Евдокия Московская

Духовные наставники

То, что великая княгиня перед кончиной приняла монашеский постриг, — не редкость для того времени. Так поступали и до неё. Но нам важно рассмотреть причины, побудившие её сделать это, ибо причины эти показывают нам её опыт и внутренний духовный путь, о котором в дальнейшем будут много писать потомки, выделяя Евдокию среди других почитаемых русских святых.

Не сразу осознается такой, казалось бы, не очень существенный факт в жизни княгини Евдокии. Её духовные искания, да и вообще её судьба были связаны с самыми известными на Руси в то время людьми, имена которых вписаны золотыми буквами в историю государства. Это означало, что она интересовалась наиболее передовыми взглядами и идеями своей эпохи, не существовала просто в некоем закрытом пространстве, в жилых хоромах или дворцах, а шла навстречу новым идеям, веяниям, стремилась к поиску, и в первую очередь — в духовной сфере жизни.

С самого детства княжне и будущей княгине везло на духовных наставников и тех великих служителей Церкви, которые её окружали или были близкими современниками. Они воспитывали её не только живым примером, но и рассказами о тех подвижниках, которые были известны и посетили сей мир незадолго до неё. Безусловно, жития и исторические повествования об этих людях стали во многом определяющими для формирования её мировоззрения, для осуществления ею дальнейших духовных подвигов.

О близости к семье Дмитрия Донского преподобного Сергия Радонежского и игумена Фёдора Симоновского (впоследствии архиепископа Ростовского) мы уже рассказывали. Сергий крестил сыновей Евдокии — Василия, Юрия и Петра, а для Юрия даже был крестным отцом. Он помогал семье дельными советами, благословлял мужа Евдокии в самые трудные минуты (вспомним хотя бы Куликовскую битву). А Фёдор, крестивший их сына Андрея, помогал во внутренних борениях, будучи тем человеком, который воспринимал от князя Дмитрия (возможно, некоторое время и от Евдокии) исповедь. То есть он был духовником великокняжеской семьи.

Часто в то время употреблялось словосочетание «отец духовный». Летописи утверждают, что таковым для князя Дмитрия Ивановича был некоторое время архимандрит кремлёвского Спасского на Бору храма-монастыря Михаил (летописи называют его также Митяем). Они знакомы были ещё по Коломне, где произошла свадьба Дмитрия и Евдокии. Именно Михаил по Рогожскому летописцу «избран бысть изволением великого князя во отчество и в печатникы, и бысть… отец духовный князю великому и всем бояром старейшим, но и печатник, юже на собе ношаше печать князя великаго». Произошло появление нового духовника у великого князя, вероятнее всего, около 1376 года, когда уже названный «отцом духовным» Михаил принял постриг и рукоположен был в «спасские архимандриты». Мог ли он быть тогда также духовно близок к княгине Евдокии и также быть ей «отцом духовным»? Не исключено, хотя и не подтверждено.

Однако тот же Рогожский летописец сообщает, как Фёдор Симоновский отправился в феврале 1381 года «на великое заговение» в Киев для встречи митрополита Киприана, уже к тому времени став «отцом духовным» князя Дмитрия («и посла по него игумена Феодора Симоновьскаго, отца своего духовнаго, в Киев»). Это произошло после кончины в 1379 году Михаила-Митяя у Константинополя-Царьграда. Хотя духовником князя Дмитрия Фёдор мог стать благодаря самому архимандриту Михаилу, который, отправляясь в Царьград за митрополичьей грамотой, видимо, не мог оставить правителя Москвы без духовного окормления.

Кто и в какое время был постоянным духовником княгини Евдокии, сегодня в точности сказать сложно. Предположительно, как мы уже говорили, эти функции мог исполнять первоначально, до свадьбы, неизвестный нам священнослужитель в Суздале. Или даже в те времена это мог быть игумен и архимандрит Дионисий (будущий епископ Суздальский), основавший в Нижнем Новгороде Печерскую обитель, между прочим, — с храмом Вознесения Господня! Затем, уже в Москве — митрополит Алексий, архимандрит Михаил (Митяй, возможно, венчавший Дмитрия и Евдокию в Коломне) и игумен Фёдор Симоновский, а позднее митрополит Киприан, преподобный Дмитрий Прилуцкий (предсказавший кончину Дмитрия Донского), даже будущий епископ Сарский — Савва (отпевавший князя Дмитрия) и, возможно, другой Савва — Сторожевский (духовник любимого сына Евдокии — Юрия).

Даже далёкий от церковной традиции человек наверняка слышал о том, что существуют духовники — те, кто принимает исповедь других людей. В этом деле с XIV века ничего не изменилось. Таинство исповеди всё так же совершает священник.

Духовниками иногда называют и духовных наставников, руководителей, то есть тех, кто помогает более молодым или менее опытным в духовной жизни.

В великокняжеской семье XIV столетия также были свои духовники. В исповеди нуждались князья и княгини, причём регулярно.

Со времён Сергия Радонежского традиция духовничества в лоне православной церкви почти не изменилась. И если мы погрузимся вновь во времена основания и становления Троицкого монастыря неподалёку от Радонежа, то это никак не станет причиной непонимания нами — современными людьми — мотивов или причин тех или иных поступков живших тогда людей.

Своим наставником князь Дмитрий Донской считал преподобного Сергия, а духовником — Фёдора. Духовниками часто бывали почтенные старцы и всеми уважаемые иноки. В любом случае — это были незаурядные люди, высоких духовных нравственных качеств, пример подвижничества которых мог повлиять на выбор князя или княгини.

Духовникам они доверяли свои сокровенные мысли. С ними делились заботами, печалями и проблемами.

Какими полномочиями мог быть наделён духовник? И вообще, трудное ли это дело — знать чужие грехи?

О духовниках уже в XX веке хорошо сказал митрополит Сурожский Антоний, служивший последние годы жизни в Лондоне. «Духовничество, — писал он, — будет состоять в том, чтобы духовник, на какой бы степени духовности он сам ни находился, зорко следил за тем, что над человеком и в человеке совершает Святой Дух, возгревал бы Его действие, защищал против соблазнов или падений, против колебаний неверия; и в результате духовническая деятельность может представиться, с одной стороны, гораздо менее активной, а с другой стороны — гораздо более значительной, чем мы часто думаем». Иногда говорят — духовник «знает слишком много». Однако ему абсолютно запрещено раскрывать грехи того, кто ему исповедовался, а также в любой форме укорять за них кающегося. Если же духовник совершит такое, то это может грозить ему потерей духовного сана. Все грехи после окончания исповеди должны быть забыты. Иногда, символически, если кто-то пришёл с записями своих проступков, сжигается листок: отпущенные грехи — исчезают навсегда.

Автору этих строк попались на глаза в старой литературе лишь два исключения из вышеприведённых правил, когда тайна исповеди может быть нарушена. Первое: если некто на исповеди объявит о злом умысле против Государя и общественного порядка, но не отречётся от своего умысла. Иначе говоря, если за словами злоумышленника скрывается реальная опасность для людей. Второе: если кто-то тайно или умышленно производит среди народа некий соблазн (под этим может подразумеваться некий религиозный вымысел или даже ложное чудо), при этом на исповеди не согласится уничтожить последствия соблазна или публично объявить о его ложности.

Для современного юриста-адвоката подобные утверждения покажутся не конкретными. Но для человека, знакомого с практикой церковной жизни, вполне понятными.

Обычно при исповеди не делается различий по положению в обществе, знатности и пр. Духовникам не рекомендуется делать поблажки одним и с необоснованной строгостью относиться к другим. Уж точно запрещается исповедовать сразу несколько человек. Исповедь абсолютно индивидуальна. Если человек не слышит или не говорит, то он может изложить свои грехи письменно, но бумага эта должна быть сожжена на его же глазах. Духовник может вразумлять кающегося человека и даже назначить ему епитимию — некоторое наказание, вернее, послушание. Но главное, духовник обязан объяснять сущность грехов, при этом различать грехи, которые можно простить по неведению или болезни, например, и грехи смертные, без раскаяния в которых христианин может лишиться благодати. Считается, что духовный отец вопросы не задаёт, но он должен знать ответы на них. Способность исповедовать считается даром Божиим, и ей учатся всю жизнь. В некотором роде — это наука жизни. А ещё говорят: духовник — сосуд, из которого люди могут получать благодать.

О епископе Дионисии Суздальском можно говорить много. В своё время он был очень известен. Это митрополит Алексий сделал его епископом Суздальским. А он потом претендовал на пост митрополита Московского, ради чего поссорился с князем Дмитрием Донским и тайно отправился в Константинополь. После чего ему пришлось приносить клятвы верности великому князю. Тогда он подвёл преподобного Сергия Радонежского, давшего за него поручительство, что он не поедет в Царьград. Но ведь поехал же!

Однако именно он сыграл большую роль в становлении, воспитании и образовании княгини Евдокии Дмитриевны, причём ещё с её детского возраста. Возможно, он и свёл Евдокию со старцем Павлом Высоким из основанного им Печерского монастыря в Нижнем Новгороде. И старец стал учителем княжны; по крайней мере, она знала его «учительские труды».

Среди духовных чад святителя Дионисия, кроме Евдокии, были ещё два уроженца Нижнего Новгорода, оба потом будут прославлены в лике святых. Это святой Евфимий Суздальский и святой Макарий Унженский и Желтоводский. Они родились, по преданию, буквально в соседних домах, но в разное время пришли в Печерский монастырь. А затем оба станут основателями новых, очень известных в будущем обителей. Святой Евфимий открыл монастырь в Суздале, а святой Макарий — в Заволжье.

Уже говорилось, что «Дионисий епископ Суздалский… вынесе из Царяграда и страсти Спасовы и мощи многих святых». Так сообщает Симеоновская летопись. Некоторые из святынь хранились в Константинополе в монастыре Святого Георгия в Манганах, а в начале XV века — в монастыре Святого Иоанна Крестителя в Петре. Страсти Господни, запечатанные императорской печатью, вынимались на Святой неделе и в Великий четверг вносились в Константинопольский храм Святой Софии, а затем — возвращались на хранения. Ковчег Дионисия Суздальского с частицами Страстей Господних хранился и хранится в Благовещенском соборе Московского Кремля. В наше время он был показан в экспозиции на выставке «Христианские реликвии в Московском Кремле».

Особо отметим ученика епископа Дионисия — преподобного Евфимия Суздальского. Он также мог быть (вернее, без сомнения был) знаком с княжной Евдокией ещё до её замужества. Как мы уже говорили, он был основателем (архимандритом) Спасо-Евфимиева монастыря в Суздале, созданного в 1352 году по просьбе суздальского князя Бориса Константиновича — родного дяди княжны Евдокии. При жизни Евфимия в монастыре проживали около трёхсот монахов. Евфимий общался с Сергием Радонежским и часто бывал в его Троицком монастыре. А затем, на другой стороне реки Каменки, Евфимий, по желанию князя Андрея Константиновича — другого дяди Евдокии, а также епископа Иоанна, основал Покровский женский монастырь. Скончался он в 1404 году, погребён в Суздале. Его кончина стала для великой княгини Евдокии большой потерей.

О митрополите Алексии — московском святителе, связавшем узами брака Евдокию и Дмитрия, можно рассказывать долго. Но на самом деле роль его в становлении Московского великого княжества, в утверждении Москвы как центра Русского государства хоть и замечена, но до конца ещё не определена. Роль эта совершенно уникальна и неповторима. Следует даже сказать, что без митрополита Алексия, возможно, не было бы ни побед Дмитрия Донского, ни его детей и потомков от Евдокии, ни даже будущего возрождения и освобождения от ордынского ига.

Святитель Алексий после кончины великого князя Ивана Ивановича стал главным регентом у малолетнего князя Дмитрия. И фактически воспитал его.

Отлично зная своего подопечного, только он мог подобрать ему подходящую невесту. Выбор Евдокии Суздальской, как показала история, оказался единственно правильным. Брак привёл к усилению и упрочению власти семьи Дмитрия Донского. Его дети закончили начатое им дело объединения Руси и утверждения её свободы и независимости.

Как церковный и государственный деятель митрополит Алексий решал главные вопросы взаимоотношений с Ордой, Литвой и с другими княжествами. Он создавал коалицию, союз, мощную ударную силу.

И это привело к победе на Куликовом поле, которую он уже не увидел, ибо скончался в 1378 году. И его так не хватало Дмитрию и Евдокии в очень трудные годы после этого! И при Мамае, и при Тохтамыше, и во время заложничества детей в Орду в середине 1380-х.

Святитель подписал и утвердил первое завещание Дмитрия Донского, которое влияло и на второй вариант духовной грамоты. То есть он предвидел возможные проблемы с властью в будущем, а потому пытался удержать ситуацию под контролем Москвы. Именно воплощением его идей и занималась затем одна из наследниц своего мужа — княгиня Евдокия, будучи до конца своей жизни местоблюстительницей московского престола.

«За почти четверть века возглавления Русской Церкви, — пишет исследователь (А. А. Турилов), — святитель Алексий поставил 21 епископа… причём на некоторые кафедры дважды, а на Смоленскую — трижды. В бытность митрополитом святитель Алексий всемерно способствовал распространению и упрочению на Руси общежительного монашества. С его именем связано создание и возобновление ряда обителей в Москве и в Митрополичьей области. Кроме Спасо-Андроникова (около 1360), Чудова (около 1365) и Симонова (между 1375 и 1377) монастырей по его благословению (согласно преданию, записанному в первой половине XVII в.) в 1360—1362 гг. был основан Введенский Владычный в Серпухове монастырь, возобновлены древние, но пришедшие в упадок Цареконстантиновский под Владимиром и нижегородский Благовещенский. Монастырское предание приписывает ему также создание Алексеевского девичьего монастыря в Москве для своих сестёр (около 1358), хотя это мнение разделяется далеко не всеми исследователями».

Возможно, что митрополит Алексий также (по преданиям) внедрил богослужебный устав общежительных монастырей, которым затем пользовались долгое время на Руси. Подобный же устав (по дошедшим русским спискам Иерусалимского типикона, датируемым концом XIV века) был введён в дальнейшем и в Вознесенском женском монастыре в Московском Кремле, основанном княгиней Евдокией (в монашестве — Евфросинией).

Необходимо сказать несколько слов и о Савве, епископе Сарском (Сарайском) и Полонском. Сведений о нём сохранилось немного. Савва был близок к великокняжеской семье — особенно тогда, когда после набега Тохтамыша на Москву, в 1382 году или зимой 1383 года, он был хиротонисан во епископа Сарского и Полонского московским митрополитом Пименом. Это означало, что Савва мог вести богослужения в столице Орды Сарае. А именно туда был взят в это время в качестве заложника старший сын Евдокии Василий, которому тогда угрожала реальная опасность. То есть епископ Савва окормлял и поддерживал находящегося фактически в плену наследника московского престола, будущего великого князя.

По этой причине, видимо, именно он, Савва, епископ Сарский и Полонский, 20 мая 1389 года совершал погребение великого князя Дмитрия Ивановича Донского в Москве, в Архангельском соборе Кремля. Изображение события осталось в Лицевом летописном своде. Скончавшийся летом 1403 года, епископ Савва невольно оставил стареющую княгиню Евдокию без столь нужной ей в те дни своей духовной поддержки.

Княгиня время от времени искала себе духовных покровителей и учителей. Времена менялись, кто-то уходил из жизни, как, например, преподобные Сергий Радонежский и Дмитрий Прилуцкий — в один, 1392 год. Преподобный Дмитрий Прилуцкий, основавший у Переяславля, на берегу Плещеева озера Никольский общежительный монастырь, хорошо знал Евдокию и, возможно, крестил некоторых её детей. Так Евдокия оставалась вновь без постоянного наставника и в некотором роде руководителя. Важные духовные советы порой могли перерастать в серьёзные решения и поступки.

Не всякая правительница в истории мировой цивилизации бывает связана с именами известных современников из числа духовных подвижников. Возьмём, к примеру, даже не женщин, а русских князей эпохи Средневековья. Рядом с именем Дмитрия Донского можно поставить имена митрополита Алексия и преподобного Сергия Радонежского. Уже этого вполне достаточно.

Митрополит Киприан, к сожалению, в данный список не помешается, не сложились у них отношения с князем. Но всё же имя митрополита связано будет затем с Василием Дмитриевичем — сыном Донского и, возможно, с именем Евдокии.

Однако если мы внимательнее отнесёмся к тому, что делала и создавала Евдокия Дмитриевна (из того, что история для нас оставила, не унесла в небытие), то мы заметим, что перечень сопровождающих её по жизни имён постепенно разрастается и превращается в довольно большой и символичный список.

Жизнь заставляла её искать ответы на то, как изменить всё по правде и справедливости, при этом не нарушая нравственных и духовных законов, не производя кровопролития, не совершая действий против законов предков и законов христианских.

Вот в чём Евдокии помогали духовные мыслители и проповедники.

Жизнь свела её с самыми интересными людьми эпохи.

Они влияли на судьбу княгини. Они помогали ей подняться на вершину власти, но при этом и способствовали её необычным поступкам, включая моление у иконы Владимирской Богоматери, уход из мира и основание обители.

Одним из таких людей стал преподобный Савва Сторожевский, первый ученик преподобного Сергия Радонежского.

Его имя уже нельзя отделить от подмосковного Звенигорода, куда к его мощам в основанный им монастырь приходят ежегодно сотни тысяч паломников. Сюда приезжают и туристы. Все они немного слышали о старце.

Большинство из них хотели бы знать больше о столь чтимом святом.

Как уже говорилось, любимый сын Евдокии — князь Юрий Дмитриевич — стал удельным князем Звенигородским и Галичским. Управление государствами в государстве, коими, собственно, и являлись на тот момент столь важные для Руси уделы, требовало не только желания и отваги, но и определённой мудрости.

Кто бы мог в то время помочь юному князю в этом деле? Не только опытные управители или бояре. Важнейшим лицом становился главный советчик по жизни. А в Средневековой Руси им был духовный наставник.

Таковым для Юрия, а затем и для его матери стал удивительный человек, инок и игумен Сергиева монастыря, преподобный Савва, затем получивший в русской истории имя — Сторожевский.

Мать и сын в это время искали себе покровителя не по внешним регалиям или церковному положению, а, скорее, по духовному авторитету.

Как правило, княгиню в те времена окружало много людей. В первую очередь это были бояре и их жёны, сёстры. Среди них выделялись очень образованные и мыслящие люди, которые становились не только соратниками и друзьями, но и настоящими советчиками. Однако в наиболее важных делах сыновей Евдокии, связанных с ключевыми событиями, — например, подписанием договорных грамот, военными действиями или переговорами с соседями или с Ордой, — требовались и другие наставники, способные не только рассудить — что да как, но и оценить события с точки зрения настоящей мудрости.

Люди духовные в те времена являлись наиболее уважаемыми. А более всего — настоящие старцы, которые понимали многие вопросы внутренней жизни, могли подсказать самые неожиданные, на первый взгляд, решения. Для совершения дел, связанных, например, с опасностью для жизни или государства, от них стремились получить не только совет, но и благословение.

Недаром ещё в XVI веке об этом писал автор Жития Саввы Маркелл Хутынский: «Сей преподобный отец наш Савва был одним из учеников блаженного Сергия Чудотворца. Пребывал в его обители в совершенном послушании, монашеской жизни, обучаясь нраву, воздержанию и бдению, чистоту во всём соблюдая, как украшение всего иноческого жития. Работая много руками своими, в пении молясь беспрестанно, никогда ни с кем не беседуя, но больше уединяясь и в молчании пребывая. И всё казалось, что он из простых людей, ничего не знающий, но многих в мудрости мнящих себя витиями разумом превосходил. Не внешней ибо мудрости искал, но более горней, и к ней подвизался. Всякое о Христе благое изволение от святого этого старца исходило. Прежде всех входил в церковь и последним уходил, со страхом Божиим стоял, выполняя правило пения, и такое умиление было у него, что он не мог удерживаться от великого плача и рыдания во время божественной службы. Дивились отцы обители той, видя такое умиление и плач, и за это прославляли благодатного Бога».

Не менее примечательно описал его один из биографов XIX столетия, сам хорошо разбиравшийся в устройстве монастырской жизни, — епископ Леонид (Краснопевков). «Савва, — писал он, — по просвещению духовному, по воспитанию сердечному, по бдительности над собою, был призван Сергием к трудному деланию, к послушанию, которое нелегко приемлется смиренномудрыми иноками. Он был поставлен во пресвитера и назначен духовником. В высокой степени трогателен был он, когда, в благоговейном страхе и слезах, приносил бескровную жертву, и столько же назидателен, когда действовал в качестве духовнаго отца. Молчанием обучив себя бережливому, осторожному употреблению слова; в подвиге послушания, самоотвержения, борения с искушениями, изведав тайники собственной души, он явился таким судьёй и целителем совести ближняго, что ищущие спасения скоро оценили в нём высокий дар назидания: не только иноки, но и миряне приходили к нему открывать язвы совести своей».

Именно Савву Сторожевского выбрал себе в советники и наставники князь Юрий. Возможно, по совету матери — Евдокии. Отношения старца и князя станут образцом для понимания того, как могла бы строиться система управления княжеством.

Преподобный Савва был одним из исихастов. В переводе с греческого языка слово «исихазм» означает «безмолвие», «уединение», «покой». Сами эти понятия не требуют пояснений или расшифровки. Они ведь близки представлениям любого человека о монашестве и его традициях. Естественным кажется то, что, уединившись и погрузившись в размышления и молитвы, монах может достигнуть какого-то духовного развития. Но так это кажется теперь. А в период Средневековья подобные «устоявшиеся понятия» ещё не владели «массами».

Было много споров среди людей Церкви, причём во многих странах, связанных с методикой или опытом духовной жизни, — как, что и почему надо делать, чтобы достичь внутреннего совершенства. Да и вообще — какое оно, это совершенство, и что является признаками к его приближению.

Исихазм не спеша развивался как новое учение с XI столетия ещё в Византии. Но по-настоящему владеть умами это учение начало как раз в XIV веке, когда инок Савва появился в монастыре преподобного Сергия Радонежского. Идеи безмолвия быстро проникли на Русь, где пытливо искали новых путей церковного развития.

В основе учения лежала не теория, а тысячелетний опыт богоискательства, уединённого существования или — напротив — общежительства монахов Синая и Афона — признанных центров христианской культуры. На официальном Соборе в Константинополе в середине XIV столетия исихазм фактически был принят как официальная доктрина православия. И до настоящего времени существует практика этого учения, которое в бытовом обиходе иногда называют «сердцем православия».

Главными создателями идей и творцами учения считаются два Григория — Синаит и Палама. Они, по сути, ввели концепцию «умного делания» в духовную жизнь монашества. Один писал о стяжании благодати, другой — о Божественном Свете, в котором святые «просветятся, как солнце».

Теперь стремящиеся к совершенству в духовной жизни люди, согласно данному учению, даже и не должны были думать о познании Бога с помощью разума. Достичь подобного результата, по мнению исихастов, можно было лишь в результате глубокого личного погружения в молитву, подготовки души и тела, то есть в итоге определённым образом сформированного образа жизни. Теперь необходимо было «умно делать» свои помыслы. Внутренний мир — психический — становился главным в процессе овладения и управления миром физическим и миром физиологическим. Единственным настоящим способом общения с окружающими людьми становилось «молчание», причём не только внешнее, реальное, в виде бессловесности, но и внутреннее. Человек словно бы выходил из этого мира, из его истории и с помощью «умного делания» приобщался к существующему над реальной историей вечному «умному миру».

Посмотрим, как это описал Леонид (Краснопевков), епископ Дмитровский, в XIX веке, рассказывая о преподобном Савве Звенигородском:

«В глубине дремучих лесов, над оврагом, по которому струится скудоводная речка, раскидано за деревянным забором несколько бедных изб с бедною деревянною посреди их церковию.

В этой церкви «с треском и дымом горящая лучина светит чтению и пению; но сердца молящихся горят тише и светлее свеч»; в этой церкви игумен служит в крашенинной ризе, недостойные видят светозарных ангелов, сослужащих ему, видят огнь, входящий в потир, и священнодействующего стоящим в огне. В этой обители подвижничества не знают сегодня, будет ли завтра пиша… В такую-то обитель пришёл, под таким-то руководством воспитался в духовной жизни преподобный и богоносный отец наш Савва. Он покорил духу мудрование плотское; постоянно мысль свою горе возвышая, он умел весь свой ум к небесным вперить, и тем очистить зрение умственнаго ока, освятить и изощрить его для высших созерцаний. Свою способность постигать прекрасное в природе он устремил к той первообразной красоте несозданной, созерцание которой благоукрашает душу и у красоты сотворённой отнимает ту опасную силу, которая ей сообщается неочищенным взором ума и сердца. Свою чувствительность сердечную он пропитал печалию по Бозе, плачем о грехах — и превратил её в умиление. Постом и трудами обученная плоть не представляла той преграды к духовным восторгам, какую иногда в людях, много ей угождающих, представляет она, служа как бы плотиною для той воды живой, которая из глубины христианской души хочет устремиться в иную, лучшую область духа, и вопиет в своём журчании: «иди к Отцу», но преграждённая, мало-помалу оскудевает и превращается в болото. В нём чистая девственная кровь горела часто на ланитах, но только от молитвенного в духе горения, и не остывала, пока неудержимые потоки слёз не напоили довольно души умилённой или обрадованной таинственными посещениями Духа Божия. Духоносный отец и руководитель Саввы умел употреблять всякий дар духовный, от Отца светов ниспосылаемый тому или другому из его учеников. Савва, по просвещению духовному, по воспитанию сердечному, по бдительности над собою, был призван Сергием к трудному деланию, к послушанию, которое нелегко приемлется смиренномудрыми иноками. Он был поставлен во пресвитера и назначен духовником».

Самым ярким проявлением приближения к совершенству являлась в понимании исихастов возможность созерцать дивный Божественный Свет, тот самый, который так поразил учеников Иисуса Христа во время Преображения на горе Фавор. Такое непосредственное прозрение истины — в воплощённом Свете — становилось важнее любого знания и разумения. Вот почему в те годы стали с большим вниманием выяснять: а что же это за Фаворский Свет, откуда он возникает или может появиться и какова его сущность? Дискуссии по этому, казалось бы, частному вопросу захлестнули весь церковный и научный мир того времени. Природа Фаворского Света и божественных энергий порой оказывалась важнее обустройства монастырского быта или привычных земных проблем.

Важно, что исихасты не отрицали земных правителей, были поклонниками единой священной государевой власти. Но самыми первыми качествами монарха или обычного князя они считали не доблесть или мудрость, а нравственные добродетели. Отеческая забота о чадах своих была идеальным представлением о поведении властителя удела или государства.

На Руси в период ордынского ига и внутренних раздоров между князьями такое понимание власти пришлось по душе. Идеи исихазма, пришедшие с переписанными трудами Григория Паламы, были подхвачены мгновенно. Исихазм помог Руси в общем обустройстве бытия. Раздоры между князьями и неопределённость будущего, связанного с прихотями ханов Золотой Орды, с постоянными войнами или набегами, с непомерной данью в результате ига, — порождали и неуверенность в жизни. Умение владеть собой и жить в определённой иерархии, в согласии с миром, быть уверенным в будущем прозрении, ожидать возможных добродетелей от правящих людей и в последующем Воскресении — это была важная вещь, без которой не произошло бы так называемое русское Возрождение.

Появились и новые книги, переводы трудов духовных подвижников разных эпох, многие — в изложении афонских монахов. Греческие слова вошли в обиход русской книжности и речи. Греческие же монахи — мы видим это на примере иконописца Феофана Грека — участвуют в оформлении мира, окружающего русского человека. Мы замечаем, что книжные тексты наполнились иным, более напряжённым психологизмом, с некоторой даже эмоциональностью. Начитанность, знание духовных книг становится новой отличительной чертой родовитых людей и князей, ранее кичившихся либо силой, либо положением. Наконец, стало распространяться убеждение, что без участия людей духовных никакие светские дела не могут быть успешными, а без благословения не обретутся ни победы, ни богатства. Уважаемые христианские покровители стали занимать более весомое место в среде, окружавшей правителей, частично всё ещё находящихся под воздействием традиций языческого способа управления.

Княгиня Евдокия хорошо знала Феофана Грека, приглашала его для самых важных работ в Кремле. Будучи очень образованной, она, конечно же, была знакома с трудами исихастов. То есть она была достойной ученицей, уже давно способной совершать и самостоятельные дела. Итог этих дел хорошо нам известен сегодня.

А старец Савва Сторожевский стал первоначально игуменом Троицкого монастыря, что и описано было в его Житии: «Когда же захотел блаженный Сергий от жизни этой уйти, то вручил паству великой лавры ученику своему блаженному Никону. Он же после преставления его, немного лет был игуменом, вновь оставил паству и возжелал в безмолвии пребывать. Братия же, не имея возможности быть без настоятеля, после многих просьб возвела на игуменство блаженного Савву в великую лавру. Он же принял паству и хорошо пас порученное ему стадо, сколько мог и насколько отца его блаженного Сергия молитвы помогали ему…»

Молчальник и аскет Савва Сторожевский, хотя и занимал в то время важное положение в Троицком монастыре, всё же оставался одним из глубоких подвижников иноческой жизни и последователей исихазма. Об этом сохранились предания в Звенигородской обители, об этом писали все авторы его житий, а также историки Церкви. Он же и помог во многом молодому князю Юрию и его матушке Евдокии в их начинаниях и осуществлении важных планов.

С именем преподобного Саввы будут связаны женитьба князя, его самые главные военные походы и уже известная читателю деятельность «смоленской партии» на Руси.

«Ибо Савва был его отцом духовным», — пишет нам автор Жития преподобного Саввы Сторожевского Маркелл Хутынский, имея в виду сына Евдокии князя Юрия.

А другой писатель XIX века добавляет: «Сын и брат великокняжеский, крестный сын преподобного Сергия, Георгий Дмитриевич, князь Звенигородский, часто посещая Сергия в его обители, по его, конечно, совету, избрал себе Савву в отца духовного. Пытливый дух молодого князя, его ум, просвещённый многим книжным учением, нашёл себе полное удовлетворение в духовном руководителе своём, и он, наконец, решился, влекомый любовию и жаждою духовною, не разлучаться с этим руководителем».

Даже поэт А. С. Пушкин написал о встрече князя Юрия и преподобного Саввы в своём переложении «Жития Саввы Игумена»: «Потом некий христолюбивый князь, пришед к блаженному отцу Савве, умолил его построить храм на том месте и сумму, нужную на создание оного, дал святому. И святой прошение князя исполнил и построил храм… и обитель пречудесную и великую».

Последующие события известны. Преподобный Савва переехал в Звенигород, где основал свой монастырь. Здесь он благословил князя Юрия на поход в Волжскую Булгарию, венчал его с княжной Анастасией Смоленской, помогал расписывать звенигородские соборы преподобному Андрею Рублёву, управлял церковным хозяйством.

И делал это, конечно же, воплощая в жизнь мысли и чаяния княгини Евдокии.

Неслучайно они ушли из жизни почти одновременно, с разницей лишь в несколько месяцев… Сначала княгиня Евдокия, в то время уже инокиня Евфросиния, а затем — старец Савва.

В последние годы своей жизни подвижник построил неподалёку от горы Сторожи скит, где много молился в уединении.

Последний год жизни преподобного Саввы можно с уверенностью назвать временем его настоящего духовного величия. Он стал одним из главных церковных авторитетов, старейшим и наиболее почитаемым из духовных старцев, покровителем быстро крепнущей и развивающейся Звенигородской цивилизации, являвшейся частью московской культурно-исторической среды. Игумен Савва проявился в то время как вдохновитель и источник идей, духовный наставник и прозорливец, сумевший видеть намного вперёд и предугадать тенденции возможного развития Русского государства.

Необычное положение сложилось на Руси в 1406—1407 годах, в первый год так называемого «церковного безначалия», в промежуток после кончины митрополита Киприана и перед кончиной княгини Евдокии и преподобного Саввы Сторожевского. В эти два последних года жизни имя и личность старца Саввы превращаются в символ церковного оплота и крепости православного русского духа.

В 1406 году скончался митрополит Киприан. На Московском княжестве не стало главного церковного иерарха, устроителя, иначе говоря, — главы Церкви. В такой момент обычно авторитетом пользуются признанные духовные лидеры — подвижники, старцы. Естественно, митрополичья кафедра не могла долго пустовать, в Константинополе на замену Киприану в Москву был быстро направлен митрополит Фотий. Но он был грек по происхождению. Неизвестно в точности, например, хорошо ли он на момент рукоположения владел русским языком. А главное — Фотий находился в то время в самом Константинополе, и добираться до Москвы ему пришлось почти четыре года, то есть появился он в стольном граде только в 1410 году!

Известно, что безначалие в Церкви на Руси привело к небольшому ущербу в устроении духовной жизни. Но это происходило уже после кончины преподобного Саввы, то есть между 1407 и 1410 годами. Пока был жив он и пока была жива его духовная дочь великая княгиня Евдокия (в монашестве Евфросиния), вдова Дмитрия Донского, ни о чём подобном и речи не могло быть.

Женское иночество на Руси

История вынесенного в заголовке феномена может занять тома и тома исследований. Мы же попробуем здесь очертить лишь контуры проблемы, связанные, в первую очередь, с нашей героиней — княгиней Евдокией, которая в конце своей жизни решила посвятить себя иночеству и принять монашеский постриг.

Ещё при жизни, как мы уже знаем, она носила тяжёлые вериги, истощая своё тело и принимая тяжкие испытания. Этот факт давал некоторым исследователям возможность предполагать, что она могла быть уже монахиней в миру, то есть скрывать давно совершенный и принятый обет.

Так это или нет — судить трудно. Источников, подтверждающих сей факт, у нас нет. Однако мы можем попробовать наметить штрихи развития в русском Средневековье женского монашества, что поможет сориентироваться в том, почему княгиня приняла в конце жизненного пути свои решения.

Ещё в Византии существовали монастыри мужские, женские и даже двойные, где могли подвизаться и те, и другие.

Когда монашество со времён Антония и Феодосия Печерских, основавших первую обитель, появилось в Киевской Руси, а затем и в Московских краях, то можно смело утверждать одну простую вещь: женские монастыри были тут большой редкостью вплоть до конца XIV столетия!

В некоторых монастырях на Руси монахи и монахини жили бок о бок. Строгих уставов в этом отношении ещё не существовало. Бывало даже, что женские обители приписывались к мужским и управлялись игуменами. Общежительное устройство монастырей до преподобного Сергия Радонежского и митрополита Алексия не было распространённым. Часто монахи или монахини могли иметь отдельное жильё и хозяйство, а встречались с другими инокинями только во время богослужения. Такие маленькие монастыри можно было встретить на севере, где проживали два или пять, но не более десяти человек.

В истории монастырской Москвы существовали особые страницы. Исследователь XIX столетия И. К. Кондратьев заметил следующее: «По древнему обыкновению черницы жили и в мужских монастырях. Так, они жили в описываемое время в Кремле в Спасо-Преображенском монастыре (Спас на Бору). Вообще, женские монастыри в древней русской церкви не так скоро пришли к окончательному устройству, как мужские. Кроме того, что в некоторых из них, как в Спасо-Преображенском, черницы должны были жить вместе с чернецами, многие женские монастыри, где жили и одни монахини, находились под управлением игуменов. Уже в 1503 г. при Иване III на соборе определено было законом, чтобы монахам и монахиням не жить никогда вместе, но быть отдельными монастырями, женским и мужским. То же было подтверждено на частном соборе новгородским архиепископом Макарием в 1528 г. На этом же соборе положено было «отвести игуменов в мужские монастыри (из женских), а черницам дать игумений благочиния ради».

В монастырях Средневековой Руси делали важное дело — распространяли и переписывали книги, фактически занимались религиозным просвещением. Именно в обителях появились систематические библиотеки, здесь обучали грамоте. Немудрено, ведь православное богослужение требовало немалых знаний.

Летописи также начинали вести при монастырях.

Первоначально женские обители пополнялись инокинями, которые приходили сюда сами. Но со временем многое переменилось. На Руси стала появляться традиция не добровольного, а насильственного пострижения в монахини; такие случаи участились в конце XIV и начале XV века. И связано это было как с политикой, так и с проблемами наследования власти.

Вообще, даже если считалось, что среди монашествующих не существует в духовном смысле никакого пола — ни мужского, ни женского — и что духовные законы важны и одинаковы для всех, всё же развивались представления, будто женщины не имеют тех качеств, которые присущи мужчинам. Мы уже знаем, что даже в летописях или в завещаниях они порой не упоминались.

Бытовало мнение, что женщины вообще имеют слабое телосложение, их внутренняя душевная жизнь несколько иная, чем у мужчин. Чувства, но не разум лежит в основе их поступков. Да и страстям разного рода они подвержены в большей степени.

Может быть, по этой причине в становлении русского монашества и возведении православных монастырей существовал даже различный срок, который исчислялся после вхождения в обитель до принятия пострига. То было своеобразное испытание, экзамен на прочность убеждений или принятого решения. И срок этого испытания между мужчинами и женщинами заметно различался. В те времена в мужских монастырях он исчислялся до шести лет (хотя бывало и чуть более), а в женских порой достигал четверти века!

История женского иночества в Средневековой Руси открывает нам представление о матерях, сёстрах или дочерях, ушедших в обители, как о хранительницах особой морали и нравственности, как о сеятелях доброты, силы духа и милосердия.

Немудрено, что на Руси особый интерес к монастырской жизни проявляли выходцы из высшей знати. Тогда как раз и заносили в списки имена первых духовных подвижниц. Появлялись и женщины, канонизированные как святые. Они избирали путь аскезы. Некоторые разочаровывались жизнью в миру, которая была полна опасностей, смертей и тревог. А другие попадали за монастырские стены, как мы уже говорили, по принуждению, по чьему-то приказу.

На самом деле обустройство и уставы женских монастырей почти не отличались от мужских. Руководила обителью игуменья (хотя первоначально это были игумены — мужчины).

Само затворничество, отстранение от внешнего мира на Руси в Средневековье стало особенной традицией. В некотором роде жизнь дома, в тереме — также походила на скрытое от посторонних глаз проживание. Вот как эту традицию осветил в своём труде «Домашний быт русских царей» историк XIX столетия И. Е. Забелин.

«С какого именно времени вообще жёны знатных и богатых людей стали скрываться в удалённых от людского глаза хоромах, с какого именно времени является в русской жизни этот терем, и как особая постройка, и как особая жизненная идея, сказать определённо мы не можем. По всему вероятию, это началось с первого же века по водворении в нашей земле византийских понятий и византийских обычаев…

Всякая идея неизменно и неминуемо рождает свой плод, создаёт себе свою форму. Терем, по крайней мере в Русской земле, был плодом постнической идеи, действие которой, и в довольно сильных чертах, обнаруживается в нашем древнем обществе очень рано. Монашеский идеал в княжеском роде является господствующим уже при внуках Св. Владимира, и первыми его подвижниками являются девицы, дочери Всеволода и сёстры Мономаха, Янка (Анна) и Евпраксия. Янка, девою сущи, постригается, собирает черноризиц и пребывает с ними по монастырскому чину, в монастыре, который, без сомнения, для неё же и устроен был её отцом в 1086 г. Янка таким образом подаёт благочестивый образец постничества и иночества для княжеских дочерей, указывает им путь подвижничества, самостоятельный и независимый от мирской жизни. За нею скоро следует её сестра, Евпраксия, которая постригается в Печерском монастыре.

В последующих поколениях идеалы девства и иночества распространяются в женском быту всё больше и больше. Несмотря на то, что знаменитый брат этих первых инокинь-княжён, Владимир Мономах, пишет своим детям: «Не монашество спасёт вас, а добрые дела», — его дочь Марина всё-таки уходит в монастырь (1146)…

Вообще с XI века «иноческий образ» становится высшею целью жизни не только для женщин, княгинь и княжён, которые в нём одном находят себе настоящий путь жизни, но и для мужчин — князей… Что же касается княгинь, то, например, в одном московском княжеском колене мы встречаем из них целый ряд инокинь, заслуживших даже соборной памяти: Ульяна, супруга Калиты; Александра-Марья, супруга Семена Ивановича]; Евдокия, супруга Донского; Софья, супруга Василия Дмитриевича]; Марья, супруга Тёмного. То же находим и в других великокняжеских родах: Суздальских, Тверских, Рязанских и т. д.

Летописцы ни о каких других женских подвигах и не рассказывают, как о пострижении, о построении монастырей и церквей, потому что в их глазах эти-то подвиги одни только и заслуживали и памяти, и подражания».

Для нашей истории особое значение имеют рассуждения Забелина, связанные с вдовством, которое породило также необычную традицию женской жизни в Средневековье.

«С особенною приверженностью, — пишет Забелин, — устремлялось к иноческому идеалу честное вдовство, так что из вдов-княгинь, и особенно бездетных, почти каждая оканчивала свою жизнь инокинею, а часто и схимницею. Это становилось как бы законом для устройства вдовьей жизни. «А княгини моа, — говорит Володимер Василькович Волынский, — по моём животе, оже восхочет в чернице пойти, пойдёт; аже не восхочет итти, а како ей любо, мне не воставши смотреть, что кто иметь чинити по моём животе». Здесь князь вначале указывает честному вдовству обыкновенный путь; но затем освобождает княгиню, отдаёт ей на свою волю идти и не идти в монастырь, замечая, что не смотреть же ему, как будут жить после его смерти».

Среди первых известных нам женщин, принявших монашество на Руси, можно отметить преподобную Анну Новгородскую, а также знаменитую преподобную Евфросинию Полоцкую, которая считается одной из основательниц у нас монастырских женских традиций.

Одноимённая княгине Евдокии, принявшей в монашестве имя Евфросинии, — Евфросиния Полоцкая стала первой русской игуменьей. Её родители были очень образованными людьми. Отец некоторое время проживал в Византии, а матушка, по предположению некоторых авторов, была сестрой византийского императора Мануила Комнина. Хорошее воспитание и обучение грамоте сделали своё дело. В раннем детстве она знала «книжное писание». Однако после того, как юная княжна услышала, что родители хотят выдать её замуж за молодого князя, она немедленно тайно покинула родной дом и отправилась в монастырь.

Имя преподобной Евфросинии (в переводе с греческого оно означает «радость») станет затем одним из самых распространённых на Руси. Его, как мы уже знаем, носили пять святых женщин Русской православной церкви, в том числе в монашестве — вдова Дмитрия Донского.

Известными инокинями на Руси были также боярыня Мария — матушка преподобного Сергия Радонежского, преподобная княгиня Ростовская Анна Кашинская.

И хотя последующая история монашества на Руси исполнена других, порой печальных страниц, вроде существования монастырей, где как в тюремных застенках содержались неугодные или протестующие женщины (вспомним хотя бы знаменитую боярыню Морозову или княжну Тараканову), образ Евдокии-Евфросинии стал одним из самых светлых и примечательных в летописи отечественных обителей.

Основание обители в Кремле

Пришло время, и вдова Дмитрия Донского решила осуществить задуманное. Она уже давно предполагала основать новый женский монастырь в самом центре Великого княжества Московского. В самой Москве, в Кремле. Основать обитель, где вместо церквей Святого Лазаря и Рождества Богородицы на Сенях, можно было бы погребать женщин из рода московских князей.

Так появился известный и по сей день Вознесенский монастырь.

Точный год его основания неизвестен. Поэтому существуют разные предположения на сей счёт. Варианты указываются в летописях. Например, называют 1389 или 1397 год. Находился Вознесенский девичий монастырь у Спасских (Фроловских) ворот внутри Кремля, по правую их сторону. Монастырь этот до 1917 года состоял в первом классе.

Рядом ранее был основан мужской монастырь. Вот что о нём рассказывалось во «Всеобщем иллюстрированном путеводителе по монастырям и Святым местам Российской империи и Святой горе Афону», выпущенном в Нижнем Новгороде в 1907 году: «Чудов мужской монастырь. Находится в Москве, в Кремле подле малого дворца, вблизи Спасских ворот. На месте монастыря в XIV столетии находился ханский конюшенный двор, который был подарен Алексию митрополиту Московскому ханом Ченибеком за исцеление жены его Тайдулы, для чего митрополит Алексий ездил в орду. В память этого события Алексий и основал на подаренном месте Чудов монастырь — в память чуда Архангела Михаила в Колоссах, в 1366 году».

Одним из древнейших русских женских монастырей был Ирининский, упомянутый в Лаврентьевской летописи под 1037 годом. Построен он был киевским князем Ярославом Мудрым в честь святой покровительницы его супруги — княгини Ингергерды, которая приняла при крещении имя Ирина. Ктиторские монастыри были не в диковинку, то есть правители или члены великокняжеских семей могли вложить средства в постройку обители. Целью было оставить после себя молитвенников за свою душу, если не при жизни, то после кончины. В ктиторских монастырях особое внимание уделялось заупокойным службам, гробницы украшались покровами. Великая княгиня Евдокия Дмитриевна следовала старой традиции и устроила обитель, можно сказать, на своём дворе, заложив позднее каменный храм во имя Вознесения Господня.

В Москве или в непосредственной близости от Кремля уже существовали женские обители. Например, Алексеевский монастырь в Хамовниках, который иногда называют Стародевичьим (появился с 1360-х годов, основан митрополитом Алексием на митрополичьих землях). Его первая игумения Иулиания была в числе основательниц общежительства в московских женских монастырях.

Известна была Богородице-Рождественская обитель, созданная Марией, матерью князя Владимира Андреевича Храброго, предположительно в 1386 году. Именно княгиня Мария, по всей видимости, свела ещё в ранней молодости князя Дмитрия и его жену Евдокию с преподобным Сергием Радонежским, который основал свою обитель на землях серпуховского князя, к роду которого она принадлежала. Считается, что в создании монастыря принял участие князь Дмитрий Донской. Однако великая княгиня Евдокия также внесла вклад в появление и становление обители. При этом некоторые исследователи считают её в числе главных основателей. От преподобного Сергия Радонежского монастырь получил общежительный устав, а в 1390-х годах в нём короткое время проживал преподобный Кирилл Белозерский.

Княгиня Евдокия пошла по их стопам, фактически последовала благочестивому примеру Иулиании и Марии. Она решила обустроить новый общежительный женский монастырь в самом сердце великокняжеской столицы.

Летописные известия относительно основания женского Вознесенского монастыря очень кратки и довольно неопределённы. В них мы не найдём ни точных указаний — когда именно положено было основание обители, ни подробностей о её устройстве. Только под 1407 годом — годом кончины самой Евдокии — мы читаем в летописях, что великая княгиня заложила в Москве каменную церковь Вознесения.

В кратком сказании о жизни Евдокии, супруги великого князя Дмитрия Ивановича Донского, помещённом в «Степенной книге», в главе «О постановлении святых церквей, и начало Вознесенскаго монастыря», также говорится, что Евдокия много сделала добрых дел по устроению церквей:

«По отшествии же к Богу святаго и благороднаго супруга ея, вдоствуя бяше 18 лет, много подвизаяся добродетельными к Богу исправленными, и много святыя церкви постави, и монастыри возгради; на своём же царском дворе постави церковь каменну Рожество Святыя Богородица, идеже есть придел Лазарево Воскресение, иже преже бе древяна, юже всяческими добротами украси, и чудно подписаша славни живописцы Феофан Гречанин, да Симеон Чёрный; в Переяславле же постави церковь близь града у реки у Трубежа, Рожество Святаго Иоанна Предтечи, и монастыри устрой. В царствующем же граде Москве постави церковь каменну Вознесение Христово, и монастырь честен возгради, иже есть Девический общежительный монастырь. Прочая ж святыя церкви от благага ея произволения инде поставлены быша в славу Божию».

Это и есть почти все прямые указания об основании Евдокией Вознесенского монастыря.

Краткость и кажущаяся неопределённость указаний подали повод предполагать существование Вознесенского монастыря ещё прежде смерти Дмитрия Ивановича, а порой и приписывать Евдокии не основание, а только возобновление обители, существовавшей прежде. При таком предположении приведённое выражение «монастырь честен возгради» принимается в смысле возобновления монастыря после пожара при нашествии Тохтамыша, обнесения его оградой и тому подобное. «Старость» появления Вознесенского монастыря давала повод называть его Стародевичьим, в отличие от возникшего позднее — Новодевичьего, за пределами Кремля. «Стародевичьими» иногда величали и другие женские монастыри в Москве. Но по неписаному «праву» это «звание» проницательные люди относили всё же к обители, основанной великой княгиней Евдокией.

Существуют и другие варианты даты основания обители.

Например, одно событие показывает нам такую возможность. А именно, известно, что около 1381 года (иногда указывают 1382 год) святитель Дионисий, архиепископ Суздальский (скончался в 1385 году), привёз из Константинополя две иконы Пресвятой Богородицы «Одигитрия» и, по преданию, передал одну специально для Вознесенского девичьего монастыря Московского Кремля (то есть монастырь уже существовал). Хотя, возможно, что эта икона попала в монастырь позднее, и сложилось предание, будто она была написана специально для обители (об иконе «Одигитрия» и её важности для Вознесенской обители далее).

Некоторые исследователи определяют дату основания обители так: 1386 или 1387 год. 1386-й называют Патриаршая, или Никоновская, Тверская и Симеоновская летописи (1387-й упоминается исследователями из-за разницы расчётов календаря). Здесь обитель упомянута уже как существующая. Ибо в ней состоялись похороны известного в то время человека, противника князя Михаила Тверского и союзника Дмитрия Донского Семена Ямы. Читаем: «6894 (1386)… Тое же зимы преставися раб Божий Семён Яма и положен на Москве в монастыри Святаго Вознесениа». Другого такого монастыря тогда не было! Хотя в некоторых списках летописи вместо Вознесения написано «в монастыри Святаго Афонасия». И это проясняет возникшие сомнения. Ведь в женском монастыре вряд ли бы похоронили, пусть даже и именитого, но светского деятеля «мужескаго полу». К тому же он тогда должен быть в числе первых из упокоившихся в данной обители, причём задолго до самой Евдокии и других представительниц правящего Московского дома. Поэтому упоминание в Никоновской летописи можно расценить как первое не для Вознесенского, а как раз для Афанасиевского мужского монастыря в Москве (в дальнейшем носившего название — Афанасиевско-Кирилловский монастырь, или «Афанасьевский монастырь, что подворье Кириллова монастыря»).

В споры внёс вклад исследователь А. А. Воронов в своей книге «Монастыри Московского Кремля». Он, ещё более запутывая тему, всё же приводит интересные сведения: «Во многих летописных сводах и списках: Уваровском, Никоновском, Ермолинском и других отмечено под 1389 г., что «июля 21 дня загореся от церкви Св. Афанасия и мало не весь Кремль погоре». Н. М. Карамзин в V томе «Российской истории» полагает, что речь в летописях идёт о храме Свв. Афанасия и Кирилла Александрийских в Вознесенском монастыре. Есть предположения, что Карамзин ошибался, так как рядом, через Спасскую улицу, находился древний Афанасьевский монастырь, известный уже в 1385 г., с храмом во имя Св. Афанасия, в то время как первые сведения о Вознесенском монастыре относятся только к 1393 г. Но имеются дополнительные свидетельства в пользу существования такой церкви и в Вознесенском монастыре, именовавшейся в архивных делах придельной у храма Вознесения Господня и имевшей самостоятельный причт, состоявший из священника и пономаря, которым выдавалась руга из дворцовой казны материалами или деньгами. Сгоревший в 1389 г. храм был восстановлен только в 1514 г. на средства ктитора Юрия Григорьевича Бобынина во имя тех же святых и на прежнем месте — там, где в XIX—XX веках находился дом для сторожей, между святыми воротами монастыря и настоятельским корпусом, что вполне соответствует месту безымянного храма на плане «Кремленаград». Нельзя исключить, что и здесь речь идёт о храме Афанасьевского монастыря. Как бы там ни было, этот храм Вознесенского монастыря на плане «Кремленаград» показан в виде небольшого одноглавого каменного сооружения с тремя апсидами».

То есть если Семён Яма всё-таки был похоронен не в Афанасьевском монастыре, а в храме Святого Афанасия Вознесенской обители, то, значит, обитель эта в 1386 году уже была! Другое дело — существовала ли уже тогда, в 1386 году, сама церковь Святого Афанасия, упоминания о которой относятся только к началу XV века (хотя позднее даже появится придел Афанасия и Кирилла в Вознесенском соборе Вознесенского монастыря). Есть даже версия, будто такой храм мог быть построен деревянным уже в 1366—1367 годах, в связи с тем, что свадьба великого князя Московского Дмитрия Ивановича с княгиней Евдокией Дмитриевной произошла в 1366 году в городе Коломне — 18 января, а это был день памяти святых Афанасия и Кирилла!

Однако и та, и другая версии ещё требуют детального рассмотрения.

Существует ещё одна версия основания Вознесенского монастыря, причём она была общепринятой в XIX столетии. Неслучайно в 1889 году в самой обители и в Москве торжественно отмечалось её пятисотлетие! Праздновали именно дату основания монастыря, были изданы брошюры по этому поводу. А чуть ранее, в 1869 году, журнал «Всемирная иллюстрация» выступил с утверждением: «В 1389 году скорбная вдова выстроила Вознесенский монастырь и сама удалилась под сень этой обители». Правда, дата празднования в 1889 году попала на 7 июля — день кончины самой святой Евфросинии Московской. И почему-то решили тогда эти две даты совместить. Если в 1889 году монастырю исполнилось 500 лет, то основан он был в июле 1389 года. А значит — сразу же после кончины мужа Евдокии — великого князя Дмитрия Ивановича Донского. То есть вполне разумно предположить, что заложен (основан) был монастырь в память об ушедшем из жизни супруге, когда сама княгиня задумалась о бренности жизни и о возможном своём упокоении.

Странно, но в наши дни почему-то почти не вспоминают об этом праздновании основания обители в 1889 году.

А мы обратимся ещё раз к «Всеобщему иллюстрированному путеводителю по монастырям и Святым местам Российской империи…» 1907 года (то есть, изданному тогда, когда обитель ещё существовала и была действующей):

«Вознесенский девичий монастырь… Основан после смерти князя Дмитрия Донского, супругой его Евдокиею в 1393 году (ещё одна дата основания, совпадающая с датой возведения по велению княгини храма Рождества Богородицы в Кремле! — К. К.-С.), которая незадолго до смерти приняла иночество под именем Ефросинии и скончалась в 1407 году, в каковой день чтится ея память. По другим предположениям Ефросинии лишь только приписывается возобновление обители. Мощи ея почивают под спудом в соборном храме монастыря во имя Вознесения. Монастырь сделался усыпальницей для великих княгинь. Каменная церковь, заложенная великой княгиней, была окончена лишь через 60 лет после ея смерти. После неоднократных пожаров церковь Вознесения возобновлена была ещё несколько раз в различный царствования. При Петре I монастырь подвергся капитальному ремонту под наблюдением капитана Баскакова. После пожара 1812 года монастырь был возобновлён и оставлен в том виде, как он существует и поныне.

В монастыре находятся три церкви: соборная Вознесенская, во имя преп. Михаила Малеина и Св. великомученицы Екатерины. Все три церкви с приделами. Из святынь собора замечательны: икона Вознесения, Благовещения, Св. Николая и др. Запрестольный крест с мощами. Напрестольные кресты дар Михаила Фёдоровича, серебряная чаша — дар Алексея Михайловича. Образ Божией Матери Казанския находится в тёплой Екатерининской церкви с древними украшениями.

В Вознесенском соборе похоронены почти все великия княгини, начиная от Евдокии и до восемнадцатого столетия. Древнейшая и богатейшая гробница самой основательницы. Помещается у правой стены церкви недалеко от боковой южной двери. Всех гробниц в соборе 35 (на самом деле их оказалось намного больше. — К. К.-С.).

В этом монастыре скончалась мать Михаила Фёдоровича, инокиня Марфа. Здесь же пребывала несколько времени Мария Мнишек, невеста Лжедмитрия, и инокиня Евдокия, первая супруга Петра Великаго. Монахини монастыря издревле занимаются различными рукодельными работами.

Ворота монастырския, по древнему обычаю, запираются во всю первую неделю Великаго Поста».

Год 1393-й не раз возникает в исследованиях историков. Упомянутый нами А. А. Воронов не утверждает, но пишет, следуя историку Зверинскому, без приведения источников: «Вознесенский монастырь был основан в 1393 г. вдовой Дмитрия Донского, великой княгиней Евдокией Дмитриевной, дочерью суздальского князя Дмитрия Константиновича, через четыре года после смерти в 1389 г. своего прославленного супруга, победителя монголо-татарских войск в битве на Куликовом поле, принявшей незадолго до своей кончины в 1407 г. иноческое имя Евфросинии. (Дата основания монастыря несколько отличается у разных исследователей в пределах 20 лет: 1387 — Сытин; 1393 — Зверинский; 1407 — Денисов)».

Подробности появления обители в Кремле ещё долгое время будут беспокоить исследователей. В своей книге «Седая старина Москвы» историк XIX века И. К. Кондратьев писал: «Но если прямые известия летописей об основании Евдокией Вознесенского монастыря не совсем определённы, то взамен их мы имеем другие места из летописей, хотя и не прямо указывающие на то, но тем не менее не оставляющие никакого сомнения, что Евдокия была не возобновительницей Вознесенского монастыря, а его первоначальной основательницей и что он не просто обновлён ею после пожара, а вновь устроен, основан, заложен. Так, в том же сказании о жизни Евдокии при описании шествия её в монастырь для пострижения мы читаем, что она «пойде из своего царского дому в монастырь, его же сама создала во имя Христова Вознесения». При описании её погребения опять говорится, что она положена была в церкви Вознесения, «в своём монастыре». Сама глава сказания о житии Евдокии, где так кратко и неопределённо упоминается об основании ею Вознесенского монастыря, имеет следующее заглавие: «О поставлении церквей и начале Вознесенского монастыря». Ясно, что летописец под словом «возгради» разумел основание, начало Вознесенского монастыря, а не возобновление его. Далее в летописях при описании преставления Евдокии читаем: «Того же лета (1407 г.) июля в 7 день преставися великая княгиня Евдокия и положена бысть в монастыре у Вознесения, иже сама заложила». В прологе жития Евдокии говорится, что она «пречестную иноческую обитель воздвиже во имя Боголепного Вознесения».

При таких ясных указаниях источников вышеприведённое выражение «Степенной книги» — «монастырь честен возгради» мы имеем полное право понимать и объяснять не в смысле возобновления, а в полном смысле основания и устроения новой обители, которой прежде, до Евдокии, не существовало».

То была, конечно же, заветная мысль великой княгини. Обстоятельства её жизни складывались именно в таком направлении.

«Предполагаемый монастырь, — пишет историк ХIХ столетия Кондратьев, — независимо от общей его цели, она хотела сделать местом своего успокоения от земных трудов и забот, тайным свидетелем своих подвигов в настоящей жизни и покоищем после смерти. Впоследствии её монастырь получил то же назначение, как и Архангельский собор: как последний был местом погребения московских великих князей, так и монастырь, основанный Евдокией, сделался усыпальницей для великих княгинь… Очень вероятно, что и это его последнее назначение заранее было предположено Евдокией».

Место для основания монастыря было избрано Евдокией у Фроловских ворот неслучайно. Избрание это имело своё основание: место это было памятно для вдовствующей великой княгини тем, что здесь она встречала после Куликовской битвы победоносного своего супруга и отсюда же провожала его на доблестный подвиг. На этом месте прежде были дворец Дмитрия Ивановича и терема Евдокии, откуда, по сохранившимся известиям, она смотрела вслед своему супругу, когда он с войском удалялся из Кремля. Надо полагать, что этот дворец, пострадавший в нашествие Тохтамыша, Евдокия решилась возобновить и обратить в кельи для инокинь. Такое предположение имеет тем большую вероятность, что в царствование Василия Дмитриевича царский дворец находился уже за Успенским собором. Там же находились и терема Евдокии.

«Вознесенский монастырь, — продолжает свой рассказ Кондратьев, — по крайней мере, к концу жизни его основательницы, стал вполне устроенным и совершенно готовым, так что она могла поступить в него, принять в нём пострижение и предаться подвигам духовной жизни.

Каменная церковь Вознесения, заложенная Евдокией незадолго до её смерти, по причине истребления её от пожара и по другим обстоятельствам окончена спустя 60 лет после её закладки, 20 мая 1407 года (день указан спорно, о чём далее. — К. К.-C.). Монастырь всё это время, однако же, существовал, и, конечно, во всё это время он не мог обойтись без церкви. Между тем в летописях не находится известий о её построении, так что, по летописям, в Вознесенском монастыре как будто вовсе не было церкви ни при жизни Евдокии, ни после её смерти до окончания заложенного ею храма Вознесения. Всего вероятнее, что на месте, где основан монастырь, существовала уже церковь, так что временно можно было обойтись без построения новой. Вспомнив, что на месте основанного Евдокией монастыря прежде были дворец Дмитрия Ивановича и её собственные терема, вовсе не будет предположением, что при дворце существовала и церковь, которая была дворцовой. С обращением дворцового здания в монастырское весьма естественно было и бывшую при нём церковь приписать к монастырю».

О трагической же судьбе Вознесенской обители уже в XX столетии мы расскажем в заключительных главах книги.

Постриг и кончина, споры о дате преставления

Сегодня княгиня Евдокия Дмитриевна Суздальская (или Донская) почитается Русской православной церковью как святая. При этом её называют иногда благоверной княгиней Евдокией, но правильнее — преподобной Евфросинией. Однако и «благоверная» — нельзя считать ошибкой. Будучи Евдокией, она вела благоверную жизнь, за что и стала почитаема. А когда постриглась в монахини, то после кончины, как и положено в церковной традиции, стала поминаться как преподобная, но уже не с мирским именем, а с иноческим. Можно даже сказать так, что в первом случае её помнят как великую княгиню Московскую, а во втором — как инокиню, монахиню, основательницу монастыря Евфросинию — также Московскую.

Преддверием пострига в обители стали события, о которых мы немного уже рассказали. Остановимся на них более подробно. Вот как их изложил тот же И. К. Кондратьев. Первая история нам уже известна, мы о ней рассказывали выше:

«После смерти супруга она отреклась от мира, изнуряя тело своё постом и молитвой и посвящая себя на дела благочестия и благотворения. Подвизаясь таким образом для единого Бога, она, однако же, старалась скрыть от людей свои добродетели. Следуя заповеди Спасителя «ты же, егда постишися, помажи главу твою и лицо твоё умый» (Матфей. 6, 17), преподобная всюду являлась с весёлым лицом, одевалась в великолепные одежды и даже носила по нескольку одежд, чтобы казаться тучной. Это было поводом к тому, что её стали обвинять в тщеславии, в любви к пышности и даже не пощадили её добродетели. Слухи эти дошли до неё, но она решилась перенести до конца жизни неправду клеветников и воздавать им за зло добром. Но клевета эта сделалась известна сыновьям… Призвав их к себе, она сказала им: «Не смущайтесь, любезные дети мои! Я с радостию хотела претерпеть Христа ради всякое уничижение и людское злословие; но, увидев одного из вас смутившимся, решилась открыть вам то, чего не открыла бы никогда и никому в мире. Узнайте, дети мои, истину, и да не смущают вас несправедливые обо мне клеветы». Тут она открыла часть своей одежды на груди, и сыновья увидели, что от чрезмерного воздержания, от усиленных трудов и подвигов тело её иссохло, почернело и плоть прильнула к костям. Братья, её дети, ужаснулись и стали просить у неё прощения».

Но непосредственно перед пострижением в монахини с княгиней Евдокией произошло несколько очень знаменательных событий. Одно из них связано с тем, как уверяет повесть «В мале сказание», что она сподобилась видеть явление ангела, возвещавшего ей о близком её конце.

«Когда она увидала небесного вестника, — пишет Кондратьев, — то так поражена была пресветлым его видом, что не могла говорить и несколько дней пребывала в молчании. Только знаками она показывала, чтобы призвали иконописца, который бы изобразил на доске виденного ею ангела. Когда образ был написан и принесён к Евдокии, она поклонилась изображённому на нём ангелу, но не могла сказать ни одного слова и знаками показывала, чтобы написали икону ангела другим образом. Вновь написанное изображение также представляло не того ангела, который являлся ей в видении. Она воздала Богу поклонение, но язык оставался нем. Наконец иконописец изобразил на иконе архистратига Михаила. Едва принесён был этот образ, как Евдокия, воздав ему поклонение, заговорила».

«Степенная книга» заканчивает этот рассказ такими словами: «Сего же образа наипаче любезно почиташе, ему же покланяяся и целуя, и постави его в церкви своей Рождества Пресвятыя Богородица, идеже и доныне стоит». Речь, как принято считать, идёт об иконе «Архангел Михаил с деяниями ангелов» конца XIV века (около 1399 года). Именно её заказала написать сама Евдокия. Икона сохранилась, хотя история образа была продолжительной. Документы показывали, что она находилась ещё при жизни княгини Евдокии в храме Рождества Богородицы (на Сенях), куда она, по преданию, её отнесла сама, и уже после её кончины, позднее — в Архангельском соборе Московского Кремля. После XVIII столетия располагалась там по правую сторону от Царских врат, в местном ряду. Считается, что икону подносили к смертному ложу княгини. Со временем лик изменился, но в 1946 году был заново раскрыт. Это одна из древнейших икон в иконостасе Архангельского собора.

Другая история также связана с предвидением княгиней близости предвозвещённой кончины, когда Евдокия решила исполнить своё желание вступить в монастырь, отлучиться от временного царства и облечься в иноческий образ. Повесть «В мале сказание» указывает на несколько чудес, произошедших в тот день, когда Евдокия решила отправиться в монастырь. Дорога была короткой — от княжеского терема у Соборной площади до обители у Фроловской (Спасской) башни. По-современному — 10 минут ходьбы. Но именно за это короткое время случилось многое.

По «Степенной книге» (глава «О прозрении слепаго, и о исцелении недужных») произошло следующее. Сначала — исцеление слепца. «И поиде из царскаго дому своего в монастырь, его же сама создала во имя Христова Вознесения. Идущи же ей от великия соборныя церкви Пречистыя Богоматери, и се некто слепец на пути слыша, яко Великая Княгиня грядёт, в монастырь, и возопи гласом великим, глаголя: о госпоже боголюбивая Великая Княгиня наша! Нищих питательница, мы нищи всегда всяк довод пищи и одёжи имехом от тебе, и ныне мене слепотою многа лета стражущаго не презри, но сотвори со мною милость, якоже обещася дата ми прозрение. Ибо видех тя в нощи сей во сне глаголющу ми: заутра дам ти прозрение. И се ныне время ти есть исполнит обещание своё. Блаженная же идый яко не внимаше глаголанным от него, и яко некоея ради потребы сверже с руки своея на землю рукав срачицы своея; слепый же ощути рукав ея в руку свою, и трепетом одержим бе, но обаче верою и любовию побежашеся, дерзну утерти рукавом ея слепоту-ющая своея очёса, и абие прозре, и славяше Бога».

И. К. Кондратьев завершает изложение этой истории рассказом о случившемся после прозрения слепого: «в то же время Евдокия исцелила до тридцати человек недужных, страдавших различными болезнями».

Завершим рассказ о чудесах, связанных с событиями пострижения и кончины великой княгини Евдокии, историей из «Степенной книги», из главы «О свещах, иже сами возгорахуся у гроба святыя». Этот текст объясняет, почему в скором времени стало развиваться почитание святой:

«Не токмо бо в житии сем живущи ей тако прославлена бысть от Бога, наипаче же и по преставлении ея. Многажды у гроба ея свеща сама о себе возгарашеся; молитвами же ея в том монастыри ея и оттоле вся благая множахуся и всемя потребными изобительствуя, в нём же есть ныне честное общее жительство благодатию Христовою».

Самовозгорание свечей, как известно, происходило и у гробницы князя Дмитрия Донского, и затем — у гроба его супруги Евдокии, святой Евфросинии Московской. Об этом русские летописи свидетельствуют не раз.

Действительно, тогда до кончины Евдокии оставалось недолго. По всей видимости, княгиня была уже недужна или ощущала некоторую дряхлость. Хотя это только лишь предположение. Но она предчувствовала близкий исход, а потому и совершила необходимые для этого действия.

В те два года многое происходило как будто в определённое время. События были и добрые, и тревожные.

В 1406 году скончался митрополит Киприан, оставив Московскую Русь на некоторое время в церковном безначалии. Из Орды пришла весть, что новый правитель Едигей со своим сыном убили злейшего врага Руси — хана Тохтамыша, и уничтожили его войско.

Сын Евдокии великий князь Василий I составляет первую свою духовную грамоту — завещание, где предполагает передать власть своему сыну, а не брату — Юрию (как это было завещано их отцом и мужем Евдокии — Дмитрием Донским). Эта первая открытая попытка изменения в порядке престолонаследия в Московской (Владимирской) Руси показала ещё раз, что местоблюстительница престола великая княгиня Евдокия уже не могла по старости сдерживать возникающие споры о власти среди своих сыновей.

Типографская летопись конца XV — начала XVI века, дошедшая до нас в двух редакциях — Синодальной и Академической, отмечает под 1407 годом: «Бысть знамение на Похре: иде кровь от иконы святая Богородица. Месяца нуля в 7 день преставися великаа княгини Евдокея Дмитриева Ивановича, нареченная в мнишеском чину Ефросиния, и положена бысть в монастыри Вознесениа, юже сама заложи».

То есть 7 июля 1407 года почила на 54-м году жизни инокиня Евфросиния. Похоронили её точно в указанном ею месте, где она заложила только что каменный собор.

Вышеупомянутое событие — кончина Евдокии-Евфросинии — могло бы остаться не особо замеченным для потомков. Скончалась пусть даже и весьма уважаемая великая княгиня, но таковых было немало на Руси. Но если посмотреть на всеобщую историю этого времени свысока, словно «приподнявшись» над простыми бытовыми фактами, то в событии этом можно заметить гораздо более серьёзные обстоятельства и происшествия, которые могли бы привлечь достойное внимание пытливого исследователя или любителя истории.

В самом деле, 1407 год от Рождества Христова и несколько ему предшествующих были весьма заметными. И какие люди, какие имена «украшали» эпоху только своим участием в этих событиях!

Двух лет не прошло, как неожиданно скончался самый страшный и известный современникам человек, имя которого наводило ужас на любого жителя почти половины планеты, — Тимур, иначе называемый Тамерлан. «Великий Хромец» завоевал большую часть мира, заставил преклонить колени Золотую Орду, потрепал европейцев, подавил азиатов, чуть не покорил Русь и уже отправился окончательно подчинять себе Китай, когда вдруг внезапно смертельно заболел и умер.

В Риме взошёл на престол новый папа — Григорий XII, правивший затем Ватиканом почти десятилетие. В Англии приняли знаменитый «Статут о сожжении еретиков», а некая тамошняя компания «купцов-авантюристов» впервые получила королевскую хартию для купли-продажи шерсти и сукна по всей Европе, что открывало новую страницу в истории мировой торговли.

Флоренция захватила, наконец, логово своего старого врага — город Пизу. В Германии открылся Вюрцбургский университет — гнездо образования в средневековом мире. Великий китайский флотоводец Чжэн Хэ заставил платить дань своему императору всё побережье океана — от Индокитая до Африки. В Париже произошло убийство Людовика Орлеанского, знаменовавшее ещё более кровавые повороты в охватившей страну гражданской войне.

Золотая Орда была ослаблена смутой, престол в течение одного года переходил от хана к хану, сначала — к Пулату, затем — к Джеляль-эддину и вновь — к Пулату. Великий князь Литовский Витовт угрожает Москве, подбирается к столице Руси вплотную, присоединив к своим владениям княжества Смоленское и Вяземское.

В 1407 году впервые в русской истории появляется летописное упоминание о Сибири и Сибирских землях — так всё более обширным становился в то время кругозор жителей государства. Прошло чуть больше года, как иконописцы Феофан Грек, Андрей Рублёв и Прохор с Городца расписали Благовещенский собор Московского Кремля, и вслед за этим Рублёв с Даниилом Чёрным начали роспись Успенского собора во Владимире.

Наконец, в том же, 1407 году почти одновременно с великой княгиней в Звенигороде скончался великий старец — преподобный Савва Сторожевский.

Преподобная Евфросиния Московская никогда не стремилась к тому, чтобы запечатлеть свои подвиги или заслуги, — никто не записывал за ней каждый её шаг, действие или поступок. И среди многочисленных белых пятен в реальном её жизнеописании мы можем с наибольшей точностью и вероятностью привести лишь небольшой список дат, в котором, конечно же, есть даты её пострижения и кончины.

Однако даты того времени требуют уточнения. Одна из причин — формы летоисчисления, которыми пользовались наши предки и которые не совсем совпадают с теми, что действуют сегодня.

В XIV веке в Древней Руси существовал другой календарь. Летоисчисление производили от Сотворения мира. Казалось бы — что особенного? Ничего, кроме того, что переводить один календарь в другой не всегда представляется простым делом. Любой историк знает, что для перевода дат нужно отнять (или наоборот — прибавить) 5508 лет. То есть 1407 год от Рождества Христова — это (1407 + 5508) 6915 год от Сотворения мира.

Однако в разное время на Руси новый год начинался с разных месяцев. В одном случае — с марта, а в другом — с сентября. Таким образом, несколько месяцев между сентябрём и мартом — ровно полгода! — при исчислении словно бы повисают во времени. Например, летописец отмечает, что какое-то событие произошло в ноябре 6900 года. Но при переводе в другой календарь можно предположить, что оно имело место или в ноябре 1392 года, или в ноябре 1391 года, в зависимости от того, что имел в виду автор. Но мы не всегда знаем — что он имел в виду! То есть иногда требуется отнимать не 5508, а 5509 лет. Так проявляются некоторая двойственность и неопределённость в вычислениях.

Существует и ещё одна важная проблема перевода календарных дат из одного летоисчисления в другое. Назовём её так: неизбежное накопление ошибки в исчислении времени. Мы же знаем, что время не всегда абсолютно точно. Даже в летах — есть года «нестандартные», високосные. Некоторые мгновения, не укладывающиеся в сутки, мы просто не считаем, они настолько малы, что не имеют особого значения. Но только до поры. Мгновения за годы набегают в минуты, минуты — в часы, а часы — в сутки. Так в исчисления вмешиваются уже целые месяцы, и приходится вносить коррективы в даты, отстоящие от наших дней в достаточном отдалении.

Наконец, кое-кто из исследователей напоминает о следующем. До 1582 года даты могут будто бы вообще не переводиться (ещё не был принят григорианский календарь). А если кто и захочет их переводить, то это не плюс 13 дней, а иногда плюс 10 или даже плюс 9! То есть современная дата кончины княгини Евдокии может оказаться не 20 июля по новому стилю, а 18-го или даже 16-го.

Главное то, что мы принимаем год кончины княгини Евдокии — 1407-й.

А теперь — о датах.

По поводу пострига великой княгини Евдокии и её кончины необходимо сделать некоторые комментарии. Они связаны с датами этих важнейших событий. По этому поводу конкретных публикаций немного. В основном авторы печатных и интернет-статей повторяют одни и те же даты, переписывая их друг у друга. В последнее время заметна тенденция к пересмотру даты преставления княгини, которая не соответствует общепринятой в Русской православной церкви. Это не значит, что новая (или хорошо забытая старая) дата неправильная. Просто никто не объясняет (кроме одного-двух исследователей), в чём суть разногласий, и не аргументирует своих выводов.

Именно по этой причине нам необходимо более подробно обратить внимание читателей на эту проблему. Разбор ситуации будет немного сложен, но крайне интересен и необходим для изучения нашей отечественной истории.

Первая важная проблема — дата кончины вдовы Дмитрия Донского, великой княгини Евдокии, преподобной Евфросинии Московской. Существуют два мнения. Это могло произойти 7 июня или 7 июля 1407 года. Первая дата поддерживается некоторыми исследователями, вторая — Церковью.

Разберём аргументы в пользу обеих дат.

Сначала — в пользу 7 июня (20 июня по новому стилю). Вот они.

1. Многие русские летописи указывают на эту дату кончины. Например, Московский летописный свод конца XV века, Ермолинская летопись, Летописный свод 1518 года, Софийская Первая летопись, Летописный сборник, именуемый Патриаршею, или Никоновскою, летописью, Летопись по Воскресенскому списку, Львовская летопись, Сокращённый Летописный свод 1493 года.

2. В первоначальных (наиболее древних) списках Степенной книги и Лицевого летописного свода, в тексте «В мале сказания» — известном рассказе о жизни Евдокии — упомянуто 7 июня 1407 года.

Большинство современных историков принимают эту дату, основываясь на этих отдельных летописях (но не на всех), а также — ссылаясь друг на друга.

3. Некоторые историки утверждают, что ошибка и замена 7 июня на 7 июля произошла по причине обыкновенных описок (а затем — опечаток) в некоторых поздних списках-публикациях «В мале сказания», и эти описки появились с XVII века (Б. Н. Флоря). Хотя это неверно, так как дата 7 июля упоминается в других русских летописях, относящихся к XV веку, то есть значительно ранее XVII века и тогда же, когда упоминалась дата — 7 июня (см. далее)!

А теперь перечислим аргументы в пользу 7 июля (20 июля по новому стилю) как даты кончины святой Евфросинии Московской.

1. Эта дата также указывается в русских летописях. Среди них: Летописный свод 1497 года, Типографская летопись (в основе лежит Летописный свод 1489 года). То есть дата эта появилась в летописях, относящихся к XV веку, а значит, тогда же, когда и дата 7 июня (или даже ранее)!

2. Дату 7 июля признает Русская православная церковь.

3. Празднование 500-летия преставления святой Евфросинии Московской было устроено в Москве именно 7 июля 1907 года, а не в июне. Или тогда не знали, что делали?

4. В старых текстах о кончине преподобной Евфросинии Московской находятся и другие ошибки, но их историки почему-то не берут во внимание, считая случайными. Яркий пример — Никоновская летопись или Лицевой летописный свод XVI века, которые обильно нынче цитируются, а миниатюры из свода часто публикуются. В тексте повести «В мале сказание», помещённом в документах, рядом с датой преставления — 7 июня, указан год 6908 (1400-й, а не 1407-й), то есть неправильный! Почему же тогда в этом случае дата 7 июня может приниматься как правильная?

5. Иногда принято считать, что великая княгиня Евдокия была, видимо, в очень плохом состоянии, ибо 17 мая 1407 года (о появлении данной спорной даты см. ниже) она постриглась в монахини, буквально через несколько дней заложила Вознесенский каменный собор основанного ею монастыря в Москве, а затем — спустя две недели, 7 июня, — скоропостижно скончалась. Но почему это происходило так быстро, и чем она недужила? Никто не даёт ответа на этот вопрос. Источники молчат. Вот почему здесь мы видим, скорее, предположение, чем утверждение. Поэтому можно принять версию, что в мае — июне она была ещё дееспособна, совершив столь важные деяния. Даже, как это подробно описано, сама шла в монастырь на постриг и по пути встречалась с разными людьми, в результате чего случилось более тридцати чудес!

6. Ещё одно обстоятельство свидетельствует в пользу 7 июля. Оно связано с развитием событий 1407 года, со сложными отношениями с Литвой, переходящими в военные, и это обстоятельство требует более подробного изложения.

Для этого поговорим сначала о дате пострига Евдокии в монашество.

Итак, пострижение в Вознесенском монастыре. Ещё раз повторим: в позднее время было принято мнение, что княгиня Евдокия приняла сей постриг 17 мая 1407 года (нынче это один из дней памяти святой, по новому стилю — 30 мая). Откуда появилась эта дата, ныне широко используемая в публикациях? Хороший вопрос. Но не простой ответ.

Например, мы находим 17 мая как указание на день пострижения княгини Евдокии в труде историка А. Е. Викторова «Великая княгиня Евдокия, во иночестве преподобная Евфросиния, основательница Вознесенского девичьего монастыря в Московском Кремле», который вышел в 1857 году, а готовился ещё ранее. Автор делает ссылку на источник даты 17 мая: «Рукописное последование великия панихиды в память преп. Евдокии, хранится в Вознесенском монастыре, л. 20 об.». То есть традиция указания дня уже давно существовала. Но как давно? И где летописные источники? Увы, даже повесть «В мале сказание» о княгине Евдокии из Степенной книги или Лицевого летописного свода не даёт ответа.

Рукопись панихиды из Вознесенского монастыря, скорее всего, ныне утеряна. Но даже если и где-то сохранилась, то «последовательность великия панихиды» — это уже довольно поздний документ, который никак не отнесёшь ко времени ранее XIX века. Иначе бы историк Викторов обязательно это сделал. То есть 17 мая — конкретный день пострижения — появился в процессе почитания преподобной Евфросинии Московской довольно поздно. Уже в 1880 году опубликовали службу и акафист преподобной великой княгине; в основанном ею Вознесенском монастыре существовал обычай читать этот акафист каждое воскресение после литургии, а день 17 мая (с прибавлением «по преданию») уже отмечался праздничным богослужением в память о принятии ею иночества. Да и историк И. К. Кондратьев в 1893 году уже уверенно, без особых аргументов, ставит событие пострига на эту дату в своей (в других случаях весьма аргументированной) книге «Седая старина Москвы».

Что это был задень — 17 мая — в 1407 году? Тогда Пасха выдалась ранней, её отмечали 27 марта. А это очень важная для нас информация, которую почему-то не берут во внимание в связи с княгиней Евдокией. Будем внимательны: день 17 мая оказался 52-м после Пасхи 1407 года, то есть вторником 1-й сплошной седмицы по Пятидесятнице, сразу после праздника Святой Троицы и после следующего за ним Дня Святого Духа. Пострижение могло бы произойти и раньше, но княгиня, видимо, ждала окончания праздничных дней до начала следующей недели Всех святых, завершающей весь Пасхальный триодный цикл. Грядущее торжество Всех святых было известно давно и уже отмечалось на Руси. Известный в русском православии византийский Студийский Типикон ещё ранее определил его как праздник, так или иначе связанный с Пятидесятницей, указывая, что сонм святых совершает свой подвиг в лоне Церкви (праздник Троицы) по благодати Святого Духа (праздник следующего за Троицей дня). Можно здесь вспомнить, что по Лицевому летописному своду XVI века «в неделю Всех святых месяца июня в 24 день» 1393 года состоялась свадьба дочери Евдокии Дмитриевны и Дмитрия Ивановича — Марии с литовским князем Лугвеном Ольгердовичем.

Символично получается, что именно в начале Троицкой недели, перед седмицей особого почитания святости, в 1407 году по пути княгини Евдокии в монастырь случились чудеса, включая исцеление слепого.

Однако и в светской, не сугубо церковной истории этот день — 17 мая 1407 года — по удивительному случаю был неординарным. Об этом повествуют летописи. А именно: воевавшие между собой сын Евдокии великий князь Василий Дмитриевич и великий князь Литовский Витовт предыдущей осенью заключили перемирие. Тверская летопись повествует: «от перваго дня месяца октобра до Сошествиа Святаго Духа». То есть сроки перемирия были такими: начиналось оно 1 октября 1406 года и завершалось 16 мая 1407 года, в уже упомянутый нами День Святого Духа. В следующий день — 17 мая, когда могли возобновиться военные действия, великая княгиня Евдокия, как некоторыми предполагается, приняла монашеский постриг. Поразительное совпадение, не правда ли? Вообще, летописи дают мало конкретных дат. А тут — при внимательном рассмотрении — такое точное указание. Случайно или нет?

Исходя из того, что сын Евдокии правящий великий князь Василий Дмитриевич не стал начинать новую войну сразу после окончания перемирия, мы можем говорить о неслучайности происходящего. Само действие великой княгини можно счесть символическим, примирительным. Возможно также, что состояние её было всё-таки не очень хорошим, и сын в такой момент выбрал мир вместо войны со своим тестем.

Однако противник Василия — Витовт — поступил по-другому. Дождавшись окончания перемирия, не нарушив его формально (ведь срок уже истёк), он без объявления выступил 20 мая, быстрым броском захватил город Одоев и его «огнём пожгоша». Летописцы отметили: «в перемирие миру не сътворишася». Но и эта дата, по воле некоторых читателей летописей связанная с именем Евдокии, заставила историков помучиться с выяснением её достоверности. Речь идёт о том дне, когда, уже приняв постриг, монахиня Евфросиния заложила камень в основание нового Вознесенского собора.

Если ссылаться на некоторые летописи, то, возможно, сделала она это также 20 мая. Но на самом деле в этой дате нет ясности. И виновата в ошибке простая точка, знак препинания в тексте. Фраза эта, переписанная из документа в документ, звучит обычно так (Симеоновская летопись):

«В лето 6915 (1407)… Тое же весны княгиня великая Евдокия Дмитриева заложи на Москве церковь камену святого Вознесениа внутри города». Затем стоит точка, и начинается текст о захвате Витовтом города Одоева, причём начинается с даты «майя в 20». Ясно, что это литовцы выступили 20 мая. Но беда в том, что некоторые летописи ставят точку после слов о закладке Евдокией храма и даты 20 мая. Получается, что это храм был заложен 20-го, а не литовцы выступили. Но всё же подавляющее большинство летописей указание даты 20 мая относят к другому предложению в тексте — о нападении литовских войск и захвате града Одоева. А некоторые летописи, чтобы не было путаницы, даже выделяют текст о 20 мая заголовком: «Об Одоеве», ставя его перед датой!

Вроде бы простая точка, но она породила множество взаимоисключающих мнений. Однако можно и нужно сделать вывод: 20 мая 1407 года Витовт возобновил военные действия против Москвы, так как буквально за три дня до этого закончилось вышеупомянутое перемирие. А за 25 мая в Лицевом летописном своде мы находим вообще уникальную информацию: «Ранним утром месяц на небе исчез и невидимым ушёл с неба. В том же году было очень пасмурно и дождливо, и повсюду были наводнения… Черви окрылились и, летя с востока на запад, съели все деревья, и те засохли»…

И вот ещё. В Большом требнике о чинопоследовании пострижения в монашеские степени указано, что монахиня после пострижения (малого и великого) должна пребывать в церкви «дней пять, упражнялся от всякаго дела, кроме чтения», и на данное время она освобождается от прочих послушаний. Рукописный Требник XIV века также передаёт нам «чин малого образа», соответствующий Греческой церкви (Н. Одинцов). После 17 мая 1407 года, через пять дней, наступало воскресение — День Всех Святых (22 мая). Затем начинался Петров пост. То есть всё логично, для новой монахини вместе с постом наступали те самые серьёзные послушания, от которых она была освобождена в предыдущее пятидневие. Добавим, что древний из чинов женского пострижения на Руси «Последование на пострижение монахини», известный в рукописях с XI века, подтверждает, что обычно после литургии новопостриженная в сопровождении монахинь шла из храма в трапезу, а затем она пребывала в церкви семь (!) дней, в которые «упражнялась от дел» (Н. Красносельцев). Таким образом, 20 мая, спустя всего три дня после пострижения, уже принявшая имя Евфросинии княгиня не могла проводить закладку камня в основание Вознесенского собора, будучи обязана читать в храме. Разве что было сделано какое-то исключение? Вряд ли…

Когда же монахиня Евфросиния всё-таки основала каменный храм Вознесения? По последовательности Лицевого летописного свода и Степенной книги — «тою же весной». То есть это могло быть в марте, апреле или мае. Однако если считать, что после пострижения, которое, как кем-то предполагается, было 17 мая 1407 года, то, скорее всего, — не ранее 22 мая, и, естественно, до кончины. Мы также можем предположить, что это произошло в День Всех Святых — 22 мая 1407 года (и это весьма убедительно). Если же это не так, то логичнее представить, что действо было совершено уже после окончания Петрова — Апостольского — поста (то есть после 29 июня, так как вряд ли закладка храма могла быть сделана во время поста). Больше и точнее мы пока сказать не можем. Кроме ещё одной — увы — возможной неточности даты 17 мая, мимо которой трудно пройти, ибо приходилась она, как мы уже говорили, на вторник сплошной недели, значит, отнюдь не на постный день, во время которых традиционно (хотя и не сугубо обязательно) происходило пострижение в монахи (монахини)…

Церковь ныне признает дату 17 мая как день памяти преподобной Евфросинии Московской, и это важно, невзирая на дату её пострига, в какое бы время это событие не произошло.

А теперь вернёмся к дате кончины. Разберём самые важные детали, связанные с днём преставления великой княгини Евдокии. Когда же произошло это скорбное событие — 7 июня или 7 июля 1407 года?

Сохранился текст за 1821 год, помещённый на реликвии Вознесенского монастыря с прямым указанием на дату: «Сия рака великой княгини Евдокии, во инокинях Евфросинии, супруги Димитрия Иоанновича Донскаго, бывшей основательницы сея обители, преставльшейся 1407-го года Июля седьмаго дня. 1821-го года Мая тридесятого, благословением Высокопреосвященнейшаго Московскаго Митрополита Серафима, начата делаться рака благоверныя княгини Ефвросинии усердием доброхотных дателей, тщанием игумении Афанасии, и окончена 1822-го года Февраля дня…».

Историк А. Е. Викторов в 1857 году в своей книге о преподобной Евфросинии Московской упоминает: «По сходству начертания на письме названия месяцев Июня и Июля во многия летописи при обозначении дня кончины преподобной Евдокии вкралась ошибка… Но в этом случае, по нашему мнению, гораздо вернее следовать преданию церкви, которая празднует память блаженной Евдокии 7 Июля, чем и указывает день ея кончины. С этим указанием согласно и житие Евдокии, помещённое в Прологе. Замечательно, что в сказании о Блаженной Евдокии, помещённом в синодальном сборнике под № 850 (473) кончина ея также обозначена 7-м числом Июля, а не Июня».

Ещё один историк И. К. Кондратьев в 1893 году в книге «Седая старина Москвы» уверенно, со ссылкой пишет: «Далее, в летописях при описании преставления Евдокии читаем: «Того же лета [1407] июля в 7 день преставися великая княгиня Евдокия и положена бысть в монастыре у Вознесения, иже сама заложила». Затем этот же историк ссылается на «Пролог, где под 7-м числом июля» — дата поминания Евдокии (по Кондратьеву: «Сказание о блаженной Евдокии» в Степенной книге. Ч. I. С. 513—514). Е. Е. Голубинский в 1903 году в своём важном труде «История канонизации святых в Русской Церкви» также пишет: «Евдокия, в монашестве Евфросиния, супруга вёл. князя Димитрия Ивановича Донского, строительница Московского Вознесенского монастыря, скончавшаяся 7-го Июля 1407-го года».

Приведём ещё один пример. В известном историческом издании «Древняя российская вивлиофика» за 1789 год (не случайный год, связанный с годовщиной кончины Дмитрия Донского и возможного основания Вознесенского монастыря) находим публикацию под названием: «О генеральном местоположении всей царской фамилии в Московском Вознесенском девичьем монастыре, где погребены тела в Бозе почивающих Государынь, Цариц и Великих княгинь, Царевен и других высокаго Царскаго рода женских лиц». И здесь читаем: «Гроб Благоверной Великой Княгини Евдокии Дмитриевны, урождённой Княжны Суздальской, во Иноцех Евфросинии, супруги Великаго Князя Димитрия Иоанновича Донскаго, строительнице сего Вознесенскаго девичья монастыря, которая преставися в лето 6915 (1307), Июля в 3 день». Мы видим, по крайней мере, две странности. Год 6915 ошибочно переведён как 1307, а не 1407-й. И хотя указан месяц кончины — июль, дата — 3 июля — вызывает удивление (как будто ещё одна версия дня преставления княгини). Но на это, однако, есть простой ответ. Тот, кто списывал текст с гробницы (или таблички), а может быть, даже из летописи, забыл поставить над знаком «3» — титл, при котором этот значок сразу же превращается в переводе на современное счисление в цифру «7». Тогда и дата кончины становится 7 июля. Но всё же не июня!

Да, для современных историков это, может быть, не очень убедительно. Но делать вид, что этих публикаций не было — нельзя!

А мы вернёмся к событиям 1407 года. Почему Василий Дмитриевич не выступил против Витовта в ответ на его действия сразу же после 20 мая? Более того, он не выступил против него со своим войском и в ближайшие почти три месяца! Ответом может стать то, что поступки Василия, как мы предполагаем, были связаны с тем, что происходило с его матушкой Евдокией Дмитриевной. Точнее — с её, возможно, уже понятным для всех окружающих предсмертным состоянием, а затем и с похоронами.

Великий князь Василий I не начал войну сразу, следуя завещанию отца — великого князя Дмитрия Донского — соблюдать интересы его матери, а также — чтобы отдать дань её последним дням и памяти о ней.

Так было и при кончине самого Дмитрия Донского. Тогда после рассказов летописей о похоронах в Архангельском соборе Кремля мы не находим сведений о серьёзных делах, походах или событиях, которые бы помешали исполнению семейного долга перед почившим великим князем. Нельзя не упомянуть здесь ещё об одном совпадении. Если предполагать (вопреки нашим доводам), что монахиня Евфросиния Московская заложила каменный собор Вознесения всё-таки 20 мая 1407 года, то надо вспомнить, что её супруг князь Дмитрий Донской скончался в 1389 году — 19 мая. Но в летописях указано — «в 2 час ночи» (в некоторых — «в 1 час ночи»). Скорее всего, это было 19 мая, но можно предположить и наступающее уже 20 мая! В любом случае, похоронили великого князя сразу же, что и отмечено: «и положиша и в гроб месяца майя в 20 в паметь святаго мученика Фалелея» (Московский летописный свод конца XV века). Знаменательная дата, если она действительно связана с конкретным днём основания каменного собора Вознесения в Москве! И в таком варианте — случайная ли?

И ещё о преставлении князя Дмитрия Донского. Лишь через три месяца после его кончины в 1389 году мы находим летописные записи о получении его сыном Василием Дмитриевичем ярлыка на великое княжение из Орды… Эта же летопись подтверждает, что Василий сел на трон только 15 августа («на Успение Богородицы», «а посажен бысть царёвым послом Шихоматом»), В летописях перечисляется множество людей, которые долго скорбят об усопшем князе Дмитрии, но документы молчат об иных — важных мирских событиях, которые могли бы совершаться, однако явно не происходили в дни траура.

Мог ли князь Василий Дмитриевич поступить иначе в скорбные дни кончины своей матушки спустя 18 лет?

Тогда, в 1407 году, Василий ждал и выступил против Витовта с войском только спустя время — 16 августа, «на Спасов День» (день Спаса Нерукотворного Образа; некоторые историки, также следуя опискам в текстах, ошибочно называют 6 августа, предполагая другой день — Спаса Преображения). Лицевой летописный свод XVI века сообщает: «В том же году месяца августа в 16 день великий князь Василий Дмитриевич Московский собрал войска и пошёл на Литовскую землю на великого князя Литовского Витовта». Далее читаем, что князь «взя град Дмитровецъ и огнемъ пожьже»… Но серьёзной войны не произошло. Василий и Витовт вновь быстро договорились о перемирии.

А теперь важный вывод! Внимательный человек увидит и поймёт, что выход на войну 16 августа произошёл спустя 40 дней (ровно на 41-й день) после 7 июля 1407 года, предполагаемой даты кончины великой княгини Евдокии! То есть после окончания сорокоуста — исполнения князем всех традиционных правил заботы о памяти матери. И это ещё одно косвенное свидетельство того, что датой кончины преподобной Евфросинии Московской следует пока называть 7 июля, а не 7 июня.

Мы будем придерживаться этой даты 7 июля (20 июля по новому стилю), ныне общепринятой в церковной жизни. При этом понимая и не отрицая иные мнения некоторых историков и одновременно ожидая появления очередных документальных свидетельств.

Подведём итог. Итак, великая княгиня Евдокия, преподобная Евфросиния Московская, заложила камень в основание нового Вознесенского собора весной 1407 года, постриглась, предположительно, 17 мая, а скончалась 7 июля того же года.

На протяжении веков здесь совершались многие исцеления. У мощей Евфросинии люди получали помощь и укрепление духа. Поздние сказания отмечали также её прославление. У её гробницы не раз сами собой зажигались свечи, как, впрочем, это происходило и у гробницы её мужа — князя Дмитрия Донского.

Позднее достройку Вознесенского монастырского храма пыталась продолжить великая княгиня Софья Витовтовна. При ней уже почти построили крышу церкви («соверши ея по кольцо идеже верху быти, но верх не сведе»). Но очередной пожар в Москве не дал завершить сооружение. Получилось так, что собор стоял недостроенным более полувека. И лишь в 1467 году было произведено освящение храма. Но уже после кончины Софьи Витовтовны в 1453 году.

Кстати, перед кончиной Софья приняла не только постриг, но и схиму с именем Синклитикия. Она просила положить её в Вознесенском соборе основанного свекровью монастыря, рядом с гробницей великой княгини. Однако не Софья Витовтовна была первой из похороненных в храме представительниц великокняжеского дома Москвы. После кончины Евфросинии, как мы помним, в недостроенном соборе в 1422 году была похоронена княгиня Анастасия — жена князя Юрия Дмитриевича, сына Евдокии. Так Вознесенский храм стал усыпальницей великих княгинь и цариц Российского государства. Над местами их погребения воздвигались надгробья. Здесь были, в частности, погребены Софья Палеолог (1503) — вторая жена Иоанна III, Елена Глинская (1533) — мать Иоанна IV Грозного, Ирина Годунова (1603) — супруга царя Феодора Иоанновича, Наталия Кирилловна (1694) — мать Петра I и другие. Последней упокоена здесь царевна и великая княгиня Наталия Алексеевна (1728) — внучка Петра I, дочь царевича Алексея Петровича.

Прославление благоверной княгини

Не прошло и десятилетия после кончины, как слух о благоверной жизни княгини Евдокии распространился по Русской земле, к мощам её потянулись люди, уверовавшие в святость преподобной, происходившие чудеса подтверждали их веру, местное почитание начинало перерастать во всеобщее. Хотя летописи и другие документы не баловали потомков упоминаниями о её житии, но не истекло ещё даже столетия, как народ поминал её, можно сказать, как святую.

Возможная же официальная канонизация затянулась. К тому времени, когда об этом заговорили вновь, — многое уже забылось, причём настолько, что материал для Жития собирали по крупицам.

И вновь забежим немного вперёд. В конце XV столетия начинается так называемое местное почитание святой. Это значит, что, несмотря на отсутствие официальных церковных решений, народ стремился к месту, связанному с жизнью или деятельностью почившей подвижницы. Фиксируются — устно или письменно — различные события, с этим связанные, а также чудеса. Они приводили к исцелению от болезней, порой неизлечимых.

Когда количество таких событий возросло и не говорить о них стало нельзя, речь пошла о канонизации. Относят это к XVI веку, когда митрополит Макарий предпринял множество действий по канонизации известных русских святых. Это означало, что будет назначен определённый день памяти о святой, который внесут в церковный календарь, затем будут составлены её Житие, Служба о ней, а также написаны её иконописные лики (образы) как святой и даже освящены церкви или приделы церквей в её честь. Именно тогда появилась повесть о княгине Евдокии, названная «В мале сказание», которая стала прототипом или даже вариантом её Жития. Затем повесть вошла в Лицевой летописный свод, появились изображения княгини в миниатюрах, её стали называть «благоверной». Но, увы, тогда эта работа не была доведена до конца. Канонизация (в отличие от местного почитания) не состоялась, хотя некоторые исследователи с этим не согласны и считают, что канонизация тогда всё-таки произошла. Например, Л. Е. Морозова в своём труде «Роль великих княгинь в становлении русского централизованного государства» пишет: «Православная церковь оценила заслуги великой княгини, в иночестве — Евфросинии. В 1547 г. она была канонизирована». Увы, ссылок на источники мы не видим. Так же, как не видим указания источников в труде А. А. Воронова «Монастыри Московского Кремля», где утверждается, что Евдокия «была канонизирована на одном из Макарьевских соборов в XVI в.».

После воцарения династии Романовых, в XVII и XVIII столетиях, большим вниманием продолжал пользоваться московский в честь Вознесения Господня женский монастырь в Кремле. Он был тогда на пути самых массовых и народных крестных ходов (о них далее). Тогда и поминали его основательницу Евдокию.

Возрождение более пристальной памяти о княгине произошло в начале XIX столетия. Возможно, после 1807 года, когда с момента её кончины прошло 400 лет. У нас нет сведений о том, как и в каком масштабе отмечалась эта дата в те дни. Но особое почитание Вознесенской обители было налицо. Именно тогда, в 1821—1822 годах, появилась новая рака над её гробницей с дарственной надписью (слова «мощи» в надписи на раке не было), а над ней была поставлена икона — образ преподобной, которая при устроении раки была обложена богатой серебряной ризой. Затем, в течение короткого времени, обустройство раки менялось. Менялись и образы над нею. В 1872 году раку над гробницей княгини сделали другой, уже с балдахином, почитаемую икону святой, висевшую у южной грани южного столпа, украсили окладом из золочёного серебра, а ризу убрали драгоценными камнями. В то самое время над ракой появилась сохранившаяся на фотографиях композиция «Исцеление слепого преподобной Евфросинией», по сюжету, взятому из «В мале сказания» («Чудо о слепце»). Создал её иконописец Н. М. Сафонов.

Как уже говорилось, появились и Служба, и акафист Евдокии Димитриевне, а затем стали появляться её жития, в основу которых также лёг текст повести «В мале сказание». Народ уже почитал её как святую, благоверную и преподобную защитницу Москвы.

Так с какого же времени мы можем считать официальную канонизацию преподобной Евфросинии Московской состоявшейся? Однозначно ответить на этот вопрос пока не получается. Но есть косвенные свидетельства, приближающие нас к ответу. Например, появление новой раки в 1821—1822 годах и упоминание современником событий, историком А. Е. Викторовым, о постоянно проводящихся в то время в Вознесенском монастыре панихидах по Евдокии-Евфросинии (он, как мы помним, в 1857 году даже сослался на некий рукописный документ с последованием такой великой панихиды) могли бы показать, что вот — она уже канонизирована. Но не всё так просто. По этому поводу другой историк — Е. Е. Голубинский уже в 1903 году сделал весьма существенные замечания.

Голубинский считал, что необходимо было различать неофициальное почитание и местную канонизацию. Он пишет: «В первом издании книги (речь о книге Голубинского «История канонизации святых в Русской Церкви». — К. К.-С.) мы поставили её в числе святых; но теперь мы имеем в руках книжку: «Великая княгиня Евдокия, во иночестве преподобная Евфросиния», напечатанную в 1857-м году, из которой узнаем, что память её празднуется панихидами по ней и, следовательно, что она не есть канонизованная святая, а только почитаемая усопшая». Он упоминает здесь книгу А. Е. Викторова.

Развивая свою мысль, Голубинский приводит интересный документ — письмо митрополита Санкт-Петербургского Серафима к митрополиту Московскому Филарету от 20 ноября 1823 года: «В рассуждении благоверной княгини инокини Евфросинии я говорил с членами Св. Синода: но решительного от них на сие ответа не получил. Говорили pro и contra, представляя подобный пример благоверной же княгини инокини Анны, в Кашине почивающей, которой также пели молебны, даже церкви во имя её в некоторых местах освящены были, но после один архиерей запретил петь молебны, и теперь, как вам известно, поют панихиды, и, что всего страннее, читают молитву про конце оные такую, которая читается только одним святым. Есть ли угодно знать вам моё по сему предмету мнение: то я советую вам отписать о сём обстоятельно к кн. А. Н. Г. (Имеется в виду князь Александр Николаевич Голицын, на тот момент возглавлявший Министерство духовных дел и народного просвещения, в его компетенции были и вопросы канонизации. — К. К.-С.) Может быть, он переговорит о сём деле со мною, а вероятно — доложит и государю. Вреда из сего никакого последовать не может». То есть автор письма сожалеет, что не проведена настоящая, официальная канонизация великой княгини Евдокии. Голубинский комментирует: «В письме даётся знать, что митр. Филарет желал и искал, чтобы княгине Евфросинии петы были молебны вместо панихид о ней или чтобы она признана была местною святою, и что он ссылался при сем на прежнее время, когда княгине петы были молебны».

Казалось бы — горестное заключение, но с надеждой на ближайшее решение этой проблемы. Однако завершает комментарий Голубинский удивительным выводом, который — что редкость — является прямым указанием на момент канонизации святой. Он пишет следующее: «Сообщено нам за достоверное, что в настоящее время, не позднее как с 1869-го года, княгине поются молебны: следовательно, когда-то после 1857-го и до 1869-го года она причтена к лику местных святых (собственно — восстановлена в их лике)».

Год 1857-й понятен — это год выхода в свет книги А. Е. Викторова. А вот слова Голубинского о «восстановлении в лике» святых — это очень интересно. Ибо они вновь намекают на более раннюю канонизацию. Хотя остаётся лишь догадываться — какие времена прежнего почитания святой Евдокии-Евфросинии историк имел в виду.

Мнение Голубинского может поддержать документ — опись имущества Вознесенского монастыря за 1910 год. По этой бумаге в обители хранились иконы с изображением святой Евфросинии только XIX или XX столетий. Если бы официальная канонизация произошла раньше, более ранних икон было бы много.

Есть ещё один интересный факт, связанный с нашей темой, на который уже обратили внимание исследователи творчества писателя Ф. М. Достоевского, а мы его подробно рассмотрим. Он может показаться, на первый взгляд, фантастичным. Но…

Этот факт тоже связан с именем святой Евфросинии. Как известно, в 1866 году Достоевский создал роман «Преступление и наказание». Действие романа начинается так: «В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки…» Казалось бы, ничего особенного. Но можно заметить несколько удивительных совпадений и ассоциаций, которые писатель, видимо, неспроста внедрил в повествование. Давайте первоначально предположим, что сюжет «Преступления и наказания» начинается указанным июльским вечером, но уточним — например, 7 июля. Раскольников мысленно обращается к сестре: «Знаю и то, о чём ты всю ночь продумала, ходя по комнате, и о чём молилась перед Казанскою Божией Матерью, которая у мамаши в спальне стоит…». И вот тут возникает множество аналогий. Рассмотрим их.

Во-первых, 7 июля — день почитания Влахернской иконы Божией Матери, а это канун празднования Казанской иконы (Явления иконы Пресвятой Богородицы во граде Казани, 8 июля). То есть вечер этого дня упомянут весьма уместно, со знанием автором православного богослужения. Кроме этого добавим, что в XVIII и в XIX веках в Вознесенском кремлёвском женском монастыре была отдельная церковь в честь Явления Казанской иконы Богоматери, построенная на средства княжны Иоанны Барятинской, в схимонахинях Анны, при игумении Евдокии (!) Челищевой. Во-вторых, 7 июля — это день почитания Евфросинии Московской — великой княгини Евдокии. В-третьих, Влахернская икона Божией Матери была обретена в Иерусалиме императрицей Евдокией (!) и принесена в Константинополь, где затем императрицей Пульхерией поставлена в церкви Влахернской.

А теперь напомним: имя сестры Раскольникова в романе — Евдокия (Авдотья), а имя его матери — Пульхерия! Случайное ли это совпадение?

Продолжим.

Как известно, из Влахернской церкви Константинополя епископом Дионисием Суздальским в 1381 году на Русь были присланы иконы — списки со святынь, одна из которых — почитаемая «Одигитрия». Именно эта икона была передана затем великой княгине Евдокии, супруге Дмитрия Донского, помещена ею в основанном ею же Вознесенском женском монастыре, а позднее, переписанная известным иконописцем Дионисием, стала главной святыней этой кремлёвской обители. То есть время происходящих событий — начало июля — также выбрано автором романа неслучайно.

И вот тут, в-четвёртых, в финале романа Достоевского сестра героя — Авдотья (Евдокия) Романовна — становится супругой Дмитрия (!) Разумихина. Возникает пара — Дмитрий и Евдокия…

Во всей этой цепи есть что-то задуманное автором: начало июля — Казанская и Влахернская иконы — Пульхерия — Евдокия и Дмитрий…

А теперь главное — герой романа — Родион Раскольников — является братом Евдокии (Авдотьи) Романовны. Достоевский описывает её так: «Авдотья Романовна была замечательно хороша собою — высокая, удивительно стройная, сильная, самоуверенная, — что высказывалось во всяком жесте её и что, впрочем, нисколько не отнимало у её движений мягкости и грациозности». Не исключено, что отчество является намёком на особое происхождение героев. И если предположить, что здесь есть ассоциация с великой княгиней Евдокией — супругой Дмитрия Донского (естественно, с Рюриковичами, а не с Романовыми, но всё же…), то тогда будет уместно вспомнить — кто же был братом или братьями той, исторической Евдокии (Авдотьи)! А братьями её были Василий и Семён Дмитриевичи, которые после Куликовской битвы (вспомним Родиона Ослябю!) в 1382 году участвовали в походе хана Тохтамыша на Москву — против своей же сестры. Именно они выманили защитников города на переговоры, гарантировав им безопасность от ордынцев. Москвичи открыли ворота. Однако обещание не было выполнено, ордынцы убили переговорщиков и ворвались в город. Москва подверглась страшному погрому, более 24 тысяч жителей были убиты, город полностью сожгли… Тогда сама их сестра — великая княгиня Московская Евдокия — чудом спаслась со своими детьми от нападавших, то есть от своих братьев! Трудно ли было автору найти или придумать более жутких прототипов персонажа, которые, как Раскольников, преступают небесные законы и готовы на преступление?

Для чего мы обратили внимание на данные факты? Можно лишь предположить, что в 1866 году, когда Достоевский создал роман, в промежутке между 1854 и 1869 годами, как мы уже говорили, видимо, уже состоялась официальная канонизация преподобной Евфросинии Московской. Само это событие, возможно, произвело на писателя некоторое впечатление. По этой причине он внёс свой код имён и времён в происходящие «космические» деяния героев романа.

Всё это ещё требует расследования силами историков и литературоведов. Но мы видим ещё одно косвенное подтверждение внимания общественности России к имени святой как раз в эти годы, что — также косвенно — указывает на время её возможной канонизации.

Во всяком случае уже в 1889 году в дни празднования 500-летия основания обители (подробнее о событии ниже) журнал «Исторический вестник» отмечал: «Храм, начатый постройкой основательницею монастыря, великою княгиней московскою Евдокиею Дмитриевною, супругою Дмитрия Ивановича Донского, в иночестве Евфросинией, причисленною к святым и погребённою в этом храме…». То есть здесь она уже официально названа канонизированной святой.

К началу XX века происходит пик почитания святой Евфросинии Московской. Важная деталь! Вплоть до этого времени основательница Вознесенской обители являлась единственной из всех женщин Московского великокняжеского дома (не путать с более поздними — Царским или Императорским домом), которая была причислена к лику святых!

Особенно это было замечено в год 500-летия со дня её кончины — в 1907-й. Тогда память о ней приняла общенародный масштаб. Газета «Русское слово» за 7 июля 1907 года сообщала: «Вчера исполнилось 500-летие со дня основания Вознесенского монастыря. Обитель построена Великой княгиней московской Евдокией, в иночестве Евфросинией, супругой кн. Дмитрия Донского». Почему «вчера», то есть 6 июля (а не 7 июля), — пусть останется на совести корреспондента, ведь в те времена уже установилась дата почитания — 7 июля. Кроме этого, корреспондент явно перепутал «основание Вознесенского монастыря» и день кончины святой. Ибо, как мы уже говорили ранее, 500-летие со дня основания обители уже отмечалось в 1889 году!

Итак, 5-7 июля 1907 года в Москве было организовано празднование по случаю 500-летия кончины преподобной Евфросинии. В торжествах приняли участие митрополит Московский и Коломенский Владимир (Богоявленский), епископы Серафим Можайский, Трифон Дмитровский, Евдоким Волоколамский и Анастасий Серпуховский. От Вознесенского монастыря — игумения Евгения, настоятель храмов обители иерей А. И. Пшеничников (автор труда по истории монастыря), сёстры, духовенство и прихожане московских храмов, а также многочисленные делегации из многих городов России.

Богослужения происходили непрерывно, в течение всех трёх дней. Второй день был ознаменован Крестным ходом из Вознесенского монастыря в Архангельский собор Московского Кремля. Кто-то из современников отметил: «Казалось, что сама Преподобная, снова, как и 500 лет тому назад, совершала свой благодатный обход древлестольной Москвы». Участники Крестного хода несли 58 тяжёлых хоругвей, в большинстве изготовленных сёстрами монастыря, а также икону «Вознесение Господне», вышитую ими же шелками, как предполагается, — по образцам из известного пособия придворного иконописца В. П. Гурьянова. Икону торжественно возложили на гробницу супруга великой княгини Евдокии — Дмитрия Ивановича Донского. Поразили всех принявшие участие в празднике почти 500 хоругвеносцев, каждый из которых получил выпущенный для торжеств памятный жетон.

Вечером того же дня в Вознесенской обители служили всенощное бдение. Молящиеся предстояли с зажжёнными свечами. Утром митрополит Московский и Коломенский Владимир отслужил литургию, по окончании которой раздавали юбилейные медали, образки и листки с жизнеописанием святой.

К юбилею как раз и выпустили памятные медали с изображением самой княгини Евдокии на лицевой стороне, а на обороте было помещено изображение Успения Богородицы или же образ Божией Матери «Всех скорбящих Радость» (по приделу в диаконнике Вознесенского собора). Одной из памятных икон того времени можно предположительно считать образ святой преподобной Евфросинии Московской в полный рост на фоне обители (ныне хранится в иконостасе храма Воскресения Христова в Сокольниках в Москве).

В праздновании 1907 года приняла особое участие великая княгиня Елизавета Фёдоровна, будущая преподобномученица. Вообще, гробницу святой Евфросинии посещали императоры Александр I и Александр II с супругой. Дважды в монастыре бывал император Николай II, также вместе с супругой. Тогда Николай Александрович беседовал с игуменьей Вознесенской обители Евгенией, посещал детский приют для девочек-сирот, организованный при обители. Известно, что сёстры — императрица Александра Фёдоровна и великая княгиня Елизавета Фёдоровна — вместе с монахинями Вознесенской обители вышивали в кремлёвских покоях бархатные покровы для храма. В 1900 году великий князь Сергей Александрович в письме отметил: «Днём ездили с царями в Вознесенский женский монастырь, где прикладывались к мощам и все осмотрели». Император Николай II записал в дневнике в 1903 году: «Поехали в Вознесенский женский монастырь поклониться плащанице. Осмотрели гробницы цариц и великих княгинь».

Как известно, вместе с супругом, великим князем Сергеем Александровичем, великая княгиня Елизавета Фёдоровна не раз бывала в кремлёвском Вознесенском монастыре. После убийства мужа террористом в 1905 году она приходила туда на молитву о его упокоении. Великий князь был погребён в Кремле, рядом с Вознесенской обителью, — в Чудовом монастыре. Великая княгиня после кончины супруга посвятила себя делам милосердия и благотворительности. Она стала раздавать и продавать свои драгоценности. 24 мая 1907 года на вырученные средства Елизавета Фёдоровна приобрела в Замоскворечье, на Большой Ордынке, земельное владение с постройками и садом — у купцов Соловьёвых, один из которых — К. М. Соловьёв — известен был как собиратель книг по истории России. Здесь затем будет открыта Марфо-Мариинская обитель (Обитель Милосердия). Ещё чуть ранее, 21 мая 1907 года, в Петербурге и Иерусалиме великая княгиня была среди организаторов празднования 25-летая Императорского православного палестинского общества. Император Николай II тогда записал в дневнике: «В 3 часа во Дворце состоялось празднование 25-летия Палестинского Общества».

Часть своих драгоценностей великая княгиня передала заранее в Вознесенский монастырь, они были использованы для украшения покрова святой Евфросинии Московской. Для празднования же 1907 года Елизавета Фёдоровна заказала гирлянды из роз и васильков для украшения раки с мощами святой (она сама приняла участие в украшении икон и раки цветами). На поверку цветочных гирлянд оказалось слишком много, поэтому ими украсили весь иконостас в соборном храме обители. Также великая княгиня Елизавета Фёдоровна пожертвовала к мощам святой Евфросинии золотую лампаду.

Она также приняла участие в Крестном ходе с иконой Вознесения, который направился из Вознесенской обители в Архангельский собор для возложения иконы на гробницу мужа Евдокии — князя Дмитрия Донского. Вечером в обители прошло богослужение — всенощное бдение, а на следующее утро литургию служил московский митрополит Владимир (Богоявленский). После чего всем участникам торжества были розданы юбилейные медали, образа и печатные листки с Житием преподобной Евфросинии Московской. Был также организован Крестный ход на Красной площади, на который пришло множество народа. Здесь было публично оглашено послание от государя в честь торжества.

Нельзя не сказать о некоторых памятных вещах, связанных с жизнью монахинь Вознесенской обители и имеющих отношение к дням празднования памяти преподобной Евфросинии Московской в 1907 году. Сёстрами обители было изготовлено также праздничное полное архиерейское облачение, по подолу которого помещена вышивка с текстом: «Сие облачение принадлежит Московскому Вознесенскому монастырю, сработано сёстрами обители при игумении Евгении Виноградовой в память пятисотлетия памяти святой преподобной княгини Евфросинии».

О знаменитом покрове на раку святой княгини Евфросинии, также изготовленном к празднеству, уже хорошо известно. Сёстры приготовили его с изображением святой в полный рост. По углам покрова вышиты были изображения святителя Алексия Московского, преподобного Сергия Радонежского, благоверного князя Даниила Московского и супруга Евдокии — великого князя Дмитрия Ивановича Донского. Приведём здесь полный текст, который был вышит на нём сёстрами-золотошвеями:

«Святая Преподобная княгиня Евфросиния, чада обители твоея, тобою созданныя, и в пятих вецех прешедших, молитвами твоими покрываемая, ныне благодарно исповедающеся благохваления Господеви приносят и святую твою память светло торжествующе молебно ти взывают: и в грядущая времена и лета не престани покрывати нас молитвами твоими и помогати нам в жизни нашей и во исходе душ наших и в будущем веце. Аминь. 1407—1907 года июля 7 дня».

В те дни Вознесенский монастырь получал множество подарков. Один из них был привезён из Казанской Головинской обители. То была икона преподобной княгини Евфросинии, вышитая шёлком и золотою нитью. На иконе сёстры поместили венец, украшенный жемчугом и недорогими камнями. А на обороте сохранялась надпись: «1907 года июля 7 дня в память 500-летия со дня преставления Св. преподобной княгини Евфросинии Московской приносится сия икона Московскому Вознесенскому монастырю от настоятельницы Казанского Головинского монастыря игумении Евгении с сёстрами».

Среди других даров, которые получил монастырь в честь юбилея, были и другие иконы, а также лампады, хоругви, подсвечники и богослужебные книги. Одним из таких приношений стало Евангелие, полученное в дар от Крестовоздвиженской Иерусалимской обители Подольского уезда Московской губернии. На лицевой стороне Евангелия было помещено шитое шелками по белому муару изображение Христа Спасителя, а с оборотной стороны — также шитая шёлком монастырская икона дарителей — Божией Матери «Иерусалимская». Известно, что игумения Екатеринбургского Тихвинского монастыря преподнесла в честь праздника икону Святой Софии, которая была изготовлена из уральских самоцветов.

Также к торжествам в самой обители были подготовлены многочисленные памятные вещицы, которые распространялись среди паломников. То были медали с изображением собора Вознесенского монастыря и надписью: «В память пятисотлетия блаженной кончины преподобной Евфросиньи, 7 июля 1907 года», брошюры с житиями Евфросинии и историческим описанием монастыря, иконы, крестики, открытки или образки с изображением самой святой.

После завершения празднования в июле 1907 года митрополит Владимир, игумения Евгения и сёстры монастыря отправили на имя императора Николая II телеграмму: «Благочестивейший государь! Московский Вознесенский монастырь, совершив церковное торжество в память исполнившегося пятисотлетия со дня блаженной кончины своей основательницы преподобной Евфросиньи, великой княгини московской, возносил усердные молитвы ко Господу, да сохранит неисчерпаемою милостию Своею драгоценные дни Ваши и всего царствующего дома во благо Церкви Православной, на славу и счастье нашей дорогой Родины». Газета «Новое время» за 11 июля 1907 года в разделе «Московская хроника. По телефону» разместила следующую информацию об ответе монарха: «Сегодня митрополит московский Владимир по случаю юбилейных торжеств в Вознесенском монастыре получил от Государя Императора следующую Высочайшую телеграмму: «Сердечно благодарю Вас, владыко, и прошу передать игумении и всем сёстрам св. Вознесенской обители Мою искреннюю благодарность за молитвы. Николай».

Иконописные изображения преподобной Евфросинии Московской сегодня широко известны. С XVIII столетия было принято изображать святую на фоне основанного ею монастыря. Сложившиеся традиции привели к установлению некоторых правил. Вот одно из них.

В 1910 году было издано «Руководство к писанию икон святых угодников Божиих в порядке дней года» (В. Д. Фартусов). В списке святых, которых вспоминают 7 июля, мы находим следующую запись: «Святая преподобная Евфросиния, в миру Евдокия, княгиня Московская, типа русскаго, преклонных лет, чрезвычайно худа, лицом красива; одежды монашеския. Скончалась в 1407 году. Можно ей писать хартию с ея изречением: «Аз хощу всякаго суесловия поношение с радостию претерпети».

Под хартией имеется в виду листок, который держит изображённая на иконе святая, на нём и должно или могло быть начертано данное изречение. Откуда оно? В данном случае мы имеем интерпретацию текста из «В мале сказания о Блаженной Великой княгине Евдокии, в иночестве Евфросинии» (хотя мы не можем отвергать версию, что автор книги имел другой вариант текста житийной повести). В оригинальном виде мы читаем сначала так: «хотяше блаженная с молчанием до конца претерпевати, иже о ней неправедное тайноглаголание». А затем приводятся слова самой Евдокии, как прямая речь: «Аз с радостию желах до конца претерпевати Христа ради всяко уничижение и лже словесие человеческое». Текст этот является частью главы «О увещании чудесном благородном сыновом», в которой рассказывается, как по суесловию и поношению смутились сыновья великой княгини, услышав, будто она ведёт неправедную жизнь, но она показала им истязаемую и «благородную плоть свою» как доказательство духовных подвигов.

Во всяком случае к началу XX века и в наши дни распространились самые разнообразные изображения святой, которые вошли в широкий обиход. Среди них почти обязательный лик преподобной Евфросинии Московской в ряду почитаемых духовных подвижников на иконах: «Собор Радонежских святых» и «Собор Московских святых», что соответствует песне канона русским святым: «Радуется славный град Москва, и веселия исполняется вся Россия»!

Из истории Вознесенского монастыря

Каковы же были история и судьба Вознесенской обители в течение столетий?

Для начала поговорим о женских некрополях в Москве и на Московской Руси. Как и где хоронили именитых людей? Была ли определённая традиция и как она складывалась со временем?

Великая княгиня Евдокия жила как раз в то время, когда, собственно, эти традиции и начали устанавливаться на века. В середине XIV века в Кремле определились три разных направления, связанных с памятью об уходящих и их похоронами. Стали разделять некрополи. Один — для святителей, деятелей церкви. Другой — для князей и великих князей. Третий — для княгинь. Постепенно складывалось так, что московских святителей стали хоронить в Успенском соборе (хотя митрополит Алексий был погребён в своём монастыре Чуда Архангела Михаила). Но после похорон в Успенском соборе митрополита Киприана храм станет именно святительским некрополем. Князей и великих князей хоронили уже в Архангельском соборе, что стало традицией на столетия до Петра Великого. А женские гробницы?

В XIV веке единого и специального места для их погребения не было. Происходило это по-разному. Хоронили матерей, жён и сестёр князей, например, в Спасо-Преображенском монастыре (в его соборе в 1330-м или в 1331 году упокоилась жена Ивана Калиты — Елена, а затем жена сына Ивана Калиты, великого князя Симеона Гордого, — Анастасия). В приделе собора была расположена гробница княгини Александры (в иночестве Марии) — вдовы сына Калиты, великого князя Ивана Ивановича. Там же похоронили и третью жену великого князя Симеона Гордого — Марию (в иночестве Фетинию). Казалось бы — всё определилось, традиция уже сложилась.

Но всё же это был мужской монастырь. И в кругу великокняжеского Московского дома сложилось другое представление о ритуале женских похорон. Оказалось важным, чтобы это происходило в обителях, основанных самими великими княгинями. Пример: княгиня Мария (в иночестве Марфа), жена князя Андрея, третьего сына Ивана Калиты, упокоилась в 1389 году в Богородице-Рождественском монастыре, ею же (вместе с княгиней Евдокией) и основанном.

И в конце концов самую твёрдую традицию фактически установила великая княгиня Евдокия. Здесь ей также принадлежит пальма первенства. Начала она с простого, когда в 1393—1394 годах построила каменную церковь Рождества Богородицы в Кремле. В 1399 году в Литве умирает её дочь — Мария, жена князя Семена Лугвения Ольгердовича. Скончалась она далеко — в Мстиславле. Но тело долго перевозили в Москву. Похоронили Марию в храме Рождества Богородицы, то есть не в отдельном женском или мужском монастыре.

Возможно, именно в этот момент у княгини Евдокии возникла мысль основать свой монастырь, который бы стал усыпальницей женщин Московского дома. И она осуществила свой замысел.

В Вознесенской обители, которую она основала и где её затем похоронили, не сразу, но довольно быстро стали появляться гробницы с прахом московских княгинь. Первой после самой Евдокии здесь упокоилась невестка Евдокии, жена князя Юрия Дмитриевича Анастасия. Она скончалась после возвращения из Москвы в Звенигороде. И могла быть там похоронена в уже основанном её мужем Саввино-Сторожевском монастыре. Но тело её перевезли в 1422 году в Москву, в Вознесенскую обитель (судя по всему, в течение пятнадцати лет после святой Евфросинии в обители не хоронили титулованных особ). Далее была Софья Витовтовна. И так далее. Традиция укрепилась, стала жива и неколебима.

После такого предисловия вернёмся к краткой летописи Вознесенского монастыря. После того, как великая княгиня Евдокия заложила каменный собор Вознесения Господня, его дальнейшая судьба, как мы уже знаем, была непростой. Почти пол века его пытались достроить, но безуспешно. Но вот великая княгиня Мария Ярославна, супруга великого князя Василия II (Тёмного), решила возобновить эту работу. Возведение храма было поручено зодчему В. Д. Ермолину, тому самому, который создал известное изображение святого Георгия Победоносца на Фроловских (Спасских) воротах, хранившееся затем в Вознесенском монастыре. Ермолин достроил собор и переложил его своды.

Освятили храм в 1468 году при большом стечении народа. То был настоящий праздник, ибо к тому времени здесь уже были похоронены известные княгини великокняжеского дома. Став покровительницей Вознесенского девичьего монастыря, в 1478 году великая княгиня Мария Ярославна приняла здесь постриг с именем Марфа.

В 1482 году в монастыре произошёл грандиозный пожар. Храм очень сильно пострадал. Требовались почти полный ремонт и перестройка. Тогда при пожаре сильно обгорела очень чтимая икона Божией Матери «Одигитрия» (о ней чуть ниже). Перестроили, а затем и вновь освятили собор Вознесения в 1519—1521 годах. Труды совершал, как предполагается, известный итальянский зодчий Алевиз (Новый).

Примечательна история, случившаяся в обители в 1521 году, связанная с чудесным избавлением Москвы от нашествия Магмет-Гирея. В те дни, как сообщают почти все летописи XVI века, слепая старица Вознесенского монастыря увидела (как говорилось — «умными очами») исходящих из столицы русских святых, которые как будто вновь вынесли через Фроловские ворота икону Владимирской Богоматери. Навстречу им шествовали преподобные Варлаам Хутынский и Сергий Радонежский, которые умолили покидающих Москву вернуться обратно и не оставлять город без молитвенной помощи, дабы защитить от «варварского нашествия». Москва, как известно, тогда молилась изрядно. И спаслась.

Следует вспомнить здесь и Макарьевские соборы — поместные соборы Русской церкви, созванные митрополитом Московским Макарием в 1547 и 1549 годах с целью канонизации русских святых. Почему? Потому что до сих пор бытует мнение, что именно тогда была канонизирована преподобная Евфросиния Московская. Однако тому нет никаких документальных подтверждений.

В эти времена мы получаем одни из первых изображений Вознесенской обители, в частности — собора Вознесения. Это сделали миниатюристы Лицевого летописного свода по заказу царя Ивана Грозного. Описывая и иллюстрируя историю, они не могли обойти тексты о появлении монастыря в Кремле. Однако за время собор менял свой внешний облик, а потому в Своде он изображался несколько раз — по-разному. То собор Вознесенского монастыря показан с одной главой (Голицынский том — Царственный летописец), то с тремя (Голицынский и Шумиловский тома), то даже с пятью (Остермановский второй том). Преобладают изображения трёхглавого храма. И понятно, ведь полноценный, пятиглавый возник тогда, когда Лицевой летописный свод уже был завершён. Поэтому даже странно, что попадается один раз рисунок собора как пятиглавого! Либо миниатюра была создана позднее. Увы, но иных особенностей собора тех времён в рисунках мы не замечаем.

Перестройка Вознесенского собора в 1521 году не была последней. По инициативе Бориса Годунова и по указу царя Фёдора Ивановича это сделали вновь в 1587—1588 годах. Оставили старый подклет с гробницами княгинь, великих княгинь и цариц, а на нём воздвигли храм — пятикупольный, трёхнефный, четырёхстолпный. По сведениям из Пискарёвского летописца: «Повелением царя и великого князя Феодора Ивановича всеа Руссии поставлен храм камен на Москве в Кремле-городе в Девичьем монастыре у Вознесения о пяти верхах, болши старово и монастыря прибавлено». Собор с тех пор стал чем-то напоминать другой кремлёвский — Архангельский.

С 1613 года до самой своей кончины в Вознесенском монастыре проживала мать царя Михаила Фёдоровича — великая старица Марфа. Именно она построила в обители храм во имя святого покровителя молодого царя — преподобного Михаила Малеина. В храме устроили придел во имя святого Феодора Стратилата — тезоименитого покровителя боярина Фёдора Никитича Романова (патриарха Филарета). Здесь находилась одна из святынь монастыря — на стене за престолом висел образ Богоматери Феодоровской, который был принесён делегацией бояр и священников, просивших в Костроме Михаила Романова принять Московское царство.

Именно бояре Романовы оказывали особое внимание Вознесенскому монастырю, так как были связаны с династией русских великих князей и царей по женской линии. По этой причине тогда стали особенно важны поклонение гробницам собора и заупокойные молитвы перед ними. В особые дни поминовения надгробия украшали драгоценными покровами. Тогда же продолжалась знаменитая традиция привносить ценные вклады в обитель, украшать иконы Вознесенского собора. Старица Марфа, например, в 1630-е годы привнесла в дворцовую церковь Рождества Богоматери иконы и шитую подвесную пелену с изображением Богоматери Феодоровской, которая сохранилась до наших дней. А в соборе монастыря как будто бы появился даже особый придел «у инокини Великой Старицы Марфы Ивановны», упоминаемый в 1626 году. Правда, о его судьбе позднее мало что известно.

В то же время в монастырь попала и ещё одна реликвия, дошедшая до нашего времени в сохранности. Это подвесная пелена «Богоматерь Одигитрия», сделанная из бархата и тафты, расшитая жемчугом. Она стала вкладом в 1630 году от княгини Орины Мстиславской, которая после кончины мужа — Фёдора Мстиславского, выдающегося государственного деятеля и полководца, — стала монахиней Вознесенской обители с именем Домника. Тогда она и привнесла пелену, которую вешали под чудотворной иконой Божией Матери «Одигитрия».

Не менее значимым стало приношение старицы Феодосии Сицкой, которая в 1662 году подарила монастырю серебряную водосвятную чашу. Поступали в обитель дары и от самих государей. Царь Михаил Фёдорович пожертвовал сюда покров с изображением Голгофского креста. От царя Алексея Михайловича сохранился потир из чистого золота. Известно, что цари в те времена приходили «для прощения» в Великую пятницу и в субботу в кремлёвский Вознесенский монастырь, чтобы «проститься у гробов».

Царский дом дружил с монастырскими сёстрами. Историк И. Забелин писал: «К столам цариц также приглашались и старицы монахини трёх московских девичьих монастырей: Вознесенского, Новодевичьего и Алексеевского. Эти старицы были тоже вдовы или дочери бояр, нередко очень родовитых, а главное родственницы царскому дому. Из каждого монастыря к столу всегда приглашались игуменья, казначея и соборные старицы, а сверх того, и избранные старицы, вероятно, свойственницы царскому дому. Всего за столом в один раз бывало до 12 стариц».

В 1679 году произошло знаменательное событие — был сооружён новый шестиярусный иконостас в Вознесенском соборе. Его особенность состоит в том, что иконы свидетельствуют о влиянии западноевропейской гравюры на русскую живопись того времени. Принято считать, что одним из образцов для иконостаса стали гравюры из известной Theatrum Biblicum (Лицевой Библии Пискатора), изданной за несколько десятилетий до этого в Голландии. Альбом Пискатора широко распространялся в России со стихотворными славянскими подписями. К счастью, иконостас Вознесенского собора сохранился. При закрытии монастыря в советское время его перенесли в кремлёвскую церковь Двенадцати Апостолов. Сохранилась и храмовая икона в драгоценном окладе 1686 года, которая находилась в более поздней — Екатерининской церкви.

Вознесенский монастырь стал важным духовным центром столицы государства — Москвы, и был им, даже когда столицей стал Санкт-Петербург. В XVII веке число монашествующих здесь превышало сто шестьдесят человек. XVIII век не стал исключением. Императрица Анна Иоанновна в 1730 году подарила обители серебряное кутейное блюдо. Затем, уже в 1731 году, к Вознесенскому храму пристроили северный придел в честь Успения Пресвятой Богородицы, а в 1732 году — южный в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость». В 1737 году в Кремле произошёл большой пожар, но он не нанёс большого ущерба монастырю.

Что же происходило позднее? Вот что пишет историк XIX столетия И. К. Кондратьев. «В соборной Вознесенской церкви иконостас украшен живописью старинного греческого письма. Царские врата обложены серебром и вызолочены. Возле Царских врат по левую сторону образ Смоленской Божьей Матери в серебряной вызолоченной ризе. За престолом крест с мощами, устроенный игуменьей Трефиной в 1816 году».

Действительно, с 1794 по 1819 год в монастыре настоятельницей была игумения Трифена (Слепцова, иногда её называли Трефиной). Упомянутый крест чудом сохранился до наших дней. Ныне он находится в Музеях Московского Кремля. Величественный запрестольный крест с четырнадцатью круглыми образами-мощевиками из соборного алтаря был по заказу монастыря изготовлен в 1816 году мастером Осипом Ивановым Смирновым в память об изгнании французов из Москвы в 1812 году. Святыню не раз использовали в крестных ходах.

Продолжим чтение труда историка Кондратьева. «По правую сторону Царских врат — образ храмовый Вознесения. По левую — Благовещения, святителя Николая и др. Из других святынь замечательны два золотых напрестольних креста — дар царя Михаила Фёдоровича, водосвятная серебряная чаша — дар царя Алексея Михайловича, семь серебряных блюд, золотые потир, дискос, звезда, лжица (ложка), к потиру ковшичек — дар императрицы Анны Ивановны, два Евангелия на александрийской бумаге, обложенные серебром и украшенные жемчугом и каменьями. Из особенно достопамятных святостью и древностью утварей замечателен образ чудотворный Божьей Матери Казанской. Образ этот украшен крупным жемчугом и разными дорогими каменьями. Он находится в тёплой Екатерининской церкви на хорах».

Автор называл среди гробниц обители «древнейшей и богатейшей» — гробницу самой основательницы монастыря, преподобной Евфросинии. Она располагалась у правой стены церкви, недалеко от боковой южной двери. К другим подробностям описания монастыря, сделанного в XIX столетии, можно добавить следующие. «Из других гробниц особенно замечательны при входе в старую соборную церковь на правой стороне подле стены: государыни царицы Анастасии Романовны, первой супруги Грозного, второй супруги — Марии Темрюковны, третьей — Марфы Васильевны Собакиной, седьмой — Марии Фёдоровны. Затем идут гробницы: Елены Васильевны (Глинской), царицы Евдокии Лукьяновны (Стрешневой), второй супруги царя Михаила Фёдоровича, царицы Марьи Ильиничны Милославской, первой супруги царя Алексея Михайловича, царицы Натальи Кирилловны (Нарышкиной), второй супруги царя Алексея Михайловича, несколько гробниц дочерей Михаила Фёдоровича и Алексея Михайловича. Здесь же погребена и царица Ирина Фёдоровна: она одна из фамилии Годуновых покоится в стенах Кремля…

За левым столпом подле западных дверей на левой стороне у стены: гробницы царицы Марии Владимировны (Долгорукой), первой супруги царя Михаила Фёдоровича, царевны Анны Алексеевны, старицы Иулианы, супруги боярина Романа Юрьевича Захарьина и матери известной добродетелью своей Анастасии, первой супруги Ивана Грозного.

В углу: гробница царицы Парасковьи Михайловны, супруги Грозного Александры Сабуровой, царевен Марии и Феодосии, дочерей царя Ивана Алексеевича.

У южных дверей: царевны и великой княжны Анны Михайловны, дочери Михаила Фёдоровича, По другую сторону дверей: царевны Татьяны Михайловны, дочери Михаила Фёдоровича.

В головах: гробница великой княжны Натальи Алексеевны, сестры императора Петра II, и тут же гробница родной сестры императрицы Анны Ивановны, Парасковьи. Тут же погребены супруга великого князя Софья Витовтовна и обе жены Ивана III — Мария Тверская и Софья Палеолог.

В этом же монастыре скончалась мать царя Михаила Фёдоровича, инокиня Марфа, и в нём же Мария Фёдоровна (супруга Грозного и мать царевича Дмитрия) встречала Марину Мнишек как обручённую невесту первого Лжедмитрия, которая провела в монастыре несколько дней до их брака. В нём же пребывала и инокиня Евдокия Фёдоровна, первая супруга Петра Великого».

Это очень точное описание гробниц княгинь, великих княгинь и цариц разворачивает перед нами поразительную картину святынь, которые были так безжалостно разрушены в период воинствующих погромов. Но даже и тогда автор не мог знать, что на самом деле скрыто в подземельях Вознесенского монастыря, так как учёные успели найти гораздо большее количество захоронений, нежели было перечислено очевидцем.

Следует отдельно рассказать об одной важной святыне, хранившейся в Вознесенском монастыре столетиями и чудом уцелевшей до наших дней. С ней была связана долгая традиция особенных кремлёвских крестных ходов. Речь идёт об иконе «Богоматерь Одигитрия». Она ныне находится в Государственной Третьяковской галерее.

Особо почиталась икона у нас в XV—XVII веках. Но стала известна на Руси со второй половины XIV столетия.

Этот образ считался древним, и не случайно. «Одигитрия» («Путеводительница») известна была с византийских времён. Мы уже говорили о том, что епископ Дионисий Суздальский, хорошо знавший княгиню Евдокию, прислал из Константинополя летом 1381 года с монахом Малахией Философом два образа Богоматери. По крайней мере, один из них был копией с чудотворного византийского образа «Одигитрия» (включая точные размеры), того самого, который хранился в царьградской дворцовой Влахернской церкви и почитался византийскими императорами.

Одну из привезённых икон поставили в Спасском соборе Нижнего Новгорода, другую — в соборе Суздаля. Симеоновская летопись подтверждает: «Дионисий епископ Суздалский приела из Царяграда с чернцом с Малахеем с философом, переписа образа две Пречистые Одигитрии, иже сходит во вторник, в той же образ, и в меру и в широту и в высоту, и поставлен бысть в соборных церквах: един в Новегороде в Нижнем, а другий в Суждали».

Затем, год спустя, сам епископ Дионисий доставил из Константинополя много святых предметов, среди них — часть Крови Спасителя, частицу Гроба Господня, частицу тернового венца Спасителя, а также почитаемые мощи. «Дионисий епископ Суздалский… вынесе из Царяграда… и моши многих святых». Всё это было помещено тогда в специальный ковчег, сохранившийся до наших дней.

По преданию, одну из икон — «Одигитрию» — епископ Дионисий передал чуть позднее великой княгине Евдокии (чуть ли даже не для уже существовавшего тогда Вознесенского монастыря). Во всяком случае — позднее икона эта появилась в Вознесенской обители и стала одной из главных её святынь.

Есть также предание, что сама княгиня Евдокия охранила образ «Одигитрии» от огня в момент нашествия Тохтамыша в 1382 году, когда она спасалась с детьми от ордынцев.

Однако огонь всё-таки настиг святой образ. Спустя сто лет, в 1482 году, эта икона так обгорела при пожаре в Вознесенском соборе, что её уже невозможно было восстановить. Вот тогда знаменитый иконописец Дионисий взял обгоревшую доску и написал на ней новый образ Богоматери «Одигитрия». Читаем Софийскую Вторую летопись: «Сг[о]ре икона Одигитрие на Москве во церкви каменей святаго Взнесения чюдная святая Богородица Гречьского писма, в ту меру сделана якоже в Царьграде чюдная, еже исходит во вторник да в среду на море; толико образ той сгоре да кузнь, а доска ея остала; и написа Денисей иконник на той же деке образ». Так икона вновь заняла своё место в соборе, а затем стала важнейшей святыней Московского Кремля, причём особенного свойства.

Культ иконы «Одигитрия» стал связываться с культом самой великой княгини Евдокии, в монашестве Евфросинии.

Икона «Одигитрия» оказалась в центре ещё одной великой московской традиции. С XV по начало XX века у Вознесенского монастыря проходили многолюдные крестные ходы. Отличали Большой и Малый. Когда проходил Большой Крестный ход — выносились большие кремлёвские чудотворные образы Богоматери: обязательно древняя «Владимирская» и та самая «Одигитрия» из Вознесенской обители. И, конечно же, — множество других кремлёвских святынь. Обязательно в таком Крестном ходе принимал участие государь и, в определённые моменты истории, не менее обязательно — патриарх.

На рубеже XIX и XX столетий в Москве ежегодно организовывалось более тридцати крестных ходов — от Успенского собора Кремля. Но девять из них имели специальное отношение к монастырям. В них обязательно принимали участие общества хоругвеносцев кремлёвских соборов и монастырей.

Вознесенская обитель играла в этих крестных ходах особенную роль. На протяжении многих лет, например в XVII веке, мы находим свидетельства о том, что происходило во время Крестных ходов у монастыря Вознесения Господня. И это как раз связано с особым почитанием иконы «Одигитрия», неразрывно соединённой с памятью о святой Евфросинии Московской.

Крестные ходы в Москве и Кремле устраивались по годовому циклу. Начинался этот цикл в сентябре. Мы расскажем только о последовательности важных крестных ходов, известных с XVI—XVII веков, в первую очередь связанных с Вознесенским монастырём. Например, в сентябре москвичи шли крестным ходом из Кремля в Белый город к Сретенскому монастырю, то есть на знаменитое Кучково поле, связанное с событиями 1395 года и Тамерланом. Несли тогда самые почитаемые чудотворные иконы, ибо то был Большой ход. К таким иконам относили чудотворные образы из храма Рождества Богородицы (на Сенях), Успенского и Благовещенского соборов. Из патриаршего храма выносили Владимирскую икону, а также Петровскую и образ Богоматери «Моление о народе». За чудотворными иконами шёл царь, его на Соборной площади встречал патриарх. В Успенском соборе служили молебен перед иконой Владимирской Божией Матери. Затем с этой же иконой впереди шли к Вознесенскому монастырю.

Вот тут наступало важное событие, без которого не обходился ни один Большой Крестный ход в Москве: из Вознесенской обители, из собора, торжественно выносили чудотворный образ Богородицы «Одигитрия». Выносил её по традиции спасский архимандрит. Он останавливался, чтобы по устоявшемуся обычаю к образу «Одигитрии» приложились государь и патриарх. И только потом через Фроловские ворота шествующие покидали Кремль. Останавливались на Лобном месте, после чего царь мог покинуть ход и вернуться в Кремль. Но патриарх продолжал идти до церкви Илии Пророка на Ильинке и так до Сретенского монастыря, в соборе которого служили литургию и водосвятный молебен.

Когда крестный ход возвращался назад, то от него вновь особенным образом отделялась процессия с иконой «Одигитрии», которую возвращали в Вознесенский монастырь. Затем в Успенский собор вносили Владимирскую икону, и начинался перезвон колоколов Кремля: «А как святые иконы пойдут по своим церквам, и в ту пору звонят во вся»!

Звоны в Кремле — вообще отдельная тема. Но связана с ними была и Вознесенская обитель. К примеру, был тогда в обиходе «Указ о звону и о чину». В разделе указа «О ходах на Светлой недели» указывалось, какому монастырю звонить в какой день. Вознесенскому выпадали Светлый вторник и Светлая пятница.

В одну из недель по Пасхе (6-я неделя, «о слепом») после заутрени совершался крестный ход из Успенского собора в Вознесенский монастырь. Не случайно. Вспомним чудо об исцелении слепого великой княгиней Евдокией, когда она шла в обитель на постриг из своего терема, что стоял у собора. Так, проходя её дорогой, в Москве ещё раз вспоминали основательницу монастыря.

В годовом круге крестных ходов последний совершался 26 августа, на празднование Сретения Владимирской иконы Божией Матери в память о принесении чудотворного образа из Владимира в Москву в 1395 году и о чудесном избавлении от нашествия Тамерлана, связанном с именем Евдокии. Последовательность этого Большого хода была та же, что и сентябрьского.

Можно сказать, что традиция таких ходов в той или иной степени дожила до 1917 года… И ныне забыта, как будто не существовала вовсе…

Как жили монахини в обители в XIX—XX столетиях? Вот некоторые сведения о насельницах. Непосредственно в монастыре состояли монахини. Кроме них, в кельях жили заштатные монахини, рясофорные послушницы и послушницы, которые проходили период «испытания». Если проследить возможный путь женщины, поступившей в девичью обитель, то он будет выглядеть примерно так. Сначала «испытание», жизнь в этом статусе. Затем — зачисление в штат монастыря (его ждали очень долго, годами). Потом — облачение в рясофор. За ним следовало пострижение в монахини. А в конце концов (не обязательно) происходил постриг в схиму, что было высшей степенью монашеской жизни.

В женском монастыре 1-го класса обитали тогда люди разных сословий, но в первую очередь — дворянки. Вообще же, большинством среди сестёр были тогда крестьянки и мещанки, потом шли выходцы из купеческого сословия. Уже подмечена исследователями тогдашняя тенденция медленного «окрестьянивания» монашества, которая была связана с отменой крепостного права. То же самое происходило в Вознесенской обители, «демократизация» состава сестёр по происхождению была налицо.

С образованием дело обстояло так. Из высокого сословия выделялись весьма образованные. В целом, уровень не был высок, но неграмотных монахинь в обители не было! В документах писалось: «обучена читать и писать», в худшем случае — «обучена читать». Настоятельницами, в основном, назначались выходцы из дворянских и даже княжеских семей.

В Вознесенском монастыре в 1883 году проживало чуть более шестидесяти монахинь и почти 50 послушниц (хотя их могло быть и больше в качестве незарегистрированных), средний возраст которых был около сорока лет. Почему этот возраст? Потому что законы Российской империи разрешали женщинам постриг в монашество после достижения сорокалетнего возраста (мужчинам — после тридцати). Все они уже готовы были к принятию монашества, ожидая пострижения по правилам — почти 10 лет. Срок не малый, но важный.

Первопрестольная Москва накладывала свой отпечаток на характер жизни в Вознесенской обители. Обилие паломников, обережение гробниц, многочисленные торжества, праздники, крестные ходы становились обязанностью, отвлекающей от духовного созерцания. Но монастырь всё-таки жил своей особенной, неповторимой жизнью.

Добавим ещё некоторые замечания, штрихи из жизни инокинь обители, сделанные паломником XIX века.

«Монахини монастыря издревле занимались разными рукоделиями: они вышивают шёлком и золотом, обнизывают образа дорогими каменьями и т. п. В старину обитель была местом пребывания государевых невест до брака. Ворота монастырские во всю первую неделю Великого поста по древнему обычаю запираются.

В половине XVIII столетия на Красной площади на Вербной неделе началась продажа «изукрашенной вербы». Деланием для неё цветов и дутых восковых плодов и фигур занимались преимущественно монахини и белицы Вознесенского монастыря. Внутри этой обители было второе гулянье: по двору монастыря и по террасам его, около келий прохаживался народ, смотрел на выставку искусственных цветов, опушённых зеленью, красиво собранных букетами и гирляндами, и покупал их у монахинь.

До 1810 года почти у самых ворот монастыря, под особенным шатром, устроенным императрицей Екатериной II, стояли четыре большие пушки. Они сданы потом в Арсенал».

Куда подевалось всё это наследие после 1929 года, теперь могут сказать разве что компетентные сотрудники Музеев Московского Кремля. Но ведь, как известно, не всё сохранилось. Увы!

Что же ещё всё-таки сберегли из Вознесенского монастыря в Музеях Московского Кремля? В полном объёме ответить могут только те, кто имеет доступ в самые потаённые хранилища. Но, например, в экспозиции Оружейной палаты выставляется очень почитаемая в своё время в обители икона-реликварий «Богоматерь Казанская» (вторая половина XVII века). Сохранились её ценный оклад 1717 года и мощевик с власами и ризой Богоматери, которые были привезены из Константинополя.

В иконостасе Успенского собора ныне находится икона «Богоматерь Владимирская» XVI века, которая была вложена княгиней Анной Трубецкой в 1633 году в Вознесенский монастырь. В фонде Музеев можно отыскать и особо почитаемую храмовую икону «Великомученица Екатерина», которая считалась святой покровительницей Московского великокняжеского дома.

Сохранились также записи в «Книгах выходов русских царей и патриархов», из которых ясно, что службы в дни поминовения женщин из великокняжеской или царской семьи совершались постоянно, а на помин их души регулярно привносились драгоценные вклады. В собраниях монастырской ризницы Музеев Московского Кремля сохранилось также более двух сотен исторических памятников-реликвий из обители Вознесения. Среди них — напрестольные кресты, некоторые с частицами мошей, утварь с вкладными надписями для совершения литургии, уникальное собрание надгробных покровов, подвесных пелён, покровцов и церковных облачений. Хотя, как известно, наибольшая часть сокровищ 500-летней истории монастыря утрачена безвозвратно.

Малоизвестен факт, что в 1863 году Вознесенский монастырь чуть было не закрыли и не убрали с территории Кремля. Вернее, предполагали перевести его в другое место — в Бутырки. Было это в период, когда настоятельницей обители была игумения Паисия (Нудельская). Об этой истории рассказал в своих воспоминаниях, в частности, архимандрит Пимен (Мясников), тогдашний настоятель Николо-Угрешского монастыря. Тот самый, который уже в наше время, в 2004 году, на Архиерейском соборе Русской православной церкви был причислен к лику святых, до этого будучи прославлен как местночтимый святой Московской епархии.

Вот что писал тогда архимандрит. Его перу принадлежат удивительные слова о красоте кремлёвской обители. «На меня возложено было поручение заняться перестройкою Вознесенского Девичьего монастыря, что в Москве. Он находится в Кремле. С восточной стороны одна из церквей и келии соприкасаются Кремлёвской стене, что возле Спасских ворот. С южной стороны тёплый собор монастыря (во имя Св. Великомученицы Екатерины) обращён лицом на Царскую площадь. Собор этот замечателен как по своей внутренности, так и по внешнему зодчеству, напоминающему известный Миланский Собор, и другого храма, подобного этому, нет не только в Москве, но и во всей России…»

Далее архимандрит Пимен рассказал о событиях вокруг обители: «Вознесенский монастырь от многократных переделок и поправок корпуса и келий приведён был в такое беспорядочное состояние и так обветшал, что недоумевали, что удобнее: вывести ли сестёр в иное место или приступить к возобновлению зданий. Настоятельницею в это время была игумения Паисия Нудольская, прежде уже бывшая настоятельницею в 3-х монастырях: Страстном, Алексеевском и Новодевичьем. Она была весьма хорошей жизни и опытная в правлении. Владыка учредил Комитет (Филарет (Дроздов). — К. К.-С.) и… потребовал мнения: «Что удобней, исправить ли здания, или перевести сестёр в иное место?» Мнение Комитета и игумении было, что удобнее перенести монастырь на новое место, нежели исправить. Владыко, основываясь на общем мнении, дозволил приискивать место. Избрано было единодушно, как самое удобное во всех отношениях и выгодное, предместье Бутырки».

Странно, но опытная настоятельница стала активно добиваться переезда монастыря из Кремля на тогдашнюю окраину Москвы. Видимо, ей было привычнее по старой памяти оказаться подальше от кремлёвской суеты. С ней должны были переехать все 70 монахинь, которые тогда там жили. А ведь всё-таки это был уникальный монастырь! Да и специальный Комитет по устройству Вознесенского монастыря пришёл первоначально к решению о необходимости переноса монастыря на другое место, чтобы было меньше затрат, нежели на ремонт его обветшавших строений.

Обсуждение проблемы будущего Вознесенского монастыря происходило не один год. После переезда предполагалось создать на старом месте в Кремле общину сестёр милосердия или поселить при монастыре нескольких сестёр, которые бы ухаживали за старинными церквями. Куда должны были переехать остальные? Игумения Паисия выбрала тогда место при церкви Рождества Богородицы на Бутырках. Дело могло дойти до создания на старой территории Вознесенской обители чего-то вроде исторического и мемориального места, где всё же совершались бы богослужения, необходимые в связи с существованием некрополя великих женщин российской древности.

Но развязка событий произошла быстро.

Митрополит Филарет определил так: «Монастырь женский, в котором почивают царственные особы женского пола, и особенно преподобная Евфросиния, неудобно отторгнуть от сей святыни и от досточтимой древности». Ему вторил архимандрит Пимен: «…но так как монастырь был исторический, то Владыка не мог примириться с мыслию перевести его в другое место… Оказалось много неудобств и препятствий к уничтожению монастыря».

Так впервые прозвучала фраза «уничтожение монастыря». К счастью, в первый и тогда (и только тогда!) — последний раз! Комитет упразднили, а затем Синод принял решение не переносить обитель. И девичий монастырь остался на старом месте!

Архимандрит продолжает рассказ: «Игумения Паисия, сроднившаяся с мыслию о перенесении монастыря на Бутырки и мечтавшая об основании его там на началах общежительных, приняла это решение с глубоким негодованием». Однако Пимен возглавил работы по перестройке, которая прошла необыкновенно быстро, за четыре месяца 1863 года — с сентября по декабрь. Во время работ он «прибегал к принудительным мерам», ощущал «сопротивление монахини». Но к 1 января 1864 года все работы уже были закончены и закрыты. И обитель укрепилась на своих кремлёвских корнях!

Игумения Паисия, однако, сделала много важного для монастыря и даже внедрила в его жизнь некоторые общежительские правила, которые во многом облегчали жизнь монахинь, вынужденных до этого выживать с помощью только лишь собственного труда, отнимавшего много сил и времени.

Любопытно замечание архимандрита Пимена, что «во всё время перестройки я постоянно жил в Москве, на Саввинском подворье, у Преосвященного Леонида», имея в виду архиепископа Леонида (Краснопевкова) и подворье Саввино-Сторожевского монастыря, которое было рядом, в начале Тверской улицы. Так и преподобный Савва словно бы ещё раз вмешался в трудную минуту в процесс спасения исторического наследия. «Архитектором при постройке был А. С. Каминский», — заметил в заключение рассказа архимандрит. А мы благодарим сегодня преподобного Пимена как устроителя нашего великого духовно-культурного достояния — обители Вознесения Господня в Московском Кремле.

Примечателен факт, связанный с небольшим периодом, когда с 1871 по 1884 год Вознесенским монастырём руководила игумения Сергия. Урождённая Урусова, в миру Софья Васильевна Волконская, она лишилась четырёх малолетних детей, а затем, похоронив в 1847 году в Спасо-Бородинском монастыре мужа, решила остаться там навсегда. В 1852 году была пострижена в монашество и на следующий день посвящена в сан игумении. При ней состоялось освящение в обители собора Владимирской иконы Божией Матери.

Она управляла Спасо-Бородинским монастырём до 1871 года. После чего была назначена настоятельницей кремлёвского Вознесенского монастыря в Москве. Видимо, уже при ней появилась в обители самая почитаемая икона с изображением святой Евфросинии Московской — образ в ризе 1872 года, находившийся на южной грани правого столпа Вознесенского собора, около раки святой. Возможно и то, что именно в эти годы произошла официальная канонизация преподобной.

В связи с назначением игумении Сергии сохранилось письмо, написанное известным подвижником, митрополитом Московским и Коломенским Иннокентием, епископу Дмитровскому Леониду (Краснопевкову), автору одного из жизнеописаний преподобного Саввы Сторожевского (духовного покровителя святой Евфросинии Московской): «Преосвяшеннейший Владыко, Возлюбленный о Господе Брат и Сослужитель! Дело об определении настоятельницы в Вознесенский монастырь можно считать уже решённым. Но при определении настоятельницы в Бородинский монастырь не так легко: это монастырь общежительный, а в таковые монастыри прямо определять своею властию мы не можем. Тут нужен прежде выбор самих сестёр, который мы отклонить никак не можем, — можем не согласиться на выбранную и проч.; и потому не благоугодно ли будет Вам представить мне Ваше мнение о назначении в Вознесенский монастырь игумении Сергии; а о избрании на место её сделать надлежащее распоряжение через консисторию надлежащим порядком. Поручая себя молитвам Вашим, имею честь быть, с искреннею о Господе любовию, Вашего Преосвященства покорный слуга Иннокентий, М. Московский. Марта 5 дня. 1871. Санкт-Петербург».

Как показала история, все вопросы были решены положительно.

Вспомним ещё раз о том, что в 1889 году в монастыре торжественно отмечалось 500-летие его основания великой княгиней Евдокией. Происходило это при игумении Серафиме, которая была настоятельницей с 1887 по 1893 годы, до матушки игумении Евгении (Виноградовой). Почему была выбрана именно эта дата (сам праздник происходил 7 июля 1889 года, день памяти святой Евфросинии Московской, день её кончины)? На вопрос сей ответить непросто. Мы уже говорили, что предполагаемая тогда дата основания обители явно связана с кончиной в мае 1389 года супруга Евдокии — великого князя Дмитрия Ивановича Донского. Но нет сведений, чтобы эта дата отмечалась в предыдущие столетия — например, в 1689 или 1789 годах.

Однако праздник решили проводить. По благословению митрополита Московского Иоанникия было назначено «воспоминание о пятисотлетием существовании монастыря» и приурочено к 7 июля — дню преставления святой княгини Евфросинии. Во время юбилея прошли торжественные богослужения, а также крестный ход, в котором приняли участие митрополит Московский Иоанникий и архимандриты московских монастырей. Были подготовлены и изданы недорогие книги с Житием преподобной Евфросинии Московской, как и положено в связи с торжеством по канонизированной святой.

«Московские епархиальные ведомости» выпустили в 1889 году брошюру «Пятисотлетие Московского Вознесенского девичьего первоклассного монастыря». Отметился тогда публикацией с похожим названием «Пятисотлетие московскаго Вознесенскаго монастыря» и журнал «Исторический вестник». Здесь мы находим также некоторые новые штрихи к историческому портрету обители. Вот что рассказывалось в статье: «7-го июля, московский женский Вознесенский монастырь праздновал пятисотлетие со дня своего основания. Юбилейное торжество совершалось в Вознесенском соборном храме. Этот храм, начатой постройкой основательницею монастыря, великою княгиней московскою Евдокиею Дмитриевною, супругою Дмитрия Ивановича Донского, в иночестве Евфросинией, причисленною к святым и погребённою в этом храме, был построен усердием ея невестки, великой княгини Софии, и освещён шестьдесят лет спустя после кончины основательницы монастыря. В последующие годы, собор, также как и вся обитель опустошения московскаго Кремля пожарами и неприятелями, неоднократно был разрушаем и возобновлялся. Особенно памятны обители следующие бедствия: в 1547 году обитель подверглась пожару, при чём сгорели десять стариц, из храма успели вынести только образ Богоматери Одигитрии; во время нашествия крымскаго хана Девлет Гирея, в 1571 году, монастырь был сожжён и в нём сгорела игуменья с несколькими сёстрами (игумения Венедикта, первая из известных в обители; произошло это 24 мая 1571 года, как считается в день праздника Вознесения. — К. К.-C.); в 1612 году, при нашествии поляков, монастырь вновь подвергся опустошению; в 1812 году опустошение обители и храма было не меньшее, но вся драгоценная утварь была вывезена из монастыря в Вологду, куда вывозились церковные сокровища и из других соборов Кремля. Этим объясняется, что досель сохранились древние иконы Вознесения, Спасителя, Благовещения и Одигитрии, находящиеся в Вознесенском соборе. Кроме того уцелели: древняя икона Казанской Божией Матери, находящаяся в храме во имя великомученицы Екатерины, построенном по повелению императора Александра I в 1817 году; древнее изваяние великомученика Георгия, изображённого на коне, находящееся в третьем храме обители во имя Михаила Малеина; драгоценные евангелия, кресты, потиры, дискосы и надгробные покровы, устроенные в память по великим княгиням и царицам, и вообще вся богатая ризница монастыря, считающаяся очень замечательною».

Далее «Исторический вестник» сообщал о некоторых деяниях, совершенных в монастыре для его улучшения. В частности, сообщалось следующее: «Соборный храм, возобновлённый и расширенный после разорения монастыря в 1812 году, в последнее время значительно украшался; в семидесятых годах в нём возобновлена живопись и вызолочен его шестиярусный резной иконостас; прошлым летом он отделан заново снаружи, причём были вызолочены бывшие дотоле окрашенными главы и купола покрыты изображениями святых. Украшение храмов обители продолжается и доселе».

Важно, что, по сведениям из журнала, «ко дню пятисотлетнего юбилея монастыря вновь установлены иконы Вознесения — над входом в обитель, великомученицы Екатерины — над входом в екатерининскую церковь, снаружи, со стороны Спасских ворот, и по бокам в соборный храм — иконы: Евдокии и справа — Евфросинии Суздальской». Не преминул «Исторический вестник» упомянуть об Обществе хоругвеносцев монастыря, которое «в память пятисотлетия соорудило ценную хоругвь, одновременно с другою, сооружённою этим же обществом в память события 17-го октября 1888 года». Здесь упомянута ценная хоругвь, которая была изготовлена в память об избавлении императорской семьи Александра III от грозившей им 17 октября 1888 года опасности во время железнодорожной катастрофы, когда все чудом остались живы.

Напомним, что ещё в 1869 году, за 20 лет до празднования основания монастыря в обители, журнал «Всемирная иллюстрация» дал публикацию «Вознесенский Девичий монастырь в Москве», где утверждал: «В 1389 году скорбная вдова выстроила Вознесенский монастырь и сама удалилась под сень этой обители». А далее автор статьи эмоционально возглашал: «Да, под мрачными сводами Соборного храма Вознесенского девичьего монастыря в Москве много предметов для раздумья и полных интереса воспоминаний… Когда-то мы дождёмся времени, когда талантливое перо какого-либо из исторических писателей, в блестящих, полных жизни и правды очерках воскресит жизнь погребённых здесь Россиянок…»

Известно, что в те времена в монастыре располагалась собственная и очень богатая библиотека. Монахини сами переписывали и переплетали книги, некоторые из них сохранились сегодня в коллекции Музеев Московского Кремля, в фонде рукописных и старопечатных книг. На некоторых изданиях остались вкладные и владельческие знаки. Большинство печатных книг имеют отношение к богослужению. Сохранилась также рукопись XIX века. Она написана монахиней Александрой.

В монастыре также работали школа церковной живописи и училище для девушек из высшего сословия. Здесь их воспитывали, обучали грамоте и различным рукоделиям. Известна была школа для девочек-сирот при Вознесенском монастыре. Сохранились одежды схимонахинь конца XIX столетия.

Привлекает внимание тот факт, что к одной из схим была приложена записка. Содержание записки таково: во время посещения Вознесенского монастыря тогда ещё великий князь Николай Александрович узнал о подвигах схимонахини Марии и поцеловал ей руку.

Помогали сёстры монастыря многим обращавшимся к ним и во время Русско-японской и Первой мировой войн. Например, сохранилось письмо из Комитета сестёр милосердия Царскосельской общины, Иверского Красного Креста — игуменье Вознесенского монастыря Евгении от 9 сентября 1914 года: «Ваше Высокопреподобие! Глубокоуважаемая матушка! Иверская Община прибегает к Вашему Высокопреподобию с просьбой помочь в следующем деле: когда в госпитале Общины умирает кто-либо из лечащихся в ней раненых и больных воинов, некому бывает читать над умершим псалтирь… Помогите нам, Глубокоуважаемая матушка, выйти из этого трудного положения и благословите монахинь обители Вашей на служение воинам нашим чтением псалтири над теми из них, кому суждено будет окончить дни свои в Госпитале Иверской общины». Что и было сделано.

Особый интерес представляют размышления-воспоминания известного русского писателя Ивана Шмелёва, связанные с Вознесенским женским кремлёвским монастырём и его жизнью на рубеже XIX—XX столетий. Как известно, писатель прожил последние годы жизни в эмиграции, в Париже. А перед самой кончиной он поселился в женском православном русском монастыре во Франции — Бюсси-ан-От, за ним ухаживали монахини до самого его последнего дня. Автору данной книги довелось принять участие в перевозе («перелёте») праха Ивана Сергеевича Шмелёва из-под Парижа в Донской монастырь в Москве. Так писатель распорядился в своём завещании. Также автору данной книги приходилось переписываться с монахиней обители Бюсси-ан-От матушкой Елизаветой, в миру — герцогиней Лейхтенбергской. Она была потомком Эжена Богарне, сына Наполеона, связанного с чудесами преподобного Саввы Сторожевского, имеющего отношение к жизни княгини Евдокии Дмитриевны, супруги Дмитрия Донского.

Это долгое «предисловие» необходимо для того, чтобы понять те ощущения, которые пытался передать читателю в эмиграции выдающийся писатель русского зарубежья. Именно в те годы И. С. Шмелёв создал строки, связанные с уникальным ощущением и пониманием быта Вознесенской обители, которую, как ему казалось и как вышло на деле, он уже не смог бы увидеть никогда.

Видимо, Вознесенский монастырь был для него очень важным местом Москвы. Собственно, жил Шмелёв до вынужденной эмиграции на Полянке, в 20 минутах ходьбы от Кремля. Думаю, что многие его ощущения, которые он передал героям своих произведений, — не требуют дополнительных комментариев. Попробуем привести их в возможной полноте.

Итак, из книги И. С. Шмелёва «Пути небесные» (том 1, Париж, 1937). Главная героиня произведения — Даринька — тесно связана с жизнью монастыря.

«Виктор Алексеевич знал, что придётся пойти ко всенощной: такой праздник, и Дариньке будет грустно, если он не пойдёт. Стало темнеть, и Даринька сказала, что хочет поехать в Кремль, в Вознесенский монастырь. Почему непременно в Вознесенский? Она сказала, смутясь, что так надо, там очень уставно служат, поют как ангелы и она «уже обещалась»… Она сказала, что там придел во имя Рождества Иоанна Крестителя, а он родился по ангельскому вещанию, от неплодной Елисаветы… — там упокояются двенадцать младенчиков-царевен и шестнадцать цариц, даже на кровле башенки в коронах… и младенчикам молятся, когда в таком положении… и ещё поясок, если носить с подспудных мощей благоверной княгини Ефросинии, то разрешает… Даринька смутилась и умолкла. Он спросил, что же разрешает поясок… Она шепнула смущённо — доверчивым, детским шёпотом, что «разрешает неплодие, и будут родиться детки»… В Вознесенском монастыре служба была уставная, долгая. Даринька стеснялась, что трудно ему стоять от непривычки: может быть, он пойдёт, а ей надо, как отойдёт всенощная, поговорить «по делу» с одной старушкой-монахиней, задушевницей покойной матушки Агнии. Виктор Алексеевич вспомнил про «поясок» и улыбнулся, как озабоченно говорит Даринька про это. Жалостный её взгляд сказал: «Ты не веришь, а это так». На величании клирошанки вышли на середину храма, как в Страстном под Николин день. Такие же, бесстрастные, восковые, с поблекшими устами, в бархатных куколях-колпачках, Христовы невесты, девы…

Всенощная кончалась… Священник возглашал из алтаря: «Слава Тебе, показавшему нам Свет!..» Где-то запели, будто из мрака сводов, прозрачно, плавно. Пели на правом крылосе крылошанки, но это был глас единый, сильный. Пели Великое Славословие, древнее «Слава в вышних Богу». Даринька опустилась на колени. Виктор Алексеевич поколебался — и тоже преклонился. Его увлекало пением, дремотным, плавным, как на волне. Звук вырастал и ширился, опадал, замирал, мерцал. Казался живым и сущим, поющим в самом себе, как поющее звёздное мерцанье.

Виктор Алексеевич качнулся, как в дремоте. Даринька шепнула: «Хочешь?» — и подала кусочек благословенного хлеба. Он с удовольствием съел и спросил, нельзя ли купить ещё. Она повела строгими глазами, и ему стало ещё лучше. Подошла монахиня-старушка и куда-то повела Дариньку. Скоро они вернулись, и старушка что-то ей всё шептала и похлопывала по шубке, как будто давала наставление…

Когда они выходили, из-за острых верхушек Спасской башни сиял ещё неполный месяц. Они пошли Кремлем, пустынной окраиной, у чугунной решётки. За ней, под горкой, светилась в деревьях церковка…»

В других местах повествования у Шмелёва мы находим не раз упоминание Вознесенской обители. Вот Даринька «надумала поехать в Вознесенский монастырь, к монахине-старушке, задушевнице матушки Агнии покойной, — уйти от ожидания». А вот ещё более мистическое описание: «Начиналась невиданная метель, памятная и по сие время старожилам, «недельная», какой ещё не бывало спокон веку, о которой потом долго говорили и писали, как все хляби небесные разверзлись, как заблудились на Красной площади проходившие в караул солдаты и засыпало фонари до верха. Чтобы не потеряться, Даринька взяла за руку Анюту. С трудом добрались до церкви. Церковную решётку всю замело метелью, не было видно церковки: схоронилась она в сугробах… Дариньке показалось, что земное совсем пропало, — церковь только, да белый снег, да невидное небо, откуда снег, да святой огонёк лампадки».

А вот некоторые традиции, связанные с Вознесенским монастырём, которые упоминает писатель. «Надевая халатик, она нащупала поясок с мощей благоверной княгини Евфросинии — «во разрешение неплодия», — и сердце её захолонуло. Запахнула халатик, но поясок слышался на чреслах. Она воззрилась на тёмный образ «Рождества Предтечи», без слов молилась, не зная, о чём молилась, — «страшилась думать», — и вспомнила, что 7-го числа празднование «Собору» и надо поехать в Вознесенский монастырь, как обещалась под Рождество монахине (имеется в виду праздник Собор Иоанна Предтечи, отмечаемый 7 (20) января, который непосредственно следует за праздником Крещения Господня, или Богоявления. — К. К.-С.)».

А вот описание кельи монахини обители. «Пили чай с тёплыми просфорами, и Дариньке казалось, что она сидит в келье у матушки. Радостны были ей старинные тёмные иконы, хрустальные подлампадники, висевшие под ними благолепно фарфоровые пасхальные яички. Радовало смотреть на горбатые сундуки, на коврики, на священные по стенам картинки. И священный запах, и старинные за стеклом часы, с круглым, как месяц, маятником, и расшитая бисером подушка — всё было совсем такое, как у матушки Агнии покойной, и влекущая душу тишина. Даринька вдруг заплакала».

Позднее, уже во втором томе романа «Пути небесные», вышедшем в 1948 году, Иван Шмелёв продолжит символический рассказ о своих воспоминаниях об обители Вознесения в Московском Кремле. «Не хотела их отпускать Москва. Столько объявилось мелочей, покупок — пришлось задержаться и снова отложить «новоселье» до следующего воскресенья. Поездка разбила Дариньку. Пролежав два дня, она сказала, что хочет поговеть, едет в Вознесенский монастырь, там ночует у знакомой монахини. На другой день она вернулась успокоенной, просветлённой, очень хотела есть, но сперва вкушала тёплую просфору, особенно душистую, «вознесенскую».

Надо сказать, что Вознесенская обитель неоднократно упоминается И. С. Шмелёвым и в знаменитом произведении «Лето Господне». Мы находим здесь описание празднования: «От Вознесенского из Кремля — матушки-казначейши привезли шитые подзоры под иконы, разные коврики, шитые бисером подушечки…». Перед нами открывается вид на Большой кремлёвский крестный ход и сонм знаменитых монастырских хоругвей: «Гляди, гляди… кремлёвские начинают надвигаться!.. Тяжёлые, трудные хоругви. Их несут по трое, древки в чехлы упёрты… Сквозные, лёгкие — Вознесенского монастыря». Шмелёв рассказывает о традициях, связанных с престольным монастырским праздником: «На Вознесенье пекли у нас лесенки из теста — «Христовы лесенки» — и ели их осторожно, перекрестясь. Кто лесенку сломает — в рай и не вознесётся, грехи тяжёлые. Бывало, несёшь лесенку со страхом, ссунешь на край стола и кусаешь ступеньку за ступенькой».

А вот в своей повести «История любовная» (1927 год) Иван Шмелёв ещё раз напоминает — зачем приходили и приезжали к мощам преподобной Евфросинии Московской многочисленные паломники, которые молились о здравии будущих или уже рождённых детей. «Ну, думаю, поеду-ка в Вознесенский монастырь, положу на гроб шапочку… вот эту самую, шелковенькую, Паша сшила… слезами всю измочила, глупая… Положу на гроб преподобной княгини Евфросинии, пусть разрешит…»

Пожалуй, никому, как Шмелёву, так проникновенно не удавались строки, связанные с описанием духовной жизни Москвы и России того ушедшего, и, видимо, навсегда, времени. А для летописания истории обители Вознесения эти фрагменты его произведений поистине бесценны.

Более подробно следует сказать о традиции ремёсел и ярмарок, которые были очень развиты в Вознесенской обители Московского Кремля в разные времена. Особенно проявили они себя с середины XVIII столетия, когда в процессе секуляризации монастырским жителям приходилось содержать обитель своими силами, с помощью лишь собственного труда. Тогда с ещё большим размахом, нежели ранее, вошли в обиход знаменитые монастырские Вербные торги на Красной площади. Их устраивали монахини обители ежегодно прямо у кремлёвских стен в Лазареву субботу и следующее за ней Вербное воскресение. Многочисленные посетители Красной площади лицезрели и активно покупали восковые фигурки ангелов. Ими украшали вербу. В разнообразном выборе были представлены искусственные листья и цветы. С этими поделками москвичи шли на службу, а затем несли их домой.

Различные промыслы в Вознесенском монастыре были развиты издревле. Особенно — искусство золотого шитья. Это было связано с тем, что обитавшие здесь монахини в большинстве своём были рождены в княжеских, великокняжеских или царских семьях. С годами в женских монастырях Руси сложились особые традиции рукоделия, но они имели некоторое разделение. Например, в императорской России сёстры — выходцы из купеческого сословия — занимались вязанием чёток, чулок, плетением кружев, но не золотым шитьём.

Особым результатом золотошвейной работы монахинь Вознесенской обители стало то, что им от Военного министерства поручали непростые и важные труды по изготовлению полковых знамён, юбилейных лент и хоругвей. Этими изделиями монастырь стал славен. Когда 8 апреля 1900 года императорская чета посетила Вознесенский монастырь, то, как сообщает автор труда о преподобной Евфросинии Московской Д. С. Дмитриев, император и императрица «осматривали знамёна для полков, изготовляемые в Вознесенском монастыре, причём государь император обратил внимание на превосходную работу монахинь». Именно в тот же день — 8 апреля 1900 года — настоятельница монастыря матушка Евгения преподнесла в дар царствующей семье вышитые в монастырской мастерской шелками и золотом иконы Вознесения Господня и преподобной Евфросинии, основательницы Вознесенской обители.

Искусные изделия монахинь Вознесенского монастыря стали известны далеко за пределами России. Наиболее любопытным фактом здесь является история участия обители в 1892 году во Всемирной Колумбовой выставке, которая проходила в США, в городе Чикаго. Ещё до начала этой грандиозной выставки в России был создан специальный Дамский Комитет, который состоял под покровительством императрицы Марии Фёдоровны. Для экспозиции принимались разные изделия, созданные женщинами, в том числе и монастырские. Инициативу по сбору выставочной продукции по Москве и Московской губернии возглавила великая княгиня Елизавета Фёдоровна.

Она же в январе 1899 года возглавила подготовку изделий мастериц-женщин для Всемирной выставки в Париже, которая состоялась в 1900 году. В открытом уже по инициативе супруга Елизаветы Фёдоровны, тогда генерал-губернатора Москвы великого князя Сергея Александровича, Московском Историческом музее выделили два специальных зала, куда свозились и где предварительно экспонировались самые интересные и ценные работы мастериц. Особое место занимали здесь труды сестёр Вознесенского монастыря, в том числе художественно исполненные предметы церковного облачения и обихода, вышивки.

Выставка в Париже работала почти два месяца. И не безуспешно. Изделия московских женских монастырей получили высшую награду — «Гран-при».

Как известно, в начале XX столетия в Вознесенском монастыре насчитывалось более двухсот монахинь и послушниц. Промыслы обители просуществовали до революционных событий 1917 года. Одним из последних деяний монахинь в тот памятный год стало поправление после ноябрьских боев и штурма Кремля большевиками утвари и ризницы кремлёвской Патриаршей церкви Двенадцати Апостолов. После этого деятельность обители стала пресекаться.

Да и сам Вознесенский монастырь очень пострадал в том самом ноябре 1917 года при боях за Кремль. Стены и купола его храмов были частично разрушены снарядами пушек. Известно свидетельство, что на следующий день после обстрела в Екатерининской церкви обители на полу нашли убитого юнкера, защищавшего Кремль. Тогда была отслужена лития у тела погибшего…

Ещё более трудные времена начались в марте 1918 года, когда в Москву переехало правительство большевиков, которые стали активно и быстро занимать жилые и административные площади Кремля. По этой причине монахиням быстро приказали покинуть обитель. Некоторые из них переселились в здание больничного приюта в Лефортове. Кое-что из утвари тогда удалось спасти. Но ненадолго. При обыске всё было конфисковано, а затем украдено или отправлено в Оружейную палату. Известно, что в храме Святой Екатерины был устроен гимнастический зал…

В декабре 1918 года после неожиданного решения Комиссии по изъятию церковных ценностей главная чудотворная икона храма Вознесения Господня обители — «Богоматерь Одигитрия», та самая, что была поновлена в 1482 году Дионисием, — была изъята из монастыря и перенесена в Крестовую (Мироваренную) палату Патриаршего дворца. Она, к счастью, не пропала, позднее её перевезли в Государственный исторический музей. В 1930 году «Одигитрия» попала в Государственную Третьяковскую галерею, где хранится и по сей день.

Судьба пантеона русских княгинь, великих княгинь и цариц

После Октябрьского переворота 1917 года и событий ноября 1918 года в Московском Кремле произошло много перемен. Судьбу Вознесенского монастыря и гробницы Евдокии-Евфросинии постигла не лучшая участь, пока не пришло время расставлять всё на свои места уже в XXI столетии.

Впервые раку и сень над мощами княгини вскрыли уже в 1922 году. Тогда изъяли драгоценные металлы. Но сами мощи преподобной Евфросинии не пострадали, их не тронули, и они сохранились под полом собора.

А когда в 1929 году начали разрушение монастыря, то увидели, что гробница из белого камня, где находились мощи преподобной Евфросинии, оказалась повреждённой. С трудом её вынули из-под земли…

В тот год в Кремле началось активное переустройство. Первым делом решили снести самые древние монастыри: Чудов и Вознесенский. Они не считались тогда большой исторической ценностью. А на их месте задумали возвести новые здания некоего советского «классицизма». Что с успехом было спроектировано архитектором Рербергом, а затем и осуществлено, быстро и безжалостно.

В те дни заведующий памятниками Кремля искусствовед Н. Н. Померанцев и архитектор памятников Кремля Д. Н. Сухов обратились с заявлением к наркому просвещения А. В. Луначарскому: «В среду 5 июня 1929 года комендантом Кремля тов. Петерсоном было сделано словесное распоряжение об освобождении от музейных вещей в недельный срок помещений бывших Чудова и Вознесенского монастырей в Кремле в связи со сносом указанных древних зданий для постройки на этом месте здания Военной школы ВЦИК». Они обосновали историческую и культурную (о духовной и говорить было нельзя) ценность Вознесенского и Чудова монастырей. Приложили также записку архитекторов А. В. Щусева, И. В. Жолтовского, И. А. Фомина, И. И. Машкова, где было отмечено, что «уничтожение указанных частей Кремля будет равносильно окончательной, непоправимой гибели и уничтожению Московского Кремля как памятника искусства мирового значения».

Но летом 1929 года приступили к разборке зданий обителей. Оставалось только спасать оставшееся. Учёные стали делать обмеры, производить фотографирование, составлять описание древних стенописей, обследовать и вывозить (фактически выносить) гробницы из Вознесенского собора. Спасали его иконостас, который успели демонтировать, и он сохранился, переведённый в церковь Двенадцати Апостолов.

Благодаря усилиям Н. Н. Померанцева, приглашённого им историка, сотрудника музея В. И. Иванова, и Д. Н. Сухова удалось сохранить белокаменные саркофаги с останками женщин-правительниц Руси. Тогда, в августе — декабре 1929 года, была спасена от варварского уничтожения гробница с мощами преподобной Евфросинии Московской. Была создана комиссия для изучения и сохранения некрополя Вознесенской обители, которую возглавлял замдиректора Оружейной палаты В. К. Клейн. Когда вскрыли полы в Вознесенском соборе, то увидели намного большее количество гробниц, чем это наблюдалось визуально. Всего их было найдено почти шестьдесят! Ручным способом белокаменные саркофаги весом до двух тонн перевезли в Архангельский собор.

Разместить некрополь было негде. Поэтому выбрали подвальную часть собора — Судную палату, тут их и укрыли, с глаз долой от тех, кому это не по душе. Саркофаги опускали в подвал через пролом в стене, иного способа не было.

Спасли! Не всё, конечно, но что смогли…

Думали, что опускают в подвал ненадолго. Но оказалось — почти на сто лет…

Года 1929-й и 1930-й стали самыми драматичными для Музеев Московского Кремля. Разрушения памятников были чудовищными. Изъятые ценности сдавались в Госторг. Ситуация фактически привела к гибели профессионального научного коллектива музея, сотрудники не могли быть безучастными. Тогда, в конце 1929 года, покинул пост директора Д. Д. Иванов; чуть позднее, в январе 1930 года, он покончил жизнь самоубийством. Затем за восемь лет в музее сменилось четыре руководителя. При этом ни один из них не имел необходимого образования или опыта. В середине 1930-х до самой войны большинство ценных научных сотрудников были уволены. Надолго запоминается рассказ о том, как в 1929-м из сносимого Вознесенского монастыря с поспешностью переносили останки женщин из княжеских родов Средневековой Руси и России после Смутного времени. Всего осталось, как сообщают нам современные публикации, 56 таких саркофагов.

Они были помещены в подклетное помещение Архангельского собора Московского Кремля, доступ в которое для «обычных людей» пока закрыт.

Среди надгробий XV века остались, в частности, связанные с такими именами:

Евдокия, в монашестве Евфросиния (скончалась в 1407 году) — великая княгиня, жена Дмитрия Донского;

Софья Витовтовна (1453 год) — вдова великого князя Василия I Дмитриевича;

Мария Борисовна (1467 год) — первая жена великого князя Ивана III, скончавшаяся в возрасте 23 лет (видимо, от яда, так как в её тканях найдено много цинка и токсичных веществ);

Мария Ярославна (1485 год) — жена великого князя Василия II Васильевича.

По словам очевидцев, сделанные из белого камня надгробия весят почти до двух тонн!

И вот что интересно. «Лекарства в те далёкие времена, — пишет современный исследователь, — были небезопасными — их делали на основе мышьяка, свинца и ртути. Косметическими средствами, которыми средневековые красавицы щедро пользовались, служили краски, используемые иконописцами, а именно — свинцовые белила (к ним для яркости добавляли ещё и барий), киноварь, содержавшая много ртути и серы». Таким образом, многие женщины просто не доживали свой век, а когда их начинали лечить от недугов, то происходило всё наоборот: они заболевали всё больше.

Другим «фактором смерти» являлись… известные яды, о чём мы уже говорили в первой главе нашей книги. Неугодных убирали вполне «профессионально». В подтверждение этого факта мы читаем там же: «Изучив микроэлементный состав волос царицы (речь идёт об Анастасии, первой жене Ивана Грозного), фрагмента ткани и тлена, эксперт-химик обнаружил в них большое количество солей ртути. И стало понятным, что причиной смерти царицы Анастасии оказался один из «популярнейших» ядов Средневековья. Другим способом — принимая лекарство, пользуясь косметикой, — эта молодая женщина не могла бы накопить в своём теле столько отравляющего вещества».

Ныне благоверная княгиня Евдокия и благоверный князь Дмитрий лежат в одном соборе Московского Кремля — Архангельском. Время распорядилось так, что мощи великой княгини оказались в храме, где хоронили только особ «мужескаго пола». Однако здесь требуются некоторые дополнения.

Когда скончался Дмитрий Донской, Евдокия, как мы помним, построила в Москве в память о нём церковь Рождества Богородицы, которая стала храмом для женской половины великокняжеской семьи. Так она отметила ещё раз победу мужа на Куликовом поле. Сегодня, если посмотреть на Кремль со стороны Моховой улицы, то на фоне Большого Кремлёвского дворца можно увидеть едва заметную золочёную главку этого уникального храма, чудом не тронутого во времена лихолетья тридцатых годов XX века.

Возведённый ею же новый Вознесенский монастырь в Кремле будет затем местом, где хоронили русских княгинь, великих княгинь и цариц вплоть до эпохи Петра I, то есть до начала XVIII столетия. А их мужья и братья нашли своё упокоение в кремлёвском соборе Архангела Михаила.

Но когда в 1929-м полностью разрушалась обитель, группе учёных — сотрудников кремлёвских музеев — чудом удалось спасти некоторые останки и перенести их в подклет — подвальные помещения Архангельского собора. Они находятся там и по сей день. Рассказывают, что, когда несколько человек стали поднимать саркофаг преподобной Евдокии, он неожиданно раскололся. Ведь он был фактически самым древним из здесь оставшихся. Обнаружили некоторые остатки её одеяния…

После переноса праха княгинь в Архангельский собор произошло необыкновенное: соединились под одной сенью почти все родственники великокняжеской семьи. Под крышей единого храма лежат теперь мощи Дмитрия Донского и Евдокии Суздальской (в монашестве — Евфросиния), их детей — Василия, Юрия, Андрея и Петра, всё, что осталось от праха и надгробий их невесток — жены Василия Софьи Витовтовны и супруги Юрия Анастасии Смоленской. Также мы найдём здесь упоминание о внуках князя Дмитрия и Евдокии — Василии Васильевиче Темном, Василии Юрьевиче Косом и Дмитрии Юрьевиче Красном.

Так распорядились время и люди. Жаль, что и по сей день никто, кроме отдельных специалистов, не имеет возможности попасть в помещение, где находятся останки из женского монастыря Кремля. Однако желающие уже могут прийти и поклониться мощам великой княгини Московской — благоверной Евдокии, после их недавнего перенесения из подклети в соборный придел Уара.

Как видим, к мужским гробницам доступ сегодня свободный, к женским (кроме Евфросинии Московской) — всё ещё нет, хотя этому «нет» скоро уже девять десятилетий… Такой вот «двойной» княжеский пантеон в соборе Московского Кремля.

Однако тут следует вспомнить и о следующем. Важный для Церкви вопрос о похоронах женщин в мужских монастырях и, с другой стороны, особ «мужескаго пола» — в женских — специально рассматривался в 1551 году на Стоглавом соборе. Неплохо бы принять к сведению его примечательное решение: «Божественные правила не повелевают в мужских монастырех жён погребати, ни в женских мужей погребати, а от обычая же земля не токмо зде в российском царствии погребаются, но и в тамошних странех во Иерусалиме и во Египте и в Царе граде и в прочих странех свидетельствуют Божественные писания от жития святых…» Церковные установления данную традицию не признавали, но обычай такой в те времена существовал, и ничего с ним нельзя было поделать.

Многие, будучи в Музеях Московского Кремля, посещали знаменитый Архангельский собор, где погребены многие русские князья, а также великие князья и цари вплоть до эпохи Петра Первого. Они лежат тут, и память о них хранится в потомстве. Нет только одного царя — Бориса Годунова. Прах его покоится в Троице-Сергиевой обители. Много было великих и удельных князей на Руси, но не всем хватило места в Кремлёвском соборе.

Некоторые правители Древней Руси принимали перед кончиной схиму. О чём идёт речь? О степени и чине пострижения в монахи, об образе духовного подвижничества. Схима подразумевала особое смирение после обычного послушничества. Она могла быть малой или великой. Даже при пострижении в малую схиму инок обязывался отвергнуть всё, что так или иначе могло бы угождать телесным желаниям, быть послушным всякому и преодолеть любое стремление к стяжанию собственности… Только после тридцати лет малого схимничества монах мог принять великую схиму — обет особо строгого поста и непрерывной молитвы. Испытание не каждому под силу. Однако нам известны имена князей-схимников. Это, например, великий князь Александр Невский (в схиме Алексий), его сын — Андрей Александрович, собиратель Москвы Иван I Калита, князья Симеон Иванович (в схиме — Созонт), Иван II Иванович, Михаил Ярославич Тверской (в схиме — Матфей), а в дальнейшие времена цари — Василий III (в схиме — Варлаам), Иван IV (в схиме — Иона), Борис Годунов (в схиме — Боголеп).

Внутри храмов на Руси стали хоронить почти сразу после принятия христианства. Обычай пришёл из Византии, как и многие другие, связанные с православием. Там, в первую очередь, в главных церквах погребали византийских императоров, самых важных государственных деятелей и, конечно же, высших иерархов церкви — митрополитов и патриархов.

Исторически сложилось, что собор Архангела Михаила, расположившийся в самом центре Московского Кремля, стал местом, где нашли свой вечный покой представители столичных княжеских родов. Семейный некрополь династии Рюриковичей (времён Москвы) и основателей царского рода Романовых (начиная с XVII столетия) нынче — один из самых знаменитых храмов и нечто вроде музея, куда поклониться праху великих правителей Руси приходят ежедневно тысячи гостей и паломников.

Однако собор этот не первоначальный. На этом же месте когда-то стояла деревянная церковь Архистратига Михаила, которую в 1247—1248 годах построил брат Александра Невского — Михаил. Затем отличился князь Иван Калита, который в 1333 году «за одно лето» выстроил уже каменный храм. Именно так возводились обетные храмы — быстро и всем миром. А этот был отстроен как благодарность за то, что Москва пережила ужасный голод. Собор освятил тогда митрополит Феогност. В том виде, в котором Архангельский собор дошёл до наших дней, он был заново сооружён на старом фундаменте уже в 1505—1508 годах. В те времена Кремль отстраивали итальянские мастера. Один из них — Алевиз Новый — внёс в своё детище некоторые элементы современного ему искусства эпохи Возрождения.

Сегодня в соборе можно увидеть остатки фресок XV и XVI веков. Иконостас относится к XVII—XIX столетиям. Но уникальная роспись стен храма сотворена была во времена царя Алексея Михайловича — в 1652—1666 годах.

Над рядами гробниц мы видим ряд «предположительных» портретов князей, прах которых лежит в соборе. Они почти совпадают с каждым конкретным надгробием. Одежды на них — XVI века. Все князья стоят в молитвенной позе, обращены к алтарю, то есть — к востоку. Предполагается, что надгробные портреты князей почти полностью, один в один, повторяли предыдущие, во многом утраченные росписи Архангельского собора ещё XVI века. Но почему все князья, несмотря на то, что некоторые были и противниками верховной власти, и даже опальными, на стенах изображены в нимбах как святые? И над каждым из них мы видим лик его тезоименитого покровителя. Нимбы появились, видимо, благодаря византийской традиции. Там так изображались правители, это был символ богоизбранности власти. Но удивительно, как на Руси в сознании потомков, пусть даже не наяву, а лишь в иконографии, сложилось ощущение общего всепрощения по отношению ко всем своим государям. Кончина будто примирила всех их между собой, и весь род московских правителей попал под Господне покровительство. Князья словно признаются «святопреставленными», или «святопочившими». Они стоят в молитвенных позах, они молят о сохранении Русской земли. Так представляли себе это создатели росписей.

К созданию фресок могут иметь отношение такие выдающиеся иконописцы, как Симон Ушаков, Яков Казанец, Степан Рязанец, Фёдор Зубов, Сидор Поспеев и Иосиф Владимиров. Существовали до этого ещё более ранние лики, когда при Иване Грозном собор расписали в 1564—1565 годах. Но после Смутного времени те фрески плохо сохранились, их закрыли новыми. В Архангельском соборе Рюриковичи лежат вдоль южной стены (великие князья Московские), у стены западной — удельные князья и другие родственники князей великих, а по северной — все остальные, те, кто скончался, например, в Москве, в опале. В начале XX века были заказаны специальные латунные крышки, которые расположили сверху могил. В таком виде саркофаги и сохранились до наших дней, такими их видят посетители собора.

Но вернёмся к гробницам женским, которые скрыты от посторонних глаз.

В саркофаге благоверной княгини Евдокии — инокини Евфросинии — обнаружили обрывки кожаного монашеского пояса, на котором удалось рассмотреть тиснёные иконописные изображения православных двунадесятых праздников, включая некоторые к ним надписи.

Как комментировала руководитель рабочей группы Музеев Московского Кремля по изучению некрополя русских княгинь Т. Д. Панова, «когда в 1929 г. вскрыли саркофаг великой княгини Евдокии Донской (инокини Евфросинии), то кроме двух обрывков кожаного монашеского пояса и нескольких фрагментов ткани на скелете уже ничего не было. За 500 с лишним лет (с 1407 г.) одежды этой женщины истлели и рассыпались. Кожа — более долговечный материал. Пояс Евфросинии был украшен тиснёными изображениями двунадесятых праздников и надписями к ним. И хотя он сохранился частично, даже в таком виде он представляет большой интерес для изучения истории атрибутов русского монашества (работа реставратора высшей категории Н. П. Синицыной)».

Неправедные действия властей по вскрытию могил, однако, дали возможность исследователям русского средневекового монашества получить свойственную той эпохе редчайшую деталь одеяния ушедшей от мира правительницы Руси. То, что можно было рассмотреть в уникальных случаях разве что только на книжных миниатюрах, теперь появилось через века в виде реальной, не истлевшей от времени вещи.

И ещё кое-что сохранилось на крышке её белокаменной гробницы: надпись-граффити — «Евдокея».

Надо сказать, что долгое время в СССР тема сохранности некрополя русских княгинь, великих княгинь и цариц в Московском Кремле была невозможной для широкого обсуждения. Даже в период перестройки, в конце 1980-х, накануне превращения страны Советов в Российскую Федерацию, упоминание в прессе о гробницах в подклети Архангельского собора было недопустимым.

Автору данной книги пришлось испытать это и на себе. В декабре 1990 года в эфире телепрограммы «Добрый вечер, Москва!» была показана передача, впервые на телевидении поднимавшая эту тему и рассказывающая о судьбе саркофагов выдающихся женщин Руси-России, и в первую очередь — княгини Евдокии. Реакция общественности была очевидной: в письмах, пришедших в редакцию ТВ, все поддерживали необходимость открытия доступа к гробницам, как это происходило и происходит с гробницами князей и царей в Архангельском соборе.

Реакция же тогдашнего руководства Музеев Московского Кремля была поразительной, хотя и предсказуемой. Заявление от дирекции было направлено прямо на самый верх: «Председателю Гостелерадио СССРт. Кравченко Л. П., копия Главному редактору Московской программы ЦТ СССР». Далее, с искажённой передачей того, что показывалось на экране, приводились аргументы — почему нельзя поднимать данную тему: «Дирекция Государственных музеев Московского Кремля вынуждена с горечью отметить, что в последнее время участились случаи тенденциозной подачи пропагандистских материалов, отражающих историю Кремля, его памятников и музеев. В передаче 10.12.90 г., показанной по Московской программе в блоке «Добрый вечер, Москва!», на суд зрителей была предложена ведущим К. П. Ковалевым информация, изобилующая искажениями фактов… Затронутая тема о многострадальной истории не сохранившихся кремлёвских памятников требует консультаций со специалистами… Совершенно беспочвенны утверждения автора о том, что гости Кремля, музейные работники, депутаты и делегаты, и даже сам Президент СССР (имеется в виду М. С. Горбачёв. — К. К.-С.) ходят совершенно равнодушно чуть ли не по праху «сваленных в кучу» останков цариц… Тов. К. Ковалев, опираясь на слова «дежурного» из Архангельского собора, утверждает, что этот комплекс захоронений никто не видел. Удивляет отношение к сюжетам из нашей отечественной истории, явная тенденциозность подачи материала. К историческим сюжетам нужно подходить ответственнее, как и при упоминании здания постройки архитектора Рерберга 30-х годов XX в., показанного тов. Ковалевым. Дирекция музеев обращает Ваше внимание на необходимость предварительного рецензирования материалов по истории Кремля и просит сделать соответствующие выводы Главного редактора Московской программы телевидения. Москва, Кремль. 25.12.1990 г.». Выводы были сделаны. Тогда меня, ведущего программы «Добрый вечер, Москва!», на полгода отстранили от эфира, хотя все сотрудники, да и дирекция Московского телеканала были полностью на стороне тех, кто желал восстановления некрополя в самое ближайшее время.

Только в наше время, на заре XXI века, удалось в некотором роде вернуть кое-что на свои места. 28 мая 2008 года, после литургии в Архангельском соборе, совершенной Патриархом Алексием II в сослужении викариев Московской епархии, состоялось перенесение мощей святой благоверной княгини, преподобной Евфросинии Московской, из Судной палаты подклета Архангельского собора в придел мученика Уара.

Мощи святой были до этого перенесены из Судной палаты (подклета Архангельского собора) и во время Божественной литургии пребывали с левой стороны иконостаса. Святейший Патриарх Алексий в своём слове отметил этот день как «второе обретение мощей преподобной Евфросинии Московской».

После совершения молебна в Архангельском соборе священнослужители взяли раку с мощами святой и крестным ходом перенесли её к приделу мученика Уара. Здесь прочитали молитву преподобной. Затем святые мощи внесли в придел и положили в ковчег, в котором они теперь и хранятся.

Незаметная дверца почти напротив колокольни Ивана Великого на Соборной площади Кремля — придел Святого Уара — почти всегда открыта, и туда осуществляется свободный доступ всем желающим. Нужно только подойти и открыть её, но почему-то рядом нет заметного указания на то, что здесь теперь хранятся мощи Евдокии-Евфросинии, покровительницы Москвы и России.

В приделе находятся также древняя икона мученика Уара и другие святые иконы из Музеев Кремля.

Есть продвижение и в работе исследователей в Московском Кремле. Как сообщается, «в архивных собраниях Москвы на сегодня выявлены новые данные, проливающие свет на период разрушения монастырского комплекса на рубеже 1920—1930-х годов. В частности, обнаружены схематические рисунки, зафиксировавшие топографию захоронений под полами Вознесенского собора, в разных его частях. Эти материалы (выявлены Т. Д. Пановой) дают возможность реконструировать историю формирования некрополя великих княгинь и цариц на разные этапы его существования». Известно также, что предполагается открыть доступ ко всем гробницам, когда они будут перенесены в постройки южной части Архангельского собора. А пока мы можем прочитать следующее официальное сообщение: «В Музеях Кремля разработана программа полного и комплексного изучения всех останков из некрополя великих княгинь и цариц бывшего Вознесенского собора. Выполнение программы осуществляется силами Музеев Московского Кремля, Отдела антропологии Института этнологии и антропологии РАН, Института археологии РАН, Института общей генетики РАН, Бюро судебно-медицинской экспертизы Комитета здравоохранения города Москвы, НИИ и музея антропологии, исторического и филологического факультетов МГУ. В ходе выполнения программы проводятся: изучение истории и судьбы некрополя Вознесенского монастыря в Кремле (по архивным собраниям, археологии и так далее), изучение тканей одежды, история костюма, реставрация и консервация тканей, одежды, ритуальных сосудов. Антропологические исследования. Они включают краниологические, одонтологические, остеометрические изыскания, пластические реконструкции портретов по черепам, изучение палеопатологии, проведение рентгенологии, генетические исследования, экспертизы на яды. Проводятся фото- и видеофиксации процессов работ и исследований».

В память о святой Евдокии стали возводить в нашей стране новые православные храмы. Первым из них стал храм Преподобной Евфросинии, великой княгини Московской, к названию которого добавляют и место его расположения — в Котловке. Москвичи проявили инициативу ещё в 2002 году, когда настоятелем строящейся церкви был определён протоиерей Алексий Ладыгин. Пока храм строился, с 2002 по 2010 год, приход располагался в домовой церкви неподалёку — на Севастопольском проспекте. Наконец, когда храм был возведён, с 2010 года здесь начали совершаться богослужения.

Иконостас в храме установили в 2011—2012 годах, год спустя начали росписи стен. В 2016 году настоятелем храма был благословлён иеромонах Клавдиан (Сафонов). Среди святынь храма — чудотворная икона преподобной Евфросинии, великой княгини Московской, с частицами мощей и пояса, а также камень от гробницы святой заступницы Москвы.

Место, где стоит храм, выбрали неслучайно. Оно потому и называется Котловкой, что когда-то принадлежало после кончины мужа — Дмитрия Донского — самой княгине Евдокии. Здесь, в частности, произошло важное событие — она вместе с сыном Василием встречала митрополита Киприана, направлявшегося в Москву.

Рядом с храмом 19 ноября 2013 года по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла состоялась торжественная церемония открытия и освящения памятника святому благоверному великому князю Дмитрию Донскому и великой княгине Евдокии, в монашеском постриге — Евфросинии, со чадами. Был совершён чин освящения скульптурной композиции. Автором памятника стал скульптор Дмитрий Кукколос.

Памятным стало событие, которое для Москвы имело особое значение. В 2012 году на Рождественском бульваре, неподалёку от Богородице-Рождественского женского монастыря, по преданию, одной из основательниц которого была великая княгиня Евдокия, воздвигли и открыли Поклонный крест в её честь. Подобного памятника на бульварах столицы ещё не было. Это место, куда стекаются теперь туристы и паломники, любители Москвы и её истории. Памятник сделан из нескольких видов камня, включая белый камень. На фоне массивного креста в средневековом стиле изображена в рост человека женская фигура в иноческом одеянии. Правой рукой княгиня благословляет, а в левой руке — держит изображение собора. У подножия постамента расположена содержательная памятная надпись: «Поклонный крест сей установлен по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла в лето 2012 от рождества Христова в память о покровительнице Москвы преподобной Евфросинии — в миру великой княгине Московской Евдокии Дмитриевне (1353—1407), по воле которой в 1395 году в Москву была перенесена чудотворная Владимирская икона Божией Матери, спасшая Русь от нашествия Тамерлана».

И, наконец, стало известно о том, что Вознесенский монастырь будет восстанавливаться на своём месте в Московском Кремле. Всему, как говорится, своё время…

Так называемый 14-й административный корпус, построенный в советское время архитектором И. И. Рербергом на месте разрушенных Чудова и Вознесенского монастырей, а также Малого Николаевского дворца в Московском Кремле, решено было снести. С предложением в июле 2014 года выступил Президент России Владимир Путин — не реставрировать и не ремонтировать это административное здание, а восстановить на его месте то, что здесь находилось ранее. Так и сделали. Начали демонтаж 14-го корпуса весной 2016 года. Непростая работа позволила учёным-археологам вновь изучить часть Кремлёвского холма. За научную работу взялся Институт археологии Российской академии наук. Были начаты работы по выявлению местоположения исторических сооружений и определению степени их сохранности, для чего заложили несколько шурфов и сделали раскопы между Ивановской площадью и Спасской башней, где были выявлены части Екатерининской церкви Вознесенского монастыря.

Когда зимой 2017 года здание Рерберга было снесено, на Ивановской площади обустроили сквер и были сделаны на земле так называемые «археологические окна». Закрытые прочным стеклом и подсвеченные, они открыли для обозрения посетителей Кремля белокаменные фундаменты и другие объекты, найденные при раскопках… Как оказалось — погибло многое, но не всё.

Тогда же была реализована идея нового туристического маршрута для прогулок по Кремлю. Теперь у гостей музея появилась возможность войти в Кремль через Троицкие ворота, а выйти — через Спасские, прямо на Красную площадь. Таким образом, стало можно проходить по территории, ранее недоступной. Это позволяет москвичам и гостям столицы ознакомиться с историей разрушенных святынь.

Возобновлено поимённое поминовение игумений Вознесенской обители, основанной Евдокией. Оно происходит в храме Софии Премудрости Божией на Софийской набережной, что на другой стороне Москвы-реки, прямо напротив разрушенного монастыря, а также в Кремле, пусть и не каждый день (ежедневная или регулярная служба возобновляется внутри кремлёвских стен медленно).

Полное восстановление, в частности, Вознесенского монастыря в Московском Кремле и возвращение туда гробниц русских княгинь, великих княгинь и цариц — теперь дело времени.

Среди русских женщин — выдающихся исторических и государственных деятелей — имя жены и вдовы великого князя Дмитрия Донского выделяется особо. Пусть и не так много людей сегодня помнят его. Она вошла в историю Москвы и России как одна из тех величайших женщин, которые внесли неоценимый вклад в развитие нашей страны. Именно Евфросиния, основав в конце XIV — начале XV века Вознесенский монастырь в Московском Кремле, стала в памяти потомков покровительницей женской половины правящих семей Российской державы. В соборе обители затем были похоронены самые известные княгини и царицы Москвы, так же как в Архангельском соборе — их отцы, мужья, братья и сыновья.

Напомним, что в настоящее время чудом сохранившиеся мощи великой княгини Евдокии — преподобной Евфросинии Московской — выставлены в приделе Архангельского собора для свободного доступа.

В 2007 году по решению Священного синода учреждены орден (три степени) и медаль её имени, которыми награждаются женщины, внёсшие особый вклад в дело укрепления духовно-нравственных традиций в обществе и развития социального служения Церкви, потрудившиеся на поприще церковно-общественной деятельности и церковно-государственных отношений, а также понёсшие труды во благо Православия. Лента ордена — шёлковая муаровая, кремовая с двумя красными полосами по обеим сторонам. Первыми награждёнными орденом преподобной Евфросинии, великой княгини Московской, стали: композитор А. Н. Пахмутова, женщина-космонавт В. В. Терешкова, первый заместитель мэра Москвы Л. И. Швецова, председатель Попечительского совета «Святость материнства» Н. В. Якунина, настоятельница подворья Пюхтицкого Успенского монастыря игумения Филарета (Смирнова), настоятельница Воздвижения Креста Господня и в честь Иерусалимской иконы Божией Матери женского монастыря игумения Екатерина (Чайникова), профессор Государственного музыкально-педагогического института им. М. М. Ипполитова-Иванова Л. П. Соколова, заслуженный строитель России Г. Н. Евсеева, многодетная мать А. И. Ладыгина.

13 июля 2015 года Священный синод Русской православной церкви установил день празднования общей памяти святых благоверных князя Димитрия Иоанновича Донского и княгини Евдокии — 19 мая.

Известную реконструкцию лица княгини по её останкам выполнил не так давно эксперт и специалист в области скульптурной реконструкции облика человека С. А. Никитин. Мы теперь можем увидеть предположительный лик этой замечательной женщины из русского Средневековья.

Имя Евдокии-Евфросинии по праву стоит первым в ряду самых известных исторических женских имён Московской Руси, а сама святая подвижница может быть названа одной из величайших женщин в истории России.