Естественный отбор и социальный подбор в общественной жизни

Глава II

Остановимся теперь на мысли, брошенной в конце предыдущей главы, — на социальном подборе.

Обращаем внимание на то, что мы употребляем здесь слово «подбор», но не «отбор».

Понятие «отбор» требует устранения слабого, негодного от передачи своих свойств потомству, то есть от размножения. С развитием общественной жизни отбор внутри общественных соединений почти совершенно устраняется. Смертная казнь, уничтожающая преступников, слишком редкое явление чтобы иметь в этом отношении значение. Общественные соединения внутри себя стремятся к все большему и большему устранению железного закона естественного отбора. Все более развивающаяся идея равенства в значительной мере этому способствует.

Но если естественный отбор не заметен в обществе с той отчетливостью, как на низших ступенях развития органической жизни, зато в каждом общественном соединении мы непременно увидим явления социального подбора. Мы заметим его решительно во всех проявлениях повседневной жизни — будь это философское, религиозное, ученое сообщество, акционерная компания, рабочий союз и т.п. Этот подбор выражается прежде всего в соединении людей, одинаково думающих, одинаково верующих, совместно заинтересованных, а потому вместе работающих и борющихся с теми, кто им мешает.

При этом цели, которые они преследуют, не имеют абсолютный характер, а совершенно относительный. Гонение христиан было воздвигнуто потому, что люди, заинтересованные в поддержании современного им режима, считали христиан опасными врагами их общественного устройства. Жестокости инквизиции совершенно несовместимы с сущностью великого учения Христа, но деятели ее были уверены в том, что действуют «во славу Господа». Акционерная компания стремится извлечь выгоды для участников предприятия, причем в этом стремлении она может расходиться с интересами рабочих, общественных слоев и даже государства.

Все союзы, общества, соединения, не оформленные, чисто мимолетного характера, преследуют свои цели. Их деятельность взаимно сочетается, переплетается, сталкивается. Создается весьма сложная атмосфера общественной жизни, в которой и протекает вся жизнь человека. Эта атмосфера с освобождением личности все более усложняется. Укажу хотя бы на развивающуюся форму общественного соединения: люди, читающие одну газету, не составляют общественного союза в прямом смысле слова, не составляют и толпу, скорее всего можно назвать их «обществом»[1]. Но, несмотря на неясную отграниченность, на отсутствие непосредственного общения, в этом соединении имеется связь — связь привычки к направлению известных идей, развиваемых в данной газете, а потому — постоянные читатели одной и той же газеты представляют из себя тоже некоторое общественное соединение. Отсюда мы видим, как сложна атмосфера общественной жизни и почему одно понятие о борьбе индивидуумов друг с другом не может исчерпать общественной жизни точно так же, как эгоизм не может объяснить всю деятельность человека. В этом отношении труды по политической экономии, строящие свои выводы на одном понятии о конкуренции, неизбежно должны прийти к крайне односторонним заключениям. Но если борьба в чистом виде не может лежать в основе дедукции, то одно стремление к соединению точно так же не может для этого послужить. Посмотрите на любой факт общественной жизни. Вы увидите непременно сочетание объединения и борьбы, хотя бы в скрытом виде. Всякое общественное соединение не только стремится собирать помощников, но также и отстранять тех, кто ему мешает.

Вот почему мы и вводим новое понятие о «социальном подборе», которое должно обнять оба эти явления.

Из изложенного ясно, что видимое устройство общественной жизни, есть прямое следствие явлений социального подбора. Культурное, политическое, экономическое, устройство текущей минуты, исходит непосредственно из этих взаимоотношений. Следовательно, жизнь каждого отдельного индивида этим обусловливается.

Воздействие социального подбора увеличивается тем, что человек в психической жизни расположен приспособляться к социальной обстановке. Поощрение, осуждение сильно действуют на него. Эти поощрения и осуждения могут исходить не только от власти. В еще большей степени люди считаются с так называемым общественным мнением. Многие ли из них имеют мужество устоять против него?

Но психическое приспособление в социальной жизни носит несколько другой характер, чем приспособление клеток в сложном организме. Социальная жизнь более подвижна, как основанная на индивидах обособленных, в то время как в органической жизни особи непосредственно тесно связаны.

В психической жизни мы встречаемся с особого рода явлениями ей исключительно свойственными. Мы говорим про восприимчивость человека к внушению.

Внушение есть воздействие одного лица на другое путем непосредственного прививания идеи, чувства, эмоции и других психофизических состояний, без участия личного сознания внушаемого лица[2].

Внушение играет огромную роль в социальной жизни человека, гораздо большую, чем ему до сих пор отводят в исследованиях общества. Дело в том, что действие внушения ничуть не связывается обязательным образом с особым состоянием душевной деятельности, известным под названием гипноза. Это доказывают случаи осуществления внушения, производимого в бодрственном состоянии. Более того, внушение, понимаемое в широком смысле слова, является одним из способов воздействия одного лица на другое при обыденных условиях жизни.

Ввиду этого внушение является крайне важным фактором в общественной жизни; оно должно быть предметом исследования не одних только врачей, но и вообще всех лиц, изучающих социальную жизнь и законы ее проявления.

1. Подражание. Психическое приспособление и внушение легко замечаются в двух родах явлений общественной жизни — это подражательность и духовная зараза.

Давно уже замечено присущее человеку стремление к подражанию. Способность к подражанию, как диффузия в среде, наполненной газом, стремится уравнять все части социальной среды, разрушить все оригинальное, сравнять все особенности и отличительные черты отдельных людей. Каждый человек предрасположен к подражательности, причем эта способность достигает своего апогея в собраниях людей[3].

Подражательная способность человека является, пожалуй, одной из наиболее развитых способностей его природы. Достаточно взглянуть вокруг себя, чтобы убедиться в том, что социальный мир во многом представляет сцепление сходств, происшедших от подражания во всех видах: в моде, в привычках, в симпатиях, в послушании, в образовании, воспитании, подражания произвольного и подражания в силу рефлекса[4].

В явлениях подражательности находится что-то таинственное, какое-то притяжение, которое лучше всего сравнить с бессознательным и всевластным побуждением, заставляющим нас почти без нашего ведома повторять то, чему мы были свидетелями и что произвело глубокое впечатление на наши чувство и воображение. Существует известного рода очарование, от которого не в состоянии защитить себя слабые люди[5]. Эпидемии самоубийств, следовавших за каким-нибудь самоубийством, обратившим на себя внимание, сильно заинтересовавшим и взволновавшим общественное мнение, преступления, следовавшие за каким-нибудь другим, о котором прокричали все газеты, — все это следствия подражательной способности человека.

2. Духовная зараза. Духовная зараза представляет такое явление, которое легче указать, чем объяснить. Как звук музыкальной ноты заставляет колебаться ту же ноту на деках, так и проявление известного чувства, страсти, вызывает подобный же инстинктивный элемент, направляет его к деятельности, заставляет его как бы колебаться у всякой отдельной личности, способной по своему духовному складу более или менее живо испытывать это инстинктивное чувство[6].

Большинство писателей, трактующих вопрос о духовной заразе, считали возможным этим удачно найденным сравнением объяснить его. Конечно, это объяснение, как всякая аналогия, не есть доказательство. Мы привели его потому, что оно облегчает очертить затронутый нами вопрос.

Духовной заразой объясняются и политические, и религиозные эпидемии, которые стремительно увлекали тысячи людей, иногда целые народы вслед за пламенной речью вдохновенного оратора. Еще с большим основанием мы имеем право приписывать заразе непредвиденные и с первого взгляда непонятные движения толпы, ее способность к паническому бегству, к жесточайшему преступлению, к величайшему героизму.

Очевидно, что эти два явления — подражательность и духовная зараза, хотя большею частью и рассматриваются как обособленные факторы, на самом деле суть не что иное, как проявление психического приспособления и внушения.

Психическое приспособление и внушение содействуют, таким образом, образованию целого ряда идей, чувствований, общих более значительной части людей. Допустим, что условия, вызывающие это объединение, действуют продолжительный промежуток времени. Вызываемые ими психические состояния обращаются понемногу в привычку. Последняя, передаваясь в следующие поколения благодаря закону наследственности, спускается в область инстинкта и все сильнее и сильнее закрепляется. Таким образом, социальный подбор действует, если можно так выразиться, не только в ширину, но и в глубину. В текущий момент он распространяет и расширяет известные душевные состояния, стремясь сделать их всеобщими. Но в то же время, благодаря закону наследственности, он действует и в глубину, связывая, поколения людей в один общий поток, и эта связь очень сильна, так как лежит в области подсознательного. Напомним здесь, что сознательная жизнь человека составляет только самую незначительную часть нашего существования, ее можно уподобить ручейку, протекающему по широкому лугу.

Идея, опустившаяся в область инстинкта, получает страшную власть над нашими поступками. Наши верования, понятия, наши склонности умственные и нравственные — составляют капитал, веками накапливавшийся и передававшийся из поколения в поколение.

Действие социального подбора на поверхности нашей жизни более заметно, в то время как действие его в глубину скрывается в туманной области далекого прошлого. Мощное течение в океане, захватывая огромное водное пространство, несет весь этот могучий поток в определенном направлении; на поверхности этого водного пространства верхние слои могут прийти в волнение и даже в направлении, противоположном общему течению; но это только рябь, в сравнении с глубоким мощным потоком, который увлекает все в принятом им направлении. Этому потоку можно уподобить действие социального подбора при образовании народности. В самом деле, что как не общее историческое существование обусловливает характерные особенности народа в текущую минуту. Дальнейшее же развитие народа тоже определяется направлением социального подбора. Каждый народ как бы заключает в духовной организации составляющих его личностей те законы, которые управляют его судьбой.

В социальном подборе мы найдем объяснение крайне сложным и запутанным событиям истории. Если принимать во внимание только изолированные исторические факты, то может показаться, что в истории царствует только случайность. А между тем все эти явления, даже кажущиеся совершенно случайными, строго обусловливаются предыдущей социальной жизнью. Что может казаться с первого взгляда более неожиданным, менее последовательным, чем события, происходившие во Франции в конце XVIII и начале XIX века, когда вспыхнувшая революция, кровавой волной пронеслась по Франции для того, чтобы на своем гребне вынести нового Цезаря^{3}.

Но все эти события находят свое обоснование и объяснение в психическом складе француза. Обратимся к его характеристике. Укажем при этом на то, что все подобные характеристики делать очень трудно; народный дух слишком сложен и не укладывается вполне в краткое описание подобно тому, как сложные отношения высшей математики не могут быть выражены в элементарной. Да, кроме того, в этом крайне сложном и тонком вопросе можно легко быть обвиненным в желании подтасовать факты. Для того чтобы взять оценку, совершенно беспристрастную, независящую от самых событий французской истории XVIII века, обратимся к очень древним источникам. Это будет тем интереснее, что этим еще обнаружится та историческая глубина, которая влияет на текущие события.

Юлий Цезарь, говоря про галлов^{4}, обрисовывает их впечатлительными и непостоянными на совещаниях, склонными к революциям, тщеславными, пристрастными ко всему блестящему.

Страбон подтверждает оценку Цезаря, но он еще добавляет, что галлы, мало способные отступать от своих личных желаний, инстинктивно стремились к равенству. Даже привилегия возраста им ненавистна. У них все братья получали равную долю — как должна была быть равна длина их мечей.

Если мы обратимся теперь к самим историческим событиям, то увидим, что из знаменитого девиза «свобода, равенство, братство» французская революция осуществила в некоторой степени только равенство, свобода же и братство так и остались в области красивых слов. Причиной этому служит та черта французского характера, которая была замечена Страбоном. В характеристиках Цезаря и Страбона мы находим объяснение всех крупнейших черт, упоминаемых нами исторических событий, как возникновения и течения самой революции, так и той легкости, с какой генерал Бонапарт блеском своих побед заставляет быстро забыть республиканские стремления. Проснувшееся французское тщеславие приводит к Империи и посылает волны вторжения, докатившиеся до всех столиц континента.

В подтверждение нашего мнения приведем слова самого генерала Бонапарта: «Вы, французы, говорит он своим современникам, не умеете ничего хотеть, за исключением, быть может, равенства. Даже и от него вы охотно отказались бы, если каждый из вас мог льстить себя мыслью, что будет первый. Надо каждому дать надежду на возвышение. Необходимо всегда держать ваше тщеславие в напряженном состоянии». Генерал Бонапарт на деле доказал верность своего определения.

Мы привели вышеизложенный пример для того, чтобы показать ту силу связи в глубину, которая существует в социальном подборе. Мы отнюдь не отрицаем влияния на общественную жизнь текущей обстановки. Но воздействие ее на социальный подбор может проявляться очень медленно, только через ряд поколений, а потому и действие социального подбора гак долго и глубоко.

Потоки социального подбора. Мы уподобили социальный подбор потоку.

Вернее будет, если мы уподобим его ряду потоков.

Эти чрезвычайно многочисленные маленькие ручейки, обширнейшие океанические течения, струи с резко обозначенными границами, течения с крайне расплывчатыми формами — все эти потоки взаимно сливаются, переплетаются и представляют очень сложную картину, трудную для исследователя.

Не в данной небольшой работе, где мы ограничиваемся только наброском основных мыслей, подробно анализировать эту сложную картину. Укажем только на несколько характерных потоков: расу, народность и класс.

Корни возникновения рас нужно искать по преимуществу в условиях географических. По мере того, как человек научается использовать неорганическую природу, расы должны будут утрачивать свои обособленные черты. Но все-таки в настоящую минуту и еще долгое время влияние расы будет значительно.

На расовом фоне мы видим резко выраженные общественные соединения — это народности. Эти соединения обусловливаются, главным образом, социальными условиями, а именно: совместной исторической жизнью и совместной исторической борьбой. Сила связи этого рода общественных соединений ярко выражается одним фактором: каждый народ вырабатывает свой язык, в котором, как в зеркале, отражаются все национальные духовные черты.

В самом народе мы можем обнаружить тоже ряд соединений: касты, сословия, классы. С развитием и освобождением личности, этой общей тенденции эволюции общественной жизни, перегородки, разделяющие эти соединения, уничтожаются; смешение становится все большим. Формы производства с развитием техники оказывают, пожалуй, все большее влияние на текущую группировку общественных сил. Но эта группировка не может быть столь же устойчива, как народность. Социальный подбор для своего сильного проявления должен действовать продолжительное время из поколения в поколение. Противопоставление классовых интересов народным, как это любят делать социалисты, есть ошибка, в которую так часто впадает человечество, преувеличивающее свою свободу воли и свободу действий.

Из этих потоков самый могучий — народность. Для образования народа социальный подбор действует многие века. Действие его захватывает одновременно все интересы индивида, духовные и материальные (в том числе и экономические), и в то же время его действия довольно резко отграничены от прочих подобных же потоков. Национальный поток имеет наибольшее право уподобиться глубокому океанскому течению, поверхность которого может волноваться даже в противоположном этому течению направлении, причем это волнение на поверхности производит более видимый, чем действительный результат.

Долгое совместное сожительство, совместная историческая борьба и интересы делают признаки народа очень устойчивыми; разве не является доказательством этой силы то, что печать национальности мы увидим решительно на всех проявлениях деятельности людей, в их верованиях, обычаях, внутренней и внешней политике, в военном деле, в искусстве; даже в области мысли — области, в которой наиболее сильна индивидуальность, в этом царстве сухой логики нельзя тоже не заметить определенных тенденций: рационализма француза, методизма немца, стремления к индукции англичанина.

Сила национальной связи настолько велика, что заставила многих ученых ошибочно отыскивать реальную народную душу (Густав Лебон) или уподоблять народ организму (Спенсер). Объединение наше благодаря этой силе минувшего настолько велико, что, действительно, жизнь народа во многом аналогична жизни сложного организма; народы тоже имеют свою молодость, зрелость, старость, даже смерть — но правда, это выражается иначе, чем в сложном организме, где, как мы неоднократно уже упоминали, индивиды обезличены.

Народность нужно считать самым могучим потоком социального подбора. Даже раса уступает ему в силе. Все прочие потоки сравнительно с национальным лишь незначительные струи. Они сливаются с народным потоком; с большим трудом они могут идти ему наперекор, да и то в результате получится несколько небольших водоворотов; только долго действуя, этим струям удается несколько отклонить направление общего потока для того, чтобы самим, еще более отклонившись, слиться с потоком народности.

Вот почему на каждый народ нужно смотреть, как на носителя известного духа, не отвлеченной идеи, как полагал Гегель, а целого духовного мира.

Всякое изменение в области культурной, политической, экономической, военной непременно проходит через призму народности, так как всякая идея имеет сферу влияния очень ограниченную; она есть достояние немногочисленных выдающихся умов, которые являются только песчинками в национальном море. Силу же для воздействия на общественную жизнь эта идея приобретает только тогда, когда она опустится в область чувств и таким образом станет достоянием масс. А здесь она неминуемо встретится с прочно спаянным духовным миром нации. Ей остается только войти в состав этого мира, причем в прочной его спайке, она сама получает действительную силу.

Вот почему изучение общей эволюции человечества непременно сводится к изучению отдельных эволюции народов. Общее движение человечества к прогрессу представляет собою не простую кривую линию, а сложную кривую волнообразного характера, причем каждая волна соответствует какой-нибудь национальной эволюции.