Евреи Ленинграда 1917-1939

Между Временным правительством и Петроградским Советом

Февральская революция не была осуществлена какой-либо революционной партией или движением, а произошла стихийно, в результате взрыва всеобщего недовольства, вызванного трудностями войны. Совпав с праздником Пурим, революция была воспринята большинством петроградских евреев, включая политически консервативных, как «чудесное освобождение». На многолюдном собрании еврейского клуба 11 марта 1917 г. председатель Хозяйственного правления Хоральной синагоги Марк Варшавский поздравил собравшихся с достигнутой свободой. В тот же день в Хоральной синагоге была зачитана новая молитва «за благополучие родины, армии и народа», заменившая прежнюю молитву за царя. Революцию немедленно поддержала еврейская молодежь. В революционные дни на улицах города погибло пятеро евреев, из них четверо студентов и учащихся. Еврейское студенчество с первых дней вступало в отряды добровольной милиции, налаживало продовольственную и санитарную помощь, автомобильное сообщение и т.д.

И руководство общины, и еврейская либеральная общественность встали на путь безоговорочной поддержки Временного правительства. В связи с подготовкой Декрета о равноправии общественные деятели, юристы Леонтий Брамсон и Генрих Слиозберг составили список подлежащих отмене ограничительных законов о евреях, который составил приложение к Декрету. По случаю опубликования Декрета (20 марта) делегация в составе евреев-депутатов Государственной думы и членов существовавшего при них Политического (консультативного) бюро посетила министра-председателя князя Львова, выразив полную поддержку правительству и заверив его в патриотизме русского еврейства и его готовности к защите отечества. Глава делегации депутат Нафтали Фридман сказал:

Творя волю народа, Временное правительство упразднило тяготевшие над нами ограничения... Сердца смягчились. Раскрылись братские объятия великого народа, мачеха стала матерью, пасынки — сыновьями. И ныне вместе с родными сынами вновь усыновленные, как мать дорогую, будут оберегать землю родную.

В тот же день делегация посетила и Исполком Петроградского Совета. Эти визиты намеренно приурочили к кануну Песаха 24 марта для усиления значимости достигнутого наконец еврейского равноправия. Появление министра Временного правительства Милюкова на заседании еврейского общественного собрания было встречено «бурными аплодисментами, превратившимися в продолжительную овацию». Собрание единодушно вынесло резолюцию о полной поддержке Временного правительства.

Петроградский раввинат отозвался на Декрет о равноправии сочинением новой молитвы, разосланной во все российские синагоги и зачитанной в пасхальный вечер. Молитва призывала благословение Божие на Временное правительство и на русскую армию. При стечении множества народа, в том числе солдат и студентов, общественный раввин Хоральной синагоги Моисей Айзенштадт сказал, что «по велению русского народа, ныне свободного, пало и современное рабство евреев». По воспоминаниям историка Саула Гинзбурга, в петербургских ассимилированных семьях в пасхальный седер вместо Агады зачитывали текст Декрета о равноправии.

С энтузиазмом откликнулась еврейская общественность и на «Заем свободы», выпущенный правительством через месяц после революции. Либералы и сионисты призвали русское еврейство всемерно поддержать заем. В Петрограде был образован Еврейский комитет содействия успеху «Займа свободы», который обратился за поддержкой к западным банкам.

Группа богатых еврейских женщин столицы организовала депутацию на Двинский фронт с подарками для солдат и офицеров. На ящиках с подарками и на белье было напечатано: «От еврейских женщин Петрограда защитникам свободной России». Депутация объехала два корпуса, раздавала подарки на передовых позициях, выступала перед солдатами и везде встретила радушный прием. У ее членов сложилось впечатление, что «еврейского вопроса» в армии нет.

По вопросу о степени участия в непосредственной деятельности новой власти мнения еврейской общественности разделились с самого начала. Многих научили погромы 1905 г., отчасти вызванные чрезмерным рвением еврейских революционеров. В первом же послефевральском номере Еврейской недели, органе Еврейской народной группы, читателям напоминалось, какую вражду к еврейскому народу в среде русских вызвало тогда участие некоторых евреев в снятии царских портретов и критика еврейским депутатом в Думе действий командования в русско-японскую войну. На уже упоминавшемся мартовском собрании еврейского клуба Максим Винавер призвал евреев не торопиться занимать видные посты, а незаметно служить родине и революции. Винаверу резко возражал бундовец Ниренберг, предложивший максимально использовать предоставленную свободу в области как гражданских, так и национальных прав. К полному использованию полученных прав призвал и сионист Л.Бабков.

Вместе с тем открывшиеся возможности работы во всероссийском масштабе притягивали общественных деятелей, вынужденных прежде ограничивать себя участием в еврейских делах. Вскоре после революции еврейские общественные организации стали отмечать отток лучших кадров. Петербуржцы Винавер и известный адвокат Оскар Грузенберг вначале отказались от предложенных им высоких постов в Министерстве юстиции. Однако позднее они дали себя уговорить и вошли в число четырех евреев-сенаторов: Грузенберг был назначен в Уголовный кассационный департамент, а Винавер — в Гражданский кассационный департамент Сената.

Поддержка еврейскими национальными деятелями (по крайней мере, несоциалистами) Временного правительства проявлялась на протяжении всего 1917 г. в каждой кризисной ситуации. После призыва большевиков к антиправительственной демонстрации, назначенной на 10 июня, в зале Биржи был устроен большой митинг протеста, где выступали представители различных еврейских партий, в том числе М.Винавер, Г.Слиозберг и СДубнов. В своей речи Дубнов призвал евреев, как представителей древнейшего культурного народа, бороться против анархии, за демократическую республику. В дни корниловского выступления герой русско-японской войны, сионист Иосиф Трумпельдор, приехавший в Петроград из Лондона для переговоров о формировании еврейской армии, возглавил один из первых отрядов, направленных правительством против наступавших частей генерала Корнилова. В свою очередь, Винавер играл роль посредника в переговорах правительства с социалистическими партиями, что способствовало разрешению правительственного кризиса и образованию Директории во главе с Александром Керенским.

Несколько евреев — представителей общероссийских партий — заняли ответственные посты в правительстве и других официальных учреждениях. Так, товарищем министра торговли и промышленности был назначен кадет С.Лурье, а товарищами министра труда — меньшевики С.Шварц и А-Гинцбург-Наумов. А.Гальперн занял пост управляющего делами Временного правительства. В последние недели существования правительства эсер Петр Рутенберг, вернувшийся из Италии, занимал важную должность в управлении Петроградом. Начальником милиции Петрограда был назначен правый эсер Самуил Шрейдер.

В то время как национально настроенные либералы колебались, входить ли им во Временное правительство, евреи-социалисты, представители как общероссийских, так и еврейских партий, с самого начала заняли заметное место в составе «второй власти» — в Совете рабочих и солдатских депутатов. В первый состав Исполкома Петроградского совета, игравшего вначале роль всероссийского органа, вошли нефракционный социал-демократ Ю.Стеклов (Нехамкес, Нахамкис), трудовик и еврейский деятель Леонтий Брамсон, меньшевики-интернационалисты Капелинский и А.Шатров (Соколовский), бундовцы Генрих Эрлих и Моше Рафес (последнего вскоре заменил Марк Либер, бывший одновременно одним из лидеров меньшевиков). В воинских частях солдаты нередко выбирали представителями в Совет своих товарищей-евреев благодаря их сравнительно высокой образованности. В результате в конце апреля 1917 г. в руководящем бюро Петросовета из 24 членов 10 были евреями, а в его Исполкоме евреи составляли 23%.

Петроградскому совету не раз приходилось обсуждать еврейские проблемы. Уже в марте газета Известия, орган Совета, решительно выступила против погромной агитации. На одном из мартовских заседаний Совета, когда раненый еврейский солдат, полный георгиевский кавалер, в своей речи призвал бороться с употреблением слова «жид» среди солдат, депутаты приветствовали его взрывом аплодисментов.

Неоднозначной была политика делегатов Бунда в еврейском вопросе. В принципе, выступая за культурную автономию, хотя и в ограниченной форме, Бунд оказался единственной национальной фракцией в Совете, проголосовавшей 2 марта против включения требований политической и культурной автономии национальных меньшинств в программу деятельности Временного правительства. Давид Заславский, бывший тогда членом ЦК Бунда, объяснил это позицию партии тем, что Бунд не хотел выставлять Временному правительству не самые первоочередные требования. В качестве второго довода, который, возможно, и был решающим, Заславский назвал тот факт, что поправка была внесена соперниками Бунда — Еврейской социал-демократической рабочей партией Поалей Цион. Третьей причиной могло быть наличие в предложенной поправке слов о политической автономии, против чего Бунд всегда выступал. В то же время в апреле ЦК Бунда постановил предложить Исполкому Петроградского Совета обратиться к Временному правительству с требованием о немедленном издании декрета о правах родного языка, который включал бы отмену ограничений в пользовании нерусскими языками и введение в государственную жизнь местных языков там, где язык признается родным более чем десятью процентами населения.

Бунд имел в Исполкоме Петросовета два места. Партия Поалей Цион вместе с сионистами-социалистами (С.-С.) поначалу получили в Исполкоме один совещательный голос, но потом (как видно, под давлением бундовцев) их лишили и этого места. Еврейская социалистическая рабочая партия (ЕСРП или СЕРП) вообще не добилась представительства в Совете. Позже, в июне, ввиду реорганизации Совета, ЦК Поалей Цион обратился в мандатную комиссию при Петроградском Совете с просьбой предоставить партии два места в Совете и одно в Исполкоме. Только в конце сентября в Центральном исполкоме Совета было предоставлено место делегату Поалей Цион Н.Бару.

В Петрограде деятельность Совета, социалистических партий и, в особенности, большевиков все чаще связывалась с евреями, поскольку они зачастую составляли там наиболее активный элемент. Действительно, судя по воспоминаниям поалейционовца Нахума Нира (Рафалькеса), на первом заседании Второго съезда советов, открывшемся 25 октября в Таврическом дворце, все 15 делегатов, выступившие с заявлениями от своих партий по поводу большевистского переворота, были евреями.

На выборах в Городскую думу и в Учредительное собрание

Политическая активность петроградских евреев не ограничилась, разумеется, сферой правительственных учреждений и Советов. Она распространилась также на подготовку к выборам в местные органы власти, а позднее и в Учредительное собрание. По «городовому положению» от 11 июня 1892 г. евреи, жившие вне «черты оседлости», в их числе петербуржцы, вплоть до 1917 г. были устранены от участия в органах городского самоуправления. Февральская революция предоставила им такую возможность.

В первые же дни после революции состав Городской думы Петрограда претерпел стихийные изменения. Многие «стародумцы» ушли, их место заняли выборные от районных продовольственных комитетов. 15 апреля Временное правительство постановило провести выборы в органы городских самоуправлений в течение 46 дней. Но так как, в силу технических трудностей, петроградская Дума оказалась неспособной организовать всеобщие прямые выборы раньше августа, правительство распорядилось образовать временный состав Думы из депутатов, выбранных гласными районных дум, что и было осуществлено 19 июня. Временным городским головой был избран еврей — эсер Григорий Шрейдер. Тогда же городским головой Москвы был избран Осип Минор, тоже эсер и еврей.

Главную роль на выборах 20 августа играли партии эсеров, большевиков и кадетов. От меньшевиков, вследствие внутрипартийного конфликта, был выставлен только список интернационалистов во главе с Юлием Мартовым. Отдельно выступала группа Георгия Плеханова «Единство».

Еврейские партии в Петрограде имели мало шансов провести в Думу своих кандидатов по собственным спискам вследствие низкого процента избирателей-евреев. Даже если бы все евреи проголосовали за некий объединенный национальный список, они бы не избрали более четырех из 200 гласных. Реальная же обстановка, в которой еврейский избиратель зачастую предпочитал голосовать за нееврейские партии или не голосовать вообще, не позволяла надеяться и на это. Поэтому еврейские партии не выставили собственных списков, а предпочли объединиться с близкими им по духу общероссийскими и национальными партиями. Так, например, ЕСДРП Поалей Цион вступила в блок с Трудовой народно-социалистической партией, Партией социалистов-ляудининков Литвы, Белорусской социалистической громадой и с грузинскими социалистами-федералистами. В соответствии со своей программой Поалей Цион намеревалась отстаивать в Думе право на субботний отдых, право еврейской общины на часть городского бюджета для организации и поддержки еврейского школьного и профессионального образования, а также домов для престарелых.

Объединенная ЕСРП (Фарейнигте), образованная в мае 1917 г. в результате слияния С.-С. и СЕРП, выступила на выборах одним списком с эсерами. Можно предположить, что Сионистская организация, на выборах в районные думы блокировавшаяся с радикально-демократической партией, выступила в том же блоке и на выборах в Городскую думу. Другие еврейские партии в выборах участия не принимали.

Несмотря на отсутствие на выборах списков еврейских партий, в составе обновленной петроградской Думы оказалось около четверти гласных-евреев, избранных, в основном, от партий эсеров и большевиков. Городским главой вновь стал Шрейдер. Выдвинутые общерусскими партиями, в число гласных попали и некоторые еврейские общественные деятели — М.Винавер (Еврейская народная группа), Г.Гольдберг (ОЗЕ), С.Раппопорт (Ан-ский) (ЕИЭО), М.Магидсон и А.Соколовский (Объединенная ЕСРП).

Следующим важнейшим этапом демократических преобразований после выборов в органы местного самоуправления являлось избрание Учредительного собрания, которое бы определило сущность политического строя в стране. Созыв Учредительного собрания рассматривался общественностью как главное событие в жизни России. Определенную роль в процессе подготовки к выборам играло и петроградское еврейство. 22 апреля у бывшего члена Государственной думы Нафтали Фридмана состоялось совещание представителей всех еврейских партий, созванное по предложению управляющего делами Временного правительства для выбора представителя от евреев в Комиссию по созыву Учредительного собрания. Представители ЦК трех социалистических партий — C.-С., СЕРП и Поалей Цион — совместно потребовали хотя бы два «еврейских» места в Комиссии, одно из которых было бы гарантировано делегату социалистов. Предложение о выставлении в Комиссию двух кандидатов от каждой национальности — одного от социалистов и одного от несоциалистов — было поддержано Бюро национальных социалистических партий и принято новым составом правительства в форме «два представителя» без указания от каких партий. 13 мая состоялось новое собрание у Фридмана, на этот раз — для выбора двух делегатов в Комиссию. Несмотря на сопротивление Поалей Цион, СЕРП и C.-С., бундовский представитель Д.Заславский сумел добиться избрания в Комиссию делегата от Бунда. В результате в Комиссию по созыву Учредительного собрания вошли: от несоциалистических партий — Н.Фридман (заместитель — О.Грузенберг), а от социалистов — бундовец Владимир Канторович.

Сионисты стремились к выборам в Учредительное собрание сформировать единый национальный блок. В июне ответственный за пропаганду член ЦК СО Шломо Гепштейн писал, что если бы все евреи на выборах голосовали за единый список, то они бы могли провести 16—17 своих депутатов. С учетом же разобщенности еврейских партий Гепштейн не рассчитывал более, чем на пять мест. Еврейская народная группа объединилась накануне выборов с кадетами. Бунд баллотировался самостоятельно или в блоке с меньшевиками. В еврейском национальном списке, все же выставленном в 12 губерниях бывшей «черты оседлости» и сформированном из сионистов, Фолкспартей и «независимых», оказалось несколько петроградских деятелей, однако из семи выбранных по этому списку депутатов лишь двое — Грузенберг и Ю.Бруцкус — представляли Петроград. С.Ан-ский и М.Винавер были выбраны в Учредительное собрание по спискам эсеров и кадетов. В Петроградском избирательном округе еврейский список не был выставлен, а Фолкспартей и сионисты проголосовали за Трудовую народно-социалистическую партию.

Избрание Учредительного собрания и установление в стране демократического строя явились бы исполнением чаяний большинства общероссийских партий. Однако еврейские партии, как и партии других нацменьшинств, боролись не только за общую демократизацию, но и за предоставление своим народам национальных прав.

Борьба за национальную автономию

Несмотря на отмену Временным правительством неравенства по национальному и религиозному признакам, борьба за национальные права обещала быть трудной, так как большинство общероссийских партий не собирались строить государство по национальному принципу. Пришедшие к власти русские либералы, представленные в политической жизни в основном партией кадетов, считали национальную проблему в России результатом национального угнетения и правовых ограничений. Ограничения они сняли, но предоставлять народам России национальные права и не думали. В ходе войны кадеты отступили даже от своего признания прав Польши и Финляндии на автономию.

Среди влиятельных общероссийских партий самых либеральных взглядов в национальном вопросе придерживались эсеры, предлагавшие широкое применение федеративного принципа, культурную автономию регионов и общин, самоопределение народов.

Как большевики, так и меньшевики были централистами. Находясь годами в подполье и не имея практики работы с широкими слоями населения, они недооценивали серьезность национальных проблем. И если меньшевики со временем смирились с автономным существованием в партии Бунда, грузинских и польских социал-демократов, то большевики до Октябрьского переворота занимали непреклонную позицию. Ленин соглашался либо на полное отделение территориальных народов, либо на их отказ от любых форм автономии. Причем полное отделение, по ленинскому плану, допускалось только «в интересах пролетариата», то есть в случае победы социалистической революции на отделяющейся территории. Способствовать образованию новых буржуазных государств большевики не намеревались. Они были принципиальными противниками и экстерриториальной национально-культурной автономии, к которой стремились евреи. В идейной и организационной борьбе с Бундом оформилась ленинская позиция в еврейском вопросе. Евреев Ленин отдельным народом не считал и видел единственное «прогрессивное» будущее для них только в постепенной ассимиляции.

В то же время для еврейского национального движения достижение экстерриториальной автономии являлось ключевой частью программы. Для одних партий (сионисты) это было лишь промежуточным решением на пути к территориальному урегулированию; для других (Фолкспартей) — главным пунктом политики и идеологии; третьи могли согласиться на автономию только в культурной сфере. Бунд, а за ним и СЕРП адаптировали (в урезанном виде) идею об экстерриториальной культурной автономии австро-венгерских социалистов Карла Реннера и Отто Бауэра. Основой национальной автономии должна была стать демократическая национальная община со всеобщим, равным и тайным, независящим от пола избирательным правом.

Для петроградского еврейства реализация мечты о демократической общине и национальной автономии была особенно неотложна. В связи с войной нагрузка на еврейские общественные организации помощи, сконцентрированные в столице, чрезвычайно возросла. А на них, в силу ограниченного статуса Петроградской общины до революции, и так уже был дополнительно возложен ряд функций, обычно находившихся в сфере компетенции традиционных общин в «черте оседлости». Демократизация общины и расширение ее функций ослабило бы нагрузку на общественные организации.

Последовавшее в 1917 г. ослабление центральной власти, а также откладывание Временным правительством, впредь до созыва Учредительного собрания, решения насущных вопросов о мире и земле, резко усилило центробежные тенденции на национальных окраинах, вызвало вспышки межнациональных и религиозных конфликтов по всей стране. Уже летом 1917 г. большинство национальных партий приняли на своих съездах и конференциях более радикальные программы. Повсеместное усиление национализма и рост антисемитизма укрепляли решимость и еврейской общественности добиваться национальной автономии. На этом фоне развертывалось строительство новой демократической общины в Петрограде и подготовка к выборам на Всероссийский еврейский съезд (ВЕС). Съезду предстояло предъявить требование национальной еврейской автономии будущему Учредительному собранию, а община должна была стать фундаментом этой автономии.

Революционная атмосфера, воцарившаяся в городе, способствовала ускорению общинного строительства. Уже в мае, параллельно с существованием старой общины, начал работать Оргкомитет по подготовке выборов в новую общину. В него вошли представители всех еврейских партий города, включая социалистов. На заседаниях Комитета, в печати, в городских синагогах и клубах, на собраниях и митингах ортодоксы, либералы, сионисты и социалисты в жарких дебатах стремились отстоять каждый свою точку зрения на состав и функции будущей общины. Одни партии желали возложить на общину максимальное количество обязанностей — заботу о здравоохранении, образовании, правозащитной деятельности, профессиональной подготовке, социальной помощи еврейскому населению; другие предпочитали ограничить сферу ее деятельности религиозными или культурными функциями. Причем социалисты требовали полной секуляризации общинной жизни, исключавшей исполнение религиозных обрядов за счет бюджета общины.

Старое Хозяйственное правление Большой хоральной синагоги, состоявшее главным образом из представителей финансовой олигархии, старалось всячески уменьшить масштабы общинной реформы, чтобы удержать власть в своих руках. Кроме того, бурное развитие политических событий в Петрограде создавало немало помех в подготовке к выборам и к участию в них большинства потенциальных избирателей. Однако, несмотря на все трудности, в декабре 1917 г. выборы в Совет Петроградской общины все же состоялись, и, как и во многих других городах, победу на них одержали сионисты.

Одновременно со строительством новой общины петроградская общественность активно включилась в подготовку Всероссийского еврейского съезда (ВЕС). Идея созыва такого съезда впервые была высказана 5 марта 1917 г. на совместном заседании Исполкома ЕКОПО и представителей ОПЕ, ЕКО, ОЗЕ, и ОРТ. Поначалу было решено предоставить инициативу по созыву Съезда ЦК ЕКОПО как самой авторитетной общественной организации, выдвинувшейся во время войны. На ряде последовавших совещаний представителей политических партий и организаций вырабатывалась повестка дня ВЕСа. Наибольшую дискуссию 20 и 25 апреля вызвал пункт о положении евреев в других странах, в частности в Палестине. Заславский от имени Бунда предложил снять с повестки данный пункт, как недопустимую попытку вмешательства во внутренние дела других государств. Выступавший от сионистов Ицхак Гринбаум заявил, что русские евреи имеют моральные обязательства перед евреями тех стран, в которых равноправие еще не достигнуто, потому что о русских евреях до сих пор заботилось все еврейство. Выделения же пункта о Палестине сионисты требуют для того, чтобы Съезд от лица всего еврейства определил свою позицию в этом вопросе, даже если она противоречит сионистской. Промежуточную позицию занял представитель Демократического объединения Израиль Ефройкин, предложивший обсуждать положение евреев за рубежом, но не выделять в отдельный пункт вопроса о Палестине. Дубнов поддержал Ефройкина и настаивал на немедленном переходе к выборам организационного бюро, отбросив партийные лозунги. В принятой компромиссной формулировке говорилось о гражданских и национальных правах евреев в других странах (Польше, Палестине, Румынии и др.).

Межпартийная дискуссия продолжилась и на двух последующих совещаниях — 1 и 7 мая — на этот раз по вопросу о том, нужно ли созывать предварительную конференцию для утверждения повестки дня Съезда. Сионисты (Израиль Розов, И.Гринбаум, Яков Клебанов) и бундовцы (В.Канторович) требовали созыва конференции, надеясь, что она принесет их партиям поддержку провинции, ослабив давление организованного петроградского еврейства. Однако большинство поста-новило конференцию не созывать. Не согласившись с этим, представитель Бунда покинул совещание 1 мая, а 7 мая от участия в Оргкомитете Съезда отказались и сионисты.

Давление и уход сионистов произвело на петроградских «представителей российского еврейства» большее впечатление, чем уход Бунда. Они заколебались, отменили свое собственное решение и все-таки созвали 18 июля конференцию с представительством из провинции. Правда, разработанная система выборов делегатов все равно исключала из участия в конференции представителей малых городов и местечек, давая право голоса лишь крупным общинам, что искусственно повышало вес делегатов столицы.

Конференция, заседавшая три дня, определила программу будущего Съезда (в ней сохранился пункт о правах евреев в других странах) и образовала новый Оргкомитет из представителей всех еврейских партийи пяти беспартийных членов — петербуржцев О.Грузенберга, А.Браудо, М.Крейнина, Н.Фридмана и С.Ан-ского. В Бюро Оргкомитета, как и в намеченном Президиуме Съезда, все места заняли представители Петрограда. Из предполагаемых полумиллионных расходов на организацию Съезда наибольшие суммы было предложено получить с Москвы и Петрограда. 12 ноября Оргкомитет решил не предоставлять крещеным евреям права участия в выборах на ВЕС.

Подготовку к Съезду задержали не только разногласия между партиями, но и общая напряженная обстановка в стране. Сроки выборов делегатов, назначенные в Петрограде на 3 — 5 декабря, переносились дважды, и они состоялись только в конце января 1918 г., когда после разгона Учредительного собрания сама идея Съезда в значительной степени потеряла свой смысл в глазах общественности. Выборы на Съезд, как и выборы в Общинный совет, принесли безусловную победу сионистам (табл. 1.1). Подсчет голосов по всему Петроградскому избирательному округу, в который входили Петроградская и Новгородская губернии, существенно не изменил общей картины. В среднем по стране, судя по отрывочным сообщениям Рассвета, выборы принесли сионистам около 65% всех голосов — больше, чем в столицах.

В выборах на Съезд приняло участие больше петроградских избирателей (31,5%), чем в Совет Петроградской общины (20%), возможно, потому, что часть еврейского населения придавала ВЕСу большее значение. Не исключено, однако, что во время выборов на Съезд горожане просто уже не так боялись выйти на улицу, тем более что «добавочные голоса» получили в основном сионисты, высоко ставившие роль общины. Меньший процент голосов собрали несоциалистические партии. Видимо, сказалось преследование новой властью либералов, в частности кадетов. Сходные результаты были на выборах в Москве. В послеоктябрьский период созвать Съезд так и не удалось. Территориальные народы (украинцы, латыши, литовцы, эстонцы, финны, поляки) немедленно после революции поспешили отделиться от большевистской России. Надежды же евреев получить экстерриториальную автономию при новой власти быстро развеялись.

Реакция населения на равноправие евреев

Реакция провинции на еврейское равноправие не везде была однозначной и выразилась в ряде населенных пунктов в антисемитских эксцессах. В Петрограде же, где эйфория первых месяцев революции ощущалась сильнее, антисемитские выступления вначале, по-видимому, были редкими. На это указывает почти полное молчание по этому поводу еврейской прессы. Так, в убийстве и ограблении пьяными матросами присяжного поверенного Б.Шлосберга даже еврейские газеты не усмотрели антисемитской подоплеки. А в мартовском призыве Известий к решительным мерам против погромной агитации о Петрограде упоминалось только в связи с появлением единичной прокламации на стене «одного дома» рядом с Государственной Думой. В марте 1917 г. московская еврейская газета, констатируя, что в Петрограде отмечено «несколько случаев погромной агитации», привела самый, на взгляд редакции, мрачный из инцидентов: на Владимирской площади некий субъект призывал проходящих солдат бить евреев. На допросе в комиссариате выяснилось, что это — барон Штромберг, опустившийся тип без определенных занятий, от которого отказались родные вследствие его дурного поведения. В этом показательном примере все — тип личности антисемита, отрицательная реакция публики, доставившей его в участок, суровый приговор суда (6 месяцев заключения) — указывали на отсутствие общественной поддержки антисемитизму.

Петроградская пресса единым хором приветствовала Декрет о равноправии. Даже Новое время, в недавнем прошлом рупор антисемитов, сочла нужным написать: «Ничто не вызывало в обществе такую ненависть к власти, как эти гонения народностей и вероисповеданий». Характерно также, что майское сообщение газеты День о погромной агитации даже не в самом Петрограде, а в монархически настроенном Павловске — резиденции великих князей — вызвало обращение ЦК Поалей Цион в Петрогоадский совет с просьбой принять меры против подобных выступлений. Аналогичный случай в провинции не привлек бы столько внимания.

Конечно, не все петербуржцы поверили, что публикация Декрета сняла «еврейский вопрос» с повестки дня. Видимо, не без причины член Петроградского совета Ю.Нехамкес еще весной нашел время ходатайствовать перед Временным правительством о перемене фамилии на партийную кличку Стеклов. Не случайным был и скептический анекдот: «Первая цель революции — равноправие для евреев — достигнута; посмотрим, что будет с другими: миром, землей и свободой».

Наиболее сопротивляющейся нововведениям областью оказалось, как водится, народное просвещение, где реформа шла медленней и был отмечен целый ряд случаев применения по отношению к евреям, учителям и школьникам, старых дискриминационных правил. Так, в апреле сообщалось о дискриминации при приеме в гимназию еврейского ребенка. В том же месяце еврейке — выпускнице Бестужевских курсов — отказали в месте учительницы, сославшись на ее вероисповедание. В июне пенсионные кассы все еще отказывали в приеме в свои члены учителям еврейских предметов. В дипломах учителей, окончивших учительские институты, продолжали ставить отметку о том, что им разрешается преподавание только ученикам иудейского вероисповедания.

В связи с первыми попытками большевиков (в июне и в июле) свергнуть Временное правительство, а также в результате провала июльского наступления в Галиции, в столице был отмечен рост антисемитизма. Возобновленный в Петрограде сионистский орган Рассвет отмечал в июле усиливавшийся антисемитизм периодической печати (в том числе либеральной и социалистической), которая нередко ссылалась на еврейское происхождение политиков с целью вызвать недоверие к ним. Если в марте явный отщепенец, выступавший с погромными речами, не находил сочувствия у прохожих (случай со Штромбергом), то в июле большая толпа рабочих, солдат и женщин, собравшись на вокзальной площади пригорода Шувалово, с одобрением внимала чтению списка имен евреев — членов Исполкома Петросовета, которых оратор называл жидами и германскими шпионами. 5 июля С.Дубнов, отмечая в своем дневнике попытку большевистского переворота, добавил: «Были и призывы к еврейскому погрому на Александровском рынке».

Заметим, что и большевики неоднократно обвинялись в погромной агитации или, по меньшей мере, в использовании антисемитизма толпы в своих целях. Рассвет со ссылкой на плехановскую газету Единство сообщал, что во время выступлений меньшевистских агитаторов в Московских казармах на Выборгской стороне перед выборами в районную думу солдаты, по наущению большевиков, прерывали выступавших криками: «Долой их! Это все жидовские морды». Историк М.Френкин сообщает, что среди солдат Петроградского гарнизона, готовившихся к выступлению против правительства, 9-11 июня «царило острое возбуждение против евреев». В опубликованной Рассветом статье «Июльские дни» А.Давидсон (псевдоним А.Идельсона) утверждал, что в штабе большевиков был подготовлен запас погромной литературы вплоть до открыток с изображением ритуального убийства. Трудно принять на веру все эти и другие факты, приводившиеся с целью дискредитировать политического противника. Однако их множественность позволяет предположить, что реальная почва для этих сообщений все-таки была.

Серьезность создавшейся ситуации отразилась в резолюции 1-го Всероссийского съезда Советов, проходившего в столице в июле и призвавшего бороться с погромной агитацией решительным образом. Рост антисемитизма обсуждался и на июльском заседании Межрайонного совещания райсоветов Петрограда. Отреагировала на создавшееся положение и прокуратура. Прокурор петроградской судебной палаты Н.Каринский обратился к министру юстиции с рапортом, где отмечал усиление погромной агитации в войсках, а также на базарах и в других общественных местах Петрограда. Причем агитаторы нередко призывали толпу к убийству конкретных лиц. Прокурор просил Временное правительство издать закон, карающий за призывы к погромам, убийствам, грабежам и подобным тяжким преступлениям. В рапорте отмечалось, что «применять в настоящее время аналогичные царские законы, по существу ограничивавшие свободу слова, не представляется возможным». Косвенным доказательством роста антисемитизма можно считать появление большой статьи Максима Горького, опубликованной в газете Новая жизнь. В ней писатель отверг обвинения против всех евреев «за грехи двух или семерых большевиков» и слегка покривил душой, назвав Ленина «чистокровным русским».

В августе в Петрограде усилилась нехватка продовольствия, так как город был отрезан войной от традиционных поставщиков продуктов (большей части Прибалтики и Белоруссии), а перебои на железной дороге затрудняли снабжение из Центрального черноземного района. Еврейских торговцев все чаще стали обвинять в том, что они умышленно прячут продукты с целью нажиться на дефиците. В записи за 20 сентября Дубнов отмечал: «В хвостах у лавок зловещие разговоры о том, что все зло от жидов, богатеющих от войны и народных бедствий...»

Озлобление толпы привело к нападению прохожих на комиссионера Рербу, когда он разгружал кожи у своего дома на Витебской улице. Вместе с вызванным комиссаром толпа устроила обыск в квартире Рербы, найдя там кофе, печенье, кожи и мешочек с разменной монетой. Рербу арестовали, а толпа, выросшая, по оценке корреспондента, до тысячи человек, избила до полусмерти двух зашедших к нему родственников. Другая же часть толпы тем временем бросилась громить еврейские магазины и была рассеяна только войсками. Обычно власть, если ее представителям случалось оказаться поблизости, пыталась защитить евреев, рассеять толпу, а то и задержать погромщиков. Так, например, когда в районе Сенного рынка толпа задержала груженные мясом подводы (очевидно, еврейские) и раздались призывы к погрому, отряд конной милиции разогнал толпу. На фоне погромных настроений сентябрьское решение Петроградского суда о восстановлении в правах Пинхаса Дашевского, осужденного в 1903 г. за покушение на кишиневского публициста-черносотенца Петра Крушевана, выглядело как демонстративный акт осуждения антисемитизма.

Если в конце июня погром еврейских обувных магазинов на окраине города газета Еврейская жизнь называла еще «погромной агитацией», то к сентябрю термины «погромная агитация» и «погромные настроения» уступили в прессе место простому понятию «погром». О «московских и петроградских погромах» (подчеркнуто мною. — М.Б.) сообщали в сентябре Биржевые ведомости , а октябрьский номер Голоса Бунда, не приводя никаких фактов, утверждал, что погромы уже начались и что будет еще хуже. Другая газета привела рассказ И.Трумпельдора о симптоматичном поступке учеников школы на Забалканском проспекте. Возбужденные разговорами взрослых о том, что надо резать жидов, дети скопили деньги на финку и напали на торговку семечками. Будучи задержаны, школьники не могли понять, что предосудительного они совершили.

Ответ еврейской общественности на антисемитскую опасность

Организованная еврейская общественность Петрограда с самого начала предвидела, что развитие революционных событий чревато ростом антисемитских настроений. Многие понимали, что для сдерживания антисемитизма мало пропаганды среди нееврейского населения и призывов о помощи к властям. Чтобы не провоцировать взрыв юдофобства, либералы, а затем и сионисты, призывали самих евреев воздерживаться от чрезмерной активности в революции, особенно на ее крайне левом фланге.

Последовавшая за июньским выступлением большевиков вспышка погромной агитации привела к усилению споров о том, какова допустимая степень участия евреев в революции. В дискуссии, имевшей общероссийское значение, главную роль играли статьи петроградских журналистов. Сионистский орган Тогблат утверждал, что склонные к антисемитизму массы видят в евреях — лидерах общероссийских социалистических партий — агентуру еврейства, в то время как эти деятели лишь знаменуют собой «признаки национального развала». Русские псевдонимы, по утверждению газеты, только увеличивали подозрительность толпы. Тогблат предлагал публично заявить, что представителями еврейских масс могут считаться только лица, получившие мандаты от национальных партий. Выступая на июньском митинге в зале Биржи, Дубнов отказывал еврееям-большевикам в праве называться евреями.

Дискуссия обострилась после попытки июльского путча. 20 июля М.Горький в газетной статье указал на бестактность петроградского журналиста И.Хейсина, насмехавшегося в своем репортаже из Царского Села над болезнью императрицы Александры Федоровны. Писатель советовал евреям проявлять больше морального чутья. В том же духе высказывались и сионисты. 16 июля в Рассвете появилась статья, автор которой объяснял высокую долю евреев среди депутатов Совета тем, что сознательные революционеры, желая избежать подозрений в антисемитизме, выбирают евреев даже на неподходящие для них должности, например, агитировать среди крестьян, которых только раздражают «картавые ораторы». Рассвет требовал, чтобы евреи с чувством ответственности определяли свою степень участия в революции. В том же месяце в крымской газете Ялтинский голос другой петроградский сионист Даниил Пасманик от имени еврейского народа отрекся от тех евреев-революционеров, кто не защищал специфических еврейских интересов. «Выдвижение евреев на передовые посты вредно и для евреев и для России», — утверждал он. На Пасманика обрушился Д.Заславский, обвинивший сионистов в трусости и пресмыкании перед еврейской буржуазией. Спор в прессе о роли евреев в революции продолжался вплоть до октября 1917 г.

Призывы отречься от евреев — большевиков и анархистов — распространялись и анонимно. Так, после июльских событий многие видные еврейские деятели получили по почте листовку, призывавшую их публично проклясть евреев-большевиков, а именно: Нехамкеса-Стеклова, Зиновьева, Троцкого, Луначарского, Блейхмана, Шапиро и Рошаля. Однако ни призывы, ни угрозы не могли подействовать на тех, кто уже давно порвал с еврейством. Тем более что лидеры большевиков в Петрограде не имели (за исключением Рошаля) ни корней, ни связей с местной общиной.

Если один из главных большевистских вождей, Троцкий, мало заботился о последствиях своей деятельности для судеб российского еврейства, то некоторые социалисты-неболыпевики были более тактичны. Так, лидер эсеров заместитель председателя ВЦИК советов Абрам Гоц и член Президиума ВЦИК меньшевик Федор Дан, отклонили, по слухам, возможность войти в состав Временного правительства из опасения вспышки антисемитизма в провинции.

Когда нависла угроза погромов, петроградские сионисты перешли от дискуссий к формированию еврейских отрядов самообороны. Как известно, евреи не имели в царской армии доступа к офицерским чинам. Барон Авраам-Альфред Гинцбург, дослужившийся к январю 1917 г. до поручика, являлся редким исключением. После снятия ограничений на прием евреев в военные училища и на производство в офицеры, а также в связи с выдвижением многих евреев в советы солдатских депутатов, формальный и неформальный статус евреев в армии резко повысился. Это, наряду с неудачами на фронте, вызвало антисемитскую реакцию среди солдат и офицеров и, в ответ, рост национального самосознания солдат-евреев, усиленного примером других нацменьшинств в армии — украинцев, латышей, крымских татар, приступивших к организации своих национальных частей. Образованный в июне по инициативе сионистов Петроградский союз евреев-воинов под почетным председательством доктора Самуила Грузенберга, брата известного адвоката, вначале имел целью создание еврейских отрядов не только и не столько для самообороны, сколько для формирования еврейской армии на Кавказе, которая смогла бы в ходе войны участвовать в освобождении Палестины. В этом, в принципе, и состояла изначальная цель приезда в Россию И.Трумпельдора, и именно это штабс-капитан Загоровский предложил Военному министерству в июне. Лозунгами еврейских отрядов должны были стать: «За свободную Россию», «За единую демократию», «За независимую Палестину». Постепенно, однако, затея с кавказским фронтом отодвинулась на задний план, в то время как задача борьбы с погромами все более актуализировалась.

1 октября состоялось заседание Совета Петроградского союза евреев-воинов. Совет образовал особую делегацию, которая встретилась с товарищем министра Временного правительства А.Коноваловым и с членами ЦИК Советов Николаем Чхеидзе и Абрамом Гоцем. На собрании евреев-воинов, состоявшемся 8 октября в помещении еврейского ремесленного училища, на котором присутствовали много юнкеров из разных военных училищ, речь шла об организации петроградского еврейского гарнизона с целью противодействовать анархии и погромам. Об этом говорил прапорщик Авербух, председатель собрания доктор Грузенберг и доктор Вайншенкер. Большинство выступавших, за исключением представителей Бунда и большевизированного к тому времени Петроградского совета, приветствовали идею создания еврейских отрядов. Собрание постановило просить инициативную группу по созданию Союза войти в комитет, который предполагалось дополнить представителями разных частей. 20 октября И.Трумпельдор на заседании солдатской секции Петроградского совета объявил, что евреи-солдаты гарнизона решили создать самооборону.

Дебаты привели к формированию в Петрограде 1-го сводного еврейского отряда. К нему проявили живой интерес еврейские солдаты из других частей. Начальник мобилизационного отдела отряда И.Шпунт в январском номере Рассвета перечислял задачи отряда: организация самообороны в случае погрома; привлечение евреев-солдат, которым некуда податься в процессе образования национальных частей; исключение (в случае гражданской войны) ситуации, когда бы евреи воевали друг против друга.

Еврейский военный отряд в Петрограде продолжал существовать, хотя конференция евреев-воинов Северного фронта, собравшаяся после Октябрьского переворота, приняла резолюцию против еврейских воинских частей и за создание самообороны с участием как евреев, так и неевреев. К февралю 1918 г. еврейский отряд насчитывал не менее 150 человек. Нужда в нем не пропала, так как росла новая угроза погромов в связи с ожидавшейся демобилизацией солдат и особенно с возвращением военнопленных, среди которых антисемитизм был очень силен.(из-за того, что евреи в лагерях военнопленных часто выполняли функции переводчиков и выглядели в глазах солдат представителями врага).

Октябрьский переворот

Накануне Октября в целом по стране в рядах РСДРП(б) евреев было, по всей видимости, не более 5%. По результатам анкеты, проведенной среди коммунистов Петрограда в сентябре 1918 г., евреи составили 2,6% общего числа ответивших на анкету, что в тот момент примерно соответствовало их доле в населении города. Такой же процент коммунистов показали и литовцы. Эстонцы (3,7%), поляки (6,3%) и, в особенности, латыши (10,6%) опережали евреев. Даже если предположить, что часть наиболее ассимилированных евреев-коммунистов не назвалась евреями в анкете и что среди членов партии, покинувших город в течение 1918 г., евреев было больше других, все равно не приходится говорить о непропорционально большом проценте евреев среди петроградских большевиков накануне Октябрьского переворота.

В то же время нельзя отрицать роль группы наиболее активных большевиков еврейского происхождения в подготовке и осуществлении переворота, а также в укреплении новой власти в послеоктябрьский период. Причем процент евреев в руководстве партии рос от Февраля к Октябрю. На 7-й Апрельской конференции РСДРП(б) (24-29 апреля) 1917 г., которая под нажимом Ленина взяла курс на социалистическую революцию, петроградскую партийную организацию представляли 36 делегатов, пятая часть которых были евреями. Лев Михайлов (Елинсон) стал председателем Петроградского комитета РСДРП(б). К 6-му «августовскому» съезду партии доля евреев в петроградской делегации превысила одну четверть. Присоединение к большевикам «межрайонцев» на 6-м съезде существенно повысило процент евреев в руководстве партии. В выбранном на съезде ЦК оказалось 10 русских, 5 евреев, 2 поляка, 2 латыша, 1 грузин, 1 армянин. На знаменитом заседании ЦК большевиков 23 октября, где Ленин настоял на решении о подготовке вооруженного восстания, из 12 присутствовавших членов ЦК пятеро были евреями. В образованном на этом заседании для руководства переворотом Политическом бюро из семи членов было трое евреев — Г.Зиновьев, Л.Троцкий и Г.Сокольников. Рост процента евреев наблюдался и в процессе большевизации в Исполкоме Петроградского Совета. Если в первом составе ВЦИК было менее четверти евреев (22,4%), то во ВЦИКе второго созыва, образованном в основном из большевиков и левых эсеров, евреи составляли около трети. Главным организатором захвата власти в Петрограде стал Лев Троцкий, выбранный председателем Петросовета в сентябре после неудавшегося выступления генерала Л.Корнилова. Троцкий, как и приехавший из США Моисей Володарский, были в группе популярнейших большевистских агитаторов, выступавших на заводах и в казармах накануне переворота и подстрекавших солдат и рабочих к вооруженному выступлению против Временного правительства.

В Военно-революционном комитете Петроградского Совета (ПВРК), послужившем инструментом захвата власти, евреи составляли 15 — 18%. Григорий Чудновский вместе с членами ПВРК (неевреями) Н.Подвойским и В.Антоновым-Овсеенко непосредственно командовал захватом Зимнего дворца и арестовывал Временное правительство. Чудновскйй же стал первым большевистским комендантом дворца. Другой член ПВРК Михаил Лашевич в ночь на 25 октября руководил захватом Главного телеграфа, Государственного банка, казначейства и почты. Среди комиссаров ПВРК доля евреев была меньше, чем в его руководстве, но некоторые из них сыграли важную роль в ходе захвата власти. Моисей Зеликман, например, стал первым большевистским комиссаром Главного управления почт и телеграфа. Семен Рошаль, который 4 июля вместе с Раскольниковым привел из Кронштадта в Петроград 20 тыс. моряков, уже тогда едва не захвативших власть, в ноябре в должности комиссара сводного отряда солдат и матросов подавлял попытку контрпереворота Керенского — Краснова. Секретарем Василеостровского райкома РСДРП(б) была Вера (Берта) Слуцкая. М.Володарский стал первым комиссаром по делам печати, пропаганды и агитации Петроградской коммуны. Именно он закрыл многие газеты и ввел свирепую цензуру в городе и губернии. Семен Нахимсон в дни Октябрьского переворота являлся комиссаром отряда латышских стрелков, а также председателем Совета 1-го Городского района Петрограда. Делегат 6-го съезда Самуил Цвилинг был назначен комиссаром Николаевской железной дороги, связывавшей Петроград с Москвой. Должность Цвилинга была особенно важна, учитывая конфликт большевиков с профсоюзом железнодорожников ВИКЖЕЛЬ, начавшийся сразу после переворота.

Главную должность в городе — председателя Петросовета — с 13 декабря занял Григорий Зиновьев. Он же в марте 1918 г. возглавил Совет Петроградской трудовой коммуны (позднее — Союза коммун Северной области). Председателем Петроградской ЧК стал Моисей Урицкий.

Несколько видных евреев-комиссаров, участников октябрьских событий в Петрограде, такие как Урицкий, Володарский, Чудновскйй, Рошаль, Нахимсон, Шейнкман, Слуцкая, Цвилинг, погибли в первые же месяцы после переворота, другие были уничтожены в 1930-х после многолетней внутрипартийной борьбы.

В противоположном лагере, среди тех, кто активно выступил против большевиков, было также немало евреев. Особое место среди них занимали учащиеся офицерских школ, обязанные Февральской революции своим продвижением в армии. Перечисляя наиболее отважных юнкеров Школы прапорщиков инженерных войск, которые 25 октября обороняли Зимний дворец, участник событий упоминает целый ряд еврейских фамилий. Среди последних защитников дворца был и Петр Рутенберг, схваченный вместе с министрами Временного правительства и помещенный в Петропавловскую крепость. В первой шеренге демонстрации протеста против большевистского переворота вместе со старым народовольцем Николаем Чайковским шел и Семен Ан-ский. Петроградская городская дума во главе с Григорием Шрейдером в дни переворота стала на короткое время главным очагом сопротивления большевикам. В ее помещении был образован Комитет защиты родины и революции во главе с Абрамом Гоцем. Гоц организовал и ноябрьское вооруженное выступление юнкеров. Среди юнкеров, погибших в те дни, было несколько евреев. Меньшевики Мартов и Абрамович в первые дни после переворота совместно с руководством ВИКЖЕЛя пытались образовать коалиционное правительство социалистических партий. Их инициатива была сорвана большевиками.

Вместе с большинством общероссийских политических партий еврейские партии также осудили Октябрьский переворот. Выступая от имени Бунда на 2-м съезде Советов, Г.Эрлих заявил, что считает «несчастьем все, что происходит в Петрограде». Делегация ЕСДРП Поалей Цион, как и делегация Бунда, покинула 2-й съезд Советов в знак протеста против действий большевиков. То же сделал, хоть и на втором заседании, делегат Объединенной ЕСДРП М.Гутман. Поалейционовцы, осторожнее других партий осудившие переворот, все же присоединились к меньшевикам-интернационалистам (Мартову) в требовании создания правительства социалистических партий, которое заменило бы ленинский Совнарком. Петроградские лидеры Бунда Эрлих, Заславский, Эстер Фрумкина призвали бойкотировать большевистские советы. Бундовская газета Ди Арбейтер штиме назвала переворот безумием. Попытка Самуила Агурского склонить кого-либо из петроградских журналистов к работе в большевистской газете на идиш, задуманной в декабре 1917 г., закончилась провалом. На это согласились только два политэмигранта. Орган Еврейского демократического объединения Фолксблат указал, что «большевистская затея не имеет под собой никакой нравственной почвы», так как не пользуется поддержкой населения. Выступая на предвыборном собрании к Всероссийскому еврейскому съезду, лидер Фолкспартей Дубнов объяснил свое отношение к разгону Учредительного собрания так: «Мы постараемся умереть не так бесславно, как оно». Общие сионисты, вдохновленные публикацией декларации Бальфура и занятые подготовкой к выборам в общины, вяло откликнулись на переворот, так как не верили в долговечность новой власти. Вскоре после переворота Рассвет сравнил большевиков с мавром, которого силы реакции подобрали для «нехорошего дела» и которому, скорей всего, скоро придется уйти. В то же время ЦК сионистской народной фракции Цейре Цион уже 27 октября резко осудил переворот, назвав его «преступной узурпацией». Прокляла переворот Еврейская неделя, близкая к Еврейской народной группе. «Из царского застенка, после немногих святых дней свободы, в большевистский Бедлам» — таким был рефрен передовиц первого послеоктябрьского номера газеты.

Если Февральскую революцию Петроградская еврейская община приветствовала поздравительными телеграммами и благодарственными молитвами, то после Октября во вновь избранном на демократической основе Совете общины не нашлось ни одного человека, кто бы поддержал переворот. В ноябре на открытии еврейского клуба Слиозберг резко осудил большевиков и тех, кто вступил с ними в компромисс. Он призвал проявить твердую волю к победе над большевиками и их лозунгами. Попыткой оправдаться перед неевреями за содеянное евреями-большевиками стало покушение на Урицкого 30 августа 1918 г., совершенное поэтом и офицером Леонидом Канегиссером, сыном известного инженера, члена общины.

Октябрьская революция подвела черту под наиболее бурным периодом в жизни петроградских евреев. Никогда — ни прежде, ни потом — они не демонстрировали такого высокого уровня политической активности, самоорганизации и вовлеченности в общественные дела своего народа, города и всей страны. Этот феномен был подготовлен стечением целого ряда обстоятельств — высоким социально-культурным статусом евреев Петрограда, богатому опыту общественной деятельности и столичными амбициями еврейской интеллигенции. Накануне 1917 г. петроградское ядро усилилось за счет большой группы политических и общественных деятелей, прибывшей из западных губерний, а позднее — также вернувшихся в город политических эмигрантов и ссыльных. На короткий период Петроград оказался местом, где решались судьбы всей России, в том числе и еврейские. Однако очень скоро после переворота петроградское еврейство лишилось своей лидирующей роли. Приобретенные. в Феврале гражданские права и надежды на национальную автономию оказались утраченными, экономическая база общины и общественных организаций — подорвана. Из важнейшего европейского центра Петроград превратился в отрезанный от всей страны, в панике оставляемый жителями город, охваченный голодом, холодом и вездесущим террором новой власти.

Революционный хаос, усугубленный переносом столицы в Москву, катастрофически сказался на положении всего Петрограда и положил начало закату петроградского еврейства. Конец «петербургского» периода русско-еврейской истории ощущали и современники событий. В мартовском номере Рассвета за 1918 г. в статье «Быть Петербургу пусту» сионистский журналист Михаил Алейников вынес безжалостный приговор: «Петербургу еврейской общественности, ублюдку бесправия и самозванства, не властвовать более над еврейством... Роль и значение, авторитет и влияние еврейского Петербурга навсегда утрачены. Место ему уготовано не в настоящем и грядущем еврейского политического строительства, а в архивах еврейской истории».

Образование советских еврейских учреждений

С первых же дней Октябрьской революции советской власти пришлось искать поддержку у населения национальных окраин, где развернулась гражданская война. Политический вес евреев, составлявших большинство городского населения западных губерний, теперь сильно возрос в глазах большевиков. Часть евреев бежала из прифронтовой зоны в большие города. Случалось, они даже не знали русского языка и не могли воспринимать большевистскую пропаганду. Для работы с ними 19 января 1918 Л-В..Петрограде при Наркомнаце был образован специальный Еврейский комиссариат. Первоначально он назывался «временным». Было объявлено, что Евком займется ограниченным кругом дел, связанных с евреями — воинами, военнопленными и беженцами, а также организацией еврейских отрядов Красной армии, если в ней будет применен национальный принцип формирования. По отношению к еврейской общине Евком на первых порах провозгласил нейтральную политику.

На деле главной целью Евкома было распространение коммунистических идей среди еврейского населения на доступном ему языке и борьба против некоммунистических еврейских партий и организаций. Другую задачу Евкома его создатели видели в том, чтобы использовать настроения пострадавших от погромов еврейских масс на отошедших от Советской России западных территориях для экспорта туда революции, то есть для расширения границ страны. В конце декабря 1918 г. председатель Евкома, в юности воспитанник Любавичской иешивы, а затем близкий соратник Ленина, Семен Диманштейн писал:

Нужно стремиться, чтобы еврейская кровь служила не только смазочным маслом, которым мы поливаем помимо нашей воли колеса мировой революции: нужно превратить ее в винтики, в колесики, в механизм, творящий революцию и развивающий ее.

Третьей задачей Еврейского комиссариата являлось создание коммунистического суррогата еврейских автономных органов — демократической общины и Всероссийского еврейского съезда, идея которых была популярна в массах.

В марте 1918 г., вслед за переводом всех центральных учреждений в Москву, туда же переехал и Евком, за исключением его отдела культуры и просвещения. Дела нацменьшинств Петрограда, в том числе и еврейские, были переданы в ведение Союза коммун Северной области, где в конце апреля образовался и в начале мая приступил к работе губернский Комиссариат по делам национальностей. Губкомнац подчинялся на общих основаниях Исполкому Союза Коммун и одновременно являлся исполнительным органом Наркомнаца.

Губкомнац объявил своей целью «удовлетворять нужды политического, правового, культурного и бытового характера национальных меньшинств в пределах Северной области». Число его сотрудников быстро росло, достигнув через пять месяцев после его основания 178 человек. Возглавил Губкомнац эстонский большевик Я.Я.Анвельт, заведующим Еврейским отделом был назначен профессиональный революционер и агитатор, член РСДРП(б) с 1906 г. Соломон Раппопорт, исключенный в свое время из витебской иешивы за революционную деятельность и не раз бывавший под арестом, в ссылке и эмиграции. В Евотдед входили подотделы: культурно-просветительный, политическо-правовой, агитации и строительства. В марте 1919 г. вся еврейская культурно-просветительная работа была передана от Губкомнаца Еврейскому подотделу Отдела нацменьшинств при Наркомпросе.

Большое внимание Евком, а затем и Губкомнац Евком уделяли агитации и пропаганде. С этой целью с 8 марта 1918 г. при Евкоме начала выпускаться первая коммунистическая газета на идише Ди Вархайт, которая вскоре была переведена вместе с самим Евкомом в Москву. В ее редакцию вошли руководители Евкома С.Диманштейн, Нахум Бухбиндер, Илья Добковский, Г.Торчинский. Газета часто заимствовала материалы из Правды, включая переводы статей Ленина. Авторы оригинальных статей нападали на сионистов и на Всероссийский еврейский съезд, призывали к созданию еврейских секций при Советах. В первом номере газеты была помещена резолюция собрания еврейских рабочих петроградского завода «Айваз», в которой выражалось горячее одобрение деятельности Евкома, обещание безусловной поддержки всех его начинаний и надежда на то, «что Комиссариат поможет еврейским рабочим массам освободиться от культурного рабства, в котором еврейская буржуазия держит еврейских рабочих». Поскольку газета не указывала ни количества участников собрания, ни даты его проведения, ни имен выступавших, ни точных результатов голосования, а также не упоминала других резолюций поддержки Евкома евреями города, можно заключить, что болыпевизировать «еврейскую улицу» Евкому пока не удавалось.

Следующее печатное издание Евкома, Еврейская трибуна, вышло всего дважды, в апреле и июне 1918 г., причем второй раз уже в Москве. В том же году появился единственный выпуск Культур-фрагн под редакцией Нахума Бухбиндера, С.Диманштейна и высокопоставленного чиновника Наркомпроса, бывшего бундовца Захара Гринберга. Губкомнац в апреле 1918 г. выпустил двойной и единственный номер Ди фрайе штиме под редакцией С.Раппопорта и 3.Гринберга. Под их же редакцией в сентябре вышла Ди Коммуне, прекратившаяся после второго номера. В тот же период был отпечатан ряд пропагандистских брошюр Ленина, Володарского, Бухбиндера, Гринберга и др. на идише. Впоследствии лишь дважды, в 1919 и 1920 гг., предпринимались попытки возобновить коммунистическую прессу на идише в Петрограде. Однако и двухнедельник Кампфунлебен (редактор Гринберг), и культурно-просветительный журнал Ди Вельт (редакторы Гринберг и Бухбиндер) прекратились после первых же выпусков. Перенос центра деятельности еврейских коммунистов в Москву, видимо, лишил Петроград бюджетных ассигнований на еврейскую печать. К началу 1921 г. Губкомнац выпускал латышскую, эстонскую, финскую и мусульманскую газеты. Еврейской газеты не было, и власти не видели большого смысла в том, чтобы ее выпускать.

2 апреля 1918 г. в квартире на Почтамтской улице при участии наркома просвещения А.Луначарского состоялось торжественное открытие коммунистического клуба «Дер Идишер Арбейтер», созданного Евкомом в противовес двум уже существовавшим еврейским клубам — общественному и бундовскому им. Бранислава Троссера. «Дер Идишер Арбейтер» появился наряду с другими коммунистическими клубами нацменьшинств — польскими, финскими, латышскими, белорусскими и мусульманскими. Он должен был объединить еврейских рабочих, «стоящих на платформе Советской власти». Заметной популярности клубу добиться не удалось. Так, для экскурсии в бывшую политическую тюрьму Шлиссельбург «Дер Идишер Арбейтер» пришлось присоединиться к социалистическому клубу, так как на организацию отдельной поездки очевидно не хватило людей. На предложение «еврейским пролетарским художникам и ваятелям» принять участие в выставке, организуемой клубом, за целый месяц откликнулся только один скульптор — рабочий М.Паин. В то же время в выставке еврейских художников, открытой в конце апреля под эгидой Еврейского общества поощрения искусств, приняли участие 43 художника, представивших 221 работу. Чуть большего достиг «Дер Идишер Арбейтер» по музыкальной части, руководить которой в январе 1919 г. взялись музыкальный фольклорист Зиновий Киссельгоф и композитор Соломон Розовский. Созданная ими любительская театральная студия устроила в феврале литературно-музыкальный вечер, которым, видимо, клуб и закончил свое существование.

После изгнания из правительства левых эсеров в июле 1918 г. Евком превратился в однопартийную организацию, и уже ничто не мешало передавать ведение все большей части еврейских дел непосредственно РКП(б). Еврейские секции компартии начали образовываться уже осенью 1918 г. , однако внутрипартийная дискуссия об их статусе, начавшаяся весной 1919 г. и длившаяся почти год, задержала их развитие. В Петрограде Евсекция образовалась только в октябре 1920 г., в связи со скоплением в городе евреев из западных губерний и из отделившихся Польши, Латвии и Литвы. Некоторые из них были беженцами или военнопленными, не пожелавшими вернуться домой, другие намеренно переселились в советскую Россию. Как правило, они не знали русского языка и составляли большую часть четырехтысячного отряда еврейских рабочих Петрограда. Эти люди и стали главным объектом деятельности петроградской Евсекции, поскольку ее устав позволял принимать только лиц, не владевших местным языком. К февралю 1921 г. Евсекция под председательством Анны Ивановны Раевойнасчитывала около 100 человек. С 1 февраля при Евсекции удалось открыть пропагандистский кружок на 30 слушателей, который в отчетах начальству громко назывался Высшей партийной школой. Большинством же еврейских дел города все еще управляли чиновники Евотдела Петроградского губкомнаца и Отдела нацменьшинств при Наркомпросе.

Между тем коммунисты не оставляли попыток расширить свое влияние на еврейское население города. Невзирая на неуспех «Дер Идишер Арбейтер», весной 1919 г. на Садовой улице был открыт еще один клуб, получивший имя Я.Свердлова. Клуб начал с политических мероприятий, на которых выступали руководители Евотдела Губкомнаца и Евсекции, редакторы еврейской коммунистической прессы; здесь устраивались лекции на политические темы, открылась библиотека и читальня, тут же проходили собрания Евсекции, так как своего помещения у нее не было.

К концу гражданской войны важной отраслью деятельности Евотдела Губкомнаца стал контроль над эмиграцией из России, так как именно в Петрограде скапливалось множество желающих уехать в прибалтийские страны, в Польшу и США. При рассмотрении заявлений на выезд соблюдался классовый подход, введенный управляющим Евотделом Наркомнаца Абрамом Мережиным, который рекомендовал отказывать буржуазии и разрешать воссоединение только близким родственникам. Еврейский отдел оказывал содействие беженцам и эмигрантам в сношениях с Наркоминделом и Петроэваком, регистрировал желающих уехать, пересылал их анкеты через Москву в Америку для получения въездных виз. Письма петроградским евреям от родственников из Америки тоже проходили через Губкомнац.

Еврейские коммунисты в борьбе за контроль над общественными организациями, еврейской культурой и образованием

Петроградская еврейская общественность с самого начала восприняла Евком как чужеродный орган, созданный для надзора и подобный «еврейскому столу» при старом режиме. Печать указывала, что на «еврейской улице» впервые слышат имена большевистского комиссара Диманштейна и его помощника левого эсера Ильи Добковского. Ссылаясь на газету эсеров Дело народа, Еврейская неделя намекала, что Добковский — бывший уголовник, провокатор и вдобавок выкрест. Сионисты считали, что Евком способен лишь запрещать и отнимать, но не давать или созидать.

Действительно, Евком начал последовательно вмешиваться в еврейскую общественную жизнь. Первым объектом его атак стал Всероссийский еврейский съезд (ВЕС). Уже 22 января на предвыборном собрании в аудитории Высших женских (Бестужевских) курсов в прениях по докладу Дубнова выступил Добковский, пригрозивший историку штыками кронштадтских матросов. В интервью корреспонденту Тогблата Диманштейн, хотя и признал право Еврейского съезда на существование, но сравнил подход к нему Советской власти с ее отношением к только что свергнутой большевиками Украинской Раде. Другие представители Евкома на собраниях открыто призывали к разгону Съезда, надеясь, как видно, привлечь этим лозунгом представителей еврейских социалистических партий, потерпевших поражение на выборах на ВЕС.

На организационное собрание Евкома, созванное Добковским 25 января в здании Наркомпроса, явилось чуть более пятидесяти человек, включая около десятка большевиков. Остальные представляли Бунд, Поалей Цион, Фарейнигге. Часть из них пришла, видимо, для выяснения характера нового учреждения. В вступительном, полном противоречий докладе Добковский заявил: «Мы интернационалисты. Мы космополиты» и тут же признал, что у еврейского рабочего класса имеются специфические особенности и что большевики даже готовы поддержать сионистские стремления еврейской массы. В заключение докладчик призвал приобщить отставший еврейский пролетариат к «великому перевороту».

Гораздо резче высказались большевики, несогласные с компромиссной позицией левого эсера. Они нападали, главным образом, на ВЕС, называя его «гнездом еврейской черной сотни». Один из выступавших предложил запретить Съезд и вместо него созвать другой — Съезд еврейских Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Собрание приняло резолюцию, призывавшую разоблачать перед еврейскими массами контрреволюционную сущность ВЕСа, принять меры к созыву конференции «подлинных представителей еврейских масс», бороться против мировой буржуазии ради торжества социализма. Слов о поддержке большевиков резолюция не содержала. Речь последнего выступавшего состояла из брани по адресу Бунда и одного из ораторов, который обвинял большевиков в пролитии крови рабочих, протестовавших против разгона Учредительного собрания. Собрание завершилось потасовкой между большевиками и остальными участниками, после чего последние с пением бундовского гимна «Ди Швуе» (клятва — идиш) покинули зал.

Путаная речь Добковского на злополучном собрании верно отражала амбивалентность положения Евкома, который, с одной стороны, стремился подчинить себе независимые еврейские общественные учреждения и партии, а с другой — нуждался в их поддержке, не будучи в состоянии осуществить никакого проекта без их помощи. Эта политика окрика и заигрывания отражала общую линию большевиков, стремившихся использовать старых специалистов, чиновников, ученых, военных для укрепления своей власти.

Стремление нового режима сосредоточить всю власть в своих руках в принципе исключало возможность существования независимых вооруженных формирований. Поэтому одной из первых акций Еврейского комиссариата было взятие под контроль петроградского отряда еврейской самообороны. На собрании, созванном по инициативе Евкома 10 марта 1918 г., выступил Иосиф Трумпельдор. Он объяснил необходимость существования отряда самообороны опасностью погрома, который может разразиться в случае оставления большевиками Петрограда. Учитывая критическое положение в городе, откуда уже начался выезд центральных советских учреждений, большинство присутствующих, включая Диманштейна и Добковского, высказались — по крайней мере, на словах — за еврейскую самооборону. Менее гибкие члены коллегии при Евкоме выступили резко против. Один из них, Шенкман, пообещал: «Я этого не допущу. Я член штаба, и если вы получите оружие, я вас из пулемета всех расстреляю».

В результате было принято на вид компромиссное, а на самом деле практически неосуществимое решение о создании единой самообороны, во главе которой будет стоять комиссия из представителей Евкома, Союза еврейских воинов, сводного еврейского отряда и участников самого собрания. Комиссия была поставлена под контроль Евкома. Однако этому решению не суждено было воплотиться в жизнь. Несмотря на резкий рост погромных настроений в городе, уже в конце апреля собрание еврейских рабочих клуба «Дер И дишер Арбейтер» приняло резолюцию против самообороны. «Пролетариат Петрограда во главе с Советом не допустит устройства погромов», — решило собрание. После подписания Брестского мира в марте 1918 г. опасность оставления Петрограда Красной армией временно отпала, поэтому в апреле-мае Евком запретил организацию еврейской самообороны, несмотря на протесты Союза евреев-воинов. В ноябре постановлением коллегии Еврейского комиссариата был упразднен и сам Союз.

Советские еврейские учреждения вмешивались во все стороны общественной жизни евреев. В марте 1918 г. Евкомом было опубликовано обращение «ко всем, кто интересуется деятельностью еврейских общественных учреждений» с просьбой доносить «о всем ненормальном, что там происходит». Власти взяли под контроль финансы общественных организаций, которые уже и так лишились субсидий из правительственного и городского бюджетов. В феврале 1918 г. Евком назначил комиссара по делам ЕКОПО, инвалида войны Аренберга, который за две недели установил контроль над денежными операциями Комитета, скрепляя своей подписью все его ассигнования. В апреле Евком предложил петроградским банкам не выдавать денег по чекам еврейских общественных учреждений без подписи на них комиссара по еврейским делам. К 1 октября 1918 г. Губкомнац потребовал от еврейских обществ и благотворительных учреждений подробные отчеты об их деятельности. Так как еврейской общественности не удалось созвать Всероссийский еврейский съезд, вместо него в марте 1918 г. петроградские делегаты Съезда образовали Временный Национальный еврейский совет. Нечего и говорить, что Национальный совет подвергался ожесточенным нападкам евкомовской прессы, окрестившей его «новым оплотом еврейской реакции и мракобесия». Большинство оскорблений, за «соглашательство» с сионистами, доставалось лидерам социалистических партий, «господам Либерам, Заславским, Рафалькесам,» так как членов именно этих партий Евком старался перетянуть на свою сторону. В июле Национальный совет был заменен избранным в Москве Центральным Советом Союза еврейских общин (ЦЕВААД). Годом позже, 19 июня 1919 г. постановлением Евкома ЦЕВААД и местные общинные советы, включая петроградский, были закрыты «навсегда», а их имущество и денежные средства конфискованы.

Подобно тому, как типографии закрытых независимых русских газет передавались большевистской прессе, Евком прибирал к рукам оборудование конфискованных еврейских типографий Петрограда. Так, в августе 1918 г. заведующий Отделом пропаганды и агитации центрального Евкома Залман Хайкин добился реквизиции закрытой властями типографии сионистского Тогблата и перевода ее в Смоленск с целью издания там коммунистической газеты.

Политически правовой отдел Губкомнаца ведал регистрацией и ликвидацией старых обществ и организаций. Его еврейский подотдел поначалу ликвидировал только Комитет Еврейского общества поощрения высших знаний, и без того, видимо, прекратившего существование из-за отъезда за границу его председателя и патрона — Моисея Гинсбурга. Двенадцать других еврейских учреждений были до поры признаны и зарегистрированы комиссариатом. Еврейские коммунисты контролировали также работу ОРТа и ОЗЕ. 13 июня 1920 г. американская еврейская благотворительная организация Джойнт (тогдашнее название — Joint Distribution Committee of American Funds for the Relief of Jewish War Sufferers) заключила договор с Еврейским отделом Наркомнаца об оказании помощи погромленным российским евреям. Деньги, медикаменты, продовольствие, одежда, инструменты для ремесленников передавались в распоряжение специально созданного для этой цели Еврейского общественного комитета (Евобщестком, или на идише — Идгезком), куда помимо уполномоченных советских учреждений были приглашены, по настоянию американских евреев, представители ОЗЕ, ЕКОПО, ОРТа. Считаться с этими организациями приходилось и потому, что они уже имели собственную разветвленную сеть учреждений социальной помощи по всей стране. Так как к концу 1920 г. безоговорочная поддержка Джойнтом еврейских общественных организаций ослабла, еврейские коммунисты воспользовались этим и стали постепенно оттеснять общественность от дела помощи. В начале декабря Евотдел Наркомнаца приказал евподотделам на местах «всячески избегать положения, при котором удовлетворение потребностей еврейского населения возлагается на частные (курсив мой. — М.Б.) общественные организации». Этим организациям разрешалось существовать, «пока вопрос о них не пересмотрен в общероссийском масштабе»; но над их деятельностью предлагалось немедленно установить строгий контроль. Евотдел также обратился в Наркомпрос, Наркомздрав, НКВД и Госиздат с предложением не регистрировать вновь никаких еврейских организаций и учреждений и не печатать никаких еврейских изданий без его предварительной санкции. Усиление давления Евотдела вынудило некоммунистические организации выйти из Евобщесткома в январе 1921 г. Ответной мерой властей был роспуск ЕКОПО, а затем (в начале 1922 г.) и ОЗЕ. ОРТ был в значительной мере советизирован, а сфера его деятельности сужена. С прекращением существования в Петрограде главных организаций помощи ослабла и роль города в общественной жизни российского еврейства.

Установление контроля над еврейской культурой и просвещением, их перестройка на «пролетарский» лад также являлись важным участком в деятельности Евкома. Средством к достижению этой цели была концентрация в руках государства культурных ценностей. В апреле 1918 г., очевидно по инициативе Евкома, Наркомпрос издал декрет за подписью Луначарского и члена Евкома Бухбиндера об организации Центрального еврейского архива по истории, общественной, экономической и культурной жизни евреев. Для этой цели предлагалось передавать вновь созданному архиву все соответствующие документы и материалы из государственных архивов, правительственных и общественных учреждений, а также из органов местного самоуправления. Центральный архив передавался в ведение Культурно-просветительного отдела Комиссариата по еврейским делам. При архиве создавались особая еврейская библиотека и Центральный еврейский музей древностей, искусства и предметов обихода. Декрет объявлял все произведения искусства, предметы древности, музеи, библиотеки, архивы и коллекции рукописей «собственностью еврейского народа», находящейся под охраной государства в лице Комиссариата по еврейским делам. Он предоставлял Евкому право реквизиции всех этих ценностей, в случае, если «будет доказано», что они «могут пропасть или испортиться, или если будет основание заподозрить (!) опасность кражи или вывоза их за границу с целью спекуляции или продажи».

Похоже, непосредственным поводом к изданию декрета послужило желание Евкома захватить музей и архив Еврейского историко-этнографического общества (ЕИЭО). Немедленно по его опубликовании, 10 апреля, представители Евкома опечатали архив и музей общества, находившийся в еврейской богадельне, под предлогом слухов о расхищении оттуда вещей. Заодно опечатали и квартиру создателя музея С.Ан-ского. Было объявлено о предполагаемой ревизии фондов ЕИЭО. Только после личного ходатайства Дубнова перед помощником наркома просвещения Гринбергом тот обещал снять печати. По прошествии двух месяцев Евком заявил, что слухи о хищениях в музее и архиве не подтвердились, а квартира Ан-ского опечатана по недоразумению, однако музей так и оставался закрытым до 1923 г.

10 апреля 1918 г. через газету Известия Евком предложил всем еврейским просветительным учреждениям прислать в Комиссариат по одному представителю для обсуждения вопроса о финансировании Евкомом новых советских еврейских школ. В августе циркуляром Евкома из программ еврейских школ было исключено преподавание религии. Преподавание иврита строго ограничивалось. Языком преподавания назначался идиш. Летом-осенью 1918 г. Наркомпрос провел перерегистрацию школ: часть школ закрыли, а остальные были национализированы в соответствии с Положением о единой трудовой школе.

Контроль над еврейской культурной жизнью Петрограда устанавливался не только путем запретов, но и через учреждение новых организаций, угодных Наркомпросу. В декабре 1918 г. при поддержке Гринберга был создан Еврейский народный университет, занятия в котором начались в феврале 1919 г. Тогда же было объявлено об организации Еврейского театра-студии и театральной школы при Наркомпросе под руководством Алексея Грановского. Еврейский отдел Губкомпроса согласился также финансировать работу трех архивных комиссий, разрабатывавших вопросы еврейской истории. Даже Еврейское историко-этнографическое общество по особому ходатайству некоторое время получало пособие от Наркомпроса. Образование этих комиссий, университета, театра, помимо своей научно-культурной значимости, спасло от голода значительную группу еврейских ученых и культурных деятелей, согласившихся сотрудничать с Советской властью в период послеоктябрьской разрухи.

Собственную культурную программу развернул и евсековский клуб им. Свердлова. Клуб объявил о наборе в драмкружок и хор, эпизодически показывал спектакли на идише. Несмотря на враждебность Евсекции к еврейской общественности, без ее участия культурная работа в клубе была бы невозможна. Там иногда выступали еврейские писатели Давид Айзман и Марк Ривесман, музыковед Зиновий Киссельгоф, историк Саул Гинзбург. Впрочем, масштабы клубной культурной работы были невелики, как и вообще заинтересованность властей в развитии еврейской культуры в Петрограде.

Политика Петросовета в связи с угрозой погромов

Октябрьский переворот усилил антисемитские настроения, так как народ воспринял новую власть, как еврейскую. Такие настроения были особенно сильны в Петрограде, где евреи составляли незначительное меньшинство, однако власть над городом, управление ЧК и контроль над печатью были переданы Зиновьеву, Урицкому и Володарскому. Не удивительно, что Смольный институт, где размещалось первое советское правительство, а затем и Петроградский комитет партии, в народе прозвали «Центрожид» (по аналогии с Центробалтом — Центральным Комитетом Балтийского флота). Резко возросший дефицит продуктов питания и топлива только подогревал ненависть к «жидам, всем завладевшими». 10 мая Дубнов записал в своем дневнике:

Заключение Брестского мира с Германией (3 марта 1918 г.) в глазах многих было подтверждением того, что евреи ради сохранения своей власти распродают территорию России. Ведь во главе советской делегации на переговорах стояли Троцкий и его помощник Адольф Иоффе. Сокращение производства в городе привело к массовой безработице, в которой обвиняли рабочие комитеты и евреев. В апреле 1918 г. на многолюдном собрании безработных Петрограда председателю было подано письмо, подписанное некой несуществующей «Партией безработных». В письме указывалось, что «народ уже понял грязные дела жидовского правительства», так что все евреи должны покинуть Петроград в трехдневный срок. Тогда же газеты напечатали анонимное письмо в Управление делами Петроградской коммуны, где власти предупреждались о подготовке «ужасного еврейского погрома».

Атмосфера сгустилась в середине мая, когда по городу стали распространяться листовки за подписью «Каморры народной расправы», в которых евреям под угрозой смерти предлагалось срочно бежать из города, а председателям домовых комитетов предписывалось собрать сведения о большевиках и жидах, проживавших в их домах, «чтобы их всех, в один заранее назначенный день и час, можно было перерезать». Особенно тревожным был день 23 мая, когда во всех синагогах города читалась особая молитва о спасении от погрома. Погромные настроения толпы подогревались доходившими в Петроград сведениями о кровавых расправах с евреями на Украине и в фронтовой полосе, в которых иногда (Глухов, Новгород-Северский) участвовала и Красная армия, и периодически оживавшими надеждами на скорый переход города в руки немцев, англичан, генерала Юденича — в зависимости от того, чьи войска в данный момент находились ближе.

В июне 1918 г. Совет Петроградской еврейской общины принял резолюцию протеста против погромов. Советская власть обвинялась в резолюции в том, что она не принимает решительных мер по борьбе с погромами и одновременно препятствует беззащитному еврейскому населению организовывать самооборону.

В действительности власти делали немало (разумеется, в рамках своей идеологической доктрины) для предотвращения антиеврейских акций, которые они справедливо связывали с антибольшевистской борьбой. 21 апреля в цирке «Модерн» власти провели митинг протеста против еврейских погромов на Украине и армянской резни на Кавказе. Выступивший на митинге Зиновьев пригрозил, что Петросовет будет силой подавлять погромы. В своей речи он отметил, что Маркс был евреем, и выразил уверенность, что «наш товарищ Троцкий будет гораздо дороже русскому рабочему, чем русаки Корнилов и Романов». Характерно, что себя самого Зиновьев отнес к русскому, а не к еврейскому народу, заявив о евреях, что «у них есть свой Ротшильд, который чета нашему Путилову». 9 мая Петроградский Совет призвал рабочих бороться с погромной агитацией, «которая ведется темными элементами против ни в чем не повинной еврейской бедноты» и пообещал принять меры к подавлению погромных выступлений. Совнарком Петроградской коммуны постановил образовать комиссию по борьбе с погромами и беспорядками в Петрограде и в его окрестностях. Комиссия, признав, что «погромное настроение растет неимоверно», образовала лекторскую группу для ведения культурно-просветительной работы среди рабочих и в Красной армии. Книгоиздательство Петросовета решило издать серию пропагандистских брошюр против погромов. Зиновьев сам взялся отбирать лучшие рукописи. Известие о расстреле царской семьи 17 июля в Екатеринбурге, видимо, настолько накалило антисемитскую атмосферу, что 27 июля Совнарком РСФСР вынужден был опубликовать декрет, объявивший погромную агитацию вне закона.

Несмотря на очевидную отдаленность большевистских лидеров еврейского происхождения от еврейства вообще и от петроградской общины в частности, большинство евреев в городе прекрасно понимали, что в случае падения советской власти отвечать придется им всем. Эти тревожные мысли общественные деятели поверяли своим письмам и дневникам. Дубнов, подводя итоги 1917 г., с горечью отмечал:

Стремлением доказать, что евреи явились скорее жертвами большевистского переворота, чем его движущей силой, была продиктована попытка петроградских журналистов-бундовцев Давида Заславского, Владимира Канторовича и Иосифа Яшунского издать сборник Евреи в русской революции. Начатый в июне 1918 г., но так и не законченный сборник должен был охватывать обе революции 1917 г. и готовиться под руководством историков и общественных деятелей Леонтия Брамсона, Александра Браудо, Саула Гинзбурга, Семена Дубнова, Израиля Ефройкина и Льва Штернберга.

Однако ни попытки исторических изысканий интеллектуалов, ни отчаянный выстрел Канегиссера не могли снять с евреев вины за большевизм в глазах русского народа. В марте 1919 г., во время забастовки рабочих на фабрике «Паль», помимо экономических и политических требований (увеличение хлебного пайка, отмена смертной казни, упразднение ВЧК) раздавались призывы: «Долой жидов!». Не ослабевал антисемитизм и в Красной армии. В августе на Конференции красноармейцев Петербургского гарнизона и матросов Балтийского флота Максим Горький прямо заявил: «Я знаю... что среди вас озлобленное настроение против евреев».

Существенным моментом официальной пропаганды являлось стремление властей представить антисемитские выступления делом рук классового врага или оппозиционных партий. Результатом такой «разъяснительной работы» могло быть только усиление враждебности к евреям со стороны населения, недовольного новым режимом. Того же эффекта достигала пропаганда, создавая образ еврея — хорошего коммуниста, что лишь укрепляло в массах уверенность в тождественности этих двух понятий. Так, в рассказе «Коммунисты», опубликованном Петроградской правдой, пленный Яков Гаммерман геройски ведет себя перед лицом белого офицера. Два других коммуниста — украинец и, очевидно, эстонец (Петерсон) — поддерживают еврея и гибнут вместе с ним. Пропагандистский фильм «Борцы за светлое царство 3-го Интернационала», специально снятый петроградскими кинематографистами по сценарию 3.Гринберга, был также направлен против антисемитизма и имел туже идейную основу.

Массовое переименование улиц и площадей, предпринятое Петросоветом в 1918 г., только подлило масла в огонь, так как часто новые названия давались в честь евреев — лидеров международного коммунистического движения и погибших в ходе революции российских евреев-большевиков. Михайловскую площадь и Михайловскую улицу переименовали в площадь и улицу Фердинанда Лассаля, одного из основоположников европейского социализма. Бывшую Городскую думу назвали Домом Лассаля, а рядом с Думой установили ему памятник. Литейному проспекту присвоили имя Володарского, ему же поставили памятник напротив Исаакиевского собора. Большой проспект Васильевского острова стал проспектом Фридриха Адлера, австрийского социалиста, убившего премьер-министра своей страны. Имя Урицкого получил Таврический дворец, где еще недавно большевики разогнали Учредительное собрание. Адмиралтейскую набережную и Адмиралтейский проспект переименовали в набережную и проспект Семена Рошаля. Дворец Великого князя Сергея Александровича стал дворцом Нехамкеса. Открывшийся в Петрограде Коммунистический рабочий университет был назван именем Зиновьева.

Британский историк Эдуард Карр отмечает, что Зиновьев «ничего не понимал в природе политической власти и в управлении людьми. Ему не хватало и природного такта, который иногда сопутствует простодушию». Бестактность «хозяина города» давала, видимо, немало поводов для антисемитских настроений. Так, в разгар голода и гражданской войны, в марте 1919 г., Петросовет объявил конкурс на лучший портрет «деятелей наших дней» в живописи, скульптуре и гравюре. В списке предложенных «деятелей», кроме Ленина, Луначарского и немецкого коммуниста Карла Либкнехта, все остальные были евреями: руководительница путча коммунистов в Берлине Роза Люксембург, Володарский, Урицкий, Троцкий и, конечно, сам Зиновьев. Победителям были обещаны большие премии по 15 тыс. рублей. Для сравнения отметим, что сажень дров в конце 1918 г. стоила 300 руб.

В октябре 1919 г., когда возникла реальная возможность захвата Петрограда армией генерала Н.Юденича, в городе вновь резко усилилась погромная агитация, а в захваченном белогвардейцами пригороде Гатчине произошел еврейский погром. Многие петербургские евреи ожидали белых со смешанными чувствами: с надеждой на избавление от коммунистов и со страхом перед насилием толпы. Эту амбивалентность использовали власти, привлекая еврейскую молодежь в Красную армию. В своем выступлении на 2-й конференции евсекций председатель ВЦИК М.Калинин сказал: «Еврейская мелкая буржуазия должна знать, что только советская власть защитит ее от погромов».

Разруха и лишения

Не только и, может быть, не столько особая «еврейская» политика советской власти определяла условия существования еврейского населения Петрограда в послереволюционные годы, сколько катастрофические последствия введенного в первой половине 1918 г. «военного коммунизма». Результатом новой политики стало повсеместное снижение производительности труда на фабриках и заводах. Разорение Петрограда усиливалось его прифронтовым, фактически осадным положением. Экономика и промышленность города, ориентированные на огромный морской порт, то есть на экспорт зерна и на импорт сырья, топлива и западной техники, не могли нормально функционировать в условиях блокады. К апрелю 1918 г. в городе было закрыто 265 заводов. В марте-апреле правительство начало эвакуацию тридцати крупных военных заводов. Только с января по апрель число занятых рабочих сократилось на 117 тысяч. В начале 1920 г. из 47 крупных металлообрабатывающих предприятий работало лишь 16.

Перенос столицы в Москву снизил ценность Петрограда в глазах правительства, что отразилось в ухудшении снабжения и коммунального обслуживания его жителей. Периодически возникавшая опасность сдачи города стала, не исключено, дополнительной причиной резкого сокращения подвоза сюда продовольствия из внутренних районов страны. Ходили слухи, будто Троцкий приказал прекратить подвоз припасов, чтобы они не достались неприятелю. Уже зимой 1917—1918 гг. Петроград производил на наблюдателя впечатление мертвого, окоченевшего города:

В мае хлебный паек составил 1/4 фунта; но и его временами уменьшали вдвое. В июне Петроградский комиссариат продовольствия ввел «классовый паек» для различных групп населения: 1-ю категорию — для рабочих тяжелого физического труда, 2-ю — для остальных рабочих и служащих по найму, 3-ю — для лиц свободных профессий, 4-ю — «для нетрудовых элементов». В голодные осенние месяцы 1918 г. и зимой 1919 г. по карточкам 4-й, а иногда и 3-й категории выдача продуктов прекращалась. Так, например, на 15 и 16 сентября 1-я категория получила 1/2 фунта рыбы и 2 штуки сельдей, 2-я — 4 штуки сельдей, 3-я и 4-я категории не получили ничего. «Нетрудовые элементы» испытали на себе марксистский принцип «Кто не работает, тот не ест». Зиновьев пообещал со временем перевести буржуев на одну размолотую солому.

Среди петроградских евреев военный коммунизм подорвал прежде всего благосостояние относительно широкого слоя торговцев, от крупных до мелких, и, разумеется, всех бывших состоятельных людей. Они не только лишились источников доходов, но и не могли спасти уже накопленные средства, так как был запрещен вывоз капитала за границу.

У религиозных евреев проблема питания стояла особо остро, так как в паек включались некошерные продукты, в том числе шпиг. Берта Иоффе, дочь петроградского раввина Каценеленбогена, вспоминала, что хотя положение их семьи было лучше, чем у других верующих, им почти нечего было есть. Зимой 1918 —1919 гг. Берта по утрам, до школы ездила за город в Павловск, чтобы купить молоко у знакомой финки, у которой они летом снимали дачу и успели убедиться в кошерности продаваемого ею молока. Хозяйку с трудом удавалось уговорить брать деньги. Другие крестьяне обменивали продукты только на вещи.

Кроме того, население страдало от нехватки топлива, расстроенного транспорта, выхода из строя водопровода и канализации, принудительных выселений и подселения рабочих, красноармейцев и совслужащих в «буржуазные» квартиры (декрет об этом вышел в марте 1918 г.). Дополнительным бичом были облавы с целью привлечения жителей к принудительной трудовой повинности.

Бедствия сопровождались беспрецедентным ростом смертности. Только за 4 дня зимы 1919 г. на кладбищах города было погребено 1 178 тел и еще 537 похоронить не успели. Главной причиной массовых смертей были эпидемии сыпного и возвратного тифа, гриппа, дизентерии и холеры. Эпидемия, вспыхнувшая во время похода Юденича, приняла ужасающие размеры: в январе — марте 1920 г. в больницах города было зарегистрировано около 23 тысяч случаев заболевания тифом.

В этот трудный период смертность среди петроградских евреев, как и до революции, была в 2-2,5 раза ниже, чем у остального населения, а смертность среди евреев от холеры в 1918 г. была в пять раз ниже, чем у неевреев. Однако и у евреев смертность достигала рекордных цифр — 31,2(!) на тысячу человек (1919). Именно тогда ушли из жизни несколько видных фигур еврейской общественной жизни, такие как историки Михаил Кулишер и Абрам Гаркави. Выжить было действительно нелегко, о чем свидетельствует дневник Дубнова:

Физические лишения усугублялись тоской по мелькнувшей и исчезнувшей свободе. 8 февраля 1919 г. Дубнов записал:

В дополнение ко всему, в городе свирепствовал «красный террор», объявленный большевиками 5 сентября 1918 г. в ответ на убийство Урицкого и покушение на Ленина. В Петрограде, главном очаге террора, Зиновьев провозгласил: «Вы, буржуазия, убиваете отдельных личностей, а мы убиваем целые классы». В первом опубликованном списке 130 расстрелянных заложников было не менее 12 еврейских фамилий. Второй и третий списки были в основном «офицерские» и поэтому не включали евреев. Несколько еврейских общественных деятелей успели познать кошмары застенков ЧК. Весной 1918 г. под арестом находился бывший председатель ЕКОПО барон Александр Гинцбург. В сентябре 1919 г. было арестовано несколько членов ЦК Сионистской организации. Причиной ареста могло стать не только участие в политической или общественной деятельности: нередко для этого достаточно было получать хлебную карточку 4-й категории.

Массовое бегство из города

В сложившейся ситуации петроградским евреям приходилось выбирать между смертью, бегством из города и поступлением на службу к советской власти. Большая часть крупной еврейской буржуазии и интеллигенции выбрала эмиграцию, что привело к быстрому истощению слоя политических и духовных руководителей общины, а также к подрыву ее финансового фундамента. Один из финансовых столпов общины Моисей Гинсбург выехал в Японию еще в июле 1917 г. Сразу после Октябрьского переворота бежал из Петрограда, спасаясь от ареста, кадет Максим Винавер. В 1918 г. тайно перешли границу эсер Семен Ан-ский и бундовец Генрих Эрлих. Барон Александр Гинцбург оставил Россию летом 1918 г.

Тогда же эмигрировали писатель-социалист Шмуэль Нигер (Парный) и лидер петроградского Поалей Цион Нахум Нир (Рафалькес). В 1919 г. перешел на сторону Деникина, а затем оставил Россию сионистский журналист Даниил Пасманик, уехал ивритский поэт Саул Черняховский. В 1920 г. Россию покинули ведущие юристы общины Генрих Слиозберг и Оскар Грузенберг, а также сионистский журналист и историк Бенцион Кац. За ними последовали видные общественные деятели Меир Крейнин и Израиль Ефройкин (1921 г.), один из лидеров Фарейнигге, будущий еврейский демограф Яков Лещинский (1921 г.). В течение 1919-1921 гг. практически все петроградские члены Исполкома Сионистской организации (Мерказа) по тем или иным причинам покинули Россию.

Возможность легального выезда за границу появилась у беженцев из отделившихся от России государств, когда с ними были установлены дипломатические отношения. Уже в апреле 1918 г. еврейских беженцев пригласили в Евком для выяснения вопроса об эмиграции. Те, кто не мог получить официального разрешения на выезд, тайком и с риском для жизни переправлялись по зыбкому льду залива в соседнюю Финляндию. Прожекторы, патрули и выстрелы из крепости Кронштадт не останавливали беглецов.

И все же эмиграция была уделом относительного меньшинства. Большая же часть бежала из города в провинцию, в сельскую местность в поисках куска хлеба. Сказывалось также прифронтовое положение Петрограда, выезд из которого поощрялся, а въезд с 15 июня 1918 г. был воспрещен. Летом 1918 г. Ленин, смирившись с мыслью, что Петроград придется сдать, решил укрепиться в глубине страны, опираясь на верных большевикам петроградских рабочих. Поскольку на организацию их переселения у власти не было средств, Ленин обратился к рабочим и призвал их обходиться своими силами:

Население города сокращалось и из-за непрекращающегося поголовного призыва в Красную армию. Всего с июля 1918 г. по апрель 1919 г. было мобилизовано более 170 тыс. человек.

Все это привело к катастрофическому обезлюдению города. С декабря 1917 г. по август 1920 г. общая численность населения в Петрограде упала с 1,9 млн. до 722 тыс. (и это по сравнению с 2,5 млн. в феврале 1917 г.). По переписи августа 1920 г., в которой графа «вероисповедание» была заменена вопросом о национальности, в Петрограде значилось 25 453 лица, назвавших себя евреями. Сюда не вошли военнослужащие, а также те, кто не считал себя более евреем. По мнению демографов В.Бинштока и С.Новосельского, действительное число евреев в городе в 1920 г. составляло не менее 30 000, то есть уменьшилось на 40% по сравнению с началом 1917 г. В тот же период общая численность населения упала в 3,46 раза, или на 71,1%.

Разница в темпах сокращения еврейского и нееврейского населения частично объяснялась сравнительно низкой смертностью евреев. Однако решающая причина была, очевидно, в том, что петроградским рабочим (вчерашним крестьянам) в случае закрытия фабрики и нехватки продуктов естественно было вернуться в родные села Петроградской, Новгородской, Псковской, Ярославской, Тверской губерний, откуда большинство из них происходило и где еще оставались родные, а значит, и возможности устроиться. Между тем местечки и города, откуда были родом многие петроградские евреи, не говоря уже о беженцах, находились за линией фронта. Во всяком случае, до окончания войны возвращаться этим людям было некуда. Доносившиеся слухи о еврейских погромах в провинции также препятствовали переселению евреев. Предпочитая голод и холод смертельной опасности, многие из них остались в Петрограде.

Евреи на советской службе

Из тех, кто остался в городе, немалая часть хлынула на государственную службу, заменяя на этих местах «саботажников» — профессиональных чиновников. Это явление уже в феврале 1918 г. с горечью отмечал Рассвет, обвиняя перешедших к большевикам в отсутствии совести и принципиальности. Видимо, несколько преувеличивая, автор фельетона писал:

Почти поголовная грамотность евреев обеспечивала каждого желающего местом на государственной службе. Вот как объяснял сионистский журналист А.Идельсон подъем евреев по ступеням власти по мере развития революции:

Когда нужен был заведующий участковым комиссариатом с юридическим образованием, среди русских юристов, занятых либо в сословии, либо на государственной службе, его трудно было найти, а евреев свободных было сколько угодно. Если в военной роте были грамотные русские люди, они состояли в офицерских чинах и не могли пользоваться доверием солдат, грамотные же рядовые, иногда даже с высшим образованием, оказывались только среди евреев, и естественно, что их главным образом выбирали в советы. Точно так же обстояло дело в других областях. Русская интеллигенция еще при старом режиме так или иначе находилась в верхних рядах; среди демократии же, среди плебса, большинство образованных людей состояло из евреев, и по мере того, как низы все более продвигались к кормилу власти, роль евреев начала возрастать.

Идеология большевистских вождей исключала дискриминацию по национальному признаку. Еврейское происхождение впервые стало скорее плюсом, чем минусом при поступлении на работу, так как наниматели знали, что погромы Белой армии превращали даже обеспеченных евреев в вынужденных сторонников советской власти. Классовая политика властей, как и эмиграция русской интеллигенции, освобождали евреям места служащих в учреждениях и жилье в столичных квартирах.

Евреи, привлеченные в Красную армию или в ЧК, получили, помимо гарантированного пайка, возможность наконец отомстить своим вчерашним мучителям. Герой рассказа Исаака Бабеля «Дорога» описывает свое устройство на работу в петроградскую ЧК:

Меня сделали переводчиком при Иностранном отделе. Я получил солдатское обмундирование и талоны на обед. В отведенном мне углу зала бывшего Петербургского градоначальства я принялся за перевод показаний, данных дипломатами, поджигателями и шпионами. Не прошло и дня, как все у меня было, — одежда, еда, работа и товарищи, верные в дружбе и смерти, товарищи, каких нет нигде в мире, кроме как в нашей стране.

Часть петроградских евреев пошла на партийную службу. Так, по данным Хроники еврейской жизни, в сентябре 1918 г. среди партийных работников евреи составляли 9%, а среди ответственных работников их оказалось больше половины (54%). Видимо, массовые мобилизации коммунистов в армию и в продотряды истощили слой большевиков-ветеранов, что способствовало продвижению вверх новых работников-евреев. Чем выше рангом был руководящий орган Петрограда, тем больший процент евреев входил в его состав. Приблизительная оценка показывает, что в Горкоме и Губкоме РКП(б) доля евреев достигала 45% в 1918 г., правда, к 1921 г. она снизилась до 22%. (табл.1.2). Много евреев входило в Президиум Петросовета и в Президиум Совета профсоюзов.

У населения могло создаваться впечатление о еще более значительном участии евреев в советских и партийных органах, так как их имена то и дело мелькали в газетах. На митингах, конференциях, заседаниях евреи выступали сравнительно чаще других. Вот как, к примеру, выглядел распорядок дня 10-й городской комсомольской конференции, открывшейся 5 января 1920 г. Сначала со словом о текущем моменте выступил Зиновьев, затем с отчетом горкома комсомола — Слосман; Каган выступил по политической работе и организационному вопросу, с приветственным словом от городских работниц к собравшимся обратилась Иткина, а от имени ЦК ВЛКСМ говорил Закс. Даже сообщая о советских чиновниках, нарушивших закон, газеты нередко упоминали еврейские фамилии.

Можно сказать, что в условиях «военного коммунизма» подавляющее большинство петроградских евреев переживало тяжелейший кризис. За короткий промежуток времени они лишились политических и гражданских свобод, экономической независимости, лидирующего положения в еврейской общественной жизни страны, а также надежд на лучшее будущее, принесенных падением самодержавия. На их глазах Петроград превратился из процветающей европейской столицы в город-призрак, охваченный голодом, холодом, эпидемиями и террором, спешно покидаемый его жителями. Замерла общественная и культурная жизнь, оборвалась прежде интенсивная связь с внешним миром. «Петрополь умирает», — сказал поэт. Петроград, породивший Октябрьскую революцию, оказался сам ее жертвой.

Привыкшие постоянно помогать своим собратьям в провинции, петроградские евреи теперь сами столкнулись с проблемой физического выживания. Единственным выходом из положения оставалась государственная служба, куда евреев принимали теперь без дискриминации. Однако быстрое выдвижение евреев на советской службе усиливали антисемитские настроения. Хотя Петросовет и боролся с антисемитизмом, эта борьба не достигала цели и только укрепляла уверенность горожан в том, что ненавистная им власть — «жидовская».

Зародившийся в Петрограде Еврейский комиссариат был первым учреждением, созданным большевиками для работы именно с евреями. Его пропагандистская деятельность в городе поначалу была довольно интенсивной, но потом пошла на спад вследствие размывания слоя беженцев, на которых эта работа в первую очередь ориентировалась. Советские еврейские учреждения, следуя политике партии, ликвидировали демократическую общину и центральные еврейские общественные организации Петрограда, взяли под контроль еврейское образование и культуру. Однако влияние их пропаганды на умы основной массы петроградских евреев оставалось поверхностным. Глубоко укоренившиеся в Петрограде традиции общественной деятельности не иссякли, а только замерли в условиях кризиса. Как только политическое и экономическое давление ослабло, они ожили вновь.

Миграционные процессы. Наплыв провинциальных евреев

Поддержанное петроградскими рабочими мартовское (1921) восстание кронштадтских моряков, то есть тех, кто еще недавно служил большевикам главным инструментом захвата власти, заставило Ленина и его соратников изменить внутриполитический курс. 15 марта 1921 г., выступая перед делегатами 10-го съезда партии, которые за неделю до того были брошены «на кронштадтский лед» для подавления мятежа, Ленин выдвинул программу Новой Экономической Политики (НЭП).

НЭП означал полную ревизию принципов «военного коммунизма». Его исходным пунктом стала замена практики изъятия всего имеющегося у крестьян хлеба (продразверстка) на обложение продовольственным налогом, весьма тяжелым, но все же позволявшим крестьянину распоряжаться оставшимся хлебом по своему усмотрению. Вновь была разрешена частная торговля. В политической сфере первым результатом новой политики было облегчение эмиграционных правил. Чудовищный голод, разразившийся на Украине и в Поволжье в 1921—1922 гг., заставил обратиться за помощью к Западу, что, в свою очередь, способствовало внутренней либерализации, в частности, и в сфере еврейской жизни.

Первым начало подниматься сельское хозяйство, затем — мелкая промышленность в аграрных районах. Легкая промышленность оправилась к лету 1922 г. и расширила производство к середине 1923 г. Тяжелая промышленность и транспорт, остававшиеся на госбюджете, были еще в глубоком упадке. В начале 1923 г. едва не прикрыли «за нерентабельностью» Путиловский завод, который сохранился только благодаря нажиму Зиновьева. Возродившаяся частная торговля быстро вытесняла кооперативную и государственную: 58% всей розничной торговли в 1923 —1924 гг. находилось в частных руках.

С введением НЭПа население стало возвращаться в Петроград, жизнь здесь постепенно налаживалась. Вместе с бывшими петербуржцами в город начали перебираться жители разоренных и погромленных местечек. Одновременно продолжался выезд за границу поляков, финнов, немцев, прибалтов и евреев. Часть из них были реэвакуировавшимися беженцами. Другие бежали от большевиков, используя факт своего рождения на территориях вновь образовавшихся государств или этнической принадлежности к их народам.

Эмиграция «западных» национальностей привела к резкому падению их численности в Петрограде, в то время как выезд евреев с избытком восполнялся внутренней иммиграцией. За три послевоенных года число евреев в Петрограде (с 1924 г. — Ленинград) превысило дооктябрьский уровень и достигло по переписи 1923 г. 52 373 человек, или 4,9% всего населения города. В результате евреи по численности выдвинулись на первое место среди нацменьшинств, но и русское большинство в Петрограде увеличилось. Перепись 17 декабря 1926 г. Выявила 84 503 евреев, причем их доля в населении города достигла 5,2%. За евреями шли поляки (2,1%) и немцы (1,2%). Русские составляли 86,2%.

По крайней мере три четверти еврейского населения Ленинградской области проживали в самом Ленинграде и его ближайших окрестностях. Значительное еврейское население было еще только в Псковской губернии Ленинградской области (23,2 тыс. евреев), так как до 1929 г. в нее входила часть бывшей Витебской губернии, в том числе Невель и Велиж. Торопец и Великие Луки находились вне бывшей «черты оседлости», но издавна имели солидные еврейские общины.

Можно предположить, что среди переезжавших в Петроград евреев выходцы из Белоруссии составляли значительную, если не большую, часть. Во-первых, выезд евреев из Белоруссии в крупные промышленные центры РСФСР по своей интенсивности существенно превосходил поток украинских евреев. Во-вторых, притягивало в Петроград прямое железнодорожное сообщение с Белоруссией. Например, в 1927—1929 гг. местечко Чечерск Могилевской области покинуло более 200 еврейских юношей и девушек, из которых 150 в 1929 г. оказалось в Ленинграде. Кроме того, именно жители Белоруссии вероятнее могли иметь в Петрограде устроенных родственников, так как в довоенной петроградской еврейской колонии преобладали выходцы именно оттуда.

По-видимому, евреи мигрировали в Ленинград также из близлежащих великорусских Новгородской, Вологодской и Ярославской губерний, которые входили в его традиционную зону притяжения и где евреи появились сравнительно недавно, как беженцы. На такое предположение наводит факт уменьшения численности евреев в названных губерниях между 1923 и 1926 гг.

Провинциальные евреи двинулись в Ленинград и Москву в надежде включиться там в стремительно развивающуюся торговлю, предпринимательство и в кустарное производство. Наличие многочисленных учебных заведений в этих крупнейших центрах страны особенно притягивало туда еврейскую молодежь.

В связи с либерализацией и экономическим возрождением оживилась и еврейская жизнь Ленинграда, в которую оказалась вовлеченной и часть новоприбывших. В 1922 —1923 гг. возобновили свою деятельность некоторые старые организации — Общество распространения просвещения среди евреев в России (ОПЕ), Еврейское историко-этнографическое общество (ЕИЭО), Еврейский комитет помощи (ЛЕКОПО). Налаживался учебный процесс в открытом в 1919 г. Еврейском университете. Одна за другой открывались новые синагоги. Снова стали появляться отдельные религиозные издания и научные публикации о еврействе. Образование в 1925 г. Ленинградской еврейской религиозной общины (ЛЕРО) знаменовало попытку возрождения общинной организации с широкими полномочиями. Однако, в отличие от дореволюционного периода, всей этой активности, как правило, не удавалось распространиться за пределы Ленинграда, да и в городе она охватывала небольшой, наименее склонный к советизации слой евреев.

В 1924 —1925 гг. появились первые признаки вытеснения частной торговли. С этого момента независимый ремесленник, лишенный источников сырья и не объединенный в артель, был обречен. В то же время восстанавливавшиеся фабрики и заводы Ленинграда обещали жителям бывшей «черты оседлости» работу. В местечках было известно, что ленинградцы получают самую высокую, после москвичей, зарплату в стране. В 1926 г. процент работающих среди евреев Ленинграда (51,4%) в полтора раза превышал занятость в Белоруссии и на Украине.

В 1927 г. партией был взят курс на ликвидацию НЭПа, и на головы «лишенцев» посыпались правовые ограничения. «Лишенцев» не брали на работу, не регистрировали на бирже труда, им не платили пособие по безработице. Их семьи лишались права на медицинскую помощь, а дети исключались из школ и не принимались в вузы. Чтобы вырваться из «заколдованного круга», несчастные были вынуждены уезжать в большие города, где имелся шанс скрыть «запятнанное» социальное прошлое или устроиться рабочим на фабрику и таким образом вернуть себе права.

Сходные стимулы к переезду имели сионисты, преследование которых усилилось с середины 20-х, а также верующие — из-за ни на минуту не прекращавшегося нажима на религию, который особенно возрос с началом «великого перелома». В Ленинграде и тем и другим было легче, чем в местечке, затеряться, ускользнуть от репрессий и даже продолжать подпольную политическую или религиозную деятельность.

Изгнание Зиновьева и его сторонников с руководящих постов в городе и назначение Кирова первым секретарем Ленинградского губкома партии (1926) означало дальнейшую провинциализацию Ленинграда, снизило его статус в глазах потенциальных мигрантов и на 2-3 года замедлило скорость иммиграции. Но в конце 20-х численность ленинградской еврейской колонии вновь резко увеличилась за счет притока потерявших средства к существованию «лишенцев». Их устройство облегчалось тем, что в Ленинграде была ликвидирована безработица: предприятия набирали новых рабочих, а разбухавшие в результате усилившейся бюрократизации штаты учреждений нуждались в дополнительных служащих. За годы первой «пятилетки» количество евреев в городе увеличилось вдвое (до 186 тыс.), а их доля во всем населении выросла до беспрецедентных 6,7%.

Урбанизация и аккультурация

Миграционные процессы существенно повлияли на состав еврейского населения Ленинграда, которое постепенно теряло специфические «старопетербургские» черты и приближалось к среднесоветскому. К концу 1926 г. 76,5% ленинградских евреев были пришлыми, то есть родившимися не в Ленинграде. Меньше половины проживавших в городе евреев родились в нем или приехали сюда до 1918 г. Если предположить, что убыль старых петербуржцев произошла прежде всего за счет обеспеченных и образованных слоев, то ясно, насколько драматически изменился социальный состав еврейского населения Ленинграда уже в первое десятилетие после Октябрьского переворота.

С другой стороны, благодаря определенному естественному отбору (спутнику любой миграции), а также мощному влиянию на приезжавших культурной й социальной атмосферы Ленинграда, их адаптация, урбанизация и аккультурация проходили довольно быстро, из-за чего многие показатели социальной статистики всего еврейского населения города, искаженные войной и революцией, снова приблизились к довоенным, а наблюдавшиеся до войны социальные процессы возобновились. Преобладание мужчин среди приезжих привело к восстановлению равновесия между полами, нарушенного войной. Если в 1920 г. на каждые 100 еврейских женщин города приходилось только 85 мужчин, то в 1926 г. число мужчин практически сравнялось с числом женщин (99 на 100).

В 1923 г. возрастной состав евреев Ленинграда вновь приобрел вид, типичный для общины, увеличивающейся главным образом за счет механического прироста. Как и в предреволюционный период, группы молодого производительного возраста несоразмерно выросли за счет относительно низкой численности детских возрастных групп. Причем этот эффект у евреев был выражен резче, чем в среднем по Петрограду, так как. еврейская часть городского населения росла быстрее других его групп. Перепись 1926 г., по сравнению с 1923 г., показала некоторое увеличение численности малолетних детей (до 5-летнего возраста), хотя она и оставалась незначительной. Группа молодого производительного возраста (15-35 лет) оказалась и на этот раз большей, чем у неевреев.

Повышенные послевоенные показатели брачности у евреев объясняются как притоком провинциальной молодежи, так и упрощением процедуры гражданского брака, заменившего раввинский. Впрочем, и эти показатели постепенно падали, продолжая довоенную тенденцию и отражая быструю урбанизацию новоприбывших (прил.1, табл.2). Введением гражданского брака и снижением влияния религии на молодежь можно объяснить рост числа смешанных браков, бывшего до 1917 г. весьма небольшим: в 1927 г. — 563 брака при 919 чисто еврейских браках. В 1927 г. в 331 случае еврей женился на нееврейках, а в 232 случаях еврейки вышли замуж за неевреев. Мужчины чаще вступали в смешанные браки, быть может, не столько из-за большего консерватизма еврейских женщин, сколько из-за повысившейся в глазах неевреек способности еврейского мужчины к карьере при новом режиме.

Модернизация ленинградских евреев проявлялась также в падении плодовитости еврейских женщин и в ослаблении института семьи, о чем говорят продолжавшийся после войны рост числа разводов на каждую тысячу брачных союзов (прил.1, табл.7) и увеличение процента детей, рожденных вне брака (прил.1, табл.4). Причем если рост коэффициента разводов в 1920-е гг. наблюдался у всего населения и определялся, в основном, упрощением юридической процедуры развода, то растущий процент внебрачных детей (с 1910 г. по 1924 г. — в 3-4 раза) был чисто еврейским явлением и у окружающего населения не наблюдался. Очевидно, переезд местечковой молодежи в большой город, помноженный на опыт военного периода, нередко сопровождался отходом от традиционных норм поведения. Не исключено также, что на еврейских женщин сильнее, чем на неевреек, повлияли популярные накануне НЭПа идеи большевички Александры Коллонтай о «революционизации» семьи.

Несмотря на очевидные признаки ослабления еврейской семьи, она еще долго оставалась весьма крепкой по сравнению с русским населением, у которого и коэффициент разводов и процент внебрачных детей намного превосходил еврейские показатели (несмотря на рост последних). В то же время коэффициент разводов у смешанных пар (28,2%) в 1925—1927 гг. был даже несколько ниже, чем в чисто еврейских браках (29,8%). Возобновившаяся после войны тенденция снижения числа детей, родившихся от еврейских матери и отца, на тысячу человек еврейского населения (прил.1, табл.2), отражала не только падение плодовитости женщин, но и рост смешанных браков.

В годы НЭПа, как и до революции, евреи принадлежали в целом к более благополучной части петроградского населения. Так, стандартизованный по возрастно-половому составу нееврейского населения коэффициент смертности евреев в 1925—1927 гг. составлял 9,1, а у неевреев — 15,1. Еще резче контраст между евреями и неевреями по детской смертности в возрасте до года. У неевреев в 1922—1924 гг. она достигала 17,8 на 100 родившихся, тогда как у евреев — только 7,8; в 1925—1927 гг.

— 15,3 и 6,8 соответственно. Разница в показателях смертности для мужчин рабочего возраста до 1917 г. сохранилась и после революции: у евреев она оставалась существенно ниже из-за их меньшей занятости в производствах, связанных с профессиональными заболеваниями и травмами, а также меньшей подверженности алкоголизму и сифилису.

Резкий переход от напряженного существования в условиях «осадного положения» к ежедневной трудовой рутине, где для успеха требовались совсем иные качества, привел к увеличению числа самоубийств среди молодых коммунистов и, вероятно, не только среди них. Росту самоубийств способствовала также нестабильность нэповской действительности и частые банкротства. У евреев, среди которых было немало и партийцев, и нэпманов, а также приезжей молодежи, травмированной войной и трудностями адаптации в большом городе, этот показатель в 1922 —1924 гг. оказался выше среднего по городу (34,4 в год на 100 000 человек по сравнению с 32,1 у неевреев), хотя перед войной картина была обратной (соответственно 25,7 и 29,7).

Петроградское еврейство, традиционно выделявшееся своей образованностью, и на переписи 1926 г. продемонстрировало высокий уровень грамотности — 87,7% (88,7% — у мужчин и 86,8% — у женщин), что превышало соответствующий показатель в Москве (86,3%) и более чем на 20% превосходило грамотность белорусских евреев (68,8%). Прогрессирующая урбанизация выражалась, в частности, в аккультурации и отказе от разговорного еврейского языка. Этот процесс шел еще быстрее, чем вливание в среду старожилов местечкового, неаккультурированного элемента. Если в 1910 г. 55% городских евреев считали идиш своим родным языком, то к 1926 г. этот показатель упал до 30%. Последняя цифра была значительно ниже среднего по СССР (около 73%) и даже по РСФСР (50,3%). Только четверть ленинградских евреев (30% у мужчин и 22% у женщин) могла читать и писать на идише, что свидетельствовало о значительном отрыве евреев Ленинграда от основной массы еврейства страны.

Занятость. Между шансом на экономическую независимость и искушениями советизации

Результатом массового бегства из города в 1917-1920 гг. должен был, в принципе, стать рост процента несамодеятельных лиц, так как именно мужское население в производительном возрасте в первую очередь склонно к миграции. Однако этот эффект гораздо слабее сказался на евреях из-за того, что они реже других покидали Петроград и первыми начали возвращаться обратно. В силу этого, а также возобновившейся иммиграции из провинции, в 1923 г. на 100 самодеятельных евреев приходилось 104,4 несамодеятельных, — почти столько же, сколько в 1900 г. У неевреев, большая часть которых к тому времени еще не вернулась в город, на 100 самодеятельных в 1923 г. пришлось 79 несамодеятельных, в полтора раза выше уровня 1900 г. Через неполные четыре года положение евреев в этом отношении несколько улучшилось, главным образом за счет продолжавшейся иммиграции в Ленинград трудоспособного элемента. Диспропорция между евреями и неевреями существенно сгладилась. В 1926 г. на каждые 100 самодеятельных приходилось несамодеятельных: у евреев — 95, у неевреев — 85. Сохранявшаяся разница объяснялась повышенной долей учащейся еврейской молодежи и преобладанием в еврейском населении женщин, среди которых самодеятельных было гораздо меньше. Только 42,8% трудоспособных женщин-евреек имели независимые источники существования. Среди мужчин этот показатель равнялся 91,7%.

В 1926 г. по терминологии переписи «самодеятельным» называлось лицо, имевшее к моменту переписи самостоятельный источник дохода, даже если этим доходом было пособие, стипендия, пенсия и т.п. По такому определению в число самодеятельных включались также безработные, госиждивенцы и подобные им группы.

По переписи 1926 г. процент самодеятельного еврейского населения в Ленинграде и Москве оказался гораздо выше, чем в бывшей «черте оседлости» (табл. 1.3). Это объяснялось послевоенным притоком самодеятельных из Белоруссии и Украины, а также тем, что эти два крупнейших российских города миновали погромы гражданской войны, жертвами которых чаще бывали мужчины производительных возрастов. Процент самодеятельных в Ленинграде был несколько ниже московского из-за больших темпов миграции населения в новую столицу.

Изменения в социальном составе ленинградских евреев в 1923 — 1926 гг. (табл. 1.4) отражали одновременно влияние традиции, советизацию и возрождение товарно-денежных отношений. Очевидно, что значительная часть ленинградских евреев была полна решимости возможно быстрее интегрироваться в советскую систему. Но были и такие, кто поверил в то, что НЭП постепенно приведет к восстановлению дооктябрьского порядка, или надеялся использовать НЭП для сохранения своей экономической независимости от государства. На первую тенденцию указывал прежде всего бурный рост процента советских служащих среди евреев. На вторую — гипертрофированный, по сравнению с окружающим населением, процент независимых хозяев и лиц свободных профессий.

В период НЭПа государственная служба становится главным занятием евреев Ленинграда, вытеснив торговлю. К 1923 г. уже успел вырасти большой слой (30,5%) евреев-служащих. К концу 1926 г., в результате начавшегося восстановления промышленности, число их в Ленинграде достигло 17413 человек, составив 40,2% всех самодеятельных евреев города, что намного превышало среднюю долю служащих среди евреев СССР (23,4%). Подавляющее большинство ленинградских евреев-служащих было занято в государственном секторе, 363 человека — в кустарно-ремесленной промышленности и еще некоторое количество — в частной торговле. Процент служащих среди евреев втрое превышал процент рабочих, тогда как у неевреев рабочих было гораздо больше, чем служащих.

Необычайно емкое определение понятия «служащие» (иногда их называли «служащие и работники умственного труда»), как «лиц, занятых по найму и непосредственно не участвующих в производстве», позволяло включать в данную категорию и фабричного учетчика, и чиновника, и инженера, реальное социальное положение которых очень различалось. Служащие и интеллигенция не удостаивались идеологического доверия властей, однако партийная верхушка очень быстро осознала незаменимость этого слоя в укреплении государственно-бюрократического аппарата. Поэтому фактически положение служащих в обществе было не ниже, чем у пролетариата, и постоянно улучшалось. В 20-х значительную часть государственных служащих все еще составляли бывшие царские чиновники, от которых советская власть стремилась избавиться. Евреи, как более грамотный элемент, были первыми претендентами на занятие их должностей. Наибольшей популярностью служба пользовалась у молодежи, видевшей в ней верный способ продвижения по социальной лестнице. Усиливавшееся давление властей на частный сектор было дополнительной причиной, вынуждавшей независимых хозяев из местечек, переезжая в город, менять свое занятие на советскую службу. По той же причине между 1923 и 1926 гг. вдвое уменьшился процент лиц свободных профессий, часть которых стала работать на государство. Превращение владельца лавки в завмага (заведующего государственным магазином) был куда менее болезненным, чем переход торговца к традиционно непопулярным среди евреев сельскохозяйственному или фабричному труду.

59,3% евреев-служащих Ленинграда составляли торговые и хозяйственные служащие, учетно-контрольный и медико-санитарный персонал (табл. 1.5). Это превышало и без того непропорционально большую долю указанных категорий служащих евреев в Москве (51%), Белоруссии (53,1%) и на Украине (57,5%). Напротив, служба в органах безопасности (очевидно, в милиции) была в 1923 г. в 7 раз более популярна среди неевреев, чем среди евреев, а в 1926 г. — в 11 раз.

В 1926 г. половина ленинградских евреев служила в государственных учреждениях (49,4%), четверть (25,6%) — в торговле и кредите, 15,7% были заняты в фабрично-заводской промышленности. Менее 5% евреев-служащих Ленинграда были заняты в сельском хозяйстве, железнодорожном и городском транспорте и в строительстве вместе взятых. Такая же картина наблюдалась повсеместно в Европейской части СССР, с той особенностью, что в других районах процент занятых в торговле и кредите был несколько выше за счет служащих учреждений.

Ленинградские евреи не спешили принять участие в желательном для государства процессе пролетаризации. Только 7% самодеятельных евреев в 1923 г. были рабочими, по сравнению с 27% в нееврейском населении. Помимо непопулярности у евреев фабричного труда и боязни антисемитизма в рабочей среде, существенной причиной данного явления были кризис и запустение ленинградских заводов, особенно тяжелой индустрии, куда первые годы НЭПа не сумели вдохнуть жизнь. Из-за введенного «хозрасчета» администрация предприятий провела массовые увольнения, сохранив профессиональных рабочих и уволив «псевдорабочих» (в том числе многих евреев), которые поступили на заводы в период «военного коммунизма», чтобы получать повышенный паек. Другим связанным с кризисом фактором являлась низкая зарплата. Исключая несколько военных заводов и обувную фабрику «Скороход», средний заработок ленинградского рабочего в октябре 1923 г. равнялся 26 р. 30 коп., что составляло, по утверждению Ленинградской правды, только 78% довоенного заработка. В 1924 г. еврейских рабочих на государственных предприятиях почти не было, о чем дают представление выборочные данные Нацотдела Губкома партии (табл. 1.6). Очевидно, большинство еврейских рабочих Ленинграда было занято в мелкой, главным образом кооперативной и частной промышленности.

В 1925 г. ВСНХ принял специальную программу по восстановлению тяжелой промышленности Ленинграда, которая ускорила индустриальное возрождение города. Оживавшие фабрики и заводы открыли свои ворота для новых рабочих, заработки которых были повышены. На заводы пошли и евреи, в первую очередь иммигранты и безработные, которые не видели возможности зарабатывать иным способом. Не последнюю роль сыграло и ужесточение правил выдачи пособий по безработице, введенное в промежутке между двумя переписями (см. ниже). С 1923 г. по 1926 г. процент рабочих среди самодеятельных ленинградских евреев вырос почти в два раза (табл.1.4), составив 13,5%, что значительно превышало аналогичный показатель по Москве (8,3%), но было в 2,5 раза ниже, чем у неевреев Ленинграда (33%).

Большинство еврейских рабочих Ленинграда в 1926 г. было занято в государственном секторе (64,1% — в фабрично-заводской промышленности, 4,7 — в транспорте, 3,4% — в строительстве), и только 13% — в кустарно-ремесленной промышленности.

Профессиональный состав еврейских рабочих Ленинграда в 1926 г. был весьма специфическим (табл. 1.7). В связи с большим количеством крупных металлообрабатывающих и машиностроительных предприятий в городе, удельный вес металлистов среди евреев-рабочих был вдвое выше, чем в среднем по стране, хотя и существенно ниже, чем среди нееврейских рабочих. То же соотношение сохранялось и у текстильщиков. Высокой, по сравнению с неевреями, была доля швейников, кожевников, печатников — традиционных еврейских профессий, близких к кустарным ремеслам или требовавших квалифицированного труда. Значительное количество евреев было чернорабочими и представителями таких новых для евреев профессий, как строители, транспортники, горнорабочие (указаны в табл. 1.7. в категории «прочие»). По степени представленности евреев в рабочих профессиях в Ленинграде горнорабочие оказались на втором месте (7,2% всех рабочих отрасли), пропустив вперед только швейников (8,1%), но опередив печатников (4,2%), кожевенников (3,3%), бумажников (2,2%), металлистов (2,2%). Таким образом, с середины 20-х наблюдался определенный рост доли наемных рабочих среди евреев Ленинграда (очевидно, за счет приезжего элемента). Однако процент рабочих среди евреев продолжал оставаться значительно ниже, чем в целом среди жителей города.

Важным показателем советизации ленинградских евреев являлась их представленность в ВКП(б) и высших органах власти города. С ростом численности партии доля евреев в ней, как и представителей других национальных меньшинств, уменьшалась. Если в 1918 г. процент евреев в Петроградской партийной организации примерно соответствовал их доле в населении города, то к началу 1926 г. доля евреев-коммунистов снизилась до 2,7% (2 398 человек), по сравнению с 5,65% евреев среди городского населения. Эта доля была гораздо ниже, чем процент евреев в партии в среднем по стране. Среди евреев Ленинградской области (не считая самого Ленинграда) в начале 1927 г. только 1% числился членами и кандидатами в члены партии, намного уступая латышам (4,1%) и полякам (1,5%). Относительно небольшой процент евреев-коммунистов проистекал, быть может, из-за наличия массива иммигрантов из местечек, не успевших переориентироваться на новые советские ценности, а также из-за высокого процента «лишенцев», для которых вступление в партию было практически закрыто. Можно предположить и то, что многие евреи, брошенные послеоктябрьскими погромами и военным коммунизмом в объятия советской власти, с приходом НЭПа потеряли желание советизироваться, поскольку появилась возможность существовать и не сотрудничая с большевиками. Высланный в 1922 г. из Петрограда за границу экономист и еврейский общественный деятель Борис Бруцкус в своем интервью корреспонденту Рассвета отмечал, что «роль евреев в верхах большевизма явно падает»:

В провинции с развитием НЭПа евреям уже не приходится искать во что бы то ни стало советской службы, чтобы иметь возможность существовать.... Да и в Петрограде, где имеются особые условия сваливать на евреев ответственность за эксцессы большевизма, недавно на процессе церковников, перед населением выявилось, насколько большевизм — дело русских.

У Бруцкуса были основания утверждать, что большевизм — не еврейское дело, так как процент евреев в партийном и советском аппарате города в первые мирные годы несколько снизился по сравнению с военным временем. Так в Губкоме, избранном в марте 1922 г., евреи составили пятую часть, а уже в декабре 1923 г. из 63 членов Петроградского губкома около 8 или 9, то есть не более одной седьмой его состава, оказались евреями.

В избранном в ноябре 1922 г. Президиуме исполкома Петросовета из 27 членов оказалось трое евреев: Вейнберг, Зиновьев, Цыперович. Среди остальных 41 членов Исполкома насчитывалось около пяти евреев. В Исполкоме Совета Петроградской губернии состава 1924 г. было 16% евреев, а в 1925 г. — только 11%. В выбранном тогда же Президиуме Губисполкома доля евреев оказалась чуть выше — 4 из 29. В 1922 — 1925 гг. евреи все еще занимали ряд наиболее ответственных постов в городе — в суде, прокуратуре, образовании, государственной торговле, комсомоле. Однако вместе с ростом численности Губкома и Губисполкома процент евреев в них падал, что объяснялось более низким процентом евреев среди рядовых коммунистов по сравнению с партийной верхушкой. В дальнейшем к этому прибавился эффект от «размывания» партии в результате массового приема в нее новых членов во время «ленинского призыва» 1924 г.

С падением Зиновьева был заменен верхний эшелон власти в городе и губернии. Ленинградский губком возглавил Сергей Киров, а Петросовет — Н.Комаров. При Кирове процент евреев в правящей верхушке продолжал падать. Среди 21 депутата от Ленинграда, выдвинутых в октябре 1927 г. в ЦИК, единственным евреем был, по-видимому, член Президиума Ленсовета рабочий-слесарь О.Бальцавейт. В обкоме ВКП(б) 1929 г. евреи составили только 6%; в выбранном тогда же Президиуме Ленсовета — 9%. В составе Губисполкома, образованного в апреле 1929 г., оказалось менее 3% евреев.

Несмотря на очевидный рост доли евреев, занятых в государственном секторе экономики, значительная часть из них продолжала предпочитать источники существования, независимые от государства. В 1923 г. у евреев Ленинграда процент частных предпринимателей, использовавших наемный труд, превосходил в 5,8 раз соответствующий показатель среди неевреев. Обладателей свободных профессий у евреев было больше в 7,3 раза (табл. 1.4). Процент предпринимателей вырос между переписями в полтора раза.

Одним из главных занятий, обеспечивавших независимое существование в период НЭПа, было ремесленно-кустарное производство. В промышленных центрах, таких, как Ленинград и Москва, к концу 1926 г. еврейское кустарное производство было развито вдвое слабее, чем на Украине и в Белоруссии. 5120 человек, или немногим более 10% самодеятельных евреев Ленинграда, было занято в кустарно-ремесленной промышленности, из них более половины (2893 чел.) составляли кустари-одиночки (вместе с кустарями, применявшими наемный труд или труд членов своих семей, а также самими помогающими членами семей их было 4009 человек). Остальные участвовали в кустарном производстве на правах рабочих (748 чел.) и служащих (363). Часть «помогавших» являлась, очевидно, замаскированными наемными рабочими, включенными в данную категорию для того, чтобы их хозяевам не надо было платить повышенный «эксплуататорский» налог.

Первое место по численности среди евреев-кустарей Ленинграда в 1926 г. занимали швейники (35% от общего числа, табл. 1.8), что объяснялось большим распространением этой профессии в Белоруссии и на Украине, где швейники лидировали и в 1928 г.

Особенностью еврейского кустарного промысла в Ленинграде являлась высокая доля металлистов, почти вдвое превышавшая таковую в Москве (12,6%), не говоря уж об Украине и Белоруссии. Как известно, индустриальная база города в первой половине 20-х восстанавливалась медленно, поэтому кустарям здесь было легче найти пустующие производственные помещения, брошенные станки, неиспользуемые с военного времени запасы сырья. К тому же для мелкого производства, скажем, выпуска примусных игл или зажигалок, в качестве сырья годились отходы крупной промышленности.

Двумя следующими, почти равными по численности группами являлись кожевенники (главным образом — сапожники) и трикотажники. Важным преимуществом их профессий, как и швейников, была возможность работать дома, без найма специального помещения. Доля трикотажников среди ленинградских (и московских) евреев значительно превышала средний по стране процент трикотажников среди еврейских и нееврейских кустарей. Популярность этого занятия в еврейской среде объяснялась получением некоторыми трикотажных машин от родственников и еврейских организаций помощи из-за границы. Сырье для работы поставлялось из Прибалтики, иногда контрабандным способом.

Работая в кустарном производстве, и независимый ремесленник, и наемный рабочий сохраняли автономность от государства, были лучше защищены от антисемитизма, могли соблюдать религиозные предписания и говорить на родном языке. С другой стороны, труд в кустарной промышленности был не менее тяжелым, чем на заводе, а продолжительность рабочего дня не ограничена. Хозяева, особенно имевшие наемных рабочих, подвергались правовой дискриминации. Серьезной проблемой еврейских кустарей был дефицит сырья, так как большинство из них было занято в тех отраслях промышленности, где нехватка материалов ощущалась более всего. Закупая большую часть сырья по ценам частного рынка, кустарь был вынужден повышать цены на свою продукцию, что усложняло сбыт, несмотря на наличие товарного голода. Низкая квалификация части производителей, ставших кустарями поневоле, сказывалась на качестве.

В период ликвидации НЭПа количество занятых в кустарной промышленности города резко сократилось из-за усилившегося нажима на частных хозяев и преимуществ, предоставлявшихся государством производственным кооперативам — артелям. Уже к осени 1929 г. 6-7 тысяч еврейских кустарей были объединены в 100, как минимум, производственных артелей. Часть еврейских артелей — «Древпила», «Древстоляр», «Лесотруд» и другие — входили в трест «Производсоюз». Несколько артелей было организовано усилиями еврейских общественных и религиозных организаций города. Вышедшее в ноябре 1929 г. постановление Совнаркома «О мероприятиях по улучшению экономического положения еврейских масс» содержало директиву об усилении кооперирования еврейских кустарей, что привело к почти полному вытеснению одиночного кустарного производства артельным. Хотя артель, не будучи государственным предприятием, еще позволяла кустарям сохранять некоторую долю независимости, но и она оказалась ненадежным прибежищем, так как политика «интернационализации» артелей, проводившаяся властями в те же годы, затрудняла функционирование коллективов, а иногда и отдавала артельщиков на произвол антисемитов.

Вторую по численности группу независимых хозяев у ленинградских евреев в середине 20-х составляли торговцы. Разрешение частной торговли привело к резкому увеличению ее роли в первые же годы НЭПа. Однако чрезмерный рост посреднического процента (так называемый «кризис ножниц») заставил правительство принять в 1924 г. меры по контролю и регулированию внутренней торговли. Государственный и кооперативный секторы были освобождены от части налогов, в то время как налоговое бремя на нэпманов усилилось. В результате уже в 1924 г. Губфинотдел приступил к опечатыванию сотен магазинов за неуплату ставших непосильными налогов. В 1925 г. 80% всех подоходных налогов в Ленинграде собирали с торговцев, хотя они составляли не более шестой части из 118 тысяч плательщиков налогов. За второе полугодие сумма налога, взимаемая с этой группы, увеличилась еще на 78%, хотя сама группа выросла только на 8%.

В 1926 г. в Ленинграде было зарегистрировано 1959 евреев-торговцев, из которых 552, то есть более четверти, составляли хозяева с наемными рабочими, а остальные были одиночками (939), хозяевами с работающими членами семьи (273) и самими помогающими членами семьи (195). Торговля перестала быть, в отличие от дореволюционного времени, основным еврейским занятием. Торговцы составили только 4,5% самодеятельных евреев Ленинграда, что совпадало со средним процентом торговцев в стране (4,4%), но было гораздо меньше доли торговцев в еврейском населении больших (более 100 тысяч жителей) городов Украины (7,5%), Белоруссии (7,2%) и даже Москвы (4,9%). Кроме того, в ленинградской торговле было занято по найму 236 еврейских рабочих и 4469 служащих. Евреи-торговцы принадлежали в основном к старшим возрастным группам. Молодежь предпочитала выбирать занятия, не связанные с угрозой разорения и ущемлением в правах. Разоренные торговцы пополняли ряды наемных торговых работников, кустарей или безработных. Резонно предположить, что часть лиц, учтенных в переписи как безработные и лица без определенных занятий (вместе они составляли в Ленинграде 27,4% самодеятельных евреев) в действительности торговали нелегально, чтобы не платить налогов.

В результате очередной кампании властей по сбору налогов, предпринятой в начале 1928 г., разоренными оказались новые торговцы и нэпманы, в том числе евреи. У некоторых из них было конфисковано все имущество. 1929 г., проходивший под флагом ликвидации НЭПа, ознаменовался массовым выселением нэпманов и их семей из предварительно национализированных домов. Первый же список на выселение, составленный в Московско-Нарвском районе города, включал 456 семей «нетрудовых элементов». Чтобы избежать потери квартиры, их владельцы зачастую поселяли у себя «трудовой элемент», то есть студентов, знакомых и родственников, работавших по найму. В результате образовалось множество еврейских коммуналок. Кампания по выселению шла вразрез с интересами ЖАКТов, так как их бюджет держался на квартплате, в 20 раз более высокой для «нетрудовых элементов», чем для рабочих. Это побуждало ЖАКТы не препятствовать нэпманам в сохранении за собой квартир и даже содействовать им в этом. Чтобы не дать нэпманам обойти закон, Ленинградская правда предложила заранее прикрепить к еще не расселенным квартирам кандидатов на вселение, чтобы те следили за нэпманами и не допускали «комбинаций» с площадью.

Первые годы НЭПа характеризовались высокой безработицей. По переписи 1923 г. безработными являлись 18,7% всех ленинградских самодеятельных евреев (табл. 1.4). Правда, многие из них либо только что прибыли из провинции, либо искали работу впервые. Чтобы ограничить круг получавших пособия по безработице, власти провели в 1923 —1925 гг. серию чисток бирж труда от так называемых «лжебезработных», то есть всех тех, кто не был профессиональными рабочими и специалистами. Так, в августе 1923 г. на петроградской бирже труда «вычистили» 47 тысяч — почти треть всех безработных. В июле 1924 г. новая чистка биржи труда в Ленинграде уменьшила число зарегистрированных безработных с 170 тыс. до 13 тыс..

К 1926 г. безработица пошла на убыль. Хотя по инструкции к новой переписи в категорию безработных записывали не только лишившихся должностей служащих и рабочих (как в 1923 г.), но и тех, кто ранее по найму не работал, перепись обнаружила 15,5% еврейских безработных в Ленинграде (по сравнению с 12,9% среди всего самодеятельного населения). Значительную часть безработных евреев в Ленинграде (41,5%) составляли женщины.

Кроме безработных, существовали еще две значительные группы населения, находившиеся на иждивении государства. К первой из них принадлежали пенсионеры, детдомовцы, инвалиды в интернатах и прочие призреваемые, ко второй — учащиеся и стипендиаты. Статистически и те и другие объединялись категорией «иждивенцы», однако стипендиаты существенно отличались тем, что забота о них обещала государству экономическую отдачу в будущем. В Ленинграде и Москве, центрах просвещения, более половины всех иждивенцев составляли учащиеся и стипендиаты, в отличие от Белоруссии, где самой большой группой являлись пенсионеры и сироты (табл. 1.9).

Ограничения на образование евреев, существовавшие при самодержавии, были заменены советской властью на «классовый подход» при приеме в учебные заведения. В 1923 г. из всех принятых в Петрограде студентов 95% составляли рабочие, крестьяне, «трудовая» интеллигенция и совслужащие. Только 5% мест досталось «прочим», которые к тому же были обязаны платить за обучение. Несмотря на «классовые» препятствия, процент евреев среди студентов, принятых в 1923 г. в ленинградские вузы, составил И %, что существенно превышало их долю в населении города. Для молодых людей с рабочим происхождением или стажем работы на заводе наиболее простым путем для поступления в вуз являлся подготовительный факультет для рабочих — так называемый рабфак, еврейское отделение которого открылось в Ленинградском университете в 1925 г. Хотя материальное положение студентов было очень тяжелым, усиливавшаяся в 1925 г. дифференциация в зарплате квалифицированного и неквалифицированного труда давала молодежи дополнительный стимул к учебе, а поддержка еврейской общественности Ленинграда спасала от голода наиболее нуждавшихся из них.

Проблемы взаимоотношений с окружающим населением

Рост численности и социальное продвижение евреев Петрограда усиливали неприязнь к ним остального населения. К тому же внутри страны оставалась влиятельная оппозиционная режиму сила — православная церковь, руководству которой было выгодно истолковывать народу антирелигиозные меры правительства как борьбу евреев с христианством. «Оттепель» НЭПа способствовала учащению проявлений антисемитизма, которые нередко принимали религиозный характер. В мае 1921 г. крестный ход в Петрограде сопровождался антисоветскими и антисемитскими инцидентами. На тех, кто не снимал шапки, нападали с криками: «Жиды, комиссары, скоро вам будет конец». В июне 1921 г. Петроградская правда сообщала, что в Петрограде и почти во всех крупных городах страны усиливается агитация против еврейского населения. «Жиды якобы жестоко мстят русским за свое унижение, опутали самого Ленина... хотят уничтожить христианскую церковь, организованно покровительствуют только своей нации». Автор статьи убеждала читателей в том, что «евреи как нация никакого влияния на государственное управление не имеют» и что еврейские пролетарские массы, поддерживающие советскую власть, порвали со своей религией и национальностью. О росте антисемитских чувств в русском народе публично предупредил Максим Горький в своем берлинском интервью Шолому Ашу (1922 г.). Писатель указал и на причину этого явления — бестактность еврейских большевиков, осквернявших русские святыни.

Реквизиция церковных ценностей под предлогом помощи голодающим Поволжья, начатая в феврале 1922 г., в которой, как уполномоченные власти, участвовали и евреи, вызвала новый взрыв антиеврейских эмоций в народе, уверенном, что из синагог ценностей не изымают. Бывший сотрудник Нового Сатирикона О.Л.Дор (Иосиф Оршер), ставший журналистом Петроградской правды, в своем фельетоне привел пример тогдашних уличных разговоров:

— У жидов не отбирают.

— Конечно не отбирают.

— Еще, пожалуй, им дают. В церквах возьмут, а в ихние синагоги поставят...

Расправа властей с петроградским митрополитом Вениамином Казанским и другим высшим духовенством еще более накалила атмосферу. Во время «процесса церковников» в июне-июле 1922 г. толпа собиралась около церквей, оказывала сопротивление милиции, кричала: «Бей жидов, спасай Россию. Вали на еврейские магазины!»

Не способствовала ослаблению антисемитизма новая волна переименований (1923 г.). Главная городская площадь, Дворцовая, стала площадью Урицкого; Владимирская площадь и прилегающий к ней Владимирский проспект получили имя Нахимсона. Бывший царский пригород Павловск стал Слуцком. Другая императорская летняя резиденция, Гатчина, была переименована в Троцк. Видимо, тогда же в городе появились ситценабивная фабрика им. Веры Слуцкой, табачная фабрика им. Урицкого, швейная фабрика им. Володарского, больница им. Нахимсона.

Но еще больше, чем еврейские имена в названиях улиц, облик русского города изменили сами евреи, хлынувшие массой из местечек «черты», так непохожие на дореволюционных европеизированных адвокатов и врачей, коловшие глаз коренного петербуржца своими провинциальными манерами и традиционной внешностью, резавшие ухо картавым, неправильным русским языком. Вот как выглядел Ленинград в ноябре 1925 г., если верить частному письму в Югославию, перехваченному ОГПУ:

На панелях публика в кожаных тужурках и серых шинелях, плюющая тебе в лицо семечками, и масса жидов, словно ты в Гомеле, Двинске или Бердичеве, с длинными пейсами и чувствующих себя совершенно дома.

Население города воспринимало приезд евреев и их быструю интеграцию в советское общество как результат ущемления прав русского народа. «Что такое СССР? Сруль, Сруль, Сруль и один Русский, да и тот позади всех», — утверждал распространенный тогда анекдот.

Петроградской интеллигенции, в прошлом — оплоту либеральных идей, теперь приходилось потесниться и уступить евреям часть мест в вузах и других сферах занятости, доступ куда евреям был до революции ограничен. Жена ленинградского профессора жаловалась в письме в Эстонию, что «во всех учреждениях принимаются или рабочие, или израилисты, а интеллигенции живется очень тяжело».

Поводом к проявлениям антисемитизма могло быть и желание отомстить евреям за большевиков. В 1921 г. академик Сергей Жебелев, заведовавший библиотекой университета, отказал собственному ученику Соломону Лурье в праве пользоваться библиотекой, сказав за его спиной: «Все мы виноваты в революции. Вот и я тоже — оставил еврея при университете». Та же мысль, но более грубо, высказывалась в одном из частных писем 1925 г.:

Интеллигенция — идиоты, блаженные, мечтавшие осчастливить этот народ, где вы теперь все? Я помню, ты тоже со мной ссорился, когда я говорила «жиды». А я была права в своей ненависти. Вот теперь мы и расплачиваемся за вас.

Ученые со стажем были не прочь затруднить продвижение по службе талантливой еврейской молодежи. В июле 1923 г. профессорско-преподавательский состав Военно-медицинской академии провалил молодого врача Крепса, ученика знаменитого физиолога Ивана Павлова, при тайном голосовании за оставление его на кафедре для усовершенствования, хотя накануне голосования все выступавшие хвалили Крепса и указывали на его преимущества перед другими кандидатами.

Массовые чистки, проведенные партией среди студентов вузов в 1923 —1925 гг., порой интерпретировались в антисемитском духе. В письме в Сербию в апреле 1924 г. были такие слова: «Павел и все его приятели ждут своей участи. Ну, ясно, иерусалимские академики останутся, коммунисты, вообще партийные».

К середине 20-х образ еврея-большевика, как источник антисемитских настроений, был потеснен образом еврея-торговца и нэпмана, захватившего в свои руки лавки Охотного ряда в Москве и Апраксина двора в Ленинграде. Этим настроениям содействовала и официальная пропаганда, раздувавшая ненависть народа к нэпманам. На страницах Петроградской правды и еще чаще в полубульварной Красной газете, то и дело появлялись заметки о судах над контрабандистами, взяточниками, скупщиками краденного, нечистыми на руку хозяйственниками, национальная принадлежность которых большей частью не вызывала сомнений. Безусловно, что такого рода публикации способствовали закреплению отрицательного стереотипа еврея в сознании населения.

Разгром в 1926 г. «объединенной оппозиции», в которую входили Троцкий, Зиновьев, Каменев, Сокольников, Лашевич, был многими интерпретирован как исправление допущенного Лениным непропорционально большого представительства евреев в верхушке власти. Можно предположить, что это способствовало учащению проявлений юдофобства среди администраторов, коммунистов и комсомольцев.

В машинной школе Кронштадта партийные и комсомольские организаторы не называли своих воспитанников иначе, как «жидовская морда». На лесопильном заводе им. С.Халтурина некто Новиков, бывший комсомольский руководитель и член партии «ленинского призыва», похвалялся: «Евреи — самая вредная нация. Если бы я мог, я бы их сам собственными руками передушил до одного. На польском фронте я сам 900 евреев перестрелял...».

Антисемитская атмосфера сгустилась в школах, училищах и техникумах. В одной из школ учительница обществоведения заявила на уроке: «Факт употребления евреями христианской крови в мацу можно считать установленным. Примером может служить дело Бейлиса». «Но ведь Бейлис был оправдан», — пробовала было возразить одна из школьниц, на что учительница ответила, что присяжные на суде были подкуплены. Узнав об этом инциденте, заведующая школой перевела антисемитку-учительницу на преподавание литературы.

От антисемитизма в быту особенно страдали те, кто был вынужден в условиях острой нехватки жилья проживать в коммунальных квартирах, общежитиях, а иногда и в ночлежках, где некуда было скрыться от мучителей. Вот характерный пример. Работница швейной фабрики им. Володарского Хаевская трижды меняла квартиру из-за антисемитской травли, от чего она поседела и заболела острой психастенией, надолго утратив способность работать. Очередной мучитель, кандидат в члены партии, фабричный подмастерье Капитонов по ночам стучал в дверь Хаевской и оскорблял ее. Соседи лишили ее возможности пользоваться водопроводом и уборной. Были случаи, когда антисемитская травля шла при попустительстве евреев же. В мае 1928 г. Смена сообщила о травле двумя женами коммунистов еврейских семей в коммунальной квартире на улице Дзержинского. Муж одной из антисемиток, сам еврей, был вдобавок народным судьей. Он угрожал жильцам, собиравшимся жаловаться, и иногда даже любил пошутить насчет «испанцев», наводняющих Ленинград.

В тот же самый период, в ходе ликвидации НЭПа, на скамью подсудимых то и дело попадали многочисленные петроградские евреи — торговцы, нэпманы, советские хозяйственники, о чем в подробностях сообщали газеты. Два месяца, с января по март 1927 г., в Губсуде слушалось дело «шоколадных фабрикантов» Маггида и Рывкина, обвинявшихся в даче взяток банковскому служащему Шапиро и в сокрытии доходов. Председатель колбасной артели Гринберг обвинялся в мошеннических комбинациях, систематических подлогах и растратах. Некий Иоффе, председатель трудартели, был посажен за растрату. Правление артели, состоявшее из жен репрессированных «торгашей и нэпманов», было разогнано. Многочисленные газетные материалы о «плохих» евреях только подливали масла в разгоревшийся пожар антисемитизма.

В 1928 —1929 гг. государство вернулось к политике насильственных реквизиций зерна в деревне, окончательно подорвав веру крестьян в стабильность рыночных отношений. Реакция деревни не заставила себя ждать. «Уже в 1928 г. со всех концов страны поступали сообщения о беспорядках, грабежах, бунтах, в которых участвовали и рабочие». Ленинград словно гигантская воронка всасывал разоренных государственной политикой крестьян, аккумулировал антисоветские настроения, выливавшиеся, по привычному стереотипу «большевик-жид», в антисемитизм.

Особенно серьезный рост антисемитизма отмечался на заводах, куда поступали работать вчерашние крестьяне. Рабочий кожзавода при фабрике «Скороход» Соколинский умело работал на строгальном станке. Однако мастер постоянно давал ему самые невыгодные задания и травил «жидом». Рабочий пожаловался начальству и в завком, за что ему вообще запретили работать на станке. Оскорбления и травля евреев, избиения на антисемитской почве стали, судя по прессе, обычными явлениями на заводах. На заводе ЛИТа (Ленинградского института труда), где безработных обучали строительным специальностям, они жестоко избили одного из учеников-евреев. В пригороде Ленинграда Толмачево на фабрике стройматериалов рабочие встретили плакатом «Бей жидов!» двух инспекторов-евреев. Заведующий железнодорожным депо Невского завода им. Ленина на вопрос рабочего, почему у него заработок меньше, чем у других, ответил: «Пойди к жидам в заводоуправление. Они тебе скажут».

С целью убедить рабочих, что евреи такие же труженики, как и они, власти решили привлечь их к деятельности Общества по земельному устройству трудящихся евреев (ОЗЕТ), бывшего до того почти исключительно еврейской организацией. ЛенОЗЕТ интернационализировали, приняв туда много неевреев. Озетовские стенгазеты вывешивали на заводах и фабриках. В заселенные евреями сельскохозяйственные районы посылались делегации ленинградских рабочих, которые убеждались в успехах еврейских хозяйств. Таким образом, в момент усиления нажима на крестьянство рабочим словно в насмешку предлагалось вступать в ОЗЕТ, покупать билеты ОЗЕТ-лотереи, — короче, из своего кармана помогать евреям осваивать русскую землю. Такая «разъяснительная работа» не могла принести евреям ничего, кроме вреда.

Попытки добиться общественного осуждения антисемитов часто наталкивались на сопротивление. Когда хулиганов, избивших до потери сознания еврея-студента, вызвали в администрацию, на их защиту пришел весь курс. Административные меры наказания за антисемитизм на производстве общественной поддержкой не пользовались. Другое дело — антисемитский дебош, устроенный посреди улицы одиноким алкоголиком; в этом случае суд мог без проблем засадить дебошира в тюрьму и затем выслать на три года из Ленинграда.

В 1929 г. произошло убийство еврейского рабочего в общежитии завода «Металлист» в Пскове. Это случилось так: 17-летний рабочий-комсомолец Трофимов часто измывался над своим соседом по комнате в заводском общежитии Леонидом Болынеменниковым. Леонид однажды пожаловался на антисемита начальству, после чего Трофимов пригрозил его убить. В двенадцатом часу ночи 14 февраля Большеменников вернулся в общежитие завода и лег спать. Трофимов и на этот раз стал травить свою жертву. Большеменников укрылся одеялом и молчал. Тогда Трофимов заявил: «Убью!». Соседи по комнате сочли это за шутку, но он занес топор и два раза ударил лежащего. Заметив движение жертвы, ударил еще раз. Потом убийца умылся, переоделся и отправился в клуб. Когда его задержали по возвращении из клуба, он сказал: «Я убил за то, что он жид».

По делу Трофимова была организована шумная официальная кампания протеста с массовыми митингами на псковских и ленинградских заводах, где десятками принимались резолюции с требованием смертной казни убийце. Однако и по противоречивым газетным сообщениям видно, что поступок Трофимова получил широкую поддержку и одобрение как на собственном заводе, так и в других местах,, где его лично не знали.

Вскоре после убийства машинист «Металлиста», выступая перед красноармейцами подшефной части, сказал: «Все газеты врут, никто у нас на заводе не возмущается против того, что еврея убили». Некий мясник из Пушкинских гор так среагировал на убийство: «За что расстреливать Трофимова? Ему тысячу рублей нужно дать за то, что убил жида». Группа учениц 7 и 8 классов псковской школы решила оказать моральную и материальную помощь Трофимову: писали ему письма, достали его фото, готовили ему продуктовую посылку. На комсомольских собраниях, собранных для осуждения убийцы на крупнейшем ленинградском резиновом заводе «Красный Треугольник», слышалось немало антисемитских реплик. Об аналогичных случаях сообщалось с завода им. Карла Маркса. В одной из мастерских Ижорского завода на собрании вечерней смены из 26 рабочих только трое (члены партии) проголосовали за резолюцию, осуждавшую убийцу. А от комсомольцев ленинградских заводов-гигантов «Красный Путиловец» и «Большевик» Бюро Комсомола «Металлиста» получило коллективное письмо, в котором те не только просили о снисхождении к Трофимову, но и объясняли убийство, «как психологический акт обиженного русского чувства. Это вытекает из жизни, — писали комсомольцы, — так как врожденное нахальство евреев доходит до подлости». В письме указывалась и причина недовольства евреями: «Почему им дают лучшие черноземные земли по СССР?» Авторы просили огласить письмо на общем собрании «Металлиста», не сомневаясь в том, что товарищи Трофимова по работе думают так же, как и они.

В марте на показательной выездной сессии Ленинградского областного суда в присутствии корреспондентов местных и столичных газет, а также оператора кинохроники Трофимов был осужден на 10 лет строгой изоляции с последующей трехлетней ссылкой. Однако ввиду его несовершеннолетия и, очевидно, учтя настроения масс, суд тут же снизил срок заключения до 5 лет.

Дело Трофимова усилило антисемитизм среди его ровесников в учебных заведениях. Сообщения об антисемитских инцидентах поступали из Областного торгово-промышленного техникума, из Института коммунального хозяйства, из Ленинградских реставрационных мастерских, из Политехнического института, Химико-фармацевтического техникума, из Художественно-промышленного техникума при Академии художеств. В последнем студенты керамического отделения травили студента Левитана. Когда показательный суд выгнал из техникума двух братьев-зачинщиков, все их сокурсники, а также другие студенты, подписали заявление с просьбой восстановить хулиганов.

Обеспокоенное мощным ростом антиеврейских выступлений, правительство еще в 1927 г. начало широкую пропагандистскую кампанию против юдофобства. Выступая во время этой кампании на 24-й Ленинградской губернской партийной конференции, Николай Бухарин специально затронул проблему антисемитизма, объяснив его рост тем, что население Москвы и Ленинграда не видит еврейских бедняков и рабочих, заполняющих западные губернии, а знакомо только с теми евреями, кто преуспел более других и вырвался в крупные города, то есть с нэпманами и интеллигенцией. Конкуренция в бизнесе, на рынке труда и в интеллигентных профессиях — вот что порождало антисемитизм, по словам Бухарина.

Начиная с середины 1927 г. Ленинградская правда регулярно помещала заметки об антисемитских инцидентах в рабочей среде, на заводах, больницах, в учебных заведениях. Не забывали указывать и на село. Газета Псковский пахарь отмечала, что вражда к евреям вдеревне особенно сильна. А пленум Псковского Окружкома ВКП(б) объяснил усиление антисемитских выступлений в округе «переживаемыми хозяйственными трудностями и обострением классовой борьбы». Поскольку «классовое происхождение» антисемитизма не вызывало сомнений, его стали выдвигать в качестве отягчающего обстоятельства, о чем бы ни шла речь. Так, сообщая о хищениях в доме инвалидов, журналист не забывал упомянуть и антисемитизм администрации.

С 1928 г. регулярность появления в ленинградской печати материалов против антисемитизма выросла от одного раза в месяц до раза в неделю и чаще. В некоторых номерах газет Смена, Ленинградская правда, Новый путь (Великие Луки) этой теме отводились целые полосы под единой «шапкой» типа «Удар по антисемитизму», «Антисемитизм к позорному столбу» и т.п. Райком партии одного из самых больших в городе рабочих районов, Московско-Нарвского, постановил считать борьбу с антисемитизмом одной из важнейших задач в деле культурного и политического воспитания рабочих. Из 56 книг против антисемитизма, вышедших в СССР в 1927 — 1932 гг., 27 были изданы в Ленинграде (в том числе 14 — совместно с московскими издательствами).

Пропагандистская кампания затронула также ленинградский театр и кино. В рабочих клубах ей было посвящено ряд киновечеров. Показывались фильмы «Страницы прошлого», «Мабул», «Евреи на земле». Демонстрация фильмов сопровождалась соответствующими докладами ряда описанных в печати антисемитских эксцессов. Высмеивался антисемитизм, среди других «пережитков прошлого», и в постановке Ленинградского театра Сатиры «Фабрика канители». Однако эти мероприятия, по всей видимости, носили формальный характер и не пользовались популярностью. В клубе «Красный треугольник» на обсуждении инсценировки «Суд над антисемитом», поставленной по инициативе областной прокуратуры, одна работница выступила и сказала: «А все же скажу правду — евреи в очередях не стоят и занимают лучшие места». В клубе завода им. Козицкого во время такой же инсценировки в ответ на просьбу распорядителя вечера, русского, прекратить хождение по залу, кто-то обозвал его «жидом».

Организаторы кампании, конечно, понимали, что в антисемитизм выливается нелюбовь народа к советской власти. Поэтому агитаторы стремились доказывать, что роль евреев в органах этой власти невелика. Их доказательства плохо вязались с приводившимися тут же дежурными утверждениями о том, будто основная масса еврейских тружеников горой стоит за советскую власть. Амбивалентность подобной пропаганды неизбежно делала ее лживой и неэффективной в глазах населения.

Кампания достигла кульминации в 1929 — начале 1930 гг., постепенно затухала в 1932—1933 гг. и практически прекратилась с убийством Кирова и принятием курса на возрождение русского национал-патриотизма. Однако частота антиеврейских выступлений снизилась не столько из-за пропаганды, сколько из-за эффективного подавления гражданских свобод и инакомыслия, закончившегося установлением тоталитарного режима в начале 30-х. Государство, с одной стороны, больше не могло терпеть антисемитизм, как форму диссидентства, с другой — часто не хотело признавать его наличие, чтобы народ не усомнился во всесилии власти.

Урбанизация и советизация ценой утраты национального облика

В течение одного десятилетия 1929—1938 гг. СССР изменился до неузнаваемости. Накануне этого периода в стране еще существовала частная собственность, действовали тысячи независимых или почти независимых общественных организаций, наука, литература, искусство были автономны, национальные культуры, в их пролетарском варианте, поощрялись. По прошествии же этого десятилетия СССР превратился в тоталитарное государство, в котором частная собственность была отменена, национальные культуры подавлены, а всякие формы общественной деятельности и выражения независимого мнения запрещены.

В то же время индустриализация, начатая в рамках «первого пятилетнего плана» (1928 —1932 гг.) и продолженная в последующие «пятилетки», привела не только к новому разбуханию бюрократического аппарата, но и к небывалому росту занятости в промышленности и науке.

Нужда в квалифицированных кадрах для стремительно расширяющегося индустриального сектора заставила власти прекратить преследование старых «спецов». Секретное правительственное распоряжение 1931 года предписывало улучшить отношение к технической интеллигенции и повысить ее материальное положение. Выросла пропасть между доходами горожан и жителей села. Увеличилась разница в оплате квалифицированного и неквалифицированного труда. В результате смягчения «классового» подхода при приеме в ВКП(б) процент членов партии, не занятых физическим трудом, уже в 1932 г. достиг 38,2%.

Однако оптимальным решением проблемы кадров партия считала подготовку новой интеллигенции, которая стала бы продуктом коммунистического воспитания, своим образованием и карьерой всецело обязанным режиму. Молодым специалистам, окончившим институты, открылись возможности быстрого социального продвижения. Для подготовки кадров, пригодных для работы в науке и технике, государство пошло на отмену всех экспериментальных методик обучения в школе и вузе, внедренных туда в 20-х. Снова были введены экзамены, снижена роль рабфаков. Лекционный метод обучения, замененный в середине 20-х на менее авторитарный «бригадно-лабораторный», в 30-х вернулся в вузы.

Ленинграду в программе индустриализации отводилась первостепенная роль. Во исполнение решений пленумов ЦК 1928 и 1929 гг. «Об улучшении подготовки новых специалистов» и «О кадрах народного хозяйства» в Ленинграде в начале 30-х открылось более десятка новых отраслевых учебных институтов, в основном готовивших специалистов технических профессий. Если в 1928 г. в 18 ленинградских вузах обучалось 34 тыс. студентов, то накануне войны с Германией в 1941 г. существовало уже 62 вуза, в которых обучалось 85,1 тыс. студентов.

В Академии наук гуманитарии, среди которых насаждалось марксистское единомыслие, заняли второстепенное по сравнению с представителями естественных и точных наук место. Количество научных работников в СССР с 1929 г. по 1940 г. увеличилось в 4,4 раза. К 1940 г. в Ленинграде насчитывалось 146 научных учреждений (во всей стране в 1941 г. — 1 821), в которых работало 5 660 научных работников — 5,8% всех ученых страны, и это несмотря на перевод Академии наук со многими академическими учреждениями в Москву в 1934 г.

Отводя важную роль Ленинграду в деле подготовки кадров, Сталин «выделил» его и в период массового террора, который начался здесь сразу после убийства Сергея Кирова 1 декабря 1934 г. и затронул все слои населения города. За время своего пребывания на посту первого секретаря Ленинградского обкома ВКП(б) Киров превратился из партийного деятеля второй шеренги в одну из важнейших фигур в партии, полновластного правителя в городе, известном своими традициями неповиновения властям. В глазах Сталина Ленинград выглядел второй столицей государства, конкурировавшей с Москвой, а молодой, энергичный, русский по национальности Киров мог казаться ему личным соперником в тот момент, когда роль русского патриотизма во внутренней политике стала расти.

По свидетельству очевидца, в декабре 1934 г. бывали ночи, в которые в подвалах Ленинградского УНКВД расстреливали до 200 человек. Сразу после убийства Кирова Военный трибунал присудил к расстрелу 37 «белогвардейцев». В январе 1935 г. Зиновьев, Каменев и ближайшие к Зиновьеву члены «ленинградской оппозиции» Григорий Евдокимов (1884—1936), Иван Бакаев (1887—1936) и другие были осуждены на различные сроки по так называемому делу «московского центра» (и затем были уничтожены). За этим последовали новые суды и приговоры, в частности суд над лидерами ленинградского комсомола, из которых НКВД сформировал «ленинградский центр», якобы направлявший убийцу Кирова Л.Николаева. В течение нескольких месяцев по меньшей мере 30-40 тысяч человек были арестованы и высланы из Ленинграда за принадлежность в прошлом к «классу эксплуататоров». Террор привел к почти полной смене правящей элиты в городе. Из 154 ленинградских делегатов 17 съезда партии только двое присутствовали на следующем, 18-м съезде.

Репрессии не изменили курса партии на повышение статуса технической интеллигенции. Хотя между 1933 и 1938 гг., в результате «чисток» и арестов, число коммунистов Ленинграда уменьшилось почти на 100 тыс. человек (на 44%), прием интеллигенции в партию продолжался. В 1937 г. из 1076 коммунистов Ленинградского Металлического завода 170 имели высшее и 277 среднее образование, то есть принадлежали к инженерно-техническому персоналу и администрации.

Централизация страны осуществлялась географически вокруг Москвы, а этническим ее центром был объявлен русский народ. Уже в 1929 г. началась борьба с «коренизацией», то есть с провозглашенной 10-м съездом политикой опоры на национальные кадры на местах. Права республик были ограничены, а национальная интеллигенция разгромлена. С 15 мая 1934 г. постановлением «О преподавании гражданской истории в школах СССР» правительство взяло на вооружение русский патриотизм. Историю России, в противоположность бывшей «классовой» школе Михаила Покровского, отныне было предписано рассматривать, как историю борьбы за создание сильного государства. Опубликование 27 января 1936 г. «замечаний» Сталина, Жданова и Кирова по поводу конспектов учебников по истории СССР и новой истории завершило поворот партийного курса к русскому национализму. Как и при самодержавии, русская история мифологизировалась, возрождался культ «прогрессивных» царей и полководцев.

В обстановке усиления конфронтации СССР со своими соседями «экстерриториальные народы» вызывали особое недоверие властей. Неустойчивость советско-германских отношений отрицательно сказалась на положении советских немцев, как потенциальной «пятой колонны». За ухудшением отношений с Польшей последовала частичная депортация советских поляков из пограничных районов. Конфликт с Японией прозвучал приговором для корейцев Дальнего Востока.

Вместе с ростом террора усилилась и борьба с религией. Однако, несмотря на это, перепись населения 1937 г. показала, что более половины (52,6%) советских граждан в возрасте 16 лет и старше верят в Бога. Среди мусульман этот показатель равнялся 66,2%, среди христиан — 54,5%, у евреев — 17,4%. Уравнение служителей культа в правах, провозглашенное конституцией 1936 г., было многими воспринято буквально, вплоть до попыток верующих выдвигать священников кандидатами на выборах в Верховный Совет, назначенных на декабрь 1937 г.. В ответ власти усилили преследование религии. Особо жесткий курс был взят по отношению к религиям «экстерриториальных» меньшинств, национальные или религиозные центры которых находились за границей, в частности, поляков и немцев. Их священнослужители все чаще обвинялись в шпионаже в пользу иностранных держав.

Новые учебники истории, пронизанные великорусской идеей, мало подходили для изучения в национальных школах, поэтому логическим продолжением политики русификации стало повсеместное сокращение числа таких школ. А затем, вслед за постановлением партии и правительства об обязательном преподавании русского языка в школах нацменьшинств в марте 1938 г., немногие остававшиеся национальные школы Ленинграда и других крупных городов России были ликвидированы. С 1936 г. начала свертываться, а в 1937 —1938 гг. прекратилась почти всякая партийная работа с нацменьшинствами на их языках. В Москве и Ленинграде закрылись национальные дома просвещения и последние периодические издания на национальных языках.

Рост населения Ленинграда резко замедлился после введения прописки в 1932 г. и практически прекратился в результате массового террора, последовавшего за убийством Кирова. Убыль горожан в эти годы нередко превышала их естественный и механический прирост. Если в течение 1928 —1932 гг. численность населения города возросла почти на 58%, то в последующее пятилетие (1933 —1937 гг.) она, по противоречивым данным, выросла не более, чем на 1,4% (если вообще не уменьшилась на 5,5%). За тот же период численность евреев (за вычетом военнослужащих, работников НКВД и заключенных) упала до 184 173 человек ( — 1%).

Однако уже следующая перепись 1939 г. зафиксировала новый прирост городского населения, достигшего 3191304 человек (у евреев — 201542) (прил.1, табл.1). В 1939 г. евреи составляли 6,31% всего населения города, в 3,7 раз превышая по численности украинцев, занимавших второе место среди нацменьшинств. Кроме того, 17 711 евреев проживало в Ленинградской области, причем 12 994, или 73,4% из них, составляло городское население области, концентрировавшееся большей частью в ее главных городах и в ближайших пригородах Ленинграда — Слуцке, Пскове, Старой Руссе, Красногвардейске (переименованная из Троцка бывшая Гатчина) и др. (табл. 1.10).

На 103 929 ленинградских евреек приходилось лишь 97 613 мужчин (соотношение женщин и мужчин — 1,06:1, табл. 1.11), и это несмотря на то, что большая часть евреев были приезжими, среди которых обычно преобладают мужчины. В данном случае это отражало общую нехватку еврейских мужчин в стране, сложившуюся после войн и погромов, а также, по-видимому, результаты ленинградских «чисток», среди жертв которых было немало евреев-мужчин, широко представленных в наиболее пострадавших от репрессий слоях.

Пониженный процент мужчин был и у других ленинградских «экстерриториальных» нацменьшинств, особенно у поляков и немцев, которые после гражданской войны получили возможность выехать за границу и которые, видимо, больше пострадали во время террора и высылок. Из-за высокого процента смешанных браков (см. ниже) и репрессий численность ленинградских поляков по сравнению с 1926 г. сократилась в 1,65 раз, немцев — в 1,67 раз. Снизилась абсолютная численность латышей, литовцев, эстонцев, в то время как численность украинцев выросла более чем в 5 раз, татар — в 4,3 раза, белорусов — в 2,2 раза (прил.1, табл.8). Наплыв из провинции украинцев, белорусов и татар, связанный, очевидно, с коллективизацией и голодом, привел к большому перевесу мужчин в их ленинградских колониях: украинцев — в 1,72 раза, белорусов — в 1,6 раз, татар — в 1,15 раз.

Позиции ленинградских евреев, проживавших во втором по значению городе страны, в период индустриализации укрепились. На роль новой советской интеллигенции и чиновничества как нельзя более подходила происходившая из провинции еврейская молодежь, не знавшая в прошлом ничего, кроме нищеты и унижений, и не видевшая никакой альтернативы преданному служению советской власти. Продвижению евреев способствовала их высокая образованность. В 1939 г. 98,7% евреев старше 9 лет были грамотны, что превосходило аналогичный показатель у других национальностей города. Особенно разительной по сравнению с остальными была грамотность у еврейских женщин старше 50 лет — 90,6%, тогда как, скажем, у русских она составила 635%, а у татар — 42,1%.

Сходная картина наблюдалась на всех уровнях образования. Если 28,6% всех ленинградцев имели среднее образование, то у евреев этот показатель равнялся 40,2%. Число лиц с высшим образованием достигало у евреев 12,3%, превышая средний показатель (3,1%) почти в четыре раза. У русских к моменту переписи только 2,7% населения закончили вуз, у украинцев — 5,4%, у белорусов — 4,0%.

Из 78,1 тыс. ленинградских студентов евреями было 16 258 человек (9 558 юношей и 6 700 девушек), или 20,8% всех студентов города. Каждый пятый студент в Ленинграде был евреем, а каждый двенадцатый еврей учился в вузе (и только каждый пятнадцатый украинец и белорус, каждый сорок четвертый русский и каждый девяносто пятый татарин).

Выдающимся представителем ленинградской еврейской молодежи был Илья Усыскин (1910 —1934), погибший в результате аварии гигантского стратостата. Родившись в Ярославле в семье рабочего, Усыскин в 17-летнем возрасте поступил в Московское высшее техническое училище и стал комсомольцем. Годом позже он перевелся на физикомеханический факультет Ленинградского политехнического института, чтобы посвятить себя научной деятельности. Закончив институт в 1931 г., Усыскин был оставлен аспирантом на кафедре и одновременно начал работать в Физико-техническом институте, руководимом академиком Абрамом Иоффе. Через два года, завоевав репутацию специалиста по космической радиации, в возрасте 24 лет он был избран для участия в широко разрекламированном полете в стратосферу, приуроченному к 17-му съезду партии.

Головокружительную карьеру сделал выходец из бедной многодетной семьи Винницкой области Исаак Зальцман (1905—1989). Поступив в 1933 г. рядовым инженером на «Красный путиловец» (с 1934 г. — Завод им. Кирова), он в 1938 г., в возрасте 33 лет, стал директором этого завода, а в 1942 г. — наркомом танковой промышленности. Подобных биографий было множество.

Характерным признаком процесса модернизации ленинградских евреев стал высокий процент еврейских женщин с высшим образованием. Так, отношение доли евреек с высшим образованием к тому же показателю у евреев-мужчин в 1939 г. достигало 0,66 (тогда как у русских эта пропорция равнялась 0,48, у поляков — 0,45, у татар — 0,34, у белорусов — 0,33).

По уровню образования евреи Ленинградской области мало отличалась от своих собратьев в областном центре; среди них было 97,2% грамотных, 32,6% обладателей среднего образования и 7,0% окончивших вузы. Эти показатели были выше среднеленинградских и намного превосходили среднеобластные цифры (у русских — 84,1% грамотных, 7,5% обладателей среднего и 0,4% — высшего образования). Интересно, что сельское еврейское население области было образованнее, чем в городских поселениях, так как, очевидно, не занималось сельскохозяйственным трудом, а всего лишь проживало в близлежащих к Ленинграду селах, не имея возможности поселиться в самом городе.

Возможности, предоставленные евреям советской властью, неустанно акцентировались пропагандой. Так, в 1934 г. Ленинградская правда сообщала о специальной группе для музыкально одаренных детей, образованной при консерватории. Большинство занимавшихся в ней ребят были евреями. Сын стрелочника Эйдемиллер учился музыке вместе с сыном писателя Алексея Толстого. Трехлетнему вундеркинду Лялику Берману давал уроки игры на фортепьяно знаменитый профессор Самарий Савшинский. При этом Лялик получал стипендию в 500 рублей и «академический» паек. «Кто бы позаботился о судьбе сына невзрачного револьверщика на Западе?» — риторически спрашивала газета.

Отражая фактическое деление советского общества на классы, разработчики переписи 1939 г. разбили всех занятых на две большие группы. В первую группу входили, в основном, работники умственного труда, во вторую — физического. У евреев соотношение между группами равнялось 78:22. Среди всех работников первой группы города евреи составляли 12,9%, в то время как во второй группе их было только 2%.

Из 122 190 самодеятельных ленинградских евреев 77 224 работали служащими, составляя 63,2% всех самодеятельных (табл. 1.12), по сравнению с 40,2% в 1926 г. Годами пропагандировавшаяся государством пролетаризация еврейского населения не стала реальностью в Ленинграде. Процент евреев-рабочих за тот же период вырос незначительно — с 13,5% до 14,2%. Мало кто из евреев стремился получить производственно-технические и рабочие специальности. Всего 2162 еврея обучались в техникумах и только 342 — в школах фабрично-заводского обучения. 7,1% самодеятельных евреев составили кооперированные кустари, в то время как кустари-одиночки почти исчезли (0,4%). Более чем в 6 раз снизился вес свободных профессий (0,4%)\

Высокий уровень образования и практическое отсутствие (до середины 30-х) государственного антисемитизма позволили евреям реализовать возможности, открывшиеся перед интеллигенцией, и значительно повысить свое социальное положение в городе. Среди работников умственного труда евреи доминировали, в первую очередь, в медицине, адвокатуре, литературе и журналистике, государственной торговле и в меньшей степени в музыке, науке и управлении. Из 644 медицинских учреждений города 290 (45%) возглавлялись евреями. Евреи составляли 58,6% всех фармацевтов и провизоров, 38,6% всех врачей города (кроме зубных) (в среднем по СССР — 15,9%) и 69,4% всех дантистов. 1 825 заведующих магазинами из 5 901, или 30,9%, являлись евреями. Среди обычных продавцов они составляли только 15,4%, но это была большая группа, насчитывавшая 9 048 чел. В культурной жизни Ленинграда роль евреев была очень заметна. Они составляли почти треть (31,3%) всех писателей, журналистов и редакторов, четверть (24,6%) всех музыкантов и дирижеров, 11,7% художников и скульпторов и 11,6% актеров и режиссеров. 1 093 (18,5%) евреев работали библиотекарями.

Среди 15 312 ленинградских научных работников и преподавателей вузов в 1939 г. выделялась заметная, почти отсутствовавшая в 20-х прослойка евреев — 18,4%, вдвое выше общей доли евреев среди ученых СССР (8,8%). На их подготовку потребовались годы. Еще три тысячи учителей-евреев обучали детей в школах, на курсах и в средних учебных заведениях.

Индустриализация способствовала освоению евреями сравнительно новых для них инженерно-технических профессий, что привело к появлению большой группы из 7 тыс. инженеров и 1,5 тыс. конструкторов, — соответственно 20,9% и 11,6% обладателей данных профессий. При этом по стране евреями были только 10% инженеров и архитекторов.

Женщины составляли 44% всех евреев-служащих, 28,6% евреев-рабочих, 33,7% кооперированных кустарей (табл. 1.12). Социальный статус еврейских женщин (как и других ленинградок), несмотря на их сравнительно высокую образованность, оставался существенно ниже статуса мужчин. Этот факт отражался в понижении процента еврейских женщин на ответственных должностях по мере подъема по иерархической лестнице. Женщины составляли всего 10,8% всех евреев — руководителей общесоюзного и республиканского уровня (в среднем по городу — 18,3%), 28,6% руководителей городского и районного уровня (средний — 28,2%), 31,0% руководителей первичных организаций (средний — 28,6%). Всего 15 евреек были судьями и прокурорами (23,8% всех евреев на этих должностях), при среднегородском показателе — 24,8%. 29% всех адвокатов-евреев были женщинами (в целом по городу — 25,7%). В системе государственной торговли только 6,4% евреев — директоров магазинов были женского пола, зато среди продавцов и заведующих отделами они составляли почти половину — 49,4% (в целом соответственно 15,3% и 64,8%).

Весьма отчетливо различия в статусе между женщинами и мужчинами проявлялись в области медицины, где женщины (64% всех еврейских врачей) составляли лишь 30,3 % руководителей медицинских учреждений. В среднем и младшем медицинском персонале мужчин было гораздо меньше, чем женщин. 98,9% медсестер, 91,2% фельдшеров и акушерок, 68,9% провизоров и фармацевтов еврейской национальности были женщинами.

Среди евреев — инженеров и конструкторов — было 20,8% женщин, среди научных работников и преподавателей вузов — 39,2%. Около трети евреев, занятых в литературе и искусстве, были женщинами. Еврейки преобладали в таких «женских» специальностях, как учителя школ и техникумов (70,6%), заведующие и воспитатели детских домов и садов (96,5%), библиотекари (93,9%). Среди зубных врачей 611 евреек составляли 69% всех женщин этой профессии, 86% всех евреев-дантистов и почти 60% всех дантистов города.

Наиболее распространенными занятиями среди евреек-служащих были (по количеству занятых): бухгалтеры — 3 342, продавцы — 2 705, врачи — 2 535, учителя — 2 117, экономисты — 2 011, затем шли кассиры, счетоводы, секретарши и корректоры. Служащие-мужчины были заняты, главным образом, как инженеры — 5 763, продавцы и заведующие отделами в магазинах, заведующие ларьками — 2 769, прочие работники торговли, заготовок и складского хозяйства — 2 710, бухгалтеры — 2 098, научные работники и преподаватели вузов — 1 710, заведующие магазинами — 1 708, а также в качестве второстепенных руководителей производства (начальники цехов, мастерских, отделов и т.д.).

Достигнутое евреями Ленинграда социальное положение отразилось на их жилищном устройстве. Если накануне революции они селились в основном в мещанско-ремесленном, мелкобуржуазном поясе Петрограда, то теперь евреи оказались в лучших центральных районах города, где прежде жила русская аристократия, высшие бюрократы и иностранцы. Наибольший процент населения евреи составили в прилегавшем к пр. 25 Октября (Невскому пр.) Куйбышевском районе (14,2%), в Дзержинском районе (12,6%), включавшем пр. Володарского (Литейный пр.), пл. Урицкого (Дворцовая пл.) и «Большой дом» (Областное УНКВД), в Октябрьском районе (10,3%), где находились Ленсовет, Кировский театр и Хоральная синагога. В рабочих районах города — Володарском, Кировском, Красногвардейском, Московском — процент евреев колебался между 1,5% и 2,3%. Всего в семи центральных районах города (Василеостровском, Дзержинском, Куйбышевском, Октябрьском, Петроградском, Смольнинском, Фрунзенском) проживало 153 660 евреев — или три четверти всех ленинградских евреев, — которые составляли 9,8% населения этих районов.

Конечно, повышенный уровень жизни приходилось отрабатывать демонстрацией верности режиму. Вместе со всеми еврейские интеллигенты подписывали гневные письма и резолюции против «врагов народа» всех мастей. «Мы приветствуем наш славный НКВД и его руководителя тов. Ежова.... Нет и не может быть пощады бешеным фашистским псам» — заявляла по поводу очередного процесса группа профессоров и врачей обкомовской больницы им. Свердлова, состоявшая почти целиком из евреев. «Стереть с лица земли гнусную шайку бандитов и шпионов» — вторило им письмо ленинградских композиторов, под которым рядом с подписью Дмитрия Шостаковича стояло имя Исаака Дунаевского и еще несколько еврейских фамилий.

Так как в 30-х евреи уже стали органичной частью советского истеблишмента, их, естественно, оказывалось немало как среди «чистивших», так и среди «вычищаемых», как в рядах работников карательных органов, так и в числе жертв репрессий. Во время чистки 1933 г. студент Планового института И.Рудерман не преминул сообщить в газету о том, что его сокурсник Цукерман якобы заявил, что не хочет «быть игрушкой в руках партии». Историк, преподаватель университета Владимир Гессен, писавший доносы на своих товарищей, в конце концов сам оказался за решеткой. Непосредственным организатором террора, последовавшего за убийством Кирова, был Яков Агранов (1893—1938), первый заместитель Г.Ягоды, возглавивший тогда на две недели Ленинградское УНКВД. Однако и из 14 партийных и комсомольских деятелей, осужденных к расстрелу вместе с Николаевым по делу «ленинградского террористического центра», по крайней мере, четверо были евреями — Владимир Левин, Сергей Мандельштам, Лев Сосицкий и Лев Ханик. В числе тысяч арестованных и высланных из Ленинграда «эксплуататоров», разумеется, попадались и евреи. Чтобы оказаться в тюрьме, не обязательно было быть ни «эксплуататором», ни националистом, ни партийным деятелем. Так, известный специалист по русской литературе, профессор Ленинградского университета Юлиан Оксман (1895—1970) был арестован в 1936 г. по обвинению в саботаже и антисоветской деятельности и провел 10 лет в колымских лагерях. Оксман и до того, в 1930 и 1931 гг., подвергался арестам по политическим мотивам.

Среди следователей Ленинградского УНКВД особой жестокостью прославилась Софья Гертнер (1905—1982), девять лет (до 1938 г.) пытавшая политзаключенных. Особенно много евреев работало в Ленинградском УНКВД во время «ежовщины», когда 20 января 1938 г. протеже Николая Ежова, Михаил Литвин, сменил литовца Леонида Ваковского на посту начальника Управления. Большинство заместителей Литвина (Состе, Гарин, Хатеневер) и начальников отделов УНКВД (Фидельман, Перельмутер, Альтман и др.) также были евреями. Один из начальников отделений, Голуб, в прошлом являлся членом партии Поалей Цион. Все они были арестованы к концу 1938 г., сам Литвин в ноябре 1938 г. застрелился, узнав о предстоящем собственном аресте.

Именно на 1938 г. пришелся максимум репрессий в Ленинграде. Судя по статистике захоронений на Левашовской пустоши, служившей в те годы местом массовых казней, в 1938 г. там было погребено 20 769 расстрелянных (при 18 719 в 1937 г. и 7 283 — с 1939 г. по 1954 г.). С приходом к руководству НКВД Лаврентия Берия, Ленинградское управление возглавил грузин С.Гоглидзе.

Так как первым русским в стране был объявлен грузин Сталин, а главным врагом всего русского — русский Бухарин, то евреи, казалось бы, могли надеяться быть причисленными к приоритетной русской нации ценою отказа от своего национального облика. Однако этого не произошло; исключение из правил, распространявшееся на вождей, не могло быть применимо к целому народу. Хотя к 1939 г. в руководстве союзных и республиканских партийных и советских организаций, учреждений и предприятий, размещавшихся в Ленинграде, оставалось еще много евреев (15%), политика «русификации» уже успела сказаться на новых выдвиженцах: среди руководителей городских и первичных организаций доля евреев снизилась до 10%.

Тенденция снижения процента евреев на руководящих постах успела отразиться и на евреях-юристах, большинство которых были вытеснены в адвокатуру (45% всех адвокатов) и на должности юрисконсультов (34,7%). Адвокаты к тому времени были практически лишены возможности влиять на исход судебного процесса. В то же время на ответственных и куда более престижных должностях судей и прокуроров осталось только 12,4% евреев. Аналогичные тенденции наметились, хотя и менее явно, среди других неславянских меньшинств города. Так, в 1939 г. у немцев, эстонцев, финнов Ленинграда процент судей и прокуроров был ниже процента адвокатов, а у украинцев — наоборот. У латышей, эстонцев, татар процент руководящих работников высшего уровня, начавших свою карьеру давно, превосходил, как и у евреев, их процент среди более молодых руководителей низовых и городских организаций.

Разумеется, к концу 30-х не все ленинградские евреи превратились в советских служащих. Среди 22 967 евреев, которые все еще занимались физическим трудом, немалую долю составляли представители традиционных еврейских профессий, которых лишь с натяжкой можно было назвать рабочими. Так, например, в число евреев-металлистов попали 529 часовщиков и ювелиров. Среди 3 259 евреев-швейников оказались 322 закройщика. Исключением в Ленинграде, городе металлообрабатывающей промышленности, являлись евреи-металлисты, составлявшие довольно значительную группу — 7 809 человек. Можно полагать, что условия труда на металлических заводах, в основном оборонного характера, были лучше, чем в гражданской промышленности. Крупную группу представляли обувщики — 1 218, текстильщики — 940. Выбирая рабочую специальность, евреи-мужчины чаще предпочитали становиться слесарями, портными и швеями, механиками, токарями, монтерами и электромонтерами. Среди евреек-работниц было больше всего портних и швей, браковщиц и сортировщиц, трикотажниц и вязальщиц.

Часть евреев, занимавшихся физическим трудом, концентрировалась в артелях. Артельщиками являлись, очевидно, бывшие кустари, которые после ликвидации НЭПа все еще старались держаться подальше от пристального государственного контроля. В целом ряде артелей — «Фанеродревтруд», «Футлярщик», «Труд» и др. — евреи работали компактными массами. Большая часть кооперированных кустарей (75,8%) была занята в промышленности, 12% — в торговле, 6,3% — в жилищно-коммунальном хозяйстве. Почти все оставшиеся к 1939 г. некооперированные кустари — 95% (426 человек) были заняты в промышленности.

Интеграция евреев в советское общество должна была, по мнению властей, окончательно разрешить проблемы их взаимоотношений с окружающим населением. Тема антисемитизма в 30-х все реже поднималась на страницах ленинградских газет, а если затрагивалась, то, как правило, не самими-газетчиками, а читателями, которые в письмах в редакцию жаловались на чиновников, попустительствующих юдофобам.

Отвлекая внимание населения от домашних проблем, средства массовой пропаганды, идеологически ангажированные литература и искусство, предпочитали говорить о бесправии еврейских трудящихся и их борьбе за границей — в Польше и Германии. Так, фильм М.Дубсона «Граница» (1935) повествовал о беспросветном существовании в еврейском местечке в Польше на контрастном фоне счастливой жизни близкого, но отделенного границей колхоза им. К.Ворошилова. В 1933 г. в Театре им. М.Горького режиссером Норвидом была поставлена пьеса Всеволода Вишневского «На Западе бой», в которой коммунистка

Рахиль падала жертвой фашистской пули во время рабочей забастовки в Германии. Пьеса бежавшего из Германии в Москву еврея-коммуниста Фридриха Вольфа «Доктор Мамлок», где говорилось о тяжелой участи еврейского интеллигента при нацизме, была сначала поставлена в 1935 г. во второстепенном ленинградском Театре ЛОСПС, а затем, в 1938 г., под названием «Профессор Мамлок» экранизирована на киностудии Ленфильм Г.Раппопортом и А.Минкиным.

Классовая основа антисемитизма неустанно подчеркивалась. Так, например, некто С.Игнатов, описывая свою поездку в Германию в 1935 г., заявлял, что, несмотря на антисемитскую политику нацистов, «еврейским банкирам и промышленникам вся эта кампания совершенно не вредит». Он якобы был на обеде у богатого промышленника-еврея, где также присутствовали крупные чиновники из национал-социалистов и даже один чин СС. О французском антисемитизме напоминало газетное сообщение о смерти Альфреда Дрейфуса, которое освежало его процесс в памяти читателей.

В редких образах советских евреев, появлявшихся на сцене и в кино, требовалось подчеркивать их полную интеграцию в социалистический социум и безусловную верность режиму. В комедии В.Шкваркина «Чужой ребенок», поставленной в 1934 г. режиссером Д.Гутманом в Театре комедии, выведен старый еврей-часовщик, отказавшийся проклясть брак своей дочери с магометанином. В пьесе братьев Тур (псевдоним П.Рыжея и Л.Тубельского) и Льва Шейнина «Очная ставка», поставленной в 1937 г. на сцене Театра им. Ленинского комсомола (режиссер К.Альтус), старый еврей-портной помогал следователю разоблачить опасного шпиона. В киноэпопее Фридриха Эрмлера «Великий гражданин» (1938), где прототипом главного героя являлся сам Киров, коммунист Кац разоблачал оппозиционеров, хотя, быть может, ближе к правде было бы показать евреев на стороне Зиновьева.

Если ленинградские евреи конца 30-х чем-то и соответствовали пропагандистским клише, так это степенью своей аккультурации в русскоязычном окружении. Только 20,5% из них назвали в 1939 г. еврейский язык (идиш) своим родным языком, в то время как в среднем по стране этот процент составлял 39,7%, в РСФСР — 26,4%, в Белоруссии — 55%. Другие национальности Ленинграда сохраняли родные языки в большей степени: татары — 85%, украинцы — 46%, немцы — 36%. Только сильно обрусевшие поляки почти не сохранили польский язык (11%). В то же время доля евреев области, назвавших идиш родным языком (около 28%), была выше, чем в Ленинграде, что объяснялось сохранением в некоторых населенных пунктах — Пскове, Новгороде, Луге, Старой Руссе — традиционного еврейского населения.

Одним из важных индикаторов ассимиляции являлся рост смешанных браков. В 1936 г. из каждых ста евреев, вступивших в брак, 36 женились и вышли замуж за неевреев, что в полтора раза превысило соответствующий показатель 1926 г. (прил.1, табл.6). Всего 58,6% мужчин и 70,4% женщин предпочли этнически однородный брак. В то же время частота смешанных браков у евреев была все же ниже, чем у большинства нацменьшинств Ленинграда. Так, в 1936 г. только 8,9% брачующихся украинцев и 22,6% украинок заключили браки между собой. Для немцев те же показатели равнялись соответственно 12,3% и 18,4%, для поляков — 7,4% и 6,4%. Только татары, наименее ассимилированный народ, превосходили евреев по приверженности к бракам внутри своего этноса — 70,7% у мужчин и 83,6% у женщин. Таким образом, несмотря на очевидную аккультурацию, евреи относительно мало смешивались с окружающим населением. Религиозные запреты на смешанные браки все еще играли для них роль, даже у неверующих. Особенно против были родители брачующихся, сохранившие многое из традиционных местечковых представлений и образа жизни.

Хотя в среднем еврейское население Ленинградской области было несколько менее аккультурированным, чем ленинградцы, процент однородных браков был там существенно ниже — 45,4% для мужчин и 58,5% для. женщин, что можно объяснить большей распыленностью евреев в области, затруднявшей поиски брачного партнера своей национальности. Это особенно сказывалось в сельских местностях области, где в 1936 г. только 33,8% еврейских мужчин и 46,2% женщин вступили в брак между собой, — в то время, как, скажем, в финских деревнях аналогичные показатели превышали 70%.

В 1936 г. в Ленинграде процент разводов в однородных семьях по отношению к общему числу разводов с участием евреев составил 58,6% для мужчин и 70,6% для женщин, что почти совпадало с брачными показателями за тот же год. Естественно полагая, что в 1936 г. процент заключенных смешанных браков был выше процента уже существовавших браков такого рода, можно заключить, что смешанные семьи распадались все же чаще однородных еврейских.

Тем евреям, кто не хотел отказываться от своего национального «я», оставалось все меньше места в обществе победившего социализма. Об этом свидетельствует письмо Израиля Цинберга, отправленное в феврале 1934 г. его американскому другу, идишистскому писателю Йосефу Опатошу:

Ты ведь знаешь, что старый Петербург занимал особое место в истории русско-еврейской интеллигенции. Несмотря на все свои недостатки, местная община была важным культурным центром, оказавшим значительное влияние (ив хорошем и в дурном смыслах) на все еврейство России. Увы, после Октябрьского переворота упало культурное значение «еврейского Петербурга»... От старой интеллигенции почти ничего не осталось...И вот я, один из бывших «молодых» и «радикальных», остался теперь одним из последних могикан... Теперь пишу я только о нашем прошлом, о культуре, которую нам завещали праотцы. Однако, чертова штука, склонность к публицистике еще не совсем во мне умерла. Хочется иногда поговорить с живыми людьми, а не только с ветошью ушедших поколении*.

Ко времени отправления этого письма в городе не было уже ни одной независимой еврейской общественной организации, и только две синагоги продолжали действовать. Еврейской периодической печати тоже не осталось. Только Ленинградское отделение ОЗЕТа, одна еврейская школа и Еврейский дом просвещения, объединенный под одной крышей с польским, латышским, белорусским, литовским, финским, венгерским домами, свидетельствовали о том, что какая-то официальная работа с еврейским населением все еще велась.

Летом 1934 г. 1-й съезд Союза писателей окончательно закабалил литературное творчество. Неудивительно, что в условиях новой реальности авторы, писавшие на запрещенном иврите, не могли не только публиковаться, но и оставаться на свободе. В ноябре 1934 г. НКВД арестовал в Ленинграде кружок ивритских литераторов во главе с поэтом Хаимом Ленским.

Опасения в один день лишиться достигнутого положения из-за своего «запятнанного прошлого» толкали тех, кто отошел от еврейской деятельности, на изъявления верности советской власти. Так, старый скульптор, бывший председатель Еврейского общества поощрения художеств Илья Гинцбург (1859 —1939), ставший академиком еще до революции, теперь утверждал, будто только при советской власти скульптура заняла достойное место в искусстве:

Мне уже 76 лет, у меня нет прежних сил, но я бегу вместе с новыми людьми, как пристяжная лошадь. Меня восхищает это великое стремление искусства помочь строителям новой жизни.

Начиная с 1936 г. в Ленинграде усилился нажим на все оставшиеся еврейские организации — религиозные, культурные и советские. Наиболее опустошительной атаке подверглась синагогальная жизнь. Предпоследняя из городских синагог была опечатана к концу 1937 г., а разрешенные прежде квартирные «миньяны» были запрещены. Выпечка мацы в Хоральной синагоге была приостановлена, последняя в городе миква ликвидирована. Хоральная синагога, хотя и не была официально закрыта, подверглась жестокой чистке, в результате которой был арестован и большей частью расстрелян весь ее актив, что привело к параличу религиозной жизни в Ленинграде. Отчаянная борьба верующих за свои права не помогла. В 1940 г. в городе не нашлось даже раввина для проведения осенних праздников в единственной оставшейся синагоге.

Одновременно с религиозными активистами жертвами «ежовщины» стали бывшие деятели ЕКП Поалей Цион и движения Хехалуц, осужденные на длительные сроки тюремного заключения в октябре 1937 г. Между серединой 1937 г. и началом 1938 г. органы НКВД арестовали и последних представителей старой петербургской еврейской культуры, включая Израиля Цинберга. Все арестованные, от раввинов до коммунистов, были обвинены в «еврейском национализме». Ликвидация советских еврейских учреждений — ЛенОЗЕТа, пригородного еврейского колхоза, Еврейского дома просвещения и последней еврейской школы — проводились параллельно с расправой над синагогой с той лишь разницей, что это не всегда влекло репрессии против работников закрываемых организаций.

Евреи, как справедливо заметил Ш.Эттингер, оказались почти единственной группой населения, выигравшей в социальном плане от Октябрьской революции. Ленинградские евреи выиграли особенно много, поскольку составляли наиболее образованную часть населения второго по важности города страны и были более других вовлечены в процесс урбанизации и советизации. В 1930-х этот выигрыш стал особенно ощутим в связи с предпочтением, оказанным советским режимом новой интеллигенции, незаменимой для осуществления планов индустриализации и централизации страны. Роль евреев в жизни Ленинграда намного превосходила их долю в городском населении. Евреи заняли видное место среди технической и гуманитарной интеллигенции, врачей, адвокатов, литераторов и ученых, в системе образования, в управлении, среди советских служащих. Часть евреев освоила новые для себя рабочие специальности, хотя их доля среди рабочих, не говоря уже о крестьянах, так и осталась незначительной. Вместе с тем традиционные еврейские профессии, такие, как торговля (в 30-х только государственная) и портняжничество, все еще занимали заметное место в спектре их занятий. Тысячи евреев продолжали уклоняться от чересчур быстрой советизации, что выражалось в их предпочтении артельного труда работе на государственных предприятиях.

За позиции, завоеванные в советском обществе, ленинградские евреи вольно и невольно, заплатили массовой утратой национальных черт, этнически однородной семьи, родного языка, религии и культуры, возможности участвовать хотя бы в каких-нибудь формах национальной жизни. Но даже и отказавшиеся от национального в пользу русско-советского евреи во второй половине 30-х оказались неудобными для властей, взявших курс на возрождение великорусского национализма. Потому в огне партийных чисток и террора постепенно обозначилась тенденция к вытеснению евреев из правящей верхушки города, хотя в целом их позиции среднего класса пока еще гарантировались их незаменимостью. Гораздо легче оказалось властям расправиться с теми, составлявшими в Ленинграде незначительное меньшинство, кто упорно не желал советизироваться и денационализироваться, то есть с местечковыми традиционалистами и последними осколками старой петербургской еврейской интеллигенции. И те и другие были истреблены во время «ёжовщины».