Евреи, которых не было. Книга 2

До первого и особенно до третьего раздела Польши евреи остаются в Российской империи таким же экзотическим продуктом, как в Московии.

То есть были все те же выкресты из разных стран Европы, служебные дела которых шли очень и очень по-разному. Наиболее многообразна, пожалуй, судьба некого Грюнштейна, который выкрестился еще в Саксонии в лютеранство и стал купцом. Но персы почему-то торговать с ним не стали, отняли у него товар и самого чуть не убили. В чем тут дело — в особенностях характера самого Грюнштейна, восточном коварстве или в интригах конкурентов, я не знаю. Потеряв все свое имущество, Грюнштейн не впал в смертный грех отчаяния, а принял православие и вступил рядовым в гвардейский Преображенский полк.

Участник переворота Елизаветы Петровны, он получил, в числе прочих пожалований, чин адъютанта, потомственное дворянство и 927 крепостных душ. Распорядиться случаем Грюнштейн не сумел — то гонялся со шпагой за генеральным прокурором, то стал разбойничать на большой дороге, причем ограбил и избил как-то родственника любовника царицы, Разумовского. Это не сошло ему с рук, и Грюнштейна сослали в Устюг.

Судя по его похождениям, тип это то ли уголовный, то ли не очень вменяемый. Но тут уж ничего не поделаешь, вот с таким выкрестом имела дела Елизавета.

Были евреи из стран, с которыми Российская империя оказалась тесно связана. Хотя бы финансист из Курляндии Леви Липман, придворный банкир Анны Ивановны. Возможно, он оказывал ей услуги, еще когда она жила в Курляндии, а уж после ее воцарения стал одним из влиятельнейших лиц.

В 1738 году, в правление Анны Ивановны, в Петербурге сожжены на кострах смоленский еврей Лейба Борухов и капитан-лейтенант Возницын, родной племянник вице-канцлера П. Возницына. Борухов смог обратить «посредством разговоров» капитан-лейтенанта в еврейство. Откуда взялся в Петербурге Лейба Борухов, мне не удалось установить — ведь малороссийским евреям категорически запрещено было въезжать в Великороссию! Разве что приехал по торговым делам, временно. И надо же было ему оказаться таким хорошим проповедником!

При Анне племянники личного друга Петра Веселовского сосланы, но при Елизавете возвращены, осыпаны милостями, и дипломат Исаак Веселовский занимает видное место при дворе, а его брат Федор (видимо, крещеный?) стал куратором Московского университета.

Но самое главное — были евреи во владениях Российской империи, в тех самых «левобережных Украинах», которые Московия приобрела в ходе Украинской войны и закрепила за собой по Андрусовскому миру 1667 года.

Теоретически евреев там быть не должно, потому что в Московию их не пускали, и всем было велено убираться. Но это теоретически, потому что в плане практики помещики нуждались в арендаторах, крестьяне — в кабаках, а те и другие — в продуктах ремесла и торговли. Ведь сами они ничем заниматься не хотели, кроме самого простого и привычного.

Как будто императоры Российской империи продолжали политику московитских царей. Высказывание Петра I из его письма Веселовскому: «…совершенно безразлично, крещен человек или обрезан, чтобы он лишь только знал свое дело и отличался порядочностью». Но и Петр, призывая в 1702 году специалистов в Россию, уточнял: «Я хочу… видеть у себя лучше народов Магометанской или языческой веры, нежели Жидов. Они плуты и обманщики. Я искореняю зло, а не распложаю; не будет для них в России ни жилища, ни торговли, сколько о том ни стараются и как ближних ко мне ни подкупают».

Казалось бы, коротко и ясно… Но вот что интересно: гетман Малороссии Скоропадский раз семь издавал указы об изгнании евреев из Малороссии. Да-да! Именно — об изгнании. И именно семь, один за другим.

Екатерина I в 1727 году тоже издает указ о выселении евреев из Украины. Как он исполнялся, нетрудно себе представить.

При Петре II, в 1728 году, официально разрешается «временное пребывание» евреев на Украине. При Анне Ивановне это разрешение распространяется на Слободскую Украину, к северу от Полтавы, на Смоленскую губернию. В 1734 году разрешили евреям брать в аренду помещичьи земли, торговать водкой — то есть жить постоянно. В 1736 году даже позволили «временное пребывание» в самой Великороссии для торговли водкой. Видимо, так и попал в Петербург несчастный Лейба Борухов.

Елизавета Петровна в 1742 году, обнаружив, что хотя жить евреям в империи запрещено, они «под разными видами жительство свое продолжают», повелела «из всей нашей империи всех мужеска и женска пола Жидов со всем их имением немедленно выслать за границу и впредь ни для чего не впускать, разве кто из них захочет быть в христианской вере греческого исповедания».

Как ни уговаривали царицу и Сенат, и Войсковая канцелярия, как ни пугали сокращением государственных доходов, Елизавета осталась непреклонна и на докладе Сената начертала ставшее знаменитым: «От врагов Христовых не желаю интересной прибыли».

Но и этот указ никогда не был исполнен, по крайней мере полностью.

Екатерина II приехала в Россию из страны, где эмансипация евреев уже готовилась. Она без особых проблем разрешила бы евреям жить во всей Российской империи, но Сенат протестовал, общественное мнение не было готово, и Екатерине даже для заселения евреями совершенно пустой, лишенной земледельческого населения Новороссии пришлось пойти на довольно забавный подлог.

Руководство всем делом было сосредоточено в Риге, а руководить Екатерина поручила нескольким еврейским купцам, во всех документах называя их «новороссийскими купцами», тщательно скрывая их национальность и вероисповедание. Населять же пустынную Новороссию, согласно инструкции, следовало, «не спрашивая веры и народа».

Отмечу: Екатерина II, судя по всему, первая императрица, у которой вообще было какое-то определенное мнение относительно евреев. Но, в конце концов, она — чистокровная немка, выросшая и воспитанная в Германии. А до нее евреи — это или выкресты, или некие непонятные призраки, движущиеся через границу с Речью Посполитой. Призраки, о которых даже невозможно сказать точно — есть они вообще или только померещились со страху.

Но тут подоспели новые политические события…

В 1772 году произошел первый раздел Польши; Австрия, Пруссия и Российская империя отторгли у поляков часть ее территории; часть Западной Руси вошла в состав Российской империи. В 1795 году, после третьего раздела Польши, Речь Посполитая полностью перестала существовать. Три державы-победительницы разделили между собой всю ее территорию; само понятие «гражданин Польши» исчезло, были только подданные трех империй с паспортами Австрии, Пруссии или Российской империи. В числе земель Речи Посполитой была и Страна ашкенази, среди ее подданных — порядка миллиона евреев ашкенази.

Во время войн с Наполеоном часть поляков пыталась воевать на его стороне: вдруг Наполеон восстановит… ну, пусть не Речь Посполитую, но хотя бы уже Царство Польское… Хотя бы даст независимость этнической Польше…

Нет оснований думать, что Наполеон собирался хоть как-то пойти навстречу полякам, но проверить это нет уже никакой возможности: разбитый наголову, Наполеон при всем желании не мог ничего и никому дать, ничьих государств восстановить, никаких договоров подписать.

После войн с Наполеоном Российской империи отошел еще один изрядный кусок бывшей Речи Посполитой — сердце этнического польского государства со столицей Речи Посполитой Варшавой.

В Российской империи это понимали как блестящее завершение векового спора Польши и Московии. И как завершение объединения русских земель вокруг Москвы. После третьего раздела Польши только одна часть Древней Руси была еще не под скипетром русских царей: Галиция, древняя Галицкая Русь. Отошла она к Австрии, и хотя Петербург не объявил Вене войну за Галицию, воспринималось это как временное состояние. Рано или поздно, но Галиция должна была воссоединиться с остальной Россией!

Впрочем, и сама коренная Польша вовсе не казалась русским таким уж чужим государством. И в поляках текло много русской крови, и в русских польской. Не так уж давно, всего сто лет назад, в начале-середине XVII века, ополячилось русское дворянство Западной Руси. Русские князья из рода Рюрика — Острожские, Сапеги, Понятовские, Чарторыйские, Вишневецкие — встали у трона польских королей. Поляки казались скорее заблудшими братьями, чем совершенно иным и чуждым народом. Их цепкое мужество во время восстаний вызывало уважение, культура дворянских имений и каменных европейских городов оставалась выше, чем дворянских гнезд Великороссии. Екатерина II ведь не потому так долго противилась прусскому плану разделить Польшу, что старалась сохранить польскую государственность, а потому, что надеялась присоединить к России не часть польской территории, а всю Речь Посполитую…

Победители — русские, пруссаки и австрийцы — вполне сознательно разделили Речь Посполитую, но они даже не думали, что вместе с ней разделили и Страну ашкенази, разорвали еще один народ.

В Австрии в 1774 году провели довольно тщательную перепись, которая установила 224 981 еврея на бывшей польской, а теперь австрийской территории.

Пруссии досталось порядка 240 тысяч польско-русских евреев.

После трех разделов Польши, к 1795 году, в пределах Российской империи появилось порядка 700 или даже 800 тысяч евреев обоего пола и всех возрастов. Определить точнее трудно, потому что Российская империя и для всех остальных подданных подробных летописей не вела, учитывалось только податное население — взрослые мужчины. А этих податных евреев кагалы скрывали изо всех сил, чтобы платить меньше податей.

«Трофейными» немцами называли порой прибалтийских немцев. Тогда и евреи Речи Посполитой, Польши и Западной Руси — тоже «трофейные» евреи. Эти евреи с полным основанием могут быть названы русскими евреями. Тем более, что ведь и страны, которые сейчас называют Украиной и Белоруссией, исторически являются частями Руси, а там они жили по меньшей мере с X, даже с IX века. Итак, это русские евреи.

Но с таким же, и даже с большим основанием эти евреи могут быть названы польскими. Ашкенази — это русско-польские, или, если так больше нравится — русско-польско-литовские евреи. Евреи Речи Посполитой.

В Российской империи и в СССР жило, а в Российской Федерации и по сей день живет много разных евреев.

В СССР существовала традиция считать началом всякого исторического явления то, что происходило с любыми народами, жившими на территории СССР. Скажем, были у греков каменные города в Северном Причерноморье, возникали и гибли целые эллинистические государства — и в курсе «Истории СССР» старательно описывалось их появление и история. Если применить этот метод, то русским евреям то ли две, а то ли даже две с половиной тысячи лет.

На территории эллинистического Боспорского царства, в городе Горгинии (там, где сейчас стоит Анапа), найдены надгробные мраморные плиты с надписями на иврите. В 1865 году А. Я. Гаркави опубликовал эти надписи; стало известно, что уже в 42 году до P. X. здесь существовала еврейская община.

Известно, что в VI веке до P. X. евреи проникли из Персии в Грузию и основали там несколько колоний. Грузия вошла в состав Российской империи? Вошла. Значит, и эти евреи — тоже русские. Логично?

Разумеется, и после этого в России появляются евреи из Западной Европы и Германии. Некоторые из них очень известны — хотя бы знаменитый канцлер Нессельроде, министр иностранных дел при Николае I, или Шафиров, сама фамилия которого явно происходит от «шафар» — ритуальная труба, которой сзывают на молитву в синагогах.

Но все это — отдельные люди, опять же часть еврейства, уже ассимилированного в Голландии или в Германии. Эти этнические евреи выступают вовсе не как евреи, не как сефарды, а как голландцы или немцы. И так же быстро растворяются в рядах русского общества.

В начале XIX века присоединяют Кавказ, и в составе Российской империи оказываются горские евреи, говорящие на еврейско-татском языке. Это — потомки персидских евреев Средневековья.

Тогда же под Российскую империю уходит Грузия со своими десятью или двадцатью тысячами грузинских евреев.

Середина — конец XIX века, завоевание Средней Азии — и русскими подданными становятся среднеазиатские евреи Коканда, Бухары и Самарканда.

Самый конец XIX, начало XX века, освоение Русской Маньчжурии, — и в Дальнем, Харбине, Владивостоке появляются китайские евреи. Во Владивосток они порой приезжают как китайские купцы. Если специально не сказать, русские люди и не догадались бы, что имеют дело вовсе не с китайцами (еще раз привет расовой теории!). Никакой общины во Владивостоке не появляется, а когда в Харбине строится синагога — для русских евреев, разумеется, пришедших сюда вместе с русским населением, — в числе ее прихожан оказываются и китайские евреи.

Но все эти группы евреев — западно-европейские, среднеазиатские, кавказские, грузинские, китайские… все они не сыграли в истории Российской империи никакой самостоятельной роли. Есть только одна группа евреев, которая сыграла в истории России какую-то самостоятельную роль. Это те евреи, которые попали в российские подданные невольно, не по своему желанию. Они стали русскими евреями в составе остального населения бывшей Речи Посполитой.

В 1772 году начала рождаться, а в 1815 году окончательно родилась еврейская Россия — одна из стран Российской империи. Это была та часть Страны ашкенази, которая вошла в Российскую империю после разделов Речи Посполитой.

Если обманывать самих себя словами, можно сказать: мол, еврейская Россия существовала еще в X веке, в квартале Козары, в Киеве. Но это будет только игра словами, потому что Древняя Русь была страной с другим языком, другой культурой, другим населением, нежели Российская империя. Эта страна стала страной-предком для трех других стран — Московии, Новгорода Великого и Великого княжества Литовского. В каждой из этих стран были свой язык, свои обычаи и свои писаные законы. В Московии и Новгороде Великом евреи не жили, но в Великом княжестве Литовском жили, и жили по другим правилам, нежели в Древней Руси.

Была еврейская Древняя Русь, а было еврейское Великое княжество Литовское, если угодно — еврейская Литва. С 1569 года существует и еврейская Речь Посполитая. Все это время Страна ашкенази входит в состав то одного, то другого государства, но в каждый отдельный момент она находится в составе одного государства.

Теперь возникает еврейская Россия — из части Страны ашкенази. А сама Страна ашкенази с 1772 года оказывается разорванной между Россией, Австрией и Пруссией.

Новые подданные Российской империи кажутся очень одинаковыми для чиновников. Как они слепы! Мало того, что различались хасиды и традиционалисты-митнагдим, богатые и бедные, просвещенные и совсем дикие, были еще и территориальные различия, вызванные тем, на каких территориях и в каком окружении жили евреи.

Белорусские евреи резко отличались от всех остальных ашкенази. Жили они в среде православных и в стране, где главенствовала ополяченная русская или литовская шляхта. Но они были последними евреями Великого княжества Литовского и Русского, последними евреями Западной Руси. Судя по всему, они в наибольшей степени были прямыми потомками евреев Древней Руси, испытавшими меньше всех непосредственного польского влияния.

О своеобразии самосознания этих евреев говорит хотя бы такой факт: именно из-за них в русском языке появилось слово «еврей». Во всем мире евреи называли себя аидами, в том числе и сефарды. Все известные названия в языках европейских народов восходят к этому самоназванию. Польское zyd — «жид», немецкое Jude — «юде», английское jew — «джу», французское juif — «джюиф».

Белорусские евреи были единственной группой, которой не нравилось такое название. Уже первый генерал-губернатор Белоруссии граф З. Г. Чернышов в 1772 году использовал слова «еврейские общества» для названия кагалов. До 1783 года и Чернышов, и Сенат в своих документах попеременно используют оба слова — и «жид», и «еврей», как взаимозаменяемые и одинаковые по смыслу. Во время посещения Шклова Екатериной в 1787 году десятеро руководителей общин обратились к императрице с прошением: пусть в официальных документах их называют не жидами, а используют «более возвышенное библейское слово» — евреи.

Никакого официального указа по этому поводу не последовало, но в документах слово «жид» и правда перестало применяться. Замечу, что нет ни малейшего следа никаких таких «евреев» в документах времен Петра, Анны, Елизаветы. Слово «жид» применяется вплоть до XX века и очень часто не несет никакого оскорбительного или уничижительного смысла. «Ваше жидовское благородие» — обращается к важному еврею извозчик у Чехова, явно не имея в виду решительно ничего дурного. Но в официальных документах «еврей» и правда утверждается, совершенно вытесняя «жида».

В 1790 году белорусские евреи, ведущие коммерцию в Москве, будут жаловаться, помимо всего прочего, и на то, что московские купцы их называют «жидами» и делают это «в поругание», тогда как власти вежливы и называют их евреями [4, с. 105].

А ведь евреи в Австрии, Царстве Польском и в Пруссии, даже и на отошедшей к Российской империи Украине ничего не имеют против «жидов». Видимо, все-таки у белорусских евреев какое-то особое самосознание, не вполне тождественное самосознанию других идишеговорящих ашкенази.

Евреи собственно Польши тоже отличаются от евреев и Белоруссии, и Украины. Они изначально живут все-таки в гораздо более культурном окружении, чем на Украине, а после разделов Польши попадают в подданство Пруссии. Там они с 1812 года получают права, которым евреи — подданные Российской империи — могут только позавидовать, а с 1871 — права гражданства.

Остальные евреи собственно Польши с 1815 года оказываются в подданстве Российской империи, но в Царстве Польском действуют все же особые законы, и евреи тут живут в другом окружении. К этой группе евреев эмансипация пришла позже, чем ко всем остальным, но жизнь среди поляков потом положительно сказалась на их судьбе…

В австрийской провинции Галиция, как это водится в империях, соединили две территории с очень разным населением, разной историей и культурой: коренные польские земли с древней столицей поляков — Краковом и Западную Украину, древнерусскую Галицию. Австрийские евреи, соответственно, представлены двумя большими группами — польскими и украинскими евреями.

Указ о веротерпимости 1782 года и предоставление полных гражданских прав 1846 года относятся к обеим группам, только вот воспользоваться своими правами они могут в разной степени: можно уверенно сказать, что польские евреи более культурны и развиты, больше готовы к эмансипации и модернизации, чем евреи Западной Руси.

Из этих последних евреи австрийской Галиции оказываются в более выигрышном положении, чем попавшие под власть Российской империи. А из евреев Российской империи сильно различаются евреи Белоруссии и Украины, причем украинские — самые неразвитые и забитые.

А из евреев Польши больше всех повезло австрийским и прусским.

Собственно говоря, мы не знаем, сколько жило в России евреев. Данные об их числе, вернее, о числе налогоплательщиков-мужчин, подавали кагалы; а о том, как они это делали, говорит хотя бы такой факт: если принимать всерьез эти данные, то надо считать, что в 1818 году число евреев в сравнении с 1812 годом вдруг удвоилось. Фактически все цифры о еврейском населении до переписи 1897 года очень и очень условны.

Единственно, о чем можно говорить довольно уверенно: численность еврейского населения росла совершенно стремительно, гораздо быстрее, чем численность русского народа. И это при том, что в XIX веке все европейские народы переживают демографический взрыв.

Причины здесь две, и очень важные:

1. Евреи довольствуются очень скромными доходами и низким уровнем жизни.

Даже те зажиточные евреи, о которых писали французы в 1812 году, довольствовались гораздо более скромной едой, одеждой и жильем, чем русские того же общественного положения и уровня доходов. «Самый цимес!» — это восклицание многие на Руси заимствовали, как-то не очень думая, что же именно они произносят. А «цимес» — это еврейская еда, основную часть которой составляет тушеная морковка. Если кормить детей тушеной морковкой, выкормить можно много — морковка довольно дешевая.

2. Евреи ведут традиционный образ жизни, при котором ранний брак с кучей детей — одна из религиозных ценностей. То, без чего не может состояться полноценная жизнь человека.

Менаше Илиер, выдающийся талмудист и поборник просвещения, в 1807 году напечатал и разослал раввинату книгу, которую вскоре раввинат изъял из обращения, а следующая его книга изъята и сожжена (это к вопросу о том, знало ли еврейство инквизицию).

В своей же книге ребе Илиер «отмечал темные стороны еврейской жизни. Нищета необычайно велика, но может ли быть иначе, когда у евреев ртов больше, нежели рабочих рук? Надо внушить массе, что средства к жизни надо зарабатывать собственным трудом… Молодые люди вступают в брак, надеясь на милосердие Божие и на кошелек тестя, а когда эта поддержка рушится, они, обремененные уже семьями, бросаются на любое попавшееся занятие, хотя бы и нечестное. Толпами берутся за торговлю, но она не может всех прокормить, а потому прибегают к обману. Вот почему желательно, чтобы евреи обратились к земледелию. Армия бездельников под личиною „ученых“ живет на средства благотворительности и за счет общины. Некому заботиться о народе: богачи заняты мыслями о наживе, а раввины — распрей между хасидами и митнагдим, сторонниками классического иудаизма. Единственная забота еврейских деятелей — предотвращать несчастье в виде правительственных распоряжений, хотя бы они несли с собою благо для народа» [5, с. 170–171].

Прав или не прав талмудист Менаше Илиер, а вот факт: в 1820-е годы прошел слух, что правительство запретит браки несовершеннолетних. И тогда пошла волна женить детей лет девяти — чтобы успеть до указа.

За счет разделов Польши население Российской империи увеличилось, по одним данным, на 12, а по другим — на 14 миллионов человек. Большую часть этих четырнадцати миллионов и русское правительство, и образованный слой, на который оно опиралось, последовательно считали своего рода «белыми туземцами», которых необходимо исправить, перевоспитать, сделать цивилизованными людьми.

Действительно, кого считали равными себе в новых своих землях образованные русские дворяне? В своем представлении русские — если быть точным, то великорусские — дворяне были народом европейским. Даже собственное великорусское простонародье, и те были для них туземцами, которых еще предстояло перевоспитать и сделать цивилизованными людьми.

Из числа всех «трофейных» инородцев только с польским и немецким дворянством, в какой-то степени еще с немецкими горожанами завоеватели готовы были говорить на равных.

Так в свое время римляне, завоевывая новые земли, выделяли цивилизованных эллинов, считали их ровней себе и даже учились у них. Русское дворянство даже готово что-то перенимать у польского (действительно более культурного), а немцам так вполне определенно отведено в империи почти такое же место, как эллинам — в Римской империи.

Все же остальные народы Прибалтики и Речи Посполитой, не только евреи, но и украинцы, белорусы, караимы, — все это не кто иные, как разные породы туземцев.

В Речи Посполитой евреи ашкенази тоже были туземцами, духовно живущими в других измерениях. Их хорошо знали, но их жизнь оставалась совершенно загадочной. Никто из гоев — ни поляки, ни русские, ни формирующиеся украинцы и белорусы — не замечает превосходства евреев хотя бы в одном — в поголовной грамотности. Разница в том, что поляки и подданные Речи Посполитой к евреям привыкли, а русские — еще нет. Русские даже не замечают, что с завоеванием Речи Посполитой им досталась еще одна страна — Страна ашкенази.

Генерал-колонизатор сидит на коне, осматривает новые владения своего императора и видит страхолюдного туземца, еще более страшного и грязного, чем белорусский крестьянин. Одет он, как огородное пугало, воняет чесноком и прелыми тряпками, и пока туземец говорит что-то на ломаном русском языке, на нос ему выползает клоп, непотревоженный и упитанный.

Из антисемитских, а может быть, и просто из садистских соображений нашему колонизатору охотно покажут микву или предложат «чисто еврейскую еду» — да так прокомментируют способ ее приготовления, что великорусский генерал на всю жизнь заречется брать что-либо в рот даже в самом приличном еврейском ресторанчике.

Будем исходить из того, что колонизатор попался разумный и по природе не кровожадный. Идею просвещения он принимает истово, душой, и искренне хочет иудеям добра… Так, как он сам это добро понимает: высморкать, вымыть, переодеть в чистое этих туземцев… Желательно еще и поотрезать их ужасные пейсы, но с этим придется подождать, пока просвещение не пустит в них корни поглубже.

Ну ничего! Не этот именно туземец, так его дети и внуки будут если и не вполне подобны колонизатору, то уж по крайней мере не хуже солдатушек — бравых ребятушек, которые вон как весело поют, маршируя через новые владения русской короны.

Ему и невдомек, колонизатору, что туземец тоже может смотреть на него как-то без особого восторга: подумаешь, какой-то гоишко! Много их было таких, со времен Артаксеркса и Навуходоносора! Много их было, таких гоев, вздумавших переделывать древний великий народ, и все эти бесчисленные гои, прочно зачисленные в ряды врагов еврейского народа, проплывают перед мысленным взором этого кошмарного туземца, пока с ним беседует генерал.

Он так презирает этого гоя, туземец, — не обрезанного, не знающего Торы, что даже вежлив с ним. Он был бы вежлив даже с самим Богданом Хмельницким, потому что нельзя же возлагать ответственность за свои поступки на существ, не избранных Яхве, на двуногую фауну здешних краев. Если туземцу сказать, что его правнук сбежит из штетла, чтобы учиться у гоев, — он даже не заплачет, а скорее весело засмеется.

Еще веселее засмеется русский колонизатор, если ему сообщить: спустя сто лет твои потомки будут просить денег у потомков этого туземца из неведомого миру местечка. А через сто пятьдесят лет прапраправнук этого вот… в чудовищной шляпе и в грязном лапсердаке пустит пулю в твоего прапраправнука. И попадет — потому что стрелять будет в упор, в затылок, в расстрельном подвале Киевской ЧК.

Первоначально, в 1772 году, никому и в голову не пришло ограничивать евреев в каких-то правах и свободах. Примерно 40–60 тысяч (а по другим данным — 100 тысяч) евреев в Белоруссии были очень своеобразной группой еврейства: потому что очень своеобразной была сама Белоруссия — последний осколок Великого княжества Литовского.

Судя по всему, Екатерина готова была отнестись к белорусским евреям так же, как относились к ним в Пруссии, а может быть, и во Франкфурте. Она подтвердила все права евреев, которые были у них в Речи Посполитой, и притом уравняла евреев в правах со всеми остальными жителями империи (чего в Речи Посполитой не было). В Городовом уложении 1785 года все мещане, независимо от национальности и вероисповедания, получали право участвовать в местном сословном самоуправлении и избираться на должности.

В 1786 году Екатерина даже писала белорусскому генерал-губернатору, чтобы равенство прав евреев в сословно-городском самоуправлении «непременно и без всякого отлагательства приведено было в действие», а с неисполнителей его «учинено было законное взыскание» [4, с. 76].

Стоит ли удивляться, что в 1780 году в Могилеве и в Шклове евреи встречали Екатерину II восторженными одами в ее честь?

Новые чиновники, начавшие управлять Белоруссией, выросли в Великороссии. Многие из них даже если видели когда-нибудь живого поляка, то уж точно никогда не видели ни одного еврея. Если белорусская администрация писала, что «присутствие евреев в деревне вредно отражается на экономическом и нравственном состоянии крестьянского населения, так как евреи… развивают пьянство среди местного населения» [4, с. 72], — то за этой чепухой очень ясно прослеживается болтовня той агентуры, тех помощников и личных знакомых, которыми обрастает любой чиновник центральной власти, присланный на новое место службы. «Тутэйшие» рассказывают чиновникам, что это евреи спаивают крестьян… Как рассказывали уже их деды и прадеды.

Такое удобнейшее представление всегда было в Западной Руси и в Польше, но, конечно же, никто не собирался принимать мер по этому поводу. Все ведь прекрасно понимают, что вовсе не в евреях дело, что просто удобно их ругать. Но чиновник-то из Петербурга этого не понимает! И честно начинает провозглашать гонимому племени херем.

Получив такой сигнал с места, центральная власть тоже приходит в состояние некоторого возбуждения. Это же в Речи Посполитой все уложилось за века, а в Петербурге еще толком не знают, что надо делать с иудеями (и надо ли с ними что-то делать). Петербург реагирует неадекватно, слишком сильно. Да к тому же реагирует в духе, не принятом в Речи Посполитой. Ведь Россия — огромная бюрократическая империя, а не гибрид шляхетской республики и сословной монархии.

Тут же рождается идея: раз евреи мещане и купцы, надо переселить их в города! В 1783 году издается указ Екатерины, что всякий помещик, если он сдаст в деревне курение водки «купцу мещанину или Жиду», будет сочтен нарушителем закона. Если курит водку, то пусть делает это сам! Одновременно у кагалов отнимают многие их функции, передают местным органам власти.

В 1784 году делегация евреев поехала в Петербург, хлопотать об отмене этой меры, и они получают великолепный ответ от имени императрицы, эти посланцы кагала: «Когда означенные еврейского закона люди вошли уже… в состояние, равное с другими, то и надлежит при всяком случае соблюдать правило, Ея величеством установленное, что всяк по званию и состоянию своему долженствует пользоваться выгодами и правами без различия закона и народа» [4, с. 72].

Звучит сильно, да вот беда: всего через два года, в 1786 году, отменено выселение евреев в города (а проведено в жизнь оно вообще никогда не было). Тогда же, в 1786 году, кагалам возвращены многие функции — расклад налогов, право отпускать и не отпускать из общины. То ли Екатерина II поняла, что евреи славянских стран совсем не похожи на немецких, то ли приходит к пониманию выгоды такого положения вещей, то ли окружение императрицы изрядно подмазано посланцами кагала. Позже мы увидим, что это последнее предположение вовсе не так уж беспочвенно, как могло бы показаться.

Пользуясь указом, в Могилевской губернии 10 % евреев записались в купечество, а из христиан купцов было только 5,5 %. Вот и первый источник недовольства.

И тут же появляется другой… В те времена купцы были прикреплены к своим городам ничуть не менее прочно, чем крестьяне к земле. Наивно представлять себе купца XVIII, даже начала XIX века как современного предпринимателя, который сам решает, где ему поселиться.

Только в Белоруссии купцы могли переходить из города в город, «смотря по удобности их коммерции». Что характерно, местные христианские купцы не пользуются этой возможностью, а вот еврейские пользуются. Многие евреи, вошедшие в эти 10 %, стали перебираться в города великороссийских, внутренних губерний, а то и в Москву.

В 1790 году московское купечество составило по этому поводу «Приговор» и подало его властям. В этом «Приговоре» купцы писали, что евреи пользуются запрещенными приемами торговли, чем наносят ей «чувствительный вред и помешательство», и что дешевизна их товаров доказывает одно — товары эти контрабандные. Кроме того, московские купцы писали, что «евреи обрезывают, как известно, монеты; возможно, что они будут делать то же и в Москве».

Некий же Нота Хаимов, «…введя себя у публики разными подлогами и ухищрениями в знатный кредит и выманя чрез то у многих здешних купцов в долг товаров ценою до пятисот тысяч рублев, все оные выпроводил в разные, ему только одному известные места, и потом и сам со всем тем явно похищенным столь важным капиталом из Москвы скрылся за границу, оставя по себе следы жалостного многих купеческих домов разорения; из которых некоторые с печали померли, оставя бедны жен и детей без всякого пропитания, а прочие, лишась всего собранного многолетними трудами имения и кредита, сделались банкротами и лишились невинно честного имени гражданина».

А потому патриотически настроенные московские купцы просили об удалении евреев из Москвы.

Почти одновременно с москвичами евреи подали жалобу, подписанную шестью именитыми купцами: их больше не записывают в купцы смоленские и московские. Они же имеют право! Им разрешено…

Московские же купцы обзывали их обидным словом «жиды» и ложно утверждали, будто у евреев развращенные нравы: «…святой наш закон и предание суть явны и всему свету известны, яко они основаны на любови к Богу и к ближнему, по правилам десятери заповедей Господних; и поелику Старый Завет есть предзнаменование, свидетельство и основание святости Нового Завета…».

А дальше подкованные в богословии евреи опровергали утверждения московских купцов про то, что в порядочных государствах евреев не терпят. Не только терпят, утверждали евреи, но и получают от них немалую пользу! Как вот в Голландии, например, или в Англии. И вообще записали их в московские купцы открыто и честно, «…невзирая, что бороды, одеяние, даже и имена наши ощутительно доказывают каждому наш род и закон».

Проблему сочли столь важной, что этими жалобами занимался Совет государыни. Из всех еврейских кривд подтвердилось только одно: еврейские торговцы стали разносить товары по домам, что было почему-то запрещено. Знали ли вообще евреи про это запрещение — неизвестно, но ведь получается, что они попросту открыли новую и очень перспективную экономическую нишу. Вот московские купцы эту нишу благополучно просмотрели, и их злоба на конкурентов как-то не вызывает уважения. В торговом деле надо уметь крутиться, господа!

Если Совет государыни принял неблагоприятное для евреев решение, то не из страха, что они когда-нибудь научатся обрезывать монету. Совет нашел, что евреи имеют права мещан и купцов только в Белоруссии, но не во внутренних губерниях, и что от допущения евреев в Москву не усматривается никакой пользы.

Решение это было принято на основании доклада президента Коммерц-коллегии, графа А. Р. Воронцова. Рассматривая с разных сторон проблему, граф А. Р. Воронцов писал, что, конечно, Голландии от присутствия евреев только хорошо, но это от каких евреев? От португальских евреев, которые активные и честные. «Но такие евреи, которые известны под названием польских, прусских и немецких жидов, …совсем другого роду и производят торги свои, так сказать, как цыганы — со лжею и обманом, который есть единым их упражнением, чтоб простой народ проводить».

Воронцов очень решительно возложил ответственность за крестьянскую нищету в Белоруссии на евреев, и утверждал, что евреи стоят за спиной всех фальшивомонетчиков и контрабандистов Российской империи. Ни много ни мало.

В декабре 1791 года издан указ о недозволении евреям записываться в купцы внутренних губерний, а в Москву они могли теперь приезжать лишь на известные сроки по торговым делам.

Так что если русские не имеют понятия о системе хазоке, монополии местных на предпринимательство и на работу, то и кагальные старейшины, и русские императорские власти действуют по одной логике: логике феодального общества. Им конкуренции не надо! Пусть будет тишь, гладь и всеобщая благодать!

«И вот этот указ 1791 года, для купцов еврейских сравнительно с купцами христианскими даже льготный, с годами превратился в основание будущей черты оседлости, легшей мрачной тенью на еврейское существование в России почти до самой революции» [6, с. 42].

«Еврейская энциклопедия» даже как-то оправдывает издание этого указа: мол, «центр тяжести указа 1791 года не в том, что то были евреи, а в том, что то были торговые люди: вопрос рассматривался не с точки зрения национальной или религиозной, а лишь с точки зрения полезности» [7, с. 592].

Вот-вот — никого не интересует, что сами люди думают об этом, и уж, конечно, ни у кого нет никаких незыблемых прав: ни У московских купцов, ни у евреев. Власть взяла и развела их в лучших традициях хазоки. Так и родилась черта оседлости, даже не из антисемитизма. Сама же «черта оседлости, несомненно, представляла собой самую репрессивную и тягостную составную часть всего корпуса российских законов, направленных на ограничение прав евреев» [8, с. 136].

Отмечу еще два очень важных обстоятельства:

1. Граф А. Р. Воронцов очень хорошо знает, что евреи Португалии и Голландии какие-то совсем не такие, как в Польше, Австрии и Белоруссии. Не такие, как ашкенази.

2. Решение о «введении черты оседлости» принимал фактически один человек — граф А. Р. Воронцов. А что, если бы он принял другое решение, более благоприятное для евреев?

После 1795 года, когда евреев в Российской империи стало по-настоящему много, возник прямо-таки «жгучий вопрос… Экономическая обстановка не мирилась с пребыванием чрезмерного числа торгово-промышленных людей среди крестьян» [9, с. 939].

«Для облегчения проблемы многие малые местечки были приравнены к городам — и так открывалась легальная возможность евреям оставаться жить здесь» [6, с. 43].

То есть назовем вещи своими именами: правительство само себя обманывает, чтобы уменьшить масштаб нестандартной ситуации и не так сильно напугаться. Не верь глазам своим! Евреи живут вовсе не в селах…

Почему этот вопрос такой уж «жгучий», понять труднее: в конце концов, с XVI века евреи занимали эту нишу, и экономика Речи Посполитой не развалилась, а в алкоголиков превратились только те, кому хотелось. Объяснить могу только двумя причинами: молодая Российская империя, закусив удила, хочет непременно и на своих новых землях сделать все единообразно, стандартно: чтобы и экономика, и общественный строй были такие же, как в Великороссии. При этом великороссы не желают никого слушать и ни с чем считаться.

И второе… Есть вещи, которые великороссы с почтительным придыханием называют так: «интересы империи». Если какая-то гадость или глупость входит в эти интересы — значит, надо ее делать непременно.

Вот есть у империи новые, и притом пустующие земли на юге — Новороссия? Интересы империи требуют их заселить, а евреи очень хорошо подходят для этих замыслов — их ведь чересчур много в местечках… Екатерина энергично ведет политику заселения Новороссии, но евреев едет мало, слишком мало…

Тогда в 1794 году их обкладывают двойной податью (как раньше старообрядцев). Слова А. И. Солженицына о том, что двойную подать вскоре отменили, никем больше не подтверждаются. Причем при Екатерине была цель заставить уезжать на черноземы Новороссии, где вообще не было податей первые 10 лет. Потом идея затерялась, а вот двойная-то подать оставалась до 1808 года.

То есть все правильно — никакой специальной неприязни к евреям у императоров и их окружения пока нет. Павел I отклонил просьбы купцов-христиан о выселении евреев из Ковно, Каменец-Подольска, Киева, Вильно. По мнению купцов, «евреям дана воля возрастать над христианами», но Павлу, видимо, плевать, кто над кем «возрастает», или же он просто верит в таланты купцов-христиан.

Павел признал право хасидизма на существование. Павел помогал бердичевским евреям, когда князь Радзивилл, на земле которого они жили, стал сдавать в аренду синагоги. «Чтобы иметь свое богослужение, долженствуем платить деньги тем, кому князь отдает в аренду нашу веру», — жаловались евреи. Возможно, со стороны Радзивилла это была воспитательная мера либо рафинированная месть. Но император-то поддержал евреев!

Так что уже до Павла как-то сам собой завязался основной узел проблем: появилась черта оседлости, евреев стали выделять как особую религиозную группу, на которой не худо бы погреть руки. Но пока еврейского вопроса никто не изучает, и он даже не вполне осознан как какой-то особый вопрос. Первые попытки разобраться в свалившейся на Российскую империю проблеме начались во времена Павла, в связи с охватившим Белоруссию голодом.

В 1800 году в Белоруссию послан Гаврила Романович Державин, и в результате его поездки появилось на свет «Мнение об отвращении в Белоруссии голода и устройстве быта Евреев» — первая попытка системного анализа ситуации.

Приехав в Белоруссию, Гаврила Романович обнаружил «самый сильный голод, что питались почти все пареною травою с пересыпкою самым малым количеством муки или круп». От такой еды крестьяне «тощи и бледны, как мертвые». Первые его действия — спасти этих и правда очень бедствующих людей. «В отвращение чего (массовой смерти от голода. — А. Б.), разведав, у кого у богатых владельцев в запасных магазейнах есть хлеб», стал от имени правительства брать этот хлеб взаймы и раздал бедным. А имение одного польского графа, «усмотря такое немилосердное сдирство», приказал взять в опеку.

«Услыша таковую строгость, дворянство пробудилось от дремучки или, лучше сказать, от жестокого равнодушия к человечеству: употребило все способы к прокормлению крестьян, достав хлеба от соседственных губерний. А как…чрез два месяца поспевала жатва, то… пресек голод» [10, с. 690–691].

Местных дворян Гаврила Романович привел «в такой страх» что те «сделали комплот, или стачку» и написали на Державина «оклеветание к Императору», — это имеет смысл отметить.

Одолев голод — к осени он был уже не страшен, — Г. Р. Державин продолжал изучать проблему и пришел к выводам не очень утешительным: что тамошние крестьяне «ленивы в работах, не проворны, чужды от всех промыслов и нерадетельны в земледелии». Их обычная, из года в год, пища: «едят хлеб не веяный, весною колотуху или из оржаной муки болтушку» [10, с. 691–692].

Летом и того лучше: «довольствуются с небольшой пересыпкою какого-нибудь жита, изрубленными и сваренными травами… так бывают истощены, что с нуждою шатаются» [10, с. 263].

«По собрании жатвы неумеренны и неосторожны в расходах: едят, пьют, веселятся и отдают Жидам за старые долги и за попойки все то, что они ни потребуют; оттого зимою уже обыкновенно показывается у них недостаток. Не токмо в каждом селении, но в иных и по нескольку построено владельцами корчем, где для них и арендаторских жидовских прибытков продается по дням и ночам вино… Так выманивают у них Жиды не токмо насущный хлеб, но и в земле посеянный, хлебопашенные орудия, имущество, время, здоровье и самую жизнь» [11, с. 263–264].

Говоря попросту — крестьяне все на свете пропивают. А «Жиды, ездя по деревням и особенно осенью при собрании жатвы, и напоив крестьян вместе с их семействами, собирают с них долги свои и похищают последнее нужное их пропитание» [15, с. 265], «пьяных обсчитывают, обирают с головы до ног, и тем погружают поселян в совершенную бедность и нищету» [11, с. 287].

«Сведав, что Жиды, из своего корыстолюбия, выманивая у крестьян хлеб попойками, обращают оный паки в вино и тем оголожают», Державин даже «приказал винокуренные заводы в Лёзне запретить».

Надо отметить, что, старательный разведчик, Державин «собрал сведения от благоразумнейших обывателей, от дворян, купцов и поселян все, что они знают относительно Жидов, их промыслов, обманов и всех ухищрений и уловок, коими… оголожают глупых и бедных поселян и какими средствами можно оборонить от них несмысленную чернь, а им доставить честное и незазорное пропитание… учинить полезными гражданами» [11, с. 263].

Так что досталось в его «Мнении…» и помещикам, которые «не домостроительны, управляют имениями не сами, но через арендаторов». Аренда короткая — на год, два, три, и арендатор торопится: «многие любостяжательные арендаторы…крестьян изнурительными работами и налогами приводя в беднейшее состояние и превращают в бобыли» [15, с. 264].

Некоторые «помещики, отдавая на откуп Жидам в своих деревнях винную продажу, делают с ними постановления, чтобы их крестьяне ничего для себя нужного нигде ни у кого не покупали и в долг не брали, только как у сих откупщиков, и никому их своих продуктов ничего не продавали, как токмо сим Жидам же откупщикам… дешевле истинных цен».

Так помещики и евреи совместными усилиями «доводят поселян до нищеты, а особливо при возвращении у них взаймы взятого хлеба… уже конечно должны отдать вдвое; кто же из них того не исполнит, бывают наказаны… отняты все способы у поселян быть зажиточными и сытыми» [11, с. 264].

При этом курят вино в Белоруссии все: владельцы земель — сами помещики, шляхта, попы, монахи и жиды. Очень важная деталь: практически все некрестьянское население занято этим — перегонкой зерна на водку, вовсе не одни евреи. Что меня особенно радует, так это зрелище сельского батюшки, гонящего вино и снабжающего доброй чаркой прихожан (после чего еще смеет поносить гадов-жидов).

В своем «Мнении…» Гаврила Романович очень подробно расписывает, как надо вырвать ядовитое жало у этих виноторговцев: запретить торговать вином с апреля по октябрь, то есть пока идут сельскохозяйственные работы; запретить торговать вином ночью; запретить торговать вином, пока будет идти церковная служба. Одним словом, всячески ограничивать продажу водки по времени. Кроме того, надо запретить торговать водкой евреям.

О евреях говорится ничуть не менее подробно. Гонимое племя предполагается удалить из сельской местности: часть поселить в городах, часть превратить в земледельцев. Гаврила Романович, истинный птенец гнезда Екатерины, тоже радеет о заселении Новороссии, а что у евреев может быть какое-то свое мнение об этом — ему и в голову не приходит.

Судя по всему, Державин вполне искренне верит, что «многочисленность их (евреев) …по единой только несоразмерности с хлебопашеством совершенно для страны сей тягостна» [10, с. 326].

Это при том, что Державин очень реально оценивает ситуацию: «трудно без погрешения и по справедливости кого-либо строго обвинять. Крестьяне пропивают хлеб Жидам и оттого терпят недостаток в нем. Владельцы не могут воспретить пьянства для того, что они от продажи вина почти весь свой доход имеют. А и Жидов в полной мере обвинять не можно, что они для пропитания своего извлекают последний из крестьян корм» [10, с. 133].

Видит он, и что редкий помещик признается: «ежели их выслать из его владений, то он понесет немалый убыток» [10, с. 326], и сам же писал, что евреи многих голодающих крестьян снабжали хлебом — пусть не бескорыстно, но ведь снабжали!

Тем более, кто-кто, а Гаврила Романович знает: помещики-то не давали крестьянам хлеба, пусть в долг, и открыли свои запасные «магазейны» только после решительных действий чиновника из Петербурга. Да и то — с перепугу поделились хлебушком (тоже ведь, кстати, не бескорыстно), а потом еще накатали на Державина жалобу в Петербург!

Как будто он все видит довольно жестко, Гаврила Романович, в том числе видит и то, что с торговли водкой вовсе не пухнут евреи от сказочных доходов. Но настроен решительно — выселить из деревень, от торговли водкой отстранить, переселить в Новороссию.

И ведь Державин — никак не пресловутый антисемит (понять бы еще, что это вообще такое), не принципиальный враг евреев. За что именуют его «фанатичным юдофобом» в еврейских кругах, и на каком основании сообщено, что «приписал в официальных документах бедность белорусских крестьян всецело евреям» [8, с. 112–113], — не ведаю. Читатель уже знает, что Державин вовсе не считал евреев единственными «спаивателями» крестьян и в нищете белорусского мужика винил еще и помещиков, да и самих мужиков.

С евреями Державин тоже общался, и совершенно незаметно, чтобы относился к ним плохо или как-то свысока. Беседовал он с Ильей Франком, еврейским просветителем, получившим образование в Берлине. Илья Франк посвятил Державина в идеи «берлинеров» о том, что кагальная верхушка исказила истинный смысл вероучения, «ввела строгие законы с целью обособить евреев от других народов», и что в последние века «нравственный характер евреев изменился к худшему». Что надо просвещать евреев, учить их тому же, чему и христиан, и одновременно писать и переводить хорошие книги на иврит.

Другим постоянным собеседником Державина был Нота Хаимович Ноткин, крупный купец из Шклова. Он не соглашался с Франком почти ни в чем, но был сторонником переселения евреев в Новороссию, разведения там овец и хлебопашества.

Чем же так не угодил Гаврила Романович авторам «Еврейской энциклопедии»?! За что ославили человека чуть ли не эсэсовцем из «Анэнэрбэ»?!

Конечно же, в первую очередь — самой активной позицией: «вмешаться!», «переселить!», «запретить!».

Второе — Державин верно оценил мрачную роль кагальной организации. Он «посмел» увидеть, что система поборов внутри еврейства «составляет кагалам ежегодно знатную сумму доходов, несравненно превосходнейшую, нежели с их ревизских душ государственные подати. Кагальные старейшины в ней никому никакого отчета не дают. Бедная их чернь оттого находится в крайнем изнурении и нищете, каковых суть большая часть. Напротив, кагальные богаты и живут в изобилии» [11, с. 283].

Оценка эта ничуть не более жесткая, чем мнения еврейских же историков спустя сто лет, в конце XIX века. Но тогда, в начале XIX века, тронуть кагал означало пойти против всего еврейства вообще. Геволт и кипеж времени того, как видно, непринужденно перенесли в другую эпоху — без критики.

Третья причина в том, что Гаврила Романович посмел не восторгаться абсолютно всеми сторонами жизни евреев. Отмечать хотя бы какие-то скверные стороны иудаизма и еврейского национального характера — верный путь к тому, чтобы сделать врагом хотя бы некоторых евреев. Ну, не в силах они не только прислушаться к любой критике — не в силах даже просто ее слышать. Так было во времена Державина, примерно так есть и сейчас.

А Державин («Антисеми-ии-итт!!») преступно осмелился писать о необходимости «ослабить их фанатизм… истребив в них ненависть к иноверным народам, уничтожить коварные вымыслы к похищению чужого добра» [11, с. 302].

Четвертая и главная причина в том, что Гаврила Романович хотел лишить евреев права заниматься винными откупами, винокурением, продажей водки. Опять же — многие еврейские историки конца XIX — начала XX века приводили гораздо более сильные аргументы в пользу того, чтобы отойти от «позорной» (Гершуни), «постыдной» (Гаркави), «нелепой» (Дубнов) торговли. Но это будет потом, когда общество в целом поумнеет (и еврейское в том числе). Пока же Гаврила Романович вступил с кагалом в непримиримый конфликт, и очень простым, даже изящным способом: он поделился своими проектами с кагалами…

Сразу же (мало ему «оклеветания» от дворян!) полетела в Петербург жалоба на государево имя одной еврейки из Лиозно, что якобы на винокуренном заводе он «смертельно бил ее палкою, от чего она, будучи чреватою, выкинула мертвого младенца».

Державин отвечал, то «быв на том заводе с четверть часа, не токмо никакой жидовки не бил, но ниже в глаза не видел». Позже еврея, который написал это письмо за еврейку, приговорили к тюремному заключению на год. Но Державин «исходатайствовал ему свободу» через 2 или 3 месяца [10, с. 766–767]. Стоило ли тратить время и силы, ходатайствуя за мелкого негодяя, — вопрос особый. Державин вон считал, что стоит (ответной услуги дождался бы? Вряд ли).

По свидетельству Державина, помещик Гурко передал ему письмо от белорусских евреев к их поверенному в Петербурге, где сказано, что на Державина наложен херем, что на подарки «кому надо» собрано ни много ни мало, а миллион рублей, чтобы приложить старания свалить по службе генерал-прокурора Державина, а если не удастся — покуситься на его жизнь.

Причина понятна: кагал панически боялся утраты своего влияния и власти; очень боялся, что судьбу евреев будет решать не он сам. А особенно боялся, что сами евреи будут думать так же, как проницательные и умные гои (Державин, в качестве примера).

Удивительным образом поддерживает кагал А. И. Солженицын, всерьез считая: Державин оставил «свидетельства уникальные и ярко изложенные» и «нашел, что пьянством крестьян пользовались еврейские винокуры» [6, с. 45].

Но в том-то и дело, что исследования Державина показали, на мой взгляд, совсем других виновников голода в Белоруссии. Кстати говоря: а зачем вообще в Белоруссии пшеницу перегоняют на водку? Какая такая острая необходимость? Из пшеницы и ржи вообще много чего можно делать, вовсе не только гнать водку. Способ сохранить урожай? Но это уж и вовсе полный бред: пшеница может храниться по крайней мере десятилетиями, а то и веками. Был случай, когда из пшеницы, найденной при раскопках в Египте, сделали муку и поели из нее хлеба. Эта пшеница хранилась ни много ни мало четыре тысячи лет…

Приходится признать, что традиция перегонять пшеницу на водку и спаивать местных крестьян — затея не такая уж случайная и вряд ли принадлежащая евреям. Если это и заговор с целью «опустить» местное население, держать его в скотской покорности, то заговор это не еврейский, а скорее уж местного польско-литовско-белорусского дворянства. Если вообще слово «заговор» здесь имеет хоть какой-нибудь смысл.

Павел I не успел принять никаких мер по «Мнению…» Г. Р. Державина. Уже при Александре I созвали Комитет по благоустроению евреев. Действительно, ну как же вершить государственные дела без комитетов, чиновников, совещаний и ведения бумаг? Страшно подумать…

А вошли в состав Комитета Адам Чарторыжский, друг царя и привлеченные им Северин Потоцкий и Валерьян Зубов, последний фаворит Екатерины II. Из этих лиц только В. Зубов был этническим великороссом, но и он имел большие имения в Западной Руси. Чарторыжский же и Потоцкий — совершенно полонизированные, считающие себя поляками потомки русских князей Западной Руси. Все их и деловые, и общественные интересы связаны с помещичьей средой Западной Руси.

Вошли в Комитет и евреи: уже известный нам Ноткин и петербургский откупщик Абрам Перетц, тесно друживший со Сперанским, просветитель Лейба Невахович, богатый купец Мендель Сатановер (Я не виноват! Я ничего не придумал! Это у него фамилия такая! — А. Б.).

Я не сомневаюсь ни в учености, ни в высоких личных качествах всех этих лиц. Невахович даже написал в 1803 году на русском языке «Вопль дщери иудейской», где он заклинал русских смотреть на евреев как на «соотчичей», принимать в свою среду евреев и помнить, что евреи стеснены в правах.

Все прекрасно, но введены они в Комитет усилиями Сперанского — рьяного врага Державина, склонного опираться на кагал. А чрезвычайное собрание кагалов в Минске постановило: «Просить Государя нашего, да возвысится слава его, чтобы сановники не делали никаких нововведений». Кагал даже велел три дня поститься, чтобы Господь взял под свое крылышко кагалы и погубил треклятого Державина (как постились иудеи перед тем как Эсфирь пошла к Артаксерксу — просить крови Амана и других персов).

Естественно, ни Ильи Франка, ни его единомышленников среди евреев-комитетчиков нет. А Нота Ноткин приходил к Державину, «под видом доброжелательства» говорил, что ему других членов Комитета не переубедить, и предлагал «сто, ежели мало, то и двести тысяч рублей, чтобы только был он с прочими членами согласен».

Державин денег кагальных не взял, но прав был Ноткин: все члены Комитета дружно высказались за то, чтобы оставить евреев на прежних местах и в прежнем качестве. Даже предоставление Александру I письма от кагала к его поверенным в Петербурге ничего не дало. Император был очарован Сперанским и находился под его сильным влиянием, Адама Чарторыжского считал своим личным другом, «представители еврейского народа» его устраивали.

Да, идеи Державина были гораздо разумнее и уж, конечно, куда благороднее, чем у его оппонентов. Они, если на то пошло, больше соответствовали духу Российской империи: универсализировать, перемешать подданных, управлять в каждом углу империи так же, как во всех остальных.

И уж, конечно, «…в плане его не было замысла угнетать евреев, напротив: открыть евреям путь к более свободной и производительной жизни» [6, с. 58].

Желания «открыть» что-либо хорошее для евреев не было у польско-русских помещиков, для которых евреи были самыми ловкими из агентов, умевшими извлекать больше денег из их поместий, — и только. Не было таких идей и у кагальной верхушки, которой ведь тоже было, по большому счету, глубоко наплевать на историческую судьбу евреев, на их богатство, на предоставленные им возможности. Лишь бы все оставалось, как есть, лишь бы основная масса евреев подчинялась верхушке кагала.

Но, как и в огромном большинстве подобных случаев, успех и неуспех каждого плана решали личные отношения и политический расклад. Державин вступил в конфликт со всемогущим Сперанским и очень влиятельным Чарторыжским. Это раз.

За тем решением, которое принял Комитет, стояли некие интересы: общие интересы помещиков и кагальной верхушки. Интересы нескольких десятков тысяч богатых, влиятельных людей, которые при необходимости могут собрать миллион рублей для подкупа кого надо, и даже для организации покушения на Державина. Сам по себе Гаврила Романович, один из ведущих чиновников империи, тоже сила, это несомненно. Но сила его оппонентов несравненно, несоизмеримо больше. А сила силу ломит, что известно со времен Эсфири, Мордохая и Амана. Это два.

В 1804 году Комитет выработал «Положение о евреях», и это вовсе не был свод законов, по которым надлежало управлять евреями, или какие-то рамки, в которых надо было контролировать отношения евреев с крестьянами и помещиками Западной Руси. Ничего подобного! То есть это был и свод законов, но одновременно как и «Мнение…», тоже некий план «улучшения» евреев в духе эпохи Просвещения.

Кагалам царь оставил почти прежние права, только без права увеличивать поборы без разрешения правительства, без права херема и религиозных наказаний.

А с 1808 года должно было начаться переселение из деревень в местечки и в Новороссию — и в течение трех лет совершенно удалить евреев из привычных мест обитания. Ведь евреи спаивают народ и потому презираемы! «Доколе отверст буде Евреям сей промысел… который, наконец, столь общему подвергает их самих нареканию, презрению и даже ненависти обывателей, дотоле общее негодование к ним не прекратится» [12, с. 430].

Ю. Гессен считает, что Комитет придерживается «наивных взглядов» «на природу экономической жизни народа… что экономические явления можно менять чисто механическим способом, путем приказов» [13, с. 79].

Справедливо! Но это же можно сказать и о «Мнении…», и вообще о любом из документов той эпохи. Правительство искренне убеждено, что может росчерком пера изменить жизнь сотен тысяч людей. Оно самым серьезным образом не понимает, что «наделать» из евреев земледельцев — это примерно то же самое, что сделать из русских дворян ныряльщиков за жемчугом, а из крестьян — охотников на морского зверя, бьющих костяными гарпунами моржей и тюленей. В конце концов, народные промыслы и образ жизни народов возникают не по воле царей и министров, а формируются веками, и глубоко не случайно. Если русского крестьянина просто неудержимо тянет заниматься земледелием, а русские дворянин и горожанин весьма одобряют это занятие и охотно собирают грибы или солят капусту, — это в высшей степени закономерно. Этот род занятий и образ жизни формировался столетиями, и именно к нему приспосабливалось каждое новое поколение за эти века. Русских почти на физиологическом уровне тянет предаваться этим занятиям.

Но так же точно и евреев неудержимо тянет к традиционному для них роду занятий и образу жизни и совершенно не тянет возделывать землю. Грубо говоря — ну не хочет большинство евреев уходить из местечек! Ну изо всех сил цепляются они за противные, нелепые в представлении русских, но родные и милые для них штетлы! Правительство Александра I просто обречено на неудачу…

А тут еще созыв синедриона Наполеоном, начало их эмансипации… Евреи вдруг из внутренней проблемы России превращаются в проблему международную, и оказывается — ну никак нельзя быть притеснителем евреев в глазах Европы! Никак нельзя!

Еврейский вопрос становится каким-то зловещим, никак не решаемым родными для бюрократии средствами. Для решения этого вопроса созывается особый Комитет в 1806 году. Потом, в 1809 году, опять новый Комитет сенатора Попова. Этот Комитет признал необходимым прекратить начатое было выселение, сохранить за евреями право арендовать имения и торговать водкой.

В общем, за время правления Александра I к выселению евреев из сельской местности приступали несколько раз, очень вяло, и дело не только не довели до конца, а толком так и не начали. Может быть, это и к лучшему?

Очень характерно, что в 1816 году история эта повторилась в Царстве Польском: Государственный совет Царства Польского постановил начать выселять евреев из деревень, но варшавский кагал немедленно отправил ходоков к Александру I. Император велел оставить евреев на месте. Видимо, к этому времени идея перемещения и скоростного «переделывания» евреев тихо умерла сама собой.

Другим верным способом «перевести евреев в лучшее состояние» для Александра I и его окружения стало просвещение. Сначала возникла идея государственных школ… Но они так и не были созданы, еврейские общеобразовательные школы, — из-за бешеного сопротивления кагалов.

Тогда правительство решило, что «все дети евреев могут быть принимаемы и обучаемы, без всякого различия от других детей, во всех российских училищах, гимназиях и университетах». Особо оговаривалось, что никто из детей в тех школах не может быть «ни под каким видом отвлекаем от своей религии, ни принуждаем учиться тому, что ей противно».

Евреи, «кои способностями своими достигнут в университетах известных степеней отличия в медицине, хирургии, физике, математике и других знаниях, будут в оные признаваемы и производимы в университетские степени» [14, с. 799–800].

Прошло почти полвека, пока евреи воспользовались этими правами. И единственным безусловным успехом политики Александра I стало «присвоение фамильных имен». Те евреи, которые жили в славянской среде, стали брать фамилии на славянской основе, типа Рабиновича или Кравца. Австрийские и прусские евреи брали фамилии с германскими корнями, становясь Айзенбергами и Файншмидтами. Само по себе дело хорошее, тем более, что крестьянство, составлявшее больше 70 % населения России, оставалось Ивашками и Петрушками, без всяких там аристократических выдумок в виде «фамильных имен».

В целом Положение 1804 года оценивается очень высоко и еврейскими исследователями, и теми, кого трудно заподозрить в избыточном уважении к этому несчастному и очень интересному народу. А. И. Солженицын полагает, что Положение «накладывает на евреев меньше ограничений, чем, например, прусский Регламент 1797 года. И особенно при том, что евреи сохраняли личную свободу, которой не имел многомиллионный массив крепостного крестьянства России» [6, с. 61].

«Еврейская энциклопедия» считает, вполне в унисон с Солженицыным, что «Положение 1804 года относится к числу актов, проникнутых терпимостью» [9, с. 615].

Может быть, это и так, но от всей души не понимаю: почему необходимо сравнивать Положение именно с прусским Регламентом? Давайте сравним положение евреев в России с положением евреев во Франции. Стоит это сделать, и мы легко убедимся, что это Положение накладывает гораздо больше ограничений, чем Кодекс Наполеона.

Если цель Положения, как красиво декларировало правительство, «дать государству полезных граждан, а евреям — отечество» [7, с. 159], то Наполеон справился со своей задачей значительно лучше.

О поведении еврейского населения в ходе войны есть весьма разные данные. Согласно одним — евреи были единственными жителями Российской империи, которые не разбегались при одном виде солдат Наполеона. Они отказались вступать во французскую армию, но беспрекословно выполняли приказы о поставке провианта и фуража [14, с. 65–66].

По другим данным, еврейское население Российской империи сильно пострадало от нашествия, сожжено было много синагог. «Большую помощь русским войскам оказывала так называемая еврейская почта, созданная еврейскими торговцами и передававшая информацию с невиданной быстротой („почтовыми станциями“ служили корчмы)». «Евреев использовали в качестве курьеров для связи между отрядами русской армии», а когда русская армия возвращалась после отступления, «евреи восторженно встречали русские войска, выносили солдатам хлеб и вино». Великий князь Николай Павлович, будущий император, записал в дневнике про евреев: «Удивительно, что они в 1812 отменно верны нам были и даже помогали, где только могли, с опасностью для жизни» [9, с. 309–311].

Как мы видим, сведения очень разные. Внимательный читатель уже знает, что на один случай, когда о евреях говорится нечто однозначное, приходится десять, когда сообщаются противоречивые сведения. С чем связаны различия между Познером и авторами «Еврейской энциклопедии», трудно сказать. Возможно, сказывалась позиция эмигранта, пишущего не где-нибудь, а в Париже. Возможно, дело в источниках: Познер опирался в основном на свидетельства литовских евреев, а не белорусских. «Еврейская энциклопедия» располагала большим количеством данных, в которых тонули подсмотренные Познером частности.

В лояльность к французам верится мало — известно, что евреи указали наступающим русским войскам место переправы армии Наполеона через Березину. Позже выяснилось, что это был ловкий ход французской секретной службы: генерал Лорансэ был уверен, что евреи донесут русским, где будет происходить переправа, и допустил «утечку» информации. Переправились же французы, понятное дело, в совершенно другом месте. Как видно, французы хорошо знали, чью сторону держат евреи, и умело использовали это.

Очень интересно, что офицеры наполеоновской армии 1812 года считали жизнь русских евреев в целом благополучной и зажиточной. Они писали, что евреи богаты, что они ведут крупную торговлю с Польшей и посещают даже Лейпцигскую ярмарку.

В другой местности «евреи имели право гнать спирт и изготовлять водку и мед». В Могилеве евреи были «зажиточны и вели обширную торговлю», хотя «наряду с ними была ужасающая беднота».

В Киеве «бесчисленное количество евреев», и общая черта еврейской жизни — довольство, хотя и не всеобщее [14, с. 63–64]. С этим соглашается и еврейский исследователь: «Правда, еврейская масса жила в тесноте и бедности. Но еврейский коллектив в целом не был нищ» [15, с. 318].

Приходится констатировать, что имущественное расслоение внутри еврейских общин зашло уж очень далеко. И вряд ли это делало внутреннюю жизнь еврейства намного более гармоничной.

Последние годы Николай I опять очаровал некоторых «патриотов» и «почвенников». И государственник он, и разумный в своей строгости муж, и вообще очень порядочный, добрый человек.

Насчет порядочности, личной честности — не спорю; очень может статься, он и был субъективно человеком очень приличным. Только вот не уверен, что это имеет отношение к оценке политики Николая I Палкина… То есть я хотел сказать, конечно, Павловича. Ведь и Томас Торквемада был лично честен и ни копейки не брал себе из десятков миллионов золотых, отнятых у умиравших на кострах. И Наполеон не был ни стяжателем, ни бабником, ни дураком. Так, всего-навсего организатор убийства нескольких миллионов человек, а вообще вполне милый, приятный человек, честно плативший по счетам, и, судя по отзывам лично его знавших, очень интересный собеседник.

Вот и Николай Пал… Павлович тоже был и честным, и приличным. И семьянин хороший, и добрый, разумный хозяин. И лично мужественный — как хорошо он вел себя во время пожара в Зимнем дворце! А скольким россиянам, евреям в том числе, стоил жизни его маниакальный страх пред революцией, желание любой ценой удержать Россию в тисках феодализма, — это особый разговор.

Если для Александра I способом «исправить» евреев было просвещение, то для его младшего братца таким средством стала армия. Справедливости ради, просвещения евреев в это время и не происходило, — ни при Александре, ни при Николае I.

Александр I разрешил евреям получать светское образование, но евреям-то этого вовсе не хотелось. Еврейский учебник повествует, что «были открыты государственные („казенные“) школы для евреев, чтобы „улучшить их культурное положение“, но большая часть евреев отнеслась к ним, как к суровому наказанию» [16, с. 267].

Текст этот доказывает одно: нет худшего и опаснейшего вранья, чем полуправда. Здесь нет ни слова о том, что кагал напрягал усилия, чтобы погасить малейшие проблески просвещения. Чтобы «сохранить в неприкосновенности исстари сложившийся религиозно-общественный быт… Раввинизм и хасидизм в одинаковой мере силились в корне затоптать молодые побеги светского образования» [17, с. 1]. В очередной раз подчеркну: как хорошо, что это написал еврей.

«В 1817, затем в 1821 году отмечены случаи в разных губерниях, когда кагалы не допускали еврейских детей до обучения русскому языку и в каких-либо общих училищах» [6, с. 94].

То есть были и сторонники светского образования, но в основном это ашкенази, жившие в западной части Страны ашкенази, испытавшие воздействие еврейского Просвещения-Гаскалы: Иссак Бер-Левинсон, долгое время живший в Галиции, Гезеановский — учитель в Варшаве, Литман Фейгин, черниговский купец, активно торговавший с Польшей, много раз ездивший в Австрию. Но это ведь все единицы; они могли агитировать, могли помогать русскому правительству, но не они делали погоду в прочно замкнутом для чужаков еврейском мире.

Где были светские школы — так это в Вильно, где жили пополам ашкенази и немецкие евреи. Еще идеи светского образования были сильны в Одессе, в Кишиневе, — то есть на новых местах, среди переселенцев, где влияние кагала волей-неволей ослабевало. А в Одессу ведь еще и шел приток евреев из Галиции.

Так что, может быть, дело еще и в том, что просвещение пока не давало результатов и возникал естественный соблазн: «исправить» евреев каким-либо другим, более надежным способом.

Но даже если и так, то выбор «другого средства» очень в духе Николая Пал… Павловича, и приходится сделать вывод: независимо ни от чего другого там, где одному брату-императору хотелось просвещения, другому мерещилась армия; где один открывал университет, другой тут же строил казарму или военное поселение.

Судя по всему, Николай Павлович и правда очень хотел окончательно решить злополучный еврейский вопрос. Его очень волновала причина еврейского «упорного отчуждения от общего гражданского быта». Тем более, в 1822 году вспыхнул новый голод в Белоруссии, и новая сенаторская комиссия выясняла, в чем его причины. В 1825 году создали новый, уже пятый «Еврейский комитет» из министров, а вскоре он заменен новым из директоров департаментов, который заседал 8 лет.

Для начала Николай велел Сенату и «Еврейскому комитету» изучить вопрос о том, как лучше всего применить для исправления евреев этот замечательный универсальный инструмент — армию.

Сенат готовил, готовил доклад… Но с этим докладом все время происходили какие-то странности — почему-то этот важный документ никак не мог дойти до Николая I. Ну никак! Более того — этот доклад, который неоднократно требовал Николай, вообще куда-то пропал. Точно известно, что такой документ существовал… Но самого доклада никто никогда не видел.

У исследователей (принадлежащих к разным национальностям) давно есть сильное подозрение, что влиятельные еврейские круги через подкупленных чиновников попросту… выкрали доклад. Очень уж евреям не хотелось, чтобы их «исправляли» через армию. Если это так, приходится отметить: возможности у кагала влиять на принятие важнейших документов — очень даже были. Причем руки их могли тянуться даже и в Зимний дворец.

Но вот тут-то сказалось одно из преимуществ неограниченной монархии: если царю чего-нибудь очень уж хочется, он может действовать и без доклада! И даже вообще без какого-либо изучения ситуации. Отчаявшись получить пресловутый доклад, в 1827 году Николай I именным указом ввел особые условия рекрутчины для евреев. Не отвертелись, голубчики! А то ишь, сперли доклад и думают, будто им все можно!

Во-первых, евреи должны были сдавать столько же рекрутов, сколько и податные сословия Российской империи, — при том, что они вовсе не считали себя гражданами этого государства, и у большинства из них не было никаких причин проливать за него кровь.

Кроме того, общины могли сдавать не только взрослых парней в солдаты… Им позволено было сдавать в кантонисты 12-летних мальчиков. Не надо считать, что зверство было проявлено только с одной стороны — со стороны Николая I и всего русского правительства. Кагалы сами нашли эту практику удобной и стали активно сдавать «сирот, детей вдов (порой, в обход закона, — единственных сыновей), бедняков» — «в счет семьи богача» [18, с. 75–76]. Это ведь было удобнее, чем разбираться в геволте и кипеже, кого из взрослых сдавать в рекруты… Да и ртов меньше, не надо кормить сирот, из которых еще неизвестно что вырастет.

Правительство весьма логично считало, что еврейские общины занижают число своих членов — и чтобы поменьше платить податей, и чтобы меньше давать рекрутов. Поэтому была принята еще одна мера, уже совсем фантастическая: по еврейским местечкам стали ездить специальные военные команды. Единственной их целью была ловля, похищение еврейских детишек. Как так «ловля»?! А вот так: поймали мальчика лет 12–10–8… И в мешок. Завязали мешок и повезли, куда начальство велело. Обезумевшие родители могут метаться, искать; узнав, куда делся их ребенок, могут пытаться шуметь… Их дело, да и шума никто не услышит — это вам не Франция со свободной, неподцензурной прессой. А украденных детей свозили в военные части и отправляли подальше за пределы черты оседлости. В коренную Россию — там их уж точно никак нельзя было отыскать.

Рекрут служил 25 лет. В 1830 и даже в 1835 годах продолжали служить те, кто участвовал в войне 1812 года, в заграничных походах 1813–1815 годов, кто своими глазами видел Наполеона под Ватерлоо, шел со штыком наперевес к «дому с красной крышей» под Ляйпцигом. Пусть наши квасные «патриоты» устраивают истерику, их дело, — но получается, что и эти достойнейшие люди участвовали в жуткой системе похищения еврейских детей.

И эта страница истории русской армии и русского народа так же реальна, как отказ солдат пить водку накануне Бородина: «не тот день». Как и массовый героизм на батарее Раевского. Как и Багратион, поднявшийся в седле, за секунду до проклятого ядра: «В атаку! Чудо-богатыри, в атаку!» Как и все, о чем повествует «галерея 1812 года» в Эрмитаже и что вызывает у русского человека законное и справедливое чувство гордости, причастности к великим делам предков.

В истории всякого народа есть не только светлые страницы.

А еврейских детей, как сданных общинами, так и краденых, стали призывать в кантонисты. Кантонистами, вообще-то, называли малолетних сыновей солдат. С рождения числились они за военным ведомством и учились в особых школах кантонистов, где их учили грамоте и готовили к военной службе. Стандартный возраст рекрута был 20 лет. Еврейские дети призывались в 12 лет, фактически попадались и 8–9-летние дети. Дети направлялись в специальные батальоны кантонистов, где они находились до 18 лет, потом попадали в школы кантонистов, и с 20 лет начиналась служба.

Весь срок до действительной службы (в 20 лет) не засчитывался, а служил солдат, как вы помните, 25 лет. Из чего вытекает, что брали кантонистов навсегда. Правительство объясняло такой сверхранний призыв тем, что еврейские дети хилые и тщедушные, их нужно готовить к службе.

Фактически было еще две цели, которых правительство, собственно, и не скрывало, хотя и не оглашало вслух: уменьшить число евреев; христианизировать кантонистов и создать из них «пятую колонну», для того, чтобы они стали проводниками христианства среди евреев.

Как осуществлялась эта политика на практике, отлично описывал Герцен: «Видите, набрали ораву проклятых жиденят с восьми-девятилетнего возраста. Во флот, что ли, набирают — не знаю. Сначала велели их гнать в Пермь, да вышла перемена. Гоним в Казань. Я их принял верст за сто; офицер, что сдавал, говорил: „Беда, да и только, треть осталась на дороге, — и офицер показал пальцем в землю. — Половина не дойдет до назначения“, — добавил он.

— Повальные болезни, что ли? — спросил я, потрясенный до внутренностей.

— Нет, не то чтоб повальные, а так мрут, как мухи: жиденок, знаете, эдакой чахлый, тщедушный, словно кошка ободранная, не привык часов десять месить грязь да есть сухари, — опять чужие люди, ни отца, ни матери, ни баловства; ну, покашляет, покашляет, да в Могилев (то есть: „в могилу“)» [19, с. 217–218].

«Привели малюток и построили в правильный фронт; это было одно из самых ужасных зрелищ, которые я видал, бедные, бедные дети! Мальчики двенадцати, тринадцати лет еще кой-как держались, но малютки восьми, десяти лет… Ни одна черная кисть не вызовет такого ужаса на холст.

Бледные, изнуренные, с испуганным видом, стояли они в неловких, толстых солдатских шинелях с стоячим воротником, обращая какой-то беспомощный, жалостный взгляд на гарнизонных солдат, грубо ровнявших их; белые губы, синие круги под глазами показывали лихорадку или озноб. И эти больные дети без уходу, без ласки, обдуваемые ветром, который беспрепятственно дует с Ледовитого океана, шли в могилу» [19, с. 218].

К сожалению, в России до сих пор чересчур многих волнуют не какие-то «жидовские» факты и не обстоятельства реальной истории. А больше всего волнует их, на «чьей стороне» находится и автор книги, и автор приведенной им цитаты. И раз Герцен — плохой человек, шел против царя и стал предшественником народовольцев, — то, конечно же, его никак нельзя цитировать.

Специально для этих господ я сообщаю еще раз: я ни на чьей стороне. Ни на чьей. И меня не интересует ни личность, ни репутация господина Герцена. Меня интересует одно — верность сообщаемых им сведений. А подтверждений верности того, что говорит Александр Иванович, очень уж много, включая и военные архивы.

Впрочем, вот свидетельство и еще одного классика русской словесности: Владимира Алексеевича Гиляровского. Нам особенно интересно оно потому, что здесь показано, что происходило с кантонистами дальше, — с теми, кто все-таки доходил до «назначения».

В его повествовании о путешествиях по Руси «Мои скитания» есть такой эпизод: по приговору полкового суда секут солдата, не в первый раз убежавшего в самовольную отлучку. А после наказания солдатам рассказывает о своем собственном опыте «взводный офицер из кантонистов, дослужившийся годам к пятидесяти до поручика, Иван Иванович Ярилов». Так сказать, в назидание:

«Ярилов подошел и стал про старину рассказывать:

— Что теперь! Вот тогда бы вы посмотрели, что было. У нас в учебном полку по тысяче палок высыпали… Привяжут к прикладам, да на ружьях и волокут полумертвого сквозь строй, а все бей! Бывало тихо ударишь, пожалеешь человека, а сзади капральный чирк мелом по спине — значит, самого вздуют. Взять хоть наше дело, кантонистское, закон был такой: девять забей насмерть, десятого живым представь. Ну и представляли, выкуют. Ах, как меня пороли!

И действительно, Иван Иванович бы выкован. Стройный, подтянутый, с нафабренными черными усами и наголо остриженной седой головой, он держался прямо, как деревянный солдатик, и был всегда одинаково неутомим, несмотря на свои полсотни лет.

— А что это — Орлов? Пятьдесят мазков!

— Мазки! Кровищи-то на полу, хоть ложкой хлебай, — донеслось из толпы солдат.

— Эдак-то нас маленькими драли… Да вы, господа юнкера, думаете, что я Иван Иванович Ярилов? Да?

— Так точно.

— Так, да не точно. Я, братцы, и сам не знаю, кто я такой есть. Не знаю ни роду, ни племени… Меня в мешке из Волынской губернии принесли в учебный полк.

— Как в мешке?

— Да так, в мешке. Ездили воинские команды по деревням с фургонами и ловили по задворкам еврейских детишек, благо их много. Схватят — в мешок и в фургон. Многие помирали дорогой, а которые не помрут, привезут в казарму, окрестят, и вся недолга. Вот и кантонист.

— А родители-то узнавали деток?

— Родители? Хм… Никаких родителей. Недаром же мы песни пели: „Наши сестры — сабли востры“… И матки и батьки — все при нас в казарме… Так-то-с…» [20, с. 95–96].

Известно, что на уцелевших… на «дошедших до назначения» еврейских детишек оказывалось сильное давление, чтобы они переходили в православие. Действовали и более изощренно: порой целое отделение кантонистов загоняли в реку — как бы для купания. И пока мальчики плескались в «купели», священник производил непонятные для них обряды, исправно кадил на берегу. А потом детям вешали на шею крест и сообщали, что теперь они христиане.

Широко распространена история, согласно которой «в ряде случаев дети-кантонисты предпочитали покончить с собой во имя веры и топились в реке, куда их приводили для обряда крещения» [16, с. 265].

Солженицын полагает, что «рассказы о жестоко насильственных обращениях в православие, с угрозами смерти кантонисту и даже с массовым потоплением в реке отказавшихся креститься — рассказы, получившие хождение в публичности последующих десятилетий, — принадлежат к числу выдумок» [6, с. 102–103].

По словам Александра Исаевича, со ссылкой на Еврейскую энциклопедию, история о самостоятельном потоплении нескольких сотен кантонистов родилась из сообщения некой немецкой газеты, «что когда однажды 800 кантонистов были погнаны в воду для крещения, двое из них утопились» [21, с. 243].

Допускает Солженицын и то, что «был расчет и самим крестившимся позже, в оправдание пред соплеменниками, преувеличить степень испытанного ими насилия при обращении в христианство» [6, с. 103].

Спорить не буду: преувеличения весьма возможны, и по разным причинам. Но про насилия, чинимые над кантонистами, рассказывается не только в немецких газетах; тут огромный пласт фольклора, и вовсе не только еврейского. Скажем, о своих впечатлениях рассказывали и священники, проводившие массовые крещения купавшихся кантонистов. В том числе и про то, что иные мальчики топились, стоило им понять, что же именно творят над ними взрослые. Что поделать! Дикий народ, упрямый-с народ.

Возможно, Николай I и его приближенные очень хотели «как лучше». Возможно, ими двигали только самые прекрасные намерения. Но почему-то неизменно, стоило царю приступить к еврейскому вопросу, как этот «вопрос» сам собой формулировался не «как помочь этому народу стать цивилизованным» и не «как научиться хорошо жить вместе», а примерно таким образом: «как сделать евреев похожими на всех остальных». Зачем это ему было нужно — вряд ли постижимо для моего куриного умишки. Тут нужно быть любителем разводов, барабанного боя, мундиров и прочих военных атрибутов.

Применялись, впрочем, и другие меры, тоже вполне сюрреалистические: например, запрещалось евреям, владельцам корчмы или кабака, самим в них проживать и заниматься лично продажей спиртного. Надо было нанимать торговца-христианина, и единственное, в чем убедилось правительство с помощью сих мер, что христиане ничуть не менее исправно спаивают народ, чем кошмарные жиды, верные слуги Сатаны.

Тем более, с 1827 года ввели откупную систему на торговлю спиртным по всей территории империи, и русские классики откликнулись на это замечательное изобретение:

«В западном крае кабацким делом занимается еврей, но разве оно лучше в других местах России? …Разве жиды-шинкари, спаивающие народ и разоряющие и губящие крестьян, — повсеместное в России явление? В наших местах, куда евреев не пускают и где кабаком орудует православный целовальник или кулак?» [22, с. 25].

«В великорусских губерниях, где евреи не живут, число судимых за пьянство, равно как и число преступлений, совершенных в пьяном виде, постоянно гораздо более, чем число таких же случаев в черте еврейской оседлости.

То же самое представляют собой и цифры смертных случаев от опойства… И так стало это не теперь, это так исстари было» [23, с. 31].

Коротко, ясно, и не нужны комментарии.

А в 1840 году Николай I утвердил новый проект изменения сущности своих злокозненных подданных. Проект предполагал следующие меры:

1. Уничтожение кагала.

2. Устройство общеобразовательных школ.

3. Учреждение «губернских раввинов» — то есть раввината, получающего деньги от государства, а не от кагала.

4. Поселение евреев на казенных землях для приучения к земледелию.

5. Разбор евреев на «полезных» и «бесполезных».

6. Запрет носить еврейскую одежду.

Николай внес существенную поправку в эту последовательность действий: «разбор» поставил раньше, чем «поселение на казенных землях», и заменил в окончательном тексте указа слово «бесполезные» на «не имеющие производительного труда». И это — единственные поправки, которые сделал царь, принимая замечательный проект.

Итак, предстояло «разобрать» на два разряда все еврейское мещанство Российской империи, то есть всех небогатых евреев. В первом разряде следовало числить всех, кто имеет прочную оседлость и имущество, во втором — тех, кто их не имеет.

Предполагалось дать второму разряду 5 лет, чтобы поправить свои дела, а потом применить к ним особую военно-трудовую повинность: брать в рекруты втрое больше, но брать не на 25, а на 10 лет, и в этот срок, «употребляя их в армии и флоте преимущественно в разных мастерствах, обращать потом, согласно с желанием их, в цеховые ремесленники или в состояние земледельцев».

Намерение правительства получило обширное освещение в печати — явно для предупреждения возмущений в Европе. Но там, конечно же, все равно о мерах правительства Российской империи писали не так, как хотелось правительству. Беда с этими европейцами! Вечно не понимают они, что «Не нам понять высоких мер, // Творцом внушаемых вельможам» [24, с. 410]. И в кантонисты их не заберешь…

В 1844 году — новая попытка выселить евреев из деревень, а в 1846 году окончательно перешли от теории к практике: стали брать каждый год 10 рекрутов с 1 тысячи мужчин, тогда как для христиан была норма — 7 рекрутов с 1 тысячи через год на второй.

Разумеется, сразу же возникли рекрутские недоимки. По решению 1850 года стали брать за каждого недобранного рекрута еще трех сверх нормы. В 1852 — новый указ «о пресечении укрывательства» с перечнем суровых наказаний тем, кто бежал, и предписанием брать вместо них родственников или руководителей общин, из которых они происходят. А за каждого лишнего рекрута с общины списывалось 300 рублей недоимки.

В 1853 году изданы правила о дозволении еврейским общинам и частным лицам представлять вместо своего рекрута любых «пойманников» без паспорта… и «тут началась рекрутская вакханалия» [6, с. 133]. В общем-то, «рекрутской вакханалией» можно назвать и все, происходившее раньше, но раньше хотя бы кагалы не содержали специальных отрядов для ловли детей в рекруты! А тут появились целые отряды охотников за детьми: люди, профессионально занятые облавами в местечках-штетлах и хватавшие всех, кого только можно сдать в кантонисты.

«Ответственность за призыв еврейских рекрутов была возложна на кагалы. Поскольку евреи не соглашались добровольно отдавать детей, кагалы принимали насильственные меры: во всех общинах появились особые „охотники за детьми“ („ловчики“, „хаперс“ на идише)» [16, с. 266].

Поэт Иехуда Лейб Левин так описал свои впечатления:

«Я, тогда девятилетний мальчик, жил в родительском доме в Минске. Однажды летним днем я пришел в хедер и вижу: меламеда нет, хедер пуст… хозяйка дома объяснила мне, в чем дело! Меламед, оказывается, прячется от ловцов, а всех детей заперли по домам, ибо пришла беда… Детей хватали из колыбели, женихов уводили из-под хупы, чтобы отдать их в солдаты…

…И каково же мне было увидеть то, что увидели мои глаза? Ловцы — евреи, кагал-евреи, и они же, словно львы, рвущие жертву, выхватывают из материнских объятий младенцев, птенчиков малых. Думаю, что и разбойники не сотворили бы подобного даже с евреями, а тут евреи творят такое с евреями же! Что же это? Как это возможно? Мысль эта удручала меня до такой степени, что я пугался при виде евреев, при виде братьев моих!» [16, с. 266].

Как это часто с ним случается, учебник не то чтобы лжет… Нет, так тоже нельзя сказать… Учебник дает несколько не тот акцент. Например, в этом учебнике нет ни слова о «бесполезных», вообще о разделении евреев на разряды. Нет ни слова о том, что длилось это безобразие с «хаперс» вовсе не все царствование Николая I, а всего два года! Как это часто случается, описывается сущее безобразие, преступление, но описывается еще хуже, еще страшнее, чем оно было. А зачем? Неужели для того, чтобы сделать Россию еще более непривлекательной? Но ведь волей-неволей учебник ставит под сомнение еврейскую солидарность! И чем дольше кагалы нанимали подонков-хаперс, тем под большим сомнением оказывается идея солидарности…

Нет в учебнике и ни полслова про бешеное сопротивление самих евреев и их кагалов просвещению. А жаль.

Вот с чем приходится согласиться: «До середины XIX века российские власти не добились успеха в „исправлении“ евреев. Они продолжали оставаться подданными „второго сорта“, и большинство продолжало держаться общины, не сближаясь с окружающим населением и не пытаясь ему подражать. Конечно, были и просвещенные евреи, считавшие благом возможность войти в русское общество и усвоить его культуру, но их влияние было незначительно в сравнении с влиянием маскилим (просветителей. — А. Б.) в Западной Европе» [16, с. 267].

Трудно сказать, удалось бы или нет Николаю I до конца «исправить» евреев, продлись его правление еще лет на десять или двадцать. Говоря откровенно — сомнительно; ведь ни поголовно истребить, ни «переделать» насильственными мерами ни один народ не удавалось никогда и ни одному императору. Разве что Николай I оказался бы первым… Что все же маловероятно.

Скорее можно предположить массовый и очень жестокий бунт, затяжную колониальную войну в духе незабвенного Хмельницкого. Или появление своего рода «русских марранов», которые при первом удобном случае возвращаются к вере отцов и становятся уже не шпионами русского царя в тылу французов, а «пятой колонной» в государстве российском.

Но «…внезапная смерть Императора так же вызволила евреев в тяжелую пору, как через столетие — смерть Сталина» [6, с. 134]. Естественно, как и в случае Сталина, «патриоты» сделали свои выводы: Николая I отравили жиды!

По крайней мере, я бы на месте евреев непременно так бы и сделал (а еще лучше, пристрелил бы коронованного дурака или взорвал бы его бомбой). Даже как-то обидно: евреи и тут заимствовали у русского народа не самую лучшую его черту: патологическое долготерпение.

Еще Екатерина II хотела переселять евреев на новые земли, в Новороссию, и не очень преуспела в этом занятии.

Ее внук Александр I хотел этого не меньше, чем бабушка. При Александре выделили 30 тысяч десятин на первый раз, и всем евреям, желающим переселяться, давали по 40 десятин на семью, денежные ссуды на устройство хозяйства и переезд. Возвращать затраченные ссуды предполагалось начать через 10 лет и в течение 10 лет. Даже предварительную постройку домов из бревен делали для евреев-переселенцев, хотя в степных районах даже многие помещики строили себе глинобитные дома — так дешевле.

Просвещенные еврейские деятели (тот же Ноткин) поддерживали идею переселения, так что была она не «чисто русской» — как и большинство затей русского правительства: у каждой из них находились идейные или небескорыстные, но приверженцы.

Цель была понятна: привлечь евреев к производительному труду, удалить от «вредных промыслов», при которых они «массами, волей-неволей отягощали и без того незавидный быт крепостных крестьян» [25, с. 58]. Очень может быть, правительство и правда «предлагало обратиться к земледелию», стремясь к «улучшению их быта» [25, с. 154], но евреи-то вовсе не рвались таким способом «улучшаться». А ведь как будто очевидно, что «против желания или при безучастности людей на землю не посадить успешно» [6, с. 78]. Да ведь и не только посадить на землю, а вообще ничего нельзя сделать «успешно» без желания самих людей, что тут поделать!

Желание появилось в 1806 году, когда совсем приблизился срок выселения из деревень, и евреи «рвались… как в обетованную землю… точно как их предки из земли халдейской в землю ханаанскую». Правда, рвались они вовсе не заселять пустующие земли, а скорее уйти от преследований.

Не обходилось без гешефтов, когда свой паспорт продавали другим, а себе требовали новый, «взамен утерянного». Иные же тайно уходили в Новороссию группами, без позволения и без документов. И все они «настойчиво просят землю, жилья и пищи» [17, с. 58].

Губернатор Ришелье в 1807 году даже просил снизить темп переселенческого движения: не успевали строить дома и рыть колодцы для новоприбывших. Но как раз в это время губернаторы западных губерний стали отпускать всех просившихся, вне партий, и на юг хлынул настоящий человеческий поток. Только в 1810 году, после множества признаков неуспеха, правительство стало ограничивать переселенчество. Сколько евреев успело уйти в Новороссию до этого, трудно сказать точно. Называют цифры от 100 тысяч человек до 150. Многие из них «пропали» уже по дороге, и куда девались — до сих пор история умалчивает. Другие «образовались» вдруг в Одессе, в Кишиневе, и если не могли записаться в мещане, то слонялись бродягами, прибивались в артели рыбаков или в иные промыслы… Но на землю упорно не садились.

Только две трети переселенцев начали вести земледельческое хозяйство. Лучше бы они сразу сбежали в Одессу! Большая часть из них не стала зажиточной даже через несколько лет, и причины этого очевидны: переселенцы засевали лишь малую часть земли и старались пахать и сеять поближе к дому. По неопытности ломали инструмент, а то и продавали сельскохозяйственные орудия. Скотина у них падает, а то и «режут скот на пищу, а потом жалуются на неимение скота». Продают скот и покупают хлеб для еды себе и бесчисленным родственникам, приходящим из западных губерний. Не сажают огородов. Соломой, заготовленной для кормежки скота, топят избы. Не заготавливают кизяков, а дров на юге мало, и жилища отсыревают, потому что не протоплены. От нечистого содержания домов — болезни.

Поселенцы за год, за два вовсе не поднимались до самостоятельной жизни (на что рассчитывало русское правительство), а оказались «доведены до самого жалкого положения», износились до лохмотьев. Но инспектора отмечали: произошло это потому, что поселенцы «всё надеются на вспоможение от казны», а сами «не имели одежды по лености, ибо не держали овец, не сеяли льна и конопли», и их женщины не пряли и не ткали [6, с. 61].

Некоторые сознательно держали свои хозяйства в убожестве — это давало им основания просить помощи или разрешения уйти, отлучиться на заработки. «Иные сеяли по 5 лет на выпаханных нивах», не меняя культур, и в конце концов «даже семян не собирали», то есть урожай оказывался меньше посеянного. Волов же, данных правительством, «отдавали в извоз», не кормили, изнуряли непосильной работой. Были случаи, когда евреи-переселенцы «роптали» на тех, кто трудился и получал хороший урожай: они могут «показать начальству способность к земледелию, и их принудят им заниматься».

В одной из колоний инспектора из 848 поселенных там семейств на местах нашли 538 — остальные ушли в Херсон, в Одессу, Николаев, даже в Польшу на промыслы, а то и вообще исчезли неведомо куда. И в других колониях тоже «весьма многие, получив ссуду и считаясь хозяевами, являлись потом в селения только ко времени денежных раздач… а потом уходили с деньгами в города и селения для промыслов».

В селении Израилевка под Херсоном из 32 поселенных семей жили 13, остальные «шинкарили в соседних уездах» [25, с. 145].

Для ведения же сельского хозяйства многие евреи привлекали к земледелию бродяг — в основном из беглых крепостных. Эти занимались земледелием весьма охотно, а некоторым так нравились их новые хозяева, что они переходили в иудаизм: почему в 1840 году и «пришлось» запретить евреям нанимать в работники христиан (ужасно непатриотическое замечание: получается, евреи были лучше русских помещиков? Так?).

Оценки инспекторов, проверявших, как евреи приступили к новой жизни, рисуют безрадостную картину: «по привычке к беззаботной жизни, малой старательности и неопытности к сельским работам». По их мнению, «к земледелию надо готовить с юных лет; евреи, до 45 и 50 лет дожившие в изнеженной жизни, не в силах скоро сделаться земледельцами» [25, с. 65].

Ришелье утверждал, что жалобы исходят от «празднолюбивых» хозяев, а от «добрых» жалоб не дождешься. Но много ли было среди евреев хозяев добрых?

Порой оценки происходящего звучат не только наивно, но и обиженно: «Правительство пожертвовало для них казенным пособием с надеждою, чтобы были они земледельцы не по одному названию, а на самом деле» [25, с. 29]. «Некоторые из поселенцев, без побуждения их к трудолюбию, могут надолго остаться в убыток казне» [25, с. 29]. И вообще еврейские колонии не процветают «по узнанному теперь их (евреев) отвращению к земледелию». А раньше узнать это было ну никак невозможно… Скажем, спросить самих евреев.

Может быть, стать земледельцами евреям помешали какие-то внешние обстоятельства? Тяжелый климат? Неурожаи? Трудность поднимать целину? По словам хнычущих переселенцев, «степная земля столь твердая, что ее приходится пахать четырьмя парами волов», воды у них мало, все они больны от плохого климата, а выращенное ими тут же поедает саранча.

Все это было, но, во-первых, Новороссия — это один из самых благодатных регионов во всем мире, край курортов международного значения. В Северном Причерноморье и на Северном Кавказе сосредоточивается порядка 20 % мирового чернозема. Этот край — почти самый благоприятный и для земледелия, и для жизни человека на всем земном шаре. Во всяком случае, и жить тут лучше, и уж, конечно, вести хозяйство выигрышнее, чем в Израиле.

Во-вторых, в том же самом месте и в то же время другие переселенцы — болгары, меннониты, немцы, понтийские греки — разводили огромные сады, виноградники, собирали великолепные урожаи и быстро становились «весьма зажиточны».

Несколько раз немцев-колонистов даже переселяли в еврейские колонии — чтобы те могли посмотреть, как хозяйничают. Усадьба немца издали была видна, выделяясь на фоне еврейского переселенческого убожества. Но евреи лучшими хозяевами не стали — ведь от демонстрации соседа, у которого десятеро детей, импотент не излечивается от заболевания, а только приобретает комплекс неполноценности.

В общем, мнение русских, от крестьян до царского дворца, было примерно одинаковым: евреи неспособны к земледелию, потому что «изнежены» и привыкли к более легкой жизни.

Скажу откровенно: эту позицию очень легко разделить. У русских, природных земледельцев, постоянно осваивавших новые пространства Земли, слишком велико неуважение к людям, неспособным преодолевать трудности и устраиваться на новом месте. Даже люди, чья семейная память уже не включает поколений крестьян, считают труд на земле благородным, жизнь поселянина здоровой, а деятельность по освоению, по распашке леса и степи — самой осмысленной.

Такого рода слова я много раз слышал от интеллигентов далеко не первого поколения, потомков дворян, богатых предпринимателей — тех, кто уже давно никак не связан с землей. Русские не одиноки: своих крестьян любят в Германии, в Польше… Во всех европейских странах. Эта любовь к фермерам, интерес к сельскому труду определила судьбу сельского ветеринара Джеймса Хэрриота, уроженца большого города, написавшего удивительно лиричные воспоминания о своей работе в английской глубинке [26].

Эти настроения очень хорошо заметны, — они прекрасно прослеживаются во всех оценках, данных инспекторами: евреи как бы цинично обманули правительство, но получается, что обманули и общество; ведь люди ждали от них чего-то другого. Все, кто участвовал в попытках переселять в Новороссию евреев, «точно знают»: земледельческий труд «лучше» и благороднее розничной торговли, и правительство действует в интересах евреев, чуть ли не оказывает им услугу.

И мы, ныне живущие, прекрасно понимаем логику предков: ведь все мы точно так же точно «знаем», что земледельческий труд благороден, а торговля — дело в жизни десятое.

Но, оказывается, возможна и совершенно иная точка зрения! Позицию земледельческих народов совершенно не обязаны разделять те, кто никогда не жил земледелием. И что толку вспоминать времена пророков и освоения Ханаана! Ашкенази отродясь не были земледельцами и не хотели ими становиться. Более того — земледельческий труд они не только не любили, но и последовательно презирали: «Опытом доказано, что сколько хлебопашество необходимо для человечества, столько же оно почитается самым простым занятием, требующим более телесных сил, нежели изощренности ума, и потому к этому занятию на всем земном шаре всегда отделялись только такие люди, кои, по простоте своей, не способны к важнейшим упражнениям, составляющим класс промышленников и купцов; сим же последним, как требующим способностей и образования, как служащим главным предметом обогащения держав — во все времена отдаваемо было предпочтение и особенное уважение перед хлебопашцами… Но клеветнические представления на евреев пред русским правительством преуспели лишить евреев свободы упражняться в преимущественнейших их, по торговым оборотам, занятиям и заставили их перейти в звание носящих на себе имя черного народа — хлебопашцев. Выгнанные в 1807–1809 годах из деревень 200 000 чел(овек) принуждаемы были идти на поселение и на местах необитаемых» [25, с. 99–102].

И далее бедные страдальцы, сосланные в роскошные черноземные степи, просили записать их снова мещанами, с правом по паспортам отлучаться, куда они ни пожелают. Если читатель хочет, он может посмеяться над этими евреями или проникнуться к ним любой степенью пренебрежения. Но до этого давайте все-таки усвоим — никто не обязан разделять представления и предрассудки русского (и любого другого) народа.

Итак, выяснилось: евреи не просто «не умеют» быть земледельцами. Они не хотят ими становиться и презирают земледельческий труд. Что толку вспоминать времена царя Шломо-Соломона, когда живший в Палестине еврейский народ, вероятно, относился к земледелию примерно так же, как и современные англичане, немцы, русские и японцы.

Это презрение к крестьянину очень заметно и у немецких евреев — взять хотя бы знаменитую формулировку К. Маркса про «идиотизм деревенской жизни». Что городская жизнь может быть не менее идиотской, что вообще идиотизм жизни зависит не от места проживания — это основателю «научного» коммунизма и в голову не приходило. Уже в 1960-е годы Г. С. Померанц бросил фразу про «неолитическое крестьянство» [27, с. 343] и отнюдь не отрекся от нее в 1990-е. Можно привести много аналогичных примеров и оценок, но что толку? Вроде бы и так все достаточно ясно.

Ашкенази, польско-русские евреи, говорящие на идиш, никогда не занимались земледелием, и если даже перегнали не один миллион тонн пшеничного зерна на водку, то своими руками не вырастили ни килограмма.

Нота Ноткин и другие богатеи, может быть, и не против, чтобы часть бедноты занялась этим убогим делом, земледелием (раз ни на что другое не способны). Но сам-то он ни за какие коврижки не займется этим низким делом и своих сыновей и зятьев к нему даже и близко не подпустит. Так кочевники позволяли заниматься земледелием бедняцким родам, у которых было слишком мало скота для кочевья.

Это отвращение к сельскому труду, к жизни в селе, неприязнь и пренебрежение к крестьянству евреи ашкенази пронесут сквозь всю свою историю.

И получается, что правительство Российской империи много лет кряду пытается заставить евреев заниматься не просто чем-то им глубоко чуждым, а к тому же очень неприятным и постыдным. Это что-то вроде попытки уговорить членов высшей брахманской касты заняться подметанием улиц, уборкой мусора и разделкой животных на бойне.

Для евреев земледелие — занятие для здоровенных дураков, в отличие от торговли леденцами на палочке или самогоноварения, — эти-то занятия они очень даже почитают!

Позиция глубоко несправедливая, потому что как раз земледелие очень часто требует не только приложения рук, но и немалых умственных способностей. Человек, ведущий собственное хозяйство, должен учитывать множество факторов — от здоровья любимого вола и настроения соседа до конъюнктуры на рынке зерна и стоимости самых разнообразных предметов. Он должен хорошо знать и окружающую природу, и методы ведения хозяйства, и отношения людей, и экономику… Словом, сельский хозяин — это самостоятельный государь в своем особом государстве, и он живет несравненно сложнее, чем приказчик или мелкий торговец, который «по простоте» и не выбьется никогда в крупные. И уж тем более земледелие требует умения планировать на гораздо более длительные сроки, чем торговля (тем более розничная).

Но и русские ведь тоже неправы в своих оценках, отказываясь услышать евреев. Очень типичная картина для отношений евреев и неевреев: люди, живя в одном государстве, на одной территории, просто патологически не понимают друг друга. Не понимают настолько, что каждая сторона совершенно дико интерпретирует решительно все, что делают «другие». Что самое худшее, участники событий и не пытаются друг друга понять, вот что самое печальное. И русские, и евреи демонстрируют редчайшее неумение слышать и понимать друг друга. А поскольку каждая сторона считает себя обладателями истины в последней инстанции, всем остается только обижаться друг на друга. Уж простите за грубость, только использовать друг друга.

Евреи вполне цинично пользуются политикой правительства для того, чтобы сбежать из своих деревень и местечек в Новороссию, да еще получить толику денег из казны. Они врут, прибедняются, всеми силами показывая себя неумелыми, неловкими, физически хилыми.

А русские всерьез (чересчур всерьез!) принимают все это за самую чистую монету. Ведь и то, чем евреи хотят заниматься, требует совсем не таких уж скверных личных качеств. Труд, скажем, странствующего торговца требует вовсе не хилости и лености, а как раз энергии, смекалки и трудоспособности, смелости и предприимчивости, да и физической крепости. Хилые и неумелые не смогут принять товар, организовать торговлишку в кабаке, да и просто выстоять целый день, 12–14 часов за стойкой. Тем более не смогут ни запрячь и распрячь, ни погрузить товар, ни шагать рядом с телегой весь световой день, ни тем более отбиться от лихих людей.

Торговец, везущий товар из Одессы в Польшу или из Минска в Херсон, двигается на тех же лошадях или волах — и уж он-то вряд ли отдаст их в наем или заморит непосильной работой. Одинокий торговец или небольшая группа людей, очень часто близких родственников, будут двигаться по почти ненаселенной земле, ночуя под этой же телегой, преодолевая:

Если уж говорить о патриотизме, о любви к Отчизне, кто сказал, что так уж и ни один еврей не присоединится к словам М. Ю. Лермонтова:

В конце-то концов, евреи живут на той же земле, и здесь жили, в ту же землю уходили их бесчисленные поколения. Все это — Страна ашкенази; у евреев ашкенази, прямых потомков жителей Древнего Киева, полегших под кривыми саблями татар в нашем общем последнем бою, нет и не было никогда другой Родины.

А если мы о мужских качествах… Еврейские торговцы будут подвергаться таким же точно, а порой и большим опасностям, чем христиане, — уже потому, что желающих обидеть их найдется заведомо больше. Умение засунуть нож за голенище, готовность его при необходимости вытащить и применить важно для таких торговцев не меньше, чем умение ухаживать за впряженными в фургон животными, искать подходящее место для лагеря. Что потребует и знания родных ландшафтов, и умения нарубить дрова для костра, и готовности погнать обоз быстрее, встретив на мягкой почве у реки свежий след волка.

Элементарное внимание к тому, что делают и хотят делать евреи, хотя бы те самые 300 семейств, пропавшие из колонии то в Одессу, то в Польшу, то невесть куда, заставляет тут же признать как очевидное: трудятся они так же напряженно, как крестьяне, а порой и более напряженно, и более целенаправленно; причем большинство из них вовсе не наживут с этих трудов какого-то невероятного богатства. Труд ремесленника или торговца, арендатора или шинкаря совсем не легче и не грубее труда земледельца, он просто совершенно другой.

Не заметить и не признать этого, казалось бы, довольно трудно — но русские как раз ухитряются этого не заметить и не признать. И чему не перестаешь удивляться во всей этой истории, так это поразительному отсутствию «слышимости» друг друга. Русскому правительству так хочется привести евреев к некому общему знаменателю, что оно себе же делает хуже, вкладывая деньги совершенно непроизводительно.

Что и подтвердилось в 1817 году, когда пришло время получать по ссудам. И переселенцы, и чиновники просят продлить льготы еще на 15 лет, ведь очевидно — денег они не отдадут. В 1823 году Александр запретил дальнейшее переселение евреев. К тому времени на 9 еврейских колоний потрачено было 300 000 рублей, а «о начале уплаты податей даже поселившимися 18 лет назад — и речи не шло» [6, с. 82].

И в 1835 году в новом «Положении о евреях» «еврейское земледелие не только не отринуто, но еще расширено, поставлено на первое место в устроении еврейской жизни» [6, с. 106]. Возникает даже идея переселения евреев в Сибирь, и хорошо, что в 1837 от нее отказались без обнародования причин.

Правительство видит, что его усилия не дают никакого эффекта. Но с каким-то необъяснимым (для современного человека) упрямством пытается не проанализировать причины своего неуспеха, а любой ценой достигнуть своих надуманных целей.

Задача сделать евреев крестьянами занимает важное место в работе созванного в 1840 году шестого по счету Комитета для определения мер коренного преобразования евреев в России. Вот так — коренного преобразования.

В 1839, 1844, 1847 годах выходят все новые и новые законы, уточняющие способы евреям стать земледельцами, — вплоть до права еврейского рекрута осесть на землю и тем избавиться от действительной службы.

Создаются даже «образцовые» колонии, во главе которых встал близкий ко двору чиновник Киселев. И опять — тот же заколдованный круг. Скажем, когда 800 еврейских семей изъявили желание переселяться в Новороссию и дали подписки, что у них достаточно средств и они просить ссуды не будут. Начали переселяться, и уже в пути объявили, что у них нет ни копейки, средства их истощены. Сотни семей, прибывших в Новороссию, не обладали никакими вообще документами — кто они такие и откуда. А 250 из них самовольно зашли в Одессу и остались в ней.

«Евреи могли сделаться земледельцами, даже хорошими, но с первой благоприятной переменой обстоятельств они всегда бросали плуг, жертвовали хозяйством, чтобы вновь заняться барышничеством». А духовные лица «поддерживали своих единоверцев в мысли, что они народ избранный, не предназначены судьбой на тяжкий труд земледельца, ибо это горький удел гоя».

Еврейский историк Оршанский, дыша русским воздухом, заявляет, что в Новороссии неудачи еврейского земледелия происходят от «непривычки евреев к тяжелому физическому труду и выгодности городских промыслов на юге» [28, с. 176], но тут же пишет, что в одном городе евреи своими руками построили синагогу, в другом — кормились огородничеством [28, с. 182]. То есть когда хотели — могли заниматься и тесанием, кладкой камня, и огородничеством?!

Опять многострадальным еврейским переселенцам ставили в пример немцев, но «примеру немецких колонистов последовало самое незначительное число еврейских поселенцев, большая же часть их показывала явное отвращение к земледелию и старалась исполнить требования начальства для того, чтобы получить потом паспорт на отлучку».

Опять давали ссуды на покупку скота, но евреи лошадей «заганивали и мало кормили», породистых немецких коров доили в разное время, отчего у них пропадало молоко. Бесплатно давали саженцы садовых деревьев, но их забывали поливать, и они погибали.

У Киселева была даже идея давать «уроки» на два-три дня, а за неисполнение «уроков» лишать отлучек, сечь розгами, а самых нерадивых отдавать в солдаты.

Если верить Никитину, едва только прошел слух об этой мере, как евреи-земледельцы «напрягли все свои силы, обзавелись скотом, земледельческими орудиями… проявили… удивительное прилежание к земледелию и домоводству» [25, с. 425].

Отмечу одно: если даже страх перед розгами и заставил колонистов быть исправнее, то ведь все равно это не они хотели проявить удивительное прилежание, а их начальство. Стоило начальству ослабить внимание, как евреи проявляли «неутомимое усердие во всех промышленных занятиях», «среди самого разгара полевых работ уходили с поля, узнав, что по соседству можно выгодно купить или продать лошадь или вола или что-либо другое» [25, с. 519].

Казалось бы, ну что проще — ну дать им заниматься тем, чем они хотят и что у них хорошо получается! Так ведь все раскручивается в совершенно другом направлении… Оршанский даже удивляется, что русские не хотят оставаться на военной службе, а хотят «вернуться к излюбленному занятию русского народа — земледелию» [28, с. 68]. Ну, а евреи вот тоже хотят заниматься) своими «излюбленными занятиями», только это отнюдь не земледелие.

В 1856 году отменяется усиленное рекрутство для евреев, исчезает эта внешняя мера давления — и тут же прекращаете поток евреев, ходатайства о переселении их в земледельцы. В 1874 году вводится новый воинский устав, и теперь уже никто не желает даже для видимости, даже формально идти в земледельцы, чтобы спастись от рекрутчины.

Начинается бегство даже тех, кого загнали в крестьяне силой и страхом. На 1858 год числилось 64 тысячи душ еврейских колонистов, а на 1880 —только 14 тысяч душ. В 1881 году «в колониях преобладали усадьбы из одного только жилого дома, вокруг которого не было и признака оседлости, т. е. ни изгороди, ни помещений для скота, ни хозяйственных построек, ни гряд для овощей или хотя бы одного дерева ни куста; исключений же было весьма немного» [25, с. 666].

По словам статского советника Ивашинцева, посланного в 1880 году для исследования состояния колоний, во всей России «не было ни одного крестьянского общества, на которое столь щедро лились бы пособия» [25, с. 658]. И все впустую! Это обстоятельство вызывает у крупного чиновника негодование, которое вполне разделяется не только людьми городскими и образованными, но и крестьянством.

Крестьяне негодовали, что у них земли мало и они вынуждены арендовать у евреев землю, которую тем выделила казна. А они, евреи, той землей не пользуются! Во время погромов 1881–1882 годов крестьяне разоряют несколько еврейских поселений, так проявляя свое возмущение.

«При сопоставлении обязанностей, налагаемых на евреев-земледельцев с правами, данными исключительно евреям, и с теми, какими пользовались прочие податные сословия, — нельзя не признать, что правительство очень благоволило к ним (евреям)» [25, с. 171].

Благоволило не из какой-то особой юдофилии, конечно, а в стремлении сделать евреев более понятными и более похожими на остальных. Но благоволило ведь… И тем большим возмущением встречало русское общество заявления, что причина бедности евреев — «черта оседлости в сочетании с запретом на крестьянскую деятельность» [29, с. 133].

Это утверждение вообще распространено в еврейской исторической литературе, и оно совершенно несправедливо. Запрет приобретать землю (но вовсе не работать на земле!) будет введен только в 1903 году, когда правительство станет любой ценой мешать евреям обогащаться. Переносить эту позднюю меру на ВСЮ историю евреев в России попросту неверно и нечестно.

Так же дико и утверждение, что «земледелие запрещено еврею его народным духом, ибо, внедряясь в землю, человек всего легче прирастает к месту» [30, с. 111]. Автору этого перла, господину Гершензону, стоит посоветовать повнимательнее изучить культуру и историю своей цивилизации — всех народов, исповедовавших иудаизм. Запрет на земледелие отсутствует в иудаизме, и многие евреи во все времена занимались земледелием, порой довольно успешно. Да ведь и среди ашкенази были люди, к которым убегали русские крестьяне от помещиков… Так что объяснить высказывание господина Гершензона могу только двумя причинами:

1. Он не владеет материалом.

2. Он выражает позицию какой-то другой группы людей — религиозной, культурно-исторической, политической… неважно. Но не евреев. А чтобы выразить эту позицию — сознательно лжет.

«Царизм почти совершенно запрещал евреям заниматься земледелием» [31, с. 36]. Это утверждение совершенно неверно, и опять же — попросту бесчестно. Евреи не желали заниматься земледелием, и вот за что можно без всяких оговорок предъявить счет царскому правительству, так это за патологическое нежелание вовремя понять это и жестокое, грубое стремление силой загнать евреев в крестьяне (а точно такое же обвинение в нежелании ничего слышать вполне можно предъявить и евреям).

Я могу найти только одно объяснение причины, по которой эта байка так дорога сердцу многих еврейско-русских интеллигентов. Ведь эти люди живут среди русских, и они хорошо понимают — большинство русских совсем по-другому относится к земледельческому труду, в том числе и те из русских, кто готов «бороться с самодержавием», «экспроприировать экспроприаторов» и «превращать войну мировую в войну гражданскую». Они прекрасно понимают, что отказ от земледелия непопулярен у русских, в том числе у русских самых что ни на есть демократических убеждений. Тем более эта позиция совсем непопулярна для широких слоев русской интеллигенции начала XX века, которая вышла из крестьянства одно или два поколения назад и связана с ним сплошь и рядом личными, в том числе и семейными связями.

Заявить этой интеллигенции что-то в духе сказанного переселенцами, которые просят записать их в мещане, или в духе господина Померанца, про «неолитическое крестьянство», — верный способ прослыть людьми в лучшем случае странными, непонятными, а то даже и неприятными. Я далек от мысли, что такой выбор евреи делают осознанно и тем более организованно… Но ведь не случайно же еврейская по происхождению интеллигенция так настаивает на этом мифе — что евреи всей душой рвутся на землю, а это царское правительство им не дает, не пускает их, вымаривает без земли.

Такая байка — это как раз то, что хотела услышать демократически настроенная интеллигенция. Ведь добрых три поколения русской интеллигенции усиленно занималось борьбой с царским правительством, и каждое из этих поколений очень радовалось, получив любое доказательство того, какое это правительство плохое, тупое, злое и жестокое. Получалось — говорили то, что хотелось, и слышали то, что хотели не зря же Лев Толстой так сурово осуждал людей, «удерживающих целый народ в тисках городской жизни и не дающих ему возможности поселиться на земле и начать работать единственную свойственную человеку земельную работу. Ведь это все равно, что не давать этому народу дышать воздухом… кому может быть оттого плохо, что евреи поселятся в деревнях и заживут чистой трудовой жизнью, о которой, вероятно, уже истосковался этот старый, умный и прекрасный народ…» [32, с. 15].

В свете рассказанного в этой главе слова Льва Николаевича выглядят просто каким-то злобным издевательством, типично интеллигентской попыткой жить не в реальности, а в мире собственных выдумок. То есть автор охотно выслушает любую другую точку зрения… Но только, конечно же, аргументированную, а не просто серию воплей и стандартных обвинений — их уже было достаточно.

Объяснить и метания Николая, и всю земледельческую опупею могу только одним способом: евреи резко отличались от остальных народов Российской империи. И Российская империя изо всех сил стремилась любой ценой и любым путем сделать их «как все». Императоры избирают для этого разные пути — то просвещение, то насильственную ассимиляцию через службу в армии.

Но главная идея — «исправление» евреев через отказ от их самобытности — остается неизменной. Для этого «исправления» принимается множество скороспелых, непродуманных решений, которые приводят совершенно не к тем последствиям, на которые рассчитывало правительство. Или вообще не проводятся в жизнь, только создавая напряженность.

Такие решения приходится вскоре отменять, и еврейская политика империи выглядит очень непоследовательной и неопределенной.

В ходе «исправления», особенно по николаевскому образцу, наносятся жестокие обиды, совершаются даже подлинные преступления, которые трудно забыть. Своей политикой правительство само создает слой евреев, которые начинают считать Российскую империю своим врагом. Поскольку логика «государственных людей» не очень понятна евреям, они искренне могут считать себя жертвами иррациональной неприязни.

То же самое происходит и при упорных попытках посадить евреев на землю и сделать их крестьянами. В стремлении сделать евреев «правильным» земледельческим народом правительство поддерживает почти весь русский народ. Русские отказываются понимать, что евреи не хотят на землю не из «развращенности» или «лености», а в силу совершенно иной культуры. Еврей, который не хочет относиться к земле так, как это считается нормой в России, рискует прослыть неприятным человеком. Отказ стать земледельцем серьезно пятнает его репутацию.

Евреи понимают или, по крайней мере, чувствуют, как русские относятся к этому. И создается удобный для всех миф — евреев не пускало на землю царское правительство! Это позволяет интеллигенции предъявлять правительству еще одно обвинение, а евреев делает привлекательнее в глазах русских: они ведь просто мечтали стать крестьянами, это злой царизм их не пускал.

Евреи в России так и не стали земледельцами вопреки воле правительства. Они не стали земледельцами из-за свойственного ашкенази отвращения к земледельческому труду и презрения к крестьянам.

И последнее… «…После опыта освоения Палестины, где еврейские поселенцы почувствовали себя на Родине, они отлично справились с землею и в условиях куда неблагоприятнее, чем в Новороссии» [6, с. 157], приходится сделать еще один, совсем уже тоскливый вывод: получается, для очень многих евреев Россия и впрямь так и не стала Родиной. Где-где, а в Палестине евреи, в том числе евреи из России, в очередной раз доказали, что они прекрасно могут быть земледельцами. Но так же, как ни один идиот не будет проливать кровь, сражаясь за чужую землю, ни один идиот не будет поливать ее и потом. Люди охотно устраивают и организуют, возделывают и защищают только одну землю — свою.

Боги мои, как же все это безмерно тоскливо и грустно!