Евреи, которых не было. Книга 1

Идея совершеннейшей уникальности Холокоста очень близка сердцу многих евреев. «Методичное и жестокое уничтожение нацистами 6 миллионов евреев не имеет прецедентов и считается величайшим преступлением, известным мировой истории. Из каждых трех евреев два были убиты» [72, с. 207–208]. Так характеризует Холокост «Карманная еврейская энциклопедия».

Г. Померанца очень беспокоит, что «понятие „геноцид“ распространяется на совершенно другие явления. Например, на истребление социальных слоев» [73, с. 19]. Чем истребление казаков или кулаков отличается от истребления цыган — этого господин Померанц не объясняет, просто декларирует — вот отличается, и все тут! Действительно: а вдруг произошедшее с твоим народом не уникально, и более того… вдруг твой собственный народ окажется причастен к чему-то такому… непочтенному?! Страшно подумать.

Такое же, только высказанное более честно беспокойство охватило многих французских евреев, когда во время войны и этнических чисток в бывшей Югославии стали проводиться исторические параллели между событиями в Германии и событиями в Югославии. Причем даже не только словесно! Общество «Врачи мира» распространяло афиши с изображением лагеря, окруженного колючей проволокой и вышками, наполненного изможденными заключенными. Текст гласил: «Это лагерь, где идет этническая чистка. Не напоминает ли он вам что-то другое?».

Так вот, «во Франции немедленно вспыхнула дискуссия. Некоторые представители еврейских организаций восстали против того, что они называли „покушением на память о Шоа“… они делали ударение на уникальность Шоа и недопустимость сравнений. Они также говорили, что сравнение Милошевича с Гитлером приводит к преуменьшению и даже к отрицанию специфичности опыта и страданий евреев» [74, с. 25].

Когда в 1987 году в Лионе судили нацистского преступника Барбье, возник, как ни странно, вопрос: кто должен свидетельствовать против преступника? Некоторые всерьез полагали, что свидетельствовать против Барбье имеют право только евреи. Ведь если свидетелями будут участники движения Сопротивления, которых репрессировал Барбье по политическим мотивам, — тогда это будет «отрицанием или умалением абсолютной уникальности преступлений нацистов против евреев» [74, с. 26].

Но если геноцид — это «возвращение к племенному сознанию, для которого уничтожение побежденных… это норма» [75, с. 20], тогда в чем же уникальность Шоа?

А ни в чем. Племенное сознание первобытного человека исходит из коллективной вины: «один за всех и все за одного». Война первобытных племен велась именно на уничтожение: до младенца в люльке и до эмбриона в чреве матери. Для африканских племен, австралийцев или индейцев ворваться в поселок противника, когда мужчины ушли на охоту, и перебить их семьи, означало не страшное преступление, а веселую (благо, почти безопасную) охоту. Окончательную победу, окончательное решение вражеского вопроса. Классический миф о происхождении богатыря и мстителя, сюжет, прослеженный от Австралии до Норвегии: из разоренного врагами поселка убегает женщина, унося в себе не родившегося младенца. Вырастает богатырь и на каком-то этапе кладет головы врагов к ногам счастливой и довольной мамы.

Мораль как будто ясна: резать надо до последней беременной бабы, чтобы мстителю неоткуда было взяться.

Даже цивилизованные народы на Древнем Востоке поступали почти так же, и очень долгое время обращение в рабство, превращение в данников было шагом вперед, актом гуманизма по сравнению с обычной практикой древности — ведь людей все же оставляли в живых! Да и назывались рабы в Египте весьма «духоподъемно» — «живые убитые» [76, с. 148].

Мировые империи перемешивали людей. Делали привычным общение с «другим». Мировые религии учили тому, что все люди равны перед Богом, и нравы постепенно изменялись. Подробно не стоит останавливаться на этом, тем более, что написаны и статьи [77], и целые книги на эту тему [78].

Кто не верит на слово — пусть читает и убеждается, а остальных прошу просто поверить: нравы человечества очень изменились за последние века, а уж тем более за тысячелетия. Расизм и геноцид означают вовсе не что-то уникальное, впервые проявившееся в истории, а «дехристианизацию и дегуманизацию, возврат к варварству и язычеству» [79, с. 331].

Человечество как-то не очень захотело вернуться к первобытным временам патриархальной резни Иисуса Навина и Мордохая, и потому геноцид в Югославии — «это победа Гитлера с того света» [80, с. 53].

Но и в XX веке в Европе геноцид евреев и цыган, проводимый нацистами, — вовсе не первый. В 1914–1915 годах в Турции под руководством партии младотурок было вырезано порядка 2,5 миллиона армян. 40 % живших на Земле армян было уничтожено тогда. Есть, кстати, данные, что «турки только были исполнителями воли верховной власти Турции, а эта власть была еврейской: пост президента, главы МВД и службы госбезопасности занимали лица еврейского происхождения (так мне объяснили ученые Армении еще в 70-е годы); ну, а с 1917 года евреи резали нас миллионами!».

И получается, что «Условно, не претендуя на абсолютную историческую точность, можно сказать, что мы, русские, оказались третьей жертвой еврейского Холокоста» [81, с. 78].

Не очень доверяя сведениям А. Сидорченко (похоже, в своей активной нелюбви к евреям он мог и преувеличить), отмечу — есть и такая позиция. И как там с армянами — не знаю, но что в геноциде русских евреи повинны непосредственно — это уж, простите, голый факт. А что этот русский Холокост из-за громадности народа «пришлось» растянуть на несколько этапов, от петербургских дворян и до кулаков, никак не отменяет других фактов: что русский народ Ленин и Троцкий предполагали истребить эдак на 90 %, за ненадобностью, и сохранить только проникшихся идеями коммунизма, так сказать, «перековавшихся».

И получается, что до еврейского Холокоста только в европейских странах только в XX веке состоялось два нееврейских Холокоста: армян и русских. Одновременно же с еврейским Холокостом происходило еще два: цыган, которых так же методично и последовательно истребляли немецкие нацисты, и истребление сербов хорватами.

Весь мир слышал про Освенцим и Треблинку, Бабий Яр и Майданек. А многие ли слышали про Ясеновац? Могу рассказать: в лагере Ясеновац, в Югославии, было уничтожено несколько сотен тысяч человек. Но были это все южные славяне, и в основном крестьяне, — люди, не умевшие или почти не умевшие писать. В результате мир и сейчас мало что знает об этом устрашающем преступлении.

Когда еврейский Холокост, гибель нескольких сотен тысяч или миллионов становится предлогом для разговора о неотъемлемых правах человека, для осуждения принципа коллективной ответственности, для проклятия расизма, социализма, оккультизма и других видов дикости и варварства, — это можно только приветствовать. В конце концов, с какого Холокоста начинать, с армянского или с еврейского, — нет разницы. Главное — ужаснуться тому, как тонок цивилизованный слой у современного человека, как легко мы все проваливаемся во времена Иерихонские и покорения Ханаана. Ужаснуться тому, что «в последние десятилетия после Холокоста европейская цивилизация наблюдала геноцид в Камбодже, Биафре… В настоящее время она равнодушно смотрит, как в центре Европы, в странах бывшей Югославии, тысячи людей гибнут от голода, холода и войны…» [82, с. 12].

Но странно, вызывает чувство неловкости попытка объявить Холокост какой-то уникальной особенностью еврейской истории, каким-то национальным атрибутом вроде пейсов или обрезания. Любой человек протестует и душа в нем вопиет, если кого-то обрекают на уничтожение. Но еще сильней переворачивается душа, когда смерти людей твоего народа делаются чем-то исключительным, служащим для подтверждения мифа исключительности и избранничества. Когда одному из народов, переживших общую беду, оказывается, плевать на чужие страдания, лишь бы подчеркнуть исключительность и особенность «своих». Когда вопреки очевидным и общеизвестным фактам отрицается, что другие народы пережили нечто подобное.

Впрочем, пусть читатель сам делает выводы и дает название явлению.

27 января 2002 года исполнилось 57 лет с того дня, когда советские войска вошли в Аушвиц-Освенцим. По этому случаю в актовом зале Московского еврейского общинного центра состоялась антифашистская конференция. «Конечно, в этот день большинство выступающих говорили об Освенциме и о том, что еще далеко не решена проблема официального умолчания о жертвах, понесенных еврейским народом во Вторую мировую войну. В числе прочего, писатель Матвей Гейзер… напомнил, что из четырех миллионов жертв Освенцима евреи составляли не менее трех четвертей» [83, с. 2].

Насчет Освенцима… До 1990 года и впрямь в этом лагере бронзовые таблички извещали посетителей — мол, в Освенциме истреблено 4 миллиона человек. В 1990 году, сославшись на «советские преувеличения», табличку заменили: «один миллион пятьсот тысяч уничтоженных». Насчет «советских преувеличений» — вопрос темный. Вроде бы ни эмигрантское правительство Польши, ни руководители и ученые Польской Народной Республики не оспаривали этой цифры, а ведь поляки вели себя независимо и по более мелким поводам. Но факт: сегодня этой цифры, «четыре миллиона», не принимает никто. Очень может быть, что и цифра «один миллион» будет серьезно пересматриваться, и не в сторону увеличения. «Четыре миллиона» — это цифра, выбитая под пытками из немецких военнопленных, принятая торжествующими союзниками на развалинах Европы 1945 года. Комендант Освенцима Рудольф Гесс называл цифру в два с половиной миллиона; после новой серии пыток сразу «вспомнил», что жертв было три с половиной миллиона. Но один из свидетелей, Рудольф Врба, называл ту же цифру — два с половиной. «Два — три миллиона», — согласился эсэсовец Перри Броуд.

Назывались тогда и другие цифры — и 9, и 8, и 7 миллионов покойников. Например, французское Ведомство по изучению военных преступлений назвало 8 миллионов. Четыре миллиона — это цифра, принятая Нюрнбергским трибуналом.

Чем ближе к нашему времени, тем меньше цифры. 1,6 миллиона — цифра, названная Иегудой Бауэром, израильским экспертом, в 1989 году. 800–900 тысяч называет еврейский историк Геральд Рейтлинг в 1993 году. 1,5 миллиона, согласно официальному заявлению польского правительства в 1995 году. В 1993–1994 годах стали называть даже цифры порядка 600–700 и даже 450–550 тысяч убитых.

Так что «большой писатель» Матвей Гейзер (интересно, что он написал? Читал кто-нибудь им написанное?) может сколько угодно «напоминать» эту извлеченную из нафталина цифирь… За которую давно уже стыдно ее собственным создателям.

Но мифические «четыре миллиона», уничтоженных в Освенциме, — это еще детские игрушки! Как насчет шести миллионов одних только евреев? Откуда эта цифра? Кто установил и с какой мерой достоверности, что миллионов было именно шесть?

Способ, которым считали еврейские потери некоторые современные авторы, достоин пера Шолом-Алейхема: «Коньяк пили свой? С вас три рубля». Делается подсчет элементарно: сравнивается число евреев, живших в стране в 1939 году и после войны. Вся разница списывается на истребление нацистами, а такие «мелочи», как эмиграция (обычно массовая), как смертность от естественных причин (во время войн повышенная), как понижение рождаемости (все народы во время войн недополучают младенцев), — не принимаются во внимание.

В Германии в 1933 году жило пятьсот тысяч евреев. Значит, всех их и уничтожили! Правда, даже наш старый знакомец, американский раввин мистер Даймонт, пишет: «Более 300 тысяч из 500 тысяч немецких евреев покинули страну» [4, с. 483]. Что?! Еще триста тысяч?! Значит, пятьсот тысяч плюс триста… Восемьсот тысяч убили!

В Польше в сентябре 1939 года жило три миллиона двести тысяч евреев. Значит, все они истреблены в лагерях уничтожения! …А что, по крайней мере, миллион, а может быть, и два миллиона польских евреев пережили Холокост — это, естественно, мелочи, «с вас три рубля», и не о чем тут больше толковать.

Между прочим, тут мы затрагиваем очень болезненную тему. Болезненную, во-первых, для еврейского национального сознания: для многих евреев почему-то очень важно, чтобы во время Холокоста было убито именно шесть миллионов евреев и ни на одного меньше.

Во-вторых, это утверждение — фактор международной политики. Во Франции, Германии, Австрии, Португалии, Испании, Дании, Голландии, Швейцарии были приняты законы, согласно которым запрещено отрицать тот «факт», что в гитлеровской Германии было убито шесть миллионов евреев.

Скажем, немецкий инженер Гермар Рудольф усомнился в том, что в помещении Освенцима, представляемом как газовая камера, могли убивать людей. Этот человек не делал никаких политических выводов, он усомнился только в технических деталях: в том, что именно это помещение по своим техническим характеристикам могло быть использовано для отравления газом — и только. Инженер был осужден на 18 месяцев лишения свободы! [84, с. 6]. Он усомнился лишь в одной из деталей официального мифа, но этого было достаточно.

Правда, и еврейский ученый Ехуда Бауэр, профессор в Еврейском университете, утверждает: «Технические возможности для переработки человеческого жира в мыло не были известны в то время. Узники лагерей могли поверить в любую историю ужасов, и нацистов это вполне устраивало. Нацисты сделали достаточно ужасных дел в войну, нам ни к чему верить в сказки». Он подданный не ФРГ, а Израиля, и это облегчает ему жизнь.

В Израиле цифра «шесть миллионов» считается чуть ли не ритуальной. В этой стране возведен огромный, на несколько гектаров, Музей Катастрофы — Яд Вашем. В этом музее на человека оказывается вовсе не только чисто умственное воздействие. Многие спецэффекты рассчитаны на воздействие сугубо эмоциональное. Имитируются звуки: шипение вползающего в камеру газа, крики и стоны людей, детский смех и хлопанье в ладоши, звук движения множества ребятишек…[4]

В Яд Вашем принимают присягу у израильских солдат. Так сказать, проводят эмоционально-идеологическую обработку, а потом восемнадцатилетний парень выходит на плац и тут же, на территории Музея Катастрофы, приносит присягу.

Это все в Израиле есть. Но все-таки политический строй Израиля хоть в чем-то разумнее политического строя ФРГ: в Израиле нет закона, карающего за попытку самостоятельно думать и за умение считать. Может быть, эти тысячелетние традиции интеллектуальной жизни сказываются на законодательстве? Хочется верить…

Во всяком случае, самые кардинальные высказывания по поводу самых распространенных мифов доносятся именно из Израиля. Житель же Европы серьезно рискует, если пытается ревизовать миф о шести миллионах, или другие части этого мифа (хотя бы о гибели четырех миллионов людей в Освенциме), или пресловутую байку о вытопленном из евреев жире.

Марсель Дюпра, который распространял во Франции книгу Харвурда «Шесть миллионов — потеряны и найдены», был убит бомбой, подложенной в его машину. После этого некоторые еврейские организации сделали заявление для прессы, в котором они выражали одобрение этому убийству и предупреждали остальных о последствиях попыток проанализировать тот период истории.

Э. Цунделю, на книгу которого автор еще будет ссылаться, посылали бомбы по почте, была взорвана бомба возле его дома. Потом его дом был подожжен, в результате чего был принесен значительный материальный ущерб. Дом швейцарского историка Юргена Графа был сожжен, как и дом шведского исследователя, проживавшего в Дании. Книжный склад американской организации, объединяющей нескольких исследователей этого вопроса, также был подожжен. Французский историк, профессор Р. Фориссон, который занимается этим вопросом, был жестоко избит, и только вмешательство людей, находящихся поблизости, спасло ему жизнь [84, с. 5].

Так что тема — скользкая, сложная, даже опасная. Проще всего повторять ритуальные фразы о «чудовищных зверствах немецко-фашистских захватчиков».

Только вот и правда непонятно — откуда взялась цифра 6 миллионов?

Впервые ее назвали еще в 1943 году, и назвали ее два еврея. Рафаэль Лемкин — в книге «Axis Rule in Occupied Europe» («Правление нацистов в оккупированной Европе»), напечатанной в Нью-Йорке. Кстати, этот самый Лемкин позже составил конвенцию ООН о геноциде, согласно которой расизм предписывалось сделать противозаконным. Сионистский активист Наум Гольдман, впоследствии ставший президентом Еврейского конгресса, в 1942 году на приеме в отеле «Балтимор» в Нью-Йорке заявил, что из 8 миллионов евреев Европы осталось в живых самое большее 2 или 3 миллиона. Откуда ему были известны такие цифры? Это ему Гитлер рассказал?

В 1945 году, эти цифры первыми назвал бывший шеф гестапо в Братиславе Дитер Вислицени. Назвал он их чехам, которые пытали его настолько страшно, что об этом не хочется рассказывать. Вторым был Вильгельм Хеттль, подручный Адольфа Эйхмана. Откуда шеф провинциального гестапо мог знать такого рода цифру — Бог весть, но Вислицени знать ее мог. Вот только «почему-то» ему позволили дать показания против Эйхмана (Вислицени первым представил его страшным типом, лично виновным в миллионах смертей), а потом с его головы не упал ни единый волос. Вислицени никогда не привлекался к ответственности — вот что наводит на размышления. Неужели за то, что подтвердил «нужное» количество покойников?

Военнопленный Курт Герштейн утверждал, что он антифашист, сумевший проникнуть в СС. На допросе французскому офицеру Рэймонду Картьеру он назвал другую цифру: «не менее сорока миллионов».

В его первом меморандуме от 26 апреля 1945 г. он снизил цифру до двадцати пяти миллионов, но даже эта оценка была слишком невообразимой для французов. В его втором меморандуме, который он подписал в Роттвайле 4 мая 1945 г., он снизил цифру до шести миллионов. Эту цифру впоследствии и стали использовать на Нюрнбергском процессе.

Кстати, Герштейн был осужден в 1936 г. за посылку аморальных материалов по почте. Деталь маленькая, но о многом говорящая. После того как он написал свои меморандумы, было объявлено, что он повесился в камере тюрьмы Шерше Миди в Париже.

Очень может статься, союзники охотно запустили бы и эту цифру, сорок миллионов… Но очень уж она невероятная. Невольно вспоминается история, рассказанная В. Шефнером: про мальчика, который в голодные двадцатые годы съедал котлетку, но уговаривал живот, будто съел целых две.

— Уговори живот, что съел четыре!

— Нет, мой живот не поверит в четыре котлетки… А в две котлетки он поверит.

Вот так миллионов и стало не сколько-нибудь, а именно шесть.

Меморандумы Герштейна содержат совершенно фантастические сведения не только о числе уничтоженных: например, о приезде Гитлера в концлагеря Польши в июне 1942 года, хотя известно, что Гитлер никогда в эти лагеря не приезжал. Эта фантастика не помешала союзникам использовать такие «показания».

Есть, конечно, и другие цифры. Лорд Рассел из Ливерпуля в книге «Владычество свастики» (Лондон, 1954) утверждает, что «не меньше, чем пять миллионов евреев умерли в немецких концлагерях». Впрочем, он признает: «точное число никогда не будет известно». Но тогда почему именно пять?

М. Перлцвей, делегат от Нью-Йорка на Всемирном еврейском съезде, заявил: «Это факт, что семь миллионов евреев потеряли жизни благодаря жестокому антисемитизму» [84, с. 18].

Чтобы обосновать фантастическое количество еврейских потерь, Сидней Олдерман в своей обвинительной речи на Нюрнбергском процессе 20 ноября 1945 г. заявил, что в Европе, оккупированной немцами, проживало 9,6 млн. евреев. Еще больше раздутая цифра, 9,8 млн., была приведена на процессе Эйхмана профессором Шоломом Бароном. Будь это правда, и погибни из них 6 миллионов, — и правда «из трех евреев» были бы убиты два. Но это неправда, и Шолом Барон не мог не знать, что он лжет.

Согласно данным самих нацистов, — статиста Гиммлера, доктора Ричарда Корхерра, под властью нацистов оказалось 5,55 миллиона евреев. Это во время, когда территория, оккупированная Германией, была наибольшей.

А согласно Мировому центру современной еврейской документации, это число составляет 4,5 миллиона. Еврейский источник называет меньшую цифру, чем нацистский!

Согласно Энциклопедии Чеймберс, число евреев, проживавших во всей Европе в 1937 году, составляло шесть с половиной миллионов. При этом «Базельские зарисовки», нейтральная швейцарская газета, используя еврейские статистические данные, установила, что между 1933 и 1945 гг. полтора миллиона евреев эмигрировали в США, Англию, Швецию, Испанию, Португалию, Австралию, Палестину и даже Китай и Индию. Это подтверждает еврейский журналист Бруно Блау, который приводит то же самое число в нью-йоркской еврейской газете «Строительство» от 13 августа 1948 г.

В нейтральных странах Европы (Португалии, Испании, Швеции, Швейцарии, Ирландии, Турции и Гибралтаре) и в Британии, территория которой никогда не была оккупирована, согласно Мировому альманаху за 1942 г., число евреев составляло 413 тысяч… [84, с. 14] Большинство из них — недавние переселенцы.

Из 600 тысяч немецких евреев 400 тысяч эмигрировали из Германии перед сентябрем 1939 г., когда началась война. Это также подтверждается в публикации Всемирного еврейского конгресса «Единство в диаспоре», в которой говорится: «Большинству немецких евреев удалось выехать из Германии до начала войны». Но все они посчитаны по принципу: «В 1933 году жили в Германии? Значит, убиты!».

Тогда же выехало 480 тыс. из Австрии и Чехословакии, что составляло почти все еврейское население тех стран. Это было сделано через Управление еврейской эмиграции в Берлине, Вене и Праге, созданное Эйхманом, главой Еврейского отдела расследований в гестапо.

Уже после сентября 1939 года Институт еврейской эмиграции в Праге помог 260 тыс. евреев эмигрировать из Чехословакии. Немцы настолько хотели поскорее завершить эту эмиграцию, что Эйхман даже организовал в Австрии центр по подготовке эмигрантов в Палестину, где молодые евреи изучали методы ведения сельского хозяйства, чтобы подготовить себя к новой жизни в Палестине. Но и они считаются умершими в газовых камерах: до войны они были? После войны их нет! До обеда коньяк был? С вас три рубля!

После сентября 1939 г. в Германии, Австрии и Чехословакии оставалось только 360 тыс. евреев. Убить большее количество нацисты не могли чисто физически.

Судьба западных и восточных евреев и во время войны сложилась по-разному. На востоке Европы евреев раза в два больше. В одной Польше в 1937 году проживало порядка 3 миллионов евреев, но около полумиллиона эмигрировало из Польши до 1939 года, — в том числе и из-за страха перед Гитлером. А в начале войны началось массовое бегство евреев в районы, оккупированные Советским Союзом. Число этих еврейских переселенцев в Советский Союз называют от около полутора миллионов (Райтлингер) до двух миллионов двухсот тысяч (Ф. Фостер).

Число евреев, оставшихся в Польше под нацистами, составляло от миллиона до двух миллионов человек, а быть может, и меньше.

Как «считают» этих людей некоторые историки, хорошо показал немецкий ученый Гермар Рудольф. В своей книге он проанализировал работу главы Берлинского института исследований антисемитизма В. Бенца. В коллективной работе своего института «Измерение смерти народа» Бенц доказывал, что в Третьем рейхе было уничтожено от 5,29 до 6,01 миллиона евреев [85].

Гермар Рудольф с германской скрупулезностью ловит Вольфганга Бенца на подтасовках фактов — ни много не мало, в 533 случаях. В числе всего прочего, Бенц считал погибшим всякого польского еврея, который не вернулся на прежнее место жительства после войны. Жаль, что Рудольф не посвятил этому специальной книги, а опубликовал свои данные в небольшой статье в книге другого ученого, Гаусса [86, с. 244].

Последовательно применяя метод В. Бенца, вероятно, и его самого следовало бы считать покойником: ведь родился он не в Берлине (стало быть, к месту рождения до сих пор «не вернулся»).

Число евреев, которые находились на территории СССР к 21 июня 1941 года и не успели бежать перед нашествием, определяется тоже по-разному, но цифры колеблются между одним и полутора миллионами.

Таким образом, общее число евреев на территориях, оккупированных Германией, можно определить только приблизительно и в очень большом диапазоне — от двух до трех или трех с половиной миллионов.

Сколько из этих (примем большую цифру) трех миллионов евреев, находившихся в Европе, осталось в живых после окончания войны? Это ключевой вопрос в легенде о шести миллионах убитых.

Известно, что в лагерях на территории собственно Германии в 1945 году находилось 200 тысяч евреев. Треть из них выехала в США, две трети — в Палестину, а 20 тысяч осталась в Германии.

Число переживших войну польских евреев подсчитать труднее, потому что довольно большое количество евреев (особенно родом из Западной Белоруссии и Западной Украины) осталось в СССР в тех местах, куда они были эвакуированы во время войны. К тому же после войны Западная Украина и Западная Белоруссия вошли в состав СССР, и даже если эти евреи вернулись домой, они все равно остались в СССР и перестали быть «поляками».

«Еврейский объединенный комитет распределения для Нюрнбергского трибунала указал, что на 1945 г. в Польше оставалось только 80 тыс. евреев. Он также заявил, что в Германии и Австрии не было перемещенных польских евреев, что весьма противоречило, мягко говоря, тому факту, что много польских евреев арестовывалось американскими и английскими оккупационными властями за спекуляцию.

А когда коммунистический режим в Польше оказался не в состоянии предотвратить большой погром в Килце (4 июля 1946 г.), то более чем 150 тыс. польских евреев бежало в западную зону оккупации. Их появление вызвало значительное замешательство в правительственных кругах оккупационных держав, и, чтобы избежать огласки, эмиграция этих евреев в США и Палестину была осуществлена в рекордные сроки. После этого число польских евреев, переживших немецкую оккупацию, было значительно „пересмотрено“, и в американском еврейском ежегоднике за 1948–1949 гг. указывается число 390 тыс., что представляет значительный скачок от более ранней цифры 80 тыс. Очень может быть, что и это число будет увеличено» [84, с. 19].

Число евреев в Польше 1945 года оценивают по-разному — от шестисот тысяч до полутора миллионов. Во всяком случае, за первые двадцать лет послевоенной польской независимости четыреста тысяч выехали на Запад до 1965 года. После 1968 года, когда Гомулка фактически изгнал евреев из Польши, примерно пятьсот тысяч евреев покинули родину. Часть из них оказалась в Палестине, все, кто только мог, — в США.

Из Румынии в 1960–1970-е годы выехало в Израиль до четырехсот тысяч евреев и столько же бежало на Запад, в Германию и в США.

Еврейская эмиграция из Венгрии составила в те же годы триста или четыреста тысяч человек.

В Болгарии до 1970-х годов проживало порядка четырехсот тысяч евреев (в этой стране, кстати, истребления евреев вообще не было). Потом часть этих евреев выехала в США или в страны Западной Европы, небольшая часть — в Палестину.

Кроме того, в послевоенные годы во всех странах Восточной Европы ассимиляция евреев шла еще большими темпами, чем раньше. «Исчезновение» евреев из Польши, уменьшение их численности в Болгарии объясняется, среди прочего, и этим. Ведь дети от смешанных браков, как правило, осознают себя уже не евреями.

Может, лучше посчитать потери, полагаясь на цифры убитых, приведенные самими нацистами? Но и эти данные ненадежны. Про Освенцим я уже писал. В не менее известном лагере, в Дахау, сначала числилось 238 тысяч уничтоженных евреев. Но в 1962 г. епископ Мюнхена Нойхаусселер произнес в своей речи на церемонии в Дахау, что из 200 тысяч интернированных в этом лагере только около 30 тысяч умерли. Епископа не подвергли репрессиям — отрицать факты легко, когда за вами стоит оккупационная армия, в других случаях делать это сложнее. Впоследствии цифра была еще уменьшена.

Можно ли верить таким данным?

Может быть, можно использовать данные, сообщенные самими жертвами? Согласно Еврейскому объединенному комитету распределения, число евреев, требующих компенсации как «жертвы фашизма», с 1945 года постоянно возрастало, и за десять лет, с 1955 по 1965 год, выросло в три раза, достигнув цифры 3 375 000! Подождем, пока число жертв, собственноручно задушенных Гитлером, возрастет до 35 миллионов?

Разобраться в цифрах эмиграции и иммиграции, депортаций, смертностей, переселений, показаниях и опровержениях — невероятно сложная задача. Приведу несколько оценок, данных отдельными экспертами и целыми организациями.

Еврейский эксперт Райтлингер предлагает новую цифру — 4 192 200 «пропавших евреев», из которых, по его оценкам, треть умерла от естественных причин. По его мнению, убито «только» 2 796 000, но можно считать нацизм ответственным за смерти всех этих людей (ведь смертность от болезней и от старости тоже была во время войны, тем более в гетто, повышенной).

Профессор Рассиньер приходит к выводу, что число евреев, погибших во Вторую мировую войну, не могло превышать 1 200 000, и указывает, что близкая цифра была впоследствии принята Мировым центром современной еврейской документации в Париже.

Анализ, проведенный швейцарской газетой «Базельские зарисовки» и профессором Рассиньером, показывает, что было бы просто невозможно, чтобы число евреев, погибших во Вторую мировую войну, превысило полтора миллиона.

Согласно данным Мирового центра современной еврейской документации в Париже, только 1 485 000 евреев погибло от всех причин включительно, и что, хотя эта цифра, скорее всего, выше реальной, она и близко не подходит к тем шести миллионам.

По оценкам еврейского статиста Хильберга, погибло 897 тыс. евреев.

Швейцарская статистика Красного Креста о погибших в войну заключила, что «число жертв преследований в результате расовой и идеологической политики между 1939 и 1945 гг. не превышает 300 тыс., не все из которых были евреи».

Как видно, по существующим «статистическим данным, особенно по тем, которые относятся к эмиграции, можно показать, что число евреев, погибших в войну, составляет только очень малую часть, от тех „шести миллионов“» [84, с. 12].

Тут ведь еще один фактор… Несомненно, ведение боевых действий и вызванные этим причины (голод, болезни, стресс, бомбежки) привели к гибели миллионов людей во всех воюющих странах. 700 тысяч мирных жителей погибло при блокаде Ленинграда, больше трех миллионов мирных жителей (немцев) погибло от союзнических бомбардировок и в результате крайне жестокого изгнания немцев из Пруссии, Западной Польши, Судетской области в Чехии.

Возникает естественный вопрос: в каком качестве учитывать число евреев, погибших в Кельне под бомбежками союзной авиации? Или умерших от голода в Ленинграде в 1942 году?

Любимое объяснение, почему именно о евреях надо говорить особо, — только они погибли «как евреи». Кроме того, множество евреев погибло вовсе не «как евреи», а как жители своих стран и городов и как солдаты своих армий. Французские, британские, американские, советские, польские солдаты и офицеры еврейского происхождения, погибшие с оружием в руках, не были уничтожены согласно расовым законам!

Кроме того, судьба евреев, жертв геноцида, не исключительна: так же точно истребляли нацисты цыган, а в СССР так же истреблялись и немцы, и в те же самые годы. Бомбардировки союзников унесли жизни 3 миллионов немцев, — все они были убиты именно «как немцы», в порядке «возмездия».

В 1940-е годы союзники нуждались во впечатляющих цифрах и фактах, они охотно поддержали бы и цифру «сорок миллионов убитых», будь она хоть чуть-чуть правдоподобной. С тех пор «официальные оценки» евреев, погибших в войну, все время потихоньку снижаются.

В ходе Второй мировой войны совершены были чудовищные преступления. Совершались они всеми участниками событий, и, в числе всего прочего, совершались они и союзниками против немцев. «Доказать» любой ценой, что немцы негодяи и преступники, было и для англосаксов, и для СССР способом самооправдания. Бомбардировки английского города Ковентри «проклятыми тевтонами» унесли жизни 30 тысяч человек. Бомбежки немецких городов союзной авиацией унесли жизни трех миллионов человек. Как выглядели бы англосаксы, если бы нелицеприятный суд стал задавать им неудобные вопросы? Например, о том, насколько необходимо было бомбить жилые кварталы Дрездена, Кельна, Гамбурга, Лейпцига, Берлина, даже не пытаясь разрушить находившиеся в них промышленные и военные объекты?

Англосаксы рисковали предстать перед миром не в облике благородных спасителей человечества, а в роли грязных убийц, мстящих за Ковентри по вонючим законам времен Великого переселения народов и поедания человечины. Чтобы избежать таких ужасов, англосаксы остро нуждались в демонизации нацистов, а по возможности и всего немецкого народа.

В Первую мировую войну английская пропаганда обвиняла немцев в поедании (!) бельгийских детей, а также в том, что они якобы подбрасывали детей в воздух и пронзали их штыками. В дополнение к тому англичане писали, что у немцев была целая фабрика, в которой они добывали глицерин и другие вещества из трупов убитых. После войны глава министерства иностранных дел Великобритании принес извинения — мол, это было сделано в целях военной пропаганды.

Но после Второй мировой войны извинений принесено не было, более того, вместо того, чтобы утихать с годами, пропаганда о жестокости нацистов скорее интенсифицируется. Такого рода информация необходима союзникам, и если бы даже никогда не было Холокоста — поистине, его необходимо было выдумать.

Миф создавался еще во время войны. Он состоял в колоссальном преувеличении масштабов совершенных нацистами преступлений. Ну, и в сокрытии своих собственных, разумеется. Победив, доблестные союзники стали творить миф, находя «доказательства» и собирая «свидетельские показания».

В 1945–1946 годах зафиксировано множество случаев, когда военнослужащие вермахта, особенно офицеры СС, подвергались пыткам, чтобы выжать из них «признания», которые бы подтверждали преувеличенные цифры массового истребления евреев. Коменданта Освенцима Рудольфа Гесса собственноручно пытал сержант британских вооруженных сил Бернард Кларк (этнический еврей, кстати сказать). Гесса растягивали на станке для убоя скота и избивали так, что «крики и удары сливались в одну какофонию, и, казалось, ей не будет конца». Через три дня Гесс был доведен до того, что начинал кричать при одном виде британского мундира. И начал давать «правдивые» показания.

Американский сенатор Джозеф Маккартни в заявлении, сделанном 20 мая 1949 г., обратил внимание американской прессы на следующие случаи применения пыток, чтобы выбить «признания». Офицеры дивизии СС «Лейбштандарте Адольф Гитлер» избивались кнутами до такой степени, что они были все в крови, после чего им наступали на половые органы, когда они лежали на полу. Допрашиваемых подвешивали и избивали до тех пор, пока они не подписывали «признания». Генерала СС Освальда Пола били и обмазывали лицо нечистотами, пока он не подписал то, чего от него требовали. На основании таких «признаний», выбитых из генерала Зеппа Дитриха и Йоахима Пайпера, дивизия «Лейбштандарте…» была осуждена как «криминальная организация», хотя она была нормальной фронтовой дивизией.

«Я слышал и даже видел документальные доказательства того, что с пленными плохо обращались, избивали и пытали такими методами, которые могут придумать только извращенцы, — писал Маккартни. — Пленные подвергались таким мерам воздействия, как импровизированные приговоры и казни, которые отменялись в последний момент. Им говорили, что у членов их семей изымут карточки на питание или даже передадут их в советскую зону. Все это проводилось с одобрения прокурора для того, чтобы обеспечить психологическую атмосферу, рассчитанную на выбивание „признаний“. Позволив себе такие действия, США дают повод остальному миру нас критиковать и сомневаться в наших мотивах и нашей морали».

Такие методы имели место также на процессах во Франкфурте и в Дахау, и значительное число немцев было осуждено только на основании их «признаний». Как видите, не только сталинские соколы отправляли на Колыму лишь на основании собственных показаний арестованного. В США тоже есть такая практика.

Американский судья Эдвард Ван Роден, один из трех членов Армейской комиссии Симпсона, шторая расследовала методы дознания на судах в Дахау, рассказал о методах, которые использовались, чтобы выбить «признания». Репортаж об этом был напечатан в газете «Ежедневные новости» 9 января 1949 г., а также в английской газете «Иллюстрированный еженедельник» 23 января 1949 г. Среди описанных методов были пытки горящими спичками, запихивание иголок под ногти, одиночное заключение на полуголодном содержании, а избивали «преступников» так, что выбивали зубы и ломали челюсти.

Согласно Ван Родену, 137 «обвиняемым» были нанесены удары в пах такой силы, что атрофировались половые органы. Это была стандартная процедура у американских «следователей», некоторые из которых впоследствии стали прокурорами, — подполковник Буртон Эллис, глава комитета по военным преступлениям, и его ассистенты капитан Рафаэль Шумакер, лейтенант Роберт Бирн, лейтенант Уиль Перл, майор Моррис Элловиц, Харри Тон и майор Киршбаум. Советчиком по юридическим вопросам был полковник А. Розенфельд.

Уже по фамилиям этих людей читатель может видеть, что у большинства из этих людей было «предвзятое мнение о процессе», согласно выражению судьи Венестурма, т. е. они были евреи и не должны были вовлекаться в эти расследования.

Показания, которые давали бывшие немецкие офицеры, — такие, как Хесс, Хеттль, Вислицени, Хелльригель и другие, совершенно неправдоподобны и часто кажутся попросту издевательством. В материалах НКВД есть показания некоего одесского грузчика, обвиненного в шпионаже в пользу нескольких иностранных государств, в том числе Греции… По словам грузчика, собранные им шпионские данные увозил под своей черной повязкой кривой на один глаз греческий резидент Филипп Македонский.

Ну, а немецкие офицеры рассказывали, например, о расстреле ста евреев в Минском гетто, как при этом присутствовал Гиммлер, и как он выблевал тут же на землю. Всем известно, что Гиммлер никак не мог находиться в тот день в Минске, т. к. он был на конференции в Житомире. Это обстоятельство отмечено во многих книгах — например, книге К. Фовинкеля «Вермахт в войне».

Более того, в апреле 1959 г. один из «свидетелей» в Нюрнберге, Бах-Зелевски, публично отказался в западногерманском суде от своих показаний, сделанных в Нюрнберге. По его словам, эти показания не имели ничего общего с фактами, и он их сделал ради того, чтобы сохранить свою жизнь. На эту историю опустилось «благоразумное замалчивание», и до сих пор выходят книги, распространяющие миф о том, как Гиммлер чуть не потерял сознание при виде расстрелянных людей. В России — хотя бы «Семнадцать мгновений весны» Ю. Семенова.

Нюрнбергский процесс над основными «военными преступниками» до сих пор пользуется большим уважением у большинства россиян. Как же! Международный военный трибунал с 20 ноября 1945 года по 1 октября 1946 года провел 403 открытых судебных заседания. В Нюрнберге судили государственную и военную верхушку Третьего рейха, его политическую элиту. Свидетелей допросили 116, а уж письменных свидетельств изучили аж 300 тысяч. Издали семь томов документов! [87]…Впрочем, на русском языке много чего не издано до сих пор. Хотя бы Устав Нюрнбергского трибунала и особенно текст Лондонского соглашения от 8 августа 1945 года, на основании которого и создавался Устав. В зарубежных изданиях его все-таки приводят.

…Правда, как-то не очень понятно, как можно судить людей за поступки, которые в момент совершения не рассматривались как преступления. Одно это — дичайшее нарушение одного из основополагающих принципов европейской юриспруденции. Стоит задуматься над этим, и уже появляется какое-то другое отношение к процессу, куда менее восторженное. Но в том-то и дело, что правовой базой для трибунала были вовсе не международные и государственные правовые акты. В августе 1945 года в Лондоне специально для Нюрнбергского процесса создали особый Устав. На основании статьи 19 этого Устава трибунал был «освобожден от необходимости правил доказательства вины», а согласно статье 21 суд не должен был требовать доказательств «для общеизвестных фактов». То есть этот трибунал сам решал, что общеизвестно, а что нет, что надо доказывать, а что не надо. Жаль, что уже нельзя применить этот Устав к его создателям.

Американский судья Венерстурм, который был президентом одного из трибуналов на Нюрнбергском процессе, пришел в такой ужас от организации процесса, что подал в отставку и улетел назад в США.

Судья оставил заявление для прессы, где перечислил свои возражения по поводу ведения процесса. Его письмо было напечатано в газете «Чикаго Трибьюн», а также в книге Марка Лаутерна «Последнее слово о Нюрнберге».

В этом документе судья писал, что:

1. Члены прокуратуры вместо того, чтобы сформулировать и попытаться применить юридические нормы к ведению процесса, занимались в основном преследованием личных амбиций и мщением.

2. Девяносто процентов администрации Нюрнбергского трибунала состоит из людей с предвзятым мнением, которые по политическим или национальным причинам поддерживали обвиняющую сторону.

3. Обвиняющая сторона, очевидно, знала, кого выбирать на административные посты военного трибунала, и там много оказалось «американцев», чьи иммиграционные документы были очень недавними и кто либо своими действиями по службе, либо через их действия как переводчиков создал атмосферу, враждебную к обвиняемым.

4. Настоящей целью Нюрнбергского процесса было показать немцам преступления их фюрера, и эта цель также явилась предлогом, под которым трибунал был создан.

Судья преувеличивает? Нет…

Согласно сведениям, сообщенным американским юристом Эрлом Карролем, шестьдесят процентов персонала прокуратуры были немецкие евреи, которые выехали из Германии после принятия там расовых законов. Он также указал, что только меньше чем десять процентов американского персонала на Нюрнбергском процессе были рождены в США.

Главой прокуратуры, который работал под началом генерала Тэйлора, был Роберт М. Кемпнер, еврей, эмигрант из Германии. Его помощником был Моррис Амхан. Марк Лаутерн, который наблюдал за работой трибунала, писал в своей книге: «Вот все они приехали — Соломоны, Шлоссбергеры, Рабиновичи, члены прокуратуры».

Таким образом, был нарушен еще один фундаментальный юридический принцип — «никто не может судить свое дело». Более того, большинство свидетелей также были евреи [84, с. 27].

Согласно профессору Маурису Бардишу, который также был наблюдателем на Нюрнбергском процессе, единственной заботой этих «свидетелей» было не продемонстрировать свою ненависть слишком явно и создать впечатление объективности.

Не менее красочные факты приводятся в книге об этом процессе, написанной выдающимся английским юристом Вилом и выразительно названной «Прогресс в варварстве» (1953).

Как выразился фельдмаршал Монтгомери, этот процесс сделал проигрыш войны преступлением. По словам же Харвурда, этот процесс стал наибольшим юридическим фарсом в истории [88, с. 23].

К сказанному добавлю еще одно: после войны Германию буквально наводняли отряды мстителей. В их числе были вовсе не только одни евреи. Известно несколько случаев, когда поляки, чехи и украинцы находили убийц своих близких и расправлялись с ними. Западная пресса писала и сейчас пишет об этом достаточно свободно, тут нет никакого секрета. Случалось, мстители убивали вообще первого попавшегося под руку эсэсовца и вообще любого воевавшего немца.

Но этих-то людей не жаловала и юриспруденция своих стран, и оккупационные армии. Если учесть, что судили их военные трибуналы, то, по законам военного времени, многие мстители сразу же попадали на виселицы.

А вот еврейские отряды, совершавшие «акты возмездия», поддерживались и общественным мнением, и на государственном уровне в государстве Израиль. Именно из этих «отрядов возмездия» и вырос постепенно Моссад. Главной целью Моссада долгое время был отлов всех, кого эта организация зачисляла в военные преступники.

В качестве примера таких блестящих операций Моссада часто приводят поимку Эйхмана, который скрывался под чужой фамилией на территории Аргентины и Парагвая.

Не обсуждая оперативных качеств этой операции, замечу: арест и похищение Эйхмана были тяжелейшим нарушением международных законов. Уверен: укради его не Моссад, а любая спецслужба любого другого государства. — и международная общественность возмутилась бы до небес! А тут — евреи немца поймали… Это можно. До сих пор такого рода деяния не только не отрицаются, а ими чуть ли не гордятся. В книгах, посвященных поимке Адольфа Эйхмана, муссируется тот же допотопный миф про «шесть миллионов» истребленных и даже сообщаются сказки про то, что совещание высших нацистов 1942 г. «постановило уничтожить одиннадцать миллионов евреев», включая евреев еще не захваченных нацистами стран [89, с. 80]. Скажу коротко: никаких сведений, подтверждающих это вранье, не существует.

По-видимому, такого рода книги возможны только в атмосфере, когда М. Перлман пишет о том, что «сотни людей не могли жить спокойно, зная, что человек, на котором лежала ответственность за кампанию по уничтожению евреев, жив и находится на свободе. Для этих людей была одна цель в жизни: найти Эйхмана… и заставить его предстать перед судом еврейского народа» [89, с. 210].

Один из спецназовцев Моссада, поймавших Эйхмана, даже рассказывает в своей статье, как он сообщил о своей роли в операции своей маме, — на ее смертном одре. И как его мама была счастлива: ее сын отомстил за родственников!

Впрочем, что один Эйхман! Эли Визель, лауреат Нобелевской премии мира (!!!), всерьез убежден, что «всякий еврей должен испытывать здоровую мужскую ненависть к немцам» [90, с. 92].

Странное дело, а почему миллионы русских эмигрантов вполне могли жить спокойно, зная, что Лев Троцкий жив и находится на свободе? Почему миллионы поляков никогда не вели целенаправленной охоты на тех, кто прямо виновен в минировании Кракова? В уничтожении Варшавы? В гибели нескольких миллионов поляков? Почему украинцы не испытывают «здоровой мужской ненависти» к немцам или полякам? Полезно все же сравнивать поведение разных народов. Хорошее это направление в науке — так называемые межкультурные исследования.

Но тут вдумчивый читатель вправе начать задавать вопросы. Если все так, как я рассказываю, почему же эти факты до сих пор не преданы гласности?! Почему виновные в преступлениях, совершенных на территории Германии, не понесли самого строгого наказания?! — спросит наивный читатель.

Да потому, что преступники приняли необходимые меры. По договору о создании ФРГ, правительство Аденауэра обязалось не проводить никаких расследований и процессов о военных преступлениях союзников. Не только не сводить счеты, но и не изучать никогда ни бомбежек, ни геноцида немцев, ни «актов возмездия».

Будь немцы умные люди, они бы, наверное, сумели наврать, где надо, навести тень на плетень и организовать собственные «акции возмездия». Но немцы, как известно, глупы. Зачем-то они много работают и, как последние дураки, соблюдают договоренности и законы. Глупые немцы и в этот раз не нарушили навязанного им закона. Множество немцев до сих пор расплачивается за убийство миллиона или полутора миллионов евреев, но никто не понес никакой ответственности за убийство трех миллионов немцев, истребленных «как немцы» бомбежками. Никто не ответил не то что кровью — даже ломаным грошом за миллион немцев, вбитых гусеницами советских танков в песчаные балтийские дюны в Восточной Пруссии. И уж, конечно, никто не ответил за гибель двух миллионов немцев, живших с XVIII века в России и истребленных в СССР. Истребленных тоже «как немцы», в полном соответствии с принципом коллективной ответственности. Дешева кровь на червонных полях, и никто не будет ее выкупать. Никто.

Убивать евреев?! Как можно! Это же не паршивые немцы.

А затем, что при создании ФРГ Конрад Аденауэр подписал еще один документик. Согласно этому документу, ФРГ должна уплачивать компенсацию тем, кто пострадал по вине гитлеровского государства. Если человек жив — то ему лично. Если умер — то наследникам. Если никого не осталось — то Израилю, израильскому государству.

За какое число людей платить? Ясное дело, за шесть миллионов! (Эх, жаль, никак не получается за сорок!) С 1953 года, как только окрепла германская экономика, оправилась от налетов союзников, — начались выплаты.

Доктор Макс Нуссбаум, бывший главный раввин Берлина, сказал 11 апреля 1953 г.: «Позиция евреев была укреплена финансово через репарации, которые правительство Германии выплачивает как Израилю (государству, которое не существовало во время войны), так и отдельным евреям». Коротко и ясно.

По оценкам А. Лилиенталя, приведенным в его книге «Цена Израиля», за первые девять лет своего существования Израиль получил больше 10 миллиардов долларов. Для сравнения — такую же примерно сумму получил СССР в виде займов от США во время войны.

К 1995 г. ФРГ выплатила Израилю более ста миллиардов марок, совершенно фантастические деньги.

Правда, многие несознательные евреи отводили ручейки этого золотоносного потока в собственные карманы: число евреев, требующих компенсации от ФРГ, с 1945 постоянно возрастало, и за десять лет, с 1955 по 1965 годы, оно выросло в три раза, достигнув цифры 3 375 000!

Но и при этом в отдельные годы выплаты из ФРГ составляли до 40 % бюджета Израиля. Судите сами: ну может ли Израиль согласиться с данными эксперта Райтлингера, профессора Рассиньера, Мирового центра современной еврейской документации в Париже?! Ведь это значит уменьшить количество выплат! Израиль никогда не смог бы принимать такое количество приезжих, не будь у него этих немецких денежек.

В книге «Драма европейских евреев» французский юрист Рассиньер пишет, что миф о шести миллионах — «всего лишь метод, с помощью которого Израиль получает огромные репарации от Германии, начиная с 1953 г.». Однако с юридической точки зрения основания для репараций очень сомнительны, и чем больше дыма, чем больше диких обвинений, тем тяжелее разобраться в ситуации:

«Пожалуй, мне разрешат напомнить, — пишет юрист с ученой степенью, мсье Рассиньер, — что Израиль был основан в мае 1948 г., а до этого евреи были гражданами других стран. Чтобы оценить размеры этого обмана, стоит лишь взглянуть на ситуацию, где Германия платит Израилю репарации из расчета на шесть миллионов убитых, но по крайней мере восемьдесят процентов из тех „шести миллионов“, оказывается, вовсе и не умерли! А в дополнение к тому Германия продолжает платить репарации даже после того, как человек, подававший требование о компенсации, умер. Деньги в таких случаях идут его наследникам».

Некоторая небрежность с цифрами такого рода появляется у евреев частенько, не только по поводу Шоа. В полемике с А. Диким Эммануил Райе в своей рецензии в журнале «Часовой» писал: «За полвека советского владычества, по приведенным самим же А. Диким цифрам, от него (еврейского населения. — А. Б.) осталось только два миллиона… Значит, Октябрьская революция сократила численный состав еврейского населения России на две трети. Эта пропорция намного превышает потери всех других народов СССР» [91, с. 50].

Что же стряслось с четырьмя миллионами советских евреев?! Наверное, Свердлов, Нахамкес и Троцкий отравили их «Циклоном-Б»! Или нет, по России же, невероятной, как стадо платяных вшей, носились, Даймонт свидетель, «казаки, татары» и «стадо белых горилл»! Погромы, погромы, погромы, после которых немногие оставшиеся в живых рыдают на могилах и пепелищах! Вот оно в чем дело: русские чудовища голыми руками передушили четыре миллиона евреев! Азохенвэй! Геволт! Геволт! Геволт! Вэй мир! Эй, международная общественность!

В любом случае «жалость к бедному еврейскому народу, потерявшему из своих шести миллионов четыре миллиона, и негодование к тому народу, на земле которого это произошло, неизбежно должна появиться у недостаточно осведомленного читателя» [91, с. 57].

Да только вот беда!

«…по Брест-Литовскому договору с Германией, заключенному от имени России единоплеменниками Г. Райса: Бронштейном, Иоффе и другими, от России отошли Польша, Латвия, Литва, Эстония и Бессарабия, на территории которых и проживали эти „потерянные“ евреи» [91, с. 57].

Остается согласиться с Андреем Диким: «Такой способ полемизировать… у всех народов мира, кроме, может быть, израильского, от имени которого выступает г. Райе, считается недопустимым» [91, с. 57].

Впрочем, что там мнения расово неполноценных, двуногих зверей-гоев. Дитя благородной еврейки желает вести полемику именно так! Жалаит он! Душа требует! Что, кому-то не нравится?! Антисеми-и-ти-изм!!!

Не этой ли концентрированной еврейской злобностью, упорным желанием любой ценой доказывать свою исключительность (при полном отсутствии интереса к страданиям всех остальных) вызвано и движение «ревизионистов» — то есть ученых, которые вообще отрицают само существование Холокоста? На Западе довольно много людей, которые вообще считают Холокост еврейской выдумкой. То есть «что-то», может быть, и было, но самого главного — лагерей уничтожения и газовых камер — не было никогда. И вообще под «окончательным решением» нацисты понимали не уничтожение, а депортацию. Наверняка такой вариант фольксхистори возникает и потому, что правду признавать очень уж неприятно, — этот корешок очень уж очевиден.

Но, наверное, есть и другая психологическая основа: если одни упорно преувеличивают свои потери и страдания, изо всех сил пытаются представить их чем-то исключительным, уникальным, стремятся вызвать у всех остальных комплекс вины, то ведь этому хочется сопротивляться.

Из полутора… может быть, даже из одного миллиона покойников сделали шесть… А мы сделаем полмиллиона! Или вообще двести тысяч! «Нас» превращают в неисправимых чудовищ, заставляя весь народ и через полвека платить за преступления 1 % поколения дедов… А мы постараемся доказать, что жертвы «сами виноваты», и возложим на «них» такой же комплекс коллективной вины, какой «они» изо всех сил стараются натянуть на «нас».

Несколько книг «ревизионистов» переведено на русский язык, и я их уже использовал: книги Графа, Цундела, Харвурда. Самая известная из книг «отрицателей Холокоста», переведенная на русский язык, — это «Шесть миллионов — потеряны и найдены» Роберта Харвурда. Это очень квалифицированная книга, — по крайней мере, в сто раз лучше книги Даймонта. Большая часть книг «ревизионистов» до сих пор неизвестна в России… а жаль. Из них назову еще книгу Г. Рудольфа [92], — ее все-таки легче достать.

Чем сильно движение «ревизионистов»?

Во-первых, тем, что они, как юродивые, говорят о том, о чем боятся, не смеют или не решаются заговорить очень многие. Дело не только в действии законов, карающих за попытку. Общественность во всем мире настроена таким образом, что любая попытка отнестись к преступлениям нацистов объективно и без эмоций тут же воспринимается не содержательно, а эмоционально. Даже если никто не орет «нацист!», не хохочет, как гиена и не фыркает от возмущения, — присутствующие будут относиться к сказанному в первую очередь как к источнику эмоций. Или как к политическому действию: «А! Ты за нацистов, да?!».

Точно так же и попытки анализировать число убитых, условия содержания в концлагерях или судьбы конкретных людей тут же наталкиваются на чисто эмоциональное сопротивление. Или трактуются как стремление «преуменьшить страдания несчастных жертв», «сыграть на руку» их мучителям. И вообще: вы «за кого»?!

Так вот, ценность движения «ревизионистов» в том, что они уводят обсуждение истории Второй мировой войны, нацистского режима, Холокоста, поведения в нем политических сил из пласта эмоциональных завываний в пласт рационального обсуждения. Не «немецко-фашистские захватчики совершили невероятные зверства, залили землю кровью невинных людей!!!», а «батальон СС номер такой-то расстрелял 26 евреев 14 мая 1942 года». И из пласта политического в пласт научный. Не «на кого этот факт работает?», а «твердо ли установлен этот факт?».

«Ревизионисты» занимаются скучной прозой. Они выясняют, что на самом деле происходило в тех или иных местах, кто именно и что именно совершил… или не совершал. Независимо от правоты «ревизионистов» и от двигающих ими мотивов, мир от их деятельности становится трезвее и разумнее. Это радует.

Во-вторых, «ревизионисты» показывают явные несуразности в истории Второй мировой войны и Холокоста. А этих несуразностей гораздо больше, чем хотелось бы.

Весь мир обошла книга «Дневник Анны Франк». Семья Франк пряталась полтора года в тайнике, пока ее не выдали голландские сторонники Гитлера. Анна погибла, ее сестра и родители остались живы. По «Дневнику Анны Франк» сняты фильмы, прошли по всему миру пьесы… Это очень известное литературное произведение, «Дневник Анны Франк».

Это хорошее литературное произведение, но вот известный исследователь легенды о массовом истреблении Дитлиб Фельдерер из Швеции, который написал книгу о дневнике Анны Франк, утверждает, что это подделка. Он обращался в свое время к Отто Франку, отцу Анны, с просьбой разрешить проанализировать оригиналы рукописи, но получил отказ.

Затем, однако, по решению западногерманского суда, такой анализ был проведен. Официальный экспертный анализ Государственного уголовного департамента ФРГ охватывал три дневника и записную книжку с записями, датированными периодом времени с 12 июня 1942 г. по 17 апреля 1944 г., которые приписываются Анне Франк. При анализе дневника было установлено, что некоторые записи были сделаны шариковой ручкой. Добавить остается, что шариковые ручки запущены в производство только в 1951 г. Так что смотрите фильмы, читайте «Дневник Анны Франк». Литературная сторона ведь не пострадала от того, что «Дневник…» написан вовсе не Анной, и после войны.

Сколько было рассказано про идею нацистов «рационально использовать труп» заключенного, про «мыло из человеческого жира»! Так много написано (даже некие образцы предъявлялись в виде фотографий и показывались по телевизору), что некоторых читателей, наверное, огорчит заключение одного израильского ученого: в сороковые годы наука не располагала возможностью готовить мыло из человеческого жира. Нацисты если бы и захотели — у них не было такой возможности.

Если читателя интересуют факты: по некоторым, очень нечетким и противоречивым данным, в Освенциме проводились опыты по использованию человеческого жира. Есть серьезные причины считать, что таких опытов никто и никогда не проводил. Но если и проводил — то только первые, самые первые опыты. Менее жуткими они от этого не стали, но где же тут «тысячи тонн» такого мыла, снабжение им воинских частей или использование в лагерях?

Мыло из убитых евреев — это очередная пропагандистская утка, стоящая в одном ряду с заводом, изготовлявшим глицерин из павших французских и британских солдат. Во время Второй мировой войны эта байка всплывала регулярно, а в 1946 году даже состоялось… захоронение 20 ящиков мыла на еврейском кладбище в румынском городке Фольмигени. На ящиках была надпись: «чистый еврейский жир». Мыло хоронили со всеми подобающими почестями, выполнялась вся предписанная иудаизмом процедура.

Симон Визенталь, один из главных свидетелей на Нюрнбергском процессе, писал не без полета вдохновения: «Это было в Варшавском воеводстве, а фабрика находилась в Галиции, в Бельзеце. На этой фабрике с апреля 1942 года по май 1943 года переработано 900 тысяч евреев на сырье… Культурному миру трудно понять, с каким удовольствием нацисты и их жены смотрели на это мыло. …Зачарованная печаль, сидевшая в этом маленьком предмете ежедневного пользования (куске мыла. — А. Б.), разрывала даже окаменевшие сердца людей XX века» [90, с. 25].

Нужно ли доказывать, что в Бельзеце не было никакой фабрики, что никто чисто технически не смог бы «переработать на мыло» даже девятерых евреев, не говоря о 900 тысячах?

Как и большинство пропагандистских трюков, захватывающая история переработки евреев на мыло становится со временем все бледнее… на ней настаивают все меньше… И сегодня очень трудно позавидовать тем, кто принял в те времена всерьез эти похороны ящиков с мылом. Потому что израильские ученые прямо заявляют, что в те времена изготавливать мыло из человеческого жира было технически невозможно. Израильский эксперт Шмуль Краковский даже сообщил, что сказку про мыло из еврейского жира сочинили сами же нацисты. По мнению Ш. Краковского, их целью было доставить душевные страдания евреям. Остается невинно округлить глаза и спросить: «А разве Визенталь — нацист?!».

«Ревизионисты» неоднократно указывали на то, что свидетели Нюрнбергского и подобного ему процессов давали совершенно фантастические показания (которые, тем не менее, вполне серьезно принимались судом). Приведу один лишь пример: в числе документов, до сих пор хранящихся в Музее Освенцима, есть и такое показание:

«Некая молодая полька вошла в газовую камеру и перед голыми заключенными произнесла короткую, но пламенную речь, в которой она заклеймила нацистских преступников… После этого поляки опустились на колени и празднично произнесли молитву… Потом они вместе спели „Интернационал“. Во время пения пришел автомобиль Красного Креста, был пущен в камеру газ, и все испустили дух в пении и экстазе, мечтая о братстве и совершенствовании мира… И там стояла маленькая девочка пяти лет и держала за руку годовалого братца. Один из команды подошел, чтобы братца раздеть. Девочка громко воскликнула: „Прочь, убийца евреев! Не прикасайся обагренными еврейской кровью руками к моему прекрасному братику! Я теперь его добрая маменька, и он умрет у меня на руках“ [90, с. 97].

Еще раз напомню: весь этот нелепый, вызывающий чувство неловкости бред про поляков-католиков, которые после молитвы поют „Интернационал“ и мечтают о совершенствовании мира, про пятилетнюю девочку, произносящую патетические речи на пороге газовой камеры, не только считался „ценными свидетельскими показаниями“, но и неоднократно публиковался. Остается поблагодарить господ „ревизионистов“ за то, что они обратили, наконец, внимание на нелепость и недостоверность такого рода „показаний“.

„Ревизионисты“ показывают, что порой во всем мире принимают за чистую монету явно невероятные сведения. Истории про сжигание трупов без горючего, про сжигание тысяч трупов в огромных ямах, про поливание еще не сгоревших трупов вытапливающимся из других трупов жиром еще более невероятны, чем Анна Франк, пишущая шариковой ручкой свой дневник. Трупы не могут гореть сами собой! Это нарушение элементарных законов природы! Известно, что в крематориях надо потратить немало горючего для сожжения каждого трупа, а в Индии стоит вполне серьезная проблема исчезновения лесов из-за необходимости сжигать покойников: на каждого из них требуется до 300 килограммов дров, и то мягкие ткани сгорают не всегда полностью, в воду Ганга сбрасываются и кости, и обугленная человеческая плоть. Уничтожая трупы в Бабьем Яру, нацисты столкнулись с такой же проблемой; уже после их бегства из Киева жители города могли пройтись по сплошному пласту пепла, смешанного с костями. В этом пласте толщиной порядка 2–3 метров попадались почти не прогоревшие куски человеческих тел и куски золота: просмотренные немцами зубные коронки, обручальные кольца и так далее. Это золото и искало население. Но промысел оказался недолог, потому что пласт начал издавать сильнейшее зловоние, и „работать“ там сделалось просто опасно.

На фоне этих фактов истории про „самовозгорающиеся“ трупы выглядят особенно забавно, и остается посетовать, как же легко вроде бы неглупым людям внушить самые невероятные вещи! Стоит построить получше машину пропаганды, повторять одну и тут же глупость почаще — и готово! Ведь в то, что нацисты сжигали трупы почти или совсем без применения дров или горючих материалов, верят десятки миллионов людей.

Если, конечно, справедливо мнение базельского „Еврейского обозрения Макоби“, писавшего в номере за 11 ноября 1993 года, что „каждый еврейский человек… может жить, зная, что еврейский народ не подчинен законам природы“ [90, с. 99], — тогда все в порядке. Трупы остального человечества не горят, а вот евреи — горят. Если же на евреев хотя бы частично распространяются законы физики…

„Ревизионисты“ собрали приличную „коллекцию“ историй про то, как убивали евреев, но большую часть этих историй смело можно отнести к числу сказок. Чего стоят истории про „пневматический молот“, „электрические ванны“, удушение раскаленным паром, применение хлористого газа, кипятка, кислот! Американский обвинитель Роберт Джексон на Нюрнбергском процессе даже говорил о „специально изобретенном средстве уничтожения“, с помощью которого 20 тысяч евреев были убиты „мгновенно и так, что от них ничего не осталось, никакого следа“ [90, с. 27]. Василий Гроссман всерьез утверждал, что в Треблинке из специальной камеры откачивали воздух, и евреи умирали [93, с. 11].

Очень подозрительно выглядит и то, что рассказы обо всех этих способах уничтожения много раз изменялись оккупационными войсками. Применительно к Треблинке таких способов уничтожения было по крайней мере пять, и очень уж часто менялись показания свидетелей.

Подозрительно выглядит и полное отсутствие материальных доказательств многих преступлений. Сразу после войны по миру пошли жутчайшие истории про холм, на котором уничтожали людей электротоком. Холм якобы срыли перед отступлением.

Стефан Шенде с подробностями рассказывал о „человеческой мельнице“ в Бельзеце — колоссальном сооружении диаметром 7 километров, уходящем глубоко под землю. Заключенных туда свозили на поездах, шедших спиралью и все ниже и ниже, ставили на специальные плиты и медленно погружали в воду. Их убивали разрядами электричества, а потом металлические плиты поднимались, и опять пускали ток, сжигая этим током тела дотла [94, с. 290]. Не будем даже спрашивать: зачем запускать сложнейший механизм, опуская тысячи людей в воду, если ток мог испепелить их и так? Если он действовал не благодаря воде, а передавался через металл? Отметим другое: никаких следов „человеческой мельницы“ в Бельзеце не обнаружено. И следов разрушения, взрыва какого-то колоссального сооружения тоже не обнаружено. Все это очень подозрительно и уж, конечно, никак не подтверждаются сказки, рассказанные Шенде в его книге с претенциозным названием „Последний еврей из Польши“.

Есть, конечно, у „ревизионистов“ и серьезные огрехи. Проистекают они в основном от неведения специфики Восточной Европы, особенно России. Передавая нелепые слухи о том, что „немцы сбросили всех евреев в Днепр“, „ревизионисты“ вообще выражают сомнение, — а был ли вообще расстрел в Бабьем Яру? И если был, то действительно ли уничтожили 40 тысяч человек?

Насчет числа убитых — спорить не буду. Говорили и про 20 тысяч человек, и про 33 тысячи. Вряд ли это так уж важно. Торговаться о числе не имеет ни малейшего смысла, потому что убийство даже одного человека — это тягчайшее преступление. А вот насчет самого факта…

Когда „ревизионисты“ передают нелепые слухи о Бабьем Яре, трудно сдержать улыбку. Но в том-то и дело, что Бабий Яр — вовсе не страшная сказка. Чтобы знать это, автору сего даже не надо читать книги, потому что осенью 1941 года женщины моей семьи находились в Киеве. Деда за его немецкое происхождение укатали в Сибирь, и еще хорошо, что он вообще остался в живых. Дядю призвали в Красную армию, и он погиб в 1942 году. А мама и бабушка были в Киеве, и для них вовсе не было тайной происходившее в Бабьем Яру. Впрочем, весь город видел, как собирали евреев, как их гнали туда, где уже раздавались пулеметные очереди.

В тот же день за моей 17-летней мамой пытались ухаживать юные немецкие солдатики. Реакция понятная: ужас. Для русско-немецкой девочки эти солдаты были как бы залиты человеческой кровью.

— Там же были старики, женщины, дети! Как вы смогли?!

Реакция немецких солдатиков: обида, возмущение.

— За кого вы нас принимаете, девушка?! Мы — не палачи, мы солдаты. В Бабьем Яру вовсе не было людей, там были одни только евреи!

Общее число свидетелей одного только Бабьего Яра вряд ли меньше нескольких десятков тысяч, и до сих пор жив человек, который 14-летним мальчиком вылез из рва и убежал. Некоторые свидетели написали книги, и для заинтересованного читателя могу рекомендовать книгу самого известного из этих живых свидетелей, Кузнецова [95].

В последние годы движение „ревизионистов“ так усилилось, книг издается так много, что „Библиотека Конгресса при каталогизации книг“ приняла формулировку: Холокост. Еврейский. 1939–1945. В противовес другой: Холокост. Еврейский — Ошибки. Измышления» [96, с. 164].

Если кого-то интересует личное мнение автора — то, скорее всего, речь идет не столько об ошибках, сколько о неточностях и о преувеличениях «ревизионистов». И уж, конечно, их книги гораздо полезнее, чем книги Даймонта, — и для установления исторической истины, и для нравственного здоровья человечества.

Но среди мифов о Шоа особо надо рассказать о попытках сделать коллективных преступников из целых народов Европы.

Придется нам опять почитать мистера Даймонта, так как есть у него способность самым красочным образом выражать мысли, характерные для худшей части евреев.

Как мы помним, согласно расовым законам, евреями считались люди, у которых трое из дедов были евреями, или тот, у кого евреями были двое из дедов и кто состоял в еврейской общине или исповедовал иудаизм. А тот, кто не исповедовал иудаизма и у кого евреями были только двое из дедов и бабок? Тот не считался евреем. А тот, у кого одна бабка или один дед были евреями? Нет, он не считался евреем.

Таковы факты. Но мистеру Даймонту надо, чтобы эти факты были другими, и вот: «По этим законам все, в чьих жилах текла еврейская кровь, лишались гражданских прав. Евреем считался даже тот, у кого только дедушка был евреем» [4, с. 482]. И не стыдно ему врать, взрослому дядьке?! А еще раввин, служитель Божий…

Дальше больше — «Убийство стало круглосуточным занятием немцев» [4, с. 484]. «Мало-помалу значительная часть немецкого населения была занята планированием, строительством и обслуживанием лагерей уничтожения» [4, с. 486]. В общем, не спали и не ели, а только убивали и убивали.

«В одном только Освенциме было занято свыше 7000… немцев. Они приготовили сотни тонн человеческого пепла, который использовался как удобрение на немецких полях. Они вытопили из еврейских трупов тысячи тонн жира, из которого приготовлялось дешевое мыло» [4, с. 488].

Ну, о мыле мы уже кое-что знаем. Как нетрудно понять, «приготовить» пепел от сожженных трупов невозможно, он сам образуется при сжигании. А рассеивали этот пепел над вполне даже польскими полями, отнюдь не вывозя в Германию.

Впрочем, доводилось мне даже читать про то, что «из еврейских костей немцы делали муку и продавали ее в магазинах; из трупов делали мыло и посылали его в подарок своим женам; волосами еврейских женщин и девушек они набивали матрацы. Шесть миллионов евреев превратились в пепел, муку и мыло» [97, с. 275].

Как видите, дорогой читатель, основатель государства Израиль международный террорист Менахем Бегин — еще более отвратительный враль, чем мистер Даймонт. Но если Даймонта еще допустимо считать невеждой, то уж Менахем Бегин врет сознательно и подло, — ведь он-то, как-никак, участник событий и современник (в отличие от Даймонта, писавшего с того берега океана). Уж Менахем Бегин наверняка хорошо знает: никогда и никто не делал муку из «еврейских костей», а тем более не продавал ее в магазинах. Никогда и никто не слал своим женам мыла из человеческого жира (М. Бегин сказал бы, вероятно: «из еврейского жира»). Даже будь у нацистов такая практика, большую часть евреев они истребили не в лагерях, а в местах массовых расстрелов. Разумеется, в Бабьем Яру никто не «превращался в пепел, муку и мыло».

Объяснить эти (продолжим выражаться помягче) преувеличения можно только одним: упорным желанием, во-первых, сделать преступления нацистов еще более отвратительными и масштабными.

Во-вторых, желанием распространить эти преступления с кучки негодяев (виновных тоже в очень разной степени) на весь немецкий народ.

Этой тенденции отнюдь не избежали и российские евреи.

Взять хотя бы стихотворение К. Симонова, которое так и называется: «Так убей же его, убей!».

Так писал Константин Михайлович, с разных сторон объясняя, почему необходимо «их» убивать.

Но это что! Вот Илья Эренбург: «…Убедить немца нельзя, но зарыть немца можно и должно. Чем больше немцев убьет каждый боец, тем скорее кончится эта проклятая война… Убей немца — не то немец убьет тебя. Много еще немцев, но все-таки виден им конец: мы их перебьем. Немцы говорили, что они народ без пространства. Ладно, мы выдадим каждому фрицу по два аршина. Проклятая страна, которая принесла столько горя всему человечеству, которая разорила и опечалила наш народ, получит по заслугам: Германия станет пространством без народа» [98, с. 111].

У людей, стрелявших друг в друга на войне, наверное, естественны негативные чувства друг к другу, от недоверия и неприязни до настоящей тяжелой ненависти. Трудно полюбить тех, кто убивал твоих близких, бомбил твои города, кто целился в тебя, и ты жив потому, что этот «кто-то» промахнулся.

«Ох, как это соблазнительно возненавидеть другую нацию, особенно когда есть личные, такие уважительные причины. Не обязательно ненавидеть, можно презирать, брезгливо морщиться, можно не доверять, вежливо улыбаться, обходя щекотливые вопросы…» [99, с. 202].

Но ведь даже ненависть, которую на государственном уровне культивировали в СССР в 1942, 1943 годах, «потом, в сорок четвертом, в сорок пятом стали подправлять, корректировать, разъяснять, и то мы не очень-то хотели вникать» [99, с. 152].

Наверное, эти не лучшие чувства неизбежны у воевавшего поколения. У тех, на кого падали бомбы. Правда, эти чувства я гораздо чаще обнаруживаю у советских ветеранов, чем у немецких… Ну ладно, даже это можно объяснить комплексом вины. Немцы считают себя неправыми, нацией преступников, и потому готовы прощать больше, чем жертвы их преступлений. Ладно, пусть будет так…

Но почему одни люди считают, что «нельзя же себя допускать»? Задают вопрос: «Как могло то низменное, стыдное чувство быть таким сильным?» [99, с. 202] И даже ненавидя, презирая, не хотят испытывать эти чувства, считают их низкими и недостойными. Почему поляки, которым досталось ничуть не меньше евреев, чья страна лежала в совершеннейших руинах, в чьей стране располагались самые страшные лагеря уничтожения, могли примириться с немцами?

А другие люди вовсе не задают себе вопросов Д. Гранина. Просто ненавидят совершенно непринужденно, с такой простодушной злобностью, что только диву даешься.

То есть некоторым евреям хотелось бы сделать виноватыми не только немцев. «В 1995 году, уже при президенте Жаке Шираке, признана ответственность французского государства и также коллективная вина», — с удовлетворением констатирует еврейская исследовательница. И: «Уже признаны как факт депортация на расовой основе и преследование евреев. Это все вписано в общую национальную французскую память» [100, с. 167].

Так что французы — они тоже не сахар, и в их национальную память тоже необходимо запихнуть поглубже: вот что «вы», гады, сделали с «нами»!

Но немцы — они, конечно же, вне всякой конкуренции. «По сей день единственными в мире сторонниками подлейшей нацистской теории, отождествлявшей Гитлера с Германией и видевшей в гитлеризме откровение немецкой души, оказываются евреи, не оправившиеся от шока того времени. Можно ли винить их? Но понять — не значит принять и оправдывать[5].

Германофобия принимает подчас в Израиле отталкивающие, постыдные формы. Год назад состоялся у нас Международный съезд партизан и организаций сопротивления времен войны. Прибыли греки, французы, бельгийцы, итальянцы… Единственными, кого израильские партизаны отказались допустить на съезд, были их немецкие товарищи — активные участники боев с гитлеровцами, единственная вина которых была в том, что они как немцы принадлежали к „народу убийц“. Это крайний пример, но без преувеличения можно сказать, что для многих германофобов в Израиле явление „хорошего немца“ просто невыносимо… Какая-то из глубины души идущая потребность заставляет их хотеть, чтобы каждый немец был гитлеровцем. Зло должно быть персонифицировано; анализировать, различать — значит снижать ненависть» [101, с. 70].

А им, как изволите видеть, вовсе не хочется «снижать ненависть» и для того персонифицировать и различать.

Марголин находит даже объяснение, как будто даже и объективное: «Каждый, имеющий малейшее представление о еврейской истории, знает, что ее отличительную черту составляет непомерно затянувшееся Средневековье. В Германии Гитлера вулканически прорвалось Средневековье, которое под тонким слоем последних двух-трех столетий дремлет и доныне в глубине европейской цивилизации. Но у евреев Средневековье зримо и ощутимо по сей день на самой поверхности жизни. Легче снять черный кафтан с тела, чем с души. При малейшем потрясении оживают призраки прошлого. Оживает комплекс заклейменного народа» [101, с. 69–70].

Единственная поправка — оживает не Средневековье. По крайней мере, не европейское Средневековье с его уже поголовным христианством, с законами, преследующими индивидуального преступника, а не весь его род и коллектив Бог знает до какого колена. Оживает Древний Восток во всей красе — с кровной местью, устрашающими акциями, с крепостными стенами, покрытыми кожей врагов.

Не хочется очередной раз «обобщать», и потому скажу так: у евреев слабее, чем у христианских народов, выражена «свойственная порядочному человеку склонность взыскательней относиться к себе и ко всему своему, чем к другим и ко всему чужому» [БЭ, с. 48]. У древних иудеев, создавших свою мировую и одновременно племенную религию, было другое понимание порядочности, чем у нашей старшей современницы Доры Штурман.

К сожалению, большинство людей, читающих книги о Холокосте, об истреблении евреев и обо всем, что происходило в лагерях уничтожения, ищет не столько исторических знаний, сколько возможностей пощекотать себе нервы. Эдакий фильм ужасов, действие которого разворачивалось в самой что ни на есть реальности, и не так уж давно. Событие жуткое, как ночной кошмар, но которому есть множество свидетелей.

Но стоит углубиться в вопрос с другими целями, и тут же выясняются удивительные вещи.

Стоит присмотреться — и в нацистской Германии найдется немало людей, которые не убивали, а спасали евреев. По миру в 1993 году прошел фильм Стивена Спилберга «Список Шиндлера», и десятки миллионов людей узнали про этого необыкновенного человека, Оскара Шиндлера.

К сожалению, книга Томаса Кеннели не переведена на русский язык и не издана приличным тиражом. Рассказывают, что во время премьеры «Семнадцати мгновений весны» в зале раздавались время от времени взрывы хохота: так веселило немцев изображение реалий Третьего рейха в этом фильме. Ну, а в книге Т. Кеннели этого нет, там реалии выписаны в полном соответствии с познаниями даже не историка, а очевидца.

Шиндлер действительно поставил себе цель: спасти как можно больше людей еврейского происхождения. И он, выпуская продукцию для вермахта, включал евреев в списки «совершенно необходимых» ему для этого производства людей. Эсэсовцы прекрасно понимали его игру, и как-то один из них даже заявил: что, мол, вы зря стараетесь? У этих людей нет никакой перспективы, мы их все равно поголовно уничтожим, не сегодня, так завтра [103, с. 247].

Интересно, что сами спасенные проявили одно из самых симпатичных еврейских качеств: умение помнить добро. Еще на Рождество 1945 года они подарили ему… золотой браслет. Сделан он был из золотых коронок, вынутых этими людьми из собственных ртов. А когда Шиндлер после войны скрывался в Южной Америке (он ведь работал на нацистское государство, этот ужасный военный преступник Шиндлер!), спасенные им и их дети слали Шиндлеру деньги и продовольствие. Справедливость пришла к нему поздно: истеричная германофобия помешала признать Шиндлера праведником мира до шестидесятых годов. Но люди, которых он спас, признавали его независимо от воли своего государства и от воплей тех, кто хотел только коллективной мести немцам.

Иногда мне кажется, что личные отношения людей — независимо от государств и политических систем — единственный способ сделать все Холокосты всех народов мрачным воспоминанием. Чем-то вроде отвратительной и страшной сказки, приходящей из мглы веков вместе с историями про ассирийцев, римскую работорговлю, колониализм, Одесскую и Киевскую ЧК.

И Шиндлер ведь был не один! Вот еще одна книга о спасении болгарских евреев, вышедшая с характерным подзаголовком «Второй случай Шиндлера» [104]. Некоторые немцы рассказывали мне, что существует по крайней мере еще пять книг, и все с таким же подзаголовком, про «второй случай Шиндлера». Это наводит на размышления…

Берлинский пастор Лихтенберг с «кристальной ночи», с первых погромов в 1938 году, молился «за евреев и неарийцев» каждый день. Молился публично и к тому же призывал свою паству. Так и молился до 1941 года, когда его все-таки арестовали. Полгода Лихтенберга держали в тюрьме, старались его «перековать». «Меня не интересует, какие статьи ваших законов я нарушил, — заявил Лихтенберг на суде. — Но я действительно молился за несчастных». Пастор Лихтенберг умер по дороге в Дахау.

Еврейский ученый Эмиль Фокенхайм в книге «О христианстве после Холокоста» пишет, что по крайней мере один христианский друг не отказался от него в тяжелые годы, хотя сам подвергался из-за него опасности. Такие же сообщения делают довольно многие из уцелевших евреев: у всех у них были какие-то друзья среди «арийцев».

Сегодня Германию захлестывает просто какой-то покаянный психоз. По стране катится вал разрывания на себе одежд, самооплевывания и самоотрицания. «Мы — народ Отто Скорцени и Гитлера!!!» Это массовое поветрие не кажется мне ни разумным, ни даже по-человечески симпатичным. В ФРГ законы запрещают сомневаться в том, что евреев убили не шесть миллионов, а меньше. Если вы захотите выразить такое сомнение — вам не преподавать во многих, и притом в самых престижных университетах. Демонстрировать дружелюбие по отношению к иностранцам считается хорошим тоном, а сомневаться в том, что немцы ужасные типы — неприлично.

Есть в Германии такой писатель — Вейдле. В 1999 году он получал в Берлине престижную литературную премию.

— Что вы смотрите по телевизору?

— Ничего. Я не могу смотреть телевизор.

— Скучные программы?

— Нет. Просто телевизор превратился в большую дубинку для немцев. По телевизору все время показывают и рассказывают, какой я отвратительный человек, какие вообще немцы плохие и жестокие. Мне неприятно слышать об этом по пять раз в день.

Что тут было! Премию Вейдле все-таки дали, но на телевидение больше не пустили, и начался длительный, не по-немецки шумный, не по-европейски грубый процесс поношения Вейдле на телевидении и в печати. Минимум человек десять сочли нужным объяснить, что это такие, как Вейдле, начали две мировые войны, это из-за таких, как он, к ним до сих пор относятся подозрительно. «Демократическая общественность» даже устроила пикетирование возле дома Вейдле, причем скандировала хором: «Вейдле — нацист!».

Или вот: в декабре 2001 года в Берлине готовили выставку, посвященную «преступлениям вермахта». Да, именно так! Целью выставки было показать преступность вермахта, его, как выражаются пропагандисты, «античеловеческую сущность». В ходе подготовки выяснилось, что часть фотографий попросту подделана… То есть сами фотографии-то подлинные, но запечатлено на них совсем не то, что написано. То труп ребенка среди развалин, как оказалось, сфотографирован вовсе не в английском Ковентри, а в немецком Кельне. И свидетельствует эта фотография не о «зверствах немецко-фашистских захватчиков», а о мстительных настроениях британских летчиков (на войне как на войне, но эта девочка лет пяти наверняка не состояла в НСДАП и не принимала участия в слете эсэсовцев).

Те мертвые женщины и дети, как выясняется, — это вовсе не евреи, собственноручно задушенные злодеем Вейдле. Это, оказывается, немцы, убитые НКВД в Восточной Пруссии…

Шум поднялся невероятный, собралась целая международная комиссия, — проверяли подлинность фотографий. Часть отбраковали, но все-таки основная цель выставки осталась прежней — показать, какие немцы ужасные и какой он был чудовищный, этот вермахт. С этой идеологией выставка и состоялась.

Некоторые же немцы ощутили себя задетыми. С точки зрения этих чудовищ, которые так и не стали демократами, вермахт вовсе не был преступной организацией. Тут уместно заметить, что вермахт и правда был самой обычной национальной армией и вовсе не ставил никаких идеологических целей. Нацистское государство и национал-социалистическая рабочая партия пытались установить контроль над армией, хотели ее сделать орудием для проведения своей политики. Но Красная армия в Советской России с самого начала была таким орудием, а вот вермахт все-таки создавался с другими целями и слугой НСДАП до конца так и не стал.

Сравнить это можно с тем, как если бы после переворота 1917 года сохранялась бы русская армия. С вековыми традициями, со штандартами, пропитанными пылью дорог Германии и Франции, пороховым дымом Лейпцига и Бородина. Со «здравия желаю» и «вашим благородием», с Георгиевскими крестами и георгиевскими кавалерами. А над этой армией, изо всех сил корячась сделать ее идейной и послушной, мечутся большевички.

Представляю сцену: сидит задумчивый казак, чистит саблю. Вваливается Яша Свердлов — со всей атрибутикой в виде черной кожанки, шлема типа «думоотвод», огромного нагана, из которого, впрочем, Яша не способен попасть даже в корову. Начинает нести про эксплуатацию человека человеком и необходимость мировой революции.

— А пошел ты…

— Тебя самого эксплуатируют! Ты жертва капитализма!

— Сам ты жертва… Сказал бы я, чего. Отвали, не мешай саблю чистить.

— Троцкому пожалуюсь!

— Я т-тебе, сука, пожалуюсь.

…Для Советской России такие отношения армии и политического руководства — просто ненаучная фантастика. Но вермахт в Третьем рейхе примерно так и жил, то лавируя, то откровенно посылая подальше, как их называли в войсках, «нациков».

Если я скажу, что офицеры вермахта много раз не губили, а спасали людей на оккупированных территориях (в том числе и евреев), многие воспримут это как глупую выдумку. В том числе и многие немцы воспримут.

Но вот такая история произошла в Вильнюсе в 1941 году… Дело в том, что в Вильно-Вильнюсе жил такой человек — Семен Маркович Шапшал, верховный хакан всех караимов. Шапшал служил русским царям, пока существовала империя, одно время даже был русским послом в Иране. После распада империи пожилой Шапшал тихо доживал в Вильно, служа караимам своего рода духовным вождем.

После оккупации Польши[6] к Шапшалу стали ходить в гости немецкие офицеры. Старшие офицеры, в чине подполковника или полковника. Семен Маркович охотно угощал их кофе и на хорошем немецком языке рассказывал о своих приключениях, показывал сувениры, привезенные из разных концов мира. Как-то раз гости Шапшал а спросили:

— Герр Семен, а вы знаете, что скоро будете уничтожены?

— За что?! — изумился Шапшал.

— За что… Вы ведь еврей?

— Нет, я караим… У нас много отличий от евреев.

— Вы не могли бы написать документ о том, что именно вас отличает?

— Разумеется… А почему это важно?

— Потому, что если караимы — евреи, то их уничтожат вместе с евреями. А если это совсем другой народ — то к нему и относиться будут иначе. Напишете?

— Напишу…

— И не забудьте обосновать, что караимы — потомки остготов.

— Но они вовсе не потомки!

— Это не имеет значения, вы, главное, напишите.

Шапшал пожевал губами, помялся… Таких задач ему на дипломатической службе не доводилось решать.

— Я не уверен, что смогу написать правильный документ… Документ, который будет соответствовать духу…

— Господин Шапшал, если вы не напишете документа, это будет стоить жизни лично вам и всему вашему народу. Лучше напишите, что караимы — потомки остготов, которые приняли иудаизм.

— Но мы не принимали иудаизм! Мы с евреями не согласны… У нас похожая, но совсем другая вера.

— Тем лучше. Расскажите и про то, что караимы не имеют к евреям никакого отношения. А мы завтра зайдем и поможем дописать документ.

На другой день офицеры зашли к Шапшалу, долго кромсали написанное им, чтобы текст «соответствовал духу». Геббельс умиленно всхлипнул, читая творение Шапшала в редакции офицеров вермахта… Про «всхлипнул» — может быть, это еще и фольклор, но что из-за своевременно написанного документа караимы сохранились как народ — это факт.

А немецкие офицеры отправились в Вильнюсское гетто, объяснили ситуацию и стали записывать в караимы всех желающих. Эсэсовцам это вовсе не нравилось, но поделать они ничего не могли, — офицеры вермахта ссылались на постановление Геббельса. Так в СССР кто-то мог заорать: «Да это же сам товарищ Каганович подписал!». По одним данным, они спасли три тысячи человек, по другим — пять.

История сохранила некое продолжение, связанное с Шапшалом. После советской оккупации Литвы в ней вел раскопки начинающий московский археолог Д. Б. Федоров [105]. Они с Шапшалом подружились, и Федоров пытался открыть в Вильнюсе музей истории караимов. Однажды он попросил:

— Напишите, как именно поляки эксплуатировали караимов.

— Почему это важно?

— Потому что если вы пролетарии — тогда мне будет легче организовать музей.

Семен Маркович пожевал губами, подумал…

— Вы знаете… Похожий документ мне уже доводилось писать…

Для интересующихся: Федоров сумел придать бумаге необходимое «соответствие духу», но музей все-таки не открыли.

Жаль, что история умалчивает, какова судьба немецких гостей Шапшала, спасителей нескольких десятков тысяч караимов всей Европы и нескольких тысяч евреев Вильнюса. Может быть, они и сегодня доживают свой век — хорошо, если на родине, а не в Парагвае. Возможно, кто-то из них прямо сейчас рассказывает десятилетнему испаноязычному правнуку, как он шел через готические города Европы, давил москитов на щеке; потом старик переводит взгляд на пальмы, склонившиеся над Параной, и собственное прошлое кажется ему невероятным цветным сном.

Хорошо, если так; мне приятно думать, что эти славные люди могут быть живы. Потому что в ту страшную, рычащую ненавистью, хлюпающую человеческой кровью эпоху жизнь их могла прерваться спустя считанные дни или недели после мирных бесед с Семеном Марковичем за чашечкой кофе. Если их нет в этом мире — дай Господи, чтобы сразу и чтобы в бою.

«Мы — народ Гитлера и Геббельса!» — стонут, заламывают руки современные немцы. Народ Гитлера? Ну, какой народ в большей степени заслуживает этого названия, можно еще поспорить: «По мнению Ганса Франка (нацистского юриста, исследовавшего родословную Гитлера. — А. Б.), дедом Адольфа Гитлера скорее всего являлся еврей Франкенберг» [106, с. 5].

Дед этот по отцу, и по законам раввината Гитлер не мог быть признан евреем. Но он еврей в той же степени, что и Лев Гумилев или публицист Лев Аннинский, и пусть расово озабоченные сами спорят, «чей» он в большей степени и согласно чьим обычаям. Для моего народа племенная жизнь кончилась давно.

Но Гитлер Гитлером, а Оскар Шиндлер — уж точно этнический немец. И эти офицеры вермахта, вряд ли причисленные к числу праведников мира. Немцы — народ Гитлера и Геббельса?! В гораздо большей степени они народ Конрада Аденауэра, пастора Лихтенберга, вильнюсских друзей Шапшала, Оскара Шиндлера. И многих, многих других шиндлеров.

А положение, в котором очутились немцы, ничего не доказывает, кроме одного: евреи — вовсе не исключительная нация. Вот и немцы теперь — козлы отпущения, которых к тому же доят. Впрочем, такими же козлами пытаются сделать и поляков.

Перед Второй мировой войной почти три миллиона ашкенази жило в Польше. Во время между 1920 и 1939 годами польские евреи стремительно ассимилировались. Общее число родившихся от родителей разных национальностей превышало полмиллиона, и число их стремительно росло.

В Польше официально действовали те же сионистские организации, что и в Российской империи. Только в СССР их прикрыли, а в Польше они работали себе и работали. Функционировала организованная Жаботинским молодежная боевая организация «Бейтар» во главе с будущим палачом Дейр-Ясин, еврейским террористом Менахемом Бегином.

Вот он, один из парадоксов еврейской жизни: евреи в Польше имели то, чего были напрочь лишены евреи в СССР. Но настроены были просоветски!

«Читая предвоенную эмигрантскую прессу, я не мог отделаться от неприятного чувства и благословлял судьбу, что я свободен от узости и мелочных придирок и могу относиться к советской действительности с должной объективностью. Резкие антисоветские выступления вызывали во мне брезгливость. В моей книге „Идея сионизма“, вышедшей перед войной, нет и следа враждебности к Советскому Союзу, — так писал бывший киевский еврей Ю. Марголин (чей отец и дядя были богаты и известны еще в XIX веке). — Прожитые тяжелые годы не отразились на объективности моей мысли. Я перестал бы быть самим собой, если бы потерял способность спокойно и всесторонне анализировать факты, учитывая все про и контра. Бесполезно говорить мне о достижениях и заслугах Советского Союза. Я знаю все, что может быть сказано в его пользу.

Семь минувших лет сделали из меня убежденного и страстного врага советского строя. Я ненавижу этот строй всеми силами своего сердца и всей энергией своей мысли. Все, что я видел там, наполнило меня ужасом и отвращением на всю жизнь…Я считаю, что борьба с рабовладельческим, террористическим и бесчеловечным режимом, который там существует, составляет первую обязанность каждого честного человека во всем мире. Терпимость или поддержка этого мирового позора людьми, которые сами находятся по другую сторону советской границы, в нормальных европейских условиях, — недопустима. Я счастлив, что нахожусь в условиях, когда могу без страха и открыто рассказать все, что знаю и думаю об этом режиме» [101, с. 183–184].

Наверное, иные евреи осудят меня за эти слова, но позиция Марголина — очень, очень еврейская… в силу уже двойного счета. Пока мордовали в лагерях не его, пока советская власть была проеврейской, а под нож шли русские — он брезгливо морщился: ах, какие они мелочные, не способные беспристрастно изучать все факты, эти полуживотные-гои! Он ни слова не сказал против красных преступников, когда ангелы не успевали принимать души расстрелянных на Соловках. А как дали по башке именно ему, когда в лагеря пошла высшая раса, гениальные дети евреек, — вот тут-то мы и заорали!

«Люди, нейтральные перед лицом советской системы, заслуживают такого же глубокого презрения, как и те, кто считали возможным нейтралитет и терпимость по отношению к Освенциму, Треблинке и Бухенвальду… В сознании этих людей или в их подсознании происходит глубокий процесс перерождения „левой идеологии“… в нечто такое, что отдает бойней и гнильем лагерного барака. Если мы хотим понять сущность западных симпатий к системе, уничтожающей основные ценности Запада, нам не надо бояться слова „перверсия“.

Симпатии к сталинизму вытекают из процесса внутреннего гниения и разложения, который начался и, может быть, всегда в известной степени проходил внутри европейской культуры» [101, с. 198].

«Перверсия заключается в том, чтобы не просто подавить свободу, как это делалось в прежние века, а профанировать и растлевать. В этом находят особый вкус европейские сладострастники, которые „играют“ в соединение высоких идеалов с концлагерями и находят особые „дрожь“ и „ощущения“ в синтезе полицейской диктатуры с „прогрессивностью“» [101, с. 199].

Непонятно лишь одно: способен ли Ю. Марголин отнести эти слова к самому себе и множеству других польских евреев? Если и нет, у нас самих нет причин этого не сделать. Пока гром не грянул над ними самими, они и занимались этой «перверсией» — политической или какой-то иной, это пускай сами разбираются. Это они «профанировали и растлевали», играя в соединение концлагерей с тем, что им мерещилось как высокие идеалы. И на их пухлых интеллигентских ручках ничуть не меньше человеческой крови, чем на засученных рукавах самых матерых эсэсовцев.

Одновременно с ассимиляцией евреев, усилением влияния еврейских партий «рост влияния нацизма привел к усилению юдофобии во всех звеньях польского государственного аппарата» [107, с. 69]. Насчет государства — вранье. А вот в обществе антисемитизма и впрямь стало многовато… Другое дело, что неплохо бы задать вопрос: а почему растут такие настроения? То есть если всякий, кто не любит евреев, — опасный параноик, в мозгу которого образовалась не существующая реально проблема, тогда один разговор: ясное дело, поляки попросту свихнулись.

Но кто его знает… Вдруг поляки меньше были склонны к тому, что господин Марголин обозначил как перверсия. Может быть, в их гойских мозгах, не проникнутых величием Талмуда, не так быстро шел «процесс внутреннего гниения и разложения», процесс растления свободы и превращения ее «в нечто такое, что отдает бойней и гнильем лагерного барака».

Если так, то поляки, получается, намного меньше евреев «заслуживают глубокого презрения». Это ведь не они поддерживали омерзительные социалистические идеи. Они, скорее, защищались от них.

Что в Польше этого времени появились пронацистские партии и группировки: «Рыцари Белого Орла», «Сокол», «Фаланга», «Союз Великой Польши» — это факт.

Что в Польше после смерти Ю. Пилсудского (1935 год) на рассмотрение сейма пытались внести поправки к конституции, ограничивающие права евреев, а потом предлагали законопроект введения процентной нормы в вузах (в 1921–1922 годах доля евреев среди студентов составила 24 %, при том, что евреев было 8 % всего населения).

Законопроект в сейме даже не приняли к рассмотрению, но вузы имели собственные права и часто вводили процентную норму, пусть негласно. Во Львовском университете и Львовском политехническом институте введены были особые «еврейские скамьи». Естественно, задние. Естественно, евреи должны были слушать лекции, только сидя на этих скамьях.

В 1932 году Ицхак Езерницкий, будущий Ицхак Шамир, поступил в Варшавский университет. «Как и у всякого еврея в этом городе, у меня были основания для страха… Многие из моих однокашников, еврейских студентов, не появлялись на улице без какого-либо средства защиты от хулиганов-антисемитов, чья агрессивность постоянно и неуклонно возрастала. …В более поздний период своей жизни я привык всегда иметь при себе оружие… Но в эти первые недели в Варшаве меня раздражала необходимость постоянно помнить, что, идя в университет, следует сунуть в карман нож…» [108, с. 19–20].

Польша, к которой относится все сказанное, исчезла с карты мира на несколько лет. 1 сентября 1939 года немецкие нацисты начали Вторую мировую войну, и начали ее с нападения на Польшу. К октябрю все было кончено, началась оккупация, и продолжалась она до лета 1944 года.

Насладившись зрелищем студента, идущего с ножом в университет (и обвиняющего в этом других), изопьем из родников библейской мудрости мистера Даймонта: «Самым постыдным было поведение поляков. Они безропотно выдали немцам 2 миллиона 800 тысяч евреев из 3 миллионов 300 тысяч, проживавших в стране» [1, с. 491].

Сказано по-американски хлестко, но мало того, что цифры высосаны из пальца: Даймонту несколько сложнее будет указать, какая именно организация польского государства или общества «выдала» нацистам евреев. Известно, что в 1942 году польское подпольное правительство создало специальную организацию Совет помощи евреям (Rada Pomocy Zydom), в состав которой вошли представители всех политических партий тогдашней Польши. Всех! Эта организация использовала правительственные средства и действовала от имени эмигрантского правительства.

Эмиссар польского правительства Ян Карский много раз пытался говорить с англичанами и американцами: нацисты истребляют евреев! Этот смелый разведчик надевал рваную одежду со звездой Давида на рукаве, проникал в Варшавское гетто; переодевшись украинцем-охранником, наблюдал погрузку в товарные вагоны евреев в лагере в Избице-Любельской. Живой свидетель и вместе с тем представитель влиятельных, хорошо образованных поляков, он был принят в самых высоких сферах западных стран.

«Пожалуй, на Британских островах не осталось ни одного более или менее влиятельного политика, к которому он не попытался бы обратиться» [109, с. 6]. Говорил и с Рузвельтом, но «властелин мира» «вопроса помощи евреям коснулся коротко, избегая каких-либо обязательств» [109, с. 8].

Так что польское правительство сделало все, что могло: О его работе Ян Карский издал книгу в США на английском языке: «История подпольного государства». Книга выдержала тираж больше 360 тысяч экземпляров, и если мистер Даймонт об этом не знает, так он и о существовании Византии ничего не слыхал; с американскими раввинами это случается.

Хуже, что большинство современных евреев хотят видеть поляков коллективными антисемитами и негодяями, а США и Британию — обителью демократии и прав человека. Но все это — чистейшей воды идеология, и эта позиция не имеет ничего общего с действительностью. Как раз именно англосаксонские страны остались совершено равнодушны к еврейской судьбе. Евреи могут продолжать молиться за них — но факты именно таковы.

Что же до частного поведения по крайней мере некоторых поляков, выглядело оно порой и таким образом: «…в 1932 году двадцатилетним парнем влюбился в польскую девушку, что случается и с самыми крайними сионистами. Десять лет спустя это обстоятельство спасло ему жизнь, но в тридцатые годы в Ченстохове в ужасе были обе семьи (ее семья, неукоснительно католическая, с традициями, отец — „легионист“ и депутат польского сейма). Брак был оформлен только в 1946 году, когда буря разметала и Польшу Пилсудского, и патриархальный еврейский быт. Ничего не осталось, кроме развалин. Никого не осталось из старшего поколения. Все погибли. Два мира должны были обрушиться, чтобы уничтожить препятствия к записи в актах гражданского состояния.

До этого Павел прошел через гетто, и из немецкого концлагеря помог ему бежать в 1944 году сам комендант. В Ченстохове уже не было евреев, но была у Павла жена. Она, рискуя жизнью, укрыла его в своей комнате. Для этого пришлось ей разобрать изнутри печь. День за днем выносила она в сумке по одному кирпичу, чтобы не бросалось в глаза соседям, пока не образовалось в печи место, где мог спрятаться человек. В этой комнате побывала однажды немецкая полиция с собаками — и ничего не заметила. За шесть месяцев в печи выгорело у Павла много привычных чувств и воспоминаний. После освобождения он принял „новую Польшу“, стал журналистом, очень способным журналистом, редактором большой провинциальной газеты. С братом в Тель-Авиве переписка оборвалась. Мы считали его „потерянным“.

С годами пришло жестокое разочарование. Столкнулись в душе этого человека никогда не умиравшая любовь к стране еврейского возрождения и нерушимая верность к той, что спасла ему больше, чем жизнь, — веру в человека» [101, с. 34–35].

Не забудем, кстати, и этого немца-коменданта, который помог бежать еврею Павлу. Может быть, для расистов, проповедующих ненависть к немцам за то, что они немцы, этот комендант и не является человеческим существом. Но не уподобляться же эсэсовцам из Анэнэрбе и их еврейским ученикам (или учителям? Пусть сами разбираются). А нам с вами резон запомнить, что был такой достойный человек, спасший еврея-заключенного (а может быть, и не его одного).

Противоположная по смыслу ситуация, «чудовищная история» в семье будущего президента Израиля Ицхака Шамира. Ицхак Шамир рассказал об этом автору статьи уже после официальной беседы. «Его отец родился в деревне недалеко от Рожан, там жили и его предки. Соседские отношения с польскими крестьянами складывались весьма доброжелательно, даже более того. Летом маленький Ицик обычно сюда приезжал, после чего Рожаны, как он вспоминал, казались ему большим городом. Крестьяне, друзья деда, единственного еврея, причем всеми любимого в округе, часто приезжали к Езерницким…

Когда к Рожанам приближались немцы, сестра Мириам с мужем Мотлом, пытаясь спастись от надвигающейся гибели, бежали в деревню к своим надежным друзьям. Кто же мог тогда предположить, что они погибнут не от рук фашистов, а по воле тех, кому доверили свою жизнь: их расстрелял лесник, пообещавший спрятать от немцев. Такая же участь постигла отца: „Он попросил помощи у старых друзей, жителей „своей“ деревни, — говорил Шамир, — тех самых мужиков, на чьи плечи я любил карабкаться в детстве; их большие улыбающиеся лица до сих пор у меня перед глазами. Он им верил, а они предали и убили его“» [108, с. 19].

История и в самом деле чудовищная, совершенно в духе того, что происходило во время погромов в России, — лично знакомые люди убивали друг друга. Вот только уточнить бы: а родители Рабина не имели ли кое-какого отношения к «растлению» и «перверсии»? Может быть, польским крестьянам, в силу присущей гоям скотской тупости, не нравилась красная пропаганда?

Почти то же самое произошло в местечке Едвабно, и уже в массовом порядке. О событиях в Едвабно написано несколько книг на английском и польском языках. Переводов этих книг на русский нет, и я сошлюсь на две публикации, доступные российскому читателю: в журнале «Лехаим» [110] и в журнале «Новая Польша» [111].

В изложении еврейского автора эта история такова: «23 июня 1941 года в городок вошли немецкие войска, а 25 июня поляки приступили к еврейским погромам. Они убивали своих соседей топорами, протыкали вилами, вырезали им языки, выкалывали глаза, топили в пруду, рубили головы. Простые обыватели играли в футбол отрезанной головой учителя иврита» [110, с. 29].

10 июля нацисты приказали уничтожить евреев в Едвабно. Тогда поляки согнали евреев на центральную площадь, оттуда погнали их в сарай на окраине городка, в который уже побросали тела жертв. Евреев заперли там вместе с красным знаменем и сожгли живыми.

В изложении поляков история выглядит несколько более сложной, потому что, в отличие от господина Этингера, они не забыли об очень важной детали: первый раз немецкие войска вошли в Едвабно в сентябре 1939 года. 28 сентября немецкие войска ушли из Едвабно, потому что городок перешел в советскую зону оккупации, согласно тайному договору между Третьим рейхом и СССР о разделе Польши. Почти два года продолжалась советская оккупация, и только 23 июня 1941 года в Едвабно вновь вошли немецкие войска. Тут же, уже 25 июня, вспыхивают самосуды, и нескольких евреев в Едвабно и окрестных городишках убивают как сотрудничавших с советской властью. А уж потом начинается массовое убийство.

Кроме того… Поляки в «Новой Польше» поместили выдержки из разных печатных изданий, дали слово людям разных убеждений. Допускаю, что евреи тоже могли бы сказать весьма разные слова… Но «Лехаим» не дал им такой возможности.

После войны состоялся процесс над убийцами, но проходил он закрыто, в Польше эта история не была широко известна. Только в 2000 году журналист Ян Томаш Гросс написал книгу «Соседи», где подробно и жестко описывал события этих нескольких дней.

Население же Едвабно не поддерживало тех немногих поляков, которые помогали евреям, и в 1945 году им пришлось уехать из местечка.

Такова сама история, по крайней мере, так рассказал ее Гросс, и именно эта редакция событий вызвала в Польше настоящий общественный взрыв весной и летом 2001 года. Конечно же, историю Едвабно в Польше восприняли по-разному. Есть контингент, который отреагировал просто: «Еще маленький был этот сарай! Всех не загнали». Были люди, хватавшиеся за головы: «Что же мы за народ?! Чем мы лучше немцев?!».

Но, к счастью, большинство поляков проявило более спокойную, не чисто эмоциональную реакцию.

Во-первых, в самой истории многое было непонятно. «4600 человек в одном сарае?! Но таких сараев не бывает! 1300 евреев в сарае?! Покажите нам сарай, в котором может поместиться 1300 человек!» Может быть, таких сараев было несколько? Или евреев в том сарае было все-таки поменьше? Да и вообще — во всем Едвабно жило до войны всего 2100 человек, из них порядка 60 % евреев. Откуда там 4600 и даже 1300 евреев?! Такие вопросы, вполне в духе «ревизионистов», были заданы. И справедливо.

Во-вторых, поляки совсем не забыли о поведении многих евреев в 1939 году. Гитлер и Сталин разделили Польшу, и весьма многие евреи бежали навстречу советским войскам: ура! Наши пришли! Между прочим, да не забудет читатель: дело не только в нравственной позиции этих встречавших НКВД и Красную армию. Они были еще и государственными изменниками, то есть совершали тяжелое преступление, караемое всеми кодексами всех стран мира.

Еврейский писатель говорит об этом весьма обтекаемо, давая понять несерьезность обвинений поляков: «Поляки искали виноватых в советской оккупации в 1939 году, которая повлекла за собой аресты поляков органами НКВД» [110, с. 29].

Но чуть позже вынужден выдавить сквозь зубы: «Антисемитские настроения в Польше подогревал тот факт, что в состав польского руководства входило несколько евреев, — Якуб Берман и Хиляри Минц. Кроме того, несколько евреев было в органах безопасности на ответственных постах, и это ловко использовалось антисемитскими элементами» [110, с. 30]:

Насчет «элементов» — ничего не могу сказать, а вот добавить кое-что есть: евреи в польском коммунистическом руководстве были от начала до конца ставленниками Сталина и вернулись в Польшу с Советской армией. Чем эти люди отличаются от бургомистров, которых ставили нацисты, трудно понять. Если и отличались — то решительно в худшую сторону, потому что ставленники Советов были беспощаднее и подлее большинства бургомистров.

Польское население, за исключением небольшой группы коммунистов в городах и еще меньшей — в деревне, восприняло нападение СССР и создаваемую здесь советскую систему так же, как и немецкое нападение…

Еврейское же население, особенно молодежь, массово приветствовало вторгающуюся армию и введение новых порядков, в том числе и с оружием в руках.

Второй вопрос — это сотрудничество с репрессивными органами, прежде всего с НКВД. Сначала этим занимались всяческие «милиции», «красные гвардии» и «революционные комитеты», позднее — «рабочая гвардия» и «гражданская милиция». В городах они почти полностью состояли из польских евреев.

«…Польские евреи в гражданском, с красными нарукавными повязками, вооруженные винтовками, широко принимали участие также в арестах и депортациях», — так писал в газету «Речь Посполита» профессор истории пан Томас Стшембош, и выдержки из его статьи перепечатала «Новая Польша» [111, с. 69–70].

Советские войска захватили Западную Белоруссию и Западную Украину — то есть не территорию собственно Польши. Но и в этих восточных областях Второй Речи Посполитой было густое польское население. Жили там и украинцы, и белорусы, и поляки, и евреи.

В короткое время оккупации восточных областей, с осени 1939 по лето 1941 года, страшный удар обрушился именно на поляков. А евреи составили слой местной агентуры советской власти. Возможно, в этом проявились старые межнациональные противоречия, и поляки расплачивались за свое высокомерие в отношении евреев. Пусть так! Но известно немало случаев, когда польские офицеры Армии Крайовой успевали переодеться в гражданскую одежду, жили дома и вполне могли избежать ареста НКВД. Доносили на них именно евреи, и польский парень вполне мог по такому доносу попасть в лагеря и вернуться только в 1945 году. А мог попасть и в Катынь и не вернуться вообще. Почему поляки должны об этом забывать?

В Едвабно начиналось с расправы именно с такими евреями — с коллаборационистами, работавшими на НКВД. Чем отличается такая расправа с предателями от убийства агентов гестапо? Да ничем!

А нравится это евреям или не нравится, но поведение этих добровольных стукачей и агентов советизации было вот этим самым: государственной изменой и предательством. Ведь граждане Польши, получается, добровольно шли на службу оккупационной армии.

В-третьих, поляки совершенно справедливо сочли кампанию в печати не столько делом установления исторической истины, сколько политическим актом.

Идея раскопать место массового погребения евреев в Едвабно вызвала бешеное сопротивление именно с еврейской стороны. Казалось бы, вот прекрасный случай установить истину, доказать полякам, какие они страшные преступники! Но законы иудаизма, оказывается, воспрещают проводить раскопки погребенных…

В Польше немало было людей, соглашавшихся с этой логикой: мол, раз есть такое положение, нельзя тревожить прах евреев. К счастью, победила другая логика: Польша — суверенное государство, и на своей территории оно должно следовать своим законам, а не обычаям раввината. Раскопки произвели. В двух братских могилах число покойников составило 300–400 человек. Что ж! Вот такие сараи бывают, в которых может поместиться 300 человек. Это реально.

Президент Польши Квасневский принес извинения от своего имени и от имени поляков, которые переживают боль и стыд за эту трагедию, попросил прощения у еврейского народа. 40 % поляков были за то, чтобы просить прощения. 35 % — категорически против. Александр Квасневский действовал от имени меньшинства.

То есть большинство поляков относятся к убийству евреев в Едвабно совершенно адекватно: как к страшному и отвратительному преступлению. Но помнят они еще и про тех польских офицеров, которые попали в Катынь потому, что их выдали Советам их еврейские сверстники. И офицеров НКВД, оставивших после себя кровавый след в Польше, и их добровольных помощников — тоже помнят.

Вообще в самой Польше трудно придумывать какую-то фольксхистори, связанную с событиями Второй мировой войны. Эта война оставила слишком страшный след на польской земле. Слишком много трупов, слишком много разрушенных семей, слишком много тяжелого и мрачного. Поляки помнят слишком многое, их память хранит события, очень разные по смыслу.

На их земле нацисты истребляли евреев. Но истребляли-то сплошь и рядом с помощью других евреев! «В гитлеровских гетто существовала так называемая еврейская полиция, которая помогала загонять в лагеря смерти своих соплеменников, затем их отправляли в крематории самих»… [112, с. 61].

Тут, надо сказать, у А. Некрича несколько неточные данные: некоторые деятели еврейской полиции не только остались в живых, но и никем не преследовались после войны (считалось, вероятно, что еврей не может быть военным преступником). Некоторые из них свободно уехали в США, иные и в Израиль.

Например, некий Кастнер — сукин сын из будапештского гетто, помог нацистам уничтожить несколько десятков тысяч евреев, а сам бежал в Швейцарию вместе со своими родственниками, друзьями и просто богачами, которые сумели обеспечить ему покровительство.

После войны «преступник» Шиндлер бежал в Латинскую Америку, а «жертва фашизма» Кастнер чувствовал себя превосходно под покровительством союзников — как-никак, один из «чудом спасшихся».

В лодзинском гетто комендантом был еврей Румковский, и именно этот Румковский отправил в крематории всех своих сородичей из гетто. Румковского убили последним, именно этот подонок не спасся. А когда после гибели гетто 800 евреев спасались в подвалах, именно польская полиция давала им воду и хлеб [113, с. 583].

В варшавском гетто главной опорой нацистов был некий Черняков, главный еврейский коллаборационист. Застрелился он в 1943 году, когда началось знаменитое восстание [114]. Из чего делаю вывод — оружие у него было (и применил он его вполне правильно).

В мае 1943 года в варшавском гетто вспыхнуло восстание. К тому времени в гетто оставалось всего 40 тысяч человек из 450 тысяч — остальных уже отправили в газовые камеры. Не более 7 тысяч евреев в гетто могли воевать и имели хоть какое-то оружие. Эти люди напали на 800 эсэсовцев, когда те вошли в гетто, чтобы собрать евреев в очередной транспорт. Три дня шли уличные бои. Чему удивляться: что эти 800 эсэсовцев не могли справиться с плохо вооруженными, голодными евреями? Или тому, что при таком численном перевесе вообще хоть один эсэсовец ушел на своих ногах? Не знаю.

Во всяком случае, через три дня эсэсовцы отступили, и в гетто вошел отряд генерала Струпа, поддержанный даже артиллерией. Артиллерия методично разрушала дом за домом, квартал за кварталом, превращая кварталы города в дымящиеся развалины. И все равно пришлось предпринять несколько атак, большая часть которых была отбита.

Струп просто не мог не победить, но евреи, поставленные перед неизбежностью гибели, проявили просто исключительную воинскую доблесть. Зафиксировано несколько случаев, когда еврейские юноши ложились под танки со связками гранат, когда несколько человек оставались на верную смерть, прикрывая отход своих.

У них не было выбора? Да. Это мужество загнанных в угол? Да. Но умирать можно по-разному. Евреи держались порядка шести недель. Ни нацисты, ни они сами, ни поляки не предполагали, что гетто продержится так долго. Порядка 6 тысяч человек сгорело в пылающем гетто во время пожаров, 7 тысяч евреев было убито в уличных боях.

Остальных сразу же отправили в Треблинку, где отравили их газом и сожгли. Жаль только, что знаем мы далеко не всех, — из всего гетто спаслось всего несколько человек, и они рассказали далеко не обо всех, кто заслуживает памяти за свой героизм.

Мистер Даймонт со свойственной ему глубиной исторических познаний полагает, что «напрасно евреи взывали о помощи к польской подпольной армии. Поляки надеялись, что немцы решат за них еврейский вопрос в Польше. Они не предвидели, какой сюрприз готовит им история. Когда в июле 1944 года польское подполье вело неравную битву с немцами в той же Варшаве, оно обратилось за помощью к русским. Подобно тому, как поляки отказались помочь евреям, русские отказались помочь полякам. Отлично вооруженная 150-тысячная польская армия была уничтожена. Немцы решили за русских их польский вопрос» [4, с. 490].

Почти так оно и было, за одним важным исключением: 150-тысячную «отлично вооруженную» армию Даймонт попросту придумал. Было повстанцев от силы 16 тысяч человек, вооружение у них было только легкое. Но восстание и впрямь началось в расчете на подход Советской армии, когда первые советские танки уже входили в пригород Варшавы, в Прагу.

А Советская армия сознательно прекратила наступление на Варшаву, три дня выжидала. Советское командование не хотело, чтобы Варшаву освободила Армия Крайова, подчиненная лондонскому эмигрантскому правительству. Восставшие поляки были почти поголовно уничтожены нацистами, город практически перестал существовать.

Как видите, мнение Даймонта расходится с мнением Маркиша — он-то хорошо видит действие закона возмездия. Впрочем, когда возмездие касается не евреев, а людей других народов, многие евреи готовы признать действие этого закона. По крайней мере, пятеро российских евреев разного возраста и разных умственных способностей приводили мне в пример историю этих двух варшавских восстаний в пример, именно как случай действия такого закона.

Странно только, что для Черняка, соубийцы десятков и сотен тысяч евреев, они не находят слов, достойных его поступков. А в рядах поляков не выделяют тех, кто уносил и прятал обожженных и раненых евреев; поляков, у которых были свои семьи и за которыми гнались вооруженные эсэсовцы и пылили немецкие танки.

Потому что и с предателями-поляками все не совсем так однозначно… Восстание в варшавском гетто не поддержала Армия Крайова. А вот просоветская Армия Людова, подчинявшаяся Польской рабочей партии, пыталась помочь, и, среди прочего, поляки вынесли из пылающего гетто нескольких раненых. Эти евреи дожили до конца войны.

Еще в одном гетто, в белостокском, в августе 1943 года война шла шесть дней. По немецким данным, евреи убили более 20, по данным поляков — до 100 человек карателей [115, с. 98].

Евреи восстали, несмотря на акции устрашения: при входе нацистов в Белосток сразу были сожжены живьем в синагоге 2000 человек. А здесь шесть дней шли самые настоящие боевые действия. Известны даже имена некоторых евреев. Подросток 15 лет Гальтер стрелял из обреза по целому взводу, успел ранить несколько человек. Некая девушка Дора подбежала к броневику и в упор убила немецкого офицера (в следующий момент ее буквально отшвырнуло ударом сразу нескольких пуль). Нацисты подавили восстание и вывезли в Треблинку, Освенцим и Майданек до 30 тысяч человек; из них уцелело 10 или 15 (не тысяч — отдельных людей).

Поляки не помогали восставшим (в Белостоке и не было польской боевой организации), но спрятали тех, кого могли, — до тридцати человек. И что характерно — никто не выдал!

Как видите, поляки занимали очень разные позиции. Одни жители Варшавы собирались смотреть, как немцы додавливают гетто, словно на спектакль. Были случаи, когда они указывали немцам — вот, мол, глядите, господин фельджандарм, еще один во-он туда побежал! А другие поляки помогали, рискуя собственными жизнями. И как тут вывести какое-то коллективное, всех касающееся правило — это я ума не приложу.

Справедливее всего, наверное, будет сказать: в условиях безвластия, когда исчезло их национальное государство, поляки делали собственные, очень разные выборы. Был ли коллаборационизм? Был. Но масштабы его в Польше так невелики, что это вызывает удивление и уважение. На Западной Украине, в Литве создавались целые дивизии, воевавшие на стороне нацистов, в том числе и дивизии СС. В Польше никогда не было ничего подобного.

И если большинство варшавян не помогало повстанцам, то многие поляки делали совсем другой выбор. Например, вот такие:

«За укрывание жидов доктор Владислав Заполович сгинул в Освенциме, куда вывезены его жена и сын Збигнев». «В Грушове член боевой юношеской организации Армии Крайовой Каспер Вода за укрывание жидов вывезен в ноябре 1943 года в Освенцим, где умер мученической смертью». «За укрывание своей служанки профессор истории польской литературы Казимир Колбушевский был арестован и вывезен в эшелоне в Майданек, где умер 20 января 1943 года» [116, с. 275].

Помогать евреям было опасно: «3 мая 1943. 22 марта в Мшании Дольней фольксдойче Гельб повесил за ноги крестьянина и обрек его на смерть за спасение земляков-евреев» [116, с. 76].

Широко известен был случай пригородного селянина Людомира Маршака и его семьи, которые сгинули в Павиаке 7 марта 1944 года за укрывание в землянке, выкопанной в огороде, около тридцати евреев, в том числе Эммануэля Рингельблюма, хрониста восстания в гетто, который погиб вместе с остальными [117, с. 75].

Сообщения такого рода делают не только поляки, но и евреи: «В 1944 году в г. Самбор за укрывательство евреев было расстреляно 27 местных жителей» [116, с. 64].

Как мы видим, есть множество примеров того, как поляки самого разного общественного положения спасали своих еврейских знакомых (и незнакомых — просто как людей, попавших в серьезную беду). Судя по таким свидетельствам, укрывание евреев и помощь им носило массовый характер: «За помощь еврейским людям гитлеровцы уничтожили в Бельцах около 1000 поляков из Львова» [117, с. 275].

Общее число евреев, спасенных поляками, оценивается по-разному, но никто не называет цифры меньшей, чем 100 тысяч человек. Стоит почитать, как по-доброму, даже любовно, пишут поляки про своих друзей-евреев [118; 119]. Интересно, издается ли что-то подобное в Израиле? Или оттуда несется только истеричный вой про поляков, сдавших нацистам всех «своих» евреев?

Общее число поляков, помогавших евреям, вряд ли когда-нибудь будет названо. На 1 января 1992 года из 9949 праведников мира поляков было 3558. То есть треть. Очевидно, что это — надводная часть айсберга. Далеко не обо всех героях вообще хоть что-то известно. Например, многие католические священники укрывали евреев (особенно детей) в монастырях. За это им угрожала смерть или отправка в лагерь уничтожения — и неизвестно, что страшнее. Но сами они считали свое поведение не подвигом, а естественным поступком христианина. Большинство этих приходских священников, монахов и монахинь были бы очень смущены, если бы их стали преувеличенно хвалить за такие поступки. На любом пьедестале эти люди, как правило, выходцы из простонародья, чувствовали бы себя крайне неуютно. Но общее число еврейских детишек, спасенных католическими священниками, превышает 20 000 человек.

Многие из этих ребятишек даже не помнили своих родителей или помнили их очень плохо. Все они были крещены, получили польские имена и тем самым были спрятаны от нацистов. И многие из них выросли поляками, в чем лично я не вижу совершенно никакой беды. Если кто-то. полагает, что им следовало умереть в газовых камерах, но не отречься от своего еврейства, пусть встанет и скажет; что ж, весьма интересно будет послушать.

Множество спасителей евреев осталось неизвестными просто в силу семейных причин: особенно если прятали еврейских детей, выдавая их за своих собственных. Один мой знакомый в Кракове (он просил его не называть) рассказал мне такую семейную историю… Старший брат его отца в 1943 году наблюдал очередной этап евреев, которых эсэсовцы гнали по улицам… Понятно, куда и зачем. В толпе смертников почти не было мужчин — женщины, множество детей, из которых самые маленькие еле могли идти. Как ни орали эсэсовцы, как ни лаяли собаки, дети 3–4 лет не могли двигаться быстро и ползли еле-еле.

Парень буквально прыгнул в этот этап, схватил первые два существа, до которых дотянулся, и закричал эсэсовцам:

— Что вы делаете! Это же мои сыновья! Вы убиваете польских детей!

Эсэсовец засмеялся и сказал:

— Ты хоть смотри, кого берешь. Это же девочки…

— Да! Да! Это мои дочки! Отдайте их мне!

И женщины, шедшие в толпе обреченных, стали тоже кричать:

— Мы знаем этого пана, это и правда его дети! Это ошибка, тут просто потеряны документы!

Эсэсовец опять засмеялся и велел:

— Ладно, забирай их. Но давай беги быстро и прими меры.

Парень не дал себя долго уговаривать и в тот же день «принял меры»: отнес девочек в костел. Священник тут же окрестил их и сделал соответствующие записи, выдал парню свидетельства о крещении — да еще такие, как будто девочек крестили два и три года назад. Что характерно — никто не донес. Отметим и это обстоятельство!

И еще отмечу поведение эсэсовца. Ему, этому многократному убийце евреев, по заслугам полагалось бы стать одновременно и праведником мира — ведь без него поляк никогда не смог бы спасти этих девочек. Такого же звания, по справедливости, должен удостоиться и комендант лагеря, выпустивший оттуда Павла. Парадокс? Абсурд? Что делать, такая была эта страшненькая эпоха. Если читателю хочется абсолютной ясности: вот «мы», вот «они», вот линия фронта между нами, ему следует взять другую книгу. Или Симонова, или Менахема Бегина, — у них все предельно ясно и сразу понятно, где «наши».

А в семье пана С. К., спасибо одному из этих эсэсовцев, появились две приемные сестры. Родителей они не помнили и до сих пор считают себя польками, а своего спасителя так и называют «папой». Сколько в Польше таких семей? Об этом знает только пан Бог.

Думаю, сказанного вполне достаточно для вывода: обвинять поляков в антисемитизме и неверно с точки зрения истории, и в высшей степени нечестно. Колоссальное испытание, шесть лет нацистской оккупации, вызвало к жизни очень… ну очень разные линии поведения. Разумеется, были среди поляков и самые настоящие преступники. Удивительно не это, восхищение и уважение к польскому народу вызывает то, что их было немного!

Но большинство поляков, независимо от склонности рассказывать национальные анекдоты, сделало на удивление симпатичный выбор. Шесть лет — срок, заметный даже в масштабах всей жизни, — поляки упорно старались жить по законам нормального общества, с его законами взаимовыручки. Многие люди, которым евреи совершенно не нравились, считали своим нравственным долгом спасать их. «Специфический польский парадокс: на оккупированной польской земле можно было одновременно быть антисемитом, героем антигитлеровского сопротивления и участником операций по спасению евреев», — писал пан Адам Михник в «Общей газете». Говоря откровенно — не вижу никакого парадокса. Любой человек, на глазах которого убивают детей, захочет их спасти, будет помогать беглецам из лагерей уничтожения и так далее. Не вижу в этом ничего ненормального для человеческой натуры.

Но если в стране живет народ, составляющий то ли 8 %, то ли 10 % населения, и у поляков есть некоторые основания считать, что этот народ хочет сокрушить законную польскую власть, установить что-то в духе того ужаса, что делается у восточного соседа… Естественно, они будут, спасая евреев от уничтожения, относиться к ним настороженно. Что в этом-то странного?

Только вот насчет антисемитов… Если бы поляки и правда были народом антисемитов, ни один польский еврей не дожил бы до конца войны. А вот он, факт: порядка миллиона польских евреев дожили до конца оккупации страны немецкими национал-социалистами. И еще то ли полмиллиона, то ли еще один миллион людей «смешанной крови». Все эти люди, независимо от своего собственного поведения, обязаны своей жизнью полякам.

Война и геноцид, крематории Освенцима и оккупация стали тем испытанием, которое выявило цену многому, — в том числе и нравственным качествам людей, и твердости их в догматах христианства.

Во Львове митрополит греко-католической церкви Андрей Шептицкий открыто выступил против геноцида. В 1942 году он написал послания лично Гитлеру и Гиммлеру (понятия не имею, дошли эти послания до них или не дошли) и обратился к прихожанам с пастырским посланием «Не убий!». В нем он прямо призывал спасать евреев в монастырях.

А в Словакии, в том же самом 1942 году, группа евреев во главе с раввином обратилась к местному католическому епископу: «Помогите! Нас угоняют на восток!» — «Вас не просто отправят на восток, — ответил епископ, — вы не просто умрете там от голода и болезней. Вас перебьют всех от мала до велика, женщин вместе с детьми, и это будет наказанием, которого вы заслужили за смерть нашего Господа и Спасителя».

Вот два священника, занимавших примерно одинаковое положение в иерархии, и каждый из них совершил выбор.

Если уж говорить о дорогах, которые мы выбираем, почему бы не отметить и множества выборов, совершенных самими евреями? Одни из них в 1939 году воевали на стороне государства, гражданами которого являлись. 32 216 евреев погибли в этой войне как солдаты; осеним себя крестным знамением. Пусть будет им пухом родная для них польская земля, и да будет Царствие небесное этим людям. Они сделали все, что было в их силах, для спасения своей родины и своего народа. Если крематории Майданека и Треблинки дымили — то именно они не имеют к этому никакого отношения.

Но как быть с другими? «Хуже обстоит дело с евреями. 80 % евреев искали избавления от службы в Войске Польском, говоря „сам за себя“» [116, с. 69]. Эти люди не только дезертировали из армии в военное время (и тем заслужили смертную казнь по законам военного времени), не только предавали свою родину в час смертельной опасности, но и прямо помогали эсэсовцам прогнать свои этапы по улицам Кракова и Лодзи. Еврейская кровь — не только на эсэсовцах, но и на них.

Свой выбор сделали и евреи, работавшие в полиции в гетто, забивавшие своих сородичей в эшелоны, едущие на Освенцим.

Почему же идея коллективной вины, огульного обвинения поляков как народа-преступника, пустила такие глубокие корни? Может быть, это объясняет суждение учителя-еврея, который ездил с израильскими подростками в Польшу, чтобы показать им места, где жили их предки. И места, где погибли многие их родственники.

«Ассоциация с жертвами, соответственно, ставит очень выгодно их национальную нравственную позицию. Они в этой ассоциации могут принимать роль судьи: „Мы — жертвы, значит, мы можем судить. А есть немцы, поляки, в общем, плохие люди, которых мы можем осудить, а мы-то хорошие“. Негативизм по отношению к полякам со стороны еврейских групп из Израиля. При том, что сами польские гиды — католики. Они испытывают большое чувство вины, совершено неосознанно, они не имели отношения к этим событиям. Плохо то, что школьники воспринимают все это как естественную вещь. Они это чувство вины переносят на конкретные народы, и это плохо» [120, с. 199].

Да, это очень плохо, господин Лещинер. Плохо с нравственной точки зрения; из детей, считающих свой народ невинной коллективной жертвой, а другие народы сборищем негодяев, с большой степенью вероятности вырастут плохие, непорядочные люди. Кроме того, выращивать людей, несущих в своем сознании двойной счет, инстинктивно разделяющих людей на «своих» и «чужих», — очень опасно. И для других народов, и для их собственного.

«Большая часть еврейского населения… проживавшего в захваченных нацистами странах Западной Европы, за исключением Голландии, пережила Катастрофу. Но даже и в этой стране уцелело около 25 процентов евреев, что не идет ни в какое сравнение с ничтожной долей оставшихся в живых в Польше или в Литве. Даже среди собственно немецких евреев большинство не было уничтожено: примерно две трети из них успели покинуть Германию до запрета эмиграции евреев из этой страны осенью 1941 года» [121, с. 94–95].

К этому добавлю: норвежцы спасли всех евреев, проживавших в их стране: все норвежские евреи были переправлены в нейтральную Швецию. В Дании приказ о ношении евреями желтой звезды имел своеобразные последствия: через два часа после выхода этого приказа король и королева Дании вышли на вечернюю прогулку с желтыми звездами на одежде. Так они и гуляли, раскланиваясь с жителями Копенгагена. Немецкий комендант города возмутился. «Мы не можем поступить иначе. Если это касается наших подданных, то касается и нас», — пожали плечами монархи. Спустя несколько часов уже большая часть гулявших по набережной носила такие же звезды. Назавтра почти все датчане вышли из домов с желтыми звездами на одежде.

А через два дня всех датских евреев вывезли в Швецию на рыбачьих лодках через пролив Каттегат. Не успели нацисты уйти, как евреи начали возвращаться домой; король и королева Дании поздравили их с возвращением и лично навестили некоторых.

Фельдмаршал Маннергейм предупредил, что если гитлеровцы хоть пальцем тронут хоть одного из живущих в Финляндии 1700 евреев, Финляндия разорвет союз с Германией и вступит с ней в войну. «Мы не потерпим убийства своих граждан», — заявил Маннергейм.

Кстати, вот еще пример выбора разных путей. Один прибалтийский немец, подданный Российской империи, учившийся в Риге и в Москве, — Альфред Розенберг, стал одним из ближайших подручных Гитлера. А другой… другой — генерал царской армии Маннергейм! Историческая судьба одна, народ один, а пути разные.

Население Голландии, Бельгии и Франции тоже почти не помогало нацистам; так, отдельные сукины дети. Большая часть евреев в этих странах дожила до конца войны.

Уже в Польше соотношение уничтоженных и доживших до конца войны совсем другое: мертвых столько же или даже больше, чем живых.

В Литве все еще хуже. Здесь до конца войны дожило в лучшем случае 10 % прежнего еврейского населения. Очень часто евреи истреблялись не немецкими нацистами, а самим населением. «В Каунасе 25–26 июня 1941 г. литовские фашисты убили 1500 евреев, сожгли десятки еврейских домов и синагог. Еще 23 000 евреев было убито в течение следующих нескольких дней» [122, с. 64].

«В Литве, в Ковно, погром провел партизанский отряд Климатиса. Во время погрома в ночь с 25 на 26 июня было устранено 1500 евреев, подожжено или иным способом разрушено несколько синагог и сожжен еврейский квартал, в котором насчитывалось 60 домов. В последующие дни таким же способом обезврежено 2300 евреев. В других областях страны проводились, по ковненскому образцу, аналогичные операции, хотя и меньшего масштаба, и они распространялись здесь и на оставшихся на местах коммунистов» [123, с. 129].

В планы нацистов входило создать впечатление, что не они, а само местное население начало истребление евреев, что «ненависть к евреям у населения оккупированных областей носила всеобщий и стихийный характер» [123, с. 127].

В докладе от 15 октября 1941 года, предоставленном Гиммлеру бригадным генералом СС Шталером о деятельности «Группы А», которая действовала в Белоруссии и Прибалтике, вытекает, что хотя «верная приказам, полиция готова была решить еврейский вопрос всеми мерами и со всей решительностью» [123, с. 127], «не менее важно было установить на будущее время в качестве бесспорного и доказуемого факта, что освобожденное население по собственной инициативе прибегло к самым суровым мерам против большевиков и евреев, без того, чтобы можно было обнаружить наличность указаний со стороны немецких органов» [123, с. 128–129].

Такая политика позволяла не только переложить на других грязную работу, но и встать в позу освободителей: мол, стоило нам сбросить советскую власть, как народ сам истребил своих мучителей и эксплуататоров. Иногда это удавалось: в Латвии погромы удалось вызвать путем «соответственного воздействия на латышскую вспомогательную полицию. В ходе погрома все синагоги разрушили, и около 400 евреев было убито. Так как в Риге скоро наступило всеобщее успокоение, дальнейшие погромы стали невозможны.

Как в Ковно, так и в Риге, поскольку это было возможно, были сделаны кинематографические и фотографические снимки, устанавливающие, что первые стихийные погромы евреев и коммунистов были проведены литовцами и латышами» [123, с. 129–130].

«В Эстонии, при относительно незначительном числе евреев в стране, не было возможности вызвать погромы…» [123, с. 130].

По данным американского профессора латышского происхождения Андреаса Эстергалиса, до прихода немцев в Латвию убито было 23 тысячи евреев. В Риге сожжена хоральная синагога вместе с полутора тысячами евреев, сбежавшимися туда, чтобы искать «убежища в Божьем храме» [124, с. 78–79].

Так что не только в подстрекательстве дело. Народы Прибалтики, кроме разве что эстонцев, поднялись на погромы еще до прихода нацистов, в то время, когда Советской армии в стране уже не было, а нацистской — еще не было. То есть ситуация Едвабно, едва ли не уникальная в Польше, в Литве и в Латвии стала типичной. Почему? Да потому же, почему было и Едвабно: потому что среди еврейского населения этих стран слишком многие встречали Красную армию как свою армию. То есть слишком многие евреи в этих странах запятнали себя предательством, государственной изменой и сотрудничеством с оккупантами^[7].

Помощь любым оккупантам со стороны польских и латышских евреев — это государственная измена.

«Среди подпольной компартии Латвии, среди тех, кто радостно встречал Красную армию, было большое количество евреев. На горе евреям, первым комиссаром НКВД Латвии — всего на три месяца — стал еврей Сергей Шустев» [124, с. 78]. Та же ситуация в Литве.

На Западной Украине — то же самое. Хонигсман в своей книге обо многих евреях пишет, что они убиты «местными нацистами», а не немцами, но и объясняет причину: «Евреи Волыни, Станиславщины и Подолья активно помогали становлению Западноукраинской Народной Республики и ее армии» [107, с. 75].

Но если в сравнении с Польшей страны Прибалтики выглядели менее благополучно, то в сравнении с Белоруссией и Украиной тут население было несравненно гуманнее и порядочнее в отношении к евреям.

Ссылаясь на книгу Марка Дворжецкого, изданную Еврейским народным союзом во Франции и Еврейским национальным рабочим союзом в Америке в 1948 году, Соломон Шварц показывает, что только очень небольшая часть населения Вильно помогала евреям. Но…

Многие профессоры Вильнюсского университета (Дворжецкий называет семь имен) тайно и с большим риском для себя и своих семей помогали евреям: прятали их, давали продовольствие и деньги, продавали для них вещи и т. д. Директор виленского архива вместе с литовским учителем и польской монашкой спасли двенадцать евреев. Много евреев было спасено польскими женщинами. Дворжецкий называет троих — видимо, самых активных, — каждая из которых спасла несколько десятков человек. Многие польские домработницы и няни спасали детей своих хозяев.

Многие католические священники, литовцы и поляки, не только сами спасали евреев, но и призывали прихожан (по крайней мере, семь или восемь из них были за это повешены).

Настоятельница бенедиктинского монастыря под Вильно скрывала 17 евреев, связанных с организацией Сопротивления в виленском гетто. В этом же монастыре в ноябре 1941 года состоялась встреча представителей виленского подполья с курьером варшавского гетто (был этот курьер поляком). Другие два курьера виленского гетто — это польки. Одна из них погибла.

«Я полагаю, что число поляков и христиан вообще, укрывавших евреев, было значительно больше, чем известно. Деревенские поляки проявили при этом гораздо больше сердечности, чем горожане. И, наверное, значительно большее число поляков укрывало бы евреев, если бы не панический страх, что у них обнаружат евреев. Немцы повесили на Кафедральной площади в Вильно человека (это был еврей), расклеили плакаты по улицам и объявили в газетах, что это христианин, наказанный за помощь евреям; труп висел так несколько дней» [123, с. 345–346].

В одном только городе Вильно, при всей готовности многих литовцев расправляться с евреями, спасено евреев больше, чем на Украине и в Белоруссии, взятых вместе. Как видно, и здесь население выбирало разные, очень разные пути-дороги.

А в коренных славянских странах, Белоруссии и Украине, народ выбирал другие стратегии — или полной пассивности, или активного сотрудничества с нацистами.

На Западной Украине очень хорошо видно, как по-разному относились к евреям поляки и украинцы. В Самборе расстреляно 27 поляков за укрывательство евреев. За то же самое вывезено из Львова и расстреляно до 1000 поляков. А одновременно «во Львове фашисты, сформировавшие потом батальон „Нахтигаль“, убили по собственной инициативе с 30 июня про 3 июля 1941 года 400 евреев… Таких были сотни, может быть, несколько тысяч на всех оккупированных территориях. Большинство же местного населения заняло позицию стороннего наблюдателя» [107, с. 65]. «Чей» он, батальон СС с поэтичным названием «Нахтигаль» («соловей» по-немецки), хорошо известно — украинских нацистов. Поляков туда не взяли бы, даже если бы они и захотели.

Пан Адам Михник в Польше может, и всегда мог вслух заявить свою позицию [125, с. 65–69]. В украинской среде он бы не мог вести себя таким образом.

В результате вот страшненькая статистика. В январе 1939 года евреев в СССР было три с половиной миллиона. После присоединения польских территорий их стало больше пяти миллионов, что дает по численности среди народов СССР четвертое место после русских, украинцев и белорусов.

В 1946 году в СССР живет порядка 1 800 000 евреев, что составляет одиннадцатое место по численности.

Потому что «из оказавшихся на оккупированной территории СССР 2,75–2,9 миллиона евреев спаслось менее одного процента (точных данных о числе спасенных евреев нет)» [126, с. 65].

Интересно, что во всех странах Европы уничтожение евреев началось в декабре 1941 года, после нападения на СССР.

Сами нацисты вели себя в СССР совсем не так, как в других странах (в том числе и не так, как в Польше). С самого начала они заявляли, что идут бороться с «жидо-большевизмом». В листовках, которые они разбрасывали над территорией СССР, говорилось, что евреи захватили в России власть и превратили население страны в рабов, в крепостных еврейских комиссаров; что патриоты России расстреляны именно еврейской властью. Что народам России не нужна эта проклятая власть и что надо послать ко всем чертям евреев и коммунистов и идти прямо на Москву вместе с немецкой армией, чтобы освободиться от ига коммунистов и проклятых евреев.

Везде уничтожение евреев проходило в несколько этапов:

1. Выделение — желтая звезда и т. д.

2. Концентрация в гетто.

3. Отправка в лагеря уничтожения.

В СССР всего этого не было. Евреев не концентрировали нигде, а убивали сразу, как только добирались до них. Знаменитый массовый расстрел в Бабьем Яру состоялся на десятый день после начала оккупации. В Киеве не было регистрации, навешивания отличительных знаков и так далее.

Везде немецкая армия передавала правление оккупационной администрации, а уж она истребляла евреев. В СССР же вермахт принимал участие в окружении места расстрела, иногда и в собирании евреев.

При захвате в плен воинской части, селекцию военнопленных, выделение и немедленное убийство евреев и коммунистов осуществлял сам вермахт.

Рядовых военнопленных польской армии отправляли в гетто, где они разделяли судьбу остальных евреев. Евреев-офицеров польской армии содержали в лагерях вместе с неевреями, и многим из них удалось спастись.

В Европе не было массового участия немцев в геноциде. В Треблинке, Собиборе и Бельзеце, где истреблено порядка полутора миллионов евреев, было всего около ста немцев и порядка 400 украинцев.

В Европе нацисты следовали собственным же Нюрнбергским законам: дети смешанных браков и собрачники евреев не уничтожались, а евреем считался только человек, в котором еврейская кровь преобладала.

В СССР же с начала 1942 года оккупационные власти решили, что даже четвертькровки (если один дед или одна бабка были евреями) подлежат уничтожению [126, с. 32].

Наконец, в Европе евреи истреблялись тайно, это была одна из самых страшных тайн нацистов. В СССР же истребление шло почти публично. Весь Киев знал, что происходит в Бабьем Яру.

Что удивительно: это не повлияло на желание населения помогать жертвам! Более того — много было активных помощников из «местных», и эти местные помощники делали зачастую основную часть «грязной работы».

В других странах местная полиция сторожила евреев в гетто, сопровождала к лагерям уничтожения, но никогда не принимала участия в их уничтожении. А в СССР — принимала.

Кроме того, именно местные жители помогали выявлять евреев. Без помощи местной агентуры нацистам попросту не удалось бы выявить советских евреев. По религиозному принципу отыскать их вряд ли бы удалось, архивы в СССР были уничтожены или вывезены, а паспорт не так трудно «потерять». Без добровольных помощников нацисты долго выясняли бы, кто тут еврей, а кто не еврей. Без них и Бабий Яр был бы совершенно невозможен.

Действительно, ведь в 1939 году в Киеве жило 846,3 тысячи жителей. Ну кто мешал двадцати или сорока тысячам оставшихся в городе евреев раствориться в миллионном населении? Я даже не говорю: что было бы, если на сборные пункты по объявлению нацистов явились бы все жители города, — как датчане, надевшие желтые звезды? Но возьмем даже более пассивную форму сопротивления: как могли бы нацисты отыскать евреев, если бы они сами не приходили на сборные пункты? Если бы они вот взяли — и не явились?

Такое покорное до тупости, раздражающе пассивное поведение евреев возможно было только в одном случае — если они не видели путей к спасению. В Польше видели, а вот на Украине — нет. Потому что по крайней мере в нескольких случаях евреи пытались спрятаться, догадываясь, что их в недалеком будущем ожидает… И их неизменно выдавали! Местная полиция, отлично знавшая местные условия, владевшая русским и украинским, предполагала, где может затаиться тот или иной еврей, и неизменно находились те, кто показывал на сарай, подвал или шкаф, в котором прятался несчастный. На весь Киев было буквально несколько случаев, когда еврея все-таки успешно прятали близкие люди.

Но, что совершенно невероятно, очень часто и собрачники евреев «сдавали» или, во всяком случае, не препятствовали поимке мужа или жены. Историей польки, полгода прятавшей в печи мужа-еврея, тут и не пахло.

Зафиксировано несколько случаев, когда женщины, уходя на Бабий Яр, поручали соседям или друзьям малолетних детей. Те, кому их поручали, далеко не всегда сдавали их нацистам, но всегда находился тот, кто доносил. Этим доносчикам нацисты сначала давали какую-то малость, типа пачки сигарет или пальто, еще хранящего тепло тела только что убитого еврея (впрочем, давали и блузки, рубашки, юбки, платья, снятые с истребляемых; и «награждаемые» брали!). А потом нацисты и вообще не награждали доносчиков, и поток все равно не иссякал.

Число еврейских детей, все-таки переживших Бабий Яр, усыновленных или удочеренных жителями Киева, вряд ли превышает и десять человек. Официальной статистики нет, а свидетели называют буквально несколько имен. Напомню, что пять человек были не убиты, а ранены и выбрались изо рва после расстрела. Получается, что шанс быть «недостреленным» и шанс быть не выданным были примерно равны.

«Почти все евреи, авторы воспоминаний, говорили о поразившем их факте: бывшие школьные друзья, соседи, сослуживцы вдруг начинали отказывать им в любой помощи, когда нужно было переночевать всего одну ночь, получить кусок хлеба и т. д. Был ли причиной только страх перед оккупантами? Ведь в тот же самый период помогали бежавшим военнопленным, а наказание было таким же» [127, с. 40–41]. Напомню: в Германии знакомым евреям достаточно часто помогали.

По данным Управления по делам репатриации при Совете Министров СССР, за время оккупации из СССР в Германию попало 11 428 евреев [128, с. 103]. Все они, конечно, скрывали свое происхождение, но вот что интересно: больше всего они боялись натолкнуться как раз на знакомых, на земляков, — то есть на тех, кто знал их «настоящее происхождение». Тех, кто их может выдать, боялись больше, чем нацистов! Кстати, некоторым в Германии очень понравилось.

И получается, что уникальная политика нацистов в оккупированном СССР была возможна потому, что ее поддерживало огромное количество местных жителей: украинцев, белорусов и русских. Поддерживало более активно, чем население не только Польши, но и Германии.

Этот вывод подтверждается и таким фактом: во время оккупации выходило «от двухсот до четырехсот периодических изданий на русском, украинском и белорусском языках» [127, с. 38].

Многие из этих изданий были заводскими многотиражками с чуть измененными названиями. Вплоть до анекдотического: «Газета Мариупольского завода имени бывшего Ильича». Не надо думать, что это газеты были маленькие и существовали строго за счет подачек от нацистов. Ничего подобного! «Тираж таких газет, как „Новый путь“ (Смоленск) и „Речь“ (Орел), доходил до 100 тысяч экземпляров» [127, с. 133].

О содержании говорит хотя бы такое творение из одной такой газеты:

В этой прессе геноцид практически не скрывался! Вплоть до статистики: раньше было столько-то евреев, а теперь проживает столько-то. Эта пресса много писала о гетто, об истреблении евреев в других странах Европы. Били и по сочувствию к евреям. Приводились данные: когда во Франции начались депортации, некоторые из них надели желтые звезды, но тут же были арестованы.

Газета «Голос Крыма» стала издаваться через день после истребления 14 000 евреев в Симферополе, и в первом же ее номере помещены 3 статьи, оправдывающие и декларирующие необходимость избавления от еврейства.

Некоторых евреев, которые были арестованы в начале 1950-х годов, НКВД поразил больше всего: следователи НКВД говорили с ними на языке этих оккупационных газет! Например, «Мифы о зверствах еврейских врачей, помогавших НКВД» [127, с. 41], печатались и в оккупационной прессе. Мифы там или не мифы — разобрать трудно, но ведь каков источник вдохновения!

Принято считать, что это происходит за счет «влияния буржуазной пропаганды». Но, может быть, не только в этом дело?

Удивляться ли тому, что «многие, пережившие Шоа, не хотели рассказывать детям и внукам о пережитом? Некоторые сознавались, что говорят о виденном впервые» [130, с. 68]. Ведь евреи, пережившие Шоа, прекрасно знали, что не только оккупанты хотели их уничтожить. С таким и самому жить непросто, и детей хочется прикрыть.

Это отсутствие перспективы, ощущение бессмысленности сопротивления, своей заброшенности в беспощадном мире, видимо, и делало евреев такими пассивными. В западных областях Белоруссии и Украины, входивших в Речь Посполитую, все-таки было иначе. Тут были и гетто, и восстания в гетто, — почти как в Польше.

Ну, и еще неожиданность. Зондерфюрер СС писал в июле 1941 года представителю имперского министерства оккупированных областей при Верховном командовании армии:

«…Поразительно, как плохо евреи осведомлены о нашем к ним отношении и о том, как мы обращаемся с евреями в Германии и не такой уж далекой Варшаве. Не будь этой неосведомленности, был бы немыслим вопрос с их стороны, проводим ли мы разницу в Германии между евреями и другими гражданами. Если они и не ожидали, что при немецком управлении будут пользоваться теми же правами, что и русские, они все же думали, что мы оставим их в покое, если они будут прилежно продолжать работать» [123, с. 126].

Наносимый нацистами удар был ужасен еще и потому, что оказался внезапен. И необходимо различать еще Белоруссию и Украину. По словам «доверенного лица немецкого командования» — белоруса из Литвы, впервые приехавшего в Белоруссию в августе 1942 года, — «для белорусов не существует еврейского вопроса. Это для них чисто немецкое дело, не касающееся белорусов. И тут сказалось советское воспитание, не знающее различия между расами. Евреям все сочувствуют и их жалеют, а на немцев смотрят как на варваров и палачей евреев…: еврей, мол, такой же человек, как и белорус» [123, с. 132].

Но в то же время из отчета немецкой «полиции имперской безопасности»: «Ожесточение украинского населения против евреев чрезвычайно велико, так как их считают ответственными за взрывы в Киеве. На них смотрят так же, как на осведомителей и агентов НКВД, организовавшего террор против украинского народа» [123, с. 133].

В Белоруссии в октябре 1941 года «…местное население, когда оно предоставлено самому себе, воздерживается от какой-либо акции против евреев. Правда, от населения поступают коллективные заявления о терроре со стороны евреев при советском режиме или оно жалуется на новые проделки евреев, но в нем нет готовности принять какое-либо участие в погромах» [123, с. 131].

В материалах Нюрнбергского процесса есть официальный немецкий отчет о том, как в Борисове русская полиция 20 и 21 октября 1941 года уничтожила 6500 евреев. При этом автор отчета отмечает, что истребление евреев отнюдь не встретило массового сочувствия у населения.

«Глаза последних (неевреев. — А. Б.) выражали либо полную апатию, либо ужас, так как сцены, разыгрывающиеся на улице, были страшны. Неевреи, может быть, еще накануне истребления евреев считали, что евреи заслужили свою судьбу; но на следующий день было ощущение: „Кто приказал такую вещь? Как это возможно было убить 6500 евреев всех сразу? Сейчас убивают евреев, а когда придет наш черед? Что сделали эти бедные евреи? Они ведь только работали. Действительно виновные, конечно, находятся вне опасности“ [123, с. 134–135].

Из отчета доктора Иоахима Кауша в июне 1943, после „инспекционной поездки“ по Украине и Крыму:

„Украинцы довольно равнодушно наблюдали истребление евреев. При последних операциях по истреблению евреев прошлой зимой несколько деревень оказало сопротивление“ [123, с. 133].

Но все это — вариации внутри одного и того же. На территории СССР евреи были поставлены перед простой и жесткой альтернативой — бегство или смерть. Если не удавалось бежать вслед за советскими войсками — бежали в леса. В том числе бежали люди совсем не подготовленные к жизни вне цивилизации, больные, обремененные семьями, да к тому же бежали накануне зимы 1941/42 годов. Часто евреи ничего не продумывали — лишь бы попасть в лес, а там будь что будет.

Само собой возникло удивительное явление: семейные лагеря, где скапливались тысячи и десятки тысяч беженцев. В таких лагерях поневоле шло образование еврейских партизанских отрядов — надо же было охранять свои семьи. Эти евреи, как правило, не имели своего собственного оружия и добывали его в бою или покупали у полицаев, уголовников или (через третьих лиц) у немецких солдат.

Партизанские отряды возникали, как грибы после дождя, но даже у молодых боеспособных евреев, которые хотели бы войти в партизанский отряд, порой возникали трудности странного рода… „Быть принятым в советский отряд было нелегкой задачей. Были отдельные русские отряды, которые принципиально не принимали евреев. Они мотивировали это тем, что евреи будто бы не умеют и не хотят бороться“.

Так что оружие нужно было не только чтобы отбиваться от немцев. Ничуть не меньшую опасность для евреев в семейных лагерях представляли партизанские отряды белорусов и особенно украинцев: эти отряды охотно нападали на евреев.

Для партизан просоветского направления евреи еще были „одними из своих“, да и то чисто теоретически. Скажем так: советские не исповедовали идеологии, которая заставляла бы их быть враждебной к евреям. Но и тут были командиры партизанских отрядов, которые без всяких приказов не любили евреев и не принимали их к себе. Или в отряде складывалась группа, которая не хотела иметь дела с евреями: идейно или просто по укоренившейся привычке не принимать евреев в свои дела.

Казалось бы, евреи должны быть просто идеальными партизанами: уж они-то никак не могли перекинуться к противнику. Но есть информация, что нацисты использовали евреев в качестве своих шпионов, именно пользуясь такой их репутацией. Не исключаю, что в каких-то случаях могло быть и так, но что стоит за этими сведениями: честная работа еврея-агента на гестапо (что очень трудно себе представить) или посылка агента, чья семья взята в заложники (что представить себе уже проще). И уж наверняка на одного реального агента нацистов приходился не один десяток липовых.

Был случай, когда возле города Борисова в партизанском отряде расстреляли еврейскую семью с пятилетним ребенком: якобы их подослали немцы [131, с. 90].

В другом случае в партизанский батальон в районе Мстиславля пришла радиограмма из Центра: „По имеющимся точным данным, немцы направляют из гетто евреев для отравления колодцев в местах сосредоточения партизан“ [132, с. 91].

Вот и угадывай, что это. Военная неразбериха, дичайшая путаница, реальная провокация нацистов? Или провокация внедренного к нацистам агента-антисемита? Или сознательная провокация самого Центра, не желающего засорять партизанские отряды евреями?

Во всяком случае, радиограмма была, и свое дело она сделала. Даже принятый в советский отряд еврей вполне мог ждать, что придет такая радиограмма, и с ним поступят по законам военного времени. Или что он получит в бою пулю в спину от „своего“ же — если этот „свой“ вспомнит, как его деревню „раскулачивал“ отряд какого-нибудь „комиссара Кальсонера“ или „коммуниста Рабиновича“.

Это мы пока про партизанские отряды советских, подчинявшихся Москве. А ведь „свои“ отряды были у каждой политической силы — то есть у каждой националистической партии или партийки. Согласно идеологии Бандеры, евреев можно и нужно было спасать и брать к себе в отряды, если они патриоты Украины. Но многие подчиненные Бандеры этой идеи не признавали, украинского патриотизма евреев не допускали и резали всех евреев, до которых только могли добраться.

Армия Крайова относилась к евреям очень сочувственно, но и с советскими партизанами, и с украинскими националистами воевала до последней капли крови.

А в чем разница в отношении к евреям партизанских отрядов „Полесье“ и „Луговой“ — это понять вообще невозможно. Кажется, единственное различие в том, что бойцы „Полесья“ евреев расстреливали, а „Лугового“ — топили.

Как должны были поступать и что делать истощенные, плохо вооруженные люди, встречая кого-то в лесу, по каким признакам узнавать свою судьбу — Бог весть. Эта ведь семья с пятилетним ребенком (ребенка тоже расстреляли, как шпиона?) небось тоже надеялась на что-то.

А еще были проблемы с продовольствием. Наваливалась зима, деревню и так уже начали „коллективизировать“, реквизировали много продуктов, а роскошный урожай 1941 года частично сгорел прямо в полях. В сельской местности бежавшие в леса евреи часто вызывали недовольство: они и в партизанских отрядах, и в семейных лагерях „жили за счет деревни, и без того разоренной войной“ [123, с. 135]. „В Липичской пуще были отдельные русские отряды, которые из своих собственных продуктов выделяли продовольствие для семейных лагерей“ [123, с. 151]. Но потому эти отряды и упоминаются, что они были исключением. Гораздо чаще евреям приходилось браться за оружие, чтобы выбить из сельского населения хлеб. А эта партизанская „продразверстка“ вызывала ответные действия — и самих украинских мужиков, легко достававших обрезы, и в виде жалоб „своим“ партизанским отрядам.

Считается, что из всех украинских земель на Волыни евреям было лучше всего, — якобы из-за того, что партизаны контролировали большую часть территории. Но вспомним — это ведь недавняя территория Польши! И значительную часть ее контролирует Армия Крайова.

Есть много свидетельств, что партизаны нападали на небольшие городки, села, помогали евреям спасаться из гетто. Но, во-первых, проделывали все это в основном еврейские партизанские отряды. Во-вторых, имело это вид весьма различный.

Отряд „Жуков“ напал на Сверж и спас там 170 евреев. Это был еврейский партизанский отряд!

В Коссово отряд „Щорс“ спас 3000 евреев (в отряде „Щорс“ было к тому же изрядно евреев). Но один из спасшихся в Коссово, Давид Лейбович, рисует такую картину: „После боя, который продолжался четыре часа, партизаны опять ушли в лес. Они взяли с собой молодых людей из среды наших (еврейских. — А. Б.) рабочих. Более старых и слабых евреев они не соглашались взять и оставили их в городе. Я с моим братом ушел с партизанами в лес. Наутро в понедельник, 3 августа, прибыли немцы из окружающей местности и перестреляли всех оставшихся в живых евреев“ [123, с. 159].

В целом же и подполье, и советская власть в Москве игнорировали Катастрофу.

Во всех партизанских листовках, распространяемых в Белоруссии и Прибалтике, только в одном случае есть упоминание о геноциде евреев: в литовской. В воззвании „Союза Освобождения Литвы“, напечатанном в первом номере подпольной газеты „Отечественный фронт“ от 1 июня 1943 года, содержался призыв к литовским полицейским и солдатам сопротивляться попыткам использовать их для истребления „евреев и других народов“.

„Ты должен отдавать себе отчет, что немцы хотят уничтожить литовский народ. Сперва они уничтожают нас морально, пытаясь сделать всех литовцев палачами. Позже немцы перестреляют нас, так же, как евреев, и в свое оправдание перед белым светом будут ссылаться на то, что литовцы испорченный народ, палачи и садисты“.

Вряд ли автор или авторы листовки знал (знали) о приведенных выше немецких документах… Скорее всего, сработало здоровое крестьянское чутье.

Компартия, так сказать, „интернационалисты по жизни“, тоже молчала. В конце лета 1942 года ЦК компартии Белоруссии выпустил воззвание „Гитлер-освободитель“ — освободитель от жизни. Но и тут ни слова о евреях.

К 1 мая 1943 года в Белоруссии получено и распространено воззвание „К трудящимся Белоруссии“ за подписями секретаря ЦК компартии Белоруссии Пономаренко и председателя Верховного Совета Белоруссии Наталевича. В нем очень энергично говорится об „истреблении наших людей гитлеровцами“ и что „в одном лишь районе Витебска в последнее время убито, сожжено и отравлено более 40 000 женщин, стариков и детей“. Но ни слова о национальности уничтоженных.

В целом же подполье игнорировало политику истребления евреев. В книгах, которые выходили в СССР после войны, в мемуарной литературе — тоже никакого упоминания. В воспоминаниях Вершигоры и Ковпака вы не найдете никакого упоминания еврейской проблемы, а партизаны с еврейскими именами упоминаются эпизодически. „Я много беседовал с Колькой Мудрым… Но я никогда не знал, что самый смелый автоматчик третьей роты Колька Мудрый был еврей“. Из всех последующих изданий мемуаров (П. Вершигоры. — А. Б.) этот фрагмент был изъят» [132, с. 87].

В СССР о Холокосте постарались забыть настолько, что даже названия Бабий Яр или минское гетто были неизвестны очень многим. Но это, так сказать, продукты для внутреннего употребления. На международной арене Советское правительство очень боялось огласки про «еврейскую советскую власть». К тому времени советской власти уже очень хотелось быть властью не интернациональной, а национальной.

Одновременно очень не хотелось известий о том, что советские евреи оказались в худшем положении, чем польские или французские.

В результате Советское правительство на официальном уровне ни разу не издало ни единого звука в защиту евреев. А в то же время в статьях, специально предназначенных для американской печати, Эренбург пишет, что «в Харькове, Вильне, Львове были случаи казни за спасение евреев. Это не остановило благородных людей» [123, с. 137]. Но назвать он может всего 10 случаев, с общим числом в 24 спасенных (и то данные по большей части недостоверные).

Сразу после войны издательство «Эмес» в Москве выпустило ряд книг, написанных евреями-партизанами или евреями о еврейском Сопротивлении. Сведения, сообщавшиеся в этих книгах, были еще более фантастическими, чем в творениях Эренбурга. Скажем, Г. Смоляр сообщал, что в Минске организовалась группа женщин, которые спасли несколько десятков ребятишек из минского гетто. Никто, кроме Г. Смоляра, никогда ничего не слыхал об этих женщинах.

Сами евреи с их упорно просоветской, розовой ориентацией очень помогали врать про то, как их спасали. Во многих американских газетах печатались сообщения о том, что в Белоруссии протест против политики геноцида принимал массовые формы: «…в Белоруссии сотни русских крестьян были казнены нацистами за обращения к военным и полицейским властям против истребления евреев.

В деревне Ушташа крестьянское население пошло религиозной процессией с иконами и крестами к главному помещению нацистов, чтобы в последний момент просить о сохранении жизни двумстам евреям, которых в это время вели на расстрел. Наци открыли огонь по процессии и убили 107 человек, прежде чем демонстранты успели разбежаться, чтобы спастись от пуль» [123, с. 137–138].

Интересно, что как раз в те годы, когда СССР шумел на весь мир о том, как его подданные спасали евреев, внутри самого СССР информацию о Холокосте зажимали, елико возможно. И уж, конечно, изучать реальную историю еврейской партизанщины нужно не по пропагандистским материалам, предназначенным для легковерных за рубежами СССР.

Интересны материалы, собранные в Польше сразу после войны. В мае 1945 года в Лодзи бывшие партизаны организовали Союз партизан — то есть союз бывших партизан. «Пахах» — «Партизан-Хаил-Халуц». Впрочем, оставаться в Польше они не собирались, а стали пробираться в Австрию, потом в Италию, чтобы уехать в Палестину или (меньшинство) в Америку. Не случайно же в своих мемуарах генерал Андерс приводит стенограмму разговора со Сталиным: Сталин прямо не советует брать в Войско Польское евреев: ненадежные солдаты, вырвутся из СССР и сбегут [123, с. 290–291].

В рамках Союза уже при его образовании была создана Историческая комиссия. Ее председатель Моше Каганович, сам бывший партизан, родившийся в городке Ивье близ Лиды, в 1948 году в Риме выпустил книгу «Еврейское участие в партизанском движении в Советской России».

Поразительно, но, уже получив кровавый урок, Моше Каганович о партизанском движении в самой Польше говорит мимоходом, а вот к СССР у него огромные симпатии, колоссальное доверие к советской пропаганде. Казалось бы, ну и публиковал бы свои воспоминания в Москве! Так нет же…

С. Шварц отмечает еще одну особенность книги: «…прямо кровожадное отношение автора к немцам, в котором чувствуется влияние гитлеровской заразы и которое делает автора неспособным поставить жестокость партизан-евреев по отношению к немцам и к тем, кто им помогал, в правильную историческую перспективу. Можно и должно признать, что в условиях зачаточного существования человеческого общества жестокая месть с воздаянием равным за равное есть не просто проявление жестокости, но зачаточная форма права. И нельзя осуждать евреев оккупированных областей за то, что кровавый разгул гитлеровского безумия вернул их к этим первобытным представлениям. Но трудно, например, примириться с тем, что автор в обстановке мира, через три года после уничтожающего разгрома гитлеризма, не столько исторически и психологически объясняет, сколько глорифицирует[8] предание еврейскими партизанами пленных немцев „еврейской смерти“ по страшным, установленным Гитлером, образцам» [123, с. 152].

Соломон Шварц лукавит: далеко не все партизаны превращались в двуногое зверье. Почему-то «кровавый разгул гитлеровского безумия» не заставил польских партизан из Армии Крайовой сжигать пленных гитлеровцев живыми, топить в уборных или сажать на кол. Кстати, вот еще одно вранье: сами немцы ничего подобного не практиковали, так что «образцы», которых держались евреи-партизаны, вовсе не установлены Гитлером.

Хоть убейте, но я не могу связать патологическую еврейскую жестокость ни с чем другим, как с нормами еврейской иудаистской культуры.

Вот что хорошо в работе Еврейской исторической комиссии, — что она собирала показания евреев-партизан. Это было нетрудно, потому что большинство евреев-партизан из Западной Украины и Белоруссии обычно бежало в Польшу в конце войны или сразу после ее окончания.

Похожую работу пытались проделать В. Гроссман и И. Эренбург, но созданная ими «Черная книга» — попытка собрать сведения о Холокосте — была запрещена властями.

Соломон Шварц не отрицает, что «…общее количество евреев, спасенных неевреями, оставалось ничтожным… по сравнению с количеством евреев (и тем более еврейских детей), спасенных неевреями не только во Франции, Бельгии или Голландии, но и в Польше. И если в странах Западной Европы это еще можно объяснить меньшей жестокостью гитлеровского террора и, соответственно, меньшей запуганностью населения, более высоким уровнем культуры, то для Польши эти аргументы уже не действуют: террор в Польше не уступал террору в Белоруссии и на Украине, а уровень культуры тут и там был приблизительно одинаков» [123, с. 142].

Но вот подробно объясняя причины этого явления, автор впадает в обычные еврейские стереотипы. Он отмечает, например, что перед войной антисемитизм в СССР «был гораздо слабее — кроме, может быть, некоторых частей Украины, — чем в Польше, стране (по многим причинам) широко распространенного, традиционного, народного антисемитизма. Между тем население Польши проявило гораздо больше отзывчивости к еврейскому бедствию, чем это имело место в Советском Союзе» [123, с. 142].

Соломон Шварц считает, что все дело в последствиях советской власти: в пассивности и запуганности подсоветского населения. «Советские люди так привыкли молчать, наблюдая акты насилия, подавлять в себе проявления естественной реакции на насилие, что в массе своей они даже психологически оказались неспособны к здоровой реакции на гитлеровскую политику истребления евреев. Даже испытывая чувство ужаса перед совершаемыми над евреями насилиями, они пассивно наблюдали их, и едва ли многим из них приходила при этом в голову мысль, что они сами могли бы что-то сделать, чтобы — с риском для себя — спасти того или иного еврея» [123, с. 143].

Наверное, это правильное рассуждение, но я берусь назвать и еще несколько причин, которые Шварц просмотрел:

1. Все-таки в Польше общий уровень культуры выше, чем на Украине и даже в Белоруссии. К тому же в Польше очень высока привычка к самоорганизации. Общество умеет жить и без государства, само решая свои проблемы. Тем более — у поляков есть опыт жизни и под немецкой, и под русской оккупацией с XVIII века.

А в странах Запада — это и еще более высокий уровень гражданского самосознания, чем в Польше.

2. В качестве второй причины я назвал бы то, что сами евреи в Польше, а еще больше в странах Европы сильнее интегрированы в общество. Одно дело — граждане, которые такие же, как все, ничем не отличаются от окружающих, только ходят в другую церковь. Таких граждан естественно спасать так же точно, как и всех остальных.

Совсем другое — иностранцы, живущие на той же территории, но никак не включенные в польское общество. Для поляков евреи были чужаками в гораздо большей степени, чем для датчан или французов.

3. А третья и самая важная причина: ни в Польше, ни в Дании евреи не были привилегированным слоем.

Может быть, читателю покажется сомнительным само положение о евреях как привилегированном слое в первые двадцать лет существования СССР. Тогда я отсылаю его ко второму тому этой книги и к книге А. Дикого. Она выдержала два издания, вышла в 1967 году в Нью-Йорке, в США и уже в 1994 году в Новосибирске [133]. Данные, приведенные в этой книге, до сих пор никому не удавалось опровергнуть — при том, что эмоций вызывали они очень много. Здесь тратить время на обоснование своего тезиса я не могу.

Нигде евреи не нанесли остальным народам такого количества обид, не совершили такого количества преступлений, как в СССР. Нигде и никто не имел таких серьезных оснований злорадствовать над еврейской бедой, таких веских оснований для черствости и жестокости. Порой кажется, что Холокост удивительным образом стал расплатой, проявлением закона возмездия за розовые иллюзии евреев, за их участие в революционном движении, за их поддержку советской власти.

Особенности Холокоста на территории СССР были бы невозможны, будь сами евреи другими, веди они себя иначе. Это — тоже расплата. Возмездие за бессудные расстрелы, ЧК, НКВД, лагеря, голод 1930–1932 годов.

Украинцы «не замечают» пальбы в местах массовых расстрелов? А многие ли евреи «замечали», путешествуя из Киева в Сочи, на заслуженный отдых, что вдоль полотна железной дороги валяются трупы умерших от голода украинских мужиков? В том числе маленьких детей?

Кстати говоря: а многие ли современные евреи, авторы сборников про Холокост, замечают, что параллельно с истреблением евреев шло точно такое же, ничуть не менее страшное и жестокое, истребление цыган? Ах, это их совсем не интересует! Они взволнованы другим: какие-то злонамеренные личности смеют отрицать уникальность их собственных страданий! Но тогда почему они считают, эти милейшие люди, что их страдания должны интересовать кого-либо, кроме них самих? Долг платежом красен, господа. Как аукнется, так и откликнется.

Трудно не согласиться с паном Адамом Михником: «Коллективную ответственность я считаю видом преступления». Но сказано это уже на рубеже XXI века; совсем недавно с паном Адамом не согласились бы не только евреи, но и поляки. С идеей коллективной ответственности произошло то же, что и с идеей военного решения конфликтов. До Первой мировой войны не было в Европе народа, который не готов был бы к крутым военным решениям конфликтов.

А. Тойнби хорошо показал, как исчезла эта идея в Британии, — за поворот в сознании было заплачено гибелью половины (!!!) всей мужской молодежи между 1914 и 1918 годами. В Германии эта идея просуществовала до конца Второй мировой войны, а в России, похоже, с ней до конца не расстались и по сей день.

Так же и идея коллективной ответственности кажется преступлением — сейчас. Века, тысячелетия люди всех племен и народов поступали достаточно просто: патриархально резали друг друга. Еще в XVIII веке, даже в начале XX, принцип коллективной ответственности вовсе не рассматривался, как варварство. За преступление одного преспокойно уничтожали других, и, в свою очередь, сородичи уничтожавших расплачивались за чужие грехи.

Есть ли народ, который никогда не принимал в этом участия? Народ, не пятнавший одежд кровью невинных? Если кто-то из читателей сможет мне назвать такой народ, я буду совершенно счастлив: такое открытие тянет на Нобелевскую премию! Пока же мне не предъявили столь ошеломляющего открытия, позволю себе утверждать: такого народа не существует. Нет того, кто был всегда только беспомощной жертвой и никогда не становился бы палачом. Нет того, кто всегда терпел унижения и никогда не унижал других.

История Европы в годы Второй мировой войны очень типична в этом отношении. После войны победители дружно сбросили на побежденных ответственность, обвинив даже в том, чего они никогда не совершали. Но ведь и англосаксы прямо виновны в чудовищных бомбардировках, пытках, насилиях, изгнании побежденных с их исконных земель, ограблении побежденных стран, разделе их территории и так далее.

Считать евреев исключением? Но евреи (по крайней мере ашкенази) были последовательными проводниками советизации, агентами влияния и местной агентурой СССР — одной из сверхдержав того времени, делившей Европу с Третьим рейхом. На этом пути они совершили множество актов предательства, вплоть до прямой государственной измены, множество преступлений, выдавая Советам граждан своих стран и сами становясь функционерами советской системы, принимая участие в убийствах и пытках ни в чем не повинных людей. Поражает удивительная тупость, с которой большинство евреев так и не удосужилось понять: их ненаглядный социализм — вовсе не вековая мечта человечества, а всего лишь их племенной миф. И что они не имеют никакого права навязывать свою блажь всем остальным народам. Не меньше поражают чудовищная жестокость, злобность и злопамятность, с которыми евреи вколачивали свой племенной миф в жизнь всех народов, до которых сумели дотянуться.

На еврейских руках очень большое количество человеческой крови, — ничуть не меньше, чем на немецких, польских, украинских или русских. Палачи становились жертвами, а после того, как откатывались нацисты, они опять становились палачами. Значит ли это, что евреи — народ особенно злокозненный? Ни в коем случае! Это означает всего лишь, что еврей — не исключение. Они в точности такие же, как все. И только.

В преступлениях виновны не все евреи! Большевики — выродки! Большевики — исчадия, исторгнутые из общин религиозных евреев!

…Но евреи Литвы, Латвии и Польши, бежавшие навстречу Красной армии, как правило, не были большевиками. По крайней мере, членами ВКП(б) они не были, а атеистами были лишь некоторые из этих бежавших. Это раз.

В любом другом народе палачами тоже была лишь исчезающе малая часть всего населения. Не знаю, что заменяет совесть Даймонту и Менахему Бегину; оставим на том, что заменяет их бред про немцев, поголовно и ежечасно истреблявших евреев, мывшихся исключительно мылом, сделанным из еврейского жира, торговавших в магазинах мукой из еврейских костей. Если хотя бы 0,1 % немцев, живших на Земле между 1933 и 1945 годами, совершили хоть какие-то преступления, это уже очень много. Неправдоподобно много.

99,9 % даже взрослых немцев, погибших под бомбами или раздавленных советскими танками, были не виновны абсолютно ни в чем (разве лишь в поддержке режима национальных социалистов). А уж ни один ребенок младше 15 лет из двух миллионов погибших немецких детей не был виновен даже в этом.

Это два.

Все эти люди «виновны» только с точки зрения идеи коллективной вины.

Но самое главное — это позиция современных людей. Живущие сегодня немцы и поляки каются даже в грехах, в которых виноваты очень мало. Даже англосаксы как-то неуютно чувствуют себя при упоминании массовых выдач казаков на расправу Сталину. На этом фоне позиция современных евреев, свято убежденных в своей невиновности перед другими народами, просто пугает. То, что их сородичи предавали Польшу и Венгрию (да и Российскую империю, только поколением раньше), то, что они толпами шли в оккупационные войска и совершали тягчайшие преступления, не вызывает у них «сотрясения совести».

Из правила есть исключения. Александр Кац в книге «Евреи. Христианство. Россия» (СПб, 1997, с. 465–466) пишет: «Поскольку в этой партии и в НКВД были не один и не два, а много евреев, то преступления их замарали еврейский народ в целом».

Живущая в Германии Соня Марголис не раз поднимала в своих книгах вопрос об исторической вине евреев.

Михаил Хейфец прекрасно осознает, как много вреда России принесли его сородичи. «Нагловатые, самоуверенно-довольные, распевали взрослые евреи на „красных праздниках“ и на свадьбах: „Там, где сидели цари и генералы, теперь сидим там мы, они сидят под нами…“. Не мешало бы им вовремя вспомнить конец царей и генералов и потом не жаловаться на злую еврейскую судьбу. Пока они самозабвенно токовали, в толщах униженной, измученной, репрессированной, оскверненной массы накапливался великий гнев, который, в первую очередь, готов был плеснуться на них, на чужаков, говоривших с неприятным тягучим акцентом, тормозивших спокойную крестьянскую жизнь, с раздражавших аборигенов торопливым темпераментом „делашей“, не понимавших ни чуждых им национальных ценностей, ни чуждых устоев. Накопленный этот гнев использовал Сталин, чтобы сокрушать сторонников троцких-бронштейнов и каменевых-розенфельдов, использовал его и Гитлер, чтобы сокрушать сталинских „жидов-политруков“, и снова использовал Сталин, который отмежевался от этих политруков, чтобы гнать своих солдат тенями Суворова и Кутузова» [134, с. 43–44].

Так вот и Гитлер использовал гнев, копившийся внутри «униженной, измученной, репрессированной, оскверненной массы» славян. Этого можно «не замечать» — но тут уж дело личное, мало изменяющее объективное положение вещей.

Порядочные люди есть везде, между всеми народами. Но там, где у европейцев течет полноводная река национального покаяния, у евреев еле-еле сочится чахлый родничок покаяния отдельных личностей.

Действительно, что могло бы сложиться в Восточной Европе, продолжись и после Второй мировой войны жизнь местечек-штетлов? В. Гроссман, объезжая Украину область за областью, отметил, что земля лежит без евреев. Там, где веками, со времен Киевской Руси, кипела жизнь ашкеназских евреев, стало пусто. А потом пустое место закрылось украинцами и белорусами, и сегодня разве что покрытые закорючками еврейского алфавита доски-скрижали на кладбищах напоминают, что здесь жили когда-то евреи.

Правда, главный вывод Гроссмана не очень справедлив — вовсе не все эти евреи погибли, основная масса переселилась в другие края.

Ашкеназских евреев осталось много в Румынии, в Венгрии, в Болгарии — порядка полутора миллионов. В Польше — около шестисот тысяч чистокровных и почти столько же людей со смешанной кровью. В СССР — порядка 1800 тысяч — 2 миллионов евреев и огромное число тех, в ком есть еврейская кровь, но кто евреем себя отнюдь не осознает. Но мало кто из этого сонмища людей вернулся после войны на пепелище. Страна ашкенази могла терять население постепенно, поколениями. Из-за войны отток произошел резко и сразу.

Число евреев в Восточной Европе и после 1945 года продолжало сокращаться; на поверхности лежит причина этого: переезд в Израиль или в западные страны (в первую очередь — в США). Сам факт появления у евреев своего государства воспринимался восторженно; перспективы его смотрелись просто лучезарно. К тому же социализм, как предстояло убедиться евреям, — вовсе не такое замечательное состояние общества, когда нужно не одаривать им кого-то, а самим пользоваться плодами этого чудного общественного устройства. Из Румынии, Венгрии, Польши, Болгарии, если выпускали — то и из СССР потянулся ручеек «репатриантов». Эти «репатрианты» сплошь и рядом хотели вовсе не в Израиль, а в США, но во всяком случае — они покидали Европу. Тем, кто уже однажды «встал на крыло», кого война уже заставила бежать с привычных мест, продолжать переселяться было проще. Если семья уже переехала из родных Засосенок в Сибирь или в Белоруссию — психологически легче переехать второй раз, в Палестину или в США.

Есть и вторая причина, не столь очевидная: психологический шок Холокоста. Основная психологическая ломка даже не в том, что Гитлер и правда чуть не уничтожил ашкеназских евреев (ему просто не хватило времени). Но ведь оказалось: народы Восточной Европы вовсе не хотят видеть возле себя и между собой евреев. Пережить нападение самого страшного врага — всегда возможно, история не знает случая поголовного уничтожения народов. Гораздо труднее пережить предательство тех, на кого рассчитывал. Не так страшно, когда на тебя идут убийцы с аккуратно засученными рукавами. Гораздо страшнее, когда люди, которых ты считал дорогими сородичами, вдруг начинают смотреть пустыми глазами.

— Меня же убьют!

— Ну и что?

Даже ужас Бабьего Яра не столько в самом факте массового убийства, сколько почти в полном, мертвенном равнодушии киевлян. Похоже, что именно эту часть шока очень многие евреи загоняли внутрь, старались даже не думать о ней (потому и не рассказывали детям). Потому что жить на Украине, подумывая о позиции украинцев во время Холокоста, — психологически просто немыслимо.

Трудно сказать, от какого зрелища больнее сжимается сердце. От облика малыша, который захлебывается криком и собственной кровью в противотанковом рву, или от вида взрослого, сильного, вооруженного, который не один год шагал дорогами войны. Кто прошел атаки, смерти, кровь, кто валялся в госпиталях, кто, костенея от ужаса, шагал по человеческому пеплу и после всего был поставлен перед фактом: все это было напрасно. Он зря умирал за эту землю, потому что это вовсе не его земля; он здесь лишний. Не случайно же потек в Польшу, а оттуда в Израиль ручеек партизан с Украины и Белоруссии. Чужая ближневосточная страна, с которой, казалось бы, нет ничего общего, стала ближе земли, где ветры несутся над несчетными могилами предков.

Этот ручеек евреев-переселенцев 1940-х годов — одна из самых страшных тайн СССР. То, что больше всего хотели бы предать забвению.

Но представим себе, что Гитлер не пришел бы к власти. Не возникает Третий рейх, не начинается Вторая мировая война.

При таком повороте событий Израиль как независимое государство вполне мог бы и не возникнуть. Действительно, в этом случае стремление уехать из Европы у евреев было бы куда слабее. Тем более — разделенная пятью границами, страна ашкенази начала бы все сильнее осознавать себя как потенциальное государство. Почему еврейское государство должно возникнуть именно на Переднем Востоке, на землях прежнего царства Израиль? Оно вполне может быть и «местным», восточноевропейским, говорящим на идиш и со столицей в Бердичеве, Могилеве или Бреславле. А почему нет?

К тому же до Холокоста британцы делали все зависящее от них, чтобы не создавать еврейского государства на Переднем Востоке и ограничивать поток евреев-переселенцев. Израиль — подарок Холокоста; после массовых истреблений стало психологически трудно отказывать сионистам в организации своего государства. Не будь Холокоста — были бы иными позиции и британцев, и международной общественности. К тому же давление евреев на Передний Восток было бы слабее, влияние сионистов оставалось бы очень и очень ограниченным.

Даже и сложись Израиль как суверенное государство, в виртуальности «без Холокоста» его привлекательность для евреев была бы несравненно меньше. Трудно сказать, как могли бы развиваться взаимоотношения двух еврейских государств — ивритоязычного в Палестине и идишеязычного в Восточной Европе. Очень может статься, Идишленд оказался бы страной и более богатой, и более культурной.

Трудно, конечно, прогнозировать, как могла бы развиваться страна ашкенази, разорванная пятью государственными границами. Слишком тут многое зависит от самых различных случайностей, в том числе и от темпов ассимиляции в разных странах. Но при определенных условиях — например, если бы в стране ашкенази появились университеты с преподаванием на идиш, а в Белостоке и Бердичеве возникли бы современные производства, могли бы возникнуть и требования культурной, а то и политической автономии.

Тут бы все опять же зависело бы от лояльности стран, в которых жили ашкенази. Если в Венгрии у евреев будут права национально-культурной автономии, а в других странах их не будет, сложится ситуация времен Австро-Венгрии, где признавался украинский язык, и Российской империи, где он категорически не признавался.

В предельном случае требование дать евреям ашкенази свое государство, Идишленд, могло бы сделать Восточную Европу таким же нестабильным регионом, каким является сегодня Северная Ирландия. Или как страна курдов, разорванная между Турцией, Ираком и Ираном. Уже полвека курды хотят иметь свою государственность, а их то пытаются депортировать (в Турции), то травят газами (как в Ираке Саддама Хусейна). Требованиям — полвека, а воз и ныне там. Евреи ашкенази вполне могли бы стать такими курдами Восточной Европы.

Еще раз повторяю — все возможные варианты просчитать невозможно, одинаково реально самое различное течение событий. Приведу одну свою фантазию по этому поводу. Просто для того, чтобы читатель не решил — Идишленд, мол, это всегда хорошо.

Конец сороковых годов. Осенью 1948 год партия «Самоопределение» в Польше и Венгрии требует предоставления политической независимости евреям (не забудем, что в такой виртуальности Западная Белоруссия и Западная Украина остаются в составе Польши). Демонстрации быстро перехлестывают в гражданские беспорядки. Патриотически настроенная молодежь бьет евреев, уже не очень разбирая степень виновности. Евреи с криком «Вам нужна великая Польша, нам нужны великие потрясения!» бьют патриотическую польскую молодежь. Полиция бьет и тех, и других. Евреи бьют еще и полицию. Во Львов и Белосток вводят войска, Варшава на осадном положении. В Кракове в Казимеж полиция не заходит, фактически это автономный еврейский город.

Старейшины города Кракова объявляют себя синедрионом, принимающим на себя всю полноту власти, и провозглашают вечный и незалежный, а также неделимый Идишленд от Познани до Витебска и от Вильно до Софии.

Болгария и Румыния заявляют, что не потерпят территориальных претензий еще и от евреев. Счастливая Британия официально выражает солидарность с борющимся народом Идишленда, неофициально выражает сочувствие правительствам Восточной Европы и тайно предлагает свой опыт по подготовке антитеррористического спецназа.

В Киеве, Минске, Виннице, Одессе — демонстрации евреев, поддерживающих братьев за рубежом.

Сталин стремительно организует народное правительство Идишленда за границей. Правительство сидит в Бердичеве; оно делает вид, что только что перебралось в СССР из Кракова, что оно выражает волю всех евреев будущего Идишленда. «По просьбе трудящихся Идишленда» Красная армия переходит польскую границу, чтобы помочь самоопределению трудящихся евреев. В Белостоке Красную армию встречают банкиры Хейфиц и Катцентот. Они фотографируются с советскими офицерами, делают сообщения для прессы и как-то незаметно исчезают. Эти два идиота еще не успевают доехать до Колымы, как во всех крупных газетах Германии, Франции, Британии и США появляются заголовки: «Освобожденный еврейский народ приветствует победителей!» — и далее в том же духе.

В декабре 1948 года почти вся территория Польши оккупирована СССР. Только в густых лесах засела Армия Крайова и народное ополчение, да Народная армия Идишленда никак не может взять Вавель, замок польских королей посреди Кракова.

Польское правительство раскалывается. Часть уезжает в Лондон и оттуда руководит Армией Крайовой, сидящей в пуще; часть остается на родине и начинает мелочно торговаться с Идишлендом и с советскими оккупантами по поводу территориального размежевания, чуть ли не каждого забора или луга с коровами. Но тут создается еще одно народное правительство — уже польское, и оно тоже просит добрых советских оккупантов помочь построить им вместо страшной буржуазной жизни счастливую социалистическую. Оставшиеся в Польше члены правительства вывозятся на Колыму, а Польская Народная Советская Социалистическая Республика (ПНССР) заявляет о своем желании войти в состав СССР.

Из Израиля едут отряды коммандос, хорошо научившиеся стрелять по безоружным арабам и жаждущие применения своим талантам. Но Вавель и они взять не могут, а вышедшие из пущи патриоты почему-то обзывают их оккупантами и другими плохими словами и начинают обижать, стреляя и добивая прикладами.

Такого ужаса не может выдержать ПНССР, и ее Армия Людова начинает помогать братьям по духу из Израиля, воюя против Армии Крайовой.

Да! Я же еще не рассказал, что делает весной 1949 года демократическая Германия! Германия, в которой Гитлера и Тельмана в 1933 году поймали и посадили в одну клетку, где они быстро сожрали друг друга… Германия, в которой горячо поддерживают самоопределение братского еврейского народа, который и говорит на языке, похожем на немецкий, и очень хотят ему помочь. Но помочь, конечно же, не допуская вместе с тем его насильственной советизации…

В общем, читатель уже, скорее всего, уловил, какой общеевропейский клубок завязывается в самом Идишленде и вокруг. Какой там Ольстер…