Это не учебная тревога

Глава 1

Семь дней спустя

— Перекрой дверь! Перекрой эту гребаную дверь столами! Да, шевелись же, Трейс!

В идеальном мире я умиротворенно вытягиваюсь на постели. Я неделю тому назад засыпаю, чтобы не проснуться. Мое дыхание становится ровным и глубоким, а потом я перестаю дышать совсем. Я умерла. Но в этом мире Лили забрала с собой снотворное, и я всё еще жива. Я забираюсь на сцену, чтобы не попадаться на глаза Кэри и чтобы он не надавал мне указаний, хотя знаю, что должна что-нибудь делать. Должна помогать. Должна помогать, потому что на счету каждая секунда. Кэри постоянно это твердил, когда оставив общественный центр, мы бежали по улицам, пересекали аллеи и прятались в пустых домах. И он прав — важна каждая секунда.

За секунды можно потерять всё.

— Харрисон, Грейс — на вас входная дверь! Райс — за мной. Нужно осмотреть коридоры.

Я прячусь за занавеской. Я чувствую смерть. Она вокруг, но пока еще не во мне. Пока еще я жива. Я ощупываю свое тело, ища то, чего не должно на нем быть. Мы были через одну улицу отсюда, когда они бросились к нам со всех сторон. Они тянули ко мне руки с той безумной алчностью, которая и делает из людей таких, как они. Кэри утащил меня, не дав произойти тому, чего я так ждала, но мне показалось… Показалось, я что-то почувствовала… Может быть…

— Слоун? Где Слоун?

Мне никак не удается ощупать спину.

— Райс, коридоры…

— Где она?

— Нам нужно проверить коридоры! Сейчас!

— Слоун? Слоун?!

Я смотрю вверх. Над головой висят квадратные штуковины, странные и зловещие. Прожектора. Не знаю зачем, но я вытаскиваю из кармана мобильный и набираю номер Лили. Если это конец, то я хочу, чтобы она об этом знала. Хочу, чтобы она это услышала. Вот только ее номер не отвечает, не отвечает с тех пор, как она ушла. Как я могла об этом забыть? Мне не верится, что я это забыла. Вместо голоса Лили раздается голос какой-то женщины: «Слушайте внимательно». Он кажется мне знакомым, словно это голос чьей-то мамы. Не моей. Моя умерла, когда я была маленькой. Лили была постарше. Автомобильная авария…

— Слоун! — Райс рывком отодвигает занавеску и видит меня.

Я роняю телефон, и он со стуком падает на пол.

— Какого черта ты творишь? Нужно идти… — Он бледнеет, разглядев выражение моего лица. — Тебя укусили? Укусили?

— Я не знаю… — Я расстегиваю и снимаю с себя рубашку, прекрасно осознавая, что он увидит мою грудь прежде, чем я отвернусь, но мне всё равно. Мне нужно знать. — Я ничего не вижу… ничего не чувствую…

Райс проводит ладонями по моей спине, ища характерные отметины, тихо моля, чтобы их не было. Я задерживаю дыхание.

— Ничего… Никаких укусов… Ты цела… Ты жива…

В банкетном зале шумят и суетятся люди, которые очень сильно хотят жить. Я же цепенею.

Я цела. Я жива.

— Ты уверен?

— Уверен. А теперь идем, нам нужно…

Я цела. Я жива. Жива. Жива.

Райс хватает меня за руку. Высвободившись, я медленно надеваю рубашку — медленнее, чем следовало бы. Я цела. Яжива. Я даже не знаю, что это слово означает.

— Слушай, нужно вернуться к остальным, — говорит Райс, пока я застегиваю пуговицы. — Нужно забаррикадировать еще три двери. — Он снова хватает меня за руку и разворачивает к себе. — Посмотри на меня. Ты готова? Слоун, ты готова?

Я открываю рот, но из него не выходит ни звука.

Глава 2

Семь часов спустя

Наверное, так себя чувствовала Дороти. Или, может, чувствовала бы себя так, будь она шестью перепуганными подростками, а Оз — адом. Должно быть, всё это — чья-то злая шутка. Мы — шесть перепуганных подростков, старшая школа — последнее уцелевшее здание в Кортеже, и я не знаю, можно ли найти лучшее или худшее место, чем это, чтобы провести в нем свои последние дни. Этим местом должен был стать общественный центр. Сначала мы направились туда, как нас всегда и готовили — в специальное временное убежище, подготовленное для экстренных случаев, которые, как мы предполагали, никогда не произойдут, — и потеряли его первым. Там было слишком много нас и слишком много их. Каким-то образом нам удалось пробиться из одного конца города в другой. В обычных условиях это заняло бы у нас всего сорок минут.

В этих условиях — неделю.

— Слушайте внимательно.

Из радио сквозь помехи снова и снова доносится до нас одна и та же запись женского голоса. Мы сделали всё, что он велел нам сделать. Заперли и забаррикадировали двери. Занавесили окна, чтобы никто и — что более важно — ничто не могло увидеть нас снаружи.

— Не привлекайте к себе внимания, — говорит женщина, но мы и сами уже поняли это. — Найдите безопасное место и оставайтесь там. Помощь скоро придет.

Кэри сидит на сцене напротив меня, ожидая, что хоть что-нибудь в сообщении изменится. Ничего не меняется.

— Это не учебная тревога. Слушайте внимательно. Это не учебная тревога.

Но я думаю, она ошибается. Я думаю, нас кто-то проверяет. Не может быть по-другому.

Грейс и Трейс сидят у сцены на полу. Сестра шепчет брату что-то на ухо, и он кивает на то, что она ему говорит. Трейс выглядит плохо. Болезненно. Он берет сестру за руку и крепко сжимает ее, впиваясь пальцами в кожу, словно хочет удостовериться, что она существует. Через некоторое время он чувствует на себе мой взгляд и поворачивает ко мне бледное лицо. Я смотрю ему в глаза, пока меня не отвлекает хаос снаружи — на улице, где всё падает, рушится и разбивается одновременно. Иногда из всеобщего шума можно вычленить отдельные звуки — крики и плач людей, пытающихся удержаться рядом друг с другом, — но потом они все поглощаются другими, более громкими.

Так звучит конец света.

Я обвожу взглядом банкетный зал. Веселые лилово-бежевые стены завешаны плакатами с надписью «Вперед, «Рэмс», вперед!», с потолка свисают лозунги им под цвет. Это Кэри предложил идти в школу. Обнаружив, что общественный центр кишит мертвыми, мы услышали по телефону сообщение той женщины. «Найдите безопасное место». Кэри тут же, ни секунды не сомневаясь, сказал: «Кортеж-Хай». Зданий, подобных школе, в городе больше нет. Оно было задумано и построено так, чтобы ничего не отвлекало учеников от учебы, что означает: максимум окон — минимум открывающегося вида на улицу. Все окна в коридорах и классах расположены чуть ли не выше голов учеников. Два огромных окна в коридорах правой части здания на втором и третьем этажах открывают вид на школьную парковку. Мы их закрыли плакатными щитами.

— Это всё еще происходит, — произносит Харрисон.

Я прослеживаю за его полным слез взглядом, направленным на двери, расположенные справа от сцены. Они выходят на парковку, ведущую на улицы Кортежа — полумертвого и полу-умирающего города. Они заперты, эти двери. Заперты и заставлены обеденными столами и партами — моя с Райсом работа. Так же перекрыты все выходы из школы. Согласно нашему плану ничто не должно прорваться через созданные нами барьеры. Мы над ними трудились первые пять часов. А последние два, притихнув, тряслись, ожидая, когда они падут.

— Естественно, происходит, — ворчит Райс. — А с чего это должно прекратиться?

Кэри выключает радио и снова усаживается на полу. Судя по выражению его лица, он хочется нам что-то сказать, но медлит, зарываясь руками в свои черные волосы и переводя взгляд с одного из нас на другого. Кэри Чен. Все эти дни мы следовали за ним. Лили иногда покупала у него травку. Мне порой тоже этого хотелось, но я боялась, что буду странно чувствовать себя на английском, и не знала, всегда ли сестра расплачивается наличными.

— Слушайте, я… — Голос у него охрип от того, что он часами, без остановки, выкрикивал указания, что нам делать. Прочистив горло, Кэри спрашивает: — Телефон?

Трейс издает какой-то булькающий звук, засовывает руку в карман и, вытащив свой мобильный, лихорадочно набирает номер. Бесполезно. На какие бы кнопки он не нажимал, всё перебивает монотонный женский голос, передающий то же самое сообщение, что мы слушали по радио. Я наблюдаю за тем, как звук этого голоса пробирает Трейса до костей, просачивается в его кровь. Побелев как полотно, он со злости запускает мобильный в другой конец зала. Тот разлетается на три части — отскакивает задняя крышка, выпадает аккумулятор, скользит по блестящему линолеуму корпус. Сейчас всё или вообще не работает, или работает не так как положено.

— Не могу пробиться через это сообщение, — убито говорит Трейс.

Кэри подбирает разлетевшиеся части и собирает мобильный.

— Нужно немного подождать. Потом ты прозвонишься.

— Думаешь, если прозвонюсь, они мне ответят?

Я смотрю на Кэри в ожидании, будет ли он оправдываться. Он этого не делает. Вертя мобильный в руках, он говорит:

— Трейс, это сообщение — хороший знак. Думаю, работает только канал связи для спасателей.

— Чтобы они могли спасти нас? — шмыгает носом Харрисон.

— Да, — кивает Кэри. — Нас обязательно спасут.

— Это мнение знатока? — спрашивает Трейс.

Кэри пожимает плечами. Он не смотрит в глаза Трейса, вместо этого уставившись на двери. Его лицо не выдает чувств, но пальцы быстро и неуклюже крутят мобильный.

— Просто так подсказывает здравый смысл, — отвечает он.

— То же самое ты сказал, предлагая прийти сюда. И мы с Грейс купились на это, — морщится Трейс.

— Он привел сюда всех остальных, — замечает Райс.

Нас раньше было восемь.

— О да, я здесь. Эй, Грейс! — Трейс разворачивается к сестре. — Ты здесь. Мы здесь с Кэри Ченом. — Он горько смеется. — Думаешь, это хоть что-то значит для нас, когда…

— Перестань, — обрывает его надломленный голос сестры.

Нахмурившись, Трейс тянет руку к Кэри:

— Мобильный отдай.

Кэри смотрит на него так, словно не хочет возвращать телефон, словно этот мобильный — удерживающий его здесь якорь. Не понимаю, зачем им нужно, чтобы их что-то удерживало здесь.

— Ну! — требует Трейс.

Кэри протягивает ему телефон и, наконец, смотрит прямо в глаза:

— Мне очень жаль, что так случилось с твоими родителями.

Трейс выхватывает у него из руки мобильный.

Я закрываю глаза и вспоминаю, каким это место было раньше, в нормальных обстоятельствах. У нас тут проводились собрания. Директор читал речи. Мы приходили сюда обедать. Я представляю обычный школьный день, расставленные для обеда столы, представляю, как встаю в очередь и выбираю в меню, что буду есть. Я почти ощущаю запах еды…

Но громкие звуки с улицы мешают моему воображению. Они врываются в сознание, и кровь бешено несется по венам, ускоряя сердцебиение, напоминая мне о том, что нужно бояться, хоть я и не переставала бояться с тех самых пор, как Лили ушла. Я открываю глаза как раз в тот момент, когда баррикада у дверей едет в сторону. Райс бежит к ней и толкает столы и парты обратно.

— Что это было? — спрашивает Харрисон. — Почему они?..

— Это из-за косо стоявшей парты. Это не дверь.

— Дверь?!

— Не дверь. Господи, успокойся, Харрисон.

Харрисон начинает плакать. Он стоит в центре зала, обняв себя руками, потому что обнять его больше некому, и я еще никогда не видела никого таким одиноким. Я бы подошла к нему, но я его совсем не знаю. Никто его не знает. Он один из никем не замечаемых девятиклассников еще более незаметный оттого, что переехал в наш город всего месяц назад. Кэри пришлось спрашивать, как его зовут, когда мы нашли его под велосипедом, со штанинами, застрявшими между спицами колеса.

Что я знаю о Харрисоне теперь: он не только коротышка и крепыш, он еще и плакса. Его жалеет Грейс, потому что она лучше меня и такая добрая, какой мне никогда не стать. Обняв его одной рукой, она шепчет ему что-то нежно-успокаивающее, и его рыдания медленно затихают и переходят в тихую икоту. Выглядит это жалко. Все отводят от них глаза, находя, чем заняться, лишь бы на это не смотреть. Я смотрю на Грейс с Харрисоном, потому что не знаю, что еще делать. Смотрю, пока это не становится невыносимо. Сунув руку в карман, я сжимаю в пальцах смятый бумажный лист.

Я достаю его и расправляю:

«Лили»

— Хей, — раздается рядом тихий голос.

Я сую лист обратно в карман. На краю сцены, ссутулившись, стоит Райс. Его каштановые волосы торчат во все стороны, карие глаза воспалены. Я знаю о нем то, что он — выпускник. Наши школьные шкафчики расположены друг напротив друга. Он осматривал меня и сказал, что я невредима.

У него в руках кейс с бутилированной водой. Он ставит его на сцену и протягивает мне бутылку. Даже не спросив, где Райс всё это взял, я вырываю воду из его рук. Мне вспоминается, как вчера утром мы сгрудились вокруг старой птичьей купальни. Сложив ковшиком ладони, мы жадно пили грязную застойную воду и на вкус она была и противной, и чудесной одновременно. Нас мучила жажда, а когда ты мучительно жаждешь чего-то и получаешь, оно кажется тебе гораздо лучше, чем всегда. Нам удалось позабыть о своих пересохших ртах и растрескавшихся губах, пока мы перекрывали выходы из школы, а потом ждали, что будет, но теперь, снова почувствовав невероятную жажду, я не понимаю, как о ней можно было забыть. Я залпом осушаю всю бутылку, но не напиваюсь. Райс подает мне еще одну и смотрит, как я пью. Я вбираю в себя воду, пока мне уже не кажется, что внутри плещется океан. Напившись, я устало подтягиваю ноги к груди, обхватываю их руками и кладу подбородок на колени. Райс криво улыбается мне.

— И всё же мы здесь, — говорит он. — У нас получилось.

— Это вода? — кричит Трейс. — Это, и правда, вода?

Я разворачиваюсь лицом к двери.

Глава 3

«Слоун».

Вздрогнув, я просыпаюсь и в первые секунды не осознаю, где нахожусь. Все вокруг меня спят на пыльных синих матах, вытащенных из кладовой. Это последнее, что мы сделали, и на что у нас хватило сил, перед тем как мы изможденно рухнули спать.

Я поднимаю голову и прислушиваюсь.

Слышно глубокое дыхание рядом спящих, шум на улице, и больше ничего. Я напрягаю слух, но действительно больше ничего не слышу.

Оттянув ворот рубашки, я опускаю голову на мат. Одежда неприятно, царапающе касается покрытой потом кожи. Я плотно сжимаю веки и задремываю, а может быть погружаюсь в сон, когда, кажется, снова слышу его голос: «Слоун». Он выдергивает меня из сна, и в этот раз, открыв глаза, я вижу свою гостиную, усыпанную битым кровавым стеклом.

В конце концов, я бросаю попытки заснуть. Смотрю на часы. Почти шесть утра. Хочется в туалет. Мышцы протестующе ноют, когда я поднимаюсь с мата. Пол холодный, и я поджимаю пальцы ног. Я пересекаю зал и выхожу в коридор, разветвляющийся в разных направлениях. Покрытые плиткой стены странновато блестят в свете идущих по потолку аварийных ламп. Бесконечные бежево-лиловые цвета размываются, и стены чуть ли не сияют. Я чувствую себя призраком.

В памяти всплывает механический сигнал, предшествующий сообщению, передающемуся по громковорителям, телефону и радио, и голос женщины, говорящей нам всем: «Слушайте внимательно». Я воображаю себе это место, заполненное учениками, чьи лица подняты вверх. Всё это так неправильно. Эта школа построена не для того, чтобы пустовать.

Может быть, здесь небезопасно находиться одной.

Может быть, мне следует вернуться и кого-нибудь разбудить.

Я этого не делаю.

Если что-нибудь и случится, это случится только со мной.

Я толкаю дверь в девчачий туалет и направляюсь прямо к раковинам. Там меня выворачивает наизнанку. Меня рвет и рвет, а от издаваемых звуков тошнит лишь сильнее. Я выпрямляюсь, заставляя себя прекратить рвоту. Подбородок влажен от желчи. Я, не задумываясь, поворачиваю кран.

Вода.

Из него. Течет. Вода.

Все уже знают об этом? Они обнаружили это до меня? Я уже была в туалете, но не подходила к кранам, боясь разочароваться, что в них нет воды, но она есть, и никто не сказал мне об этом ни слова. Льющаяся вода. Я долго смотрю на нее, а потом подставляю ладони под струю и умываю лицо, шею. Залезаю мокрыми ладонями под рубашку. Тело дрожит, благодарно принимая воду, но я не знаю, кого за нее благодарить. Я выключаю кран, а потом снова включаю, просто чтобы удостовериться в том, что всё это мне не привиделось.

Не привиделось.

Вода реальна. Она свободно течет из крана и утекает в сток.

Я выключаю ее. Иду в туалет. Выйдя из кабинки, сталкиваюсь с тем, чего мне удавалось избегать. Со своим отражением. У моей кожи зеленовато-желтый оттенок, темные волосы грязными, спутанными прядями висят у лица. Под правым глазом синяк, и я не помню, где его получила. Я провожу по нему подушечками пальцев. Забавно, но сейчас я выгляжу лучше, чем три недели назад. Конец мира и то не так ужасно отразился на моем лице.

Я смеюсь. Прислоняюсь к раковине и так сильно смеюсь, что болят бока, но это ничего, это даже хорошо. Я упираю ладони в зеркало поверх отражения своего лица. Его стеклянная поверхность кажется наощупь странной и какой-то нереальной. Если разбить это стекло на мелкие куски, то можно весьма эффективно использовать их против другого человека. Например, воткнуть один прямо в глаз. Я видела это. Я это видела.

Я смотрю на свои ногти. Они исцарапаны и обломаны. Райс с Кэри нашли меня сидящей на дороге в шести улицах от моего дома, скребущей ногтями асфальт. Они решили, что я пытаюсь встать на ноги, чтобы убежать, в то время как я на самом деле ожидала смерти, так как пришла к мысли, что всё-таки нашла таблетки Лили, выпила их, и мой мозг выдал мне всю эту фантастическую картину перед тем, как навсегда отключиться, потому что: как такое могло происходить в реальности? Как это всё могло быть правдой? Мертвые не возвращаются к жизни.

Когда же я осознала, что всё это реально и всё это правда, было слишком поздно объяснять Райсу с Кэри, что я не такая, как они. Что я не хочу никуда бежать. Они изо всех сил старались держаться, и я знала, что они меня не поймут. Поэтому я осталась с ними.

По большей части потому, что не думала, что им удастся продержаться так долго.

Я возвращаюсь в зал так же тихо, как уходила из него, и опускаюсь на мат. Райс лежит слева, спиной ко мне. Его серая рубашка вся заляпана грязью и кровью. Трейс спит справа от меня, на спине, с открытым ртом. Я смотрю в окна над головой, пока сквозь них не начинают просачиваться слабые солнечные лучи. Новый день. Такой же, как вчерашний, судя по звукам, доносящимся с улицы.

Кто-то шевелится. Кэри. Первый проснувшийся, не считая меня. Так странно. Мне вспоминается, как он сидел на уроке английского в конце класса, как слушал учителя, обхватив голову руками, и в неторопливой манере, односложно, отвечал на все вопросы мистера Бакстера: «Я не знаю». А ведь он остался в одиннадцатом классе на второй год. Неужели ему не хотелось, как всем нам, побыстрее распрощаться со школой? Я прикрываю веки, но слышу, как Кэри на цыпочках идет ко мне — нет, к Райсу. Он будит Райса, и они тихо пересекают зал. До меня доносится звяканье ключей, которые Кэри нашел в кабинете директора Лавалли, а затем звук отворяющейся и закрывающейся двери в кухню.

Я открываю глаза. Трейс тоже вот-вот очнется: его глаза под веками двигаются. Застонав, он сжимает ладони в кулаки, и всё его тело напрягается. Он с криком сгибается пополам и снова падает на мат, дрожа и покрывшись испариной. Грейс оказывается рядом в ту же секунду. Тяжело дыша, Трейс хватает ее за руку. Он не размыкает век и ничего не говорит — просто не может.

— Всё хорошо, — шепчет ему сестра. — Я с тобой.

То, как она говорит ему это, как склонилась над ним, вызывает у меня желание оказаться между ними. Окунуться в их близость и украсть себе немножко этого приятного чувства. Грейс переводит взгляд с брата на меня, и я, смутившись, смотрю в сторону. Грейс красивая. Грязная и покрытая кровью, но по-прежнему очень красивая. Намного красивее меня. Хотя, наверное, теперь всё это совершенно неважно.

Просыпается Харрисон. Сев, он потирает кулаками глаза. Он делает это так долго, что я уже подумываю, не сказать ли ему, чтобы он перестал их тереть, а потом вдруг понимаю, что таким образом он пытается скрыть свои слезы. Напрасные усилия. Опустив наконец руки и заметив два пустых мата, он пугается.

— Где они? — кричит он, вертясь. — Куда они?..

Распахивается дверь, ведущая в кухню. В зал входят Кэри и Райс, каждый несет поднос, нагруженный едой. Я сажусь. Парни ставят подносы у наших матов, и я вижу на тарелках бублики, яблоки, бананы, рисовые хлебцы, печенья из арахисового масла и пакетики с джемом в окружении пластиковых столовых приборов. Тут есть и сок, и вода. Я чувствую, что страшно проголодалась.

Я на корточках подползаю к подносу, и Харрисон с Грейс следуют моему примеру. Шкурки бананов потемнели, поэтому я беру яблоко.

— Ешьте медленно, иначе может затошнить, — предупреждает Райс.

Кэри берет бублик, отламывает от него кусок и макает в джем. Он кладет его в рот, закрывает глаза и наслаждается вкусом.

— Едой мы на некоторое время обеспечены, — проглотив кусок, сообщает он.

— На сколько? — спрашиваю я.

— Я уверен, что помощь придет прежде, чем мы всю ее съедим.

Я сжимаю в пальцах яблоко, чтобы убедиться, что оно — настоящее. Оно крепкое и прохладное. Я вонзаю зубы в его мягкую кожицу и трепещу от сладости, заполнившей рот. Райс рядом со мной одним махом выпивает апельсиновый сок и мнет в кулаке пустой пакет.

— Вода в кранах всё еще есть, — говорит он. — Это очень хорошо.

Никто, кроме Харрисона, этим невероятным фактом не удивлен, так что, полагаю, все о нем знали, но мне об этом почему-то не рассказали. И мне в принципе было бы всё равно, если бы в компании незнающих я не оказалась на пару с Харрисоном.

— Но электропитание же отключено, — удивляется он.

— На крыше школы установлен бак с водой, — объясняет Кэри. — Думаю, нам хватит воды, пока всё это не закончится, но это не означает, что не нужно ее экономить — так что навязчиво отмывать руки по сотню раз за день точно не стоит.

Харрисон вытаращивает глаза.

— Ты думаешь, всё закончится?

Грейс протягивает Трейсу яблоко:

— Ты должен поесть, — просит она.

— Ты действительно думаешь, что всё закончится?

— Я не хочу есть, — тихо отвечает Трейс.

— Так ты думаешь, что всё закончится? — в третий раз повторяет Харрисон, но мы все теперь смотрим на Грейс с Трейсом, и — что еще хуже — они знают, что мы на них смотрим.

— Пожалуйста.

— Нет.

— Ради меня.

— Я сказал: «нет».

— Трейс, тебе нужно…

— Я сказал, что не хочу есть!

Я морщусь. Трейс сидит так близко, что, кажется, кричит на меня, а я ненавижу, когда на меня кричат. И ненавижу наступающую за криком тишину. Наступившую тишину. Чтобы отвлечься, я поднимаю яблоко к губам, но от его приторно-сладкого запаха мне вдруг становится дурно. Я кладу его на тарелку.

— Кэри, — не унимается Харрисон, — ты думаешь, что всё…

— Да, Харрисон.

Несколько секунд все молчат, потом Райс прочищает горло.

— Двери забаррикадированы. Что нам еще нужно сегодня сделать?

— Ну, — отзывается Кэри, — я подумывал…

— Стоп, — обрывает его Трейс.

— Что?

— Если Райс спрашивал нас о том, чтонам нужно сегодня сделать, то почему отвечаешь ты? — Уставившись на Кэри, спрашивает он.

— Ладно. Забудем.

— Но я хочу знать, что собирался сказать Кэри, — говорит Харрисон, переводя взгляд с одного из них на другого.

— Я тоже, — соглашается с ним Райс.

— Не думаю, что Трейсу это интересно.

— Да, мне интересно другое: с чего это ты стал нашим голосом? Какого рожна ты начал говорить за всех нас? Что, лидером нашим заделался?

— Да кто говорит о лидерстве? — всплескивает руками Кэри.

— Нет-нет, я не собираюсь стоять на твоем пути. Мы все знаем, что случается с теми, кем, по твоему мнению, можно преспокойненько пожертвовать…

— Боже, Трейс, — восклицает Райс.

— Ах, прости, Морено, я и забыл, что ты возглавляешь фан-клуб Кэри Чена с тех пор, как он привел сюда большинство из нас.

Всё время, что Трейс говорит, я не свожу глаз с Кэри. Мне нет нужды смотреть на Трейса, я и так знаю, что на его лбу пульсирует вена и что слова он цедит, сжав зубы. Лицо Кэри обманчиво спокойно, но глаза полны печали. И, может быть, вины.

— Говори всё, что хочешь сказать, — произносит он.

— Отлично. Тогда слушай: мертвые ни хрена не могли заполнить пустую аллею всего за десять секунд! Ты сказал, что улица чиста…

— Они быстро передвигаются. Она была чиста…

— Ты сказал, что на аллее никого нет, но ты знал, что это не так, и ты позволил им выйти прямо к…

— Она была чиста!

Я вздрагиваю. Кэри вскакивает на ноги, Трейс — тоже. В голове мелькает картинка: Трейс убивает Кэри, повалив его и долбя головой об пол, пока его мозги не разлетаются по всему залу. Кэри, видимо, видит то же самое. Он отходит в сторону, тем самым заканчивая спор, но затем возвращается с побагровевшим лицом, тыча в Трейса пальцем:

— Я бы никогда, никогда…

— Ты сделал это. И ты это знаешь.

— Для чего ему нужно было бы это делать? — спрашивает Райс.

Трейс разворачивается к нему:

— Я видел это собственными глазами.

— Кто-нибудь еще это видел? Эй, Слоун, ты это видела? Ты видела, как Кэри говорит Касперам выходить на улицу, кишащую мертвыми? Что ты видела?

Я качаю головой, не желая быть втянутой в их перепалку, но его это не останавливает:

— Ну давай же, Слоун, скажи, что ты видела.

Чем дольше он настаивает на этом, тем сильнее мне хочется уступить. «Я скажу Райсу, что я видела, скажу Трейсу то, что он хочет услышать». Когда я уже готова сдаться, случается сразу две вещи: Грейс кричит «Хватит!» и раздается оглушительный удар в дверь. Пугаясь, мы отшатываемся назад.

После этого мы долго со страхом пялимся на дверь, но больше ничего не происходит.

— О нет, — снова и снова скулит Харрисон, хотя теперь всё спокойно.

— Послушайте, — говорит Кэри таким уставшим голосом, будто день не только что начался, а — долгий и тяжелый — подошел к концу. — Нужно проверить все наши баррикады. Может быть, укрепить их побольше и убедиться в том, что они устойчивы. Это всё, что я хотел сказать раньше.

— Я тебе помогать не буду, — отвечает Трейс.

Он стремительно пересекает зал, и звук его шагов настолько громок, что каким-то образом перекрывает шум на улице. Он выходит в коридор с таким видом, словно ему есть куда идти. Но идти-то некуда.

Глава 4

Мне в голову лезут мысли о телевизионных реалити-шоу.

Об участниках, соревнующихся между собой на необитаемых островах и тому подобном. Такое ощущение, что происходящее запросто могло бы быть каким-нибудь дурацким реалити-шоу. Я представляю зрителей, комфортно устроившихся дома — другой мир, наблюдающий сейчас за нами и судящий меня за всё, что я совершила и еще совершу. Кругом — камеры, а мы актеры, притворяющиеся реальными людьми, и когда всё это закончится, один из нас станет на миллион богаче. Я просто об этом забыла.

Я озираюсь, пытаясь найти скрытые камеры. Ни одной не вижу.

Мы разделились, чтобы проверить заграждения у дверей. Кэри пошел к главному входу в школу, Райс — к черному. Харрисон направился в библиотеку, а Грейс вызвалась осмотреть спортзал. Мне остались двери в нашем зале («Посмотри, нет ли тут слабых мест», — сказал мне Райс), так что я таращусь на груду столов и парт. Не прикасаясь к ней. Эти двери останутся закрыты. Ну, или не останутся.

Я недолго нахожусь в одиночестве. Вскоре возвращается Трейс.

— Что ты видела? — спрашивает он меня.

Он идет прямо к сцене, к подносу с остатками еды. Пошарив на нем, выбирает то, что предлагала ему Грейс — яблоко. Трейс впивается в него зубами, и, видя на его лице наслаждение от первого укуса, я практически ощущаю его сладость на своих губах.

Доев яблоко, Трейс бросает огрызок на поднос.

— Так что ты видела? — повторяет он свой вопрос.

Я сжимаю губы.

— Что, не хочешь со мной говорить?

— Не важно, что я видела.

— Для меня — важно.

Трейс — двойняшка Грейс, но в нем совсем нет ничего от сестры. Она нежная и мягкая, с пышными формами — эдакая красавица не из нашего времени, а у него закаленное многолетними тренировками мускулистое, крепкое тело. У Трейса жесткий взгляд, но его карие глаза могут быть теплыми и лукавыми, как в тот раз, когда я ночевала у Касперов дома. Сейчас они не такие. Он отводит от меня взгляд.

— Думаешь, они мертвы?

— Я не знаю.

И не хочу думать об этом. Не хочу думать о мистере и миссис Каспер, облепленных со всех сторон инфицированными. Они тянули руки к своим детям, даже когда их утаскивала толпа мертвых, а Грейс и Трейс тянулись к ним, потому что не хотели остаться одни. А потом они пропали из вида. Всё это так неправильно. Касперы — единственная настоящая семья, которую я когда-либо знала, и их насильно оторвали друг от друга. Они хотели быть вместе.

Одного этого достаточно для того, чтобы они и были вместе. Как глупо порой всё в жизни бывает.

— Я понимаю, что их окружило слишком много мертвых, — говорит Трейс.

Как и меня. Я помню их руки, лица, открытые рты, молочно-белые глаза. Под их кожей плескалась болезнь, грозя вылиться на меня. Я вытягиваю руки и смотрю на свою беззащитную кожу, на кожу, которая и тогда была беззащитна, и задаюсь вопросом: сколько грязи осталось на мне? Я потираю ладонями предплечья, сначала медленно, а потом всё быстрее. Тело зудит. В сознании всплывает позабытое слово: душ. Я чувствую, что от меня пахнет. Пахнет грязью, потом, высохшей кровью…

— Да что, блин, с тобой такое? — нахмурившись, смотрит на меня Трейс.

Я натягиваю на себе рубашку. Хлопчатобумажная ткань вся в коричневых и красных разводах. В голове издевательски раздаются слова Райса: «Мы здесь, мы здесь, мы здесь».

— Боже, посмотри на нас, — говорю я. — Мы все в грязи и крови.

Раздевалки находятся в другом конце школы.

Чтобы добраться до них мне приходится пройти мимо Райса. Он пододвигает к горе всякой мебели, перегораживающей черный ход, шкаф из кабинета миссис Лафферти и не замечает, как я тихонько прохожу мимо. Я нахожу в своем шкафчике сменную одежду. Прижимаю ее к лицу и делаю вдох, надеясь ощутить запах чего-то знакомого и успокаивающего — так раньше, стоя в спальне Лили после ее ухода, я вдыхала ее ароматы, — но она пахнет лишь школой.

Я вынимаю из кармана свою предсмертную записку и осторожно кладу ее на шкафчик, борясь с желанием сунуть лист в рот и сжевать, чтобы хоть чем-то заполнить пустоту внутри. Я не знаю, как справляюсь со всем этим, как буду час из часа вести себя так, будто всё еще хочу дышать, когда твердо решила перестать это делать. Я не должна была сейчас находиться здесь. Миру пришел конец, и это так глупо и печально, что не передать никакими словами, и время изменилось: секунда кажется минутой, минута — часом, час — днем, день — месяцем, месяц — годом, а год…

Я столько здесь не продержусь.

Войдя в раздевалку, я слышу эхо своих шагов. Здесь светлее, чем в зале. Из окон льется солнечный свет, создавая ощущение покоя. Я подхожу к окнам и встаю на цыпочки, но не вижу ничего, кроме неба. Оно наводит меня на мысли о людях в космосе, об астронавтах. Они застряли там навечно, пытаясь связаться с кем-нибудь на Земле, не получая никакого ответа и не зная этому причины? Подобное неведение было бы ужасно, но в то же время и прекрасно. Я бы не хотела знать о таком. Я стою так, глядя на небо, пока не открывается дверь. В раздевалку заходит Грейс и, клянусь, я слышу где-то в отдалении звонок, возвещающий о конце урока физкультуры: пора в душ. Однако мирные школьные деньки остались в прошлом. Что не так с моей головой?

— Трейс сказал мне о твоей идее принять душ. — Грейс прижимает к груди сменную одежду. — А я сказала об этом остальным. Кэри велел мыться не больше десяти минут.

Грейс замечательная. Милая, добрая, готовая всегда тебя выслушать. Президент ученического совета — и заслуженно. Естественно, за нее голосовали учащиеся.

Она разворачивает принесенную одежду. Это платье для школьной постановки «Вестсайдской истории».

— Взяла из закромов драмкружка. — Она с завистью смотрит на мою одежду. — У меня тут нет сменки.

Несколько секунд мы молча глядим друг на друга. Я не знаю, кто мы с ней. Почти подруги? Мы чуть не стали ими, но перестали разговаривать и обмениваться взглядами в коридорах школы. Наверное, этого было не миновать, но я всегда задавалась вопросом, почему перестала общаться со мной она, когда прекратить наше общение должна была я. Мне всегда хотелось узнать у нее, почему.

Мы идем в душ. Я не раздеваюсь, пока меня не скрывает дешевая полиэтиленовая занавеска, затем начинаю медленно снимать с себя одежду. Рубашку, джинсы. Я оставляю их под ногами. Их тоже надо отмыть. Опустив взгляд, я осматриваю себя. Синяки, царапины, ссадины. Я включаю воду. Сначала в трубах раздается гул, а затем на меня обрушиваются струи воды.

Ледяной.

— Черт! — взвизгивает Грейс в соседней кабинке. — Черт, черт, черт, черт, черт!

Я лихорадочно кручу ручку крана с горячей водой. Ничего не происходит. Горячей воды нет. Умом я понимаю, что ее и не может быть, но, боже… Я поспешно растираю тело, пытаясь за максимально короткое время смыть въевшуюся в кожу грязь и кровь. Споласкиваю волосы. Я стараюсь дышать размеренно, воображая, что вода не ледяная, а теплая. Всё это ужасно.

Почувствовав себя достаточно чистой, я сразу же выключаю воду и прислоняюсь к стене, мокрая и дрожащая. Думаю, я управилась меньше, чем за десять минут. Грейс всё еще моется. Выбежав голая в раздевалку, я хватаю и натягиваю на себя одежду, которая липнет к мокрому телу. Сажусь на скамейку и жду Грейс. Она не спешит, и возится в душе дольше, чем следовало бы, и выходит обнаженной. Меня, конечно же, удивляет не то, что она обнажена, а то, насколько она в таком виде… уверена в себе. Она была такой же в мою единственную ночевку у нее. Поздно вечером она переоделась прямо передо мной, и я помню, что подумала при этом: каково это, иметь такое тело, как у нее? То же самое я подумала и сейчас. У нее округлая красивая фигура, у меня — совершенно другая. Я не обладаю телом, которое было бы приятно обнимать. Грейс натягивает платье через голову и расчесывает волосы пальцами. Теперь она выглядит еще более красивой, идеальной и невинной.

— Трейс думает, что, может быть, они еще живы, — небрежно произносит она, словно говорит о погоде, одежде или чем-то подобном. И я бы поверила, что для нее это действительно не так уж и важно, если бы сразу после этих слов ее лицо не исказилось. Грейс начинает плакать, прикрыв глаза рукой.

Я не знаю, что делать.

— Я могу позвать его, если хочешь, — предлагаю я неловко.

— Нет. Боже, я не хочу, чтобы он видел меня такой. — Она опускает руку, дыхание у нее прерывистое и учащенное. — Я думаю, что они мертвы. Думаю, что они мертвы. Мне нужно было произнести это вслух. Они мертвы. Но я не хочу, чтобы Трейс знал, что я так думаю. Я хочу, чтобы он надеялся.

Я уверена, что, где бы ни была сейчас Лили, она в безопасности. Уверена, что она нашла какого-нибудь солдатика, который увез ее в лагерь — в спасательный лагерь, — и что прямо сейчас она в каком-нибудь бункере ест свой паёк. И флиртует.

Я уверена, что происходящее вызывает у нее чувство облегчения.

— Ты замечательная сестра, — отстраненно говорю я Грейс.

— Спасибо. — Она вытирает лицо ладонью. — Эм… не дашь мне минутку?

— Конечно.

Мы смотрим друг на друга.

— Наедине.

— О. Да. Конечно.

Мне хочется спросить ее, помнит ли она, как я ночевала у нее в десятом классе. Хочется сказать ей, что я думала о ней, когда миру настал конец, но я молча выхожу.

Позже одна за другой гаснут лампы аварийного освещения. «Это чудо, что они проработали так долго», — замечает Кэри. Когда Харрисон спрашивает, что это значит для нас, Кэри отвечает, что нам труднее будет передвигаться ночью, в дневное же время естественного освещения будет достаточно. Мы нашли в комнате сторожа несколько фонариков, однако никто не указал на очевидное — что рано или поздно батарейки в них сядут.

Глава 5

Всех будит Трейс.

Он кругами бегает по залу, шлепая кроссовками по полу. С каждой секундой это равномерное шлепанье раздражает всё больше и больше.

Простонав, Райс произносит вслух то, о чем думают все:

— Господи. Я тут на хрен заснуть пытаюсь, Трейс.

— До всего этого дерьма, — отвечает тот, запыхавшись и обегая нас по кругу, — я вставал каждый день в шесть утра и пробегал пять миль. И не собираюсь бросать это дело из-за тебя, Морено.

— В школе есть спортзал, — замечает Кэри.

— Иди на хер, говнюк.

— Свою маму посылай на… — автоматически вырывается у Кэри. Это одна из тех дурацких фраз, которыми раньше парни, не задумываясь, бросались в ответ на посыл, вот только теперь она не к месту.

Трейс резко останавливается.

Слушать их перепалку у меня нет ни сил, ни желания, поэтому я закрываю глаза и снова погружаюсь в сон. Когда я открываю глаза в следующий раз, Трейс уже не бегает. Он сидит на мате рядом с Грейс, и она вертит в руках свой мобильный.

— Аккумулятор сел, — говорит она.

— Неважно, — отвечает Трейс. — Связи нет — я проверял. Даже сообщение больше не передают. Хотя девять дней передавали, так что, наверное, это что-то да значит.

Я закрываю глаза и вновь засыпаю. Просыпаюсь я к завтраку. К рисовым хлебцам, густо намазанным джемом. В этот раз, не знаю почему, но сон уже не идет.

— Зомби, — говорит Харрисон.

— Заткнись на хер, — велит ему Трейс.

Райс смеется. Поначалу его смех резкий и неприятный, но потом Райс начинает хохотать по-настоящему. Он закрывает лицо ладонями, его плечи трясутся от смеха, и мы все молча таращимся на него.

— Простите. — Он вытирает глаза. — Просто… простите.

— Думаете, это правительство? — спрашивает Харрисон, теребя край мата. — И всё это происходит локально? То есть… это правительство сделало с нами?

— Они бы уже нас к чертям собачьим разбомбили, если бы так оно было, — отвечает Кэри.

— Значит, всё это глобально, — приходит к выводу Трейс. — И если это глобально, то сомневаюсь, что за нами кто-нибудь придет.

— Что? Но… — тут же вскидывается Харрисон.

— По радио сообщение еще передают, — говорит Кэри. — Они придут. Я вот что думаю: Кортеж — маленький городишко, так? Значит, им потребуется время, чтобы добраться до нас. Считаете, что у нас тут безумие творится? Тогда представьте, что происходит в больших городах. Там бы у нас не было ни единого шанса.

— Кто-нибудь из вас болел? — спрашивает Райс. — Тем гриппом? — Все молчат. Райс смотрит на меня. — Ты какое-то время не ходила в школу. Последние две недели до начала всего этого. Ты болела?

— Я не инфицирована, — отвечаю я. — Я что, похожа на инфицированную?

— Я не это имел в виду, — поспешно заверяет Райс, но я не знаю, что еще он мог иметь в виду. — Я просто пытаюсь понять, с чего всё это началось.

— Не думаю, что это грипп, — отзывается Кэри. — Так просто совпало.

— Может, это террористы? — предполагает Харрисон.

Парни некоторое время обмениваются разными предположениями, пытаясь выяснить, как и почему наступил конец света, как будто если у них хватит мозгов это понять, то всё изменится, случившегося не произойдет и нас здесь не будет.

— Может быть, это бог, — глядя в окно, произносит Грейс.

— Не говори банальностей, — морщится Трейс.

Но после ее слов разговор на эту тему заканчивается.

— Там почти было лучше, — говорит Райс.

— Даже не шути так, — отвечает Харрисон.

Мы всё еще в зале, занимаемся ничего неделанием. Уже был и обед, и послеобеденный сон, и продолжительная тишина, и короткая ругань. Сейчас только начало четвертого. Я понимаю, о чем говорит Райс. Ожидание спасения равносильно ожиданию смерти, и я знаю, что это такое, больше любого, находящегося в этом зале. Перед чем-то простирается долгое ничто, и попытка выжить на улице была этим чем-то.

Все цепляются за безопасность, и так как зал кажется самым безопасным местом в школе, никто не любит удаляться от него в одиночку. Никто, кроме меня. Я говорю, что иду в туалет, но вместо этого брожу по школе, воображая, что гуляю по ней в то время, когда всё было нормально, когда тут было хорошо. Четыре года назад на ее благоустройство угрохали кучу денег. Вдоль главной улицы посадили деревья и украсили их лампочками, на каждом свободном участке земли разбили клумбы, поставили новые указатели и дорожные знаки.

Теперь всего этого нет.

Интересно, сколько времени должно пройти, прежде чем меня хватятся? Я настолько далеко от зала, что не слышу голосов, и настолько далеко от дверей в школу, что звуки с улицы доносятся до меня приглушенно, или, может быть, они такие же громкие, как раньше, просто я к ним привыкла. Я прохожу пустые кабинеты и классы. Мрачноватый маршрут для одиночки. Дойдя до лестницы на второй этаж, я останавливаюсь, внезапно осознав, что в моей жизни теперь нет никакого графика, что я не должна отвечать ни на чьи вопросы и что меня никогда и никто больше не накажет. Стоит этой мысли прийти в мою голову, как за ней следует другая — очевидная и болезненная:

Это ничего не меняет.

Я чувствую в воздухе дешевый мускусный запах — запах-призрак, я знаю, — но грудь больно сдавливает. Я пытаюсь вспомнить, как дышать в обступившем меня одиночестве, но не могу. Я не знаю, как это сделать. Я поднимаюсь по ступенькам, чтобы сбежать от него, но от него не убежать. Я иду по коридору, поворачиваю за угол. Солнце освещает эту часть здания, не считая огромного черного пятна — большого окна, закрытого плакатными щитами. Я подхожу к нему и встаю в его тени. Прижимаю к нему ладонь.

Мне бы хотелось разбить это окно. И сделать шаг вперед. Но я не могу его разбить. Я не могу найти даже менее драматичного способа умереть в стенах школы — к примеру, повеситься или порезать вены на руках, — потому как, что ребятам делать потом с моим телом? Тем самым я могу подвергнуть всех риску. А я ни за что не позволю себе этого сделать.

Я не такая эгоистка, как Лили.

Ненавижу ее. Ненавижу ее так сильно, что при мысли о ней сердце подскакивает к горлу и, застряв там, неистово бьется в узком пространстве. Я массирую шею в попытке вернуть его на место, и вжимаю пальцы в горло так сильно, что на глазах наворачиваются слезы. А потом бегу по лестнице вниз, на первый этаж. Мне вспоминается, как Трейс утром бегал. Он чувствовал необходимость контролировать хоть что-то.

Я толкаю тяжелые двери спортивного зала, и когда они закрываются за мной, уже бегу. Вдоль стен тянутся зрительские места. Сверху льется свет. В этом зале всегда царило оживление и шум, а теперь он тих и пуст. Выход перегорожен огромной баррикадой, и каждый раз как я улавливаю ее краем глаза, мое сердце подпрыгивает и я ускоряюсь, пока не начинаю кружить по залу на бешеной скорости, которую не могу поддерживать долго, на скорости, которая меня убивает. Так же быстро я бежала на улице, но это совсем другое дело. Мое тело хочет отдыха, еды.

Мое тело хочет остановиться.

Бум.

Я падаю на колени. С меня ручьями течет пот, желудок крутит, и услышанный мной звук не был звуком моего падения и удара об пол, это был…

Бум.

Я поворачиваю голову к выходу.

Бум.

Глава 6

Бум.

По щекам Харрисона текут слезы.

Бум.

Он закрывает уши ладонями.

Трейс и Грейс берутся за руки.

Я свои держу перед лицом, прижав большие пальцы к губам, словно в безмолвной молитве. Мне не прививали веру в бога, но иногда, когда я прошу, чтобы что-нибудь случилось, что-то случается. Вот что я хочу, чтобы случилось: чтобы эти двери были снесены.

— Они знают, что мы здесь, — приходит к выводу Райс.

Это правда. Они знают. Мы слышим в уличном хаосе не просто звуки случайно натыкающихся на двери и падающих тел. Удары размеренные. Настойчивые. И их производят намеренно.

Они знают, что мы здесь.

— Эти двери — одни из самых заметных в школе, — замечает Трейс.

Райс поворачивается к Грейс.

— Ты слышала этот стук вчера, когда мы проверяли баррикады?

— Нет. То есть… — замолчав, она прикусывает губу. — Я не уверена. Было очень шумно.

— Этого стука не было, когда я укреплял дверь, — говорит Кэри. — Если мы не слышали его тогда, и Грейс не слышала его вчера… — Он ненадолго умолкает, а потом продолжает: — Значит, они узнали, что мы здесь, после того как мы сюда вошли.

— Но как они узнали об этом? — спрашивает Райс.

— Выйди и спроси их.

— Иди к черту, Трейс.

— А что, если это помощь? — спрашивает слабым голосом Харрисон.

Никто ему не отвечает, потому что мы все понимаем, что это не помощь. Если бы это был тот, кого мы ждем, он бы использовал голос. Он сказал бы нам открыть дверь. Кэри задумчиво прижимает ладонь ко рту. Мы молча наблюдаем за ним. Через некоторое время он жестом зовет нас за собой из спортзала. Мы следуем за ним по коридорам, пока не уходим в заднюю часть школы, к дверям, которые баррикадировал Райс. Мы останавливаемся и напряженно на них глядим. Ждем.

Бум.

Харрисон стонет, и я думаю: каково ему сейчас? Каково это — ощущать любой дурной поворот событий как самый первый, когда еще остаются силы на то, чтобы от разочарования плакать.

— Не паникуй, — говорит ему Кэри. — Это еще не конец… — Он ведет нас к главному входу в школу.

Бум.

Это звук от удара не одного, а нескольких тел, бросающихся на дверь в попытке добраться до нас. Мы возвращаемся в свое обустроенное местечко — банкетный зал.

Тут тоже это началось.

Бум.

Заканчиваем обход библиотекой. Стоим там четверть часа, не произнося ни слова, но ничего не слышим.

За этой дверью никого нет.

— Может, они просто хотят посмотреть, нет ли нас здесь? — предполагает Кэри.

— Чушь собачья, — фыркает Трейс. — Они видели, как мы сюда вошли.

— Но почему тогда они не пытались вломиться сюда раньше? Помните тот дом на Рашмор-авеню? Мы там сидели тихо, как мыши, а они всё равно снесли дверь.

Я помню этот дом. Мы не укрепили его как школу, но пробрались в него незамеченными и вели себя очень тихо. Нас обнаружили буквально через пару минут, после чего мы снова бежали через окно в спальне, а удерживающая мертвых входная дверь превратилась в ничто прямо на наших глазах. Треснула, словно хворостинка, и разлетелась в щепки…

— А ты, значит, считаешь, что они хотят попасть сюда только потому, что могут это сделать? Потому что школа оказалась на их пути? В этом нет никакого смысла, Эйнштейн, — язвит Трейс. — Придумай что поумнее.

— Мы практически окружены, — срывается Кэри. — Если в округе нет ни одного выжившего, то что им остается делать? Они ломятся в любую долбанную дверь, потому что ищут еду. Если для них и есть в чем-то смысл, так это в том, что здания, подобные этому, для них всё равно что гребанные контейнеры с пищей.

— Но их нет у этой двери, — указывает Грейс.

— А с чего они должны быть здесь? — спрашивает Кэри. — Ее хрен заметишь.

— Не смей говорить так с ней, — влезает Трейс.

— Я нормально с ней говорю…

— Перестаньте, — прерывает их Райс.

Я размышляю, глядя на дверь. Она ведет из библиотеки на узкую дорожку, огибающую переднюю часть школы и выходящую к стадиону позади нее. Сетчатый забор вдоль дорожки отделяет школьную территорию от густого, но небольшого скопления деревьев, ведущих к дороге. Одна дверца забора (у начала дорожки) закрыта, но вторая (у стадиона) — широко распахнута.

— Значит, это наш выход, — говорю я. — Если придется уходить.

— Верно, — соглашается Кэри. — Если только они и эту дверь не найдут. Тогда будем прорываться с боем.

Райс кивает.

— Так или иначе, мы должны быть готовы.

Глава 7

Как мы готовы:

Два рюкзака забиты самым необходимым: водой, едой, одеждой, медикаментами, раздобытыми в медкабинете. Кэри с Райсом вызвались их нести. Трейс сначала потребовал, чтобы у каждого из нас был свой рюкзак, но изменил свое решение, вспомнив, как мертвые снаружи хватаются за всё, за что только можно уцепиться. Из спортзала мы принесли алюминиевые бейсбольные биты. Это наше оружие.

Водрузив всё это на стол рядом с дверью, парни принимаются корректировать наш план, как будто какие-то планы имеют значение, когда постоянно случается что-то непредвиденное. У нас была куча планов до прихода сюда, но ни одному из них мы не следовали от начала и до самого конца.

План таков: если двери снесут, то, по расчетам Кэри, мы услышим это по грохоту падающих баррикад, успеем добраться сюда и расчистить себе путь. Затем мы выбежим в ночь. Или в день. Как повезет.

Харрисон поскуливает, боясь того, что придется покинуть школу, хотя в данный момент уход отсюда мы представляем себе чисто гипотетически и язык уже сломали повторять ему, что не оставим его, как запугивает Трейс. Когда Кэри пытается придумать, куда нам потом идти, Трейс решает, что тот опять возомнил себя лидером, они снова ссорятся, и мы так ничего и не придумываем. С командной работой у нас явные проблемы. А затем Кэри заявляет, что больше никто не должен ходить в библиотеку.

— Мы будем проверять этот выход по разу за ночь, — объясняет он. — В остальное же время здесь должно быть насколько возможно тихо. Я не знаю, могут ли они нас слышать снаружи, но рисковать точно не хочу. Я хочу оставаться здесь, пока нам действительно не придется уходить.

Иными словами — нам предстоит долгое ожидание.

По дороге в банкетный зал Райс касается моей руки, останавливая меня. Я непроизвольно дергаюсь, что удивляет его, однако никто из нас это не комментирует. Кэри оборачивается, слыша, что за ним идут не все, и Райс машет ему рукой — мол, мы на секунду. Остальные возвращаются в зал.

— Что ты думаешь? — спрашивает Райс.

Я думаю, что он вымылся. Его каштановые волосы не слиплись в жирные пряди. На лоб падает челка, порезанная так рвано, будто он сам себя стриг в темноте. У него гладкая кожа, без щетины. Парни пользуются бритвой, найденной в кабинете у тренера Хейнсворта. Райс Морено. До первого звонка он обычно всегда курил с другими выпускниками на другой стороне улицы. Иногда в окружении девчонок, иногда — нет.

— Что я думаю о чем?

— О нашем плане.

Я не говорю ему, что, по-моему, такового вообще нет. И что как только мы покинем школу, я от них отделюсь. Может быть, я даже пожертвую собой, чтобы у них было время убраться подальше, и тогда я умру героиней или кем-то в том же роде. Придя сюда, я кое-что осознала. Раньше я слишком зацикливалась на том, каким образом уйти — на таблетках Лили, которые так и не смогла найти, — когда значение имеет не то, как я уйду, а то, что я просто уйду.

— Я имею в виду, — продолжает Райс, — ну… не знаю. Ты почти всё время молчишь.

— Может быть, мне нечего сказать.

— Только не с таким взглядом, как у тебя.

То, как он смотрит на меня… не думаю, что он заигрывает. Он так напряженно, так внимательно изучает мое лицо, что мне становится не по себе.

— Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать.

— Все остальные здесь бросаются из крайности в крайность. Ты ведешь себя отстраненно, но, похоже, постоянно о чем-то думаешь. Бродишь по школе одна, что вообще-то довольно глупо… Вот я и хотел узнать, что у тебя на уме.

— Ничего.

Помедлив, Райс спрашивает:

— Где твои родные, Слоун?

— Мертвы, как и твои?

Я не знаю, что случилось с родителями Райса, но понимаю, что они действительно мертвы, видя его реакцию на свои слова — его лицо болезненно искажается. Однако если он не хотел, чтобы я бередила ему душу, то не стоило задавать таких вопросов. Райс кладет ладонь на грудь, там, где сердце. Такое ощущение, будто я у него что-то забрала, но не знаю что именно. Не осталось ничего, что можно было бы забрать.

— Я не говорил, что мои родные мертвы, — тихо замечает Райс. — Какое право ты имеешь это говорить?

Прежде чем я успеваю что-то ответить, он отворачивается и идет по коридору в зал. Мне не остается ничего другого как следовать за ним, что меня очень злит.

— Я всегда была тихоней, — говорю я ему в спину. — Ты меня совсем не знаешь.

Райс останавливается и поворачивается ко мне.

— Тебя зовут Слоун Прайс. Твой шкафчик находится напротив моего. Когда твоя сестра еще училась тут, вы были неразлучны и вели себя так, словно в мире не существует никого кроме вас. Я всегда считал это странным, но в то же время и милым. А то, что ты только что сказала о моих родных, было жестоко.

— Тогда где они? Если не мертвы?

Смерив меня полным отвращения взглядом, Райс снова разворачивается и уходит. Я не успеваю спросить его, рад ли он, что мы выжили.

Бум. Бум. Бум. Бум. Бум.

Это не прекратилось. Кэри и Райс то ли ходят по коридорам, то ли проверяют баррикады у других дверей, я не знаю. Харрисон заткнул уши намоченной туалетной бумагой, заглотил несколько таблеток найденного в медкабинете бенадрила и отрубился. Еще мы нашли подушки и одеяла, так что теперь наши маты похожи на жалкую имитацию постелей. Я лежу на своем и смотрю на дверь. Подцепляю и отрываю болячку на локте. Ранка наливается кровью.

Готова поспорить, что в этот же момент удары в дверь усиливаются.

Бумбумбумбумбумбумбум.

Я натягиваю одеяло до подбородка и закрываю глаза. По бокам от меня на своих матах устраиваются Райс и Трейс.

Райс еле слышно молится, и я засыпаю под звук его голоса.

«Слоун».

Я открываю глаза спустя минуты. Нет, часы. Сознание затуманивает всё еще слышимый в ушах резкий голос отца.

По залу передвигается тень, и я паникую: «Он тут! Нет, его тут нет, он не мог…», но потом осознаю, что это выскользнули из зала Грейс и Трейс. Зажмурившись, пытаюсь выкинуть из мыслей отца, но если уж он пролез в них, то избавиться от него невозможно.

Я решаю пойти за Грейс с Трейсом.

Тихо выхожу из зала в коридор, прислушиваюсь, но не слышу их. Я дважды обхожу погруженный во тьму первый этаж, но не нахожу брата с сестрой. Тогда я поднимаюсь на второй этаж и, не заходя в классы, снова прислушиваюсь.

Краем глаза улавливаю луч света дальше по коридору. У конференц-зала. Я прячусь за рядом шкафчиков и наблюдаю за тем, как Трейс перебирает ключи директора Лавалли, пока Грейс светит на его руки фонариком.

— Кэри знает, что ты их взял? — спрашивает она.

— Они не принадлежат ему. — Пауза. — Нет.

Найдя нужный ключ, Трейс открывает дверь. Они мешкают, стоя на пороге. На улице, заходя в любую комнату, переступая любой порог, мы ощущали себя так, словно нам прямо в сердце вгоняли инъекцию со страхом. Это было опасно. После долгих колебаний они все-таки входят внутрь. Подобравшись как можно ближе к двери, я слышу, как они некоторое время молча ходят по залу, а потом…

— Готова? — спрашивает Трейс.

— Они не смогут увидеть наших лиц.

— Может и смогут, мы не знаем. И мы назовем наши имена.

Молчание.

— Я не хочу этого делать.

— Ну давай же, Грейс. Они знали, что мы идем в школу.

— Но…

— Я не видел их мертвыми, и ты тоже не видела. Что, если они пытаются добраться до нас? Что, если нам придется отсюда уйти, или… если мы умрем до того, как они сюда придут? Если так случится, то они найдут эту запись. А если мы не умрем, то сможем потом ее пересмотреть и посмеяться.

Я выглядываю из-за двери. Они сидят на столе миссис Йе лицом к цифровой видеокамере, установленной на треноге перед ними. Грейс держит фонарик под подбородком, направляя его свет на их лица. Выглядит это чудовищно. Открытый жк-экран видеокамеры светится, мерцая при их движениях. Я опускаюсь на пол и слушаю. Знаю, я не имею никакого права на эти мгновения между братом и сестрой, но хочу их прочувствовать.

— Что я должна сказать?

— То, что у тебя на сердце.

— Не нужно, Трейс.

— Сделай это для меня.

— Ты ведешь себя так, словно мы скоро умрем. Мне это не нравится. Думаешь, я позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось? Ты и правда думаешь, что я позволю тебе умереть? — На несколько секунд повисает тишина, а потом до меня доносятся приглушенные рыдания Грейс. Я рискую снова выглянуть. Трейс обнимает сестру, но даже в такой ситуации не он успокаивает ее, а она — его: — Я ни за что не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Меня наполняет жутчайшая пустота. Я представляю, каково это — любить так кого-то и чувствовать ответную любовь. Мне казалось, я это знаю, но я ошибалась. Грейс отстраняется от брата и вытирает глаза. Трейс подходит к камере и нажимает на кнопку записи. Я перестаю смотреть на них, но продолжаю слушать, прислонившись спиной к стене.

— Меня зовут Трейс Каспер. Это моя сестра Грейс. Нам семнадцать лет…

Им семнадцать, и они живут в Кортеже, жили здесь всю свою жизнь. Учились в Кортеж-Хай. Они — двойняшки.

Дата рождения: одиннадцатое марта.

Я слушаю всё это вполуха, пока они не начинаю говорить о более личном:

— Наши родители — Трой и Лиэнн Каспер, и мы записываем это для них, на случай если они еще живы. — Трейс прочищает горло. — Грейс, скажи что-нибудь, пока не села батарейка.

— Мы пытались найти вас, — говорит она, и Трейс подхватывает: «да, да, мы пытались найти вас», и внезапно они начинают говорить одновременно, перебивая друг друга. Слова льются из них сплошным потоком.

Они рассказывают о том, как мы добрались до школы, и как Трейс ненавидит Кэри, и как мертвые не переставая стучат в двери, и как медленно течет время и кажется, будто прошел не час, а день, и что если баррикады рухнут, мы уйдем отсюда, но не знаем куда, однако как только мы это узнаем, они сразу же запишут всё на кассету, чтобы Касперы тоже об этом узнали.

В один ужасный момент они начинают описывать свое душевное состояние. Что физически с ними всё в порядке, а психически — нет. Они открыто говорят о том, что им страшно, грустно и одиноко, и что они скучают по своим родителям, но в то же время пытаются скрыть, как сильно страдают от этого. Они заканчивают сообщение словами любви и, прямо перед тем как Трейс выключает видеокамеру, Грейс выпаливает: «Простите, что мы оставили вас» и снова начинает плакать. Я думаю о том, что выживание ради одного только выживания не стоит того. Недостаточно просто выжить. Должно быть что-то еще. Трейс и Грейс есть друг у друга. Вот для чего они пришли сюда. Для чего они всё еще здесь. Выживание должно что-то значить, как значит для них. Если же оно ничего не значит…

То оно и не нужно.

Глава 8

— Ты думаешь, я убил их?

Сумерки. Мы с Кэри идем по тускло освещенному коридору. Скоро стемнеет. Когда мы дойдем до развилки, я направлюсь в спортзал, а Кэри — в библиотеку. Надо убедиться, что там всё так же, как вчера и позавчера. Постоянное долбление в дверь раздражает и выматывает как непроходящая головная боль. Разговор о Касперах вызывает те же ощущения.

Потому что, конечно же, Кэри хочет поговорить о них.

— Касперов? — спрашиваю я.

Кэри кивает, замедлив шаг.

— Какое это имеет значение?

— Райс на моей стороне. Харрисон скажет всё, что, по его мнению, хочет услышать тот, кто с ним говорит. Я прекрасно знаю, что чувствуют Грейс и Трейс. И хочу знать, считаешь ли ты, что я убил их родителей.

— На них набросились мертвые. Вот что их убило.

— Ты думаешь, что в этом виноват я?

Я останавливаюсь. Кэри тоже.

— Я думаю, что это могло случиться с любым.

Он бросает на меня кислый взгляд.

— Ты прирожденный политик, Слоун.

Я несколько секунд молчу. Я не думаю, что в случившемся виноват Кэри, но…

— Ты больше не будешь об этом спрашивать?

— Никогда.

— Я не думаю, что ты в этом виноват. Не думаю, что ты их убил. Я думаю… — пожимаю плечами, — что ты невероятно хорош по части выживания.

Его плечи расслабляются от облегчения. Он слабо улыбается мне, и мы возобновляем наш путь. Даже походка у Кэри изменилась, стала более легкой. Странно ощущать, что имеешь над кем-то такую власть.

— Невероятно хорош для любителя травки и полного лоха в учебе, — добавляю я.

Кэри смеется.

— Во-первых, я продавал травку, а не курил. Во-вторых, после школы я бы влился в семейный бизнес.

— Ура непотизму! — говорю я, и он одобрительно поднимает вверх большой палец. Его родители управляли небольшим издательством. Интересно, где они находились, когда всё это началось? — А где твои родители?

— В Торонто. Они летели туда, когда всё это началось. Может и не долетели, — спокойно отвечает Кэри. Затем смотрит на меня. — Понимаешь, я приучаю себя к мысли, что в любом случае никогда больше их не увижу. К тому, что не нужно на что-либо надеяться. Желать большего, когда выжил и продержался так долго — это уж чересчур.

— Разве?

— Ну вроде как. Думаешь, Лили выжила?

Звук ее имени из чужих уст вызывает желание схватить что-нибудь и раскрошить в пыль. Выжила ли она? Конечно, выжила.

— То есть, я уверен, что она выжила, — спешит сказать Кэри.

— Правда?

— Она знает, как позаботиться о себе.

— Ты занимался с ней сексом?

— О боже, Слоун.

— Она покупала у тебя травку, — замечаю я и продолжаю напирать, потому что мне необходимо услышать его правдивый ответ. Сейчас это важно. — Она платила тебе за нее или?..

— Платила. — Секундное молчание. — Но мы поразвлекались немного. Прости.

Я не знаю, что сказать. Я не шокирована, нет, просто не знаю, что сказать. Это так похоже на Лили. И на Кэри. У Лили никогда не было парня. Она говорила, что наличие бойфренда все усложнит, и рассказывала истории о том, что случится, если воображаемый парень кого-либо из нас узнает о том, что делает с нами отец. Эти истории всегда заканчивались расставанием — тем, что нас друг с другом насильно разлучат. «Никогда никому ничего не рассказывать». Для меня это означало то, что у меня никогда никого не будет, потому что сестра была уверена, что я выдам все наши секреты первому же встречному, проявившему ко мне доброту. Для нее это означало то, что никому не позволено с ней сближаться. У нее были приятели и дружки для секса, о которых она по настроению рассказывала мне, но Лили не была Популярной Девчонкой. Парни не стремились сделать ее своей девушкой. Она была светловолосой красавицей, но большую часть времени выглядела уставшей и изнуренной.

— Поразвлекались в том смысле, что занимались сексом?

— Да. Это будет… да. — Кэри краснеет. — Ох. Блин, Слоун, прости, если я только что испортил наши отношения.

— Ничего. Всё нормально.

— Хорошо.

Однако я тут же меняю свое мнение. Может быть, ничего не нормально. Кэри развлекался с моей сестрой, продавал ей травку и совершенно не замечал меня. Не знаю почему, но меня это нервирует.

— Она выжила, — решает Кэри, и, судя по его тону, думает о том, как был с ней, как к ней прикасался. Меня мутит. — Мы гуляли с ней в ночь перед тем, как она уехала. Я тогда знал, что у нее всё получится. И сейчас знаю. Она боец.

У меня замирает сердце. В том, что только что выболтал Кэри столько всего неправильного и неприятного. Он гулял с Лили в ночь перед ее уходом.

Он знал, что она уедет.

— Ты виделся с ней перед тем, как она уехала?

— Да.

— Она говорила, куда направляется?

— Нет. — Кэри останавливается.

Я с минуту стою молча, прикусив язык. Нужно прекратить задавать ему вопросы, иначе я буду чувствовать себя еще хуже. Нужно, но я не могу.

— Она говорила, почему уезжает?

Я знаю ответ на этот вопрос, но знает ли его Кэри? Развлекаясь с ним, не рассказала ли ему сестра о том, что творится у нас дома?

— Нет, — тихо отвечает Кэри. — Черт, Слоун, я думал, ты знала. Вы обе были так… Я бы никогда…

— Сейчас всё это уже не важно.

— Да, — соглашается он. — Наверное, ты права.

В спортзале я долго смотрю на двери, и мой пульс учащается с каждым ударом в них. В груди неистово бьется сердце. Меня переполняет ярость, какой я никогда еще не испытывала. Я подхожу ближе, разглядывая баррикаду из парт. Пинаю один из столов, а потом бью со всей силы по металлической ножке. Меня пронзает чувство удовлетворения, и я пинаю парту снова и снова, пока стук сердца не начинает перекрывать звук ударов в двери. Гора из столов сдвигается в сторону, и одна парта падает на бок. Грохот проносится по залу и выводит меня из транса. Ярость испаряется — не знаю, куда она уходит, — и я осознаю, что наделала.

Бегу к парте и поднимаю ее, словно двери вот-вот распахнутся, но этого не происходит. Однако в ответ на громкий звук в двери снаружи начинают колотить с удвоенной силой. Остервенело. В следующее мгновение в спортзал прибегают ребята. Кэри, Харрисон, Райс, Грейс и Трейс. Они засыпают меня вопросами:

«Что случилось? Что это такое было? Они уже тут? Они ворвались?».

Я говорю им, что не знаю, что случилось. Просто сдвинулась баррикада. Они мне верят.

Глава 9

День проходит почти в полном молчании.

Утро начинается с пробежки Трейса. Потом мы завтракаем, обедаем и ужинаем под саундтрек нашей неминуемой смерти. Все потерянно бродят по залу, ссутулившись, словно столетние старики. Под глазами у них темные круги. Кэри сидит у стены, уставившись на двери. Мне кажется, что постоянная долбежка в них сведет нас с ума прежде, чем мертвые их снесут. Трейс считает, что нам следует перебраться в библиотеку — там хотя бы тихо, — но никто не выказывает желания это сделать. Тогда Кэри и Трейс впервые за весь день обмениваются фразами. «Кто над чайником стоит, у того он не кипит», — говорит Кэри, аТрейс напоминает ему, что в школе есть еще несколько дверей, за которыми никто не наблюдает. После этого я ухожу. Некоторое время я кружу по первому этажу, слушая, как шум за парадными дверями становится то громче, то тише, в зависимости от того, близко или далеко я от них нахожусь.

Темнеет.

Я иду по одному и тому же пути, пока не чувствую, что пора уже остановиться. Я не готова возвращаться в зал, поэтому направляюсь в кабинет секретаря. Жму на кнопки на компьютере миссис Рамос. Он не включается.

Первые две недели после ухода сестры я отправляла ей электронные письма. «Как ты могла поступить так со мной?», «Кто ты после этого?». Я знаю, что она получала их, потому что позже мои письма стали возвращаться. Аккаунт удалили. Я снова жму на кнопки включения на мониторе и системном блоке. Включайся же, включайся. Ничего. В моду снова войдут почтовые голуби. Мой взгляд скользит по стоящим на столе фотографиям. Миссис Рамос на них выглядит счастливой.

Ничего уже не имеет значения.

Эта мысль настолько ужасна, что вызывает у меня желание бежать обратно в зал и потрясти всех как груши. Ничего уже не имеет значения. Ничего. Моя кровь вскипает, и я бездумно бью по монитору кулаком. Слетев со стола, тот ударяется о стену. Моя ярость от этого не спадает.

Кэри знал, что сестра уезжает.

Не думать об этом. Мне нельзя думать об этом.

Я выхожу из кабинета и закрываю за собой дверь. Замок защелкивается. Коридор пуст и кажется выгоревшим в темноте. Мой взгляд устремляется к лестнице. Я не готова еще вернуться в зал, поэтому поднимаюсь на второй этаж. Поднявшись, ощущаю себя так, словно на моих плечах лежит небосвод. Собственное тело кажется невероятно тяжелым. Дойдя до середины коридора, я опускаюсь на пол и утыкаюсь лбом в колени. Кэри знал.

Он знал.

Вот как снова и снова рисуется в голове день моего восемнадцатилетия:

Я просыпаюсь раньше обычного. Мои сумки стоят у двери. Так и хочется поскорей их схватить. Я взволнована, возбуждена, испугана и нервозна. Я слышу Лили в коридоре и думаю о том, как мне повезло, о том, что у меня самая лучшая в мире сестра. Ради меня она провела в этом доме еще целых два года. Ради того, чтобы я не осталась с ним наедине. Мне не пришлось жить с ним одной. «Ты умрешь без меня», — всё время повторяла Лили. И это было правдой. Это не было секретом.

Я бы умерла без нее, но она всё равно ушла.

И Кэри знал.

Я не думала, что когда-нибудь еще смогу ощутить то, что ощутила в то утро, когда проснулась и обнаружила, что сестра ушла. Сейчас я испытываю то же самое. Вытянувшись на полу, я прижимаюсь щекой к холодной плитке. Жду, когда моя кровь превратится в цемент, когда мое сердце перестанет биться. Я неподвижно лежу, закрыв глаза, и открываю их, почувствовав ладонь на своем плече. Возле меня на корточках сидит Райс. Я сажусь так быстро, что он не успевает убрать руку, и, потеряв равновесие, чуть не падает на меня сверху. Восстановив равновесие, он смотрит на меня в равной степени обеспокоенно и с опаской. Я поднимаюсь на ноги. Райс тоже встает. У него с собой фонарик.

— Грейс заметила, что ты ушла из зала больше часа назад, — говорит Райс. — Я и не думал, что с тобой что-то случится, но…

— Тут меньше… — я слабо взмахиваю рукой, — шума.

Объяснение хорошее, однако Райса оно не устраивает.

— Мы должны держаться вместе, — упрекает меня он.

— Я знаю, — киваю я. Потираю лицо ладонями и убираю падающие на глаза пряди волос.

Райс стоит рядом, наблюдая за мной, и я не выдерживаю:

— Ты можешь возвращаться. Я скоро приду.

— Ты пропустила мимо ушей мои слова о том, что мы должны держаться вместе?

— Я знаю, но… — я замолкаю, не зная, как закончить начатое предложение.

У меня всё чешется и зудит, словно под кожей ползают жуки.

— Что не так, Слоун?

— Ничего.

— Ну да, конечно.

— Ладно. Всё не так.

— Вот это уже похоже на правду.

— Просто это… это всё…

— Ужасно, — заканчивает он за меня.

Я киваю.

— Я это понимаю, но мне кажется, что дело не только в этом.

С моих губ срывается странноватый, граничащий с истерикой смех. Райс молчит, ожидая объяснений. Это жестоко — поступать так со мной.

— Я устала. Вот и всё.

— Все устали.

«Нет, не все», — хочется сказать мне. — «Не так, как я».

— Ночью, — говорит Райс, — я просыпаюсь каждые пять минут и думаю, что я дома. Происходящее, видимо, никак не может уложиться в моей голове. — Он умолкает. — Теперь хочешь вернуться в зал?

До того как я успеваю ответить, мир взрывается.

Так, наверное, звучит взрыв бомбы. Не знаю, почувствовала ли я его сначала, а потом услышала, или сначала услышала, а потом почувствовала. Но не почувствовать этого было невозможно. Мы с Райсом кидаемся друг к другу, словно притянутые магнитом. Он хватает меня за руку, и мы бежим к ребятам. Меня охватывает лихорадочное возбуждение. «Они ворвались». На лестнице мы сталкиваемся с Кэри, Трейсом, Харрисоном и Грейс. Нас ослепляют лучи их фонариков, и я прикрываю глаза свободной рукой. Ребята бегут наверх, а мы — вниз.

— Это на улице, — задыхаясь от бега, говорит Кэри. — Мне нужно увидеть… мы должны знать, как близко это… мы думаем, это может быть…. может быть…

— Спасательная группа! — визжит Харрисон.

Оттолкнув Кэри и Райса, он бежит к окну.

— Подожди! — кричит Кэри и бросается за ним.

Очухавшись от потрясения, мы бежим следом за обоими. Заворачиваем в другой коридор и оказываемся в темноте из-за перекрывающего окно плакатного щита. Кэри почти силой удерживает возле него Харрисона.

— Перестань, Харрисон, перестань…

— Но они не узнают, что мы здесь!

— Нам нельзя привлекать к себе внимание, — внушает ему Кэри. — Нужно подумать, что делать… мы не можем просто взять и открыть окно, ты это знаешь…

— Но они уйдут!

— Господи, ты такой придурок! Отпусти его! — кричит Трейс. — Всё что нужно сделать — убрать щит и выглянуть наружу.

— Медленно, — вмешивается Райс. — Это нужно сделать медленно.

— Тогда сделай это наконец!

Встав у окна, мы снимаем клейкую ленту, крепящую к нему щит. Пока мы этим занимаемся, Кэри беспрестанно твердит: «Осторожно, осторожно, осторожно», однако никто из нас не слушает его. Все слишком взволнованы мыслью, что пришли спасатели. Сняв последний кусок ленты, мы опускаем щит на пол и отпрыгиваем назад. И так и стоим, напуганные тем, что следует сделать дальше.

Может быть, нам вовсе и не хочется видеть, что вызвало взрыв.

— Кто-то должен посмотреть в окно, — говорит Харрисон, но сам не двигается.

Никто не двигается долгое-долгое время. Наконец, Трейс выходит вперед. Остановившись у окна, он наклоняется и прищуривается:

— Что это?..

Мы подходим к нему, чтобы увидеть, что видит он. В отдалении ярко светится оранжевое пятно. В ночное небо поднимается дым.

Пожар.

Я только раз видела что-то похожее на это, когда в городе горел старый кормокомбинат и все жители посреди ночи поднялись с постелей, чтобы посмотреть, как пламя пожирает кусочек местной истории.

— Где это? — спрашивает Грейс. — Это близко?

— Думаю, это у Руссо, — отвечает Кэри. Бензоколонка Руссо. — Черт.

Я перевожу взгляд с огня на улицу рядом. Кортеж напоминает пародию на самого себя. По улицам передвигаются тени — иллюзии прежней жизни. Стоящие на школьной стоянке и дороге мужчины и женщины вдруг подрываются с места и куда-то бегут, словно у них появились неотложные дела. Они направляются к бензоколонке. Все как один.

— Боже, — выдыхаю я.

— Что? — спрашивает Грейс.

Я промаргиваюсь, чтобы убедиться, что зрение не подводит меня.

— Они уходят.

— Что?

Море мертвых волнами движется к пожару. Ну конечно. Конечно, они хотят посмотреть, что там. Вдруг там есть что-то, что удовлетворит их голод. Другие выжившие.

Мне хочется сказать им, что мы здесь.

Грейс неверяще смеется, видя, как пустеет школьная стоянка.

— Боже мой… они… они уходят… они все уходят…Трейс, они все уходят!

Смысл происходящего медленно, но верно доходит до всех. Райс и Кэри лыбятся как два идиота, а Харрисон снова и снова задает один и то же вопрос: «Это хорошо, да? Это ведь хорошо?». Он и сам знает, что это хорошо, но ему нужно подтверждение, так как происходящее кажется ему нереальным, пока кто-то не уверит его в обратном. Трейс хлопает его по плечу:

— Это охренительно!

Все так счастливы. Я снова разворачиваюсь к окну и упираюсь ладонями в стекло.

Когда мы возвращаемся в зал, в двери больше никто не стучит.

Глава 10

— … скоро. Это не учебная тревога…

— Иди. На хер. Нут, — громко и выделяя каждое слово произносит в радио-колонки Трейс.

Я отодвигаю свою еду. На завтрак у нас хлопья, политые соком.

— Нут? — удивляется Харрисон. — Эту женщину так зовут?

— Это я ее так зову, — перекрывая голос Нут, поясняет Трейс. — Не Учебная Тревога.

— Выключи, пожалуйста, — просит его Грейс.

Он выключает радио. Сегодня день идет вяло и расслабленно. Такого может больше никогда и не быть. Все так рады, что взорвалась бензоколонка.

— Я не могу вспомнить, когда завтракала в последний раз, — говорит Грейс, доедая хлопья.

— Как насчет вчера? — напоминает ей Трейс. — Или позавчера, или позапоза…

— Я имею в виду до того, как всё это началось.

— Да? — спрашивает Райс, но его тон показывает, что на самом деле ему это неинтересно. Просто кто-то завел разговор, вот он и присоединился к нему, так как всё равно нечем заняться. — А что тут помнить? Завтрак быстро пролетает.

— Не так уж и быстро, если ты…

— Президент ученического совета, — заканчивает за сестру Трейс. — Она в ванной на полтора часа зависала, собираясь утром в школу.

Харрисон вытаращивается на Грейс:

— Что ты так долго делала там?

— У нее был крайне сложный косметический ритуал, — отвечает Трейс. — Каждый миллиметр ее лица должен был быть покрыт каким-нибудь средством, чтобы она была готова встретиться лицом к лицу с вами, придурками.

— Должен же был хотя бы один из нас заботиться о своей внешности.

— Ты так не уверенна в себе, потому что из нас двоих я симпатичнее.

Трейс столь сильно любит свою сестру, что его голос в моих ушах сладок, как мед. От его поддразниваний глаза Грейс загораются так, как не загорались ни у кого из нас с того времени, как мы сюда пришли. Трейс замечает, что я смотрю на него, и мои губы сами собой складываются в улыбку. Он улыбается мне в ответ.

Райс зевает.

— Устал? — спрашивает Кэри.

— Вчера никак не мог уснуть. Слишком тихо было.

— Не сглазь, — буркает Харрисон.

— Сейчас я тут пошумлю. — Трейс поднимается и встает перед Кэри, вытянув руку. — Дай мне ключи Лавалли. Хочу школу осмотреть.

Кэри непроизвольно закрывает свой карман ладонью, пытаясь не выдать выражением лица нежелания отдавать Трейсу ключи.

— Я думаю…

— Мне насрать на то, что ты думаешь. Ключи. Ну!

— Он имеет на них такое же право, как и ты, — опережает Грейс протесты Кэри. Ее голос мягок, но взгляд, упертый в Кэри, жесток и не терпит возражений.

Вздохнув, Кэри вынимает ключи из кармана и бросает их Трейсу.

— Увидишь что-нибудь полезное, неси…

— Командуй своими мальчиками на побегушках, Чен, — указывает Трейс на Райса и Харрисона. — А мной не надо.

— Ой, да пошел ты, — отзывается Райс.

Трейс показывает всем фак и уходит. Кэри сидит, похрустывая суставами пальцев. Я вижу, что ему хочется от всей души обругать Трейса, сказать, с каким бы удовольствием он вмазал ему, выбил бы ему зубы и всё такое, но его останавливает присутствие Грейс. Он несколько раз бросает на нее взгляд.

— Знаете, то, что у нас была одна тихая и спокойная ночь, не значит, что можно выделываться. Я видел болторезы в комнате сторожа. Пора посмотреть, что есть в шкафчиках.

— Идем, — соглашается Райс.

Они встают. Харрисон медлит секунд пять, а потом поспешно бежит за ними. Кэри оборачивается ко мне с Грейс:

— Вы с нами?

Я бы пошла, но Грейс вздрагивает и отрицательно качает головой.

— Это похоже на разграбление могил.

— Слоун?

Грейс смотрит на меня. Кажется, она хочет мне что-то сказать.

— Я — пас, — говорю я.

Мы с Грейс остаемся наедине. С тишиной. Мы сидим молча, и через десять минут я жалею о том, что не пошла с парнями. Наверное, Грейс не собиралась со мной ни о чем говорить. Разговоры со мной, видимо, не входят в список ее приоритетов. У нее же есть Трейс.

— Слоун?

— Да? — Я морщусь от того, с каким жаром отозвалась.

— Сходишь со мной к моему шкафчику? Я оставила в нем сумочку перед тем, как всё это началось. Мне нужна она, но я… — Грейс смущенно смеется: — Я не хочу идти туда одна.

— Конечно.

Шкафчик Грейс находится на первом этаже, рядом с кабинетом секретаря. Мы молча идем туда. До нас доносятся голоса Кэри, Райса и Харрисона — они где-то рядом, но разобрать, что они говорят, невозможно. Да и незачем. Не зная, чем себя занять, я мотаюсь позади шкафчика Грейс, пока она набирает код, с трудом видя цифры в тусклом свете. Набрав код, она не открывает дверцу, а просто стоит на месте, будто боясь заглянуть внутрь. Через некоторое время она всё-таки распахивает дверцу, и я мельком вижу приклеенные к ней вырезанные из журналов фотографии актеров и музыкантов. Интересно, что с ними сейчас. Они мертвы? Или всех знаменитостей спасли? Когда весь этот ужас закончится, обществу понадобятся развлечения для того, чтобы отойти от всего случившегося. Будут сняты фильмы, сотни фильмов, и в каждом из них мы будем героями и любовниками, и лучшими друзьями, и победителями, и мы будем смотреть эти фильмы, пока не отдалимся от нашей собственной истории настолько, что забудем, как в действительности чувствовали себя здесь и сейчас.

Грейс достает свою сумочку. Дизайнерскую. Расстегивает молнию и шарит в ней, пока не находит то, что ищет. В это же мгновение сумочка выскальзывает из ее рук и падает на пол. Грейс крепко сжимает в пальцах сложенный лист бумаги. Она разворачивает его, прижимает к лицу и вдыхает его запах.

— Посмотри, — говорит она. Целует записку и передает ее мне. Как только я беру листок, она просит: — Осторожней…

Я всматриваюсь в округлый почерк.

«Доченька, я не успела собрать тебе обед — я растяпа! Взамен кладу тебе деньги. Купи поесть что-нибудь полезное! Не забывайте, Миссис Президент, вы — пример для всего студенческого совета!

Люблю тебя. Мама».

Первое, о чем я думаю: «Миссис Каспер всё еще собирает Грейс обед?». И тут же удивляюсь, что такой вопрос вообще возник, ведь это так похоже на миссис Каспер.

Это записка от мамы Грейс. Вот что теперь имеет ценность. Вот что теперь дорого.

— Счастливица, — говорю я.

— Да. Я знала, что она здесь… но не могла… просто не могла. До этого момента, — объясняет Грейс. — А сегодня утром проснулась и поняла, что она нужна мне. Я так скучаю по маме.

Она забирает листок и проводит по нему пальцем. У меня сжимается горло и сдавливает грудь. Становится трудно дышать. Воспоминания о моей маме подернуты дымкой. Они как детское одеялко — мягкие, приятные и невесомые. Записка Грейс не вызывает у меня мечтаний о женщине, без которой я прожила большую часть своей жизни. Нет, это не так….

— Ты в порядке? — смотрит на меня Грейс.

— Да.

Мы долго не двигаемся и ничего не говорим. Будто впали в какой-то анабиоз. Мы можем часами простоять здесь молча и ничего не делая, потому что нам нечего говорить и нечего делать. Грейс смотрит на свою записку, а я скрещиваю руки на груди, вновь борясь с желанием спросить ее, помнит ли она нашу совместную ночевку. Не знаю, почему хочу этого, но всё равно удерживаю себя.

— Эй!

Мы оборачиваемся. По коридору, крутя между пальцами ключи, идет Трейс. Грейс поднимает свою сумочку и поспешно сует в нее записку.

— Я сейчас покажу вам нечто клевое, — широко улыбается Трейс.

Он ведет нас в учительскую.

Кэри, Райс и Харрисон присоединяются к нам, свалив в банкетном зале найденное в шкафчиках добро. Трейс недоволен их компанией, однако Кэри указывает, что тот не владеет школой. Они всё еще препираются, когда мы заходим в учительскую, расположенную на втором этаже. По школе ходит — ходила — шутка, что все деньги ушли сюда. Здесь есть холодильник, цветы (искусственные букеты аляповаты, но, тем не менее, яркие краски радуют глаз), мягкие диваны и кресла, красивые лампы. Шкафы для хранения школьных принадлежностей и столы. Микроволновка и кулер. Журналы.

— Вы только гляньте. — Порывшись в одном из шкафов, Трейс поворачивается к нам с внушительной бутылкой виски в руках. — Слухи оказались правдой. Так и знал, что они хранят тут заначку.

— Алкоголь? — спрашивает Харрисон, и по его тону я понимаю, что он никогда раньше не пил спиртного. Во всяком случае, уж точно не напивался. — Ничего себе!

— Откуда здесь виски? — удивляется Райс.

Трейс ставит бутылку на стол перед креслами и щелкает пальцами по этикетке на горлышке бутылки.

— Прочитай. В морозилке был торт-мороженое, но он растаял.

Грейс вслух читает написанное на этикетке:

— «Наслаждайся выходом на пенсию, Вик. Хотелось бы нам быть на твоем месте».

Вик Бергштайн. Наш седой учитель всемирной истории.

— Как думаете, наслаждается он выходом на пенсию? — спрашивает Трейс, и у меня вырывается смешок. — Я понимаю, что, должно быть, он мертв. Но мне тут вспомнилось, сколько раз я желал учителям смерти — к примеру, миссис Гуд, — и это забавно, потому что теперь они, скорее всего, мертвы, и это как… это как будто я…

Его глаза расширяются. Он словно продолжает про себя: «Я хотел этого. Я хотел, чтобы они умерли, и теперь это случилось, потому что я этого хотел».

— Они не все были плохими, — говорит Грейс. — Мне нравился мистер Форд. И миссис Лафферти. Миссис Типтон была прикольной. Уверена, она выжила. Некоторые из них прекрасно знали свое дело.

В памяти одно за другим всплывают лица учителей. Где они сейчас? Прав ли Трейс в том, что все они мертвы? А я сама когда-нибудь желала им смерти? Может ли это быть причиной того, что я здесь, а они — нет? Но затем приходит мысль о том, что они, наверное, тоже не раз желали нам смерти. Должны были желать. Какой учитель не пожелает?

Трейс опускает взгляд на бутылку.

— Так что, разопьем ее сейчас в честь того, что всё еще живы, или оставим на потом, чтобы выпить перед смертью?

— Мы не умрем, — отзывается Кэри.

— Разве не то же самое ты сказал моим родителям, посылая их на ту аллею?

— Хватит уже об этом, Трейс.

— О, я ранил твои чувства, убийца?

— Они сами предложили выйти туда, — произношу я, по-идиотски посчитав, что это чем-то поможет. Все устремляют взгляды на меня, и я тут же жалею, что не могу забрать свои слова обратно. Трейс смотрит на меня так, будто я заехала ему под дых.

— Никто не спрашивал тебя, Слоун, — говорит Грейс. — И Кэри сказал им, что на аллее никого нет.

— Но они сами предложили выйти, — тихо повторяю я. — Кэри их не заставлял.

— Знаете что? Достали вы меня все, — внезапно заявляет Трейс, и его голос надламывается. Он уходит с опущенной головой, потому что, как мне кажется, готов заплакать.

Из-за меня.

Сглаживает неприятные мгновения Райс: он предлагает перенести из учительской в наш зал всё, что только можно, чтобы тот стал более пригодным для жилья. Мы молча стаскиваем по лестнице кресла и располагаем их в углу зала. Находим одинокий обеденный стол, спрятанный под сценой и потому не ушедший на баррикады, и расставляем вокруг него стулья, принесенные из кабинетов администрации. Грейс украшает середину стола искусственными букетами. Глядя на нее, я чувствую себя виноватой. Я должна всё исправить.

Грейс возится с цветами. Я подхожу к ней и, встав рядом, думаю, что же сказать. Она игнорирует меня.

— Я не хотела сказать ничего плохого. Только то, что Кэри не послал бы их на смерть, — говорю я. — Ты ведь знаешь, что он бы этого не сделал.

Грейс переводит на меня взгляд, и я узнаю выражение лица президента ученического совета. Ее слова нейтральны, но тон ледяной:

— Он сделал это, и они умерли.

— Но…

— Слушай, Трейсу и так сейчас очень тяжело, — обрывает она меня. — Ты говоришь, что думаешь, это понятно. Но если не можешь оставить свои мысли при себе, то держись от моего брата подальше.

И она уходит. Я думала, что заплачу, но нет. Я слишком завидую тому, как Грейс оберегает брата, и ненавижу то, что она считает, будто его нужно защищать от меня.

Вскоре Кэри зовет нас к сцене и показывает добытое в шкафчиках добро. Парни нашли зубную пасту — мы передаем тюбик из рук в руки, выдавливая на пальцы по микроскопической капле, — зубную нить, дезодорант… одежду, которой радуется Грейс. Я замечаю на розовом свитере бирку с именем: КОРРИН М. Коррин Мэттьюз. Я помню ее волнистые черные волосы и улыбку и не хочу притрагиваться к этой одежде.

Тут полно конфет и жвачки. Несколько зажигалок и сигареты. Я бросаю взгляд на Райса, ожидая, что он обрадуется, однако радости на его лице не вижу.

Мы устраиваемся на ночь. Наш зал… На ум приходит слово «дом», однако неправильно называть это место домом. Мы с Лили раньше часто играли в дочки-матери. Мне было восемь, Лили — десять, и мама была мертва. Но к тому времени она была мертва уже довольно давно, так что это, наверное, не самая важная часть воспоминания. У меня были куклы и старая коробка, у сестры — бумага, карандаши и ластик. Она задавала мне вопросы, пока я, прислонив Барби к хлипкой картонной стенке, пыталась понять, что делать с Кеном.

«Спальни будут большими? У нас будет гостевая спальня? Ладно. Что у нас точно будет, так это раздельные ванные. Нет, папе не нужна комната, Слоун. Потому что он не будет жить с нами. Это наш дом».

Глава 11

4 дня спустя

— Грейс! ГРЕЙС! Папа жив! Он на улице. Он ЖИВ! — орет Трейс во всю мощь своих легких, вбегая в банкетный зал, и с нас моментально слетает сон.

Мистер Каспер. Жив.

Запыхавшийся и плачущий Трейс ведет нас на второй этаж. Свет фонарика скачет в его дрожащих руках, пока он пытается нам объяснить:

— Я не мог уснуть… бродил по школе… а потом услышал его. Он звал на помощь… Я подошел к окну и увидел…

Мистера Каспера. Живого. Зовущего на помощь на школьной стоянке. «Ты уверен?» — весь путь переспрашивает Райс. «Ты уверен, ты уверен, ты уверен? Может, ты лунатил?». Трейс настолько не в себе, что даже не говорит ему отвалить.

Мы мчимся по коридорам и взбегаем по лестнице так быстро, что, кажется, мои легкие сейчас взорвутся. Сердце замирает в груди. Я не могу поверить. Я не смею поверить.

Мистер Каспер жив.

— Я же говорил тебе, Грейс, я же говорил. Они знали, что мы здесь. Я знал, что кто-то из них попытается нас найти. Я, черт возьми, это знал!

Я первая подбегаю к окну. Трейс отдает фонарик Харрисону и, подлетев ко мне, чуть не вдавливает в стекло. Мы смотрим за край крыши банкетного зала, пытаясь увидеть, выискать взглядом мистера Каспера — живого, — но стоянка пуста. Над горизонтом медленно восходит заря. Света недостаточно, чтобы разглядеть кого-либо или что-либо.

— Где? — спрашивает Райс. — Я не вижу его.

— Он был… — Трейс отпихивает нас локтями. — Он…

— Как ты вообще мог увидеть его?

— Заткнись.

— Слушайте, — шипит Кэри. — Просто прислушайтесь.

Я прижимаюсь щекой к стеклу и изо всех сил прислушиваюсь. Слышу в отдалении сигнализацию автомобилей. Рядом судорожно вздыхает Грейс.

— Что?.. — резко разворачивается Трейс.

Она указывает в окно, и, проследив направление ее пальца, я вижу распластанного на асфальте лицом вниз мужчину. Я не понимаю, как мы его не заметили сразу, но тут же осознаю — не заметили, потому что искали признаки жизни.

— Нет, нет, нет… — отказывается верить в это Трейс. — Нет… это не… он был жив…

Я прищуриваюсь. Там может лежать кто угодно. Отсюда не видно. Не знаю, как Трейс мог рассмотреть в такой темноте отцовское лицо. И боюсь спрашивать его об этом при Грейс.

— Если он мертв, то инфицированные где-то рядом, — замечает Кэри. — Он кричал?

— Он не мертв! Он стоял! Он просто ранен или… он просто… Папа! Нам нужно выйти. Нужно принести его сюда. Мы должны ему помочь!

— Трейс…

Я перестаю слушать их. Школьная стоянка пуста. Я высматриваю кого-нибудь еще — шаркающие ногами, изуродованные тела когда-то знакомых нам людей, — но ничего не вижу.

— Папа! ПАПА!

Кэри оттаскивает Трейса от окна, но надежда придала тому сил, и, высвободившись, он швыряет Кэри на шкафчики.

— Не трогай меня!

— Ты даже не знаешь, он это или не он!

Сначала я слышу, а потом только вижу, как Трейс бьет Кэри по лицу кулаком. Звук глухой, однако я знаю, что боль резка. Знаю, каково это — чувствовать ее. У Кэри подгибаются колени, но он не падает. Он выпрямляется и потрясенно стоит на месте, из его ноздрей течет кровь. Дотронувшись рукой до лица, он смотрит на испачканные красным пальцы, и я вижу, как растет в нем ярость — так, как никто больше не может этого видеть. Она наполняет его сердце, растекается по венам. Мне бы предупредить всех об этом, но я лишь ошеломленно смотрю.

— Ты никчемный, — выплевывает Трейс. — Ты гребаный убийца!

Кэри бросается к Трейсу, и, сцепившись, они катаются по полу, молотя друг друга руками и ногами. Грейс кричит:

— Отпусти его! Отпусти моего брата!

Разнимает их Райс. Ему приходится удерживать Трейса, пригвоздив его к полу своим телом и вжав колено в спину.

Я поворачиваюсь к окну, к мужчине на улице.

— Мы теряем время, — задыхаясь, говорит Трейс.

— Он не двигается, Трейс.

— Ты уверен, что это он? — спрашиваю я.

— Кто еще это может быть? Мне нужно туда… нужно забрать его…

— Нет! — кричит Грейс. — Ты туда не пойдешь. Ты не можешь…

— Грейс, это папа, — прерывает ее брат. — Я знаю это. Я видел его.

Мы должны забрать того мужчину, потому что Трейс верит, что это его отец. Он сходит с ума от этой мысли. Это его отец, потому что никто другой это быть не может.

— Нет, ты не пойдешь туда. Ты не можешь оставить меня… — повторяет Грейс брату, решительно настроенному выйти на улицу, и чем дольше она это говорит, тем больше верит в то, что он оставит ее, и тогда она начинает рыдать.

Трейс пытается дотянуться до нее, но не может сделать этого из-за того, что его удерживает Райс. Когда Райс его отпускает, Трейс обнимает сестру, и она плачет, уткнувшись ему в грудь. Обнимая ее, он смотрит на меня и на окно за мной, пытаясь успокоить сестру и в то же время придумать, как быть. Затем его глаза загораются. Он поворачивается к Кэри.

— Ты пойдешь туда и заберешь его.

— Чего? — обалдевает Кэри.

— Ты виноват в том, что он там. Иди и приведи его сюда.

— Иди туда сам.

— Я не оставлю Грейс. Ты в этом виноват, ты и иди.

— Я не собираюсь умирать из-за вас, — сжав зубы, отвечает Кэри. — Ни хрена себе заявы. Этот чувак на улице? Кто бы он ни был, он мертв.

Кэри стремительно уходит по коридору. Должно быть, ужасно осознавать, что для кого-то другого твоя жизнь совершенно ничего не значит. Мне хочется крикнуть ему, что это не так. Он нужен Харрисону. Райс с отвращением смотрит на Трейса, но тому плевать. Закрыв глаза, Трейс прижимается щекой к макушке сестры. У него не осталось выхода.

— Грейс, я должен это сделать.

— Нет. Нет.

Вздохнув, Трейс крепко сжимает ее в объятиях.

— Это он. Я знаю, что это он.

У меня опять возникает это чувство. Острое желание иметь то, чем обладают Трейс и Грейс, смешанное с болезненным напоминанием: у меня этого нет. Школьная стоянка всё еще пуста, если не считать лежащего на земле мужчину. В голове эхом отдаются слова Трейса о том, что мы должны привести его сюда. Я не понимаю, почему они не дают мне покоя, пока не осознаю, что они значат: выход на улицу.

— Я сделаю это, — слышу я саму себя. — Я пойду.

Глава 12

Я иду к своему шкафчику за письмом к Лили и осторожно засовываю его в карман. У меня есть совершенно ненормальная фантазия о том, как сестра натыкается на мое тело, лежащее на земле или бродящее по округе, находит мою записку, читает ее, и это ее убивает.

Когда я прихожу в библиотеку, Кэри помогает Трейсу разбирать баррикаду у двери, что кажется мне непостижимым. Кровь коркой засохла у Кэри под носом. Трейс дрожит всем телом, ошалелый от мысли, что на улице его отец: живой или мертвый. Я внимательно наблюдаю за ним, выискивая какие-либо признаки того, что он знает, что на самом деле это не может быть мистер Каспер. Не нахожу их. Он всем сердцем будет верить в то, что там его отец, пока не убедится в обратном.

Грейс и Харрисон сидят вместе на одном из столов. Харрисон направляет свет фонарика на парней. Он признается, что боится открыть эту дверь даже на ту короткую секунду, которая потребуется мне, чтобы выйти на улицу, но никто не успокаивает его. У Грейс такое лицо, будто она не понимает, как так могло всё случиться и почему, но я точно знаю, что она хочет, чтобы я пошла.

— Ты не обязана это делать, — говорит мне Райс.

— Заткнись, — мычит Трейс, отодвигая в сторону парту. — Она этого хочет.

— Хочу, — киваю я.

Райс горестно вздыхает, а затем говорит что-то ужасное:

— Я пойду с тобой.

Нет. Нет. Нет. Я открываю рот, чтобы запротестовать, но он опережает меня:

— Ведь если каким-то чудом тот мужик не мертв…

— Мой папа не мертв, — громко отзывается Трейс.

Райс игнорирует его:

— …то это значит, что тебе нужно будет притащить его сюда, а одной это сделать у тебя никак не получится. Это работа для двоих. Если только ты не хочешь умереть.

Ха-ха. У меня подводит живот. Райс взял и всё испортил. Но это не должно меня останавливать. Я быстренько прикидываю, что из этого выйдет. Так даже лучше. Легче. Так Трейс и Грейс не останутся ни с чем, потому что к ним вернется Райс и расскажет, мистер Каспер там или нет. Если это мистер Каспер, то Райс притащит его в школу. Я же… уйду с чистой совестью. Хорошо. Это хорошо, что Райс идет со мной. Это хорошо.

— Ладно, — соглашаюсь я.

Трейс с Кэри отодвигают последнюю полку, и теперь перед дверью нет никаких препятствий. Райс наклоняется и туго затягивает шнурки. Я поступаю так же.

— Зачем ты это делаешь? — тихо спрашивает он.

— Мне тоже это интересно, — подхватывает Грейс. — Это из-за того, что…

Она замолкает, но я знаю, что она собиралась сказать. «Из-за того, что я сказала тебе?». Я не знаю, как извиниться перед ней за то, что ранила ее чувства, и объяснить, что дело не в ней. Я не смогу этого произнести. Я завязываю шнурки двойным узлом и выпрямляюсь. Грейс ждет моего ответа.

— Мне нравится твоя семья. — Единственное, что приходит в голову ответить.

Ее лицо смягчается. Может, она вспомнила о нашей совместной ночевке? Часть меня желает, чтобы она вспомнила об этом так же, как Трейс желает, чтобы на улице оказался его отец. Не знаю… наверное, просто больше у меня ничего не осталось.

— Готово, — говорит Кэри.

Трейс обнимает меня, и я теряюсь в этом ощущении. Оно головокружительно приятно. Словно кто-то хочет меня. Я думаю, что такие объятия, будь они постоянны, стоят того, чтобы ради них выйти на улицу. Трейс отпускает меня, коротко кивает Райсу и протягивает каждому из нас по бейсбольной бите. Я беру свою и опускаю. Райс же сжимает биту так крепко, что костяшки на его пальцах белеют.

— Стой у двери, — наставляет он Кэри. — Не уходи. Откроешь ее, как только услышишь нас.

— Я никуда не уйду, — заверяет его тот. — Удачи.

Райс смотрит на меня, спрашивая взглядом, готова ли я.

Я киваю. Я готова больше, чем это можно выразить словами. Кэри толкает, распахивая, дверь. На улице всё еще темно. Нас обволакивает свежий апрельский ветерок, и я осознаю, насколько спертый воздух внутри школы. Делаю вдох и задерживаю воздух в легких.

Мы с Райсом переступаем порог.

За нами тихо и плотно затворяют дверь.

Перед нами забор. Мы машинально встаем спиной к спине, проверяя обе стороны. Пусто.

Никого нет.

Я чувствую дыхание донельзя напуганного Райса.

— Ты думаешь, это действительно мистер Каспер? — шепчет он.

— Не знаю, — отвечаю я.

— Я не хочу умереть сегодня, Слоун.

Мы оба глядим на дорожку, ведущую к стадиону. Он кажется размытым пятном, полностью открытым. Мы не знаем, что нас там ждет. Дорожка перед школой огорожена забором, недалеко от него находится стоянка, но нам всё равно придется обойти здание. И если дверца закрыта, нам придется через забор перелезать. Это невозможно сделать беззвучно.

Я бы не переживала из-за этого, если бы была одна, но теперь со мной Райс. Я оставлю его, когда между нами будет большое расстояние, но сейчас должна быть осторожна ради него. Я не такая эгоистка, как Лили. Кивком головы я указываю в направлении передней части школы. Райс тяжело сглатывает и кивает в ответ. Я делаю шаг вперед, но он хватает меня за руку.

— Давай я… — его голос надламывается. — Давай я пойду первым.

Я отрицательно мотаю головой, однако он всё равно выходит вперед. Я следую за ним, беспрестанно оглядываясь. Мы подходим к забору. Райс нагибается, я — тоже.

Прижав лица к сетке забора, мы внимательно осматриваем территорию.

Улица впереди выглядит пустой и почти обычной, как в нормальное утро, когда мир только начинает просыпаться. Но стоит нашим глазам привыкнуть к темноте, как медленно проявляется то, что совсем не нормально. Окна в доме на противоположной стороне улицы разбиты, а передняя дверь широко распахнута. На газоне лежит что-то, напоминающее очертаниями человеческое тело. У телефонного столба стоит искореженная, врезавшаяся в него машина, и я представляю человека, погибшего во время столкновения и так и лежащего на руле. Неплохой способ уйти. Больше мы ничего не видим.

Никаких мертвых.

Может быть, они всё еще у Руссо?

Райс пробует открыть дверцу забора. Закрыта.

— Мы должны перелезть одновременно, — говорит он.

Мы вставляем носки кроссовок в сетку. Она трясется и дребезжит от нашего веса, а бейсбольные биты бряцают по металлу. Райс задерживает дыхание. Перекинув ноги на другую сторону забора, он спрыгивает. Спрыгнув за ним, я мягко приземляюсь. Райс хватает меня за руку и тянет за живую изгородь в углу школы.

— Видела что-нибудь? Видела?

Я мотаю головой. Мы на цыпочках идем вдоль здания по клумбам, пока не доходим до бетонной дороги, ведущей к главному входу. Прячемся в тенях каждый раз, как издаем какой-нибудь звук, а потом ускоряем наше продвижение. Наконец мы достигаем другого конца школьного здания, минуем велосипедную стойку и останавливаемся у школьной стоянки.

— Что, если его покусали? — спрашивает Райс, и я готова поклясться, что его вопрос вызывает у нас одну и ту же мысль:

«Почему никто не подумал об этом раньше?».

— Он же не вернулся к жизни, — говорю я. — Значит, его не покусали.

Затем я ступаю на школьную стоянку, ощущая себя такой храброй и несокрушимой, какой никогда в жизни себя не ощущала. И это, наверное, очень странно, потому что я готовлюсь умереть. Утренний воздух приветливо ласкает кожу.

— Слоун, — зовет Райс.

Обойдя машину, я бросаю взгляд на замок зажигания. Ключей нет. Райс делает пару шагов вперед и снова останавливается. Я знаю, что дальше он не пойдет и что с остальным должна справиться я сама. Я продолжаю идти, пока не оказываюсь в центре стоянки, где и вижу мужчину.

Это не мистер Каспер.

Я сразу это понимаю. Я не знаю, кто этот человек, добравшийся до школы, молящий ночью о помощи и лежащий сейчас лицом в асфальт, но на нем кровь и он крупного телосложения, поэтому сразу напоминает мне об отце.

Но это и не мой отец тоже.

Я подхожу к телу. Это не входило в мой план. Я должна была продолжать идти, но вместо этого, по какой-то причине, хочу посмотреть, кто это, хоть это и не мистер Каспер, и не мой отец.

Этот мужчина был кем-то. Он мертв, но был живым. Может, я его знала. Может, мы разминулись с ним как-нибудь на улице. Может, у него в кармане предназначенная кому-то записка, как и в моем. Я сажусь на корточки, обхватываю его плечи ладонями и переворачиваю на спину. У него распухшее, в кровоподтеках лицо. Я быстро осматриваю его тело на наличие укусов, но ничего не обнаруживаю. Я не вижу ничего, что бы могло его убить. Может быть, он продержался так долго, а потом его сердце не выдержало? Он среднего возраста. Лысеющий. От уголков его глаз и губ линиями расходятся глубокие морщины. Как жаль, что нельзя просто лечь рядом с ним и забрать его смерть себе.

— Ты что там делаешь, Слоун?

— Я не вернусь с тобой в школу.

— Что?

— Иди назад и скажи, что это не мистер Каспер.

— О чем ты, черт возьми, говоришь?

— Я ухожу. — Поднимаю на него взгляд и не знаю, как ему сказать. Как нормально объяснить. Так, чтобы он понял. — Я не могу.

— Ты там умрешь.

— Я знаю.

Он потрясенно открывает рот, но в глазах загорается свет, показывающий мне, что он всё понял. Если понял, то должен скорее вернуться в школу.

Но он продолжает стоять на месте.

Прежде чем Райс успевает что-то сказать или сделать, мужчина открывает глаза.

— Черт! — бледнеет Райс.

Я роняю биту. Она падает на асфальт, пугая своим громким стуком мужчину. Тот издает странный звук — нечто среднее между стоном и воем, садится, вскакивает на ноги и отталкивает меня. Я пытаюсь не упасть, а он бормочет:

— Нет, нет, нет… уйди от меня!

— Всё хорошо, — глупо говорю я. Поворачиваюсь к Райсу, и он качает головой.

Что нам теперь делать? Я не знаю, что нам теперь делать. Это не входило в мой план.

— Это…

— Нет! — Мужчина падает на колени, а потом опять поднимается. — Где Ник? Ник?

Я встаю на ноги и иду за ним:

— Просто…

— Не приближайся ко мне!

— Всё хорошо, — повторяю я. Подхожу к нему, но не успеваю ничего сделать — он бросается на меня и с силой толкает назад. Упав на локти, я морщусь от боли. Медленно поднимаюсь, чувствуя, как по рукам течет кровь, и гляжу на Райса, совершенно парализованного таким поворотом событий.

— Мы можем помочь, — говорю я. — У нас есть убежище.

— Не подходи. Где Ник? Ник? Ник!

Мужчина удаляется от меня, уходя вглубь стоянки, и все громче и громче зовет Ника, кем бы тот ни был. Я разворачиваюсь к Райсу.

— Возвращайся, Райс. Возвращайся в школу…

А затем слышу… дыхание.

Это не мое дыхание, и не дыхание Райса. Мы так не дышим. Оно похоже на отвратительную имитацию жизни.

Этим дыханием они себя выдают.

Так было на Рашмор-авеню. Сначала мы их услышали, и только потом они начали ломиться в дом. Этот жуткий, сдавленный, рваный звук дает понять, что пора бежать. Бежать, как можно быстрее. Мы научились бежать от него, бояться его.

Я осматриваюсь, но не могу найти источник этого звука. Мне нужно знать, откуда он исходит, чтобы направиться к нему. Он эхом окружает нас, приводя Райса в чувство.

— Забудь о нем. Забудь о нем… Нам нужно возвращаться. — Говоря это, Райс пятится назад, к забору. — Слоун, нам нужно возвращаться…

— Я не пойду с тобой, — отвечаю я.

— Ник? Ник!

Нужно как-нибудь заткнуть этого мужика. Заткнуть хотя бы на минуту, чтобы Райс смог вернуться в школу. Я спешу к нему, на ходу подмечая разные детали. Рубашка мужчины полурастегнута. В штанинах дыры. Вся одежда в красных пятнах. Когда я к нему подхожу, он вздрагивает, разворачивается и поднимает кулаки. В голове мелькает образ отца, и я резко торможу.

— Не подходи ближе… не подходи…

Не отрывая взгляда от мужчины, я обращаюсь к Райсу:

— Уходи, пока можешь. Я остаюсь.

— Я не уйду без тебя.

Я оборачиваюсь к нему.

И в это мгновение всё меняется.

По меньшей мере пятеро инфицированных со всех сторон бегут к Райсу, привлеченные криками мужчины. Они словно материализовались из ниоткуда, словно вышли из своего рода спячки. Я ору Райсу, чтобы он возвращался в школу, но он застыл на месте, словно пойманная светом фар лань.

«Я не хочу умереть сегодня, Слоун».

— Беги, Райс! — несусь я к нему.

Я первая добегаю до него, загораживаю своим телом, и на меня бросаются трое инфицированных, мешая друг к другу в борьбе за мое тело. Потеряв равновесие, я клонюсь вперед. Один из мертвых — девчонка — хватает меня за руку и тянет на себя. Райс наконец-то отмирает. Хватает меня за другую руку и тянет на себя. Но чем сильнее тянет он, тем сильнее тянет и девчонка, в то время как другие мертвые толпятся вокруг нее, тоже желая урвать себе кусок. Они все хотят меня. «Я — приз», — приходит глупая мысль, а затем моя плечевая кость выскакивает из сустава. Я кричу. Райс обхватывает биту и бьет ей по руке мертвой девчонки, бьет не разбирая по всем мертвякам, пытаясь высвободить меня, а я думаю о том, что это не поможет, что это конец, когда хватка девчонки ослабевает. Райс хватает меня за руку — ту, где вывихнуто плечо, — и от боли мое сознание проясняется. «Мы не можем вернуться», — осознаю я. Мертвые последуют за нами к двери. И тогда пропадет не только Райс, а все. Я подвергну риску всех, а я не Лили, я никогда не сделаю того, что сделала она со мной…

— Мы должны увести их отсюда, — говорю я. — Мы должны…

Но они последуют за нами, куда бы мы ни пошли. Мой мозг складывает паззл прежде, чем я понимаю, из каких частей тот состоит. Я бегу на стоянку, Райс держится рядом, мертвые преследуют нас. Грудь ноет, легкие не удерживают воздух. Каждое движение стоп, тяжело опускающихся на асфальт, отзывается во всем теле. Мы обегаем стоянку. Мужчина всё еще тут. Когда он видит нас — всех нас — его глаза расширяются. Я сокращаю расстояние между нами и… толкаю его.

Он вцепляется в меня, и мы падаем. Мужчина падает на секунду позже меня, и на эту секунду я его опережаю. Я вскакиваю, опершись на неповрежденную руку. Мужчина тянется ко мне, и я ударяю его ногой по лицу. По зубам. Райс убежал вперед. Я догоняю его, потому что не хочу находиться рядом с тем, что должно случиться. Случиться по моей вине.

— Помогите… помогите…

Не удержавшись, оглядываюсь.

Они едят его. Четверо из них. Но девчонка продолжает преследовать нас, и ее волосы облаком взметаются вокруг головы. Она полуголая, с кожей серого цвета и темными, взбухшими венами, будто пытающимися прорваться наружу. Ее губы подрагивают, обнажая грязные зубы.

— Быстрей! — кричит Райс. — БЫСТРЕЙ!

Мы добегаем до стадиона. Он открыт, но не видно ни одного инфицированного. Однако я слышу девчонку за своей спиной, и она уже близко, она быстра, очень быстра.

Она кидается на меня, и мы обе грохаемся на асфальт. Я ударяюсь об него головой, и, кажется, слышу треск. А затем ощущаю себя так, словно нахожусь под водой: всё видится странным и отстраненным. Я переворачиваюсь — медленно, болезненно — и утыкаюсь взглядом в молочно-белую радужку глаз, белки которых пронизаны красными капиллярами. Девчонка у меня в глазах двоится, троится. На меня снисходит спокойствие. Девчонка облизывает губы. Я закрываю глаза.

Вот и всё. Наконец-то.

Ушей достигает звук чего-то раскалывающегося, и еще один, и еще, и еще. Что-то трескается и ломается. Сначала я думаю, что это я, что, умирая, мы раскалываемся на миллион кусочков, но затем я ощущаю на себе влагу, липкую и неприятную. А потом вес мокрой мертвой девчонки.

Райс подхватывает меня под руки и вытаскивает из-под нее. Моргнув, я сосредотачиваю взгляд и вижу: голова девчонки раздроблена, и я забрызгана ее мозгами и кровью. Затем я уже стою, но не ощущаю под собой ног. Райс тащит меня за руку, и я, запинаясь, иду за ним. Всё стало серым.

— Давай же, ты справишься, — подгоняет меня Райс.

Вокруг нас тишина, но он двигается так, словно нас всё еще преследуют. Ноги подгибаются, и я падаю. Я не могу дышать. Райс снова поднимает меня, обхватывает рукой за талию, и мы, спотыкаясь, идем к двери в библиотеку. Он стучит в нее кулаками, а я оседаю на колени.

— Откройте дверь! Откройте эту долбаную дверь!