Этна и вулканологи

Одиночество

Программа выполнена, товарищи спустились к морю, к теплу, где их ждет лето и праздник: свежевыловленная рыба и фиолетовое вино. А я остаюсь в одиночестве. Не упомню даже, впервые за сколько лет один, действительно один на всей верхушке горы. Почти не верится, настолько я отвык от подобных даров.

Закладываю в рюкзак фонарик, противогаз, пуховую куртку, молоток, компас, увесистый батон хлеба: к этой прогулке, которую сотни туристов совершают ежедневно, надобно относиться серьезно, в особенности если остаешься совершенно один. Неважно, что эти места известны как свои пять пальцев. Даже в разгар лета, как повсюду в горах, погода может перемениться в любую секунду – разразится гроза, задует буря. И одиночество сразу станет опасным. Два года назад, меньше даже, я заблудился в тумане в каких-нибудь десяти минутах ходьбы от нашей обсерватории. Я знал на этой дороге каждую выбоину, но все вдруг стало неузнаваемым в крохотной, полупрозрачной сфере, где я очутился; туман накрыл меня словно сачком.

Тумана здесь следует опасаться больше всего: склоны на Этне не очень обрывисты, так что заметить направление среди одинаковых всхолмлений, нагромождений cheires и бугорков очень трудно. А стоит заторопиться выйти из тумана и отклониться от узкой единственно легкой тропы Пьяно дель Лаго – после 1971 года она сузилась до нескольких метров, – как попадешь во враждебную пустыню, отделяющую вершину от обитаемого пояса. Пустыня эта тянется на пятнадцать километров, но каких километров!

Я знаю троих людей, с которыми приключилась такая беда. Их застал в кратере густой туман, они начали выбираться, и трое суток без еды и питья (как все наивные туристы, они не захватили ничего с собой) добирались до сосновой рощицы над Бронте, на западном склоне горы. Это был первый ориентир, первое зеленое пятно за три дня скитаний. Наверное, они бы так и остались в этой рощице, измученные до крайности, сбив в кровь ноги и порвав в клочья обувь. Последние остатки сил ушли на то, чтобы доползти до этого соснячка – единственного проблеска жизни, нежданно явившегося им в мире мрачных скал и лавового хаоса. Они бы наверняка погибли там, как погибло немало туристов, заблудившихся на Этне (которая убивает людей и таким способом), если бы не чудо. В рощице случайно оказались в тот день дровосеки; у них было вино, был хлеб, они привели с собой двух мулов, на которых и погрузили неосторожных визитеров…

Теперь я поднимаюсь к кратеру змеящейся по западному склону тропой. Солнце почти касается горизонта. Только что пронеслась короткая гроза, и в слое градин, покрывших темный пепел, проглядывает синь неба. Наверху оно переходит в прозрачно-зеленый – турмалинового оттенка – свод, собирающийся в золотую корону вокруг кровавого шара солнца. На востоке синева уже сгущается перед ранними на высоте сумерками – такого цвета бывает венчик горечавки. Последние облака недавней грозы расходятся громадными крыльями, подкрашенные снизу в золотистую охру и медь. Мир чуть покачивается, нежно кружа голову. Ночная полусфера медленно поворачивается на своих смазанных петлях, и громадный рубин солнца вытягивается вниз, к горизонту. За спиной на уже иссиня-темном небосводе проглядывают первые звезды, а впереди солнце превращается постепенно в расплавленную медь, размывается и исчезает, оставив на память изумрудную корону… Впрочем, какие драгоценности сравнятся с этой роскошью природы!

Центральный кратер я пересек в бледном сумеречном свете, когда все становится пугающим, а сознание того, что я на много верст один-одинешенек, еще более усугубляло окружающий мрак. Все обесцветилось, а белесые дымы, выходившие из бокки Нуова, затуманивали и без того нечеткие контуры. Я шел по краю широкого колодца, стараясь высмотреть где-нибудь в щели остатки расплавленной лавы. Напрасно. Несмотря на тьму, окутывающую мир, невозможно различить красноватый отсвет выходящих газов, доносилось лишь их приглушенное шипение.

Внезапный грохот каменной лавины заставляет отпрыгнуть в сторону. Конечно, ничего страшного, это обвалился кусок отвесной стенки, такое случается по полусотни раз на дню, но осторожность не помешает. После того, что я пережил в 1957 году на Стромболи, а это было, пожалуй, одно из самых сильных потрясений в моей жизни, я не особенно доверяю колодцам в активно действующих кратерах.

В тот раз мы обратили внимание, что очереди «бомб», вылетавших из жерла Стромболи, исправно отклоняются к востоку. Решено было приблизиться к кромке с западной стороны. Добрый час я простоял на его губе, наблюдал, фотографировал и снимал на кинопленку яростное кипение лавы всего в десятке метров под собой. И тут в глазок камеры я увидел, как в багрово-алый котел падает каменная лавина. Я тотчас понял, почему мне так отчетливо видна игра плавящейся лавы: это обрушилась вниз южная часть нависшего над бездной балкона! К счастью, я стоял на его северной половине…

Сейчас я обогнул кратер из чисто профессиональной добросовестности, вовсе не надеясь увидеть что-нибудь интересное. Было бы безумием карабкаться в темноте по крутым скользким откосам восточного конуса, который Вораджине насыпал в 1964 году. Здесь вообще опасно ступать без ботинок с острыми шипами. Я заметил, что столб дыма, колонной поднимавшийся при безветрии, заполнял не все жерло; какая-то часть его оставалась свободной, и именно оттуда слышалось шипение газов. Оказалось, что в том месте воронка забита раскаленными обломками. Ее ширина была на глазок метров пятнадцать – двадцать. Восточная стена кое-где нависала над колодцем, этим, кстати, объясняются частые падения камней, а иногда и обвалы.

Газы вырывались из отверстия с такой силой, что на глазах приподнимали куски породы, раскаляя их докрасна, и те горели бледно-желтым пламенем, временами окрашиваясь в зелень.

Я попытался определить местонахождение воронки по отношению к бокке Нуова. Это оказалось не так легко: редкие ориентиры поблизости исчезли, проглоченные оседанием. Условно я «поместил» бокку в центр нынешней бездны, но это чистая условность. Общеизвестно, с какой осторожностью следует подходить к подобным вещам, особенно если свидетель не располагает фотографической памятью. Прежнее устье конца 60-х годов располагалось точно в основании кратера 1964 года, метрах в двадцати к западу от того места, где зияет нынешнее широкое жерло. Напрашивался следующий вывод: органная труба, чью длину в свое время подсчитал Зеттвоог, шла не прямо, а отклонялась на несколько градусов от вертикали. Таким образом, бокка должна была где-то соединяться в «подвале» с Вораджине, и эта связь сохраняется поныне…

Я простоял там довольно долго. Зрелище действующего вулкана никогда не надоедает, на него можно смотреть бесконечно, как на костер или горный ручей. Кроме того, я не без удовольствия воочию убеждался, что даже в периоды затишья Этна, «моя» Этна продолжает работать, пусть даже в недоступной глуби.

Впрочем, ее глубины не так уж недоступны. Спелеологи нашей группы даже предлагали мне в начале недели, когда отсутствие внешней активности обескуражило нас, спуститься по лестницам или связке на некоторую глубину для замеров. Я отказался из предосторожности: слишком ненадежны были стенки, с которых то и дело вниз срывались камни.

Вспомнив товарищей, я представил, как они сейчас пируют на море в компании друзей-сицилийцев, и пожалел на секунду, что их нет со мной: они бы оценили этот внешне скромный, но по сути блистательный спектакль. Меня буквально распирало желание разделить с кем-нибудь его очарование. Хотя, очень может быть, без острого привкуса одиночества зрелище много потеряло бы. Я повернулся спиной к бокке.

Давно уже наступила ночь – оставалось дня два до новолуния. Я решил включить фонарик, чего, в общем, не люблю делать. Не люблю, потому что его холодный свет делает невидимым окружающий мир. Еще тут была неприязнь к лампочкам старого спелеолога с двадцатипятилетним стажем – в глубине пещеры мне всегда хочется выключить фонарь. В переходах по подземным галереям я неизменно тушил свою налобную лампочку, довольствуясь бликами фонарей своих спутников. Кроме естественного любопытства сумрак вокруг рождал приятнейшие романтические ощущения… Но на сей раз электричество было необходимо: свет звезд, щедро усыпавших небо, отражался на свежевыпавшем снегу – нежданный подарок Провидения в это время года, – и я не без труда нашел тропинку к Вораджине.

Странно все же, подумалось мне, что после стольких лет тебе удалось сохранить непосредственность впечатлений. Одиночество в ночи лишь усугубляло его. С каждым шагом рокот главного кратера Этны становился отчетливей, а сердце мое билось учащенней. Остановился послушать и перевести дух. Уровень шума и даже его природа явно изменились в сравнении с прежним. Я точно помнил, что раньше кратер не было слышно с этого места. Перешагнул через едва заметный гребень и, несмотря на тьму, разглядел, что из жерла поднимается пышный султан, окаймленный брызгами искр. Как и на бокке, дымы здесь отклонялись к востоку, и красное зарево посреди вулканических паров означало, что в каком-то месте выходит огонь.

Когда я встал на губе, грохот сделался оглушительным. Однако в нем улавливались отдельные вариации: рокотание на низких частотах, похожее на отдаленный гром, прерывалось внезапным надсадным ревом, напоминавшим старт реактивного самолета. Иногда раздавался сухой треск – то обрушивалась подорванная вулканом стенка.

Я спустился к нижней точке, где проходила большая трещина, рассекавшая кратер с юго-запада на северо-восток. Пурпурно-гранатовые слева и черные справа дымы напоминали акварели XVII–XVIII веков с изображением извергающегося Везувия. Я лег на плоский выступ и по грудь свесился над колодцем. Видно было лишь мигание красноватых сполохов в глубине. Пришлось встать.

И в этот самый миг земля дрогнула. Громадный кусок стены обвалился, и грохот долго еще эхом отдавался снизу. На меня обрушился град пепла и пыли, тут же засорившей глаза. Я крепко зажмурился, присел на корточки и закрыл голову руками, пережидая острый момент.

Потом двинулся по слегка подымавшейся к востоку кромке Вораджине, пока не добрался до нынешней верхней точки Этны. Оттуда я последний раз взглянул на дымовую завесу, чуть приоткрывавшуюся временами, чтобы показать кровавое великолепие озера расплавленной лавы.

О, сейчас оно было не столь кипящим, как в былые времена, не столь величественным и прекрасным, но, согласитесь, если даже случайная лужа способна произвести впечатление, что говорить о целом озере огня в несколько тысяч квадратных метров! Тем паче, что на этот раз все десять дней, проведенные на Этне, извержение нас не баловало. К тому же, как вы помните, я был один, а в такие минуты все переживаешь острее.

Я вновь пожалел, что со мной нет товарищей по группе. Такой удобный случай испытать наш новый радиометр! Ничего не поделаешь. Раз уж так получилось, придется наслаждаться эгоистически…

Чарующий эффект производил не сам огонь, а его движение – так бывает, когда смотришь на пламя или воду. Здесь движение было замедленным, раскаленная материя ворочалась тяжело и лениво, раскачивая открывавшуюся мне поверхность. Я лежал над обрывом, свесив голову.

И через минуту меня обуял страх… Что, если вдруг закружится голова и я потеряю сознание, лежа здесь, в таком месте. Я оцепенел. Подобная мысль никогда бы не закралась, не будь я один. Пришлось вытащить из рюкзака молоток, воткнуть его острым концом в землю и крепко вцепиться левой рукой в железо.

Не знаю, сколько времени я пролежал так, неотрывно глядя на переливы пурпурной лавы, на завихрения дымов, поднимавшихся со дна бездны и уходивших высоко вверх, втайне надеясь заметить что-нибудь особенное. А вдруг откроется брешь в непрозрачном куполе газов? Кто знает. Я прикидывал на глазок глубину, поверхность, объем выхода, все прочее и размышлял об этом странном феномене…

Временами накатывалось прежнее смутное беспокойство. Не то чтобы мое поведение было авантюрой – когда я начинал рассуждать, все выходило нормальным, – но одиночество все-таки действовало, да и ночная темень тоже, не говоря уже о чувстве собственной беспомощности, какую всегда испытываешь перед грозной силой природы. Живя в городе, о ней забываешь, отгораживаешься мнимой крепостью стен, перегородок, привычным набором вещей. Но попробуйте пройтись в одиночку по горам или пустыне, окажитесь одни в грозу или на вулкане, и вы сразу ощутите вековечное чувство непрочности человеческого существования на Земле, где нас из милости терпят колоссальные силы Вселенной.

В моем беспокойстве не крылось ничего нереального или метафизического. Просто шквал песка и пыли внезапно обрушился на лицо и залепил глаза. Потянулись нескончаемые секунды, когда я был замкнут в непроглядном агрессивном пространстве. Еще пять-шесть таких нападений, и мне пришлось ретироваться подальше от притягивавшей бездны и от этих зловредных туч.

Скажу откровенно: сейчас я с удовольствием оставил за спиной беспокойный кратер и спускался в мирные долины. Хорошо такой спокойной светлой ночью вкушать безмятежность вершин после стольких неоправданно сильных переживаний. Я шел в середине темной сферы среди помаргивающих созвездий. Звезды текли ручьями в фиолетово-бархатном небе, городки и селения, притягивая взор, светились огоньками в трех километрах ниже. И звезды, и огоньки сверкали одинаково, и, если бы я не знал, что подо мной человеческое жилье, я мог бы счесть себя одиноким космоплавателем среди безбрежного мирового пространства. На северном и западном склонах Этны мало городков, а селений еще меньше. Рандаццо, Малетта и Бронте лепятся редкими созвездиями, собрав в комок все свои огоньки. Они образовывали диадему более чистой формы, чем Северная Корона, что видна между Вегой в созвездии Лиры и Арктуром. Тысячи гектаров, разделяющих эти крохотные скопления светлячков, кажутся пустынными, и, может, так оно и есть?

Я спускался крупным шагом по скрипучему снегу, огибая дорогой коническую вершину горы, и тут за поворотом мне открылись новые созвездия: Адрано, Бьянкавилла, Патерно, – а темноту между ними заполняли теперь гроздья огней: южное подножие Этны густо заселено. Позади черного гребня, закрывавшего горизонт, показалось зыбкое свечение. Я знал, что это отблеск большого города. Зарево разгоралось с каждым шагом, и вот наконец появилась Катания, громадная туманность в окружении сестер поменьше: Мистербьянко, Бельпассо, Сан Джованни, Николози, Ачи Кастелло, Ачи Реале, Ачи Трецца, Джарре Рипосто, Дзафферана, Тре Кастаньи, Форнаццо, и так до бесконечности… Этна – единственная в мире гора, с чьей вершины открывается такое количество населенных пунктов. С высоты трех тысяч метров я видел мерцание огней полумиллионного города, добрый десяток многотысячных городов и бессчетно селений, где просто живет человек…

Нынешняя экспедиция заканчивалась. Нас ждал Ньирагонго.