Эскадрилья ведет бой

Моя родная эскадрилья

Начало 1945 года ознаменовалось крупной наступательной операцией, ставившей целью освобождение польского народа от гитлеровской чумы. Советская Армия выполняла благородный интернациональный долг, великую освободительную миссию.

Первоначально намеченная дата наступления неожиданно была изменена с тем, чтобы ускорить события, быстрее реализовать стратегический замысел, и 1-й Украинский фронт пришел в движение не 20-го, как планировалось, а 12 января.

О причине такой «поправки» мы догадывались: в Арденнах гитлеровские войска прижали наших союзников, и положение англо-американских войск, особенно в районе Саарбрюкена и Карлсруэ, стало критическим.

И Ставка Верховного Главнокомандования, невзирая на неблагоприятные метеорологические условия, принимает решение ускорить подготовку к наступательным действиям и начать их на 8 дней раньше, чем это было вначале запланировано.

Ускоренным темпом велись переброска резервов, сосредоточение боевой техники и живой силы, подтягивались тылы. На направлении главного удара создавалась высокая плотность пехоты, артиллерии, танков. На этом направлении главного удара находились и мы.

Не так уж часто летчиков, да еще истребителей, вывозят на передовую. А тут собрали всех командиров звеньев, заместителей командиров и командиров эскадрилий, руководящий состав полкового и дивизионного масштаба и на машинах группами провезли по боевым порядкам наших наземных войск, показали (разумеется, из укрытий) первую линию вражеской обороны, ориентиры, к которым «привязывается» наша артиллерия. Из траншей и блиндажей, с командных пунктов командиров стрелковых батальонов с помощью стереотрубы, а то и без нее мы наблюдали за вражескими позициями, отчетливо видели даже отдельных гитлеровцев. Нас разделяло расстояние в каких-нибудь 300 — 400 метров. На нейтральной полосе лежали сбитые самолеты «Хеншель-129», «Юнкерс-87», «Фокке-Вульф-190» и два наших — Ла-5 и Ил-2. Даже в ротах побывали — это еще ближе к передовой. Продемонстрировали нам свое мастерство артиллеристы — показали, как ведется пристрелка, что такое «вилка», как поражается цель.

Мы увидели, с какой большой опасностью сопряжена боевая работа артиллеристов и пехотинцев. Поделились ребята мыслями — и пришли к выводу, что нам, истребителям, все же легче, чем им.

Проезжая по сандомирскому плацдарму, увидели много замаскированной боевой техники — танки, самоходные орудия, пушки на огневых позициях. Обратили внимание, что стоят они довольно плотно, в буквальном смысле — «ствол к стволу».

Это было 10 и 11 января. Небольшой мороз, метет поземка. Беспокоимся: погоды нет — летать не можем. Чувствуем: не зря нас вывозили на передний край… Вот-вот начнется!

Заехали также и на один из аэродромов, где нам показали площадку, на которую мы должны перелетать — Боржомув…

Рекогносцировка позволила нам подробнее ознакомиться с районом предстоящих боевых действий. На обратном пути то и дело встречались нам колонны танков, артиллерия на марше, обозы.

Беседуя с командирами полков и батальонов, договаривались о взаимодействии, сигналах и целеуказаниях.

К вечеру 11 января совершили перелет непосредственно к линии фронта — сели на сандомирском плацдарме близ Боржомува. Место знакомое — по рекогносцировке.

Сели, зарулили на стоянки. Комдив уже здесь, начальник штаба тоже.

Итак, на рассвете 12 января загремело, загрохотало вдали, покатился над землей несмолкаемый гул. Но длился артналет недолго, и вскоре наступило затишье.

Все мы находились на аэродроме. Уже второй завтрак привезли, а летчики все еще сидят в кабинах и ждут… у моря погоды. Кто в такую круговерть рискнет выпустить экипажи в воздух? Снегопад, низкая облачность. Противоположный край аэродрома не разглядеть.

И все же чутко прислушиваемся к шороху в наушниках — а вдруг команда, приказ?..

Часов в десять снова послышался нарастающий гул. Грозный и неукротимый. Целый час, а может дольше, грохотал и неистовствовал «бог войны».

Покрышкин ночью возвратился с передовой и теперь информировал нас о боевых действиях наземных войск. Затем поставил задачу. Будем прикрывать наземные войска. Сказал — и улыбнулся:

— Старые знакомые — Тринадцатая армия генерал-полковника Пухова.

Сделал паузу, подошел к карте.

— Район Мотовице, Кельце, — карандаш коснулся одной точки, передвинулся к другой. — Учтите, погода очень сложная, наших войск здесь очень много — весь сандомирский плацдарм насыщен ими, особенно вблизи передовой. Обращаю ваше внимание, — голос командира зазвучал выше. — Линия фронта хорошо обозначена, и за эту черту не ходить: у противника сосредоточено много защитных средств.

Полковник Абрамович, воспользовавшись паузой, излагает свой «интерес»:

— Надо разведать положение наших подвижных войск, связаться с авианаводчиками Макеевым, Бычковым…

Покрышкин сделал жест рукой — погоди, мол, начштаба — успеется. И, обратившись снова к летчикам, но дав начальнику штаба понять, что это говорится главным образом для него, сказал:

— Погода улучшится, можно будет повыше подняться. Тогда и уточним, где войска. А что на бреющем искать? Только напороться на «эрликоны»!..

Жердев ответил:

— Понял! Комдив добавил:

— Вылет — через двадцать минут!..

Выходим из домика, где обосновался командный пункт. Покрышкин еще раз напутствует летчиков:

— Будьте, ребята, осторожны: погода вон какая!

Полковник Абрамович из-за спины комдива, приподняв свой планшет, легонько постукивает по целлулоиду пальцем, привлекает внимание Жердева и выразительной мимикой не столько просит, сколько настаивает на том, чтобы Жердев все же доразведал обстановку.

Виктор мягко улыбнулся и кивнул головой: ладно, мол, — сделаем!

Он был человеком обязательным, живо откликался на просьбу, не считал за труд оказать помощь или содействие каждому, кто в этом нуждался. Сейчас он понимал заботу начальника штаба, которому позарез нужны были свежайшие данные о положении сторон.

Вылетели экипажи «усиленной» четверкой, когда пары комплектуются опытными летчиками, а не смешанным составом «старичок» — «новичок».

Пришли в район Хмельник, Балица, Дуже. Нижний край на высоте 200 — 300 метров, над головой висят тяжелые «шапки» холодных облаков. Прошли на 150 — 200 метрах. Хорошо просматривается полоса прорыва наших войск. Сплошным потоком ринулись в «проран» войска.

Линия фронта сместилась — противник под натиском наших частей отошел. Образовалась пустота: трижды пройдя вдоль бывшей линии фронта, ни разу не заметили хоть какого-нибудь движения.

— Пора «тридцать три», — говорю ведущему.

— Погоди, — ответил Жердев. — Пройдем еще немного — посмотрим, что там, западнее…

Его смущала эта пустота, которую ни назвать, ни сравнить с нейтральной полосой никак нельзя было. Ему нужны были не условные, не приблизительные данные, а истинное положение вещей. Тем более, что пообещал начальнику штаба разведать обстановку.

Две-три минуты идем на запад. Впереди показался городок Шицин. Мы с Иваном Руденко идем на высоте 80 — 100 метров; пара Жердева летит впереди слева и с превышением на 50 метров, мелькает в рваной облачности — держу ее все время в поле зрения.

И вдруг будто молнии засверкали во мглистом небе. С разных сторон земля бросила вверх россыпи огненных трасс. Яркие шарики замелькали впереди, сбоку, выше… Заученным, отработанным движением бросаю машину вправо. Иван Руденко, идущий пеленгом сзади, повторяет резкий маневр. Кричу, чтобы слышали и он, и Жердев с Березкиным:

— Ниже, ниже!..

Сам прижимаю истребитель чуть ли не к верхушкам деревьев, и трасса обгоняет меня, мечется над головой.

Проносимся над Шицином. К домам жмутся группы солдат, одетых в черные комбинезоны. Вражеские танкисты!.. А вон и танки — стоят между домами.

Держу правее — и выхожу из зоны огня. Руденко рядом. А Жердев и Березкин построили противозенитный маневр отворотом влево.

И вдруг послышался взволнованный голос Березкина:

— Виктор, горишь! Горишь!..

А Жердев, поняв, что его положение весьма сложное, поставил самолет на крыло и стал резко снижаться, пытаясь таким способом выйти из-под трасс и сбить пламя.

Лейтенант Березкин видел, как комэск устремился к земле.

Что было дальше, он не мог рассмотреть — облачность поглотила самолет.

Вернулся Березкин один. Доложил, что и как произошло. Высказал предположение, что Жердев сел на вынужденную…

Да, он сел на фюзеляж у дороги восточнее хутора Пежнице, что в девяти километрах севернее города Хмельник. Раненый летчик нашел в себе силы посадить поврежденный истребитель. Но здесь еще был враг. К самолету с диким воплем устремились фашистские зенитчики: невдалеке находилась та самая батарея, которая и подбила Жердева. Помчались к самолету и отступавшие по дороге фашисты.

Часа два спустя наши танкисты, гнавшие врага на запад, увидели полуобгоревший краснозвездный истребитель. Неподалеку лежал раздетый почти донага, окровавленный летчик. Бездыханный, весь исколотый штыками.

Ах, Жердев, Жердев! Не суждено было тебе дойти до вражеских границ. А какой был боец, какой летчик!..

Ничем не мог помочь ему Березкин. Тем более что горючее было на исходе.

На третий день выехали на хутор Пежнице посланные командиром авиаторы. Расспросили местных жителей о том, что произошло. Подошел местный ксендз и с горечью, с душевной болью рассказал, как глумились гитлеровцы уже над мертвым советским летчиком. Раздели, сняли с него гимнастерку с орденами, кололи тело штыками. Бросили труп в канаву — и бежали.

Поляки похоронили героя. Потом, 16 января, его останки были перезахоронены в Тарнобжеге на городском кладбище, а со временем прах его перенесли в Сандомир.

…Несколько лет спустя после окончания войны в Ессентуках, на родине Виктора Жердева, показывали снятый фронтовыми операторами документальный кинофильм «В небе Покрышкин». Прослышав об этом, заволновался отец Виктора — Иван Ефимович, засуетилась мать Евдокия Ивановна, заторопились в кино, хотя давненько уже не были там.

Они сидели в зале как завороженные: экран перенес их в ту обстановку, в которой жил и действовал их сын. Стремительно носились в небе самолеты, стучали очереди, гудели моторы. Вот и летчики, техники, механики, мотористы, с которыми бок о бок служил Виктор. Они хорошо знали его, и он знал всех их… А вот Покрышкин. Выходит из кабины, останавливается на крыле, улыбается, приветливо машет кому-то рукой. Несколько летчиков подхватили Покрышкина на руки.

И вдруг мать вскрикнула во весь голос, на весь зал: — Витя!.. Мой Витюшенька!..

Мать сразу узнала сына. Она вскочила с места, хотела бежать туда, к самому экрану, но Иван Ефимович, глотая слезы, убеждал жену:

— Успокойся, мать! Куда ты рвешься?!

Зал, обычно остро и бурно реагирующий на малейшее нарушение тишины, сейчас молчал: зрители все поняли, люди сразу же догадались о том, что произошло.

А мать никак не могла совладать с собой. Сердце стучало, звенело в груди, казалось, оно вот-вот вырвется наружу.

— Успокойся, мать! Не шуми — прошу тебя…

Голос Ивана Ефимовича дрожал: вот он, сын, совсем рядом… Как ни тяжко переживать уже притухшую было боль, Иван Ефимович все же доволен был, что посмотрел фильм: и друзей Виктора повидал, и словно с сыном повстречался. А мать долго еще рассказывала соседям да знакомым, как увидела в кино сына, как тот поздравлял своего командира с третьей Золотой Звездой.

…Когда освободилась должность командира первой эскадрильи, у Покрышкина не было ни сомнений, ни колебаний относительно кандидатуры на вакантное место: он знал всех, чувствовал, кому можно доверить боевой коллектив, — и назначил комэском капитана Виктора Жердева.

Жердев начал свое «восхождение» в небо с бомбардировочной авиации. Но ни на день не расставался с мечтой стать летчиком-истребителем.

Чернявый, стриженный под «бокс», стройный и подтянутый, всегда до озорства веселый, он быстро сходился с людьми и становился «душой общества». Так было в одном полку, в другом и, наконец, в «покрышкинском» тоже.

Летая на И-16, тогда еще старшина, Виктор Жердев воевал отважно и открыл боевой счет в небе Кубани.

В небе Украины раскрылся его талант воздушного бойца. Здесь он возмужал, здесь приобрел богатый боевой опыт и тактическую зрелость. Мариуполь, Осипенко, Мелитополь, Перекоп, Сиваш, Яссы, Львов, Сандомир — вот лишь некоторые географические названия, помеченные на его полетных картах в период боев.

Он лично сбил 17 вражеских самолетов. И сразил бы еще немало, если бы не шальной снаряд…

В тот же день, уже вечереть стало, в эскадрилью пришли комдив, командир полка, замполит майор Василенко, начальник штаба подполковник Датский.

Поговорили с ребятами, посочувствовали нам.

— Ну, Сухов, — повернулся ко мне полковник Покрышкин, — тебе командовать нашей первой эскадрильей!

Стою, не знаю, что и ответить. А мысль бьется потревоженной птицей. «Месяц только в замкомэсках хожу… Правда, вырос здесь, всех знаю и все меня… Но командовать, да еще первой, его эскадрильей!..»

Откровенно и говорю Александру Ивановичу:

— Не рановато ли?

— На войне все делается вовремя! Молодость — не помеха. Главное — боевой опыт. А его у тебя достаточно. Сколько? Полтора десятка уже завалил?

— Четырнадцать на счету.

— Вот и хорошо! Группы, знаю, водишь нормально — шестерки и восьмерки. А это ведь и есть эскадрилья…

— Запомни: партия тебе доверяет этот пост, — вступил в разговор майор Василенко.

— В общем — командуй! — сказал, словно отрубил, Покрышкин, как об уже решенном деле сказал.

Пожал руку, похлопал по плечу, что значило «Не робей!», и, резко повернувшись, ушел. За ним последовали и его спутники.

На дворе холодно, морозно. Через 40 минут лететь на боевое задание: будем прикрывать наши части, изготовившиеся брать Ченстохов.

Мысли возвращаются к только что состоявшемуся разговору. Не верится, что доверили первую эскадрилью — боевой коллектив, имеющий богатейшую историю. Кто его возглавлял? В начале войны — превосходный летчик капитан Федор Атрашкевич. Он погиб ровно через неделю после начала войны. Самолет подбила зенитка, и отважный комэск направил горящий истребитель на скопление войск у переправы через реку Прут.

Командовал эскадрильей старший лейтенант Константин Ивачев. В октябре 1941 года он не вернулся с боевого задания — погиб под Таганрогом.

В трудную пору ее возглавлял и Александр Покрышкин, к нему-то и пришли мы — совсем юные пилоты — весной 1943 года, в разгар воздушного сражения в небе Кубани. У него учились, у него перенимали опыт. Он рос, он шаг за шагом поднимался на более высокие должностные ступени. Его сменяли мастера огня и маневра Григорий Речкалов, Иван Олефиренко, Андрей Труд, Виктор Жердев. Их личный вклад в славу нашей эскадрильи огромен. Вместе с тем они передавали опыт своим питомцам, растили из них мастеров атак.

И вот на заключительном этапе войны эстафета передана в мои руки. Высокая это честь! Как буду выглядеть? Ведь от роду всего лишь 22 года, а в подчинении теперь будут люди много старше, особенно из технического состава.

Не строю иллюзий: трудно будет. Но уверен: помогут партийная и комсомольская организации. Уже несколько раз заводил разговор парторг полка капитан Семен Пыжиков. И не просто беседовал — а как бы опекал. Теперь все понятно: и он «присматривался» еще в ту пору, когда надо было решать вопрос о замкомэске. Не без него шла речь и о кандидатуре на командира эскадрильи.

Секретарем партийного бюро эскадрильи коммунисты избрали Вячеслава Березкина. С ним можно работать. Под стать ему и секретарь комсомольской организации нашей эскадрильи — механик самолета старший сержант Юра Храповицкий: это грамотный, активный, трудолюбивый, веселый юноша.

На этих ребят вполне можно положиться: они в любом деле помогут командиру.

Сами трудятся много, не считаются со временем. Авторитетные. Умеют работать с людьми, вести их за собой и, главное, вдохновляют товарищей личным примером: они — не освобожденные секретари, и наряду со своими служебными обязанностями активно выполняют и общественную работу. Диву порой даешься: когда они отдыхают? Работают днем, если надо — и ночью возле самолетов копошатся. Смотришь — и боевой листок выпустили ребята, и собрание провели, и интересную статью, собрав сослуживцев в кружок, прочитали и обсудили, и самодеятельный концерт подготовили.

А командиры звеньев какие? Орлы! Вахненко, Голубев. Да и Березкин, хоть и не утвержден еще, а только «допущен к исполнению обязанностей», тем не менее ему вполне доверить можно звено. Многие летчики отлично показали себя в боях — Руденко, Душанин, Кудинов. И молодежь пришла в подразделение неплохая — Сеничев, Борейко, Митягин.

Пришел к нам из запасного авиаполка вернувшийся в авиацию десантник-малоземелец младший лейтенант Федор Кутищев. Коренастый, с буйным чубом, сильный физически, он и силу духа показал в трудных сражениях на Мысхако в феврале и марте 1943 года. Он, рядовой краснофлотец, но летчик по профессии, заменил тяжело раненного командира взвода и в течение месяца удерживал с ребятами клочок земли у знаменитого колодца. Был ранен. Вылечился — и снова вернулся туда, где шли жаркие бои. Приказ Верховного Главнокомандующего вернул его, летчика, в родную стихию. И дрался Федор с воздушным противником дерзко, мужественно, самоотверженно. Он-то знал, как нелегко тем, кто воюет на земле, без воздушного прикрытия. И Кутищев прикрывал братьев по оружию надежно.

Взял Федора ведомым… И не ошибся. За короткий срок — четыре месяца — он лично сбил пять вражеских самолетов и мне обеспечил шесть побед. А сколько раз выручал меня в бою, прикрывал, защищал?..

А взять техников, механиков, мотористов, оружейников… Многие с первых дней воюют. В числе ветеранов Иван Яковенко, Павел Ухов, Иван Орищенко, Иван Бовшик, Григорий Штакун, техники звеньев Григорий Клименко, Григорий Шевчук, старший техник по вооружению Николай Дурнов, техник по радио Николай Кукушкин, инженер эскадрильи, опытнейший специалист Иван Кожевников и многие другие.

Какие ребята! Впрямь — золотые!.. С такими можно служить, с такими бить врага легче.

Хорошо знаю их. Да и они меня превосходно знают. Если Верят, поддержат — дела пойдут хорошо. Впрочем, а почему надо сомневаться? Вот они подходят, поздравляют с назначением, подбадривают.

Верю: помогут!..

…Свой первый боевой вылет в новом качестве комэска выполнил 17 января: восьмерка прикрывала наши войска, штурмовавшие Ченстохов.

Вылет — как вылет. Ведомым идет у меня Федор Кутящее. Погода сложная, но, проносясь над городом, видим: бегут фашисты! Снизились и проштурмовали километрах в десяти западнее города колонну отступающих вражеских войск: целеуказание получили от авианаводчика, находящегося в танковом батальоне.

К вечеру, когда «рабочий день» завершился, услышали сообщение: Ченстохов взят!

Радуемся, конечно. Ведь в этом есть и частица нашего ратного труда.

Через день перелетели на аэродром Марьянка, что на окраине Ченстохова, и получили задание прикрывать наши войска в районах Краков и Крайцбург, переправы близ городов Оппельн, Бриг, Олау, Бреслау…

В Ченстохове не задерживаемся. Уже 18 января некоторым передовым отрядам 3-й гвардейской танковой армии генерала П. С. Рыбалко (а мы ее прикрываем) удалось выйти на прежнюю польско-германскую границу. На следующий день на линию старой границы вышли 5-я гвардейская армия А. С. Жадова, 52-я армия генерала И. А. Коротеева. И мы летаем уже над вражеской землей.

И опять своими крыльями прикрываем переправы. Только уже через Одер. Мы пришли!..

Одно мешает — погода. Снежные заряды словно состязаются в коварстве, в попытках удержать нас на земле. Но летаем, ходим четверками и шестерками.

24 января садимся в Альтдорфе. Нигде ни души. Брошены дома, опустел поселок. Ревет голодная скотина, визжат свиньи, гогочут гуси. В квартирах царит безмолвие. Впечатление, что хозяева только что вышли, сейчас зайдут. Но не идут: они бежали. Их запугали «зверствами красных» — и они, поверив гитлеровской пропаганде и заслышав близкие орудийные раскаты, бросили все, спасая собственные души.

Хоть бы одного немца увидеть, объяснить ему, что мы не воюем с народом, а несем ему избавление от гитлеровского фашизма. Пусть бы объяснил своим соотечественникам, своим землякам. И пусть возвращаются, пусть живут спокойно и не боятся нас.

Командир БАО мечется: если с размещением и питанием технического и летного состава вопрос решен, то с нежданно-негаданно оказавшимся на его попечении огромным хозяйством, хором, требующим еды, никак своими силами не управиться. Вон сколько недоеных коров на скотном дворе! Они уже не мычат — они ревут. Что делать? Уже и технический состав на помощь батальонным ребятам пришел: задают корм, принялись коров доить. Смотрю, Иван Михайлович машет мне, подает ведерко:

— Ну-ка, принимайся и ты, браток, за дело — надо буренок выручать.

Показал, как это делается. Присел я возле бурой коровенки, одной рукой кое-как подоил ее. Получилось! И у других дело пошло.

Но сделанное — лишь капля в море: скота здесь вон сколько — около четырехсот голов!..

Командир батальона аэродромного обслуживания все же нашел выход. Вышел на шоссе, а там колонны вызволенных из гитлеровского рабства людей идут. Остановил их, показал на скотный двор рукой, объяснил, что да как. Были в этой колонне люди разных национальностей. Русские, украинцы, поляки сразу же перевели просьбу советского офицера — и оживились бледные лица, заулыбались люди. Свернув с шоссе, толпой заспешили на помощь.

Поселили летчиков в замке, серой громадой возвышающемся в глубине большого, тщательно ухоженного парка. Прошлись по его аллеям, осмотрели территорию, увидели пруды с деревянными «шлюзами», а в секциях — взблескивающих серебристыми и золотистыми чешуйками карпов.

— Неплохо устроился барон! — сказал Вахненко.

— Барон — не барон, а фашист отъявленный! — добавил Руденко.

— Откуда тебе это известно? — Кутищев не сомневается, но хотел бы узнать «сам факт».

— Ты вон в замок зайди да погляди, сколько фашистских знамен там лежит! — вскинулся Руденко.

— Вот бы тебе тот фон-барон попался! — с подковыркой говорит Березкин.

— Да и ты б его не миловал.

— Выходит, лучше б ему не попадаться?..

— Понял это — удрал. Сообразительный, — констатирует Алексей Сеничев.

Вот так, беседуя, подошли к высокому темно-серому зданию в три этажа. Позади него — несколько флигелей.

Решительно ступили через порог. Большой светлый зал с высокими окнами. Люстра под потолком. Добротная мебель. Рояль. Картины в золоченых рамах. С тех картин удивленно смотрят на нас предки бежавшего хозяина. А мы уже ничему не удивляемся — ни этой гулкой тишине, ни этой роскоши, ни целой кипе фашистских знамен из плотного искусственного шелка, сложенных в углу.

Командир, собрав летный состав, сказал:

— Можно было бы и занятия провести, но лучше, думаю, вам дать сегодня отдохнуть. Летной погоды не предвидется.

Вернулись в замок. Обнаружили прекрасную библиотеку. Было здесь много разных изданий на различных языках. Увидели мы и наши книги и, бережно беря их в руки, с тревожным волнением думали о путях, приведших этих пленниц сюда, в мрачный, чужой замок, о судьбах людей, которым они принадлежали, об авторах, составляющих нашу национальную гордость.

…«Нет уз святее товарищества»…

Николай Трофимов негромко начинает читать своим боевым друзьям гоголевского «Тараса Бульбу», и мерцающий свет коптилки пламенем загадочного костра играет на задумчивых, немного усталых лицах летчиков, полукругом сидящих и стоящих возле товарища, пристроившегося на вращающемся стульчике у пианино, на котором стоит «осветительный прибор» — нехитрое солдатское изобретение — сплюснутая наверху снарядная гильза с зажженным фитилем.

— Почитай! Вслух почитай, Николай! Для всех…

И Трофимов стал читать. И потянулись ребята к неровному, трепетному, очень похожему на пламя свечи огоньку.

О чем задумался лейтенант Вячеслав Березкин? А что так встревожило-взволновало младшего лейтенанта Николая Кудинова? Или ведомого Покрышкина — старшего лейтенанта Георгия Голубева? Какие мысли владеют сейчас самим чтецом — Николаем Трофимовым?

Пожалуй, вспомнил каждый что-то очень свое, очень близкое, дорогое, родное. А может, встали перед глазами образы друзей, сгоревших в небе фронтовом?.. Они несли на своих быстрых крыльях освобождение людям, несли возмездие врагу, но не донесли его сюда — в чужое небо, в чужую страну, откуда выползла война.

Верные долгу, свято соблюдая закон боевого братства, живые дерутся теперь и за павших друзей-товарищей своих.

…Почти месяц «работаем» с аэродрома. Обжили замок. И тут пошел наш 1-й Украинский фронт в наступление. Да и не только он — три Белорусских и еще три Украинских тоже.

Висло-Одерская операция завершилась крупной победой наших войск. На западном берегу Одера захвачен важный плацдарм. Наши войска вышли на ближние подступы к Берлину.

6 февраля взят Бриг. 8 февраля наши войска возобновили наступление севернее и южнее окруженного города-крепости Бреслау.

До 9 февраля прикрываем наступающие части. Нашей авиации много. Но противник оказывает сильное противодействие, пытается бомбить и штурмовать наши войска.

А тут сюрприз за сюрпризом преподносит погода. Начались оттепели. Аэродром наш грунтовой — раскисает. Если при заморозках на рассвете еще взлетишь, то при возвращении садишься с большим трудом — колеса вязнут в месиве. А о том, чтобы взлететь, уже и помышлять нечего.

Сидели «на якоре» всю неделю и, как говорится, ждали у моря Погоды. Нужен мороз, а его все нет и нет. Да и вряд ли уже будет: солнце повернуло на лето — весна!

Вот когда досадно на душе! Аэродромы все разрушены, бетонированные взлетно-посадочные полосы противник взорвал, привел в негодность. Грунтовые использовать невозможно. А летать надо: войска нуждаются в нашей помощи, поддержке и защите.

Утром встаешь с надеждой, что вернулась… зима. Но нет мороза, как нет и солнца. За окном идет мокрый снег, гуляет ветер или бродит над землей туман. В общем, хуже такой погоды не бывает.

И все же сидим в кабинах — скорее «для порядка», дежурим по два, по четыре…

В это время наша передовая команда вместе с армейскими работниками аэродромной службы обнаружила брошенный гитлеровцами грунтовой аэродром близ поселка Аслау. Здесь были у врага большие авиаремонтные мастерские, с ангарами, с бетонированными площадками между ними.

Рядом пролегала автострада Бреслау — Берлин.

Удачный участок оказался между двумя виадуками, находившимися друг от друга на расстояние 3 километра.

Около автострады — небольшой, но густой ельник. На противоположной стороне — просторное поле. Судя по тому, что на нем всюду разбросаны разбитые транспортные планеры, способные нести на борту по 20 — 30 человек, здесь у противника тоже был аэродром.

Аэродром с мастерскими решено было предоставить в распоряжение частей нашей дивизии.

Когда.в Аслау прибыла передовая команда, в штаб дивизии тут же по радио было передано:

— К приему самолетов не готовы — грунтовая полоса раскисла…

Покрышкин забеспокоился: такой поворот рушил все планы. Войска уходят вперед, радиус действия полков удлинился до предела, да и работать с Альтдорфа из-за распутицы уже невозможно. Что делать в сложившихся условиях?

И тогда он решил попытаться взлететь, чтобы осуществить свой новый план…

К счастью, в ночь на 18 февраля подморозило. Покрышкин еще затемно приказал всем летчикам занять места в кабинах и быть готовыми к перелету. Сам же в паре с Голубевым взлетел и взял курс на Аслау…

Сидим уже час, полтора. Солнце взошло. Земля отходит: у техников и механиков на сапогах уже повисли «галоши». Неужели, так и будем здесь беспомощно сидеть?

И вдруг почти бегом на стоянку, запыхавшись, влетает подполковник Датский и прямиком спешит к моему самолету:

— Давай на Аслау! Подлетая, свяжешься по радио с комдивом. Он сам будет всех сажать… Первой идет твоя эскадрилья, потом — Старчикова, за ней — Трофимова.

Двигатель набирает обороты. Осторожно выруливаю на полосу, даю газ, истребитель разбегается и, как бы оттолкнувшись от земли, взмывает в небо. На душе отлегло: оторвался! Еще несколько минут — и вся эскадрилья в воздухе. Идем курсом на Аслау.

По-весеннему светит солнце. Воздух на высоте чист, прозрачен. Нигде — ни точечки. Будто и нет никакой войны. Только справа по курсу — дымы: то горит окруженный Бреслау.

Вдали замаячили ориентиры, указывающие, что мы подходим к Аслау. Включаю передатчик, вступаю в связь с Покрышкиным, снижаюсь:

— Видишь автостраду?..

С высоты 500 метров хорошо просматриваются две серые ленточки, разделенные посредине желтоватой полосочкой.

— Вижу!

— Хорошо. А посадочный знак «Т» слева?

— Вижу. Но там ведь места для посадки мало.

— Получишь больше — садись на автостраду. Там ширина достаточная: каждая полоса, — по девять метров… Старайся на желтую дорожку не выкатываться…

— Понял! Командую пилотам:

— Роспуск! Посадка по одному…

А через день-два на этом же участке и таким же способом Покрышкин принимал еще два своих полка.

Аэродром на автостраде действовал! Эскадрильи вели бои. А в перерывах проводились занятия, тренировки. Люди чувствовали себя на пороге больших, значительных событий. Знали: раненый фашистский зверь, уползающий в свою берлогу, еще не добит. Он будет отчаянно сопротивляться. Но каждый наш воин нес в своем сердце возмездие и готов был к любым испытаниям.