Это - Гана

МИССИОНЕРЫ И МУХА ЦЕЦЕ

Менса поет псалмы. Он поет их уже второй час подряд, стараясь перекрыть свист ветра. А так как машина жмет в среднем со скоростью больше ста километров, ему приходится напрягаться.

Мы пока мало знакомы с Менсой, а еще меньше с псалмами. Наше невежество по части церковной музыки таково, что мы все два часа ломали себе голову, что бы это такое мог петь наш новый шофер. И если бы не настойчивое повторение библейских имен, так бы и не догадались.

Воскресенье, а мы едем. Поэтому Менса устроил церковь на дому. Менса производит впечатление чего-то надежного и устойчивого. Интересно, что это за человек? Он весь наполнен энергией, но она не брызжет из него, а изливается широко и спокойно. Побелевший от стирок мундир туго обтягивает могучие плечи, и баранка руля пропадает под толстыми, крепкими пальцами. Ему лет сорок, и у него вид человека, который много повидал и много знает. С чего бы начать разговор?

— Вы из какого народа? — спрашиваю, когда Менса делает перерыв в пении.

— Я — га.

— А к какой церкви вы принадлежите?

— Я методист.

И Менса запевает новый псалом.

В Гаме множество церквей и сект. Миссионеры действуют тут давно. Как и в любой прибрежной африканской стране, куда сравнительно нетрудно добраться морем, здесь обосновались пастыри самых различных церквей. Они заманивают в свои ряды верующих всеми возможными способами. Церкви, которые у себя на родине не имеют ни храмов, ни распятий, ни красочных одеяний, рожденные буржуазными взглядами упрощения и деловитости, вынуждены до смешного отречься от простоты ради того, чтобы привлечь внимание «язычников». В Аккре, недалеко от нас, была церковь евангелистов. В один из первых дней, в воскресенье, мы услышали стук барабанов и развеселые песни, несущиеся из-под белого шпиля этой церкви. Оказалось, идет богослужение и для песнопений использована ганская народная музыка. Во время богослужения верующие танцуют. Если бы не жестокая конкуренция, если бы не желание отхватить как можно больше сторонников, вряд ли евангелисты пошли бы на такое. Но надо. А то ведь в церковь не придут. И пожалуй, только католики не изменили ни литургии, ни обрядов — наверное, потому, что католичество само по себе пышно. Почти каждый ганец Золотого Берега и Ашанти «приписан» к какой-нибудь из христианских церквей. Религия акан, существовавшая до прихода европейцев, не выдержала конкуренции и усилиями миссионеров при поддержке колонизаторов оттеснена на второй план. Но, как христианство ни подделывается под вкусы и обычаи африканцев, полностью изжить религию, основанную на традициях и обычаях многих поколений, оно не смогло, хотя играет в Гане весьма большую роль. Каждая волна миссионеров точно соответствовала волне колонизации, и практически всегда интересы церкви совпадали с интересами европейцев, а не африканцев.

В 1954 году, когда Гана была на пороге независимости, ее посетил американский негритянский писатель Райт. В своей книге об этом путешествии он приводит разговор с молодым ганцем.

— Миссионеры учили тебя в школе бороться за свободу страны? — спросил Райт.

— Нет, сэр.

— Но они учили тебя читать?

— Да, сэр.

— Но, научившись читать, ты понял, что англичане завоевали твою страну?

— Да. Я знаю историю. Нас покорили.

— Это миссионеры говорили тебе, что вас покорили?

— Нет, сэр.

— Но, научившись читать, ты узнал о борьбе за свободу страны?

— Мы будем свободны, мы всех их выгоним.

Это очень интересно. Ведь миссионеры, совсем того не желая, рыли себе яму. Они учили детей читать Библию. А научившись читать, дети прочли совсем другое. Миссионеры и сейчас отлично здравствуют в стране. У них есть паства, храмы, книжные магазины, столовые… Уже есть ганцы-священники, епископы. Ватикан, подчиняясь веяниям времени, идя на все, чтобы удержать африканцев, года два назад возвел в кардинальское достоинство священника из Танганьики Лориана Ругамбву.

И все-таки… негр-священник Хегба пишет: «Можно ли недооценивать такие заявления в адрес католических священников, как: «Иисус был белым, Мария была белой, бог посещал только белых, негры не попадают в рай, белые убили своего брата — это нас не касается… Он осудил торговлю живым товаром, по никогда не осуждал торговлю неграми, он благословил итальянские войска, напавшие на Эфиопию-мученицу, он относится с безразличием к расовым преследованиям в США и Южной Африке».

Но сейчас, уезжая к северу, мы покидаем христианские районы Ганы. За Вольтой живут мусульмане. А там, где мусульманство, миссионерам делать нечего — ничего не получится. Мусульманство моложе христианства и не уступает ему в активности и организованности. Да и для населения Африки мусульманство часто ближе, чем христианство, хотя бы потому, что оно не связано с колонизацией, не связано с приходом белых.

Время от времени достаем уже потрепанную карту и помечаем деревни, которые проехали. Лес все реже и ниже. И суше. Среди колючих полусухих кустов вылезают готическими храмами рыжие термитники. Один из них так высок, что мы даже измерили, — около пяти метров.

Навстречу четвертое за день стадо коров. Они не спешат расступиться и снисходительно поглядывают на машину, которая, надсадно гудя, пробивается сквозь стадо. Коровы наверняка ничего не знают о грифах на бойне в Такоради.

В Гане немало обширных пастбищ на севере, в саванне, по берегам рек, но скота не хватает — стада гонят из других стран. В Гане порошковое молоко, которое привозят из Англии и Америки. И лозунги — «Молоко — лучшая пища природы», расклеенные в Аккре, звучат иронически.

На ближайшие годы не предвидится ни своего молока, ни своих стад. А виновата в этом муха цеце.

Муха цеце — неотъемлемая деталь приключенческих романов прошлого; но разве ей место в наши дни в стране, где строятся электростанции и заводы? Наверно, ее уже нет, думал я, как нет в Гане львов и жирафов.

Оказалось, ничего подобного. Муха цеце живет и являет собой одну из тех черт экзотики, которая так портит жизнь ганцам.

Интересно читать о страшной мухе в романе. На деле все значительно прозаичнее, но и сложнее.

В долинах рек Северо-Западной Ганы, где тучные пастбища как бы созданы для разведения скота, — царство невзрачной и коварной мухи. Она там как оводы у нас — обычна и настырна. И никакое планомерное и широкое разведение рогатого скота невозможно в целых районах, именно в тех районах, где есть все условия для этого.

Слово «цеце» связано с еще одним экзотическим словом: «сонная болезнь». Уже лечат тропическую лихорадку и малярию, борятся с чумой и холерой, но сонная болезнь все еще неподвластна врачам. Не только скот гибнет от нее — люди тоже не защищены от укусов.

До самого последнего времени борьба с цеце не приводила ни к каким положительным результатам. К отрицательным приводила. И вот как.

Если не изучить проблему со всех сторон, то при самых лучших намерениях ничего хорошего не получится.

Такое уже неоднократно случалось в истории. Завезли кроликов в Австралию — они стали национальным бедствием; уничтожают где-то хищников — разводятся вредные животные или больные животные, которых хищники, естественные санитары, в первую очередь уничтожают; истребляют воробьев, появляются вредители-насекомые. И так далее. Примерно то же случилось в Гане.

Еще до освобождения страны была создана служба по борьбе с мухой цеце. О том, что из этого получилось, свидетельствует журнал «Ганский фермер»: «Муха цеце, переносящая трипанозомы с диких животных на домашний скот, не может существовать без диких животных (догма). Посему уничтожьте диких животных, таким образом, будет уничтожена цеце и откроются огромные пастбища для домашнего скота… Работникам службы по борьбе с цеце было роздано оружие, и, несмотря на предостережения работников заповедников, зоологов и ботаников (и несмотря на недовольство местных жителей), началось массовое уничтожение диких животных… Избиение в основном коснулось жвачных животных, которые убегают, не сопротивляясь. Так как охотник спешит, он никогда не преследует раненых животных, они уходят далеко от районов первоначального обитания и подыхают в других местах, разнося трипанозомы. Хищники же, уничтожающие в первую очередь больных животных, избегают истребления неопытными охотниками. Антилопы исчезают, а львы и леопарды нападают на домашний скот и даже на людей…

Нигде это мероприятие не привело к уменьшению количества мух. Там, где уничтожены антилопы, жирафы и прочие крупные животные, цеце обращается к мышам, белкам, крысам, домашнему скоту и, наконец, к человеку».

Теперь, конечно, такой способ борьбы оставлен. Но он нанес крупный ущерб фауне Ганы, резко уменьшил количество диких животных в стране, подорвал работу заповедников.

Нам рассказывали в Аккре, что в Гане сейчас большие надежды возлагают на новый способ борьбы с вредными насекомыми, который с успехом начал применяться в Америке. Он состоит в том, чтобы разводить этих насекомых. Я не оговорился. Но все дело в том, что разводят только насекомых мужского пола, а потом облучают их, лишая тем самым способности к оплодотворению. И когда их выпускают в поле, то они, занимая место настоящих самцов, резко уменьшают количество оплодотворенных самок. Меньше выводится новых мух, и через несколько поколений вредные насекомые вымирают сами по себе. Способ парадоксальный, смелый и до того простой, что поначалу не верится в его эффективность. Хотя известно, что таким образом уже удалось отделаться от москитов во Флориде.

Есть и другие пути. Например, вывести породу скота, обладающую иммунитетом к укусам мухи. Найти новые пастбища, освоить новые скотоводческие районы. Над всем этим сейчас работают ганские специалисты. Работают и животноводы, приехавшие из Советского Союза. Впереди еще годы труда. Но придет время, когда будет в Гане свое молоко..

Городок. Такой же, как и десяток других, что мы проехали за день. Лишь несколько шумнее. Больше лавок, больше людей на улице, больше машин.

С холма видна Вольта. К ней подбегает шоссе и упирается в зеленую воду. Моста нет — паром. Через Вольту в Гане всего один мост. И тот находится недалеко от моря, на востоке. А если надо проехать из Южной Ганы в Северную, пользуются паромом. С каждым годом движение на дорогах все сильнее, и паромы, хоть и вмещают десяток машин за раз, не справляются с работой.

Менса идет к будке, где регистрируются все проезжающие через реку и платят за перевоз. Нам, правда, платить не надо — мы едем на машине правительственного гаража, но отметиться придется.

Мы спускаемся к реке вдоль очереди машин. Интересно, кто едет на север. Перед нами, уткнувшись один в другой, два грузовичка мамми-лорри, потом полицейский «джип», «фольксваген» — два туриста в замызганных шортах и с многочисленными камерами, два грузовика с цементом, старый «моррис», в котором поместилась многочисленная семья какого-то ганского чиновника, еще мамми-лорри, бульдозер, грузовик с бананами… Мы на одной из самых главных магистралей страны.

— Пойдемте выпьем чего-нибудь холодного, — подходит Менса.

МЕНСА

Мекса понемногу оживляется. Он пропел уже все псалмы, чист перед богом и теперь интересуется нами. Ему приходилось ездить с русскими специалистами, с сельскохозяйственниками, и у «его свое собственное, очень благоприятное мнение о русских.

— Я ничего не чувствую с русскими, — рассуждает он, не отрывая глаз от дороги впереди, — Вот я сталкивался с англичанами. Много сталкивался. И все время чувствовал, что я не такой. И даже сейчас, когда англичане делают вид, что я такой же, я знаю, что я все равно не такой. А с русскими я не чувствую. Они не делают вида, что я такой же, как они. Русские знают, что я такой же.

Путь дальний, дорога прямая, и за несколько часов ее мы немало узнаем о Менсе. Потом мы не раз еще беседовали с ним и в Тамале и в Болгатанге. В общем, мы познакомились с этим интересным человеком. Менса — очень современный африканец, его не переместить в другое время. Он один из тех, на которых опирается Народная партия Конвента Ганы.

Менса много где побывал, многое повидал, но остался ганцем. Я говорю это потому, что все-таки не раз приходилось встречать ганцев, которые, поездив по разным странам, получив образование в Англии, потеряли национальные черты. Причем потеряли с готовностью. С самого отъезда (а иногда и вовсе не уезжая из страны) они задавались целью стать как европейцы. В результате не становились таковыми, а национальные ганские черты теряли. Это характерно не только для Ганы, но и для других бывших колоний. Таким людям англичане не ставили никаких преград. Наоборот, в интересах колонизаторов было создавать подобные компрадорские прослойки. Перебежчикам давали на откуп те местечки, которые специально берегли для «туземцев». До сих пор в Индии и Бирме с недоверием и часто с презрением относятся к людям, которых называют Ай Си Эс — индиан сивил сэрвис. Это те индийцы или бирманцы, которые, обангличанившись, получали за это в несколько раз больше денег и благ, чем любой другой индиец или бирманец, будь он даже семи пядей во лбу.

Сейчас таких людей становится все меньше и меньше. Ведь теперь такой камуфляж не приносит выгоды.

Но Менса, повидавший куда больше многих европеизированных соотечественников, остался прежним человеком. Он не отталкивал от себя увиденное, не закрывал глаз, но не перестал быть ганцем до мозга костей.

Вот и сейчас он вспоминает о том, как воевал в Бирме с японцами, а с итальянцами в Ливии…

— …Сколько я в армии был? Восемь лет. В западноафриканском полку. И никто не скажет, что мы плохо воевали. Я к концу войны стал сержантом. Мог бы стать и офицером, если бы не был черным. У меня несколько медалей. Я их не надеваю после демонстрации у дворца губернатора. Зачем носить английские медали? Ведь мы думали, что не зря воевали с фашистами. И вдруг в нас стреляют те, с кем в Бирме мы были рядом…

Менса вспомнил первые послевоенные годы. Тогда вернулись с фронтов солдаты, вернулись новыми людьми. За годы войны они поняли, что в бою совсем неважен цвет кожи и что черный солдат бывает ближе белому, чем белый же офицер. Солдаты узнали, что воюют с фашизмом, воюют за светлое будущее всех людей. Они узнали, что есть на земле много стран и есть одна, которую называют — Советский Союз.

Они пришли домой с полной уверенностью в близости перемен. Разве не за это они сражались? И вдруг оказалось, что англичане, сидящие в контоpax и управлениях, англичане, присылающие приказы и распоряжения из Лондона, не поняли изменений, происшедших в Африке. Ведь дело было не только в солдатах, вернувшихся с фронта. И рабочие в порту и на приисках, и крестьяне, и студенты, и учителя тоже многое поняли за последние годы.

— Какая может быть независимость? Вам до нее ра-сти и расти, — рассуждали англичане.

Как будто независимость выдается к совершеннолетию словно конфетка за хорошее поведение.

Но уже организуются первые национальные партии, первые забастовки охватывают порты и фабрики. Популярный молодой трибун Кваме Нкрума выступает с требованием независимости. Теперь уже не так просто сказать африканцам — ша! Они не слушают. Они все больше разбираются в действительном положении. Происходят совершенно непонятные английскому чиновнику вещи. Когда арестовывают Нкруму за его журналистскую деятельность, направленную на освобождение страны, мамми, базарные торговки, которым, казалось бы, плевать на политику, собирают триста фунтов стерлингов залога за арестованного.

И вот в те дни 1948 года и происходят трагические события, после которых Менса перестал носить свои медали.

— Мы собрались тогда, — говорит Менса. — все ветераны, и решили пойти к губернаторскому дворцу. Мы просили повысить нам пенсии. Мы хотели говорить не только о пенсиях, но и о свободе. Мы шли без оружия. Пришли к тому месту, где теперь стоит Арка Независимости. Там нас встретили солдаты с ружьями. Я помню того лейтенанта, который командовал ими. Его потом судили и оправдали. Лейтенант приказал стрелять. И они стреляли. И убили моего друга. Его не убили итальянцы, его не убили японцы. А англичане, с которыми рядом он прошел всю войну, убили. У него тоже были медали за защиту Англии… Мы вынесли его тело… Теперь говорят, что англичане дали нам независимость. Еще бы они не дали! Ведь мы не разучились стрелять.

Это уже история. Об этом пишут книги. И демонстрации, и о начале восстания, и о том, как были арестованы тогда все руководители освободительного движения во главе с Нкрумой. И нами это всегда воспринималось как история. Но тут мы почувствовали. что она близка и жива, что история совсем не история, а часть жизни человека, который сидит рядом с нами, за рулем.

И через несколько месяцев после расстрела демонстрации, когда прошли выборы в парламент, в первый ганский парламент, еще не имевший реальной власти, первыми депутатами его стали именно те лидеры движения, что сидели в тюрьмах. Депутатов в тюрьме держать нельзя. Тем более что один из заключенных станет премьер-министром страны. Англичане были вынуждены выпустить на свободу Нкруму и его товарищей, и те пришли на заседание парламента в тюремных колпаках. На колпаках были буквы, первые буквы слов «выпускники тюрьмы». Новые депутаты парламента гордились своим тюремным образованием.

Среди тех, кто выбрал их в парламент, среди тех, кто вступил в те дни в партию, был и ветеран Менса, который стал одним из надежнейших и вернейших членов партии.

— У нас есть вождь, — говорит он. — Настоящий вождь Африки — осаджефо — президент Нкрума. И если он скажет мне — пройди пешком отсюда до Аккры, я пройду. Я знаю — если он сказал, значит, так нужно для Ганы, для Африки.

Менса говорит спокойно, размеренно, только пальцы чуть сильнее сжали баранку. Он пройдет.

Нам опять вспомнился приезд в Аккру английской королевы. Королеву встречали вежливо, но сдержанно. Только вожди племен выбивались из сил, чтобы достойно принять «товарища по оружию». Королева разъезжала по стране в «ролс-ройсе» с подсветкой, чтобы ее лицо можно было разглядеть в любое время дня и ночи. Королеве, наверное, было жарко, она уставала, но продолжала улыбаться обаятельной королевской улыбкой.

Торжественный парад был устроен у Арки Независимости, точно на том месте, где за несколько лет до этого королевские солдаты расстреляли демонстрацию ветеранов. Интересно, знала ли она об этом? Наверно, знала. Но дипломатия превыше всего. И королева улыбалась.

Впрочем, есть предел и королевскому терпению. После посещения Ганы и других африканских стран королева отправилась домой, — хотя программа визитов не была исчерпана. В Танганьику на празднества по случаю провозглашения независимости страны принцу Филиппу пришлось отправиться в одиночестве.

Королева Великобритании еще ни разу не присутствовала на подобных торжествах. Это выше ее сил. Не так легко наблюдать, как рушится колониальная держава, которую по крохам и по ломтям собирали деловитые предки.

О ЗДОРОВЬЕ

Мы уже час стоим в тени невероятных размеров баобаба. В деревне сегодня ярмарка, и каждый из (пассажиров нашей машины находит себе что-нибудь интересное. Мы с Маратом обзавелись опахалами и кувшинами из тыквы с выжженным на них узором. Володя Орлов обнаружил нигерийца, торгующего всякой мелочью, и скупил у изумленного купца весь запас спичек. Торговец не знает, что у Орлова наказ от малолетних московских родственников привезти редкие спичечные этикетки. А у нигерийца этикетки нигерийские. Антонов купил изумительной красоты покрывало, белое, с черным и красным узором. Но больше всех приобрел на ярмарке Менса. Багажник завален могучими клубнями ямса, который здесь, на севере, крупнее и дешевле, чем на юге. Ямс и кассава — основная пища ганцев. Клубни, похожие на сахарную свеклу, перемалывают в муку, из которой можно готовить все, что душе угодно. Правда, в ямсе содержится много синильной кислоты и его надо вымачивать, чтобы не отравиться. Еще Менса купил трость. И не простую трость, а из тех, что положено носить старейшинам. В общем, все довольны.

А ярмарка кипит. Еще не жарко, утро. Рядами сидят на земле знакомые нам мамми с ребятишками за спиной. Те же банки консервов, те же кубики сахара и открытые пачки сигарет, нитки и куски материи. Это рынок для тех, у кого мало денег. Под навесами сидят торговцы побогаче — они же портные. Крутится швейная мащина, сшивая узкие полосы местных тканей. Висят на распялках ветхие плащи и костюмы. А дальше хребты и холмы бананов, орехов, привезенный с юга ананас, папайя…

— Ну что, поехали дальше?

Еще часа два ехать до Болгатанги, самой северной точки нашего пути. Мы живем последние дни в Тамале, центре Северной области, откуда и ездим в другие места.

Гана невелика, но до чего разнообразна она! До чего быстро меняются пейзажи! Километров сто с небольшим от Тамале до Болгатанги, а уже другая страна.

Равнина вокруг Тамале плоская, как стол. И покрыта саванным лесом. Деревья уже невысоки, и узловатые стволы их изогнуты резким климатом тех мест. Они стоят довольно густо, лес просматривается только метров на сто вглубь. Деревни там встречаются не часто, они сравнительно велики — несколько десятков домов, порой глинобитная мечеть, похожая на термитник-переросток. Сам город Тамале, окруженный широким кольцом круглых хижин, довольно большой город для тех мест — асфальтированные улицы, кинотеатры и отделения аккринских универмагов.

А подъезжаешь к Болгатанге, к северной границе, и все меняется. Саванна уже больше похожа на степь, чем на лес. Отдельные деревья или купы их разбросаны по склонам невысоких холмов, что становятся все круче и выше, чем ближе к границе. Деревни исчезли. Зато в беспорядке раскиданы по степи группы хижин, по пять, семь, окруженные общим забором, — там живет одна большая семья. Хижины разукрашены геометрическими узорами — здесь уже другие племена. Климат еще резче, чем в Тамале. Ночью прохладно, днем печет, сухость воздуха такая, что через минуту после того, как напился, тянет пить снова и снова, трескаются губы и чувствуешь, какая сухая у тебя кожа, особенно когда едешь со скоростью километров сто — как будто находишься в мощной сушилке.

Где-то в этих широтах, только западнее, наши летчики, которые работают на вертолете, подаренном Советским правительством Гане, видели стадо диких слонов.

Нам слонов увидать не пришлось. Зато вчера, в Тамале, мы были на станции водоснабжения, и там произошла необыкновенная встреча с одним из представителей ганской фауны.

Инженер станции провел нас к резервуару — круглому пруду, метров триста в диаметре. Вода туда поступает из Черной Вольты во время дождей, и оттуда ее забирают в сухой период, когда с водой на севере очень туго. Мы стояли на крутом склоне дамбы, облицованном крупным булыжником, и Орлов заметил, как по поверхности воды медленно ползут черные точки.

— Что это?

— Крокодилы.

— В резервуаре?

— Да. Это самая главная загадка, с которой мне тут пришлось столкнуться. Резервуар существует лишь несколько лет. Воду в него напустили по трубам с фильтрами из Вольты, до которой тридцать миль. Ближе ни одного водоема нет, сухая саванна. В общем, появиться им неоткуда. А живет их, мы подсчитали, уже больше сотни в пруду. Загадка.

Инженер развел руками.

Черные точки крокодильих глаз пропали. Тихий резервуар. Трубы.

— А как вы с ними боретесь?

— Никак не боремся. Они нам не мешают. Сквозь фильтр крокодилу не пройти. А так он ничем не отличается для нас от рыбы. Ведь рыба может жить в водоеме, откуда забирают воду?

— Может.

— Ну вот. На качестве воды крокодилы не отражаются. Могу показать результаты анализов. Вот будете дальше на севере, увидите в Навронго пруд со священными крокодилами. Они там покрупнее. Но плохо себя ведут. Не читали на той неделе газету? Они утопили жреца, который их кормил. Да, да, утащили в воду, и жрец захлебнулся. Удивительная неблагодарность.

Впереди наметилось скопление хижин. Болгатанга. Там нас ждет подрядчик Файорси, чтобы показать, как трудятся предприниматели.

Но мы сначала едем в Строительное управление.

Обширный двор завален мешками с цементом, досками, арматурой. Мы видели много строительных управлений в Гане, побывали во многих городах, но нигде так, как в Болгатанге, не чувствуется кипение стройки. Несколько лет назад Болгатанга была большой деревней. А теперь, куда ни посмотришь, леса, бульдозеры, белые стены новых домов. Если южнее, к примеру, тот же Тамале — уже сложившийся город, с улицами и домами, построенными лет хотя бы двадцать назад, то в Болгатанге все новое, все строится.

Начальник управления, маленький цейлонец, приехавший по контракту, очень соответствует духу города. Он молод, подвижен и деятелен. Он не скрывает гордости человека, имеющего непосредственное отношение к рождению новой столицы севера. Его кабинет похож на боевой штаб. Звонят телефоны («Станция, дайте мне Геологическое управление!», «Станция, сколько раз просить ветеринара!»), вбегают прорабы и механики. Во время разговора с нами цейлонец поминутно извиняется, вскакивает и исчезает в соседней комнате, где идет какое-то совещание.

— Да, мне звонил Смит из Такоради, что вы приедете. Я вам все покажу, у нас есть, что показать Конечно, для вас это мелко и неинтересно…

Он останавливается. Ему хочется, чтобы его разуверили. Мы горячо разуверяем. Нам в самом деле интересно. И не из-за масштабов строительства. В той же Гане есть стройки и покрупнее, но ведь мы сейчас Находимся на крайнем севере Ганы, в местах «диких и весьма отдаленных». Вот он, почти что центр Африки.

Цейлонец встает из-за стола и ведет нас мимо молодых чертежников вниз, минуя склады, туда, где мерно крутятся бетономешалки и ручные станки выплевывают цементные блоки.

Мы не посмотрели на священных крокодилов в Навронго, не хватило времени. Зато мы видели строительство жилого района, госпиталя, училища, знакомились с инженерами и рабочими и спорили над чертежами, разложив на сухой траве потрепанные синьки.

Именно во время одного из споров (Антонов — сторонник плоских крыш и сборного железобетона, а прораб на постройке общежития для медицинского училища более консервативен) Марат вдруг обернулся ко мне и спросил:

— Мы ведь сейчас на стройке Файорси?

— Точно.

— И он нас здесь должен был ждать?

— Да… Скажите, а Файорси сегодня не был здесь? — это уже к прорабу.

— Нет.

— Видишь, обманул все-таки.

— Но, может, что-нибудь с машиной случилось.

— Вряд ли. Помнишь, он, как узнал, что подряд мы ему обеспечить не сможем, немедленно к нам охладел.

Мы продолжали осмотр без Файорси. В конце концов он был только подрядчик, а стройка — государственная и для государства. И люди, которые нас окружали, были куда больше похожи на нашего друга Энгманна, чем на энергичного Файорси, с его деньгами и большим домом.

— Посмотрите, — сказал цейлонец, когда мы подъезжали к месту строительства больницы, — как мы много строим их сейчас. Вы, наверно, обратили внимание на новые поликлиники и госпитали?

Да, мы, разумеется, обратили внимание. И причем обратили даже больше, чем полагалось бы по нашей строительной специальности, — из интереса к Гане вообще.

Перед отъездом из Москвы вы приходите в высокий новый дом в переулке у Проспекта Мира. Там эпидемиологическая станция.

— Вы давно прививали оспу? Засучите рукав, застрахуем вас от желтой лихорадки. Вот таблетки, по две каждые три дня, начинайте за неделю до отъезда. Это от тропической малярии.

И начинаешь готовиться к худшему.

— Про муху цеце знаешь? — спрашивают доброжелательные приятели.

— Про тропических блох у Грэма Грина читал? Мазь от москитов будешь доставать?..

И опять же, стоит вспомнить историю…

О самих африканцах, о проценте смертности среди них сто или двести лет назад ничего не бы^ло известно. Зато загляните в отчеты комендантов крепостей, построенных на Золотом Берегу.

1824 год. От болезней вымерло триста из шестисот человек гарнизона. За 1700–1750 годы из двадцати четырех датских губернаторов двадцать умерло от болезней.

Никогда не было на Золотом Берегу больших поселений европейских колонистов. Климат и миазмы (частое слово в отчетах тех времен) уничтожали европейцев быстро и беспощадно.

Ну а африканцы, ганцы? Никто не подсчитывал, никто не интересовался, как и отчего они умирали. Правда, в скупых отчетах о войнах можно прочесть: «И тогда вождь ашанти приказал своей армии отступить. Эпидемия оспы уничтожила половину его воинов».

Конечно, сейчас не восемнадцатый век и большинство болезней побеждено медициной. Прививки делают свое дело. От малярии, лихорадки, оспы можно теперь защищаться.

Я говорю о болезнях не потому, что хочу кого-нибудь попугать или похвастаться тем, что прошел огонь и воду. В конце концов от них можно скрыться за барьером сывороток, таблеток и чистоты. Но ведь у себя дома мы привыкли есть и пить, что хотим и где хотим, — мы привыкли к чистоте нашей жизни и не замечаем ее.

Мы относимся с уважением, хотя и без любви, к микробам, за что они, по-видимому, относятся с уважением к нам.

Другое дело в Гане, стране, рвущейся из средневековья со всеми его бедами. Молодому государству достались в наследство грязь, нищета и полное отсутствие больниц и врачей. И я говорю о болезнях, чтобы показать, как трудно ганскому правительству догнать страны Европы, сделать то, что для них — уже давно пройденный этап. Причем сделать все это быстро, имея в добавление к знакомым нам бедам целый ряд эндемических болезней, с которыми не привыкла обращаться европейская медицина. Это и сонная болезнь, о которой говорилось раньше, и амебная дизентерия, и речная слепота, и местные разновидности энцефалита и т. д.

До сих пор в стране еще очень высока детская смертность, низка продолжительность жизни.

Мы едем по саванне. Невысокие баобабы, термитники, обгорелая черная трава. И вдруг белые корпуса недалеко от дороги.

— Что это?

— Новый госпиталь.

— А это (через пятьдесят километров)?

— Общежитие медсестер и туберкулезный центр.

То же и в Болгатанге и в Тамале, в самых отсталых районах республики.

В Гане было много споров о том, стоит ли стране, где медицинское обслуживание в самом зачатке, строить в Кумаси громадный современный госпиталь, больницу на пятьсот коек и училище медсестер на триста человек. Не слишком ли размахнулись? Таких госпиталей немного и в самых передовых странах. Сейчас, говорили скептики, нам нужны простейшие больницы, амбулатории, а госпитали-гиганты с современными операционными и лабораториями — дело будущего.

Но все-таки госпиталь построили. Он возвышается над Кумаси — многоэтажный гигант, раскинувшийся на несколько гектаров.

Это не значит, что больнички и амбулатории не строятся. Их много в Гане. В Аккре на заводе железобетонных изделий мы видели колонны типовых больниц и поликлиник для разных районов страны. Они из сборного железобетона, их выпускают поточным способом.

Первые шаги делает Гана в механизации строительства, в типовом проектировании. И эти первые шаги связаны со строительством больниц.

Остро не хватает врачей. На помощь ганцам приехали врачи из Советского Союза. Им приходится туго. Работать надо вдвое, втрое больше того, чем принято, чем положено врачу по самым жестким нормам. Каждому приходится замещать нескольких недостающих врачей. И это при ганской жаре и влажности, когда после первых часов работы уже хочется прилечь в холодке, когда все время хочется открыть дверь и уйти из этой бани. Но баня — вся Гана, и из нее никак не уйдешь. И врачи не жалуются.

Кстати, уж если разговор зашел о госпитале в Кумаси, нельзя не сказать о мече Окомфо Аноче. Меч этот находится во дворе госпиталя.

Когда великий король ашанти Осей Туту объединил племена, населявшие лес, его мудрый советник и жрец Окомфо Аноче решил закрепить этот союз. Боги послали ему с неба кроме золотого трона еще и меч, символ единства и жизненности народа. Окомфо воткнул меч в землю, в самом центре государства Ашанти. И сказал, что, покуда этот меч останется в земле, будет жив ашантийский народ.

Окомфо, видно, был очень сильным человеком. Да и боги ему, наверно, помогли. С тех пор было много желающих выдернуть меч из земли, но никому это не удавалось. Так меч и находится там, где воткнул его Окомфо.

Мы тоже из любопытства подергали за железную рукоять. И, разумеется, безуспешно. Марат, человек трезвый, объяснил секрет меча так:

— На конце перекладина, как на якоре. Его и бульдозером не возьмешь. А впрочем, в наши планы и не входит его вытягивать.

Приятно, что памятник основания народа окружен светлыми корпусами госпиталя. Они друг другу не противоречат.

ЛЮДИ И БЕЛОЕ ЗОЛОТО

Трансформаторы густо опутаны паутиной. Серебряная, легкая, она кажется сгустком тумана, невесть как попавшего в высушенный знойный полдень Болгаганги — центра Верхней области Ганы. Марат замедляет шаги, останавливается. Останавливается и наш новый знакомый — инженер, директор электростанции.

— Чистим регулярно, раз в две недели. А она снова появляется.

— А где пауки?

— Вы мне не поверите, но никто еще не видел ни одного паука. Наверно, очень маленькие. А какая производительность! Из-за них приходится весь город отключать.

Подобные не предусмотренные справочниками сюрпризы встречаются на каждом шагу. Как ни изучай страну по книгам, все равно такого не узнаешь. Марат достает потрепанную тетрадку в черной клеенчатой обложке. Всего месяц назад он купил ее на Арбате, а она уже объехала чуть не полсвета и почти сгорела на работе. Марат открывает ее раз по пятьдесят на дню. Тетрадь хранит в себе и короткие записи об электростанциях в самых разных концах Ганы, и неровные линии схем, что чертились в беседах с ганскими коллегами, и предложения, возникающие после очередного визита, и письмо домой, которое не успел отправить из Аккры в предотъездной суматохе, и названия мамми-лорри.

Марат Зименков — электрик. И будь то жаркая северная Болгатанга, порт Такоради или лесокомбинат в Самребои, Марат отыщет тамошнего электрика, возьмет его за пуговицу, и они с головой погрузятся в увлекательнейший разговор о напряжениях и количестве фаз.

Советский Союз будет поставлять Гане современное оборудование для промышленных объектов, и Марат должен дать заключение о том, какие типы его наиболее приемлемы для разных районов страны, как лучше всего сочетать нашу помощь с местными ресурсами Ганы, с ее планами на ближайшие годы.

И это весьма непростая задача.

Природа щедро одарила Гану, но обделила одним — топливом, энергией. Ни угля, ни нефти не найдено в недрах страны. Гану терзает энергетический голод. Раньше, всего несколько лет назад, это обстоятельство мало смущало тогдашних хозяев страны. Оно даже до какой-то степени оправдывало ту уродливую однобокость, которой до сих пор характеризуется ганская экономика. «Нет источников энергии — нет возможности перерабатывать на месте богатства страны — страна становится поставщиком сырья». Крупнейший в мире производитель какао ввозит не только шоколад, но и порошок какао; марганец и бокситы вывозятся в виде руды, а на алюминиевых кастрюлях стоит клеймо «сделано в Англии». Громадные бревна целиком сплавляются к пароходам. И все, буквально все до булавок, ввозится в страну из-за границы, большей частью из Англии.

Однако то, что было выгодно англичанам, — отсталость, подчиненность экономики Ганы — оказалось одним из главных врагов молодой страны сразу же после того, как она добилась независимости.

Необходимо быстро развивать промышленность — никто в Гане не сомневается в этом. Но как быть с энергией? В самом ли деле положение безнадежно?

Нет. Давно известны большие энергетические возможности ганских рек и в первую очередь Вольты, одной из крупнейших рек Африки. Реки текут на юг, к океану, точно так же, как текли тысячу лет назад, не перерезанные ножами плотин, ожидая того дня, когда к ним обратятся люди.

В городах Ганы горят электрические лампы. На рудниках и первых фабриках гудят электромоторы. Но все электростанции работают на привозном топливе. До последней капли мазута — все привозится морем, за все надо дорого платить. И если в один несчастный день танкеры не придут в порты — жизнь в стране замрет. Погаснут лампы в школах и больницах, остановятся заводы, рудники…

Это еще не все. Электростанции в Гане строились как бог на душу положит, в разное время, разными людьми, и везде устанавливалось самое разномастное оборудование. Машины ненадежны и часто выходят из строя. А выбросить их пока нельзя. Где-то я читал о большой семье с несколькими сыновьями-погодками. Когда младший брат шел в школу, ему доставался по наследству портфель старшего. Так портфель и переходил до самого младшего, старея с каждым годом. Семья была небогатой, и новый портфель покупался только старшекласснику. Примерно то же в Гане. Если центральное электроуправление раздобыло новое оборудование — оно достается большим городам. А старые машины уходят в области — там и таких нет.

Может быть, частично поэтому ганские электрики, разговаривая с Маратом, показывая ему, чем богаты, не тратят много времени на демонстрацию оборудования. Но они и не жалуются на тяжелую жизнь — ведь понятно, что сегодняшний день Ганы — это уже вчерашний день.

Поэтому же, когда Марат осмотрит генераторы, обсудит местные, специфические проблемы со своим коллегой, разговор неизбежно переходит на будущее, на те дни, когда над страной протянутся линии электропередач и электричество придет в самые далекие деревни саванны. Казалось бы, разговор сугубо технический, но он вполне понятен окружающим. Хотя ‘бы в силу своей страстности, актуальности.

Жизнеспособность страны определяется тем объемом, который занимает во всех делах и разговорах перспектива. Это приятное и знакомое нам по нашей действительности явление, когда человек говорит не только: у нас есть то-то и то-то, а добавляет обязательно: здесь у нас будет завод, электростанция или театр, очень явственно чувствуется в Гане. Это роднит ганцев с нашими людьми, это один из тех китов взаимопонимания, на которых зиждется дружба.

И поэтому Марат, как и другие советские специалисты, понятен ганцам, так же как и ему понятны их мысли и стремления. Ему легко работать с африканцами хотя бы потому, что не надо приспосабливаться, подавлять что-то в себе. Он остается тем же Маратом, советским электриком, которого я знаю по Москве. И люди видят в нем не только коллегу, не только одного из европейцев, который приехал по контракту или по заданию фирмы. Часто английский или итальянский специалист работает добросовестно, выполняет все, что велит ему выполнить долг специалиста, но он не может понять настроений ганских инженеров и не может разделить эти настроения. У Марата же отношение к работе, чувство перспективы впитано с первых шагов его сознательной жизни. И потому дружба и понимание между ним и ганцами возникают быстро и естественно. Никаким расовым или национальным предрассудкам просто нет места в сознании Марата. И это тоже понятно ганцам.

Нам пора покидать болгатангскую электростанцию, нас ждут на строительстве нового госпиталя — страна строится, растет буквально на глазах. Марат уже собрался попрощаться со своим новым приятелем, как из старого здания электростанции донесся треск и затем наступила тишина. Что-то случилось. Как по мановению волшебной палочки Марат и электрик исчезают в черной пасти машинного зала. Через минуту Марат выскакивает. Он щурится от ослепительного света и, увидев нас в тени мангового дерева, кричит:

— Всего десять минут. Подождите. Надо помочь, а то могут надолго встать.

— А ты разберешься?

— Учили. Вместе оправимся.

БОЛЬШОЕ КОЛЬЦО

Есть у Марата и постоянный собеседник. Он похож на слишком загорелого запорожца. У него густые буденновские усы и озорные глаза в таких мохнатых ресницах, будто растут они в несколько рядов. Собеседника зовут Абака-Вуд, он главный инженер Управления электроснабжения. Из окна кабинета Абака-Вуда виден океан, он заштрихован ветвями деревьев, и между ними висят серые кораблики.

Марат обсуждает с Абака-Вудом технические условия. Нет смысла привезти в Москву решения, которые могут оказаться неприемлемыми для ганцев. Обсуждаются итоги того, что мы узнали и увидели, объехав Гану, обсуждаются придирчиво, пункт за пунктом. Оба понимают серьезность вопроса, оба симпатизируют друг другу, но переговоры, как им и положено, порой приводят к спорам.

— Нет, но зачем же здесь ставить медь? Сталь куда экономичнее, — горячится Марат. Так же, наверно, он отстаивает свою точку зрения на совещании дома, в Москве.

— Пятьдесят лет здесь ставят медь, у нее ведь выше проводимость…

Никакой дипломатической осторожности. Обоих волнует только один вопрос — что лучше для Ганы. Иногда электрики, вырывая друг у друга листок бумаги, быстро чертят олимпийские кольца трансформаторов и дельты кабельных муфт.

Разные школы, разные точки зрения. Но споры оканчиваются всегда одинаково. Они откладывают листочки и обрадованно улыбаются. Понятно. Теперь можно перейти к следующему пункту.

Электрики с первой встречи оцепили знания друг друга, и в каждом самом жарком опоре чувствуется взаимное уважение этих до удивления разных по внешности людей.

У Абака-Вуда разговор о будущем принимает конкретные формы. Однажды он достает из ящика стола небольшую карту страны.

— Вам, наверно, интересно будет взглянуть. Завтра будем обсуждать на Комитете.

На карте толстые линии. Они образуют что-то вроде неправильного треугольника.

— Это Большое Кольцо. Через несколько лет у нас будет Большое Кольцо, общая энергосистема.

Вспомните, Гана на карте — почти правильный прямоугольник, вытянутый с севера на юг. Южная граница — Гвинейский залив.

И кажется, что океан притягивает к себе важнейшие, самые богатые части Ганы. Почти все ресурсы и большая часть населения сконцентрированы на побережье и в лесном поясе, то есть в южной половине республики.

Не говоря уже о рыболовстве и портах (естественно, что их место на побережье), практически все полезные ископаемые, какао, лес — все находится в квадрате между Черной Вольтой, которая отделяет Северную Гану от Южной, и океаном.

В этом же квадрате находятся основные запасы электроэнергии. И Большое Кольцо свяжет линиями электропередач главные промышленные, сельскохозяйственные и культурные центры страны.

Крупнейшим из поставщиков энергии будет гидростанция в Акосомбо. Кольцо также включит в общую систему существующие электростанции в Теме и Аккре и проектируемые гидростанции на малых реках запада, где ведут изыскательские работы чехословацкие энергетики.

От электростанции на Акосомбо ток пойдет к алюминиевому комбинату, который будет строиться параллельно с гидростанцией, оттуда дальше на юг, к новому порту Тема, где идет строительство большого города и нескольких заводов, потом повернет на запад, к столице, принесет энергию в прибрежные рыбачьи поселки, к фабрикам Такоради, а оттуда повернет на север, в непроходимые леса страны Ашанти, к приискам и рудникам, к плантациям какао и каучука, чтобы вернуться обратно, к Акосомбо, на берега обширного водохранилища, которое образуется после окончания строительства.

Когда этот смелый план будет проведен в жизнь, Гана совершит качественный скачок к дальнейшей индустриализации, повысится уровень жизни. Широкие возможности откроются перед ганской экономикой. Страна, страдающая острым энергетическим голодом, сможет делиться электроэнергией с соседними африканскими государствами, сможет помочь им развивать национальную промышленность.

О Большом Кольце говорится не только в Управлении электроснабжения. Не раз приходилось нам слышать от ганцев:

— Вот когда будут гидростанции…

Тогда можно будет наладить обработку сырья на месте, тогда куда проще и дешевле станет создавать новые заводы и фермы, особенно те, что потребуют много энергии, — аффинажный завод, который будет строиться с помощью советских специалистов, алюминиевый комбинат…

Но часто разговор о будущих гидростанциях заканчивался непонятными для непосвященного словами:

— Если они только выполнят свои обещания.

Название небольшой деревни в Гане. И это название, не известное несколько лет назад никому, кроме жителей тех мест, повторялось в конце прошлого года по всей стране.

— Если они выполнят свои обещания…

Еще сорок лет назад геологи обратили внимание на район, в котором теперь строится первая из гидростанций. Здесь скалистые холмы сжимают русло реки, заставляя ее повернуть под прямым углом. Полноводная мутная Вольта ускоряет свое течение, стремясь снова вырваться на свободу.

В 1952 году, незадолго до освобождения Ганы, велись долгие переговоры с английскими алюминиевыми компаниями о том, чтобы построить здесь плотину и гидростанцию. Но разговоры так и остались разговорами. И только после достижения независимости, когда перед молодой страной вопрос дальнейшего развития встал во всей остроте, начались серьезные исследования в этом районе.

Наконец года два назад проект был в общих чертах разработан. Решено было воздвигнуть плотину высотой более ста метров и электростанцию мощностью около восьмисот тысяч киловатт. Это невиданные масштабы для Черной Африки, а тем более для Ганы — мощность всех ее электростанций едва достигает ста тысяч киловатт. Кроме того, плотина создаст громадное водохранилище длиной почти в пятьсот километров, резервуар, который даст воду страдающей от жажды саванне. Уже не говоря о Большом Кольце, гидростанция обеспечит током один из крупнейших в мире алюминиевых комбинатов и послужит основой развития промышленности Южной Ганы.

Для того чтобы построить плотину и электростанцию, необходимы 70 миллионов фунтов стерлингов Сумма, которую Гане не поднять сразу. И ганское правительство обратилось к другим странам с просьбой отпустить кредит — половину необходимых средств. Половину Гана обеспечивает сама. Переговоры о помощи в строительстве плотины у Акосомбо велись с Англией, с США и Международным банком реконструкции и развития. Все три стороны согласились предоставить средства. Правда, Англия выделила в десять раз меньшую сумму, чем обещала во время переговоров до достижения Ганой независимости, но недостающие средства нашлись в Банке и у американского правительства. Чтобы не было недопонимания, нужно с самого начала сказать, что Гана не просила подарков, — все средства она обязалась возместить в будущем, причем с весьма основательными процентами.

Американская печать много писала о том, что США искренне помогают слаборазвитым странам Африки, представители правительства США указывали на Гану как на пример своего бескорыстия. Новый президент США с готовностью подтвердил согласие правительства на выделение средств. Все шло гладко, и Гана, заключив первые контракты со строительными фирмами, начала работы на площадке в Акосомбо.

И тут произошли события, которые резко изменили обстановку.

Подошел к концу медовый месяц либеральных настроений в американском правительстве, и Кеннеди выступил 4 сентября 1961 года с заявлением, в котором недвусмысленно говорилось, что «при распределении финансовой помощи иностранным государствам следует уделить особое внимание и предпочтение тем нациям, которые разделяют точку зрения США по международным проблемам». Другими словами, если не хочешь потерять самостоятельность и перейти в прямое подчинение США, никакой помощи ждать тебе не приходится.

Ганское правительство, однако, не испугалось, не пожелало понять намек и немедленно после заявления Кеннеди решило принять участие в конференции неприсоединившихся государств. Речь Кваме Нкрумы на этой конференции не оставляла никаких сомнений в том, что Гана не собирается изменять свою миролюбивую политику.

И тогда последовали санкции. Вернее, не последовало того, что должно было последовать. Подписание договора о финансовой помощи на строительство плотины и гидростанции, которое было намечено на 5 октября 1961 года, не состоялось. Оказалось, что американцы чего-то недоизучили, им надо прислать еще одну комиссию и вообще надо подумать, целесообразно ли строить плотину.

Кваме Нкрума в октябре направил письмо президенту США с просьбой сообщить, намерено ли американское правительство сдержать свое обещание.

И в США начались метания. Давать или не давать? Держать обещание или не держать?

В самой Америке не было единогласия по этому вопросу. Крупные компании заинтересованы в строительстве, так как извлекают из этого определенные прибыли. В правительстве наиболее рассудительные люди понимали, к каким невыгодным в политическом отношении последствиям может привести подобный отказ. В памяти их сохранился неприятный для США казус с Асуанской плотиной. Однако много было и таких, которые считали, что необходимо Гану «проучить» и что отказ послужит уроком для других непокорных стран Африки и Азии. Дело со строительством на Вольте приобрело тем временем широкую огласку во всем мире. И эта огласка не прибавила популярности американской политике. Крупные газеты США забили отбой. Характерно высказывание «Нью-Йорк тайме», сделанное в самый разгар метаний и колебаний Белого дома: «Ганцы и другие африканцы рассматривают строительство электростанции на Вольте как пробный камень. Он покажет, говорят они, насколько были искренни западные державы, провозглашая желание, чтобы африканцы добились как экономической, так и политической независимости».

И в конце концов в начале 1962 года США пошли на попятный. Соглашение было подписано, внешне все как будто урегулировано. Но никто не забыл того, что произошло. За несколько месяцев американцы основательно подорвали те остатки иллюзий, которые еще оставались в Гане. Слово — не воробей…

— Наше счастье, что существует Советский Союз, — сказал представитель администрации на строительстве Акосомбо, когда показывал нам строительную площадку. — Мы же понимаем, что они дали нам деньги не потому, что любят нас. Просто знали, что вы придете нам на помощь, если будет трудно.

Внизу, у подножия холма, на котором мы стоим, коричневая вода Вольты. Если приглядеться, увидишь, как на другом берегу первые дороги прорезали нитями заросшие склоны холмов. Жуками ползут самосвалы. Пока их еще мало. Длинной змеей застыл на глянцевой воде землесос. Жарко, очень жарко, и облака, которые тают, приближаясь к солнцу, успевают огрядеть излучину реки, где рождается будущее Ганы. Акосомбо все-таки начинает строиться.

ДО СВИДАНИЯ, ГАНА

Мы собрались в последний раз в кабинете Энгманна. Согласованы и подписаны технические условия. Все теплые слова сказаны, мы обменялись адресами и записали названия книг, которые нас просили прислать. Через несколько дней уезжаем из Ганы.

— Значит, телефон мой у вас есть, — повторяет Марат. — Как приедете, с аэродрома звоните. А еще лучше, если пришлете телеграмму, тогда я к самолету шубу привезу.

— Обязательно пришлю, — заверяет Энгманн. — Я, честное слово, очень рад тому, что с вами познакомился. Мы еще поработаем вместе. А в Москву постараюсь приехать летом, чтобы не утруждать друзей. К тому же я в шубе буду не очень подвижен.

Над нами висит большая карта Ганы. Теперь мы смотрим на нее не так, как в первые дни. За названиями городов и рек мы видим знакомые улицы и зеленые откосы берегов. Взгляд скользит по черным линиям дорог. Вот дорога идет по побережью, мимо деревни, где живет наш «земляк», мимо португальской крепости Эльмины и десятков других крепостей. Вот и порт Такоради, где работает мистер Смит. А дальше дорога уходит в лес, туда, к западной границе, в «лесное царство» концессий и лесопилок. А другая черпая полоска бежит к северу, к лунным кратерам алмазных разработок, мимо шахтерских город ков, в гордую страну Ашанти, к университету. И оттуда наверх, на север, мимо высоких термитников, к Тамале и знойной Болгатанге, где работают маленький цейлонец и энтузиасты-электрики.

И все-таки, уезжая из Ганы, мы чувствуем, что знаем о ней до удивления мало. Вот мы сейчас прощаемся с Энгманном, одним из самых хорошо знакомых нам людей в стране. А много ли мы знаем о нем?

Слишком короткое пребывание в Гане сказалось и на этой книжке — получились разрозненные картинки из жизни страны, не более. Так их и нужно рассматривать.

И я думаю, что у Энгманна не будет возражений против общей концепции этих очерков.

Нам пора уходить. Мы поднимаемся, прощаемся с Энгманном. Памятью о нас на столе остается маленький серебряный спутник, летящий над земным шаром. До встречи в Москве!

В дверях сталкиваемся с Файорси. Он так и не увиделся с нами в Болгатанге. Он выражает искреннюю радость по поводу встречи.

— Я так сожалею, что не смог вас застать на севере. Меня задержали дела. Ну хорошо, еще увидимся. Тут у меня есть надежда получить подряд.

И он скрывается за дверью.

— Не корысти ради, — тихо говорит вслед ему Марат.

А внизу, у входа, нас ждет Менса. Он написал письмо в Москву, нашим специалистам-сельскохозяйственникам, с которыми работал.

— Скажите им, что мы их помним. Пусть приезжают. Счастливого пути. Я поступаю на вечерние курсы. Надо учиться.

Менсу не интересуют выгодные подряды.

У подъезда останавливается черный мерседес. Из него сначала выносят зонт, желтый, громадный, потом в тень его вылезает толстый вождь. Ему тоже что-то нужно в Управлении. Менса неделикатно отворачивается. Он не любит вождей. У него с ними какие-то свои счеты.

В открытое окно видна архитектурная мастерская. Девушка склонилась над доской с перспективой нового жилого района.

Менса протягивает нам руку.

Что ж, пора ехать.