Еврейская и христианская интерпретации Библии в поздней античности

4. Экзегетическая полемика: Юстин Мученик и «Диалог с Трифоном Иудеем»

Юстин Мученик стал известен в христианском мире благодаря двум видам сочинений. Первый — это сочинения в защиту христианства (по–гречески «апология»), в которых он отвергает обвинения римлян против этой религии. У второго нет специального названия, и он включает лишь один памятник — «Диалог с Трифоном Иудеем»[57]. «Диалог» дополняет апологии, переходя от защиты к нападению и предъявляя серьезные обвинения иудаизму, еврейским учителям и их интерпретации Библии. «Диалог» содержит основные претензии христиан к иудаизму и рисует ясную картину толкования Библии в апологетический период. «Диалог» представляет еще большую ценность, потому что Юстин цитирует библейские комментарии «иудейских мудрецов» (греч. Didaskaloi)[58]. Изучение этих толкований, а также их сопоставление с мидрашами, содержащимися в собраниях таннаев и амораев, чрезвычайно интересно.

Юстин родился, по его собственному свидетельству, в городе Неаполис Флавия, т. е. Сихеме (Шхеме), очевидно, в греко–римской семье[59]. В первых восьми главах его «Диалога» описывается духовный путь Юстина до той поры, когда ему открылась христианская истина. Некоторые ученые высказывают большие сомнения в подлинности этого описания и рассматривают его как подражание хорошо известному литературному топосу[60]. Во всяком случае, свидетельство о мученичестве Юстина, которое и дало ему имя «мученик» (греч. — martyr) относится к концу II в. Согласно большинству источников, Юстин умер около 165 г., и считается, что он родился в начале II в. Ученые думают, что «Диалог» был написан в 50–е гг., приблизительно за десять лет до смерти автора. Сочинение имеет форму письма, адресованного Юстином своему другу Марку и содержащего отчет о разговоре, который произошел у него с евреем Трифоном, «беженцем с иудейской войны»[61].

142 главы книги можно сгруппировать в четыре блока:

1. Главы 1—9. «Случайная» встреча Юстина с Трифоном, во время которой Юстин перечисляет свои разнообразные философские искания, имеющие кульминацией откровение «старца», который поведал ему, что христианское учение и является единственной истинной философией.

2. Главы 10—47. Юстин «доказывает» Трифону, что законы, данные евреям, не распространяются на христиан.

3. Главы 48–107. Иисус — это Мессия.

4. Главы 108—142. Христиане — это истинный Израиль[62].

Необходимо подчеркнуть, что аргументы и доказательства, которыми Юстин засыпает своего еврейского собеседника, носят характер комментариев к Библии. Время от времени Юстин даже цитирует «иудейскую» версию Писания, как бы говоря таким образом, что иудей Трифон должен признать истинность его толкований. Одной из его главных задач в этом трактате является доказать евреям, представляемым Трифоном и его спутниками, что раввины не справились с задачей истолкования Библии, и убедить их в том, что христианская интерпретация, полученная по благодати Христа через его апостолов, является истинной. Еще одной заботой христианских экзегетов было в то время опровержение гностического положения о том, что еврейская Библия – творение злого бога–демиурга. Следовательно, гностики отвергали еврейскую Библию целиком, в то время как евреи отвергали христианскую мессианскую интерпретацию Писания, которую отстаивают Юстин и его коллеги[63]. Ответ Юстина таков: христианское толкование — единственно истинное толкование Библии, которая возвестила и предсказала события, произошедшие затем во времена Иисуса. Я приведу несколько примеров подхода Юстина и «ответов», которые были даны Трифоном и его спутниками в «Диалоге», а затем перейду к их сопоставлению с письменными талмудическими комментариями на те же темы и стихи. Имеет смысл начать с характеристики участников диалога и их литературных ролей.

Трифон представляется как ученик философа по имени Коринфий, который, среди прочего, научил его тому, что, встретив человека, одетого в философскую мантию, следует вежливо его приветствовать и вступить с ним в полезную беседу (1:2)[64]. Таковы обстоятельства знакомства Трифона с Юстином. Это не разговор между равными — иудей Трифон показан учеником, в то время как христианин Юстин выступает как многоопытный философ, сведущий во всех основных школах. Трифон так говорит о себе Юстину: «Меня зовут Трифон. Я еврей обрезанный, в последнюю войну оставил свое отечество, поселился в Греции и живу по большей части в Коринфе»(1:3). Признавшись, что он находился под глубоким впечатлением от чтения «так называемого Евангелия», Трифон сомневается, может ли смертный исполнить его заповеди (10:2). Такое начало выявляет намерение Юстина создать образ еврея, открытого восприятию христианского благовестия. Наиболее интересным и заслуживающим внимания моментом является то, что почти все ссылки на «иудейских мудрецов» (часть из которых имеет четкие параллели в талмудической литературе) даются самим Юстином, хотя, казалось бы, классические еврейские толкования и аргументы должны быть озвучены именно евреем. Однако намерение Юстина не использовать Трифона в качестве глашатая еврейских интерпретаций было тщательно продуманным. Прежде чем искать объяснение этому любопытному факту, необходимо остановиться на некоторых других аспектах роли Трифона.

Трифон играет активную роль только до 90–й главы, т. е. примерно на протяжении 60% текста[65]. Его основная задача — задавать направляющие вопросы, на которые Юстин подробно и искусно отвечает. Трифон не скрывает того, что находится под большим впечатлением как от самого Юстина, так и от силы приведенных им доказательств (63:1), и, когда Юстин заявляет, что лидеры евреев изменили некоторые стихи в Писании, Трифон не находит лучшего ответа, чем: «Бог знает, уничтожили ли что–нибудь из Писаний наши начальники» (73:5). Ближе к концу «Диалога» Трифон даже повторяет один вопрос, чтобы Юстин смог «повторить то же доказательство для этих слушателей» (друзей Трифона 123:7). Лишь два–три раза Юстин и Трифон вступают в настоящий «сократический» диалог, предполагающий живой обмен мнениями о предназначении еврейского закона и о рождении Христа от Девы (главы 45–49, 67–68). Роль Трифона может быть лучше всего определена при помощи его же собственных слов, которые он произносит, обращаясь к Юстину с просьбой: «Научи же нас из Писаний, чтобы и мы поверили тебе» (90:1). Роль Трифона заключается в том, чтобы узнать от Юстина истинное толкование Писания. Форма диалога здесь по большей части лишь слегка маскирует то, что на самом деле является пространной лекцией Юстина на тему толкования Библии[66].

Поэтому неудивительно, что учения еврейских мудрецов приводятся Юстином, а не Трифоном, как можно было бы ожидать. Цель Юстина состоит в том, чтобы внести раскол между образованными любознательными евреями, представляемыми Трифоном, и «мудрецами» и «начальниками» евреев. Юстин в конце своего сочинения говорит об этом практически открытым текстом: «позаботьтесь предпочесть Христа Всемогущего Бога вашим учителям» (142:2, курсив мой. — М.Г.). Следует отметить, что сама эта фраза заключает в себе достаточное свидетельство против попыток некоторых ученых отождествить Трифона со знаменитым рабби Тарфоном[67]. Как я старался показать, Трифон в «Диалоге» — весьма бледный персонаж, и его познания в еврейских учениях не производят большого впечатления.

Много писали о корректных и даже сердечных отношениях между собеседниками, которые преобладают в «Диалоге»[68]. Исключением являются яростные выпады Юстина против еврейских учителей. Основные нападки содержатся в главах, где Трифон хранит молчание (90—142). Ниже приводятся некоторые примеры оскорбительных выпадов Юстина против иудейских учителей: «Но если все ваши учителя объясняют вам только то, почему в том или другом месте упоминаются или не упоминаются верблюды женского рода; или почему в приношениях употребляется столько–то муки пшеничной и столько–то масла, и это объясняют низко и мелочно…» (112:4). Иудейские наставники терпят неудачу, потому что они «неразумны и слепы» (134). Юстин уже приводил (в гл. 112) суждение Иисуса об иудейских книжниках — «вожди слепые» (Мф. 23:24), — и здесь он лишь пользуется им. Правда, однако, в том, что Юстин берет на себя задачу опровергнуть метод комментирования, существовавший у еврейских ученых мужей, и убедить евреев в том, что истинное толкование Библии невозможно без благодати, дарованной Иисусом. В конечном счете иудеям придется выбирать между толкованиями их глупых учителей и толкованиями Мессии, Повелителя Вселенной.

Что касается метода, используемого Юстином в его экзегетическом споре с евреями, то следует отметить, что «Диалог» настолько конфронтационен, что настоящий обмен мнениями невозможен. Этот метод резко контрастирует с методом Отцов церкви последующих веков, которые позволят изучать еврейские толкования, принимая одни и отвергая другие. Очевидно, к тому времени христиане будут чувствовать, что их позиции достаточно прочны, чтобы позволить себе использование еврейских комментариев. Однако во времена Юстина дело обстояло по–другому. Для него невосприимчивость еврейских учителей была препятствием для какой бы то ни было возможности извлекать полезные знания из их толкований. Его главной задачей было убедить свою аудиторию в том, что собственные Писания евреев предсказывали пришествие Христа и что без этого ключа истинный смысл Библии остается недоступным. Есть некая ирония в том, что сочинение, озаглавленное как диалог, отвергает любую возможность совместного исследования или подлинного обмена мнениями между христианами и евреями.

Мы сосредоточим внимание на двух центральных темах «Диалога». Во–первых, это нападки Юстина на соблюдение евреями заповедей, включающие его объяснения того, почему эти законы были даны евреям, и рассуждения об уместности этих законов для христиан его времени. Во–вторых, это его толкование библейских стихов, в которых он видит возвещение пришествия Христа. Прояснив претензии и методы Юстина, включая те, которые он приписывает еврейским учителям своего времени, мы более внимательно остановимся на мидрашах того же периода, чтобы понять их значимость для проблем, затронутых Юстином.

Предисловие к разделу о заповедях помещено сразу после вступительных глав (1–9), в которых Юстин описывает полученное им откровение, которое привело его к христианству. Реакция Трифона на рассказ Юстина такова, что Юстин поступил бы лучше, если бы остался верен возвышенным философским ценностям, а не уверовал в человека, который, как он полагает, спасет его. Иудей Трифон дает своему новому другу и еще один, лучший совет: «Поэтому если хочешь послушаться меня (ибо я смотрю уже на тебя как на друга), то сперва сделай обрезание, потом, как узаконено, соблюдай субботу, и праздники, и новомесячия Божий, и вообще исполняй все, написанное в законе, и тогда, может быть, тебе будет милость от Бога» (8:4). Трифон более детально и резко критикует христианство в другой главе: «Особенно же вот что смущает нас: вы выставляете благочестие свое и почитаете себя лучшими других, но ничем не отличаетесь от них… — вы не соблюдаете ни праздников, ни суббот, не имеете обрезания, а полагаете свое упование на человека распятого и, однако, надеетесь получить благо от Бога, не исполняя Его заповедей» (entolai) (10:3). В целом Трифон предстает как человек, ищущий ответ главным образом на этот последний вопрос: как могут христиане надеяться на спасение, не соблюдая Тору (nomos) (10:4).

В последующих тридцати главах Юстин объясняет Трифону настоящие причины, по которым были даны заповеди, с их истинным значением в христианской перспективе. Практически постоянно в качестве доказательства он использует библейские стихи и толкования. Так как основным поводом для недоумения Трифона является несоблюдение субботы и обрезания, Юстин предлагает разнообразные контраргументы, которые могут быть объединены в три группы[69]:

1. Из самих еврейских источников ясно, что заповеди не обязательно будут иметь силу во веки веков. Истинная причина, по которой были даны эти законы, — необходимость обуздать упрямство евреев.

2. Ни природа, ни Бог не соблюдают заповедей (например, субботы).

3. Христианство само по себе является надлежащим исполнением заповедей. Христианство — непрерывная суббота, не ограниченная одним днем недели.

Юстин пытается разрушить само основание заповедей, используя то, что может быть названо «аргументом ограничения». Его главное намерение — показать, что поскольку, согласно Торе, праведные люди жили и прежде дарования заповедей, значит, и после их дарования может существовать «эра праведности», в которую не нужно будет следовать Торе. Адам, Авель, Енох, Ной и Мелхиседек символизируют собой «праведность» до заповедей, а христианство выполняет ту же роль в эпоху после заповедей.

Заповеди больше не имеют силы; они были предназначены лишь для ограниченного времени в истории. Все, что теперь нужно сделать Юстину, это прежде всего объяснить, почему было необходимо дать заповеди в первую очередь евреям. Вот его довод: «…Бог повелел вам хранить субботу и возложил на вас другие заповеди, как я уже сказал, за грехи (adikias) ваши и отцов ваших…» (21:1) Знаки завета, суббота и обрезание, рассматриваются Юстином как признаки немилости, служащие для предупреждения евреев и для удержания их от следования по неправедному пути. Вместо того чтобы понимать заповеди как знаки избранности, их следует воспринимать как наказание, имеющее целью остановить грешников. Если бы не жестокосердие и неповиновение евреев, знаки и заповеди были бы не нужны. Грех преклонения перед золотым тельцом показал, что евреям необходимо приносить жертвы Богу, чтобы они «не идолопоклонствовали» (19:6). Первоначальное, желаемое состояние — это состояние тех праведных людей, которые жили без заповедей. Согласно Юстину, заповеди были даны евреям только потому, что они отвратились. Пророки были вынуждены повторять и придавать особое значение некоторым заповедям, которые были даны Моисею, в том числе и соблюдению субботы, в надежде, что этот жестокосердый (греч. sklerokardion) народ в конце концов поймет их смысл и покается.

Юстин находит подтверждение своей точке зрения, согласно которой заповеди были даны как наказание, у пророка Иезекииля, в главе 20. Он приводит оттуда обширные цитаты, не указывая при этом, каким образом этот текст может решительно подтвердить его мнение. В этой главе Иезекииль упрекает народ Израиля за его постоянные отступления от закона со времен выхода из Египта. Мы процитируем главу с 5–го стиха, хотя Юстин начинает с 20–го:

Теперь процитирую продолжение текста согласно версии Юстина, почти идентичной тексту Септуагинты:[70]

Возможно, для Юстина слова «заповеди недобрые» означают, что Бог дал их ради «недобрых» людей, ради тех плохих евреев? Намерение Юстина могло быть таким, но я думаю, что он опирается на главу в целом, о чем можно судить по переносу стиха 7 («не оскверняйте себя идолами египетскими») в последовательность стихов 20—26. Юстин читает Иезекииля следующим образом: когда Израиль был избран в Египте, народу было указано воздерживаться от скверны египетских идолов. Поколение Египта обмануло ожидания, и поколению пустыни были даны «правила, заповеди», новое знамение и предостережение от осквернения. Но это поколение также не исполняло заповедей, пока не достигло последней стадии — разорения народа, вероятно, из–за плохих «правил». Следовательно, упадок народа и является той самой причиной, по которой были даны заповеди и знамение.

Язык Юстина становится еще более саркастическим, когда он нападает на заповедь обрезания. Этот знак свидетельствует о том факте, что евреи в самом деле были не таким народом, как другие, но как «не народ», по словам пророка Осии (1:9). Этот знак служит для отделения евреев, т. е. только им следует претерпеть наказание, которого они заслуживают за свои грехи. Вот как об этом пишет Юстин[71]:

Страдание преследуемых христиан середины II в. ясно проявляется в этом отрывке, но оно не может притупить резкость формулировки Юстина. Ответ последнего на изумление Трифона, вызванное тем фактом, что христиане не отделяют себя от других людей, резок и определенен: отделены евреи, потому что они не исполнили возложенного на них. Такие экстраординарные меры потребовались лишь для евреев, чтобы изолировать и наказать их. Ученики и последователи Иисуса, конечно, не нуждаются в таком отделении: ни для угрозы, ни для наказания.

Объяснение Юстином причин, по которым евреям были даны заповеди, может также служить ответом на вопрос, почему заповеди были даны именно в это время. Юстин подкрепляет свое заявление еще двумя фактами: 1) ничто не указывает на то, что Бог или природа следуют заповедям; 2) заповеди отвергались или отменялись даже в рамках иудаизма, что доказывает, что они скорее зависят от обстоятельств, чем носят абсолютный характер, как пытаются представить это евреи. Посмотрим, как Юстин формулирует свои утверждения.

Во–первых, говорит Юстин, мы видим, что стихии не бывают праздны и не соблюдают субботы, а если не меняется природа, то и человеку следует быть таким же (23:3). Это утверждение выражено довольно изящно, хотя ему и не хватает определенного христианского отпечатка. В этом случае Юстин не прибегает к Библии за подтверждением, так как его доказательство имеет вид эмпирического и он, видимо, воспринял свое утверждение уже в готовом виде из языческой критики иудаизма. Евреям оно должно было показаться не очень убедительным, потому что, как известно, природе никогда не было приказано отдыхать в субботу (О реке Самбатион см. далее.).

Более интересной представляется попытка Юстина показать, что и Бог не отдыхает в субботу: «Не досадуйте, не укоряйте нас за необрезание телесное, которое сам Бог установил, и не ужасайтесь, что мы и в субботу пьем горячую воду, потому что Бог и в этот день управляет миром, так же как и во все прочие, и первосвященникам повелено приносить жертвы и в этот день, как в прочие» (29:3). Повеление приносить жертвы в храме и общий для всего Творения порядок свидетельствуют о том, что суббота не отличается от других дней. Аргументы, касающиеся принесения жертв и порядка Творения, связаны друг с другом, но различаются по характеру. Довод, связанный с субботними жертвами, предназначен для того, чтобы опровергнуть утверждение евреев о том, что заповеди вечны, демонстрируя таким образом, что еврейская система законов претерпевает изменения и трансформируется. В другом месте Юстин будет опираться на факт превосходства заповеди обрезания над заповедью о соблюдении субботы как на еще один пример такой трансформации (27:5)[72] [73]. Еврейские источники много дискутируют об условиях, при которых одна заповедь отменяет другую. Конфликты и противоречия между заповедями доказывают, согласно Юстину, что у Бога не было намерения узаконивать их для всех поколений, потому что, если бы Он хотел, Он несомненно смог бы предотвратить такой нежелательный эффект.

Доказательство, что Бог не отдыхает в субботу, могло удивить и даже смутить еврейского слушателя. Повелевая соблюдать субботу, Бог напоминает евреям: «потому что в шесть дней сотворил Господь небо и землю, а в день седьмый почил и покоился» (Исх. 31:17). Юстин же пытается доказать, что Бог не соблюдает Свои субботы. Евреи, конечно, знали, что Бог не был обязан соблюдать заповеди, но, быть может, им могло показаться обидным замечание, что они отдыхают в субботу в память о Господнем покое, в то время как Сам Бог больше не соблюдает его[74].

Юстин старался лишить еврейские заповеди того авторитета, которым они обладали в иудаизме, но полностью не отвергал — авторитет переходил к христианам, соблюдавшим «новую Тору» (kainos nomos). Мне думается, что основным фактором является здесь отвращение Юстина к преувеличенной, по его мнению, вере евреев в соблюдение заповедей и получение за это награды: «Новый закон повелевает вам соблюдать всегдашнюю субботу, а вы остаетесь при одном дне и думаете, что вы благочестивы, не соображая того, почему дана вам эта заповедь» (12:5). Согласно Юстину, у еврея, соблюдавшего заповеди, нет никакой причины гордиться этим фактом. Евреи должны понять не только то, что заповеди были даны им как наказание и как особое средство против болезни, поразившей их, но и то, что соблюдение ими заповедей не является истинным исполнением Божьей воли. Чтобы исполнить Божью волю, евреи берутся то за одну заповедь, то за другую, в то время как христиане исполняют эту волю непрестанно.

Нигде в «Диалоге» мы не находим по–настоящему серьезных попыток иудея ответить на эти обвинения. Вместо того чтобы защищать веру отцов, Трифон молчал.

Теперь посмотрим, в какой мере аргументы, выдвинутые Юстином, отражаются в раввинистической литературе этого периода. Существует ли в ней связь с темами, затронутыми Юстином в «Диалоге»? Можно ли найти там какие–то «ответы» на вопросы Юстина?