился с прежней настойчивостью.

– А, sapristi![69] Наверное, женщина. Вне всяких сомнений, женщина.

Он вздохнул, встал и направился к телефону.

– Алло! – сказал он, сняв трубку.

– Это вы... это мосье Пуаро?

– Да, это я.

– Говорит миссис Оливер, у вас голос какой-то не такой. Я даже не узнала.

Bonjour[70], мадам, надеюсь, вы хорошо себя чувствуете?

– Я? Прекрасно! – Голос Ариадны Оливер звучал по-обычному бодро. Известная писательница детективных романов и Эркюль Пуаро были в самых дружеских отношениях. – Конечно, я звоню слишком рано, но я хочу попросить вас об одолжении.

– Каком же?

– Да ежегодный банкет в нашем клубе детективных писателей. Вы не согласились бы выступить на нем как наш почетный гость этого года?

– Когда?

– В следующем месяце. Двадцать третьего числа.

В трубке раздался горький вздох.

– Увы, я слишком стар.

– Слишком стар? О чем вы говорите? Нисколько вы не стары.

– Вы полагаете, что нет?

– Разумеется, нет. И будете замечательным гостем. Расскажете нам много чудесных историй о настоящих преступлениях.

– Но кто захочет их слушать?

– Все захотят. Они... Мосье Пуаро, что-нибудь случилось?

– Да, я расстроен. Мои чувства... э, неважно!

– Но расскажите мне!

– С какой стати придавать значение...

– Но почему бы и нет? Обязательно приезжайте и всё мне об этом расскажите. Приедете? Сегодня же. Я напою вас чаем.

– Днем я чай не пью.

– Ну так кофе.

– В такое время дня я обычно кофе не пью.

– Шоколад? Со взбитыми сливками? Или отвар? Вы так любите прихлебывать ячменный отвар. Лимонад? Оранжад? А если вы предпочитаете кофе без кофеина, то я попробую достать...

Ah ça, non, par example![71] Это надругательство.

– Так какой-нибудь ваш любимый сироп. А, знаю! У меня где-то в шкафу есть бутылка рибены.

– Что такое рибена?

– Витаминизированный напиток из сока черной смородины.

– Право, не уступить вашим настояниям невозможно. Вы предлагаете столько соблазнов, мадам! Я тронут вашим участием и с удовольствием приеду к вам днем выпить чашку шоколада.

– Отлично. И расскажете мне подробно, что вас так расстроило.

Она повесила трубку.

II

Пуаро задумался на несколько секунд. Потом набрал номер и сказал:

– Мистер Гоби? Говорит Эркюль Пуаро. Вы сейчас очень заняты?

– Порядком, – ответил мистер Гоби. – Порядком-таки. Но для вас, мосье Пуаро, если вы торопитесь, как всегда... Ну, не стану утверждать, будто мои молодые люди не сумеют самостоятельно справиться с большинством дел, которые у нас в текущее время на руках. Хотя, конечно, хороших ребят подбирать теперь стало куда труднее, чем бывало. Слишком много они о себе понимать начали. Воображают, будто все уже умеют, ничему не поучившись толком. Но что поделать! Старую голову к молодым плечам не приставишь. Буду рад услужить вам, мосье Пуаро. Может быть, кое-что удастся поручить двум-трем ребятам из лучших. Наверное, как всегда, информация?

Пока Пуаро подробно излагал, что именно ему требуется, мистер Гоби слушал и кивал. Кончив разговаривать с мистером Гоби, Пуаро позвонил в Скотленд-Ярд и после положенных переключений услышал голос своего друга, который, в свою очередь выслушав Пуаро, заметил:

– Сущий пустяк, верно? Любое убийство, в любом месте. Время, место, жертва неизвестны. Если хотите знать мое мнение, старина, чистое гадание на кофейной гуще. – И добавил с неодобрением: – Ведь вы же ничего не знаете. Ну совершенно ничего!

III

В тот же день в 4 часа 15 минут дня Пуаро сидел в гостиной миссис Оливер и с удовольствием прихлебывал шоколад из большой чашки, увенчанной воздушной шапкой взбитых сливок, которую его хозяйка минуту назад поставила на столик у него под рукой, вместе с вазочкой, полной печенья langue de chats[72].

Chère[73] мадам, вы так любезны!

Над краем чашки он с легким удивлением посматривал на прическу миссис Оливер, а также на обои. И то и другое он созерцал впервые. В последний раз, когда он видел миссис Оливер, она была причесана просто и строго. А нынче ее волосы были уложены пышными буклями и локонами от затылка до лба. Пышность эта, он подозревал, была во многом заимствованной. И задумался над тем, сколько этих буклей и локонов может вдруг отвалиться, если миссис Оливер придет в возбуждение, что с ней случалось часто. Ну а обои...

– Эти вишни, они ведь новые? – Он указал чайной ложкой, испытывая ощущение, что они сидят в вишневом саду.

– По-вашему, их слишком много? – спросила миссис Оливер. – С обоями так трудно угадать наперед. По-вашему, прежние были лучше?

Пуаро напряг память, и в ней всплыло смутное воспоминание о множестве пестрейших тропических птиц в тропическом же лесу. Он чуть было не сказал: «Plus ça change, plus c'est la même chose»[74], но удержался.

– Ну а теперь, – произнесла миссис Оливер, когда ее гость поставил чашку и с удовлетворенным вздохом откинулся в кресле, стирая с усов капельки взбитых сливок, – расскажите, что, собственно, произошло?

– О, это просто. Нынче утром ко мне явилась девушка. Я предложил назначить ей более удобный для меня час. Ведь распорядок дня есть распорядок дня, вы понимаете. Она попросила передать мне, что хочет поговорить со мной безотлагательно, так как она, кажется, совершила убийство.

– Как странно! Она разве не знала?

– Вот именно! C'est inouï![75] А потому я сказал Джорджу, чтобы он проводил ее в гостиную. Она встала передо мной. Она отказалась сесть. Она стояла и просто ела меня глазами. Что-то в ней было не вполне нормальное. Я попытался ее ободрить. Тут она вдруг сказала, что передумала. Она сказала, что не хочет быть грубой, но что... как вам это покажется?.. что я слишком стар!

Миссис Оливер поспешила его разуверить:

– Что вы хотите! Если человеку больше тридцати пяти, молоденькие девчонки уже считают его полутрупом. Они же все дурочки, поймите.

– Меня это огорчило, – сказал Эркюль Пуаро.

– На вашем месте я бы и внимания не обратила. Хотя, конечно, она позволила себе большую грубость.

– Это неважно. И дело не в моих чувствах. Меня тревожит совсем другое. Да, я встревожен.

– На вашем месте я бы выбросила все это из головы, – дружески посоветовала миссис Оливер.

– Вы не поняли. Меня тревожит эта девочка. Она пришла ко мне за помощью. А потом решила, что я слишком стар. Слишком стар, чтобы ждать от меня помощи. Конечно, она ошибалась, это само собой разумеется, но она убежала. А этой девочке нужна помощь, поверьте.

– Скорее всего, нет, – заверила его миссис Оливер. – Девочки имеют обыкновение делать слонов из мух.

– Нет. Вы ошибаетесь. Ей нужна помощь.

– Не думаете же вы, что она и правда кого-то убила?

– Отчего же? Она сама сказала, что совершила убийство.

– Да, но... – Миссис Оливер помолчала. – Она ведь сказала «кажется, совершила», – медленно произнесла писательница. – Что, собственно, могла она иметь в виду?

– Вот именно. Это бессмысленно.

– Кого она убила? Или думает, что убила?

Пуаро пожал плечами.

– И зачем ей понадобилось кого-то убивать?

Пуаро снова пожал плечами.

– Ну, конечно, тут может быть всякое. – Миссис Оливер оживилась, давая волю своему плодоносному воображению. – Она сбила кого-нибудь и не остановила машину. Или на обрыве на нее кто-то напал, и, отбиваясь, она столкнула его вниз. Или дала кому-нибудь по ошибке не то лекарство. Или на вечеринке с наркотиками напала в бреду на кого-нибудь. Пришла в себя и увидела, что пырнула кого-то ножом. Или...

Assez[76], мадам, assez!

Но миссис Оливер закусила удила.

– Скажем, она хирургическая сестра и что-то напутала, давая анестезию, или... – Внезапно она умолкла и потребовала дополнительных сведений. – А как она выглядела?

Пуаро, подумав, ответил:

– Как Офелия, лишенная привлекательности.

– Удивительно! – сказала миссис Оливер. – Едва вы это сказали, я словно бы увидела ее перед собой. Как странно!

– Она беспомощна, – сказал Пуаро. – Вот какой вижу ее я. Она не из тех, кто умеет справляться с трудностями. Она не из тех, кто заранее предвидит неизбежные опасности. Она из тех, на кого другие смотрят и говорят: «Нам нужна жертва. Вот эта подойдет».

Но миссис Оливер его уже не слушала. Она обеими руками вцепилась в свои букли и локоны жестом, давно знакомым Пуаро.

– Погодите! – вскричала она страдальчески. – Погодите!

Пуаро умолк, подняв брови.

– Вы не упомянули ее имени, – сказала миссис Оливер.

– Она никак не назвалась. О чем можно только пожалеть, согласен с вами.

– Погодите же! – взмолилась миссис Оливер еще более страдальческим тоном. Она отняла руки от головы и испустила глубокий вздох. Избавленные от своих уз волосы рассыпались по ее плечам, а великолепнейший локон отделился от остальных и упал на пол. Пуаро подобрал его и украдкой положил на стол.

– Ну, вот, – сказала миссис Оливер, внезапно обретя спокойствие. Она вогнала на место шпильку-другую и задумалась, кивая головой. – Кто говорил с этой девочкой о вас, мосье Пуаро?

– Насколько мне известно, никто. Естественно, она обо мне слышала. Как же иначе?

Миссис Оливер подумала, что «естественно» в таком контексте – не совсем то слово. Естественным было, что сам Пуаро твердо верил, будто нет человека, который о нем не слышал бы. В действительности же многие и многие люди посмотрели бы на вас с недоумением, если бы вы упомянули имя Эркюля Пуаро, особенно те, кто принадлежал к младшему поколению. «Но как ему это объяснить, – думала миссис Оливер, – чтобы не огорчить его?»

– Мне кажется, вы ошибаетесь, – сказала она. – Нынешние девочки... ну, и мальчики тоже, о сыщиках и тому подобном думают мало. У них другие интересы, и они вряд ли слышали...

– Об Эркюле Пуаро, несомненно, слышали все, – произнес Пуаро с великолепным апломбом. Это было его кредо.

– Но они нынче такие невежественные, – вздохнула миссис Оливер. – Нет, правда. Они знают имена своих певцов, или поп-групп, или диск-жокеев – все в таком же роде. А если понадобится специалист, доктор, скажем, или сыщик, или зубной врач, тогда наводятся справки, спрашивают подругу, к кому лучше обратиться? А она отвечает: «Дорогая моя, только к кудеснику на Квин-Энн-стрит: перекрутит тебе ноги вокруг головы три раза, и ты здорова». Либо: «У меня украли все мои брильянты, и Генри взбесился бы, а потому я не могла обратиться в полицию, но есть один просто невероятный сыщик, умеющий молчать, и он отыскал их, а Генри так ничего и не узнал». Вот как это делается. И вашу девочку кто-то к вам направил.

– Очень сомневаюсь.

– Но откуда вам знать? А ведь так оно и есть. Меня только сейчас осенило. Девочку к вам направила я.

Пуаро посмотрел на нее с изумлением.

– Вы? Но почему вы сразу так не сказали?

– Потому что я только сейчас сообразила. Вы ведь упомянули Офелию. Длинные, словно мокрые волосы и довольно некрасивая. Точно вы описали девушку, которую я видела. Причем недавно. И вдруг я все про нее вспомнила.

– Кто она?

– Собственно, ее имени я не знаю, но могу узнать без всякого труда. Разговор зашел о частных сыщиках здесь и в Америке, и я упомянула вас и некоторые поразительные ваши результаты.

– И дали ей мой адрес?

– Ну конечно нет. Мне и в голову не пришло, что ей нужен сыщик или что с ней вообще что-то не так. Я думала, мы просто болтаем. Но я ссылалась на вас не один раз, и, конечно, найти ваш адрес в телефонной книге ей никакого труда не составило.

– Вы разговаривали об убийствах?

– Насколько помню, нет. Я даже не знаю, как мы перешли на сыщиков, разве что... да, пожалуй, на них разговор перевела она...

– Так скажите же мне, скажите все, что сможете, пусть вы и не знаете ее имени, скажите мне все, что вам о ней известно!

– Ну, было это в прошлую субботу. Я гостила у Лорримеров. Они тут ни при чем. Просто взяли меня с собой к каким-то своим знакомым на коктейли. Народу там было довольно много, и я чувствовала себя не очень ловко – вы же знаете, я не пью, и для меня приходится подыскивать что-нибудь безалкогольное, а это лишние хлопоты. И люди отпускают мне комплименты – ну, вы понимаете, – как им нравятся мои романы да как они мечтали познакомиться со мной, а меня в жар бросает. От смущения я совсем глупею. Но более или менее справляюсь. И они говорят, как им нравится мой жуткий сыщик Свен Гьерсон. Знали бы они, до чего я его ненавижу! Но мой издатель настаивает, чтобы я ни в коем случае об этом не упоминала. Видимо, отсюда мы перешли на случаи из жизни, и я рассказала про вас, а эта девочка стояла рядом и слушала. Когда вы назвали ее непривлекательной Офелией, у меня что-то зашевелилось в памяти, и я подумала: «Кого это мне напоминает?» И тут же вспомнила: «Ну конечно же! Девочка лорримеровских знакомых в субботу». По-моему, так, если только я ее с кем-нибудь не путаю.

Пуаро вздохнул. Имея дело с миссис Оливер, следовало запастись терпением.

– А кто эти знакомые ваших знакомых?

– Трефьюзисы, по-моему, если не Триерны. Что-то в этом роде. Он набоб. Неслыханно богат. Что-то там в Сити, но он почти всю свою жизнь провел в Южной Африке...

– У него есть жена?

– Да. Очень красивая женщина. Заметно моложе его. Масса золотых волос. Его вторая жена. Девочка – дочь первой жены. И еще дядюшка, совсем древний старик. Весьма именитый. Всяких званий хоть отбавляй. Не то адмирал, не то маршал авиации, не то еще кто-то. А вдобавок астроном, если не ошибаюсь. Во всяком случае, у него из крыши торчит огромный телескоп. Хотя, наверное, это просто увлечение. Потом вроде бы приставленная к старичку иностранная девица. Ездит с ним в Лондон, по-моему, и следит, чтобы он не попал под машину. Очень хорошенькая.

Пуаро рассортировал информацию, полученную от миссис Оливер, ощущая себя двуногим компьютером.

– Значит, в доме живут мистер и миссис Трефьюзис...

– Не Трефьюзис. Я вспомнила – Рестарик.

– Но это же совсем разные фамилии?

– Вовсе нет. Обе корнуолльские, ведь так?

– Значит, там живут мистер и миссис Рестарик, именитый престарелый дядюшка. Его фамилия тоже Рестарик?

– Сэр Родерик, а дальше не помню.

– Иностранная прислуга по обмену – или кто она там? – и дочь. А еще дети у них есть?

– По-моему, нет, но точно не скажу. Дочка, кстати, там не живет. Приехала на субботу-воскресенье. Видимо, не очень ладит с мачехой. У нее какая-то работа в Лондоне, и она завела приятеля, который им, насколько я поняла, не слишком нравится.

– Вы, кажется, знаете о них порядочно.

– Ну, как-то одно к другому подбирается. Лорримеры большие любители поговорить. Все время обсуждают то одних, то других. Ну и обогащаешься сплетнями о всех их знакомых. Но только иногда начинаешь в них путаться. Может быть, и на этот раз. Жаль, я забыла имя девочки. Что-то связанное с песней... Тора? «Заговори со мною, Тора!» Тора... Тора. Что-то похожее... Или Майра? «О Майра, любовь моя лишь для тебя». Что-то похожее. «Мне снились мраморные залы». Норма? Или все-таки Маритана? Норма... Норма Рестарик. Именно так, я уверена. Она третья, – неожиданно добавила миссис Оливер.

– Но вы, кажется, сказали, что она единственная дочь?

– Да. Во всяком случае, так мне кажется.

– Но в таком случае почему вы назвали ее третьей?

– Боже милостивый, вы не знаете, что значит третья? Третья девушка? Неужели вы не читаете «Таймс»?

– Читаю объявления о рождениях, кончинах и браках. А кроме того, интересующие меня статьи.

– Я имею в виду объявления на первой странице. Только теперь их помещают не на первой странице, а где-то внутри. И я подумываю выписать другую газету. Но лучше сами поглядите.

Она подошла к журнальному столику, схватила «Таймс», нашла нужную страницу и вернулась к нему.

– Вот смотрите: «ТРЕТЬЯ ДЕВУШКА для удобной квартиры на третьем этаже, отдельная комната, центральное отопление, Эрлс-Корт». «Требуется третья девушка, квартплата пять гиней в неделю, собственная комната». «Требуется четвертая девушка. Риджентс-Парк. Собственная комната». Вот так теперь любят жить девушки. Удобнее, чем пансион или общежитие. Главная девушка снимает меблированную квартиру и подыскивает, с кем разделить квартирную плату. Вторая девушка обычно приятельница первой, а потом они подбирают третью по объявлению, если не находят желающую среди знакомых. И, как видите, очень часто они умудряются втиснуть в квартиру еще и четвертую. Первая девушка берет лучшую комнату, вторая платит заметно меньше, третья еще меньше, и ее запихивают в чулан. Они договариваются между собой, на какой вечер квартира предоставляется в полное распоряжение одной из них, ну и так далее. Обычно получается неплохо.

– А где именно эта девушка, которую, возможно, зовут Нормой, живет в Лондоне?

– Как я вам уже говорила, я ничего по-настоящему о ней не знаю.

– Но могли бы узнать?

– Конечно. Думаю, без всякого труда.

– Вы уверены, что в разговоре не была упомянута чья-нибудь внезапная смерть?

– Вы имеете в виду смерть в Лондоне? Или в доме Рестариков?

– И там и там.

– По-моему, нет. Попробовать раскопать что-нибудь?

Глаза миссис Оливер возбужденно заблестели. Она уже увлеклась.

– Вы очень любезны.

– Я позвоню Лорримерам. Время как раз самое подходящее. – Она направилась к телефону. – Мне не нужно будет подыскивать причины, всякие обстоятельства, так, может быть, сочинить что-нибудь?

Она с некоторым сомнением посмотрела на Пуаро.

– О, естественно. Само собой разумеется. Вы женщина с воображением, вам это будет легко. Но... но только не слишком бурно. В пределах умеренности.

Миссис Оливер ответила ему умудренным взглядом.

Она набрала номер и, повернув голову, зашептала:

– У вас есть карандаш и бумага или блокнот, чтобы записывать фамилии и адреса и всякое такое?

Пуаро ободряюще ей улыбнулся, уже положив перед собой записную книжку.

Миссис Оливер повернулась и заговорила в трубку. Пуаро внимательно слушал этот односторонний телефонный разговор.

– Алло! Можно... А, это вы, Наоми. Говорит Ариадна Оливер. О да... ну, так много народа... Ах, вы про старичка? Нет, знаете, я не... Совсем слеп?.. А я подумала, он едет в Лондон с этой иностраночкой... Да, конечно, не волноваться они не могут, но она как будто умеет с ним обходиться... Да, кстати, вы не дадите мне ее адреса?.. Нет-нет, дочери, имела я в виду – где-то в Кенсингтоне, верно? Или в Найтсбридже? Я обещала ей книгу и записала адрес, но, разумеется, потеряла, как обычно. Я даже имени ее толком не запомнила. Тора или Норма?.. Да-да, Норма, я так и думала... Одну минуточку, только возьму карандаш... Слушаю... Бородин-Меншенс,67... Знаю-знаю, такие мрачные корпуса по квадрату, смахивают на тюрьму, на Уормвуд-Скрабс... Да, квартиры как будто очень удобные, с центральным отоплением и всем прочим... А кто ее сожительницы?.. Подруги или по объявлению?.. Клодия Рис-Холланд... Ее отец в парламенте, верно? А вторая кто?.. Да, естественно, вы не знаете, но, полагаю, тоже из порядочной семьи... Чем они все занимаются? Теперь ведь все подряд секретарши, не правда ли?.. А та, вторая, оформляет интерьеры... или сотрудница художественной галереи?.. Нет, что вы, Наоми, я просто так... Любопытно, чем нынче занимаются девушки. Мне полезно для моих книг. Не хочется отставать от времени... Вы упомянули про какого-то приятеля... Да, но ведь сделать ничего нельзя? То есть я хочу сказать, нынешние девушки вытворяют, что хотят... Очень страхолюдный? Из этих, из небритых и грязных?.. А-а, из тех!.. Парчовый жилет и каштановые кудри... До плеч, конечно... Вы совершенно правы, и не разберешь, мальчики они или девочки, не правда ли?.. Да, конечно, в них есть что-то ван-дейковское, если они недурны собой... Что-что? Эндрю Рестарик его просто ненавидит?.. Да, отцы часто... Мэри Рестарик?.. Что же, ссоры с мачехой, это же естественно. Полагаю, она была очень рада, когда девочка нашла работу в Лондоне... То есть как – люди говорят?.. Неужели они не могли выяснить, что с ней?.. Кто сказал?.. Да, но что замяли?.. О! Сиделка? Рассказывала гувернантке Дженнерсов? Ее муж? А-а!.. Врачи не могли установить... Да, но люди так злы. Абсолютно с вами согласна. Обычно такие сплетни – одна сплошная ложь... О, что-то желудочное?.. Какая нелепость! То есть утверждают, будто... как его? Эндрю... Вы хотите сказать, что со всеми этими гербицидами очень легко... Да, но почему?.. Ведь не то чтобы он ее ненавидел многие годы, она же его вторая жена, гораздо его моложе, красавица... Да, пожалуй, это возможно, но почему вдруг иностраночке вздумалось бы?.. То есть, по-вашему, она могла обидеться на то, что ей наговорила миссис Рестарик... Очень привлекательная девочка, Эндрю мог заинтересоваться... О, конечно, ничего серьезного, но Мэри могло быть неприятно, и она начала придираться к девочке, а та...

Краешком глаза миссис Оливер заметила, что Пуаро делает ей отчаянные знаки.

– Минуточку, дорогая моя, – сказала миссис Оливер в трубку. – Пришел булочник. (Пуаро принял оскорбленный вид.) Не вешайте трубку!

Она положила трубку на столик, перебежала через комнату и оттеснила Пуаро в закуток для завтраков на кухне.

– Что? – спросила она, запыхавшись.

– Булочник! – презрительно произнес Пуаро. – Я булочник!

– Но мне пришлось придумывать с места в карьер. А почему вы мне махали? Вы поняли, о чем она...

– Расскажете потом, – перебил ее Пуаро. – В целом я понял. Но мне надо, чтобы вы воспользовались своим импровизаторским даром и сочинили правдоподобный предлог, под которым я мог бы посетить Рестариков, как ваш старый друг, случайно оказавшийся в окрестностях. Пожалуйста, скажите...

– Предоставьте это мне. Я что-нибудь придумаю. Фамилию назвать вымышленную?

– Ни в коем случае. Не надо никаких лишних осложнений.

Миссис Оливер кивнула и бросилась назад к телефону.

– Наоми? Я забыла, на чем мы остановились. Ну почему, едва устроишься уютно поболтать, кто-то обязательно помешает? Я даже не помню, зачем я, собственно, вам позвонила... А-а, да! Адрес этой девочки. Торы... да-да, Нормы, я оговорилась. И вы мне его дали, я помню. Но я хотела спросить о чем-то еще... Вспомнила! Один мой старый друг. Удивительно интересный человек. Ах, я же про него рассказывала, когда мы были там! Его зовут Эркюль Пуаро. Он будет гостить где-то совсем рядом с Рестариками и просто мечтает познакомиться с сэром Родериком. Он наслышан о нем и всячески им восхищается, и его замечательным открытием во время войны... Ну, что-то там научное... И страшно хочет «нанести ему визит и выразить свое почтение», как он выражается. Как вы считаете, можно? Вы их предупредите? Да, скорее всего, он как с неба свалится. Посоветуйте им настоять, чтобы он рассказал им всякие удивительные шпионские истории... Он... что? О, пришли подстригать газон? Ну, разумеется, разумеется. До свидания.

Она положила трубку на рычаг и упала в кресло.

– Господи, до чего же утомительно! Ну как?

– Неплохо, – сказал Пуаро.

– Я решила зацепиться за старичка. Тогда вы увидите и всех остальных, что, полагаю, вам и нужно. А женщина, если дело идет о науке, обязательно что-то да напутает, так что, когда приедете к ним, можете придумать что-нибудь более подходящее и убедительное. Ну а теперь хотите послушать, что она говорила?

– Насколько я понял, какие-то сплетни. Что-то о здоровье миссис Рестарик?

– Совершенно верно. Видимо, у нее было какое-то таинственное недомогание – что-то с желудком, и врачи так ничего и не определили. Ее положили в больницу, и она поправилась, но причину не нашли. Она вернулась домой, и все началось сначала, и опять врачи не могли ничего определить. И тут пошли разговоры. Легкомысленная сиделка что-то сболтнула своей сестре, та сообщила соседке, а та отправилась на работу и сообщила кому-то еще, мол, как странно! И тут пошли разговоры, что, наверное, муж хочет ее отравить. Обычные при таких обстоятельствах сплетни, и уж в данном случае – абсолютно нелепые. Ну, тут мы с Наоми подумали, что, может быть, иностранная прислуга. Только она, собственно, не прислуга, а что-то вроде секретарши-чтицы при старичке – но, собственно, невозможно придумать причины, с какой стати она начала бы угощать миссис Рестарик гербицидами.

– По-моему, вы отыскали их несколько.

– Ну, всегда можно найти что-то...

Убийство требуемое... – задумчиво произнес Пуаро. – Но пока еще не совершенное.

ГЛАВА 3

Миссис Оливер въехала во внутренний двор Бородин-Меншенс. На шестиместной автостоянке не было свободного места. Но пока миссис Оливер колебалась, не зная, на что решиться, одна из машин, развернувшись задним ходом, укатила, и она ловко въехала на освободившийся прямоугольник.

Миссис Оливер выбралась из машины, захлопнула дверцу и остановилась, поглядывая на небо. Полый квадрат этого дома был построен относительно недавно на пустыре, оставленном бомбой во время последней войны. Его, подумала миссис Оливер, словно перенесли сюда целиком из какого-то американского предместья, убрали с него рекламную надпись вроде «БРИТВЕННЫЕ ЛЕЗВИЯ «ПЕРЫШКО ЖАВОРОНКА» и поставили тут в качестве многоквартирного дома. Вид у него был строго функциональный, и тот, кто его воздвиг, безусловно, презирал любые архитектурные украшения.

Был час пик. Кончался рабочий день, машины и люди покидали двор или, наоборот, въезжали и входили в него.

Миссис Оливер взглянула на свои часы. Без десяти семь. Самое время, решила она. Тот час, когда работающие девушки, предположительно, успели вернуться домой, чтобы либо привести в порядок макияж, облачиться в тугие брючки в обтяжку или во что-нибудь еще по своему вкусу и отправиться провести вечер где-то еще, либо заняться домашними делами: простирнуть белье и чулки. Во всяком случае, наиболее удобное время для задуманного визита. Восточный и западный корпус были абсолютно одинаковы с большими, открывающимися в обе стороны дверями точно в центре. Миссис Оливер двинулась налево, но тут же убедилась в своей ошибке. Номера на этой стороне были от сотого до двухсотого. Ей пришлось повернуть обратно.

Квартира №67 была на шестом этаже. Миссис Оливер нажала на кнопку лифта. Дверцы разъехались с угрожающим лязгом, и миссис Оливер, зажмурившись, нырнула в зияющую пасть. Современные лифты ее пугали.

Бум! Дверцы сомкнулись. Лифт взлетел и тут же остановился (это тоже было очень страшно!). Миссис Оливер метнулась наружу, как перепуганный кролик.

Поглядев на стену, она направилась по коридору вправо, пока не увидела дверь с металлическими цифрами «67» в центре. При ее приближении семерка отвалилась и упала прямо ей на ногу.

– Этому дому я не нравлюсь! – сказала миссис Оливер, морщась от боли, осторожно подняла семерку и водворила ее на место, нажав на шпенёк. Потом надавила на кнопку звонка. Может быть, никого нет дома?

Однако дверь открылась почти сразу.

Миссис Оливер увидела высокую красивую девушку в темном элегантном костюме с очень короткой юбкой, в белой шелковой блузке и элегантных туфлях. Ее темные волосы были зачесаны кверху, лицо подкрашено очень умеренно, но почему-то миссис Оливер ее чуть-чуть испугалась.

– О! – сказала миссис Оливер, понукая себя произнести наиболее верные слова. – Мисс Рестарик случайно не у себя?

– Нет. К сожалению, ее нет дома. Что-нибудь ей передать?

Миссис Оливер еще раз произнесла «О!» и только потом продолжила свою игру, предъявив довольно неряшливый пакет из оберточной бумаги.

– Я обещала ей книгу, – сказала она. – Одну из моих, которую она не читала. Надеюсь, я не перепутала. А она скоро вернется?

– Право, не могу сказать. Я не знаю, что она делает сегодня вечером.

– О! Вы мисс Рис-Холланд?

Девушка как будто немного удивилась.

– Да.

– Я знакома с вашим отцом, – пояснила миссис Оливер и продолжала: – Я миссис Оливер. Я пишу книги, – добавила она виноватым тоном, которым всегда делала это признание.

– Вы не войдете?

Миссис Оливер приняла приглашение, и Клодия Рис-Холланд проводила ее в гостиную. Обои везде в квартире были одинаковые – с узором под некрашеные доски. Жильцам предоставлялось право вешать на них свои сверхсовременные картины или украшать их как им заблагорассудится. Современная встроенная мебель: шкаф, книжные полки и прочее, большой диван и раздвижной стол. Жильцы имели право добавлять свое. Гостиная могла похвастать и индивидуальными штрихами: на одну стену был наклеен колоссальный Арлекин, на другой среди пальмовых листьев качались обезьяны.

– Норма, конечно, будет в восторге от вашей книги, миссис Оливер. Можно предложить вам что-нибудь выпить? Херес? Джин?

Миссис Оливер отказалась.

– Какой у вас тут великолепный вид, – заметила она, поворачиваясь к окну, и замигала, ослепленная лучами заходящего солнца.

– Да. Но когда ломается лифт, подниматься сюда не так уж весело.

– Неужели подобный лифт позволяет себе ломаться? Он такой... такой роботообразный.

– Установлен недавно, но на пользу ему это не пошло, – сказала Клодия. – Его то надо регулировать, то еще что-нибудь.

В комнату вошла девушка, говоря на ходу:

– Клодия, не знаешь, куда я сунула...

Она умолкла, глядя на миссис Оливер.

Клодия быстро представила их друг другу:

– Фрэнсис Кэри – миссис Оливер. Миссис Ариадна Оливер.

– Как замечательно, – сказала Фрэнсис.

Она была высокой, тоненькой и гибкой, с длинными черными волосами и очень сильно накрашена: смертельно-бледное лицо, брови и уголки глаз подведены кверху. Эффект довершала густая тушь на ресницах. Тугие вельветовые брючки и толстый свитер подчеркивали и прятали ее фигуру. Она выглядела полной противоположностью энергичной, подтянутой Клодии.

– Я завезла книгу, которую обещала Норме Рестарик, – сказала миссис Оливер.

– О! Как жаль, что она еще гостит у родителей.

– Так она не вернулась?

Наступила явная пауза. Миссис Оливер почудилось, что девушки переглянулись.

– А мне казалось, она работает в Лондоне, – сказала миссис Оливер, старательно изображая невинное удивление.

– Да-да, – сказала Клодия. – В бюро оформления интерьеров. Иногда ее посылают с рисунками за город. – Она улыбнулась. – Мы живем каждая сама по себе, – объяснила она. – Приходим, уходим, как нам нужно, и обычно не трудимся предупреждать. Но я не забуду отдать ей вашу книгу, когда она вернется.

Ничего не могло быть естественнее и непринужденнее этого объяснения.

Миссис Оливер поднялась.

– Я очень вам благодарна.

Клодия проводила ее до дверей.

– Обязательно расскажу отцу, что познакомилась с вами, – сказала она. – Он очень любит детективы.

Закрыв дверь, она вернулась в гостиную.

Фрэнсис прислонилась к оконной раме.

– Прошу прощения, – сказала она. – Кажется, я дала маху?

– Я как раз сказала, что Норма куда-то ушла.

Фрэнсис пожала плечами.

– Так я же не знала. Клодия, а где она? Почему не вернулась в понедельник? Куда она девалась?

– Понятия не имею.

– Может, осталась у своих? Она к ним поехала?

– Нет. Собственно говоря, я звонила туда узнать.

– Наверное, пустяки... И тем не менее она ведь... что-то есть в ней странное.

– Не больше, чем в других. – Но голос Клодии прозвучал неуверенно.

– Ну, нет, – сказала Фрэнсис. – Иногда меня от нее дрожь берет. Она ненормальна, и не спорь.

Внезапно Фрэнсис засмеялась.

– Норма ненормальна! И ты это знаешь, Клодия, хотя вслух и не говоришь. Лояльность по отношению к шефу, а?

ГЛАВА 4

Эркюль Пуаро шел по главной улице Лонг-Бейсинга. То есть если можно назвать главной практически единственную улицу селения, как дело обстояло в Лонг-Бейсинге, принадлежавшем к тем деревушкам, которые имеют тенденцию разрастаться в длину, а не в ширину. В нем имелась внушительная церковь с высокой колокольней, величественным в своей древности тисом на кладбище, а кроме того, полный набор деревенских лавочек, в том числе две антикварные. Одна предлагала главным образом украшения на каминные полки из сосновых чурок, в другой громоздились кипы старинных карт, стоял фарфор, почти весь щербатый, под полками со стеклом и викторианским серебром ютились три-четыре старых, источенных жучком дубовых ларя – и все это заметно проигрывало от тесноты. Дальше по улице располагались два кафе, оба не слишком привлекательные, и восхитительная булочная с большим выбором сдобы домашней выпечки. Затем следовала почта, объединенная с зеленнóй лавкой, и магазин тканей, предлагавший также готовую одежду, детскую обувь и всевозможные галантерейные товары. В канцелярском магазинчике можно было купить еще и газеты, табачные изделия, а также сласти. В лавке, торговавшей шерстью, безусловно самой аристократичной среди местных торговых заведений, две седовласые строгие дамы заведовали множеством полок с мотками ниток для вязания всех расцветок и сортов и с разнообразнейшими выкройками и альбомами фасонов для вязаных изделий. Отдельный прилавок был отведен под ручную вышивку. В недавнем прошлом бакалейная лавка ныне величала себя «супермаркетом», подтверждая право на это пирамидами проволочных корзин и ослепительных картонных коробок со всяческими хлопьями к завтраку или стиральными порошками. По стеклу маленькой витрины маленького ателье кудрявыми буквами было написано «Лилла», а выставка мод за стеклом ограничивалась одной французской блузкой с ярлыком «последний крик», синей юбкой и джемпером в лиловую полоску с ярлыками «не в ансамбле», словно брошенными туда небрежной рукой.

Все это Пуаро рассматривал с отвлеченным интересом. Улица включала также выходящие на нее фасадом небольшие особняки, от которых веяло архитектурной стариной. Некоторые сохранили в чистоте стиль второй половины XVIII века, но большинство щеголяло викторианскими усовершенствованиями – верандой, эркером или крохотной оранжереей. Два-три подверглись косметической операции, делая вид, что они совсем новые и горды этим. С ними соседствовали прелестные деревенские домики, хранившие дух старины, хотя одни и приписывали себе лет на сто больше своего реального возраста, зато другие были абсолютно подлинными, и более поздние удобства, вроде водопровода и прочего, тщательно маскировались.

Пуаро неторопливо шествовал по улице, переваривая все увиденное. Если бы его нетерпеливая приятельница миссис Оливер увидела его, она бы тут же потребовала объяснения, почему он мешкает, когда дом, куда он направляется, расположен в четверти мили от деревушки. Пуаро ответил бы ей, что проникается местной атмосферой, что подобные вещи иногда оказываются крайне важными. Улица кончилась, и пейзаж сразу изменился. Вдоль одной стороны шоссе, несколько отступив от него, тянулся ряд новых муниципальных домов – перед каждым зеленел газон, и у каждого дверь была выкрашена в свой цвет, дабы внести веселую ноту в их единообразие. За ними в свои права вновь вступали поля и луга, расчерченные живыми изгородями, среди которых кое-где виднелись «загородные резиденции», как они значились в списках агентов по продаже недвижимости, окруженные собственными деревьями и садами, хранящие вид сдержанной обособленности. Впереди по шоссе Пуаро углядел здание, верхний этаж которого, вопреки обычному стандарту, нес на себе странное полушарие, видимо надстроенное не так давно. Без сомнения, это была Мекка, к которой он устремлял свои стопы. У калитки красовалась табличка с названием «Лабиринт». Он оглядел дом. Самый обычный, построенный, видимо, в начале века, не поражающий ни красотой, ни безобразностью. Заурядный – такой эпитет, пожалуй, подходил ему больше всего. Сад радовал взгляд больше дома и, несомненно, в свое время служил предметом неусыпных забот и внимания, хотя теперь и носил следы некоторого запустения. Впрочем, газоны все еще были аккуратно подстрижены, клумбы пестрели цветами, а купы кустов сохраняли эффект, ради которого были посажены. Все это содержалось в полном порядке – за садом, несомненно, следит садовник, заключил Пуаро. Но как будто в него вкладывался и личный интерес – над клумбой у угла дома наклонялась женщина, видимо подвязывая георгины, решил он. Голова ее в таком ракурсе представлялась венцом из чистого золота. Она была высокой, худощавой, но широкоплечей. Пуаро открыл калитку, вошел в нее и зашагал к дому. Женщина обернулась, выпрямилась и вопросительно посмотрела на него.

Она молча стояла, ожидая, чтобы он заговорил. В левой руке она держала моток шпагата, на ее лице он прочел недоумение.

– Да? – сказала она наконец.

Пуаро, иностранец до кончиков ногтей, почтительно снял шляпу и поклонился. Она уставилась на его усы, словно завороженная.

– Миссис Рестарик?

– Да. Но я...

– Надеюсь, я не расстраиваю вас, мадам?

Ее губы тронула улыбка.

– Нет-нет. А вы...

– Я позволил себе удостоиться визита к вам. Мой добрый друг миссис Ариадна Оливер...

– Да, конечно! Я знаю, кто вы. Мосье Пуаре.

– Мосье Пуаро, – поправил он, подчеркивая последний слог. – Эркюль Пуаро к вашим услугам. Я оказался в окрестностях и дерзнул явиться к вам в надежде, что мне будет позволено засвидетельствовать мое почтение сэру Родерику Хорсфилду.

– Да, Наоми Лорример предупредила, что вы можете заглянуть к нам.

– Надеюсь, я не причиню неудобства?

– Ну какие же неудобства! Ариадна Оливер была у нас в прошлую субботу. Приехала с Лорримерами. Ее книги очень увлекательны, не правда ли? Но, может быть, вы не увлекаетесь детективными романами? Вы ведь сами сыщик, я не ошибаюсь? Настоящий?

– Самый настоящий из всех настоящих, – ответил Пуаро.

Он заметил, что она подавила улыбку, и вгляделся в нее внимательнее. Она была красива, но несколько искусственной красотой. Золотые волосы были тщательно уложены в замысловатую прическу. Он подумал, что она, возможно, в глубине души чувствует себя неуверенно и усердно играет роль английской владелицы поместья, культивирующей свой сад. И попробовал прикинуть, кем были ее родители.

– У вас чудесный сад, – сказал он.

– Вы любите сады?

– Не так, как их любят англичане. У вас в Англии особый талант на сады. Они для вас означают что-то особое. А для нас не так.

– Вы хотите сказать, для французов?

– Я не француз. Я бельгиец.

– Ах да! По-моему, миссис Оливер упомянула, что вы когда-то служили в бельгийской полиции.

– Совершенно верно. Я – старый бельгийский полицейский пес. – Он вежливо усмехнулся и взмахнул руками. – Вашими садами, садами англичан, я восхищаюсь. Я сижу у ваших ног! Латинские расы предпочитают правильно разбитые сады – перед шато, так сказать, Версаль в миниатюре, и, кроме того, разумеется, они придумали potager[77]. Он очень важен – potager. Здесь в Англии у вас есть potager, но вы заимствовали его из Франции, и вы не любите potager столь сильно, как любите свои цветы. Hein?[78] Не так ли?

– Да, мне кажется, вы правы, – сказала Мэри Рестарик. – Пожалуйста, пойдемте в дом. Вы же приехали к моему дяде.

– Как вы и сказали, я приехал принести дань уважения сэру Родерику, но я воздаю ее и вам, мадам. Я всегда приношу дань почтения красоте, когда ее вижу. – Он поклонился.

Она засмеялась с некоторым смущением.

– Ну к чему такие комплименты!

Вслед за ней он направился к открытой стеклянной двери.

– Я встречался с вашим дядей в сорок четвертом году.

– Он, бедненький, очень одряхлел. И, боюсь, совсем оглох.

– О, со времени наших встреч прошел такой срок! Вполне возможно, он успел меня забыть. Встреч, связанных со шпионажем и научным развитием некоего изобретения. Этим изобретением мы обязаны талантам сэра Родерика. Надеюсь, он захочет меня увидеть.

– Не сомневаюсь, он будет очень доволен, – сказала миссис Рестарик. – Теперь ему в некоторых отношениях живется скучновато. Мне часто приходится уезжать в Лондон – мы подыскиваем там подходящий дом. – Она вздохнула. – Пожилые люди иногда бывают так трудны!

– О, я знаю, – сказал Пуаро. – Нередко и я сам бываю трудным.

Она засмеялась.

– Ну, нет, мосье Пуаро, не делайте вида, будто вы стары.

– Иногда мне говорят именно это, – сказал Пуаро и вздохнул. – Юные девушки, – добавил он скорбно.

– Очень невежливо с их стороны. Совсем в духе нашей дочери.

– О, у вас есть дочь?

– Да. То есть мне она падчерица.

– Мне будет очень приятно познакомиться с ней, – сказал Пуаро учтиво.

– Да, но боюсь, ее здесь нет. Она в Лондоне. Она там работает.

– Молоденькие девушки, они в наши дни все работают.

– Работать следует всем, – сказала миссис Рестарик неопределенно. – Даже когда они выходят замуж, их уговаривают вернуться на производство и в школу учительницами.

– А вас, мадам, убедили куда-нибудь вернуться?

– Нет. Я выросла в Южной Африке. И приехала сюда с мужем совсем недавно. Все это... еще очень для меня... непривычно.

Она посмотрела вокруг без всякого энтузиазма, как заключил Пуаро. Комната была обставлена прекрасно, но шаблонно. В ней ощущалась какая-то безликость, которую нарушали только два больших портрета на стене. На одном была изображена тонкогубая дама в вечернем платье из серого бархата. С противоположной стены на нее смотрел мужчина лет тридцати с небольшим, лучащийся сдерживаемой энергией.

– Вашей дочери, я полагаю, жизнь за городом кажется скучной?

– Да, ей гораздо лучше жить в Лондоне. Тут ей не нравится. – Она вдруг умолкла, но затем договорила, словно слова из нее вытягивали клещами: – И ей не нравлюсь я.

– Это невозможно! – воскликнул Пуаро с галльской любезностью.

– Вполне возможно. Что же, наверное, так часто бывает. Девушке непросто свыкнуться с мачехой.

– А ваша дочь очень любила свою родную мать?

– Ну, наверное. Она трудная девочка. Думаю, в этом она не исключение.

Пуаро сказал со вздохом:

– Теперь у отцов и матерей нет над дочерьми почти никакой власти. Не то что в добрые старые времена.

– Да, никакой.

– Об этом не принято говорить, мадам, но должен признаться, я очень сожалею, что они столь неразборчивы в выборе... как это сказать?.. своих дружков?

– Да, в этом отношении Норма доставляет своему отцу массу тревог. Но, думаю, жалобами делу не поможешь. Все экспериментируют по-своему. Однако я должна проводить вас наверх к дяде Родди. Его комнаты на втором этаже.

Она направилась к двери. Пуаро оглянулся через плечо. Скучная комната, безликая комната – если исключить два портрета. По фасону серого платья Пуаро заключил, что написаны они были довольно давно. Если это первая миссис Рестарик, подумал Пуаро, она бы ему не понравилась.

Он сказал вслух:

– Прекрасные портреты, мадам.

– Да. Написаны Лансбергером.

Это была фамилия знаменитого и очень дорогого портретиста, гремевшего двадцать лет назад. Его педантичный натурализм успел совершенно выйти из моды, и после его смерти о нем забыли. Тех, кого он писал, иногда презрительно называли «портновскими манекенами», но Пуаро придерживался иного мнения. Он подозревал умело скрытую насмешку в зализанности лиц и фигур, с такой легкостью выходивших из-под кисти Лансбергера.

Поднимаясь по лестнице впереди него, Мэри Рестарик сказала:

– Они только что повешены. Хранились в подвале, и их пришлось отреставрировать...

Она внезапно умолкла и резко остановилась, держась одной рукой за перила.

Выше на площадке появилась фигура и начала спускаться им навстречу. В ней было что-то странно неуместное. Словно кто-то надел маскарадный костюм, кто-то безусловно чуждый этому дому.

Впрочем, вид этой фигуры был для Пуаро привычным, хотя и в другой обстановке – на лондонских улицах, даже на званых вечерах. Представитель современной молодежи: черный пиджак, вышитый бархатный жилет, тесные тугие брюки, ниспадающие на плечи каштановые кудри. Выглядел он живописно, по-женственному красивым, и требовалось несколько секунд, чтобы распознать в нем мужчину.

– Дэвид! – резко сказала Мэри Рестарик. – Что вы тут делаете?

Молодой человек ничуть не смутился.

– Я вас напугал? – спросил он. – Прошу прощения.

– Что вы здесь делаете? Тут, в доме? Вы... вы приехали с Нормой?

– С Нормой? Нет. Я рассчитывал найти ее здесь.

– Найти здесь? Как так? Она в Лондоне.

– Но, моя дорогая, ее там нет. Во всяком случае, ее нет в квартире шестьдесят семь в Бородин-Меншенс.

– Как так – нет?

– Ну, поскольку она не вернулась в воскресенье, я решил, что, может быть, она все еще у вас. И приехал узнать, что ей пришло в голову.

– Она уехала вечером в воскресенье, как обычно. – Голос ее стал гневным. – Почему вы не позвонили в дверь и не подождали, пока вам откроют? Почему вы бродите по дому?

– Право, милая моя, вы как будто подозреваете, что я подбираюсь к серебряным ложкам и так далее. Что противоестественного в том, чтобы войти в дом в разгар дня? Что тут такого?

– Ну, мы старомодны, и нам это не нравится.

– Боже, боже! – вздохнул Дэвид. – Придавать пустякам такое значение. Ну, если, дорогая моя, надеяться на радушный прием мне более нельзя, а вы как будто знать не знаете, где ваша падчерица, то мне, пожалуй, лучше удалиться. Не угодно ли, я выверну карманы?

– Не говорите глупостей, Дэвид.

– В таком случае пока! – Молодой человек прошел мимо них, приветливо помахал рукой, спустился с лестницы и вышел в открытую входную дверь.

– Отвратительный тип! – сказала Мэри Рестарик с такой ядовитой злобой, что Пуаро чуть не вздрогнул. – Я его не выношу. Ну, почему Англия теперь просто кишит такими, как он?

– О, мадам, не расстраивайтесь! Это только мода. А моды были во все века. В деревне вы сталкиваетесь с такими реже, но ведь в Лондоне встречаете их в изобилии.

– Ужасно, – сказала Мэри. – Просто ужасно. Эта их женоподобность. Такая безвкусица.

– И в то же время что-то от ван-дейковских портретов, вы не находите, мадам? В золоченой раме, с кружевным воротником на плечах он не показался бы вам ни женоподобным, ни безвкусным.

– Посмел пробраться сюда! Эндрю был бы вне себя. Он так встревожен. От дочерей можно с ума сойти. А ведь Эндрю вовсе не близок с Нормой. Он уехал из Англии, когда она была совсем маленькой. И предоставил матери воспитывать ее, а теперь она ставит его в полный тупик. И меня тоже. Она кажется мне очень странной. На нынешних девушек нет никакой узды. И нравятся им самые невозможные молодые люди. Этот Дэвид Бейкер совсем ее заворожил. Ничто не помогает. Эндрю запретил ему бывать здесь, и поглядите: входит в дом, как хозяин. Пожалуй... я лучше не скажу Эндрю. Он и так уже страшно тревожится. Не сомневаюсь, она встречается с ним в Лондоне, да и не только с ним. Ведь есть даже хуже его. Те, которые не моются, не бреются – козлиные бородки, засаленная одежда.

Пуаро сказал сочувственно:

– Ах, мадам, не нужно так огорчаться. Безумства молодости преходящи.

– Хотелось бы верить. Норма очень трудная девочка. Иногда мне кажется, что у нее не все дома. Она такая странная. Правда, иногда невольно кажется, что она не в себе. Невозможно понять, почему она вдруг проникается к людям страшной неприязнью.

– Неприязнью?

– Она ненавидит меня. По-настоящему ненавидит. И я не могу понять, зачем ей это. Наверное, она очень любила свою мать, но, в конце концов, что такого необычного, если ее отец женился во второй раз?

– Вы полагаете, что она вас действительно ненавидит?

– Да, ненавидит, я знаю. Доказательств у меня больше, чем надо. Невозможно выразить, как рада я была, когда она уехала в Лондон. Мне не хотелось стать причиной... – Она умолкла, словно только сейчас осознав, что говорит с посторонним человеком.

Пуаро обладал способностью вызывать людей на откровенность. Казалось, они переставали замечать, с кем разговаривают. Мэри Рестарик усмехнулась.

– Бог мой! – сказала она. – Не понимаю, зачем я вам рассказываю все это. В любой семье, наверное, есть свои беды. А нам, злополучным мачехам, приходится особенно нелегко... Вот мы и пришли.

Она остановилась перед дверью и постучала.

– Входите! Входите! – донесся изнутри хриплый рев.

– К вам гость, дядя, – сказала Мэри Рестарик, входя.

По комнате расхаживал широкоплечий краснощекий старик с тяжелым подбородком, видимо очень раздражительный. Он тяжело шагнул им навстречу. За столом у него за спиной сидела девушка и разбирала письма и документы, низко наклоняя голову – темноволосую, гладко причесанную голову.

– Дядя Родди, это мосье Эркюль Пуаро, – сказала Мэри Рестарик.

Пуаро непринужденно сделал шаг вперед и заговорил еще более непринужденно:

– Сэр Родерик! С тех пор как я имел удовольствие познакомиться с вами, прошло немало лет, увы, немало. Нам придется возвратиться к дням последней войны. Последний раз, если не ошибаюсь, в Нормандии. Я помню прекрасно. Там были полковник Рейс, генерал Аберкромби и, да, маршал авиации сэр Эдмунд Коллингсби. Какие решения должны были мы принимать! И как сложно было обеспечивать военную тайну. Что же, теперь необходимость в секретности отпала. Мне вспоминается разоблачение вражеского шпиона, который так долго и искусно маскировался – вы, конечно, помните капитана Хендерсона.

– А, да, капитан Хендерсон, как же, как же! Проклятый мерзавец! Но его разоблачили.

– Меня вы, конечно, не помните. Эркюль Пуаро.

– Нет, нет! Разумеется, я вас помню. Да, риск был велик, очень велик. Вы ведь были представителем французов? С кем-то из них невозможно было ладить. Как бишь его фамилия? Но садитесь же, садитесь! Всегда приятно потолковать о старых временах.

– Я очень боялся, что вы не вспомните меня и моего коллегу мосье Жиро.

– Как же, как же! Прекрасно помню вас обоих. Да, это были дни, это были дни!

Девушка вышла из-за стола и вежливо придвинула кресло для Пуаро.

– Отлично, Соня, отлично, – сказал сэр Родерик. – Позвольте познакомить вас, – продолжал он, – с моей очаровательной малюткой-секретаршей. Благодаря ей все пошло как по маслу. Помогает мне, знаете ли. Приводит в порядок мои труды. Не понимаю, как я обходился без нее.

Пуаро галантно поклонился.

Enchanté[79], мадемуазель, – прожурчал он.

Девушка пробормотала что-то невнятное. Она была миниатюрным созданием с коротко подстриженными черными волосами. И выглядела застенчивой. Ее синие глаза чаще оставались скромно потупленными, но теперь она улыбнулась своему нанимателю с робкой благодарностью, и он ласково потрепал ее по плечу.

– Просто не знаю, что бы я без нее делал, – сказал он. – Да, не знаю.

– Ну что вы! – возразила девушка. – От меня так мало толку! Я даже печатаю медленно.

– Вы, дорогая моя, печатаете достаточно быстро. И ведь вы моя память. Мои глаза, мои уши. И не только!

Она снова ему улыбнулась.

– Невольно вспоминаешь, – прожурчал Пуаро, – замечательные истории, ходившие тогда. Не знаю, содержали они преувеличения или нет. Вот, например, тот день, когда у вас украли автомобиль... – И он пустился в подробности.

Сэр Родерик пришел в восторг.

– Ха-ха-ха! Как же, как же! Да, пожалуй, кое-что и преувеличено. Но в целом так оно и было. Да-да, подумать только, что вы это помните, хотя столько воды утекло! Но я могу вам рассказать кое-что получше! – И он в свою очередь пустился в воспоминания.

Пуаро слушал, не скупясь на одобрительные восклицания, а под конец посмотрел на часы.

– Не смею больше отнимать у вас время, – сказал он. – Как вижу, вы заняты чем-то важным. Однако, оказавшись по соседству, я не мог удержаться, чтобы не засвидетельствовать вам мое почтение. Годы идут, но вы, как вижу, ни на йоту не утратили своей энергии, своей жизнерадостности.

– Пожалуй, что и так, пожалуй, что и так. Но вы слишком щедры на комплименты... А почему бы вам не остаться и не выпить чаю? Конечно, Мэри напоит вас чаем... – Он огляделся. – А! Она вышла. Приятная девочка.

– О да! И настоящая красавица. Вероятно, она уже многие годы служит вам утешением.

– Да нет, они поженились совсем недавно. Она – вторая жена моего племянника. Буду с вами откровенен. Я никогда не был высокого мнения об этом моем племяннике, об Эндрю, – ненадежная личность. Все время его куда-то тянуло. Нет, я предпочитал Саймона, его старшего брата. Не то чтобы я знал его много лучше. Ну а Эндрю, он обошелся со своей первой женой очень скверно. Уехал, понимаете? Бросил ее. Уехал с редкой дрянью. Про нее всем было известно. А он втюрился. Через год-другой всё, конечно, пошло прахом. Глупый мальчишка. Ну а эта девочка, на которой он теперь женился, как будто всем хороша. Ничего дурного мне про нее не известно. Вот Саймон был положительным человеком, чертовски, впрочем, скучным. Не скажу, что я очень обрадовался, когда моя сестрица породнила меня с этой семейкой. Вышла замуж за торговца, если называть вещи своими именами. За богатство, не спорю, но деньги еще не всё – в нашем роду невест и женихов искали в военных семьях. А с Рестариками я мало общался.

– У них ведь есть дочь? Моя добрая знакомая беседовала с ней на прошлой неделе.

– А, Норма. Глупая девчонка. Одевается премерзко и связалась с премерзким молодчиком. Ну, что же, они теперь все одинаковы. Длинноволосые мальчишки, битники, битлы – уж не знаю, какие клички они себе выдумывают. Мне за ними не угнаться. Разговаривают будто на каком-то иностранном языке. Но да кому интересно слушать старика! Что тут поделаешь? Даже Мэри... Я-то думал, что она хорошая девочка, разумная, но оказывается, и она по некоторым поводам способна впадать в истерику, главным образом из-за своего самочувствия. Вдруг принялась настаивать, что ей надо лечь в больницу на обследование. Не хотите выпить? Виски? Нет? Но, может быть, все-таки чаю выпьете?

– Благодарю вас, но я гощу у друзей.

– Ну, должен сказать, что наш разговор доставил мне большое удовольствие. Приятно повспоминать старые дни. Соня, голубушка, вы не проводите мосье... простите, я опять запамятовал вашу фамилию... а, да, Пуаро. Проводите его вниз к Мэри, хорошо?

– Нет-нет! – Пуаро поспешил отклонить эту любезность. – Я ни в коем случае не хочу снова беспокоить мадам. И не надо меня провожать. Разумеется, не надо. Я прекрасно сам найду дорогу. Был счастлив вновь увидеться с вами.

Он вышел из комнаты.

– Ни малейшего представления не имею, кто он такой, – объявил сэр Родерик, когда Пуаро удалился.

– Вы не знаете, кто он такой? – повторила Соня растерянно.

– Из тех, кто нынче приезжает повидать меня, я и половины не помню. Но, конечно, и вида не подаю, тут есть свои приемы, знаете ли. То же самое и в гостях. Подходит к тебе субъект и говорит: «Возможно, вы меня не помните. Последний раз мы виделись в тридцать девятом». Конечно, я отвечаю: «Что вы! Прекрасно помню», а сам ни малейшего понятия не имею, кто это. Слепота и глухота – большая помеха. К концу войны мы много якшались с французишками вроде этого. Я и половины из них не помню. Да нет, этот там был, несомненно. Он знал меня, и я знавал многих, про кого он здесь разговаривал. История про меня и украденный автомобиль – все так и было. Слегка преувеличено, конечно, но тогда она большим успехом пользовалась. Что же, он, по-моему, не догадался, что я его не вспомнил. Неглуп, должен сказать, но уж такой французишка, а? И семенит, и пританцовывает, и кланяется, и шаркает! Так на чем мы остановились?

Соня взяла со стола письмо и подала ему. Затем тактично протянула ему очки, но он отмахнулся.

– Мне эта проклятая штука не требуется. Я все прекрасно вижу.

Он прищурился и поднес письмо к самым глазам. Но затем сдался и сунул его ей.

– Пожалуй, прочитайте-ка его мне вы.

И она начала читать приятным звонким голосом.

ГЛАВА 5

Эркюль Пуаро несколько секунд постоял на площадке, чуть наклонив голову набок и прислушиваясь. Внизу царила тишина. Он подошел к окну и выглянул наружу. Мэри Рестарик вновь наклонялась над клумбой у террасы. Пуаро удовлетворенно кивнул и, мягко ступая, пошел по коридору. Одну за другой он открывал все двери. Ванная. Стенной шкаф с бельем. Комната для гостей с двумя кроватями. Обитаемая спальня с одной кроватью. Женская спальня с двуспальной кроватью (Мэри Рестарик?). Следующая дверь вела в смежную комнату – Эндрю Рестарика, как он догадался. Он повернулся и перешел через площадку. За первой дверью, которую он открыл, оказалась спальня с одной кроватью. Он решил, что сейчас в ней никто не спит, но, видимо, ею пользуются в субботу и воскресенье. На туалетном столике лежали щетки. Внимательно прислушавшись, он на цыпочках вошел внутрь и открыл гардероб. Да, там висела одежда – в основном для деревенских прогулок и развлечений.

На письменном столе ничего не лежало. Он осторожно открыл ящики. Всякая мелочь, два-три письма, но самые банальные – и датированные довольно давно. Он задвинул ящики, спустился вниз и, выйдя на террасу, попрощался с хозяйкой дома. Он отказался от предложения выпить чаю, объяснив, что обещал вернуться к своим друзьям пораньше, так как сегодня же он должен уехать в Лондон.

– Так, может быть, вызвать такси? Или я могу отвезти вас на машине.

– Нет, нет, мадам, я не стану злоупотреблять вашей любезностью.

Пуаро вернулся в деревню и, свернув на дорогу за церковью, перешел по мостику через ручей. В укромном месте под буком стоял большой лимузин. Шофер распахнул дверцу, Пуаро забрался внутрь, удобно расположился на сиденье и со вздохом облегчения снял лакированные туфли.

– Едем назад в Лондон, – сказал он.

Шофер захлопнул дверцу, сел за руль, и машина, замурлыкав мотором, плавно тронулась. В том, что на обочине шоссе стоял молодой человек, отчаянно сигналя, не было ничего необычного. И взгляд Пуаро равнодушно скользнул по очередному члену братства путешествующих на чужих машинах – пестро одетому, с длинными волнистыми волосами. На таких он успел наглядеться в Лондоне. Но когда машина почти поравнялась с ним, Пуаро внезапно выпрямился и сказал шоферу:

– Будьте добры, остановитесь. Да, и, если можно, подайте немного назад... Он просит, чтобы его подвезли.

Шофер изумленно посмотрел через плечо. Подобного распоряжения он никак не ожидал. Однако Пуаро слегка кивнул, и шофер повиновался.

Молодой человек по имени Дэвид нагнулся к дверце.

– Я уж думал, вы проедете мимо, – сказал он весело. – Большое спасибо.

Он влез, снял с плеч рюкзачок, спустил его на пол и пригладил каштановые кудри, отливавшие медью.

– Значит, вы меня узнали? – сказал он.

– Ваш костюм несколько бросается в глаза.

– Неужели? Но не могу с вами согласиться. Я всего лишь один из легиона единомышленников.

– Ван-дейковская школа. Весьма живописно.

– Хм. Это мне в голову не приходило. Да, пожалуй, в чем-то вы правы.

– Вам следует носить широкополую шляпу со страусовым пером, – сказал Пуаро, – и кружевной воротник на плечах.

– Ну, так далеко мы все-таки вряд ли зайдем. – Молодой человек рассмеялся. – Миссис Рестарик даже не пытается скрывать отвращения, которое в ней вызывает один только мой вид. Впрочем, я плачу ей тем же. И Рестарик мне не слишком нравится. Есть что-то на редкость непривлекательное в преуспевающих миллионерах, вы не находите?

– Все зависит от точки зрения. Насколько я понял, вы строите куры дочке.

– Какой прелестный оборот речи! – сказал Дэвид. – Строите куры дочке. Пожалуй, можно сказать и так. Но учтите, тут ведь полное равенство. Она и сама строит мне куры.

– А где мадемуазель сейчас?

Дэвид резко повернулся к нему.

– Почему вас это интересует?

– Мне хотелось бы с ней познакомиться, – пожал плечами Пуаро.

– По-моему, она не больше в вашем вкусе, чем я. Норма в Лондоне.

– Но вы сказали ее мачехе...

– О, мы мачехам всего не говорим.

– А в Лондоне она где?

– Работает в бюро по оформлению интерьеров где-то на Кингз-роуд в Челси. Фамилию владелицы я позабыл... Ах да, Сьюзен Фелпс, если не ошибаюсь.

– Но, полагаю, живет она не там? У вас есть ее адрес?

– Конечно. Огромные многоквартирные корпуса. Но почему вас это так интересует, я не понимаю.

– На свете есть столько интересного!

– Я что-то не улавливаю.

– Что привело вас сегодня в этот дом?.. Как он называется? О, «Лабиринт»!.. Что привело вас туда сегодня? Тайно привело в дом и вверх по лестнице?

– Я вошел через заднюю дверь, не отрицаю.

– Что вы искали наверху?

– Это мое дело. Не хочу быть грубым, но не кажется ли вам, что вы что-то слишком любопытны?

– Да, я проявляю любопытство. Мне бы хотелось узнать точно, где сейчас мадемуазель.

– А-а! Милый Эндрю и милая Мэри (Господи сгнои их!) вас наняли? Они пробуют ее отыскать?

– Мне кажется, – сказал Пуаро, – пока они даже не знают, что она пропала.

– Но кто-то же вас нанял!

– Вы крайне проницательны, – сказал Пуаро и откинулся на спинку.

– Я как раз гадал, что у вас на уме, – сказал Дэвид. – Потому и махал вам. Надеялся, что вы остановитесь и введете меня в курс. Она моя девочка. Полагаю, вам это известно?

– Насколько я понимаю, так оно считается, – неопределенно ответил Пуаро. – Но если так, вы должны знать, где она. Не правда ли, мистер... извините, по-моему, мне известно только ваше имя – Дэвид, но фамилия...

– Бейкер.

– Может быть, мистер Бейкер, вы поссорились?

– Нет, мы не ссорились. А почему вы так решили?

– Мисс Норма Рестарик уехала из «Лабиринта» вечером в воскресенье или утром в понедельник?

– Не исключено. Есть утренний автобус. В Лондон на нем можно добраться в начале одиннадцатого. Она немного опоздала бы на работу... но совсем немного. Обычно она уезжает вечером в воскресенье.

– Она уехала в воскресенье вечером, но в Бородин-Меншенс не приехала.

– Видимо, нет. Так говорит Клодия.

– Но мисс Рис-Холланд... это ведь ее фамилия?.. была удивлена или встревожена?

– Господи, нет, конечно. С какой стати? Они друг за другом не следят.

– Но вы думали, что она вернется туда?

– Она и на работу не вышла. В бюро на стенку лезут, можете мне поверить.

– А вы тревожитесь, мистер Бейкер?

– Нет. Естественно... то есть я... черт побери, сам не знаю. Не вижу причин тревожиться, но, бесспорно, время идет. У нас что сегодня? Четверг?

– Она с вами не поссорилась?

– Нет. Мы не ссорились.

– Но вы встревожены, мистер Бейкер?

– Вам-то какое дело?

– Никакого, но, насколько я понял, у нее дома неприятности. Ей не нравится ее мачеха.

– И с полным на то основанием. Стерва баба. Твердокаменная. Ей Норма тоже не нравится.

– Она ведь болела? Ей пришлось лечь в больницу.

– О ком вы говорите? О Норме?

– Нет, я говорю о Мэри Рестарик. Я говорю о миссис Рестарик.

– Да, кажется, она побывала в клинике. Неизвестно зачем. Сильна, как лошадь.

– А мисс Рестарик ненавидит мачеху.

– Она не всегда ведет себя уравновешенно, то есть Норма. Ну, понимаете, срывается. Девушки всегда ненавидят мачех, я же сказал.

– И мачехи всегда из-за этого заболевают? Настолько, чтобы ложиться в больницу?

– На что вы, черт дери, намекаете?

– На работу в саду. Может быть, на гербициды.

– При чем тут гербициды? Вы что, намекаете, что Норма... что она способна... что...

– Люди ведь не молчат, – сказал Пуаро. – Начинают ходить слухи.

– Вы утверждаете, что кто-то сказал, будто Норма пыталась отравить свою мачеху? Полная нелепость. Абсурд!

– Весьма маловероятно, я согласен, – сказал Пуаро. – Собственно, никто этого не утверждал.

– А-а! Извините. Я не понял. Но... что вы все-таки имели в виду?

– Дорогой мой юноша, – сказал Пуаро, – поймите же, ходят слухи, и почти всегда вызывает их один человек. Муж.

– Как? Бедняга Эндрю? По-моему, крайне маловероятно.

– Да. Да, и мне это тоже представляется маловероятным.

– Так зачем же вы туда приезжали? Вы ведь сыщик?

– Да.

– Ну, так зачем?

– Мы говорим о разном, – сказал Пуаро. – Я приезжал туда не для того, чтобы расследовать сомнительное или возможное отравление. Вы должны меня простить, но ответить на ваши вопросы я не могу. Крайне секретно, вы понимаете?

– О чем вы?

– Я приехал туда, – сказал Пуаро, – к сэру Родерику Хорсфилду.

– К старикану? Но он же в маразме, разве нет?

– Он человек, – сказал Пуаро, – который хранит много секретов. Я вовсе не говорю, что он и сейчас в чем-то активно участвует, но знает он немало. Во время последней войны он был причастен ко многому и многому. Имел личное дело кое с кем.

– Так ведь это когда было!

– Да-да, его роль в подобных вещах давно в прошлом. Но неужели вы не понимаете, что некоторые сведения не утрачивают ценности?

– Какого рода сведения?

– Лица, – сказал Пуаро. – Например, знакомое лицо, которое сэр Родерик может узнать. Лицо или привычный жест, интонацию, походку. Такие вещи люди помнят. Старые люди. Они помнят не то, что случилось на прошлой неделе, в прошлом месяце или в прошлом году, но они помнят случившееся двадцать лет назад, например. И могут вспомнить кого-то, кто не хочет, чтобы его вспоминали. И они могут рассказать что-то о каком-либо мужчине, или какой-либо женщине, или о каких-то делах, участниками которых были... Я говорю вообще, вы понимаете? И я приезжал к нему за сведениями.

– За сведениями? К этому старикану! Маразматику! И получили их?

– Скажем, я вполне удовлетворен.

Дэвид смотрел на него все так же пристально.

– Не могу решить, – сказал он, – навещали вы старенького маразматика или миленькую девочку, а? Хотели узнать, чем она занимается в этом доме? Я и сам раза два задумывался. По-вашему, она поступила на это место, чтобы выжать из старикана кое-какие сведения?

– Не думаю, – сказал Пуаро, – что обсуждать все это имеет смысл. Она как будто очень внимательная и услужливая... как бы ее назвать?.. секретарша.

– Помесь сиделки, секретарши, иностранной прислуги, дядюшкиной помощницы? Да, для нее можно подобрать немало определений, верно? Он от нее млеет, вы заметили?

– Ничего странного в подобных обстоятельствах, – чопорно сказал Пуаро.

– Хотите, скажу, кому она очень не нравится? Нашей Мэри.

– Возможно, что и Мэри Рестарик ей не по душе.

– А, так вот что вы думаете! – сказал Дэвид. – Что Соне не по душе Мэри Рестарик. И не додумались ли вы до того, что она могла навести справки, где хранятся гербициды? Пф! – добавил он. – Все это одно нелепее другого. Ну, хорошо. Спасибо, что подвезли. Пожалуй, я выйду здесь.

– Ага! Дальше вы ехать не хотите? До Лондона еще семь миль.

– Нет, я выйду здесь. Всего хорошего, мосье Пуаро.

– Всего хорошего.

Дэвид захлопнул дверцу, а Пуаро откинулся на спинку.

II

Миссис Оливер рыскала по своей гостиной. Она не находила себе места. Час назад она упаковала рукопись, которую считывала после машинки. Теперь предстояло отослать ее издателю, который изнывал от нетерпения и каждые два-три дня звонил и поторапливал миссис Оливер.

– Получайте! – заявила миссис Оливер, мысленно рисуя в воздухе образ издателя. – Получайте, и, надеюсь, вам понравится. А мне вот не нравится. По-моему, дрянь ужасная! И не верю, что вы способны разобраться, хорошо я пишу или плохо. И вообще, я вас предупреждала. Я вам сказала, что это ужасно. А вы ответили: «О, нет-нет! Не верю!»

– Вот погодите! – мстительно добавила миссис Оливер уже вслух. – Вот погодите!

Она открыла дверь, позвала Эдит, свою горничную, и вручила ей пакет, распорядившись, чтобы он немедленно был доставлен на почту.

– А теперь, – спросила миссис Оливер, – чем бы мне заняться?

Она вновь принялась расхаживать по комнате. «Да, – думала она, – и зачем только я променяла тропических птиц и все прочее на эти дурацкие вишни! Раньше я себя чувствовала чем-то тропическим. Львом, там, тигром, леопардом или гепардом. А чем прикажете чувствовать себя в вишневом саду? Пугалом?»

Она снова взглянула вокруг.

– Мне бы чирикать птичкой, – провозгласила она мрачно. – Поклевывать вишни... Жаль, что сейчас не сезон. Я бы поела вишен. А что, если...

Она подошла к телефону. «Сейчас узнаю, сударыня», – произнес голос Джорджа в ответ на ее вопрос. Почти сразу же другой голос сказал:

– Эркюль Пуаро к вашим услугам, мадам.

– Где вы пропадали? – спросила миссис Оливер. – Вас весь день не было дома. Ездили посмотреть на Рестариков? Верно? Видели сэра Родерика? А что вы нашли?

– Ничего, – ответил Эркюль Пуаро.

– Как скучно! – сказала миссис Оливер.

– Нет, мне не кажется, что это так уж скучно. Тому, что я ничего не нашел, скорее следует удивляться.

– Почему удивляться? Я не понимаю.

– А потому, – сказал Пуаро, – что этому есть только два истолкования: либо находить было нечего, а это, позвольте вам заметить, не согласуется с фактами, либо что-то очень искусно скрывалось. Последнее же, согласитесь, очень интересно. Миссис Рестарик, кстати, не знала, что девочка исчезла.

– То есть, вы полагаете, она к этому никакого отношения не имеет?

– По-видимому. Я познакомился с пресловутым молодым человеком.

– С сомнительным молодым человеком, который никому не нравится?

– Совершенно верно. С сомнительным молодым человеком.

– Вы сочли его сомнительным?

– С чьей точки зрения?

– Ну, полагаю, не с точки зрения девочки.

– Девочка, которая приходила ко мне, пришла бы от него в восторг, не сомневаюсь.

– Выглядит он очень страхолюдным?

– Он выглядит очень красивым.

– Красивым? – переспросила миссис Оливер. – Не люблю красивых молодых людей.

– Но девушки их любят, – сказал Пуаро.

– Вы совершенно правы. Им нравятся смазливые молодые люди. То есть не молодые люди, которые выглядят мужественно красивыми, или элегантными, или подтянутыми, или умытыми. А либо молодые люди, которые выглядят так, словно играют в комедии времен Реставрации, либо очень грязные молодые люди, которые выглядят как бродяги, подрядившиеся выполнить какую-то очень черную работу.

– Видимо, и он не знает, где сейчас девочка...

– Или предпочел скрыть.

– Возможно. Но он приезжал туда. Почему? Он был внутри дома. И позаботился войти так, чтобы его никто не видел. Опять-таки – почему? По какой причине? Искал девочку? Или искал еще что-то?

– Вы считаете, что он искал еще что-то?

– Да, еще что-то в спальне девочки.

– Откуда вы знаете? Вы его там видели?

– Нет. Видел только, как он спускался с лестницы, но в комнате Нормы оказался прелестный кусочек сырой глины, который вполне мог отвалиться от его каблука. Не исключено, что она сама попросила его привезти ей что-то. Возможностей хоть отбавляй. В доме есть еще одна девочка – очень хорошенькая, кстати. Он мог приехать к ней. Да, тут много всяких вариантов.

– Что вы намерены делать теперь? – с надеждой спросила миссис Оливер.

– Ничего, – ответил Пуаро.

– Как скучно! – неодобрительно сказала миссис Оливер.

– Я должен получить кое-какие сведения от тех, кому поручил их собрать. Хотя вполне вероятно, что не получу ничего.

– Но разве вы ничего не предпримете?

– Только когда настанет время, – ответил Пуаро.

– А я не стану откладывать, – заявила миссис Оливер.

– Прошу вас, будьте очень осторожны! – сказал он умоляюще.

– Какая чепуха! Ну что может со мной случиться?

– Когда речь идет об убийстве, случиться может что угодно. Это я вам говорю. Я, Эркюль Пуаро.

ГЛАВА 6

Мистер Гоби съежился в кресле. Маленький плюгавый человечек, настолько заурядной внешности, что казался невидимым.

Он внимательно разглядывал лапу с когтями, завершавшую ножку антикварного столика, которой и адресовал все свои слова. Он никогда прямо ни к кому не обращался.

– Рад, что вы узнали для меня фамилии, мистер Пуаро, – говорил он. – Не то бы много времени ушло впустую, сами понимаете. Ну а так, главные факты я собрал, ну и заодно кое-какие сплетни... Всегда полезно. Начну с Бородин-Меншенс, так?

Пуаро вежливо наклонил голову.

– Полно швейцаров, – сообщил мистер Гоби часам на каминной полке. – Начал я так: подпустил парочку молодых людей по очереди. Дорого, но себя оправдывает. Не хотел, чтобы кто-то один наводил такие вот справки. Могли заметить! Называть полностью или инициалами?

– В этих стенах вы можете называть любые имена, – сказал Пуаро.

– О мисс Клодии Рис-Холланд отзываются как об очень порядочной барышне. Отец – член парламента. С большим прицелом. Не упускает случая показаться на публике. Она его единственный ребенок. Работает секретаршей. Серьезная девушка. Ни оргий, ни алкоголя, ни битников. Делит квартиру с двумя другими. Номер два работает в Веддербернской галерее на Бонд-стрит. При искусстве состоит. Водится с челсийской компанией. Много разъезжает – организует выставки и всякое такое. Третья – ваша. Поселилась с ними недавно. По общему мнению, немного не в себе. Не все дома. Но больше по слухам. А конкретно ничего. Один швейцар любитель поболтать. Поставьте ему рюмку-другую, и он вам такого наговорит! Кто пьет, а кто колется, кто увиливает от подоходного налога, а кто держит наличность за бачком. Конечно, всему верить не стоит. Однако что-то такое говорилось про револьверный выстрел однажды вечером.

– Револьверный выстрел? Кого-то ранило?

– Касательно этого есть сомнения. Он рассказал, что как-то поздно вечером услышал выстрел, выскочил и видит: стоит эта девушка – ваша девушка – с револьвером в руке. И вид у нее одурманенный. И тут прибегает одна из двух других, а вернее, обе они. И мисс Кэри (та, которая при искусстве) говорит: «Норма, что ты наделала?» А мисс Рис-Холланд прямо-таки на нее прикрикнула: «Фрэнсис, замолчи! Не будь дурой!» И забирает револьвер у вашей девушки. Говорит: «Дай мне!» – и засовывает к себе в сумочку, а потом видит Микки, ну, этого, подходит к нему и спрашивает вроде бы с сомнением: «Очень вы напугались?» А Микки отвечает, что у него прямо сердце оборвалось, и она говорит: «Не беспокойтесь. По правде сказать, мы даже не думали, что эта штука заряжена. Просто баловались». И еще она говорит: «Ну а если вас кто-нибудь станет расспрашивать, скажите, что все в порядке». И еще говорит: «Идем, Норма!» Берет ее под руку и уводит к лифту, и все трое уезжают к себе наверх. Но Микки сказал, что у него сомнения остались, он вышел во двор и хорошенько там все осмотрел.

Мистер Гоби опустил глаза и начал читать свои записи.

– «И что вы думаете, я кое-что нашел, право слово! Мокрые пятна нашел, право слово. Где кровь капала. Я пальцем потрогал. И вот что я думаю: кого-то подстрелили. Мужчину какого-то, когда он убегал... Я поднялся на их этаж и спрашиваю, можно мне поговорить с мисс Холланд, и прямо ей говорю: «Сдается мне, мисс, кого-то подстрелили, мисс, – говорю ей. – Во дворе кровью накапано». А она: «Да не может быть, – говорит. – Какая нелепость. Неужели вы не поняли, – говорит. – Просто голубь, должно быть». И еще сказала: «Мне очень жаль, что вы так беспокоились. Забудьте», – говорит. И сует мне пятифунтовую бумажку. Пять фунтов, право слово! Ну, я, конечно, после этого язык держал за зубами».

После новой рюмки он еще кое-что выложил: «Хотите знать мое мнение, так она пульнула в проходимца, который к ней шляется. По-моему, они сцепились, и она постаралась его пристрелить. Вот что я думаю. Ну да молчание – золото, вот я и помалкиваю. Спроси меня кто-нибудь, а я скажу, что понятия не имею, о чем они».

Мистер Гоби умолк.

– Интересно! – сказал Пуаро.

– Так-то так, но ведь все это может быть сплошным враньем. Больше никто вроде бы ничего про это не знает. Поговаривают про шайку малолетних хулиганов – забрались ночью во двор и устроили драку. Ножи там и все прочее.

– Ах так! – сказал Пуаро. – Еще один возможный источник крови во дворе.

– Может, девушка и поскандалила со своим дружком, пригрозила пристрелить его. А Микки услышал, и у него все перепуталось. Особенно если в ту минуту где-то рядом глушитель выстрелил.

– Да, – сказал Пуаро и вздохнул, – вполне правдоподобное объяснение.

Мистер Гоби перевернул страницу своей записной книжки и взглянул вокруг в поисках наперсника. Теперь его выбор пал на электрокамин.

– «Джошуа Рестарик лимитед». Семейная фирма. Существует более ста лет. В Сити о ней хорошего мнения. Солидная, надежная. Никаких рискованных спекуляций. Основана Джошуа Рестариком в 1850 году. После Первой мировой войны большие капиталовложения за границей. Главным образом в Южной Африке и в Австралии. Саймон и Эндрю Рестарики – последние в роду. Саймон, старший брат, умер около года назад. Потомства не оставил. Его жена умерла за несколько лет до него. Эндрю Рестарику никогда на месте не сиделось. Настоящих стараний он к делу не прилагал, хотя все говорят, что был очень способным. В конце концов сбежал с какой-то женщиной, бросил жену и пятилетнюю дочь. Уехал в Южную Африку, побывал в Кении и еще во всяких местах. Развода не было. Его жена умерла два года назад. Перед этим долго болела. А он много путешествовал и всюду словно бы наживал деньги. Концессии на полезные ископаемые. За что бы ни брался, все приносило прибыль. После смерти брата, видимо, подумал, что пора остепениться. Женился во второй раз и решил поступить порядочно – вернуться, чтобы у дочери была семья. Сейчас они живут у его дяди, сэра Родерика Хорсфилда. Но временно. Его супруга ищет подходящий дом по всему Лондону. За любую цену. Они в деньгах купаются.

Пуаро вздохнул.

– Да, я знаю, – сказал он. – Но вы мне рассказали историю непрерывных успехов. У всех есть деньги. Все принадлежат к почтенным семьям и пользуются общим уважением. Именитые родственники. Прекрасная репутация в деловых кругах. И лишь одна туча в ясном небе. Девушка, у которой «не все дома», девушка, которая завела сомнительного дружка, неоднократно получавшего условные сроки. Девушка, которая, вполне возможно, пыталась отравить свою мачеху и либо страдает галлюцинациями, либо совершила преступление! Нет, тут ничто не согласуется с историей непрерывных успехов, с которой вы меня познакомили.

Мистер Гоби скорбно покачал головой и сказал неопределенно:

– Во всякой семье найдется.

– Нынешняя миссис Рестарик еще молода. Полагаю, бежал он не с ней?

– Нет-нет. То недолго тянулось. Судя по всему, мерзавка была редкая, а к тому же скандалистка. Он был дурак, что вообще с ней связался. – Мистер Гоби закрыл записную книжку и вопросительно взглянул на Пуаро. – Еще что-нибудь от меня требуется?

– Да. Мне хотелось бы побольше узнать про покойную миссис Эндрю Рестарик. Она долго болела и постоянно лечилась в больницах. Каких больницах? Психиатрических?

– Я понял, мистер Пуаро.

– И не было ли в роду наследственных душевных болезней. С обеих сторон.

– Проверим, мистер Пуаро. – Мистер Гоби встал. – Ну, так я пойду, сэр. Доброй ночи.

После ухода мистера Гоби Пуаро некоторое время сидел задумавшись. Несколько раз он поднимал брови. Что, если?.. Что, если?..

Потом он позвонил миссис Оливер.

– Я уже говорил вам, чтобы вы были осторожны, – сказал он. – Так вот я повторяю: будьте очень осторожны.

– С чем я должна быть осторожна? – спросила миссис Оливер.

– С собой. Мне кажется, не исключена опасность. Опасность для всех, кто вздумает копаться в неположенном месте. В воздухе пахнет убийством, и я не хочу, чтобы убили вас.

– А вы получили сведения, о которых говорили?

– Да, – сказал Пуаро, – кое-какие получил. Почти только слухи и сплетни, но, видимо, в Бородин-Меншенс что-то произошло.

– Что именно?

– Кровь во дворе, – ответил Пуаро.

– Неужели? – воскликнула миссис Оливер. – Прямо-таки заглавие старомодного детективного романа. «Пятно на лестнице». Теперь ведь приходится придумывать что-нибудь вроде «Она напросилась на смерть».

– Возможно, никакой крови во дворе не было. Возможно, это плод живого воображения швейцара-ирландца.

– Скорее всего, расплескавшееся молоко, – заметила миссис Оливер. – Как он мог разглядеть в темноте? Но что все-таки произошло?

Пуаро уклонился от прямого ответа.

– Девочка думает, что «кажется, совершила убийство». Это убийство?

– Вы думаете, она кого-то застрелила?

– Можно предположить, что она в кого-то стреляла, но практически промахнулась. Несколько капель крови, и только. Никакого трупа.

– Ах, – вздохнула миссис Оливер, – до чего же все запутано! Ведь если кто-то убежал, вы бы ведь не подумали, будто его убили, правда?

C'est difficile[80], – сказал Пуаро и повесил трубку.

II

– Я немножко беспокоюсь, – сказала Клодия Рис-Холланд.

Она налила себе еще кофе из кофеварки. Фрэнсис Кэри широко зевнула. Они завтракали на кухоньке своей квартиры. Клодия была одета и готова начать деловой день. Фрэнсис все еще пребывала в халате, накинутом поверх пижамы. Черные волосы падали ей на лицо, закрывая один глаз.

– Из-за Нормы, – продолжала Клодия.

Фрэнсис опять зевнула.

– С какой стати? Рано или поздно она позвонит или просто вернется.

– Ты думаешь? Знаешь, Фрэн, мне как-то не по себе: что, если...

– Не вижу почему, – сказала Фрэнсис, налила себе еще кофе и отхлебнула его с некоторым сомнением. – Понимаешь, ведь, в конце концов, мы за Норму не отвечаем, верно? Понимаешь, мы же не обязаны приглядывать за ней, кормить ее с ложечки и все прочее. Она просто квартирует с нами. Откуда такая материнская тревога? Нет, я беспокоиться не стану.

– Меня это не удивит. Ты ведь никогда ни из-за чего не беспокоишься. Только мое положение немножко не такое, как твое.

– Что значит – не такое? Из-за того, что квартиру снимаешь ты?

– Ну, оно у меня, если хочешь, несколько особое.

Фрэнсис в третий раз зевнула так, что у нее затрещало за ушами.

– Вчера я легла уж не знаю когда. Вечеринка у Бэзила. Жутко себя чувствую. Ну, авось черный кофе поможет. Налей себе еще, пока я весь не выпила. Бэзил не успокоился, пока мы не попробовали новые таблетки – «Изумрудные грезы». Только, по-моему, все это чепуха и не стоит того.

– Смотри, опоздаешь в свою галерею.

– А, ладно. Обойдутся. Никому и дела нет. Вчера я видела Дэвида, – добавила она. – Разодет в пух и прах и, нельзя отрицать, выглядит очень и очень.

– Неужели и ты не устояла, Фрэн? Он же невозможен.

– Да, я знаю, ты так считаешь. Ты ведь у нас пай-девочка, Клодия.

– Вовсе нет. Но твои друзья-художники мне не слишком нравятся. Пробуют наркотик за наркотиком и либо валяются без сознания, либо готовы лезть в драку с поводом и без повода.

– Я ведь не наркоманка, деточка, – сказала Фрэнсис, посмеиваясь. – Мне просто интересно на себе попробовать, что это такое. И многие там вовсе не так уж плохи. Дэвид пишет по-настоящему, когда хочет. Поверь мне.

– Только хочет Дэвид писать очень редко, так ведь?

– Ты все время точишь на него нож, Клодия. Тебе очень не нравится, что он приходит сюда к Норме. Да, кстати о ножах...

– Ну? Что о ножах?

– Просто не знаю, – медленно произнесла Фрэнсис, – говорить тебе или нет.

Клодия взглянула на свои часы.

– У меня нет времени. Скажешь вечером, если тебе надо мне что-то сказать. И сейчас мне не до того. – Она вздохнула. – Просто не знаю, как поступить.

– Ты о Норме?

– Да. Может, все-таки сообщить ее родителям, что мы не знаем, где она?

– Это было бы очень не по-дружески. Бедная Норма, почему ей нельзя сбежать куда-то, если у нее есть такое желание?

– Но ведь Норма не совсем... – Клодия умолкла.

– Да, действительно не совсем. Non compos mentis[81]. Ты ведь об этом. В эту жуть, где она работает, ты звонила? «Домашние птички», так, кажется? Ах да, конечно, звонила. У меня совсем из головы выпало.

– Так где же она? – жестко спросила Клодия. – Дэвид вчера ничего не говорил?

– Дэвид как будто ничего не знает. И вообще, Клодия, какое это имеет значение?

– Для меня имеет, – сказала Клодия, – потому что мой шеф приходится ей отцом. Рано или поздно, если с ней что-нибудь случится, у меня спросят, почему я не сочла нужным упомянуть, что она не вернулась домой.

– Да, пожалуй, они к тебе могут предъявить претензии. И все-таки с какой, собственно, стати Норма должна докладывать нам, что она куда-то собралась на день-два? Или даже на две-три ночи? Ведь она же здесь не в гостях. И тебе никто не поручал ее опекать.

– Да, но мистер Рестарик счел нужным упомянуть, как он рад, что она живет тут с нами.

– А потому ты обязана бежать и ябедничать на нее всякий раз, когда она куда-нибудь исчезнет без позволения? Наверняка влюбилась по уши в кого-то нового.

– По уши она влюблена в Дэвида, – сказала Клодия. – А ты уверена, что она не прячется у него в квартире?

– Не думаю. Ты же знаешь, у него на самом деле ничего к ней нет.

– Тешишь себя надеждой? – заметила Клодия. – Ты ведь к Дэвиду сама неравнодушна.

– Вовсе нет! – возразила Фрэнсис резко. – Ничего похожего.

– Тем не менее Дэвид крепко зацепился, – сказала Клодия. – Не то зачем бы он заходил узнать, здесь ли она?

– Ну, ты быстро его выпроводила, – сказала Фрэнсис. – А я думаю, – добавила она, вставая и разглядывая свое лицо в кухонном, довольно безжалостном зеркальце, – я думаю, на самом-то деле он приходил ко мне.

– Нет, ты просто идиотка! Он искал Норму.

– Она чокнутая, – отрезала Фрэнсис.

– Иногда и мне так кажется.

– Тебе кажется, а я знаю. Вот что, Клодия, я тебе кое-что скажу. Тебе надо это знать. На той неделе у меня лопнула бретелька бюстгальтера, а я торопилась. Я знаю, ты не любишь, когда в твоих вещах роются...

– Безусловно, не люблю, – вставила Клодия.

– ...А Норма ничего против не имеет или просто не замечает. Ну, я пошла к ней в комнату, порылась в ящике и... ну... нашла. Нож нашла.

– Нож! – удивленно повторила Клодия. – Какой нож?

– Помнишь, во дворе у нас была драка? Уличные хулиганы разбирались между собой – ножи с пружинными лезвиями и все прочее? А Норма вернулась сразу же после.

– Да-да. Я помню.

– Одного из ребят пырнули, мне один репортер рассказывал, и он сбежал. Ну, так нож у Нормы в ящике как раз такой. И на лезвии пятно. Похоже на запекшуюся кровь.

– Фрэнсис, у тебя страсть к драматизации.

– Может быть. Только я уверена, что нож тот самый. И почему он спрятан у Нормы в ящике, хотела бы я знать?

– Наверное... она его подобрала.

– В качестве сувенира? А потом спрятала и ничего нам не сказала?

– А ты что с ним сделала?

– Положила назад, – медленно произнесла Фрэнсис. – Я... я не знала, как мне поступить... И все решала, сказать тебе или нет. А вчера опять заглянула в ящик и не нашла ножа, Клодия. Нет его, словно и не было.

– Ты думаешь, она присылала за ним Дэвида?

– Ну, может быть... Знаешь, Клодия, я теперь буду на ночь запирать свою дверь.

ГЛАВА 7

Миссис Оливер проснулась и приуныла. Впереди ее ждал пустой день. Считанная рукопись была отправлена с добродетельным чувством исполненного долга, работа завершилась. Вновь, как много раз прежде, ей следовало расслабиться, искать развлечений, наслаждаться жизнью, пока снова в ней не проснется потребность творить. Она бесцельно бродила по квартире, трогала то одно, то другое, брала в руки, ставила на место, заглядывала в ящики бюро, вновь убеждалась, что надо бы ответить на многие и многие письма, – но слишком свежо было ее недавнее свершение, чтобы браться теперь за выполнение столь скучной обязанности. Ей хотелось заняться чем-нибудь интересным. Ей хотелось... чего, собственно, ей хотелось?

Она вспомнила свой последний разговор с Эркюлем Пуаро, его настойчивое предупреждение. Чушь! Почему бы ей и не принять активное участие в решении этой загадки, к которой она имеет такое же отношение, как и Пуаро? Он пусть сидит в кресле, складывает кончики пальцев и запускает на полную мощность серые клеточки мозга, пока его тело наслаждается комфортом в четырех стенах. Но Ариадне Оливер это не подходит. Она громко и категорически объявила, что возьмется за дело сама. Узнает побольше про эту таинственную девочку. Где сейчас Норма Рестарик? Чем занимается? Что еще она, Ариадна Оливер, может выяснить про нее?

Миссис Оливер рыскала по квартире, погружаясь во все большее уныние. Что предпринять? Решить было не так просто. Отправиться куда-нибудь и порасспрашивать? В Лонг-Бейсинг? Но Пуаро уже побывал там и, надо думать, узнал все, что можно было там узнать. Да и под каким предлогом удалось бы ей получить доступ в дом сэра Родерика Хорсфилда?

Или еще раз навестить Бородин-Меншенс? Вдруг там удастся раскопать еще что-то? Для такого визита необходимо придумать какой-то повод. Но вот какой? С другой стороны, только там еще есть надежда узнать что-то новое. Который час? Десять утра. А почему бы и нет?..

По дороге она состряпала повод. Не слишком оригинальный. По правде говоря, миссис Оливер предпочла бы что-нибудь поэкзотичнее, но, пожалуй, благоразумно решила она, даже лучше не выходить из границ правдоподобия и будничности. Она добралась до величественных, хотя и угрюмых корпусов Бородин-Меншенс и медленно обошла двор, внимательно оглядываясь.

Швейцар беседовал с водителем мебельного фургона. Молочник, толкая перед собой тележку с бутылками, остановился перед грузовым лифтом возле миссис Оливер. Он позвякивал бутылками и бодро насвистывал, а миссис Оливер рассеянно смотрела на мебельный фургон.

– Номер семьдесят шестой съезжает, – объяснил молочник, ошибочно решив, что миссис Оливер интересует фургон, и, ухватив ящик с бутылками, перенес его в лифт. – Хотя она, так сказать, уже съехала, – добавил он, вновь направляясь к тележке. Это был веселый молочник. Он ткнул большим пальцем вверх. – Выбросилась из окна – с седьмого этажа – всего неделю назад. В пять утра. Время какое смешное выбрала.

Миссис Оливер ничего смешного тут не нашла.

– Но почему?

– Почему бросилась? Никто не знает. Нарушение психического равновесия или что-то такое.

– Она была... молодой?

– Не-а. Грымза старая. Пятьдесят, не меньше.

Двое грузчиков засовывали в фургон комод красного дерева. Он накренился, два ящика вывалились на землю. Листок бумаги спланировал в сторону миссис Оливер, и она поймала его на лету.

– Эй, Чарли, смотри не переломай всего! – назидательно сказал веселый молочник и скрылся в лифте со своими бутылками.

Грузчики сердито пререкались. Миссис Оливер протянула им листок, но они только отмахнулись.

Миссис Оливер решилась, вошла в подъезд и через минуту уже стояла перед дверью с номером 67. Изнутри донесся металлический звук, и секунду спустя дверь открыла пожилая женщина со шваброй в руке, явно занимавшаяся уборкой квартиры.

– О! – сказала миссис Оливер, употребив свое любимое междометие. – Доброе утро. Я... э... кто-нибудь дома?

– Боюсь, что нет, сударыня. Их никого нет. На работу ушли.

– Да, конечно... Дело в том, что я, когда была тут в последний раз, оставила записную книжечку. Очень досадно. Она где-нибудь в гостиной.

– Ничего такого я вроде бы не подбирала. А может, просто не знала, что она ваша. Вы не зайдете? – Она гостеприимно распахнула дверь, поставила в угол швабру, которой терла пол на кухне, и проводила миссис Оливер в гостиную.

– А-а! – сказала миссис Оливер, твердо решив завязать дружеские отношения. – Вот книга, которую я оставила для мисс Рестарик, для мисс Нормы. А она уже вернулась в город?

– По-моему, она тут сейчас не живет. Кровать как стояла застеленная, так и стоит. Может, еще гостит у своих в деревне. Она в ту пятницу к ним собиралась.

– Наверное, так оно и есть, – согласилась миссис Оливер. – А эта книга, которую я ей завезла, одна из моих книг.

Одна из книг миссис Оливер не пробудила в уборщице ни малейшего интереса.

– Я сидела вот тут, – продолжала миссис Оливер, похлопывая по спинке кресла. – То есть так мне кажется. А потом перешла к окну, а потом, если не ошибаюсь, села на диван.

Она просунула ладонь между сиденьем и спинкой. Уборщица любезно принялась шарить между диванными подушками.

– Вы представить себе не можете, какой это ужас – потерять записную книжку, – словоохотливо продолжала миссис Оливер. – Там ведь записано, с кем ты встречаешься, когда и где. Я вот ясно помню, что сегодня завтракаю с кем-то очень важным, а вот с кем и где, не знаю. Хотя, конечно, может быть, не сегодня, а завтра. Но в таком случае завтракаю совсем не с тем. Ужасно.

– Да, сударыня, неудачно у вас получилось, – с сочувствием сказала уборщица.

– А квартиры тут очень симпатичные, – заметила миссис Оливер, осматриваясь.

– Высоковато только.

– Зато вид прекрасный, верно?

– Так-то так, но если окна на восток выходят, зимой ветром их насквозь продувает. Рамы-то металлические. Некоторые вторые рамы вставляют. Нет уж, зимой в такой квартире жить я не хотела бы! Ничего лучше первого этажа нет. А уж с детьми куда удобнее. Коляски там и прочее. Нет, я всегда за первый этаж. Про пожар и говорить нечего.

– Да, конечно, пожар на верхних этажах – это ужасно, – согласилась миссис Оливер. – Но ведь, наверное, есть пожарные лестницы?

– Так на них же не всегда выберешься! Я пожаров до смерти боюсь. С самого детства. Ну, и они очень дорогие, квартиры эти то есть. Вы не поверите, какую плату за них берут! Вот почему мисс Холланд подселила к себе еще двоих.

– Да-да. По-моему, я с ними обеими знакома. Мисс Кэри – художница, ведь верно?

– Работает в картинной галерее. Только не очень надрывается. Немножко сама рисует: коровы там, деревья, только вот ни за что не разобрать, что это такое. И неряха порядочная. Вы не поверите, в каком виде у нее комната! А вот у мисс Холланд всегда все в порядке, все аккуратно. Одно время она была секретаршей в Угольном управлении, а теперь личная секретарша в Сити. Говорит, это ей больше по вкусу. Она секретарша у очень богатого джентльмена, совсем недавно приехал из Южной Америки или откуда-то там. Он отец мисс Нормы и попросил мисс Холланд взять ее в жилицы, когда предыдущая барышня переехала, потому что вышла замуж, и она упомянула, что подыскивает кого-нибудь на ее комнату. Ну, ей неудобно было отказаться, верно ведь? Раз он ее хозяин.

– А она хотела бы отказаться?

Уборщица хмыкнула.

– Уж наверное, если бы заранее знала.

– Что знала?

Вопрос был слишком в лоб.

– Не люблю я этого, в чужие дела нос совать.

Миссис Оливер продолжала смотреть на нее с кротким любопытством, и миссис Швабра не устояла.

– Ну, не то чтобы она какая-нибудь не такая. Ветер в голове, так они, нынешние, все такие. Но только, по-моему, ей бы доктору показаться. Бывает, она как будто толком не понимает, где она и что делает. Даже жуть берет. И вид у нее прямо как у мужниного племянника после припадка (а припадки у него страшные, вы не поверите!). Только за ней я никаких припадков не замечала. Может, принимает что, у них это в ходу.

– Кажется, есть какой-то молодой человек, которого ее родители не одобряют?

– Я тоже слышала. Он сюда раза два к ней приходил, правда, я-то его не видела. Из этих, из длинноволосых, говорят. Мисс Холланд он не нравится, только чего вы хотите? Девушки нынче все по-своему вытворяют.

– Из-за нынешних девушек иногда просто в ужас приходишь, – сказала миссис Оливер, стараясь придать себе солидный и ответственный вид.

– Плохо их воспитывали, вот что я скажу.

– Боюсь, что так. Боюсь. Девушкам вроде Нормы лучше бы остаться дома, а не переезжать в Лондон, чтобы жить одной и работать в бюро интерьеров.

– Дома ей не нравится.

– Неужели?

– Мачеха у нее. А девушки с мачехами не уживаются. Мачеха, как я слышала, делала для нее, что могла: старалась привести ее в себя, старалась не допускать в дом этих ряженых молодчиков, ну, и еще всякое. Она знает, свяжется девушка с таким вот, и дело кончится бедой. Иногда... (голос уборщицы обрел торжественность)... иногда я Бога благодарю, что дочки у меня так и не родилось.

– У вас есть сыновья?

– Двое мальчиков. Один в школе, и у него там все хорошо идет, а другой в типографии, и у него тоже все хорошо. Да, неплохие они оба. Хотя, что говорить, и с мальчиками забот хватает. Только с девочками, по-моему, их больше. Так вот и кажется, что надо бы их в чувство привести, помочь им.

– Да, – задумчиво произнесла миссис Оливер, – действительно.

Она заметила, что уборщице не терпится вернуться к уборке.

– Жаль, что моя книжечка не нашлась, – сказала она. – Во всяком случае, большое спасибо и извините, что отняла у вас столько времени.

– Ну, да, может, она все-таки отыщется, – сочувственно ответила ее собеседница.

Миссис Оливер вышла из квартиры, прикидывая, что ей следует предпринять дальше. Но на ближайшее время ничего не придумала, зато в голове у нее уже складывался план на завтра.

Вернувшись домой, миссис Оливер с важностью достала записную книжку и занесла в нее всякие разности под заголовком «Установленные мною факты». В целом фактов набралось негусто, но миссис Оливер, верная своему призванию, сумела извлечь из них все возможное и даже больше. Пожалуй, наиболее многообещающим был тот факт, что Клодия Рис-Холланд служила у отца Нормы. Этого она не знала и была убеждена, что Пуаро тоже пребывает в неведении. Она совсем уж собралась позвонить ему и сообщить, что ей удалось узнать, но передумала из-за своего плана на завтра. По правде говоря, миссис Оливер чувствовала себя не столько автором детективных романов, сколько идущей по следу усердной ищейкой – нос прижат к земле, ноздри чутко ловят воздух, и завтра утром... Вот завтра утром и увидим!

Строго придерживаясь этого плана, миссис Оливер встала рано, откушала две чашки чая с яйцом всмятку и отправилась выполнять возложенную на себя миссию. Вновь она направила свой путь к Бородин-Меншенс, но, решив, что могла уже там примелькаться, во двор не вошла, а затаивалась то возле одного входа в него, то возле другого, впиваясь глазами в жильцов, выходивших под утреннюю изморось и припускавших рысью. По большей части это были девушки, и выглядели они обманчиво одинаковыми. До чего же удивительными и странными кажутся люди, когда они вот так деловито выходят из этих огромных домов – вылитых муравейников, решила миссис Оливер. «Но что мы знаем о муравейниках?» – спросила она себя. Ковырнешь его ногой или палкой, и начинается словно бы бессмысленная суета. Мурашки мечутся, таща травинки, движутся целыми потоками хлопотливо, взбудораженно, беспокойно, и впечатление такое, будто они бесцельно кружат, хотя на деле они, наверное, организованы не хуже всех этих людей. Вот, скажем, мужчина, который проскочил мимо нее, что-то бормоча себе под нос. «Хотела бы я знать, что тревожит тебя!» – подумала миссис Оливер. Она еще раз прошлась по тротуару и внезапно попятилась. Из подъезда энергичной деловой походкой вышла Клодия Рис-Холланд, выглядя, как всегда, подтянутой и элегантной. Миссис Оливер поспешно стала к ней спиной, опасаясь быть узнанной. Дав время Клодии отойти на достаточное расстояние, она быстро повернулась и пошла следом.

На углу Клодия Рис-Холланд свернула вправо на магистраль, дошла до автобусной остановки и присоединилась к ожидающим. Миссис Оливер, продолжая ее преследовать, встревожилась. А что, если Клодия обернется, увидит ее, узнает? Миссис Оливер не придумала ничего лучше, как несколько раз хлопнуть себя по носу, бесшумно, но чувствительно. Впрочем, Клодия Рис-Холланд, казалось, была полностью поглощена своими мыслями. Она не удостоила ни единым взглядом соожидателей автобуса. Миссис Оливер встала за ней в очередь четвертой. Наконец подошел нужный автобус, и очередь рванулась к нему. Клодия немедленно поднялась наверх. Миссис Оливер удалось сесть внизу возле двери, хотя не слишком удобно – третьей на сиденье. Когда подошел кондуктор, миссис Оливер, не скупясь, вложила ему в руку полтора шиллинга. Ведь она понятия не имела ни о маршруте автобуса, ни о расстоянии до «одного из этих новых домин возле Святого Павла», как несколько неопределенно выразилась уборщица. Когда впереди наконец замаячил осененный веками купол, миссис Оливер была начеку и в полной готовности. «Вот сейчас, сейчас!» – думала она, внимательно вглядываясь в спускающихся по крутой лесенке. А-а, вот и Клодия, такая элегантная и представительная в своем строгом дорогом костюме. Она сошла. Миссис Оливер, пропустив вперед себя несколько человек, тоже сошла и последовала за ней на точно рассчитанном расстоянии.

«До чего интересно! – думала миссис Оливер. – Я на самом деле веду слежку! Прямо как в моих книгах. И, видимо, получается это у меня очень недурно: ведь она ничего не заметила».

Клодия Рис-Холланд действительно, казалось, была поглощена своими мыслями. «Очень энергичная и практичная девушка, судя по виду, – подумала миссис Оливер не в первый раз. – Если бы я взялась отгадывать, кто убийца, практичный, деловитый убийца, я выбрала бы кого-нибудь вроде нее».

К несчастью, пока еще никто не был убит – разве что Норма не ошиблась в своем предположении, что она кого-то убила.

Этот район Лондона за последние годы, казалось, сильно пострадал – или очень выиграл – из-за новостроек. К небу тянулись гигантские небоскребы, на взгляд миссис Оливер, удивительно уродливые, точно поставленные стоймя спичечные коробки.

Клодия вошла в подъезд. «Вот теперь я все узнаю точно», – подумала миссис Оливер, следуя за ней. Четыре лифта с бешеной скоростью взмывали вверх или спускались вниз. «Все, оказывается, не так просто!» – подумала миссис Оливер. Однако лифты были огромными, и, в последнюю минуту юркнув в тот, в который вошла Клодия, миссис Оливер укрылась от нее за стеной из высоких мужчин. Как тут же выяснилось, целью Клодии был пятый этаж. Она пошла по коридору, а миссис Оливер, прячась за двумя высокими мужчинами, заметила, в какую дверь она свернула. Четвертую от конца коридора. Миссис Оливер, выждав необходимое время, достигла этой двери и получила возможность прочесть надпись на табличке: «Джошуа Рестарик лимитед».

Совершив все это, миссис Оливер почувствовала, что не знает, чем заняться дальше. Она обнаружила контору отца Нормы, место, где работала Клодия, но теперь с легким разочарованием спросила себя, так ли уж велико это открытие. Откровенно говоря, есть ли от него толк? Скорее всего – ни малейшего. Она выждала несколько минут, прохаживаясь из конца в конец коридора, поглядывая, не войдет ли кто-нибудь еще в дверь, где вершились дела фирмы «Джошуа Рестарик», – кто-нибудь, представляющий собой хоть какой-то интерес. Вошли две-три девушки, но ничего интересного они собой не представляли. Миссис Оливер спустилась в лифте и, заметно поупав духом, вышла из подъезда. Она попросту не знала, что предпринять дальше, и, бредя по улице, взвешивала, не зайти ли в собор Св. Павла.

«Можно подняться в галерею Шепота и пошептать, – думала миссис Оливер. – Интересно, подошла бы галерея Шепота для убийства?

«Нет, – решила она затем. – Боюсь, отдает кощунством. Что-то не совсем пристойное». Она задумчиво направилась к театру «Русалка», который, пожалуй, предлагал больше возможностей.

Затем повернула обратно в сторону различных новых зданий. И тут, ощутив потребность в более солидном завтраке, чем чай и яйцо всмятку, зашла в скромное кафе, где многие столики были в этот час заняты людьми, которые либо поздно завтракали, либо рано полдничали. Миссис Оливер, рассеянно высматривая место, вдруг ахнула: за столиком у стены сидела Норма, а напротив нее – молодой человек с пышными каштановыми локонами до лопаток и в алом бархатном жилете под чем-то слишком уж фантастичным, чтобы скромно называться пиджаком.

– Дэвид! – прошептала миссис Оливер. – Конечно, Дэвид!

Молодой человек и Норма что-то возбужденно обсуждали.

Миссис Оливер обдумала план кампании, выбрала стратегию, удовлетворенно кивнула и прошла через кафе к скромной двери с табличкой «Дамы».

Решить, узнает ли ее Норма или нет, было трудно: отнюдь не всегда рассеянные на вид люди оказываются рассеянными на деле. Правда, в эту минуту Норма как будто была способна видеть только одного Дэвида, но где гарантия?

«Но, наверное, я сумею сделать что-нибудь такое», – подумала миссис Оливер, смотрясь в засиженное мухами зеркало, которое администрация кафе повесила тут из угождения клиентам, и сосредотачивая внимание на том, что, по ее мнению, определяло внешность женщины, – на волосах. И кому было это знать, как не миссис Оливер с ее манерой без конца менять прическу, так что даже близкие друзья не всегда ее узнавали. Оглядев свою голову придирчивым взглядом, она принялась за дело – вытаскивала шпильки, снимала локон за локоном и заворачивала их в носовой платок, который затем засунула в сумочку, а оставшиеся волосы расчесала на прямой пробор и затянула в скромный узел на затылке. Затем достала очки и водрузила их на нос. Вид у нее теперь был очень серьезный – «почти интеллектуальный», – одобрительно подумала миссис Оливер. С помощью губной помады она изменила форму рта и вернулась в зал, двигаясь очень осторожно, поскольку очки предназначались для чтения и все вокруг выглядело неясным и зыбким. Она прошла через кафе к пустому столику рядом со столиком Нормы и Дэвида. Села она так, чтобы быть лицом к Дэвиду и видеть спину Нормы, которая в такой позиции могла бы заметить ее, только повернув голову на сто восемьдесят градусов.

К миссис Оливер подплыла официантка, она заказала кофе со сдобной булочкой и постаралась стать как можно незаметнее.

Ни Дэвид, ни Норма не обратили на нее ни малейшего внимания; они были поглощены своим разговором. Миссис Оливер понадобилась минута-другая, чтобы настроиться на них.

– ...Все это тебе только мерещится, – говорил Дэвид. – Одно воображение. Чистейшая, чистейшая чепуха, дорогая моя.

– Не знаю. Не могу разобраться. – Голос Нормы был странно беззвучным. А миссис Оливер и так с трудом разбирала ее слова, потому что девушка сидела к ней спиной, но этот глуховатый монотонный голос неприятно ее поразил. «Что-то тут не так, – подумала она. – Очень и очень не так». Ей вспомнились слова Пуаро, когда он рассказывал ей о своей странной посетительнице: ей кажется, что она совершила убийство. Что с этой девочкой? Галлюцинации? Действительно ли у нее неладно с психикой или это была чистая правда? Глубоко ее травмировавшая?

– Если хочешь знать мое мнение, то во всем виновата Мэри с ее вздорными выдумками. Она на редкость глупая женщина и так носится со своим здоровьем, что постоянно придумывает себе болезни.

– Ей правда было плохо.

– Ну, ладно, ей было плохо. Любая разумная женщина обратилась бы к врачу, чтобы он выписал ей какой-нибудь антибиотик, а не подняла бы бучу.

– Она думает, что это я подстроила. И отец тоже так думает.

– Повторяю, Норма: ты все это сочиняешь.

– Это ты говоришь, Дэвид. Говоришь, чтобы меня подбодрить. А если я и правда подлила ей что-то?

– Как это «а если и правда»? Ты ведь должна знать, подливала или не подливала. Норма, это же идиотизм.

– Но я не знаю.

– Только это ты и говоришь. Возвращаешься к теме и повторяешь «я не знаю», «я не знаю».

– Ты не понимаешь. Ты не понимаешь, что такое ненависть. Я ее возненавидела с первого взгляда.

– Я знаю. Ты мне это уже говорила.

– В том-то и дело. Я тебе уже это говорила, но совершенно ничего не помню. Понимаешь? Довольно часто я... я что-то говорю людям. О том, что хочу сделать, или уже сделала, или собираюсь сделать. Но я не помню, когда я это говорила и говорила ли вообще. Как будто я держу все это в уме, и вдруг оно вырывается наружу, и я что-то кому-то говорю. Тебе же сказала, ведь так?

– Ну... то есть... знаешь, может быть, хватит?

– Но я же говорила тебе это? Говорила?

– Ладно, пусть говорила. Бывает, с языка срывается: «Я ее ненавижу и хочу убить. Я ее отравлю!» Но это просто детская злость, понимаешь, о чем я? Словно ты еще маленькая девочка. Дети постоянно грозятся: «Ненавижу его. Я отрублю ему голову!» И в школе то же самое: невзлюбят учителя или учительницу и шепчут что-нибудь такое.

– Только и всего, по-твоему? Но... но получается, будто я и не повзрослела вовсе.

– В некоторых отношениях так оно и есть. Возьми себя в руки, пойми, как это глупо. Ну, ты ее ненавидишь, так что? Ты уехала из дома и не живешь с ней.

– Но почему я не должна жить в своем родном доме, с моим отцом? – сказала Норма. – Это нечестно! Нечестно! Сначала он уехал, бросил маму, а теперь, когда решил вернуться ко мне, взял и женился на Мэри. Конечно, я ее ненавижу, а она ненавидит меня. Я думала о том, чтобы убить ее. Придумывала всякие способы, как это сделать. И мне нравилось строить такие планы. Но потом... когда ей правда стало плохо...

– Уж не воображаешь ли ты себя ведьмой? – с некоторой тревогой спросил Дэвид. – Ты случайно не лепила восковые фигурки и не втыкала в них булавки?

– Конечно, нет. Это же глупо. То, что я делала, было реальным. Абсолютно реальным.

– Послушай, Норма, что значит – реальным?

– Бутылка же лежала у меня в ящике. Я его открыла, а она там.

– Какая еще бутылка?

«Истребитель драконов. Селективный гербицид». Так написано на этикетке. Темно-зеленая бутылка. Растения полагается опрыскивать. И еще этикетка: «Осторожно! Ядовито!»

– Ты ее купила или только нашла?

– Я не знаю, где я ее взяла, но она лежала у меня в ящике. Наполовину пустая.

– И тогда ты... ты вспомнила?

– Да, – сказала Норма. – Да-а... – Ее голос был глуховатым, почти сонным. – Да-а... по-моему, тогда я все вспомнила. И ты так думаешь, правда, Дэвид?

– Я тебя не понимаю, Норма. Я серьезно. Мне кажется, в какой-то мере ты все это выдумываешь. Внушаешь себе.

– Но ее положили в больницу – для наблюдения, сказали врачи. Они встали в тупик. А потом объявили, что ничего не нашли, и она вернулась домой... И ей снова стало плохо, и тут я испугалась. Папа как-то странно на меня поглядывал, а потом приехал доктор, и они о чем-то говорили, запершись у папы в кабинете. Я подкралась к окну снаружи и хотела подслушать. Мне надо было знать, о чем они говорят. А они обсуждали, как отправить меня куда-то, где меня запрут! Где я «пройду курс лечения»... Ну, что-то в этом роде. Понимаешь, они думали, что я сумасшедшая, и я перепугалась... Потому что... потому что не знала, что я делала, а чего нет...

– Тогда ты и убежала?

– Нет... это было позднее...

– Расскажи мне.

– Я больше не хочу об этом говорить.

– Тебе же придется рано или поздно сообщить им, когда ты...

– Ни за что! Я их ненавижу! И отца ненавижу не меньше, чем Мэри. Хоть бы они умерли! Хоть бы они оба умерли! Тогда... тогда, мне кажется, я опять смогу быть счастливой.

– Перестань городить чушь! Послушай, Норма. – Он неловко замолчал. – Я не очень-то настроен на брак и все такое прочее... То есть я вообще ни о чем таком не думал... Разве что через много лет. Не хочется себя связывать... Но, по-моему, это наилучший выход. Давай поженимся. В бюро регистрации. Тебе придется сказать, что тебе уже двадцать один год. Зачеши волосы кверху, надень очки или еще что-нибудь. Только придай себе вид повзрослее. Когда мы поженимся, твой отец уже ничего сделать не сможет! И не отошлет тебя «куда-то», как ты выражаешься. Он будет бессилен.

– Я его ненавижу.

– По-моему, ты всех ненавидишь.

– Нет, только папу и Мэри.

– Но, в конце-то концов, мужчине жениться во второй раз только естественно.

– А что он с мамой сделал, это ничего?

– Но ведь это когда было!

– Да, я была совсем маленькой, но я помню. Он уехал, бросил нас. Присылал мне подарки на Рождество, а сам ни разу не приехал. Да встреть я его на улице, когда он вернулся, я бы его не узнала. Он перестал для меня существовать. По-моему, он и маму запирал. Когда она заболевала, то уезжала, а куда, я не знаю. Не знаю, чем она была больна. Иногда мне кажется... мне кажется, Дэвид... Знаешь, по-моему, у меня что-то с головой, что-то в ней не так, и оно заставит меня сделать какую-нибудь непоправимую вещь. Вот как нож.

– Какой еще нож?

– Неважно. Просто нож.

– Но ведь ты можешь объяснить, о чем ты говоришь?

– По-моему, на нем была кровь. Он лежал там... под чулками.

– Ты помнишь, как ты его там прятала?

– Кажется, да. Но совсем не помню, что я с ним делала перед тем. Не помню, где была... Из вечера выпал целый час. Целый час я была не знаю где. Но где-то была и что-то сделала.

– Ш-ш-ш! – прошипел он, увидев приближающуюся официантку. – Все будет хорошо. Я о тебе позабочусь. Дайте-ка нам что-нибудь еще, – добавил он громко, обращаясь к официантке, и взял меню. – Тушеную фасоль на поджаренном хлебе.

ГЛАВА 8

Эркюль Пуаро диктовал своей секретарше мисс Лемон:

Я весьма ценю честь, которую вы мне оказали, но вынужден с сожалением сообщить вам, что...

Зазвонил телефон. Мисс Лемон протянула руку и взяла трубку.

– Да? Кто, вы сказали? – Она загородила рот ладонью и шепнула Пуаро: – Миссис Оливер.

– А, миссис Оливер, – сказал Пуаро. Ему не понравилось, что его отвлекают в такую минуту, но он взял трубку у мисс Лемон. – Алло, – сказал он. – Эркюль Пуаро слушает.

– О, мосье Пуаро! Я так рада, что застала вас. Я отыскала ее для вас.

– Прошу прощения?

Я отыскала ее для вас. Вашу девочку! Ну, ту, которая совершила убийство или думает, будто совершила. И она говорит про это. Чуть ли не все время. По-моему, она не в своем уме. Хотите приехать за ней?

– Где вы, chère мадам?

– Где-то между Святым Павлом и театром «Русалка», где-то тут... На Колтроп-стрит! – внезапно заключила миссис Оливер, выглянув из телефонной будки. – Вы успеете? Они в кафе.

– Они?

– О, она и, видимо, неподходящий молодой человек. На самом-то деле он довольно милый и как будто очень к ней привязан. Не понимаю почему. Людей не поймешь. Ну, я не стану больше разговаривать, потому что хочу вернуться туда. Видите ли, я их выследила: вошла в кафе, а они сидят там.

– А-а! Вы проявили большую проницательность, мадам.

– Да нет, вовсе нет. Чистая случайность. Я просто зашла в маленькое кафе и увидела ее за столиком.

– О, ну, значит, вас любит удача. Что не менее важно.

– И я сижу за соседним столиком, но у нее за спиной. Впрочем, не думаю, что она меня узнала бы. Я изменила прическу. И в любом случае они разговаривают так, словно в мире никого, кроме них, нет, и когда они сделали еще заказ... запеченную фасоль... (Терпеть ее не могу и всегда удивляюсь, что кто-то способен есть...)

– Пока оставим фасоль. Но продолжайте. Вы вышли позвонить, а они еще сидят в кафе?

– Да. Запеченная фасоль дала мне передышку. И сейчас я вернусь. Или лучше остаться снаружи? Но вы все равно поторопитесь.

– Как называется кафе?

– «Веселый трилистник». Хотя ничего веселого в нем нет. Наоборот, вид у него достаточно убогий. Кофе, впрочем, недурной.

– Я все понял. Возвращайтесь. Я приеду.

– Превосходно, – сказала миссис Оливер и повесила трубку.

II

Мисс Лемон, воплощение компетентности, вышла на улицу раньше его и уже ждала рядом с такси. Она не задавала вопросов, не проявляла любопытства. И не сказала Пуаро, чем займется до его возвращения. В этом не было нужды. Она всегда знала, что ей надо сделать, и все делала как надо.

Такси Пуаро остановил на углу Колтроп-стрит, вылез, заплатил и посмотрел по сторонам. Увидел «Веселый трилистник», но возле него – ни единой фигуры, которая хотя бы отдаленно напоминала миссис Оливер, пусть даже искусно изменившую свою внешность. Он прошел до конца улицы и назад, но миссис Оливер не обнаружил. Либо интересовавшая их пара покинула кафе и миссис Оливер продолжила слежку, либо... Проверяя это «либо», он направился к кафе. Заглянуть внутрь не удалось, потому что стекла запотели, а потому он тихо отворил дверь и вошел. Его взгляд скользнул по залу. Он сразу же увидел девушку, которая приходила к нему, когда он завтракал. Она сидела одна за столиком у стены и курила сигарету, глядя прямо перед собой в глубокой задумчивости. Нет, подумал Пуаро, не то. Она ни о чем не думает, а погружена в транс. Она не здесь, а где-то далеко отсюда.

Он неторопливо пересек зал и опустился на стул напротив нее. Она подняла глаза, и он был доволен, заметив, что она его узнала.

– Вот мы и встретились снова, мадемуазель, – сказал он галантно. – Я вижу, вы меня узнали.

– Да-да.

– Всегда приятно, когда тебя узнает милая барышня, знакомство с которой ограничилось одной короткой встречей.

Она молча смотрела на него.

– Могу ли спросить, как вы меня узнали? Что вам напомнило, что это я?

– Ваши усы, – тотчас ответила Норма. – Это могли быть только вы.

Его самолюбие было польщено, он погладил усы с тщеславной гордостью, как за ним водилось в подобных случаях.

– Да, справедливо. Таких усов, как мои, не так уж много. Великолепные, а?

– Да... ну да... Наверное.

– Может быть, вы не знаток усов, но, мисс Рестарик – мисс Норма Рестарик, не так ли? – заверяю вас, это великолепные усы.

Он нарочно дважды повторил ее фамилию. Она все еще, казалось, воспринимала окружающее, оставаясь в своем неведомом далеке, и он подумал, что она, возможно, не заметит этого. Но она заметила. И испугалась.

– Откуда вы знаете мою фамилию? – спросила она.

– Совершенно верно, моему слуге вы ее не назвали, когда пришли в то утро.

– Так как же вы ее узнали? Как вы сумели ее узнать? Кто вам сказал?

Он уловил тревогу, почти ужас.

– Мне сказали, – ответил он. – Иметь друзей всегда полезно.

– Но кто? Кто?

– Мадемуазель, вам угодно хранить от меня свои маленькие секреты. Вот и я предпочитаю хранить мои маленькие секреты от вас.

– Не понимаю, как вы могли узнать, кто я.

– Я – Эркюль Пуаро, – произнес Пуаро с обычным своим величием. Затем он предоставил инициативу ей, откинувшись на стуле с мягкой улыбкой.

– Я... – начала она и запнулась. – Мне бы... – и умолкла.

– В то утро, я знаю, наша беседа быстро оборвалась, – сказал Пуаро. – На том, что, по вашим словам, вы совершили убийство.

– Ах это!

– Да, мадемуазель. Это.

– Но... я же, конечно, говорила несерьезно. Ничего такого я не подразумевала. Ну, просто шутка.

Vraiment?[82] Вы являетесь ко мне рано утром, еще во время завтрака. Вы говорите, что дело не терпит отлагательств. Не терпит, потому что вы, кажется, совершили убийство. По-вашему, это шутка?

Официантка, которая уже некоторое время внимательно поглядывала на Пуаро, внезапно подошла к нему, протягивая что-то вроде бумажной лодочки, которую сложили для малыша, чтобы он пускал ее в ванне.

– Это вам? – спросила она. – Мистер Порритт? Одна дама оставила.

– Ах да, – сказал Пуаро. – А как вы меня узнали?

– Дама сказала, что у вас усы. Сказала, что я таких усов еще никогда не видела. Так оно и есть, – добавила она, разглядывая их.

– Благодарю вас.

Пуаро взял лодочку, развернул ее, разгладил и прочел в спешке нацарапанные карандашом слова: «Он уходит. Она остается, и я предоставляю ее вам и иду за ним». Подписана записка была «Ариадна».

– Ах да, – сказал Пуаро, складывая записку и пряча ее в карман. – На чем мы остановились? По-моему, на вашем чувстве юмора, мисс Рестарик.

– Вы знаете только мою фамилию или... или вы все про меня знаете?

– Я знаю о вас кое-что. Вы мисс Норма Рестарик. Ваш лондонский адрес: квартира шестьдесят семь в Бородин-Меншенс. Ваш домашний адрес: «Лабиринт», Лонг-Бейсинг. Вы живете там с отцом, мачехой, двоюродным дедом и... ах да... – девушкой-иностранкой. Как видите, я хорошо осведомлен.

– Вы устроили за мной слежку.

– Нет, нет, – сказал Пуаро. – Ничего подобного. Даю вам слово чести.

– Но вы ведь не служите в полиции? Вы ничего про это не говорили.

– В полиции я не служу, нет.

Ее подозрения и воинственность вдруг исчезли.

– Я не знаю, что делать, – сказала она.

– Я вовсе не убеждаю вас воспользоваться моими услугами, – сказал Пуаро. – Ведь, как вы указали, я слишком стар. Может быть, вы правы. Но раз уж я знаю, кто вы, и знаю о вас кое-что, то почему бы нам по-дружески не обсудить ваши беды. Не забывайте, старики, хотя их и считают неспособными к энергичным действиям, тем не менее обладают обширным опытом.

Норма продолжала смотреть на него с сомнением – этот пристальный взгляд широко открытых глаз уже встревожил его во время их первой встречи. Но она в каком-то смысле была в ловушке, и Пуаро чувствовал, что ей хочется выговориться. А по какой-то причине людям, которым хотелось излить душу, говорить с Пуаро всегда бывало легко и просто.

– Они думают, что я помешанная, – сказала она без обиняков. – И... и мне тоже кажется, что я помешанная. Сумасшедшая.

– Как интересно! – весело сказал Эркюль Пуаро. – У подобных вещей есть множество названий. Очень звучных названий, которые с таким вкусом произносятся психиатрами, психологами и прочими. Но «помешанная» очень точно передает представления, возникающие у обычных людей. Eh bien, вы помешаны, или кажетесь помешанной, или считаете себя помешанной, и не исключено, что вы и в самом деле помешаны. Но последнее еще не означает, что положение так уж серьезно. С людьми подобное случается постоянно и обычно без труда излечивается. Такое состояние возникает, когда люди испытывают слишком большое умственное или душевное напряжение, слишком усердно занимаются перед экзаменами, слишком много поддаются своим эмоциям, слишком уж религиозны, слишком не религиозны или имеют веские причины ненавидеть своих отцов, своих матерей. Или, разумеется, причина совсем проста: несчастная любовь.

– У меня есть мачеха. Я ее ненавижу и, мне кажется, ненавижу отца. Не так уж мало, правда?

– Чаще ненавидят кого-нибудь одного, – заметил Пуаро. – Видимо, вы очень любили вашу мать. Она разведена или скончалась?

– Да. Она умерла около трех лет назад.

– И она была вам очень дорога?

– Да, наверное. То есть конечно. Она постоянно болела и надолго ложилась в больницу.

– А ваш отец?

– Он очень давно уехал за море. В Южную Америку, когда мне было лет пять-шесть. По-моему, он хотел, чтобы мама с ним развелась, но она отказалась. Он уехал в Южную Америку, занялся там рудниками или еще чем-то. Во всяком случае, он писал мне на Рождество и присылал подарки или поручал кому-нибудь прислать. Только и всего. Поэтому он был для меня чем-то не вполне реальным. Вернулся он примерно год назад, чтобы привести в порядок дела моего дяди после его смерти. Всякие там финансовые вопросы. И когда он вернулся домой, то... то привез с собой эту свою новую жену.

– А вы были против?

– Да.

– Но ведь ваша матушка умерла. И в том, что человек женится второй раз, ничего необычного нет. Тем более если он и его первая жена много лет уже были чужими. А эта его жена... он на ней хотел жениться, когда просил вашу мать о разводе?

– Нет, нет. Она же совсем молодая. И очень красива, и ведет себя так, словно папа принадлежит ей! – После паузы она продолжала другим, каким-то детским голосом: – Я думала, может быть, когда он вернется, то будет любить меня, заботиться обо мне, но она ему не позволяет. Она мой враг. Она меня вытесняет.

– Но в вашем возрасте это же никакого значения не имеет. Так даже лучше. Вам вовсе не нужно, чтобы о вас заботились. Вы стоите на собственных ногах, вы можете радоваться жизни, выбирать собственных друзей...

– Вы бы этого не сказали, если бы видели, как они к этому относятся! Ну, друзей себе я все-таки буду выбирать сама.

– В наши дни большинству девушек приходится терпеть критику в адрес своих друзей, – сказал Пуаро.

– Все так изменилось, – сказала Норма. – Мой отец совсем не тот, каким я его помнила с пяти лет. Тогда он все время играл со мной и был такой веселый! А теперь он совсем не веселый, а встревоженный и... ну, сердитый. Совсем другой.

– Прошло ведь пятнадцать лет, если не ошибаюсь. Люди меняются.

– Но ведь необязательно так сильно?

– Он изменился внешне?

– Нет, нет, нет. Совсем нет. Сравните его с портретом, который висит над его креслом, он совсем такой же, каким был тогда, в молодости. Но только все оказалось совсем другим, чем я помню.

– Видите ли, моя дорогая, – мягко сказал Пуаро, – люди никогда не бывают совсем такими, какими вы их помните. С течением времени вы все больше рисуете их такими, какими хотели бы их видеть, и вам кажется, что именно такими они вам запомнились. Если вам нравится вспоминать их замечательными, веселыми, красивыми, то вы приписываете им и то, чего никогда не было.

– Вы так считаете? Вы правда так считаете? – Она умолкла, а потом сказала внезапно: – Но почему, по-вашему, мне хочется убивать?

Вопрос был задан с абсолютной естественностью. Но он был задан, и Пуаро почувствовал, что настал критический момент их разговора.

– Вопрос, возможно, очень интересный, – сказал он, – как и сама причина. А ответ, скорее всего, вы могли бы получить от врача. От знающего врача.

Она среагировала мгновенно.

– Ни к какому врачу я не пойду! Ни за что! Они хотели отослать меня к врачу, чтобы меня заперли в психушку. Заперли бы навсегда. Ни за что! – Она сделала движение, словно собираясь выскочить из-за столика.

– Но я ведь не могу отправить вас к врачу против вашей воли. Вам незачем пугаться. Но почему бы вам самой не обратиться к врачу? Вы бы могли все ему рассказать. То, что рассказали мне, и спросить его о причине, и, вероятно, он объяснил бы вам почему.

– Дэвид говорит то же самое. Дэвид говорит, что мне обязательно надо это сделать, но, по-моему... по-моему, он не понимает. Ведь я должна буду сказать доктору, что я... что я, кажется, на самом деле пыталась...

– Но отчего вы думаете, что пытались?

– Потому что я не всегда помню, что я перед этим делала... или где была. У меня вдруг провал на час, на два часа, и я ничего не помню. Один раз я очутилась в коридоре... в коридоре перед ее дверью. И у меня что-то было в руке... я не знаю откуда. Она шла, и шла навстречу мне... Но когда подошла, лицо у нее вдруг изменилось. Это была вовсе не она. Она превратилась в другую.

– Видимо, вам приснился кошмар. В бреду люди вдруг превращаются в кого-то еще.

– Это не был кошмар. Я же подобрала с полу револьвер... Он лежал у моих ног...

– В коридоре?

– Нет, во дворе. Она подошла и взяла его у меня.

– Кто она?

– Клодия. Отвела меня наверх и дала выпить чего-то горького.

– А где была ваша мачеха?

– Тоже там... Нет, ее не было. Она была в «Лабиринте». Или в больнице. Это там установили, что она отравлена... и что это все я.

– Почему обязательно вы? Это же мог быть кто угодно еще.

– Больше некому.

– А... ее муж?

– Папа? Но почему вдруг папа отравил бы Мэри? Он на нее не надышится. Она для него все!

– Но ведь в доме живут и другие?

– Дядя Родерик? Чепуха!

– Как знать? – сказал Пуаро. – Вдруг у него аберрации. И он вообразил, что его долг отравить красавицу шпионку. Или еще что-нибудь.

– Это было бы интересно! – заметила Норма, отвлекшись и переходя на обычный тон. – Во время прошлой войны дядя Родерик, правда, имел много дел со шпионами и все такое прочее. Кто еще остается? Соня? Ну, может быть, она красавица шпионка, хотя я их вижу совсем другими.

– Пожалуй. Да и зачем бы ей понадобилось отравлять вашу мачеху? Но ведь, наверное, есть слуги? Садовники?

– Нет, они приходящие. И мне кажется... ну, какая у них может быть причина?

– Ну а если она сама?

– Хотела покончить с собой, вы про это? Как так?

– Такая возможность не исключена.

– Не представляю, чтобы Мэри была способна на самоубийство. Она слишком уж уравновешенна. Да и с какой стати?

– Да, вам кажется, что в таком случае она сунула бы голову в газовую плиту или красиво улеглась бы на постели и приняла большую дозу снотворного, не так ли?

– Ну, это было бы более естественно. Так что видите, – сказала Норма мрачно, – отравить ее могла только я.

– Ага! Вот это интересно! – сказал Пуаро. – Впечатление такое, что вам прямо-таки хочется, чтобы это были вы. Вас привлекает мысль, что это ваша рука тайно подлила роковую дозу того, сего или этого. Да, вам эта мысль нравится.

– Как вы смеете говорить такие вещи! Как вы смеете!

– Смею, потому что, мне кажется, это правда, – ответил Пуаро. – Почему мысль о том, что вы могли совершить убийство, возбуждает вас? Приятна вам?

– Неправда!

– Не знаю, не знаю, – сказал Пуаро.

Она схватила сумочку и принялась шарить в ней дрожащими пальцами.

– Я не намерена оставаться здесь и слушать ваши гадости! – Она подозвала официантку, та подошла, почиркала в блокнотике и положила листок у тарелки Нормы.

– Позвольте мне, – сказал Пуаро.

Он ловко перехватил листок и хотел достать бумажник. Норма забрала листок.

– Нет, я не согласна, чтобы вы за меня платили!

– Как угодно, – сказал Пуаро.

Он узнал то, что хотел узнать. Счет был на двоих. Следовательно, Дэвид в павлиньих перьях охотно позволял влюбленной девочке платить за себя.

– А, так вы, как вижу, угощали кого-то кофе?

– Откуда вы знаете, что я была здесь не одна?

– Я ведь говорил вам, что знаю довольно много.

Она положила деньги на стол и встала.

– Я ухожу, – сказала она. – И не смейте идти за мной!

– Сомневаюсь, что это в моих силах, – сказал Пуаро. – Вспомните мою дряхлость. Стоит вам только ускорить шаг, и я останусь далеко позади.

Она встала и направилась к двери.

– Вы слышали? Не смейте идти за мной!

– Но хотя бы дверь перед вами открыть вы разрешите? – И он распахнул дверь галантным жестом. – Au revoir[83], мадемуазель.

Она бросила на него подозрительный взгляд и быстро пошла по улице, время от времени оглядываясь через плечо. Пуаро стоял на пороге и смотрел ей вслед, но не вышел на тротуар и не попытался догнать ее. Когда она скрылась из виду, он вернулся в зал.

– Только дьяволу известно, что все это означает, – сказал он себе.

На него надвигалась официантка. На ее лице было написано негодование, и Пуаро вновь опустился на стул, заказав для ее умиротворения чашечку кофе.

– Что-то здесь кроется очень любопытное, – бормотал он себе под нос. – Да, весьма и весьма любопытное.

Перед ним появилась чашка со светло-бежевым напитком. Он сделал глоток, поморщился и вдруг спросил себя, где сейчас может быть миссис Оливер.

ГЛАВА 9

Миссис Оливер сидела в автобусе. Она несколько запыхалась, но с наслаждением предавалась охотничьему азарту. «Павлин», как она мысленно его окрестила, задал довольно большую скорость. Она шла за ним по набережной шагах в тридцати позади. На Чаринг-Кросс он спустился в метро. И миссис Оливер спустилась туда же. Он вышел на станции «Слоун-сквер», и миссис Оливер вышла. Он встал в автобусную очередь, и она встала, пропустив впереди себя четырех человек. Он сел в автобус, села в автобус и она. Он вышел у Уорлдс-Энд, вышла и миссис Оливер. Он закружил по путанице улочек между Кингз-роуд и рекой, затем свернул в ворота какого-то склада. Миссис Оливер заняла наблюдательный пост в тени подъезда. Он скрылся в проулке, миссис Оливер выждала несколько секунд и пошла за ним, но он исчез бесследно. Миссис Оливер оценила общую обстановку. Вокруг царило запустение. Она прошла дальше по проулку, от которого ответвлялись другие – по большей части тупички. Она совсем утратила представление, куда идет, как вдруг опять оказалась перед воротами склада и вдруг даже подскочила немножко, потому что позади нее чей-то голос произнес:

– Надеюсь, я вас не совсем загнал?

Она поспешно обернулась, веселый азарт охоты угас, то, что минуту назад было развлечением, почти шуткой, обернулось совсем другим. Ее охватил страх. Да, она испугалась. Атмосфера стала угрожающей. А ведь голос был приятным, вежливым, но она чувствовала, что в нем прячется гнев – слепой нерассуждающий гнев, и ей разом припомнилось всё, что она читала о таких ситуациях в газетах: пожилые женщины, на которых нападали шайки подростков – жестоких, беспощадных ребят, движимых ненавистью и потребностью портить и вредить. Она выслеживала этого молодого человека. Он догадался, ускользнул от нее, а потом нагнал ее в тупике и теперь стоит перед ней, загораживая выход. В Лондоне почва под ногами всегда зыбкая: сейчас вокруг тебя всюду кишат люди, а минуту спустя нигде никого не видно. Конечно, и здесь есть люди – на соседней улице, в домах, но между ними и ею эта грозная фигура, эти сильные жестокие руки. Она не сомневалась, что он примеривается, как пустить их в ход... Павлин. Чванный павлин. В бархате, в узких черных элегантных брюках в обтяжку, говорящий тихим, ироничным, насмешливым голосом, который прячет гнев. Миссис Оливер судорожно вздохнула раз, другой, третий и с внезапной решимостью прибегла к тут же придуманному оборонительному маневру. Она без колебаний села на мусорную урну, стоявшую рядом у стены.

– Как вы меня напугали! – сказала она. – Я понятия не имела, что вы сзади. Надеюсь, вы меня извините.

– Так вы все-таки за мной следили!

– Боюсь, что да. Конечно, вам это вряд ли приятно. Но, видите ли, я подумала, что мне представляется такая отличная возможность... Конечно, вы страшно рассердитесь, но, право же, напрасно. Дело в том, – миссис Оливер уселась на урне поудобнее, – видите ли, я пишу книги. Детективные романы. И нынче утром я очень расстроилась. Даже зашла в кафе, чтобы за чашкой кофе разобраться и обдумать. В книге я застряла на месте, где веду слежку. То есть мой герой ведет. И вдруг мне пришло в голову: «Я ведь ничего о слежке не знаю!» То есть в романах я часто пользуюсь этим приемом и читала множество книг, где кто-то за кем-то следит, и вдруг подумала, а так ли это просто, как рисуется многими авторами, или, наоборот, практически невозможно, как это выглядит в других книгах. И я подумала: «Собственно говоря, есть только один выход: попробовать самой». Ведь пока не примеришь на себе, невозможно понять, как это бывает на самом деле. То есть как себя при этом чувствуешь, очень ли боишься упустить того, за кем следишь. А в тот момент я как раз посмотрела по сторонам, а вы сидели за столиком напротив меня, и я подумала – опять прошу у вас извинения, – я подумала, что лучше вас человека для выслеживания не найти.

Его странные холодные голубые глаза все еще вперялись в нее, но ей показалось, что напряжение в них смягчилось.

– Почему же я так подхожу для слежки?

– Ну, вы же такой живописный! – объяснила миссис Оливер. – Ваш костюм, в сущности, очень красив. Чистая эпоха Регентства, вот я и подумала, почему бы не воспользоваться тем, что вас легко отличить от большинства прохожих. Ну, и когда вы ушли из кафе, я пошла за вами. И оказалось, что это совсем не легко. – Она посмотрела на него. – Можно вас спросить, вы с самого начала меня заметили?

– Нет, не сразу. Вовсе нет.

– Ага, – задумчиво произнесла миссис Оливер. – Но, с другой стороны, я ведь не так бросаюсь в глаза, как вы. Я хочу сказать, что вам непросто было отличать меня от других пожилых женщин. Я же не очень выделяюсь, правда?

– А книги, которые вы пишете, издаются? Я не мог их читать?

– Право, не знаю. Не исключено. У меня их вышло сорок три. Моя фамилия Оливер.

– Ариадна Оливер?

– О, так вам моя фамилия что-то говорит? – сказала миссис Оливер. – Это, конечно, очень лестно, хотя я не думаю, что мои книги могут вам нравиться. Вам они должны казаться старомодными. Слишком мало насилия и крови!

– Но лично меня вы до этого не знали?

– Нет. – Миссис Оливер покачала головой. – Я уверена, что я вас не знаю... не знала.

– А девушку, с которой я был?

– Вы про ту, с которой вы ели – запеченные бобы, я не ошибаюсь? – в том кафе? По-моему, нет. Но ведь я видела только ее затылок. И на мой взгляд... Девушки же все похожи друг на друга, не правда ли?

– А она с вами знакома, – внезапно сказал молодой человек, и в его тоне появилась ядовитая острота. – Она упоминала, что познакомилась с вами. Примерно неделю назад, если не ошибаюсь.

– Где? На каком-нибудь званом вечере. Вполне вероятно. А как ее зовут? Возможно, я помню.

– Ее зовут Норма Рестарик.

– Норма Рестарик... Ах да, конечно! Это было где-то в деревне. В местечке... как бишь его? В Лонг-Нортоне, так, кажется? Названия дома я не помню. Меня туда привезли друзья. Не думаю, что я узнала бы ее, даже сиди она ко мне лицом, хотя она, по-моему, что-то говорила о моих книгах. Я даже обещала подарить ей последнюю. Как странно, вы согласны, что я наметила для слежки человека, который сидел с моей знакомой, пусть и не очень хорошей? Очень странно! И для романа ни с какой стороны не подходит. Сочтут натянутым совпадением, вы согласны?

Миссис Оливер поднялась со своего сиденья.

– О, на чем это я сидела? Подумать только! И урна к тому же малосимпатичная. – Она втянула воздух ноздрями. – А где я?

Дэвид продолжал смотреть на нее, и она неожиданно почувствовала, что до этой секунды глубоко заблуждалась. «Ну, не глупость ли? – спрашивала себя миссис Оливер. – Ну, не глупость ли? Решить, будто он опасен. Будто он нападет на меня!» Он улыбался ей удивительно обаятельной улыбкой. Потом чуть наклонил голову, и его каштановые кудри заколыхались по плечам. Что за фантастические создания изобилуют нынче среди молодежи!

– Самое меньшее, – сказал он, – что я могу сделать, это показать вам, куда вас привела слежка за мной. Идемте же! Вот по этой лестнице. – Он кивнул на ветхую наружную лестницу, которая вела в мансарду.

– По этой лестнице? – Это не слишком нравилось миссис Оливер. А что, если он очаровывает ее, чтобы заманить туда и проломить ей голову? «Довольно, Ариадна! – сказала себе миссис Оливер. – Ты сама себя втравила в эту историю, так что, будь добра, не отступай и узнай все, что тут можно узнать».

– Вы думаете, ступеньки выдержат мой вес? – спросила она опасливо. – На вид они очень ненадежны.

– Да нет, они крепкие. Я пойду вперед, – сказал он, – и буду показывать вам путь.

Миссис Оливер карабкалась по крутым ступенькам позади него. Ничего хорошего! В глубине души она по-прежнему боялась. Нет, не Павлина, а скорее неведомого места, куда ее вел Павлин. Ну, ждать уже недолго. Он распахнул дверь на верхней площадке и вошел. За дверью оказалось большое пустое помещение – импровизированная мастерская художника, как тут же выяснилось. Два мольберта, на полу разбросаны матрасы, к стене прислонены холсты. И всепроникающий запах масляной краски. В мастерской находились двое. Бородатый молодой человек стоял у мольберта и писал. Когда они вошли, он обернулся и сказал:

– Привет, Дэвид! Привел кого-то?

Такого грязного молодого человека миссис Оливер в жизни не видела. Сальные черные волосы свисали сосульками с затылка, падали на глаза. Его лицо – там, где оно не заросло бородой, – покрывала трехдневная щетина, а одет он был главным образом в замасленную черную кожу и высокие сапоги. Миссис Оливер посмотрела за его спину на натурщицу, которая ему позировала. Она расположилась на помосте, словно брошенная поперек деревянного кресла – голова запрокинута, черные волосы свисают чуть ли не до пола. Миссис Оливер ее сразу узнала – вторую из трех девушек в Бородин-Меншенс. Фамилию ее миссис Оливер забыла, но имя помнила. Эту весьма декоративную, томного вида девицу звали Фрэнсис.

– Познакомьтесь с Питером, – сказал Дэвид, кивая на омерзительного художника. – Один из наших нарождающихся гениев. И с Фрэнсис, изображающей невинность, в отчаянии молящую об аборте.

– Заткнись, горилла, – сказал Питер.

– По-моему, мы с вами встречались? – сказала миссис Оливер бодро, пряча полную свою в этом уверенность. – Безусловно, встречались, и совсем недавно.

– Вы ведь миссис Оливер, верно? – сказала Фрэнсис.

– Именно это она и утверждает, – вмешался Дэвид. – Причем так оно и есть, а?

– Нет, где же мы все-таки встречались? – продолжала недоумевать миссис Оливер. – У кого-то в гостях? Нет... Дайте подумать... А-а! В Бородин-Меншенс.

К этому времени Фрэнсис уже сидела в нормальной позе и говорила утомленным, но изысканным тоном. Питер испустил страдальческий вопль.

– Ну, вот! Испортила позу! Почему тебе все время надо вертеться? Что тебе, трудно посидеть смирно?

– Нет, я больше не в силах. Ужасная поза! Я себе плечо вывихнула.

– А я веду экспериментальную слежку за людьми, – сообщила миссис Оливер. – Оказывается, это куда труднее, чем я думала. А это художественная мастерская? – спросила она весело, оглядывая мансарду.

– Теперь они все такие – на заброшенных чердаках. И скажите спасибо, что не провалились сквозь пол, – ответил Питер.

– У тебя тут есть все, что тебе нужно, – сказал Дэвид. – Северный свет, простор, матрас, чтобы спать, и четвертая доля уборной внизу, а также то, что называется «приспособлением для приготовления пищи». И сверх всего две-три бутылки, – добавил он, оглядываясь, повернулся к миссис Оливер и вежливейшим тоном спросил: – Не пожелали бы вы чего-нибудь выпить?

– Я не пью, – сказала миссис Оливер.

– Дама не пьет! – протянул Дэвид. – Кто бы мог подумать!

– Это несколько грубо, но вы совершенно правы, – сказала миссис Оливер. – Чуть ли не всякий, кто ко мне подходит, обязательно говорит: «Я всегда думал, что вы пьете без просыпу!»

Она открыла сумочку, и тут же на пол упали три пышных седых локона. Дэвид подобрал их и отдал ей.

– О! Благодарю вас, – сказала миссис Оливер. – Утром у меня времени не хватило. Остались ли у меня хоть какие-нибудь шпильки? – Она порылась в сумочке и начала прикреплять локоны к прическе.

Питер расхохотался.

– Десять очков в вашу пользу! – сказал он.

«До чего же странно, – подумала миссис Оливер, – что я вдруг так глупо вообразила, будто мне угрожает опасность. Опасность – вот от них? Неважно, какой у них вид, на самом деле они очень милы и симпатичны. Все мои знакомые правы: у меня слишком сильное воображение».

Вскоре она сказала, что ей пора, и Дэвид, с учтивостью кавалера времен Регентства, помог ей спуститься по ветхим ступенькам и исчерпывающе объяснил, как короче всего выйти на Кингз-роуд.

– А там, – сказал он, – сядете на автобус или возьмете такси, если вас это больше устроит.

– Только такси! – сказала миссис Оливер. – У меня ноги отваливаются. И чем раньше я рухну в такси, тем лучше. И спасибо, – добавила она, – что вы не сердитесь за мою слежку. Конечно, она должна была производить очень странное впечатление. Хотя, в конце-то концов, частные сыщики, или двуногие ищейки, или как там их еще называют, вряд ли могли бы замаскироваться под меня!

– Пожалуй, что нет, – с полной серьезностью согласился Дэвид. – Отсюда налево, потом вправо, потом снова влево, пока не увидите реку, а там сразу вправо и все прямо, прямо, прямо.

Непонятно почему, пока она шла через заброшенный склад, ее вновь охватило тревожное напряженное чувство. «Хватит давать волю воображению!» – одернула себя миссис Оливер и оглянулась на лестницу и окно мастерской. Дэвид все еще стоял у нижней ступеньки и смотрел ей вслед. «Трое абсолютно милых людей, – сказала себе миссис Оливер. – Абсолютно милых и очень добрых. Здесь налево, потом вправо. Только потому, что выглядят они странно, начинаешь воображать всякие глупости, будто они опасны. А теперь направо или налево? Кажется, налево. Ноги мои, ноги! И дождь собирается». Расстояние казалось страшно длинным, а Кингз-роуд недосягаемой. Сюда даже шум машин не доносился... И куда девалась река? Она уже решила, что перепутала указания.

«Впрочем, ничего, – размышляла миссис Оливер. – Рано или поздно я куда-нибудь да выйду – к реке, Патни, или Уондсворту, или еще куда-то».

Она спросила у прохожего, как выйти на Кингз-роуд, но он ответил, что иностранец и по-английски не говорит.

Миссис Оливер устало свернула еще за один угол, и впереди заблестела вода. Она пошла быстрее по узкому проулку, услышала позади себя шаги, хотела обернуться, но на голову ей опустилось что-то тяжелое, и мир рассыпался снопом искр.

ГЛАВА 10

– Выпейте это, – произнес голос.

Норму сотрясала дрожь. Ее глаза словно остекленели. Голос снова приказал: «Выпейте это». Она послушалась и поперхнулась.

– Очень... очень крепко, – пожаловалась она.

– Но приведет вас в порядок. Сейчас вам станет легче. Только не двигайтесь, сидите тихо.

Тошнота и головокружение, мучившие ее, исчезли. Щеки у нее утратили мертвенную бледность, дрожь улеглась. В первый раз она посмотрела вокруг осмысленным взглядом. До этой минуты мир застилали страх и ужас, но теперь всё вроде бы стало нормальным. Комната была средних размеров, и в обстановке чудилось что-то знакомое. Письменный стол, кушетка, кресло, стул, стетоскоп на тумбочке и какой-то аппарат, кажется, для проверки зрения, решила она. Затем она оставила общее и сосредоточилась на конкретном. На мужчине, который приказал ей выпить.

Она увидела человека лет тридцати трех-четырех, рыжего, с симпатичным некрасивым лицом – из тех, которые называют грубоватыми, но интересными. Он успокаивающе кивнул ей.

– Начали разбираться в окружающем?

– Кажется... по-моему... да. Я... вы... что произошло?

– Вы не помните?

– Машина. Я... она неслась на меня... прямо на меня... – Она поглядела на него. – Меня сбила машина.

– Нет, не сбила. – Он покачал головой. – Я помешал.

– Вы?

– Ну ведь вы вышли на середину улицы, на вас мчался автомобиль, и я еле успел оттащить вас в сторону. Почему вы вдруг кинулись под машину?

– Не помню... Я... наверное, я задумалась.

– «Ягуар» летел, явно превышая скорость, а на встречной полосе накатывался автобус. «Ягуар» не старался сбить вас? Нарочно сбить?

– Я... нет, нет, я уверена, что нет. То есть... я...

– Ну, я было подумал... Возможно, что-то другое?

– О чем вы?

– Но ведь это мог быть сознательный поступок.

– Что значит – сознательный?

– Сказать правду, я подумал, а не хотели ли вы покончить с собой? – И добавил небрежно: – Так как же?

– Я?.. Нет... то есть... конечно нет.

– А то глупейший бы выбрали способ. – Его тон слегка изменился. – Но послушайте, что-то ведь вы должны помнить.

Ее снова начала трясти дрожь.

– Я думала... я думала, все сразу кончится. Я думала...

– Так, значит, вы все-таки хотели покончить с собой? Но почему? Мне вы можете спокойно рассказать. Возлюбленный? От такого бывает очень скверно. Не говоря уже о мысли, что уж тогда-то он пожалеет! Но надеяться на это нечего. Люди не любят жалеть или чувствовать себя в чем-то виноватыми. И возлюбленный, скорее всего, скажет: «Я же всегда знал, что она неуравновешенная. Пожалуй, так лучше для всех и для нее». Обязательно вспомните об этом, когда вам вновь придет охота бодать «Ягуар». Даже у «Ягуаров» есть чувства, с которыми надо считаться. Так в чем же дело? Возлюбленный вас бросил?

– Нет, – сказала Норма. – Вовсе нет. Как раз наоборот. – Она неожиданно добавила: – Он хочет, чтобы мы поженились.

– Но это же не причина бросаться навстречу «Ягуару».

– Нет, причина. Я это сделала потому... – Она умолкла.

– Лучше все-таки расскажите мне. Вам станет легче, как вы считаете?

– Как я сюда попала? – спросила Норма.

– Я привез вас на такси. Судя по всему, вы отделались только легкими синяками. Но вид у вас был совсем оглушенный. От шока. Я спросил, где вы живете, но вы посмотрели на меня, словно не поняли ни единого моего слова. Начала собираться толпа. Я подозвал такси и привез вас сюда.

– Это... это приемная хирурга?

– Да. Приемная врача, а врач – это я. Моя фамилия Стиллингфлит.

– Я не хочу показываться врачу! Я не хочу разговаривать с врачом! Я не...

– Успокойтесь. Успокойтесь. Вы уже десять минут как разговариваете с врачом. И чем вам врачи не угодили?

– Я боюсь. Я боюсь, что врач скажет...

– Послушайте, дорогая моя, вы ведь не обратились ко мне как к врачу. Считайте меня просто прохожим, который позволил себе вмешаться и избавить вас от смерти под колесами, а вернее от сломанной руки, раздробленной ноги, сотрясения мозга или от чего-нибудь еще более неприятного, что искалечило бы вас на всю жизнь. Не говоря уж о некоторых других деталях. Прежде, попытавшись сознательно наложить на себя руки, вы могли угодить под суд. И теперь можете, если выяснится, что кончать с собой вы собирались в сговоре с другим потенциальным самоубийцей. Ну вот, в неоткровенности вы меня обвинить никак не можете! А теперь ответьте откровенностью на откровенность и объясните, из-за чего вы так боитесь врачей. Что они вам сделали?

– Ничего. Пока ничего. Но я боюсь, что они...

– Что они?

– Запрут меня.

Доктор Стиллингфлит поднял морковные брови и посмотрел на нее.

– Ну-ну, – сказал он. – У вас о врачах какие-то странные представления. Зачем мне надо вас запирать? Не хотите ли чаю? Или предпочтете легонький транквилизатор? «Пурпурное сердце»? Ваши сверстники и сверстницы предпочитают что-нибудь вроде. А вы пробовали?

Она покачала головой.

– Нет. Не... не по-настоящему.

– Я вам не верю. Но в любом случае откуда тревога и уныние? Вы же никаким психическим заболеванием не страдаете, верно? На мой взгляд, вы совершенно нормальны. И врачи вовсе не жаждут сажать людей под замок. Психиатрические клиники и так уж переполнены. Втиснуть кого-нибудь сверх этого – тяжелая работа. По правде говоря, последнее время оттуда из-за безвыходности начали выписывать, точнее, выпихивать довольно много людей, которых следовало бы там оставить. У нас в стране все переполнено и забито. Ну, так как же, – продолжал он, – что вы предпочтете? Что-нибудь из моего наркотического шкафчика или добрую старомодную полезную чашку чая по-английски?

– Я... я бы выпила чаю, – сказала Норма.

– Индийский или китайский? Так ведь положено спрашивать? Однако не гарантирую, что у меня найдется китайский.

– Индийский мне нравится больше.

– Вот и отлично.

Он направился к двери, открыл ее и крикнул:

– Энни! Чаю для двоих.

Вернувшись и сев, он спросил:

– Ну а теперь уясните себе, барышня... Кстати, как вас зовут?

– Норма Ре... – она умолкла.

– А?

– Норма Вест.

– Так вот, мисс Вест, пожалуйста, уясните себе, что я вас не лечу, что вы не обращались ко мне за медицинской помощью. Вы – жертва уличного происшествия, сформулируем это так, – по-моему, вы именно такой вид хотели придать действию, которое было бы довольно жестоким по отношению к водителю «Ягуара».

– Сперва я хотела броситься с моста.

– Да? Вам бы пришлось убедиться, что это очень непросто. Люди, которые занимаются мостами в наши дни, очень предусмотрительны. Вам бы пришлось карабкаться на парапет, а это нелегко. Кто-нибудь да остановит вас. Но продолжим мой рассказ. Я привез вас к себе, так как вы были в шоке и не могли сказать мне своего адреса. Да, кстати, где вы живете?

– У меня нет адреса... Я... я нигде не живу.

– Интересно! – сказал доктор Стиллингфлит. – «Без определенного места жительства», по выражению полиции. А как вы обходитесь? Всю ночь просиживаете на набережной?

Она взглянула на него с горьким подозрением.

– Я ведь мог бы поставить полицию в известность о случившемся, но делать это обязан не был и предпочел версию, что, погрузившись в девичьи грезы, вы сошли на мостовую, не поглядев по сторонам.

– Вы совсем не похожи на доктора, – заметила Норма.

– Правда? Собственно говоря, я несколько разочаровался в моей здешней практике, а потому оставляю ее и через две недели отбываю в Австралию. Из чего следует, что с моей стороны вам ничего не угрожает и вы можете без опасения поведать мне, как из стен на вас выскакивают розовые слоны, а деревья наклоняются к вам, чтобы задушить своими ветками, и как вы всегда знаете, когда из глаз других людей на вас смотрит дьявол, – ну, словом, любую свою веселую фантазию, и я палец о палец не ударю. А вообще-то, судя по виду, вы в полном рассудке, если хотите знать мое мнение.

– По-моему, не совсем.

– Может, вы и правы, – любезно уступил доктор Стиллингфлит. – Но объясните-ка, какие у вас основания так думать.

– Я совершаю поступки, а потом ничего не помню. Я рассказываю про них людям и не помню, что рассказывала им хоть что-то...

– Но ведь отсюда вытекает только, что у вас очень плохая память.

– Вы не понимаете. Все это... очень дурное.

– Религиозная мания? Интересно!

– Ничего религиозного... Только... только ненависть.

В дверь, постучав, вошла пожилая женщина с подносом в руках. Она поставила поднос на письменный стол и удалилась.

– С сахаром? – осведомился доктор Стиллингфлит.

– Да, пожалуйста.

– Умница! После шока сахар очень полезен. – Он разлил чай по чашкам и одну чашку поставил возле нее вместе с сахарницей. – Ну вот, – добавил он, садясь. – Так о чем мы говорили? А, о ненависти.

– Ведь правда, можно ненавидеть так, что хочется убить? По-настоящему?

– Конечно, можно, – весело ответил доктор Стиллингфлит. – Нет ничего естественнее. Но даже если действительно этого хочешь, претворить желание в реальность не так-то просто. Человеческая психика снабжена тормозами, которые срабатывают в нужный момент.

– Вы говорите так, словно ничего необычного тут нет, – сказала Норма с заметной досадой.

– Это же ведь свойственно всем людям. Дети испытывают такое чувство чуть не каждый день. Обидятся, например, на мать или отца: «Вы злые, я вас ненавижу, я хочу, чтобы вы умерли!» Матерям обычно хватает благоразумия пропускать такие вопли мимо ушей. Подрастая, продолжаешь испытывать вспышки ненависти, но желания убить всерьез не возникает, слишком уж оно чревато всякими осложнениями. А если все-таки возникает, что же, вы отправляетесь в тюрьму. То есть если вы и правда понудили себя совершить такое хлопотное и скверное деяние. Кстати, а не сочинили вы все это для красного словца? – спросил он небрежно.

– Конечно, нет! – Норма выпрямилась на стуле, ее глаза сверкнули гневом. – Конечно, нет! Неужели бы я стала говорить такие страшные вещи, если бы так не было на самом деле?

– Почему же? – возразил доктор Стиллингфлит. – За некоторыми людьми это водится. Рассказывают о себе всякие ужасы и получают от этого большое удовольствие. – Он забрал ее пустую чашку. – А теперь расскажите-ка мне все как есть, – сказал он. – Кого вы ненавидите. За что ненавидите. Как хотели бы расправиться с ними.

– Любовь способна стать ненавистью!

– Прямо-таки цитата из романтической баллады. Но не забудьте, ненависть, в свою очередь, способна стать любовью. Срабатывает и так и эдак. И вы утверждаете, что возлюбленный тут ни при чем? «Он был избранником твоим и изменил тебе!» Так ничего подобного?

– Да нет же! Совсем нет. Это... это моя мачеха.

– А-а! Тема жестокой мачехи. Полная чепуха. В вашем возрасте вы можете показать мачехе нос. Да и что она вам сделала, помимо того, что вышла замуж за вашего отца? Вы и его ненавидите? Или так обожаете, что ни с кем не хотите его делить?

– Ничего подобного. Ну, совсем ничего. Когда-то я его любила. Ужасно любила. Он был... он был... я верила, что он замечательный.

– Послушайте, что я вам скажу, – весомо произнес доктор Стиллингфлит. – Я хочу кое-что вам предложить. Видите эту дверь?

Норма обернулась и с недоумением посмотрела на дверь.

– Нормальная дверь, верно? Не заперта. Открывается и закрывается без всяких хитрых приспособлений. Подойдите удостовериться сами. Вы ведь видели, как моя экономка вошла и вышла? Никаких фокусов. Ну-ка встаньте! Слушайте меня!

Норма встала, неуверенно пошла к двери и открыла ее. Потом вопросительно посмотрела на него.

– Отлично. Что вы видите? Самую обычную прихожую, которую следовало бы отремонтировать, но я ведь уезжаю в Австралию. Теперь идите к входной двери, откройте ее – опять-таки ничего сложного. Спуститесь на тротуар и убедитесь, что вы абсолютно свободны, что никто не думал вас запирать. Потом, когда убедитесь, что можете уйти отсюда в любую минуту, вернитесь, сядьте вон в то удобное кресло и расскажите мне про себя всё. Потом я облагодетельствую вас своим неоценимым советом, которому вы вовсе не обязаны следовать, – ободряюще закончил он. – Люди редко следуют чужим советам, но почему бы его и не выслушать? Вы поняли? Так договорились?

Норма медленно повернулась к открытой двери, неверной походкой вышла действительно в самую обычную прихожую, как и предупредил доктор, отодвинула незатейливую задвижку, спустилась по четырем ступенькам на тротуар и оказалась на улице, по сторонам которой тянулись солидные, но ничем не примечательные дома. Она остановилась там, не подозревая, что доктор Стиллингфлит следит за ней сквозь тюлевую занавеску. Минуты через две с какой-то новой решимостью она повернулась, поднялась по ступенькам, заперла за собой дверь и вошла в приемную.

– Все в порядке? – спросил доктор Стиллингфлит. – Убедились, что я никаких ловушек не расставляю? Что все честно и открыто?

Она кивнула.

– Вот и прекрасно. А теперь садитесь. Устройтесь поудобнее. Вы курите?

– Я... ну...

– Только с марихуаной? И тому подобное? Отвечать необязательно.

– Конечно, нет! Ничем таким я не пользуюсь!

– Ну уж и «конечно, нет!». Однако пациентам следует верить. Ладно, расскажите мне о себе...

– Я... я не знаю. Рассказывать ведь, в сущности, нечего. А на кушетку разве мне ложиться не надо?

– Если вы думаете о ваших снах и тому подобном, так они меня не слишком интересуют. Я просто хотел узнать обстановку. Ну, вы понимаете. Вы родились, вы жили в городе или за городом? Есть у вас братья и сестры или вы были единственным ребенком? И так далее. Когда умерла ваша мать, для вас это было большое горе?

– Конечно! – воскликнула Норма с негодованием.

– Вы слишком уж любите слово «конечно», мисс Вест. Да, кстати, Вест ведь не ваша настоящая фамилия? Но неважно. Настоящая меня не интересует. Называйте себя хоть Вест, хоть Ист, хоть Норт[84], мне все едино. Но что было после смерти вашей матери?

– Она задолго до смерти постоянно болела. И часто лежала в больницах, а я жила у тети в Девоншире, очень старенькой. То есть не совсем у тети – она была маминой двоюродной сестрой. Ну а потом примерно полгода назад вернулся отец. Это... это было как чудо! – Ее лицо внезапно словно озарилось, и она не заметила быстрого проницательного взгляда, который бросил на нее молодой человек, слушавший ее как будто без всякой сосредоточенности. – Понимаете, я ведь его почти не помнила. Уехал он, когда мне было что-то около пяти. И я никак не думала, что когда-нибудь вновь его увижу. Мама о нем говорила редко. По-моему, она вначале надеялась, что он оставит ту женщину и вернется к ней.

– Ту женщину?

– Да. Он уехал с какой-то женщиной. Очень плохой женщиной, говорила мама. О ней она всегда говорила со злостью. И об отце тоже, но я про себя думала, что, может быть... может быть, папа не такой плохой, как ей кажется, а во всем виновата та женщина.

– Он женился на ней?

– Нет. Мама сказала, что не даст отцу развода. Она принадлежала к... к... как это говорится? – к самой высокой церкви? Понимаете, она была, ну, почти католичкой по своим взглядам. И не признавала разводов.

– Но они продолжали жить вместе? Как звали ту женщину? Или это тоже тайна?

– Фамилии ее я не помню. – Норма покачала головой. – Нет, по-моему, они довольно быстро расстались... Видите ли, мне обо всем этом вообще мало что известно. Они уехали в Южную Африку, но, кажется, вскоре поссорились и расстались – я так думаю, потому что тогда-то мама и сказала, что папа, наверное, вернется к нам. Но он не вернулся. И даже не писал. Даже мне не писал. Но все-таки присылал мне на Рождество всякие подарки. Каждый год.

– Он вас любил?

– Не знаю. Откуда же? Никто о нем при мне даже не упоминал. Кроме дяди Саймона, его брата, понимаете? Он занимался делами в Сити и очень сердился, что отец взял и все бросил. Он говорил, что отец всегда был таким: ни к чему серьезно не относился, ни на чем не мог остановиться. Но еще он говорил, что плохим он не был, а только слабовольным. Правда, дядю Саймона я видела редко. Все больше маминых знакомых. Очень скучных. И моя жизнь была ужасно скучной. И просто чудом показалось, что отец возвращается домой. Я изо всех сил старалась вспомнить о нем побольше. Ну, понимаете, что он мне говорил, в какие игры играл со мной. Вспоминала, как он все время меня смешил. Я пыталась отыскать его старые фотографии, какие-нибудь тогдашние снимки. Но ничего не нашла. Наверное, мама все их порвала и выбросила.

– Значит, она питала к нему мстительное чувство?

– Мне кажется, не к нему, а к Луизе.

– К Луизе?

Он заметил, что она вся напряглась.

– Не помню... Я же вам сказала, что никаких имен не помню.

– Да это и неважно. Вы ведь имели в виду женщину, с которой бежал ваш отец?

– Да. Мама говорила, что она пила, принимала наркотики и плохо кончит.

– А вы знаете, как она кончила, если кончила?

– Ничего я не знаю. – Возбуждение Нормы росло. – Для чего вы меня расспрашиваете? Я ничего о ней не знаю! Ни разу даже не слышала о ней с тех пор. Совсем про нее забыла, пока вы не напомнили. Говорю же вам, я ничего не знаю!

– Ну, хорошо, – сказал доктор Стиллингфлит. – Не волнуйтесь так. Не ворошите прошлое, если вам не хочется. Подумаем о будущем. Что вы намерены предпринять сейчас?

– Не знаю. – Норма судорожно вздохнула. – Идти мне некуда. Я не могу... И лучше бы... нет, конечно, лучше бы... сразу со всем кончить... только...

– Только второй раз вы не сможете, верно? И будет очень глупо, моя милая, если вы все-таки попытаетесь, уж поверьте мне. Так, значит, идти вам некуда, довериться некому. Ну а деньги у вас есть?

– Да. У меня есть счет в банке, и отец каждый квартал вносит на него какую-то сумму... но, не знаю... Быть может, они уже меня ищут. А я не хочу, чтобы меня нашли.

– Это нетрудно устроить. Тут я вам могу помочь. Название очень пышное – Кенвей-Корт, хотя заведение довольно скромное. Своего рода санаторий для выздоравливающих, где людям обеспечивают полный покой. Там нет ни врачей, ни кушеток, и, ручаюсь вам, под замком там никого не держат. Уйти можете в любую минуту. Можете завтракать в постели, а то и оставаться в постели весь день, если захотите. Отдохните как следует, а я как-нибудь заеду к вам, и мы вместе кое в чем разберемся. Ну, как, подходит? Вы согласны?

Норма посмотрела на него. Пристально, без всякого выражения. Потом кивнула.

II

Ближе к ночи доктор Стиллингфлит позвонил по телефону.

– Операция «Похищение» увенчалась полным успехом, – сказал он. – Она в Кенвей-Корте. Отправилась покорно, как агнец на заклание. Пока могу сообщить вам довольно мало. Девочка накачана наркотиками. Насколько могу судить, она принимала и «пурпурные сердечки», и «бомбы грез», и, возможно, ЛСД. Причем балуется уже порядочное время. Начисто отрицает что-либо подобное, но я не стал бы особенно доверять ее отрицаниям... (Некоторое время он слушал.) Меня не спрашивайте! Необходима предельная осторожность. Чуть что – она сразу пугается... Да, чего-то она очень боится или изображает, будто боится... Пока еще не знаю. Не могу сказать. Не забывайте, с теми, кто принимает наркотики, ни в чем нельзя быть уверенным. И полагаться на их слова тоже нельзя. Пока мы ничего не испортили, и я не хочу ее вспугнуть... Детская закомплексованность на образ отца. По-моему, не очень любила мать, которая, судя по всему, была тяжелой женщиной – тип добродетельной страдалицы. Мне кажется, отец был легкомысленной натурой и не выдержал тяжести брачных уз. Имя Луиза вам ничего не говорит?.. Ее оно как будто пугает. Думаю, ее первая ненависть. Отняла папу, когда девочке было пять. Дети в этом возрасте мало что понимают, но затаивают неприязнь к тем, кто, по их убеждению, причинил им боль. Отца она с тех пор до самого последнего времени не видела ни разу. По-моему, она лелеяла сентиментальную мечту, как станет лучшим другом папы, зеницей его ока. И, видимо, горько разочаровалась. Отец вернулся, но с новой женой – молодой и привлекательной. Кстати, ее имя не Луиза?.. Да нет же, я просто поинтересовался. Я ведь предлагаю вам всего лишь очень приблизительный портрет, так сказать, общую картину.

Голос на другом конце провода резко перебил:

– Что вы сказали? Повторите, пожалуйста!

– Я сказал, что предлагаю вам очень приблизительный портрет...

Наступило молчание, которое нарушил доктор Стиллингфлит:

– Да, кстати, вас может заинтересовать один небольшой факт. Девочка предприняла довольно неуклюжую попытку покончить с собой. Вас это удивляет?.. Ах, не удивляет!.. Она бросилась на мостовую под «Ягуар», который заметно нарушал скорость... Я еле успел ее оттащить... Да, по-моему, попытка была внезапной, но серьезной... Она не отрицала. Классическая фраза: «Лучше бы все сразу кончить».

Он выслушал торопливые вопросы, потом ответил:

– Не знаю. Пока у меня нет уверенности... Картина складывается ясная: нервная девушка с неврозами, в крайне возбужденном состоянии из-за наркотиков, причем довольно разных. Нет, каких именно, я определить не могу. В ходу их десятки, и воздействие каждого имеет свои особенности. Возможно затуманивание сознания, потеря памяти, агрессивность, растерянность или просто отупение. Трудность заключается в том, чтобы отличить подлинные реакции от реакций, вызываемых наркотиками. Видите ли, есть два варианта. Либо девочка раскрывается полностью, обрисовывает себя нервной, страдающей неврозами, с суицидальными тенденциями. Возможно, так оно и есть. Но возможно, что все это сплошная ложь. Я не исключаю, что она напридумывала все это – по каким-то своим неизвестным нам соображениям захотела создать совершенно ложное представление о себе. Если так, то проделывает она это очень ловко. Иногда в создаваемой ею картине проскальзывают некоторые неувязки. Кто она? Хитренькая актриска, недурно играющая выбранную роль? Или подлинная плохо соображающая кандидатка в самоубийцы? Возможно, и то и другое... Что вы спросили?.. Ах, «Ягуар»!.. Да, он ехал с заметным, очень заметным превышением скорости. По-вашему, это вовсе не была попытка покончить с собой? Шофер «Ягуара» сознательно старался ее сбить? – Он задумался. – Не берусь судить, – медленно произнес он затем. – Не исключено. Нет, не исключено. Просто я об этом как-то не подумал. Беда в том, что все возможно, ведь так? В любом случае очень скоро я узнаю от нее побольше. Я добился, что она мне почти доверяет, но лишь до тех пор, пока я не начинаю торопить события, снова вызывая у нее подозрения. Вскоре она станет более доверительной и расскажет мне больше, а если не притворяется, то и сама захочет признаться во всем. Просто навяжет мне свои признания. А пока она чего-то очень боится... Если же, с другой стороны, она морочит мне голову, нам надо будет выяснить, зачем ей это понадобилось. Во всяком случае, она в Кенвей-Корте и, думаю, останется там. Пожалуй, дня два за ней следует понаблюдать, и если она все-таки решит уйти, пусть кто-нибудь, кого она никогда не видела, последит за ней.

ГЛАВА 11

Эндрю Рестарик выписывал чек, слегка морщась.

Кабинет у него был большой, великолепно обставленный в обычном стиле преуспевающих дельцов. Мебель и все прочее остались от Саймона Рестарика, и Эндрю Рестарик почти ничего менять не стал, только убрал две картины, а на их место повесил собственный портрет, который привез из загородного дома, и вид Столовой горы. Эндрю Рестарику было под пятьдесят, и он начинал грузнеть. Однако по сравнению с человеком на пятнадцать лет моложе, который смотрел с портрета над ним, он изменился относительно мало: тот же тяжелый подбородок, те же плотно сжатые губы и чуть приподнятые насмешливые брови. Человек не слишком оригинальной внешности, скорее вполне заурядной и в эту минуту далеко не счастливый.

В дверях кабинета возникла секретарша. Он вопросительно посмотрел на нее, но она подошла вплотную к столу, прежде чем сказать:

– Какой-то мосье Эркюль Пуаро. Настаивает, что вы назначили ему встречу, хотя у меня нигде не записано.

– Мосье Эркюль Пуаро? – Что-то знакомое, но почему, он вспомнить не сумел и покачал головой. – Представления не имею, хотя фамилию, видимо, слышал. Как он выглядит?

– Низенький. Иностранец, француз, по-моему. С необыкновенными усами.

– Ах да! Мэри именно так его и описала. Он нанес визит старику Родди. Но никакой встречи я ему не назначал.

– По его словам, вы ему написали.

– Абсолютно не помню, даже если и написал. Может быть, Мэри... Ну да неважно. Пригласите его войти. Пожалуй, следует разобраться.

Несколько секунд спустя Клодия Рис-Холланд вернулась, пропуская вперед себя низенького человека с яйцеобразной головой, огромными усами, узкими лакированными туфлями, дышащего тихим самодовольством, – все это точно соответствовало рассказу его жены.

– Мосье Эркюль Пуаро, – сказала Клодия Рис-Холланд и вышла, а Эркюль Пуаро направился к письменному столу, из-за которого уже вставал Эндрю Рестарик.

– Мосье Рестарик? Эркюль Пуаро к вашим услугам.

– Да-да. Жена говорила, что вы навестили нас... вернее, моего дядю. Чем могу служить?

– Я являюсь к вам в ответ на ваше письмо.

– Какое письмо? Я вам не писал, мосье Пуаро.

Пуаро посмотрел на него с недоумением, затем вынул из кармана лист, развернул его, пробежал взглядом и с поклоном протянул через стол.

– Убедитесь сами, мосье.

Рестарик уставился на письмо. Оно было напечатано на его собственной бумаге, а ниже стояла его подпись, написанная чернилами.

«Уважаемый мосье Пуаро!

Я был бы весьма обязан, если бы вы побывали у меня по вышеуказанному адресу, как только вам будет удобно. Судя по словам моей жены, а также справкам, которые я навел в Лондоне, если вы согласитесь принять щекотливое поручение, на вас можно положиться во всех отношениях.

Искренне ваш,

Эндрю Рестарик».

Он спросил резко:

– Когда вы его получили?

– Сегодня утром. В настоящий момент я не занят и потому приехал.

– Совершенно непонятная вещь, мосье Пуаро. Я этого письма не писал.

– Вы его не писали?

– Нет. И подпись у меня совсем другая. Вот посмотрите сами. – Он обвел взглядом стол, словно в поисках образчика своей подписи, и автоматически повернул к Пуаро чековую книжку, на которой только что расписался. – Видите? Росчерк в письме совсем другой.

– Но это поразительно, – сказал Пуаро. – Просто поразительно. Кто же тогда написал письмо?

– Я и сам хотел бы знать.

– А ваша супруга... простите... не могла?..

– Нет, нет. С какой стати? Да и зачем бы Мэри поставила мою подпись? Но в любом случае она прежде рассказала бы мне, предупредила бы о вашем визите.

– Значит, у вас нет никакого представления, кто мог бы отправить мне это письмо?

– Ни малейшего.

– И вы не знаете, мистер Рестарик, в чем именно заключается дело, ради которого вы, как указано в письме, якобы хотели заручиться моими услугами?

– Ну откуда же мне знать?

– Прошу прощения, – сказал мосье Пуаро, – но вы не дочитали письма. Там после подписи есть еще маленький постскриптум.

Рестарик перевернул лист другой стороной и прочел машинописные строчки:

«Дело, о котором я хотел бы посоветоваться с вами, касается моей дочери Нормы».

Рестарик переменился в лице, его брови сдвинулись.

– А, вот что! Но откуда же... Кто стал бы вмешиваться?.. Кому об этом может быть известно?

– Не уловка ли это, чтобы подвигнуть вас обратиться ко мне? Какой-нибудь ваш друг из самых лучших побуждений? Вы действительно не представляете себе, кто может быть автором письма?

– Не представляю.

– И у вас нет никаких неприятностей из-за одной из ваших дочерей? Из-за вашей дочери Нормы?

Рестарик сказал медленно:

– У меня действительно есть дочь, которую зовут Норма. Моя единственная дочь... – При последних словах его голос изменился.

– И у нее какие-то неприятности? Она попала в беду?

– Нет, насколько мне известно.

Но ответил он не сразу.

Пуаро наклонился к нему через стол.

– Мне кажется, это не совсем так, мистер Рестарик. Мне кажется, у вашей дочери есть какие-то неприятности. Возможно, серьезные.

– Почему вы так думаете? Вам кто-нибудь что-нибудь об этом говорил?

– Я исхожу исключительно из вашей интонации, мосье. К тому же в наши дни у многих людей, – продолжал Эркюль Пуаро, – очень много тревог из-за дочерей. Милые барышни обладают удивительным талантом навлекать на себя всяческие неприятности и беды. Не исключено, что и в вашем случае так.

Несколько секунд Рестарик молча барабанил пальцами по столу.

– Да, я тревожусь за Норму, – сказал он наконец. – Она трудная девочка. Нервная, истеричная. Я... к несчастью, я плохо ее знаю.

– Без сомнения, какой-нибудь молодой человек?

– В определенной мере, но тревожит меня не только он. По-моему... – Он внимательно посмотрел на Пуаро. – Я могу положиться на вашу сдержанность?

– Залогом тому моя профессия.

– Видите ли, вопрос в том, как найти мою дочь.

– Простите?

– В прошлую субботу она, по обыкновению, приехала в наш загородный дом. А в воскресенье вечером уехала назад в Лондон, где живет в квартире с еще двумя девушками, но теперь я узнал, что там она не появилась. Значит, она... поехала куда-то еще.

– Иными словами, она исчезла бесследно?

– Ну, это звучит слишком уж мелодраматично, хотя, по сути, и так. Полагаю, что есть какое-то нормальное объяснение, но... у всякого отца, мне кажется, сердце было бы не на месте. Видите ли, она не предупредила своих сожительниц и не позвонила.

– И они встревожились?

– Нет, не сказал бы. По-моему... ну... по-моему, они принимают такие вещи как нечто само собой разумеющееся. Девушки ведь теперь пошли очень самостоятельные. Куда больше, чем пятнадцать лет назад, когда я уехал из Англии.

– Но молодой человек, которого вы не одобряете? Она не могла уехать с ним?

– От души надеюсь, что нет. Не исключено, но не думаю... моя жена не думает, что она так поступила. Вы же, если не ошибаюсь, видели его в тот день, когда навестили моего дядю...

– А, да! Мне кажется, я представляю, о каком молодом человеке вы говорите. Бесспорно, очень красивый молодой человек, но не из тех, которые нравятся отцам. Я заметил, что ваша супруга тоже не очень довольна.

– Моя жена убеждена, что в тот день он пробрался в дом, надеясь остаться незамеченным.

– Быть может, он осведомлен, что там ему рады не будут?

– Более чем осведомлен, – сказал Рестарик сухо.

– Но в таком случае не считаете ли вы тем более вероятным, что ваша дочь могла поехать к нему?

– Не знаю, не знаю. Я так не думал... вначале.

– В полицию вы не обращались?

– Нет.

– Если кто-то вдруг исчезнет, разумнее всего поставить в известность полицию. Они тоже умеют молчать, и у них в распоряжении есть средства, недоступные частным лицам вроде меня.

– Я не хочу приплетать сюда полицию. Речь же идет о моей дочери, как вы не понимаете! О моей дочери! Если она решила убе... уехать на короткое время, не сообщив нам, это ее дело. Оснований полагать, что ей грозит какая-то опасность, нет ни малейших. Мне... мне просто бы хотелось знать, где она. Для моего собственного спокойствия.

– Может быть, мистер Рестарик (надеюсь, я не слишком злоупотребляю вашей любезностью), что ваша тревога за вашу дочь объясняется не только этим?

– С чего вы взяли?

– Ну, в наши дни в том, что девушки уезжают на несколько дней, не предупредив родителей или подруг, с которыми живут в одной квартире, ничего необычного нет. И я полагаю, тревожитесь вы только потому, что тут замешано что-то еще.

– Что же, в чем-то вы, возможно, и правы. Но... – Он посмотрел на Пуаро с сомнением. – Очень нелегко говорить о подобных вещах с посторонними.

– Наоборот, – заметил Пуаро. – О таких вещах говорить с посторонними несравненно легче, чем с друзьями или знакомыми. Вы не согласны?

– Да, пожалуй, пожалуй. Я понимаю вашу мысль. Хорошо, сознаюсь, что моя девочка меня очень тревожит. Видите ли, она... она не совсем такая, как ее ровесницы, и уже кое-что очень напугало меня... нас обоих напугало.

– Вероятно, – сказал Пуаро, – ваша дочь переживает трудный возраст, в определенном смысле почти подростковый, когда девушки, говоря откровенно, способны на поступки, за которые их просто нельзя считать ответственными. Не сочтите меня неделикатным, если я осмелюсь высказать предположение. Ваша дочь, возможно, очень расстроена тем, что у нее есть мачеха?

– К несчастью, это верно. Хотя никаких настоящих причин расстраиваться у нее нет, мосье Пуаро. Другое дело, если бы я и моя первая жена расстались недавно. Но с тех пор прошло полтора десятка лет. – Он помолчал. – Буду с вами откровенен. В конце-то концов, все это давно известно. Мы с моей первой женой довольно быстро стали чужими людьми. Мне нечего скрывать. Я встретил другую женщину и по уши влюбился. И уехал с ней в Южную Африку. Моя жена не признавала разводов, и я не просил ее развестись со мной. Я вполне обеспечил ее и нашу дочь – ей тогда было всего пять лет...

После некоторого молчания он продолжал:

– Сейчас, вспоминая, я отдаю себе отчет, что тогдашнее мое существование меня не устраивало уже довольно давно. Мне хотелось поездить по свету. И необходимость сидеть в четырех стенах выводила меня из себя. Мой брат упрекал меня за то, что я недостаточно усердно занимаюсь делами нашей семейной фирмы. Он выговаривал мне за лень. Но меня жизнь за конторкой не привлекала. Я не находил себе места. Меня манили приключения. Мне хотелось повидать мир, проникнуть в места, где до меня редко кто-нибудь бывал... – Он внезапно оборвал свои признания. – Ну, да к чему докучать вам историей моей жизни! Короче говоря, я уехал в Южную Африку, и Луиза поехала со мной. Ничего хорошего, скажу откровенно, из этого не вышло. Я был в нее влюблен, но мы непрерывно ссорились. Южную Африку она возненавидела. Ей хотелось жить в Лондоне, в Париже, на модных курортах, и мы расстались меньше чем через год.

Он вздохнул.

– Возможно, мне следовало тогда же вернуться, – вернуться к пресной жизни, так мне опротивевшей. Но я не вернулся. Не знаю, как меня встретила бы моя жена. Возможно, сочла бы, что простить меня – ее долг. А свой долг она исполняла неукоснительно!

Пуаро не преминул заметить легкую горечь в его тоне.

– Однако полагаю, я обязан был больше думать о Норме. С другой стороны, у девочки была мать. Финансово обе были вполне обеспечены. Я иногда писал ей и посылал подарки, но мне даже в голову не приходило поехать в Англию повидаться с ней. Впрочем, винить меня особенно нельзя. Я вел совсем другую жизнь, и мне казалось, что редкие свидания с отцом будут ее только расстраивать и могут дурно на нее повлиять. Как бы то ни было, мне казалось, что мной руководят самые лучшие побуждения.

Теперь Рестарик говорил быстро. Он как будто находил облегчение в том, чтобы выговориться перед благорасположенным слушателем. Пуаро часто вызывал такое доверие и старательно этому содействовал.

– А вернуться на родину ради себя вам никогда не хотелось?

Рестарик решительно покачал головой.

– Нет. Ведь я вел жизнь, которая мне нравилась, для которой я был создан. Из Южной Африки я перебрался в Восточную. Я преуспевал финансово. За что бы я ни брался, все увенчивалось успехом. Все, что я предпринимал один или в компании с другими, приносило богатые плоды. Я часто отправлялся в экспедиции в необжитую глушь. Это была жизнь, о которой я всегда мечтал. По натуре я скиталец. Возможно, именно потому, женившись в молодости, я почувствовал себя запертым, связанным по рукам и по ногам. Нет, я наслаждался свободой и не желал добровольно возлагать на себя прежнее ярмо.

– Но ведь вы все-таки вернулись?

Рестарик вздохнул.

– Да, я вернулся. Видимо, годы берут свое. Кроме того, мне с одним моим товарищем крупно повезло: мы кое-что нашли и получили концессию, которая могла дать богатые результаты, что потребовало бы переговоров в Лондоне. Я рассчитывал на моего брата, но он умер. А я по-прежнему был совладельцем семейной фирмы. Мне следовало вернуться и взять дело в свои руки. Собственно говоря, мне это только тогда пришло в голову. То есть вновь вернуться к существованию в Сити.

– Быть может, ваша супруга... ваша вторая супруга...

– Да, пожалуй, отчасти вы правы. Я женился на Мэри месяца за два до смерти брата. Мэри родилась в Южной Африке, но несколько раз бывала в Англии, и ей очень понравилась жизнь там. У нее даже была мечта обзавестись чисто английским садом. Ну а я? Пожалуй, мне впервые пришла мысль, что я переменился, что прежняя жизнь там теперь меня устроит. И, конечно, Норма. Ее мать умерла за два года до этого. Я поговорил с Мэри, и она искренне захотела создать родной дом для моей дочери. Все это сулило столько хорошего... – он улыбнулся, – что я вернулся домой.

Пуаро посмотрел на портрет над головой Рестарика. Освещен он тут был лучше, чем в загородном доме. Да, все характерные черты сидящего перед ним человека – упрямый подбородок, насмешливые брови, мужественная посадка головы... Но, кроме них, еще нечто, чего человек в кресле лишился. Молодость, победоносная молодость!

Но зачем, подумал Пуаро, Эндрю Рестарику вздумалось забрать портрет сюда, в свою лондонскую контору? Портрет был парным к портрету его первой жены – оба написаны в одно время самым тогда модным художником-портретистом. По мнению Пуаро, естественнее было бы оставить портреты вместе – ведь они с таким расчетом и писались. Тем не менее Рестарик забрал один из них (свой собственный!) сюда, в контору. Что это – тщеславие, желание показать, что он принадлежит Сити, что имеет там вес? Однако годы и годы он провел в необжитой глуши и утверждает, что предпочитает ее цивилизации? Так, может быть, портрет понадобился ему здесь для самоутверждения, для напоминания о нынешней его роли в Сити? Может быть, ему требуется такая опора?

«Или же, – подумал Пуаро, – все исчерпывается желанием похвастать собой? Ведь даже я, – решил он с необычной для себя скромностью, – бываю иногда не свободен от такого желания!»

Незаметно затянувшееся молчание прервал Рестарик. Он сказал виноватым тоном:

– Вы должны извинить меня, мосье Пуаро. Я, кажется, все-таки совсем утомил вас повестью о моей жизни?

– Вам не в чем извиняться, мистер Рестарик. Вы ведь рассказывали свою жизнь, только чтобы объяснить, как она могла повлиять на вашу дочь, за которую очень тревожитесь. Однако истинной причины вы, по-моему, мне так и не сказали. Вы бы хотели, чтобы она была найдена?

– Да, хотел бы.

– Вы хотите, чтобы ее нашли, но хотите ли вы, чтобы ее нашел я? Будьте искренни. La politesse[85] – прекрасная вещь и очень нужная в жизни, но между нами она необязательна. Послушайте. Говорю вам: если вы хотите, чтобы вашу дочь нашли, то я рекомендую вам, я – Эркюль Пуаро: обратитесь в полицию, поскольку у них есть для этого все необходимое. И, как я знаю по опыту, они умеют быть тактичными.

– В полицию я не обращусь. Разве что... разве что совсем отчаюсь.

– Предпочтете частного агента?

– Да. Но, видите ли, я ничего о них не знаю. Не знаю, кому... кому можно довериться. Не знаю, кому...

– Но что вы знаете обо мне?

– Кое-что знаю. Например, что во время войны вы занимали ответственный пост в контрразведке, поскольку мой родной дядя, так сказать, за вас ручается. Это неопровержимый факт.

Рестарик не уловил чуть сардонического выражения, скользнувшего по лицу Пуаро. Неопровержимый факт, как прекрасно знал Пуаро, был абсолютно иллюзорным. Хотя Рестарик должен был бы знать, сколь мало надежды на память и зрение сэра Родерика, он принял за святую истину все, что говорил о себе Пуаро, который не стал выводить его из заблуждения. Сам же Пуаро лишний раз убедился в справедливости своего убеждения, что никому не следует верить до тех пор, пока их слова не подтвердятся проверкой. «Подозревай каждого» – таков был в течение многих лет, если не всей жизни, его главный принцип.

– Разрешите заверить вас, – сказал Пуаро, – что на протяжении всей моей карьеры мне неизменно улыбался успех. Во многих отношениях я остаюсь непревзойденным.

Рестарика это успокоило меньше, чем следовало бы. Более того: у англичанина человек, который вот так сам себя хвалит, тут же вызывает подозрения. Он сказал:

– А как вы сами, мосье Пуаро? Вы уверены, что можете найти мою дочь?

– Вероятно, не так скоро, как полиция, но да, я ее найду.

– А... а когда найдете?..

– Только, мистер Рестарик, если вы хотите, чтобы я ее нашел, вы должны рассказать мне все подробности.

– Я их вам уже рассказал. Время, место, где ей следовало быть. Могу дать вам список ее знакомых...

Пуаро решительно покачал головой.

– Нет, нет, просто скажите мне правду.

– Вы считаете, что я говорил вам неправду?

– Правду, но не всю, в этом я убежден. Чего вы опасаетесь? Что за неизвестные факты, которые мне необходимо знать, чтобы успешно завершить поиски? Ваша дочь питает неприязнь к своей мачехе. Это ясно. И вполне понятно. Естественная реакция. Не забывайте, что она почти наверное много лет втайне вас идеализировала. Вполне обычная вещь при разводах, когда ребенок получает тяжелейший эмоциональный удар. Да-да, я знаю, о чем говорю. Вы скажете: дети легко забывают. Это верно. И ваша дочь могла забыть вас в том смысле, что не помнила вашего лица, вашего голоса, когда вы снова встретились. Но она создала для себя ваш приукрашенный образ. Вы уехали. Она хотела, чтобы вы вернулись. Ее мать, без сомнения, избегала говорить с ней о вас, и потому вы занимали в ее мыслях тем большее место. Тем большее значение вы для нее обретали. А невозможность говорить о вас с матерью вызвала в ней потребность, вполне обычную у детей, – потребность винить того из родителей, с кем ребенок остался, за то, что другого родителя с ними нет. Она сказала себе примерно: «Папа меня любил. Ему не нравилась мама», и это привело к определенному идеализированию вас, к возникновению тайных уз между вами и ею. В том, что случилось, папа не виноват! Этому она никогда не поверит! Да-да, так бывает очень часто, можете положиться на мое слово. Я немножко разбираюсь в психологии. И вот она узнает, что вы возвращаетесь, что вы снова будете с ней, и опять ее одолевают мысли, давно отодвинутые в глубь сознания, много лет, казалось бы, забытые. Папа возвращается! Как счастливы будут они вдвоем! Возможно, она попросту игнорирует существование мачехи, пока не встречается с ней лицом к лицу. А тогда ее охватывает неистовая ревность. Что вполне естественно, уверяю вас. Ревнует она еще и потому, что ваша супруга очень красива, умна, умеет поставить себя в обществе, а у молоденьких девушек подобные качества часто вызывают завистливое раздражение, так как они сами часто очень застенчивы. Возможно, она неловка, страдает комплексом неполноценности. И, увидев красивую, уверенную в себе мачеху, преисполняется к ней ненавистью. Но это ненависть девочки-подростка, по сути, чисто детская.

– Ну-у... – Рестарик запнулся. – Примерно то же сказал и врач, к которому мы обращались... То есть...

– А! – воскликнул Пуаро. – Так вы обращались к врачу? Но у вас должна была иметься причина, чтобы пригласить доктора.

– Чистейшие пустяки.

– А вот этого говорить Эркюлю Пуаро вы не должны! Не пустяки, а что-то очень серьезное, иначе быть не может. Лучше расскажите мне все, – ведь зная, что происходит в душе девочки, я буду действовать увереннее. И поиски ускорятся.

Рестарик помолчал и в конце концов решился.

– Но строго между нами, мосье Пуаро. Я могу на вас положиться – вы мне даете слово?

– Безусловно. Но в чем же дело?

– Я не... Полной уверенности у меня нет.

– Ваша дочь предприняла какие-то действия против вашей супруги? Что-то более серьезное, чем детская грубость или стремление говорить гадости? Что-то много хуже, даже опаснее? Она напала на вашу супругу, так сказать, с кулаками?

– Нет, не напала. То есть с кулаками, но... Только ничего толком не выяснилось.

– Да-да. Пусть так.

– Здоровье моей жены расстроилось... – Он замялся.

– А-а! – сказал Пуаро. – Так-так... Но в чем это расстройство выражалось? Что-нибудь с пищеварением, может быть? Подозрение на энтерит?

– Вы сообразительны, мосье Пуаро. Очень сообразительны! Да, расстройство пищеварения. Недомогание было абсолютно непонятным, так как моя жена отличается завидным здоровьем. Наконец ее положили в больницу «для наблюдения», как это у них называется. Для всестороннего обследования.

– А результат?

– По-моему, полностью удовлетворены они не были. Жена совсем оправилась, и ее выписали. Но тут все началось сначала. Мы тщательно проверяли, что она ест, как готовилась еда. Она словно бы страдала кишечным расстройством, но для него, казалось, не было никаких причин. Тогда проверили кушанья, которые она ела, и неопровержимо выяснилось, что в очень многие было подмешано некое химическое вещество. Причем только в те, которых никто, кроме жены, не ел.

– Попросту говоря, кто-то потчевал ее мышьяком? Так?

– Совершенно верно! Небольшими дозами, которые в конце концов должны были оказать кумулятивное действие.

– Вы заподозрили свою дочь?

– Нет.

– А мне кажется, да. Кто еще мог это сделать? Вы заподозрили свою дочь.

– Откровенно говоря, да, – сказал Рестарик с глубоким вздохом.

II

Когда Пуаро вернулся домой, Джордж встретил его словами:

– Звонила женщина, какая-то Эдит, сэр...

– Эдит? – Пуаро сдвинул брови.

– Насколько я понял, она служит у миссис Оливер. Она попросила передать вам, что миссис Оливер находится в больнице Сент-Джиле.

– Что с ней?

– Насколько я понял, ее... э... пристукнули.

Джордж ограничился этим и не добавил, как ему было поручено: «...и скажите ему, что она сама во всем виновата».

Пуаро пощелкал языком.

– Я же предостерегал. Вчера вечером, когда я позвонил ей и никто не ответил, я очень встревожился. Les Femmes![86]

ГЛАВА 12

– Давайте купим павлина, – внезапно предложила миссис Оливер. При этом она не открыла глаз, и голос ее был слаб, хотя и полон досады.

Четверо поглядели на нее с испуганным недоумением. Она сделала еще заявление:

– Удар по затылку.

Потом она открыла смутные глаза и попыталась понять, где находится.

Первым она увидела абсолютно ей незнакомое лицо. Оно принадлежало молодому человеку, который что-то записывал в блокнот. Его рука с карандашом застыла над страницей.

– Полицейский, – изрекла миссис Оливер.

– Прошу прощения, сударыня.

– Я сказала, что вы полицейский, – объяснила миссис Оливер. – Это так?

– Да, сударыня.

– Нанесение физических повреждений, – сказала миссис Оливер и удовлетворенно закрыла глаза. Когда она вновь их открыла, то осмотрелась более осмысленно и подробно. Она лежала в кровати – высокой, гигиеничного вида больничной кровати, решила она. Из тех, которые можно самой поднимать, опускать, поворачивать и накренять. Значит, она не у себя дома. Еще раз поглядев по сторонам, она установила, где находится.

– Больница или клиника, – сказала она.

В дверях с хозяйским видом стояла сестра в крахмальном халате, а в ногах кровати – сиделка. Четвертого присутствующего миссис Оливер узнала с первого взгляда.

– Ошибиться в этих усах невозможно, – произнесла она вслух. – Что вы тут делаете, мосье Пуаро?

– Я же предупреждал, мадам, чтобы вы вели себя осторожнее, – сказал Эркюль Пуаро, подходя к кровати.

– Заблудиться никому не заказано, – загадочно отпарировала миссис Оливер и добавила: – У меня болит голова.

– И по очень веской причине. Как вы сами сказали, вас ударили по затылку.

– Да. Павлин.

Полицейский горестно вздохнул и спросил:

– Извините, сударыня, вы утверждаете, что на вас напал павлин?

– Естественно. Мне уже некоторое время было не по себе. Атмосфера, вы понимаете? – Миссис Оливер попыталась показать жестом, что именно она подразумевает под атмосферой, и охнула. – Лучше воздержаться, – сказала она.

– Моей больной всякое возбуждение вредно, – сурово сказала сестра.

– Не могли бы вы уточнить, где именно на вас напали?

– Представления не имею. Я заблудилась. Я возвращалась из мастерской. Захламленной. Очень грязной. Второй молодой человек, наверное, неделю не брился. Засаленная кожаная куртка.

– Это он напал на вас?

– Нет. Первый.

– Если бы вы могли изложить мне...

– Я ведь излагаю! Видите ли, я выслеживала его всю дорогу от кафе, только я не очень умею вести слежку. Никакого практического опыта. А это гораздо труднее, чем вы, может быть, думаете.

Она сосредоточила взгляд на полицейском.

– Впрочем, вы-то, наверное, всё про это знаете. Вам читали курс, как вести слежку? А, да, неважно. Видите ли, – она вдруг зачастила с пулеметной быстротой, – все очень просто. Я сошла у Уорлдс-Энд, если не ошибаюсь, и, естественно, подумала, что он остался с остальными или пошел в другую сторону. А он вместо того подкрался ко мне сзади.

– Кто?

– Павлин, – ответила миссис Оливер. – И я совсем растерялась. Ведь невольно растеряешься, когда все выходит совсем наоборот. То есть что он идет следом за тобой, а не ты за ним... но только это было раньше, и мне стало не по себе. По правде говоря, я испугалась. Не знаю почему. Он заговорил очень вежливо, а мне стало очень страшно. Но в любом случае он сказал: «Поднимемся, посмотрите мастерскую». Ну, я и поднялась по довольно-таки шатким ступенькам, почти как у приставной лестницы, и там был второй молодой человек, грязный молодой человек, и он писал картину, а ему позировала девушка, изображала натурщицу. Очень чистенькая. Очень хорошенькая, в сущности. Вот так. Они были очень милыми, очень вежливыми, и тогда я сказала, что мне пора домой, а они объяснили мне, как выйти на Кингз-роуд. Но только неправильно объяснили. Но, может быть, я сама напутала. Ну, знаете, когда вам говорят: второй налево, третий направо, то иногда поворачиваешь прямо наоборот. То есть я поворачиваю. Ну, так или не так, только я забрела в какие-то трущобы у самой реки. И уже совсем перестала бояться. Так что забыла про осторожность, и тут Павлин меня ударил.

– По-моему, она бредит, – авторитетно пояснила сиделка.

– Ничуть не брежу, – возразила миссис Оливер. – Я знаю, что говорю.

Сиделка открыла было рот, перехватила грозный взгляд сестры и быстро вновь его закрыла.

– Бархаты, атласы и длинные кудри, – сказала миссис Оливер.

– Живой павлин в атласе? Настоящий павлин, сударыня? Вам почудился павлин в Челси возле реки?

– Настоящий павлин? – повторила миссис Оливер. – Конечно, нет. Какой вздор! Откуда бы взялся настоящий павлин на Челсийской набережной?

Ответа на этот вопрос ни у кого не нашлось.

– Он важничает, – сказала миссис Оливер. – Вот почему я прозвала его Павлином. Выставляет себя напоказ, понимаете? Видимо, очень тщеславен. Гордится своей красотой. И бог знает, чем еще. – Она поглядела на Пуаро. – Дэвид, как его бишь там. Ну, вы знаете, о ком я.

– Вы говорите, что на вас напал молодой человек по имени Дэвид и ударил вас по голове?

– Да, именно.

Эркюль Пуаро спросил:

– Вы его видели?

– Нет, не видела, – ответила миссис Оливер. – И ничего про это не знаю. Мне вроде бы послышались шаги за спиной, и только я хотела повернуть голову и посмотреть, как – бац! Словно на меня обрушилась тонна кирпичей. Я что-то засыпаю, – добавила она.

Миссис Оливер чуть пошевелила головой, сморщилась от боли и погрузилась, судя по всему, в очень приятное забытье.

ГЛАВА 13

Пуаро редко пользовался ключом от своей квартиры. Со свойственной ему старомодностью он нажимал кнопку звонка и ждал, чтобы Джордж, его несравненный служитель, открыл дверь. Однако на этот раз, когда он вернулся из больницы, дверь ему открыла мисс Лемон.

– К вам двое посетителей, – произнесла она, умело понижая голос не совсем до шепота, который разносится слишком далеко. – Мистер Гоби и старый джентльмен, сэр Родерик Хорсфилд, как он назвался. Кого вы примете первым?

– Сэр Родерик Хорсфилд, – задумчиво повторил Пуаро, наклонив голову набок, точно зарянка, и прикидывая, какие изменения этот визит может внести в общую картину. Однако в этот момент в передней с обычной своей внезапностью возник мистер Гоби, покинув тесное святилище, где мисс Лемон стучала на машинке и где она, видимо, предоставила ему временный приют.

Пуаро снял пальто. Мисс Лемон водворила пальто на вешалку, и мистер Гоби, по своему обыкновению, обратился к ее затылку.

– Я выпью чашечку чаю с Джорджем, – сообщил он. – Время у меня свое. Могу и подождать.

Он любезно скрылся в кухне, а Пуаро вошел в гостиную, по которой энергично расхаживал сэр Родерик.

– Заглянул к вам, старина, – сказал он благодушно. – Замечательная штука телефон.

– Вы вспомнили мою фамилию? Я польщен.

– Ну не то чтобы вспомнил, – ответил сэр Родерик. – Фамилии, знаете ли, всегда были моим слабым местом. Вот лица я никогда не забываю, – добавил он с гордостью. – Нет, я позвонил в Скотленд-Ярд.

– О! – Пуаро чуть-чуть растерялся, хотя тут же сообразил, что сэр Родерик только так и мог поступить.

– Спрашивают, с кем мне угодно говорить. Я отвечаю: соедините меня с самым верхом. Только так, мой милый. Никогда не соглашайтесь на заместителя или помощника. Толку ноль. Самый верх, вот что я говорю. Ну, правда, я назвался. Говорю, что мне требуется высшее начальство, ну и в конце концов нас соединили. Очень вежливый субъект. Говорю, мне нужен адрес сотрудника союзной разведки, который работал со мной в таком-то месте во Франции, даты такие-то. Он сначала не сообразил, так я добавил: «Вы понимаете, о ком я говорю?» Француз, говорю я. Или бельгиец. Вы ведь бельгиец? Я говорю: «Зовут его вроде бы Ахилл. Но только не Ахилл, а вроде. Низенький, говорю, большие усы». И тут он сообразил и сказал, что ваш адрес, вероятно, есть в телефонной книге. «Отлично, – говорю, – но ведь значится он там не под Ахиллом, верно? А его фамилию я никак припомнить не могу». Ну, он мне ее назвал. Очень вежливый субъект, очень, этого у него не отнимешь.

– Я в восторге, что вижу вас у себя! – воскликнул Пуаро, торопливо прикинув, какие слова ему придется попозже выслушать от телефонного знакомого сэра Родерика. К счастью, речь вряд ли идет о самом верхе. Вероятнее всего, это кто-то из тех его знакомых, в число обязанностей которых входит быть любезными с былыми именитостями.

– Ну, как бы то ни было, – сказал сэр Родерик, – а я до вас добрался.

– Я в восторге. Разрешите предложить вам что-нибудь? Чай, гренадин, виски с содовой, sirop de cassis?[87]

– Ну, нет! – перебил сэр Родерик, напуганный упоминанием sirop de cassis. – Я, пожалуй, выпью виски. Мне оно, конечно, запрещено, – добавил он, – но доктора все дураки, как нам известно. У них одна забота: запрещать все, что вам нравится.

Пуаро позвонил и отдал Джорджу соответствующие распоряжения. Возле локтя сэра Родерика возникли виски и сифон с содовой.

– А теперь, – сказал Пуаро, когда Джордж удалился, – чем я могу быть вам полезен?

– У меня для вас работка, старина.

За прошедшие дни он как будто окончательно уверовал в тесные отношения между собой и Пуаро в былые времена, что Пуаро мысленно одобрил: пусть племянник сэра Родерика еще больше убедится в его, Пуаро, способностях.

– Документы! – Сэр Родерик понизил голос. – Потерялись кое-какие документы, а найти их нужно обязательно, понимаете? Ну, я и подумал, глаза у меня уже не те, да и память иногда пошаливает, так лучше обратиться к кому-нибудь опытному. Понимаете? Вы, можно сказать, явились, так сказать, в самую нужную минуту, потому что, понимаете ли, их от меня требуют.

– Весьма интересно, – сказал Пуаро. – А что это за документы, могу ли я спросить?

– Ну, раз вам придется их разыскивать, так, полагаю, спросить вы, конечно, можете. Но они очень секретные, не для чужих глаз. Сверхсекретные... по тем временам. И вот теперь, кажется, опять. Переписка, вот что. В свое время письма эти особой важности не представляли, так, во всяком случае, полагали, но ведь политика меняется. Вы же знаете, как бывает: возьмут и повернутся на сто восемьдесят градусов. Вот когда война началась, помните? Мы понять не могли, с кем мы и против кого. В одной войне итальянцы наши закадычные друзья, в следующей враги. Уж не знаю, кто из них был хуже всех. В первой войне японцы наши дорогие союзники, а в следующей – взрывают на воздух Перл-Харбор! Как в темном лесу! Начали с русскими эдак, а кончили как раз наоборот. Вот что я вам скажу, Пуаро: в наши дни вопрос о союзниках самый жгучий. За одну ночь меняются.

– И у вас пропали какие-то документы? – вставил Пуаро, напоминая старику о цели визита.

– Да. Документов у меня, конечно, множество, и последнее время я их извлек на свет божий. Прежде хранил в безопасном месте. В банке, собственно говоря, но забрал их оттуда и начал их разбирать, потому что подумал: а отчего бы мне не написать мемуары? Все ребята теперь их пишут. И Монтгомери, и Аланбрук, и Окинлек – все изливаются в печати: но по большей части о том, какого они мнения о прочих генералах. Вот даже старик Моран, почтенный врач, распространяется о самом важном своем пациенте. Уж не знаю, до чего дойдет дело! Но раз так, я и подумал, что, пожалуй, будет забавно рассказать кое-какие факты о кое-каких людях, которых я знавал. Чем я хуже других? Мне-то все это известно досконально.

– Я уверен, очень многим это будет весьма любопытно, – сказал Пуаро.

– Да уж! Знавал многих знаменитостей. Все на них взирали с благоговением. Никому и в голову не приходило, что они круглые дураки. Но мне это было хорошо известно. Черт побери, какие ошибки допускали некоторые из этих вояк – вы даже вообразить не можете! Ну, вот я и забрал домой свои документы и нашел милую девочку помочь мне в разборке. Очень милая девочка и умница вдобавок. Английский, правда, знает не очень хорошо, но зато на редкость сообразительная и добросовестная. Я засолил немало всякого материала, но все было в беспорядке. Ну, так дело в том, что кое-каких документов, которые мне понадобились, там не оказалось.

– Они там не оказались?

– Да. Мы подумали, что пропустили их, и перебрали все снова, и вот что, Пуаро: по-моему, украдено довольно-таки много. Часть ни малейшей важности не имеет. Собственно говоря, те, которые я разыскивал, тоже ее не имели... то есть иначе мне бы не позволили оставить их у себя. Но как бы то ни было, а этих писем там не оказалось.

– Естественно, я не хочу быть нескромным, – сказал Пуаро, – но не могли бы вы дать мне хоть какое-нибудь понятие о содержании этих писем?

– Пожалуй, не могу, старина. Скажу только, что некто нынче трубит на всех перекрестках о том, что он делал да что говорил в прежние дни. Но он врет. И эти письма доказывают, какой он лжец! Конечно, публиковать их вряд ли станут. Мы просто пошлем ему парочку копий напомнить, что он тогда на самом деле говорил, и дадим понять, что оригиналы, где все это его рукой написано, хранятся у нас. И не удивлюсь, если... ну, если потом все пойдет немножко по-другому. Понимаете? А впрочем, зачем спрашивать, вам ли не знать, как это делается.

– Вы совершенно правы, сэр Родерик. Мне хорошо известно то, о чем вы говорите. Но ведь и вы понимаете, что помочь отыскать что-то очень трудно, если не знать, что это такое и где может находиться.

– Всему свое время. Во-первых, я хочу знать, кто их украл, потому что, понимаете ли, это важнее всего. В моей маленькой коллекции ведь могут быть совсем уж сверхсекретные документы, вот я и хочу знать, кто к ней подобрался.

– Но самим вам что по этому поводу приходит в голову?

– А по-вашему, должно прийти?

– Ну, ведь наиболее вероятным представляется, что...

– Да-да. Вы хотите, чтобы я назвал мою девочку. Так я убежден в ее непричастности. Она прямо говорит, что не брала их, и я ей верю. Вы понимаете?

– Да, – сказала Пуаро со вздохом, – понимаю.

– Во-первых, она слишком юна. Откуда ей знать, какие документы важны. Она ведь только-только родилась тогда.

– Но ведь кто-нибудь мог ей объяснить? – заметил Пуаро.

– Да-да, справедливо. Но слишком уж это очевидно.

Пуаро снова вздохнул. Продолжать эту тему было бессмысленно: сэр Родерик слишком уж очевидно показал свою небеспристрастность.

– А кто еще имел доступ к ним?

– Эндрю и Мэри. Но не думаю, чтобы Эндрю интересовался чем-либо подобным. И вообще, он всегда был хорошим мальчиком. Очень порядочным. Не то чтобы я знал его очень уж близко. Раза два-три гостил у меня на каникулах с братом, вот, пожалуй, и все. Конечно, бросил свою жену и сбежал в Южную Африку с красивой бабой. Ну, да это с кем угодно может случиться, а уж при такой жене, как Грейс, и подавно. Не то чтобы я и с ней часто виделся. Из тех добродетельных женщин, которые на всех смотрят сверху вниз и занимаются благотворительностью. Но представить Эндрю шпионом никак невозможно. И Мэри тоже. Насколько могу судить, кроме розовых кустов, она ничего не замечает. Конечно, есть садовник. Но ему уже восемьдесят три, и дальше своей деревни он нигде в своей жизни не бывал. И еще две женщины, которые рыскают по дому и гудят пылесосами, но и их в роли шпионов я представить себе не могу. Как видите, это явно кто-то посторонний. Ну, конечно, Мэри носит парик, – несколько неожиданно добавил сэр Родерик. – Я к тому, что вы могли бы подумать, что она шпионка, раз ходит в парике, но дело вовсе не в том. В семнадцать лет она после тяжелой болезни совсем облысела. Каково это молоденькой девушке? Я бы и не догадался, что она носит парик, только один раз она нагнулась над розами, а колючки запутались в волосах, он и съехал набок. Да, большое несчастье для хорошенькой девушки.

– Действительно, я заметил в ее прическе какую-то странность, – вставил Пуаро.

– В любом случае хорошие агенты париков не носят, – сообщил ему сэр Родерик. – Беднягам приходится обращаться к хирургам и делать себе пластические операции. Но кто-то в моих бумагах копался.

– А не могли вы, скажем, положить их куда-то не туда? В другой ящик? Не в ту папку? Когда вы их видели в последний раз?

– Примерно год назад. Помнится, я еще подумал, что их можно положить в основу недурной главы, а эти письма даже перечел. И вот они пропали. Кто-то их похитил.

– Своего племянника Эндрю, его супругу, садовника и горничных вы не подозреваете. Ну а их дочь?

– Норму? Ну, у Нормы в верхнем этаже, я бы сказал, не все в порядке. То есть не исключено, что она клептоманка и крадет чужие вещи, не понимая, что делает, но чтобы она рылась в моих бумагах? Нет.

– В таком случае что вы предполагаете?

– Вы же видели мой дом, были в нем. Туда ведь может зайти кто угодно и уйти, и никто знать ничего не будет. Мы дверей не запираем. И никогда не запирали.

– И свою комнату вы не запираете? Когда, например, уезжаете в Лондон?

– Не видел необходимости. Теперь, естественно, запираю, но толку что? Слишком поздно. И вообще замок очень простой, к нему любой ключ подойдет. Так нынче и грабят. Заходят в дом посреди бела дня, топочут вверх по лестнице, заходят в любую комнату, потрошат шкатулку с драгоценностями и уходят себе. И никто их не замечает, никто не интересуется, кто они такие. Наверняка выглядят как рокеры, или битники, или как там еще называют этих длинноволосых с грязными ногтями? Я своими глазами видел, как они шляются по дому. Как-то неловко спросить: «Откуда вы взялись, черт подери?» И ведь неизвестно, какого они пола, тут уж и вовсе встаешь в тупик. Дом ими кишмя кишит. Наверное, к Норме приходят. В наше время никто бы такого не допустил. Но вышвырни их из дома, и тут же окажется, что это был виконт Эндерсли или леди Шарлотта Марджорибенкс. Не пойму, до чего мы дошли. – Он помолчал. – Если кто и способен что-то найти, так только вы, Пуаро. – Он допил виски и встал. – Вот так. Остальное вам решать. Вы ведь беретесь?

– Приложу все силы, – ответил Пуаро.

В дверь позвонили.

– А, вот и крошка! – сказал сэр Родерик. – Пунктуальна, как всегда. Большая редкость, вы согласны? Без нее я бы и в Лондон приехать не мог, знаете ли. Слеп, как крот. Улицы перейти не в состоянии.

– Но, может быть, очки?

– Есть у меня очки. Только они все время сползают с носа или я их теряю. В шестьдесят пять я еще читал без очков, а это редкость, э?

– Все когда-нибудь проходит, – заметил Пуаро.

Джордж ввел в комнату Соню. Она выглядела удивительно хорошенькой. Застенчивая робость ей очень шла, решил Эркюль Пуаро. Он шагнул к ней навстречу с галльской галантностью.

Enchanté, мадемуазель, – сказал он, склоняясь к ее руке.

– Ведь я не опоздала, сэр Родерик, – сказала Соня через его голову. – Я не заставила вас ждать? Я так надеюсь, что нет.

– Минута в минуту, девочка, – сказал сэр Родерик. – Флаг и гюйс поднять! – добавил он, и на лице Сони отразилось недоумение.

– Надеюсь, чаю напились? – продолжал сэр Родерик. – Я ведь велел вам выпить чаю с пышками или эклерами или с чем еще, что любят нынешние барышни. Приказ выполнен?

– Не совсем. Я вместо чая купила себе туфли. Посмотрите, правда милые? – Она выставила ножку, очень красивую, и сэр Родерик одарил ее сияющей улыбкой.

– Нам надо поторопиться, – сказал он. – Не то опоздаем на поезд. Может быть, я старомоден, но люблю поезда. Отходят точно, приходят точно, во всяком случае, так им положено. А вот автомобили в час пик простаивают в заторах несчётное время. Автомобили! Чушь!

– Я могу распорядиться, чтобы Жорж взял вам такси, – предложил Пуаро. – Уверяю вас, никаких хлопот.

– Я попросила такси подождать, – сказала Соня.

– Вот видите! – сказал сэр Родерик. – Уж девочка обо всем позаботится. – И он потрепал ее по плечу. Она ответила ему взглядом, который Эркюль Пуаро оценил сполна.

Пуаро проводил их до входной двери и вежливо с ними распрощался. Мистер Гоби уже покинул кухню и стоял в прихожей, великолепно изображая газовщика, который пришел проверить счетчик.

Едва сэр Родерик с Соней исчезли в лифте, Джордж запер дверь и, повернувшись, встретил взгляд Пуаро.

– Как вам показалась эта барышня, Жорж, могу ли узнать? – спросил Пуаро, дороживший мнением Джорджа, в определенных случаях абсолютно непогрешимым, как он утверждал.

– Что же, сэр, – ответил Джордж, – с вашего разрешения, я бы сказал, что попался он крепко. Как говорится, не надышится на нее.

– По-моему, вы правы, – согласился Эркюль Пуаро.

– С джентльменами в таком возрасте это не очень большая редкость. Вот лорд Маунтбрайан. Опыта ему не занимать стать было. Казалось, уж такой искушенный человек был. Вы не поверите! Молоденькая девчонка, которая приходила делать ему массаж! Вы не поверите, какие он ей подарки делал. Вечернее платье и браслет с незабудками из бирюзы и брильянтов. Не безумно дорогой, но все равно обошелся ему в кругленькую сумму. Потом меховая накидка – не из норки, из русского горностая, и вышитая театральная сумочка. А потом у ее брата случилась беда – долги или еще что-то, хотя я иногда сомневался, а был ли у нее брат. Так лорд Маунтбрайан дал ей денег, чтобы его выручить – до того она была расстроена! Причем ведь все платонически, и ничего больше. Когда джентльмены доживают до таких лет, они в этом смысле теряют всякое соображение. И попадаются на беспомощных голубках, а не на нахальных, которые сами могут за себя постоять.

– Не сомневаюсь, что вы совершенно правы, Жорж. Но на мой вопрос вы не ответили. Я спросил, как вам показалась эта барышня.

– А, эта барышня... Что же, сэр, не берусь утверждать твердо, но она принадлежит к совершенно определенному типу. Из тех, о ком ничего дурного вроде бы сказать нельзя. Но она знает, что делает, помяните мое слово.

Пуаро вернулся в гостиную, по его сигналу мистер Гоби последовал за ним и сел на стул в обычной своей позе – колени сдвинуты, носки повернуты вовнутрь. Из кармана он вытащил потрепанную записную книжку, бережно ее раскрыл и принялся сверлить строгим взглядом сифон с содовой.

– Касательно общих сведений, которые вы поручили мне собрать. Семейство Рестариков. Во всех отношениях респектабельное, с солидной репутацией. Никаких темных историй. Отец, Джеймс Патрик Рестарик, как утверждают, был хваткий делец. Фамильную фирму основал дед, отец расширил ее, Саймон Рестарик поддерживал ее процветание. Два года назад у Саймона Рестарика был инфаркт. Здоровье продолжало ухудшаться. Год назад скончался от второго инфаркта. Младший брат Эндрю Рестарик поступил в семейную фирму вскоре после окончания Оксфорда, женился на мисс Грейс Болдвин. Единственный ребенок. Дочь Норма. Бросил жену и уехал в Южную Африку. С некой мисс Бирелл. На развод подано не было. Миссис Эндрю Рестарик скончалась два с половиной года назад. После долгой хронической болезни. Мисс Норма Рестарик училась в пансионе в Медоуфилде. Ничего отрицательного о ней не известно.

Мистер Гоби позволил своему взгляду скользнуть по лицу Пуаро, после чего добавил:

– Собственно говоря, все сведения о семье Рестариков как будто положительные.

– Ни единой черной овцы? Никаких душевных заболеваний?

– Как будто бы нет.

– Жаль! – заметил Пуаро.

Мистер Гоби пропустил это мимо ушей. Он откашлялся, лизнул палец и перевернул страницу своей книжечки.

– Дэвид Бейкер. Ничего хорошего. Дважды получал условные сроки. Полиция проявляет к нему некоторый интерес. Был в той или иной степени замешан в нескольких довольно сомнительных делах, подозревается в причастности к крупной краже картин, но доказательств найдено не было. Один из этих, из художников. Источник средств к существованию неизвестен, но живет неплохо. Предпочитает девушек с деньгами. Не гнушается жить за счет своих подружек. Не гнушается и брать отступное с их отцов. Способен на все, если хотите знать мое мнение, но ума хватает, чтобы выходить сухим из воды. – Мистер Гоби вдруг посмотрел на Пуаро. – Вы с ним знакомы?

– Да, – ответил Пуаро.

– И к каким же выводам вы пришли, если можно спросить?

– К тем же, что и вы, – сказал Пуаро. – Живописный тип, – добавил он задумчиво.

– Нравится женщинам, – сказал мистер Гоби. – Беда с нынешними та, что на честного работящего малого они и смотреть не хотят. Предпочитают всякую дрянь, жулье. И говорят: «Бедный мальчик, жизнь была к нему так жестока!»

– Расхаживает, как павлин, – заметил Пуаро.

– Конечно, и так можно выразиться, – с сомнением произнес мистер Гоби.

– Как по-вашему, он кому-нибудь голову проломит, если понадобится?

Мистер Гоби задумался, а потом отрицательно покачал головой по адресу электрокамина.

– В таком его никто не обвинял. Не скажу, что он на это вовсе не способен, но скажу, что это не по его части. Он из тех, кто мягко стелет, а руки предпочитает держать в карманах.

– Да, – согласился Пуаро, – я тоже так думаю. Но откупиться от него можно, как вы считаете?

– Он в один момент любую бросит, если ему заплатят его цену.

Пуаро кивнул. Он кое-что припомнил. Эндрю Рестарик показал ему чек со своей подписью. Но Пуаро рассмотрел не только подпись, но и фамилию того, кому чек предназначался. А предназначался он Дэвиду Бейкеру, и стояла в нем большая сумма. Откажется ли Дэвид Бейкер с негодованием взять этот чек? Пуаро решил, что, вероятнее всего, не откажется. Мистер Гоби был твердо в этом уверен. Во все времена, во все века от нежелательных молодых людей откупались – как и от нежелательных молодых женщин. Сыновья выходили из себя, дочери рыдали, но деньги оставались деньгами. Дэвид уговаривал Норму выйти за него. Искренне ли? А что, если Норма действительно для него что-то значит? Тогда откупиться от него будет непросто. Говорил он словно бы искренне. Норма, разумеется, безусловно ему верит. В отличие от Эндрю Рестарика, мистера Гоби и Эркюля Пуаро, но, скорее всего, правы именно они.

Мистер Гоби откашлялся и продолжал:

– Мисс Клодия Рис-Холланд. Всё в ажуре. Ничего такого. То есть ничего сомнительного. Отец – член парламента, весьма состоятельный. Ни пятнышка на репутации... Не то что некоторые члены парламента, о которых мы наслышаны. Образование: Роудин, Оксфорд, секретарские курсы. Сначала была секретаршей доктора на Харли-стрит, потом перешла в Управление угольной промышленности. Первоклассная секретарша. Последние два месяца работает у мистера Рестарика. Не помолвлена. Близких друзей мужского пола нет, одни, так сказать, приятели. Все своего круга и полезны, если она захочет пойти куда-нибудь вечером. Никаких данных, что между ней и Рестариком что-то есть. На мой взгляд, и не может быть. Последние три года снимает квартиру в Бородин-Меншенс. Плата очень высокая. Обычно подбирает себе двух сожительниц, но не из близких подруг. Они постоянно меняются. Фрэнсис Кэри, вторая, живет там относительно долго. Одно время училась в Королевской академии драматического искусства, затем перешла в художественное училище. Работает в Веддербернской галерее, очень известном заведении на Бонд-стрит. Занимается организацией художественных выставок в Манчестере, Бирмингеме, иногда за границей. Ездит в Швейцарию и Португалию. Богемиста, много приятелей среди художников и актеров.

Он помолчал, прочистил горло и заглянул в книжечку.

– Из Южной Африки пока еще сведений поступило мало. Но на большее я особенно не рассчитываю. Рестарик порядком постранствовал. Кения, Уганда, Золотой Берег, какое-то время прожил в Южной Америке. Просто странствовал. Непоседливый субъект. Близко его никто как будто не знал. Собственных денег ему с избытком хватало, чтобы ездить куда душе угодно. А кроме того, наживал деньги там. В больших количествах. Любил забираться в неведомую глушь. Всем, кто с ним соприкасался, он, видимо, нравился. Впечатление такое, что он просто родился с тягой к путешествиям. Ни с кем не вел переписки. Насколько мне известно, трижды приходили известия о его смерти – отправился в леса и не вернулся. Только в конце концов он возвращался. Пять-шесть месяцев – и он выныривал в каком-нибудь неожиданном месте. Затем в прошлом году его брат неожиданно скончался в Лондоне. Разыскать Эндрю душеприказчикам удалось не сразу. Смерть брата на него словно бы сильно подействовала. Может быть, пресытился кочевой жизнью, а может быть, наконец встретил свою единственную. Она много его моложе и, как утверждают, была учительницей. Из этих, из уравновешенных. Но как бы то ни было, он тут же покончил со странствованиями и вернулся домой в Англию. Он и сам по себе очень богат, и наследник брата.

– История жизненных успехов – и очень несчастная девочка, – сказал Пуаро. – Хотел бы я знать о ней побольше. Вы выяснили для меня все, что удалось, установили многие факты, которые мне требовались. Окружающие ее люди, которые могли бы оказать на нее влияние... или оказали. Я хотел узнать что-нибудь про ее отца, мачеху, молодого человека, в которого она влюблена, про тех, с кем она живет, и тех, с кем работает в Лондоне. Вы уверены, что с ней любым образом не связаны чьи-то смерти? Это очень важно...

– Даже и не пахнет, – сказал мистер Гоби. – Она работала в фирме «Домашние птички», находившейся на краю банкротства, так что платили ей мало. Недавно мачеху положили в больницу для наблюдения... неподалеку от их загородного дома. Слухов ходило много, но, по-видимому, пустых.

– Мачеха не умерла, – сказал Пуаро. – А мне, – добавил он кровожадно, – нужна какая-нибудь смерть.

Мистер Гоби выразил свое сожаление по этому поводу и встал.

– Вам еще что-нибудь сейчас требуется?

– В смысле сведений – нет.

– Я понял, сэр. – Убирая свою книжечку в карман, мистер Гоби добавил: – Вы меня простите, сэр, если я вмешиваюсь не в свое дело, но вот барышня, которая сейчас была у вас...

– Так что же?

– Ну, конечно, это... Вряд ли тут есть связь, но я подумал, что мне все-таки надо бы упомянуть, сэр, что...

– Так прошу вас! Насколько я понимаю, вы ее уже видели.

– Да. Месяца два назад.

– Где вы ее видели?

– В садах Кью.

– В садах Кью? – На лице Пуаро появилось легкое изумление.

– Я следил не за ней. А за тем, кто там с ней встретился.

– И кто это был?

– Наверное, вам сказать можно, сэр. Один из помощников атташе рутландского посольства.

Пуаро поднял брови.

– Интересно. Да, очень интересно. Сады Кью... – задумчиво произнес он. – Приятное место для встреч. Очень приятное.

– Вот и я тогда так подумал.

– Они беседовали?

– Нет, сэр. Вы бы даже не сказали, что они друг друга знают. У барышни была с собой книга. Она сидела на скамье и читала. Почитала-почитала и положила книгу рядом с собой. Тут к скамье подошел мой субъект и сел на другом конце. Они даже словом не обменялись. Барышня встала и пошла по аллее. А он посидел-посидел и тоже пошел дальше. И прихватил книгу, которую барышня позабыла на скамье. Вот и все, сэр.

– Да, – сказал Пуаро. – Очень интересно.

Мистер Гоби посмотрел на книжный шкаф и пожелал ему счастливо оставаться. Потом удалился. Пуаро досадливо вздохнул.

Enfin, – произнес он. – Это уж слишком! И вообще, столько всего лишнего. А теперь еще шпионаж и контрразведка. Я же ищу лишь единственное простенькое убийство. И начинаю подозревать, что убийство это произошло лишь в одурманенном наркотиками мозгу.

ГЛАВА 14

Chère мадам! – Пуаро поклонился и преподнес миссис Оливер букет, подобранный в лучшем викторианском стиле.

– Мосье Пуаро! Право, очень-очень мило с вашей стороны, и, знаете, он чем-то на вас похож. Мои цветы всегда какие-то растрепанные! – Она взглянула на вазу с довольно-таки буйными хризантемами и снова посмотрела на тесно прижатые друг к другу чинные розовые бутоны. – И как мило, что вы пришли навестить меня.

– Я пришел, мадам, поздравить вас с выздоровлением.

– Да, – сказала миссис Оливер, – кажется, я выздоровела. – Она осторожно покачала головой. – Но головные боли у меня еще бывают. Тяжелые.

– Вы же помните, мадам, я предупреждал вас не предпринимать ничего опасного.

– Не совать свой нос куда не следует, иными словами. А я, видимо, сунула. – Помолчав, она добавила: – Я чувствовала присутствие чего-то злого и безжалостного. Мне было страшно, но я говорила себе, что бояться глупо, потому что чего, собственно, бояться? То есть я же в Лондоне. В самом его сердце. Вокруг люди. То есть я спрашивала себя: чего же мне бояться? Ведь я же не в дремучем лесу?

Пуаро внимательно взглянул на нее. Действительно ли миссис Оливер ощущала этот нервный страх, действительно ли она подозревала о близости чего-то злого и безжалостного, испытывала пугающее предчувствие, что кто-то или что-то ей угрожает? Или она сочинила все это задним числом? Он знал по опыту, как часто это бывает. Бесчисленные клиенты говорили ему примерно теми же словами: «Меня угнетало чувство, что тут что-то не так. Что рядом таится зло. Что неминуемо произойдет что-то страшное». А на самом деле ничего подобного они не испытывали. Что, собственно, за человек миссис Оливер? Он взвешивающе оглядел ее. По собственному убеждению, миссис Оливер отличалась необыкновенной интуицией. Одно интуитивное прозрение сменялось другим с поразительной быстротой, и миссис Оливер оставляла за собой право гордиться тем, которое более или менее сбывалось.

Но, с другой стороны, ведь ощущаешь вместе с собакой или кошкой неясную тревогу перед грозой, ощущаешь, будто что-то не так, хотя и не знаешь, что именно.

– Когда точно вы почувствовали этот страх?

– Когда свернула с магистрали, – ответила миссис Оливер. – До того момента все было нормально и очень увлекательно... да, я получала большое удовольствие, хотя и злилась, когда выяснилось, как трудно вести слежку на самом деле. – Она помолчала. – Просто веселая игра. И вдруг это перестало быть игрой – вокруг какие-то проулки и закоулки, обветшалые дома, закрытые склады, расчищенные под застройку пустыри... Ну, не знаю. Не могу объяснить. Но все стало другим. Как во сне. Понимаете? Начинается сон с того, что вы, скажем, на званом вечере, и вдруг вы уже в джунглях или еще где-то, и все кругом такое зловещее!

– В джунглях? – повторил Пуаро. – Очень интересно, что вы употребили это сравнение. Значит, у вас было ощущение, словно вы в джунглях и боитесь павлина?

– Ну, по-моему, его я не боялась. В конце-то концов, павлин – вполне безобидное существо. Это... В общем, я его окрестила Павлином, потому что у него такой декоративный вид. Павлины же очень декоративны, верно? И этот жуткий мальчишка тоже декоративен.

– И до того, как вас ударили по затылку, у вас не было ощущения, что за вами следят?

– Нет. Нет, ни малейшего, но тем не менее я убеждена, что дорогу он мне объяснил неправильно.

Пуаро кивнул, о чем-то размышляя.

– И, естественно, ударил меня Павлин, – сказала миссис Оливер. – Кто же еще мог это сделать? Чумазый мальчишка в засаленном костюме из кожи? От него скверно пахло, но ничего угрожающего в нем не было. И уж тем более не расслабленная Фрэнсис, как бишь ее там? Она возлежала на ящике, разметав черные волосищи по всему помещению. Прямо как киноактриса, не помню только какая.

– Вы говорите, что она позировала?

– Да. Только не Павлину, а Чумазому. Не помню, вы ее видели?

– Пока еще не имел удовольствия. Если это удовольствие.

– Ну, в богемном стиле она даже очень недурна. Дико накрашена. Мертвенно-белое лицо, обилие туши и, естественно, свисающие на лицо волосы. Работает в художественной галерее, так что, видимо, позировать всем этим битникам для нее вполне естественно. Не понимаю я этих девиц! Ну, как они могут? Возможно, она влюблена в Павлина. Нет, вероятнее, в Чумазого. Тем не менее я как-то не представляю, чтобы оглушила меня она.

– Я предполагаю еще одну возможность. Кто-то мог заметить, что вы выслеживаете Дэвида, и сам начал вас выслеживать.

– Кто-то заметил, что я иду за Дэвидом, и пошел за мной?

– Или кто-то уже прятался на складе, потому что интересовался теми же людьми, которыми заинтересовались вы.

– А ведь верно, – сказала миссис Оливер. – Кто бы они могли быть?

– В том-то и дело! – досадливо вздохнул Пуаро. – Запутано, чрезвычайно запутано. Слишком много людей, слишком много привходящих обстоятельств. Все как в тумане. Я ничего ясно не различаю. Вижу только девочку, которая сказала, что, может быть, совершила убийство! Вот все, из чего мне дано исходить, и вы знаете, что даже это запутано.

– В каком смысле запутано?

– Рассудите сами.

Способностью рассуждать миссис Оливер особенно не блистала.

– Вы всегда ставите меня в тупик! – пожаловалась она.

– Я упомянул убийство. Но какое именно убийство?

– Ну, убийство мачехи, я полагаю.

– Но ведь мачеху никто не убил. Она жива.

– Нет, с вами с ума сойдешь! – сказала миссис Оливер.

Пуаро выпрямился в кресле, сложил кончики пальцев и приготовился – во всяком случае, так показалось миссис Оливер – пройтись на ее счет.

– Вы отказываетесь рассуждать, – сказал он. – Но без этого мы не продвинемся ни на шаг.

– Рассуждать я не хочу. А хочу узнать, что вы сделали, пока я лежала в больнице. Ведь ничего не сделать вы не могли. Так что же?

Пуаро пропустил ее требование мимо ушей.

– Мы должны начать с самого начала. Однажды вы мне позвонили. Я был расстроен. Да, признаюсь, я был расстроен. Мне сказали нечто, весьма меня ранившее. Вы, мадам, были сама доброта. Вы меня утешали, вы меня ободряли. Вы угостили меня восхитительной tasse de chocolat[88]. Более того: вы не только предложили помочь мне – вы мне помогли! Вы помогли мне найти навестившую меня девочку, которая сказала, что, кажется, совершила убийство. Так спросим себя, мадам, что это за убийство? Кого убили? Где убили? Почему убили?

– Ах, да перестаньте! – воскликнула миссис Оливер. – Из-за вас у меня опять голова заболела, а это мне вредно.

– И вообще, есть у нас убийство? – неумолимо продолжал Пуаро. – Вы сказали: мачеха, но я ответил, что она жива, и следовательно, убийства нет. Но убийству следует быть. И вот я задаю вопрос: кто умер? Ко мне приходят и говорят про убийство. Убийство, совершенное где-то и каким-то способом. Но я не могу отыскать это убийство, и не надо говорить, как вы намерены, что тут вполне годится и покушение на убийство Мэри Рестарик. Эркюля Пуаро это не удовлетворяет.

– Право, не понимаю, чего еще вам нужно, – сказала миссис Оливер.

Мне нужно убийство, – сказал Эркюль Пуаро.

– Как это у вас кровожадно звучит!

– Я разыскиваю убийство и не могу найти убийство. Это нестерпимо, и я прошу вас поразмыслить вместе со мной.

– Меня осенила великолепная мысль, – сказала миссис Оливер. – Что, если Эндрю Рестарик убил свою первую жену перед тем, как он в такой спешке отправился в Южную Африку? Вам такая возможность в голову приходила?

– Естественно, нет, – негодующе возразил Пуаро.

– А вот мне пришла, – сказала миссис Оливер. – Получается очень мило. Он был влюблен в ту, другую, и, как Криппен, хотел бежать с ней, а потому убил первую, и никто даже не заподозрил.

Пуаро испустил мученический вздох.

Но его жена умерла через двенадцать лет после его отъезда в Южную Африку, и его дочь не могла быть замешана в убийстве собственной матери в пятилетнем возрасте.

– Она могла дать ей не то лекарство, или Рестарик просто заявил, будто она умерла. В конце-то концов, нам же неизвестно, что она действительно умерла.

– Мне известно, – возразил Эркюль Пуаро. – Я навел справки. Первая миссис Рестарик умерла четырнадцатого апреля шестьдесят третьего года.

– Откуда вы знаете?

– Я поручил кое-кому проверить факты. Умоляю вас, мадам, не строить столь поспешно столь невозможные предположения.

– А я считаю, что это как раз очень остроумно, – упрямо ответила миссис Оливер. – В своем романе я все так бы и устроила. И убила бы у меня девочка. Не преднамеренно, а потому что папа поручил ей дать маме выпить лекарство, настоянное на ягодах самшита.

Nom d'un nom d'un nom! – воскликнул Пуаро.

– Ну, ладно, ладно, – сказала миссис Оливер. – Излагайте по-своему.

– Увы! Мне нечего излагать. Я ищу убийство – и не нахожу его.

– Даже после того, как Мэри Рестарик почувствовала себя плохо, и легла в больницу, и почувствовала себя лучше, и вернулась домой и снова почувствовала себя плохо? Да если бы хорошенько поискать, так, без всяких сомнений, нашли бы мышьяк или еще какой-то яд, припрятанный Нормой.

– Именно мышьяк и нашелся.

– Нет, право, мосье Пуаро, чего вам еще нужно?

– Мне нужно, чтобы вы больше обращали внимание на смысл слов. Эта девочка точно повторила мне то, что перед этим сказала Жоржу, когда он открыл ей дверь. Она ни в том, ни в другом случае не сказала: «Я пыталась убить одного человека» или «Я пыталась убить мою мачеху». В обоих случаях она говорила о том, что уже было совершено, о том, что уже случилось. Несомненно случилось. В прошедшем времени.

– Я отступаюсь, – сказала миссис Оливер. – Вы просто не желаете верить, что Норма покушалась на жизнь мачехи.

– Но нет же! Я считаю вполне возможным, что Норма могла покуситься на жизнь мачехи. Вполне вероятно, так и произошло – психологически такая возможность согласуется с ее расстроенным душевным состоянием. Но это не доказано. Согласитесь, спрятать мышьяк среди вещей Нормы мог кто угодно. Даже отец.

– По-моему, вы твердо убеждены, что женщин в первую очередь убивают их мужья.

– Обычно муж кажется наиболее вероятной возможностью, а потому с него и начинаешь, – сказал Пуаро. – Могла это сделать и Норма, а также кто-нибудь из слуг, или секретарша сэра Родерика, или сэр Родерик, или даже сама миссис Рестарик.

– Вздор! С какой стати?

– Какие-то причины у нее могут быть. Довольно проблематичные, но не выходящие за грань вероятия.

– Однако, мосье Пуаро, нельзя же подозревать всех!

Mais oui, можно. Я подозреваю всех. Сначала я подозреваю, потом ищу причины.

– Но какая причина может быть у бедной иностранной девочки?

– Все зависит от того, чем она занимается в этом доме, зачем приехала в Англию, и еще от очень многого.

– Нет, вы сошли с ума!

– Или Дэвид. Ваш Павлин.

– Ну, уж это очень натянуто. Дэвида там не было. Он и близко к дому не подходил.

– О нет, подходил – и очень близко. В тот день, когда я там был, он разгуливал по коридорам.

– Но яда в вещи Нормы все-таки не подбрасывал!

– Откуда вы знаете?

– Но она и этот жуткий мальчик влюблены друг в друга.

– Согласен, что со стороны это выглядит так.

– Нет, вы всегда нарочно создаете трудности, – пожаловалась миссис Оливер.

– Отнюдь. Трудности создавались для меня. Мне нужна информация, и получить ее я могу только от одного человека. А он исчез.

– Вы говорите о Норме?

– Да, я говорю о Норме.

– Но ведь она не исчезла. Мы же ее нашли – вы и я.

– Она ушла из кафе и вновь исчезла.

– И вы позволили ей уйти? – с горьким упреком сказала миссис Оливер.

– Увы!

Вы позволили ей уйти? И даже не пытались снова ее отыскать?

– Последнего я не говорил.

– Но пока еще не нашли! Мосье Пуаро, вы меня правда очень разочаровали!

– Есть во всем этом система, – произнес Эркюль Пуаро задумчиво. – Да, система есть. Но не хватает одного-единственного факта, и все рассыпается. Вы видите, не правда ли?

– Нет, – ответила миссис Оливер, у которой разваливалась голова.

Пуаро продолжал говорить, больше для себя, чем для своей слушательницы, – впрочем, нельзя сказать, что миссис Оливер его слушала: она кипела негодованием против Пуаро и даже подумала, что девочка, Норма, была права и Пуаро действительно слишком уж стар! Она отыскала ее для него, позвонила загодя, чтобы он успел вовремя, а сама отправилась выслеживать Павлина. Девочку она оставила на Пуаро – и что же! Пуаро ее потерял. Как ни взглянуть, Пуаро ничего полезного не сделал, ни в каком отношении. Нет, она в нем разочаровалась. Когда он кончит, она ему снова это выскажет.

Пуаро невозмутимо и методично объяснял, что он подразумевал под системой.

– Всё соединяется в звенья, в том-то и трудность. Одно смыкается с другим, и тут оказывается, что оно смыкается с чем-то еще и находится вне системы. Но оно вовсе не вне. И втягивает все новых людей в круг подозреваемых. Подозреваемых в чем? Опять-таки неизвестно. Мы начали с девочки, и в паутине систем, противоречащих одна другой, я должен искать ответ на самый важный из вопросов: что она – жертва и ей грозит опасность? Или она очень хитра? И сознательно создает то впечатление, какое хочет создать ради каких-то своих целей? Можно истолковать и так и эдак. Мне требуется еще только одно! Какое-либо точное указание, и оно есть. Я уверен, что где-то оно есть.

Миссис Оливер рылась у себя в сумочке.

– Не понимаю, почему мой аспирин всегда куда-то девается, когда я его ищу, – произнесла она с досадой.

– У нас есть одна система сцепленных звеньев: отец, дочь, мачеха. Их жизни взаимосвязаны. У нас есть престарелый дядюшка, легкий маразматик, у которого они живут. У нас есть Соня. Она связана с дядюшкой. Она выполняет его поручения. У нее приятные манеры, привлекательная наружность. Он от нее в восторге. У него, скажем, к ней слабость. Но какова ее роль в доме?

– Наверное, хочет научиться толком говорить по-английски, – вставила миссис Оливер.

– Она встречается с сотрудником рутландского посольства... в садах Кью. Встречается с ним там, но не разговаривает. Оставляет на скамье книгу, а он ее забирает...

– О чем вы? – спросила миссис Оливер.

– Есть ли здесь какая-нибудь связь с той системой? Это нам пока еще неизвестно. На первый взгляд маловероятно, но в действительности, возможно, и очень большая. Вдруг Мэри Рестарик, сама того не зная, случайно наткнулась на что-то опасное для этой девушки?

– Только не говорите мне, будто тут замешан еще и шпионаж!

– Я этого не говорю, а только взвешиваю возможности.

– Но вы же сами сказали, что сэр Родерик в маразме.

– В маразме он или нет, роли не играет. В дни войны он занимал важный пост. Через его руки проходили важные документы. Ему писали важные письма – письма, которые он получил разрешение хранить у себя, когда они утратили важность.

– Так война же кончилась сто лет назад!

– Совершенно справедливо. Но с прошлым, пусть и столетней давности, не всегда удается покончить. Возникают новые союзы. Произносятся речи: от чего-то отрекаются, что-то отрицают, лгут по-всякому о чем-то еще. И, предположим, существуют письма или еще какие-то документы, которые могут представить некую именитую персону в совсем ином свете. Нет, никаких фактов я вам не сообщаю, пожалуйста, поймите. А только выдвигаю предположения. Предположения, опирающиеся на известные мне ситуации в прошлом. Вполне возможно, что некоторые письма или документы необходимо уничтожить... или с выгодой передать какому-нибудь иностранному правительству. Кто лучше подходит для выполнения подобной задачи, чем очаровательная девушка, которая помогает обремененному годами государственному мужу собирать и систематизировать материалы для мемуаров? Кто сейчас не пишет мемуаров! Им нет никакого удержу. Предположим, мачеха получает небольшое добавление в свой суп в тот день, когда услужливая секретарша, она же иностранная домашняя прислуга, готовит обед? И предположим, она же устраивает так, что подозрение падает на Норму!

– Ну и ум у вас! – заметила миссис Оливер. – Просто какие-то кренделя выделывает. Я хочу сказать, что все это, вместе взятое, никак произойти не могло.

– В том-то и соль. Слишком много разных систем. Какая отвечает требованиям? Эта девочка, Норма, уезжает из дома и поселяется в Лондоне. Она, как вы мне сообщили, живет третьей в квартире с двумя другими девушками. Опять-таки что-то начинает складываться в какую-то систему. Остальные две ей совсем чужие. Но что же я узнаю? Клодия Рис-Холланд – личная секретарша отца Нормы Рестарик. Еще звено. Что это – случайность? Или частица системы? Вторая, узнаю я от вас, позирует как натурщица и знакома с молодым человеком, которого вы называете Павлином и в которого влюблена Норма. Снова звено. Еще звенья. А какую роль Дэвид – Павлин – играет во всем этом? Любит ли он Норму? Как будто да. Ее родителям это очень не нравится, что, впрочем, только естественно.

– А странно, что Клодия Рис-Холланд оказалась секретаршей Рестарика, – задумчиво произнесла миссис Оливер. – Насколько я могу судить, она великолепно справляется со всем, за что бы ни взялась. Может быть, это она выбросила женщину из окна на седьмом этаже?

Пуаро медленно повернулся к ней всем телом.

– Что вы сказали? – спросил он напряженно. – Что вы сказали?

– Ну, кто-то из жильцов дома... Я даже фамилии ее не знаю, но она выпала из окна – или выбросилась. Из окна седьмого этажа. И разбилась насмерть.

– И вы мне ни слова не сказали? – с упреком произнес Пуаро голосом, который повысился на два тона и стал суровым.

Миссис Оливер посмотрела на него с изумлением.

– Я не понимаю, о чем вы?

– О чем я? О смерти, вот о чем. Я прошу вас рассказать мне о смерти. А вы говорите, что никаких смертей не было. Вам на память приходит только попытка отравления. А смерть есть. Смерть в... как называются эти корпуса?

– Бородин-Меншенс.

– Да-да. А когда это случилось?

– Самоубийство? Или что это было? По-моему... да... по-моему, за неделю до того, как я там побывала.

– Великолепно. А как вы о нем узнали?

– Мне сказал молочник.

– Молочник, bon Dieu![89]

– Ну, он просто был в разговорчивом настроении, – объяснила миссис Оливер. – В сущности, очень печально. Случилось это среди бела дня, вернее, рано утром, если не ошибаюсь.

– Как ее звали?

– Понятия не имею. По-моему, он ее никак не называл.

– Молодая, пожилая, старая?

– Ну-у... – Миссис Оливер напрягла память. – Прямо он ее возраста не упомянул. Около пятидесяти, вот что он, кажется, сказал.

– Так-так. Знакомая их всех или одной из них?

– Откуда я знаю? Никто про это ничего не говорил.

– А вы не подумали сказать мне!

– Нет, право же, мосье Пуаро, я не вижу, какое это может иметь отношение к делу... Ну, наверное, может, но никто ничего такого не говорил и не вспоминал.

– Но это же звено! Есть эта девочка, Норма, и она живет в доме, и там кто-то кончает с собой (насколько я понял, таково общее впечатление). То есть какая-то женщина выбрасывается или падает из окна седьмого этажа и разбивается насмерть. А дальше? Несколько дней спустя эта девочка, Норма, услышав, как вы говорили про меня, является ко мне и говорит, что боится, не совершила ли она убийства. Да, видимо, вот оно – мое искомое убийство.

Миссис Оливер хотела было сказать «вздор», но не решилась. Хотя и осталась при своем мнении.

– Следовательно, вот тот факт, которого мне не хватало. И он свяжет все воедино! Да-да. Я пока еще не знаю, как именно, но это так. Мне надо подумать. Мне необходимо подумать. Я должен вернуться домой и думать, думать, пока все звенья медленно не образуют единого целого. Ведь это звено, несомненно, центральное, которое их все и соединяет... Да! Наконец-то! Наконец-то я пойму, как мне следует действовать. – Он встал, добавил: – Adieu, chère[90] мадам! – и поспешил вон из комнаты.

Миссис Оливер дала волю своим чувствам.

– Вздор! – объявила она пустой комнате. – Полнейший вздор! Четыре таблетки аспирина разом – это ничего или все-таки многовато?

ГЛАВА 15

У локтя Эркюля Пуаро стояла чашка с ячменным отваром, который приготовил ему Джордж. Он прихлебывал отвар и размышлял. Размышлял он особым, присущим только ему способом: отбирая мысли, как отбирают кубики с хитрыми кусочками загадочной картинки. Мало-помалу они сложатся в нужном порядке, и картина станет ясной и законченной. Но пока надо было произвести предварительный отбор, отделить существенное от постороннего. Он сделал глоток, поставил чашку, положил ладони на ручки кресла и мысленно перебрал по очереди неясные фрагменты своей загадочной картинки. Когда он определит их все, то начнет их складывать. Кусочки неба, кусочки зеленого склона или желтые кусочки с полосками, как шкура тигра...

Его ноги в лакированных туфлях мучительно ноют. Он начал с этого. Он идет по дороге, указанной ему его добрым другом миссис Оливер. Мачеха. Он увидел свою руку, открывающую калитку. Женщина обернулась, женщина, наклонявшая голову над кустом роз, срезая засохшие веточки, обернулась и посмотрела на него. Что это ему дает? Абсолютно ничего. Золотистая голова, золотистая, как ржаное поле, с локонами и буклями, уложенными в прическу, несколько напоминающую прическу миссис Оливер. Он чуть улыбнулся. Но прическа Мэри Рестарик была куда аккуратней, чем прическа миссис Оливер даже в самые благоприятные минуты. Золотая рамка, оттеняющая лицо и, пожалуй, чуть для него великоватая. Он вспомнил, что, по словам сэра Родерика, она вынуждена носить парик – следствие тяжелой болезни. Печально для молодой женщины. Действительно, голова Мэри Рестарик выглядела – теперь, когда он начал это обдумывать, – какой-то утяжеленной, слишком уж неизменной, слишком безупречно причесанной. Он поразмыслил над париком Мэри Рестарик (если это был парик: неизвестно, насколько можно полагаться на слова сэра Родерика!). Он взвесил, нет ли у парика тех или иных следствий, – на случай, если они окажутся значимыми. Перебрал в памяти их разговор. Было ли сказано что-нибудь имеющее важность? И решил, что, видимо, нет. Он вспомнил комнату, в которую вошел с ней. Безликая комната в чужом доме, где они поселились. Два портрета на стене. Портрет женщины в серебристо-сером платье. Узкие, плотно сжатые губы. Каштановые волосы с проседью. Первая миссис Рестарик. Видимо, она была старше мужа. Его портрет на стене напротив. Очень недурные портреты. Лансбергер был отличным портретистом. Его мысли вернулись к портрету мужа. В тот первый день он не разглядел его толком, но потом, в служебном кабинете Рестарика...

Эндрю Рестарик и Клодия Рис-Холланд. Что-нибудь тут кроется? Исчерпываются ли отношения между ними только служебными? Не обязательно. Человек вернулся на родину после долгих лет отсутствия, человек без близких друзей и родственников, которого ставит в тупик и очень тревожит характер дочери, ее поведение. И только естественно, если он попросит чрезвычайно умелую недавно заведенную им секретаршу посоветовать ему, где его дочери лучше поселиться в Лондоне. И она оказывает любезность своему нанимателю, поскольку ей как раз тогда понадобилась третья для ее собственной квартиры. Третья... Это условное обозначение, которое ему растолковала миссис Оливер, постоянно приходило ему на ум, словно в этом слове таилось еще какое-то неуловимое значение.

Вошел Джордж, прикрыл за собой дверь и доложил:

– Барышня, сэр, которая была здесь на днях.

Его слова столь точно отвечали мыслям Пуаро, что тот даже вздрогнул.

– Во время завтрака?

– Нет, сэр. Та, которая заехала за сэром Родериком Хорсфилдом.

– А-а! – Брови Пуаро поднялись. – Пригласите ее сюда. Где она?

– Я проводил ее в комнату мисс Лемон, сэр.

– А! Так проводите ее сюда.

Соня не стала ждать, чтобы Джордж доложил о ней. Она вошла, опередив его, быстрой и даже воинственной походкой.

– Мне было трудно выбраться, но я приехала сказать вам, что я этих бумаг не брала. Я ничего не крала. Вы понимаете?

– Разве кто-нибудь сказал, что вы их украли? – спросил Пуаро. – Садитесь, мадемуазель.

– Я не хочу садиться. У меня нет времени. Я просто приехала сказать вам, что это неправда. Я очень честная и делаю то, что мне говорят.

– Я вас понимаю. Вернее, уже понял. Вы утверждаете, что не выносили из дома сэра Родерика Хорсфилда никаких документов, сведений, писем или бумаг? Так?

– Да. И я приехала сказать вам это. Он мне верит. Он знает, что я такого не сделаю.

– Прекрасно. Вы заявили это официально, я так и запомню.

– Вы думаете, что сумеете найти эти бумаги?

– Сейчас я занят другим расследованием, – ответил Пуаро. – Документам сэра Родерика придется подождать своей очереди.

– Он тревожится. Очень тревожится. Есть такое, чего ему я сказать не могу. А вам скажу: он теряет вещи. Они лежат не там, где он думает, что положил их. Он кладет их в... как это?.. в странные места. Нет, я знаю! Вы подозреваете меня. Все подозревают меня, потому что я иностранка. Потому что я приехала из иностранной страны, и от этого все думают... они думают, что я краду секретные бумаги, как в ваших глупых английских книгах про шпионов. Я не такая. Я интеллигентна.

– А-а! – произнес Пуаро. – Это всегда полезно знать. Вы хотите еще мне что-то сказать? – добавил он.

– Почему вы так думаете?

– Бывает ведь по-всякому.

– О каких других расследованиях вы говорили?

– Но я не хочу вас задерживать. Вероятно, сегодня ваш свободный день?

– Да. У меня есть один свободный день в неделю, когда я могу делать, что хочу. Могу приехать в Лондон. Могу пойти в Британский музей.

– А, да! И в Музей Виктории и Альберта тоже, не правда ли?

– Да.

– И в Национальную галерею посмотреть картины. А в хорошую погоду вы можете побывать в Кенсингтонских садах. Или даже поехать в сады Кью.

Она вся напряглась и бросила на него сердитый вопросительный взгляд.

– Почему вы говорите о садах Кью?

– Потому что там много редких и красивых цветов, кустарников и деревьев. О! Непременно побывайте в садах Кью. Плата за вход очень невелика. Пенс или два пенса. И за столь малые деньги вы можете полюбоваться тропическими деревьями или посидеть на скамье с книгой. – Он мягко улыбнулся ей и с интересом заметил, что ее тревога усилилась. – Но мне не следует задерживать вас, мадемуазель. Возможно, вы торопитесь навестить друзей в каком-нибудь посольстве.

– Почему вы говорите это?

– Да просто так. Вы, как вы уже упоминали, иностранка, и вполне вероятно, что у вас есть друзья в вашем посольстве.

– Вам кто-то наговорил на меня! Кто-то придумал обвинения против меня. Я же вам сказала, глупый старикашка все кладет не туда. И только! И никаких важных тайн он не знает! Секретных бумаг и документов у него нет. И никогда не было.

– Ну, вы говорите не совсем то, что думаете. Время, как вам известно, проходит... Когда-то он был очень важным человеком и знал важные тайны.

– Вы хотите меня напугать.

– Нет, нет. К чему такая мелодраматичность?

– Миссис Рестарик... Это вам миссис Рестарик наговорила. Она меня не любит.

– Мне она этого не говорила.

– Я ее тоже не люблю. Таким женщинам я не доверяю. По-моему, у нее есть секреты.

– Неужели?

– Да, по-моему, у нее есть секреты от мужа. По-моему, она ездит в Лондон и всякие другие места, чтобы встретиться с другими мужчинами. Во всяком случае, с одним мужчиной.

– Неужели? – сказал Пуаро. – Это очень интересно. Вы думаете, что она ездит встречаться с каким-то мужчиной?

– Да. Она то и дело уезжает в Лондон и, по-моему, не всегда говорит мужу. Или говорит, что ездит за покупками. Что ей надо что-то купить. Он занят у себя в конторе и не думает, почему его жена ездит в Лондон. А она больше бывает в Лондоне, чем дома. А еще притворяется, будто очень любит работать в саду.

– Но с кем она встречается, вы не знаете?

– Откуда я могу знать? Я за ней не слежу. Мистер Рестарик доверчивый человек. Он верит тому, что ему говорит жена. Может быть, он все время думает о делах. И еще, по-моему, он беспокоится из-за своей дочери.

– Да, – сказал Пуаро, – он беспокоится из-за своей дочери. А что вам о ней известно? Вы хорошо ее знаете?

– Я ее не знаю хорошо. Если вы спросите, что я думаю, я вам скажу: я думаю, что она сумасшедшая.

– Вы считаете ее сумасшедшей? Почему?

– Она иногда говорит странные вещи. Видит предметы, которых там нет.

– Предметы, которых там нет?

– И людей тоже. Иногда она бывает вся взволнованная, а иногда ходит словно во сне. С ней говоришь, а она не слышит, что ей говорят. Она не отвечает. По-моему, есть люди, которым она желает смерти.

– Вы имеете в виду миссис Рестарик?

И еще ее отца. Она глядит на него так, словно ненавидит его.

– Потому что они оба стараются помешать ей выйти замуж за того, кого она для себя выбрала?

– Да. Они этого не хотят. И, конечно, они правы, но она очень сердится. Как-нибудь, – добавила Соня, весело кивая, – она, по-моему, убьет себя. Я надеюсь, что она такой глупости не сделает, но с теми, кто очень влюблен, так бывает. – Она пожала плечами. – Ну, я пойду.

– Только прежде скажите мне, носит ли миссис Рестарик парик?

– Парик? Откуда я могу знать? – Она задумалась. – Да, может быть, – признала она. – Очень удобно во время путешествий. И модно. Я сама иногда ношу парик. Зеленый! Я его прежде носила. – И, повторив: «Я пойду», она вышла.

ГЛАВА 16

– Нынче мне предстоит сделать очень много, – объявил Эркюль Пуаро, когда на следующее утро, позавтракав, он вошел в комнату мисс Лемон. – Заняться расследованием. Вы навели для меня необходимые справки, договорились о встречах, наладили нужные контакты?

– Разумеется, – сказала мисс Лемон. – Здесь всё, – добавила она, вручая ему небольшую папку.

Пуаро быстро просмотрел содержимое и кивнул.

– Я знаю, что всегда могу на вас положиться, мисс Лемон, – сказал он. – C'est fantastique![91]

– Ну, что вы, мосье Пуаро! Не вижу тут ничего фантастичного. Вы дали мне указания, я их выполнила. Только и всего.

– Далеко не только! – возразил Пуаро. – Разве я не даю указаний газовщику, и монтеру, и столяру, который приходит для мелких починок? И разве они выполняют мои указания? Весьма, весьма редко.

Он вышел в переднюю.

– Мое другое пальто, Жорж. Более теплое. По-моему, опять наступает похолодание. – Он всунул голову в комнатку секретарши. – Кстати, что вы подумали о девушке, которая приходила вчера?

Мисс Лемон, чьи руки замерли над клавиатурой пишущей машинки, ответила коротко:

– Иностранка.

– Да-да.

– Несомненно, иностранка.

– И это все, что вы о ней подумали?

– У меня не было возможности оценить ее способности, – по здравом размышлении ответила мисс Лемон. – Ее как будто что-то тревожило, – добавила она затем.

– Да. Видите ли, ее подозревают в воровстве. Не денег, но документов ее нанимателя.

– О-о! – сказала мисс Лемон. – И важных документов?

– Весьма вероятно, что да. Но столь же вероятно, что он вообще ничего не терял.

– Ну, что же, – сказала мисс Лемон, одаряя своего нанимателя тем особым взглядом, который возвещал, что она хотела бы поскорее от него избавиться и с надлежащим рвением приняться за собственную работу. – Я всегда говорю, что, нанимая кого-то, полезно знать, чего можно ожидать, и следует ограничиваться всем английским.

Эркюль Пуаро спустился на тротуар. Он направлялся в Бородин-Меншенс и потому взял такси. Войдя во двор, он огляделся. В одном из подъездов стоял швейцар в форме и насвистывал тоскливый мотивчик. При приближении Пуаро он сказал:

– Слушаю вас, сэр!

– Я подумал, – объяснил Пуаро, – не могли бы вы рассказать мне о весьма трагичном происшествии, недавно случившемся здесь.

– Трагичное происшествие? – повторил швейцар. – В первый раз слышу.

– Какая-то дама выбросилась... или, скажем, упала из окна какого-то из верхних этажей и разбилась насмерть.

– А, это! Я-то тут первую неделю, понимаете? Ну и не знаю ничего. Э-эй, Джо!

К ним через двор направился швейцар из подъезда напротив.

– Ты ведь знаешь про даму, которая упала с седьмого этажа? С месяц назад это было.

– Да нет, поменьше, – ответил Джо, пожилой медлительный человек. – Жуткое дело.

– Она погибла сразу?

– Да.

– А как ее звали? Видите ли, это, возможно, была моя родственница, – сказал Пуаро, принадлежавший к людям, которые уклоняются от истины без зазрения совести.

– Вот оно что, сэр! Очень вам сочувствую. Миссис Шарпантье ее звали.

– Она жила в этой квартире долго?

– Дайте-ка сообразить. Да с год, пожалуй, а то и полтора. Да нет, вроде бы все два. Квартира семьдесят шесть, седьмой этаж.

– Самый верхний?

– Да, сэр.

Пуаро не стал выведывать сведений, касающихся внешности и прочего в том же духе – как родственник, все это он должен был бы знать сам. И спросил он совсем о другом:

– Это вызвало большое волнение? Много вопросов? В каком это часу случилось?

– Пять-шесть утра вроде бы. А до этого совсем ничего – ни криков, ни шума. Бац – и упала. Ну да, рань ранью, а толпа сразу собралась. Так на решетку и полезли. Вы же знаете, что такое люди.

– Ну и полиция, конечно?

– Ага. Полиция быстро явилась. И врач, и машина «Скорой помощи». Все чин по чину, – произнес швейцар пресыщенным тоном человека, на глазах которого люди выбрасываются из окон седьмого этажа не реже двух раз в месяц.

– И, конечно, собрались жильцы дома, услышав, что случилось?

– Ну, из квартир-то мало кто спустился: улицы кругом шумные, машины там, так в доме мало кто узнал про это. Двое-трое говорили, будто, падая, она вроде бы кричала, но не так громко, чтобы всех всполошить. А вот прохожие на улице увидели, что случилось. И уж тут, конечно, прямо повисли на решетке, а другие увидели, что они во двор заглядывают, и давай тоже. Вы же знаете, как бывает, если случается что-нибудь такое!

Пуаро заверил его, что знает.

– Она жила одна? – спросил он почти утвердительным тоном.

– Верно.

– Но, полагаю, в доме у нее были знакомые?

Джо пожал плечами и покачал головой.

– Кто ее знает! Сказать не могу. С нашими жильцами в здешнем ресторане я ее ни разу не видел. Приводила туда иногда посторонних пообедать вместе. Нет, не скажу, чтобы она тут с кем водила знакомство. А лучше бы вы, – продолжал Джо, теряя терпение, – пошли поговорили с мистером МакФарлейном, с управляющим, если хотите про нее узнать.

– А! Благодарю вас. Именно это я и собирался сделать.

– Контора вон в том корпусе. На первом этаже. На двери табличка.

Пуаро последовал его указаниям. Из папки, приготовленной мисс Лемон, он извлек верхний конверт с надписью «Мистер МакФарлейн». Мистер МакФарлейн оказался представительным, проницательного вида мужчиной лет сорока пяти. Пуаро вручил ему конверт, который он вскрыл и прочел содержание.

– А, да, – сказал он. – Понятно, понятно. – Положив письмо перед собой на стол, он вопросительно посмотрел на Пуаро. – Владельцы дома поручили мне оказать вам всю возможную помощь, какую я могу, в связи с печальной кончиной миссис Луизы Шарпантье. Так что бы вы хотели узнать конкретно, мосье... – Он снова заглянул в письмо. – ...мосье Пуаро?

– Разумеется, все это строго между нами, – сказал Пуаро. – Ее родственники получили извещение от полиции и от нотариуса, но, поскольку я ехал в Англию, они попросили меня узнать побольше о ней самой. Вы понимаете, официальные извещения не утешают в горе.

– О, да, конечно. Разумеется, я понимаю и скажу все, что смогу.

– Долго ли она жила здесь и каким образом сняла эту квартиру?

– Жила она здесь – если надо, я могу посмотреть точную дату – около двух лет. Эта квартира освободилась, а она, мне кажется, была знакома с прежней жилицей и услышала от нее, что она съезжает. Миссис Уайлдер. Работала для Би-би-си, но решила вернуться в Канаду. Очень приятная женщина... По-моему, покойную она почти не знала – просто упомянула при ней, что оставляет квартиру. А миссис Шарпантье квартира понравилась.

– Жилицей она была хорошей?

Мистер МакФарлейн ответил после чуть заметного колебания:

– Да, вполне удовлетворительной.

– Мне вы можете сказать все, – заверил его Эркюль Пуаро. – Веселые вечеринки, э? Немножко... скажем... шумноватые?

Мистер МакФарлейн позволил себе забыть про сдержанность и тактичность.

– Да, иногда бывали жалобы. Но обычно от пожилых людей.

Эркюль Пуаро многозначительно промолчал.

– Немножко любила выпить, да, сэр... В веселой компании. Иногда из-за этого возникали некоторые неприятности.

– И любила общество мужчин?

– Ну, этого мне все-таки говорить не хотелось бы!

– Да, да. Но тем не менее...

– Разумеется, она была уже не так молода.

– Внешность нередко обманчива. Сколько, по-вашему, ей было лет?

– Трудно сказать. Сорок... сорок пять. И здоровье у нее было не очень хорошим, – добавил он.

– Да, как будто.

– Она много пила, это несомненно. И впадала в очень угнетенное состояние. Боялась за себя. Насколько мне известно, часто обращалась к врачам и не верила тому, что они ей говорили. Дамы... они часто... особенно в такую пору жизни... Она думала, что у нее рак. Твердо верила. Доктор всячески ее успокаивал. Но она не слушала. На следственном суде он показал, что ничего серьезного у нее не было. Что же, каждый день слышишь о чем-то подобном. Она довела себя до паники и...

Он умудренно кивнул.

– Очень печально, – сказал Пуаро. – У нее не было друзей среди соседей по дому?

– Насколько я знаю, нет. Видите ли, здесь живут главным образом занятые люди, у них дела, служба, и – как бы это выразиться? – они не сходятся по-соседски.

– Собственно, я подумал о мисс Клодии Рис-Холланд. Они не были знакомы?

– Мисс Рис-Холланд? Не думаю. То есть они, наверное, знали друг друга в лицо, обменивались фразой-другой, когда поднимались вместе в лифте, и прочее в том же духе. Но не думаю, чтобы они были знакомы по-настоящему. Видите ли, они принадлежали к разным поколениям. И... – Мистер МакФарлейн замялся.

«Почему бы это?» – подумал Пуаро и сказал:

– Одна из девушек, делящих квартиру с мисс Холланд, была знакома с миссис Шарпантье, если не ошибаюсь. Мисс Норма Рестарик.

– Да? Не могу сказать. Она ведь поселилась тут совсем недавно. Я едва знаю ее в лицо. Девочка с испуганными глазами. Только что со школьной скамьи – такое, во всяком случае, у меня впечатление. – Он помолчал. – Могу ли я еще чем-нибудь помочь вам, сэр?

– Нет, благодарю вас. Вы были очень любезны. Вот только... Нельзя ли мне посмотреть квартиру? Ради того, чтобы у меня была возможность сказать... – Пуаро сделал выразительную паузу, не уточняя, что именно он хотел бы иметь возможность сказать.

– Дайте сообразить. Там теперь живет мистер Трэверс. Он весь день в Сити. Да, сэр, если хотите, то поднимемся туда.

Они поднялись на седьмой этаж. Когда мистер МакФарлейн ткнул ключом в скважину, одна из цифр номера сорвалась и чуть было не оцарапала лакированную туфлю Пуаро. Он ловко отскочил, а потом нагнулся и старательно вставил на место шпенёк, на котором она висела.

– Цифры на двери еле держатся, – сказал он.

– Я очень сожалею, сэр. Не премину принять меры. Они довольно часто падают. Так входите же.

Пуаро вошел в гостиную. Она выглядела совершенно безликой. Обои были под дерево. Мебель – удобная, но стандартная. Только телевизор и книги могли что-то сказать о хозяине.

– Видите ли, все квартиры частично меблированы, – объяснил МакФарлейн. – Жильцы при желании могут вообще ничего не добавлять. Ведь в основном у нас селятся на время.

– И отделка тоже во всех квартирах одинаковая?

– Не совсем. В целом людям нравятся обои под дерево – прекрасный фон для картин. Но для стены напротив двери у нас есть разные фрески. Жильцы могут выбрать по своему вкусу. Десять вариантов, – добавил мистер МакФарлейн с гордостью. – Скажем, японская – очень художественный эффект. Или английский сад. Весьма симпатичная с птицами, или «Арлекин» – чрезвычайно интересный абстрактный эффект: линии и кубы яркой контрастирующей расцветки. Все они созданы прекрасными художниками. Мебель у нас одинаковая. Двух цветов. Конечно, жильцы могут добавить что угодно своего. Но обычно они избегают лишних хлопот.

– Видимо, в большинстве они не ищут домашнего уюта, – заметил Пуаро.

– Да, всё больше перелетные птицы или очень занятые люди, которым нужен комфорт, современные безупречно функционирующие удобства и прочее, а отделка их не интересует. Попадаются, конечно, исключения: любители типа «сделай сам», что нас не очень-то устраивает. И мы внесли в контракт пункт, обязывающий их возвратить все в прежнее состояние, когда они оставляют квартиру, – или оплатить ее восстановление.

От смерти миссис Шарпантье они отклонились очень далеко. Пуаро отошел к стеклянной двери.

– Отсюда?.. – произнес он с тактичной печалью.

– Да. Эта дверь ведет на балкон.

Пуаро посмотрел вниз.

– Семь этажей, – заметил он. – Очень высоко.

– Да, смерть была мгновенной, рад сказать. Конечно, это мог быть и несчастный случай.

Пуаро покачал головой.

– Вряд ли вы действительно так думаете, мистер МакФарлейн. Нет, это была не случайность.

– Ну, всегда ищешь менее тягостное объяснение. Боюсь, она не была счастлива.

– Еще раз благодарю вас, – сказал Пуаро, – за вашу любезность. Ее родственникам во Франции я смогу нарисовать очень ясную картину.

Для него же картина того, что произошло, была куда менее ясной, чем ему хотелось бы. Все еще ни единого подтверждения его идеи, что смерть Луизы Шарпантье чем-то очень важна. Он задумчиво повторил ее имя. Луиза... Почему это имя вызывает какой-то смутный отклик в памяти? Он покачал головой и, в очередной раз поблагодарив мистера МакФарлейна, ушел.

ГЛАВА 17

Старший инспектор Нил сидел у себя за столом с весьма официальным и строгим видом. Он вежливо поздоровался с Пуаро и предложил ему сесть. Но едва молодой человек, проводивший Пуаро к своему начальнику, скрылся за дверью, как инспектор Нил преобразился.

– И что же вы теперь раскапываете, старый черт? – спросил он.

– Но это, – ответил Пуаро, – вам уже известно.

– О, да! Я кое-где поворошил. Но не думаю, что в норке вам что-нибудь светит.

– Но почему «в норке»?

– А потому, что вы отличный ловец мышей. Кот, который сидит у норки и ждет, чтобы мышка шмыгнула наружу. Так вот, по моему мнению, в этой норке мышки нет. Учтите, я не говорю, что вам не удастся раскопать какие-нибудь сомнительные сделки. Вы же знаете, что такое финансисты. Всякие там штучки-мучки с правами на разработку недр, и с концессиями, и с нефтью – это я вполне допускаю. Однако у «Джошуа Рестарик лимитед» солидная репутация. Семейная фирма. Во всяком случае, до недавнего времени – ведь теперь всё позади. У Саймона Рестарика детей не было, а у Эндрю Рестарика только эта дочка. Имелась престарелая тетушка с материнской стороны. Дочка Эндрю Рестарика жила у нее, когда кончила школу, а ее мать умерла. Тетушка скончалась от инсульта год назад. Чуть-чуть не в себе, как мне кажется. Принадлежала к кое-каким религиозным обществам со странным душком. Но безобидным. Саймон Рестарик был законченным типом преуспевающего дельца с очень светской женой. В брак они вступили уже немолодыми.

– А Эндрю?

– Эндрю, видимо, страдал тягой к странствованиям. Ничего компрометирующего нам не известно. Нигде долго не задерживался. Перебывал в Южной Африке, Южной Америке, Кении и еще во многих местах. Брат не раз настаивал, чтобы он вернулся, но он слушать ничего не желал. Лондона не любил, фирмой не интересовался, но как будто обладал рестариковской способностью наживать деньги. Искал залежи полезных ископаемых и прочее в том же роде. Не был ни охотником на слонов, ни археологом, ни искателем редких растений. Только деловые начинания, и всегда успешные.

– Так что по-своему он тоже почтенный финансист?

– Да, пожалуй, определение точное. Не знаю, что заставило его вернуться в Англию после смерти брата. Возможно, новая жена – он ведь женился вторично. Красивая женщина, много его моложе. В настоящее время они живут у старого сэра Родерика Хорсфилда, чья сестра была замужем за отцом Эндрю Рестарика. Но, полагаю, это временно. Есть тут что-нибудь новое для вас? Или вы всё это уже знали?

– Да, почти всё я уже слышал, – сказал Пуаро. – Психических болезней в семье не было? И с той и с другой стороны?

– Не думаю. Конечно, кроме тетушки и ее экзотических религий. Ну, да для одиноких пожилых женщин это не такая уж редкость.

– Следовательно, в сущности, вы можете мне сообщить только одно: деньги тут большие.

– Очень большие, – уточнил старший инспектор Нил. – И вполне респектабельные. Учтите, какую-то их часть заработал фирме Эндрю Рестарик. Южноафриканские концессии, прииски, залежи полезных ископаемых. По-моему, когда эти последние начнут разрабатываться или будут проданы, деньги станут очень и очень большими.

– А кто их наследует? – спросил Пуаро.

– Зависит от того, как Эндрю Рестарик их завещает. Решать ему, но, по-моему, кроме жены и дочери, оставлять их некому.

– Следовательно, обе они должны когда-нибудь унаследовать огромные деньги?

– Как будто так. Вероятно, капиталы уже завязаны во всякие семейные фонды – в обычном стиле Сити.

– А, скажем, нет ли еще женщины, которая его интересовала бы?

– Ничего подобного не известно. И на мой взгляд – навряд ли. У него ведь молодая красивая жена.

– И какой-нибудь молодой человек легко мог бы все это узнать? – задумчиво произнес Пуаро.

– С тем, чтобы жениться на дочке? Вы об этом? Воспрепятствовать ему ничто не может, даже если она будет отдана под опеку суда или еще как-то ограждена. Конечно, отец, если захочет, может на такой случай лишить ее наследства.

Пуаро заглянул в аккуратно составленный список, который держал в руке.

– Ну а Веддербернская галерея?

– Я все ждал, когда вы о ней спросите. К вам обратились в связи с подделкой?

– Они торгуют подделками?

– Подделками никто не торгует, – назидательно заметил старший инспектор Нил. – Но одно неприятное дело было. Некий техасский миллионер приехал сюда покупать картины и платил бешеные деньги. Они продали ему Ренуара и Ван-Гога. Ренуар, небольшая «Голова девушки», вызвал кое-какие сомнения. Оснований считать, что, приобретая картину, Веддербернская галерея не была уверена в ее подлинности, не нашлось. Было разбирательство. Съехались эксперты. И, как обычно, принялись противоречить друг другу. Галерея в любом случае предложила взять ее назад. Однако миллионер не пожелал, так как последний наимоднейший эксперт клялся, что это подлинник. Ну, и он оставил ее у себя. Тем не менее с тех пор галерея остается на некотором подозрении.

Пуаро снова заглянул в список.

– Ну а мистер Дэвид Бейкер? Его вы для меня проверили?

– Один из нынешних. Мелкая шушера: объединяются в шайки, вламываются в ночные клубы. Существуют на «пурпурных сердечках», героине, кокаине. Девки по ним с ума сходят. А уж над такими, как он, они просто рыдают: до чего тяжелая у него жизнь да какой он гений! Его картин не понимают и не ценят! Ничего, кроме доброй старой сексуальной подоплеки, если хотите знать мое мнение.

Пуаро заглянул в список.

– Вам что-нибудь известно про мистера Риса-Холланда, члена парламента?

– Политически преуспевает. Язык подвешен очень хорошо. Парочка чуть-чуть неясных сделок в Сити, но он довольно ловко выкрутился. Я бы ему пальца в рот класть не стал. Время от времени загребает порядочные суммы сомнительными способами.

Пуаро добрался до последней строчки в списке.

– Ну а сэр Родерик Хорсфилд?

– Приятный старикан, но маразматик. Что за нос у вас, Пуаро? Куда только вы его не суете, а? Да, у спецслужб хватает хлопот. Из-за нынешнего поветрия на мемуары. Невозможно предсказать, какая на очереди безответственная откровенность. Все старички – и армейские, и другие – наперегонки стараются расписать чужие промахи, да попикантнее! Чаще это никакого значения не имеет, но иногда... ну, вы понимаете. Кабинеты меняют политический курс, и оказывается нежелательным наступать на чью-то любимую мозоль или предать гласности былые проказы, ну мы и пытаемся надеть на старичков намордник. С некоторыми из них это далеко не просто. Но если хотите влезть в это поглубже, обращайтесь к спецслужбам. Только, по-моему, ничего особенно страшного в данном случае нет. Беда в том, что они не уничтожали документы, как полагается. А сохраняли их все. Впрочем, как я уже сказал, тут ничего такого не кроется, однако у нас есть сведения, что некое государство зашебаршилось вокруг этого.

Пуаро глубоко вздохнул.

– Так я вам ничем не помог? – спросил старший инспектор.

– Я очень рад точным сведениям из официальных источников. Но да, то, что я от вас услышал, мне кажется, вряд ли может оказаться полезным. – Он продолжал со вздохом: – Если бы при вас случайно упомянули, что женщина... молодая привлекательная женщина носит парик, как бы вы отнеслись к этому?

– Ну и что? – отозвался старший инспектор Нил, а потом добавил с легким раздражением: – Моя жена носит парик, когда мы путешествуем. Удобно и экономит много времени.

– Прошу у вас извинения, – сказал Пуаро.

Когда они прощались, старший инспектор спросил:

– Сведения о самоубийстве, которое вас интересует, вы ведь получили? Я распорядился отослать материалы вам домой.

– Да, благодарю вас. Во всяком случае, все официальные бумаги я получил. Голый скелет, так сказать.

– Мне про это напомнило что-то в нашем разговоре. Сейчас соображу. Обычная грустная история. Женщина, любящая удовольствия, мужское общество, денег на жизнь вполне хватает, никаких особых волнений, пьет слишком много, тихо катится под гору. И тут она фиксируется на своем здоровье, как я это называю. Ну, знаете, вбивают себе в голову, что у них рак или еще какая-нибудь пакость. Обращаются к врачу, он заверяет их, что они вполне здоровы, возвращаются домой и остаются при прежнем убеждении. Хотите знать мое мнение, так причина в том, что они перестают привлекать мужчин и чувствуют это. Оттого и мучаются. Все время та же история. Страдают от одиночества, бедняги. Вот так и миссис Шарпантье... Не думаю, чтобы... – Он умолк. – Ну да, конечно! Вы спрашивали про нашего парламентского светоча мистера Рис-Холланда. Так он тоже втихую любитель удовольствий. Ну, да как бы то ни было, Луиза Шарпантье одно время была его любовницей. Вот и все.

– Серьезная связь?

– Не сказал бы. Вместе посещали сомнительные клубы и прочее в том же роде. Вы ведь знаете, мы тактично следим, как и что. Но в прессе о них ни разу ничего не проскользнуло. Никакой огласки.

– Ах так!

– Но длилось порядочное время. Их видели вместе примерно полгода, хотя не думаю, чтобы все это время она была единственной, да и он тоже. А потому вам вряд ли удастся извлечь из этого что-нибудь, а?

– Да, вряд ли, – согласился Пуаро.

«Тем не менее, – думал он, спускаясь по лестнице, – тем не менее это звено. Теперь понятно, почему смущался мистер МакФарлейн. Да, звено, маленькое звено между Эмлином Рис-Холландом, членом парламента, и Луизой Шарпантье. Скорее всего, оно ничего не значит. С какой, собственно, стати? И все же, и все же... Я знаю слишком много! – сердито сообщил себе Пуаро. – Я знаю слишком много! Знаю что-то о всех и вся, но не могу вывести системы. Половина фактов к делу не относится. Мне нужна система. Да, система!»

– Все царство за систему! – добавил он вслух.

– Прошу прощения, сэр? – сказал лифтер, с недоумением оборачиваясь к нему.

– Это я так, – объяснил Эркюль Пуаро.

ГЛАВА 18

Пуаро остановился у дверей Веддербернской галереи, рассматривая афишу с тремя воинственными коровами, весьма удлиненными к хвосту и зажатыми между колоссальным сложным переплетением ветряных мельниц. Коровы были словно сами по себе, мельницы сами по себе, а жутковатый лиловый цвет – сам по себе.

– Интересно, не правда ли? – произнес мурлыкающий голос.

Возле его локтя возник пожилой мужчина, блестя в улыбке огромным количеством зубов.

– Такой свежий взгляд! – У него были крупные пухлые белые руки, которыми он помахивал, словно выделывая сложные па. – Чудесная выставка. Закрылась на прошлой неделе. Выставка Клода Рафаэля открылась позавчера. Обещает иметь успех. Очень большой.

– А! – сказал Пуаро и позволил увлечь себя сквозь серые бархатные портьеры в длинный зал.

Пуаро обронил несколько осторожных, но не слишком восторженных замечаний, и толстяк умело им завладел, видимо определив, что он требует бережного отношения. Всеми тонкостями искусства продажи толстяк владел в совершенстве. Вы сразу ощущали, что он будет сердечно рад, если вы проведете у него в галерее целый день и ничего не купите. А просто будете наслаждаться восхитительными картинами – пусть даже, переступив порог галереи, вы их отнюдь восхитительными не сочли. Во всяком случае, уходя, вы уже будете знать твердо, что «восхитительные» – эпитет, наиболее их достойный. Не поскупившись на несколько полезных наставлений на тему, как следует воспринимать живопись, и выслушав несколько дилетантских оценок вроде «а вот это, пожалуй, недурно», мистер Боском перешел к тактичным, но более активным ободрениям:

– Очень интересное замечание. Оно, если мне будет позволено сказать так, указывает на большую чуткость. Видите ли, ею одарены далеко не все. Большинство предпочитает что-нибудь... ну, скажем, более очевидное, вроде вот этого. – И он указал на чередующиеся голубые и зеленые полосы в углу холста. – Но это... да, вы уловили самую сущность произведения. Я бы сказал... но, конечно, это лишь мое личное мнение, что это один из шедевров Рафаэля.

Пуаро и он дружно наклонили головы набок, созерцая перекошенный оранжевый ромб, к которому на тонких нитях были подвешены два человеческих глаза. Доверительные отношения были установлены, время, видимо, не ограничивалось, и Пуаро сказал небрежно:

– Если не ошибаюсь, у вас работает мисс Фрэнсис Кэри, не правда ли?

– А, да, Фрэнсис! Умная девочка. Огромный художественный вкус и организационные способности вдобавок. Только что вернулась из Португалии, где устраивала для нас художественную выставку. Весьма успешную. Недурно пишет сама, но талант не истинно творческий, если вы меня понимаете. Деловая сторона – вот в чем ее сила. И по-моему, она сама это сознает.

– Как я слышал, она умеет отыскивать новые таланты?

– О, да. Интересуется Les Jeunes[92]. Поощряет многообещающих. Прошлой весной уговорила меня устроить выставку группы молодых художников. Имела большой успех... отмечена прессой... Но, конечно, без особых сенсаций. Да, у нее есть свои протеже.

– Я, как вы понимаете, несколько старомоден. Некоторые из этих молодых людей... Vraiment![93] – Руки Пуаро порхнули перед его лицом.

– О! – снисходительно промолвил мистер Боском. – Не судите о них по наружности. Просто мода, и ничего больше. Бороды и джинсы, парча и кудри. Преходящий каприз.

– Дэвид... как его там? Я забыл фамилию. Мисс Кэри, кажется, высокого о нем мнения.

– А вы уверены, что его зовут не Питер Кардифф? Он ее нынешний протеже. Учтите, я не так в нем уверен, как она. Он принадлежит не столько к авангарду, сколько к консерваторам, если не сказать реакционерам. Чистый... порою чистейший Берн-Джонс! Но как знать заранее? Случаются всякие всплески. Она иногда ему позирует.

– Дэвид Бейкер! Вот как его фамилия, – сказал Пуаро.

– Недурен, – ответил мистер Боском без всякого восторга. – Слишком мало своего, по моему мнению. Один из той группы художников, о которой я упомянул раньше, но особого впечатления не произвел. Неплох, конечно, но ничего выдающегося. Эклектичен.

Пуаро отправился домой. Мисс Лемон принесла ему письма на подпись и удалилась. Джордж подал ему omelette fines herbes[94], сдобрив его тактичным сочувствием. Перекусив, Пуаро устроился поудобнее в кресле с квадратной спинкой и уже собрался взять чашечку с кофе, как зазвонил телефон.

– Миссис Оливер, сэр, – доложил Джордж, кладя перед ним трубку.

Пуаро взял ее с большой неохотой. Ему не хотелось разговаривать с миссис Оливер: он предчувствовал, что она начнет от него требовать того, что он делать не хочет.

– Мосье Пуаро?

C'est moi[95].

– Чем вы заняты? Что вы успели сделать?

– Я сижу в кресле, – сказал Пуаро. – Размышляю, – добавил он.

– И все? – спросила миссис Оливер.

– Это очень важно, – ответил Пуаро, – хотя я не знаю, преуспею я или нет.

– Но вы должны найти эту девочку! Может быть, ее похитили!

– Бесспорно, такое впечатление может возникнуть, – сказал Пуаро. – С дневной почтой пришло письмо от ее отца с настоятельной просьбой приехать к нему и рассказать, насколько я продвинулся.

– Так насколько вы продвинулись?

– К настоящему моменту, – неохотно ответил Пуаро, – нинасколько.

– Право же, мосье Пуаро, вам надо взять себя в руки!

– И вы тоже!

– Что значит, и я тоже?

– Подгоняете меня.

– Почему вы не поедете в Челси, туда, где меня стукнули по голове?

– Чтобы и меня стукнули по голове?

– Я просто вас не понимаю, – объявила миссис Оливер. – Я ведь дала вам зацепку, выследив девочку в кафе! Вы сами так сказали.

– Знаю. Знаю.

– А вы тут же взяли и потеряли ее!

– Знаю. Знаю.

– А женщина, которая выбросилась из окна? Вы что-нибудь установили?

– Я навел справки.

– Ну и?..

– Ничего. Одна из многих. В юности они очень привлекательны, у них романы, они очень страстны; а потом романов становится все больше, а привлекательности все меньше, они чувствуют себя глубоко несчастными, и пьют слишком много, и думают, что у них рак или другая неизлечимая болезнь, и в конце концов от отчаяния и одиночества выбрасываются из окна!

– Вы же сказали, что ее смерть важна... Что она что-то означает!

– Так должно было быть.

– Право же! – И, не найдя нужных слов, миссис Оливер повесила трубку.

Пуаро откинулся в кресле, насколько вообще можно было откинуться на прямую спинку, сделал знак Джорджу унести кофейник и телефонный аппарат и принялся размышлять о том, что ему было известно или неизвестно. Для прояснения мыслей он говорил вслух и перечислил три философских вопроса:

– Что я знаю? На что могу надеяться? Что мне следует сделать?

Он не был уверен, в правильном ли порядке их перечислил или что это именно те вопросы, но все равно принялся над ними раздумывать.

– Может быть, я слишком стар! – вырвалось у Эркюля Пуаро в отчаянии. – Что я знаю?

Поразмыслив, он пришел к выводу, что знает слишком много.

– На что я могу надеяться?

Что же, надеяться никому не заказано. И он может надеяться, что его превосходный, несравненный мозг рано или поздно найдет ответ на загадку, которую, подумал он тревожно, ему не удается даже толком понять.

– Что мне следует сделать?

Ну, тут сомнений не было, ему следует отправиться к мистеру Эндрю Рестарику, который, несомненно, сходит с ума от тревоги за дочь и, конечно, будет винить Пуаро, потому что он еще не доставил ему дочь целой и невредимой. Пуаро мог это понять, мог посочувствовать его точке зрения, но ему очень не хотелось представлять себя в столь неблагоприятном свете. Остается только позвонить по некоему номеру и узнать, как там дела.

Но прежде надо вернуться к вопросу, с которого он начал: «Что я знаю?»

Он знал, что Веддербернская галерея находится на подозрении – до сих пор там закона не преступали, но не колеблясь надували невежественных миллионеров, подсовывая им сомнительные картины.

Он вспомнил мистера Боскома, его белые пухлые руки, его обильные зубы, и решил, что он ему не нравится. Такой человек почти наверное занимается темными делишками, хотя, несомненно, надежно себя оградил. Этот факт мог оказаться полезным, поскольку тут не исключалась связь с Дэвидом Бейкером. Затем сам Дэвид Бейкер. Павлин. Что он о нем знает? Он с ним познакомился, он с ним разговаривал и пришел к кое-каким заключениям. Дэвид Бейкер пойдет на любую нечестную сделку ради денег, он женится на богатой наследнице ради ее денег, а не по любви, вероятно, от него можно откупиться. Да, скорее всего, можно. Эндрю Рестарик, несомненно, в этом убежден и, вероятно, прав. Разве что...

Он задумался об Эндрю Рестарике, сосредоточившись больше на портрете над его столом, чем на нем самом. Он вспомнил волевое лицо, сильный подбородок, уверенный, решительный вид. Затем подумал о покойной миссис Эндрю Рестарик. О горьких складках у ее рта... Пожалуй, надо еще раз побывать в «Лабиринте» и посмотреть на этот портрет – посмотреть внимательнее. Не даст ли он ключа к Норме?.. Нет, пока о Норме ему думать не следует. Так что же еще?

Еще Мэри Рестарик, которая, по словам Сони, должна иметь любовника, потому что она так часто ездит в Лондон. Он взвесил это предположение и не согласился с Соней. Он подумал, что миссис Рестарик так часто посещает Лондон, потому что ищет недвижимость, которую можно приобрести: роскошные квартиры, особняки в Мейфэре, антикварные вещи – все то, что деньги могут купить в столице.

Деньги... Пожалуй, все, что он перебирал в уме, в конце концов сводится к ним. Деньги. Важность денег. Ощущение присутствия больших денег в этом деле. Каким-то неясным образом деньги имели тут значение. Деньги играли свою роль. До сих пор ничто не оправдывало его уверенности, что Норма причастна к трагической смерти миссис Шарпантье. Ни единой улики, ни подобия мотива. И все же, несомненно, какое-то звено здесь должно быть. Девочка сказала, что «кажется, совершила убийство». Всего за день-два до этого произошла смерть – произошла в доме, где она жила. Слишком уж неправдоподобное совпадение, если тут нет связи, ведь так? Он подумал о таинственной болезни Мэри Рестарик. Случай просто классический в своей простоте. Отравление, когда отравителем может быть только кто-то живущий в доме. Сама Мэри Рестарик себя отравила? Муж пытался ее отравить? Соня подсыпала яд? Или виновницей была Норма? Всё, вынужден был признать Эркюль Пуаро, всё указывало на Норму. Это было только логично.

Tout de même, – сказал Пуаро, – раз я ничего не могу найти, et bien[96], значит, логика летит в окно.

Он вздохнул, поднялся с кресла и попросил Джорджа взять ему такси. Пора было ехать к Эндрю Рестарику.

Глава 19

На этот раз вместо Клодии Рис-Холланд в приемной Пуаро встретила пожилая женщина и, сказав, что мистер Рестарик ждет его, открыла перед ним дверь в кабинет.

– Ну? – спросил Эндрю Рестарик, не дав ему переступить порог. – Что вы выяснили про мою дочь?

– Пока еще, – Пуаро развел руками, – ничего.

– Но послушайте! Должно же быть хоть что-то. Хоть какой-то след. Девушка не может просто провалиться сквозь землю!

– Почему же? В прошлом девушки это проделывали не раз. И, конечно, будут проваливаться сквозь нее и впредь.

– Вы поняли, что с расходами считаться не надо? Что любые, любые суммы... Я... я... больше не могу.

Он, казалось, действительно держался из последних сил. Лицо осунулось, покрасневшие глаза говорили о бессонных ночах.

– Я понимаю вашу тревогу, но, поверьте, я сделал все возможное, чтобы найти ее следы. Увы, ускорить такие розыски невозможно.

– Что, если она потеряла память?.. Или она... вдруг ее... Заболела, хочу я сказать. Внезапно.

Пуаро не сомневался, что Рестарик оборвал фразу на словах «ее нет в живых». Опустившись в кресло перед столом, он сказал:

– Поверьте, я понимаю вашу тревогу и обязан снова напомнить вам, что все можно ускорить, если вы обратитесь в полицию.

Нет!

– У них отлаженный механизм, более широкие возможности. Поймите, деньги тут далеко не всё. Деньги не обеспечат вам тех результатов, какие можно получить с помощью специальной организации.

– Оставьте ваши уговоры. Норма моя дочь... моя единственная дочь, моя плоть и кровь. Кроме нее, у меня никого не осталось.

– Вы уверены, что рассказали мне о вашей дочери всё? Всё без исключения?

– Что еще я могу вам сказать?

– Это вы должны спросить не меня, а себя. Ну, например, какой-нибудь случай в прошлом?

– Какой еще случай? О чем вы?

– Те или иные проявления психической неуравновешенности?

– Вы полагаете, что... что...

– Откуда мне знать?

– А мне откуда? – с внезапной горечью спросил Эндрю Рестарик. – Что я знаю о ней! После стольких лет. Грейс была несгибаемой натурой. Она не забывала и не прощала. Иногда мне кажется, что... что она была неподходящей воспитательницей для Нормы.

Он встал, прошелся по комнате. Снова сел.

– Конечно, я не должен был бросать жену. Я знаю. Бросил и предоставил ей воспитывать девочку. Но тогда я находил этому извинения: Грейс прекрасный человек, преданно любит Норму. Наилучшая опекунша для нее. Но так ли было на самом деле? Некоторые письма Грейс ко мне прямо-таки дышали злобой и мстительностью. Что же, наверное, это только естественно. И все эти годы меня не было тут. Я должен был бы иногда навещать ее. Приезжать почаще, следить за тем, как растет девочка. У меня кошки на душе скребут. Да что теперь искать оправдания!

Он мотнул головой.

– Да, когда мы с ней увиделись теперь, я заметил в Норме неврастеничность, несдержанность. Но надеялся, что они с Мэри... со временем поладят лучше. Хотя не могу отрицать, что она мне не кажется вполне нормальной. Я подумал, что для нее будет полезнее найти занятие в Лондоне, а домой приезжать на воскресенья, так чтобы ей не навязывалось общество Мэри. Ну, да, я только и делал, что портил. Но где она, мосье Пуаро? Где она? Как по-вашему? Могла она лишиться памяти? О таких случаях все время пишут.

– Да, – ответил Пуаро, – подобная возможность не исключена. И сейчас она скитается где-то, не отдавая себе отчета в том, кто она. Или она попала в какую-нибудь катастрофу. Хотя это менее вероятно. Естественно, я навел справки во всех больницах и тому подобных местах.

– Вы не думаете, что она... что ее нет в живых?

– Будь она мертва, отыскать ее было бы легче, поверьте мне. Прошу вас, успокойтесь, мистер Рестарик. Вспомните, у нее ведь могут быть друзья, совершенно вам неизвестные. Друзья в любой части Англии. Друзья, которых она завела, пока жила с матерью или с теткой. Школьные подруги. Подруги школьных подруг. Чтобы все это распутать, требуется время. Не исключено – постарайтесь приготовиться к этому, – что она с каким-нибудь молодым человеком.

– С Дэвидом Бейкером? Если бы мне в голову пришло...

– Нет, она не с Дэвидом Бейкером. В этом, – сказал Пуаро сухо, – я удостоверился прежде всего.

– Откуда мне знать ее друзей и подруг? – Он вздохнул. – Если я ее найду... нет, я предпочту сказать, когда я ее найду, то увезу ее подальше от всего этого.

– Подальше от чего?

– Увезу из этой страны. С тех пор как я вернулся сюда, мосье Пуаро, мне было скверно, все время скверно. Жизнь в Сити меня всегда раздражала. Скучнейшая конторская рутина. Бесконечные совещания с юристами и финансистами. Мои вкусы остались прежними: путешествия, постоянная смена мест, экспедиции в необжитые, труднодоступные области. Вот это жизнь! И мне не следовало от нее отказываться. Мне надо было просто забрать Норму туда. Это я и сделаю, когда найду ее. Меня уже прощупывают, не продаю ли я фирму. Так пусть забирают ее всю с потрохами на выгодных им условиях. Возьму наличными и вернусь в страну, где жизнь имеет смысл, где она настоящая.

– А-а! Но что на это скажет ваша супруга?

– Мэри? Она привыкла к такой жизни. Она ведь оттуда.

– Для les femmes с деньгами, – заметил Пуаро, – Лондон весьма привлекателен.

– Она меня поймет. – Телефон на его столе зазвонил, и он взял трубку. – Да? А? Из Манчестера? Да. Если это Клодия Рис-Холланд, соедините. – Наступила пауза. – Алло! Клодия? Погромче... ничего не слышно. Я не понимаю... Они согласились?.. Жаль... Нет, я считаю, что вы сделали все возможное... Так... Ну, хорошо. Возвращайтесь с вечерним поездом. Завтра утром поговорим. – Он положил трубку. – Деловая девушка!

– Мисс Рис-Холланд?

– Да. На редкость компетентная. Освобождает меня от массы хлопот. Я дал ей carte blanche для заключения сделки в Манчестере по ее усмотрению. Мне просто не до этого: я чувствовал, что не смогу сосредоточиться. И она все устроила великолепно. В некоторых отношениях не всякий мужчина с ней потягается. – Он поглядел на Пуаро и вернулся в настоящее. – Да-да, мосье Пуаро, боюсь, я потерял былую хватку. Вам требуются деньги на расходы?

– Нет, мосье. Поверьте, я сделаю все, чтобы вернуть вам дочь здоровой и невредимой. Я принял все меры для обеспечения ее безопасности.

Он прошел через приемную, а когда оказался на улице, поднял глаза к небу.

– Твердый ответ на один-единственный вопрос, – сказал он, – вот и все, что мне требуется.

ГЛАВА 20

Эркюль Пуаро осмотрел фасад благородного особняка XVIII века на недавно еще тихой улочке в старомодном рыночном городке. Прогресс быстро и неумолимо вторгался в него, но новый супермаркет, «Лавка древностей», «Подарки от Марджери», кафе «У Пег» и дворец, который воздвиг себе местный банк, – все заняли участки вдоль шоссе и не вторглись на узкую Главную улицу.

Медный молоток на двери был начищен до блеска. Пуаро одобрительно кивнул и нажал кнопку звонка.

Почти сразу же дверь ему открыла высокая дама с седыми, зачесанными кверху волосами и энергичными манерами.

– Мосье Пуаро? Вы очень пунктуальны. Входите же.

– Мисс Баттерсби?

– Совершенно верно.

Мисс Баттерсби придержала дверь, Пуаро вошел, она забрала у него шляпу, положила на столик в прихожей и проводила его в уютную комнату с окнами, выходившими в узкий сад и на стену за ним.

Указав ему на кресло, мисс Баттерсби села сама в выжидательной позе. Было ясно, что она предпочитает не тратить времени на вежливые прелиминарии.

– Вы, если не ошибаюсь, бывшая директриса Медоуфилдской школы?

– Да. Я ушла на покой год назад. Насколько я поняла, вы пожелали увидеться со мной из-за Нормы Рестарик, учившейся там?

– Именно так.

– В своем письме, – продолжала мисс Баттерсби, – вы не сообщили мне никаких подробностей. Следует упомянуть, что я знаю, кто вы такой, мосье Пуаро. И поэтому мне хотелось бы прежде кое-что выяснить. Например, вы намерены предложить Норме Рестарик какую-нибудь работу?

– Нет, такого намерения у меня не было.

– Вы понимаете, почему я, зная вашу профессию, задаю такие вопросы. Например, у вас нет ко мне рекомендательного письма от родственников Нормы?

– Опять я должен ответить «нет», – сказал Пуаро. – Но разрешите, я кое-что объясню.

– Благодарю вас.

– Собственно говоря, я выполняю поручение отца мисс Рестарик, мистера Эндрю Рестарика.

– А! Если не ошибаюсь, он недавно вернулся в Англию после многолетнего отсутствия.

– Совершенно верно.

– Но рекомендательного письма от него вы мне не привезли?

– Я не обращался к нему с такой просьбой.

Мисс Баттерсби вопросительно взглянула на Пуаро.

– У него могла возникнуть мысль поехать со мной, – сказал он. – Это меня стеснило бы, так как лишило бы возможности задавать вам вопросы, ответы на которые могли бы причинить ему огорчение и боль. А он и так уже сильно расстроен.

– Что-то случилось с Нормой?

– Надеюсь, что нет... Но исключить этого нельзя. Вы ее помните, мисс Баттерсби?

– Я помню всех моих учениц. У меня прекрасная память. И в любом случае Медоуфилд – школа небольшая. Двести девочек, не больше.

– Почему вы с ней расстались, мисс Баттерсби?

– Мне кажется, мосье Пуаро, это вас не касается.

– Конечно. Я просто поддался естественному любопытству.

– Мне семьдесят лет. Причина достаточная?

– Для вас – нет, насколько я могу судить. На мой взгляд, вы полны сил и энергии и вполне могли бы руководить школой еще много лет.

– Времена меняются, мосье Пуаро. И не всегда так, как хотелось бы. Я удовлетворю ваше любопытство. Я поймала себя на том, что все больше и больше раздражаюсь на родителей. Во всем, что касается будущего их дочерей, они близоруки и, говоря откровенно, попросту глупы.

Пуаро предварительно собрал справки о мисс Баттерсби, а поэтому знал, что она довольно известный математик.

– Не думайте, что я веду бездеятельную жизнь, – добавила она. – Наоборот, я достаточно занята, и тем, что мне особенно по душе. Я даю уроки старшеклассникам. А теперь могу ли я узнать, почему вас интересует Норма Рестарик?

– Есть некоторые поводы тревожиться за нее. Короче говоря, она исчезла.

Мисс Баттерсби сохранила полное равнодушие.

– Неужели? Под «исчезла» вы, я полагаю, подразумеваете, что она уехала, не предупредив родителей куда. Ах, нет, ведь ее мать умерла! Значит, не предупредив отца. Весьма обычная ситуация по нынешним временам, мосье Пуаро. А в полицию мистер Рестарик не обращался?

– Тут он неколебим. Отказывается наотрез.

– Уверяю вас, у меня нет ни малейшего представления, где она может находиться. Мне она не писала. Собственно говоря, я ничего о ней не слышала с тех пор, как она уехала из Медоуфилда. Так что, боюсь, ничем помочь вам я не могу.

– Мне требуются сведения несколько иного порядка. Я хотел бы узнать, какой она была. Как бы вы ее описали? Нет, не внешность. Я о другом. Ее личность. Ее характер.

– Норма была абсолютно обычной девочкой. Училась не блестяще, но и неплохо.

– Неврастенична?

Мисс Баттерсби задумалась. Потом сказала медленно:

– Пожалуй, нет. Во всяком случае, не больше, чем можно было бы ожидать, учитывая все обстоятельства.

– Вы имеете в виду ее больную мать?

– Да. Она попала к нам из распавшегося дома. Отец, которого, мне кажется, она очень любила, внезапно уехал с какой-то женщиной, что, естественно, весьма тяжело подействовало на ее мать. Вероятно, она травмировала девочку еще больше, не слишком разумно давая выход своим чувствам в ее присутствии.

– Быть может, мне имеет смысл осведомиться, какого мнения вы были о покойной миссис Рестарик?

– Вас интересует мое личное мнение?

– Если вы будете столь любезны...

– Пожалуйста. Я отвечу на ваш вопрос без всяких колебаний. В жизни ребенка домашние условия играют очень важную роль, и я всегда стараюсь разобраться в них, как бы ни были скудны имеющиеся в моем распоряжении сведения. Миссис Рестарик, я бы сказала, была очень достойной и порядочной женщиной. Самодовольной, требовательной и, к своему несчастью, крайне глупой.

– Ага, – одобрительно заметил Пуаро.

– Кроме того, она, насколько я могу судить, была malade imaginaire[97]. То есть всячески преувеличивала любое свое недомогание. Тип женщин, которые только и делают, что ложатся в больницы. Очень неподходящая домашняя среда для девочки, а тем более девочки со слабым характером. У Нормы не было интеллектуальных интересов, не было уверенности в себе. Ей я бы не рекомендовала искать для себя карьеры. Какая-нибудь обычная работа, затем замужество и дети – вот чего бы я ей пожелала.

– Вы не замечали – простите мне этот вопрос – никаких признаков психической неуравновешенности?

– Психической неуравновешенности? – повторила мисс Баттерсби. – Чушь!

– А, так вот ваше мнение? И не неврастеничка?

– Любая девочка, вернее почти любая, может стать неврастеничкой, особенно в подростковом возрасте, при первой встрече с внешним миром. Она все еще почти ребенок и нуждается в руководстве, особенно из-за пробуждающейся сексуальности. Девочки часто увлекаются совершенно им не подходящими, а иногда и опасными молодыми людьми. Теперь словно бы полностью – или почти полностью – исчезли родители с достаточной силой воли, чтобы оградить их, а потому девочки часто ощущают себя истерически несчастными и очертя голову выскакивают замуж, только чтобы тут же развестись.

– Норма, однако, не проявляла никаких признаков психической неуравновешенности? – не отступал Пуаро.

– Она эмоциональная, но вполне нормальная девушка, – ответила мисс Баттерсби. – Психическая неуравновешенность! Чушь, как я уже сказала. Возможно, она просто сбежала с каким-нибудь молодым человеком, чтобы выйти за него замуж. А что может быть нормальнее?

ГЛАВА 21

Пуаро сидел в своем большом квадратном кресле. Его руки покоились на подлокотниках, глаза были невидяще устремлены на каминную полку. Возле него стоял столик, а на нем лежала пачка аккуратно скрепленных листков: сообщения мистера Гоби, данные, полученные от его друга инспектора Нила, а также пачка под общим заглавием «Сведения из вторых рук, сплетни, слухи» и с указаниями источников.

Но сейчас он в этих листках не нуждался. Нет, он их внимательно прочел и не убрал на случай, если вдруг понадобится освежить в памяти какой-то факт, однако теперь он намеревался перебрать в уме все, что ему было известно, все, что он узнал, так как по-прежнему был убежден, что в этом хаосе прячется определенная система. Ее не могло не быть. И он взвешивал, с какой стороны подобраться к ней. Он не полагался на внезапное наитие, на интуицию. Он не считал себя интуитивным человеком, хотя у него и возникали определенные ощущения. Их важность определялась не ими самими, а причинами, которые их вызвали. Интересной была причина, и очень часто она оказывалась совсем иной, чем представлялась сначала. Устанавливать эти причины приходилось с помощью логики, здравого смысла и достоверно известных фактов.

Так какие же ощущения вызывает у него это дело? В чем, собственно, оно заключается? Начнем с общего, потом перейдем к частностям. Каковы факты?

Во-первых, деньги, решил он, хотя и не знал, в чем заключается тут их роль. Но так или иначе – деньги... Кроме того, он полагал – и это ощущение все более крепло, – что в основе лежит большое зло. Он знал практически все виды зла. Сталкивался с ними прежде. Знал запах зла, его вкус, образ его действий. Беда была в том, что он пока еще точно не знал, где зло кроется в данном случае. Он принял против него определенные меры и надеялся, что они окажутся достаточными. Но что-то происходило, что-то двигалось к цели, пока еще не достигнутой. Кому-то где-то угрожала опасность.

Беда была в том, что факты указывали на два прямо противоположных направления. Если тому лицу, которому, по его мнению, угрожала опасность, она действительно угрожала, то ему пока не удалось установить причины. Почему именно это лицо находится в опасности? Никакого мотива. Если же в действительности никакой опасности не существует, то необходимо все полностью пересмотреть... Каждый факт, указывающий в определенном направлении, он должен вывернуть наизнанку и изучить его под противоположным углом зрения.

На время он оставил эту проблему в таком виде и перешел к личностям – к людям. Какую систему они образуют? Какую роль играют?

Во-первых, Эндрю Рестарик. У него накопилось большое количество сведений об Эндрю Рестарике. Общая картина его жизни до и после его отъезда за границу. Человек, ищущий перемен, никогда надолго не сохраняющий верности тому или иному месту, той или иной цели, но в целом нравящийся тем, с кем соприкасается. Ничего от прожигателя жизни, ничего компрометирующего, ничего темного. Быть может, не очень сильный характер? Слабоволен во многих отношениях?

Пуаро недовольно нахмурился. Такой образ плохо сочетался с Эндрю Рестариком, которого он видел, с которым разговаривал. Нет, он, конечно, не может быть слабовольным – с таким сильным подбородком, уверенным взглядом, решительным выражением лица. К тому же он, видимо, умеет успешно вести всякие деловые предприятия. В молодости отлично справлялся со своими обязанностями в фирме, потом преуспевал в Южной Африке и Южной Америке. Увеличил свое состояние. И на родину вернулся на гребне успеха, а не жалким неудачником. Так как же он может быть слабохарактерным? Или в отношениях с женщинами? Его первый брак был ошибкой – он выбрал не ту жену... Может быть, под давлением своих близких? А потом он познакомился с другой женщиной. Только ли с ней? Или были и другие? После стольких лет установить подобные факты очень трудно. В любом случае жене он направо и налево не изменял. У него был нормальный дом, он, по всем отзывам, был очень привязан к своей маленькой дочке. Но потом он повстречал женщину, ради которой оставил семью, оставил родную страну. Это была настоящая любовь.

Но не примешивались ли к ней дополнительные мотивы? Отвращение к конторской работе, к Сити, ко всей лондонской рутине? Возможно. Это согласуется с системой. Кроме того, он как будто человек одинокий по натуре. Нравился всем и здесь, и за границей, но близких друзей нигде не имел. Впрочем, обрести настоящего близкого друга за границей ему было бы трудно из-за его страсти к странствованиям. Он затевал очередное предприятие, шел ва-банк, выигрывал, утрачивал интерес и отправлялся куда-нибудь еще. Кочевник. Вечный скиталец.

И все-таки это не вполне согласовывалось с тем образом, который сложился у него самого... Образ? В его памяти всплыл портрет, висевший в рабочем кабинете Рестарика на стене над письменным столом. Хозяин кабинета пятнадцать лет назад. Заметно ли эти годы переменили его? На удивление мало! Седина в волосах, плечи стали более мощными, но лицо, но характер, который оно отражало, в главном остались прежними. Решительное лицо. Человек, который знает, чего хочет, и намерен добиться этого. Человек, который способен рисковать. Человек, который не всегда считается с другими.

Почему Рестарик, спросил себя Пуаро, перевез портрет в Лондон? Ведь он был парным к портрету его первой жены. Со строго художественной точки зрения их не следовало разъединять. Не заключит ли психолог, что Рестарик подсознательно вновь захотел расстаться с той своей женой, освободиться от нее? По-прежнему психологически спасается бегством от ее личности, хотя она давно умерла? Интересный момент...

Портреты, видимо, были взяты из хранения вместе с другими фамильными вещами. Несомненно, Мэри Рестарик отобрала часть своей мебели, чтобы с разрешения сэра Родерика поставить ее в «Лабиринте». Какое чувство вызвали у Мэри Рестарик, второй жены, эти парные портреты? Пожалуй, естественнее было бы отправить портрет первой жены на чердак! Но, с другой стороны, подумал он, в «Лабиринте» у нее нет своего чердака, куда можно убирать лишние вещи. Предположительно, сэр Родерик позволил сделать некоторую перестановку, пока они подыщут себе дом в Лондоне. Таким образом, особого значения это не имело, а повесить оба портрета было менее хлопотно. К тому же Мэри Рестарик производит впечатление разумной женщины, не слишком эмоциональной или ревнивой.

«Tout de même, – подумал Эркюль Пуаро, – les femmes! Они все способны на вспышки ревности, и порой те, от которых этого никак не ждешь!»

Его мысли перекинулись на Мэри Рестарик. Он вдруг с некоторым удивлением подумал, что у него о ней нет почти никаких мыслей. Видел он ее один раз, и почему-то она не произвела на него особого впечатления. Пожалуй, некоторая энергичность и еще некоторая... как бы это выразить?.. некоторая искусственность? («Но тут, друг мой, – добавил Пуаро в скобках, – тут на тебя влияет ее парик!»)

В сущности, даже нелепо, что о женщине можно знать так мало – о женщине, которая энергична, носит парик, красива, разумна и способна очень рассердиться. Да, она очень рассердилась, обнаружив, что Павлин бродит по ее дому без приглашения. Она выразила свой гнев резко и без обиняков. А мальчик – что он? Его это словно только позабавило. Но она рассердилась, очень рассердилась, увидев его на лестнице. Ну, вполне естественно, никакая мать не выбрала бы для своей дочери такого...

Пуаро оборвал эту мысль и досадливо покачал головой. Мэри Рестарик – не мать Нормы. Не для нее душевные муки, томительные предчувствия, страх, что дочь обрекает себя на несчастное замужество или, напротив, вдруг объявит, что ждет внебрачного ребенка от неприемлемого отца! Какие чувства питает Мэри Рестарик к Норме? В первую очередь, предположительно, опасается, что невозможно трудная девочка связалась с молодым человеком, который, несомненно, причинит Эндрю Рестарику много тревог и неприятных хлопот. Но кроме этого? Что она думает? Как относится к падчерице, которая словно бы сознательно пытается ее отравить?

Занятая ею позиция выглядит вполне разумной. Она поспешила убрать Норму из дома, обезопасила себя и помогла мужу скрыть случившееся, предотвратить сплетни и скандал. Для соблюдения декорума Норма иногда приезжает на воскресенья, но ее жизнь с этого момента протекала в Лондоне. Даже когда Рестарики переедут в лондонский дом, который намерены купить, они, конечно, не пригласят Норму жить у них. Тем более что нынче девушки, как правило, вообще живут отдельно от родителей. Так что эта проблема была разрешена.

Хотя для Пуаро вопрос, кто подсыпал яд Мэри Рестарик, отнюдь разрешен не был. Сам Рестарик считает виновницей дочь...

Но Пуаро этой уверенности не разделял.

На мгновение его мысли обратились к Соне. Что она делает в этом доме? Почему оказалась там? Одно бесспорно – сэр Родерик от нее млеет. Может быть, она просто не хочет возвращаться восвояси? Может быть, планы у нее чисто матримониальные – старички типа сэра Родерика женятся на хорошеньких девочках каждый божий день. В материальном смысле Соня могла устроиться очень недурно: обеспеченное положение, и не в таком уж отдаленном будущем вдовство с достаточно надежным доходом... Или у нее другие цели? Ездила ли она в сады Кью с пропавшими документами сэра Родерика, спрятанными среди книжных страниц?

Вызвала ли она подозрения у Мэри Рестарик – своим поведением, какими-то словами, тем, куда она отправлялась в свои свободные дни, с кем встречалась? А Соня в ответ начала подсыпать ей небольшие дозы вещества, которое потихоньку накапливалось в организме, тем временем создавая симптомы простого гастроэнтерита?

Он прервал дальнейшие размышления о «Лабиринте» и его обитателях.

Подобно Норме, он перебрался в Лондон и начал размышлять о трех девушках, делящих квартиру.

Клодия Рис-Холланд, Фрэнсис Кэри, Норма Рестарик. Клодия Рис-Холланд, дочь видного члена парламента, обеспеченная, способная, квалифицированная, красивая. Первоклассная секретарша. Фрэнсис Кэри, дочь провинциального нотариуса с художественными наклонностями, некоторое время училась в театральной школе, затем в художественном училище, но бросила и его; иногда работала для Совета по искусствам, в настоящее время работает в художественной галерее. Неплохо зарабатывает, широкие связи в богемных кругах. Знакома с Дэвидом Бейкером, хотя, видимо, знакомство довольно шапочное. Может быть, была в него влюблена? Он, подумал Пуаро, принадлежит к тому типу молодых людей, которых терпеть не могут родители, все благонамеренные люди и, кроме того, полиция. В чем заключается их привлекательность для девушек из хороших семей, Пуаро отказывался понимать. Но факт оставался фактом. А что он сам думает о Дэвиде?

Смазливый, с нахальным, чуть насмешливым выражением мальчик, которого он впервые увидел на лестнице «Лабиринта», куда тот явился по поручению Нормы (или на разведку по собственной инициативе – как знать?). Он увидел его еще раз и посадил к себе в машину. Молодой человек с характером, видимо достаточно способный в своей области. И тем не менее с бесспорно предосудительными качествами. Пуаро взял со стола листок и сверился с ним. Сомнительное прошлое, хотя без явной уголовщины. Мелкие мошенничества в гаражах, хулиганство, вандализм, два условных приговора. Все это было нынче в моде, но не подпадало под определение зла, как понимал его Пуаро. Был подававшим надежды художником, но бросил заниматься живописью. Из тех, кто не умеет работать упорно. Тщеславен, горд – павлин, влюбленный в свою внешность. Или не только? – спросил себя Пуаро.

Он протянул руку за листком, на котором было примерно записано то, о чем Норма и Дэвид разговаривали в кафе – то есть в той мере, в какой миссис Оливер запомнила их разговор. Да, примерно, вздохнул Пуаро. Решить, в какой именно момент миссис Оливер давала волю своему воображению, было невозможно. Любит ли мальчик Норму и действительно ли хочет на ней жениться? В ее чувстве к нему сомнений не было. Он предлагал ей брак. Есть ли у Нормы собственные деньги? Она дочь богатого человека, но ведь это не одно и то же. Пуаро досадливо поморщился – не озаботиться узнать условия завещания покойной миссис Рестарик! Он перебрал пачку листков с заметками мистера Гоби. Да, тот предусмотрел столь очевидный вопрос. Миссис Рестарик, видимо, при жизни была вполне обеспечена мужем. Кроме того, у нее был небольшой собственный доход – что-то около тысячи фунтов в год. Все свое имущество она завещала дочери. Но подобная сумма, подумал Пуаро, вряд ли может приманить охотников за приданым. Как единственный ребенок, Норма, вероятно, унаследует большие деньги после смерти отца, но это совсем не одно и то же! Если отцу не понравится ее муж, он может лишить ее наследства.

Следовательно, Дэвид ее действительно любит, раз предложил ей выйти за него. И все же... Пуаро покачал головой. (В пятый раз.) Все это не сочеталось между собой, не складывалось в систему. Он вспомнил письменный стол Рестарика, выписанный чек – вероятно, как отступное нежелательному молодому человеку, который, видимо, ничего другого и не хотел. Вновь противоречие. Чек, несомненно, предназначался Дэвиду Бейкеру и был на очень большую, прямо-таки гигантскую сумму. Такая сумма вполне могла соблазнить нищего молодого человека, заведомо неразборчивого. Однако только накануне Дэвид сказал ей, что им следует пожениться. Конечно, это мог быть всего лишь ход в игре – ход, рассчитанный на то, чтобы поднять цену. Пуаро вспомнил Рестарика в тот момент. Его крепко сжатые губы. Нет, он горячо любит дочь, если готов ради нее заплатить такие деньги, и должен быть убежден, что девушка сама от Бейкера не откажется.

Мысли о Рестарике сменились мыслями о Клодии. Клодия и Эндрю Рестарик. Случайность ли, полная ли случайность, что она стала его секретаршей? Возможно, тут нащупывается звено. Клодия. Он задумался о ней. Три девушки в квартире, в квартире Клодии Рис-Холланд: квартиру сняла она и вначале делила ее с подругой, с девушкой, которую прежде знала, а затем с еще одной девушкой, третьей. «Третья!» – подумал Пуаро. Да, все возвращалось к этому. Третья девушка. Именно из-за этого в конце концов на сцене появился он сам. Именно это определило его появление. И к этому подводят все поиски системы. К Норме Рестарик.

Девочка, которая пришла посоветоваться с ним, когда он завтракал. Девочка, к которой он подсел в кафе, где она несколько минут назад ела тушеную фасоль с молодым человеком, которого любит. (Он всегда встречался с ней в часы еды, пришло ему в голову.) А что он о ней думает? Но прежде – что о ней думают другие? Рестарик любит ее, отчаянно беспокоится о ней, отчаянно тревожится за нее. Он не просто подозревает, он практически уверен, что она пыталась отравить его молодую жену. Он советовался о ней с врачом. Пуаро подумал, что ему очень бы хотелось самому поговорить с этим врачом, хотя вряд ли это что-нибудь дало бы. Врачи щепетильно остерегаются сообщать сведения о своих пациентах кому бы то ни было, кроме людей, имеющих на то право: например, родителям. Но Пуаро прекрасно представлял себе, что говорил врач. Был осторожен, решил Пуаро. Как все доктора. Мягок и уклончив. Возможно, рекомендовал курс лечения. Психической неуравновешенности он не подчеркивал, но, несомненно, упомянул такую возможность или намекнул на нее. Скорее всего, врач про себя был в этом уверен. Но, кроме того, он знал, что истерички иногда совершают поступки, вполне отдавая себе отчет в том, что делают, – в результате злобы, ревности, сильного волнения или просто распущенности. Конечно, врач этот не психиатр и не невропатолог, а просто местный доктор, и он не рискнул бы выдвигать обвинения, в которых не мог быть полностью уверен, и ограничился осторожными советами. Какая-нибудь работа – лучше всего в Лондоне, а попозже не прибегнуть ли к услугам специалиста?

Что еще думали другие люди о Норме Рестарик? Клодия Рис-Холланд? Этого он не знал. И слишком мало ее видел, чтобы делать те или иные заключения. Она способна хранить любую тайну. И никогда не проговорится, если только не сочтет это нужным. Судя по всему, она не собиралась выставить девочку из квартиры – иными словами, ее психическое состояние не внушало ей опасений. И с Фрэнсис она эту тему особенно не обсуждала, если бы та не проговорилась, что Норма не вернулась в квартиру в воскресенье. Клодия была очень недовольна. Возможно, что Клодия – куда более важное звено в системе, чем кажется на первый взгляд. Она умна, думал Пуаро, энергична, умела... Он снова вернулся к Норме, вернулся к третьей. Какое место занимает она в системе? Не самый ли это фокус, где соединяются все звенья? «Офелия?» – подумал он. Но и тут существуют два мнения, как и насчет Нормы. Была ли Офелия безумной или только притворялась безумной? Актрисы придерживаются самых разных взглядов на то, как надо истолковывать эту роль... Не актрисы, естественно, а режиссеры. Истолкования – это их область. Был Гамлет безумен или в здравом рассудке? Выбирайте, что вам больше нравится. Была Офелия безумной или в здравом рассудке?

Рестарик не употребил бы слова «безумная» о своей дочери даже в мыслях. «Психически неуравновешенная» – все предпочитают это выражение. Норму называли и по-другому. «Сдвинутая». «Она немножко свихнутая». «Не все дома». «Немножко не в себе, как говорится». Приходящие уборщицы – тонкие ли они судьи, когда дело касается характера? Пуаро был склонен ответить на этот вопрос утвердительно. В Норме, бесспорно, было что-то странное, хотя, возможно, и вовсе не то, что бросалось в глаза на первый взгляд. Он вспомнил, как она вошла к нему в комнату покачивающейся походкой – нынешняя девушка, современный стандартный тип: прямые, свисающие на плечи волосы, болтающийся свитер, юбка заметно выше колен... На его старомодный взгляд – великовозрастная девица, изображающая из себя маленькую девочку.

«Извините меня, вы такой старый!»

Возможно, это была правда. Он смотрел на нее глазами старика без всякого восхищения. С его точки зрения – просто девушка, словно бы не думающая о том, чтобы нравиться, лишенная кокетства, девушка, не ощущающая своей женственности: ни пленительности, ни тайны, ни обаяния, ничего, что она могла бы предложить, кроме разве что простейшей биологической сексуальности. Так не была ли она права, вынося ему такой приговор? Он не мог ей помочь, потому что не понимал ее, потому что не находил в ней того, что привык ценить. Он сделал для нее все, что было в его силах, но в чем это конкретно выражается? Что, собственно, он сделал для нее после того, как она на мгновение воззвала к нему? И тотчас ответил себе: он оградил ее от опасности. Хотя бы это. Если, конечно, ей что-то угрожало. В том-то и дело. Нуждается ли она в такой защите? Ее нелепое признание! Да и не столько признание, сколько категоричное утверждение: «Мне кажется, что я совершила убийство!»

Задержись на этом! Ведь здесь заключена вся суть. Его призвание – разбираться с убийствами, устанавливать истину об убийствах, предотвращать убийства! Быть служебной собакой, которая вынюхивает убийства. И вот ему объявляют об убийстве. Каком-то где-то совершенном убийстве. Он искал и не нашел. Система, опирающаяся на мышьяк в супе? Система, опирающаяся на малолетних хулиганов, пыряющих друг друга ножами? Дурацкая и зловещая фраза «пятна крови во дворе». Револьверный выстрел. В кого стреляли и почему? Все не так, как следует быть, не та форма преступления, которая согласовалась бы с ее словами: «Я, кажется, совершила убийство». Он, спотыкаясь, бродил во мраке, тщась увидеть систему преступления, тщась увидеть, где третья девушка входит в эту систему, и всякий раз возвращался к настоятельной необходимости понять, что на самом деле представляет собой эта третья.

И вдруг случайная фраза Ариадны Оливер словно бы осветила мрак. Предполагаемое самоубийство какой-то женщины в Бородин-Меншенс. Оно укладывалось в систему. Ведь именно там жила третья девушка. Вот оно – убийство, о котором она говорила. Еще одно убийство, совершенное примерно тогда же, было бы слишком уж неправдоподобным совпадением! К тому же он не обнаружил никаких отзвуков, никаких следов второго убийства, совершенного тогда же. Ни единой другой смерти, которая заставила бы ее броситься к нему за советом сразу же после того, как на званом вечере она наслушалась восторженных похвал, которые во всеуслышание расточала ему его добрый друг миссис Оливер. И когда миссис Оливер мимоходом сообщила ему о женщине, которая выбросилась из окна, он поверил, что наконец нашел то, что искал.

Вот ключ, вот ответ на его недоумение. Тут он найдет все, что искал – почему, когда, где.

Quelle déception[98], – сказал Эркюль Пуаро вслух.

Он протянул руку и выбрал из пачки аккуратно напечатанное резюме целой человеческой жизни, голые факты биографии миссис Шарпантье. Сорокатрехлетняя женщина с положением в обществе, которая, как вытекало из фактов, в молодости вела бурную жизнь – два брака, два развода. Женщина, которая любила мужчин. Женщина, которая начала пить больше, чем ей было полезно. Женщина, любившая шумные сборища. Женщина, которая, согласно последним сведениям, сближалась с мужчинами много моложе себя. Жила она одна в квартире в Бородин-Меншенс. Пуаро головой и сердцем понимал, какой женщиной она была и стала, и постигал, почему такая женщина могла выброситься из окна, проснувшись в отчаянии на рассвете.

Потому что у нее был рак – или она верила, что у нее рак? Однако при вскрытии было определенно установлено, что ничего подобного у нее не было.

Ему требовалось всего лишь какое-то звено между ней и Нормой Рестарик. А найти его не удавалось. Пуаро вновь перечел сухие факты.

Официально опознал покойную нотариус. Луиза Карпентер, хотя она и переделала свою фамилию на французский манер в Шарпантье. Потому ли, что так она лучше сочеталась с ее именем Луиза? Почему имя Луиза находит отзвук в его памяти? Случайное упоминание? Какая-то фраза? Его пальцы аккуратно перебирали листки. А! Вот оно! Одно-единственное упоминание. Девушку, из-за которой Эндрю Рестарик оставил жену, звали Луиза Бирелл. Как оказалось, она быстро исчезла из жизни Эндрю Рестарика – всего через год они поссорились и расстались. Та же система, подумал Пуаро. То, что неизменно повторялось на всем протяжении жизни этой женщины, – бурно влюбляться в мужчину, разбивать его семью, быть может, некоторое время жить с ним, а затем ссориться и бросать его. Он почувствовал уверенность, полнейшую уверенность, что эта Луиза Шарпантье была именно той Луизой.

Пусть даже так, но как это увязывается с девочкой Нормой? Сошлись ли Рестарик и Луиза Шарпантье снова, когда он вернулся в Англию? Вряд ли, решил Пуаро. Их жизненные пути разделились много лет назад. И новое их скрещение казалось маловероятным, попросту невозможным. Их прошлая страсть оказалась преходящей и, в сущности, незначительной влюбленностью. И в нынешней его жене едва ли могла пробудиться ревность к прошлому мужа, да еще настолько жгучая, чтобы столкнуть с седьмого этажа забытую любовницу мужа. Полная нелепость! Насколько он мог судить, только первая миссис Рестарик была бы способна все эти годы копить злобу и желание отомстить женщине, которая разрушила ее семью. Но даже это выглядело крайне неправдоподобно, да и в любом случае первая миссис Рестарик два года как умерла!

Зазвонил телефон. Пуаро не шевельнулся. В эту минуту он не хотел отвлекаться. У него возникло ощущение, что он вышел на какой-то след... И боялся снова его потерять... Телефон смолк. Отлично. Мисс Лемон будет знать, что ответить.

Отворилась дверь, и вошла мисс Лемон.

– Вас просит миссис Оливер.

Пуаро отмахнулся.

– Только не сейчас! Я не могу сейчас говорить с ней.

– По ее словам, она только что вспомнила про что-то, о чем забыла вам рассказать. О каком-то листке... неоконченном письме, вывалившемся из ящика в мебельном фургоне. Довольно бессвязная история! – Мисс Лемон позволила себе неодобрительный тон.

Пуаро замахал рукой еще отчаяннее.

– Только не сейчас! – умоляюще воскликнул он. – Прошу вас. Не сейчас!

– Я скажу ей, что вы заняты. – И мисс Лемон удалилась.

Пуаро вновь остался наедине с комнатой. На него волнами накатывалось утомление. Слишком долго он размышлял. Надо расслабиться. Да, надо расслабиться. Пусть исчезнет напряжение, и вот тогда система сложится. Он закрыл глаза. Все компоненты у него есть. Теперь он в этом не сомневался. Вовне ему уже нечего было узнавать. Ответ должен прийти изнутри.

И внезапно – когда дремота уже смежала его веки – ответ пришел...

Все-все было тут и ожидало его. Предстоит многое распутать, но он уже знал. Все кусочки загадочной картинки были налицо, перемешанные кусочки и детальки, но сопрягающиеся между собой. Парик, портрет, 5 часов утра, женщины и их прически, Павлин – все вело к слову, с которого началось:

Третья...

«Кажется, я совершила убийство»... Ну конечно же!

Ему вдруг вспомнился глупенький детский стишок. Он продекламировал его:

Ани-ани-ани, трое в лохани.

А кто они, знаешь?

Мясник, и пекарь, и толстый лекарь...

Жаль только, что последнюю строку он забыл. Пекарь – да, и в определенном смысле мясник... Он стал сочинять женский вариант:

Раз, два, три, четыре, три девушки в квартире.

А кто они, знаешь?

Секретарша личная, художница столичная,

А третья...

Вошла мисс Лемон.

– А! Вспомнил! «И все они вышли из такой вот КАРТОШИНКИ!»

Мисс Лемон посмотрела на него с тревогой.

– Доктор Стиллингфлит хочет говорить с вами немедленно. Утверждает, что дело не терпит отлагательств.

– Скажите доктору Стиллингфлиту, чтобы он... Доктор Стиллингфлит, вы сказали?

Он юркнул мимо нее и схватил трубку.

– Я слушаю. Говорит Пуаро. Что-нибудь случилось?

– Она ушла.

– Что?

– То, что вы слышали. Она ушла. Вышла через калитку.

– И вы позволили?

– А что я мог сделать?

– Могли бы остановить ее.

– Нет.

– Отпустить ее было безумием.

– Нет.

– Вы ничего не понимаете.

– Но мы так договорились. Полная свобода.

– Вы не понимаете, во что это может вылиться.

– Ну, ладно, не понимаю. Но я знаю, что должен делать я. И если бы я ее задержал, вся моя работа с ней пошла бы насмарку. А я с ней много работал. Мои и ваши обязанности не совпадают. И цели у нас разные. Говорят же вам, я кое-чего добился. Настолько, что был уверен, она не уйдет.

– О да! И тут, mon ami, она ушла.

– Откровенно говоря, я этого не понимаю. Не представляю, что могло вызвать рецидив.

– Что-то произошло.

– Да, но что?

– Она с кем-то виделась, кто-то с ней говорил, кто-то узнал, где она находится.

– Не вижу, каким образом это могло произойти... А вот вы не видите, что она была абсолютно свободна! Иначе вообще ничего не вышло бы.

– Кто-то до нее добрался. Кто-то узнал, где она. Она получила письмо, телеграмму? Ей звонили?

– Нет. И в этом я абсолютно уверен.

– Тогда как же... Ну, конечно же! Газеты. Вы в этом вашем заведении ведь получаете газеты?

– Естественно. Нормальная, будничная жизнь, вот чего я добиваюсь в своем заведении.

– Значит, именно так они до нее и добрались. Нормальная, будничная жизнь. Какие газеты вы получаете?

– Пять. – Он их перечислил.

– Когда она ушла?

– Сегодня утром. В половине одиннадцатого.

– Вот именно! После того, как прочла газеты. Есть с чего начать. Какую газету она обычно читала?

– По-моему, особых предпочтений у нее не было. Брала то одну, то другую, иногда все, а иногда только проглядывала.

– Ну, не будем тратить время на разговоры.

– Вы считаете, она увидела какое-то объявление? Адресованное ей?

– Другого объяснения как будто нет. Всего хорошего, пока ничего другого я сказать не могу. Мне надо искать. Искать подходящее объяснение и тут же начать действовать. – Он повесил трубку. – Мисс Лемон, пожалуйста, принесите обе наши газеты – «Морнинг ньюс» и «Дейли комет». Пошлите Жоржа купить все остальные.

Открывая газеты на странице с личными объявлениями и внимательно их просматривая, он продолжал свои размышления. Он успеет. Должен успеть... Уже одно убийство было... Должно произойти второе. Но он, Эркюль Пуаро, ему воспрепятствует... Если успеет вовремя. Он, Эркюль Пуаро, отмститель за ни в чем не повинных. Разве он не повторяет постоянно, а люди смеются: «Я не одобряю убийств». Они считали это кокетством. Но тут не было ни малейшего кокетства, а только простая констатация факта без какой-либо мелодраматичности. Он не одобряет убийств.

Вошел Джордж с ворохом газет.

– Все утренние выпуски, сэр.

Пуаро взглянул на мисс Лемон, которая стояла, готовая применить свою компетентность.

– Просмотрите, пожалуйста, те, с которыми я кончил, на случай, если я что-нибудь пропустил.

– Личные объявления?

– Да. Возможно упоминание имени Дэвид. Женское имя – ласкательное или прозвище. «Норму» они вряд ли употребят. Просьба о помощи, скорее всего. Или о встрече.

Мисс Лемон взяла газеты послушно, но с некоторой брезгливостью. Это не входило в сферу ее компетенции, но сейчас у него других поручений для нее не было. Сам он разложил перед собой «Морнинг кроникл». Наиболее обширное поле для розысков. Три столбца. Он нагнулся над развернутым листом.

Дама желает продать свое манто... Приглашаются спутники для автомобильного путешествия за границей... Продается чудесный старинный особнячок... Семейный пансион... Умственно отсталые дети... Домашняя тянучка... «Джулия. Никогда не забуду. Вечно твой». Это уже ближе к делу. Он приметил, но продолжал чтение. Мебель – стиль Людовика XV... Пожилая дама предлагает помощь по содержанию гостиницы... «В отчаянном положении. Должен тебя увидеть. Будь в квартире в 4:30. Обязательно. Наш шифр Голиаф».

Он услышал, что в дверь звонят, в тот момент, когда, крикнув: «Жорж, такси» – и, надев пальто, вышел в прихожую, куда Джордж как раз впустил миссис Оливер, с которой он и столкнулся. В тесной прихожей им троим не сразу удалось рассортироваться.

ГЛАВА 22

Фрэнсис Кэри, неся в руке дорожную сумку, шла по Мандевиль-роуд и болтала с приятельницей, которую повстречала на углу, откуда открывался вид на корпуса Бородин-Меншенс.

– Ну, Фрэнсис, честное слово, все-таки это тюрьма тюрьмой!

– Чушь, Эйлин, я ведь тебе говорила, что квартиры жутко удобные. Мне страшно повезло, а Клодия просто идеальная соквартирантка – никаких к тебе требований не предъявляет. И уборщицу нашла замечательную. Все так надежно, лучше некуда.

– И вас там двое? Да нет же! Ты как будто говорила, что вы взяли третью?

– А! Она вроде бы сбежала от нас.

– Не заплатила свою долю за квартиру?

– Нет, тут, кажется, все в порядке. По-моему, она сильно закрутила со своим приятелем.

Эйлин сразу утратила интерес к теме. Приятели разумелись сами собой.

– Откуда ты на этот раз?

– Из Манчестера. Частный вернисаж. Успех огромный.

– Ты правда в будущем месяце едешь в Вену?

– Вроде бы. Собственно, все уже обговорено. И лучше некуда.

– А если какие-нибудь картины украдут? Вот будет ужас!

– Они все застрахованы. То есть те, которые стоит красть.

– А как прошла выставка твоего Питера?

– Боюсь, не очень. Но критик «Артист» в статье отозвался весьма положительно, а это уже кое-что.

Фрэнсис свернула во двор Бородин-Меншенс, а ее приятельница пошла дальше к особнячку, перестроенному из конюшни, дальше по улице. Фрэнсис пожелала швейцару доброго вечера, поднялась в лифте на свой шестой этаж и, напевая себе под нос, пошла по коридору к двери.

Она повернула ключ в замке. В прихожей было темно – Клодия должна была вернуться только через полтора часа. Но в гостиной, дверь которой была приоткрыта, горел свет.

– Свет горит! Странно... – сказала Фрэнсис вслух.

Она поставила сумку на пол, сняла пальто, толкнула дверь гостиной и вошла...

Тут она застыла на месте. Рот ее открылся и закрылся. Она вся напряглась, уставившись на распростертую на полу фигуру. Затем ее взгляд медленно перешел на зеркало напротив, и она увидела собственное полное ужаса лицо...

Из ее груди вырвался вздох. Паралич прошел, и, откинув голову, она закричала. Кинулась в прихожую, споткнулась о сумку, отшвырнула ее ногой в сторону, с воплем побежала по коридору и забарабанила кулаками в соседнюю дверь.

Дверь открылась.

– Да что такое... – начала пожилая женщина.

– Там убитый... убитый... И, по-моему, мой знакомый... Дэвид Бейкер. Лежит на полу. По-моему, его зарезали... Наверное... Кровь... всюду кровь.

Она истерически зарыдала. Мисс Джейкобс встряхнула ее за плечи, отвела к себе, усадила на диван и сказала категорически:

– Успокойтесь. Сейчас налью вам коньяку. – А потом сунула ей в руку рюмку и приказала: – Посидите тут. Выпейте.

Фрэнсис послушно сделала глоток, а мисс Джейкобс вышла в коридор и направилась к открытой двери, из которой лился свет. Дверь в гостиную была тоже открыта, и мисс Джейкобс, не останавливаясь, вошла в нее.

Она не принадлежала к женщинам, которые кричат от страха, и, остановившись на пороге, только крепко сжала губы.

То, что она увидела, напоминало сцену из кошмара. На полу, широко раскинув руки, лежал красивый молодой человек с рассыпавшимися по плечам каштановыми волосами. На нем был алый бархатный пиджак, а белую рубашку испещряли пятна крови.

Вздрогнув, мисс Джейкобс осознала, что она в комнате не одна. Вжавшись в стену, стояла девушка, а над ней огромный Арлекин словно возносился в апплицированное небо.

На девушке было белое шерстяное платье, светло-каштановые волосы свисали сосульками по обе стороны лица. В руке она держала кухонный нож.

Мисс Джейкобс смотрела на нее, а она смотрела на мисс Джейкобс.

Потом девушка сказала тихим задумчивым голосом, точно отвечая кому-то:

– Да, я его убила... С ножа мне на руки попала кровь... Я пошла в ванную смыть ее, но ведь по-настоящему она не отмывается, правда? А потом я вернулась посмотреть, на самом ли это деле или нет. Но так оно и есть... Бедный Дэвид... Наверное, я обязана была это сделать.

Шок вырвал у мисс Джейкобс слова совершенно неожиданные и для нее самой. Еще не договорив, она подумала, насколько они нелепы в такую минуту.

– Да? А почему вы были обязаны сделать что-то подобное?

– Не знаю... Вернее... пожалуй, все-таки знаю. Он был в отчаянном положении. И позвал меня... и я пришла. Но мне хотелось освободиться от него. Мне хотелось избавиться от него. На самом-то деле я его не любила.

Она бережно положила нож на стол и опустилась на ближайший стул.

– Это ведь опасно? – продолжала она. – Ненавидеть кого-нибудь... Опасно потому, что не знаешь, чего от себя ждать... Вот как с Луизой... Наверное, следует позвонить в полицию, – добавила она тихо.

Мисс Джейкобс послушно набрала 999.

II

В комнате с Арлекином на стене осталось шесть человек. Прошло несколько часов. Полиция побывала в квартире и, сделав все необходимое, удалилась.

Эндрю Рестарик сидел в оглушенном оцепенении. Иногда он повторял одни и те же слова: «Не могу поверить. Не могу...» Его вызвали по телефону из конторы, и с ним приехала Клодия Рис-Холланд. С обычной своей деловитостью она позвонила адвокату, затем в «Лабиринт» и в две фирмы, торгующие недвижимостью, пытаясь найти Мэри Рестарик. Она дала Фрэнсис Кэри транквилизатор и уговорила ее прилечь.

Эркюль Пуаро и миссис Оливер сидели рядом на диване. Они приехали раньше остальных, одновременно с полицией.

Самым последним, когда полицейский осмотр уже кончился, приехал спокойный человек с седыми волосами и мягкими манерами – старший инспектор Нил из Скотленд-Ярда. Он слегка кивнул Пуаро, а потом его познакомили с Эндрю Рестариком. У окна, глядя вниз во двор, стоял высокий рыжий молодой человек.

«Чего они все ждут?» – спрашивала себя миссис Оливер. Убитого увезли, фотографы и другие члены следственной бригады кончили свою работу. Им с Пуаро разрешили вернуться из спальни Клодии в гостиную, чтобы они, видимо, дожидались инспектора из Скотленд-Ярда. Но вот и он приехал...

– Может быть, я мешаю? – неуверенно спросила она у него.

– Миссис Ариадна Оливер, не так ли? Нет, если вы не возражаете, я предпочту, чтобы вы остались. Я знаю, это было тяжело...

– Это было каким-то нереальным...

Миссис Оливер закрыла глаза, заново переживая последние часы. Павлин, столь живописный в смерти, что выглядел актером, играющим убитого. А девочка... Девочка в чем-то переменилась. Уже не смутная Норма в «Лабиринте», непривлекательная Офелия, как назвал ее Пуаро, но трагическая фигура, с тихим достоинством приемлющая свой рок.

Пуаро тут же попросил разрешения позвонить по телефону в два места. Во-первых, в Скотленд-Ярд, на что сержант согласился, но предварительно с сомнением навел справки по телефону, а уж тогда пригласил Пуаро в комнату Клодии, где был второй аппарат, и Пуаро тщательно затворил за собой дверь.

Сержант, чьи сомнения, видимо, не вполне рассеялись, шепнул своему подчиненному:

Сказали, что всё в порядке. Кто бы он мог быть? Странноватый старичок!

– Вроде бы иностранец? Может, разведка?

– Да нет, пожалуй. Он звонит старшему инспектору Нилу.

Его собеседник поднял брови и присвистнул.

Кончив звонить, Пуаро приоткрыл дверь и поманил к себе миссис Оливер, которая стояла на пороге в некоторой растерянности. Они сели бок о бок на кровати Клодии Рис-Холланд.

– Если бы мы могли что-нибудь предпринять! – сказала миссис Оливер, всегда предпочитавшая действие бездействию.

– Терпение, chère мадам.

– Неужели вы ничего не можете сделать?

– Я уже сделал все необходимое – позвонил тем, кому необходимо было позвонить. А здесь, пока полиция не кончит предварительного осмотра, мы ничего предпринимать не можем.

– Кому вы звонили, кроме своего инспектора? Ее отцу? Чтобы он приехал и внес за нее залог?

– Когда речь идет об убийстве, вопрос о залоге обычно не встает, – сухо заметил Пуаро. – А ее отца уже известила полиция. Узнали его номер от мисс Кэри.

– А где она?

– Бьется в истерике у некой мисс Джейкобс в соседней квартире, насколько я понял. Труп обнаружила она. И, видимо, это ее потрясло. Она выбежала отсюда, крича во весь голос.

– А! Богемистая? Вот Клодия головы не потеряла бы.

– Согласен. Очень... сдержанная молодая женщина.

– Кому же вы звонили?

– Во-первых, инспектору Нилу, как вы, кажется, уже знаете. В Скотленд-Ярд.

– А этим ищейкам понравится, если он явится сюда вмешиваться?

– Он не явится вмешиваться. Последнее время он наводил для меня кое-какие справки, могущие пролить свет на это дело.

– Ах вот что! А кому еще вы звонили?

– Доктору Джону Стиллингфлиту.

– Кто он? Заявит, что у бедняжки Нормы мозги набекрень и она страдает потребностью убивать людей?

– Его квалификация позволит ему представить суду подобное заключение, если в этом возникнет нужда.

– А он хоть что-нибудь о ней знает?

– Полагаю, что очень и очень много. С того дня, когда вы выследили ее в кафе «Трилистник», она находилась в его клинике.

– Кто ее туда отправил?

Пуаро улыбнулся.

– Я. Перед тем как поспешить после вашего звонка в кафе, я кое о чем договорился по телефону.

– Как! Все эти дни я чувствовала себя такой разочарованной и уговаривала вас принять меры, а вы их уже приняли? И ничего мне не сказали? Право, мосье Пуаро! Ни единого словечка! Как вы могли быть таким... таким скаредным?

– Не сердитесь, мадам, умоляю вас. Я хотел как лучше.

– Люди всегда оправдываются так, когда выведут человека из себя! А что еще вы сделали?

– Устроил так, что ее отец поручил мне принять меры для ее безопасности.

– То есть искать помощи у доктора Стиллингвотера?

– Стиллингфлита. Совершенно верно.

– Но как вам это удалось? Мне бы даже в голову не пришло, что ее отец мог обратиться к вам. Он ведь из тех, кто не доверяет иностранцам.

– Я втер себя ему, как фокусник незаметно втирает наивному зрителю нужную карту. Я явился к нему якобы потому, что получил от него письмо с такой просьбой.

– И он вам поверил?

– Разумеется. Я же показал ему это письмо. Оно было напечатано на его собственной почтовой бумаге и подписано его фамилией, хотя, как он тут же показал мне, росчерк у него совсем другой.

– Вы что же, сами его написали?

– Да. Я совершенно правильно рассудил, что оно возбудит его любопытство и он меня примет. А уж дальше я полагался на свое умение.

– Вы сказали ему, что думаете обратиться к доктору Стиллингфлиту?

– Нет. Этого я никому не сказал. Видите ли, существовала определенная опасность.

– Для Нормы?

– Для Нормы. Или же Норма была опасна для кого-то еще. С самого начала существовали две возможности. Факты поддавались двоякому истолкованию. Попытка отравить миссис Рестарик выглядела не очень убедительной – она слишком долго откладывалась и вообще была несерьезной. Затем мелькнула история с револьверным выстрелом здесь, в Бородин-Меншенс, и еще одна: о ножах с пружинными лезвиями и о кровавых пятнах. Каждый раз, когда случались подобные вещи, Норма о них ничего не знала, не могла вспомнить, ну и так далее. Она находит у себя в комнате мышьяк, но не помнит, как его туда положила. Утверждает, что страдает провалами памяти, что довольно долгие промежутки времени для нее как бы не существуют, что она не знает, где была тогда и чем занималась. Возникал вопрос: говорит ли она правду или по какой-то причине, ведомой ей одной, она все это сочиняет? Что она – избранная жертва для какого-то чудовищного и, возможно, безумного плана или же его движущее начало? Старается ли она создать о себе представление как о девушке с неуравновешенной психикой, потому что заранее хочет снять с себя ответственность за убийство?

– Сегодня она была какой-то не такой, – медленно сказала миссис Оливер. – Вы заметили? Совсем другой. Не... не в прежнем тумане.

– Не Офелия, – Пуаро кивнул, – а Ифигения.

Снаружи донесся какой-то шум и отвлек внимание их обоих.

– Вы считаете... – начала было миссис Оливер и умолкла.

Пуаро подошел к окну и поглядел на двор далеко внизу. Там остановилась машина «Скорой помощи».

– Они за ним? – дрожащим голосом спросила миссис Оливер. И добавила с внезапно нахлынувшей жалостью: – Бедный Павлин.

– Субъект малосимпатичный, – холодно заметил Пуаро.

– Но очень живописный... И такой молодой, – сказала миссис Оливер.

– Для les femmes этого достаточно. – Пуаро чуть-чуть приоткрыл дверь и посмотрел в щелочку. – Вы извините меня, если я вас ненадолго покину? – спросил он.

– Куда вы? – подозрительно осведомилась миссис Оливер.

– Насколько я всегда понимал, в вашей стране такой вопрос считается неделикатным, – ответил Пуаро с упреком.

– Ах, простите! Да только сортир не там, – добавила она шепотом ему вслед, в свою очередь подглядывая в щелочку.

Потом она отошла к окну и принялась наблюдать за тем, что происходило внизу.

– Только что на такси подъехал мистер Рестарик, – сообщила она, когда несколько минут спустя в комнату тихонько вернулся Пуаро. – С ним Клодия. Вам удалось пробраться в комнату Нормы или вообще туда, куда вы на самом деле отправились?

– В комнате Нормы полиция.

– Какая досада для вас! А что у вас в этой черной картонке?

Пуаро ответил вопросом на вопрос:

– А что у вас в этой парусиновой сумке с персидскими конями?

– В моей хозяйственной сумке? Пара земляных груш, а что?

– Тогда, с вашего разрешения, я отдам вам эту картонку. Только умоляю, обращайтесь с ней бережно, не надавливайте на нее.

– А что в ней?

– То, что я надеялся найти и нашел. Кажется, началось движение, – добавил он, подразумевая новые звуки, наполнившие квартиру.

Миссис Оливер пришло в голову, что Пуаро, как иностранец, нашел очень выразительное описание для происходящего, хотя и несколько неожиданное. Громкий сердитый голос Рестарика. Клодия, начинающая звонить. Полицейский стенографист, отправившийся в соседнюю квартиру взять показания у Фрэнсис Кэри и таинственной особы по имени мисс Джейкобс. Деловито входили и выходили члены следственной бригады. Два фотографа забрали свои камеры и отправились восвояси. Затем в комнату Клодии внезапно вторгся долговязый молодой человек с рыжей шевелюрой и заговорил с Пуаро, не обращая ни малейшего внимания на миссис Оливер.

– Что она сделала? Убила? Кого? Своего мальчика?

– Да.

– Сама говорит?

– Более или менее.

– Это не ответ. Она прямо так и сказала?

– Я этого не слышал. Самому поговорить с ней у меня не было возможности.

В комнату заглянул полицейский.

– Доктор Стиллингфлит? – спросил он. – С вами хотел бы поговорить судебный медик.

Доктор Стиллингфлит кивнул и вышел из комнаты.

– Так это и есть доктор Стиллингфлит? – сказала миссис Оливер и задумалась. – Нечто внушительное, – добавила она затем...

Глаза миссис Оливер открылись, и она вернулась в настоящее.

ГЛАВА 23

Старший инспектор Нил придвинул к себе листок бумаги, сделал на нем какие-то пометки и обвел взглядом остальных пятерых.

– Мисс Джейкобс? – сказал он официальным тоном и посмотрел на полицейского у двери. – Я знаю, что сержант Конолли записал ее показания, но мне хотелось бы самому задать ей несколько вопросов.

Через две минуты полицейский вернулся с мисс Джейкобс. Нил вежливо встал ей навстречу.

– Я старший инспектор Нил, – представился он, пожимая ей руку. – Прошу прощения, что снова вас побеспокоил. Но мне хотелось бы получить более четкое представление о том, что именно вы видели и слышали. Так сказать, неофициально. Боюсь, вам тяжело...

– Тяжело? Нисколько, – перебила мисс Джейкобс, садясь в кресло, которое он ей придвинул. – Конечно, это был шок. Но вовсе не эмоциональный. – Она добавила: – Вы тут прибрали.

Он решил, что она подразумевает труп.

Ее глаза, наблюдательные и критичные, скользнули по остальным: с явным удивлением по Пуаро (это еще что такое?), с легким любопытством по миссис Оливер, вопросительно по спине доктора Стиллингфлита, с соседским сочувствием по Клодии (которую она удостоила кивком) и, наконец, с сочувствием остановились на Эндрю Рестарике.

– Видимо, вы ее отец, – сказала она ему. – Соболезнования посторонних всегда излишни, и лучше обойтись без них. Мы живем в печальном мире, во всяком случае, так кажется мне. Нынешние девочки слишком уж много учатся, если хотите знать мое мнение. – Она обернулась к Нилу. – Так что же?

– Мне бы хотелось, мисс Джейкобс, чтобы вы собственными словами рассказали мне совершенно точно, что вы видели. И слышали.

– Наверное, кое-что будет разниться с тем, что я говорила прежде, – неожиданно заявила мисс Джейкобс. – Знаете, как это бывает? Пытаешься описывать как можно точнее и злоупотребляешь словами. Но не думаю, что это обеспечивает точность. По-моему, наоборот, бессознательно добавляешь то, что, как тебе кажется, ты должна была видеть. Или слышать. Но я постараюсь избегать предположений. Все началось с воплей. Они меня напугали. Я решила, что кому-то плохо, и уже шла к двери, когда кто-то начал с криком стучать в нее. Я открыла и увидела, что это моя соседка – одна из трех девушек, которые живут в шестьдесят седьмой квартире. Боюсь, мне неизвестно, как ее зовут, хотя в лицо я ее знаю.

– Фрэнсис Кэри, – вставила Клодия.

– Она лепетала что-то бессвязное, что кто-то убит, какой-то ее знакомый, какой-то Дэвид. Фамилию я не разобрала. Она захлебывалась рыданиями и вся дрожала. Я усадила ее на диван, дала ей коньяку и пошла своими глазами посмотреть, что там произошло.

Все почувствовали, что мисс Джейкобс всю жизнь именно так и поступала.

– Но вы знаете, что я увидела. Нужно ли повторять?

– Ну, хотя бы вкратце.

– Молодой человек, один из нынешних – яркая одежда, длинные волосы, – лежал на полу, и было совершенно ясно, что он мертв. Рубашка у него на груди просто заскорузла от крови.

Стиллингфлит нарушил свою неподвижность. Он обернулся и внимательно посмотрел на мисс Джейкобс.

– Тут я осознала, что в углу стоит девушка и держит кухонный нож. Она выглядела совершенно спокойной и собранной. На удивление спокойной.

– Она что-нибудь сказала? – спросил Стиллингфлит.

– Да. Что она ходила в ванную смыть кровь с рук. А потом сказала: «Но ведь по-настоящему она не отмывается, верно?»

– Короче говоря, «Прочь, проклятое пятно!»?

– Не могу сказать, что она хоть сколько-нибудь походила на леди Макбет. Она была... как бы это выразиться поточнее?.. абсолютно хладнокровной. Положила нож на стол, а сама села.

– Что еще она сказала? – спросил старший инспектор Нил, поглядывая на листок с пометками.

– Что-то о ненависти. Что ненавидеть кого-нибудь опасно.

– Еще она сказала «бедный Дэвид», верно? Во всяком случае, так вы сообщили сержанту Конолли. И что она хотела от него избавиться.

– Совсем из головы вон. Да. Она сказала что-то о том, что он заставил ее прийти сюда. И еще что-то про Луизу.

– Что именно про Луизу? – Это спросил Пуаро, внезапно наклонившись вперед.

Мисс Джейкобс поглядела на него с сомнением.

– Да ничего, в сущности. Просто упомянула имя: «Как с Луизой», и сразу остановилась. Это она сказала после того, как говорила, что ненавидеть людей опасно...

– А дальше что?

– Она сказала мне совершенно спокойно, что лучше бы мне позвонить в полицию. И я позвонила. А пока не приехали полицейские, мы... просто сидели и молчали. Она как будто ушла в свои мысли, а я... откровенно говоря, я просто не знала, что тут можно сказать.

– Но вы же заметили, что она психически ненормальна? – спросил Эндрю Рестарик. – Вы же видели, что бедная девочка не знала, что сделала и почему?

Он говорил умоляюще, с горькой надеждой в голосе.

– Если полное хладнокровие и собранность после совершения убийства – симптомы психической ненормальности, то я совершенно с вами согласна, – ответила мисс Джейкобс голосом, выражавшим абсолютное несогласие.

– Мисс Джейкобс, – спросил Стиллингфлит, – она хотя бы один раз призналась прямо, что убила его?

– О да! Мне следовало бы вспомнить это раньше... Это было первое, что она сказала. Будто отвечала на вопрос, который я ей задала. Она сказала: «Да, я его убила», а уж потом добавила, что ходила вымыть руки.

Рестарик застонал и спрятал лицо в ладонях. Клодия прикоснулась рукой к его плечу.

– Мисс Джейкобс, – сказал Пуаро, – по вашим словам, девушка положила нож, который держала, на этот стол. Вы стояли близко? Вы видели его ясно? Как вам показалось, нож тоже мыли?

Мисс Джейкобс неуверенно взглянула на старшего инспектора Нила. Нетрудно было догадаться, что, по ее мнению, Пуаро вносил совершенно чуждую ноту в эту, как она считала, официальную процедуру.

– Будьте так любезны, ответьте на этот вопрос, – сказал Нил.

– Нет... По-моему, нож не был ни вымыт, ни вытерт. Он был весь вымазан каким-то густым липким веществом.

– А! – Пуаро со вздохом откинулся на спинку кресла.

– Мне казалось, что про нож вы должны были бы знать и без меня! – воинственно сказала мисс Джейкобс старшему инспектору. – Разве полицейские его не осмотрели? Если нет, то, по-моему, это возмутительная небрежность.

– Разумеется, его тщательно осмотрели, – сказал Нил, – но мы... э... мы всегда ценим возможность получить независимое подтверждение.

Она взглянула на него с иронией.

– Иными словами, я полагаю, вы всегда цените возможность получить представление о надежности свидетелей. Сколько они выдумывают, сколько действительно видели. Или полагают, будто видели.

Он ответил с легкой улыбкой:

– Сомневаться в вашей надежности, мисс Джейкобс, у нас оснований, право же, нет. Вы будете прекрасной свидетельницей на суде.

– Без малейшего удовольствия. Но, полагаю, уклониться от этого нельзя.

– Боюсь, что так. Но в любом случае благодарю вас, мисс Джейкобс. – Он посмотрел по сторонам. – У кого-нибудь есть еще вопросы?

Пуаро сделал движение, показывая, что у него есть, и мисс Джейкобс, уже было направившаяся к двери, недовольно остановилась.

– Да? – сказала она.

– Об упоминании Луизы. Вы не знаете, кого она имела в виду?

– Нет, конечно.

– А не могла она говорить о миссис Луизе Шарпантье? Вы ведь знали миссис Шарпантье, не так ли?

– Нет.

– Но вы же знали, что она недавно выбросилась с седьмого этажа этого здания?

– Про то, что она выбросилась из окна, я, конечно, слышала. Но что ее звали Луиза, не знала. И знакома с ней не была.

– И может быть, вас такое знакомство не очень привлекало?

– Поскольку она умерла, я предпочла бы этого не касаться. Но не отрицаю, что так оно и было. Соседкой она оказалась очень неприятной, и я вместе с другими жильцами жаловалась управляющему.

– На что конкретно?

– Говоря откровенно, она пила. Ее квартира находится прямо над моей, и там без конца устраивались ночные сборища с битьем посуды, падающими стульями, пением, воплями и... э... всем прочим.

– Может быть, она страдала от одиночества? – высказал предположение Пуаро.

– Ну, такого впечатления она отнюдь не производила, – ядовито заметила мисс Джейкобс. – На следственном суде упоминалось, что она тревожилась за свое здоровье. Чистейшие фантазии. Выяснилось, что она была совершенно здорова! – И, разделавшись с покойной миссис Шарпантье без малейшего сочувствия, мисс Джейкобс удалилась.

Пуаро повернулся к Эндрю Рестарику и спросил мягко:

– Я не ошибаюсь, мистер Рестарик, что одно время вы были знакомы с миссис Шарпантье довольно близко?

Рестарик помолчал, потом испустил тяжелый вздох и поднял глаза на Пуаро.

– Да. Одно время. Много лет назад действительно я знал ее очень близко... Но, должен оговориться, не под фамилией Шарпантье. Тогда она была Луиза Бирелл.

– Вы были... э... влюблены в нее?

– Да, был. Я был влюблен в нее по уши! Ради нее оставил свою жену. Мы уехали в Южную Африку. И не прошло и года, как расстались навсегда. Она вернулась в Англию и ни разу мне не написала. Я понятия не имел, что с ней сталось.

– Ну а ваша дочь? Она была знакома с Луизой Бирелл?

– Во всяком случае, не настолько, чтобы помнить ее. В пять-то лет!

– Но она ее знала?

– Да, – медленно произнес Рестарик. – Она... Она знала Луизу. То есть Луиза бывала у нас и иногда играла с ней.

– Таким образом, не исключено, что она могла ее помнить, несмотря на прошедшие годы?

– Не знаю. Просто не могу ничего сказать. Я же не знаю, как Луиза выглядела теперь. Насколько изменилась. Ведь я сам ее больше не видел, как уже сказал вам.

Письмо от нее вы не получили, мистер Рестарик? – мягко сказал Пуаро. – То есть после того, как вернулись в Англию?

Снова последовала пауза, завершившаяся тяжелым вздохом.

– Да, получил... – ответил Эндрю Рестарик, и внезапно в его голосе появилось любопытство. – Но как вы об этом узнали, мосье Пуаро?

Пуаро извлек из кармана аккуратно сложенный лист бумаги, развернул его и подал Рестарику. Тот взглянул на лист, недоуменно хмурясь.

«Милый Энди!

Из газет я узнала, что ты вернулся. Надо бы нам встретиться, обменяться воспоминаниями, как мы прожили эти годы...»

Далее с новой строки следовало:

«Энди, догадайся, кто тебе пишет? Луиза! И не смей говорить, будто ты меня забыл...»

«Дорогой Энди, как ты видишь по грифу, я живу в одном доме с твоей секретаршей. Как тесен мир! Нам необходимо встретиться. Не мог бы ты заглянуть на рюмочку коньяка на следующей неделе в понедельник или вторник?»

«Энди, любимый, я должна, должна с тобой увидеться... Никто, кроме тебя, ничего для меня не значил. И ты ведь тоже не мог меня забыть? Ведь верно?..»

– Откуда оно у вас? – с любопытством спросил Рестарик у Пуаро, постукивая пальцами по листку.

– Из мебельного фургона, благодаря одному моему доброму другу, – ответил тот, взглянув на миссис Оливер.

Рестарик тоже взглянул на нее, но без особой благодарности.

– Это вышло нечаянно, – объяснила миссис Оливер, правильно истолковав его взгляд. – Видимо, увозили ее мебель, и грузчики опрокинули письменный стол, так что ящик открылся, из него все высыпалось, и ветер швырнул этот листок прямо на меня. Ну, я его подобрала и отнесла им, но они ругались между собой и не захотели его взять, а я машинально сунула его в карман. И вспомнила про него только сегодня, когда выворачивала карманы пальто, собираясь отправить его в чистку. Так что, видите, вина не моя. – Она умолкла, переводя дух.

– Но она все-таки досочинила письмо вам? – спросил Пуаро.

– Да... Выбрав один из более официальных вариантов. Я не ответил. Решил, что так будет разумнее.

– Вам не хотелось снова увидеть ее?

– Абсолютно! С ней крайне трудно иметь дело. И всегда так было. К тому же я кое-что про нее узнал. В частности, что она пьет. Ну и еще...

– Вы сохранили ее письмо к вам?

– Нет. Я его порвал и выбросил.

Доктор Стиллингфлит спросил резко:

– Ваша дочь когда-нибудь говорила с вами о ней?

Рестарик, казалось, замялся с ответом, и доктор Стиллингфлит сказал настойчиво:

– Видите ли, это может иметь большое значение.

– Вы, врачи!.. Да, один раз она о ней упомянула.

– Но что именно она сказала?

– Вдруг ни с того ни с сего она объявила: «Я на днях видела Луизу, папа». Я растерялся и спросил: «Где?» А она ответила: «В ресторане при доме, где я живу». Мне стало неловко, и я сказал: «Вот уж не думал, что ты ее помнишь!» А она ответила: «Как же не помнить! Мама не позволила бы мне забыть, если бы я и пыталась».

– Да, – сказал доктор Стиллингфлит. – Это важно. Безусловно, так.

– А с вами, мадемуазель, – Пуаро внезапно повернулся к Клодии, – с вами Норма когда-нибудь говорила о Луизе Шарпантье?

– Да. После ее самоубийства. Сказала, что она была нехорошей женщиной. Как-то по-детски сказала.

– Вы тоже были здесь в ту ночь, а вернее, рано утром, когда это произошло?

– Нет. Я была в отъезде. Знаю, потому что вернулась как раз на следующий день, и мне рассказали. – Она обернулась к Рестарику. – Помните? Двадцать третьего? Я ездила в Ливерпуль.

– Да, конечно. Представляли меня на заседании Хиверовского фонда.

– Однако Норма ночевала здесь? – спросил Пуаро.

– Да. – Клодия немного замялась.

– Клодия? – Рестарик положил руку ей на плечо. – Что вы знаете о Норме? Ведь что-то есть! Вы что-то недоговариваете.

– Ничего подобного! Что мне может быть о ней известно?

– Вы ведь считаете ее помешанной, верно? – спросил доктор Стиллингфлит светским тоном. – Как и та брюнетка. Как и вы, – добавил он, внезапно оборачиваясь к Рестарику. – Все мы ведем себя благопристойно и старательно избегаем этой темы, а сами только это и думаем! То есть за исключением старшего инспектора. Он вообще ничего не думает. Он собирает факты: психически ненормальная убийца. А ваше мнение, сударыня?

– Моё? – Миссис Оливер подскочила. – Я... я не знаю.

– Воздерживаетесь? Я вас не виню. Трудное решение. В целом большинство думает одно и то же. Только термины употребляются разные. Неладно на чердаке. Сдвинутая. Не все дома. Свихнутая. Душевно ненормальная. Бредовые идеи. Хоть кто-нибудь считает ее нормальной?

– Мисс Баттерсби, – ответил Пуаро.

– Что еще за мисс Баттерсби?

– Школьная директриса.

– Если я когда-нибудь обзаведусь дочерью, то отдам ее в эту школу... Но, разумеется, у меня другое положение. Я-то знаю. Я знаю о ней всё!

Отец Нормы уставился на него, а потом спросил у Нила:

– Кто он? Откуда он может знать о моей дочери хоть что-нибудь?

– Я знаю о ней всё, – повторил Стиллингфлит, – потому что последние десять дней я занимался с нею профессионально.

– Доктор Стиллингфлит, – объяснил Нил, – очень квалифицированный и известный психиатр.

– А каким образом она попала к вам в когти без моего согласия на то?

– Спросите усатика, – непочтительно сказал доктор Стиллингфлит, кивая на Пуаро.

Вы... вы... – Рестарик задыхался от гнева.

– Но у меня были ваши инструкции, – умиротворяюще сказал Пуаро. – Вы хотели, чтобы ваша дочь, когда ее найдут, была ограждена от опасности. Я ее нашел и сумел заинтересовать доктора Стиллингфлита ее состоянием. Ей угрожала серьезная опасность, мистер Рестарик. Крайне серьезная.

– Но не больше, чем сейчас! Арест за убийство!

– Формально ей еще не предъявлено никакого обвинения, – негромко заметил Нил, а потом продолжал: – Доктор Стиллингфлит, верно ли я понял, что вы готовы высказать свое профессиональное мнение о психическом состоянии мисс Рестарик, о том, насколько она отдает себе отчет в смысле и последствиях своих поступков?

– Отложите юридические формулы до суда, – сказал Стиллингфлит, – то, что вы хотите узнать, ведь очень просто – в здравом рассудке эта девочка или она сумасшедшая, так? Хорошо, я вам скажу. Она в полном рассудке, как и вы все здесь!

ГЛАВА 24

Они уставились на него.

– Вы этого не ждали, а?

– Вы ошибаетесь! – сердито сказал Рестарик. – Девочка понятия не имеет, что она сделала. Она невинна, абсолютно невинна. Ее нельзя считать ответственной за то, что она сделала, если она не отдает себе в этом отчета.

– Позвольте мне продолжить. Я знаю, о чем говорю, а вы – нет. Эта девушка психически нормальна и отвечает за свои поступки. Сейчас мы ее пригласим сюда, и пусть она сама говорит за себя. О да, они ее не увезли. Она у себя в спальне вместе с полицейской надзирательницей. Но прежде, чем мы зададим ей два-три вопроса, дослушайте меня. Когда она попала ко мне, она была накачана наркотиками.

– А давал их ей он! – крикнул Рестарик. – Этот грязный дегенерат!

– Приобщил ее к ним, бесспорно, он.

– Благодарение богу, – проговорил Рестарик. – Благодарение богу!

– За что вы благодарите бога?

– Я вас не понял. Мне казалось, вы отдаете ее на растерзание волкам, утверждая, будто она нормальна. Моя ошибка. Во всем виноваты наркотики. Это они толкали ее на поступки, которые в ясном сознании она никогда не совершила бы, они изглаживали из ее памяти то, что она делала.

– Если вы позволите говорить мне, – перебил Стиллингфлит, повышая голос, – вместо того чтобы ораторствовать в уверенности, будто вы знаете всё обо всём, так, может быть, мы наконец сдвинемся с места! Начать с того, что наркоманкой она не была. Следов уколов нет, кокаин она не нюхала. Кто-то – может быть, этот молодчик, может быть, кто-то еще – давал ей наркотики без ее ведома. И не просто одно-два «пурпурных сердечка» по нынешнему обыкновению. А довольно-таки интересную смесь. ЛСД, вызывающую яркие, псевдологичные сны, иногда блаженные, иногда кошмарные. Гашиш, стирающий ощущение времени, так что ей могло казаться, будто прошел час, а не несколько минут, как было на самом деле. А вдобавок еще несколько любопытнейших компонентов, про которые я вам ничего объяснять не собираюсь. Какой-то знаток наркотиков проделывал с этой девушкой адские фокусы. Стимуляторы, транквилизаторы – в совокупности они обезволивали ее, заставляли видеть в себе какую-то иную личность.

– Но я же это самое и говорил! – воскликнул Рестарик. – Норма не отвечала за свои поступки. Кто-то ее гипнотизировал и принуждал их совершать!

– Ну, как вы не поймете! Никто не мог заставить ее сделать то, чего она не хотела. Но внушить ей, будто это сделала она, было в их возможностях. А теперь позовем ее сюда и заставим ее понять, что с ней происходило.

Он вопросительно посмотрел на старшего инспектора Нила, и тот кивнул.

Выходя из гостиной, Стиллингфлит сказал через плечо Клодии:

– Куда вы поместили ту девушку? Ну, которую забрали от мисс Джейкобс и дали ей транквилизатор? Она лежит у себя в комнате? Встряхните-ка ее так, чтобы она добралась сюда. Нам нужна вся помощь, какой удастся заручиться.

Клодия вышла следом за ним.

Стиллингфлит вернулся, поддерживая Норму и грубовато ее ободряя:

– Вот и умница... Никто вас не укусит. Сядьте-ка вот тут.

Она послушно села. В ее покорности было что-то страшноватое. В дверях маячила полицейская надзирательница, явно возмущенная такой самодеятельностью.

Клодия привела Фрэнсис Кэри, которая зевала до ушей. Эту судорожную зевоту не могли скрыть даже падавшие на лицо черные волосы.

– Вам нужно бы чем-нибудь взбодриться, – заметил Стиллингфлит.

– Отвязались бы вы от меня, я спать хочу, – невнятно пробормотала Фрэнсис.

– Пока я не кончу, никто тут спать не будет! Ну-ка, Норма, отвечайте на мои вопросы. Старуха дальше по коридору утверждает, что вы ей признались в убийстве Дэвида Бейкера. Это так?

– Да. Я убила Дэвида, – ответила она кротким голоском.

– Закололи его?

– Да.

– Откуда вы это знаете?

Она поглядела на него с легким недоумением.

– Я не понимаю, о чем вы. Он лежал на полу вот так. Мертвый.

– Где был нож?

– Я его подняла.

– На нем была кровь?

– Да. И на его рубашке.

– А какой была она, кровь на ноже? Кровь у вас на руке, которую вам пришлось смывать? Жидкая? Или больше похожая на земляничное варенье?

– Она была как варенье, липкая. – Норма вздрогнула. – Поэтому я пошла вымыть руки.

– И правильно сделали. Что же, все складывается одно к одному очень аккуратно: жертва, убийца – то есть вы – и оружие. А как вы нанесли удар, помните?

– Нет... Этого я не помню... Но ведь нанесла же, правда?

– Мне таких вопросов не задавайте. Меня тут не было. Утверждаете это вы. Но ведь было и другое убийство, верно? Раньше?

– Вы... про Луизу?

– Да. Я про Луизу. Когда вы впервые подумали о том, чтобы ее убить?

– Много лет назад. Очень много.

– Когда вы были маленькой?

– Да.

– Долгонько пришлось ждать, верно?

– Я совсем забыла.

– Но вспомнили, когда снова ее увидели и узнали?

– Да.

– В детстве вы ее ненавидели. Почему?

– Потому что она отняла у меня папу. Моего отца.

– И сделала несчастной вашу мать?

– Мама ненавидела Луизу. Она говорила, что Луиза очень плохая женщина.

– Видимо, она много с вами о ней говорила?

– Да. А я не хотела... Я не хотела все время про нее слушать.

– Однообразно, я понимаю. В ненависти нет творческого начала. Когда вы снова ее увидели, вам действительно захотелось ее убить?

Норма словно задумалась. Ее лицо чуть-чуть оживилось.

– Знаете, нет... Все ведь случилось так давно. Я даже вообразить не могла... и вот почему...

– Вот почему вы не были уверены, что сделали это?

– Да. У меня даже была нелепая мысль, что я ее вовсе не убивала. Что это только приснилось. Что, может быть, она правда сама выбросилась из окна.

– Почему же нет?

– Потому что я знала, что это сделала я. Так я сказала.

– Сказали, что это сделали вы? А кому сказали?

– Я не должна... – Норма покачала головой. – Она же хотела мне помочь. Защитить меня. Она сказала, что сделает вид, будто ей ничего не известно. – Теперь девушка говорила возбужденно, сыпля словами. – Я была перед дверью Луизы, дверью семьдесят шестой квартиры. Только что вышла из нее. Мне казалось, что я хожу во сне. Они... она сказала, что произошел несчастный случай. Во дворе. И все время повторяла, что я ни при чем. Что никто не узнает... А я не помнила, что я сделала... но в руке у меня...

– На руке? Кровь у вас на руке?

– Нет, не кровь. Я сжимала обрывок занавески. Когда я ее столкнула...

– Вы помните, как ее столкнули?

– Нет, нет. В том-то и ужас. Я ничего не помнила. Вот почему я надеялась. Вот почему я пошла... – Она кивнула на Пуаро. – Вот почему я пошла к нему. – И вновь повернулась к Стиллингфлиту. – Я ни разу не помнила того, что делала, ни единого раза. Только мне становилось все страшнее и страшнее. Долгие промежутки времени, часы и часы куда-то проваливались, – время, про которое я ничего не знала: не помнила ни где была, ни что делала. Не находила вещи... Значит, я их прятала. Мэри отравила я – в больнице они установили, что она была отравлена. А я нашла гербицид у себя в ящике. Спрятанный. Здесь в квартире был перочинный нож. И у меня оказался револьвер, хотя я совсем не помню, когда я его купила. Нет, я убивала людей, но не помнила, как я их убивала, и, значит, я не настоящая убийца, а просто... просто я сумасшедшая! Наконец я это поняла! Я сумасшедшая, и все. А сумасшедших не винят за то, что они делают. Раз я пришла сюда и убила Дэвида, это ведь доказывает, что я сумасшедшая, правда?

– Вам бы хотелось быть сумасшедшей, верно? Очень хотелось бы?

– Мне... да, пожалуй.

– Если так, то почему вы признались кому-то, что убили женщину, столкнув ее в окно? Кому вы это сказали?

Норма повернула голову. Поколебалась. Потом подняла руку и указала.

– Я сказала Клодии.

– Абсолютная ложь! – Клодия ответила ей презрительным взглядом. – Ничего подобного ты мне никогда не говорила.

– Нет, сказала! Сказала!

– Когда? Где?

– Я... я не знаю.

– Она мне говорила, что во всем тебе призналась, – промямлила Фрэнсис сквозь зевок. – Но я подумала, что это у нее просто истерические фантазии. И ничего больше.

Стиллингфлит посмотрел на Пуаро.

– Она действительно могла все это сочинить, – сказал тот веско. – Для подобного объяснения есть много данных. Но в таком случае необходимо установить причину, достаточно сильное побуждение желать смерти этим двоим – Луизе Карпентер и Дэвиду Бейкеру. Детская ненависть? Давно и прочно забытая? Вздор! Дэвид... просто чтобы «избавиться от него»? Ради этого девушки не убивают. Требуется более весомый мотив. Огромные деньги, например. Алчность! – Он посмотрел по сторонам и продолжал обычным тоном: – Нам нужна еще некоторая помощь. Одного человека мы еще не спрашивали. Вашей супруге давно уже следовало подъехать к нам сюда, мистер Рестарик.

– Я просто не понимаю, куда девалась Мэри! Я звонил, звонила Клодия и всюду просила передать ей, что мы здесь. Во всяком случае, ей давно следовало хотя бы позвонить!

– Быть может, мы заблуждались, – сказал Эркюль Пуаро. – Быть может, мадам отчасти уже здесь, фигурально выражаясь.

– Что вы еще выдумаете? – гневно крикнул Рестарик.

– Могу ли я вас побеспокоить, chère мадам. – Пуаро наклонился к миссис Оливер, которая вздрогнула от неожиданности. – Вещь, которую я вам доверил.

– О! – Миссис Оливер порылась в своей хозяйственной сумке и протянула ему черную картонку.

Пуаро услышал, как кто-то рядом со свистом втянул воздух, но не повернул головы.

Он аккуратно раскрыл картонку и вынул... пышный золотистый парик!

– Миссис Рестарик здесь нет, – сказал он. – В отличие от ее парика. Интересно!

– Откуда он у вас, Пуаро? – чертыхнувшись, спросил Нил.

– Из дорожной сумки мисс Фрэнсис Кэри: у нее не было ни минуты самой забрать его оттуда. Посмотрим, идет ли он ей?

Ловким движением Пуаро откинул черные волосы, столь эффективно маскировавшие лицо Фрэнсис, и, застигнутая врасплох, она могла лишь метнуть на них злобный взгляд из-под золотого венца.

– Боже мой! – воскликнула миссис Оливер. – Это же Мэри Рестарик!

Фрэнсис извивалась, как разъяренная змея. Рестарик рванулся ей на помощь, но Нил зажал его, как в тисках.

– Нет. Обойдемся без рукоприкладства. Ваша игра проиграна, мистер Рестарик. Или мне следовало бы сказать – Роберт Оруэлл?..

Тот разразился бешеной руганью. Раздался громкий голос Фрэнсис.

– Заткнись, дурень, – сказала она.

II

Пуаро оставил свой трофей – золотой парик – и, подойдя к Норме, взял ее за руку.

– Ваши испытания позади, дитя мое. Жертву не удастся заклать. Вы не сумасшедшая, и вы никого не убивали. Два жестоких чудовища составили против вас заговор, чтобы с помощью хитро подобранных наркотиков и ловкой лжи либо довести вас до самоубийства, либо внушить вам убеждение, будто вы преступница и сумасшедшая.

Норма с ужасом уставилась на мужчину.

– Мой отец... Мой отец? И он решил поступить со мной так? Со своей дочерью. Мой отец, который любил меня...

– Нет, не ваш отец, mon enfant[99], а человек, который после смерти вашего отца приехал сюда, выдавая себя за него, чтобы завладеть огромным состоянием. Узнать его, а вернее, узнать, что он не Эндрю Рестарик, могла бы лишь женщина, которая пятнадцать лет назад была любовницей Эндрю Рестарика.

ГЛАВА 25

В гостиной Пуаро сидели четыре человека. Пуаро в своем квадратном кресле пил sirop de cassis. Норма и миссис Оливер сидели на диване. Миссис Оливер выглядела необыкновенно праздничной в нежно-зеленой парче, которая совершенно ей не шла, несмотря на весьма высокую и сложную прическу. Доктор Стиллингфлит развалился в кресле, вытянув длинные ноги поперек комнаты.

– Так вот, я хочу узнать массу всяких вещей! – потребовала миссис Оливер прокурорским тоном.

Пуаро поспешил пролить масло на бушующие воды.

– Но, chère мадам, о чем вы говорите? Не могу даже выразить, скольким я вам обязан. Все, ну просто все мои плодотворные мысли подсказали мне вы.

Миссис Оливер поглядела на него с некоторым сомнением.

– Разве не вы ознакомили меня с выражением «третья девушка»? А разве не с этого я начал и не этим ли кончил? Третьей из трех девушек, живших в одной квартире? Формально, я полагаю, третьей была Норма, но когда я нашел правильный угол зрения, все стало на свои места. Искомый ответ, недостающий кусочек загадочной картинки всякий раз сводился все к тому же – к третьей обитательнице квартиры. И всякий раз именно ее и не оказывалось там, если вы понимаете, что я хочу сказать. Для меня она оставалась всего лишь именем.

– Не понимаю, как я умудрилась не узнать в ней Мэри Рестарик, – сказала миссис Оливер. – Я ведь видела Мэри Рестарик в «Лабиринте», разговаривала с ней. Правда, когда я в первый раз увидела Фрэнсис Кэри, у нее все лицо было закрыто черными волосищами. Это кого хотите собьет с толку!

– Опять-таки, это вы, мадам, подсказали мне, как сильно прическа меняет женское лицо. Не забывайте, Фрэнсис Кэри ведь училась в театральной школе. И умела быстро гримироваться. И менять по желанию голос. Фрэнсис – длинные черные волосы, падающие на лицо, как занавески, белая маска maquillage[100], наведенные карандашом брови, тушь на ресницах, хрипловатый голос и привычка томно растягивать слова. Мэри Рестарик выглядела полным ее контрастом – золотой завитой парик, обычный костюм, легкий колониальный акцент, энергичная манера говорить. Однако с самого начала в ней чувствовалось что-то ненастоящее. Что она была за женщина? Я не мог понять. Вот тут я допустил промах. Да, я, Эркюль Пуаро, допустил большой промах!

– Ого-го! – воскликнул доктор Стиллингфлит. – В первый раз, Пуаро, я слышу от вас подобное! Чудесам несть числа.

– Но я не совсем понимаю, зачем ей понадобились две личности? – сказала миссис Оливер. – Только лишние осложнения.

– Нет. Они были ей нужны, – возразил Пуаро. – Видите ли, благодаря им она всегда могла обеспечить себе алиби. Подумать только, что это происходило у меня на глазах, и я ничего не увидел! Парик... я все время к нему возвращался, но не понимал почему. Две женщины, которых никогда, ни при каких обстоятельствах, не видели вместе. Их жизни были так организованы, что никто не замечал их долгих отсутствий. Мэри часто ездит в Лондон за покупками, посещает фирмы по продаже недвижимости, уходит оттуда с пачками разрешений на осмотр домов, а затем якобы эти дома осматривает. Фрэнсис ездит в Бирмингем, в Манчестер, даже летает за границу, ведет богемную жизнь в Челси, водит компанию с причастными искусству молодыми людьми, которых использует для операций, не слишком одобряемых законом. Для Веддербернской галереи заказываются особые рамы. Там устраиваются выставки молодых многообещающих художников. Их картины покупаются и посылаются за границу или отправляются туда на выставки, а тайнички в рамах битком набиты пакетиками с героином. Всякого рода мошенничества – искусные подделки второстепенных старинных художников и тому подобное. Она все это очень умело организовывала и устраивала. Среди художников, чьими услугами она пользовалась, был Дэвид Бейкер. Его отличал талант блестящего копировальщика.

– Бедный Дэвид! – тихо сказала Норма. – Когда мы только познакомились, он мне казался изумительным.

– Этот портрет... – задумчиво проговорил Пуаро. – В мыслях я все время возвращался к нему. Зачем Рестарик повесил его у себя в конторе? Какую важность он для него имел? Нет, моя тупость меня отнюдь не восхищает.

– Но при чем тут портрет?

– Это был очень ловкий ход. Портрет служил своего рода удостоверением личности. Парные портреты мужа и жены кисти модного художника того времени. Когда их забрали из хранения, Дэвид Бейкер уже написал для подмены портрета Рестарика портрет Оруэлла, омолодив его лет на двадцать. Никому в голову не могло прийти, что портрет – подделка. Стиль, мазки, холст – все было воспроизведено с полной достоверностью. Рестарик повесил его над своим письменным столом. Человек, встречавшийся с Рестариком пятнадцать лет назад, мог сказать: «Вас просто не узнать!» Или «Как вы изменились!» Но тут он поднимает глаза на портрет и решает, что просто успел основательно забыть, как выглядел его знакомый в молодости.

– Но это же был огромный риск для Рестарика... вернее, для Оруэлла, – сказала недоверчиво миссис Оливер.

– Вовсе не такой большой, как кажется. Он ведь был не претендентом на наследство, неведомо откуда взявшимся, а членом известной фирмы, вернувшимся на родину после смерти брата, чтобы привести в порядок дела. Много лет он провел за границей, откуда привез молодую жену, с которой и поселился у дряхлого, полуслепого, но весьма именитого дядюшки, который знавал его только школьником, а потом потерял из виду и теперь принял без всяких сомнений. Других родственников у него не было, кроме дочери, которой было пять лет, когда отец с ней расстался. Два старых клерка, служивших при Эндрю Рестарике до его отъезда в Южную Африку, успели умереть. А молодые служащие в наши дни нигде долго не задерживаются. Семейный поверенный также скончался. Можете не сомневаться, что Фрэнсис очень тщательно изучила обстановку, когда они задумали свой план. Как выяснилось, она познакомилась с ним в Кении примерно два года назад. Оба вели рискованные игры с законом, хотя и в разных областях. Он занимался темными операциями, связанными с поисками полезных ископаемых, и, в частности, отправился с Рестариком в очень дикие края. Прошел слух о смерти Рестарика (на этот раз, видимо, верный), но потом опровергнутый.

– Полагаю, денежная ставка была очень большой? – спросил Стиллингфлит.

– Колоссальной. Немыслимая игра ради немыслимой ставки. И, казалось, выигрыш у них уже в кармане. Эндрю Рестарик сам был очень богат, да еще унаследовал состояние брата. Никто не усомнился в его личности. И вот тут-то все пошло прахом. Вдруг как гром с ясного неба письмо от женщины, которая, если они сойдутся лицом к лицу, сразу узнает, что он – не Эндрю Рестарик. И еще один камень преткновения: Дэвид Бейкер начал его шантажировать.

– Этого, я полагаю, можно было ожидать? – с легким недоумением сказал Стиллингфлит.

– Нет, они были застигнуты врасплох, – ответил Пуаро. – Дэвид никогда прежде не покушался на шантаж. Вероятно, его соблазнило огромное богатство псевдо-Рестарика. Деньги, которые он получил за подделку портрета, выглядели мизерными в сравнении с услугой, которую он оказал. И он потребовал еще. Поэтому Рестарик выписал ему чек на большую сумму и сделал вид, будто пошел на это ради дочери – чтобы оберечь ее от несчастного брака. Действительно ли Дэвид хотел жениться на ней, я не знаю, но это не исключено. Только шантажировать людей вроде Оруэлла и Фрэнсис Кэри было опасной затеей.

– Вы хотите сказать, что эта парочка преспокойно пошла на убийство двух людей, даже глазом не моргнув? – спросила миссис Оливер, болезненно морщась.

– Они чуть было не прибавили к своему списку вас, мадам, – сказал Пуаро.

– Меня? Так вы думаете, что по голове меня ударил кто-то из них? Фрэнсис, наверное? А вовсе не бедный Павлин?

– Да, я не думаю, чтобы это был Павлин. Но вы ведь уже побывали в Бородин-Меншенс. А теперь, по-видимому, выследили Фрэнсис в Челси, прикрываясь довольно-таки натянутой историей – так, по крайней мере, показалось ей. Поэтому она тихонько ускользает из мастерской и, чтобы отучить вас от праздного любопытства, чуть не проламывает вам череп. Вы же не слушали, когда я предупреждал вас об опасности!

– Просто не верится, когда я вспоминаю, как она томно возлежала в этой грязной мастерской, точно позируя Берн-Джонсу! Но зачем... – Она перевела взгляд на Норму и снова посмотрела на Пуаро. – Они использовали ее, сознательно обрабатывали, пичкали наркотиками, внушали, будто она совершила два убийства. Зачем?

– Им нужна была жертва... – ответил Пуаро.

Он поднялся и подошел к Норме.

Mon enfant, вы перенесли страшное испытание. Но больше ничего подобного с вами не случится. Помните, вы можете быть абсолютно уверены в себе. Почувствовать вблизи, что такое абсолютное зло, значит на всю жизнь вооружиться против всяких неожиданностей.

– Наверное, вы правы, – сказала Норма. – Думать, что ты сумасшедшая, по-настоящему верить в это... просто ужасно. – Она вздрогнула. – Но я даже теперь не понимаю, почему я спаслась. Каким образом все поверили, что я не убивала Дэвида, хотя даже я сама была убеждена, что убила его?

– Кровь была не такой, – объяснил доктор Стиллингфлит невозмутимо. – Она уже свертывалась. Его рубашка «заскорузла» от нее, как сказала мисс Джейкобс. А не была мокрой. Ведь они создавали впечатление, будто вы убили его минут за пять до того, как Фрэнсис принялась визжать.

– Но каким образом она... – Миссис Оливер упорно пыталась разобраться во всем. – Она же была в Манчестере.

– Но приехала на более раннем поезде. В вагоне надела парик Мэри и загримировалась под нее. Вошла в Бородин-Меншенс и поднялась на лифте как никому не известная блондинка. Вошла в квартиру, где ее ждал Дэвид, о чем она с ним условилась заранее. Он ничего не подозревал, и она его заколола. Потом вышла и ждала, пока не увидела Норму. Тогда зашла в общественный туалет, переменила внешность, нагнала на углу знакомую, поболтала с ней и свернула во двор Бородин-Меншенс. Поднялась на лифте уже в качестве себя самой и сыграла свою сцену, получив от этого, я полагаю, немалое удовольствие. Когда прибыла полиция, никто, по ее мнению, обнаружить сдвига во времени уже не мог. Должен сказать, Норма, вы нас всех в черт-те какое положение поставили! Надо же так упорно твердить, что вы убивали всех и вся!

– Мне хотелось признаться и покончить со всем... А вы, вы, значит, правда думали, что я действительно...

– Я? За кого вы меня принимаете? Я-то знаю, что мои пациенты способны сделать, а чего нет. Но вот как сильно вы все запутываете, я видел. И не знал, чего ждать от Нила. Насколько я мог судить, он уже и так заметно отступил от нормальной полицейской процедуры. Только вспомните, как он подыгрывал Пуаро!

Пуаро улыбнулся.

– Старший инспектор Нил и я знакомы много лет. Кроме того, он уже раньше навел кое-какие справки. Вы перед дверью Луизы вообще не стояли. Фрэнсис переставила цифры номера – шестерку и семерку – на вашей собственной двери. Они ведь еле держатся на своих шпеньках. Клодия в ту ночь отсутствовала. Фрэнсис дала вам наркотики, и у вас был просто кошмар. Правда стала мне ясна внезапно. Убить Луизу могла только настоящая «третья» из вашей квартиры – Фрэнсис Кэри.

– И ведь вы ее полуузнали, – вставил Стиллингфлит. – Вы же описали мне, как одно лицо вдруг превращалось в другое.

Норма задумчиво посмотрела на него.

– А вы были ужасно грубы, – сказала она, и Стиллингфлит даже растерялся.

– Груб?

– То, что вы говорили людям. То, как вы на них кричали!

– Ну, да... пожалуй. Есть у меня такая привычка. Люди и святого из себя выведут. – Он вдруг ухмыльнулся Пуаро. – А молодец девочка, верно?

Миссис Оливер со вздохом поднялась на ноги.

– Мне пора домой, – сказала она. Потом посмотрела на мужчин и на Норму. – А что нам делать с ней? – спросила она.

Пуаро и Стиллингфлит взглянули на нее с глубоким недоумением.

– Да, конечно, пока она гостит у меня, – продолжала миссис Оливер. – И говорит, что ей очень хорошо. Но возникает очень серьезная проблема – куча денег, потому что ваш отец... ваш настоящий отец, хочу я сказать... оставил вам все свое имущество. А это вызывает массу трудностей, не говоря уже о всяких письмах с просьбами о вспомоществовании. Она может жить у сэра Родерика, но для молоденькой девочки это радость небольшая. Он же не только почти слеп, но и глух, а к тому же законченный эгоист. Да, кстати, что там выяснилось о его пропавших документах, об этой иностранке и садах Кью?

– Они нашлись там, где, ему казалось, он уже искал. Их нашла Соня, – объяснила Норма и добавила: – У дяди Роди и Сони на той неделе свадьба.

– Нет такого дурака, как старый дурак, – заметил Стиллингфлит.

– Ага! – воскликнул Пуаро. – Значит, эта барышня предпочитает жизнь в Англии политическим интригам? Мудрая малютка.

– Ну, что же, – сказала миссис Оливер, ставя точку. – Но вернемся к Норме. Надо же быть практичным. Придумать что-нибудь. Девочка не может одна решить, что она хочет делать. Ей нужен совет! – Она сопроводила эту сентенцию суровым взглядом.

Пуаро промолчал и улыбнулся.

– Совет? – сказал доктор Стиллингфлит. – Я дам вам совет, Норма. Во вторник на той неделе я лечу в Австралию. Хочу сначала оглядеться, проверить, насколько выйдет толк из того, что мне там предложено, и так далее. Потом я вам телеграфирую, и вы можете приехать ко мне. После чего мы поженимся. Вам придется поверить мне на слово, что в ваших деньгах я не нуждаюсь. Я ведь не из тех докторов, которые спят и видят, как бы им создать научно-исследовательский центр и тому подобное. Меня интересуют люди. Кроме того, я убежден, что вы отлично научитесь справляться со мной. В том смысле, что я груб с людьми – я ведь сам этого не замечал. Если вспомнить, как вы беспомощно во всем этом увязли, точно муха в патоке, так даже странно, что не я буду вами командовать, а вы мной.

Норма замерла, внимательно глядя на Джона Стиллингфлита и как будто по-новому оценивая то, что знала, с совсем иной стороны.

Потом она улыбнулась. Это была очень милая улыбка – так веселые молодые няни улыбаются своим малолетним подопечным.

– Договорились, – ответила она, а потом подошла к Эркюлю Пуаро. – Я тоже была очень грубой. В тот день, когда пришла сюда, а вы завтракали. Я сказала, что вы слишком старый, чтобы помочь мне. Это была ужасная грубость. И к тому же полная неправда... – Она положила руки ему на плечи и поцеловала его. – Сходите за такси, – добавила она, оглядываясь на Стиллингфлита.

Доктор Стиллингфлит кивнул и вышел. Миссис Оливер взяла сумочку и меховую накидку. Норма надела пальто и пошла за ней к двери.

Madame, un petit moment...[101]

Миссис Оливер обернулась. Пуаро протягивал ей великолепный седой локон, извлеченный из-за диванной подушки.

Миссис Оливер воскликнула с досадой:

– И они, как все нынешнее, никуда не годятся! Шпильки для волос, хочу я сказать. Выскальзывают, как им вздумается, и все разваливается.

Она, хмурясь, вышла. Но секунду спустя снова всунула голову в дверь и произнесла заговорщицким шепотом:

– Скажите мне... Ничего, я отправила ее вниз... Вы нарочно послали ее именно к этому врачу?

– Разумеется. Его высокая квалификация...

– При чем тут квалификация? Будто вы не понимаете? Он и она – так как же?

– Ну, если вы настаиваете, то да.

– Я так и думала, – сказала миссис Оливер. – Вы все предусматриваете, верно?

Загрузка...