Эротические приключения Гулливера в Лилипутии

Но Кульбюль, видимо, не знала, как угнетена моя душа, а потому продолжала свои усилия. Как это ни удивительно, но ее действия вскоре возымели успех. Я с изумлением почувствовал шевеление моего орудия, от которого по всему телу разлилась сладкая истома; дурные мысли куда-то исчезли, и я погрузился в блаженство. Дабы облегчить задачу Кульбюль, я улегся на спину, предоставив ей позаботиться о том, чтобы все завершилось к нашему обоюдному удовольствию. Бедняжке пришлось для этого постараться.

Я вдруг вспомнил свою любезную женушку, которая, бывало, не без конфузливости, оседлав меня таким вот образом, нанизывалась на сие орудие так, что оно целиком исчезало в неизмеримых глубинах ее женской природы. Улыбнувшись этому воспоминанию, я скосил глаз на Кульбюль. Она старалась, как могла. Сидя у основания моего вздыбленного органа и обхватив его ногами, она работала как гребец на галере. Бедняжка! Потом, переместившись от основания к более чувствительному окончанию, продолжила свои нелегкие труды, которые, впрочем, и ее не оставляли равнодушной. Ее усердное сопение сопровождалось теперь постанываем, звучание которого становилось тем тоньше, чем ближе подходили мы к завершению. И вот в тот самый миг, когда ее постанывание слилось в сплошное сладострастное журчание, я издал хрипловатый звук и пролился белесым фонтанчиком, который выстрелил вверх на три-четыре дюйма, а через мгновение накрыл с головой мою ненаглядную.

Некоторое время мы лежали бездвижно, а затем, когда силы вернулись к нам, очнулись к жизни. У моих ног плескался океан, и я, подставив Кульбюль ладошку, перенес мою возлюбленную в теплую, благодатную воду, которая и омыла ее.

Ах, это чудесное приключение на берегу! Разве мог я знать, что мы никогда более не повторим нашего путешествия сюда, не сольемся более в сладострастном единении, которое стирает границы между лилипутами и нами, людьми, похожими на меня и моего читателя.

Мы вернулись в мою скромную обитель, Кульбюль простилась со мной до вечера, отправившись по своим делам, а я прилег отдохнуть на свою койку. Но не успел я смежить веки, как комариным писком раздался рядом с моим ухом гнусавый голос. Я открыл глаза. На гостевой подставке рядом со мной стоял Хаззер. Лицо у него было багровым, он отчаянно жестикулировал, речь его лилась нескончаемым потоком. Наконец, я понял суть его гнева и претензий ко мне. По его словам выходило, что я нарушил наш с ним договор, израсходовав впустую семя, за которым уже выстроилась очередь страждущих. (Каким образом, спрашивал я себя, этот мошенник узнал о нашем с Кульбюль приключении на берегу? Впрочем, поразмыслив немного, я сам себе и ответил на этот вопрос: вряд ли в Лилипутии может оставаться тайной, куда идет и что делает Человек-Гора.) Он брызгал слюной и говорил, что вычтет из моих дивидендов стоимость сей упущенной выгоды, помножив ее на коэффициент народного разочарования, что он обратится в суд, который подвергнет меня домашнему аресту, дабы здоровье народа Лилипутии не зависело от моих вожделений.

– Ответственность! Ответственность! И еще раз ответственность! – кричал этот лилипут. – Вы хоть понимаете, какое благодеяние я вам оказал, приглашая в столь важное дело?! Как вы можете пренебрегать своими обязанностями, когда великий народ Лилипутии ждет? Как вы берете на себя наглость распоряжаться тем, что вам не принадлежит?! Вы покусились на достояние великого лилипутского народа!

Он вещал таким образом довольно долго, а я слушал его и спрашивал себя – что мне мешает прихлопнуть его как назойливую муху? Вероятно то, что я тут же представил себе, как он лежит в гробу с жизнерадостным выражением на лице. Видимо, Хаззер почувствовал, что при всем моем терпении я дошел до точки, а потому вдруг понизил тон – с комариного писка перешел на шмелиное жужжание, что явно свидетельствовало о достаточной гибкости его характера. Отдаю должное Хаззеру – он был ловким политиком в том смысле, в каком это слово употребляют обыватели.

– Ну да ладно, – примирительным тоном закончил он. – Я погорячился. Но и вы хороши! Я думаю, мы оба извлечем уроки из этой истории. – Он выглянул в окно – на улице уже смеркалось. – У вас скоро гости. Не смею вас больше утомлять своим присутствием.

Он поспешил прочь, а я снова погрузился в свои грустные мысли. Сколько все это может продолжаться, спрашивал я себя. Как мне найти путь домой? Проводить дни напролет на берегу и ждать, что на горизонте появится парус? Но насколько мне было известно, в этот уголок света не заглядывали корабли. В лилипутских хрониках я не встретил ни одного упоминания о каких-либо чужестранцах. Значит, мои шансы быть спасенным каким-нибудь случайным мореплавателем – открывателем новых земель – были иллюзорны. Кажется, впервые в жизни почувствовал я себя в безвыходном положении. Но еще в ранней юности я взял себе за правило – никогда не поддаваться отчаянию. А потому попытался направить свои мысли в более позитивное русло. Но тут за дверями послышались тоненькие жизнерадостные голоса – мои гостьи теперь подчинялись, видимо, расписанию, составленному Хаззером.

Им в этот день пришлось немало потрудиться, моим прелестницам. Но в конечном счете все остались довольны. Даже я, невзирая на все трудности прошедшего дня. По окончании действа девицы в халатиках спешно удалились со своим грузом. А еще через некоторое время я увидел, как перед новостройкой на другом конце площади остановились три телеги, на которые спешным образом были погружены ящики, вынесенные из сооружения. Телеги отбыли, насколько я понял, с новой партией чудодейственного средства. А перед тем как мне улечься спать, в мою обитель заглянул Хаззер, который недовольно пробормотал: «Сегодняшняя порция была в два раза меньше вчерашней. Вот к чему приводит преступное расходование себя по пустякам». Он удалился, а я, улегшись на свою постель, скоро погрузился в глубокий сон. Если бы я знал, что враги замышляют против меня, то, вероятно, спал бы не столь безмятежно.

Дни шли за днями. Фабрика, запущенная предприимчивым Хаззером, успешно работала. Ежедневно к ее крыльцу подъезжало с десяток возов, плечистые лилипуты заполняли их коробками с продукцией, возницы принимались хлестать лошадей, те срывались с места и уносили драгоценный груз в разные концы могущественной империи.

В жизни моей мало что менялось. Вот только во мне зрело ощущение, что тучи надо мной сгущаются. Это ощущение подкреплялось слухами, которые приносили мне друзья. Правда, не все решались открыто заявлять о своих симпатиях ко мне, потому что чувствовали, в какую сторону дует ветер. А то, что он дует не в мою сторону, сомнений ни у кого не вызывало.

Читатель уже знает, что своими трудами на благо Лилипутии и ее народа и своею бескорыстною щедростью завоевал я себе не только сторонников, но и множество врагов (ибо таково уж свойство человеческой природы – на благодеяние отвечает она не всегда одной лишь преданностью и благодарностью; нередко благодеяние необъяснимым образом порождает в ответ ненависть, что в полной мере и испытал на себе автор этих строк), а среди них довольно могущественных, имевших влияние не только на решения Государственного совета, но и на самого императора.

Моя персона стала камнем преткновения, поскольку грозила разрушить сложившееся равновесие сил в государстве, когда ни задники не имели достаточно сил для проведения своей линии, ни передники не имели возможности вернуть в полной мере свое былое влияние. Но были и такие, кто по тем или иным причинам числил меня в личных врагах. Друзья сообщали мне, что тот памятный пожар, который стал причиной скандала в императорском семействе, нарушил покой не одной только этой супружеской пары. В сердца десятков других важных особ закрались такие же мучительные, если не сказать столь же обоснованные, подозрения, которые я не мог ни подтвердить, ни опровергнуть, поскольку, как уже знает читатель, многие дамы являлись ко мне инкогнито. С другой стороны, запомнить всех моих визитерок я не имел никакой возможности по понятным причинам их многочисленности (счет моим посетительницам я потерял на второй неделе, когда к девушкам из веселого дома стали присоединяться всевозможные случайные дамочки, прослышавшие о творившихся в моей обители забавах).

Не могу сказать с полной уверенностью, правы или нет были в своих подозрениях те вельможные мужи, у кого таковые родились, но полагаю, что ни один английский суд не принял бы в качестве доказательств супружеской неверности столь иллюзорные свидетельства, как злостное неупадение в обморок при виде детородного органа противоположного пола, пусть и весьма внушительного по размеру.

И уж для чего совершенно не было основания, так это для ненависти ко мне этих считавших себя оскорбленными мужей. Ну в самом деле, задавались ли они когда-либо вопросом, как я мог (да и был ли вправе) отказывать моим посетительницам в их насущных желаниях? Я бы на месте сих государственных мужей прежде всего задал вопрос себе: а что я сделал такого, чтобы моя жена не искала любовных утех на стороне?

Так или иначе, но перед внеочередным заседанием Государственного совета, на котором настояли мои враги, возникла политическая коалиция, получившая название «Мужья падших жен». По иронии судьбы падшими оказались как раз те жены, которые не упали во время злосчастного пожара. Но я уже привык к подобным противоречиям в лилипутской жизни. Ради истины, от которой я никогда не прятался, должен сказать, что и в моем отечестве полно подобных несуразностей.

Мог ли я, простой врач из Ноттингемпшира, когда-либо думать, что моя скромная персона станет предметом ненависти в таких высоких сферах, как императорский двор могущественной державы. Но сказать откровенно, мой любезный читатель, я бы предпочел честную и скромную безвестность тем бурям, которые бушевали вокруг меня.

Коалиция оскорбленных мужей действовала расчетливо и тонко. Ее участники вербовали себе сторонников из мужей неоскорбленных и лиц вообще не имеющих никаких оснований любить или ненавидеть меня. Они провели большую закулисную работу. Они полнили общество слухами самыми невероятными, подсовывали Его Императорскому Величеству записки весьма пасквильного содержания, еще больше возбуждая тем самым его недовольство. Они наушничали императору, плели про меня всяческие небылицы. И император все больше и больше склонялся на сторону наушников.

Императрица, видимо, чувствуя свою вину перед супругом и желая выставить меня в черном свете как интригана и рвущегося к власти заговорщика, тоже плела вокруг меня сети, пыталась привлечь на свою сторону знатных дам, а ежели те проявляли колебания, то тут же объясняла это их порочной связью с Куинбусом Флестрином.

По всем этим причинам ко дню заседания Государственного совета атмосфера вокруг меня создалась самая гнетущая. Судьба моя была предрешена. Об этом сообщали мне мои верные сторонники, среди которых одним из самых заметных был Хаззер, чья заинтересованность в моем благополучии питалась, безусловно, не только дружеским ко мне расположением, какового, впрочем, я в нем не замечал.

Преданным мне до конца оставался и излеченный от геморроя влиятельный государственный деятель, вернувшийся к исполнению своих обязанностей, тот важный муж, который чуть было не вызвал меня на кровавую дуэль, и некоторые другие честные и порядочные лилипуты, чьи имена я, по понятным соображениям, назвать здесь не могу. Правда, они составляли явное меньшинство, а потому предпочитали помалкивать, учитывая еще и тот факт, что Его Императорское Величество не скрывал своего отношения ко мне, а оно, как помнит читатель, было отнюдь не благодушным.

И вот судьбоносный день настал. Члены Государственного совета собрались в императорском дворце заседаний. Император во вступительном слове очертил общую политическую ситуацию в стране и за ее пределами, а потом предложил высказываться присутствующим.

Первым на кафедру взошел один из моих могущественных врагов. Речь его была проникнута чувствами и не лишена некоторой логики, завоевавшей ему немало сторонников среди колеблющихся. Так, он привел аргумент, выслушав который, Государственный совет проникся невиданным дотоле единодушием.

«Куинбус Флестрин, – заявил сей муж, – уже лабеыв полстраны, и не за горами время, когда он тебеыв всю». (Я намеренно не даю перевода тех глаголов, которые использовал уважаемый член совета, а привожу их в оригинальном лилипутском звучании. Руководствуюсь при этом двумя соображениями. Во-первых, я не сомневаюсь, что мой любезный читатель и сам почувствует, о чем идет речь, а во-вторых, в английском языке нет слова точно соответствующего этому лилипутскому, поскольку ближайший английский аналог не передает оттенков того действия, которое называет сей лилипутский глагол. Поясню свою мысль следующим образом. Действия, производимые, скажем, молоточком ювелира и молотом кузнеца, хотя и похожи, но суть столь различны, что никому не придет в голову обозначать их одним глаголом. На этом объяснения сего феномена заканчиваю. «Для понимающего достаточно», – как говорили древние римляне.) Эта перспектива настолько напугала Государственный совет, что вопрос о моей дальнейшей судьбе тут же был поставлен на голосование и почти единодушно (за исключением двух-трех преданных мне членов, благодаря которым я и узнал о том, что происходило за закрытыми дверями сего почтенного учреждения, и которые из понятных соображений голосовали, как и все) был решен в пользу моего устранения одним из известных способов. Император, правда, пока не сказал своего заключительного слова. Зато императрица, по традиции присутствовавшая на заседаниях, выражала свое одобрение кивками головы и хлопками крохотных ладошек.

Но тут слово взял один из моих ярых сторонников. Ходили слухи, что его речь была оплачена моим другом Хаззером, однако несмотря на это она была проникнута искренним пафосом и сочувствием к моему положению, а также воздавала должное моим заслугам перед лилипутским государством. Помимо всего прочего, он сказал, что известные в Лилипутии и хорошо опробованные яды могут не подействовать на меня или могут подействовать в том смысле, что лишь ускорит наполнение выгребной ямы. А если яды подействуют в желательном для господ членов Государственного совета направлении, то разложение столь огромного тела может вызвать повальные эпидемии с катастрофическими последствиями для населения Лилипутии. Посему, резюмировал выступавший, вопрос должен быть решен в мою пользу, а народ Лилипутии должен продолжать извлекать выгоду из моего пребывания в стране. В подтверждение этого он привел старинную лилипутскую пословицу, гласящую: «Гостей принимай и о пользе своей не забывай».

После этих слов воцарилось молчание. На лице императрицы появилось гневное выражение – эта фурия была решительно настроена покончить со мной и таким образом скрыть свое грехопадение, о котором я, впрочем, в то время вовсе не собирался сообщать миру.

Затем взял слово дед нынешнего императора – специальным указом действующий император возвел деда в ранг пожизненного члена Государственного совета, хотя и без права голоса, и разрешил ему присутствовать на заседаниях, куда он приезжал из своей провинции, покидать которую во всех остальных случаях ему категорически запрещалось.

Дед, который после моего визита к нему проникся ко мне симпатией, сказал, что Лилипутия, будучи государством могущественным и благородным и еще больше укрепившим свое благородство и могущество, приняв на вооружение открытый им задний способ, более не может позволить себе пребывания в варварской дикости, а должна двигаться в заданном им направлении ко всеобщему благу и процветанию, и было бы, по меньшей мере, неразумно не воспользоваться на этом пути теми возможностями, которое дает мое пребывание в Лилипутии. Он уже не говорит о том, что министерство, отвечающее за здоровье нации, могло бы повернуться лицом в мою сторону и провести научное исследование тех лекарственных средств, которые пока в стране используются на шарлатанской основе, но тем не менее приносят существенные плоды. Императорский дед мог еще долго продолжать в таком же духе, но его оборвал отец нынешнего императора (напомню читателю, что между дедом и отцом отношения не складывались, и последовавшая речь не отличалась сыновней почтительностью).

Отец начал с того, что, хотя его почтенный батюшка, как всегда, и наплел немало околесицы, но на сей раз в его речи было зерно истины, что, впрочем, лишний раз подтверждает старинную лилипутскую мудрость, гласящую, что и у осла четыре мосла. (Замечу в скобках, что у экс-императора тоже были основания чувствовать ко мне благодарность. С помощью моего экстракта его вылечили от падучей, которой он страдал в последние годы.) Дальше почтенный экс-император высказался в том смысле, что не видит целесообразности в столь радикальных мерах по моему устранению. Лабеыв-тебеыв – это, мол, абстракции, а пользы от моего пребывания в Лилипутии гораздо больше, чем вреда. Что он лично и может засвидетельствовать.

Чаша весов качнулась в мою пользу. Сам император согласно кивнул, подтверждая слова своего батюшки. После этого выступления было проведено новое голосование, которое на сей раз дало прямо противоположные результаты: лишь двое-трое непримиримых продолжали упрямо настаивать на моем устранении, а остальные уверенно голосовали за сохранение нынешнего статус-кво.

Однако после этого слово взял Его Величество, который и подвел итог дебатам, поддержав, с одной стороны, моих противников, а с другой – моих же сторонников. Умело балансируя между двумя крайними точками зрения, он сказал, что мое пребывание должно быть использовано во благо великой Лилипутии, а потому он своим указом, который не замедлит последовать, узаконит применение продуктов моей жизнедеятельности и установит порядок их отъема. Ниже я еще приведу в моем дословном переводе текст указа Его Императорского Величества, последовавший на другой день за заседанием Государственного совета, а пока расскажу, чем закончилось заседание.

Император в своем заключительном слове отметил также, что находятся еще, к сожалению, любители всяких закулисных махинаций, не упускающие возможности половить рыбку в мутной воде (в своей обычной манере имен император не назвал, хотя прозрачность намека не оставляла сомнения в том, кто имеется в виду) и погреть руки за счет народа Лилипутии, присваивая себе то, что по праву принадлежит всем. Однако государство, мол, не будет оставаться в стороне от этих процессов, а потому примет соответствующие меры, чтобы народ не был обижен, казна не терпела убытка, а те, кто проявил свою истинную физиономию, получил по заслугам.

Забегая вперед, скажу, что секретарь, готовивший эту императорскую речь, предупредил Хаззера о ее содержании, и тот к началу заседания уже пребывал вне пределов досягаемости судебных органов Лилипутии, то есть там, где находили убежище все, кто вызвал неудовольствие лилипутских властей, – на острове Блефуску.

На сем присутствующие мужи устроили императору долгую овацию, после которой разошлись по своим неотложным делам, а государственная машина заработала во всю свою невыносимую мощь во исполнение императорской воли.

О содержании указа Его Императорского Величества я узнал на следующий день – мне принес его императорский курьер, прискакавший на взмыленной лошади. Он вручил мне указ под роспись, а сразу же после его убытия мою скромную обитель окружили войска, которые вытеснили за кольцо оцепления всех прочих граждан и никого более пропускать не стали.

Я же тем временем погрузился в чтение указа.