Естественная исторія религіи

О самоубійствѣ

Одно изъ значительныхъ преимуществъ философіи состоитъ въ томъ, что она доставляетъ наилучшее противоядіе противъ суевѣрія и ложной религіи. Всѣ другія средства противъ этой пагубной болѣзни тщетны или, по крайней мѣрѣ, ненадежны. Простой здравый смыслъ и житейская мудрость, которыхъ достаточно для большинства жизненныхъ цѣлей, здѣсь оказываются недѣйствительными: какъ исторія, такъ и повседневный опытъ доставляютъ намъ примѣры людей, одаренныхъ величайшей способностью къ веденію дѣлъ и предпріятій и [тѣмъ не менѣе] всю жизнь рабски пресмыкавшихся передъ грубѣйшимъ суевѣріемъ. Даже веселость и кроткій нравъ, вливающіе цѣлительный бальзамъ во всякую иную рану, оказываются безсильными противъ столь пагубнаго яда, какъ мы это въ особенности можемъ замѣтить относительно прекраснаго пола: хотя послѣдній и обладаетъ обыкновенно упомянутыми богатыми дарами природы, — однако, многія изъ свойственныхъ ему радостей омрачаются благодаря назойливости этого незваннаго гостя. Но разъ здравая философія овладѣетъ духомъ, — суевѣріе дѣйствительно исключается изъ него; и можно по справедливости утверждать, что ея побѣда надъ этимъ врагомъ болѣе полна, чѣмъ надъ большинствомъ пороковъ и несовершенствъ, свойственныхъ человѣческой природѣ. Любовь или гнѣвъ, честолюбіе или скупость, коренятся въ темпераментѣ и аффектахъ, которые врядъ-ли могутъ быть безусловно исправлены даже самымъ здравымъ разумомъ; тогда какъ суевѣріе, основанное на неправильномъ мнѣніи, должно немедленно исчезнуть, лишь только истинная философія внушитъ намъ болѣе правильныя представленія о высшихъ силахъ. Здѣсь идетъ болѣе равная борьба между болѣзнью и лекарствомъ и дѣйствительности послѣдняго не можетъ помѣшать ничто, кромѣ собственной ложности и софистичности.

Возвеличеніе заслугъ философіи путемъ раскрытія губительныхъ задатковъ того порока, отъ котораго она исцѣляетъ духъ человѣка, будетъ здѣсь излишнимъ. Суевѣрный человѣкъ, говоритъ Туллій {De divin, lib. II, 72, 160.}, несчастенъ во всякій моментъ, при всякомъ событіи въ жизни; даже самый сонъ, изгоняющій всѣ иныя заботы изъ сознанія злополучныхъ смертныхъ, даетъ ему поводъ къ новымъ страхамъ, ибо, анализируя свои сны, онъ находитъ въ этихъ ночныхъ видѣніяхъ предвѣстіе грядущихъ несчастій. Я могу прибавитъ, что, хотя одна смерть въ состояніи вполнѣ прекратить его бѣды, однако онъ не смѣетъ обратиться къ этому прибѣжищу, но продолжаетъ свое злосчастное существованіе изъ-за тщетнаго страха оскорбить своего творца, воспользовавшись властью, дарованной ему этимъ благодѣтельнымъ Существомъ. Дары Бога и природы похищаются у насъ этимъ жестокимъ врагомъ [суевѣріемъ] и, несмотря на то, что одного указаннаго шага было-бы достаточно, чтобы удалить насъ изъ обители страданія и печали, угрозы суевѣрія приковываютъ насъ къ ненавистному существованію, которое, благодаря ему-же, главнымъ образомъ, и становится жалкимъ.

Люди, которые принуждены были прибѣгнуть къ этому роковому средству вслѣдствіе несчастій, постигшихъ ихъ въ жизни, замѣчаютъ, что, разъ несвоевременная заботливость друзей лишитъ ихъ того способа смерти, которымъ они предполагали воспользоваться, то они рѣдко рѣшаются обратиться къ другому способу, или-же въ состояніи бываютъ вторично настолько собраться съ духомъ, чтобы привести въ исполненіе свое намѣреніе. Такъ великъ ужасъ нашъ передъ смертью, что когда она предстаетъ передъ нами въ иной формѣ, кромѣ той, съ которою человѣкъ старался примирить свое воображеніе, она возбуждаетъ въ немъ новые страхи и превозмогаетъ его слабую рѣшимость. Но когда къ этой природной робости присоединяются угрозы суевѣрія, — неудивительно, что послѣднее лишаетъ людей всякой власти надъ ихъ жизнью, разъ даже многія удовольствія и радости, къ которымъ насъ влечетъ сильная склонность, похищаются у насъ этимъ безчеловѣчнымъ тираномъ. Попробуемъ-же вернуть людямъ ихъ природную свободу, разсмотрѣвъ всѣ обычные аргументы противъ самоубійства и доказавъ, что, согласно мнѣніямъ всѣхъ древнихъ философовъ, съ поступка этого можетъ быть снято всякое подозрѣніе въ томъ, что онъ грѣховенъ, что онъ достоинъ порицанія.

Если самоубійство преступно, оно должно быть нарушеніемъ нашего долга по отношенію или къ Богу, — ли къ нашему ближнему, или къ намъ самимъ. Чтобы доказать, что самоубійство не есть нарушеніе нашего долга по отношенію къ Богу, быть можетъ достаточно окажется слѣдующихъ соображеній. Для управленія матеріальнымъ міромъ всемогущій Творецъ установилъ общіе и неизмѣнные законы, въ силу которыхъ всѣ тѣла, начинай съ величайшихъ планетъ и кончая малѣйшей частицей матеріи, ограничиваются свойственной имъ сферой и дѣятельностью. Для управленія міромъ живущаго, онъ одарилъ всѣ живыя существа тѣлесными и духовными силами: внѣшними чувствами, аффектами, стремленіями, памятью и сужденіемъ, силами, которыя или побуждаютъ ихъ къ дѣйствіямъ, или управляютъ ими при веденіи того образа жизни, къ которому они предназначены. Эти два отличныхъ другъ отъ друга начала міра матеріальнаго и міра живыхъ существъ постоянно переплетаются и взаимно замедляютъ или ускоряютъ свои дѣйствія. Силы людей и всѣхъ другихъ живыхъ существъ сдерживаются и направляются природой и качествами окружающихъ тѣлъ, тогда какъ модификаціи и дѣйствія этихъ тѣлъ непрестанно измѣняются благодаря воздѣйствію всѣхъ живыхъ существъ. Рѣки останавливаютъ человѣка въ его слѣдованіи по поверхности земли и рѣки-же, направленныя должнымъ образомъ, передаютъ свою двигательную силу машинамъ, служащимъ на пользу человѣка. Но хотя области матеріальныхъ и животныхъ силъ не остаются вполнѣ раздѣленными, отсюда не возникаетъ никакого несогласія, никакого безпорядка въ мірозданіи; напротивъ, изъ смѣшенія, соединенія и противопоставленія различныхъ силъ, принадлежащихъ неодушевленнымъ тѣламъ и живымъ существамъ, возникаетъ та изумительная гармонія и соразмѣрность, которая доставляетъ намъ наивѣрнѣйшій аргументъ въ пользу верховной мудрости. Божественное провидѣніе не проявляется непосредственно въ какомъ-нибудь одномъ дѣйствіи, но управляетъ всѣмъ при помощи тѣхъ общихъ и неизмѣнныхъ законовъ, которые были установлены отъ начала временъ. Всѣ событія въ нѣкоторомъ смыслѣ могутъ быть названы дѣйствіями Всемогущаго; всѣ.они порождаются тѣми силами, которыми онъ одарилъ свои творенія. Не только домъ, падающій вслѣдствіе собственной тяжести, разрушается благодаря божественному Провидѣнію, но и домъ, разрушаемый руками людей; и человѣческія способности не въ меньшей степени его созданіе, чѣмъ законы движенія и тяготѣнія. Игра страстей, повелѣнія разсудка, послушаніе членовъ тѣла, все это — дѣйствія Бога, и эти одушевленныя начала наравнѣ съ неодушевленными послужили ему для установленія порядка міра. Всякое событіе одинаково важно въ глазахъ безпредѣльнаго существа, которое однимъ взоромъ охватываетъ самыя отдаленныя области и пространства и самые далекіе періоды времени. Нѣтъ такого событія, какъ-бы важно оно ни было для насъ, которое Богъ исключилъ-бы изъ общихъ законовъ, управляющихъ вселенною, или которое онъ спеціально сохранилъ-бы для своего непосредственнаго воздѣйствія и вліянія. Перевороты въ государствахъ и имперіяхъ зависятъ отъ незначительнѣйшихъ капризовъ или аффектовъ единичныхъ людей, а жизнь людей сокращается или удлиняется благодаря малѣйшей случайности, зависящей отъ воздуха, отъ пищи, отъ солнечнаго свѣта, или отъ бури. Поступательный ходъ и дѣйствія природы тѣмъ не менѣе продолжаются; и если общіе законы когда-либо нарушаются единичными велѣніями Божества, то это происходитъ такимъ путемъ, который совершенно ускользаетъ отъ человѣческаго наблюденія Если, съ одной стороны, элементы и другія неодушевленныя части творенія продолжаютъ свои дѣйствія безъ всякаго отношенія къ частнымъ интересамъ и положенію людей, то съ другой людямъ предоставлено полагаться на свое собственное сужденіе, на свою сообразительность при различныхъ столкновеніяхъ матеріи и они могутъ пользоваться всѣми тѣми способностями, которыми они одарены, для того, чтобы заботиться о споемъ удобствѣ, счастьѣ или-же сохраненіи. Каковъ-же въ такомъ случаѣ смыслъ принципа, гласящаго, что когда человѣкъ, утомленный жизнью, преслѣдуемый страданіями и несчастіями, смѣло побѣждаетъ естественный страхъ передъ смертью и исчезаетъ изъ этого жестокаго міра, — что такой человѣкъ, говорю я, возбуждаетъ противъ себя негодованіе Творца, потому что посягаетъ на сферу дѣйствія божественнаго провидѣнія и нарушаетъ міровой порядокъ? станемъ-ли мы утверждать, что Всемогущій какимъ-нибудь образомъ оставилъ въ своемъ распоряженіи жизнь людей и не подчинилъ этого событія, наравнѣ съ другими, общимъ законамъ, которыми управляется вселенная? Это — очевидная неправда; жизнь людей подчинена тѣмъ-же законамъ, какъ и жизнь другихъ живыхъ существъ; а послѣдняя подчинена общимъ законамъ матеріи и движенія. Паденіе башни или введеніе яда [въ организмъ] можетъ уничтожить человѣка наравнѣ съ самымъ презрѣннымъ созданіемъ; наводненіе уноситъ безъ разбора все, что попадаетъ въ районъ его яростнаго натиска. Такимъ образомъ, если жизнь людей постоянно подчинена общимъ законамъ матеріи и движенія, то не потому-ли поступокъ человѣка, распоряжающагося своей жизнью, преступенъ, что всякое посягательство на эти законы или-же нарушеніе ихъ дѣйствія — преступно? Но это, повидимому, нелѣпость: всѣмъ живымъ существамъ разрѣшено полагаться на свое собственное благоразуміе и умѣніе при прохожденіи жизненнаго пути и всѣ они имѣютъ полное право поскольку это въ ихъ власти — измѣнять всѣ дѣйствія природы. Безъ пользованія этимъ правомъ, они не могли-бы прожить ни одной минуты; всякій поступокъ, всякое движеніе человѣка измѣняетъ порядокъ нѣкоторыхъ частицъ матеріи и отклоняетъ общіе законы движенія отъ ихъ обычнаго теченія. Сопоставивъ эти выводы, мы находимъ, что жизнь человѣческая подчинена общимъ законамъ матеріи и движенія и что нарушеніе или измѣненіе этихъ общихъ законовъ не есть посягательство на сферу дѣйствія провидѣнія. А слѣдовательно, не воленъ-ли каждый свободно распоряжаться своей жизнью? И не имѣетъ-ли онъ право пользоваться той властью, которою одарила его природа? Для того, чтобы уничтожить очевидность этого заключенія, мы должны указать основаніе, почему именно данный частный случай составляетъ исключеніе; погому-ли, что человѣческая жизнь имѣетъ такое большое значеніе, что распоряжаться ею по человѣческому усмотрѣнію слишкомъ самонадѣянно? Но жизнь человѣка для вселенной имѣетъ не больше значенія, чѣмъ жизнь устрицы. Однако, еслибы даже она и имѣла очень большое значеніе — вѣдь фактически порядокъ природы подчинилъ ее человѣческому усмотрѣнію и поставилъ насъ въ необходимость принимать по ея поводу рѣшенія въ каждомъ отдѣльномъ случаѣ. Еслибы распоряженіе человѣческой жизнью до такой степени находилось въ спеціальномъ вѣдѣніи Всемогущаго, что, распоряжаясь собственной жизнью, люди узурпировали-бы Его право, — въ такомъ случаѣ одинаково преступно было-бы дѣйствовать какъ въ пользу сохраненія жизни, такъ и съ цѣлью ея прекращенія. Если я отстраняю камень, падающій на мою голову, я нарушаю теченіе природы, я посягаю на спеціальную область Всемогущаго путемъ продленія своей жизни за предѣлы того періода, который онъ предназначилъ ей на основаніи общихъ законовъ матеріи и движенія.

Волосъ, муха, насѣкомое — способны уничтожить это могущественное существо, жизнь котораго имѣетъ такое большое значеніе! Такъ развѣ нелѣпость предполагать, что человѣческое усмотрѣніе имѣетъ право распоряжаться тѣмъ, что зависитъ отъ столь незначительныхъ причинъ? Съ моей стороны не было-бы преступленіемъ измѣнить теченіе Нила или Дуная, еслибы я былъ въ силахъ осуществить подобныя намѣренія. Такъ что-же преступнаго въ томъ, если я отведу нѣсколько унцій крови отъ свойственнаго имъ русла? Неужели вы воображаете, что я ропщу на Провидѣніе или кляну день своего рожденія, потому что ухожу изъ жизни и кладу конецъ существованію, которое сдѣлало-бы меня несчастнымъ, еслибы продолжалось дольше? Боже упаси меня отъ подобныхъ чувствованій! я только убѣжденъ въ нѣкоторомъ фактѣ, который и вы сами считаете возможнымъ, а именно, что жизнь человѣческая можетъ быть несчастной и что мое существованіе стало-бы незавиднымъ, продолжайся оно дольше. Но я благодарю провидѣніе какъ за то благо, которымъ я уже насладился, такъ и за дарованную мнѣ власть избѣжанія угрожающаго мнѣ зла {Aganius Deo gratias, quod nemo in vita teneri potest., Sen. Ep. 12.}. Это вамъ подобаетъ роптать на провидѣніе, вамъ, безумцамъ, воображающимъ, что вы не обладаете такой властью и должны продолжать ненавистную жизнь, хотя-бы и подъ бременемъ страданій, болѣзней, стыда и нужды! Развѣ вы не учите, что если меня постигнетъ какое-нибудь зло, даже вслѣдствіе козней моихъ враговъ, то я долженъ покориться провидѣнію, и что поступки людей являются дѣйствіями Всевышняго, равно какъ и дѣйствія неодушевленныхъ существъ? Такимъ образомъ, если я пронзаю себя собственнымъ мечемъ, я получаю смерть отъ руки Божества точно также, какъ еслибы орудіемъ ея были левъ, пропасть или лихорадка. Та покорность провидѣнію, которой вы требуете при всякомъ постигающемъ меня несчастій, не исключаетъ человѣческой ловкости и находчивости, если только съ ихъ помощью я смогу избѣгнуть этого несчастья. Но почему-же мнѣ не пользоваться однимъ средствомъ такъ-же, какъ и другимъ?— Еслибы моя жизнь мнѣ не принадлежала, то было-бы такимъ-же преступленіемъ съ моей стороны подвергать ее опасности, какъ и располагать ею; и не могъ-бы одинъ человѣкъ, ради славы или изъ-за дружбы подвергающій себя величайшимъ опасностямъ, быть достойнымъ названія героя, а другой, кладущій конецъ своей жизни по тѣмъ-же или сходнымъ мотивамъ, заслуживать упрека въ трусости или невѣріи. Нѣтъ существа, обладающаго какой-нибудь силой или способностью, которой оно не получило-бы отъ своего Творца, и нѣтъ существа, которое даже самымъ неправильнымъ поступкомъ могло-бы нарушить планъ его провидѣніи или внести безпорядокъ во вселенную. Его дѣйствія дѣло Творца, равно какъ и та цѣпь событій, въ которую оно вторгается; и который-бы изъ принциповъ ни возобладалъ, мы можемъ заключить именно на этомъ основаніи, что онъ-то и пользуется особымъ покровительствомъ Творца. Будетъ-ли этотъ принципъ одушевленнымъ или неодушевленнымъ, раціональнымъ или ирраціональнымъ, все равно: его сила во всѣхъ случаяхъ заимствуется отъ верховнаго Творца и одинаково входитъ въ планъ его провидѣнія. Когда надъ любовью къ жизни одерживаетъ верхъ ужасъ передъ страданіемъ, когда произвольный актъ предваряетъ дѣйствіе слѣпыхъ причинъ, — все это лишь слѣдствія тѣхъ силъ и началъ, которыя Творецъ внѣдрилъ въ свои созданія. И въ данномъ случаѣ Божественное провидѣніе неприкосновенно и пребываетъ далеко внѣ предѣловъ, доступныхъ посягательствамъ людей! {Tacit. Annal., lib. I, 79.} Нечестиво, гласитъ древнее Римское суевѣріе, отвращать рѣки отъ ихъ теченія, или-же вторгаться въ прерогативы природы. Нечестиво, говоритъ французское суевѣріе, дѣлать прививку оспы или-же узурпировать права провидѣнія, произвольно вызывая разстройства и болѣзни. Нечестиво, говоритъ современное Европейское суевѣріе, класть предѣлъ собственной жизни и такимъ образомъ возставать противъ собственнаго творца; но почему-же не нечестиво, говорю я, строить дома, обрабатывать землю, или плавать по океану? Во всѣхъ этихъ поступкахъ мы пользуемся силами своего духа и тѣла съ цѣлью внести нѣкоторое измѣненіе въ теченіе природы; и ни въ одномъ изъ нихъ мы не дѣлаемъ большаго. Такимъ образомъ, всѣ они или одинаково невинны, или одинаково преступны. — Но провидѣніе поставило васъ, какъ часового, на опредѣленный постъ, и если вы оставляете его, не будучи отозваны, вы погрѣши и въ возмущеніи противъ вашего всемогущаго владыки и возбуждаете его неудовольствіе противъ себя. — Откуда вы заключаете, что провидѣніе поставило меня на этотъ постъ? спрашиваю я. Что касается меня, то я нахожу, что обязанъ своимъ рожденіемъ длинной цѣпи причинъ, изъ которыхъ многія зависѣли отъ произвольныхъ дѣйствій людей. — Но Провидѣніе руководило всѣми этими причинами и ничто въ мірѣ не происходитъ безъ его согласія и содѣйствія. — Если такъ, то и моя смерть, какъ-бы произвольна она ни была, не происходитъ безъ его согласія; и когда страданія или печаль настолько превосходятъ мое терпѣніе, что жизнь становится мнѣ въ тягость, — я могу заключить отсюда, что меня отзываютъ съ моего поста самымъ яснымъ и настоятельнымъ образомъ. Конечно, Провидѣніе помѣстило меня въ данную минуту въ эту комнату; но развѣ я не могу оставить ее, когда я сочту это нужнымъ, не подвергаясь обвиненію въ оставленіи моего поста или назначенія? Когда я умру, начала, изъ которыхъ я составленъ, такъ-же будутъ исполнять свою роль во вселенной и будутъ столь-же полезны въ этомъ величественномъ мірозданіи, какъ и тогда, когда они составляли данное индивидуальное созданіе. Для цѣлаго разница будетъ не больше, чѣмъ разница между моимъ нахожденіемъ въ комнатѣ или на открытомъ воздухѣ. Одно изъ этихъ измѣненій важнѣе другого для меня, но не для вселенной.

Воображать, что какое-нибудь сотворенное существо можетъ нарушить порядокъ вселенной или-же вторгнуться въ дѣло провидѣнія, — это своего рода богохульство! Это значитъ — предполагать, что данное существо обладаетъ силами и способностями, которыхъ оно не получило отъ своего Творца и которыя не подчинены его управленію и авторитету. Человѣкъ, безъ сомнѣнія, можетъ внести разладъ въ общество и тѣмъ возбудить неудовольствіе Всемогущаго: но управленіе міромъ находится далеко внѣ предѣловъ, доступныхъ его вторженію. А какъ-же обнаруживается неудовольствіе Всемогущаго поступками, вносящими разладъ въ общество? При помощи принциповъ, которые онъ внѣдрилъ въ человѣческую природу и которые возбуждаютъ въ насъ чувство раскаянія, когда мы сами бываемъ повинны въ подобныхъ поступкахъ, или-же чувства порицанія и неодобренія, когда мы наблюдаемъ ихъ въ другихъ.

Разсмотримъ-же, сообразно предложенному нами методу, принадлежитъ-ли самоубійство къ такого рода поступкамъ и является-ли оно нарушеніемъ нашей обязанности по отношенію къ ближнимъ и обществу?

Человѣкъ, уходящій изъ жизни, не причиняетъ вреда обществу; онъ только перестаетъ дѣлать добро, а это, если и проступокъ, то самаго нисшаго разряда. Всѣ наши обязательства дѣлать добро обществу повидимому предполагаютъ нѣкоторую взаимность. Я пользуюсь выгодами, доставляемыми обществомъ, и поэтому долженъ служить его интересамъ; но разъ я совершенно удаляюсь изъ общества, могу-ли я все-таки оставаться имъ связаннымъ? Если-же допустить даже, что наше обязательство дѣлать добро — безпредѣльно во времени, оно безъ сомнѣнія имѣетъ извѣстныя границы; я не обязанъ приносить обществу небольшое добро цѣною большого вреда для себя самого; такъ зачѣмъ-же мнѣ въ такомъ случаѣ продолжать жалкое существованіе изъ-за пустяшной выгоды, которую общество могло-бы, пожалуй, получить отъ меня?

Если вслѣдствіе преклоннаго возраста и недуговъ я имѣю полное право оставить любую должность и посвятить все свое время борьбѣ съ этими бѣдствіями, а также возможному облегченію невзгодъ моей дальнѣйшей жизни: почему-же я не имѣю права сразу пресѣчь эти невзгоды при помощи поступка, который столь-же безвреденъ для общества?— Но предположите, что я долѣе не въ силахъ служить интересамъ общества; предположите, что я являюсь ему въ тягость, что мое существованіе мѣшаетъ какому-нибудь другому лицу приносить обществу гораздо большую пользу. Въ подобныхъ случаяхъ мой отказъ отъ жизни долженъ быть не только не преступнымъ, а похвальнымъ. Но большинство людей, испытывающихъ искушеніе покончить съ жизнью, находятся въ какомъ-нибудь такомъ положеніи; тѣ, которые располагаютъ здоровьемъ, или властью, или авторитетомъ, обыкновенно обладаютъ большимъ основаніемъ жить въ мирѣ со вселенной.

Нѣкто ради общественнаго блага замѣшанъ въ заговорѣ; его захватываютъ но подозрѣнію; ему угрожаетъ пытка; зная свою слабость, зная, что тайна будетъ исторгнута у него, — можетъ-ли такой человѣкъ лучше послужить общественному благу, какъ положивъ конецъ своей жалкой жизни? Такъ поступилъ знаменитый и мужественный Строцци изъ Флоренціи. — Далѣе, предположимъ, что преступникъ справедливо присужденъ къ позорной смерти; можно-ли вообразить какое-нибудь основаніе, въ силу котораго онъ не долженъ былъ-бы предварить свое наказаніе и избавить себя отъ мучительной мысли объ его ужасномъ приближеніи? Онъ такъ-же мало посягаетъ на дѣло провидѣнія, какъ и должностное лицо, отдавшее приказъ объ его казни, и его добровольная смерть столь-же полезна для общества, такъ какъ избавляетъ послѣднее отъ вреднаго члена.

Что самоубійство часто можетъ согласоваться съ нашимъ благомъ и долгомъ нашимъ по отношенію къ себѣ самимъ, — въ этомъ не можетъ сомнѣваться никто изъ допускающихъ, что преклонный возрастъ, болѣзнь или бѣдствія могутъ сдѣлать жизнь бременемъ и даже худшимъ [зломъ), чѣмъ уничтоженіе себя самого. Я увѣренъ что никто никогда не отказывался отъ жизни, пока еще стоило ее сохранять. Ибо такъ великъ нашъ естественный страхъ передъ смертью, что незначительные мотивы никогда не будутъ въ силахъ примирить насъ съ нею; и хотя можетъ случиться, что состояніе здоровья или имущественное положеніе какого-нибудь человѣка по всей видимости не требовали подобнаго [крайняго] средства, тѣмъ не менѣе мы можемъ быть увѣрены, что всякій, кто прибѣгъ къ таковому безъ видимаго основанія, страдалъ такой неизлечимой извращенностью или-же мрачностью темперамента, которыя должны были отравлять ему всякое наслажденіе и дѣлать его столь-же несчастнымъ, какъ еслибы онъ изнывалъ подъ бременемъ самыхъ ужасныхъ бѣдствій. — Если предполагать, что самоубійство — преступленіе, тогда только трусость можетъ подвигнуть насъ на него. Если-же оно не преступленіе, тогда и благоразуміе и мужество должны склонять насъ къ немедленному избавленію отъ жизни, разъ только она становится бременемъ. Это для насъ тогда — единственный способъ быть полезными обществу, ибо мы подаемъ примѣръ, при слѣдованіи которому за каждымъ будетъ сохраненъ шансъ на счастливую жизнь и каждый будетъ дѣйствительно освобожденъ отъ всякой опасности, отъ всякаго бѣдствія {Легко было-бы доказать, что съ точки зрѣнія христіанства самоубійство столь-же законно, какимъ оно было и для язычниковъ. Нѣтъ ни одного текста въ св. Писаніи, который запрещалъ-бы его. Этотъ великій и непогрѣшимый канонъ вѣры и дѣлъ, которымъ должно контролировать всякое философствованіе, всякое человѣческое разсужденіе, въ данномъ отношеніи предоставилъ намъ нашу естественную свободу. Смиреніе передъ Провидѣніемъ. правда, рекомендуется св. Писаніемъ, но подъ этимъ подразумевается только покорность передъ тѣми бѣдствіями, которыя неизбѣжны, а не передъ такими, которыя могутъ быть избѣгнуты при помощи благоразумія или мужества. Заповѣдь не убій очевидно запрещаетъ только убійство другихъ людей, надъ жизнью которыхъ мы не Имѣемъ власти. Что эта заповѣдь, равно какъ и большинство заповѣдей св. Писанія, должна быть согласована съ разумомъ и здравымъ смысломъ, — это ясно изъ дѣйствій судебныхъ властей, которыя наказываютъ преступниковъ смертью, не придерживаясь буквы закона. Но еслибы даже эта заповѣдь ясно говорила противъ самоубійства, она не имѣла-бы авторитета въ настоящее время, когда весь законъ Моисея отмѣненъ, за исключеніемъ того въ немъ, что установлено естественнымъ закономъ, а мы уже старались доказать, что самоубійство этимъ закономъ не запрещается. Во всѣхъ подобныхъ случаяхъ христіане и язычники совершенно равноправны: Катонъ и Брутъ, Аррія и Порція поступили геройски; тѣ, кто теперь подражаютъ ихъ примѣру, должны та къ-же восхваляться потомствомъ. Способность читать себя жизни разсматривается Плиніемъ какъ преимущество людей передъ самимъ Божествомъ. "Dens non sibi potest mortem consciscere si velit, quod liomlni dedit optimum in tantis vitae poenis." — Lib. II, cap. 5.}.