Это не учебная тревога

Глава 1

Иногда я бываю храброй. Как в ту ночевку у Грейс. Я пошла к ней без разрешения, зная, что потом мне достанется от отца, но я готова была к его гневу — так мне хотелось испытать что-то хорошее, то, от чего у меня останется приятное и принадлежащее только мне воспоминание. И оно было приятным. Я сказала Грейс, что мне понравилась ее семья. Она заметила, что я часто смотрела на ее родителей. А мне просто было непривычно видеть вместе чьих-то маму и папу. Было бы привычно, наверное, если бы я больше смотрела телевизор, но это всё равно было бы не по-настоящему. А когда это по-настоящему и прямо перед тобой — двое счастливых, любящих друг друга людей, семья — это намного лучше того, что показывают по ТВ. На один день я стала частью этой семьи. Лили страшно разозлилась на меня за это. Но я не жалею. Я была храброй. Я даже пыталась уйти из дома. За недели до того, как всё рухнуло, я по нашему с Лили плану собрала сумки со своим добром и поставила их у двери. Понятия не имею, как об этом узнал отец, но он узнал, и так взбесился, что некоторое время я не показывалась в школе и сидела дома, пока не сошли синяки. Он впервые потерял над собой контроль настолько, что бил меня по лицу. Я снова пыталась уйти, но Лили забрала все таблетки с собой.

И я снова пыталась…

Когда Райс впихивает меня в дверь школы, я нахожусь в каком-то странном, отрешенном состоянии и будто смотрю на всё происходящее со стороны. Не знаю, как у меня так получилось. Но хотелось бы знать. Меня затаскивают сначала в раздевалку, потом — в душ. Даже шок от хлынувшей на тело ледяной воды не выводит меня из своеобразного ступора. Я отстраненно наблюдаю за тем, как меня моют и оттирают. Они всё спрашивают Райса, укусили ли меня, не превращаюсь ли я. Райс отвечает: «нет», но предупреждает, чтобы они были осторожны и что нужно сначала отмыть с меня всю кровь, чтобы уж точно убедиться.

Они держат меня в душе целую вечность. Пока мои губы не синеют, вода не становится чистой и Кэри не берет меня за руку, чтобы вправить плечо. Последнее вырывает меня из необычного оцепенения. Слишком больно это и слишком знакомо. У меня бывало вывихнуто плечо. Отцом. Он постоянно смотрел по ютубу разные видео, как и что вправлять, чтобы нам не пришлось ездить в больницу. Так что я знаю, что меня ждет. Еще больше боли. Я так сжимаю зубы, что они чудом не крошатся. Кэри успокаивающе твердит: «всё хорошо, всё хорошо» — но мне не хорошо, мне плохо, а потом он дергает мою руку и всё заканчивается. Я закрываю глаза а, открыв их, вижу мир словно через искривленное стекло. Поначалу я даже не осознаю, где нахожусь, а затем вспоминаю. В школе.

Но где именно?

Сердце неистово бьется. Я трогаю лоб. Голова чем-то небрежно обмотана. Я моргаю, чтобы зрение прояснилось, и понимаю сразу несколько вещей. Я лежу на кушетке в медицинском кабинете, укрытая покрывалом, с перевязанной головой, в колючем длинном свитере — не моем! — в который не помню, когда переодевалась. Не знаю, что меня тревожит сильнее — что кто-то меня переодел или что у меня всё болит. Кости ломит, кожа саднит. Я пытаюсь успокоить себя тем, что подобные ощущения мне не в первой. Какую только боль я не испытала за всю свою жизнь. Пульс замедляется. Я осматриваюсь. Дверь широко открыта, коридор пуст. Сколько сейчас времени? В комнате достаточно светло. Полдень.

Я медленно, осторожно сажусь.

— Всё еще здесь.

Райс сидит в кресле у стены, на которой висит плакат с предупреждением о том, как опасно принимать метамфетамин. Серия фотографий одной женщины наглядно демонстрирует, что станет с человеком за год от приема этого наркотика — ее лицо меняется с изможденного на безобразное. Оно напоминает мне о мертвой девушке с улицы, и от воспоминаний о ней голова кружится так сильно, что кажется: еще немного, и я улечу в космос. Вытянувшись на кушетке, я медленно вдыхаю и выдыхаю. Райс подходит ко мне и кладет ладонь мне на лоб. В его прикосновении нет ничего успокаивающего, и оно настолько мимолетно, что я уже сомневаюсь, не привиделось ли оно мне.

— Что со мной? — сиплю я.

Райс вкладывает в мои дрожащие руки бутылку воды. Я подношу ее к губам и делаю глоток, но промахиваюсь. Вода течет по подбородку и вниз, на свитер, который не мой.

Райс забирает у меня бутылку.

— Ты больна. — Он произносит это таким тоном, что не понятно — оскорбление это или диагноз. — Может быть, у тебя сотрясение. Может быть, повреждение мозга. Но, знаешь, похоже, с мозгами у тебя проблемы были еще до того, как мы пошли туда, так что…

— Райс…

— Или, может быть, — продолжает он, — ты инфицирована. Может быть, через несколько часов ты умрешь и превратишься в…

— Прекрати.

— Но ты же пошла туда умирать? Так что, какая разница.

Я отворачиваюсь от него. Он прав. Какая разница. Может быть, я инфицирована. Я прислушиваюсь к себе и тому, что творится у меня внутри. Есть ли внутри меня что-то, что умирая, гниет, но приобретает при этом свою жизненную цель?

— Ты ведь пошла туда умирать?

Я закрываю глаза.

— Слоун?

Открываю их:

— Да.

Он шарахается от меня так, словно я заразная, и в сердцах пинает стул. Сильно. Тот отлетает к стене, и я вздрагиваю. Райс резко разворачивается ко мне, и я машинально закрываю лицо руками: не бей меня! Глупо с моей стороны. Райс понимает, что я испугалась того, что он меня сейчас ударит. Его глаза расширяются, и он делает шаг назад.

— Ты взяла меня с собой, — обвиняет он меня. — Рисковала моей жизнью…

— Я бы не дала тебе умереть…

— Иди ты, Слоун!

— Правда! Я бы не…

— Ты бы что? Наши жизни висели на волоске!

— Но ты бы не отпустил меня одну! Я хотела уйти, но одну бы ты меня не отпустил.

— Если хочешь помереть, то сделай это как нормальный человек — перережь, что ли, вены на запястьях! Господи!

Это уж слишком. Прижав пальцы к вискам, я подавляю рвотный позыв.

Райс хватает с рядом стоящего столика таблетки и протягивает мне. Я настороженно за ним слежу.

— Тайленол.

Я беру у него таблетки и проглатываю их, не запивая.

— Этот мужик, на улице… — начинает он.

Я тереблю покрывало. Может, если я сделаю безучастный вид, он перестанет болтать?

— Он умер из-за тебя. Как думаешь, он хотел жить?

— На его месте могла бы быть я, но ты бы не вернулся в школу без меня, — отвечаю я.

— Потому что я не мог поверить собственным ушам.

— Почему? Почему не мог? Ты видел, что творится снаружи, Райс? Там больше ничего не осталось, ничего…

— Не неси чушь, Слоун. Да даже если и так, ты не имеешь права решать за меня…

— А ты — за меня!

Патовая ситуация. Райс знает, что я права. Он засовывает руки в карманы, достает смятый лист бумаги, швыряет его мне и уходит. Я разворачиваю листок. Он промок, и почти все написанные от руки фразы размылись, кроме пары слов тут и там. Моя предсмертная записка для Лили.

Я борюсь со сном, когда ко мне приходит Грейс. Не хочу закрывать глаза, потому что стоит мне это сделать, и перед внутренним взором встает тот мужчина с улицы, мертвая девушка, отбрасывающий стул пинком к стене Райс. Но чаще всего я вижу мужчину, бредущего по стоянке и зовущего кого? Друга? Любимого? Отца? Брата? Меня мучают вопросы. Хотел ли он жить? Смог бы он выжить? Получается, что я решила, жить ему или умереть? Я загоняю мысли о том, что совершила, подальше, иначе зациклюсь на этом. Убийца. Так зовут Трейс и Грейс Кэри, но убийца не Кэри. Убийца — я. Вот о чем я думаю, слыша шаги Грейс. Остановившись в дверях, она усиленно пытается не смотреть мне в глаза.

— Райс сказал, что, скорее всего, ты никого не хочешь видеть.

Что еще ей мог сказать Райс?

— Но я хотела увидеть тебя, — продолжает Грейс.

Я гадаю, что последует за этим. Он сказал, что ты пошла туда умирать. Что ты сумасшедшая. Что ты опасна для всех нас. Что ты — убийца.

— Он сказал, что мужчина был ранен. И умирал. — Она умолкает. — Он сказал, что это был не мой папа.

Значит, меня он не выдал.

— Это был не твой папа, — повторяю я слова Райса.

Грейс вздыхает так, словно только теперь позволила себе окончательно в это поверить. Пересекает комнату и садится на краешке моей кушетки. Некоторое время она нервно кусает ногти.

— Я не понимаю тебя, — наконец признается она.

— А что тут понимать?

— Ты же сделала это… не из-за того, что я тебе сказала? Не из-за того, что хотела загладить передо мной свою вину?

— Разве это имеет какое-то значение?

— Если бы ты умерла, меня бы это мучило.

— Я сделала свой выбор. И ты бы не была виновата в моей смерти, — отвечаю я. — И твои родители тоже сделали свой выбор.

— Не надо.

— Они сами предложили пойти первыми.

— Замолчи, Слоун.

— Мы обе присутствовали при этом.

— О, так ты считаешь, что раз пошла туда, то можешь теперь говорить мне подобное? — злится она. — Черта с два я буду это терпеть.

Пожав плечами, я снова закрываю глаза. Меня тянет в сон. Я хочу, чтобы Грейс ушла и я смогла поспать. Мое дыхание выравнивается, и я позволяю себе задремать.

Грейс поднимается с кушетки.

— Знаешь, что меня бесит? — спрашивает она, и я выплываю из дремы. — То, как все об этом говорят. Что мои родители сами решили выйти на ту аллею, что они полностью осознавали, что могут там погибнуть. Но они ни за что бы этого не сделали, если бы подозревали, что есть хотя бы малейший риск. Никто не думает об этом.

— Но они сделали это, — говорю я.

— Потому что считали, что улица чиста, — отвечает Грейс. Она убирает волосы с моего лица — так бережно, что я теряюсь. Этот нежный жест совсем не сочетается с жесткостью ее слов. — Они бы ни за что не вышли на ту аллею, посчитай это опасным, потому что у них были мы. Как ты думаешь, почему они позволили стать лидером Кэри, в то время как сами, в отличие от него, были взрослыми? Потому что если бы что-нибудь случилось, то умер бы он. Не они. Они вышли на ту аллею, потому что он сказал им, что она пуста, но он ошибался.

— Он сожалеет об этом.

— Если бы он об этом сожалел, то сегодня вышел бы на улицу сам. О, Трейс тоже благодарит тебя. — Ее голос дрогнул. — Кажется, ты заставила его наконец-то понять, что наши родители мертвы.

Я сворачиваюсь на постели клубочком и застываю в этой позе, пока Грейс не уходит. Затем так тихо вздыхаю, что не слышу саму себя. Я воображаю, что умерла, и постепенно всё вокруг меня исчезает.

Реальность возвращается звуком странных неровных шагов.

Кто-то заходит в комнату. Моей щеки касается грубая мозолистая ладонь. Такой не может быть ни у кого из тех, кто прячется в школе. Подушечки пальцев оглаживают мое лицо. Я думаю о том, что всё еще сплю, и мне это снится, но мне этот сон ужасно не нравится, поэтому я отворачиваю лицо, избегая прикосновений, после чего снова слышу шаги и осознаю, что не сплю. Я резко сажусь и затуманенным взглядом таращусь в открытую дверь. Отсюда коридор видится пустым и холодным. Так я спала или бодрствовала? Я медленно встаю — тело протестующе ноет — и тихо выхожу из медкабинета. Останавливаюсь в коридоре, не зная, что дальше делать. Здесь темно и я чувствую себя беззащитной, но в то же время хочу знать, кто трогал меня, потому что чем больше прихожу в себя ото сна, тем сильнее уверяюсь в том, что прикосновения мне не снились и что они были мне знакомы, а реальность этого я принимать никак не хочу.

Я прохожу кабинет администрации и останавливаюсь перед баррикадами у главного входа. Пытаюсь вспомнить, каково это было — входить в эти двери в обычный школьный день, но не могу.

А затем вдруг вся напрягаюсь.

В воздухе отчетливо ощущается присутствие еще одного человека. Шагнув вперед, я обвожу взглядом пространство, но никого не вижу. Я возвращаюсь в коридор, из которого пришла, когда меня охватывает неприятное чувство, будто за мной наблюдают. Горло заполняет мускусный запах. Грудь теснит. Такое ощущение, будто меня всю обмотали целлофановым пакетом. Неужели я буду помнить о нем вечно, неужели никогда не забуду прикосновения его рук, его запах?

— Отец, — говорю я.

Мой хриплый голос, раздавшийся в тишине коридора, выводит меня из состояния транса. Я поспешно возвращаюсь в медицинский кабинет и, сев на край кушетки, жду, когда сжавшая мое сердце невидимая рука отпустит свой захват. Взяв фонарик, я включаю режим слабого освещения, и луч выхватывает лежащую на столе записку для Лили. Я разворачиваю ее и разглаживаю снова и снова, пока не успокаиваюсь.

Слышит ли сестра его там, где бы она ни была? Слышит ли она его голос или шаги в своих снах? Слышит ли его, даже бодрствуя, или перестала слышать, как только ушла? Стало ли ей легче вдалеке от нас? Или, может, теперь она слышит мой голос и мои шаги? Надеюсь на это. Надеюсь, я стала ее неотступным призраком.

Глава 2

— Готова присоединиться к миру живых?

Я морщусь. Да и сам Кэри морщится, как только слова слетают с его губ.

— Наверное, — отвечаю я.

Он принес мне одежду из комнаты драмкружка: клетчатую мужскую рубашку и неподходящие по размеру джинсы. Я выгляжу как деревенщина. Пуговицы на поясе впиваются в живот. Я переодеваюсь в маленькой душевой в другом конце медкабинета и когда выхожу, Кэри ждет меня, чтобы спросить, готова ли я.

— Как там? — интересуюсь я. — Ну… снаружи.

— Там бродят несколько мертвых, по большей части — на дороге. К дверям школы они не вернулись, что нам на руку, — рассказывает он. — И мы снова закрыли окна, на всякий случай. Ты нормально себя чувствуешь? Ты была в своего рода отключке, когда мы принесли тебя сюда.

Голова под повязкой чешется. Да и выглядит повязка глупо, но сказать об этом было бы с моей стороны черной неблагодарностью. Одна сторона лица исцарапана и покраснела. На щеке кровоподтек. Всё мое тело за последние двадцать четыре часа зацвело синяками и ссадинами. Я ощущаю себя так, словно попала в автомобильную аварию. Кэри я говорю, что со мной всё в порядке.

— Верю, — отвечает он, после чего мы оба неловко стоим друг перед другом.

Под пристальным, долгим взглядом Кэри я чувствую себя неуютно и меня бросает в жар.

— Что? — спрашиваю я.

Он пожимает плечами.

— Я просто удивился, что ты вызвалась туда пойти.

— Все удивились.

— Да, но пойти, наверное, должен был я.

— С чего бы это?

— С того, что так постоянно твердят Грейс и Трейс. Я не знаю. Теперь Трейс заявляет, что твоя кровь тоже была бы на моих руках.

— Глупость.

Кэри медленно выдыхает.

— Ты правда так думаешь?

— Дело не в тебе, Кэри.

— А в чем?

Я отвожу взгляд, и он говорит:

— Райс рассказал мне.

— Рассказал что?

— О мужчине снаружи. О том, что ты сделала. Райс сказал, что тот был полубезумен и что привести его сюда было рискованно. Теперь он… среди тех бродячих.

Значит, мужчина превратился. Глаза жжет. Но я не хочу говорить об этом с Кэри, поэтому возвращаю разговор к Трейсу с Грейс:

— Они просто печалятся о родителях. Им нужно пережить…

— Все печалятся, — прерывает Кэри меня. — Да весь мир печалится. Единственная разница между ними и нами в том, что их родители пробыли рядом чуть дольше, а единственная причина, по которой они продержались так долго — я, и… — Следующие слова даются ему с трудом: — Я извинился перед ними, а они ни разу не поблагодарили меня за то, что до сих пор живы.

— И вряд ли поблагодарят.

— Не волнуйся, я этого и не жду.

Мы некоторое время молчим, а потом я вроде как лгу. Но это белая ложь. Может быть, благодаря ей ему станет легче:

— Спасибо, — говорю я, глядя ему в глаза.

Однако не получаю ожидаемой реакции. Кэри не становится легче. Наоборот, он кажется еще печальней, чем раньше.

Кэри выдавливает улыбку, но меня ей не обманешь.

— Давай вернемся к остальным, — предлагает он.

Когда мы входим в банкетный зал и все устремляют на меня взгляды, я ощущаю себя почти так же, как в обычный учебный день. Трейс пересекает зал и обнимает меня, прежде чем кто-то успевает хоть что-то сказать. Мне больно. Трейс ничего не говорит, просто держит меня в объятиях, пока Райс не произносит:

— Я тоже туда ходил.

— И заслужил за это дружеское похлопывание по спине. — Трейс отпускает меня и смотрит мне прямо в лицо. В его глазах теплота. — Спасибо за то, что ты сделала для нас, Слоун.

— Забудь. — Я хочу, чтобы все об этом забыли.

— Ты должна знать: для меня очень важно, что ты попыталась. — Он бросает через мое плечо взгляд, в котором уже нет ни капли теплоты. — В отличие от кое-кого.

— Пошел ты, — устало отзывается Кэри.

— Кто займется завтраком? — спрашивает Райс. — Я вчера его делал. Сегодня не буду.

— Я сделаю, — вызывается Трейс.

Удивительно. За всё время, проведенное тут, Трейс ни разу не готовил завтрака. Да и готовить-то нечего. Нужно всего лишь побросать фасованные продукты и напитки на поднос. Трейс подбегает к сцене, поднимается на нее и исчезает за занавеской.

— Кухня в другой стороне, — кричит ему Райс.

Стоит ему это сказать, как снова появляется Трейс — с бутылкой виски в руках.

— Я не совсем это имел в виду, говоря о завтраке.

— Почему мы не распили ее в тот же день, как только нашли? — Трейс спрыгивает со сцены. — И чего нам еще ждать? По-моему, у нас нет времени на то, чтобы ждать.

— Всё, что у нас есть — это время, — возражает Грейс.

— Да. Но кто знает, сколько его у нас осталось? Да хрен с ним, с завтрашним днем, и с послезавтрашним, и с послепослезавтрашним. — Трейс открывает бутылку, поднимает ее, чтобы сделать глоток и останавливается. Он протягивает виски Райсу и мне. — Вы должны быть первыми. За то, что сделали.

— Придурок, — говорит Кэри.

Трейс игнорирует его. Райс берет у него бутылку, подносит ко рту и запросто делает несколько глотков. Затем передает виски мне. Я подражаю ему, но чуть не давлюсь. Алкоголь обжигает горло. Я возвращаю бутылку Трейсу. Выпив, он отдает ее Грейс, которая, глотнув из нее, неохотно протягивает виски Кэри. Мы передаем бутылку по кругу. Харрисон с трудом проглатывает виски и сразу же хватает бутылку сока, чтобы запить. В этот момент он выглядит совсем юным.

— Неженка, — ухмыляется Трейс.

Грейс пихает его локтем:

— Лучше пусть запивает, чем выплевывает.

После ее слов мы внезапно осознаем, что это весь алкоголь, какой у нас есть. Одна бутылка виски. И всё.

Вряд ли тут в школе запрятано еще какое-нибудь спиртное.

Трейс ставит бутылку на пол, и мы пускаемся в сложную дискуссию о том, как нам ее выпить — одним махом или умеренно.

— Мы должны справедливо ее разделить, — говорит Кэри.

— Эй, если бы жизнь была справедливой, то тебя бы тут не было, — отвечает Трейс. Кэри не поддается на провокацию. Мне сегодня его так жаль. — Да и веселье далеко не всегда бывает справедливым.

— Знаешь, мы не собираемся сидеть тут трезвыми и глядеть на то, как ты нажираешься, — отзывается Райс.

— А что, отличная идея! — восклицает Трейс, но убедить нас в этом, как ни старается, не может.

Не знаю, кто первый упоминает об алкогольных играх, но всё заканчивается тем, что мы усаживаемся на пол, чтобы сыграть в «Я никогда».[1] Трейс доволен таким оборотом событий, и это подозрительно: может, он делал абсолютно всё, а может, просто будет врать. В любом случае, начинает он.

— Я никогда не купался нагишом в Пирсон-лейк. — После его слов наступает неловкое молчание, Райс и Кэри выпивают. На лице Трейса появляется легкая улыбка. — Что, одновременно?

— Иди нах. — Райс выхватывает бутылку у Кэри. — Я никогда не списывал на экзамене.

— Брешешь, — отзывается Кэри.

— Я такой умный, что не приходилось.

Выпивают все, кроме Харрисона.

— Я никогда не писал сексуальные смс-ки, — говорит Кэри.

Пьют Трейс и Райс. Трейс обалдевает, когда за бутылкой тянется Грейс.

— С кем? — спрашивает он.

Грейс улыбается, но не успевает ответить.

— Стой, — останавливает ее брат. — Проехали. Не хочу этого знать. Подожди… ты переписывалась с кем-нибудь из моих друзей? О боже, неужели с Робби?

Губы Грейс расплываются в широченной улыбке, и Трейс ворчит:

— Надеюсь, этот сукин сын помер.

— На самом деле обмениваться эротическими смс-ками скучно, — объявляет Райс. — Что случилось с любовными письмами? Прошу прощения — с любовными е-мейлами?

— Теперь уж с любовными письмами, — рассеянно отзываюсь я. — Капут е-мейлам.

— Ты так это говоришь, что у меня мурашки бегут.

Лили показала мне однажды пошленькое смс-сообщение. В нем было написано что-то вроде: «я хочу быть внутри тебя», только в сокращенном текстовом варианте. Я тогда покраснела, а сестра вела себя так, словно это нормально, что кто-то пишет ей подобные вещи.

— Как там было? — спрашивает Харрисон.

Я не осознаю, о чем он спрашивает, пока не поднимаю взгляда и не вижу, что все смотрят на меня и Райса. Я поспешно опускаю глаза, желая, чтобы на этот вопрос ответил Райс. Он понимает это. Понимает, но всё еще злится на меня, поэтому говорит:

— Не знаю. Что скажешь ты, Слоун?

— И я не знаю, — качаю я головой.

— Знаете, — не отстает Трейс. — Расскажите нам, как там на улице.

Сердце пропускает удар, затем…

— Тихо, — отвечаем мы с Райсом в унисон.

Так странно, что у нас вырывается именно это слово. Я смотрю на него, а он — на меня, и чувствую, что произошедшее связало нас на всё оставшееся нам время.

— Там тихо, — повторяет Райс. — Это трудно описать.

Все переводят взгляды на меня, ожидая подтверждения. Я могу лишь кивнуть.

— А что случилось, когда они напали на вас? — спрашивает Грейс. — Не понимаю, как вам удалось вернуться. Райс сказал, что их было больше, но вы отбились и… — Грейс замолкает, и я знаю, о чем она думает. «С моими родителями было то же самое. Но они не выжили». — Вас даже не покусали.

— Я едва этого избежала, — замечаю я.

— Едва избежала, — тихо повторяет Кэри.

— Знаете… они не очень-то сообразительные, — объясняет Райс. — Они… не действовали сообща. Вели себя как тупые животные. Дрались и мешали друг другу, чтобы добраться до Слоун. Я воспользовался тем, что они все отвлеклись на нее. Там что нам повезло.

— А девчонка была настойчивой, — добавляю я, и ее образ тут же рисуется у меня в голове. Ее глаза смотрят в мои. Я помню в них голод, но помню и кое-что другое: тоску… Нет, я себе это навоображала. Я снова представляю себе девчонку и в этот раз вижу только голод. Только его, и ничего больше. Вот так всё просто. Так просто, что почти прекрасно, как бы ужасно это не звучало.

— Тебе было страшно? — спрашивает меня Грейс.

Я не могу ей лгать.

— Нет. Ну, то есть… когда ты знаешь, что это вот-вот произойдет… что сейчас ты умрешь… часть тебя принимает это, потому что ничего другого не остается.

— Тебе так показалось, потому что ты была в полубессознательном состоянии, — говорит Райс. — Уверен, ты чувствовала бы себя иначе, не стукнись головой.

— Думаешь? Сомневаюсь.

Трейс восхищенно присвистывает.

— А я бы не смогла принять такое, — признается Грейс.

— Как по-вашему… — начинает Харрисон и замолкает. — У них есть душа?

— Твою ж мать, — кривится Кэри. — Было гораздо веселее играть в «Я никогда».

Долгое время все хранят молчание, а потом Грейс тянется к бутылке.

— Я никогда не крала у родителей.

— Правда? — спрашивает Трейс.

Он выпивает. Я выпиваю. Кэри выпивает. Райс выпивает. Даже Харрисон выпивает. Это такая ерунда — красть у родителей. Деньги постоянно исчезали из отцовского бумажника, а он об этом так и не узнал. Это был мой единственный способ что-то скопить, потому что отец не позволял мне работать до восемнадцатилетия. Лили разрешал, мне — нет. Вот такой вот деспотизм. Я же не могла позволить Лили собирать для нас деньги в одиночку. Я касаюсь повязки на голове, запускаю под нее палец и чувствую жжение. Если бы отец поймал меня за воровством, если бы заметил, что в бумажнике не хватает купюр, мне бы не поздоровилось. Лили повторяла мне это каждый раз, как я протягивала ей банкноты, но всё равно брала деньги, потому что они нужны были нам для побега. Для нашего побега. Нашего. Совместного. Побега.

— Ты в порядке? — спрашивает меня Райс.

Я киваю, опустив руку. Он некоторое время сидит, уставившись в бутылку, а потом говорит:

— Я никогда не был влюблен.

Печально. И что еще хуже, единственные, кто выпивают — Грейс и Трейс. Кэри избегает моего взгляда, и до меня не сразу доходит почему: он занимался сексом с Лили, но не любил ее. Не знаю, имеет ли это сейчас хоть какое-то значение.

Кэри забирает бутылку у Грейс, стоит ей сделать глоток.

— Мы по очереди играем или как? — в замешательстве спрашиваю я. Кэри начинал игру, и до него очередь еще не дошла.

— Какая разница, кто следующим скажет «Я никогда»? Мы просто делимся друг с другом, что делали, а что — нет. Вот и всё.

— В таком случае, — Харрисон прочищает горло, — я никогда не занимался сексом.

Я знаю, что если не выпью, то останусь на пару с Харрисоном, поэтому беру у Райса бутылку и делаю несколько долгих глотков, словно я давно уже не девственница. После чего передаю виски Грейс. Она смачно отпивает из горла.

— Осталась только ты, Слоун, — указывает Райс. — Чего ты никогда не делала?

Бутылка снова оказывается в моих руках. Я не знаю, что сказать, чем поделиться. Забавно, как мало я в действительности делала из того, что должно иметь значение — я не целовалась, не занималась сексом, не употребляла наркотики. Но я убила человека. Вот что я сделала. Я закрываю глаза, и мозги, кажется, плавятся. Противное ощущение. Однако спиртное притупило боль, и мне это нравится. Обмен равноценен.

— Я никогда… — я пялюсь на этикетку. — Никогда…

— Ты слишком долго думаешь об этом, — торопит Трейс.

— Я никогда не сбегала из дома.

Кэри выпивает. Когда ему было пять лет, — объясняет он. — Ему не хотелось убирать комнату.

Виски снова и снова идет по кругу, вопросы становятся всё более извращенными и дурацкими. Бутылка кажется бездонной, и мне сонливо и жарко, и я часто вру, потому что мне, видимо, не всё равно, что они обо мне думают, хотя я не знаю, почему мне на это не плевать.

Когда Харрисон передает бутылку в черт знает какой уже раз, Трейс впивается в него взглядом.

— Чувак, да что с тобой такое? — вопрошает он. — Ты пьешь, когда не должен бы, и не пьешь, когда должен. Тебе нужно как-то менять свою… — Упс. Это не то предложение, которое стоило бы заканчивать, но, тем не менее, Трейс продолжает: — Жизнь.

— А ты, можно подумать, в четырнадцать был уже во всем искушен, — замечает Райс.

— Ну, я же не говорю, что он уже должен был трахнуть кого-нибудь, — великодушно отвечает Трейс. Его уже развезло. — Я о том, что… Харрисон, ты хотя бы знаешь, что такое поцелуй? Может, кому-то тут нужно объяснить тебе, что это такое, просто на случай, если поцелуй с тобой уже случился, а ты этого даже не понял?

— Господи, Трейс, — вздыхает Кэри.

Из всех нас он самый пьяный. Или самый опытный. Он сидит с поникшими плечами и время от времени клонится вперед, будто потерял равновесие несмотря на сидячее положение.

— Заткнись на хер.

— Я знаю, что такое поцелуй, — шепчет Харрисон.

— Ему четырнадцать, — говорит Грейс, глядя на подавленного парня. — Не доставай его, Трейс.

— Мне пятнадцать, — признается несчастный Харрисон.

— Не бери в голову. — Кэри хватает бутылку. — Подумаешь, поцелуй. Не так уж это и важно.

— Важно. Я никогда… никогда не делал ничего такого. И со мной никогда не делали ничего такого…

— Конец игре, — громко объявляет Кэри. Он набирает виски в рот, перегоняет из стороны в сторону, смакуя, и только потом глотает. — Давайте перейдем на новый уровень и будем просто пить.

Харрисон сжимает губы и упирается ладонями в пол. Он не смотрит на нас, и я впервые вижу, как он действительно, по-настоящему, старается сдержать слезы — его тело подрагивает от усилий. Даже Трейс притих, видя это. Он пытается всё исправить, когда уже слишком поздно:

— Харрисон, я просто прикалывался.

— Нет. Так и есть. Я думал, она наладится, ну, постепенно. — Он наконец смотрит на нас. — Моя жизнь. Я думал… и остался ни с чем.

— Заткнись, пожалуйста, а, — стонет Кэри.

— Но я по-прежнему хочу, чтобы она наладилась, — не слушает его Харрисон. По его щеке течет одинокая слеза. — Глупо, да? Теперь уже слишком поздно менять в ней что-либо.

Кэри опускает лицо в ладони. Долгое время никто ничего не говорит, а затем Грейс пододвигается к Харрисону. Ее нос и щеки покраснели от виски. Она обнимает его одной рукой, и он начинает рыдать.

— Не плачь, — успокаивает его она. — У тебя полным-полно времени.

— У меня его нет.

— Есть.

— Нет.

— Есть! Правда, есть. Смотри…

И она делает нечто невероятно самоотверженное и противное. Она поднимает подбородок Харрисона и нежно накрывает его губы своими. Поцелуй длится достаточно долго для того, чтобы Харрисон прочувствовал и ответил на него. Трейс с гордостью взирает на свою сестру. Когда поцелуй заканчивается, Харрисон ошарашенно таращится на Грейс, но плакать перестает.

Она такая милая.

Кэри брезгливо фыркает и пытается встать. Его качает.

— Что ж, всё было зашибись, пока Харрисон не начал плакать. Хотя чего я удивляюсь, он ведь только что и делает — плачет. Спасибо тебе, Харрисон.

Его слова приводят Харрисона в чувство:

— Я не…

— Ты, да, Харрисон. Всё время ноешь.

— Какого хрена ты прицепился к нему? — злится Трейс. — Пусть себе плачет.

— Да он только и ревет! Я не хочу расклеиваться и плакать. — Кэри трет глаза. — Я так устал. Хотел просто напиться и…

— И напился, — замечает Райс.

— Он просто поделился с нами своими мыслями и чувствами, — говорю я. — Это всё, что он сделал.

— Да, но не … — Кэри машет рукой в сторону Харрисона и теряет равновесие. На секунду его опасно кренит, но он выпрямляется. — Не так же. Зачем нам было всё это выслушивать? Я не хочу этого слушать. Это так чертовски жалко…

— Прости, — извиняется Харрисон. — Я не хотел…

— Он может рыдать сколько ему влезет, если ему того хочется, — говорит Трейс. — И я никогда не видел, чтобы ты плакал.

— О, дай угадаю, — вскидывается Кэри, — дальше ты скажешь что-нибудь о своих мертвых родителях и о том, что я убийца, потому что убил их.

— Да, что-то в таком духе. А точнее — именно это и скажу.

Они смотрят друг другу в глаза. Я наблюдаю за Трейсом. Он выдерживает взгляд Кэри, не моргая. Кэри первым уступает, и таким образом, какого я не ожидала, какого никто из нас не ожидал. Он прижимает ко лбу кулак и говорит:

— Вы думаете, что я этого хотел.

— Кэри, не начинай, — просит Грейс.

— Нет, послушайте. Вы думаете, что я этого хотел, — повторяет он. — Вы на самом деле считаете, что я хотел остаться с вами без них? — Он смеется. — Считаете, я этого хотел? Правда? — Кэри делает шаг назад. — Нет. Я этого не хотел. Мне нравилось то… то, что они с нами. — Он опускает руку. — Это не должны были быть они. Это должен был быть…

Он смотрит на нас, потерянный, а я жду, что он закончит предложение, прекрасно осознавая, что он никогда этого не сделает. «Это должен был быть я». В эту секунду Кэри для меня становится мной. Из парня, офигенно успешного по части выживания, он превращается в парня, считающего, что он должен был умереть.

Он становится тем, кого я наконец-то понимаю.

Кэри качает головой и, шатаясь, выходит из зала. Его достали мы, достало всё. Мне хочется пойти за ним, сказать ему, что он такой не один.

Хочется спросить его, как мы можем помочь друг другу.

Грейс ловит мой взгляд. Открывает рот, закрывает его и смотрит в сторону. Она больше не выглядит радостной. Я чувствую, что кто-то должен хоть что-нибудь сделать. Наверное, это должна быть я.

— Я найду его, — встаю я, и мир качается перед глазами.

— Не нужно, — говорит Трейс. — Пусть помучается.

— Я пойду с тобой, — поднимается Райс.

Мне не нужна его компания, но, похоже, никуда от нее не деться. Райс ровнее держится на ногах, чем я, поэтому, выйдя из зала, я плетусь позади него. Он, кажется, знает, где искать Кэри. В библиотеке. Тот сгорбился за одним из столов, положив голову на руки.

— Оставьте меня в покое, — невнятно просит он. — Пожалуйста.

— Давай мы поможем тебе вернуться и уложим на мат, — говорит Райс.

— На мат. У меня даже кровати больше нет. Ни у кого из нас ее нет. Вы это осознаете? Мы не можем пойти домой. У нас больше нет кроватей. — Он поднимает голову и смотрит на нас. У него остекленевший взгляд. — Мы не можем пойти домой, Слоун.

— Меня это устраивает.

— Почему? Тебе что, лучше здесь?

— Ладно. Хватит. — Райс встает позади Кэри и поднимает его на ноги.

— Я не вернусь в зал, — отталкивает его тот.

— Тогда пошли в медицинский кабинет, — предлагает Райс.

Мы ведем его туда. Кэри приходится обхватить нас с двух сторон руками, чтобы не распластаться по дороге. Приняв на себя его вес, мы идем медленнее. Его ноги не слушаются, подгибаются, и когда мы проходим мимо одного из классов, он заходит внутрь, блюет в мусорную корзину и сплевывает.

— Уже лучше, — бормочет он.

И, действительно, ему легчает. Он говорит, что хочет просто поскорее вырубиться. Мы доходим до медкабинета, и он плюхается на кушетку, а Райс снимает с него ботинки.

— Я убийца, — говорит Кэри. — Я. Убийца.

— Нет, ты пьян. Проспись.

Я не хочу, чтобы Кэри замолкал. Хочу, чтобы он закончил то, что собирался сказать в зале. Хочу услышать, что кто-то еще махнул на себя рукой. Мне нужно это услышать.

— Это должен был быть ты, да?

— Слоун, — бросает на меня взгляд Райс.

— Что? Нет, — моргает Кэри. — Это должен был быть Харрисон.

— Вот привязался к нему, — ворчит Райс.

— Мы даже не знали его… — Кэри с трудом садится. — Райс, помнишь, как мы его нашли? Мы его совсем не знали, а оказалось, что он учится в нашей долбаной школе. Одного взгляда на него достаточно, чтобы понять, насколько он никчемен. Всех остальных… всех остальных мы знали… — Он наклоняется вперед и опускает голову между коленями. — Это должен был быть Харрисон.

— Если бы это был он, ты бы чувствовал себя сейчас так же отвратно.

— Но никто бы меня не обвинял, если бы это был Харрисон.

Кэри тяжело дышит, и я уже думаю, что он сидя заснул, но затем его плечи начинают трястись. Он плачет.

Я поворачиваюсь к Райсу, который в шоке смотрит на Кэри. Он тоже поворачивается ко мне и глазами умоляет что-нибудь сделать. Мол, я же девочка и должна знать, как в таких случаях поступать. Я робко шагаю к Кэри, но не знаю, что делать. Наверное, мне нужно быть пьянее, чтобы придумать, что сказать или чем помочь. Кэри поднимает голову. На его лице печаль.

— На аллее были мертвые, — шепчет он.

Мое сердце слышит это, переваривает и понимает быстрее, чем мозг. Я отступаю на два шага.

— Я знал, что там мертвые.

— Кэри, заткнись, — говорит Райс.

— Это был единственный путь к школе, и никто из нас не знал Харрисона. Наживка.

— Кэри…

— Но Касперы настаивали, помните? Они так настаивали. Они не хотели ждать и я… я не мог сознаться в том, что солгал. Но это не должны… не должны были быть они. Это должен был быть Харрисон. Я всё продумал, это должен был быть… Харрисон.

Его душат рыдания. Он плачет так сильно, что ему снова плохеет. Он сворачивается на боку и крепко зажмуривает глаза. На его лице написана такая боль, что я ее чувствую. Он знал, что на аллее мертвые.

Харрисон был наживкой.

И я вспоминаю… вспоминаю, как Кэри разглядывал аллею, а затем повернулся к нам и сказал, что она пуста, и Касперы… Касперы спешили выйти. Они так стремились добраться до школы, так жаждали обрести стены — убежище, в котором будут в безопасности сами и их дети. Я закрываю глаза и слышу в голове голос миссис Каспер, сказанные ею прямо перед уходом слова: «Слава богу, хоть в чем-то нам повезло». В ее голосе было столько надежды, столько облегчения. А потом…

— Кэри, — зовет Райс.

— Идите. Отвалите от меня.

Райсу большего не требуется. Он берет меня за руку и уводит из медкабинета. Тихо прикрывает дверь и молча смотрит сквозь окошко на Кэри. Мое сердце молотом бьется в груди. Райс разворачивается ко мне:

— Никому нельзя об этом рассказывать.

— Я знаю.

— Я серьезно, Слоун. Никому нельзя…

— Я знаю.

Он тяжело сглатывает, кивает, и мы направляемся по коридору назад в банкетный зал. Я вдруг пугаюсь, что все прочитают по моему лицу то, что я услышала, поэтому я останавливаюсь. Райс тоже. Он ждет, что я продолжу идти, и когда я это делаю, следует за мной. Повернув за угол, я чувствую себя совершенно разбитой и обессилившей. Я прислоняюсь к шкафчику. Не хочу возвращаться в зал. Я к этому еще не готова.

— Тебе нехорошо? — спрашивает Райс.

— Дай мне минуту.

— Виски не очень сочетается с травмой головы?

— Я сейчас не хочу находиться рядом с тобой.

Моя грубость удивляет парня, сказавшего мне убить саму себя, но при этом не давшего это сделать. Он уходит. Проводив его взглядом, я опускаюсь на пол.

Отец не стал искать Лили, когда она ушла из дома. Ей исполнилось девятнадцать. Она была взрослой и совершеннолетней. Но он пришел в такую ярость, что я не понимала, почему он не пошел в полицию, чтобы они ее нашли. Не знаю, почему он ее просто отпустил. Наверное потому, что остался тот, кому еще можно причинять боль. Кэри хотел использовать Харрисона как наживку, а Касперы ему помешали. Касперы решили, что нашу маленькую группу должен возглавить Кэри. Они тоже хотели использовать его. И я использовала мужчину на улице. Он совершенно ничего для меня не значил. А меня… меня тоже использовали? Я тоже была у Лили наживкой?

Я иду в туалет и ополаскиваю лицо холодной водой. Чувствую себя ужасно. Вернувшись в зал, вытягиваюсь на своем мате. Грейс лежит на мате Трейса, а Трейс с Харрисоном на противоположном конце комнаты едят чипсы. Харрисон болтает, а Трейс, как это ни странно, слушает его. Должно быть, он чувствует себя виноватым из-за того, что Кэри выплеснул на том свою злость, или он уже напился в хлам. Другой причины ненаплевательского отношения Трейса к тому, что рассказывает ему Харрисон, я найти не могу.

Харрисон должен был умереть.

— Ему очень плохо? — выдергивает меня из моих мыслей Грейс.

— Кому?

— Кэри.

— А тебе какая разница?

— Просто скажи мне, как он.

Мне хочется ответить, что ему очень плохо. Что Кэри совсем не такой, каким она себе его представляет, что он одновременно и лучше, и хуже. Но я не могу.

— Он весь обрыдался.

— Ага, как же.

— Я никогда еще не видела, чтобы парень так плакал. Даже Харрисон.

Грейс обдумывает мои слова.

— Он пьяный, так что это совсем ничего не значит.

— Может быть, только алкоголь помог ему выплеснуть то, что накопилось у него внутри.

— Ну конечно.

Нет, это невыносимо. Грейс. Раскалывающаяся от боли голова. Трейс. Кэри. Харрисон должен был умереть. Я должна была умереть.

— Вы с Трейсом упорно ненавидите Кэри. Он это чувствует.

— А по-твоему, я должна его простить?

— По-моему, у тебя всё еще что-то осталось, в то время как у него не осталось ничего, и он извинился перед вами двумя. — Я закрываю глаза. Опьянение прошло, если оно вообще было, и я лишь чувствую жуткую усталость. — И, по-моему, он и правда сожалеет о случившемся.

— Он всего лишь один раз извинился.

— Что-то изменится, если он извинится перед вами миллион раз?

— Я никогда не видела его плачущим.

— Тогда сходи в медицинский кабинет.

— Ты не объективна.

— Он сказал… — я замолкаю, а затем опять лгу. Может, моя ложь хоть чем-то поможет. — Он сказал, что это должен был быть он.

— Не верю.

— Не верь. — Я ложусь на бок, спиной к Грейс. — Твое дело.

Через какое-то время солнце садится. Мы ложимся спать задолго до этого.

Глава 3

Я стою на краю утеса, ощущая в груди пустоту — как будто сердца в ней нет.

Слоун.

После спиртного голова ватная, а веки такие тяжелые, что я едва могу их поднять. Но я слышу зовущий меня голос. Я должна дать знать, что слышу, что он меня зовет.

— Отец…

Как только это слово срывается с моих губ, я пробуждаюсь и подавляю рвотный позыв. Одно дело, когда я намеренно произношу его вслух, и другое — когда оно вырывается у меня невольно. Отец. Я медленно сажусь и смотрю на часы. Пять утра. На своем мате ерзает и переворачивается Райс. У него чистое, гладкое лицо. Все вокруг погружены в глубокий сон и проспят еще несколько часов. Я завидую им, потому что тоже хочу спать, как они. Сейчас это единственное, чего мне хочется.

Шаги.

В коридоре.

Сначала приходит мысль, что это Кэри. Кэри, возвращающийся к нам из медкабинета. Это его шаги. Если бы! Шаги тяжелые, неровные и настолько знакомые, что у меня по коже бегут мурашки. Я вспоминаю ладонь на своем лице. Отец? Шаги приближаются. Когда кто-то проходит мимо двери, на пол падает тень. Я улавливаю ее краем глаза, повернув голову в сторону коридора. Человек. Значит, прикосновения мне не приснились. Нет. Прижав руку к груди, я ощущаю, как она ходит ходуном. Мое дыхание частое и прерывистое — болезненное, по сравнению с тихим и размеренным дыханием Райса. Я только что кого-то видела. Я в этом уверена.

Нет. Со мной просто что-то не так. Я вышла на улицу и вернулась оттуда не в себе. И теперь мое сердце пытается убедить меня в том, что я только что видела идущего по коридору отца. Я схожу с ума. У меня точно едет крыша. Я встаю и не чувствую ног. Это так странно, что я начинаю сомневаться в том, что проснулась. Может, я всё еще сплю? Я щипаю себя за руку. Больно. На цыпочках обхожу Грейс и тихонько трясу ее за плечо, пока она не открывает глаза.

— Слоун? — сонно моргает она. — Ты чего?

— Я не сплю?

— Что?

— То есть… ты что-нибудь слышала?

— Нет. — Она трет глаза. — Я спала. Что случилось?

— Ничего. Ничего. Прости. Спи дальше.

— Слоун…

— Забудь.

— Нет. Что ты…

— Ничего. Прости. Наверное, мне приснился кошмар.

Хмуро глянув на меня сквозь полуприкрытые веки, она переворачивается и ложится на живот. Я стою в середине комнаты, не зная, что делать. Заснуть я не смогу. Я спала как убитая, а потом проснулась и услышала… нет, я ничего не слышала. Я ничего не слышала.

Я сажусь на свой мат и пытаюсь успокоиться. Выдерживаю лишь минуту, после чего снова вскакиваю на ноги, хватаю фонарик и иду в туалет. Там некоторое время стою над раковиной, положив ладони на краны с горячей и холодной водой. Сердце трепыхается в груди. Я включаю воду. Сколько ее осталось в баке? Сколько ее растратили, смывая с меня в душе кровь инфицированных? Сколько ее было на тот момент, когда мы пришли в школу? Я складываю ладони лодочкой, подставляю под струю и ополаскиваю лицо. С меня слетают последние остатки сна, и теперь я уже уверена, что не сплю, но не уверена, что мне следовало в этом убеждаться. Я не закрываю воду и, прислонившись к кабинке, слушаю, как она течет, зная, что не должна бы этого делать. Почему-то звук льющейся воды напоминает мне о поющих в деревьях птицах. Остались ли еще птицы? Я отбрасываю эту глупую мысль.

Конечно, остались.

Я выключаю кран и выхожу из туалета. Но не иду в банкетный зал, а вместо этого направляюсь в противоположную сторону, куда удалились причудившиеся мне шаги.

Не знаю, почему меня тянет следовать за своим кошмаром.

Звук моих шлепающих по полу босых ног действует на нервы, и я ускоряю шаг. Я приближаюсь к забаррикадированному черному входу, ведущему на стадион. Подхожу к дверям, протискиваясь между партами, наваленными почти во всю ширь коридора. Вклиниваюсь в свободное местечко и утыкаюсь лбом в стену. Что я делаю?

Я так долго стою в этой позе, что ноги немеют, а шея и плечи начинают ныть. Снаружи ничего не слышно.

Со взрыва на бензоколонке на улицах очень тихо.

Как там сейчас? Каким стал мой дом? Я скучаю по своей комнате, по своей постели. В моей спальне, дома, я спала летом с открытым окном, слушая шум проезжающих мимо машин и шорох кленовых листьев, шуршащих друг о дружку при ветре. Лили обычно тайком залезала в мою комнату через окно, забираясь по клену.

Я чувствую кого-то у себя за спиной.

Резко развернувшись, ударяюсь боком о парту. Я сгибаюсь, от боли на секунду обо всем позабыв, а потом поднимаю голову и вижу мужчину. Крупного, знакомого телосложения. Он стоит ко мне спиной. Настоящий. Нет. Как я могу определить, что он реальный, если уже не понимаю, что реально, а что — нет? В конце коридора стоит мужчина. Нет, мне это снится. Я закрываю глаза. Открываю их. Он всё еще там. Я снова закрываю глаза. Открываю. Он всё еще там.

— Отец? — зову я. — Отец…

Мужчина распрямляет плечи. Он начинает медленно поворачиваться, и я чувствую себя так, словно если увижу его лицо, мир обрушится. Я не хочу его видеть. Не могу. Я вырубаю фонарик и слепо бегу назад в зал. Кидаюсь к Грейс и опять трясу ее, пробуждая.

— Грейс, проснись, проснись, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… там что-то… там кто-то есть. Кто-то пробрался в школу.

Глава 4

Я сижу на мате, и Грейс обнимает меня одной рукой. В зал заходят только что обшарившие всю школу Кэри, Райс и Трейс. Кэри помятый, растрепанный, мучающийся похмельем и, судя по брошенному на меня взгляду, донельзя недовольный. Мне плевать. Я покусываю ногти, пытаясь отвлечься, потому что иначе съеду с катушек. Харрисон сидит по другую сторону от Грейс. Он до того перепуган, что даже не может говорить, что даже не мог помочь с поисками остальным. Но нам с ним не о чем беспокоиться, потому что кроме нас в здании никого нет. Никого в школе нет.

Никого.

— Тут только мы. — Кэри трет глаза. — Боже, я бы лучше продрых еще часов двенадцать.

Я утыкаюсь лицом в колени.

— Всё хорошо, — утешает Грейс, поглаживая меня по спине. Я таю от ее тепла. Оно проникает в самые омертвевшие уголки моей души. — Тебе, наверное, приснился кошмар.

— Как твоя голова? — спрашивает Райс.

— Иди к черту, — бормочу я и, почувствовав удивление Грейс, вспоминаю о том, что единственные два человека, которые знают, что мы с Райсом не ладим, только мы с Райсом и есть.

— Я просто хотел…

— Дело не в моей голове.

А может и в ней.

— Такое раньше случалось? — спрашивает Грейс.

Отвратительный вопрос. Мое красноречивое молчание вызывает новую серию мягких вопросов: когда? Где я была? Что я чувствовала? Я рассказываю о том, что случилось в медкабинете, но ничего не говорю о первых днях, когда ощущала воображаемый аромат одеколона отца. Вот только если я понимала, что запах мне лишь чудился, то в коридоре, как мне кажется, я всё-таки кого-то слышала.

Ведь слышала же?

— Никто не сможет сюда войти, — твердо заявляет Кэри. — Мы позаботились об этом.

Уже утро. Подняв взгляд, я вижу в окнах над головой сероватое небо. Наверное, пойдет дождь.

Может быть, они правы. Никого в школе нет. Может быть, всё это только в моей голове.

— Простите, — прошу прощения я.

Кэри опускается рядом со мной на корточки. Он так близко, что Грейс встает и отходит от нас обоих. На мгновение они встречаются взглядами.

— Ты пострадала. Сильно испугалась, — говорит Кэри. — Такое случается.

Такое случается.

Все теперь относятся ко мне чересчур мягко. Они не хотят, чтобы я чувствовала себя неловко, но неловкости не избежать. Я провожу в их компании половину утра, стараясь делать вид, будто всё нормально, хотя это не так. Потом, пока весь этот глупый спектакль не доконал меня окончательно, извиняюсь и ухожу. Я решаю воспроизвести свой вчерашний путь, но не проходит и пяти минут, как нарисовывается Райс. Мне хочется послать его, но куда? Он всегда будет рядом, здесь.

Мы все останемся здесь. Это место — наша могила.

— Ты пыталась напугать нас, чтобы мы убрались из школы? — спрашивает Райс. — Мне что, следить за тобой, чтобы ты не подставила нас в поисках какого-нибудь драматичного способа ухода из жизни?

Я молчу, и он внимательно разглядывает мое лицо.

— Если ты не лжешь, то, может быть, все твои видения — результат сотрясения мозга? У тебя на лбу под повязкой кусок кожи содран. Останется шрам.

Рука сама собой тянется к повязке и отодвигает ее. Рана так жжет, что я ощущаю во рту горький привкус.

— Чего тебе здесь надо? — спрашиваю я Райса.

— А тебе? — отвечает он вопросом на вопрос.

Я дохожу до конца коридора — до двери в класс, у которой видела мужчину. Толкаю ее. Это комната мистера Бакстера. Раздражение на Райса стихает, когда я захожу внутрь. Я прохожу по ряду, касаясь ладонями парт. Как же всё это неправильно. Я не хочу забывать, как мы учились в этом классе.

Не хочу забывать, как здесь было раньше.

Я дохожу до стола мистера Бакстера и сажусь на его стул. Райс стоит в середине класса, наблюдая за мной. На столе лежит органайзер. Кто еще использует такие штуки, когда есть смартфоны? Я открываю блокнот на случайной странице и вижу запись к зубному, а под ней: «Мадлен этим утром: красная ночнушка». Меня переполняют чувства от того, насколько личная эта запись из пяти слов. Она напоминает мне о том, что, по рассказам Лили, мама использовала календарь, висящий на пробковой доске на кухне, в качестве дневника. Она записывала туда не только важные встречи, но и всякие интересности, вроде наших с сестрой потасовок. Например: «Слоун отобрала у Лили куклы!». Сестра сказала, что мама все эти записи хранила. Я как-то спросила о них у отца, но он не сказал, где держит их, да и оставил ли их вообще.

— Чувство вины, — говорит Райс.

— Что? — поднимаю я на него взгляд.

— Мужчина, которого ты видела. Готов поспорить, он привиделся тебе, потому что ты чувствуешь вину из-за того мужика снаружи.

— Да что ты.

— Я не хочу тебя обидеть, — добавил Райс. — Просто говорю, что, может быть, поэтому ты кого-то увидела. Ну, типа это… стресс. Чувство вины.

— Но я не чувствую вины из-за того мужчины. — Это ложь, но я приправляю ее правдой: — Я завидую ему.

— Он превратился, Слоун. Он сейчас там.

— Я знаю.

Райс похудел, — замечаю я. Его скулы обострились, стали резче, а у него и так были заостренные черты лица. Мы чахнем и тощаем.

— Ты и правда думаешь, что у нас ничего не осталось? — спрашивает он.

— Я думаю, что у меня ничего не осталось. Обо всех я так не думаю.

— И что же у них сейчас есть такого, чего нет у тебя?

Я сжимаю губы. Не хочу об этом больше говорить. Не хочу говорить о том, что у всех что-то осталось, хотя они этого и лишились, что то, что они имели, делает их гораздо сильнее, помогает жить дальше.

— Чувство вины, — повторяет Райс.

— Я видела не того мужчину. Это был… — Заткнись, Слоун. Заткнись.

— И кто это, по-твоему, был? — Райс произносит это так тихо, как будто мы в церкви. В его глазах горит решимость. Я знаю, он будет давить на меня, пока не получит ответ, поэтому я говорю:

— Мой отец. Я решила… что это он.

— Я думал, он мертв.

— Надеюсь на это. — Я сглатываю. — И желаю этого.

У Райса, видимо, пропадает дар речи. Какое приятное чувство. Он не понимает. Не понимает, как я могу сидеть здесь и говорить такие вещи, а главное — говорить их на полном серьезе. Да и куда ему понять? Его жизнь дома вероятно была…

… не такой, как моя. Уверена, она была идеальной. Уверена, что даже худшие ее мгновения были лучше моих.

Прежде чем он успевает что-то сказать, в класс вваливается запыхавшийся Кэри.

— Я вас повсюду ищу, — говорит он. — Хотел поскорее разобраться с этим. То, что я сболтнул вам вчера…

— Мы никому ничего не расскажем, — прерываю я его.

— Ладно, — расслабляется он. — Хорошо.

Я перелистываю органайзер Бакстера и закрываю. Открываю первую страницу.

Ник Бакстер.

Домашний и мобильный телефоны. Адрес. Ник Бакстер.

Ник.

— Ох, — вырывается у меня.

— Что? — спрашивает Райс.

Мир разбивается на миллион осколков и мгновенно собирается вновь, но не так, как надо. Картина искажена. Перевернута. Кошмарна. Я медленно поднимаюсь и, влекомая инстинктом, обхожу стол Бакстера. Мой мозг то ли отключился, то ли работает так, как не работал никогда раньше. Я иду в заднюю часть класса, к кладовке. Открываю дверь в нее, и всё застывает. Абсолютно всё. Я не слышу Райса и Кэри и боюсь, что они или исчезли, или вовсе не были здесь. Я думаю о том, что мысленно сотворила этот момент, что этот мужчина стал существовать благодаря одному моему желанию.

Мистер Бакстер.

Он спит, свернувшись на полу. Это даже не тень того человека, которым он раньше был. В нем не осталось ничего от нашего учителя. Крепкий, грузный мужчина, когда-то возвышавшийся над притихшими нами, теперь, кажется, скукожился и измельчал. Его щеки впали, а лицо столь бледное, что если бы он не дышал, его можно было бы принять за мертвого. На нем костюм. Рубашка, разорванная и заляпанная кровью и грязью. Он жив. Видеть кого-то кроме нас в этой школе — живым — страшно. Я боюсь. Боюсь этого потрепанного мужчину.

— Хватай пистолет, Слоун, — велит Райс.

Я в таком шоке, что не понимаю, о чем он говорит.

— Пистолет! Возьми его!

Только тогда я замечаю лежащий на коленях Бакстера пистолет. Его дуло направлено на меня, и мое сердце пускается вскачь. Я медленно к нему тянусь. Когда пальцы находятся почти у паха учителя литературы, у меня подводит живот. Ресницы мистера Бакстера подрагивают. Я поспешно отстраняюсь с пистолетом в руке. Стоящий позади меня Райс тут же выхватывает его у меня, и я запоздало осознаю, что могла им воспользоваться.

— Вот же херня какая, — ругается Райс.

Меня так и подмывает сказать: я же говорила! Я же говорила вам, что здесь кто-то есть. Затем мой мозг зависает. Здесь кто-то есть. Кто-то пробрался сюда.

Райс с Кэри таращатся на то, что осталось от когда-то знакомого нам человека — человека, находящегося в этой школе с нами, взрослого, — и не знают, что делать.

Кэри поворачивается к нам:

— Как он сюда попал?

Не дожидаясь нашего ответа, он стремительно подходит к просыпающемуся мистеру Бакстеру и пинает его по ногам.

— Кэри… — не успевает остановить его Райс.

Бакстер стонет. Кэри снова пихает его ногой, и я отхожу назад — не хочу в этом участвовать. Хочу быть как можно дальше от этого.

— Слоун, вернись, — говорит Райс.

Пистолет. У Райса есть пистолет. У нас есть пистолет. Нет, у мистера Бакстера есть пистолет. Это пистолет мистера Бакстера. Это классная комната мистера Бакстера. Это школа мистера Бакстера? У него больше прав на нее, чем у нас, потому что он здесь работает? То есть, работал? Мои мысли лихорадочно скачут, и я не могу их остановить, потому что мозг не понимает уже, что имеет значение, что важно, а что — нет. Самое важное сейчас то, что Бакстер жив. Он в этой школе и он жив.

— Бакстер, — зовет Кэри и поправляется: — Мистер Бакстер…

Бакстер проснулся и смотрит на нас пустым взглядом. В его глазах мелькает узнавание. Он открывает рот, чтобы заговорить, но Кэри его опережает:

— Как вы сюда вошли? Вы должны сказать нам, как сюда попали.

— Вы нашли меня, — отзывается Бакстер. Слова с таким сипом выходят из его рта, что мне самой хочется пить. — Я всё думал: когда же вы меня найдете?

— Мистер Бакстер, как вы сюда попали?

— Пистолет. Где мой пистолет? Кто из вас его взял?

Райс прячет пистолет у себя за спиной. Кэри садится на корточки прямо перед Бакстером и берет его лицо в ладони:

— Послушайте меня. Как. Вы. Сюда. Попали?

Бакстер долго смотрит Кэри в глаза.

— Я не знаю, — отвечает он, и его тело никнет.

Кэри отступает, и мужчина распластывается на полу. Класс наполняет его хриплое дыхание.

Глава 5

Бакстер слаб.

Пока мы тут обустраивались поудобней, он спасался и голодал, искал убежище в самых незаметных местах, какие ему только удавалось найти. Выживал, — с горечью говорит он. Мы даем ему еду. Он ест консервированные персики, и его рвет. Он выпивает бутылку воды, и его снова рвет. Мы находим в медкабинете антациды,[2] и после их приема он удерживает в желудке хоть немного еды и воды. Бакстер говорит, что уже еле держался на ногах, когда добрался до школы. У него тусклые, мутные глаза и рассеянное сознание, из-за чего он не может сказать ничего внятного и полезного. Каждый раз как он заговаривает, я чувствую печаль. Невозможно поверить, что когда-то он стоял перед всем классом и учил нас.

Этот мужчина — мистер Бакстер, и в то же время это уже не он.

— Ваши баррикады невероятны. — Он смотрит на нас, и в его глазах отражается что-то, похожее на гордость. — Прекрасное доказательство… подростковой находчивости и изобретательности. Посмотрите — мы в безопасности!

— Мы не в безопасности, — возражает Кэри и в сотый раз пытается переключить внимание Бакстера в нужное нам направление: — Если вы сюда вошли, то и те существа тоже смогут.

— Я знаю, мистер Чен. Знаю.

— Значит, вы понимаете, что это вопрос жизни и смерти. Мы должны знать, как вы сюда попали.

Бакстер на несколько секунд закрывает глаза. Затем открывает их.

— Я не помню.

— Но вы помните, как тут жили, — замечает Райс. — Не помните, как сюда попали, но помните, как здесь находились.

— Помню урывками, — уточняет Бакстер и вдруг восклицает: — Прайс! Я помню, что видел миссис Прайс.

После его слов все переводят взгляды на меня, и мне становится нехорошо при воспоминании о ладони Бакстера на моем лице. Я хочу спросить его, зачем он меня трогал, но понимаю, что на самом деле не хочу знать ответа.

— Но всё мое пребывание здесь… слилось в один день. — Бакстер облизывает губы. Они жутко сухие и потрескавшиеся. — Все дни похожи один на другой.

— Вы могли бы показаться нам, — говорит Райс. — У вас был пистолет.

— Вас много, и я не знал, что у вас на уме. Как давно вы здесь… на что способны…

— Мы не инфицированы, — влезает в разговор Харрисон. — Мы бы не сделали вам ничего плохого.

Мистер Бакстер смотрит на него с безграничным изумлением, а потом смеется. Его смех неприятен, он какой-то неправильный и вызывает у меня дрожь.

— Вода еще есть? — спрашивает он. — В баке есть еще вода?

Трейс кивает и спрашивает:

— Вы знаете, насколько он был полон, когда всё это началось?

Бакстер отрицательно качает головой.

— Мистер Бакстер. — Грейс несколько нервозно шагает к нему. — Как там сейчас? Намного хуже или хоть немножечко лучше?

— Иногда кажется… что там безопаснее, чем есть на самом деле, — отвечает учитель. — Они теперь выжидают. Не найдя ничего живого, затаиваются. Поэтому на улицах так тихо. Тихо, но небезопасно.

Я бросаю взгляд на Райса.

Тихо.

— Чем они питаются? — спрашиваю я. — Когда не находят людей.

— Я видел, как они ели животных. Они едят всё… живое.

— Вы реально не помните, как сюда забрались? — возвращается к насущному вопросу Кэри.

— Кэри, — не выдерживает Грейс, — дай ему минуту…

— Грейс, через минуту нас могут разорвать на части.

— Пистолет, — говорит Бакстер. — Он пригодится, если что-нибудь случится. Где он?

— Знаете что? Мистеру Бакстеру действительно стоит минуту передохнуть, — внезапно заявляет Кэри. — Мы можем поговорить об этом позже. Райс, Слоун, я хочу обыскать первый этаж. Я не представляю себе, чтобы он забрался по стене наверх и проник к нам через крышу. Я же прав, мистер Би?

— И я себе этого не представляю, — эхом вторит ему Бакстер.

— Так что мы обыщем первый этаж, найдем проход, через который он мог к нам попасть и забаррикадируем его. — Кэри поворачивается к остальным. Трейс и Грейс презрительно глядят на него. Указания для них должны быть такими, чтобы они не могли с ними поспорить. Должны быть простыми. — Убедитесь, что у мистера Бакстера есть всё, в чем он нуждается. Мистер Бакстер, а вы пока постарайтесь вспомнить, как же сюда вошли.

— Невероятно, — изумляется Бакстер, когда мы направляемся на выход из зала. — Вот бы вы проявляли такую инициативу на моих занятиях, мистер Чен.

— Я смотрю, с каждой секундой вам становится всё лучше и лучше, сэр, — не оборачиваясь, отвечает Кэри.

Мы выходим в коридор, и Кэри беззвучно, одними губами, говорит: «библиотека». Мы с Райсом идем в одну сторону, Кэри — в другую. Не понимаю, почему мы не могли пойти все вместе. Кэри добирается до библиотеки раньше нас и проверяет ее на наличие возможного прохода, через который в школу мог проникнуть мистер Бакстер. Мы ждем, пока он не закончит поиски.

— Здесь чисто, — расстраивается он. — Райс, ты спрятал ствол?

— Да. Он… — Райс резко обрывает себя. — Он в безопасном месте. Я покажу тебе потом, где.

Кэри бросает взгляд на Райса, а затем на меня, но не задает никаких вопросов.

— Я не доверяю ему, — говорит он.

— Кэри, тебе не нравится он, — замечаю я. — Никогда не нравился. А ему никогда не нравился ты.

— Точно. Но это тут совершенно не при чем. Это черте что такое. Нам нужно как-то выяснить, с какого времени он тут находится. Его же не было тут, когда мы сюда пришли?

— Не было, — отвечаю я. — Но, думаю, он пробрался сюда как раз перед нашим с Райсом выходом на улицу… И я говорю не о днях. Он сюда вошел за минуты, за полчаса или час до того, как мы вышли.

— Почему ты так думаешь?

— Мужчина снаружи. — Я мельком гляжу на Райса. — Он постоянно звал какого-то Ника, а мистера Бакстера зовут Ник.

Мы некоторое время молчим, потом заговаривает Райс:

— Значит, если он пришел к школе с этим мужчиной, то оставил его на улице умирать. Должно быть, между ними что-то произошло.

— Но тот мужчина был без сознания, когда мы его нашли, — говорю я. — Мы думали, что он мертв. Может быть, мистер Бакстер тоже так решил и ушел без него.

— Или, может быть, мистер Бакстер сам его отрубил, — предполагает Кэри.

Я качаю головой:

— Он бы этого не сделал.

— Почему? Он же ни словом не упомянул о том мужчине. Если он ни в чем не виноват, то почему сразу не рассказал нам о нем?

— Он не том состоянии, чтобы хоть о чем-то нам рассказать. Он не в себе. Еще не отошел от шока.

— Разве? — спрашивает Райс.

— Погодите. — Что-то я ничего не понимаю. — Вы думаете, он притворяется?

— А ты и правда считаешь, что он не помнит, как пробрался в школу? — Райс смотрит на меня так, словно не может поверить в то, что за час, проведенный с мистером Бакстером, я не пришла к тем же выводам, к которым пришли они сами. — Как можно такое забыть?

Я скрещиваю руки на груди.

— Зачем ему это?

— Да кто знает, зачем кто-либо что-либо делает сейчас? — Кэри смотрит за наши с Райсом спины, на дверь, и мы оборачиваемся. Там никого нет, но Кэри все равно понижает голос: — Если у него был плохой опыт общения с другими выжившими, то теперь он осторожничает и старается обезопасить себя. Он должен для начала убедиться, что мы ему доверяем.

— Верно. И нам придется любой ценой держать его тут, в надежде, что он доверится нам и покажет, каким путем пришел, потому что сами мы этот путь найти не сможем, — поддерживает его Райс. — Когда он поймет, что ему ничего не грозит, то расскажет нам обо всём или… так и оставит это при себе.

— Он решил, что может просто прийти и всё тут контролировать, — недовольно бормочет Кэри.

— Мы тут сколько… минут десять? А уже готовы обвинять его в самых дурных намерениях, — говорю я. — Это наш учитель литературы. Тот, кого мы знаем.

— Мы все друг друга знаем и друг другу не доверяем, — отзывается Кэри. — Вы с Райсом единственные, кому я тут доверяю. Остальные для меня — мертвый груз.

— Но может быть… — Я отчаянно пытаюсь найти более человечное объяснение поведению Бакстера. — Может быть, мистер Бакстер собирался прийти в школу вместе с тем мужчиной, но они разлучились, или он действительно решил, что тот мужчина умер. Может быть, у него психологическая травма, из-за которой он не помнит, как сюда попал. Почему вы считаете, что это невозможно?

Райс с Кэри молча смотрят на меня, и я вижу, что они мной разочарованы. Не знаю, почему я не верю в то, во что верят они. Не знаю, почему защищаю Бакстера. Я вспоминаю прикосновение его ладони к моему лицу. Может, мне следует рассказать парням об этом? Но это будет так неприятно. И лишь усугубит ситуацию.

— Ладно, проехали, — наконец говорит Кэри. — Всё это уже неважно. Единственное, что сейчас важно — как он сюда вошел.

Глава 6

Прохода мы не находим.

Мы всю школу обшариваем — коридоры, классы, комнату сторожа. Спускаемся в подвал — там так темно, что раковины и полки у дальней стены в слабом свете фонарика наводят страх своими жуткими, искаженными тенями. А может Бакстер быть чем-то вроде групповой галлюцинации? — приходит мне вдруг в голову мысль. Я знаю, что это не так. А еще я знаю, что баррикады стоят нетронутыми и он никоим образом не мог пройти через них. Тогда как же он вошел? Я проверяю кладовку, в которой мы его нашли, будто в ней может быть тайный проход. Конечно же, его нет.

В этом здании мы больше не будем чувствовать себя в безопасности.

Кэри возвращается в зал, заламывая руки и пытаясь придумать, как бы получше преподнести плохую новость. Райс уходит, и я вижу, как тяжело он переживает происходящее. Мы уже выжили однажды на улице, а потом, несмотря на все мои усилия умереть, выжили еще раз. Вернулись в школу, считая, что тут мы в безопасности, но не тут-то и было. Опять мы в подвешенном состоянии. А он очень не хочет умирать.

Я выхожу за ним и нахожу его в спортзале с открытой пачкой сигарет. Он подносит к торчащей изо рта сигарете зажигалку. Язычок пламени на короткое мгновение освещает лицо Райса, а затем его лениво обволакивает дымок. Райс засовывает помятую пачку в карман. Он ничего мне не говорит, но знает, что я здесь. Я тоже ничего ему не говорю — просто наблюдаю за тем, как он умело затягивается. Потом сокращаю расстояние между нами. Райс выдыхает дым в сторону, чтобы мне не было неприятно, и я любуюсь им, потрясенная тем, какой он привлекательный и как естественно смотрится курящим. Впрочем, как и всегда.

— Мне только что вспомнилось, как ты курил у школы, — признаюсь я.

— Да, любил я это дело. — Он сбрасывает пепел с сигареты. — Что тебе надо, Слоун?

Я устремляю взгляд на зрительские места. Раньше при одной мысли о том, чтобы я играла в какой-нибудь команде и на меня оттуда глазели, я вся покрывалась красными пятнами.

— Если Бакстер проник сюда два дня назад, то проход, где бы он ни находился, был открыт с того самого времени, как мы сюда пришли. Однако ни один инфицированный сюда не забрался.

— Ты пытаешься меня утешить?

— Куда ты спрятал пистолет?

— Я тебе этого не скажу.

— Обещаю, что не снесу себе череп.

— С чего бы мне тебе верить? Ты чуть не отдала себя на растерзание куче превращенных. Всадить себе пулю промеж глаз кажется мне меньшей жестью. Так почему же ты этого не сделаешь? Это сделать гораздо легче.

— И что вы тогда будете делать с моим телом? — спрашиваю я.

Райс, скривившись, отходит от меня. Видимо, я пересекла какую-то невидимую черту.

— Что? Тебе можно прямо говорить, а мне — нет? — Я несколько секунд размышляю, уставившись в потолок. — Оставить разлагаться его здесь нельзя. Это будет небезопасно. Выносить его на улицу еще опаснее.

— Должно быть, ты в восторге от того, что тут есть потайной проход, — неприязненно отзывается Райс. — Что однажды мы проснемся, окруженные инфицированными.

— Ты так незамысловато мыслишь.

— Ой ну прости, что неправильно тебя понял. — Он поднимает руку. — Забираю свои слова обратно. Ты не в восторге от того, что однажды мы проснемся, окруженные инфицированными.

— Я не в восторге.

Райс выбрасывает сигарету и тушит ее ногой.

— Но это был не твой отец.

— Не он.

— Знаешь, если бы я подумал, что это мой отец, даже на долю секунды — хоть и прекрасно понимал бы, что это невозможно… — Замолчав, он передергивает плечами. — Пофиг. Неважно.

Он снова вытаскивает пачку сигарет и протягивает мне. Я мотаю головой. Райс пожимает плечами, но взгляда не отводит. Он смотрит мне прямо в глаза, пока я не начинаю чувствовать себя неловко и не решаю уйти первой, чтобы выиграть нашу молчаливую дуэль. Что я и делаю.

Сидящий во главе стола Бакстер задремывает, и Трейс с Райсом помогают ему устроиться на мате, чтобы он мог немного поспать. Мы тихо ходим вокруг него. Даже не говорим. Он уже мешает нам, и Харрисон единственный, кто рад его присутствию. Он должен бы быть подавлен тем, что в школе имеется неизвестный нам проход, но вместо этого счастлив. И объяснение этому найти легче простого, потому что сам Харрисон прост настолько, что дальше некуда. Вот что он думает: Бакстер вскоре оправится, всё вспомнит и позаботится о нас.

Я смотрю на спящего учителя. Застонав, тот резко просыпается.

— Радио, — тихо говорит он.

— Вы слышали сообщение? — спрашивает Трейс.

— Только раз. Оно изменилось? Хотя вряд ли.

Трейс пересекает комнату и включает радио. Несколько минут слышны только помехи, затем сквозь них пробивается женский голос, громкий и чистый:

— … не учебная тревога…

Бакстер закрывает глаза ладонью. Трейс выключает радио.

Когда время подходит к обеду, мы помогаем Бакстеру подняться. Снова сев во главе стола — на место Кэри — он наблюдает за Харрисоном и Грейс, несущими еду на двух подносах.

— Значит, вы объединились и сами добрались сюда, — говорит Бакстер, как только мы усаживаемся за столом рядом с ним. Ненавижу это ощущение. Это наше место, а во главе стола сидит он. На лучшем кресле — том, что мы притащили из кабинета Лавалли. — Вы выжили.

— Не все, — отзывается Трейс. — Наши родители. Мы потеряли их.

— Мне жаль это слышать. Как?

— Простите?

— Как они умерли?

Кэри тянется за пакетом с чипсами, когда Бакстер задает этот вопрос. Его рука на миг застывает, затем он хватает и лихорадочно разрывает пакет. Что не ускользает от внимания учителя.

— Это случилось… — начинает Трейс.

Я уверена, что он сейчас обвинит Кэри в чем-то невероятно ужасном, а это самое худшее, что он может сейчас сделать. Я напрягаюсь, внутренне готовая к этому, но он так и не заканчивает предложение. Подняв взгляд, я вижу, что Грейс накрыла его ладонь своею. Она заставила его замолчать.

— Их было больше, чем нас, — произносит она. — Вот и всё.

— Да. Такое бывает. — Бакстер берет рисовые хлебцы и так смотрит на них, словно не может поверить в то, что они настоящие. — А вы пытались добраться до общественного центра?

— Да, — отвечает Харрисон. — И едва выбрались из него.

— Мы думали, там безопасно, — объясняет Трейс. — Наверное, так думали все. Это было первое место, куда мы направились. И первое, которое потеряли. Если бы мы только предполагали, что там будет, то даже бы и не пытались туда пробиться.

— Мы совершили ту же ошибку, — говорит Бакстер.

— Мы? — спрашиваю я.

Он на мгновение закрывает глаза. Потом открывает их.

— Знаете, мы можем оставаться здесь так долго, сколько захотим. Даже если вода в баке закончится, тут есть еще бутилированная. Мы можем оставаться здесь, пока не придет помощь. Вот что мы можем сделать. И что должны сделать. Пока… не придет помощь.

— Или пока инфицированные не найдут проход, через который в школу забрались вы, — замечает Кэри.

— Не найдут.

— То есть, вы помните, где он?

Бакстер качает головой:

— Я лишь знаю, что там, где мы находимся, и то, что мы имеем, лучше того, что есть снаружи. И мы должны оставаться тут насколько возможно дольше.

Все согласны с ним, а я — нет. Аппетит пропал. Я никак не могу избавиться от какого-то неприятного ощущения.

— Схожу в туалет, — поднимаюсь я.

— О, — встает Грейс, — мне тоже туда нужно.

В туалете она стоит у меня над душой, пока я ополаскиваю лицо и шею холодной водой. Я пытаюсь уговорить ее вернуться в зал, но она отказывается.

— Тебе плохо?

— Нормально. Голова болит. Спазмы или не знаю что там.

Она ничего не говорит, отчего я чувствую неловкость. Она точно хочет мне что-то сказать. Я утыкаюсь лбом в зеркало. Холодно. Приятно.

— Может, тебе что-нибудь принести?

— Не надо. Я просто не хочу пока возвращаться. Меня Бакстер пугает.

— Когда Кэри и Райс ввели его в зал, Трейс подумал, что это твой отец.

— А ты?

— Я — нет. Мне так не по себе, Слоун. — Сначала мне кажется, что она говорит о том, что теперь с нами Бакстер, но она о другом: — Что, если они придут в школу? Что, если… если в следующий раз это будут мама и папа? Что, если они к нам придут?

— Грейс, вероятность этого…

— Равносильна той, что после всего этого времени сюда пришел мистер Бакстер.

Мне нечего на это ответить. Глаза Грейс наполняются слезами.

— Боже, когда же мне станет легче?

— Наверное, никогда. — Я смотрю на свое отражение. — Думаю, нам всегда будет так же больно.

Грейс отрывает бумажное полотенце и вытирает глаза.

— Я просто устала быть такой рохлей. Я по десять раз в день прихожу сюда плакать. — Она слабо смеется. — Как бы мне хотелось быть такой, как ты. Сильной.

Я перевожу взгляд со своего отражения на нее.

— Что?

— Ты отлично держишься. Я смотрю на тебя и вижу, как спокойно ты всё воспринимаешь. И ты вышла на улицу так, словно это ничего тебе не стоило. А вокруг меня все ходят на цыпочках. Никто, кроме тебя, не заставил меня посмотреть на Кэри по-другому… никто, кроме тебя, не заставил почувствовать к нему жалость. Ты словно видишь всё в истинном свете и не боишься об этом говорить.

— Ты слишком высокого мнения обо мне.

— Я хочу быть похожей в этом на тебя.

— Ты замечательная такая, какая есть, — отвечаю я. Не могу поверить в то, что она считает меня сильной, что она думает, что это моя сила. — Я всегда хотела быть похожей на тебя. И всё еще хочу.

— Я думала, что ты ненавидишь меня, — хмурится Грейс.

— Что?

— Десятый класс. — Она выкидывает смятое бумажное полотенце в урну. — Ты ночевала у нас. Мне казалось, что мы прекрасно провели время, но ты вдруг перестала со мной общаться. Я позвонила тебе, и твоя сестра сказала, что ты больше не желаешь со мной разговаривать. А я никак не могла понять, что же сделала такого плохого.

Туалетная комната медленно кружится у меня перед глазами. Я хочу ухватиться за что-нибудь, чтобы остановить ее вращение, но тело оцепенело.

— Я не знала, что ты мне звонила.

— Как это?

— Не знала. Клянусь, я не знала, что Лили так поступила.

Грейс внимательно смотрит на меня.

— А где она сейчас?

— Убежала из дома. Полгода назад, — отвечаю я. На лице Грейс отражается жалость, и я передергиваю плечами. — Уверена, с ней сейчас всё хорошо.

— Мне так жаль, Слоун. Я даже представить не могу, как бы чувствовала себя без Трейса. Вы с сестрой были так же близки, как и мы.

— Да. Были. — Я тяну прядь своих волос. Мне хочется выдрать ее. Хочется залезть на крышу и сброситься. Хочется биться головой о зеркало, пока оно не разлетится на осколки. — В прошедшем времени.

Грейс с восхищением смотрит на меня, как будто я лучше, чем есть на самом деле, как будто в эту самую секунду я не представляю себе тысячу способов покончить с собой, пытаясь вспомнить, почему же не должна этого делать.

— Видишь? Ты только что просто это приняла.

Глава 7

Затем я оказываюсь со своим учителем литературы наедине.

Подносы со стола убраны, мусор выброшен. Остальные решили снова поискать проход, через который к нам вошел Бакстер. Кэри собирается рассказать всем о том, что, по нашим соображениям, случилось с учителем до того, как он пробрался к нам в школу, и о том, что Бакстер лжет, после чего все, конечно же, перестанут ему доверять. Я осталась в зале, так как чувствовала себя больной и усталой. Кэри посчитал, что если один из нас побудет с мистером Бакстером, то тот не заподозрит, что мы подозреваем его, на что Райс ответил, что всё это наоборот выглядит еще подозрительнее. Произнесенное столько раз слово «подозрительный» после этого уже не воспринималось всерьез. Я не понимаю, радует ли происходящее Кэри или нет. Мне кажется, что да. Нет, я знаю, что он волнуется по поводу того, что мы никак не выясним, как же Бакстер к нам пробрался, но если не считать этого и всеобщей паранои, то теперь есть чем заняться.

— Ты не могла бы принести мне воды?

Бакстер всё еще сидит за столом, а я — на мате. Чего он сам себе не принесет воды? Тем не менее я встаю и приношу ему бутылку. Он ставит ее на стол, а потом хватает меня за руку — его пальцы, сжимающие мое запястье, грубы и мозолисты. Я тяжело сглатываю, отчетливо помня их прикосновение к моему лицу.

— Ты ранена, — говорит Бакстер. — А остальные — нет. Это они с тобой сделали?

— Они? — У меня желудок переворачивается, когда я понимаю, о чем он. — Нет.

Глядя мне в глаза, учитель выпускает мое запястье. Я выдыхаю, подавляя порыв потереть кожу в том месте, где он к ней прикасался. Вместо этого я снова сажусь на свой мат.

— В таком случае хорошо, что ты нашла людей, которым можешь доверять.

— Наверное.

— В подобные времена — это редкость.

— Правда?

— Я так думаю. — Он вдруг начинает торопливо объяснять: — Люди, объятые паникой, всё рушат и уничтожают. Кортежа больше нет, как и большинства его жителей. А те, кто остались… они не будут… не будут хорошими. Будучи хорошим трудно выжить… но вы все, видимо, хорошие и при этом смогли продержаться так долго.

Мне хочется спросить его о мужчине снаружи. Был ли он хорошим?

— Должно быть, вы — исключение. — Бакстер морщится. Наклонившись вперед, он медленно выдыхает сквозь сжатые зубы, а затем, через долгое мгновение, выпрямляется. Его глаза слезятся.

— Что с вами, мистер Бакстер? Вам плохо?

— Я просто устал, — заверяет он меня. — Вы все обращаетесь ко мне так, словно я всё еще ваш учитель.

— Простите. Мы можем…

— Ничего. Я ведь и правда всё еще ваш учитель. — Он барабанит пальцами по столу. — Если они причинили тебе боль, ты можешь рассказать мне об этом. Мы решим, как нам быть. Тебе не нужно делать вид, что они хорошие.

Очень странно слышать подобное в обстоятельствах, в которых мы находимся. Я множество раз сидела в классе Бакстера в жаркие дни в кофтах с длинными рукавами, но никто мне и слова не сказал. Мне представляется, как слова учителя прозвучали бы для меня раньше: «Если он причинил тебе боль, ты можешь рассказать мне об этом. Мы решим, как нам быть. Тебе не нужно делать вид, что он хороший».

— Это не они. Мы выходили на улицу в тот день, когда вы пришли в школу, — отвечаю я. — Всё прошло не очень гладко.

Бакстер перестает стучать пальцами по столу.

— Зачем вы совершили такую глупость?

Я знаю, что не должна говорить то, что просится изо рта, но не могу удержаться:

— Мы пошли за мужчиной… с которым вы сюда пришли.

Бакстер бледнеет, но не произносит ни звука, поэтому я продолжаю говорить, потому что, во-первых, не отличаюсь умом, а во-вторых, считаю, что подобное не нужно скрывать:

— Мистер Бакстер, мы знаем, что вы пришли сюда не один. Знаем, что вы пришли сюда с тем мужчиной. Он был на улице и звал вас, когда мы к нему приблизились. Он повторял ваше имя: Ник. Он был жив. Теперь — нет. Вы можете рассказать нам о нем.

— Я не понимаю, о чем ты, — произносит Бакстер, уставившись на меня безо всякого выражения. — Я пришел сюда один.

У меня екает сердце.

— Вы, правда, не помните, как сюда вошли?

— А ты думаешь, я лгу? Ты это пытаешься мне сказать?

Я отрицательно мотаю головой, но когда Кэри с Райсом возвращаются, говорю им: он лжет.

Несмотря на это большинству из нас, как мне кажется, совместное будущее с Бакстером видится не очень приятным, но вполне безобидным. В ситуациях, когда другой человек ужас до чего странен, ты начинаешь задумываться о том, не в тебе ли на самом деле проблема, поэтому помалкиваешь о своих мыслях и всё идет своим чередом. Не думаю, что кто-то из нас ожидал чего-то настолько плохого и так скоро, но…

Мы спали как сурки, когда нас разбудил его вопль:

— Где мой пистолет? Куда вы его дели?! Мне нужен пистолет!

Голос Бакстера эхом разносился по залу — требовательный и пронзительный. Пистолет. Я не сразу понимаю, что мне это не снится. Но потом осознаю, что мои глаза открыты, и все вокруг вскакивают на ноги. Я тоже встаю. Находящийся у края сцены с фонариком в руке Бакстер, расшвыряв мусор и смятую одежду, в отчаянии зарывается пальцами в волосы.

— Какого хрена? — спрашивает Трейс. — Что…

— Куда вы его дели? — разворачивается к нему Бакстер.

— Они внутри? — взвизгивает Харрисон ничуть не хуже учителя. — Они вошли внутрь?

— Никто сюда не вошел, — поспешно отвечает Райс. — Мистер Бакстер…

— Где пистолет?

Кэри идет к нему:

— Мистер Би, что с вами…

— Мне нужен мой пистолет, мистер Чен. Куда вы его спрятали? Мне он нужен.

— У меня нет вашего пистолета. Для чего он вам?

Трейс берет фонарики и протягивает один из них сестре. В комнате становится светлее. Раздраженно застонав, Бакстер пытается залезть на сцену. Кэри поворачивается к Райсу и, видя выражение его лица, я сразу понимаю, что пистолет спрятан где-то за занавеской и что найти его не составит труда. К счастью, Бакстер слишком слаб, чтобы самостоятельно забраться на сцену. Поболтавшись на ее краю на животе, он опускается на ноги.

— Если Роджер на улице, я должен…

Кэри хватает Бакстера за руку и оттаскивает от сцены.

— По-моему, вы слишком взбудоражены…

— Там Роджер! — настаивает Бакстер, вцепившись в рубашку Кэри. Его взгляд блуждает по залу. — Мне нужен пистолет. Поймите, он мне нужен.

— Я понимаю. Я очень хорошо вас понимаю, но сначала вам нужно успокоиться. Успокойтесь, ладно?

— Роджер на улице…

— Я знаю, но…

— Вы понятия не имеете, что он сделает.

— Мистер Бакстер…

— Он там!

— Я знаю. Но он же не здесь!

Это сочетание слов срабатывает и утихомиривает Бакстера. Сникнув, он опускается на колени и наконец-то осознает, где находится. Он дышит рвано и тяжело.

— Харрисон, — зовет Кэри. — Можешь принести мистеру Бакстеру воды?

— Я не пойду на кухню один, — отвечает тот.

— Я пойду с тобой, — говорит Трейс.

Они единственные, кто двигается. Остальные смотрят на пытающегося взять себя в руки Бакстера. У Кэри посеревшее лицо. Всё это слишком для него, слишком для нас. Грейс придвигается ко мне, берет меня за руку и на секунду сжимает мою ладонь. Она считает меня сильной, и в это мгновение делает меня таковой.

С губ Бакстера срывается короткий стон.

— Простите, — говорит он Кэри. — Простите. Простите. Простите. Я еще не привык… Я не…

— Всё нормально.

— Вы должны понять… я так долго прожил на улице…

— Мы понимаем.

— Мне трудно привыкнуть.

— Всё хорошо.

Кэри помогает учителю подняться на ноги. Бакстер морщится, сгибается и выпрямляется в тот самый момент, когда с водой возвращаются Трейс и Харрисон. Бакстер берет у них бутылку и прижимает к потному лбу.

— Простите, — шепчет он.

— Кто такой Роджер? — спрашивает Райс, с какого-то перепугу решив, что сейчас самое подходящее время для подобного вопроса.

Я напрягаюсь, ожидая, что Бакстера накроет новый приступ истерики, но, слава богу, этого не происходит. Однако он вздрагивает при звуке имени «Роджер». Не остается никаких сомнений в том, что между ними что-то случилось.

— Мне бы хотелось принять душ, — говорит Бакстер. — Мне нужно… прояснить голову, прежде чем мы начнем об этом разговор. Мистер Чен, не могли бы вы найти мне чистую одежду?

— Конечно, — отвечает Кэри.

Бакстер рассеянно кивает. Сделав несколько глотков воды, он отдает наполовину пустую бутылку Трейсу. Кэри уводит мистера Бакстера, придерживая его за руку:

— Давайте… приведем вас в порядок.

Мы провожаем их взглядами.

— Если он всё гребаное время будет так себя вести, то я не знаю, что сделаю, — злится Трейс.

— Он хуже Харрисона, — соглашается Райс.

Харрисон бросает на него возмущенный взгляд, но Райс, проигнорировав его, поворачивается ко мне:

— Его звали Роджером.

Роджер. Мужчину на улице звали Роджером. Теперь, зная его имя, я чувствую себя еще ужаснее. Я спокойно бы прожила всю оставшуюся жизнь, не зная его. Мои руки всё еще помнят, как толкали его. Если я хорошенько прислушаюсь к себе, то услышу в памяти его предсмертные крики. Внутри всё леденеет. Мужчину снаружи, которого я убила, звали Роджером, и Бакстер его знал. Я убила мужчину по имени Роджер. Мозг лихорадочно придумывает оправдания:

Он был плохим, должен был быть плохим, если Бакстер бросил его там. Бакстер так боится этого Роджера, что хочет вернуть свой пистолет. Роджер был плохим, так что хорошо, что я его убила…

— Тебе нужно перепрятать пистолет, — говорю я Райсу.

Это почти смешно. Почти. Может быть, позже я найду это смешным, мы все найдем это смешным — то, что стоит мне произнести эти слова, как Кэри врывается в зал, крича:

— Пистолет! Мне нужен пистолет!

Мы не успеваем опомниться, как он оказывается на сцене, за занавеской. Появляется он уже с пистолетом в руке.

— Чего ты…

— Его укусили! Он инфицирован!

Трейс роняет бутылку, из которой пил Бакстер, и отпрыгивает от нее:

— Вот дерьмо!

— Куда? — спрашивает Грейс. — Куда его укусили? Я не видела укуса.

— В руку. — Кэри выглядит так, словно его вот-вот вырвет. — Я пошел ему за одеждой в драмкружок, и когда вернулся, он раздевался. И я увидел, что он укушен. Он этого не знает. Если он останется здесь, то превратится, и тогда уже будет не важно, как он вошел в школу, потому что нам всем настанет хана.

— Боже мой. — Харрисон в ужасе прикрывает рот рукой.

Кэри смотрит на пистолет и кажется таким юным, даже младше Харрисона, а потом его лицо меняется, принимает решительное выражение. Он направляется к двери.

— Подожди. — Райс хватает его за руку и тянет назад. — Ты хочешь его убить? Хочешь войти туда сейчас и просто пристрелить его в душе?

— А что еще мы можем сделать?

— Ты уверен, что это укус?

— Да! Это… — Похоже, у Кэри в рвотном позыве сжимается горло. Он прижимает ладонь ко рту, и когда дурнота проходит, опускает ее. — Он превратится.

— У него есть жар? Как он себя чувствует?

— Что?

— Температура… какая у него температура? Он горит? Или он холодный?

— Он, бл*ть, укушенный, Райс! У него на руке следы зубов! Мне плевать на то, как он себя чувствует! — Кэри указывает на коридор пистолетом, и это движение выходит у него таким естественным, будто он всю жизнь ходил с пистолетом, будто тот уже стал продолжением его собственной руки. — Нам нужно избавиться от него.

— Ты уверен на сто процентов? Нам нельзя ошибиться.

— Сколько раз мне еще повторить…

— Слушайте, если вы, слабаки, не можете договориться, то дайте мне этот гребаный пистолет и я сам его пристрелю, — вмешивается Трейс. — Или вы хотите подождать его превращения?

— А что, если он прямо сейчас превращается? — спрашивает Харрисон.

Райс засовывает пальцы в рот и резко и громко свистит, затыкая всех. Все замолкают, но он ничего не говорит. Мы так и стоим, беспомощно глядя друг на друга. С Роджером у меня хотя бы не было времени на раздумья. Сейчас же у нас есть на это время. Достаточно времени. И мы должны принять такое важное и большое решение, что зал, в котором мы находимся, кажется тесным и маленьким. Единственное, к чему прихожу я: мы должны его убить. Его нельзя оставлять в школьных стенах живым. Если он превратится — нам конец.

— Он только-только добрался сюда, — слабым голосом говорю я, как будто это что-то меняет. — Как мы ему скажем? Мы ему вообще что-нибудь скажем?

— Нет, — качает головой Райс.

— Вы должны сделать это быстро, — мямлю я, но не могу остановиться: — Может быть, сейчас еще достаточно темно и он ничего не увидит, поэтому сделайте это быстро… и нужно сделать это правильно… попасть прямо в голову…

— Слоун…

— А потом… его тело. Его нельзя здесь держать…

— Слоун, перестань, — просит Райс. — Мы даже не знаем, действительно ли его укусили.

Кэри поворачивается к нему с открытым ртом:

— Я только что сказал тебе, что он укушен.

— Да даже если и нет, он неуравновешен, — замечает Трейс. — И, проснувшись, первым делом бросился искать пистолет. Что, если в следующий раз он его найдет и случайно пристрелит кого-нибудь из нас?

— Он лжет, говоря, что не помнит, как сюда вошел, и он наврал Слоун, что пришел сюда один, — добавляет Кэри. — Он ведет себя ненормально.

— А что сейчас нормально? — вскидывается Райс. — Ну, перепугался он чуток и наврал. Это недостаточно веская причина для того, чтобы лишать кого-то жизни!

— Вы хотите меня убить?

Внутри меня всё обрывается. В дверях стоит Бакстер. Его влажные волосы прилипли к голове. Он в свежей одежде — костюмных брюках и новой рубашке. Бакстер заходит в зал как самый настоящий учитель, но его взгляд печален, он разочаровался в нас.

— Вы заражены, — говорит Кэри.

— Что? О чем вы? Я не…

— Ваша рука. Я видел ее.

Бакстер медленно качает головой. Он делает шаг вперед, и все мы коллективно шагаем назад. В этот миг я понимаю, что всё решено. Даже если весь следующий час Бакстер будет убеждать нас не убивать его, мы все уже решили, что он умрет.

— Можно мне посмотреть? — спрашивает Райс. — Укус?

Бакстер внимательно разглядывает нас. Я надеюсь на что-то, сама не зная, на что. Я хочу, чтобы он правильно всё понял. Чтобы он облегчил нам то, что мы собираемся сделать. В какой-то степени, так и выходит.

Он совершает самую глупую вещь. Он пытается бежать.

— Ловите его! — кричит Трейс. Он реально кричит.

Весь мир обрушивается на Бакстера. Райс, Кэри и Трейс пригвождают его к полу, и пистолет падает на пол. Я подбираю его, пока Кэри с Трейсом удерживают Бакстера, а Райс спрашивает:

— Какая рука? Какая рука?

— Левая! — кричит Кэри. — Левая!

Райс закатывает рукав Бакстера. Грейс направляет на руку учителя свет фонарика. Я никогда не видела укус вблизи. На покрасневшей, раздраженной коже отчетливо выделяются следы зубов. Кожа чистая — спасибо душу — но воспаленная. Влажная. Горячечная.

— Это не то, что вы думаете. Обещаю, это не то…

Райс кладет ладонь на лоб Бакстера.

— Если это не укус, то что тогда? — спрашивает он. — Вы должны нам всё рассказать.

— Это… это не…

Мы ждем. Бакстер морщится:

— Это укус.

Харрисон отбегает в самый дальний угол зала.

— Нет… это не… это не тот укус… выслушайте меня… меня укусил не один из них… это правда…

— Но у вас заражение, — шепчет Грейс. — Посмотрите на руку.

— Я не инфицирован! Я не… вы должны мне поверить, я не…

— У вас укус, но укусил вас не инфицированный? — недоверчиво спрашивает Трейс. — И вы хотите, чтобы мы в это поверили?

— Но это правда!

— Чушь! Вы говорите так только потому, что не хотите умирать.

— Я думаю, он говорит правду, — произносит Райс.

Однако я единственная, кто слышу это, и я не осмеливаюсь попросить его повторить. Я смотрю на руку Бакстера, на укус, и не понимаю, как Бакстер может говорить правду. Он инфицирован и должен умереть.

— У кого пистолет? — спрашивает Кэри. — У кого он?

— У Слоун, — отвечает Грейс.

У меня. Пистолет. Он у меня. Я опускаю на него взгляд. Он тяжелый в моих руках, горячий. Я поднимаю его, ощущая себя нелепой и донельзя перепуганной. Наставляю дуло на Бакстера. Они же хотят, чтобы я это сделала? Это должно быть сделано. Бакстер начинает громко что-то говорить, но я не разбираю его слов, хотя ритм его речи напоминает молитву. Я закрываю глаза.

— Нет! — кричит Райс. — Господи, Слоун, нет!

Я представляю, как стреляю. Представляю дырку между глаз Бакстера. Воображение рисует мне это так ярко, что по телу проходит дрожь. Мои руки накрывают чьи-то ладони. Райс мягко забирают у меня пистолет, и я ощущаю внутреннюю пустоту. Не знаю из-за чего. То ли из-за того, что у меня забрали пистолет, то ли из-за того, что он был в моих руках.

— Я не знала, что вы хотите от меня, — глухо говорю я.

— Пристрели его! — Это Трейс. — Сделай уже на хрен это!

— Я хочу, чтобы мы проголосовали, — предлагает Райс. — Нужно, чтобы всё было по-честному.

— Ты по-любому будешь в меньшинстве, — отвечает Кэри.

— Нам необязательно его убивать.

— А что нам еще остается сделать?

— Если я уйду, — вдруг говорит Бакстер, — то вы никогда не узнаете, как я сюда вошел. — И начинает плакать.

Глава 8

Мы не убийцы.

Мы всё еще хорошие люди, и вот какое решение нам пришлось принять. Или Бакстер уйдет, или мы его убьем. Факты ужасны. Он укушен. Он неуравновешен. Он нам солгал.

Этого больше, чем достаточно, особенно сейчас.

Мы находимся в библиотеке. Фонарики лежат на столе, и их лучи направлены на нас как свет испорченного прожектора. Бакстер у двери, готовится выйти навстречу тому, что бы там ни было. Я вспоминаю, как мы с Райсом стояли на том же самом месте всего лишь несколько дней назад. Как сильно всё изменилось за такое короткое время.

Харрисон с Грейс застыли у полок. Трейс с Кэри убирают с пути баррикады. Наконец, они заканчивают с расчисткой прохода. Дальше должно произойти две вещи: кто-то открывает дверь и Бакстер выходит наружу. И что потом? Он будет жить, пока не превратится окончательно? А мы будем вести себя так, словно ничего не случилось? Потому что ничего и не случилось, так как мы не использовали пистолет?

Смерть Бакстера неизбежна. Он в любом случае умрет.

Но мы не убийцы.

Хоть Райс и направляет сейчас пистолет прямо в голову учителя.

Он выстрелит, если Бакстер заупрямится и начнет грозить тем, что подвергнет наши жизни опасности.

— Если еще раз попробуешь забраться сюда тем же путем, что пришел раньше, — предупреждает Кэри, — мы тебя убьем.

— Вы, мистер Чен? Вы сделаете это?

— Я сделаю это, — тихо отвечает Трейс.

— Мне очень жаль, мистер Бакстер, — говорит Райс. Я слышу в его голосе искренность, которая заставляет меня усомниться в том, что наши действия правильны. — Вы должны понять…

— Вы никогда не найдете проход, — прерывает его Бакстер. — Не найдете путь, каким я вошел.

— Найдем.

Бакстер опускает взгляд на свои руки.

— Но я не заражен. Меня не инфицированный укусил.

Он повторяет это с тех самых пор, как мы приняли решение. Как будто если он разжалобит нас, мы позволим ему остаться. Если бы жалости было достаточно, мы бы так и сделали. Мы не плохие люди — во всяком случае, в глубине души.

— Никто не знает, через что я прошел, — шепчет он.

Он поворачивается к нам, и я делаю шаг назад. Я не хочу смотреть на него, не хочу, чтобы его пустой взгляд и осунувшееся лицо навсегда запечатлелись в моей памяти. Бакстер разворачивается к Кэри.

— Вы никогда не были хорошим учеником. Я так и не смог добиться того, чтобы вы хоть что-нибудь сделали, — произносит он, и Кэри, не споря с этим, просто кивает. Бакстер вздыхает и закрывает глаза. — Может быть, вы хотя бы будете тем, кто откроет мне дверь?

— Ладно, — соглашается Кэри и встает перед Бакстером.

В ту же секунду учитель кидается на него. Мы и моргнуть не успеваем. Я мгновенно осознаю, какую ошибку мы совершили. Мы думали, что мы сильнее и умнее мужчины, неделями в одиночку выживавшему на улицах. Кэри ни звука не издает. Они падают, и он ударяется головой о дверь. Кэри обмякает, Бакстер хватает его за руку, и я понимаю, что произойдет, до того, как это происходит, но ничего не могу сделать, чтобы это остановить. Бакстер вонзает зубы в руку Кэри.

Придя в себя, Кэри кричит так, как я никогда не слышала, чтобы кто-то кричал. Перед глазами мелькает что-то красное, и одновременно происходит множество вещей. Трейс вырывает пистолет у Райса из рук и кричит:

— Закрой долбаную дверь! Вышвырни его отсюда!

Райс срывается с места и, вцепившись в плечи Бакстера, пытается вытолкать его на улицу. И всё время, пока он это делает, Бакстер твердит:

— Я не инфицирован! Вы увидите… я не инфицирован! — Его зубы окрашены кровью Кэри.

— Кто-нибудь, помогите мне! — Райс с трудом пихает Бакстера к двери. — Помогите мне…

Я бросаюсь к нему. Распахиваю дверь, и меня встречает холодный воздух. Мне хочется выйти на улицу вперед них, но упирающийся Бакстер ударяет меня по груди рукой, заставляя отступить. Райс толкает его. Сильно.

Бакстера нет.

Дверь закрыта.

Секунду всё тихо, а потом Бакстер начинает неистово молотить кулаками в дверь.

Впустите меня.

Впустите меня.

Впустите меня.

Затем стук прекращается.

— Баррикадируем дверь, — велит Райс. — Быстро.

— Подожди, — говорит Трейс.

— Что?

— Подожди. — Трейс направляет пистолет на Кэри, уставившегося на свою окровавленную руку. — Кэри укушен. Разве его не нужно тоже выставить за дверь?

Кэри поднимает взгляд:

— Нет… я не… это не…

— Мы все видели это, Чен. Тебя укусили.

— Трейс, — зовет Райс.

Тот не обращает на него внимания. Его взгляд прикован к Кэри.

— Трейс, — говорю я. — Подумай, что ты предлагаешь…

— А что? Мы только что поступили так с Бакстером. Бакстер инфицирован. Он укусил Кэри. Кэри инфицирован. Всё просто. Всё, что подвергает риску меня или Грейс, идет на хрен из этого здания. Скажи мне, Чен, как предпочитаешь отсюда уйти.

Лицо Кэри теряет все краски. Он поднимает руку, и текущая по ней кровь капает на рубашку. Он молча молит Трейса его пощадить. Трейс морщится, но продолжает целиться в голову Кэри. Это так отвратительно.

— Я привел нас сюда, — шепчет Кэри.

— Мне пофиг. Бакстер укусил тебя, и теперь ты инфицирован.

— Дай мне пистолет, Трейс, — требует Райс.

— Отвали, Морено.

— Перестань. Мы можем изолировать его, пока он не превратится. Запереть в медкабинете.

— Но мы же не заперли Бакстера. Почему мы должны жалеть Чена? После того, что он сделал с моими родителями? Назовите мне хотя бы одну достойную причину, почему мы должны так с ним поступить.

— Потому что Райс прав, — шокирует нас Грейс.

У Трейса дрогнула рука.

Мы все оборачиваемся к его сестре, взволнованной, но решительной. Она подходит к брату и кладет свою ладонь поверх его руки. Он тяжело сглатывает. Может быть, его так же, как и всех нас, пугает мысль о том, чтобы убить Кэри? Но это ничего не меняет, пока в его руках пистолет.

— Это несправедливо, — говорит он Грейс.

— Они мертвы. Этого не изменить, — отвечает она. — Посмотри на меня.

Трейс отказывается смотреть ей в лицо, и ей ничего не остается, как встать прямо между ним и Кэри. Ее движения благородны, и Кэри взирает на нее, как на святую. А Трейс тут же опускает пистолет. Он всего лишь долю секунды направлял дуло на нее, но я вижу, что даже это причинило ему боль, напугало его.

— Они бы не хотели, чтобы ты это сделал.

— Грейс. Он. Укушен.

— Но он не превратился. Если превратится…

— То Трейс может сделать со мной всё, что пожелает, — заканчивает за нее Кэри.

Он прижимает руку к груди, и я думаю…

Кэри умрет раньше меня.

Мы потеряем Кэри.

— Трейс, — умоляет Грейс.

Я ухожу из библиотеки. Мне невыносимо слышать, как они решают судьбу Кэри при нем самом, невыносимо слышать, каким способом он умрет раньше меня. Я выхожу в коридор и бегу. Бегу по лестнице наверх — на второй этаж, на третий. Срываю плакатный щит и смотрю на раскинувшийся внизу Кортеж. Улицу освещает достаточно яркая луна, но я не вижу Бакстера и думаю о том, как всё в его жизни было предопределено с самого его рождения: как он родится, вырастет, найдет Мадлен, будет преподавать в средней школе, познакомится с Роджером и встретит свою смерть здесь, с нами.