Евдокия Московская

Блюстительница престола: завещание Дмитрия Донского

Можно с грустью заметить, что во всякой, даже в самой счастливой семье происходят порой не очень радостные события. Так и великой княгине Евдокии пришлось пережить своего мужа.

Трудные обстоятельства, способные переменить ход истории, иногда возникают внезапно. Таким событием стала кончина великого князя Московского — Дмитрия Ивановича Донского. Это произошло в мае 1389 года. Князь не дожил до сорока лет. Этот возраст по тем непростым временам считался солидным.

На миниатюре из Лицевого летописного свода XVI века изображены родственники князя у его одра. Мы видим редкое изображение лика княгини Евдокии, теперь уже вдовы. Все те, кто попал на миниатюру, разбиты большим горем, они эмоционально переживают случившееся.

Как писалось в «Слове о житии и о преставлении великого князя Дмитрия Ивановича»: «Сий убо великий князь… огради всю землю Русьскую. От востока до запада хвално бысть имя его, от моря и до моря, от рек и до конець вселенныя превознесеся честь его… окаанный же Мамай от лица его побеже… и бысть тишина в Русьской земли».

Произошло это в тот момент, когда главные проблемы существования крепнущего Владимирского (Московского) княжества были в основном решены. Самые сильные внутренние враги были уже повержены. Разногласия с Ордой почти преодолёны. Не было на Руси тогда глобальных войн. Руководители государства занимались всеобщим устроительством. Ещё здравствовали духовный покровитель Московии — преподобный Сергий Радонежский и его первый ученик — преподобный Савва Сторожевский.

Вот как описывал те события автор книги о московских святынях Кремля И. К. Кондратьев: «Наконец, ещё более жестокий удар поразил великую княгиню: не имея ещё и сорока лет, 22 мая 1389 года умер муж её Дмитрий Иванович. «Увидев супруга своего мёртвым, на одре лежащим, — передаёт жизнеописатель Дмитрия Ивановича, — великая княгиня начала плакать, ударяя руками в грудь свою; огненные слёзы лились из очей… Зачем, — воскликнула она, — умер ты, дорогой мой, жизнь моя, зачем оставил меня одну вдовою? Зачем я не умерла прежде тебя? Куда зашёл свет очей моих? Куда скрылось сокровище жизни моей? Почто не ответствуешь мне, супруге твоей? Цвет мой прекрасный, зачем так рано увял ты? Господин мой, что же не смотришь на меня, не отвечаешь мне? Ужели ты забыл меня? Вот мы, я, жена твоя, и дети твои! Что же не даёшь нам никакого ответа? На кого ты оставляешь меня и детей своих? Рано заходишь, солнце моё, рано скрываешься, прекрасный месяц мой, рано идёшь к западу, звезда моя восточная! Где честь твоя, где слава и власть твоя? Был государем всей русской земли, а ныне мёртв и ничего не имеешь в своём владении! Много примирил стран, много одержал побед, а ныне сам побеждён смертию! Изменилась слава твоя, и на лице твоём видна печать тления! Жизнь моя, я уже не могу более находить в тебе источник веселия! Вместо многоценной багряницы ты облёкся в сии бедныя ризы, вместо венца покрыл главу свою простым платом, из светлых чертогов переселился в тесный и мрачный гроб! Зачем помрачился свет мой ясный? Если Бог услышит молитву твою, помолись обо мне, княгине твоей, чтобы мне умереть вместе с тобою, как мы неразлучены были в жизни! Юность ещё не оставила нас, ещё старость не постигла нас! Зачем оставил меня и детей своих? Немного было радостей в моей жизни с тобою, вместо веселия плач и слёзы были моею долею; вместо утехи и радости — скорбь и сетование!.. Зачем я не умерла прежде тебя? Тогда я не была бы горькою свидетельницею твоей кончины и не чувствовала бы своего несчастия! Ужели ты не слышишь жалобных речей моих? Ужели не трогают тебя горькия слёзы мои?.. Крепко уснул царь мой… не могу разбудить тебя!.. С какой войны пришёл ты, отчего так утомился?.. Звери земные идут на ложе своё, птицы небесныя к гнёздам своим, а ты, господин мой, навеки отходишь от дому своего!.. Кому уподоблю и как назову себя? Вдовою ли? Но я не знаю сего имени! Женою ли? Но царь — супруг мой — оставил меня!.. Вдовы старыя, утешьте меня! Юныя вдовы, плачьте со мною! Что может быть горестнее несчастия вдовы? Как оплакать и как выразить мне своё горе?.. Боже Великий, Царю царей, будь моим заступником! Пресвятая Богородица! Не оставь меня и не забудь меня во время печали моей!»

Этой жалобой оканчивается плач Евдокии над гробом её супруга, а потеря супруга была для Евдокии несчастьем, ничем не вознаградимым, была последним испытанием, разорвавшим все связи её с этим миром».

В этой цитате из книги XIX столетия мы в очередной раз (если следовать истории древнерусской литературы) встречаемся с текстом знаменитого «Оплакивания великой княгиней Евдокией своего мужа», которое вошло составной частью в так называемое «Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича, русского царя».

Данное, чудом дошедшее и сохранившееся до наших дней Житие (вернее, Слово о житии) великого князя Дмитрия Донского было создано, по-видимому, в самом конце XIV столетия (или в первые годы XV века), то есть ещё при жизни княгини Евдокии — тогда уже вдовы. Мы можем смело утверждать, что это уникальный образец древнерусской литературы, агиографического жанра. Неповторимое похвальное слово благочестивому и истинно мудрому правителю, который сумел победить захватчиков Руси — монголов.

«Князь сей Дмитрий, — читаем мы в Житии, — родился от именитых и высокочтимых родителей: был он сыном князя Ивана Ивановича, а мать его — великая княгиня Александра. Внук же он православного князя Ивана Даниловича, собирателя Русской земли, корня святого и Богом насаждённого сада, благоплодная ветвь и цветок прекрасный царя Владимира, нового Константина, крестившего землю Русскую и сородич от новых чудотворцев Бориса и Глеба. Воспитан же был он в благочестии и в славе, с наставлениями душеполезными, и с младенческих лет возлюбил Бога. Когда же отец его, великий князь Иван, покинул сей мир и удостоился небесной обители, он остался девятилетним ребёнком с любимым своим братом Иваном. Потом же и тот умер, также и мать его Александра преставилась, и остался он на великом княжении.

И когда воспринял он скипетр державы земли Русской, престол земного царства, отчину свою — великое княжение, по дарованной ему от Бога благодати, почести и славу, ещё юн был он годами, но духовным предавался делам, праздных бесед не вёл, и непристойных слов не любил, и злонравных людей избегал, а с добродетельными всегда беседовал. И Священное Писание всегда с умилением он слушал, о церквах Божьих усердно заботился. И на страже земли Русской мужественно стоял, беззлобием отроку уподобляясь, а умом — зрелому мужу. Неприятелю же всегда был страшен он в бранях и многих врагов, на него поднимавшихся, победил. И славный град Москву стенами он на диво всем оградил. И в этом мире прославился — словно кедр в Ливане вознёсся и словно финиковая пальма расцвёл».

Мы находим в этом рассказе удивительную риторику, особенный язык, напоминающий тот, что был присущ Епифанию Премудрому, написавшему Житие преподобного Сергия Радонежского и создавшего уникальную школу-традицию так называемого «плетения словес». Его особенная, торжественная манера письма стала новым веянием в писаниях той эпохи, в особенности агиографических. Подобная традиция продолжилась затем вплоть до XVII столетия.

Поэтично и описание брака князя Дмитрия и княжны Евдокии: «Когда же исполнилось ему шестнадцать лет, привели ему в невесты княгиню Авдотью из земли Суздальской, дочь великого князя Дмитрия Константиновича и великой княгини Анны. И обрадовалась вся земля свершению их брака. И после брака жили они целомудренно, словно златогрудый голубь и сладкоголосая ласточка, с благочестием пеклись о спасении своём, с чистой душой и ясным умом держа земное царство и готовя себя к небесному, и плоти своей не угождали».

Современники впервые встречаются здесь с реальными человеческими описаниями жизни и деятельности князя Дмитрия. В данном Житии больше исторических фактов, нежели житийных рассуждений. Перед нами действительно уникальный источник, ознакомиться с которым имеет смысл каждому любителю русского Средневековья.

«С юных лет Бога он возлюбил, — пишет автор «Слова о житии», — и усердствовал в духовных делах; хотя и не изощрён был в книжной премудрости, но духовные книги в сердце своём держал. И ещё одно поведаю о жизни его: тело своё в чистоте сберёг до женитьбы, церковь свою сохранил Святому Духу неосквернённой. Очи всегда опускал к земле, из которой и взят был, душу же и ум обращал к небу, где и подобает ему пребывать. И после бракосочетания также тело в чистоте соблюдал, к греху непричастным. Сбылись на нём слова божественного апостола Павла, который сказал: «Вы — храм Бога Живого, говорившего: «Вселюсь в них и в них пребуду». Царским саном облечённый, жил он по-ангельски, постился и все ночи простаивал на молитве, сну лишь ненадолго предаваясь, вскоре снова вставал на молитву и в такой благости всегда пребывал. Тленное тело имея, жил он жизнью бесплотных. Землёю Русскою управляя и на престоле сидя, он в душе об отшельничестве помышлял, царскую багряницу и царский венец носил, а в монашеские ризы всякий день облечься желал».

Тот же автор книги «Седая старина Москвы» И. К. Кондратьев ещё в 1893 году писал: «Нет надобности объяснять, что в плаче Евдокии над гробом супруга много поэтического, вымышленного, и его нельзя считать буквально подлинным. Но с другой стороны, взяв во внимание современность сказания о житии Дмитрия Ивановича, общеупотребительность в Древней Руси выражения душевной скорби в плаче, то есть в разных причитаниях над умершим, нельзя не признать в нём если не всего, то, по крайней мере, много исторически достоверного. Сочинитель жития Дмитрия Ивановича мог быть свидетелем его кончины, мог слышать плач его супруги и потом, конечно с некоторыми изменениями, внести его в составленное им жизнеописание Дмитрия Донского. Если же мы и отвергли бы вполне подлинность плача, то он всё-таки будет для нас иметь важность как изображение душевного состояния Евдокии при гробе её супруга в том виде, как представлялось это состояние современникам».

Плач Евдокии (в тексте она также зовётся Авдотьей) вошёл составной частью в данное Житие. А рассказ о совместной жизни в браке Дмитрия со своей женой, включающий наставления детям, интересен и для современного читателя.

«И прожил он со своей княгиней Авдотьей двадцать два года в целомудрии, и имел с ней сыновей и дочерей, и воспитал их в благочестии. А княжение великое держал, отчину свою, двадцать девять лет и шесть месяцев, и многие славные деяния свершил, и победы одержал как никто другой, а всех лет жизни его было тридцать восемь и пять месяцев. А потом разболелся он и мучился сильно. Но после полегчало ему, и возрадовалась великая княгиня радостью великою, и сыновья его, и вельможи царства его. И снова впал он в ещё больший недуг, и стоны вошли в сердце его, так что разрывалось нутро его, и уже приблизилась к смерти душа его.

В то же время родился у него сын Константин. И призвал князь к себе княгиню свою, и других сыновей своих, и бояр своих, и сказал: «Послушайте меня все. Вот и отхожу я к Господу моему. Ты же, дорогая моя княгиня, будь детям своим за отца и мать, укрепляя дух их и наставляя всё делать по заповедям Господним: послушными и покорными быть, Бога бояться и родителей своих почитать, и страх перед ними хранить, в сердце своём во все дни жизни своей». И сказал сыновьям своим: «Вы же, сыны мои, плод мой, Бога бойтесь, помните сказанное в Писании: «Чти отца и мать, и благо тебе будет». Мир и любовь между собой храните. Я же вручаю вас Богу и матери вашей, и в страхе перед нею пребудьте всегда. Повяжите заветы мои на шею себе и вложите слова мои в сердце ваше. Если же не послушаете родителей своих, то вспомните потом написанное: «Проклятие отца дом детей его разрушит, а вздохи матери до конца искоренят». Если же послушаете — будете долго жить на земле, и в благоденствии пребудет душа ваша, и умножится слава дома вашего, враги ваши падут под ногами вашими и иноплеменники побегут пред лицом вашим, избавится от невзгод земля ваша, и будут нивы ваши изобильны. Бояр своих любите, честь им воздавайте по достоинству и по службе их, без согласия их ничего не делайте. Приветливы будьте ко всем и во всём поступайте по воле родителя своего».

Мы встречаем здесь также подробное описание завещания князя Дмитрия Донского, фактически — цитирование его духовной грамоты. Это было важное указание на соблюдение права престолонаследия, которое соблюдала вдова князя Евдокия и которое было нарушено уже после её кончины.

«И, призвав сначала сына своего старшего, князя Василия, на старейший путь, — подробно пишет автор «Слова», — передал в руки его великое княжение — стол отца его, и деда, и прадеда, со всеми пошлинами, и передал ему отчину свою — Русскую землю. И раздавал каждому из своих сыновей: передал им часть своих городов в отчину, и каждому долю в княжении их, где кому из них княжить и жить, и каждому из них дал по праву его землю. Второму сыну своему, князю Юрию, дал Звенигород со всеми волостями и со всеми пошлинами, а также и Галич, который когда-то был Галицким княжеством, со всеми волостями и со всеми пошлинами. Третьему же сыну своему, князю Андрею, дал город Можайск, да другой городок — Белоозеро, со всеми волостями и со всеми пошлинами; это княжение было когда-то Белозерским. Четвёртому же сыну своему, князю Петру, дал город Дмитров со всеми волостями и со всеми пошлинами.

И так утвердил он всё это златопечатной грамотой, и, поцеловав княгиню, и детей своих, и бояр своих прощальным целованием, благословил их, и, сложив руки на груди, предал святую свою и непорочную душу в руки истинного Бога девятнадцатого мая, в день памяти святого мученика Патрикия, на пятой неделе после Пасхи в среду, в два часа ночи. Тело его честное осталось на земле, душа же его святая в небесную обитель вселилась.

Когда же преставился благоверный и христолюбивый, благородный князь всея Руси Дмитрий Иванович, озарилось лицо его ангельским светом. Княгиня же, увидев его, мёртвым на постели лежащего, зарыдала во весь голос, горячие слёзы из глаз испуская, нутром распаляясь, била себя руками в грудь. Словно труба, на бой созывающая, как ласточка на заре щебечущая, словно свирель сладкоголосая, причитала…».

Находим мы тут и сведения о семье князя, о детях Евдокии, что помогает нам узнать некоторые подробности из их жизни.

«Пятый же сын его, Иван, умер, а шестой сын его, Константин, самый маленький, ещё младенец, ибо остался он тогда после отца четырёхдневным, седьмой же сын его старший — Данило… (некоторая путаница в сложном списке сыновей князя была присуща многим авторам. — К. К-С.).

Ещё и мудрый сказал, что любящего душа в теле любимого. И я не стыжусь говорить, что двое таких носят в двух телах единую душу и одна у обоих добродетельная жизнь, на будущую славу взирают, возводя очи к небу. Так же и Дмитрий имел жену, и жили они в целомудрии. Как и железо в огне раскаляется и водой закаляется, чтобы было острым, так они огнём Божественного духа распалялись и слезами покаяния очищались. Есть ли кто столь сед разумом ещё до старости?».

Дмитрий Донской успел обзавестись, как мы уже знаем, большой семьёй. Перед кончиной он знал — есть кому оставить наследство.

И в первую очередь — своей супруге Евдокии, которую он видел в качестве настоящей местоблюстительницы московского (владимирского) престола. Она должна была помочь своим детям, в особенности — сыновьям, разобраться в престолонаследии. Забота о княгине была уже традицией в московской великокняжеской семье. Ещё Иван Калита писал в своей духовной грамоте: «А завещаю тебе, сыну моему… братьев твоих младших и княгиню мою с меньшими детьми: после Бога ты будешь о них заботиться».

Как же это тогда происходило, как разбирались между собой с помощью мудрой матушки Евдокии наследники великого дела — объединения всех русских земель и завершения процесса определения их в самостоятельное государство, не зависящее от воли хана-царя, не выплачивающее дань и не ожидающее кары за свои ослушания?

Великий князь Дмитрий Донской, собирая многие годы воедино русские земли, был вынужден незадолго до своей кончины вновь делить их в своём завещании между сыновьями и своей супругой.

Видимо, уже предполагая такой исход, Дмитрий Иванович продиктовал духовную грамоту, где определил — что, кому и сколько достанется из наследников.

Духовные грамоты — завещания — писались в важнейшие и непростые моменты, когда что-то могло угрожать жизни того или иного князя. Причин было много: состояние здоровья, возраст или предстоящие походы и войны. В таких случаях всегда было необходимо позаботиться о наследстве.

В результате данные документы стали важным источником по русской средневековой истории. Они, в частности, показывают, чем владели князья, иногда — как они приобрели те или иные свои владения. По ним мы можем проследить процесс становления, собирания и объединения или раздробления земель различных княжеств.

Когда завещания подписывались, то присутствовали свидетели — «послухи», список которых затем мог включаться в текст. Среди них могли быть весьма уважаемые и пользующиеся авторитетом бояре или княжеские слуги. Так благодаря документам мы можем себе представить и состав княжеского двора того времени.

Великокняжеские духовные грамоты хранились достаточно бережно — как ценные и актуальные документы, ведь по ним определялось конкретное наследственное землевладение, и потому дошли они до нас относительно хорошо. Мы можем, например, прочитать комплекс духовных грамот великих князей Московских, начиная с Дмитрия Донского.

Само завещание великого князя Дмитрия Ивановича породило в будущем все наиболее значительные события первой половины XV века. Борьба за наследство имела прямое отношение к духовной грамоте великого князя.

Две духовные Дмитрия Донского сильно отличаются одна от другой. И это понятно — они написаны в разное время, в них отражены разные обстоятельства. Содержание завещания великого князя изменилось за годы.

Именно завещание отца (кроме прочих летописных источников) спустя четыре десятилетия привозил с собой его сын князь Юрий Дмитриевич в Орду для доказательства своих наследственных прав на московский престол (то есть, судя по всему, он показывал ордынскому хану подлинник этого ценного документа). Именно этот источник и по сей день интерпретируется историками по-разному.

Вернёмся к событиям, связанным с составлениями духовных грамот князя Дмитрия. Первую свою духовную грамоту князь Дмитрий составил перед событиями 1375 года и перед походом на Тверь, когда впервые русские подняли меч против Орды. Текст её частично сохранился.

Двое его сыновей, как мы уже знаем, тогда были ещё в малолетстве. Василию исполнилось четыре года, а Юрий только появился на свет в Переяславле. Но почему великий князь не написал духовной раньше, ведь сын-наследник у него уже был?

Факт, что Дмитрий Иванович определит наследство только после рождения Юрия. И неслучайно.

Один из сыновей великокняжеской семьи, как известно, скончался в малолетстве (как мы уже говорили, Юрий был третьим сыном). Значит, подобное могло произойти и в дальнейшем.

О том, что когда-то в будущем у Евдокии появятся и другие мальчики, — никто не мог ведать.

Князь Дмитрий поступал мудро и делал всё вовремя. Он диктует текст, по которому главные отчины уже тогда отдаёт старшему — четырёхлетнему Василию. «А что буде прикупил сёл, или примыслил, или починков, или которая будуть сёла отца моего великом княженье купля, или моя сёла купленая, или брата моего сёла, княжи Ивановы, те сёла и починки сыну моему, князю Василью, и моей княгини, и моим детём».

Формула «сыну моему, князю Василью, и моей княгини, и моим детем» — повторяется в грамоте неоднократно. Тогда князь ещё не определился окончательно — отдавать ли всё только старшему сыну или же оставить на усмотрение всех детей — под руководством великой княгини, которая могла бы мудро рассудить любые возникающие споры. Упоминание Василия первым ещё не означало конкретно, что он получит всю полноту власти и основную собственность. Оставалась некоторая неопределённость в дележе всего наследства между детьми. Но какими «детьми»?

Под фразой «моим детём» можно понимать, например, дочерей. Но обычно так не делалось. Указывались мальчики. Множественное число предполагало, конечно, возможное появление и других сыновей — пока грамота не будет переписана. Но известных нам младших братьев Василия и Юрия тогда не было ещё и «в проекте».

При диктовке завещания присутствовал митрополит Алексий, повесивший на грамоту свою печать. Также и свидетели, о которых написано: «А послуси на сю грамоту: Тимофей околничий… Иван Родивонович, Иван Фёдорович, Фёдор Ондреевич. А грамоту писал дьяк Нестер».

Новый — второй — текст завещания, составленный в присутствии «игумена Сергия» (Радонежского), был более подробен и детализирован (возможно, были и другие варианты завещаний, но нам они неизвестны).

Исходя из содержания, подписание документа датируют временем между 13 апреля и 16 мая 1389 года. Так как именно 13 апреля из Москвы уехал митрополит Пимен (он, как мы видим, не участвует в составлении документа, а должен был бы — как митрополит). И, судя по тексту, в тот момент ещё не появился на свет последний сын князя Дмитрия — Константин («а даст ми Бог сына…» — читаем мы в завещании). Родился же он 16 мая, за несколько дней до кончины Дмитрия.

Старший сын Василий получал «отчину великое княжение». Неожиданно для многих такой фразой князь Дмитрий впервые за время ордынского ига самостоятельно провозгласил передачу великокняжеской власти, добавив к этому и ещё более серьёзные определения: «А переменит Бог Орду, дети мои не имут давати выхода в Орду». Вот так правитель Москвы начал традицию постепенного отвержения монополии Золотой Орды на определение власти и дани на Руси.

Василию также отходила Коломна с волостями и половиной городских пошлин. «А дети мои, молодшая братья княжи Васильевы, — особо выделил князь Дмитрий, — чтите и слушайте своего брата старишего в моё место своего отця.

А сын мой, князь Василий, держит своего брата, князя Юрья, и свою братью молодшюю в братьстве, без обиды».

Князя Юрия в своём завещании Дмитрий Донской выделил неслучайно. Тот в эти годы явно подавал большие надежды на будущее — и образованием (что известно по источникам), и стремлением к воинскому поприщу, и необычным врождённым чувством справедливости, умением ещё с детства улаживать отношения в семье. В отличие от старшего Василия, который был наделён чертами слабохарактерного и весьма тщеславного человека. И если другие сыновья получили свою долю: Андрей — Можайск и Белоозеро, Пётр — Дмитров и Углич, Иван — «не от мира сего» — несколько волостей, а народившийся Константин потом от братьев получит в дар Углич, то наследство, причитавшееся Юрию, будет оговорено с отдельными подробностями.

И вот — самое интересное! Свою супругу князь Дмитрий в завещании выделил особо! Князь отдал Евдокии частично разные владения из наследования каждого из сыновей. Но главное, она оставалась старшей в вопросах разрешения различных внутрисемейных споров.

Это немаловажное заключение-заповедь в духовной грамоте подсказывает, что вопрос о престолонаследии возник как важный уже тогда. А через десяток с небольшим лет он станет камнем преткновения в отношениях между старшими сыновьями Дмитрия.

Например, было отмечено: «А по грехом, которого сына моего Бог отьимет, и княгини моя поделит того уделом сынов моих. Которому что даст, то тому и есть, а дети мои из её воли не вымутся».

То есть воля великой княгини становилась не менее важной, нежели воля будущего преемника Дмитрия на престоле. Поразительный факт для завещаний того времени. И поразительное доверие великого князя своей жене, женщине, что шло вразрез со многими традициями Средневековья.

И вот что было главным: вопрос о дальнейшей перемене власти. По этому поводу великий князь Дмитрий Иванович Донской написал: «А по грехом, отьимет Бог сына моего, князя Василья, а хто будет под тем сын мой, ино тому сыну моему княж Васильев удел, а того уделом поделит их моя княгини. А вы, дети мои, слушайте своее матери, что кому даст, то тому и есть».

Ещё два важнейших утверждения, таким образом, находим мы в грамоте. Первое — князь Дмитрий подтверждает престолонаследие (сложившееся аж со времён Ярослава Мудрого) от старшего брата к следующему по возрасту. Второе — вдова великого князя Евдокия становилась на время судьёй в возможных разногласиях и спорах наследников. С точки зрения юридической, формула «слушайте своее матери» с добавлением почти приказа «что кому даст, то тому и есть» явилась во многом новшеством в истории властных взаимоотношений конца XIV столетия на Руси.

Заключительные слова Дмитрия Донского — «А хто сю грамоту мою порушит, судит ему Бог, а не будет на нём милости Божий, ни моего благословенья ни в сии век, ни в будущий», — по сути, являются его предсмертным приговором тому, кто начнёт не только менять суть завещания, но и положит основание известной междоусобице и братоубийству. Речь идёт о длительной распре между князьями Московского властвующего дома, которая по-настоящему начнётся через несколько десятилетий после кончины Дмитрия Донского и войдёт в историю как период междоусобными войн. А как мы знаем, начал эту распрю именно старший брат Василий, нарушив завещание, хотя поздняя история утверждала, будто во всём виноват князь Юрий.

Неслучайно в одной из фраз завещания князя Дмитрия его сын Юрий выделен после Василия как бы отдельно, особо: «А сын мой, князь Василий, держит своего брата, князя Юрья, и свою братью молодшюю в братьстве, без обиды». Этот сын был любимчиком, особенно княгини Евдокии. Умирающий князь будто предчувствовал будущую несправедливость.

Можно предположить, что от более серьёзных наследственных указаний по отношению к Юрию князя Дмитрия могла отвратить странная болезнь, которая чуть не унесла жизнь Юрия в 1388 году. Отец вдруг понял, что и этот сын может неожиданно умереть. И он побоялся недуга юноши. И хотя «Бог милова его», завещание было уже составлено. Ничего более, кроме особого выделения Юрия (в виде явного наставления-указания именно Василию) как брата, которого нельзя оставлять «в обиде», — в грамоте нет. Кстати, указание это намекает на уже тогда, видимо, непростые отношения между братьями. И, похоже, негатив исходил от старшего, что подтвердит время.

Известно, что в год кончины Дмитрия Донского ни один из сыновей его и Евдокии ещё не был женат и не имел потомства. Вот почему было так важно детально расписать в завещании и порядок передачи власти. Многие дети князя умирали в разном возрасте. Кто на самом деле выживет и сможет управлять таким большим и неустойчивым государством, как Московская Русь, — вряд ли кто-нибудь взялся бы тогда прогнозировать.

Князь Дмитрий Иванович соблюдал законы предков, причём точно. Окружение поддерживало его. Власть принимал старший сын Василий, а следующий — Юрий — придёт в своё время, когда положено. И если мы верим тем словам в завещании, где великокняжеская власть передаётся от Дмитрия к Василию, то мы должны так же точно верить и тем словам, где заповедано Василию — передать затем власть Юрию (или, в случае смерти Юрия, другому брату, кто за ним будет старшим). Таков был порядок, установленный тогда.

Этим словам верила и следовала до самой своей кончины великая княгиня Евдокия, вдова Дмитрия Донского. Увы, но жизненных дней ей отпущено было не так уж и много, хотя пережила она мужа почти на 18 лет. И за это время никаких серьёзных споров или стычек между сыновьями не произошло.

Это характеризует Евдокию как женщину мудрую, волевую, решительную и последовательную в своих решениях и поступках. Что и вызывало со стороны окружающих большое и искреннее к ней уважение, вылившееся в дальнейшем в настоящее почитание.

Храм-памятник мужу в Кремле

После кончины мужа у Евдокии возникает множество хлопот. Первым делом нужно было позаботиться об устройстве жизни старшего сына, заступившего в Москве на властный престол. В его возрасте другие князья уже давно бы сыграли свадьбу. Но Василий ждал свою невесту, которой ещё ранее дал обещание о браке.

В 1390 году Василий Дмитриевич женится на дочери великого князя Литовского Витовта — Софье (подробнее мы расскажем об этом позднее). Теперь все стали ждать от молодых продолжения рода Дмитрия Донского. И оказалось, что ожидание такое может продлиться довольно долго…

Спустя два года, в 1392-м, скончался преподобный Сергий Радонежский, крестный отец нескольких детей великой княгини Евдокии. То была большая потеря для великокняжеской семьи. Особенно для самой великой княгини и её сына Юрия, который был крестным сыном Троицкого старца.

Одно радовало, что первый ученик Сергия, а также его духовник, будущий духовный наставник княгини Евдокии — преподобный Савва (позже названный Сторожевским) станет следующим игуменом Троицкого монастыря.

А ещё за несколько месяцев до преставления Сергия, у Вологды, в основанном им Спасском монастыре скончался ещё один вероятный духовный наставник княгини Евдокии и, как предполагается, восприемник некоторых её детей — преподобный Дмитрий Прилуцкий.

Именно в это время Евдокия задумала большое строительство в Московском Кремле. Уже осуществляя идею основания в столице женского монастыря, она стала независимо от этого строить новый каменный храм на самом главном, историческом месте большого кремлёвского холма.

В 1393—1394 годах великая княгиня возводит из камня храм Рождества Богородицы, который позднее будут называть так: «что вверху, на царицыных сенях». Идея строительства будет непростой. Храм закладывался как памятник её мужу, как напоминание о победе на Куликовом поле, которая произошла как раз в дни празднования Рождества Богородицы — 8 сентября 1380 года.

Княгиня не осталась одинока в своём начинании. Сын Евдокии — князь Юрий Дмитриевич — тут же осуществит аналогичное строительство (в честь отца и Куликовской победы) деревянного храма Рождества Богородицы в своих владениях — на горе Сторожи рядом с удельным Звенигородом.

Мирные времена, казалось, продлятся вечно, ведь именно в те годы сыновья Евдокии Василий и Юрий подписали «братский договор» о том, чтобы «быти заодно… до живота».

Если мы в наши дни попытаемся найти возведённый Евдокией храм среди древних построек Московского Кремля, то нам вряд ли удастся это сделать. Во-первых, купола его почти не видны из тех мест, куда может подойти ныне простой посетитель Кремля. А во-вторых, они уже в достаточной степени перестроены, чтобы напоминать о реальной церкви конца XIV столетия.

Первоначально, ещё во времена Евдокии, на этом месте стоял деревянный храм в честь Воскрешения Лазаря, который был особо почитаем при московском дворе. В XIX столетии строительство и этой церкви приписывалось вдове Дмитрия Донского («Воскресения Св. Лазаря… находится под церковью Рождества Богородицы и построена также Св. Евдокией»).

У храма Воскрешения Лазаря была своя, весьма значительная история, подробностей которой мы не знаем. Она связана с тем, что он выполнял функции, которые потом станут важными для будущей Вознесенской женской кремлёвской обители, основанной Евдокией в те же времена.

Вновь обратимся к исследователю XIX века И. К. Кондратьеву и его книге «Седая старина Москвы»: «Замечательно, что церковь эта… памятник русского зодчества XIV века — была не только упразднена, но и застроена со всех сторон каменными стенами так, что даже все забыли о ней. Неизвестно, почему и когда именно это случилось: летописи молчат о церкви в продолжение 200 лет».

Автор приводит и факты того, как в разные времена пытались восстановить постройку: «В 1842 году, при исправлении нижнего этажа терема, отвалена была одна стена, за которой, к удивлению, нашли древние мрачные своды, поддерживаемые двумя толстыми столпами, отделение алтаря с тремя узкими окнами в полукружии горнего места, с престолом и жертвенником, сделанными из тяжеловесного кирпича. По повелению государя императора Николая Павловича храм был восстановлен в том самом виде, в каком он был сооружён 450 лет назад. В церкви на стене арки находится древнее изображение ангела Божьего с надписью: «Ангел Господень трубит на землю». В одном из столпов этой церкви есть углубление в виде ниши для княжеского места».

Но для нас наиболее интересен другой факт. Оказалось, что «при постройке Императорского дворца под церковью, в земле, отрыты были человеческие кости, что доказывает, что эта церковь до построения Вознесенского монастыря была усыпальницей княгинь и княжон, к теремам коих она примыкала».

Таким образом, великая княгиня Евдокия, основав в Кремле Вознесенский монастырь, фактически отвела от «царицыных сеней» храм-усыпальницу, создав новый, более значимый пантеон в столице Русского государства.

Вряд ли Евдокии принадлежит инициатива построения старинного деревянного храма Воскрешения Лазаря. Хотя бы потому, что не было смысла возводить эту церковь, чтобы потом почти сразу прямо над ней же, сверху надстраивать каменный храм Рождества Богородицы.

По-видимому, церковь Святого Лазаря существовала уже давно и была настолько почитаема, что Евдокия не стала её полностью уничтожать или сносить, а напротив, бережно устроила вокруг неё новый храм. При этом алтарь Воскрешения Лазаря сохранялся (в том числе, частично и до наших дней).

Как говорят летописи — удар молнии в 1405 году попал прямо в церковь Воскрешения праведного Лазаря в Теремном дворце. Потом были ещё пожары и стихийные бедствия, в 1480 году обвалилась церковь Рождества. Поэтому в 1514-м итальянский зодчий Алевиз отстроил новый храм, который назвали Рождества Богородицы на Сенях. Архитектор сохранил древнюю часть в качестве подклета. Нижнюю же церковь, в память о старом деревянном храме, освятили вновь в память Воскрешения Лазаря. Однако уже в 1681—1684 годах этот Лазаревский придел перестал существовать, а в XVIII столетии подклет использовался как склад.

В одном путеводителе сообщалось, что церковь «преподобного Лазаря с XVII века была замуравлена и вновь открыта лишь случайно при постройке Большого дворца». Тогда строили лестницу дворца и после пролома стены обнаружили белокаменные своды со столпами и алтарь с тремя узкими окнами, престолом и жертвенником. При императоре Николае I решили восстановить храм, чем занялись архитекторы П. А. Герасимов и художник Ф. Г. Солнцев. Белокаменная церковь, можно сказать, — самое древнее из сохранившихся сооружений Кремля. В настоящее время доступ в неё невозможен.

Новая каменная церковь Рождества Пресвятой Богородицы долгое время являлась частью женской половины великокняжеского дворца и служила домовым храмом для великих княгинь и будущих цариц.

Если бы нам удалось сегодня попасть внутрь, то мы бы увидели лишь голые белые стены. Увы, но не сохранились росписи, да и многие иконы были утрачены. Вся верхушка — также не соответствует XIV веку. Подлинными являются лишь нижние части стен, некоторые низкие окна и главный портал.

Храм изначально был построен как четырёхстолпный, с тремя апсидами. Белого камня на него не жалели. Мощные столбы несли на себе верхнее перекрытие в виде сводов. На хоры вела удивительная по красоте вмонтированная в стену лестница, которая сохранилась.

Надо сказать, что строительство кремлёвского храма Рождества Богородицы княгиней Евдокией в эти годы предопределило многие архитектурные начинания того времени, повлияло на развитие так называемого раннемосковского стиля, образцами которого потом стали звенигородские соборы, построенные её сыном Юрием, а также каменный Троицкий храм в монастыре, основанном преподобным Сергием.

Это означало, что Евдокия обладала большими знаниями в сфере зодчества, изящным вкусом и передовыми взглядами на понимание законов архитектуры и ландшафта. При этом в линиях церкви можно заметить некоторые следы более древней, владимиро-суздальской архитектуры, которая была близка Евдокии по духу с самого детства, ибо выросла она в окружении белокаменных красот, которые окружали её в доме-отчине отца.

Для росписи храма в Московском Кремле выбрали самых достойных для того времени иконописцев. Уже в 1395 году упоминаются те, кто выполнил эту работу: Феофан Грек и Даниил Чёрный с учениками (в некоторых работах почему-то указывается, что это был не Даниил, а Симеон Чёрный). Феофан был признанным мастером фрески, и тогда ему действительно не было равных на Руси.

Некоторыми исследователями высказывается предположение, что именно княгиня Евдокия пригласила Феофана Грека в 1399 году расписывать Архангельский собор Московского Кремля. Так как по её инициативе происходила реконструкция и перестройка каменных стен храма, которые затем и были украшены фресками.

Дальнейшая судьба храма Рождества Богородицы в Кремле, построенного княгиней Евдокией в память о своём муже, была такова. Как писали в XIX столетии, церковь «находилась тогда не во втором этаже теремов, как потом, но внизу. В 1473 году она сгорела, а в 1480 году её своды, как мы уже говорили — обрушились. Когда при Иване III теремные здания были перестроены и подняты этажом выше, то в 1514 году великий князь Василий III повелел Алевизу Фрязину соорудить церковь Рождества Богородицы уже вверху. В характере внутренних украшений этой церкви заметен вкус XVII века, которого строго придерживались и при последовавших возобновлениях: она тускло освещается готическими окнами, которые затейливо украшены древними орнаментами, а стены — фресками в старинном стиле».

Увы, сегодня и это почти не сохранилось. Лишь старинные карты, такие как, например, знаменитый «Кремленаград», датируемый началом XVII века, могут помочь нам представить, как могла выглядеть тогда вся эта красота.

Позднее даже здание Алевиза Нового было сильно изменено. Это случилось уже 1681—1684 годах, когда царствовал Фёдор Алексеевич. Тогда вместо Алевизова изящества появился храм с одной главой, трапезной и почти прямоугольным алтарём. Именно в то время перестал существовать древнейший придел, а по сути — храм Воскрешения Лазаря.

Но во время строительства Большого Кремлёвского дворца умные люди восстановили придел Святого Лазаря. Произошло это в 1838 году. Тогда реставраторы попытались даже восстановить облик храма Рождества Богородицы XVII века.

По рассказу очевидца, посетившего храм Рождества Богородицы в XIX столетии, мы можем узнать о некоторых святынях, которые там хранились. «Между образами, — читаем мы, — замечателен список с образа Феодоровской Богоматери, бывший в особенном уважении дома Романовых. Оригинал, как известно, находится в костромском Ипатьевском монастыре (принесена в Москву матерью царя Михаила Фёдоровича Марфой). На иконостасе храма местные иконы вышиты самими царицами и царевнами золотом и унизаны жемчугом и драгоценными каменьями. В притворе храма сквозь окно в церковь слушали Божественную службу царицы во время шестинедельного срока после родов».

Известно, что в Московском Кремле многое пострадало после событий 1918 года и позднее. Однако даже во время больших потерь и разрушений именно храм Рождества Богородицы, возведённый великой княгиней Евдокией, частично был приведён в некоторый порядок. Первоначально это было сделано во время ремонта зданий Кремля в 1923—1928 годах. Азатем, в 1949—1952 годах, уже более профессионально провели настоящую реставрацию подклета, фактически сохранившейся нижней части церкви, включая храм Святого Лазаря.

И по сей день церковь Рождества Пресвятой Богородицы на Сенях в Кремле — это один из наиболее старых, ценных и важных для истории Москвы памятников церковной архитектуры.

А для нас — ещё одно упоминание о великих деяниях княгини Евдокии Дмитриевны.

Но и после того, как возведением нового кремлёвского храма вдова Дмитрия Донского отметила память своего покойного мужа, у неё оставалось главное дело — забота о своих детях и потомках. И первым среди них был старший на тот момент сын, великий князь Московский (Владимирский) Василий Дмитриевич.

Теперь его судьба была судьбой Руси. И наоборот. А потому мы должны более подробно рассказать о человеке, с которым Евдокия будет править страной фактически до самой своей кончины, а для этого вернуться на несколько лет назад.

Наследник — Василий I

После 1382 года Евдокия Дмитриевна в знак благодарности за своё чудесное спасение от Тохтамыша основывает монастырь и закладывает церкви в городе своей юности — Переяславле.

Напомним, что 5 июля 1383 года, почти одновременно с тем, как Василий отправился на горе матери в Орду, в Нижнем Новгороде скончался, приняв монашество и схиму, именитый отец Евдокии, великий князь Суздальский и Нижегородский Дмитрий Константинович. Вот уж поистине был год плача. Князь был похоронен в нижегородском Спасском храме.

Ещё одно событие в жизни семьи Дмитрия Донского и Евдокии можно назвать важным и промыслительным. В 1384 году предполагалась удивительная по своей значимости свадьба. Великий князь Литовский Ягайло решил жениться на дочери московской княгини Евдокии — Софии Дмитриевне.

Этот брак мог бы повернуть ход русской истории. Редкий случай, чтобы на таком уровне породнились бы два часто враждующих между собой соседа. Да и в скором времени Ягайло получит титул короля. София — королева Литвы и затем Польши! Поразительные могли быть перемены!

Однако по разным причинам свадьба не состоялась. В сути разногласий лежали различные, в том числе и религиозные, конфессиональные основания. Позднее Софью отдадут замуж за сына великого князя Рязанского — Фёдора Ольговича. То есть за своего, православного. Произойдёт это уже в 1387 году.

Евдокия оставалась как хорошей женой, так и настоящей матерью. С каждым годом семья пополнялась детьми.

В период возвращения старшего сына Василия из Орды жена Дмитрия Донского родила ещё одного мальчика, которого окрестили Петром. Прошло около года, и на свет Божий появилась очередная девочка, которую родители из первопрестольной Москвы назвали Анной.

Может быть, эти обстоятельства (связанные с частыми родами) привели к некоему недугу княгини. В летописях мелькнёт важное упоминание о том, что в 1388 году, сразу после праздника Пасхи, сын Евдокии Юрий очень сильно заболел. Недуг был тяжким — видимо, настолько, что даже писцы не преминули об этом оставить заметку. Что это была за болезнь? Последствия очередного мора? А может, ещё что-то, сильно напугавшее родственников?

К счастью, летопись поведала: «Бог милова его».

Как и миловал саму великую княгиню, расхворавшуюся всерьёз в это же самое время. Можно также предположить, что эти заболевания в семье Евдокии были связаны с каким-то мором, случившимся в Москве.

Год 1388-й отмечен другим важным событием для семейства великого князя Дмитрия Донского. Он подписал тогда договорную грамоту с князем Владимиром Андреевичем Храбрым, героем многих битв тех времён.

В грамоте указывалось, что сын князя Дмитрия и княгини Евдокии — Юрий Дмитриевич, которому на тот момент ещё не исполнилось и 14 лет, признается «равным братом» своему двоюродному дяде, значительно более старшему по возрасту. Стать «братом» князю Владимиру Храброму было великой честью. Заодно это решало некоторые проблемы и разногласия внутри правящей семьи.

Видимо, предчувствуя свою близкую кончину, Дмитрий Донской, посоветовавшись с женой, принимал решения, которые могли бы определить будущую политику государства на ближайшие годы…

Эти времена мирных обустройств были подарены Руси самим ханом Тохтамышем, который уверился в том, что «зачистил» свой улус и наказал Русь основательно и надолго. А потому он уже начинал подготовку к решению ещё более важной для него политической проблемы — урегулированию отношений с Тамерланом, который становился для него настоящим кошмаром. Каким, впрочем, станет в ближайшем будущем и для Руси.

После кончины Дмитрия Донского Москва продолжила обустраиваться. Больших войн не предвиделось. Под мудрым попечительством Евдокии и её сына Василия начиналась новая страница истории государства.

Василий правил тогда Русью, а Евдокия неотлучно была при Московском дворе.

Мы помним, что Евдокия в 1383 году отправляла своего 12-летнего сына в столицу Орды к хану Тохтамышу в качестве заложника, потому что никто не мог заплатить за него дань — сразу восемь тысяч рублей серебром. Формально это было подано так, что необходима была тяжба о великом княжении. Княжич совершил путешествие.

В кругах правящей русской элиты возникало некоторое твёрдое предположение, что если старший сын князя Дмитрия не выживет в Орде (что легко можно было представить, исходя из коварства Тохтамыша, обещавшего, например, не убивать в 1382 году жителей Москвы, но тут же поступившего наоборот), то тогда наследником — по старшинству в роде — станет Юрий. Так было принято по традиции, так это будет затем отмечено и в завещании Дмитрия Донского.

Вольно или невольно, но следующий по возрасту, девятилетний князь попал в центр внимания со стороны княжеского двора и боярства. Евдокия ему также благоволила.

Молодой, но очень разумный, весьма начитанный, уже показывающий свою энергию и смекалку, Юрий не только оставался «возможным наследником», но и в реальности был хорошим для этого кандидатом и даже образцом.

Что мог думать об этом ежедневно и ежесекундно переживающий угрозу смерти Василий в ордынском плену? Даже самая сильная любовь к брату не могла не зарождать у него подозрений в том, что он уже, вольно или невольно, но «проявился» как его конкурент на власть. Обида? Это ещё мягко сказано.

Естественно, что вернётся к матери в Москву князь уже зрелым юношей. И выпадет ему не только много опасностей, но и немало приключений, вплоть до путешествий в разные дальние края. И вот по прошествии времени Дмитрия Донского не стало. Вдова и дети уже оплакали его. Первые же годы правления Василия Дмитриевича ознаменовались расширением границ княжества и присоединением к нему соседних земель. Уже в 1392 году он получил из Орды ярлык на важнейшие города — Нижний Новгород, Городец, Мещеру и Тарусу. И тогда же фактически присоединил к Москве княжество Суздальско-Нижегородское. Считается, что он его купил у ордынского хана.

Но в этом расширении ему реально и даже самоотверженно помог брат — Юрий Дмитриевич. Он, следуя «докончальному» договору, вместе с «равным братом» Владимиром Храбрым предпримет необходимые Василию военные походы, подчинит Москве также город Торжок, рискуя жизнью, — прогонит врагов, подчинит несогласных, усмирит бунтующих. Сделает это быстро, эффективно и профессионально.

Каждое действие князя Юрия будет повышать его авторитет в воинской среде. Князь Владимир признает в нём настоящий полководческий талант. Не забудем, что в эти времена Юрию Дмитриевичу было всего 16—18 лет! И только потом, когда ему будет чуть за 20, он пойдёт дальним победным походом по землям великой Волжской Булгарии.

Однако уже в те времена будет расти и число его врагов. Не только тех, кто был недоволен его возвышением, не только представителей «литовской партии», но и врагов буквальных. Например, из других удельных князей. Ведь бежавший в Орду Нижегородский князь Семён — брат Евдокии — будет затем бороться с Василием и Юрием почти всю свою жизнь. А для правителя Звенигородского и Галичского это будет связано с самыми серьёзными сражениями в его жизни, из которых он выйдет и с победой, и с честью.

Летописи будут освещать окончательное присоединение к Москве родного Евдокии Суздальско-Нижегородского княжества по-разному. Естественно — они писались в разных местах Руси. Кто-то поддерживал князя Семена, а кто-то, наоборот, — осуждал. Рогожский летописец поведал потомкам, что Василий добился этих земель «златом и сребром, а не правдою». То есть охарактеризовал нам некоторые новые черты великого князя, о которых мы ещё до этого не знали. Среди них, например, его алчность. Именно по этой причине, по мнению летописца, на Руси может затем произойти «конец вселенной».

Известно также, что нижегородские бояре «сдали» тогда своего князя Семена, заявив о поддержке Москвы. Это было не очень честно, по мнению составителя летописи. И также «не хорошо» было обращение Василия в Орду для получения ярлыка на княжение. Что-то вроде «запрещённого приёма». И для потомков осталась головоломка — что считать главным и первым в его действиях: завоевание княжества или получение ярлыка. В ранних (возможно, более правдивых) летописях мы видим такую последовательность: сначала — ярлык от хана, а потом — поход на Нижний Новгород (не совсем «честные» действия). А в поздних — всё меняется местами.

Во всяком случае Василий Дмитриевич уже тогда понял — действовать можно и нужно любыми способами. Цель укрепления единой власти оправдывает средства.

Его матушка — Евдокия — помешать ему в начинаниях никак уже не могла. Сын выходил на собственную дорогу полной самостоятельности.

Само Суздальско-Нижегородское княжество окрепло с 1330—1340-х годов. Его земли были просторными: от Унжи на севере — до Суры и Алатыря. Их отчасти занимала мордва. Плодородные поля, удачное торговое положение у слияния Волги и Оки. В Нижнем Новгороде даже начали строить каменный Кремль, наподобие московского. Имелась своя Суздальская епископская кафедра.

Во времена Дмитрия Донского князь Борис Константинович — дядя Евдокии — захватил город. Тогда в Нижний даже отправился преподобный Сергий Радонежский, чтобы решить ситуацию мирным путём. Уговоры не подействовали, и преподобный Сергий взял да и закрыл там все городские храмы.

Как мы помним, Евдокия — вдова Дмитрия Донского — была дочерью князя Суздальского и Нижегородского — Дмитрия Константиновича. И теперь она жила уже в те времена, когда данное княжество прекращало своё существование и полностью подчинялось Москве.

Выяснения отношений между князьями, которые возникли при Василии Дмитриевиче, продолжались долго. Но та самая купля им ярлыка на княжество у ордынского хана стала началом удивительных событий, о которых мы расскажем чуть позднее.

И как раз в это время на Руси появляется ещё одно действующее лицо, от которого будет зависеть внутренняя и внешняя политика государства. То была невестка княгини Евдокии, жена Василия, из Литвы.

Литовская невестка Софья

Невестка Евдокии великая княгиня Софья Витовтовна, правительница Москвы (конец XIV — начало XV века), была дочерью Витовта и княгини Смоленской Анны. Литовцы благодаря этому браку тогда не просто породнились с князьями Смоленскими. Желание прибрать к рукам огромное и важное по стратегическому положению княжество было у них всегда.

С детьми семье не повезло. История двух будто бы отравленных крестоносцами сыновей до сих пор неясна и загадочна. А оставшаяся дочь — увы! — не могла в те времена стать правителем вместо наследников-мальчиков. Однако её брак с Василием, как мы уже знаем, явился решением сразу нескольких проблем.

Год их рождения с будущим мужем совпал — 1371-й. Воспитана Софья была в лучших традициях литовского двора. Умела не только вышивать, но и рисовать, и даже играть на музыкальных инструментах. Благородная девица на выданье, как только подросла, могла составить партию любому отпрыску лучших княжеских или королевских домов Европы.

Но тут появился вызволенный из ордынского плена молодой Василий. Им обоим ещё не исполнилось шестнадцати. По тем временам — самое время для сватовства и женитьбы.

Обручившись, молодые почти пять лет ждали своей свадьбы. В приближении к двадцатилетию невеста тогда считалась уже весьма немолодой. Но к Софье это не имело никакого отношения. Она была юной, когда встретила Василия. А затем прождала все эти годы и могла, видимо, делать это и ещё дольше.

Отличаясь «современными» и более раскованными (по сравнению с тогдашней Русью) взглядами на жизнь, она, естественно, производила на русского мужа, на его окружение и, конечно же, на его мать, княгиню Евдокию особенное впечатление.

Православная вера её ничуть не изменила. Резкость и неординарность поступков молодой великой княгини потом отразятся и на некоторых важных исторических событиях. Незаметные пока в её характере элементы самоуправства и эмоциональности в ближайшем будущем дадут о себе знать.

Возможно, в этом сказалось непростое детство княжны. Многие её родственники скончались не своей смертью. Дед и бабка, например, были жестоко убиты. Та же участь ждала и отца. Семья фактически находилась в бегах. Страх перед возможной смертью — прямо сейчас, в любую минуту — будет преследовать её всю жизнь. И, может быть, это повлияет затем на отношения между её мужем Василием и его братом князем Юрием. Ведь, по мнению искушённой в борьбе за власть женщины, любой наследник только и думает о том, когда же, в конце концов, умрёт нынешний властитель. Так жили её родичи. Так поступал её отец, изменивший даже вере своих предков ради борьбы за власть.

Кошмар постоянных смертей родственников, между прочим, в Москве для Софьи закончился. Здесь хоть и было не совсем спокойно, но не до такой степени, как в её родных землях. Да и свекровь производила впечатление заботливой и мудрой женщины.

Её дед по матери — великий князь Смоленский Святослав Иванович — был убит во время сражения как раз в год её обручения с Василием. Это значительное совпадение обычно никак исследователями не рассматривается. Но оно становится дополнительным подтверждением заключений, что само обручение имело во многом именно политические мотивы, а не только любовную подоплёку. Однако уже во время появления её в Москве и пышно сыгранной свадьбы Смоленском правил её дядя Глеб Святославич, что придавало новой правительнице большего авторитета.

А в 1392 году в Литве к власти пришёл отец Софьи. Выиграли все — и Витовт, и Василий. Первый закрепил свои позиции на востоке. Второй — «угадал» с женой. Теперь её влияние на Москву «удесятерилось». А положение её свекрови, Евдокии, немного умалилось. Хотя сыновья почитали и уважали её по завету отца.

И пока Витовт будет править Великим княжеством Литовским, у его сторонников при московском дворе будет большая сила. Это продлится до 1430 года, то есть до кончины Витовта. Софья и тогда ещё будет «в силах», но уже не в таких, чтобы тут же наступить своим недоброжелателям «на горло». И хоть великое княжество её отца в тот момент достигнет апогея своей силы, она уже не сможет определять всё, что она считала нужным или необходимым.

То был период, когда, по словам профессора С. Ф. Платонова, написавшего ещё в царской России свой знаменитый «Курс русской истории», «Василий Дмитриевич вверил Витовту попечительство над своим сыном. Это была минута наибольшего превосходства Литовского княжества над Московской Русью».

Возможное участие в политике

Нам трудно судить о том, какую роль могла играть при Московском дворе великая княгиня Евдокия, тем более после кончины супруга. Но то, что она не стояла в стороне от происходящего, — очевидно. Даже краткие упоминания о её решениях (например, о молении всей Москвы на Кучковом поле, о чём будет рассказано позднее) говорят, что она обладала твёрдым характером и имела своё мнение. Повторимся — если муж, Дмитрий Донской, решил оставить на неё заботу и попечение о наследовании престола — то чего уж тут думать, что она была вдалеке от реальной политики!

А ситуация в Московском княжестве была тогда весьма непростая. Когда в 1389 году старший сын Евдокии Василий Дмитриевич вступил на Московский престол, то ему во многом везло. Проблем у властвующей над Русью Орды было настолько много, что ближайшие годы позволили ему без особого труда не только расширять границы княжества Московского, но и поправить свои финансовые дела.

Однако он продолжал быть заложником уже известных нам обстоятельств. Спасение его жизни и любовь к литовской княжне Софье (существует мнение, что она была искренней и взаимной, хотя прямых доказательств тому нет) заставляли князя совершать такие действия, которые можно назвать выплатой обещанного долга. Таким образом, юго-западный сосед — Литва — получил мощный инструмент управления Московской Русью в лице её властителя. При дворе появилось, говоря современным языком, «пролитовское лобби», и всё, что связано с этим, можно условно назвать «литовской партией».

Название это потому условное, что к современному политическому понятию «партия» никакого отношения не имеет. Некоторые историки даже могут возмутиться: о чём это тут речь?! Но употребляется это понятие только для того, чтобы было проще осознать — какие влияния оказывались на внутреннюю и внешнюю политику Московской Руси конца ХIII — начала XV века.

Главными действующими лицами «литовской партии» стали сама великая княгиня Софья Витовтовна, её ближайшее окружение в лице приехавших с ней литовцев и примкнувших к ним московских бояр, а также давнишний друг Витовта — митрополит Киприан.

Не стоит забывать о том, что в те самые времена существовали два больших и мощных государства: Орда и Великое княжество Литовское. Русь Владимирская (Московская) зависела от Орды, хотя частью Орды себя не называла, употребляя словосочетание «ушёл в Орду» по отношению к тем, кто отправлялся из её пределов и пересекал условную границу к востоку от Рязани или переправлялся в том же направлении через Каму и Волгу.

Но если Дмитрий Донской и его сын Василий Дмитриевич носили титул (по ярлыку, выдаваемому ханом-царём) великих князей Владимирских (Московских), то Витовт будет величать себя великим князем Литовским и всея Руси! Для того чтобы в действительности обладать «всей Русью», ему не будет хватать только малого — подчинить себе, пусть даже не физически, но политически и экономически — Новгород и Москву. За это он готов был сражаться даже с Ордой.

Таковы были давние и дальние планы литовских правителей, которые теперь были как никогда близки к осуществлению. Ведь Софья стала соправительницей Московской Руси — земли, образно напоминающей кусок вкусного и жирного пирога.

Лишь существование её свекрови, вдовы Дмитрия Донского великой княгини Евдокии, которая поклялась мужу на его смертном одре блюсти законы государства так, как он завещал, мешало развернуться княгине из Литвы в полную силу (что она с успехом сделает позднее, после кончины Евдокии Дмитриевны).

Для митрополита Киприана, которого Литва поддерживала в самые трудные его времена (включая и те, когда он находился в ссоре с Дмитрием Донским), не составило особого труда объяснить Василию выгодность дружбы с Западом, при этом сохраняя за Москвой право на византийское устройство православной митрополии.

Да и вообще Киприан получил когда-то Киевскую митрополию при поддержке литовца Ольгерда, хотя тот слыл настоящим язычником. Мнение святителя о литовском правителе отразилось позднее в составленном им первом Московском летописном своде, где мы читаем об Ольгерде очень лестные слова. Будто он «превзыде властию и саном, но не пива и мёду не пиаше, ни вина, ни кваса кисла, и великомуство и воздержание приобрете себе… не токма силою, елико уменьем воеваше». По всему видно, что уж больно хороший был человек, по убеждению митрополита, в отличие от Дмитрия Донского, о котором говорится сдержанно и сухо, с некоторым «забыванием» подробностей его героических достижений, включая победу на Куликовом поле.

Митрополит Киприан дружил со всеми литовскими правителями. Даже когда они приняли католичество. После Ольгерда — и Ягайло, и Витовт были его покровителями.

И теперь, находясь рядом с Софьей при Московском дворе, он, даже невзирая на мнение княгини Евдокии и пользуясь своим положением, связями и саном, мог решить для Литвы многое.

Появление Софьи в столичном Кремле стало важным событием. Однако тогда этого ещё никто всерьёз оценить не мог. Только будущее покажет — как и на что способна была эта незаурядная женщина, пережившая затем почти всех современников и сумевшая активно и последовательно влиять на всё происходящее в Москве в течение более чем полувека.

Таким образом, упомянутая нами «литовская партия» на Руси существовала несколько десятилетий. А это огромный период для истории Русского государства. Кто-то оценивает её роль как прогрессивную, другие считают, что развитие Руси без такого влияния могло бы пойти по-другому, в более выигрышном направлении. Во всяком случае роль Софьи Витовтовны ещё по-настоящему не оценена и не определена.

Но в противовес «литовской партии» на Руси некоторое время существовала и другая сила. Мы назовём её также условно — «смоленская партия». Представители и той, и другой стороны фактически решали будущее возрождающегося единого государства — каким путём оно пойдёт, с кем будет союзничать и какими землями обладать.

Как мы помним, «литовцы» стремились к сближению с Литвой, вплоть до объединения с ней в единое государство. Это был стратегический план великого князя Литовского Витовта (хотя и ранее он уже активно осуществлялся его предшественниками). И теперь князь имел все возможности для его исполнения. Его дочь сидела на московском троне, церковь в Москве возглавлял его союзник — митрополит Киприан, а великий князь Василий был ему обязан свободой, да и жизнью.

Между Литвой и Москвой простирались земли Великого княжества Смоленского. Для получения желаемого Витовту нужно было сделать всего лишь два шага. Первый — присоединить к Литве Смоленск, второй — подчинить затем Москву. Два шага, но каких непростых!

«Смоленцы» думали по-другому. Во-первых, многие из них предполагали сохранение Великого княжества Смоленского независимым. Во-вторых, они думали о независимом и сильном будущем Москвы. Но были и другие планы. При активном давлении Литвы, если независимость Смоленска могла быть под угрозой, — возможен был вариант присоединения его к Москве. В этом случае мы получали бы ключ от двери в Европу в свои руки, а также исторически удобные земли в самом центре «всея Руси».

К «смолянам» относились некоторые московские и другие церковнослужители, отчасти даже князь Дмитрий Донской, а значит, и его жена — Евдокия Дмитриевна, затем — остававшиеся в живых потомки великих князей Смоленских, их родственники, а по нашему мнению, ещё и князь Юрий Дмитриевич. Его женитьба на дочери великого князя Смоленского Юрия Святославича — Анастасии — это косвенно подтверждает.

Необходимо ещё раз напомнить, что под «партиями» мы имеем в виду не специальные группы людей, не какие-нибудь активно действующие объединения, а совокупность мнений и те исторические реалии, которые можно заметить в летописных или иных текстовых источниках той эпохи.

Не всем нравилось появление дочери Витовта Софьи в Москве. Литовцы, как известно, в 1395 году прихватили Смоленск, Василий его отдал легко и без споров. А из тех противодействий, альтернатив, оппозиционных настроений, которые существовали тогда в связи с этим и с правлением Софьи в Москве, «смоленская партия» была одна из наиболее значимых.

За этим стоял вариант развития Руси.

Поэтому стоит рассмотреть всё, что связано со «смолянами», подробнее и даже забежать немного вперёд во времени.

Это прибавит некоторые не замеченные ранее и не совсем обычные штрихи к портрету и жизнеописанию великой княгини Евдокии.

Итак, в 1392 году скончался преподобный Сергий Радонежский. Он хоть и был соратником митрополита Киприана, но как-то сдерживал влияние при Москве «литовской партии» и благоприятствовал Евдокии.

В момент кончины сам Киприан в столице отсутствовал, он был в Литве. С уходом игумена Сергия начался период более напряжённых отношений между родственниками Московского правящего дома. Именно в эти годы появляются новые веяния — составляются договоры между братьями и удельными князьями, которые могли бы хоть как-то упорядочить любые возможные в будущем споры или недоразумения.

Гарантом спокойствия в Московском доме была как раз княгиня-мать — Евдокия.

Ещё одна женитьба в Москве — на Анастасии, дочери великого князя Смоленского Юрия Святославича, осуществлённая в 1400 году, хоть и не впрямую, но хотя бы косвенно давала возможность сыну Евдокии Юрию и его потомкам стать потенциальными претендентами на великокняжеский престол Смоленска. А то, что этот город и само княжество тогда уже быстро «прихватили» литовцы, делало отношения Юрия со своим старшим братом ещё более сложными. Ведь Смоленск всегда играл для Литвы роль отмычки, с помощью которой можно было отпереть широкие ворота прямо в Восточную Русь. Василий, как мы помним, был зятем великого князя Литовского, а Юрий теперь — великого князя Смоленского. Кому был более важен и выгоден захват Витовтом Смоленска? Явно не Юрию.

Другое дело — стал ли младший брат делать что-нибудь в то время против старшего? И делал ли? Скорее всего — активно нет, так как он чтил договор с ним и завещание своего отца — Дмитрия Донского («А дети мои молодшая, братья княжы Васильевы, чтите и слушайте своего брата старишего, князя Василья, в моё место, своего отця»).

Как и чтил он мнение своей матери Евдокии. Известно, что Юрий выполнит свои обещания перед отцом до конца, вплоть до кончины вдовы Донского. Перед её лицом он никак не мог нарушить клятвы, данной отцу на его смертном одре. Но… обещания эти мог легко нарушить старший сын Василий, не оказывая необходимого сопротивления Витовту, находясь в некотором роде «под каблуком» у своей жены Софьи. Её своенравный и твёрдый характер ещё проявится позднее, после смерти Василия, во время выяснений — кому править на Руси.

Однако корни «смоленской проблемы» надо искать в более отдалённых исторических реалиях.

Как писал в своей «Истории России с древнейших времён» С. М. Соловьёв (XIX век), «происшествия не давали князьям литовским возможности думать о наступательных движениях на Северо-Восточную Русь, но они со славою и выгодою успели уничтожить попытку смоленских князей к наступательному движению на Литву. В 1386 году смоленский князь Святослав Иванович с сыновьями Глебом и Юрием и племянником Иваном Васильевичем собрал большое войско и пошёл к Мстиславлю, который прежде принадлежал смоленским князьям и потом был у них отнят литовцами. Идучи Литовскою землёю, смольняне воевали её… Десять дней стояли смольняне под Мстиславлем и ничего не могли сделать ему, как в одиннадцатый день поутру показался в поле стяг литовский: то шёл великий князь Скиргайло (Скиригайло) Олгердович… Наконец, показалась и рать Витовтова. Литовские полки быстро приближались; смольняне смутились, увидавши их, начали скорее одеваться в брони, выступили на бой и сошлись с литовцами на реке Вехре под Мстиславлем, жители которого смотрели на битву, стоя на городовых забралах. Битва была продолжительна, наконец Олгердовичи одолели; сам князь Святослав Иванович был убит одним поляком в дубраве; племянник его Иван был также убит, а двое сыновей попались в плен. Литовские князья вслед за бегущими пошли к Смоленску, взяли с него окуп и посадили князем из своей руки Юрия Святославича, а брата его Глеба повели в Литовскую землю».

Это краткий рассказ о событиях, которые стали началом конца Великого княжества Смоленского. Ещё не так давно оно было грозной силой для Литвы. А теперь — превратилось в ничто. Главное — погиб великий князь Святослав Иванович — дед будущей жены Юрия, невестки Евдокии Анастасии.

В те трудные для смолян дни литовское войско преследовало их до самого Смоленска. Князь Скиригайло вёз с собой тело Святослава Ивановича, чтобы родственники великого князя Смоленского могли выкупить его и похоронить с почестями. Что и было сделано.

Одного из сыновей Святослава — Юрия — Скиригайло затем сделал правителем Смоленска. Хотя наследником великого княжения номинально оставался его старший брат — Глеб.

Смоленцы не случайно пошли воевать на Литву. За два месяца до этого тогдашний великий князь Литовский Ягайло принял в Кракове католичество, после чего принял имя — Владислав и, тут же венчавшись с польской королевой Ядвигой, совершил неожиданное превращение — в польского короля!

Для православной части Литвы это стало настоящей угрозой. С целью помочь собратьям и выступал тогда князь Смоленский Святослав Иванович. Его союзником неожиданно стал Тевтонский орден, страшно боявшийся усиления нового короля Польши. Вот почему потом в Ордене будут радушно принимать многих смоленских отпрысков, включая брата невестки Евдокии, Анастасии, — Фёдора Юрьевича.

В 1390 году Скиригайло будет разбит объединённым войском Тевтонского ордена и князя Витовта, который сменит правителя Смоленска. Вместо Юрия Святославича он поставит его брата Глеба. Важнее оказались не политические взгляды, а родственные связи, ибо Витовт приходился Глебу Святославичу шурином.

Однако Витовту очень хотелось править в Смоленске самому, а Великое княжество превратить в часть Литовского. В сентябре 1395 года он обманом взял город и сместил потомка Святослава Ивановича.

В тот трудный момент великий князь Московский Василий совсем не помог смолянам.

В 1396 году, не привлекая к этому свою матушку — великую княгиню Евдокию, Василий Дмитриевич поехал в Смоленск и встретился с Витовтом. При этом присутствовал митрополит Киприан. Пушки салютовали москвичам долгое время. Так они отметили праздник Пасхи. В уже литовском Смоленске.

К счастью, брата смещённого Глеба — Юрия Святославича — в это время в Смоленске не было. Теперь он один остался свободным в своём желании вернуть себе отчину своих прадедов.

В этом ему помогал тесть — рязанский князь Олег Иванович. Во многом благодаря ему Юрий Святославич вернёт себе смоленский престол в 1401 году и будет владеть им почти три года. Но это будут последние три года исторического Великого княжества Смоленского. Потом Витовт его заберёт обратно — на долгие десятилетия — во владения Литвы.

Летописи отмечали, что смоленский князь Юрий Святославич «давался московскому князю со всем княжением своим». То есть он фактически предлагал Москве забрать себе Смоленск со всеми землями! Однако, как известно, Василий его тогда даже не принял. Почему? И на это летописи отвечают достаточно ясно: «не хотя изменити Витовту».

В 1402 году скончается князь Рязанский — Олег. Юрию Святославичу помочь стало некому…

В 1404 году, за три года до кончины княгини Евдокии, Смоленск уйдёт к Витовту. А затем — после кончины Юрия Святославича в 1407 году, — собственно, прервётся род великих князей Смоленских. Ведь его супруга и их малолетние дети умерли в заточении у князя Витовта. Если только не считать возможными продолжателями смоленского рода, пусть даже косвенно, сыновей Юрия, женатого на дочери последнего Смоленского князя — Анастасии. Она-то осталась в живых.

Что же касается братьев самого Юрия Святославича Смоленского, то они неожиданно ушли из жизни буквально один за другим. Странная «неожиданность»! Глеб Святославич погиб в битве у Ворсклы в 1399 году, Иван скончался в 1403-м, а Владимир — в 1404-м. Как «по заказу». Так и хочется добавить — «литовскому».

Итак, подчиняясь своей супруге Софье, Василий «сдаёт» Смоленск литовцам.

Первый шаг плана Витовта был осуществлён. Оставалось сделать второй — прибрать к рукам саму Москву.

Повествование о «смоленских событиях» и «смоленской партии» следует продолжить, изложив некоторые другие примечательные факты.

Одним из наиболее интересных может стать версия о происхождении духовного наставника княгини Евдокии — преподобного Саввы Сторожевского. В свете этих предположений проясняются некоторые подробности, связанные с данной темой.

Возможно, что Савва был из боярского рода Великого княжества Смоленского. На это указывают косвенные данные. И если собрать их все воедино, то возникает вполне отчётливая картина, гипотеза, которая имеет шансы на подтверждение.

Приведём некоторый ряд замеченных фактов. Всё дальнейшее — предмет дополнительного изучения исследователями.

В 1383 году в Москве появился епископ Смоленский (будущий владыка Звенигородский) Даниил. Литовские притязания на Смоленск и постоянный «нажим» со стороны западных католиков настолько затрудняли исполнение им своих обязанностей, что он попросил разрешения остаться в Москве.

Неслучайно его имя связано со Звенигородом. Похоже, что Даниил был знаком и даже близок с преподобным Саввой, и уже давно. Именно этим можно объяснить и их постоянное сотрудничество на протяжении всего времени, пока Савва находился в Троицком монастыре, и то, что до самой кончины Даниила Савва не покидал обители Сергия Радонежского и не переселялся в Звенигород, где его уже давно ждали.

Известно также, что преподобный Савва пришёл на гору Сторожи «с иконой Смоленской Божией Матери», что было особой традицией у многих современных ему основателей новых монастырей, но в данном случае имело особый смысл. То была, возможно, икона с его родины. С ней он привносил в Звенигород частицу своей земли.

Поразительно, но в те же самые времена жена Василия I и дочь литовского князя Витовта Софья по наказу отца, пытающегося «задобрить Русь», уже фактически «отдавшую» ему Смоленск, привозит оттуда в Москву древнюю Смоленскую икону Богоматери — «Одигитрию», защитницу западных русских границ. Икона попала на Русь из Византии ещё в XI веке, и её, по преданию, написал сам евангелист Лука. «Одигитрию» Софья специально помещает на видном месте в Благовещенском соборе Московского Кремля. Но это «послание» от Витовта, направленное русским, чуть ли не прямо означало — «Смоленск уже не ваш», западные границы Руси, которые икона охраняла, уже немного подвинулись на восток, а потому святыню свою — заберите, в ближайшее время обратного хода ей уже не будет. Скорее, наоборот — я сам приду за ней прямо в Москву, но уже как великий князь.

Со Смоленской иконой (так это символически описывается в житиях и летописях) основывали свои монастыри и Сергий Радонежский, и Кирилл Белозерский. Она считалась заступницей Русской земли: ведь когда-то, хоть и на время, она, по преданию, спасла Смоленск от полчищ хана Батыя.

Епископ Смоленский и затем Звенигородский Даниил проводил в Москве «смоленскую» политику, не очень угодную Литве и митрополиту Киприану, но отчасти (и мы это подтвердим в дальнейшем) крайне важную для брата Василия I — Юрия Звенигородского.

Ещё в год кончины Дмитрия Донского — 1389-й — Даниил сопровождал в части пути в Царьград (Константинополь) митрополита Пимена, пытавшегося сохранить за собой митрополичий престол в Москве. Пимена поддерживали именно «смоляне», среди которых первоначально были епископ Смоленский Михаил и автор известного «Хожения» Игнатий «Смольнянин».

Однако «смоленская партия», антилитовская по своей сути, уже тогда стала проигрывать: в Москву, как мы помним, в 1390 году с триумфом вернулся Киприан, вступив в права митрополита. Возможно, по этой причине он попытается в ближайшие годы отстранить Даниила, бывшего епископа Смоленского, со Звенигородской кафедры. Но по этой же причине в этих краях появится ещё более сильный духовный авторитет — «смолянин» Савва, продолжавший некоторое время дело своего учителя Сергия Радонежского в Троицком монастыре, одновременно влияя на своего земляка — Даниила и на своего духовного сына — князя Юрия в Звенигороде.

А если отнести Савву Сторожевского к «смолянам», то и его на тот момент духовную дочь — княгиню Евдокию — следует отнести, как минимум, хотя бы к сочувствующим «смолянам».

Когда Витовт в 1395 году подчинит себе Смоленск, то дружба его с Московским князем только укрепится. Мы уже знаем, как в 1396 году Василий приедет в захваченный Смоленск, чтобы отметить там Пасху! Здесь же родственники утвердят границы новых владений, разделят сферы влияния между Москвой и Литвой, а подтвердит договорённости присутствовавший при этом митрополит Киприан. Смоленск ушёл к Литве. А вместо епископа Михаила (пытавшегося «дружить» с Киприаном при возвращении из Константинополя, но скончавшегося позднее пленником в Москве) здесь появится новый.

После кончины бывшего епископа Смоленского, а затем Звенигородского — Даниила, то есть после 1397 года, преподобный Савва Сторожевский решает окончательно покинуть Троицкий монастырь и поселиться в Звенигороде. Основанная им здесь новая обитель возросла почти прямо на древней Смоленской дороге и заняла самое удобное положение в непосредственной близости от Москвы. Теперь Савва будет до конца жизни помогать своему духовному сыну — князю Юрию и его матери Евдокии.

Князь Юрий после своей женитьбы стал родственником князя Витовта (как и его старший брат Василий), ведь тётя его жены была замужем за великим князем Литовским. Это предопределяло ещё один негласный «спор» между сыновьями Евдокии и Дмитрия Донского — Василием и Юрием, спор о том, кто мог быть ближе к Литве. У Василия жена — дочь Витовта, а у Юрия жена — племянница жены Витовта.

Однако в этом «споре» были и другие скрытые мотивы. Юрий, как известно, не претендовал на дружбу с Литвой, скорее — наоборот. Но он и его потомки получили потенциальные права на Великое княжество Смоленское, а Василий такого права уже никак иметь не мог.

Смолянка Анастасия не могла «любить» Литву и вряд ли могла простить смерть деда, князя Святослава Ивановича, убитого литовцами в битве на реке Вехре (в наши дни реку называют Вихря). Теперь, после такого брака, только захват Литвой Смоленска мог предотвратить быстрое и многократное возвышение Юрия. Литва успела совершить этот «быстрый захват» — при молчаливом согласии Московского князя Василия.

Смоленская политика была разыграна в пользу Литвы. Так Василий «убил двух зайцев»: вернул должок Витовту, приютившему его после побега из ордынского плена, и заодно осадил младшего братца, не дав ему возвыситься выше положенного.

Вмешаться в такое развитие событий стареющая княгиня Евдокия уже не могла…

Как мы уже говорили, «породнение» сына Евдокии князя Юрия со Смоленском было не в угоду его брату — Василию I. Связанный узами договора, по которому он не мог совершать никаких военных действий без согласия старшего брата, Юрий Дмитриевич, по крайней мере, внешне, почти не вмешивался в проблемные дела Смоленска. Помощь от него не могла поступать открыто и постоянно, так как он не мог и не хотел идти поперёк данного брату Василию слова.

А в 1403 году Юрий был вынужден подписать ещё один «братский» договор — с рязанским князем Фёдором Ольговичем, в то время уже мужем его сестры и дочери Евдокии — Софьи (договор был подтверждён грамотой Василия I), что окончательно связывало ему руки. Ведь князь Фёдор, в отличие от своего отца, стал благоволить Литве, а не Смоленску, сводя на нет все усилия по сохранению Смоленска за Русью.

Упомянутая и весьма условная «смоленская партия» к моменту окончательного захвата Смоленска литовцами в 1404 году совсем исчезла. Некому было её поддержать. Даже «смолянин», духовный старец Савва Сторожевский уже был в очень преклонном возрасте, чтобы влиять на такие события. В это время он практически уходит в скитское житьё, отдаляется от мира в своей келье-пещерке рядом с горой Сторожи, у основанного им Звенигородского монастыря.

Тем более не имела уже большого влияния на политику государства княгиня Евдокия. Дело её мужа по защите от Литвы было под угрозой.

Сильное влияние митрополита Киприана прекратилось лишь только, когда в 1406 году он скончался.

Таковы парадоксы русской истории. На этом и мы можем закончить рассказ о «смоленской партии», о падении родного Евдокии Великого княжества Суздальского и Нижегородского, а также Великого княжества Смоленского. Политические пристрастия великой княгини ещё требуют исследования и своей оценки. Мы лишь попытались сделать шаг к реконструкции событий.

Устроительство между сыновьями

Нам ныне не много, но известно о том, как великая княгиня Евдокия принимала участие во внутренней политике Московской Руси после кончины мужа, как она устраивала жизнь, отношения между сыновьями — кровными братьями. Документы упоминают её участие в договорных отношениях, указывается её имя «Овдотья» в качестве переговорщика и арбитра, есть её подписи под документами. Такое участие женщины в сугубо «мужских» делах говорит о многом!

Документы поражают своими откровенными текстами, показывают непростую жизнь родственников, которые пытались в своих спорах расписать все юридические нюансы своих взаимоотношений. Почему же вдруг в это время так возросли в важности договорные грамоты между братьями? Поговорим подробнее.

Кажется странным, что князь Василий с самого начала своего великого княжения побаивался возможных притязаний со стороны младшего брата Юрия. Завещание отца — Дмитрия Донского — ставило их обоих в неудобное положение. Один брат мог наследовать власть за другим в любой момент. Но ведь и раньше в духовных грамотах других московских князей похожие формулировки «от брата к брату» уже существовали! Что же так «выделяло» эту грамоту покойного Дмитрия?!

Удивительно и то, что князь Юрий Звенигородский изначально не находился в какой-то борьбе или оппозиции к Василию. Наоборот, он всегда помогал ему в трудные минуты. Но это не значило, что Василий поступал или думал так же, как Юрий. Он стремился как-то обезопасить себя от возможных притязаний брата. Тем более что тот стал выказывать чудеса храбрости и настоящий воинский полководческий талант.

Одних гарантий со стороны матушки — Евдокии — Василию не хватало.

По этой причине Василий уговорил брата ещё в начале 1390-х годов подписать уникальный документ — специальный «родственный» договор. Эта «Грамота великого князя Василя Дмитриевича з братом с Юрием» чудом сохранилась в списке XV века и стала объектом пристального внимания исследователей.

Традиция заключения договоров и подписания договорных грамот между княжескими родственниками после Ивана Калиты была крепкой. Такие документы составлялись и подписывались его братьями, сыновьями, внуками и правнуками. Однако не так много дошло их до наших дней. Исследователи среди них отмечают следующие, которые напрямую имеют отношение к XIV столетию в истории Руси.

Во-первых, известный договор князя Симеона с братьями Иваном и Андреем, который имеет отношение к 1348 году. Позднее великий князь Дмитрий Иванович заключит свой первый договор с двоюродным братом Владимиром Серпуховским (Храбрым). Сколько затем их ещё будет, пока этот активный в своих претензиях родственник окончательно не успокоится, а семья его не потеряет в эпидемию чумы почти всех своих наследников! Но это случится намного позже 1364—1365 годов, когда они подписывали свои обязательства о взаимоотношениях. Однако им пришлось переделывать соглашение несколько раз: в 1372 и 1389 годах. Но мы уже помним, что князь Владимир Серпуховской на этом не остановится, не успокоится и начнёт готовить уже с Василием Дмитриевичем новый договор, который и будет подписан в 1390-м.

Среди прочих договорённостей князей история также сохранит для нас важный документ, напрямую связанный с именем князя Юрия Дмитриевича. Он позволяет нам рассмотреть подробнее небольшой период в его биографии. Этот договор великого князя Василия Дмитриевича с родным братом был составлен и подписан, по мнению специалистов, в промежуток времени от 30 декабря 1392 года до 23 февраля 1393 года.

Такие договоры содержали множество пунктов. Князьям необходимо было определиться по любым мелочам, дабы потом не возникали разные толкования или поводы для непонимания. Все такие грамоты являются неожиданными и интересными источниками для понимания процессов, происходивших в удельной средневековой Руси.

В договорах признавалась верховная власть сюзерена — великого князя. Но определялась и степень власти князя удельного. Для верховного правителя была необходима формула поведения его вассалов: «быти ны заодинъ». Призыв к единству закреплялся юридически: подписью и целованием креста. Это способствовало взаимопониманию и, главное, успокаивало внутреннюю ситуацию на Руси.

Удельные князья письменно подтверждали «старейшинство» и «отцовство» великого князя. Хотя для князя Юрия «отцовство» почему-то перешло в «братство». В рассматриваемом нами договоре Василий признан им «братом старейшим», причём великий князь, видимо, не возражал ничего по этому поводу и подписал документ. А возможно, и сам предложил внести такую формулировку в грамоту. Дабы удружить брату. Дабы не сделать из него врага сейчас, когда он ещё не окреп, не пользуется беспрекословным авторитетом, не имеет ни военной силы, ни денежных средств.

Власть производить внешнеполитические действия по договору становилась также приоритетом только великого князя. Но обе стороны почти всегда договаривались о том, что не будут заключать ни с кем никаких сепаратных соглашений, не будут подписывать никаких грамот за спиной или без ведома другого. Это предполагало, что они не будут «канчивати ни с кем», то есть не составят «докончальных грамот» (договорных грамот о единстве «до конца жизни») с другими князьями или родственниками в ущерб данным договорённостям.

Поразительно, ведь в самом начале текста «Грамоты великого князя Василя Дмитриевича з братом с Юрием», столь важной для нашего повествования, князь Василий титуловал сам себя следующим образом: «Я, князь великий всея Руси» (а не просто — Владимирский или Московский)! Похожим образом, как мы помним, подписывался в это время и великий князь Литовский, который тоже считал себя властителем «всея Руси». А ведь не прошло ещё и трёх лет, как Василий занял московский престол!

Братья Василий и Юрий подписывались и «целовали крест» по нескольким пунктам. Они договаривались до смерти «быти заодно», друзья одного признавались друзьями другого, запрещались любые сепаратные соглашения без ведома другого брата, подтверждалась роль матери князей — Евдокии — в качестве блюстителя престолонаследия.

Затем Юрий подтверждал, что будет чтить старшего брата, а Василий — что будет держать младшего «без обиды». Оба были не против помогать своим младшим братьям. Боярам друг друга князья давали «вольным волю», то есть во внутренние дела считали лучше не вмешиваться. Но главными пунктами стали «военные обязательства», которые сильно повлияли затем на исторические события.

Юрий подписался и под такими словами: «А где ты, господин, сядешь на коня или ты меня пошлёшь, и мне также сесть без ослушания». То есть он обязался выполнять любые военные поручения Василия — без ропота и беспрекословно. А ещё великий князь внедрил в текст положение о личных обязанностях бояр и слуг, где бы они ни проживали, служить своему князю. Естественно, что даже в Звенигородских землях жило больше слуг Василия, нежели Юрия. А значит, младший брат не мог призвать их в свои ряды при необходимости без ведома старшего.

Именно по этому договору молодой князь Юрий отправится по поручению Василия на войну с новгородцами (1392 год), а затем устремится в погоню за предателями и начнёт воевать с волжскими булгарами. Звенигородский удельный князь, как это будет ясно в дальнейшем, выполнял условия договора до конца жизни Василия, то есть буквально следовал тексту соглашения: «до живота». Он делал это и позднее, даже зная ещё при жизни брата, что тот решит передать наследство и великокняжеский титул не ему (как было положено по закону и по завещанию Дмитрия Донского), а собственному малолетнему сыну.

Такое последовательное поведение Юрия на самом деле сыграет положительную роль. Оно не возбудит возможные смуты, поспособствует укреплению Московского государства, но сыграет в некотором роде роковую роль в судьбе самого Звенигородского правителя. Ибо «человеческая» история (и Софья Витовтовна, например, это хорошо знала) подсказывала простую формулу поведения для борющегося за власть наследника: бери то, что положено, сразу, не раздумывая и не обращая внимания на жертвы. Если для этого нужно убить даже своего родственника, пусть и брата, — то сделай это. Опаздывающий не только проигрывает, но и сам может стать жертвой.

Такая формула жизни не была близка ни князю Юрию, ни его матушке Евдокии.

Мы теперь, по прошествии веков, уже знаем, что князь Василий пользовался военными услугами брата Юрия недолго. Полководческие успехи последнего, его победы, его умение управлять войсками настолько пугали великого князя, что он быстро отказался от участия звенигородцев в некоторых баталиях. Слишком много славы и богатства досталось этому везунчику Юрию! И почему-то он не очень любил столь близкую для Василия Литву, к союзу с которой призывал митрополит Киприан.

А тут ещё и очень авторитетный и сильный духовный наставник появился в Звенигороде, где уже не стало епископа Даниила. Пришёл игумен из Троицы, Савва, и основал свой новый монастырь, да прямо почти у стен Москвы, на важнейшем западном направлении, у старой Смоленской дороги. Рядом появилась новая крепость, возведённая Юрием. В Галиче строится ещё одна, да какая! Относительно же Саввы — никто из сыновей Дмитрия Донского не мог тогда «похвастать» таким духовным советчиком. Сергия Радонежского уже не было в живых, а многие ученики его разошлись по разным местам, основывая свои монастыри. Некоторые из них общались духовно с именитыми князьями, но на расстоянии, часто лишь с помощью переписки. Здесь же, в Звенигороде, под самым боком Москвы, складывалось мощное содружество двух сильных духом людей. Что можно было от этого ожидать?

Князь Василий не преминет подготовить, на всякий случай, подобные же грамоты и с другими своими братьями — Андреем и Петром Дмитриевичами. Они содержат похожие положения, но в «облегчённой» форме. Аналогичная его грамота того времени с самым младшим братом — Константином — не сохранилась.

До нашего времени дошла ещё одна «новая» (значит, не первая) грамота, которая была подписана, видимо, около 1401—1402 годов. То есть после женитьбы Юрия Дмитриевича, когда стало ясно, что звенигородский князь может также заиметь своих наследников — потенциальных наследников и всего великого княжества (да у него уже родился сын Иван). Вот почему для Василия нужны были дополнительные союзники.

Этот документ можно прочитать в сохранившемся списке XV века, в котором также находится договор-докончание Василия Дмитриевича с великим князем Рязанским Фёдором Ольговичем. Грамота с ним подписана 25 ноября 1402 года, и её составление было связано с тем, что возникала необходимость подтверждения отношений Рязани и Москвы после кончины князя Олега. Того самого, который защищал Смоленск и являлся по жене близким родственником князя Юрия Дмитриевича. В те же времена была подписана и ещё одна грамота Василия с известным уже нам князем Владимиром Андреевичем. Споры всё ещё продолжались.

Мы знаем этот документ под названием «Грамота докончалная великого кназя Василья Дмитреевича с меншею братьею, со князем Ондреем Дмитреевичем, новая». Она даёт нам краткое и точное представление о том, как формулировались основные положения подчинения удельных князей своему сюзерену, великому князю. Именно по этой причине — краткости и точности формулировок — мы приведём почти полностью текст договора, отдельные положения которого, можно сказать, стали даже расхожими поговорками.

Подписание благословляли ещё здравствующие митрополит Киприан и «матерь наша» — великая княгиня «Овдотья», вдова Дмитрия Донского. Братья «целовали крест межу собя по любви, без хитрости» о следующем (мы разбиваем текст на некоторые «блоки» для удобства восприятия основных положений):

«Быти нам заодин, и до живота.

Хто будет друг тобе, князю великому, то, господине, и нам друг. А хто будет, господине, тобе недруг, то и нам недруг.

А тобе, господине, князь великы, не канчивати без нас ни с кем. А нам, господине, без тобе не канчивати ни с кем, ни ссылатися».

Данные положения для читателя уже понятны. Речь идёт о дружбе и обещании ни с кем более не вступать в подобные отношения.

Продолжим чтение.

«Атобе, господине, нам, князь великы, держати во отца нашего место, великого князя.

А тобе, господине, князь великы, так же нас держати в братстве и в чести, без обиды. А нас ти, господине, жаловати и печаловатися нами и нашими вочинами…»

Здесь мы видим обычное подтверждение братьев в том, что они признают Василия своим сюзереном — великим князем.

Но вот затем мы замечаем прелюбопытную вещь:

«А в Москве жити, господине, по душовнои грамоте отца нашего, великого князя».

Братья, вполне понятно, ссылаются на завещание Дмитрия Донского как на главный первоисточник их прав и прав Василия. Но далее они вдруг словно «оговариваются».

«А чем тя благословил отец наш, князь великыи, — написано в грамоте, — в Москве, и с Коломною с волостьми, и всем великым княженьем, или что еси собе примыслил, и того нам всего под тобою блюсти, а не обидити, и под твоими детми, так же нашим детем (выделено мной. — К. К.-С.)».

Мы видим, что удельные князья и братья Василия (можайский князь Андрей Дмитриевич и дмитровский Пётр Дмитриевич) признают возможность продолжения великого княжения не только самим Василием, но и его детьми, которые уже заранее, по данному договору, будут над их детьми. Вот, видимо, для чего и нужна была, в первую очередь, данная грамота князю Василию.

В подтверждение данной формулировки мы читаем продолжение текста:

«А по грехом, господине, Бог отведёт по нашим тобя, а нам, господине, того всего так же под твоею княгинею и под твоими детми блюсти, а не обидети. А быти с нами за один».

Мы видим, что уже рассматривается вариант возможной кончины Василия Дмитриевича. И пусть это вполне обычный раздел подобного рода грамот, но и он наводит на мысль, что по какой-то причине великий князь уже думал о возможном исходе. Что могло стать причиной для этого? Болезнь? Ордынские проблемы, закончившиеся затем нашествием Едигея? Или странные взаимоотношения и обязательства перед литовскими родственниками и «литовской партией»?

Известно то, что с этих времён Василий начнёт составлять также свои завещания — духовные грамоты, которых было несколько. Он всё время словно бы готовился к смерти. И всё время менял тексты для своих преемников. Но главное — он в каждой такой грамоте словно бы забывал имя своего брата — Юрия Дмитриевича, который не попадал в число его наследников.

Историк С. М. Соловьёв писал в своём труде «История России с древнейших времён»: «До нас дошли также договорные грамоты Василия Димитриевича с родными его братьями. В них нет отмен против прежних подобного же рода грамот. Для объяснения последующих событий нужно заметить, что князья Андрей и Пётр Димитриевичи обязываются в случае смерти Василия блюсти великое княжение и под сыном его, тогда как в договорной грамоте Юрия этого условия не находится».

Но об этом подробнее — в следующих главах. А сейчас братья Андрей и Пётр расписывались и под другими, обычными нормами взаимоотношений того времени.

Военное союзничество: «И где ти, господине, всести будет на конь, или ти будет куды нас послати, и нам поити без ослушанья».

Отношения с боярами (текст звучит как хрестоматийный): «А бояром и слугам межи нас вольным воля».

И наконец, деление бояр меж князьями: «А хто, господине, имет жити наших бояр в твоей вочине, блюсти их, как и своих. А хто, господине, учнёт жити твоих бояр и слуг в нашей вочине, и нам блюсти, как и своих. А хто которому князю служит, где бы ни был, полести ему с тем князем, которому служит».

Принципы сформулированы. Они позволяли не только потребовать их исполнения, но и предъявить претензии. Благодаря некоторой упорядоченности Московское княжество стало потихоньку подниматься и строиться.

Однако на поверку выяснилось, что и документы можно трактовать по-своему или даже вообще — не принимать во внимание.

Так произойдёт в дальнейшем с завещанием князя Дмитрия Донского.

Потомки Витовта в Москве

В эти годы жизненный путь княгини Евдокии, как мы видим, не был усыпан розами и имел в некотором роде непростую основу. Потенциальная воля, обаяние, мудрость, разум, умение усмирять семейную жизнь, энергия и дар устроительства — все эти качества, которые были присущи вдове Дмитрия Донского, конечно же, вызывали зависть, а потому сыграли для неё не очень положительную роль. О том, как княгиня была оклеветана своим окружением, мы расскажем позднее.

Она созидала, а некоторые говорили, что напрасно. Она создавала новые храмы и монастырь, обустраивала свои владения, претворяя в жизнь заветы своего мужа, приглашала лучших духовников Руси в Москву, а иные утверждали: хочет возвыситься, мечтает прославиться, ведёт не образцовый образ жизни.

Да, бывало и такое.

Сильное боярское окружение, которое фактически держало власть в Москве и влияло на большинство решений и поступков Василия Дмитриевича, не приветствовало другого сына Евдокии — Юрия и старалось умалить все его главные заслуги. Авторитет князя вырастал в глазах всей Руси и становился слишком сильным. Вот почему уже в это время в кругах, близких Василию I, стала зарождаться идея — не отдавать великокняжеский престол Юрию. Приближённые усердно вкладывали её в сознание старшего сына Дмитрия Донского. Не говоря уже о жене — Софье.

Единственным сдерживающим фактором продолжало оставаться мнение великой княгини Евдокии — вдовы Дмитрия Ивановича. Она никогда бы не позволила нарушить завещание мужа, а потому и оставалась гарантом того, что государственное устроение должно было соблюдаться так, как повелось исстари, как хотел её покойный супруг. То есть — власть должна передаваться от старшего брата к следующему брату, и никак иначе. Именно так было записано в завещании её мужа, а она была объявлена блюстителем такой передачи власти.

В этом случае преемником Василия становился Юрий. При жизни Евдокии никаких изменений в этой последовательности просто не могло бы произойти. Её авторитета было бы достаточно, чтобы пресечь любые поползновения или разговоры на данную тему. Но жизнь Евдокии к тому времени уже подходила к закату, она была стара, отошла от дел мирских, а в последние дни постриглась в монахини, приняв имя Евфросиния. Её влияние уменьшалось.

Однако идея передать престол сыну Василия, а не его брату Юрию, всё настойчивее утверждалась окружением великого князя.

Впервые великий князь Московский Василий Дмитриевич отметил письменно возможность передачи власти в Москве одному из своих наследников в 1406 году, за год до кончины своей матери. В первом же из дошедших до нас вариантов своей духовной грамоты.

Почему он сделал это именно тогда? Ведь его жизни, кажется, ничего пока не угрожало. Мы знаем, что на момент данной записи митрополита Киприана уже не было в живых. Возможно, чуть ранее, по его совету, дабы святитель мог приложить к духовной грамоте и свою подпись, и свою митрополичью печать, князь решился продиктовать такой текст. Но митрополит только что скончался, и его подписи на грамоте не было.

Попытка озвучить идею передачи власти сыну Василия в духовной предпринималась, — правда, не в категоричной форме и с весьма расплывчатой формулировкой: «а даст Бог».

К тому же тогда её осуществление было призрачным. По причине исключительно «материальной», физической, можно даже сказать — физиологической.

Дело в том, что в семье Василия Дмитриевича рождались здоровые девочки, а мальчики, если и появлялись на свет, то по стечению обстоятельств были слабы и болезненны.

Нельзя здесь не рассказать о внуках Евдокии Дмитриевны по линии её старшего сына.

Несколько сыновей Василия I умерли ещё в детском возрасте: Юрий, Даниил и Семён.

Надежду свою великий князь возложил на сына Ивана, родившегося в 1396 году; собственно, о нём думал он, когда писал первую духовную грамоту. Но и тот в 1417 году неожиданно для всех отдаст Богу душу, всего лишь спустя полгода после своей свадьбы!

Ещё один сын, Василий, родился у великого князя позднее, уже после кончины княгини-матери Евдокии, — 10 марта 1415 года. Последняя надежда, ведь родившей его Софье исполнилось уже 44 года! Он-то и станет будущим наследником и великим князем Василием Васильевичем.

Те роды были крайне тяжёлыми. Софья Витовтовна лежала при смерти. Василий Дмитриевич даже вспомнил о преподобном Иакове Железноборовском, который как раз в это время пришёл в Москву. Он просил старца молиться о здравии жены. В итоге всё прошло хорошо.

Ещё у великокняжеской четы будут четыре дочери. В 1393-м родилась Анна. Её удачно и с большими надеждами на будущее выдали в 1407 году замуж за византийского наследника — цесаревича Иоанна Палеолога (того, который потом станет императором Византии и получит титул Иоанна VIII). Может быть, по этой причине — желания породниться с великими православными монархами — Василий вместе с матушкой Евдокией ранее так стремился помочь Византии с обозом серебра, привезённого Юрием из Волжской Булгарии?!

Вполне вероятно, что идея Третьего Рима уже витала при Московском дворе. Но Анна «подвела». Скончалась в 1415 году ещё до того, как Иоанн возглавил империю.

Другая дочь — Анастасия — стала женой князя Слуцкого Александра Владимировича, Олелько, — увы, не императора из Царьграда. Зато она прожила долгую жизнь (скончалась в 1470-м). Остальные дочери, Мария и Василиса, вышли замуж за князей.

В это время многие говорили, что великим князем Владимирским и Московским (после кончины Василия) может и должен стать Юрий Дмитриевич как более умелый, энергичный и целеустремлённый правитель. К тому же он создал крепкую семью, венчавшись с княгиней Смоленской Анастасией, и она уже родила ему двух здоровых сыновей, а в будущем подарит ещё и третьего, и четвёртого. Ну кто «стерпит» такое?!

После кончины вдовы Дмитрия Донского — Евдокии никто уже не мог играть роль арбитра между сыновьями в вопросах престолонаследия. Князь Юрий самим фактом своего существования становился крайне опасен для Москвы, её властителя и окружавших его бояр.

Да, в 1407 году, когда москвичи похоронили великую княгиню Евдокию, всё поменялось существенно. Неожиданно для всех довольно протяжённая по тем меркам мирная жизнь Москвы и окрестных земель, длившаяся почти десятилетие, закончилась. В 1408 году на Русь из Орды пришёл Едигей с большим войском и страшно разорил московские земли.

Он держал столицу в тяжёлой голодной осаде, полностью сжёг все её предместья, не пощадил близлежащих городов, а также разграбил и привёл в запустение Переяславль, Ростов, Дмитров, Серпухов, Верею, Нижний Новгород и Городец.

Такого опустошительного похода со стороны Орды Русь уже давно не знала. Как будто вовсе и не было Куликовской битвы, а недавнее пришествие Тохтамыша в 1382 году, в результате которого Москва была сожжена, уже не казалось таким ужасным.

Москва не погибла окончательно, откупившись тремя тысячами рублей. Это была малая часть компенсации за почти 12-летний молчаливый и демонстративный отказ платить дань.

Едигей предупреждал о «наказании» неоднократно. И своё обещание выполнил. Он добился уплаты ордынского выхода и пусть даже частично, но всё же восстановил сюзеренитет ордынского хана над великим княжением на Московской Руси.

Известно, что современники событий и ближайшие потомки воспринимали нашествие Едигея в 1408 году как реальное наказание свыше за новые грехи новых правителей. Ведь до этого довольно долгое время Москва была ограждена от подобных набегов. Даже Тимур повернул в другую сторону от Руси (о чём у нас ещё пойдёт речь). А тут…

Появились различные варианты «Повести о Едигеевом нашествии» (такие, как в Сводах 1412 и 1479 годов, а также в Тверском сборнике), в которых читаем, что в предшествующий набегу Едигея период княжения Василия I вся «земля Русская» сначала вполне благоденствовала и хранилась от вторжений «ограждением Пречистыя Богоматери». Так, как это случилось в 1395 году, при выносе Владимирской иконы и спасении Москвы от Тамерлана. Но что-то случилось, по мнению авторов «Повести», и великий князь вдруг стал пренебрегать советами «старцев» и, возможно, своей матери Евдокии, что, собственно, и привело к стенам столицы Едигея.

Вот что читаем в «Повести о Едигеевом нашествии» (начало XV века): «Юнии старцевъ да почитают и сами едини без искуснейших старцевъ всякого земльскаго правлениа да не самочиннують, ибо красота граду есть старечьство, понеже и Богомъ почтено есть старечство».

В год кончины княгини Евдокии — 1407-й, то есть буквально накануне своего похода на Русь, Едигей собрал ордынское войско и отправился с набегом на… Волжскую Булгарию. Ту самую Булгарию, которую с десятилетие назад разорил Тимур и обошёл с дружиной сын княгини Юрий и которая вряд ли успела оправиться после таких бед…

В тот год, когда княгиня Софья Витовтовна родила наследника, вдруг «погоре град Москва». Тогда же, в 1415-м, летом, июня седьмого дня жители столицы лицезрели пугавшее их явление: «изгибе солнце и скры луча свои от земля в 4 час дни… и звёзды явишася яко в нощи». Почти полное солнечное затмение. А тут, как на грех, случились настоящие беды — мор по всей Русской земле.

В 1417 году вымирали крупнейшие города — Тверь, Новгород, Псков, подмосковный Дмитров да и сама столица. Именно тогда скончались сразу три сына-наследника князя Владимира Храброго. Это стало для семьи, постоянно претендовавшей на свою долю от большого московского пирога, настоящей и уже совершенно непреодолимой трагедией.

Скончался в тот же год от мора и сын Василия I — Иван, «зело превозжеланный ему». Настоящая трагедия для великокняжеской семьи, где наследники не выживали. Не по этим ли причинам Василий Дмитриевич создаёт новый текст своего завещания?! Матушка Евдокия скончалась. Да и главного фигуранта старой духовной грамоты не стало. Надо было отметить это юридически, записав очередной передел всех удельных земель. Он диктует вторую из известных нам духовную грамоту, где опять совершенно не упоминается князь Юрий (как будто его не существует). И уже гораздо смелее называет своего только что родившегося сына — Василия Васильевича — наследником великокняжеского престола. Подпись великого князя заверил по-гречески митрополит Фотий.

Как уже упоминалось, в своей «Истории России с древнейших времён» С. М. Соловьёв указывал на сохранившиеся договорные грамоты великого князя Василия I, в первую очередь с его родными братьями. Уже в них говорилось о том, что братья (кроме Юрия) должны будут соблюдать после кончины отца великое княжение в порядке, но «под сыном его», то есть под сыном Василия. Так формировалось общественное мнение о переменах в наследовании престола.

Василий предпринимал различные попытки уговорить братьев на поддержку изменения сути завещания Дмитрия Донского. Более слабые по положению, они были на его стороне. Но не Юрий, который продолжал стоять на своём.

Князя Юрия неожиданно поддержал самый младший брат — Константин. Тот самый, которого Евдокия родила за несколько дней до кончины Дмитрия Донского и который не был наделён имуществом и уделами в тексте его духовной грамоты.

В первом своём завещании Василий Дмитриевич не мог не отдать кое-что и ему (после, конечно же, своего сына): «А брата своего и сына, князя Константина, благословляю, даю ему в удел Тошню да Устюжну по душевной грамоте отца нашего, великого князя». Но затем, при составлении второго варианта завещания (в 1419 году), Василий заставляет братьев принять старейшинство их юного племянника (которому на тот момент было четыре года).

И тут вдруг Константин выразил свой протест, поддержав Юрия Дмитриевича.

В отместку Василий отнимет у него удел (вновь нарушив завещание Дмитрия Донского), и Константину придётся бежать в Новгород. Но ненадолго. Властолюбивый князь Московский умел убеждать. Деваться было некуда, и младший брат временно согласится с мнением старшего.

В 1422 году князь Юрий похоронит свою супругу — Анастасию. А на Руси начнётся такой страшный голод, что в городах будут употреблять в пищу собак, кошек и павших лошадей. Летописи коротко отметили: «и люди людей ядоша».

Что-то не совсем ладилось у Василия Дмитриевича.

Старший сын Евдокии великий князь Московский скончался 27 февраля 1425 года. Возможно, от эпидемии оспы, которая разгорелась в Москве. Погребение состоялось в Архангельском соборе, у южной стены храма, рядом с отцом — Дмитрием Донским. Ныне на его надгробии мы можем прочитать: «В лето 6933 февраля 27 преставис(я) благоверный князь великий Василей Дмитреевич».

Он ушёл из жизни, успев составить ещё один, третий вариант завещания. Предположительное время написания документа — март 1423 года. Внизу грамоты также есть подпись митрополита Фотия на греческом языке.

К грамоте подвешена печать из жёлтого воска — Василия Дмитриевича. Датировка произведена была по списку XV века, где на обороте листа сохранились две важные надписи: первая — «список з грамоты, что поймал Олексеи з собою в Литву, коли с митрополитом поехал с Фотеем на середохрестье», и вторая — «список с тое грамоты, что пошла к великому князю к Витовту с Олексеем в лето 30 первое, з середохрестья». Средокрестьем назывался день середины Великого поста (среда четвёртой, Крестопоклонной недели поста). Но даже это обстоятельство не замедлило решительных действий митрополита.

В грамоте всё было сформулировано чётко. Великокняжеская власть переходила к сыну — Василию. Он был ещё в возрасте десяти лет, а потому требовался опекун-покровитель. Им могла бы стать мать — Софья Витовтовна. Но для Руси нужен был авторитет посерьёзнее.

Выбор Василия пал на всё ещё могущественного великого князя Литовского Витовта. Да и кто мог предполагать иное?! Даже невзирая на то, что он фактически уже не имел никакого отношения к православию.

Прочтём отрывок из последней духовной грамоты Василия I (начало XV века):

«А приказываю сына своего, князя Василья, и свою княгиню, и свои дети своему брату и тестю, великому князю Витовту, как ми рекл, на Бозе и на нём, как ся имет печаловата, и своей братье молодшей, князю Ондрею Дмитриевичю, и князю Петру Дмитриевичю, и князю Семёну Володимеровичю, и князю Ярославу Володимеровичю, и их братье, по их докончанью, как миркли».

О родном брате князе Юрии Дмитриевиче — ни слова!

И снова зададим всё тот же вопрос: почему Василий не хотел передать престол Юрию, последовав завещанию своего отца?

Попробуем в очередной раз кратко на него ответить.

Во-первых, из-за влияния Литвы, которая была против Юрия («литовская» и «смоленская» партии). Из этого вытекали многие другие причины.

Во-вторых, из-за ревности к брату, возникшей ещё со времён ордынского плена, и особого выделения Юрия в роду Донского.

В-третьих, из-за влияния на него, ещё в прошлом, митрополита Киприана.

И в-четвёртых, из-за влияния супруги — Софьи Витовтовны, которая, кроме имевшихся у неё «политических» убеждений, была просто-напросто ещё и очень самовластной женщиной.

Но русская история не была бы таковой, если бы не сохранилась ещё одна версия событий, связанная с завещанием Василия I. По этой версии он как будто всё-таки оставил великое княжение… брату — Юрию Дмитриевичу!

И будто бы вдова — Софья Витовтовна — успела эту духовную грамоту (связанную с именем Юрия) уничтожить, а старую — приберечь и потом всем показать.

Эту странную легенду, собственно, породил пребывавший век спустя в России австрийский посол Сигизмунд Герберштейн. Вот что он отметил в своих «Записках о Московии»: «Василий Дмитриевич не любил своего единственного сына Василия, так как подозревал в прелюбодеянии свою жену, от которой тот родился, поэтому, умирая, оставил великое княжение Московское не сыну, а брату своему Юрию, но большинство бояр примкнуло всё же к сыну».

Естественно, что подтверждение этим словам найти трудно, если вообще возможно. Хотя с лёгкой руки Герберштейна мы становимся свидетелями ещё более серьёзных намерений и действий так называемой «литовской партии», которая ради достижения своих целей, как видим, не постояла бы ни перед чем.

Впрочем, пусть данное утверждение остаётся на совести иностранца, исправно умевшего собирать всевозможные слухи; некоторые из этих слухов, правда, почему-то оказывались вовсе и не слухами.

Итак, на Московском престоле, на великом княжении появился юный Василий Васильевич.

Дело князя Дмитрия Донского и соблюдавшей его завещание жены Евдокии закончилось нарушением заповедей отца и деда, а также умалением уважения к матери и бабушке.

Русь пошла иным путём…

Моление при нашествии Тамерлана

Но мы вернёмся в конец XIV столетия, ибо там происходили события, которые всё так же повествуют о выдающейся роли великой княгини Евдокии в русской истории.

В середине 1390-х годов произошло событие, которое напрямую связывается с её именем. Когда определялась судьба всей страны, её роль оказалась необычной, даже в некотором роде главной. Именно ей удалось принять, возможно, единственно правильное решение, после которого Москва была спасена.

И событие это было связано с наиболее известными именами в мировой истории заката XIV столетия.

Ещё в начале 1390-х годов появился с востока в поле зрения Руси грозный властитель и воин — Тамерлан. При Московском дворе к этим новостям относились с особой серьёзностью. Тогда уже знали о силе, могуществе и неординарной жестокости этого человека. Уже доносились вести о том, что бывший его союзник и подчинённый ему полностью ордынский хан Тохтамыш фактически предал своего хозяина, начал собственную политику по отношению к соседям и к нему самому. Всё это разгневало Железного Хромца — Тимура.

Больше всего Тамерлана раздражало именно предательство Тохтамыша, которого он не раз спасал и к которому благоволил. Привычная ордынская хитрость в данном случае сыграла для Тохтамыша роковую роль. Он получил страшного врага, умеющего доводить свои планы до конца.

Тимуру приписывается послание, которое он направил непосредственно Тохтамышу. Оно датируется 1391 годом. Вот строки из письма возмущённого Тимура хану Тохтамышу: «Великий хан Тохтамыш в своём письме много говорит о моей мудрости, а сам считает меня глупцом, если думает, что я поверю его обещаниям. Ты давал их мне уже не раз и всегда после этого нарушал. У плохого дровосека всегда виноват топор, а у хана Тохтамыша всегда виноваты дурные советники! Я принял тебя как сына, дал тебе много больше того, на что ты мог рассчитывать. А чем ты мне заплатил?.. Я не верю этим словам! Хан Тохтамыш не отбросил свой кинжал, а только обмазал его мёдом. Не думай, что я стану этот кинжал облизывать!»

Собрав громадное по тем временам войско (некоторые источники утверждают, что у него было около 200 тысяч ратников), Железный Хромец двинулся к Волге. Здесь, на левом берегу могучей реки, встретились две армии.

Ордынское войско под командованием хана Тохтамыша было прекрасно подготовлено. Он, как и его предшественники, традиционно с помощью силы умел держать в узде своих врагов. Но перед организованными полками Тамерлана, уже закалёнными в боях по всей Азии, они оказались совершенно бессильными.

Поражение Тохтамыша в битве было ощутимым. Великая Орда давненько не испытывала подобного «унижения».

Именно эта ситуация, как мы уже рассказывали, как раз и сыграла важную роль в присоединении к Москве Нижегородского княжества (ранее принадлежавшего отцу Евдокии — князю Дмитрию Константиновичу).

Хан отдал сыну Евдокии Василию Дмитриевичу ярлык на княжение быстро. У него не было ни времени, ни сил, чтобы после поражения от Тимура разбираться с «какой-то там» Русью. Ему требовалось оправиться от ран и собирать новые силы. Потому что все знали — пока Тамерлан не возьмёт своё, не отомстит, не добьёт врага — он не остановится. Новые нашествия были легко предсказуемы.

Кстати, тогда же и Витовт, «под шумок», прихватил себе столицу — Вильно и ряд литовских земель, включая западнорусские. Ослабление Востока было ему на пользу. Замыслы литовца и его дочери — московской великой княгини Софьи — начинали неожиданно быстро осуществляться.

Пока Тамерлан готовился к новому походу на Тохтамыша, произошли следующие события.

В 1394 году скончался в неволе последний нижегородский князь — Борис Константинович, дядя княгини Евдокии, вдовы Дмитрия Донского. Это произошло в Суздале. Теперь из тех, кто мог реально претендовать на власть в уже присоединённом к Москве Суздальско-Нижегородском княжестве, оставались в живых лишь братья Евдокии — князья Василий и Семён Дмитриевичи. Естественно, что вдова Дмитрия Донского не могла быть с ними заодно.

Испуганные, что их могут физически устранить, не покорившиеся Москве князья спешно отправляются в Орду. Уже позднее их будет преследовать дружина сына Евдокии князя Юрия Дмитриевича, исполнявшего свой воинский долг по договору с братом Василием.

Именно в таком соотношении сил и наступил знаменитый 1395 год. Год, когда, можно сказать, решилась судьба Руси.

Именно тогда правительница Москвы совершила действия, которые многие сегодня называют чудом. В тот год Русь спаслась от Тамерлана. А сын Евдокии — Юрий Дмитриевич — покрыл себя неувядаемой славой великого полководца, при этом его духовный наставник преподобный Савва Сторожевский — великого прозорливца.

Ещё осенью 1394 года произошли новые столкновения ратей Тохтамыша и Тимура. Серьёзного большого сражения не состоялось. Но вскоре, в апреле 1395 года, две большие армии сошлись у берегов реки Терек. Битва была выиграна Железным Хромцом. Тохтамыш исчез с поля боя. Только позднее выяснилось, что он находится в Крыму, куда бежал почти сразу же. Но и там его могла достать «рука» мстительного Тимур-ленга. И, будучи обременён «обозом» — всей своей многочисленной семьёй (несколько жён и два сына), он был вынужден бежать ещё далее на запад, в Литву.

Сват княгини Евдокии — литовский князь Витовт уже знал о произошедшем и принял проигравшего Тохтамыша. Для него Тамерлан был такой же опасностью, как и для ордынского хана. Теперь наступали времена, когда приходилось совместно думать о том, как противостоять столь большой и почти непобедимой силе. Да ведь грозный правитель фактически уже стал угрожать восточным литовско-русским землям и понемногу прибирать их к своим рукам.

Тимур двинулся на север. Часть его войска пошла к Волжской Булгарии. Не забыл Тамерлан и о Приднепровье. Тут досталось и литовскому князю. Донские земли также попали под его разорение. Наконец, после взятия Ельца (а это была ещё территория, которую в то время на Руси называли Ордой) его основные силы оказались в непосредственной близости от Москвы.

Персидские источники приводят слова Тамерлана, которые за ним постоянно фиксировал сопровождавший его летописец. Они имеют прямое отношение к описываемым нами событиям. Речь идёт о том, как Тимур в борьбе с Тохтамышем «дошёл до земель, раскинувшихся на дальнем севере». Вот что отметил Тамерлан, говоря о походе в сторону Руси: «Улус Джучи, вставший на путь вражды… разрушил до основания, подчинил вилайеты, улусы и крепости пятого и шестого климатических поясов и возвратился, осенённый победой и славой».

Под улусом Джучи подразумевалась Орда, а в пятый и шестой климатические пояса входила, по тогдашним представлениям на Востоке, и Владимирская (Московская) Русь.

Вот мы и подошли вплотную к рассказу о том, какое отношение имели к происходившим событиям великая княгиня Евдокия, а также её сын князь Юрий Дмитриевич.

Чудо на Кучковом поле хорошо известно тем, кто хотя бы немного изучал историю Москвы. Оно довольно подробно описано в Житии княгини Евдокии — в монашестве Евфросинии Московской.

Вот что мы в нём читаем:

«С именем великой княгини Евдокии связано одно из самых значительных событий духовной истории России. Совершилось оно во время нашествия Тамерлана в 1395 г. Весть о том, что полчища грозного полководца подошли к границам Руси, привела в ужас весь народ. Великий князь Василий, благодаря влиянию матери, проявил твёрдость духа, собрал войско и вышел навстречу врагу. Но что могла сделать эта малая дружина перед полчищами непобедимого завоевателя, утверждавшего, что вся вселенная недостойна иметь двух правителей?

Народ, подкрепляемый верой в заступничество Божие, вместе со своей княгиней молился Богу. Евдокия совершала сугубые молитвы об избавлении Руси от гибели. Молитва праведницы была услышана Богом. По совету матери Василий Димитриевич повелел принести чудотворную Владимирскую икону Божией Матери из Владимира в Москву. 26 августа 1395 г. великая княгиня Евдокия с сыновьями, митрополитом, духовенством, боярами, с множеством собравшихся жителей Москвы встретили икону Богоматери на Кучковом поле.

В тот самый день и час Тамерлан в сонном видении увидел «Светозарную Жену», окружённую сиянием и множеством «молниеносных воинов», грозно устремившихся вперёд. По совету своих наставников Тамерлан отдал приказ войскам повернуть от границ Руси».

Известно, что на месте моления москвичей и княгини Евдокии был затем основан известный Сретенский монастырь, который существует и по сей день.

В некоторых вариантах история с молением на Кучковом поле основывается на рассказах о чудесах. Например, рассказ о видении Тамерлану, после которого он и принял решение о том, что не пойдёт на Москву.

«На Кучковом поле ждала Великая Княгиня Спасительный Образ. Вместе с ней, преклонив колена, стояла вся Москва. Рядом с княгиней стоял митрополит, стояло духовенство, стояли князья и бояре, стояли простолюдины, женщины, старики, дети.

И молитвы княгини-матери были услышаны Богородицей. В тот самый миг, когда Спасительный Образ Богородицы торжественно вступал в Москву, Тамерлану было сонное видение. Он увидел высокую гору. С вершины этой горы шли к нему многие святители с золотыми жезлами, а над ними, в лучезарном сиянии, стояла Жена благолепия и величия неописанного. Жена повелела ему оставить пределы русской земли. Тьмы молниеносных воинов, окружавших Жену, грозно устремились на Тамерлана.

Грозный хан затрепетал от ужаса, проснулся и немедленно приказал своим войскам отступить. Дойдя до Ельца, грозный воитель так и не осмелился войти в Москву… Молитвами слабой, исстрадавшейся женщины, Великой Московской Княгини, которая не имела права ни на страх, ни на слабость, в сердце которой Господь вложил мужскую доблесть и отвагу, истинную Веру и Любовь, Москва была спасена…

Великий Князь Василий вернулся в Москву победителем Тамерлана. А на том месте, где москвичи встречали икону, княгиня-мать и её сын повелели построить Сретенский монастырь. 26 августа, когда произошла эта встреча, положено было считать церковным праздником. И с тех пор каждый год в этот день из Успенского собора Кремля бывает Крестный ход в Сретенский монастырь. Так из дня глубокой скорби и унижения этот день стал днём торжества и духовной победы русского народа!»

Московский великокняжеский летописный свод 1479 года заключал историю 1395 года с иконой Владимирской Божией Матери так: «и оттоле уставися таковый праздник праздновати месяца августа въ 26 день».

«Степенная книга царского родословия» XVI века в повести о великой княгине Евдокии Дмитриевне, в главе «Принесение на Москву иконы Владимирския», также рассказывает об этом удивительном событии:

«В четвёртое же лето вдовства ея безбожный Царь Темир Аксак, попленив многия земли победи и многия Орды, и многия царства победи, и покори под ся. Тако же хотя пленити и Рускую землю, и уже близь прииде. Святая же и блаженная Великая Княгиня Евдокия сугубыя молитвы к Богу простираше о избавлении предлежащая скорби. И тогда молитвами ея, паче же благоволением Божием и Пречистыя Богородица, советом же и повелением сына ея самодержавнаго Василия и первосвятителя Киприяна, из града Владимира принесён бысть многочудесныя образ, егоже богогласный Лука написа. Пречистыя Богоматери, ея же страшным явлением злочестивый Темир Аксак устрашися, и побеже, и исчезе. И тако заступлением Пречистыя Богородица, Руская земля всегда хранима бысть».

Известен отзыв преподобного Кирилла Белозерского на письмо сына Дмитрия Донского, князя Андрея Дмитриевича, в котором он также радостно оценивает события 1395 года: «Нам ныне, видевшее Пречистыа Госпожа Богородицы преславная Ея и великая чюдеса, и о том Ея, господине, радоватися сердцем и душею устрашитися на всяк час, что сподобил нас Бог Пречистою Своею Материю, в последний сей род, таковыми знамении и чюдеси избавити крестьянский род от нашествия иноплеменных враг».

История появления чудотворного образа Богоматери Владимирской на Руси довольно сложная. Вкратце её можно передать так. Создана она была в Константинополе, в первой трети XII века. Она имеет две стороны. Престол Уготованный с орудиями Страстей Христовых написан на обороте. Привезли икону из Константинополя на Русь ранее середины XII века (точнее сказать трудно); она находилась в храме женского монастыря в Вышгороде (недалеко от Киева). Когда стала усиливаться Владимиро-Суздальская Русь, то князь Андрей Боголюбский в 1155 году перевёз её во Владимир и поместил в новый Успенский собор. Так икона стала заступницей первопрестольного града. Именно в 1395 году Богоматерь Владимирская впервые была привезена в Москву. Икона ещё не раз возвращалась во Владимир, а потом вновь отправлялась в Москву, где и осталась насовсем в 1480 году в Успенском соборе Кремля. Уже в советское время она была оттуда изъята, отправлена сначала в Государственный исторический музей, а в дальнейшем попала в Третьяковскую галерею как «ценное произведение искусства». Доступ к иконе ныне возможен в церкви Святителя Николая в Толмачах, где она находится на хранении под твёрдым стеклом.

Но именно тогда, в 1395 году, в Москве икона «Богоматерь Владимирская» стала спасительницей Руси, словно икона «Одигитрия» в Константинополе — Влахернская спасительница, культ которой процветал в Византии. Обе иконы были связаны с жизнью и именем великой княгини Евдокии — преподобной Евфросинии Московской. Византийскую копию «Одигитрии», получив от епископа Дионисия Суздальского, она сделала святыней основанного ею Вознесенского монастыря, а «Богоматерь Владимирскую» прославила столь чудесным избавлением. И обе иконы сохранились до наших дней. Но об этом ещё позднее…

Однако, кроме этих достаточно общеизвестных событий на Кучковом поле, в том самом 1395 году произошли ещё некоторые события, которые можно соединить с отказом Тамерлана пойти на Москву. И события эти связаны с сыном Евдокии — князем Юрием Дмитриевичем, с жизнью великокняжеской семьи.

Речь о том, как сын московской великой княгини, вдовы Дмитрия Донского, одновременно с её, Евдокии, чудесным решением принести икону Владимирской Божией Матери из Владимира в Москву, совершил поход на булгарскую Орду, тем самым также повлияв на решение Тамерлана о повороте от Москвы на юг.

В те годы с карты мира исчезло древнее и в своё время могущественное государство. Оно располагалось в бассейне рек Волги и Камы, было соседом Руси. Именно князь Юрий стал — вольно или невольно — одним из главных участников этих событий. И, видимо, не без участия своей матушки Евдокии.

Государство это называлось Волжской Булгарией, жили в нём булгары (или болгары). В результате произошедшего оно перестанет играть какую-либо серьёзную историческую роль, окончательно «растворится» в Золотой Орде и потеряет даже своё исконное название. Руководимые сыном Дмитрия Донского князем Юрием полки совершили много такого, что пока ещё не оценено по достоинству и не исследовано историками во всей полноте.

Взятие русскими дружинами четырнадцати крупнейших городов Булгарии, среди которых были столица — Великий Булгар, крепости Кременчуг, Джуке-Тау и Казань, показало военную мощь и открыло полководческий талант князя. Оказалось также, что эти события были описаны как бы с «обеих сторон», известие о них есть и в русских летописях, и в известном татарском эпосе XV века «Идиге».

В результате похода у князя Юрия появилась возможность осуществить свой план, «вдохновлённый» его духовным наставником — преподобным Саввой Сторожевским, когда были построены дошедшие до нас первые и неповторимые образцы раннемосковской архитектуры — новые белокаменные соборы Звенигорода и Сторожевского монастыря, а также созданы для них преподобным Андреем Рублёвым иконы и фрески.

Но и к возможному нашествию Тамерлана поход имел некоторое отношение.

В конце XIV столетия, во времена Дмитрия Донского, отношения Московской Руси с волжским соседом становились в достаточной степени напряжёнными. Волжская Булгария ещё была большим и крепким государством. И ко времени появления там князя Юрия представляла немалую силу.

Одним из доказательств наличия у преподобного Саввы Сторожевского дара предвидения считается благословение, данное им князю перед его военным походом на восток, в государство волжских булгар.

В Житии старца, написанном Маркеллом Хутынским, отмечены слова самого Саввы, которые князь от него услышал: «Врагов своих одолеешь и… здрав возвратишься в своё отечество». Похожим образом преподобный Сергий, как считается, благословлял Дмитрия Донского на Куликовскую битву (или, по мнению некоторых исследователей, — благословил на битву на реке Воже за два года до этого). Похожим. Но не совсем.

Предсказание Саввы Сторожевского, в особенности связанное со «здравым» возвращением князя «в своё отечество», также сбылось. И речь в нём шла не просто о битве, а о дальнем походе за пределы отечества, откуда надо было «возвращаться», — а этого мы никак не можем найти в словах Сергия Радонежского, адресованных великому князю Московскому.

Старец Савва благословлял не саму битву, не захватнический поход и не дружину сына Евдокии — князя Юрия Дмитриевича, а только лишь его самого, предохраняя его лично от возможных напастей. В Библии сказано так: «…Будут ратовать против тебя, но не превозмогут тебя, ибо Я с тобою… чтобы избавлять тебя» (Иер. 1, 19). И нет ничего более важного для христианина, как «душу положить за други своя». Не было, вернее, не готовилось никакого «завоевательного похода» в Булгарию, его никто тогда даже не планировал.

В тексте благословения старца Саввы, записанном Маркеллом Безбородым (а это главный и единственный письменный источник данного благословения), читаем: «Иди, благоверный князь, Господь да будет с тобою, помогая тебе, и врагов своих одолеешь, и благодатью Христовой здрав возвратишься в своё отечество». А теперь сопоставим эти слова с благословением Сергия Радонежского, данным им великому князю Дмитрию Ивановичу (будущему Донскому) перед Куликовской битвой (как это указано в Житии, написанном Епифанием Премудрым): «Господин мой, тебе следует заботиться о вручённом тебе Богом христоименитом народе. Иди против безбожных, и с Божией помощью ты победишь и вернёшься в своё отечество невредимым с великими почестями». А также подключим к этому послание от Сергия, которое передал Дмитрию скороход непосредственно перед сражением: «Господин мой, смело вступай в бой со свирепым врагом, не сомневаясь и не страшась его, помощь Божия будет во всём с тобою».

Для духовного наставника важна была личная безопасность князя Юрия. Он ценит его «благоверие», он говорит о княжеских «врагах», не уточняя — кто они, и даже не упоминая булгар! Но старец печётся о «здравии» князя, а главное — о его возвращении «в своё отечество». Преподобный Савва предохраняет Юрия, но не восхищается походом. Ни слова не произносит он о «великих почестях» от победы! То есть, по сути, — игумен не давал никакого специального благословения на большую войну или на смертоубийство. И нет в его словах никакого намёка на возможную добычу или богатство. А может быть, тогда никто вовсе и не помышлял ни о каком получении или захвате богатства? И вообще, не было ли на самом деле так — планировалось и предполагалось одно, а вышло — совсем другое?

Эти рассуждения наталкивают на неожиданную догадку, которая может помочь в поисках ответа на главный вопрос: так на что же, собственно, и в какой момент благословил старец Савва Сторожевский князя Юрия Звенигородского?

Итак, посмотрим на развитие событий в 1395—1396 годах. В это время Савва Сторожевский, скорее всего, был игуменом Троицкой обители (после кончины Сергия Радонежского). Если принять во внимание предположение или версию (о ней и сказ) о союзничестве (пусть и весьма условном) русских с Тамерланом против сторонников Тохтамыша, то — как не благословить предводителя войска на столь важное для Руси дело!

И даже более — такое благословение фактически способствовало затем спасению Великого княжества Московского от гибели или тотального разорения. И вот почему. Не по причине ли пусть даже и временного (или условного) союзничества войска сына Евдокии князя Юрия с Тимуром этот Железный Хромец пойдёт после Булгарии не на Москву, а в рязанские земли, к Ельцу? И потом — вовсе уйдёт на Кавказ.

Есть предположение, что город Елец, называвшийся, согласно источникам, в то время также и Карасу, был не совсем рязанским городом; в нём проживало много тюркоязычного населения. То есть повернув на Елец-Карасу, Тимур фактически шёл не на Русь, а опять же на земли своего главного тогда врага — Орды. Похоже, что воевать с Русью он вообще не собирался.

До наших дней дошло изречение Тимура: «Все пространство населённой части мира не стоит того, чтобы иметь двух царей». Он считал себя единственным царём, второго не должно было быть. И если учесть, что на Руси тогда не было собственного царя (царём, как мы помним, считался хан Орды), то даже для удовлетворения своих амбиций Русь была Тамерлану не нужна.

Небольшой и ещё не возродившийся от разорений улус ему не был интересен. Орда и предатель Тохтамыш (царь) — первый враг. И Тимур воевал с царём, с его государством, а не с его подчинёнными и не с его улусом. Булгария — пусть даже и улус, но гораздо более известный тогда, в особенности в мире восточной культуры, откуда Тимур, собственно, пришёл и произошёл, — стала врагом следующим. Кстати, и властитель данного улуса называл в то время себя «князем Болгарским», пытаясь выцедиться в самостоятельного правителя.

В таком случае поход князя Юрия и благословение преподобного Саввы Сторожевского помогли спасению не только Московской, но и всей Северо-Восточной Руси, всей русской цивилизации от полного уничтожения и исчезновения с карты истории, как это случилось с Волжской Булгарией. И как это совпало с появлением в Москве Владимирской иконы Божией Матери, перенесённой сюда по просьбе княгини Евдокии!

До сих пор происходят споры — когда же состоялся этот поход. До сих пор множится, и особенно с помощью Интернета, мнение, что это могло произойти в 1399 году. Русские летописи освещают событие различно. Именно они внесли раздоры в изучение данной темы. Именно в них мы видим две разные даты.

Единственно, в чём они сходятся, — почему, собственно, дружина Юрия Дмитриевича оказалась так далеко от родной земли. А объяснение этого — и есть часть ответа на вопросы.

Как мы помним, в 1389 году скончался великий князь Дмитрий Донской, оплаканный своей вдовой Евдокией. Великим князем становится их старший сын — Василий Дмитриевич (Василий I). В1391 году войско Тимура (Тамерлана) разбивает основные силы ордынского хана Тохтамыша, тем самым влияние Золотой Орды было в значительной степени ослаблено. В 1391—1393 годах сыновья Евдокии и Дмитрия Донского — Василий и его брат Юрий — заключают между собой договор, по которому Юрий Дмитриевич обязуется участвовать со своим войском во всех важнейших военных баталиях, ежели старший брат его об этом попросит. Сам факт такого договора показал уже появившиеся сложности во взаимоотношениях между братьями. Василий Дмитриевич почему-то опасался, что брат, в случае его внезапной смерти, окажется на московском престоле. В 1392 году, следуя, видимо, братскому договору, Юрий идёт на Нижний Новгород, присоединив земли суздальско-нижегородского князя Семена Дмитриевича, своего дяди, к Москве, то есть к владениям Василия I. В год 1395-й Тимур (Тамерлан) с большим войском в трёхдневном сражении наголову разбил на реке Терек армию ордынского хана Тохтамыша. В 1395—1396 годах Золотая Орда распадается на почти независимые и воюющие друг с другом четыре орды: хана Кюрчака вблизи Сарая, хана Тимур-Кутлука в регионе Астрахани, хана Тохтамыша в Крыму и наиболее мощный Мангитский Юрт — Едигея.

И вот тут самое интересное. По некоторым летописям, в 1395—1396 годах происходит поход Юрия Дмитриевича на Волжскую Булгарию. Началось всё так. Бывший суздальско-нижегородский князь Семён Дмитриевич (тот самый брат Евдокии) и ордынский царевич Ентяк пришли на земли Нижнего Новгорода и ограбили их (Семён Дмитриевич продолжал считать эти земли своими). Дружина князя Юрия, племянника Семена, отправилась по просьбе Василия Дмитриевича защитить новый нижегородский удел Москвы. Грабители убежали «в Орду» («татарове пограбиша весь Новъград Нижний, и возвратишася въ свою землю, въ Казань»), а фактически — к булгарам. Мобильное войско Юрия стало преследовать князя Семена Дмитриевича с целью захватить его в плен и таким образом оказалось на территории Волжской Булгарии. То есть поход на Орду (Волжская Булгария была частью Золотой Орды) не был спланирован русскими заранее.

И хотя Юрий спешил захватить князя Семена, но, по словам летописи, за ним так и «не угнаша». Суздальский князь и его семья были разысканы в Золотой Орде только к 1401 году.

Напомним, что с 1395 года в течение почти двенадцати лет Москва и уделы других сыновей Дмитрия Донского практически перестают платить дань Золотой Орде (за что поплатятся в 1408 году нашествием ордынца Едигея).

Подругой версии русских летописей, годы похода князя Юрия Дмитриевича на Волжскую Булгарию были такие: 1398—1399.

Почему же мы имеем две даты похода князя Юрия и какая из них верная? Посмотрим, что говорят об этом сами летописи.

Из Новгородской Четвёртой летописи мы узнаем и раннюю дату похода — 1395 год, и то, что это был, быть может, самый дальний поход русских дружин на восток, в направлении Волжской Булгарии: «В лето 6903 (1395)… князь великий Василеи, събрав ратей много, и с ними отпусти брата своего Юрья, а с ним воевод и бояр старших и силу многу. Они же, шедши ратью, плениша землю Татарьскую, и взяша град Болгары и Жукотин и Казань, Кременчюк, и пребыша три месяцы, воююще, и никто же не помнит, толь далеча воева Русь Татарьскую землю, и възвратишася с многою користию».

Ещё более подробно под 1395 годом нам рассказывает об этих событиях Московский летописный свод конца XV века: «А князь великы слышавъ се и събра рати многы, посла брата своего князя Юрья Дмитреевича, а с ним воевод и старейших боярь и силу многу. Онъ же шед взя город Болгары Великые и град Жукотинъ и град Казань и град Керменчюкъ и всю землю их повоева и много бесерменъ и татарь побиша, а землю Татарьскую плениша. И воевавъ три месяци възвратися с великою победою и съ многою корыстью в землю Русскую».

Мы поддерживаем версию, что поход Юрия состоялся в 1395—1396 годах. Доказательства тому следующие. Во-первых, сами тексты летописей, где указаны эти даты. Во-вторых, логично, что нападение князя Семена с татарами на Нижний Новгород совпало затем с его преследованием войском князя Юрия. А нападение было именно в эти годы, позднее такой поход на Русь с востока просто не укладывается во времени и других текущих событиях. Кроме того, в-третьих, само время для похода было крайне удачным, именно в 1395—1396 годах Золотая Орда была настолько ослаблена нашествием Тимура, а Волжская Булгария — почти полностью им разорена, что, преследуя противника, дружина Юрия смогла легко пройти по чужой территории максимально далеко, не встречая почти никакого серьёзного сопротивления.

Неожиданным на первый взгляд могло бы звучать предположение, что дружина князя Юрия в 1395 году участвовала в походе на Волжскую Булгарию в нейтралитете или даже союзничестве (пусть даже и в условном) с войском Железного Хромца — Тамерлана. То есть Тимур, возможно, знал о выдвижении вслед за ним русской дружины и не стал ей мешать.

Войско с Юрием Дмитриевичем во главе, оказавшись в 1395 году в Волжской Булгарии, могло участвовать не только в поисках своего противника — князя суздальско-нижегородского, но также и в преследовании остатков войска гораздо более опасного и старинного врага Руси — хана Тохтамыша, только что жестоко разбитого Тамерланом. Для сыновей Дмитрия Донского, которого этот ордынский хан в 1382 году наказал за победу на поле Куликовом сожжением белокаменной Москвы, такие действия могли быть делом чести.

Это ещё один, дополнительный «мотив», по которому русские могли оказаться в это время на булгарской территории.

Для Тамерлана Тохтамыш был не меньшим врагом, а потому он не стал мешать русским в их походе. Вот тогда-то он, возможно, и воспринял действия дружины Юрия как условно союзнические. Это не значит, что ему был нужен реальный союзник. Силы русского войска были несопоставимо слабее. Но ведь они оказались противниками его же — Тамерлана — врагов и даже пришли на их землю.

Не случайно спустя некоторое время Сигизмунд Герберштейн, оставивший свои записки о путешествиях в Московию, заметил по поводу данного похода русских, что они «овладели Булгарией, которая лежит по Волге, и изгнали из неё татар». Против татар — то есть Тохтамыша — воевал тогда и Тимур. И преследуя Тохтамыша (или его отряды), он, собственно, и попал в Булгарию.

Оказавшиеся здесь русские (преследовавшие другого князя, а заодно и, возможно, сторонников Тохтамыша) ему совсем не мешали, скорее, наоборот.

Кто знает, возможно, почти одновременное нападение на Булгарию с юго-востока (Тамерлан) и потом с запада (Юрий Звенигородский) в 1395 году было результатом даже согласованной акции. А благословение старца Саввы — частью большой политики того времени. Оставим рассмотрение этой гипотезы на суд будущих исследователей.

А может, походов было два, с разницей в четыре года? Такой вариант изложения событий мы находим в некоторых вполне компетентных изданиях, вроде «Русского биографического словаря» А. А. Половцова (конец XIX — начало XX века): «Осенью 1395 г. он (князь Юрий, сын Евдокии. — К. К.-С.) был отправлен наказать татар, приходивших к Нижнему Новгороду, по приглашению Суздальского князя Семена Дмитриевича, желавшего вернуть свою отчину… Князь Юрий взял города: Болгары Великие, Жукотин, Кашан (город на Каме), Кременчук и многие другие города… В 1398 или 1399 г. кн. Юрий снова ходил в эту местность на кн. Семена Дмитриевича, но безуспешно».

Вопреки и несмотря на повороты «исторического разумения», а также опираясь на имеющиеся в настоящий момент хоть и противоречивые, но факты (хотя всегда могут появиться в поле зрения исследователей новые сведения), более верным будет отнести главный поход Юрия «на Булгары» к 1395 году.

В те же годы строились каменные соборы Звенигорода и Саввино-Сторожевского монастыря. Это подтверждает наши выводы ещё больше.

Соборы возводились гораздо ранее, чем принято иногда считать, — а именно с середины 1390-х годов. Это и доказывают некоторые учёные — искусствоведы и историки. Доказывают… совершенно независимо отданных о походе Юрия из летописей.

То есть именно к середине 1390-х годов у князя Юрия уже были достаточные материальные средства для нового грандиозного строительства. Откуда они взялись? Исключительно и только в результате военного похода и молчаливого отказа Москвы платить дань Орде (как раз с 1395 года). Так всё и сходится — на этот год.

По этой причине у Московского княжеского двора во главе с Василием Дмитриевичем, с участием княгини Евдокии и с вложением средств от князя Юрия Дмитриевича, хватило возможностей в 1398 году послать обозы с ценностями в Константинополь для поддержки византийцев в борьбе с осадившим город турецким князем Баязидом. Откуда такие богатства на Руси, если считать, что они появились из Волжской Булгарии только через год? Наверное, они просто уже были оттуда привезены.

Так, при участии великой княгини была оказана важнейшая помощь Византии, которая продержалась ещё полвека до полного завоевания. В знак благодарности Московский двор получил особый подарок из Константинополя. Как повествует Никоновская летопись: «Царь же и патриарх благодариша их зело и прислаша ко всем князем Русским поминки и иконы чюдны и мощи святых… и многое хваление и благословение всылаху Руси, и послаша поминок великому князю и благословение, икону чудну, на нейже бе написан Спас в белоризцех; стоит же икона та во церкви Его в Благовещении на его дворе и до сего дни, на левой стороне на поклоне».

Речь идёт об иконе «Спас в белоризцах», на которой Спас был изображён не в обычных пурпурных одеждах, а в белом одеянии, напоминающем об апокалиптических старцах. Икону, как мы видим, поместили в Благовещенском соборе Кремля. Скорее всего, она стояла на аналое слева от Царских врат. Иногда считают, что на иконе был изображён либо Страшный Суд, либо Апокалипсис, так как по композиции образы ангелов, Христа и святых, изображённые в белых одеждах, близки. Да и Троицкая летопись даёт нам более обширное описание подарка из Византии: «…и прислаша князю великому поминок, икону чудну, на ней же написан Спас и ангели и апостоли и праведницы, а вси в белых ризах». Иногда приводят доказательство того, что изображён был именно Страшный Суд, следуя той же записи в летописи: «…також и князь Михаилу Тверскому прислаша икону Страшный Суд». Однако этот отрывок текста можно прочитать и по-другому — «також» означает, что и Михаил Тверской получил в дар икону, но это не значит, что другая икона была с сюжетом Страшного Суда. Во всяком случае «Спас в белоризцах» стал одной из святынь как Благовещенского собора, так и Московского Кремля.

Преподобный Савва Сторожевский был прав в своём благословении, когда даже не намекал князю Юрию Дмитриевичу на его великую славу в итоге похода. Князь-воин три месяца рисковал жизнью, захватил много богатства, вернулся с ним в «отечество», отдал большую часть своему старшему брату (следуя законам родства и подписанному между ними договору). Но вся слава досталась не ему, а… Василию. Тот даже попытается, как замечал Карамзин, прослыть в сознании современников и потомков как «князь Василий — завоеватель Булгарии». Но не вышло. Не ужилось.

Именно с этого момента и начинаются незаметные, на первый взгляд, сложности во взаимоотношениях между братьями, которые уже не могла предотвратить даже их мать — Евдокия. Василий не мог так просто пережить и простить своему брату его победу и величие и всячески их позднее умалял. Вот почему мы так мало знаем об этом походе; потомки Василия и его летописцы отвели младшему брату лишь краткие упоминания (совсем замолчать о походе было невозможно). А чтобы слава и сила возможного преемника на московском троне не возросли ещё больше, Василий I не будет специально просить Юрия Дмитриевича совершать военных действий по его поручению или по братскому договору между ними.

Однако до кончины матушки их Евдокии оставалось ещё двенадцать лет. Она по-прежнему была в силе и умела останавливать внутрисемейные споры. Так же, как и продолжала устраивать семейную жизнь своих детей и внуков.

Об одном браке следует вновь рассказать особо. В 1400 году Евдокия женила своего героического сына Юрия — как мы уже знаем, на дочери великого князя Смоленского Юрия — Анастасии. Повествование об этом браке и необычной невестке необходимо, чтобы окончательно уяснить расстановку сил в московских властных кругах того времени и ещё раз показать ту роль, которую играла на заре XV столетия вдова князя Дмитрия Донского.

Анастасия — невестка из Смоленска

Мы помним, что по завещанию князя Дмитрия Ивановича все его сыновья, а также вдова — Евдокия получили уделы, земли и другое, как в наши дни сказали бы, движимое и недвижимое имущество. Второй по праву наследования сын княгини стал владеть подмосковным Звенигородом.

После событий 1395 года, ухода Тамерлана от Москвы и похода на восток Юрий получил достаточно средств для того, чтобы начать крупное строительство в своём уделе. Да и о свадьбе пора было подумать. Евдокия — видимо, предчувствуя близкую кончину, — пыталась в этом смысле устроить жизнь всех своих потомков.

И князь Юрий стал быстро осуществлять свои начинания, а также подыскивать себе, не без помощи матери, невесту.

В пределах Звенигородской крепости — на Городке — князь Юрий сразу же после получения удела в «отчину» начинает возведение собственного дворца. Причина банальна — надо было где-то жить. У местных бояр прекрасные хоромы в округе уже были в собственности, и новому удельному князю нельзя было «ударить в грязь лицом».

Можно предположить, что от прежних князей Черниговско-Звенигородских, возможно, владевших здешними землями ещё давно, кое-что здесь должно было оставаться. Но вышло так — не сохранилось почти ничего. Ведь с тех пор, как Иван Калита прибрал эти угодья к своим рукам, прошло более полувека! Деревянные постройки обветшали, а то и вовсе превратились в ветхие полуразвалины. Многие были уничтожены при нашествиях и пожарах.

Холм Городка расположился на левом берегу Москвы-реки, где она прорезает пойму глубоких оврагов. Тут же протекала речка Жерновка. Почти неприступная возвышенность с той стороны, где не было оврагов, была окружена глубоким искусственным рвом. Рядом с самой крепостью есть площадка, где располагался посад. А ещё один посад разросся на другом берегу, в низине и на ближайшей возвышенности (ныне — Верхний Посад современного Звенигорода), и к этим временам уже был густо заселён. Именно вокруг главного холма современные археологи находят остатки древнейших укреплённых поселений с незапамятных времён.

Строительство князем Юрием дворца в Звенигородском Кремле — в столице удела — начинается почти сразу после получения земель по наследству, в начале 1390-х. Тогда у князя ещё не было серьёзных средств. Наследство от отца он получил, в основном, в виде недвижимости, а не в виде реальных «мешков с деньгами». Доказывает это и тот факт, что дворец заложен был деревянным, то есть более дешёвым, «экономичным». И до похода на булгар 1395 года он, скорее всего, был уже построен. Иначе бы его после победы возводили в камне. А теперь — не было смысла перестраивать уже сделанное. Как и в случае со стенами — укреплениями вокруг Звенигородского Кремля, их тоже тогда успели уже возвести из дерева.

Это и погубило дворец и крепостные стены. Сжечь такие постройки до основания первым же набегом любого сильного неприятеля (а войн будет ещё предостаточно) — дело обычное. Что позднее и произошло. Потому они и не сохранились, как, впрочем, и десятки великолепных княжеских дворцов той эпохи по всей Руси, которые по старой привычке складывали из брёвен. Жаль, что искусство миниатюры ещё не предполагало тогда необходимости точного копирования объектов человеческого труда. Никто не зарисовал этих красот. А мы можем только воображать — что там могло быть.

Камень же спасал реально, а не гипотетически. Из всего, что останется потомкам на Городке, до наших дней сохранится только Успенский собор. Каменный.

Одновременно Юрий начал и церковное обустройство удела.

Первоначально решено было возвести из камня собор Успения Пресвятой Богородицы. Исторические документы не сохранили сведений о времени его постройки, а пожар, случившийся в 1723 году и превративший в пепел все бумаги Звенигородской канцелярии, поставил в возможных поисках даты вполне вероятную точку. Однако косвенные данные и анализ других имеющихся источников позволяет высказать некоторые предположения.

По нашему мнению, решение о строительстве было принято сразу же после 1395 года, когда звенигородские дружины вернулись из похода с богатой добычей. В это время уже существовали два деревянных храма — прежний Успенский (на месте нового) и Рождественский — на горе Сторожи. Новый собор на Городке, в самом центре Кремля, был необходим по нескольким причинам.

Первая — присутствие новой епископской кафедры в Звенигороде. Необходимо было укрепить её важное положение, особенно в связи с предстоящим переездом сюда старца Саввы из Троицкого монастыря.

Вторая — престиж. Князю Юрию надо было показать Москве и старшему брату Василию свою мощь и умение заботиться о своём уделе. Ведь будущее было непредсказуемым. А Юрий оставался по завещанию отца официальным претендентом на великокняжеский престол, как говорится, под «номером один».

Третья — уже тогда могла зародиться идея династического брака с большими перспективами, дабы ещё более усилить и возвысить положение Юрия перед Москвой. Этому косвенно могла способствовать и матушка Юрия — княгиня Евдокия.

Литовцы изгоняют в 1395 году из Смоленска великого князя Юрия Святославича. Он вполне мог появиться со своими чадами, включая дочь Анастасию, в Москве или даже в Звенигороде (у бывшего епископа Смоленского, а теперь — владыки Звенигородского Даниила). Познакомившись в доме своей матери с юной невестой, Юрий мог уже тогда предположить будущий брак, который приносил фантастическую возможность претендовать на Великое княжество Смоленское, одно из самых важных и старейших в Руси.

Новый же храм в уделе — большой и каменный — нужен был как раз для исключительного события — венчания в столь представительном окружении. Хотя известно, что венчание Юрия и Анастасии произошло «на Москве», это никак не отменяло возможных планов матушки Евдокии совершить таинство и в Звенигороде.

Что же касается каменного Рождественского собора в монастыре Саввы Сторожевского, то на месте одноимённого деревянного его стали сооружать почти одновременно с Успенским на Городке. Оба храма были закончены так быстро, что уже к началу 1400-х годов большую их часть успел расписать иконописец Андрей Рублёв.

Итак, невесту Евдокия для сына Юрия присмотрела. Все свои главные на тот момент походы князь уже совершил. Материально стал вполне обеспечен и даже более.

Пора было жениться.

И Евдокия организует эту важную для русской истории свадьбу.

Важнейшее событие в жизни князя Юрия Дмитриевича произошло в 1400 году: князь женился на дочери великого князя Смоленского Юрия Святославича — Анастасии.

В Житии духовного наставника Юрия — преподобного Саввы Сторожевского, написанного епископом Дмитровским Леонидом в XIX столетии, мы читаем: «Супруга Юрия, Анастасия… без сомнения, входила сердцем и трудами рук в заботы мужа о новой обители. В монастырской ризнице хранится, как сокровище, белая шёлковая риза преп. Саввы, сходная с ризою преп. Никона, что сберегается в ризнице Лавры. Легко догадаться, чья искусная рука выводила золотом, серебром и шелками струйчатые узоры по голубому бархату оплечья этой ризы. Мы знаем, что в старину русские княгини и княжны значительную часть своей тихой жизни отдавали женскому изящному рукоделью. Неудивительно, что юная княгиня Звенигородская в своём тереме, из которого, над лесистым берегом реки, виднелась златоверхая обитель, готовила дорогие облачения для своего отца и богомольца…» Риза старца Саввы, увы, не сохранилась. И Анастасия не успеет стать великой княгиней. И даже прах её, ещё недавно, по преданию, хранившийся в Московском Кремле, после разрушения женского монастыря, возможно, не попал в число тех, что перенесли затем в Архангельский собор. Хотя исследователи теперь утверждают обратное…

Кто она была — ещё одна невестка Евдокии, супруга будущего великого князя Московского? И какое значение имел этот брак? Ведь мы помним, что женитьба старшего сына Дмитрия Донского — Василия — на литовской княжне Софье стала частью большой политики того времени.

Было ли так в этом случае?

Мы можем ответить на данный вопрос таким образом: благословлённый Евдокией брак Юрия и Анастасии, совершенный, как это было отмечено, по любви, имел и более серьёзные последствия. В том числе связанные с объединением «всея Руси», становлением Русского государства и его расширением не только на восток, но и на запад.

И вот почему.

Женитьба на Анастасии, дочери великого князя Смоленского Юрия Святославича, осуществлённая на заре XV столетия, давала возможность сыну Евдокии князю Юрию и его потомкам стать потенциальными претендентами и на великокняжеский престол Смоленска. А то, что этот город и само княжество «прихватили» литовцы, которые многие годы считали это для себя крайне необходимым (Смоленск всегда играл роль ключа, с помощью которого можно было отпереть двери прямо в Восточную Русь), делало отношения Юрия со своим старшим братом ещё более сложными.

Подробно о Смоленской эпопее мы уже рассказывали. Поговорим о супруге князя Юрия и снохе Евдокии — княгине Анастасии.

Выросла Анастасия в великокняжеской семье Смоленской. Дата рождения её неизвестна. Род её был весьма знаменит. Дед княгини — выдающийся правитель Смоленска князь Святослав Иванович — погиб в войне с литовцами. Погиб красиво и благородно, в бою, с мечом в руках на поле сражения.

Анастасии придётся затем пережить и пленение своей матери с оставшейся семьёй, и гибель братьев, и возвращение смоленской власти отцом, князем Юрием Святославичем, а потом — его же позор.

Традиции, в которых воспитывалась юная княжна, мало чем отличались от тех, что царили в Московском великокняжеском доме. Можно сказать, что детство её было похоже на детство её свекрови — княгини Суздальской и будущей великой княгини Московской (Владимирской) Евдокии.

Но Смоленск всегда был ближе к Западу и Югу. Сюда быстрее доходили разные веяния как из Европы, так и из Киева и даже Византии. Смоляне тогда пользовались «репутацией» более «просвещённых» людей. Смоленская боярская знать вовсе не находилась в последних рядах среди знати общерусской, а скорее, наоборот.

И если брак старшего брата, великого князя Московского Василия, с дочерью великого князя Литовского Витовта — Софьей был в сознании москвичей «современным», то и женитьба Юрия на Анастасии слыла весьма удачной и во всех отношениях не менее современной. Невеста была «из первых», «из избранных», ничуть не менее «значимой», нежели та же Софья.

Оба брака — Василия и Юрия — могли предполагать расширение Московского княжества. Вот какие прозорливые планы вынашивала в своей семье княгиня Евдокия.

В первом случае — соединение с Литвой (и, возможно, исчезновение самого Московского княжества как такового), во втором — объединение со Смоленском (а исходя из его трудного положения — скорее всего, в виде присоединения его к Москве).

Анастасия оказалась здоровой в физическом отношении женщиной, а потому дети в семье стали появляться быстро, один за другим. Кстати, кроме Юрия и Василия, хорошим потомством отличился ещё лишь один их брат — князь Можайский Андрей Дмитриевич. Но нельзя отрицать тот факт, что именно потомство Юрия Звенигородского дало нам несколько очень ярких личностей в русской истории.

У звенигородской четы будут четыре сына: Василий (Василий Косой), Иван (ушедший в монастырь) и два Дмитрия (Дмитрий Шемяка и Дмитрий Красный). Одинаковые имена в одной семье тогда не были в диковинку. Видимо, таким образом сын Евдокии князь Юрий хотел увековечить в памяти потомков великое имя своего отца — Дмитрия Донского.

Весть о том, что родная отчина Анастасии — Великое княжество Смоленское — в 1404 году полностью стало подчинено Литве и её отец — великий князь Юрий Святославич уже не сможет претендовать на престол, застала княгиню в Звенигороде, столице удельного княжества её супруга Юрия. Здесь они жили во вновь отстроенном дворце на Городке.

К тому времени неожиданно скончались почти все её дяди — братья отца. Глеб Святославич был убит в сражении литовцев с ордынцами на реке Ворскле в 1399-м. Ивана Святославича не стало в 1403 году, при пленении в Вязьме одним из Ольгердовичей. То есть многие прямые потомки павшего в бою с литовцами великого князя Смоленского стали быстро вымирать, как будто кому-то это было очень нужно (а ведь и было нужно — Литве!). Но сие совсем не было нужно ни князю Юрию Звенигородскому, ни его супруге Анастасии, ни её свекрови — Евдокии.

Юрий с Анастасией прожили достаточно долгую для того времени и вполне счастливую жизнь. Свою свекровь Анастасия пережила и будущих серьёзных междоусобных потрясений в русском государстве не испытала.

Время донесло до нас фамилии потомков смоленских князей. То были «отголоски» возможной русской истории и её несостоявшегося величия в XV веке. К таким потомкам относят роды князей Жижемских, Коркодиновых, Кропоткиных, Дашковых, Порховских и некоторые другие, долгое время служившие как Руси, так и Литве (время, увы, их разделило). Москве продолжали служить удельные смоленские князья, такие как Ржевские или Фоминские, но затем, потеряв свои княжеские титулы, они породили известные служилые фамилии, такие как Осокины, Полевые, Травины, Еропкины или Толбузины…

Известно, что невестка Евдокии княгиня Анастасия Смоленская заметно отличалась от современников, как и её супруг, — образованностью, развитием и знанием духовных книг.

История донесла до нас сведения о неожиданной болезни, которая случилась с княгиней Звенигородской и Галичской. Причину этой болезни, её название и время, когда она произошла, мы толком не знаем. Упомянуто о ней в письме, которое получил сын Евдокии князь Юрий от преподобного Кирилла Белозерского.

Это письмо было ответом старца на послание самого князя Юрия, который просил молитв преподобного о болящей, а также стремился уговорить Кирилла переехать к нему в Звенигород, как когда-то он просил это сделать игумена Троицы Савву, будущего Сторожевского. Настоятель монастыря на Белом озере ему отказал. Но по поводу болезни супруги князя отозвался подробно.

Вот что мы можем сегодня прочитать в послании преподобного Кирилла Белозерского сыну княгини Евдокии — князю Юрию Дмитриевичу:

«А что, господин, скорбишь о своей княгине, что она в недуге лежит, так мы о том, господин, в точности знаем, что некий промысел Божий и человеколюбие Его проявилось на вас, — чтобы вы исправились в отношении к Нему. Так вы, господин, посмотрите на себя, покайтесь от всей души своей, и то прекратите. Потому что, господин, если кто и милостыню творит, и молить Бога за себя велит, а сам не отступает от неподобных дел своих, никакую пользу не приносит себе, и Бог не благоволит к приношениям таковых. И вы, господин, посмотрите на себя и исправьтесь в отношении к Богу безвозвратно. И если, господин, так обратитесь вы к Богу, то я, грешный, ручаюсь, что простит Он вам благодатью Своею все согрешения ваши и избавит вас от всякой скорби и беды, а княгиню твою сделает здоровой…

Мы, господин, грешные, от всей души своей рады Бога молить о ней, чтобы Он её помиловал и дал ей облегчение в той тяжёлой болезни. А если, господин, она так и пребудет в том недуге, то воистину, господин, знай, что ради некоей её добродетели хочет Бог упокоить её от маловременной этой болезненной жизни в оном нестареющем блаженстве.

Ты же, господин, не скорби об этом, видя, как она идёт в бесконечный покой, в светлость святых, в неизреченную славу Божию, чтобы там зреть пресладкое лицо Его, со Христом быть и, обретя Его, радоваться в стране живущих, где глас веселящихся. Но надеемся, господин, на милость Божию, что не причинит скорби тебе Господь, но благодатию Своею помилует и утешит тебя».

Эта откровенная проповедь преподобного была связана, как мы видим, не только с болезнью княгини Анастасии, но и с какими-то другими обстоятельствами, скорее всего, с известными нам трениями между правящими братьями.

Из написанного нельзя сделать точный вывод: к какому времени относится послание. Потому и трудно предполагать — когда произошла упоминаемая болезнь княгини Анастасии. Лишь несколько «намёков» могут подсказать нам предположительные даты событий.

Не могло это произойти ранее 1407 года, когда ещё не скончалась вдова Дмитрия Донского Евдокия — свекровь Анастасии, а также ещё здравствовал преподобный Савва Сторожевский. Ведь в этом случае князю Юрию не надо было обращаться к Кириллу с просьбой о возможности его переезда в Звенигород.

Вполне вероятно, что сильный недуг и тяжёлое состояние княгини (она, похоже, была почти при смерти, ведь в письме сказано: «Идёт в бесконечный покой») могли быть связаны с очередными родами. Между 1407 и 1422 годами Анастасии пришлось рожать неоднократно. Болезнь могла случиться после появления на свет одного из её сыновей — например Дмитрия, прозванного позднее Шемякой.

Впрочем, события могли разворачиваться и в последние месяцы её жизни, в 1422 году, перед самой её кончиной. Одна лишь фраза из письма вносит сомнения по этому поводу: «…хочет Бог упокоить её от маловременной этой болезненной жизни в оном нестареющем блаженстве». «Нестареющее блаженство» — явный намёк на молодость княгини, что совсем не похоже на описание «старости». В 1422 году ей могло быть предположительно (напомню, что дата её рождения неизвестна) не менее 35 лет или даже больше. Потому что в год бракосочетания — 1400-й — вряд ли она могла быть моложе тринадцати. А в тридцать пять — сорок лет в те времена трудно было назвать княгиню «не старой». Потому и послание могло быть написано ранее 1422 года.

Что тогда может означать получение письма? Только то, что княгине удалось избавиться от «тяжёлой болезни и недуга» и она прожила ещё некоторое время. Молитвы преподобного Кирилла возымели своё действие. Одна из них в конце письма звучит так: «Я, господин, хоть и грешен, а рад Бога молить и Пречистую Его Мать со своей братиицей о тебе, о нашем господине, и о твоей княгине, и о твоих детках, и о всех христианах, находящихся под твоей властью».

Скончалась же княгиня Анастасия 11 июля 1422 года (по некоторым сведениям — 2 июля). Однако произошло это уже после того, как она посетила Москву по приглашению жены своего деверя — Софьи Витовтовны. Та её ненавидела, а потому, возможно, и произошло нечто страшное. «В ту же осень, — сообщает Лицевой летописный свод под 1421 годом, — княгиня Анастасия, жена князя Юрия Дмитриевича, была у своего отца в Москве, вернулась из Москвы за неделю до Рождества Христова». Здесь упоминается «отец» Анастасии. Но это не Юрий Святославич, который к тому времени давно уже скончался, а великий князь Василий Дмитриевич. Неслучайно здесь акцентировано внимание на том, что именно он — «её отец»: это должно было подчеркнуть статус самой княгини. Ведь ещё по завещанию Дмитрия Донского все другие члены великокняжеской семьи должны были «чтить и слушать своего брата старишего в… место своего отца».

Как только Анастасия вернулась из Москвы к мужу в Звенигород, то сразу же слегла. И так уже больше и не поднималась. Трудно не предположить худшее: возможно, она была отравлена в столице, как позднее скончались от ядов некоторые её потомки, да и, вероятнее всего, — её супруг…

Похороны прошли в Вознесенской обители Московского Кремля, основанной великой княгиней Евдокией. Из Лицевого летописного свода XVI века: «Месяца июля в 11 день [1422 года) преставилась княгиня Анастасия, жена князя Юрия Дмитриевича, в Звенигороде, а похоронена она была в Москве в Вознесенском монастыре».

То был особый почёт. Дочь великого князя Смоленского Юрия Святославича и супругу сына Дмитрия Донского князя Юрия Звенигородского и Галичского положили рядом со свекровью — вдовой Дмитрия Донского — в монашестве Евфросинией.

Приняла ли Анастасия монашеский постриг перед кончиной, как это сделала матушка её мужа? Неизвестно. Хотя об этом, скорее всего, официальные летописные источники поспешили бы упомянуть. Но, может быть, и не стали упоминать, чтобы уж слишком «не улучшать мнение» о Юрьевой семье?

Её прах пролежал в пантеоне русских княгинь, великих княгинь и цариц долгие столетия, пока не произошло (повторим это в очередной раз) уничтожение обители, учинённое большевиками в 1928—1929 годах. Ныне саркофаг Анастасии, как и прах самой княгини Анастасии, пытаются идентифицировать учёные. В научных трудах так и пишут: «среди безымянных». До наших дней частично сохранились остатки её надгробия…

Итак, в кругу скончавшихся высокопоставленных женщин из семьи правящего Московского дома была похоронена невестка Евдокии и супруга Юрия, будущего великого князя Московского. Ей же не довелось стать великой княгиней, и она так и не узнала — что такое великокняжеский престол.

Анастасия скончалась, и теперь не могло быть и речи об активных притязаниях со стороны Юрия на Смоленск и Великое княжество Смоленское.

Более всего в её кончине была заинтересована Софья Витовтовна. Она пережила всех — и своего мужа, и Юрия с Анастасией, и многих своих детей (скончалась в 1453 году). Софья продолжала литовскую политику, следовательно, — Смоленск был под её «присмотром».

Но почему сын Евдокии князь Юрий Дмитриевич не женился затем вторично? Как иногда делали другие князья.

На такой вопрос может быть несколько ответов.

Первый — самый простой и «лиричный»: княжеская чета была очень крепкой, они любили друг друга, а потому в возрасте почти пятидесяти лет думать о новой женитьбе Юрию было недосуг.

Но возможны и другие, более «прагматичные» предположения.

Например, если бы у князя не было наследников, то есть нескольких крепких сыновей, не склонных к болезням, то ему бы, видимо, пришлось бы решиться на следующий после кончины супруги брак. В реальности же мы видим обратное. Княгиня Анастасия подарила ему не одного сына, а нескольких. И все они подавали серьёзные надежды, были активными политиками, что покажут дальнейшие события.

Новый брак и новые дети могли породить очередные династические разногласия. И князь этого, видимо, не хотел.

Но мы склонны предполагать в связи с этим даже такой поворот событий. Постоянные духовные поиски князя, его контакты со старцами и наиболее известными монастырскими иноками, известность его как знатока духовных книг подсказывают следующее. Князь Юрий просто принял решение не вступать более в брак и провёл оставшуюся часть жизни в благообразном житии, в одиночестве, без супруги, в окружении своих детей.

На эту мысль нас наталкивает анализ последующих междоусобных споров и поведения князя в самые важные моменты, когда решались вопросы власти в Московском правящем доме. Известно, что он вдруг менял свои решения, да так, что у обычных, «нормальных» людей это вызывало только удивление, как вызывает крайнее непонимание некоторых историков, например, его неожиданный отказ от великокняжеского престола в 1433 году. Престола, к которому он так стремился (дабы свершились правда и справедливость) и который уже занял. И вообще, когда надо было предпринимать некоторые жёсткие действия, он их… не совершал. Когда надо было брать завоёванное, он… не только не брал, но и отдавал. Когда надо было применить физическую силу или убить жестокого врага — он… миловал и отпускал, да ещё и наделял благами, вплоть до уделов и денег.

Действительно, князь много общался с известными духовными подвижниками своей эпохи. Они иногда значительно влияли на его решения и действия. Это странное, на первый взгляд, поведение, на самом деле было отражением его сознательного отношения к власти и понимания её глубокой сути. В этом смысле князь предстаёт перед нами как уникальный и выдающийся «экспериментатор» своего времени. Он пытался совместить почти несовместимое — нравственность и государственность, веру и власть.

Во всяком случае после кончины Анастасии князь Юрий остался без столь необходимой ему в то время поддержки со стороны всё понимающей и верной супруги.

Такова была вкратце история смоленской невестки княгини Евдокии, с которой так же, как мы теперь понимаем, были связаны важные страницы истории Москвы и Русского государства.

Остальные потомки Евдокии

После чудесного спасения Москвы от возможного нашествия Тамерлана Евдокия всерьёз взялась за обустройство жизни своей семьи. Её волновала судьба детей и внуков. Она оставалась старшей в роде, и хотя как у женщины у неё было меньше возможностей, нежели у мужчин, однако за её спиной было завещание Дмитрия Донского, в котором уважение сыновей к матери было возведено в ранг беспрекословного исполнения. Более десяти лет отведено ей было до кончины. Мы теперь знаем это. Но кто мог тогда предполагать, что отпущен ей будет именно такой срок?!

Подступала старость. Возраст за 40 лет считался в те времена преклонным. По летописям мы видим, что «немощь» или «старость глубокая» обычно наступали тогда, когда женщине исполнялось более пятидесяти лет. А те, кто были старше шестидесяти, — вообще считались глубокими стариками или даже нетрудоспособными. Бывали исключения, но редко. Правда, в монастырях жили чуть дольше. Может быть, благодаря размеренному и ритмичному образу жизни, да ещё и в молитве.

Была Евдокия, как мы помним, небольшого роста (155 сантиметров). Прожила она чуть больше пятидесяти трёх лет. Современниками такой срок жизни воспринимался как вполне обычный.

Однако самые разные обстоятельства могли повлиять на вполне мирное течение жизни вдовы Дмитрия Донского. И не самым лучшим образом.

Известно, что враги, завидовавшие её счастью, распускали ещё при жизни слухи о ней, что во вдовстве она не всегда была «честна». Что это означало — в истории осталось неизвестным. Житие Евдокии рассказывает, что сплетни эти «смутили» даже её сыновей, в первую очередь преданного и верившего ей Юрия.

Тогда ей пришлось первый и единственный раз в жизни открыться перед людьми, даже оправдываться. Предание поведало нам так: она собрала своих детей и показала, как под дорогим великокняжеским нарядом она носит тайно вериги. Есть предположение, что Евдокия после кончины мужа давно уже приняла обет монашества.

«Узнайте, дети мои, истину, — воскликнула вдова Дмитрия Донского, — и да не смущают вас несправедливые обо мне клеветы».

Увиденные детьми «очернелое от трудов тело» и «прильнувшая к костям плоть» поразили их так, что они бросились просить у матери прощения и будто бы услышали мудрые слова, зафиксированные летописцем: «Не верьте внешнему. Один Бог есть судья дел человеческих».

Вот как эту историю рассказывает составленный по преданиям протоиереем Виктором Гурьевым «Пролог в поучениях», изданный в 1888 году. Озаглавлен рассказ: «Урок целомудрия. Повесть о великой княгине Евдокии, в инокинях Евфросиньи, супруге великого князя Димитрия Иоанновича Донского». Читаем.

«Блаженная княгиня Евдокия, во инокинях Ефросиния, оставшись вдовою после мужа своего, великого князя Димитрия Иоанновича Донскаго, строила церкви и монастыри и проводила святую жизнь. Но неразумные люди, по внушению дьявольскому, смущались, глядя на неё, и говорили: «неужели она, будучи самовластною и живя в такой неге, может прожить целомудренно?» Об этом слышали и дети её, услыхала и сама она. И вот однажды, когда заметила, что один из сыновей её был смущён худою молвою, то призвала его и остальных сыновей и с плачем сказала им: «любезные дети, не смущайтесь. Всякую клевету и поношение я с радостью приму; но, видя одного из вас сомневающимся во мне, я вам открою тайну мою». И, раскрывши малую часть одежды на груди, показала им часть тела, которое от сурового воздержания казалось почерневшим и как бы сожжённым огнём, и плоть её вся приросла к костям. Сыновья ужаснулись. Княгиня же запретила им говорить об этом, и просила не преследовать поношавших её. И оттоле, говорится в житии её, наипаче подвизашеся прилежными к Богу молитвами».

Именно в те времена, ещё в 1395 году, Евдокия возрадовалась, увидев родившегося у её старшего сына князя Василия внука, которого назвали Юрием! А уже через год появился ещё один внук — Иван. Оба так и не стали наследниками в силу уже упомянутых проблем со здоровьем, которые отличали детей Василия Дмитриевича.

В 1397 году Евдокии доведётся выдавать замуж свою дочь Анастасию (некоторые историки считают, что её первоначальным мирским именем было имя — Наталия). Женихом для княжны выбрали князя Тверского Ивана Всеволодовича, который приходился племянником бывшему врагу Дмитрия Донского — Михаилу Тверскому.

Сумеет женить Евдокия и других своих сыновей. В 1403 году она отпразднует свадьбу князя Андрея, взявшего за себя княжну Стародубскую Агрипину. А почти перед самой кончиной Евдокии, в 1406 году, женится её сын Пётр, которому достанется дочь московского боярина Полуехта Васильевича.

Самый младший сын — Константин — был ещё молод. Он участвовал при жизни матери в различных походах и о женитьбе пока не думал. В 1406 году его отправили во Псков, на войну с ливонскими немцами, где он провоевал почти два года.

О браке 1400 года, когда Евдокия женила своего героического сына Юрия на дочери великого князя Смоленского Анастасии, мы уже рассказали в подробностях.

Всё как будто обустраивалось. Можно было подумать и о душе…

Однако об обустройстве жизни, семьи, дома и хозяйства того времени, в связи с потомками княгини Евдокии, хотелось бы поговорить более подробно и обстоятельно. И действительно, как происходило обыкновенное устроительство удельного княжества конца XIV столетия?

Рассмотрим это на простых исторических примерах.

Все дети Евдокии, получив уделы в наследство, занялись их обновлением. Однако первоначально не у всех для этого были достаточные средства. Да и придворная московская жизнь создавала дополнительные сложности.

Вчерашние дети, совсем недавно игравшие друг с другом в одни игры и росшие бок о бок в одном доме, превратились не только в наследных князей, но и в правителей и владетелей обширных земель — крепких, устоявшихся, исторических княжеств. Вместе с собственностью и властью появились и главные различия между ними: старший брат именовался теперь князем великим, а все остальные — удельными.

В Древней и Средневековой Руси это имело принципиальное значение. Княжение как таковое порождало не только почитание, но и противоречия, доводившие до зависти. Оно становилось порой предметом долголетних разбирательств, споров и даже войн. Сделать так, чтобы все были довольны, — было почти невозможно. Всегда находился некто, утверждавший, что ещё «во время оно» земли эти принадлежали такому-то и такому-то, а потому на них претендует тот-то и тот-то.

В этом смысле — роль княгини Евдокии как уважаемой и почитаемой матери была для русской истории уникальной. И тема эта требует ещё дополнительного и внимательного изучения.

Ещё устроитель Московии Иван Калита (по сохранившимся, уже известным нам духовным грамотам) делил сыновей на «большого» и «младших». «Большой» (старший), естественно, получал больше всех. В первую очередь по значимости земель, по их положению и стоимости. Но, кроме этого, он получал великое княжение. И если сама Москва как город делилась по частям между всеми сыновьями-наследниками (что осталось и при Дмитрии Донском, но в других пропорциях, включая часть для вдовы — Евдокии), то княжество Московское становилось под властью старшего сына.

Как понять и разобраться — какими функциями и возможностями обладал великий князь по отношению к князьям младшим, то есть — удельным? Отметим главное — он получал свою власть (и утверждение этой власти) не только по завещанию от своего отца (который, естественно, должен был быть также великим князем), но и от хана-царя Орды, выдававшего ему на это специальный ярлык (грамоту).

Удельному князю такой документ не требовался. Он становился фактически вассалом князя великого и зависел уже от него.

Неутверждение со стороны Орды меняло статус великого князя. Хан мог своей властью передать великое княжение другому брату или даже, например, дяде.

Кроме того, хан мог сделать и такое: великому князю Тверскому передать ярлык на великое княжение Владимирское. То есть — как бы объединить два княжества в одно. Таким образом как раз и происходило медленное «укрупнение» русских земель.

Были и другие существенные отличия великого княжения от удельного. На Руси в то время существовали несколько княжеств, которые претендовали на звание Великих. Важнейшими из них были Владимирское и Московское, Смоленское, Тверское, Суздальско-Нижегородское, Ростовское, Ярославское, Белозерское, Рязанское, так называемые Верховские княжества. Постепенно, как и некоторые другие существовавшие до этого, они исчезали с исторической карты. Не пройдёт и века, как большинство из них попадут под крыло крепнущей Москвы, объединявшей соседей в единое государство.

В центре этих событий как раз и находилась княгиня Евдокия. С помощью сыновей она могла влиять на ход исторических событий.

В каждом княжестве были свои устои, правда, очень похожие. И каждое из них делилось на свои уделы — земли, отчины, мини-княжества, принадлежавшие сыновьям-наследникам или ближайшим родственникам местного великого князя.

Старейшинство великого князя Московского по отношению к удельным представляет особый интерес. Иногда он даже назывался для них «отцом» — естественно, в переносном, а не буквальном смысле. Хотя «матерью» оставалась лишь одна женщина — Евдокия.

Например, великий князь всегда имел намного больше земли, чем любые другие его родственники. А земля и владение ею стояли во главе угла.

Великий князь имел не только приоритет, но и абсолютное право заниматься дипломатией, решать внешнеполитические проблемы. Через его голову вести переговоры с соседями удельный князь не мог. Это расценивалось как предательство.

Также великий князь решал главный вопрос в отношениях с Ордой — о выплате дани. И по размеру, и по срокам. Именно великий князь собирал её с уделов, а затем отправлял хану. Это было право и в то же время ответственность. Ибо именно с великого князя царь ордынский мог спросить — что, как и почему. Таким же образом пополнялась и казна великокняжеского дома. Она собиралась одновременно с данью, хотя её увеличение не было результатом дани как таковой. То был прообраз налоговой системы, которая исправно функционировала.

Князь великий в княжестве своём имел право быть верховным судьёй, главным военачальником, решать дела о землях и их перераспределении, иметь самое большое хозяйство в своих владениях.

Кое-какие вопросы порой требовали согласования с князьями удельными. Они с большой неохотой относились к тому, чтобы отдать всю полноту власти сюзерену. Часть вышеперечисленных полномочий была в их руках. Например, право судить в своих уделах, иметь своё войско и прочее. Ещё далеко было до власти абсолютной или самодержавной. Потому и приходилось многие решения великим князьям принимать в сообществе с удельными. Для чего собирались различные снемы, съезды, собрания, совещания и устраивались пиры. Если и не всегда договаривались, то, по крайней мере, — последнее слово было за князем великим.

Что ещё было главным для великого князя? Он, и только он, мог написать духовную грамоту — завещание — на великое княжение своим наследникам. Любой другой вариант, подписанный любым другим князем, не был бы легитимен, то есть — правомочен.

Удельные князья, однако, были не в обиде. В то самое время, когда Василий Дмитриевич получил в наследство Великое княжество Московское, князья удельные оставались хоть и «молодшими», но вполне самостоятельными и сильными. Правда, и у них были некоторые обязанности.

Они ведь по духовной грамоте Дмитрия Донского должны были «чтить и слушать своего брата старишего в… место своего отца». Как и чтить матушку свою Евдокию.

Именно отсюда вытекало то, что никто из них не имел права даже претендовать на великое княжение. Это могло расцениваться как «отцепредательство», что было самым тяжким проступком для того времени.

А что же они могли делать сами? Оказывается, многое. Держать своих бояр и своё войско. И это войско всегда подчинялось только своему удельному князю. Даже во время объединения военных сил великого княжества или нескольких княжеств для отпора какому-то врагу. Удельный князь и в этом случае приходил на сбор или участвовал в сражении, будучи командующим своим небольшим войском. Сам он мог подчиняться в этот момент главнокомандующему. Но его дружинники выполняли только его приказы.

Удельный князь сам выстраивал хозяйствование на своих землях, сам ими управлял, сам собирал дань и налоги, сам судил своих людей. Он мог даже продать часть своей «отчины» или присоединить к ней другие земли.

Но главное — он также мог передать свой удел по наследству, что делалось, видимо, с помощью подобных великокняжеским духовных грамот.

Важен факт, что и великие князья, и князья удельные в те времена печатали собственные монеты. Вводить в оборот свои деньги не возбранялось. Никто не отрицал такой возможности, невзирая на иерархию «старейшинства» и «молодшества».

Как мы помним, начало 1390-х годов привнесло некоторые перемены в составе Великого княжества Московского. Первые годы правления Василия Дмитриевича и поддержка его со стороны брата — Юрия, мудрое местоблюстительство престола со стороны их матери Евдокии показали возможности Москвы как централизующей силы.

Очень важно было то, что именно московского князя уже давно поддерживали главы Русской церкви, ещё со времён митрополита Петра. Такой поддержки не хватало тому же князю Тверскому Михаилу, как бы он ни старался в своём желании верховодить Северо-Восточной Русью. Возможно, именно этот фактор и помешал ему в борьбе за владимирский и московский престол.

В Москве, как нигде в других великих княжествах, чувствовались сила и единство княжеского рода. Её правители присоединяли новые уделы, тогда как у соседей всё время происходили перемены или вообще они дробились на более мелкие земли, что сильно ослабляло княжество в целом.

Так великий князь Московский становился первым среди равных на Руси. А московские удельные князья рядом с ним — очень большой силой. Не случайно затем даже родовитые потомки из этих уделов сохранили свои традиции и фамилии, многие из которых хорошо известны нам и сегодня.

Укреплению этой власти и положения своих детей способствовала… женщина — мать, вдова, великая княгиня, наследница по праву и управительница по умению. Всё это сочетала в себе Евдокия Дмитриевна, дочь суздальского князя, а ныне — Московская властительница.

Редкая традиции, что именно в Москве на столь серьёзном уровне возрастала роль женщины в правящем доме великого князя. Роль эта была не очень заметной, ненавязчивой, спокойной, мудрой и взвешенной. Но как никто другая смогла «сыграть» её и обустроить семейную жизнь своих детей именно княгиня-мать Евдокия.

Прожитые годы давали о себе знать. А на заре XV столетия, когда основные распри утихли, вдова Дмитрия Донского задумалась о других, не менее важных делах. Во-первых, она решила перед кончиной принять монашеский постриг (если только она не сделала это намного ранее, о чём мы уже говорили). А ещё до этого подумала о строительстве каменного собора в основанном ею кремлёвском Вознесенском монастыре.

Но всё по порядку.