Эван Картье. В погоне за золотым сечением

4. 110000110000110000110000110000110100

– Отпусти-и-и и забу-у-удь! – принялась напевать Луиза, едва мы вышли с последнего урока.

– О нет! Только не эта песня, – взмолилась Мария, проходя мимо нашей компании. – У меня младшая сестра уже всех достала с этим «Холодным сердцем»![1]

– Ага, та же история, – добавил Том, обгоняя нас, чтобы успеть на автобус. – Пока!

Но для меня день еще не закончился – он даже и не думал заканчиваться.

– Ты идешь на тренировку сегодня? – спросила Луиза, мельком взглянув на экран телефона.

– Ага, я уже четыре раза пропустил, надо бы пойти выхлопнуться.

Чистая правда. Слишком много эмоций сегодня пережито, а чтобы опустошить голову, нет ничего лучше, чем тренировка по тхэквондо. К тому же случившееся в библиотеке не шло у меня из головы.

– Окей. Знаешь, позвони мне сегодня вечером, – мягко предложила она. – Если вдруг захочется поговорить.

Луиза трогательно улыбнулась. Она знала, до чего мне тяжело сегодня. Тяжелее, чем обычно. А Луизе, моей подруге детства, всегда удавалось подобрать нужные слова. Мы познакомились еще в начальной школе, когда она побила Жюльена за то, что тот хотел отобрать у меня печенье. С тех пор мы не разлей вода. Луиза стала вроде сестры, которой у меня никогда не было.

– Спасибо, – просто ответил я.

Тут и добавить нечего. Мы знаем друг друга так хорошо, что иногда слова излишни. Луиза помахала мне рукой и направилась к автобусу. Я поднял воротник куртки, поправил лямки ранца и отправился в додзё – тут недалеко, всего десять минут пешком. По дороге достал телефон и проверил почту. Новых писем нет. Тем лучше. Сегодняшнее происшествие в библиотеке меня немного напугало. Не буду высовываться, по крайней мере пока не выясню, кто искал меня утром. Код выглядел довольно странно. Но, к сожалению, он мелькнул всего на несколько секунд – слишком мало, чтобы я распознал за ним какого-то конкретного хакера. Вопросы без ответов вереницей пронеслись в голове. Нужно думать о другом.

Я наконец-то добрался до зала. Два часа тренировок. Боевые искусства всегда были для меня чем-то вроде эмоциональной анестезии: в первый раз я пришел сюда в семь лет, когда отец записал меня в секцию под предлогом, что надо уметь защищаться. Со временем я втянулся, и спорт стал вроде наркотика, помогающего мне справиться с потоком мыслей.

– Эван! Рад тебя снова видеть, – поприветствовал меня тренер Гийом. – Ты выбрал правильный день, сегодня у нас только спарринг.

На этот раз я широко улыбнулся. Отлично. Именно то, что нужно.

– Спасибо, малыш Эван, – ответила бабушка, едва я поставил перед ней чашку чая.

Она окинула меня доброжелательным взглядом, и сразу стало так хорошо на душе. Я вернулся домой час назад, выхлопнувшись на тренировке как следует. Гнев, ярость, сомнения – все уже позади. А рядом с бабушкой мне вообще ничего не страшно. Как только закрывается входная дверь, внутри воцаряются спокойствие и уют. Морщинки в уголках глаз только украшают бабулю, и все-таки, если она смотрит так, как сейчас, мне всегда не по себе.

Потому что я – вылитый отец. Поразительное сходство: темные взлохмаченные волосы, спортивное телосложение, улыбка – все от него, кроме глаз. Глаза у меня особенные, светлые, серо-голубые, как у мамы. Единственное напоминание о ней. Я знаю, что, глядя на меня, бабушка немножечко видит и отца, и от этого сжимается сердце. От этого больно. Очень больно. На мгновение в ее глазах промелькнула невыразимая тоска, но тут же растворилась в широкой улыбке. Бабушка взяла чашку и сделала глоток.

– Мне звонил некий месье Мартин, – начала она, подув на горячий чай.

Ай. Ничего хорошего это не предвещало. Конечно, он позвонил.

– Он за тебя волнуется. Говорит, ты замкнулся в себе.

Больше всего на свете я ненавижу, когда мою бабушку достают по таким пустякам. Я сжал кулаки, но она спокойно продолжила:

– Твой учитель говорит, что тебе нужна помощь. Посоветовал быть аккуратней, чтобы ты не ушел в себя полностью.

Бабуля сделала второй глоток – повисла пауза. Да чтоб ему пусто было, этому месье Мартину. Вот обязательно было вмешиваться? Бабушка захихикала, от смеха чашка затряслась в руках, и ей пришлось поставить ее обратно на стол.

– Не волнуйся, – продолжила она, – я ему сразу все высказала.

Мои брови выгнулись вопросительной дугой, но я прекрасно ее понял. Бабуля всегда была верна себе, и годы ничего тут не изменили. Кажется, бунтарство, скрытое глубоко в душе, как она выражается, всегда было наследственной чертой в нашей семье.

– Я ответила ему, что нечего меня учить. Да за кого он себя принимает? Я сама прекрасно знаю, как с тобой обращаться! К счастью для него, это был телефонный разговор, а то…

– Успокойся, бабушка, все нормально. Забудь.

Надо было угомонить ее, а то она могла потребовать привести ее в школу и познакомить лично с пресловутым месье Мартином. А мне этого совсем не хотелось. Я поцеловал ее в лоб, а в ответ она погладила меня по щеке – очень по-матерински. Всего несколько секунд – и мое сердце снова согрето. Про звонок учителя мы забыли, словно его и не было. Бабушка всегда мне доверяла, а я просто не мог от нее ничего скрыть.

– Я зашел в магазин по дороге домой. Купил твои любимые шоколадные конфеты. Ну те, в кокосовой стружке.

Бабулины глаза загорелись: я знаю, чтó именно она любит, поэтому каждый раз покупаю ее любимые лакомства.

– Ого, спасибо. Не стоило.

И она нежно улыбнулась. После смерти отца все наследство оказалось на банковском счете, замороженном до моего совершеннолетия. Но при жизни он оформил на себя страховку, которая полностью покрывала наши текущие расходы. А мне больше и не надо, лишь бы бабушка была рядом – больше у меня никого не осталось. Лишь бы она была со мной, а остальное приложится.

– Пустяки, не беспокойся, – ответил я и пошел за конфетами.

Я выложил конфеты на тарелочку и вернулся к бабуле. Она тут же взяла одну и, едва развернув пластиковую обертку, проглотила ее. Я так рад, что могу подарить ей несколько мгновений мимолетного счастья после трагедии, которую она пережила. Так не должно быть. Дети не должны умирать раньше родителей. Каждую ночь, когда бабуле кажется, что я уснул, из ее комнаты доносятся всхлипывания, а пустота в моем сердце растет вместе с ее горем. Очень тяжело, когда ничего не можешь поделать. Мне бы так хотелось помочь бабушке – все бы на свете отдал ради ее счастья.

– А вообще как день прошел? – спросила бабушка, похлопав по сидению дивана, то есть приглашая меня сесть рядом.

– Как обычно, – ответил я, усевшись.

Она взяла меня за руку и крепко сжала. Я сжал ее руку в ответ. Ничего особенного, но от подобной нежности можно задохнуться. Я терпеливо выслушал, как прошел ее день. Бабуля обожает рассказывать сюжеты телефильмов, которые смотрит после обеда, а я обычно слушаю и безмятежно улыбаюсь. Как хорошо. Действительно хорошо. Конечно, она смотрит одни мыльные оперы, но главное – ей нравится. А раз она счастлива, я тоже счастлив.

– Ой, совсем забыла, – спохватилась она, взяв со стола конверт и протянув мне. – Это лежало утром в почтовом ящике.

Я взял конверт и нахмурился: ни адреса, ни марки. Просто мои имя и фамилия, нацарапанные кое-как черным фломастером. Странно. Я встал и поцеловал бабушку в лоб.

– Спасибо, пойду к себе.

Она кивнула и вернулась к своему чаю. Я поднялся по лестнице, не переставая вертеть странное послание в руках. Кто-то сам, лично положил конверт в ящик, потому что на нем не было ни одной почтовой печати. Усевшись за стол, я резким движением вскрыл письмо. Внутри – записка и флешка. Записка написана папиным круглым почерком, я узнал его. Черные чернила, белая бумага. Только что за бред? Снова мое имя и набор цифр на обрывке: 91195172225. У меня подступил ком к горлу и участилось дыхание. Шок. Я закрыл глаза и представил отца. Я скучаю. До смерти скучаю по нему. Открыв глаза, я погладил буквы, написанные папиной рукой.

Глубоко вдохнув, я решился посмотреть, что там на флешке, и вставил ее в слот. После короткого «БИП» на экране появилась фотография, и я замер. Снимок занимал все место на флешке. Я не мог сдвинуться или оторвать от него глаз. Папа. Улыбается. Счастливый. И такой живой. Нечем дышать. Картинки из прошлого пронеслись перед глазами. Я точно помню, когда была сделана эта фотография. Мы с ним вместе взобрались на вершину горы у моря во время последних каникул в Италии. Я молча разглядывал наши лица. Резко щелкнув по крестику в правом верхнем углу, я все-таки закрыл болезненное воспоминание. Фотография исчезла. С силой выдернув флешку из слота, я решил взглянуть на нее поближе: черная, с колпачком – самая обычная. Разочаровавшись, я кинул ее к остальному хламу в ящике стола. Закрыв глаза и массируя пальцами веки, я из последних сил пытался разгадать эту загадку. Кто отправил мне это? Зачем кому-то вообще понадобилось присылать мне письмо? Как оно оказалось в ящике? Никаких зацепок. На флешке только фотография. Часть моего прошлого. Мне хотелось кричать, пока голос не сорвется. Никогда больше я не увижусь с отцом. Слишком поздно. Он умер. Эта правда держит меня за горло.

Вдохнуть.

Задержать.

Медленно выдохнуть.

Так дышать меня научили врачи в случае панической атаки. Выдохнуть. Полностью выдохнуть. Скрестить руки и дышать ровно. Понемногу я овладел собой. Пустота в сердце словно черная дыра: она поглощает все вокруг, в том числе и меня самого.

За несколько минут вся моя жизнь погрузилась в кромешную тьму. Как по щелчку пальцев, она разбилась на мелкие осколки – я, я сам разбился на тысячу осколков. Полицейские говорили, что он не мучился. Что автокатастрофа, забравшая у меня отца, убила его мгновенно. Тело было невозможно опознать. Слишком много травм. На меня нахлынул поток сожалений и воспоминаний. Вся жизнь теперь вертелась вокруг моей утраты. Я не понимаю, почему все эти ужасные вещи происходят именно с моей семьей. Сначала умерла мама из-за обвала на археологических раскопках, где она работала, теперь – отец. У меня затряслись руки: до сих пор слышу те слова полицейских.

Автокатастрофа.

Все сгорело.

В состоянии алкогольного опьянения.

В итоге они решили, что отец просто оказался не в том месте не в то время. Какой-то пьяный парень вел слишком быстро, не остановился на светофоре и влетел в него на большой скорости. Виновник тоже мгновенно скончался. И все вернулось на круги своя, словно ничего и не было. Жизнь продолжается, вот только я так не могу. Ничто не будет как прежде. Я взглянул на одну из немногих семейных фотографий, обрамленную и висевшую на стене: мама и папа держат меня за руки, каждый со своей стороны. К горлу подступил ком при виде этой картины семейного счастья, о котором я и понятия не имел: просто был слишком мал, чтобы запомнить тот день. В глазах защипало. Значит, вот-вот расплачусь, как и всякий раз, когда вспоминаю о родителях. О каждом мгновении, которое мы не пережили, которое нам уже не пережить. Об утрате, ставшей уже настырной спутницей моей жизни. По щекам потекли слезы – и я расплакался, сидя в тишине. Глаза застилала пелена, я стиснул зубы. Вдруг телефон завибрировал на кровати. Эсэмэска от Луизы. Я вытер слезы тыльной стороной ладони и высморкался.

Хороший вопрос. Хотелось бы мне на него ответить, только вот, если подумать, ни у кого не было доступа к этой фотографии. Ни у кого, кроме отца. Одно ясно точно: папа не мог отправить снимок.

Знаю, дурацкая отговорка, но мне совершенно не хотелось ничего обсуждать по телефону. Луиза сразу догадается, что я плакал, что мне грустно, – так ведь всегда бывает. Только сегодня не нужно меня утешать. Я хочу отпустить на волю всю скопившуюся внутри тоску.

Бросив телефон на кровать, я повалился на постель. Все смешалось в голове: отец, флешка, цифры… Что все это значит? Понятия не имею, но точно знаю одно: когда-нибудь я разгадаю эту тайну.