Евреи Ленинграда 1917-1939

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

История еврейского населения крупных российских городов представляет большой интерес, так как в послереволюционное двадцатилетие оно более других подверглось процессам модернизации, аккультурации, урбанизации и советизации, и позднее, после второй мировой войны, составило значительную часть еврейства СССР, определив его облик на годы вперед. Эти процессы можно проследить на примере евреев Петрограда-Ленинграда, которые по своим характеристикам более всего напоминали московских евреев и, до некоторой степени, евреев Харькова, также находившегося вне «черты оседлости» и являвшегося до 1934 г. столицей Украины.

Будучи жителями столицы Российской империи, петроградские евреи оказались в самой гуще революционных событий 1917 г. Они безоговорочно поддержали Февральскую революцию. Мнения разделились лишь в вопросе о степени участия в новых органах власти. Если либералы предпочитали держаться в тени и не спешили занимать посты во Временном правительстве, чтобы не провоцировать антисемитизм, то социалисты с самого начала активно участвовали в работе Петроградского совета. В этот период еврейские общественные деятели столицы подали пример другим городам в деле строительства национально-демократической общины, которой, по их замыслу, предстояло заменить религиозную и стать фундаментом еврейской национальной экстерриториальной автономии. В процессе общинного строительства и подготовки Всероссийского еврейского съезда в Петрограде, как и в Москве и других российских городах, росло влияние сионистов.

Петроградская община, еврейские партии и еврейская пресса решительно выступили против захвата власти большевиками. Практически никто из старожилов не присоединился к путчистам. Октябрьский переворот совершался руками приезжих революционеров. Похожая ситуация наблюдалась и в других городах внутренней России, где советская власть, по словам Ленина, удержалась благодаря поддержке радикально настроенных еврейских беженцев.

Разруха и лишения гражданской войны, от которой Петроград пострадал больше любого другого не переходившего из рук в руки города, привели к массовому бегству его жителей и частичному параличу еврейских общественных организаций. Однако слой национальной интеллигенции, несмотря на эмиграцию, полностью не иссяк, что сказалось на характере еврейской жизни в последующий период.

К началу второй мировой войны в четырех советских городах — Москве, Киеве, Одессе и Ленинграде — еврейское население превышало 200 тысяч человек. Так же, как и в Москве, между 1917 и 1939 гг. численность ленинградских евреев выросла более чем в четыре раза (в то время как в Киеве она увеличилась в 2,6 раза, в Харькове более чем в два раза, в Одессе и Днепропетровске — менее чем в полтора раза, в Минске — почти не изменилась). Несмотря на быстрый рост своей численности, евреи Ленинграда и Москвы не составляли значительной части населения этих городов. Если в 1939 г. 15,6% харьковчан, 22,7% киевлян, 29,7% минчан и 33,3% одесситов были евреями, то в Москве и Ленинграде доля евреев лишь немного превышала 6%. Внутригородское расселение евреев в этих двух городах было более дисперсным, чем, скажем, в Киеве, где под влиянием дореволюционного ограничительного законодательства сложились традиционные еврейские кварталы. Указанные обстоятельства повлияли на то, что несмотря на постоянный приток провинциальных евреев ленинградцы и москвичи к 1939 г. сильно аккультурировались, демонстрируя высокий процент смешанных браков (в Ленинграде — 36% против менее чем 5% в тогдашних США) и низкий уровень владения языком идиш — 21% в Москве, 20% в Ленинграде по сравнению с 40% в среднем по СССР, 41% в Киеве, 36% в Одессе.

Причины миграции евреев западных губерний в Москву и Ленинград, усилившейся в 1920-е, были также сходны. Большая их часть стремилась как можно быстрее интегрироваться в советскую систему в благоприятных условиях индустриально-культурного центра, другие надеялись использовать открывшиеся возможности НЭПа для восстановления своей экономической независимости от государства. Первые хлынули в советские учреждения, вузы и техникумы, на государственные предприятия. Вторые по политическим, религиозным и социальным причинам предпочли традиционно еврейский спектр занятий — частную торговлю и предпринимательство, кустарное производство. В процессе ликвидации НЭПа, когда, как и во время военного коммунизма, у евреев не осталось альтернативы, их интеграция в советскую жизнь ускорилась.

Спектр занятий ленинградского еврейства более всего напоминал московский с той только разницей, что благодаря разросшемуся управленческому аппарату Москвы процент евреев-служащих там оказался несколько выше, а рабочих — ниже, чем в Ленинграде. С годами ленинградские евреи, как и московские, добились выдающихся позиций в советском обществе. Их доля среди служащих и интеллигенции намного превышала их процент в населении. Так, в 1939 г. в Ленинграде евреи составляли почти 13% всех работников умственного труда, 18% ученых, треть писателей, журналистов и редакторов, 39% врачей, 45% адвокатов и 70% дантистов.

Жилищные условия ленинградских евреев улучшились, что отражало повышение их социального статуса. Если накануне революции основная масса проживала в торгово-ремесленном поясе города, то к концу 30-х они наиболее плотно заселяли центральные, бывшие аристократические районы.

Отношение ленинградских, как и московских, евреев с окружающим населением складывались не совсем так, как в провинции. С одной стороны, благодаря устойчивости власти эти города во время гражданской войны избежали массовых погромов. С другой стороны, поводов для антисемитизма в межвоенный период там было более чем достаточно. Главная среди них — стремительное продвижение еврейского меньшинства по социальной лестнице, что вызывало у населения страх перед еврейской конкуренцией. Старое чиновничество и интеллигенция были недовольны тем, что евреи вытесняют их с постов, прежде доступных лишь христианам. Рабочих возмущало то, что несмотря на провозглашенную большевиками «диктатуру пролетариата», они продолжают оставаться на дне общества, в то время как евреи преуспевают, уклоняясь от тяжелого физического труда. Вчерашние крестьяне не могли простить евреям правительственной поддержки их землеустройства, оказанной одновременно с разгромом русской и украинской деревни. Религиозные круги видели «еврейские козни» в периодических атаках власти на православную церковь. Антисемитские эксцессы участились вследствие смещения Зиновьева и его окружения, воспринятого многими как попытка партии освободиться от еврейского засилия.

Распространенное среди антисемитов убеждение, будто большинство коммунистов — евреи, не было справедливо даже в бывшей «черте оседлости», не говоря уже о крупных российских городах. До середины 1917 г. процент евреев в петроградской организации партии большевиков был ничтожен (как в руководстве, так и среди рядовых членов). Евреи занимали видное место в большевистском руководстве только непосредственно накануне, во время и в самые первые годы после Октябрьского переворота. Относительный процент евреев среди рядовых коммунистов Петрограда долго оставался довольно низким (по этому показателю евреев опережали латыши и поляки); удельный вес евреев в партии, видимо, существенно повысился в 30-е, когда положение евреев в среднем классе интеллигенции и чиновничества упрочилось. Поскольку к тому времени доля членов партии среди городской интеллигенции сильно выросла, это отразилось, естественно, и на евреях. Что касается партийного и советского руководства города, то доля евреев в нем с момента окончания гражданской войны неуклонно понижалась, 13 – 1075 во-первых, из-за размывания партии в связи с массовым приемом в нее новых членов, во вторых, вследствие поворота к русскому национал-патриотизму, наметившемуся в середине 1930-х. Так, например, к 1939 г. доля евреев среди руководителей местных ленинградских партийных и советских организаций снизилась до 10%. По всей видимости, уменьшился процент евреев, как и других неславянских национальных меньшинств, в органах суда и прокуратуры.

Хотя Еврейский комиссариат при Наркомнаце образовался именно в Петрограде, он был создан не для старожилов, а для работы с беженцами, не знавшими русского языка и экспорта революции на Запад. Коммунистическая пресса на идише выходила в Петрограде в первые годы советской власти только потому, что там имелись подходящие типографии, а западные губернии были оккупированы. Наркомпрос вначале поддерживал некоторые еврейские научные учреждения города из-за того, что других еврейских научных центров тогда еще не существовало. После окончания гражданской войны, когда беженцы разъехались по домам, а советская власть утвердилась в бывшей «черте оседлости», коммунистическая деятельность на идише была перенесена туда, так как и в Петрограде, и в Москве, ни власти, ни аккультурированное население не были заинтересованы в интенсивном развитии «пролетарской» культуры на этом языке. Еврейские советские учреждения культуры, созданные со временем в Москве, были предназначены для влияния на провинцию, а не на самих москвичей.

Советские еврейские школы и детские дома Ленинграда были рассчитаны в основном на сирот, привезенных с Украины. Коренные петербуржцы предпочитали отдавать детей в русскую школу. В среднем по РСФСР в 1925-1926 гг. еврейские школы охватывали вдвое большую долю детей, чем в Ленинграде. К концу 1920-х евреи Ленинграда значительно уступали полякам, эстонцам, латышам и тем более немцам, по проценту охвата своих детей национальными школами. В 1930-х на тысячу евреев-ленинградцев приходилось 1,5-2 места в единственной еврейской школе, что в несколько раз уступало средней цифре по РСФСР и было в десятки раз меньше, чем на Украине и в Белоруссии, где местные власти поддерживали образование на языке идиш, так как не хотели, чтобы евреи в их республиках играли роль русификаторов.

Мероприятия еврейских коммунистов имели мало отношения к населению крупных урбанизированных центров. Так, например, объектом кампании по аграризации еврейского населения были жители разоренных местечек Украины и Белоруссии. Москвичи, ленинградцы, харьковчане не собирались переселяться ни в Крым, ни тем более в Биробиджан. Власти и не ожидали от них этого, убежденные, что в больших городах аккультурация и советизация наступят вместе с урбанизацией. Властям было достаточно материальной поддержки озет-работы москвичами и ленинградцами, подобно тому, как сионисты, собирая деньги в Америке, не рассчитывали на массовую алию американского еврейства.

Несмотря на сходства, между Ленинградом и Москвой имелось два существенных различия — одно общезначимое, другое специфически еврейское. Первое различие состояло в том, что Ленинград был бывшей столицей, символизировавшей послепетровскую Россию и ее связь с Европой, а Москва олицетворяла советский период и возврат к самоизоляции и закрытому обществу азиатского типа. Соперничество между старой и новой столицами, в котором Ленинград не имел шансов, ощущалось все межвоенное двадцатилетие. В языке центральной прессы 20-х закрепился презрительный ярлык «петербургский», а в сочинениях писателей, воспитанных на петербургской традиции, явственно слышалось неприятие нового «московского» порядка. Характерно в этом плане письмо Льва Лунца М.Горькому (1923), с такой характеристикой одного из «серапионовых братьев»: «Никитин почти совсем отошел от нас, пишет прескверные фельетоны в Правде и, вообще, ведет себя по-московски».

Второе, еврейское, различие заключалось в том, что в Ленинграде до конца 20-х бок о бок сосуществовали две несхожие между собой группы евреев: старожилы, носители укоренившихся общественно-культурных традиций еврейского Петербурга, строители новых национальных форм общинной жизни, привыкшие видеть себя лидерами российского еврейства, передовым отрядом модернизации, и новоприбывшие евреи, вырванные из привычной местечковой жизни, в которой религия и идиш занимали значительное место. Цервая группа сыграла заметную роль в облегчении абсорбции новичков, повлияла на них духовно, замедлила их советизацию и атомизацию, одновременно препятствуя усилению в Ленинграде общественных и культурных норм провинции. В Москве же, где до революции евреев было вдвое с лишним меньше, чем в Петербурге, национальная интеллигенция была малочисленной и менее активной, чем в столице. Она не могла существенно повлиять — ни социально, ни культурно — на многократно превосходящих ее по численности иммигрантов.

Жизнь московских евреев в межвоенный период была относительно более благополучной, чем ленинградских. Москва ускоренно развивалась и строилась, Ленинград же, наоборот, тяжело пострадал во время «военного коммунизма», разгрома зиновьевской оппозиции, чисток после убийства Кирова. Кремлевское руководство, видевшее в Ленинграде центр потенциальных оппозиционеров, проводило политику систематического снижения статуса города, дискриминации, вывоза материальных и культурных ценностей в Москву, переманивания туда лучших специалистов. Одновременно в Москве создавалась целая система привилегий для ее жителей, управленческого аппарата, ученых, творческой элиты.

Еврейская национальная интеллигенция оказалась частью этого глобального конфликта между двумя городами. По мере того, как новая советская культура вытесняла дореволюционную «петербургскую», сходные изменения происходили и в еврейской жизни, где всесоюзные еврейские учреждения Москвы утверждались параллельно с подавлением независимых еврейских организаций Ленинграда. Так, в 1921 г. ЕКОПО, ОЗЕ и ОРТ были вытеснены Евобщесткомом. Основывая руководимый из Москвы ОЗЕТ, его организаторы не раз подчеркивали, что он будет в корне отличаться от «буржуазных» организаций помощи.

Хотя партия в принципе проводила политику концентрации учреждений «пролетарской» культуры на идише в районах плотного еврейского заселения, для Москвы, как для столицы, было сделано исключение. С закрытием ленинградского Института высших еврейских знаний еврейские кафедры были открыты не только в Киеве и Минске, но также и в Москве. Москва была единственным городом в РСФСР, где продолжалась издательская деятельность на идише. Туда был переведен рожденный в Ленинграде ГОСЕТ.

В отличие от учреждений науки и культуры, еврейские политические организации переместились из Петрограда в Москву по собственной инициативе, сразу после переезда туда резиденции правительства. Этот шаг был продиктован как затруднившимися контактами Петрограда с провинцией, так и традиционной «петербургской» убежденностью в том, что только близость к центральной власти может обеспечить еврейской общественной организации право и возможность представлять все российское еврейство. Поэтому петроградский Национальный Совет был заменен московским ЦЕВААДом. В Москву переместился и центр сионистской активности — комитеты Сионистской организации, Хехавера, Хехалуца и других учреждений. Иногда такие переносы были явно преждевременными, как, например, в случае с Хехавером и Хехалуцем, московские отделения которых оказались неготовыми перенять руководство. Центр сионистской деятельности оставался в Москве до тех пор, пока у сионистов имелась надежда достичь договоренности с советскими руководителями. Позднее, к середине 1920-х, когда эти надежды развеялись, центр на короткое время, остававшееся до разгрома нелегального сионистского движения, вернулся в Ленинград. Разрешенные еврейские организации Классовый Хехалуц и ЕКРП (Поалей Цион) оставались в Москве до своего закрытия в 1928 г.

Нэповская «оттепель» способствовала реанимации независимых еврейских учреждений в Петрограде. Разумеется, о возрождении еврейской жизни в ее дореволюционных масштабах не могло быть и речи. Тем не менее мощный слой опытных общественных деятелей, носителей амбициозных «петербургских» традиций, хотя и сузился во время войны и из-за эмиграции, но далеко не иссяк. Эти деятели, вдохновленные кратковременным опытом существования национальной демократической общины, сумели в период НЭПа частично возродить разнообразные формы национальной жизни, которые удовлетворяли религиозные нужды, культурные потребности, обеспечивали социальной и профессиональной помощью. Во главе этой деятельности стояли сионисты и сочувствовавшие сионизму ортодоксы. Их поддерживала группа секулярных национальных интеллигентов, закалившихся в работе организаций помощи — ЕКОПО, ОЗЕ и ОРТе. Всех объединяла убежденность в том, что в условиях запрета политической деятельности для сохранения еврейского народа необходимо сплочение национально-мыслящих сил, от ортодоксов до социалистов, вокруг национально-религиозной общины. В своей работе ленинградские лидеры предпочитали легальные методы, действуя через ЛЕРО и районные синагоги, ЛЕКОПО, профессиональные объединения еврейских кустарей, столовые для бедных еврейских студентов, еврейские клубы и т.д. Помощь (а следовательно, и влияние) этих лидеров распространялась и на еврейские учреждения, официально подчинявшиеся государству, такие как еврейские школы и детские дома, убежище для престарелых. Даже в ЛенОЗЕТе «петербургские деятели» имели определенные позиции. В тех случаях, когда рамки дозволенной деятельности оказывались слишком узкими, они не пренебрегали и нелегальной, поддерживая сионистские группы, ивритских писателей, тайно распределяя помощь среди нуждающихся. Массовый переезд в Петроград евреев западных губерний вливал новые силы в ряды еврейских активистов и одновременно расширял круг заинтересованных в их деятельности — тех, кто ходил в синагогу, нуждался в социальной помощи, интересовался еврейской культурой, был готов к восприятию идей сионизма.

Не вся еврейская жизнь концентрировалась вокруг старожилов. Новые ленинградцы вносили в нее свои оттенки. В основном благодаря им в середине 1920-х в Ленинграде усилилась деятельность Хабада, работали подпольные молодежные сионистские группы, легальный Хехалуц, существовал кружок ивритских поэтов Ленского – Матова. Новые горожане не имели прочных связей со старой интеллигенцией, а иногда и конфликтовали с ней. Так, любавичские хасиды, традиционные противники просвещения и сионизма, вступили в острую борьбу с руководством ЛЕРО за контроль над религиозной жизнью в Ленинграде. В этой борьбе раввин Шнеерсон и его приверженцы не останавливались перед обвинением своих оппонентов в сотрудничестве с властями. Тем не менее после ареста ребе ленинградская общественность первой встала на его защиту.

Создав одну из самых разветвленных в стране систем еврейской взаимопомощи, ленинградские деятели пробовали вернуть себе и всероссийское лидерство. Это особенно ярко проявилось в неудавшейся инициативе ЛЕРО по созыву Съезда еврейских религиозных обществ.

В Ленинграде дольше продержались независимые исследования и публикации по иудаике. Их уровень оставался высоким, а тематика не ограничивались региональными рамками. Ленинградские ученые не останавливались и перед печатанием своих работ за рубежом. Перечисленные обстоятельства создали особую, неповторимую картину еврейской жизни Петрограда-Ленинграда 20-х.

Важным моментом в жизни возрожденных еврейских учреждений Ленинграда было создание автономной экономической базы, почти не зависимой от помощи зарубежных организаций. Эта база зиждилась, с одной стороны, на сборах в синагогах, а также среди предпринимателей и интеллигенции. Другим, быть может, более важным источником стало взаимовыгодное сотрудничество старой интеллигенции с объединениями еврейских кустарей, артелями: опытные общественные деятели оказывали приезжим, незнакомым с местными условиями, кустарям помощь в организации и управлении кооперативами, обеспечивали им юридическую защиту, а те в ответ отчисляли часть своих доходов на еврейские общественные нужды, трудоустраивали безработных, зачисляли на фиктивные должности формально неоплачиваемых общественных деятелей.

Попытки возродить национальную общину окольным путем, через расширение легальных полномочий религиозной общины или создание независимых организаций социальной помощи, предпринимались и в других городах (например, в Перми, Нижнем Новгороде, Брянске, Москве, Баку) в основном вне бывшей «черты оседлости», где права религиозной общины были ограничены еще при самодержавии и где секулязированная интеллигенция имела опыт создания светских организаций помощи, восполнявших функции, отнятые у общины. Однако, насколько мне известно, нигде эта деятельность не достигла столь широкого маcштаба, как в Ленинграде.

Кампания по повсеместному закрытию синагог, развернувшаяся в 1928—1929 гг., привела к ликвидации ЛЕРО и закрытию большинства из двух десятков синагог города. В пик кампании было принято решение о закрытии и двух главных синагог страны — ленинградской и московской, однако вскоре власти передумали и оставили их верующим. Закрытые же тогда главные синагоги Киева, Одессы, Харькова, Екатеринослава так и не были возвращены.

В результате подавления независимой общественной деятельности нацменьшинств к началу 30-х почти полностью исчезла «еврейская особенность» Ленинграда. Можно даже сказать, что первенство в еврейской жизни перешло к Москве, поскольку там остались некоторые советские еврейские учреждения и издательства, представительства иностранных организаций Джойнта и ОРТ-Фарбанда, там же проживало большинство ведущих идишистских поэтов и писателей.

В Ленинграде же лидерство в религиозной жизни перешло к Хабаду, привыкшему к нелегальной работе и, быть может, готовому на большие жертвы. Только отдельные писатели и ученые не оставили еврейскую литературу и науку, однако возможности печататься на родине у них уже не было. В создавшемся общественно-культурном вакууме усилилось национальное звучание коммунистических еврейских учреждений, таких, как еврейская школа, Евдомпросвет и ЛенОЗЕТ. Опустошительный террор, подавление всех форм самовыражения нацменьшинств 1937—1938 гг. покончили и с этими последними островками еврейской жизни. В Эти годы были арестованы оставшиеся деятели еврейской культуры в Ленинграде. Наиболее жестоко пострадала синагогальная жизнь. Несмотря на отчаянные протесты верующих, практически все формы религиозной активности были запрещены; синагогальные деятели арестованы, многие из них расстреляны.

Таким образом, за прошедшие после революции два десятилетия численность евреев в Ленинграде резко увеличилась, причем их роль в хозяйственной, научно-технической и культурной жизни города выросла еще больше. Интеграция евреев в советское общество сопровождалась массовой утратой национальных особенностей, родного языка, религии и культуры, а также возможности участвовать в каких бы то ни было формах национальной жизни. Активная борьба старой еврейской общественности и религиозных лидеров задержала этот процесс, однако и им не удалось отвратить неизбежное. Большинство же евреев накануне второй мировой войны вполне солидаризировалось с советской властью и, выиграв социально, не жалело о потере национального.