Евроняня

Гости, два холеных, с одинаковыми рыбьими глазами мужика, закрылись с ЕВРом в кабинете, а девица, которая пришла вместе с ними, высокая, тонкая, лет восемнадцати максимум, вся какая-то пластилиново-текучая, сидела, наоборот, в гостиной. По всему видно: та еще птица! Девицу к серьезным делам не допустили – видно, приберегая на десерт. Вместе с гусем.

Гусь, огромный, румяный, специально приготовленный кухаркой для этих самых гостей, тоже ждал своей очереди – на кухне. Вроде ЕВР эту общипанную птицу проспорил. А ему, как стало ясно из нечаянных телефонных разговоров, кто-то из гостей проспорил сюрприз. Баш на баш то есть. И теперь Ника подозревала, что этим сюрпризом вполне могла оказаться девица. Иначе чего ей тут торчать, как подсолнуху в чистом поле?

По Никиному разумению, и гусь, и девица были птицами одного полета – курицы бессловесные, иначе говоря. Рано или поздно и ту, и другую используют по назначению, но если гуся – понятно кто, то с девицей – вопрос. И вопрос, прямо скажем, неприятный.

С недавних пор ЕВРовы друзья повадились поставлять ему девиц. Верно, решили, что мужик вполне оправился от нечаянной потери и пора возвращать его в лоно привычных мужских утех. Приятели приходили с модельными созданиями, заговорщически подмигивали, указывая на двухметровые ноги или чупа-чупсовые губы. Видно, по-мужски искренне жалели несчастного брошенного банкира. ЕВР маслянел глазами, прикладывался к набриллиантенным пальчикам и совершенно переставал замечать няню. Типа вот она была и – нету!

Понятно, Ника переживала. Мужик, он же глупый, как карась в пруду, хоть и банкир, заглотит наживку по самые жабры, а пока распробует, все, поздно: у детей новая мать, в доме – законная хозяйка, а родную няню, умницу и красавицу, – на улицу. Живи как знаешь, хоть побираться иди!

Поэтому приходится быть начеку. Это в собственном доме в одиннадцать ночи. Нормально, да? Из-за этого к мужикам, запершимся в кабинете, у Ники возникло чувство закономерной классовой неприязни, которая еще чуть-чуть и перерастет в ненависть. Законы исторического развития общества, никуда не денешься.

Текучую же девицу, наоборот, было немножко жалко: пришла в гости, называется. К известному банкиру. Готовилась, наверное. Вон как раскрасилась, чисто Гена, не сейчас, конечно, лет десять назад… И сидит уже который час. Голодная, холодная, одинокая, глазами луп-луп, как зверушка из мультика.

За что боролись, как говорится. Вот к Нике никто как к мебели относиться не смеет. Потому что сама себе на жизнь зарабатывает. Честным трудом. Правда, и брюлликов поэтому не носит. Не нажила.

Вероника вздохнула и отошла от дверной щелки. Делать больше нечего, как за девицей подсматривать.

– Никочка, когда уже будем гуся есть? – Марфа дернула няню за рукав. – Скажи папе!

– Марфи, ты что, проголодалась? – строго осведомилась Вероника. – Гусь – для гостей. А пока они свои дела решат, вам уже в школу надо будет вставать. Так что птицу отец возьмет с собой в самолет. Холодным пайком.

– Ну, пожалуйста… – капризно заныла девочка. – Петька тоже хочет! И Дарик с Анжи! Мы же гуся с прошлого Рождества не ели! Все равно такого здорового они втроем не съедят!

– Почему втроем?

– Да потому что папа гусей терпеть не может!

«А, ну да, – вспомнила Ника. – Точно. На Рождество гусь почти нетронутым остался. Кажется, только Жан и ел. А потом, разумеется, собаки».

– Так вы же с Петрушей тоже не любите? – подозрительно спросила Ника. – Чего это вдруг на ночь глядя такая тяга к пернатым?

– Ника, ну… – Марфа заюлила. – Папа же утром уезжает, хоть попрощаться…

– Ясно. Надумали, что у отца выклянчить. Так? И надеетесь, что спать позже ляжете?

– Ну… – Марфа мечтательно вглядывалась в ближайший угол. – Почему взрослые такие? Знаешь же, как мы по папе скучаем. Сама же говоришь, скоро забудем, как он выглядит.

– Ладно. Схожу. Но если ваш отец меня из кабинета выставит, я не виновата. – И Вероника двинулась к плотно закрытой двери.

– Милочка, – возникла в дверях гостиной текучая малолетка, – а принеси-ка мне мартини со льдом, я просто засыпаю.

– Во-первых, детям пить вредно, – доверительно сообщила Ника в ответ на высокомерное «милочка» и «ты». – А во-вторых, можешь поспать. Не отказывай себе в этой малости! Тебе ж, наверное, нечасто это удается? – Девица от изумления просто стекла вниз, на паркет. Углами губ, глазами, руками и, что совсем странно, коленками. Даже тревожно за нее стало. – В кресле плед лежит, укройся.

– Тук-тук-тук, Евгений Викторович, можно? – Ника бочком протиснулась в узкую щелку, которую сама же и сотворила.

– Что еще? – ЕВР недовольно оторвался от бумаг. Вместе с ним на Нику уставились еще две пары глаз. Поначалу недовольных, но почти сразу заинтересовавшихся. Уж что-что, а качество мужского взгляда Ника могла оценить. Легко.

– Там дети…

– Что «дети»? Легли? Скажите – приду пожелать спокойной ночи.

– Да никуда они не легли. – Ника прошла в центр кабинета к столу. – Они… – Девушка оглянулась, не зная, как бы сказать про вожделенного гуся, чтобы гости не подумали, что в ЕВРовом доме жареная птица – дикая невидаль, из-за которой захлебывающиеся слюной домочадцы просто хлопаются в голодные обмороки и не могут уснуть.

– Жека, это что за снежинка? – плотоядно уставился на Нику один из гостей, лысоватый, с тощей косицей на сутулом хребте. – Не можешь заснуть, пока папочка не поцелует? – Он похлопал себя по тощим коленям, явно предлагая их Нике. – Хочешь, я тебя удочерю? На одну ночь?

– Это… – ЕВР несколько растерялся. – Это Вероника Владиславовна, няня.

– Твоя? – Лысый привстал, легко толкнув в плечо, развернул Нику. – Ну, это же совершенно меняет дело! Кормилица, значит? Тогда ты меня усынови! Приложи к груди, приласкай…

– Игорь, прекрати! – поморщился ЕВР. – Вероника – няня моих детей.

– Еще и детей? – не унимался лысый. – Ну, ты эксплуататор! Детка, а за совместительство он тебе сколько доплачивает? Я больше дам!

Ника наконец-то пришла в себя. Стряхнула с плеча липкую горячую руку. Ух, как она не терпела таких вот наглых, раздевающих взглядов, такого вот высокомерного тона! Хозяева жизни тоже мне! Господа! А у самого вон косица немытая. И из ноздрей волосы лезут.

– Тебя сейчас уложить, пупсик? – ласково спросила она у косицы. – Иди на ручки, я тебе лысинку наждачком пополирую…

– Вероника! – делано ужаснулся ЕВР. – Вы что? Игорь же шутит!

Няня на хозяина даже глазом не повела. И так по интонации ясно было, что Евгений Викторович сам едва сдерживается, чтобы дружку в торец не дать. Однако от врожденной интеллигентности куда денешься? Да и традиции гостеприимства к тому же. И то и другое сковывает хозяина просто по рукам и ногам. Поэтому защищать девичью честь придется самой. Как всегда.

– А я серьезно! – ласково прищурилась Ника. Обхватила ладонями близкий лысоватый череп, наклонила и смачно чмокнула в темечко, оставив светящийся розово-перламутровый след. Оттянув с груди обалдевшей косицы мягкий шелковый галстук, демонстративно вытерла им губы. – Остальные места твоя киска приголубит. Или она не твоя? Кого там ночная бабочка дожидается? Может, вас, Евгений Викторович?

ЕВР моментально сделал вид, что после долгих трудных поисков нашел нужный листок и углубился в изучение. Носом просто столешницу пахал.

Лысый потрясенно открыл рот, потер ладонью место горячего поцелуя.

– Какая кобылка! – неожиданно оживился, приподнимаясь, второй гость, желтоглазый желтоволосый, как переваренный яблочный сироп. – Какой темперамент! Я тоже такую няню хочу! – Он с восхищением оглядел Нику. Особенно задержался на стройных ногах под короткой юбкой, приклеился глазами к груди, поелозил взглядом по талии, снова скользнул к коленям. Причмокнул. – Люблю необъезженных!

– А зубы? – Ника обернулась к желтоглазому и широко открыла рот. – Зубы смотреть будете? Все – целые! Ни одной пломбы! – Девушка подбоченилась. – В нас, кобылках, все должно быть прекрасно! И морда! – Задрала подбородок. – И попона! – Крутнулась на каблуках так, что короткая юбка надулась и опала как парашют. – И душа! – Поддернула ладонями высокую грудь. – И зубы! – Приблизила лицо вплотную к желтоглазому и громко клацнула челюстями.

Сладострастник от неожиданности плюхнулся обратно в кресло.

ЕВР едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. Или наоборот. На этот раз было непонятно. По-прежнему уткнувшись в стол, он как-то странно похрюкивал, потирая глаза. Лысый, вполне придя в себя от поцелуя, недоверчиво и восхищенно наблюдал за девушкой.

Чеканно печатая шаг звонкими каблуками, Вероника вышла из кабинета.

– Что это было? – услышала она из-за приоткрытой двери.

ЕВР особенно громко хрюкнул:

– Сказал же, няня…

– Я представляю, что она вытворяет в постели! – Это лысый.

– Вы не то подумали, она не такая… – ЕВР.

«Конечно, не такая, – согласилась с ним Ника. – А кто виноват? Вот все же, буквально все понимают, что если в одном доме живут молодой мужчина и красивая женщина, то…»

– А зубки-то у нее – ух! – вякнул желтоглазый. – Не боишься, Женек, что в пылу страсти откусить может?

В кабинете что-то грохнуло, кто-то глухо крякнул. Видно, ЕВР, не выдержав надругательств над своей семьей, запустил в гостей тяжеленным бронзовым пресс-папье какого-то антикварного века. Интересно, в кого попал?

Увы, эта загадка так и осталась тайной, потому что в комнату влетели двойняшки и контрольно-слуховой пост пришлось покинуть, чтобы не подавать детям неправильный пример.

– Ника, ну что? – теребила ее Марфа.

– Когда ужин? – вторил Петр.

– Да ешьте своего гуся хоть сейчас! – махнула рукой няня. – Они еще не скоро освободятся. – Завела детей на кухню. Вытащила из духовки аппетитную дородную птицу. – Ну, кому что?

И тут выяснилось, что внезапная пернатая страсть стремительно угасла и гуся никто не хочет. А и в самом деле, эка невидаль – гусь! Другое дело – семейный ужин, где под шумок обгладываемых косточек можно выклянчить у отца очередной подарок. А раз ни отца, ни подарка, то и птичка без надобности.

– Все. Спать, – погнала Ника умываться зевающих двойняшек. – Не бойтесь, отец без подарков все равно не вернется!

– Никочка, – обняла ее засыпающая Марфа. – А почему папа с гостями гуся не ест?

– Да кому он нужен, этот гусь! – в сердцах бросила Ника.

Оказалось, очень даже нужен. Причем выяснилось это сразу же, как только няня уложила воспитанников. Брошенную без присмотра беззащитную птицу по-братски поделили собаки, оставив гостям лишь половину здоровенного гусячьего хребта. Не то не осилили, не то совесть проснулась. Короче, решили поделиться с прочими голодающими. Впрочем, ни разбираться в причинах, ни присутствовать при последствиях Ника не стала. В конце концов, у каждого своя работа. У нее – двойняшки. И она со спокойной совестью удалилась в малую гостиную, подальше от столбовых дорог, ведущих их кабинета хозяина на кухню, включила телевизор.

Сначала Ника не поняла, что ее разбудило. Вроде солнце. Часов до трех ночи она смотрела по телевизору шикарное дефиле из Милана, потом рухнула в постель, забыв задернуть портьеры. И вот теперь солнце нагло лезло в окна. Настырно, как вор форточку! Вот днем его в Москве не дождешься. А сейчас – на тебе! Тыркается прямо в глаза!

Придется все-таки встать…

Ника чуть-чуть разлепила ресницы, ровно настолько, чтобы в узкую щелочку ухватить стоящий на тумбочке будильник. Шире открывать нельзя: напротив кровати стена, а на ней – кошмарный ужас. Черно-багровые пятна, какие-то не то кратеры, не то развалины… Война миров. Или городская свалка после бомбежки и дальнейшей утюжки бульдозером. Если это живопись…

То ли дело «Три медведя». Или «Аленушка».

А тут… Глянешь спросонья – так страшно, что дышать нечем, будто инопланетяне похитили да и забросили на Марс. Снять бы с глаз долой эту живописную страшилку – так нельзя: хозяина работа. Шедевр.

А вдруг это чудище со стены грохнется? Пробьет пол и проломит им всем головы. Краски на нем засохшей столько, что хватит на сто Джоконд. Или даже на двести. А как раз под картиной, внизу, малая гостиная, где они с двойняшками на диване всегда смотрят телевизор.

Часы показывали шесть, рано, вполне можно доспать. Ника прикрыла глаза, сладко завернулась в одеяло, прячась от совершенно распоясавшегося солнца, и снова услышала звук, тот самый.

Значит, не приснилось…

Странный звук, ритмичный, вроде чавкающий, а вроде и пилящий. Ага, вот и снова постукивание появилось. Как будто кто-то теркой морковку трет. Или ручной мясорубкой жилистую говядину перекручивает. В шесть-то утра?

Мыши?

Или… кто-то снизу, из подвала, пытается подкоп сделать?

От этой неожиданной мысли Ника широко распахнула глаза и…

Конечно же, сразу оказалась в самом центре марсианского кошмара. Сердце забилось как сумасшедшее, руки вспотели. Все. Какой теперь сон.

Волшебная сила искусства! Исполосовать бы на клочки да на помойку! Чтоб бродячих собак отпугивало!

Девушка даже оглохла на секунду от ненависти, а когда слух вернулся, обнаружилось, что возвратился и тревожный звук. Он шел снизу, но не из гостиной, а сбоку, будто из гардеробной или прихожей. Ни там, ни там в эти ранние часы никого быть просто не могло.

Разбудить ЕВРа? Или Жана?

ЕВРа – страшновато, ему и так скоро вставать, в аэропорт ехать, еще разозлится, что доспать не дала. А Жана – вообще без толку. Пока он сообразит, чего от него хотят, или звук исчезнет, или те, кто подкоп ведет, уже сюда ворвутся.

Придется рисковать самой.

Что за дом? Что за беспечность? Никто же, никто, кроме нее, няни, не проснулся. Даже собаки. Ну, с этими-то все ясно. Объелись вчера мяса, теперь до обеда дрыхнуть будут. Надо же было умудриться целого двенадцатикилограммового гуся стрескать! Любого нормального человека просто бы разорвало, а этим…

Теперь – врывайся в дом кто хочешь, бери все, что плохо лежит. Бей, круши! Пугай детей до полусмерти!

Эх… Ника тяжко вздохнула, и двинулась на разведку, попутно ухватив с коридорной подставки длинношеюю индийскую вазу. Зажала ее в кулаке как гранату. Все-таки, когда есть оружие, не так страшно.

Звук усилился, теперь к равномерному пилению добавился какой-то скрип, время от времени прерываемый странно радостным чавканьем.

В гостиной – никого. В прихожей – тоже.

Точно! Звук доносился из-за приоткрытой двери гардеробной. Конечно, если б она делала подкоп, то именно сюда! Самое непосещаемое место. Грамотно.

Ника подошла ближе, набрала в грудь побольше воздуха, угрожающе занесла над головой руку с тяжеленной вазой и одним резким движением ноги – раз! – распахнула дверь.

Солнце, то же самое, наглое, бесстыжее, ударило ее по глазам так, что после полумрака коридора она мгновенно перестала видеть и так стояла несколько долгих секунд, беззащитная, незрячая, с высоко поднятой рукой. Просто монумент ослепшего от праведного гнева народного мстителя, бросающегося с гранатой на амбразуру.

Рука затекла быстрее, чем вернулось зрение. Девушка по-прежнему слышала разнокалиберный тревожный звук, но совершенно не видела источника его происхождения! Наконец она догадалась стать спиной к окну, и израненные солнцем глаза стали различать знакомые предметы. Собственно, здесь, в гардеробной, и предметов-то не было, одни шкафы да зеркала во всю стену. Они-то, отразив всю световую мощь, Нику и ослепили.

У полуоткрытого обувного шкафа на ковре лежала Анжи. Рыжая добродушная эрдельтерьерша, удерживая одной мощной лапой что-то плоское и черное, увлеченно обгрызала края этого непонятного предмета. Поскольку недоеденными оставались какие-то остатки по краям, псина громко перетирала их зубами, издавая тот самый пилящий звук, ну а чавканье звучало тогда, когда отвоеванный огрызок оправлялся в огромную розовую пасть.

Весело взглянув на Нику, собака радостно забила о ковер сильным кудрявым хвостом. Ну, вот теперь и насчет стука понятно.

– Анжи, хрюшка бесстыжая, – без сил опустилась рядом с эрдельтерьершей Ника, – как ты меня напугала! Что ты тут доедаешь? Покажи!

Псина с готовностью схватила зубами остаток добычи и протянула его няне: на, мол, бери, доедай, мне не жалко!

Девушка взяла в руки мокрый, сплошь обслюнявленный предмет. Подошва. От ботинка. Или туфли. По размеру видно – мужской.

– Кого ты опять разула? – поинтересовалась Ника, не особенно, впрочем, печалясь, потому что из мужской обуви тут находились только туфли ЕВРа, а у него их – вагон и маленькая тележка, не обеднеет.

ЕВР, конечно, расстроится, но не сильно. Все-таки собак он любит больше, чем ботинки, а страсть Анжи к поеданию исключительно его, ЕВРовой, обуви, трактует как горячую любовь животного к своему хозяину. Вот Дарика, того ботинки не интересуют вообще. Гусь – другое дело. Или толстые книжки. А Анжи… Может, она как женщина и вправду испытывала к главе дома какие-то особенные чувства и, тоскуя в его отсутствие, пыталась впитать его дух, его запах, даже таким, не очень правильным способом.

– Значит, так, красотка, – строго сказала Ника. – Я тебя не видела, меня тут не было. Разбирайся с ЕВРом сама.

Эрдельтерьерша ласково постучала хвостом, соглашаясь, и тут же потрусила вслед за няней в гостиную. Вскочила на диван, рядом с которым сонно раскинулось черное мохнатое тело ризеншнауцера Дарика, переваривающее гуся, прикрыла лапой рыжий блестящий нос и тут же блаженно засопела.

«Вот же поросенок! – подумала Ника. – Слиняла с места преступления – и ведь ни за что не сознается, что это – ее работа!»

Вернувшись в гардеробную, девушка брезгливо, двумя пальцами, зацепила слюнявый остаток подошвы, прошла на кухню и тихонько спустила бывший ботинок в мусоропровод.

Успокоенная, поднялась к себе, задернула тяжелые портьеры, выдворив обиженное солнце, и уснула.

Лучше бы не засыпала. Потому что если человек просыпается сначала от ужаса, а потом от диких криков, то никаких нервов не хватит! Как следствие – ранняя глухота и преждевременная слепота. А Нику разбудили именно крики. Хозяина. Само по себе это было совершеннейшей редкостью и означало ужасное: в доме произошло ЧП.

ЕВР, обычно изысканно-холодный, вежливый и отстраненный, даже говорил всегда тихо. Так тихо, что приходилось напрягаться, чтобы услышать, что он там дельного хочет изречь. Петруша как-то по секрету сообщил, что это такой психологический прием, специально, чтобы приковать внимание присутствующих к своим словам. Ника это запомнила и решила тоже взять на вооружение, несколько дней отдавая указания питомцам тихим голосом. Увы, ни двойняшки, ни даже собаки на эту научную тактику не купились. Няню просто никто не слышал! Пришлось вернуться к своей обычной педагогической манере – громкой и веселой.

Сегодня ЕВР просто орал! Едва накинув легкий пеньюарчик, Ника спустилась вниз и обнаружила, что там по стойке «смирно» уже стоят обе собаки, двойняшки и Жан.

Петр с Марфой отчаянно зевали, собаки преданно скалились, а Жан молча и подобострастно хлопал глазами.

– Что случилось? – испуганно встала в общую шеренгу няня.

– Где? – тоскливо рычал ЕВР. – Кто спрятал? – Он угрожающе тряс голубым ботинком. – Если это чья-то шутка, то ответственно заявляю – шутка дурацкая! Или, – он возвысил голос буквально до фальцета, – кто-то хочет испортить мне карьеру?

Все дружно затрясли головами, отвергая столь чудовищное обвинение. Такое единогласное взаимопонимание ЕВРа немного успокоило: все же думать, что в твоем собственном доме завелся предатель, – не самое приятное на свете.

Он устало бросил ботинок на пол, Анжи немедленно подхватила обувку и с готовностью поднесла хозяину: нам, мол, чужого не надо!

– Вероника Владиславовна, – чуть не плача, обратился к няне ЕВР, – вы не видели?

Ника, конечно, сразу поняла, в чем дело, поэтому честно и искренне помотала головой. Она и впрямь не видела такого ботинка. Разве что подошву от него…

– Все, – обреченно вымолвил ЕВР. – Съездил…

– Евгений Викторович, – осторожно начала Ника, – ну, завалился куда-нибудь, найдется, чего вы так переполошились, детей напугали. Другой обуви нет? Вон, целый шкаф…

– У-у-у… – ЕВР тихонько взвыл. – Это – особые ботинки, голубые…

– Вижу, что не зеленые, – согласилась Ника. – Тем более. Наденьте черные. Или белые. Или коричневые. Под костюм.

– Не могу! – в отчаянии вскрикнул ЕВР. – Я этого момента три года ждал! А теперь… Кто меня примет? – И он обреченно махнул рукой.

– Так вы вроде… – Нике что-то совсем плохо соображалось. – Вас же в какую-то партию финансовую должны принять… Там что, по ботинкам встречают?

– Именно! – горько отозвался ЕВР. – Клуб. Закрытый. Со строго ограниченным членством. Там всё – голубое…

– Всё? – недоумевая, уточнила Ника. – Что, прямо все банкиры, ну… – Она даже рот прикрыла от ужаса осознанной вдруг правды. – И вы тоже?

Эта правда ставила жирный крест на всех ее планах!

– У-у-у! – тихонько, не в силах совладать с собой, проскулил Жан.

Он тоже все сразу понял. Только что прямо на его глазах со страшным грохотом обрушился с постамента его идеал, безжалостно погребая под своими обломками светлую мечту гувернера стать похожим на своего кумира.

Вторя Жану, грустно завыл Дарик. Как старый опытный кобель, он вряд ли мог понять современные веяния, тем более что собаки, по счастью, знали только два цвета – черный и белый, и никаких там розовых или голубых…

– Вы чего? – уставился на них ЕВР. – С ума сошли? Да как вы могли подумать? Обо мне? Это международный клуб банкиров. Элитный. У него даже название неофициальное «Клуб голубых ботинок». Я эту пару в Швейцарии на заказ шил, специально для этого дня… Голубые ботинки – дань древней традиции…

– Ну да, а сверху – красные клубные пиджаки, – предположила Ника. – Красиво.

– Пиджаки тоже голубые, – взрыднул ЕВР, – все голубое… Брюки, носки, галстуки. Клубная символика.

Ника снова обреченно хмыкнула, а Жан, перестав подвывать, наконец закрыл рот и теперь буквально сверлил глазами хозяина. На его лице читались недоумение, разочарование, брезгливость. «Никогда бы не подумал!» – словно говорил его взгляд.

– Жан! Вероника! Я попрошу! – притопнул ногой хозяин. – Вы эти свои извращения бросьте! Здесь дети! Этой традиции почти три века!

Самый старый банкирский клуб. И сексуальные меньшинства тут ни при чем! Голубой – цвет гвоздики, которая украшает герб клуба. Да что я вам объясняю…

– Действительно, – согласилась Ника. – Вы, Евгений Викторович, лучше бы уже молчали. При детях-то…

– Папа, ты что, собирался ехать вот в этом коричневом костюме и голубых ботинках? – уточнила Марфа. – Это – моветон.

– Нет, конечно, голубой костюм в портпледе…

– Ну и наденьте сейчас другие туфли, – предложила Ника. – А этот возьмите с собой. Как пароль. Скажете, что второй у вас украли.

– Кто? Где? У меня в доме? – И вдруг он, явно что-то сообразив, пристально посмотрел на собак. И сделал это очень вовремя.

Эрдельтерьерша, чей благородный поступок по возвращению ботинка хозяину не был оценен, решила, что оставшийся одиноким башмак больше никому не нужен. Она мирно улеглась за диваном и любовно вылизывала голубые бока, видимо готовясь к потреблению обработанного бактерицидной слюной предмета.

– Анжи! – как ненормальный крикнул ЕВР. Подскочил, отобрал у ничего не понимающей собаки мокрую туфлю, запихнул в карман пиджака.

– Папа, – задумчиво произнес Петр, – ты ведешь себя неадекватно. Неужели статус финансиста определяется наличием голубых ботинок?

Неужели тебе больше нечего предъявить в качестве аргумента?

ЕВР опешил от этого веского, не по-детски серьезного заявления и как-то вмиг успокоился. Будто воздушный шарик сдулся.

– Действительно, – пробормотал он. – Что уж теперь? Осталось белые тапочки надеть и…

Сообразительный Петр метнулся в гардеробную и уже через секунду протягивал отцу роскошные белые туфли. Даже на первый взгляд мягкие и удобные, ну, чисто тапочки!

Марфа молча выразительно покрутила пальцем у виска, а ЕВР, уже ничему не удивляясь, вежливо поблагодарил:

– Спасибо, сынок, вовремя. – И, наклонившись, стал натягивать обувку.

– Стойте! – вдруг крикнула Ника. – Я придумала! – И выхватила ботинки у несчастного ЕВРа. – Это же раз плюнуть! Марфа, за мной!

– Ника, ты гений! – пискнула девочка.

Через минуту няня и воспитанница, закрывшись в кладовке, потрошили секретную коробку.

– Нашла! – снова завопила Марфа, выудив с самого дна солидную тубу аэрозоли. – Но она – серая!

– То, что надо. – Ника лихорадочно протирала жидкостью для снятия лака белые, с легким благородно-оливковым отливом, мягкие туфли хозяина. – Это же краска для серой кожи! А на белом даст именно голубой отлив.

Когда они торжественно внесли в гостиную еще не просохшие, остро пахнущие краской ботинки, ЕВР как раз сообщал в домофон подъехавшему водителю, что поездка отменяется. В его голосе звучало неподдельное горе.

– Папа, – дернула его за рукав Марфа, – твоя голубая репутация спасена!

Ника, не удержавшись, снова хмыкнула, а ЕВР потрясенно обернулся:

– Что ты сказала?

– Вот! – Гордо протянула девочка идеально сияющую пару. – Езжай уже к своим голубым, еще успеешь! – И пробубнила себе под нос, но так, чтобы все слышали: – Швейцария, Швейцария… надо верить отечественному производителю! Вон мы с Никой за пять минут…

ЕВР держал на ладонях голубые, с легким сероватым отливом ботинки и глупо улыбался. Снова ожил домофон:

– Евгений Викторович, так мы едем?

– Едете-едете! – громко заверила в самый динамик Марфа.

– Вероника Владиславовна, – ЕВР благодарно поцеловал перепачканную краской руку Ники, – вы меня просто спасли.

– Да ладно, – засмущалась та, – не чужие… – И тихим шепотом, чтобы не услышали дети, спросила: – А там, в вашем клубе, правда только цвет, ну… – Этот вопрос ее по-особенному волновал…

– Вероника, я вам клянусь! – также шепотом, очень горячо, буквально стукнув себя по груди, уверил ЕВР. – И я вам это докажу!

За ним уже захлопнулась дверь, уже и отъехала машина, а Ника все еще улыбалась, взволнованно и счастливо. Ведь он почти признался ей в любви! Как иначе истолковать его клятву непременно доказать, что он – мужчина? Да никак!

Какие все-таки разные лики у женского счастья! У одних – букетик скромных ландышей, у других – дорогое кольцо с бриллиантом, а у нее, Ники, – голубые мужские ботинки, размером сорок два с половиной…

Ника прижала к себе милую лохматую морду Анжи, чмокнула в мокрый нос:

– Ух ты, моя золотая! Как же вовремя ты проголодалась!

Обиженный явной несправедливостью Дарик тут же боднул няню черной громадной головой, требуя аналогичной порции ласки. Ника чмокнула и его: счастье, переполнявшее ее восторгом и надеждами, было бескрайним, как море. Его хватало на всех!

Двойняшки еще занимались в лицее, мажордом, белобрысый конопатый Жан, забрав Анжи и Дарика, уехал с ними в загородный дом, куда вскоре собирался прибыть личный собачий парикмахер для плановых куаферских работ. Ника переделала все дела, немножечко порисовала в заветном альбоме, немножечко пошила. Вот сейчас вернутся дети, и они поедут в книжный магазин.

К образованию детей их отец, Евгений Викторович Ропшин, в просторечии ЕВР, известный банкир, относился очень серьезно! И постоянно строго указывал Нике:

– Мои дети должны читать то, что им положено по статусу, а совсем не то, что валяется у них на тумбочках!

– А что такого у них на тумбочках? – наивно удивлялась Ника. – Марфи про любовь читает, так она – девочка, ей надо. А Петруша – вообще только инструкции к компьютерным играм.

– Вот-вот! – недобро хмурился ЕВР. – У Марфи в дневнике вчера прочел, что она страшно сочувствует какой-то семнадцатилетней путане, Петр заснул в обнимку с этим недоумком Бондом.

– Что? – похолодела Ника. – Не может быть, в доме чужих не было… – Сообразила, о чем речь, облегченно выдохнула. – А Марфинька… Чужие дневники вообще читать неприлично! А книжку ей подружка дала. Про пороки, так сказать, нашего общества. Должны же ваши дети, практически изолированные от внешнего мира, как-то познавать правду жизни!

– Вот пусть и познают на героических примерах, а не читают черт знает что! Никакого исторического воспитания! Их родной отец когда-то читал исключительно полезные книги…

– Какой отец? – еще больше запуталась Ника. – А вы что, не родной? А где тогда их отец?

– Какой отец? – опешил ЕВР. – А я кто?

– Кто? – Ника разозлилась. Мало того что ее запутал, так и сам запутался. – Откуда я знаю? Сами сказали, что их родной отец читает умные книжки.

– Ну.

– А вы, кроме биржевых котировок и анекдотов, вообще ничего не читаете! Что мне детей заставлять цены на нефть и курсы валют учить наизусть? Как стихи?

– Зачем вы так… – умерил свой напор ЕВР. – Дети Ропшина должны читать…

– Что?

– Познавательную и полезную литературу о личностях, в результате титанической деятельности которых и было сформировано великое Российское государство.

Ника задумалась:

– Про Путина, что ли? Неужели про него уже успели любовные романы сочинить? Или детективы? Не встречала… А кто написал? Донцова? Или Акунин?

ЕВР Никиному вопросу, как ей показалось, удивился, но вида не подал.

– И про Путина – тоже. Но главным образом про личностей более, так сказать, прошлых дней, типа Петра Первого и Марфы Посадницы.

Поэтому сегодня же посетите вместе с детьми книжный магазин. Вернусь – проверю. – И ЕВР раздраженно цыкнул зубом.

«Ясно, – подумала Ника, – опять деток биографиями тезок придется мучить! Нет бы по-нормальному назвать: девочку, например, Анжеликой, а мальчика – д’Артаньяном. Тогда бы девочка читала книжки про маркизу ангелов и страстную красивую любовь, а мальчик – про мушкетеров. Хотя мальчика можно было бы назвать и Димой, как Харатьяна, тогда он бы читал про «гардемаринов вперед», а девочку – все равно только Анжеликой!

Увы, Марфа и Петр были уже названы именно так, еще десять лет назад, как раз когда родились, так что переназывать все равно поздно. А именами, столь милыми Нике, были названы две бестолковые, хоть и очень симпатичные собаки – Анжи и Дарик.

Это, конечно, надо было постараться: четвероногим, пусть приятным, созданиям дать такие красивые, изысканные имена, а родным детям…

Ну не могла Ника этого безобразия понять!

С другой стороны, указания ЕВРа обсуждению не подлежали. Их следовало просто неукоснительно исполнять. Хотя чего вдруг он воспитанием детей озаботился? Ладно, книжный так книжный.

Она обновила едва заметную светло-розовую помаду на губах, напевая, открыла дверь и нос к носу столкнулась с Геной.

И все. Настроение было испорчено. Безвозвратно.

Конечно, Гена приехала некстати. Да «кстати» она вообще никогда не приезжала. Есть же люди с такими индивидуальными особенностями! Ну, скажите, чего таскаться в приличный дом, где живет практически полноценная семья, то есть отец, дети и няня? А Генриетта дня не пропустит! Вот и сейчас ворвалась как фурия, Нику чуть с ног не сбила, лицо в пятнах, шляпка набок, на длинном шелковом шарфе – дырища, видно, своим же каблуком и порвала, наступив…

– Боже, как я устала от этого дорожного хамства! – жеманно и томно проговорила Гена, картинно заламывая ухоженные тонкие, длинные пальцы с такими же по размеру ярко-зелеными в крупных ромашках ногтями. – Представь, на секундочку остановилась у бутика, ну того, нового, что у вас на углу открыли, а у меня отобрали права!

– Опять? – ахнула Ника. – Неделю же назад уже отбирали!

– В том-то и дело… – печально вздохнула Генриетта. – Эти – предпоследние…

– Как это? – Ника почувствовала себя полной дурой.

Вот у ее бывшего мужа Сереги тоже были права, и когда их за нетрезвость состояния отбирали, он с горя напивался еще сильнее. Потому что как жить – без всяких прав? А у Гены только на Никиной короткой памяти права отбирали уже раз сто! Поскольку Вероника была девушкой совершенно не любопытной, а, наоборот, любознательной, да и гостью все же полагалось занять разговором, она так прямо ее и спросила:

– А почему предпоследние-то? Остальные – где? Все поотбирали?

– Конечно! – гордо и даже заносчиво ответила Гена. – Я же взяток не даю! Приходится рассчитываться личными правами.

– Тогда чего расстраиваться? – недоуменно уставилась на нее Ника. – Если еще не все отдали – жить можно! Я тоже очень гаишников не люблю. И очень вас понимаю!

– Вероника, – устало поморщилась Генриетта. – Ну что ты можешь понять? Ты же не водишь машину…

– Не вожу, – покорно согласилась девушка. – Пока. Но ЕВР сказал, как только я обживусь в Москве, он оплатит мне автошколу, чтобы я была свободна в передвижении.

– Что?

Гена так подпрыгнула на стуле, что с ее хорошенькой головки слетела невнятная соломенная пендюрка, гордо именуемая шляпкой от Гуччи, и на белый свет явилось… У Ники даже слова не нашлось, чтобы ЭТО назвать. Короче, то, что когда-то именовалось волосами. Густо-оранжевого цвета с ярко-синими вкраплениями. Словно окунули в нечистый таз с оранжевой половой краской старую мочалку, а потом ее же сунули в банку с остатками синьки.

– Ох… – только-то и вымолвила Ника, поскольку мгновенно потеряла дар речи. Оставшихся от потрясения сил всего и хватило, чтобы ощупать свои роскошные белокурые локоны: на месте ли?

– Ну, теперь ясно, почему я так спешила? – Гена ловко взбила мочалку когтями. – Вот если бы в ГАИ служили женщины, они бы меня поняли! Я ведь как раз торопилась в салон…

За полгода жизни в доме ЕВРа, куда, собственно, и пристроила ее Гена, Ника видела ее всякой: лимонно-розовой, фиолетово-зеленой, блондинкой, брюнеткой. Рыжей, в конце концов! Но вот такой – чисто клоун! – ни разу! Перекрашивать волосы было Гениной страстью, и, как ко всяким полезным хобби, Ника и к этому относилась с уважением, то есть не осуждала. Но выбрать такое сочетание цветов…

– Да, не получилось! – капризно надула губки Гена. – Я хотела на оранж сделать мелирование, чтобы как солнце в снегопад, представляешь?

Ника честно попыталась представить – не вышло: она никогда не видала яркого оранжевого солнца во время метели. Даже у себя на родине, где и солнца, и снега – с избытком, а уж тут, в Москве, где и неба-то нету…

– Ну и… – девушка наконец проглотила тяжелый ватный комок, мешающий говорить, – теперь-то как?

– Как-как! Я же с Сержем Зверевым созвонилась, к нему и ехала! Когда помаду купила, смотрю, проспект вообще пустой! Ну, думаю, чего я на перекресток поеду, если никого нет? Я напрямик к салону и помчалась!

– Как напрямик? – снова не поняла Ника.

– Нельзя быть настолько без воображения, – холодно проронила Гена. – Где находится салон Зверева?

– Как где? – Ника уверенно махнула рукой в окно, показывая на стоящий напротив огромный дом. Правда, оттого, что проспект был до безобразия широк, дом оказался столь далеко, что просто терялся в густом мареве выхлопных газов.

– Ну? – победно задрала подбородок гостья. – А бутик где?

– Так рядом же с нашим домом… – Ника снова махнула рукой, но теперь уже не столь уверенно.

– Вот! А перекресток где? У черта на рогах! Через два светофора, да там еще поворот такой неудобный. А напрямик – это же ровно минута! Так сказать, от двери в дверь. Я и рванула.

– Ну вы даете! – ахнула восхищенная девушка. – А разве так можно?

– Правила создаются затем, чтобы их нарушать, – философски проронила Гена. – К тому же, повторяю, проспект был совершенно пустой.

Ника с сомнением покачала головой: не верить Генриетте она не могла, но и пустым проспект она не видела ни разу! Наоборот, там всегда неслось столько машин, что оставалось удивляться, как они все помещаются…

– Ничего странного, – сообщила гостья. – Президент проехал, оцепление сняли, движение открыли. Сейчас-то напрямую бы не вышло! Я же не камикадзе! А тогда было совершенно пусто! – Гена мечтательно прижмурила изумрудные, в тон ногтей, ресницы. – И представь, мне даже до середины добраться не дали! Со всех сторон, как из-под земли, машины с мигалками! Окружили, будто я опасный рецидивист! Воют, сигналят! Менты повыскакивали, оружием трясут, глаза бешеные!

– Генриетта Леопольдовна, – вклинился незаметно вошедший и все слышавший Петр. – Так вы что, хотели проспект по перпендикуляру пересечь? Круто!

Рядом с ним, открыв от восхищения рот, застыла Марфа.

– Ах, юноша, – кокетливо потупила глаза польщенная детским вниманием гостья, – мне не хватило буквально пары секунд! Если бы я не заглохла ровно посередине, они бы меня просто не догнали!

Ника живо представила себе эту волшебную картину: пустынная широкая гладь проспекта, ровно посередине, как невинный серебристый цветок лотоса, Генин «мерседес», а вокруг – подлыми ненасытными жуками – милицейские машины со свирепым ментовским оскалом в окнах. Красиво!

Она бы тоже так хотела. Чтобы вокруг – черные страшные автоматы, рявкающие команды: «Руки на голову», а еще лучше – «Лежать». И она, Вероника, выходит из автомобиля, вся в белом, грациозная, эффектная, неотразимая… Менты от изумления, конечно, тут же роняют оружие, застывают в немыслимом восторге, мимо проносится президент, останавливается прямо у Никиных ног, потому как какой же нормальный мужчина проедет мимо такой женщины? Президент подает ей руку, она, перешагивая через усыпавшие асфальт тупорылые автоматы и штабеля бесчувственных милиционеров, садится в самый главный в стране лимузин… Или… на чем он там ездит?

Что они делают с президентом дальше, Ника представить не могла, хоть и очень старалась. Поэтому она лишь легонечко вздохнула, отгоняя сказочное видение, и строго сказала двойняшкам:

– Нам пора!

– Куда это вы собрались? – удивилась Гена. – Я как раз хотела воспользоваться вашей машиной, для того и зашла!

– Так у вас что, и «мерседес» отобрали? – продолжал любопытствовать неугомонный Петр, совершенно не обратив внимания на строгий Никин приказ.

– Нет, – уточнила гостья. – Только права, номера и ключи.

– Здорово! – не унимался Петр. – Ника, когда ты получишь права, мы с тобой тоже так!

– Еще чего! – цинично прервала его фантазии Вероника. – Где я тебе столько прав возьму? У меня, как у Генриетты Леопольдовны, нету мужа-министра!

– У меня теперь тоже нет, – сокрушенно шмыгнула носом Гена. – Поэтому и права кончаются.

Замминистра МВД числился в череде Гениных мужей предпоследним. Именно он год назад, как раз перед разводом, о котором, впрочем, буквально до последней секунды ничего не ведал, и подарил любимой жене на день рождения серебристый «мерседес» вкупе с красиво перевязанной серебряной же ленточкой коробкой с водительскими правами, чтобы хватило на подольше, лет на пять. Супруга, правда, управилась значительно быстрее, совершенно неэкономно растранжирив их за год.

Марфа и Петр погрузились в ЕВРовский лимузин, «мерседес» с Геной за рулем и с недовольной Никой рядом, к дикому неудовольствию водителя, прицепили толстым белым канатом к заносчивому лимузиновому заду и так потихоньку поплелись по вальяжной суматошной Тверской к недалекому Гениному дому.

– Вероника, ну ты наконец сказала ЕВРику, что детям нужна мама? – спросила Гена.

– Сказала, – вздохнула Ника.

Еще бы не сказать! Она и без Гены это очень хорошо понимала. Только вот по вопросу, кто именно должен этой мамой стать, у них с Геной были прямо-таки принципиальные расхождения.

Гена, естественно, считала, что лучшая кандидатура – она, не зря же, в конце концов, разводилась!

Ника, напротив, полагала, что истинной родной матерью милым малюткам, к которым она искренне за полгода привязалась, способна стать только она. Ну, какая из Гены мать? До сих пор не может запомнить, в честь кого дети названы! Да и в Евгении Викторовиче Гену интересует не он сам, как самобытная и интересная личность, а исключительно его общественный статус и активы на его счетах.

Нике очень нравилось даже про себя думать такими умными словами: самобытная личность, активы на счетах. Они вошли в ее лексикон недавно, вместе со всей нынешней жизнью в красивом и богатом доме ЕВРа, и девушка еще не успела насладиться их солидным и очень респектабельным звучанием.

– Что он сказал? – Гене не терпелось выудить из Ники очередную порцию информации. – Собирается он мне делать предложение или нет?

– Ох, Генриетта Леопольдовна, я даже и не знаю, – схитрила Ника. – Мне кажется, его вообще женщины не интересуют! Одни финансы на уме!

– Я тебя умоляю! – кокетливым колокольчиком отозвалась Гена. – На уме у него пусть будет что угодно! Меня интересует совершенно другая часть его личности!

– Какая? – не поняла Вероника. И тут же, сообразив, потупилась. – А…

– Да не «а», милая! Боже, как ты примитивна… – Гена устало вздохнула. – Наоборот – «б»! Что означает – банковский счет. И потом, ЕВРику совершенно необходима женщина, которая придаст ему аристократический лоск и необходимый вес в глазах общества.

Ника с сомнением покосилась на бедное измочаленное солнце, победно пробивающееся сквозь синий снегопад, перевела глаза на ромашковые поляны, эротично сжимающие кожаную баранку руля, представила все это рядом с худощавым, аскетичным ЕВРом, всегда в идеально отглаженном строгом костюме… Нет, что бы Гена ни говорила, она, Вероника, подходит Евгению Викторовичу куда больше! У нее и волосы, и внешность, и фигура. Да и замуж, в отличие от Гены, она сходила лишь однажды. Так это можно и не считать.

– Ладно! – Гена махнула рукой, словно говоря: какой с тебя, провинциальной дуры, толк! – С ЕВРом я сама справлюсь. Никуда не денется.

А ты должна постоянно настраивать детей на то, что им нужна мама. И эта мама – я. Поняла?

Ника грустно кивнула: в следующий раз, когда Гена потребует отчета, ей снова придется врать. А врать Ника ну очень не любила! А двойняшки не любили Гену.

Пока дотащили до дома Гену в «мерседесе», пока Гена переодевалась, твердо решив поехать за книжками вместе с ними, чтобы поруководить образовательным процессом, время и ушло. В «Книжный мир» ехать уже не имело смысла. Поэтому решили зарулить в ближний торговый центр. Там тоже был нужный отдел. Не специализированный магазин, но какая уж теперь разница.

Магазин встретил дружную компанию прохладой, дороговизной и респектабельностью. Глазастый Петруша мгновенно углядел указатель над беломраморной лестницей: «Компьютерные игры».

– Ника, можно я туда сгоняю, можно?

– Иди, милый! – взъерошив Петру и без того торчащий ежик, пропела Гена, самовольно приняв на себя командирские функции. – Нашел у кого спрашивать! Откуда няньке знать, как увлекателен и заманчив может быть виртуальный мир!

– Ага… – тут же заныла Марфа, мгновенно сообразив, что ее ущемляют в законных правах. – А я вот сюда хочу! – Она ткнула выставленным указательным пальцем в роскошную витрину с манекенами.

– Думаю, не стоит ограничивать свободу подрастающего поколения. – Гена просто из кожи вон лезла, чтоб понравиться детям! – Если уж мы разрешили Пете зайти в любимый отдел, надо то же самое сделать по отношению к Марфе. Это будет справедливо.

– Ладно, – делая вид, что уступает исключительно грубому нажиму большинства, согласилась Ника. – Только ненадолго!

«Ненадолго» не получилось. Они, собственно, и опомнились, когда по радио объявили, что магазин закрыт.

Рядом с лимузином, в котором спокойным сном праведника спал водитель, притулилась какая-то мелкая невзрачная машиненка зеленоватого цвета, у которой вместо крыши была натянута черная брезентуха.

– Боже, какой потрясающий кабриолет! – восхитилась Гена. Зачем-то подошла к машине, поскребла ромашковым ногтем стекло. – Когда мы поженимся, попрошу ЕВРушу подарить мне такой же, только ярко-желтый! Желтый невероятно освежает!

Ника недоверчиво оглядела неказистый автомобильчик: низенький, тупорылый, фары – как глаза у пьяного башкирина, да еще и крыши нет.

У Гены определенно с головой проблемы, может, химия какая от краски в мозги проникла, вот и несет невесть что.

– Стоп, а книги? – прервала она плановую загрузку в автомобиль. – Что отцу скажем?

– Может, в метро? – предположила Марфа. – Там полно киосков, а папа все равно на названия смотреть не будет! Лишь бы книжки толстые были и без картинок.

– Умница! – восхитилась Ника. – Пошли!

– Петруша, – снова влезла Гена, – сходи с нянькой, помоги, как мужчина, книжки донести, а мы с Марфи вас тут подождем.

– Не могу! Живот болит, – моментально отреагировал Петр, не отрывающий глаз от описания игр на коробках.

– Тогда одна иди, – приказала Гена, крепко прижимая к себе девочку. – Нечего детей по подземным переходам таскать – там микробов полно!

– Я с Никой! – вырвалась Марфа.

– Пошли, Марфуша, – обняла Вероника добрую девочку, – купим пару килограммчиков этих источников знаний, а заодно – лучших подарков! Твоему папе…

Вход в метро голубел как раз напротив – через подземный переход.

– Извините, – изысканно-вежливо обратилась к очкастой продавщице Ника, – нам нужны исторические книги про Петра Первого и Марфу Посадницу.

– Про кого? – Продавщица изумилась так, что очки упали с толстого носа. И не разбились только потому, что болтались на волосатом шпагате.

Ника поняла, что профессиональную консультацию они вряд ли получат, но богатый жизненный опыт подсказывал: кто ищет – тот всегда найдет.

Вот! С витрины дивидишек белозубо щерился смуглый до неприличия Высоцкий, а надпись под ним гласила: «Как царь Петр арапа женил».

– Так, про Петра есть. Теперь надо что-нибудь про Марфу. – И Ника снова уткнулась в витрину.

Второй раз, конечно, везет редко, но случаются же удачные дни! «Загадки Марфы», – просто кричал заголовок невзрачной коричневой книжицы.

– А говорите – нету! – укорила няня продавщицу, показывая на книжку.

– Да это пособие по географии кто-то выронил, – растерялась очкастая, – я и выставила.

– Ничего, давайте. Пригодится!

Кроме двух счастливо обретенных книжек, пришлось взять парочку любовных приключений для себя, сентиментальные романы, выбранные Марфой, и, чтобы не было обидно Петру, еще какой-то боевик с громадным пистолетом на обложке. Короче, стопка получилась увесистая…

– Смотри, опять кабриолет! – показала Марфа на припаркованный у бордюра зеленоватый автомобиль. – Хорошенький!

Ника бросила короткий взгляд на точно такую же, как и на противоположной стороне, машинку – и снова не поняла, чем этот уродец может так восхищать. Додумать мысль об эстетическом несовершенстве кабриолета Ника не успела, потому что Марфа потребовала мороженого.

– Купи сама, а я тебя тут подожду, а то с книжками тяжело на каблуках…

Девочка понеслась к мороженщице, а Ника присела на скамейку у входа в метро. От приятных мыслей по поводу хорошо исполненного долга перед отцом семейства ее оторвал истошный Марфин вопль.

– Пустите! Пустите! Вон моя мама! – надрывался ребенок.

Метнувшись на крик, Вероника увидела, что прямо у открытой дверцы кабриолета, того самого, ее маленькую Марфи заграбастал какой-то гориллоподобный мужик.

– А ну пусти! – Пушечным ядром налетев на бандита, Ника со всей силы двинула ему в бок тем, что было в руках. То есть тяжеленным пакетом с книгами.

Горилла охнул, схватился за бок, выпустил девочку.

В этот момент кто-то огромный и тяжелый обхватил их сзади. Прямо в лицо, размазывая помаду, комком воткнулась мокрая вонючая тряпка. Последнее, что ощутила Ника, – это падающая прямо на грязный асфальт Марфа…

Голые ноги, видимо вылезшие из-под одеяла, сильно замерзли, почему-то очень хотелось пить, язык, как сухая занозистая деревяшка, царапал небо, не находя ни капельки влаги. И еще болела голова. Даже не то чтобы болела, а так, навязчиво и нудно ныла. Не открывая глаз, Ника пошлепала сбоку ладонью, пытаясь нащупать на тумбочке кнопку ночника.

«Заболела я, что ли? Во рту пересохло, озноб, или… – Ника вспомнила недавний кошмар, да так ярко. – Или это сон на меня так подействовал? Вот нервы, ну просто никуда!»

Под ладонью, тщетно пытающейся отыскать пластиковую твердь, со всех сторон гуляла пустота. Девушка нехотя перевернулась на бок, приоткрыла глаза. Свет ночника, как далекая усталая звездочка, мерцал далеко-далеко, за замерзшими пятками, за спинкой кровати.

– Задом наперед лежу, что ли? – вслух спросила Ника, окончательно просыпаясь. Резко приподнялась, и тут же в глазах поплыли мутные цветные пятна, выморочный, противный спазм перехватил горло, будто она подавилась собственным деревянным языком. – Опа! – констатировала она, откидываясь на подушку.

Полежала, упорядочив сначала цветосмешение в голове, потом, проглотив, хоть и с натугой, то самое, мерзкое, мешающее нормально дышать, снова открыла глаза, теперь уже медленно и осмысленно.

В комнате было полутемно. Свет, плывущий откуда-то сбоку, застывал на потолке сероватыми пятнами. А сам потолок… Довольно низкий, неровный, собранный из одинаковых квадратных плит, сплошь утыканных равновеликими дырками, примерно с палец.

– Что это? Где я? Опять сплю? Или у меня глюки?

Ника осторожно огляделась. Стены полностью копировали потолок. Даже дырки были такими же.

– Оклемалась? – произнес вдруг совсем рядом ехидный густой голос. – Ладно-ладно, нечего больше в обмороки падать!

И тут Ника все поняла. Мгновенно. И так же мгновенно перепугалась. До полного онемения рук и ног. До непроглядной темноты в глазах. Комната, стены, потолок с правильными дырками – все перестало существовать. Вместо этого в голове заплясали, сменяя друг друга, яркие страшные обрывки картинок, как будто прямо в мозгах кто-то запустил плохо работающий телевизор, и он, произвольно перескакивая с канала на канал, выбрасывал в сознание сцены страшных похищений, кровавых расправ, отрезанных пальцев и голов… И над всем этим ужасом то и дело всплывали дикие, злобные бородатые лица в черных банданах.

– Ну? – мерзкий голос прозвучал совсем близко, у затылка. – Долго валяться будем? Банкирские жены все такие нежные или ты такая одна? Хоть бы о дочке подумала! Мамаша…

Марфа! – больно резануло в голове. Значит, их похитили вместе с Марфой!

– Где она? – вскочила Ника. – Где моя девочка?

– Вспомнила! – довольно хохотнул черный, здоровенный мужик с длинными руками, сидевший, оказывается, сбоку в низком кресле. Ника его тут же узнала: тот самый, горилла, которого она огрела книгами. – Ну, раз про дочку беспокоишься, может, не совсем ты и конченая!

– Где девочка? – повторила Вероника и двинулась к гориллоподобному, одаривая его таким взглядом, что тот поежился, отодвигаясь.

– Но-но, потише! А то щас моментом утихомирю. – И потряс перед Никиным носом тускло-черными наручниками. – С дочкой твоей полный порядок, спит. Глаза-то разуй! Будешь себя правильно вести, утром, к возвращению законного супруга, доставим домой как новеньких.

– Утром? – Ника задохнулась от ужаса и возмущения. – Вы что, нас собираетесь до утра здесь держать?

Огляделась и на узенькой низкой кушетке у противоположной стены увидела свернувшуюся клубочком Марфу. Рванула к ней, присела на корточки.

Девочка спокойно спала. Даже улыбалась во сне. Темные кудряшки закрывали половину лица, кусочек пухлой щечки, проглядывающий сквозь спутанные волосенки, выглядел вполне здоровым и румяным. Губы были перепачканы в чем-то коричневом. «Шоколад! – догадалась Ника. – Марфи же как раз мороженое себе купила, когда…»

– Что вы с ней сотворили? – злобно, но тихо, чтобы не потревожить девочку, зашипела Ника… – Укол сделали? Наркотики?

– Сделали-сделали, – кивнул страж. – Да не шипи, как змеюка, все равно не укусишь! Вкололи чуток снотворного, чтобы ребенок поспал, пока мамаша в обмороке валяется.

– Сволочь! – тихо и обреченно приговорила горилле Ника. – Ребенка, малышку, девочку… Чтоб тебя разорвало, выродок проклятый! Чтоб ты импотентом стал!

– Так, ладно, разговорилась! – Горилла встал. – Босс освободится, сделает тебе аудиенцию. – Посмотрел на открытый для очередных проклятий Никин рот и добавил: – Челюсть не вывихни! И не ори. Все равно никто не услышит. Звукоизоляция! – Он весело постучал костяшками пальцев по серым плитам стен и вышел.

Значит, их с Марфой похитили, обреченно рассуждала Ника. Зачем? Понятно зачем! Чтобы содрать с ЕВРа выкуп! Подонки. Ладно бы ее одну, но ребенка? Так, стоп. Все наоборот! Она, Ника, им совершенно не нужна! Кто за няньку даст деньги? Что там этот гамадрил говорил? Банкирская жена? Дочка? Вот в чем дело! Они приняли ее за жену ЕВРа! Потому и похитили вместе с Марфой! И теперь будут шантажировать Евгения Викторовича. Требовать деньги. За Марфу он, конечно, заплатит. Сколько попросят – столько и даст, а с ней, Никой, что станется? Будут отрубать пальцы и по кусочкам присылать… Кому? Тете Вале? Или родственникам в Кувандык? Так даже если вся их родня скинется, и тогда денег на выкуп не наберется! Требовать-то, верно, будут не меньше миллиона. И не в рублях, понятное дело.

Господи, какого черта понесло ее в эту Москву? Славы захотелось! Признания! Вот тебе и будет слава, когда по телевизору на весь мир покажут твою отрезанную голову.

«Не сиделось тебе на родине? – горько укорила себя Ника. – Жила бы как все, рожала детей, копалась на огороде…»

В книжках, которые она читала, в минуты критических испытаний перед героями проходила вся их жизнь. Вот и у Ники вышло так же.

Родной городок Вероники носил странно игривое название – Кувандык. Само это имя переводилось, непонятно, правда, с какого языка, романтично и заманчиво: «Долина счастья». Долина уютно нежилась в больших теплых ладонях отрогов южноуральских гор, у подножия которых как ленточка вилась синеглазая речка-лопотунья Сакмара.

Кувандык жил сонно, уютно и тихо. Ярко-голубой снежно-солнечной зимой по самые крыши прятался в сугробы, а невероятно жарким, до полного изнеможения людей и растений, летом щедро благоухал душистым табаком и смородиной. В этом славном местечке Ника и прожила всю свою жизнь.

Росла Ника с бабушкой. Отца она не знала вовсе, слышала лишь красивую легенду, что был тот, как водится, летчиком-испытателем, да героически разбился при выполнении боевого задания.

– Бабуль, – спросила как-то Ника, – а почему у всех девочек папины фамилии, а у меня – твоя?

Бабушка сняла очки, смахнула с глаз жалостливые слезы, обняла внучку:

– Твой героический отец был строго засекречен, потому что испытывал самые современные модели самолетов. А фамилия его станет известна только будущим поколениям исследователей.

– Каких исследователей? – не поняла пытливая девочка.

– Ну, тем, кто будет изучать историю страны по секретным архивам.

– Так он, как Штирлиц, что ли? – сообразила Ника. – Его немцы убили?

– Умница! – растрогалась бабушка. – Зато отчество у тебя какое красивое – Владиславовна. Ни у кого такого нет.

Тут девочка не могла не согласиться: такого длинного и певучего отчества ни у одной из ее подружек не было.

– Бабуль, – Нике не давал покоя еще один вопрос, – а где у нас в Кувандыке аэродром? Мальчишки говорят, что самолеты только в Оренбурге летают.

– Слушай ты больше этих мальчиков, – поцеловала ее бабушка. – У нас тут на каждом шагу аэродромы, только они все засекречены и замаскированы. Чтобы шпионы не догадались.

Умела все-таки бабуля объяснять! Учительница, ничего не скажешь. Опыт. Про шпионов Ника сразу все поняла. Конечно, им только дай волю!

Собственно, на этом ее фамильные изыскания и прекратились. Может, зов родной крови звучал в Нике слабовато, может, отцы школьных подруг виноваты. Ну не вызывали они у девочки горячего желания иметь такого же! Лучше уж пусть отец-герой, хоть и без фамилии, чем как у Катьки или Светки. Напьются да храпят у калитки, перепрыгивать через них приходится.

Родную мать за двадцать шесть лет жизни Ника наблюдала от силы раза четыре. Та жила давным-давно где-то под Ташкентом, выскочив замуж за какого-то знатного хлопковода, с которым нажила шестерых детей, и первую дочь, Веронику, вспоминала только по праздникам, к которым регулярно присылала поздравительные открытки.

Никина бабушка работала учительницей младших классов, и, хотя ей клонилось уже к семидесяти, бабуля была еще в полной силе и строгости. Она-то и воспитала Нику такой изысканной, утонченной, чувствительной к красоте во всех ее проявлениях. Она же заставила внучку поступить в недалекий, полтора часа езды, педагогический институт, который Ника легко, будто играючи, окончила, получив диплом, как и положено в правильной династии, учительницы начальных классов.

Она даже в школе успела поработать почти пять лет, пока вдруг поняла, что педагогика – не ее призвание. Детишек Ника очень любила, да так и не научилась быть с ними строгой и ставить заслуженные двойки. Поэтому уже первый ее выпуск, блистательно перешедший в четвертый класс исключительно с пятерками и четверками, показал, что некоторые детки плохо пишут, некоторые – еще хуже читают, а один мальчик, славный белокудрый Артурчик, даже не умел считать до ста…

Именно тогда у Вероники с директором школы состоялся принципиальный разговор, после которого она твердо решила в корне изменить свою жизнь.

– Вероника Владиславовна, – строго и назидательно начала директриса, – мне необходимо серьезно с вами поговорить.

Ника вполне представляла, о чем разговор, потому что на вчерашнем педсовете заполошная новенькая, которая вела только что выпущенный Никой класс, орала во всю Ивановскую, что она не понимает, как можно ТАК учить детей.

– Бабаев с четверкой по математике не знает таблицу умножения! Мокина до сих пор читает по слогам! А по чтению у нее – пять! Тюльпанов слово «мама» пишет пять минут!

Ника внимательно слушала претензии коллеги и про себя думала: хорошо, что тот самый Артурчик сейчас уехал с родителями в Астану, а то бы новенькую точно паралич разбил! Артурчик не только до ста не считает, а еще и буквы не все знает. Но ведь ребенка понять надо! Помогает родителям в поте лица. Летом как взрослый растит с ними лук и дыни, а зимой стоит на рынке, торгует. Когда ему учиться? А парнишка такой славный! Добрый, веселый, работящий! Кто в классе летом все парты покрасил? Артурчик! Кто подоконник, хулиганами из пятого класса подожженный, зашпаклевал? Снова Артурчик. А она, педагог, будет к мелочам цепляться? Да когда понадобится, он и считать без калькулятора научится, и буквы выучит. Жизнь заставит! А потом, Артурчик – самый красивый мальчик во всей параллели, что же позорить его перед девочками?

Все это Ника и изложила директрисе. А попутно ознакомила ее со своими критическими взглядами на систему современного школьного воспитания, которая убивает в детишках тягу к доброте и прекрасному.

– Вероника Владиславовна, а это правда, что вы уроки труда проводили каждый день вместо основных общеобразовательных предметов? – как-то недоверчиво уточнила директриса.

Вот этот циничный вопрос Нику просто доконал. Будто бы для директрисы это новость. Будто не Никины малыши понашили красивых ярких салфеточек для школьной столовой, а попутно и для всех педагогов школы, будто бы не ее класс три дня, не вставая, строчил самой директрисе шикарные, тяжелого шелка портьеры, трехслойные, сочиненные Никой по подсмотренному в одном из голливудских фильмов образцу…

– А вы не знаете? – взвилась Ника. Справедливое возмущение, написанное на ее лице, директриса мгновенно уловила. И тут же засуетилась, заюлила:

– Вероника Владиславовна, я же должна соответственно реагировать! Наша новенькая – сами знаете, чья супруга!

– Еще бы! – Ника понимающе ухмыльнулась. – Может, она будет вам и новые платья шить? Ладно, пусть шьет.

Сделав это гордое заявление, девушка решительно поднялась.

И вот тут-то директриса поняла, как промахнулась. На носу – районная учительская конференция, туда, это уже многовековая традиция, все являются в новых нарядах, чтобы продемонстрировать возросшее благосостояние и вкус.

– Вероника Владиславовна… Верочка, – заискивающе засюсюкала она. – А платье? Вы же его только-только раскроили…

– Ничего! – махнула рукой Ника. – Переживу как-нибудь!

Нет, ну каково? А она еще неделю голову ломала, как спрятать начальственную грудь двадцатого, наверное, размера да как подчеркнуть талию, которой отродясь не существовало. Придумала, конечно. С плеча, от модного сейчас искусственного цветка, кинула на грудь черную блескучую сетку, красиво ее задрапировав, а сзади ту же сетку пустила до бедер вниз. Получилась весьма необычная пелерина. Эту пелерину Ника прихватила серебряным пояском, но только спереди. Сантиметров на пять. Вроде талия есть, но скромно скрыта… Директриса, когда рисунок увидела, чуть в обморок не грохнулась от восторга. А теперь вот – отплатила. Добром за добро.

– Вероника! – Начальница подошла к ней сзади, навалилась могучей грудью, будто мать прижала к себе дорогое дитя. Снова заставила присесть. – Поймите, есть производственные показатели, и мне теперь их никак не скрыть! Может, вам написать заявление и уйти в пионервожатые?

– Какие пионервожатые? – не поняла Ника. – У нас что, опять пионеры объявились? В лесах, что ли, скрывались? Как партизаны?

– Да нет, – махнула рукой директриса, – это я так, по старой привычке! Педагогом группы продленного дня!

Ника насторожилась:

– Значит, вы хотите, чтобы я, вместо того чтобы дарить детям знания, сидела тут с ними до позднего вечера да разнимала драки? Или ходила с ними по экскурсиям на хлебозавод да на мясокомбинат? Это на таких-то каблуках? – Ника вытянула из-под стола свои стройные ноги в туфлях на двенадцатисантиметровой шпильке.

– Да… – с сомнением покачала головой директриса. – Этого я не учла.

Они еще посидели, молча, задумчиво. Наконец директриса тяжело вздохнула:

– Ладно, есть у меня один резерв, для жены главы администрации берегла, когда из декрета выйдет. Переведу вас в завучи по внеклассной работе. Ответственности – минимум, свободного времени – завались. Ну а по совместительству будете вести кружок кройки и шитья…

Этот вариант был неплох, очень неплох! Если перейти в завучи, то зарплата сразу вырастет, а заниматься она станет исключительно любимым делом!

Для приличия, как девушка обстоятельная, Ника капельку подумала и согласилась. И почти год тянула эту непростую лямку. Думаете, просто быть завучем? Она даже швейную машинку перенесла в школу – чего время терять? Год этот оказался для нее судьбоносным.

Не отягощенная проверкой тетрадей и выматывающими процессами воспитания, молодая учительница полностью отдавалась творческому процессу. А директриса выступила в роли продюсера. Записывала первых леди Кувандыка на прием, примерку, участвовала в обсуждении фасонов. Правда, без права голоса. Модельный бизнес – это вам не педсовет. Тут демократии не место!

В нарядах, изобретенных Никой, лучшие и достойнейшие дамы Кувандыка щеголяли на курортах и областных профессиональных мероприятиях. Посещали концерты заезжих знаменитостей и ездили в гости к родственникам в столичные центры. И везде, везде имели феерический успех!

Дамы в нарядах, но не Ника. Ни одна из них, неблагодарных, ни разу не призналась, что оригинальная юбка или стильный брючный костюм пошиты местной кувандыкской портнихой. Благо, по многочисленным просьбам трудящихся эксклюзивные модели пестрели ярлычками «Нина Риччи», «Кристиан Диор», «Шанель». Более редкие и изысканные этикетки на кувандыкский базар не завозили.

Однажды в школу заскочила супруга директора хлебозавода. Стала крутить юрким задом перед красавцем физруком. Тот поплыл как манная каша – мужик, что с него взять: мол, дескать, Тамарочка, ты в этом платье так сексуальна! Ну а эта Тамарочка (Ника как раз в подсобке мел для выкроек подбирала, все слышала) отвечает:

– В платье от Шанель любая женщина будет сексуальной!

Ника вышла, якобы просто мимо проходила. А как увидела, сдержаться не смогла: наряд-то на гостье ее, Никиными, руками изобретен!

– Ой! – Очень громко вышло, сама испугалась.

Физрук от хлебозаводчицы как ужаленный отскочил, даже стул опрокинул.

– Томусь, – Ника даже мел выронила, – где такой Шанелью-то разжилась?

Хлебозаводчица платьишко одернула, глазки опустила:

– Муж из Парижа привез!

Тут пришла Никина очередь почувствовать себя ужаленной. В самое сердце. Хорошо, что сердце – внутренний орган, поэтому кровоподтеков никто, кроме самой Ники, не заметил.

– Париж-то не этажом выше находится? А я гадаю, обо что каждый день спотыкаюсь? А это оказывается Эйфелева башня, зараза такая! – Ника пнула подвернувшийся стул и гордо вышла.

Конечно, в таких ситуациях Ника страдала! Тайно, никому не показывая. Ну скажите, какой истинный художник не хочет, чтобы рядом с его работами стояло его же имя? То-то и оно!

Решение бросить все и шагнуть в самостоятельную жизнь зрело в Нике долго.

То, что время решительных действий пришло, выяснилось совершенно случайно. Нечаянно, можно сказать.

В один из ярких майских дней, когда градусник на крыльце бабушкиного дома показывал плюс тридцать, а в тихом маленьком палисаднике было трудно дышать из-за сладко-обморочного духа кипенной расцветшей сирени, Вероника принимала заказчицу – толстую жену главного фискала, которая отбывала на плановое лечение в Карловы Вары.

Налоговица долго крутила перед зеркалом упитанными круглыми бедрами, намертво заточенными в черный, с яркими розами супермодный атлас, любовно оглаживала пышную грудь, упакованную в атласный же топ, набрасывала и так и этак на голые плечи невесомое, сшитое из разного цвета кружев вечернее пончо.

– Вера, – напевно произнесла она, не переставая любоваться собой. – Как портниха ты растешь с каждым днем! Я вчера специально ночью не спала. Смотрела праздник моды в Италии, так там и близко ничего подобного нет! Думаю, в Европе я буду вне конкуренции!

Ника польщенно опустила глаза. С комплиментами клиентки она была совершенно согласна.

– Конечно. Уж там-то в настоящей моде понимают!

– Вера, – продолжала себя оглаживать налоговица. – Я тебе деньги за работу после отпуска отдам, ладно?

– Как это? – удивилась Ника. – Вы, значит, на курорте будете моими нарядами Европу шокировать, а мне, значит, тут на хлебе и воде сидеть?

– Милочка, ты что, не понимаешь, сколько денег мне понадобится за границей? Стакан воды – пять евро!

– А что, из крана там вода не течет? – поинтересовалась Ника. – С собой прихватите пару бутылок!

Налоговица глянула на нее так презрительно, что девушка поняла: со свиным рылом в калашный ряд соваться не следует. Могут и пятачок отбить.

– Договорились? – прощебетала налоговица. И тут в Нике пробудилась неуемная жажда справедливости.

– Еще чего! – твердо сказала девушка. – Я вам не ломбард или как там… беспроцентный кредит. Вы мой брючный костюм уже сносили, а деньги так и не отдали!

– Верка, ты с кем разговариваешь? Забылась? – зашипела налоговица. – Да ты мне бесплатно должна наряды сшить – если б не я, кто б твои модели в Европе показывал?

– Обойдусь! – заносчиво ответила Ника, ясно поняв, что денег она снова не дождется. – Снимайте все, я жене «Сельхозтехники» предложу. Она как раз в Сочи собирается. А филейные и желейные места у вас одноразмерные.

– Вот ты как заговорила? – удивилась Никиной храбрости заказчица. – Мой наряд? «Сельхозтехнике»? А скажи мне, Верка, – налоговица грузно уселась на хлипкую табуретку, – ты, как частный предприниматель, зарегистрирована в налоговом органе?

– Нет! – гордо ответила Ника. – Настоящий талант в регистрации не нуждается!

– Так, – обрадовалась клиентка, – значит, налицо незаконное предпринимательство и уклонение от уплаты налогов!

– Какое предпринимательство? – оторопела Ника. – Какое уклонение? Думаете, я законов не знаю? – От природы она была очень робкой и от этой робости могла иногда нечаянно нахамить. – Все! Больше я с вами не работаю! Вон у вас есть сарафан от Диора за сто рублей с рынка, его и показывайте!

– Ну, это мы еще посмотрим, – ласково пропела налоговица, сбросила всю Никину красоту прямо на пол, переоделась и, уже выходя, закончила: – Сама все принесешь, на коленях приползешь, если не захочешь в тюрьме оказаться. Еще и взятку предлагать будешь, чтобы дело закрыли! – И осуждающе выплыла со двора.

Не успела Ника прийти в себя от такой наглости, явился Серега, бывший муж, в новой тенниске, с лакостовским крокодилом на груди, которого пришивали армяне в киоске прямо на рынке. Серега выглядел торжественно, в руках держал три роскошные искусственные розы. Жених, честное слово!

Так оно и оказалось.

– Веруня, – облапил он Нику своими, как ковш у бульдозера, ручищами, – я мимо твоего дома спокойно пройти не могу! Ну, тянет меня к тебе! – И в который раз завел привычную и занудную песню о любви и дружбе, предлагая вновь слиться в семейном экстазе.

С ранним мужем, одноклассником, окончившим автодорожный техникум, Вероника без сожаления развелась еще давно, после двух лет невнятного суматошного брака.

Когда-то Серега был самым завидным женихом в их микрорайоне, он играл на гитаре и носил длинные волосы, ну вылитый Курт Кобейн из «Нирваны»! Девчонки по нему сохли, просто как ковыль на окрестных горах, а когда они с Никой поженились, оказалось, что у них совершенно разные взгляды на жизнь.

У Ники от этой «Нирваны» голова просто раскалывалась. Да так, что она однажды случайно насмерть уронила со шкафа запрятанный туда Серегой дико орущий магнитофон. Для этого пришлось взобраться на табуретку, у табуретки подкосилась ножка, и Ника чуть ноги себе не переломала. Из-за какого-то непонятно что верещащего певца! Который к тому же был наркоманом!

Да ладно бы только принципиальная разница в музыкальных вкусах! Но Серега свою утонченную супругу совершенно не понимал. Потому и называл по-простому – Вера. Хотя она сто раз его просила! Короче, семейная лодка разбилась о быт, как учили их в школе. Вместе с Серегой. Что характерно.

Вместе с прошлой жизнью ушло и прошлое имя.

Когда-то в кратком курсе античной истории Вероника увидела картинку со статуей богини, крылатой, женственной, устремленной к славе и успеху. С тех пор и представлялась именно так: Ника. Жаль, в Кувандыке этого имени никто не оценил. Некоторые, правда, особенно подруги, поддавшись Никиному напору, честно пытались перестроиться, но все равно сбивались на привычное и простое Вера. А чаще и того хуже – Верка. Как будто она торговала картошкой на базаре!

Словом, прошла любовь, завяли помидоры.

– Серега, иди уже, не видишь, с заказом сижу, некогда мне. Потом поговорим.

– Да ты только обещаешь, – расстроился первый муж. – А я тебе даже подарок принес!

Он порылся в кармане новых, сваренных вкрутую где-то в турецкой глубинке джинсов, извлек белую пластмассовую коробочку: вот!

Ника даже в руки ее брать не стала – вдруг кольцо? А вдруг красивое?

– Верунь, – расцвел Серега, – это ключи от машины! – И впрямь достал из коробочки три на сверкающем колечке ключа. К колечку был трогательно привязан розовый бумажный бантик.

– Что?! Это на какие шиши ты машину купил? Под пивной крышкой выиграл?

– Никогда! – гордо ответил бывший муж. – Дядька решил свой «москвич» продать. Ну я покумекал. Кое-чего батя подкинул, шеф премию дал за хорошие производственные показатели, а на остальное у дядьки рассрочку выторговал. – И Серега гордо протянул невесте ключи.

Ника представила себе хорошо знакомый «Москвич-412», ядовито-оранжевый, гремящий, как гроза в засушливое лето, с деревянной скамейкой вместо заднего сиденья. Этому «москвичу», наверное, годков сто уже сравнялось!

– А эту машину еще на металлолом не сдали? – невинно слюбопытничала девушка. – Она же пятьдесят раз крашенная, а за цветные металлы много денег сейчас дают!

– Верунь, ты что? – поразился ее недальновидности жених. – Да на ней еще наши внуки ездить будут! Это же танк!

Конечно, в кувандыкскую пыль и жару всяко лучше ездить на машине, пусть даже на такой, чем пешком ходить. Да и Серегу обижать не хотелось, все-таки бывший муж, родственник, считай, а потом он ведь – от чистого сердца!

– Сергунь, – ласково улыбнулась Ника, – повторный брак – дело серьезное, не решать же вот так, на бегу? Мы же с тобой не подростки несмышленые! Один раз уже женились. Если второй раз надумаем, так это должно быть навсегда. Потом, кто в мае женится? Все равно осени ждать придется.

Серега нехотя согласился. Все равно деваться некуда.

– Ладно, а теперь иди, а то у меня работа простаивает! – И Ника даже чмокнула жениха в выбритую щеку. Для придания ускорения его действиям.

Тот, конечно, все совершенно неправильно понял, сжал Нику ручищами и полез целоваться. Еле отбилась!

– Сдурел? До свадьбы – ни-ни! За кого ты меня принимаешь? Я – девушка порядочная!

Выпроводила, закрыла на крючок калитку, собрала с пола раскиданные налоговицей наряды. Только села в кресло передохнуть и обдумать ситуацию, как в калитку запертую по-наглому громко застучали.

Недоумевая, кого еще принесло, Ника поплелась на стук.

– Вероника Владиславовна? – уставился на нее бывший одноклассник Ромка. Сзади маячил нескладной каланчой еще один их школьный дружок, милиционер Иван. – Межрайонный налоговый контроль. С комплексной проверкой. Предъявите документы.

Суровые фискалы практически затолкали девушку в дом, захлопнули дверь.

– Верка, что ты опять учудила? – уже совершенно другим тоном спросил Рома. – Нас с Иваном просто по тревоге подняли, чтобы мы тебя прищучили! Сам начальник инструктировал.

Ника все поняла.

«Вот же гадюка какая! Не зря, выходит, угрожала!» – вспомнила она пергидрольную налоговицу.

После ледяного, из холодильника, ядреного домашнего квасу проверяющие, немного отошедшие в прохладе дома от жары, стали думать, как вызволять старую подружку из нечаянной беды.

– Ты хоть знаешь, чего к тебе прицепились?

– А то! – Ника вкратце пересказала историю сложных взаимоотношений кутюрье с капризной и недобросовестной клиенткой.

– Да… – понимающе протянул Роман. – Ясно, почему он мне сказал, что если ты чего-то там добровольно отдашь, то чтобы мы не зверствовали и на первый раз тебя простили. Где наряды-то?

– Сейчас принесу, – покаянно вздохнула Ника.

Зашла в соседнюю комнату, расправила на столе атласные брюки. Острым, острее не бывает, портняжьим лезвием легонько провела по самому главному серединному шву. Злорадно подумала: вот тебе! Пока стоять в них будешь, никто ничего не заметит, а как сядешь… И представила себе оглушительный треск разрывающейся ткани на ядреной заднице налоговицы.

Задумалась. Разложила на столе черный топ. Точно так же, точным движением, резанула петли стежков на внутренней стороне, там, где шла тугая, моделирующая фигуру застежка. Вот так!

Подержала в руках изысканное ажурное пончо, свою гордость. Тоже хотела было подпортить, да пожалела. Во-первых, само пончо, а во-вторых, налоговицу.

Когда на ней одномоментно и штаны, и топик треснут, хоть пончо прикроется. Со стороны никто и не заметит. Сама настрадается, а позору все-таки избежит.

Все же конченой злыдней Ника никогда не была.

– Берите! – вынесла пакет дружкам. – Несите своему коррупционеру!

– Завязывай ты, Верка, с этим делом, – посоветовал Иван.

– С каким?

– Да с шитьем, с заказами. Работаешь в школе, ну и работай!

– Ладно, – благодарно согласилась Ника. – Больше не буду.

И тут же, не успела еще за дружбанами хлопнуть калитка, с ужасающей ясностью поняла, что именно она пообещала.

Не шить – значит не жить! Тогда уж лучше прямо сейчас связать бечевкой вот эти чисто побеленные кирпичи от бабушкиной клумбы, повесить себе на шею да броситься в огородный бак! Правда, вода там уже зацвела от жары, вся кожа слипнется…

И бабушку жалко. Все-таки у нее одна внучка. Но, с другой стороны, как теперь жить, если в этой жизни ни смысла, ни радости…

Уральские горы, в отрогах которых Вероника родилась, как известно, безжалостно отделяют Европу от всей прочей Азии. И это местоположение пенат не могло не отразиться на Веронике. В ее внешности, особенно в лице, насмерть сошлись две главные части света: синие большие глаза были странно раскосыми, будто вытянутыми к вискам, а пушистые ресницы, обрамлявшие их, как иней в морозный день, удались совершенно белыми. Будто два ярких незамерзающих озерца с заснеженным ивняком по краям…

И вот эти удивительной красоты глаза уверенно подпирали жесткие кулачки широких азиатских скул, а под натурально славянским вздернутым носиком алела капризно-восточная подкова маленького упрямого рта. Очаровательно-круглая мордашка, как восклицательным знаком, завершалась острым, с ямочкой, подбородком.

Словом, Вероника была красавицей, но далеко не все могли это оценить. Из других достоинств в девушке щедро присутствовали ум, приветливость и талант.

В тот исторический майский день под сладкое пение сонных мух, которые, утомленные жарой, даже не кусались, Вероника приняла самое главное в своей жизни решение: хватит ждать, пора действовать.

Новая жизнь, понятно, легкой не будет. Да скажите, где и когда истинному таланту приходилось легко! Но другого пути не существовало, только этот, единственный: через тернии – к звездам!

Конечно, где-то в самой глубине сознания, так далеко, что Ника и сама не знала точно где: в уме или все же в сердце, – егозливым воробышком прыгала надежда на внезапный и очень счастливый случай, который вознесет ее на вожделенный олимп, к самым звездам, минуя злые колючие тернии.

Допустим, к ним в Кувандык завтра приезжает Валентино и видит местных теток в ее одежде. Восторгается и…

Или: на стадионе у них выступает Максим Галкин. А с ним приезжает, конечно, Алла Борисовна. И вот Алла Борисовна замечает кувандыкских модниц в ее, Никиных, нарядах. Удивляется: откуда в этом захолустье такая суперпуперодежда? Ей рассказывают про Нику. И…

Или внезапно находится герой отец, который совсем не разбился, а был вместе с новым сверхсекретным самолетом выкраден ЦРУ и теперь живет в Америке, ворочая миллионами. Он неожиданно узнает, что у него взрослая дочь, да еще такая талантливая, бросает все, присылает за Никой личный «боинг» и…

На этих «и» Ника себя всегда останавливала, потому что при всей девичьей мечтательности все же была девушкой реалистичной: сладкие грезы хорошо, но иную жизнь нужно заслужить. Или заработать. Или выиграть. Как в русское лото. В любом случае, эта «иная жизнь» была в Москве, значит, путь к всемирной славе существовал один – через столицу.

– Слышь, ты, банкирша недоделанная, – прервал Никины воспоминания нежданно открывший дверь бандит с обезьяньими руками, – может, тебе, там, в туалет надо или еще чего? Босс просил узнать. Он задерживается.

Ника метнула на вошедшего уничижительный взгляд и гордо промолчала. Вступать в переговоры с террористами, она это знала, нельзя ни в коем случае! Если только не применить какую-нибудь хитрость…

– А кто твой босс?

– Конь в пальто! – радостно ухмыльнулся горилла. – Скоро узнаешь!

– Слушай, а зачем вы нас похитили? Чтобы выкуп затребовать? Так вы же за нас ни копейки не получите!

– Как это? – искренне удивился горилла.

– Да вот так! – Ника победно задрала подбородок и отвернулась от бандита, всем своим видом демонстрируя, что больше ни словечка от нее не дождется. – Не тех украли!

– В каком смысле – не тех? Ты чего несешь? – Бандит угрожающе расставил свои трехметровые клешни и двинулся к Нике.

– Не пугай – пуганая! – отмахнулась от страшного похитителя Ника.

Внутри у нее все вибрировало и кричало от страха, но внешне… внешне она была холодна, как январская сосулька на высокой крыше. И так же неприступна.

– Что ты там такое проблеяла, овца длиннохвостая? – подошел вплотную бандит. – Я же тебя сейчас…

– Давай-давай. Только тихо! – проговорила Ника. – Ребенка разбудишь… А босс твой явится, я ему расскажу, как ты лопухнулся!

– Ну… Ты! – горилла заговорил значительно тише, но оттого еще более зловеще. – Колись быстро, кого мы не того похитили!

– Об этом я буду говорить только с боссом! – Нике вдруг вспомнилась эта сакраментальная фраза из какого-то старого фильма.

Горилла было замахнулся, но буквально в миллиметре от Никиной головы вдруг остановил свою волосатую ручищу, словно вспомнив что-то крайне важное. Потоптался, тяжело вздыхая, громко шмыгнул носом.

– На понт решила взять? Щас! – гнусавым шепотом передразнил он Нику. – Мы с боссом и не таких обламывали!

– Ага! – понимающе кивнула головой пленница. – Значит, вы та самая банда, которая людей крадет! Я по телику видела!

– Кого? Меня? – Горилла, похоже, совсем обалдел от непонимания. – Когда это меня по телику показывали?

– Когда надо, тогда и показывали, – подвела итог разговору Ника – В криминальной хронике, «Их ищет милиция». Все. Беседа окончена. Иди отсюда, а то боссу скажу, что ты меня изнасиловать пытался!

– Я? Когда? Да нужна ты мне сто лет! Селедка обглоданная!

– Селедка? – Ника просто задохнулась от возмущения. – Да у меня девяносто – шестьдесят – девяносто!

– Ври больше! – хмыкнул бандит. – Короче, жратва и питье в холодильнике, тут, сразу за дверью. Сортир там же. Удобства входят в состав номера люкс, предоставленного принимающей стороной. Не забудьте оставить благодарность в книге жалоб. Супермодель, блин!

На том и вышел.

Девушка немножко подождала, пока стихли шаги. Осторожно, крадучись, проскользнула к узкой щели, вгляделась в открывшееся пространство. За дверью находилась еще одна комната. Посередине стоял белый круглый стол, вокруг него – четыре пластиковые табуретки. В углу – желто-синий гобеленовый диван. У стены – огромный серебристый холодильник, рядом – дверь, видимо в туалет. И эта комната тоже была обита звукоизоляционными плитами.

«Значит, мы попали в самое что ни есть бандитское гнездо!» – решила Ника.

Стараясь не дышать, Ника вышла в новое помещение. Огляделась. Посередине дивана, продавливая подушки своей тяжестью, аккуратной стопкой высились знакомые книжки. Чуть сбоку, заботливо приставленный к книжкам, отдыхал царь Петр, вознамерившийся женить личного арапа.

«Смотри-ка, книжки сохранили», – обрадовалась Ника. Отчего-то подумалось, что люди, сразу не выбросившие в мусорку книги, могут оказаться не совсем пропащими, а значит, с ними можно договориться.

Если, конечно, успеет… А если нет?

Бабушка в Кувандыке телевизор смотрит редко, сейчас же самая огородная пора, может, и не увидит страшный репортаж о трагической гибели внучки, а вот тетя Валя все поймет сразу. Криминальная хроника – ее любимая программа. На всех каналах.

Ника представила, как застынет в ужасе перед экраном ее чопорная и возвышенная тетка, как схватится за сердце…

– Бабушка, тетя Валя, простите меня! – всхлипнула Ника. – Ну почему вы меня не отговорили?

Подсказывала ведь ей интуиция: не надо в Москву ехать! Негоже бабушку бросать!

Или интуиция молчала? Вот именно. Как рыба. Карлыч-то именно тогда свои намерения обнародовал!

Их сосед, упитанный вдовец Архип Карлович, в последнее время относился к Никиной бабушке как-то по-особенному. В тот памятный вечер, когда Ника печально маялась, не зная, как проинформировать бабушку о своем решении, Карлыч как раз заглянул на огонек, вроде как подремонтировать покосившуюся уличную калитку. Бабуля тут же засуетилась, подавая то молоток, то топорик, смущенно смеялась его шуткам, а потом принялась потчевать тонкими, как сито, блинами с домашним, от соседской коровы, творожком.

Наблюдая за метаморфозой, происходящей в присутствии соседа с властной и строгой бабулей, Ника вдруг поняла, что присутствует при зарождении большого и настоящего чувства.

Вначале от своего открытия она смутилась, будто подсмотрела что-то неприличное, а потом решила: все, что ни делается, – к лучшему. Раз бабуля пристроена, можно спокойно уехать, чтобы наконец заняться тем, что предначертала ей гордая и изменчивая судьба.

И ведь оказалась на сто процентов права! Уже к концу лета, когда Ника только-только обживалась в Москве, от бабушки пришло письмо, что они с Архипушкой расписались и теперь живут вместе в его доме. Так что, если внучка решит вернуться, жилплощадь в ее распоряжении.

В тот вечер Ника и рассказала все бабушке. Та, конечно, всплакнула, погоревала немного – как внученька будет там одна? – потом достала из потайного места конфетную коробку.

– Конечно, я знала, что рано или поздно это случится. Твоему таланту тесно в нашей провинции. Дерзай, деточка. Валентина поможет. Все-таки в Москве она не последний человек. А это тебе на первое время. – И протянула внучке несколько тысячных бумажек.

Ника растрогалась, тоже всплакнула, но деньги взяла: перечить бабушке она с детства не смела.

Так Ника и оказалась в столице. Тридцать первое мая.

«Стоп. – Ника как будто с разбегу на сучок напоролась. Или на дверной косяк налетела. – А какое число сегодня? С утра было тридцатое… Тридцатое мая. Значит, прошел ровно год. День в день. От приезда в Москву за счастьем, надеждами, славой до смерти и небытия».

Или, наоборот, бессмертия? Ведь если о ее подвиге по спасению ребенка узнает все цивилизованное человечество…

– Эй, банкирша, ты где? – услыхала Ника знакомый ненавистный голос и зачем-то взбила волосы, придавая им живописный беспорядок. – Босс прибыл. Готовься к последнему часу!

«Ну вот и все, – обреченно подумала Ника. Заглянула к Марфе, напоследок секундочку полюбовалась раскинувшейся во сне девчушкой, легко коснулась сухими горячими губами темных кудряшек. – Прости, деточка. Вспоминай иногда свою няню…»

Совершенно готовая шагнуть в бессмертие с гордо поднятой головой, пленница уселась на диван, вытащила из-под горки книжек первую попавшуюся… Конечно, она не видела ни единой буквы! Она прокручивала в голове возможные варианты разговора с всесильным и ужасным боссом. Выстраивала линию обороны и возводила редуты защиты. Готовилась бросить в решительное наступление все имеющееся в арсенале оружие.

От слезных просьб пощадить невинную девочку до смелого предложения остаться в заложницах.

Снова почти бесшумно открылась дверь. Ввалился Горилла, а с ним еще один бандит – невзрачный, мелкий. От силы метр пятьдесят. Чернявый, коренастый, с огромной, непропорционально росту, головой.

Ожидая увидеть зловещего бородача с лысым черепом в черной косынке и с громадным пистолетом, девушка тут же сообразила, что это не босс, а еще один охранник. Не удержалась со страха, хмыкнула:

– А этого Мальчика-с-пальчика в подмогу привел? Чисто Щелкунчик! Крошка Цахес по прозванию Циннобер!

Горилла в ответ просто подавился невысказанным матом, дико завращал налившимися кровью глазами, пару раз открыл и снова закрыл рот, словно насмерть запрещая себе выразить то, что рвалось из самых глубин оскорбленной души.

– Босс, я же говорил, она ненормальная! – залебезил он вдруг, доверчиво, почти ласково заглядывая в глаза головастику. Правда, для такой манипуляции Горилле пришлось согнуться почти вдвое.

– Угу, – поморщился в ответ Щелкунчик. Подошел ближе к Нике, внимательно, почти в упор пару секунд ее поразглядывал и вдруг резко, даже стремительно обернулся к Горилле: – Кто это?

– Как кто? – испугался тот. – Банкирша…

– Это? – Крошка Цахес пробуравил корявым пальцем пространство между собой и пленницей. – Это – банкирша? В такой одежде?

Вот этого Ника стерпеть уже не могла! Этот недоносок смеет пренебрежительно отзываться о ее наряде! О ее совершенно эксклюзивной блузке, вручную расшитой бисером и дерюжной ниткой, распущенной из сахарного мешка! О ее потрясающей юбке с асимметричными вставками цветного испанского сатина! Да сама Гена, когда этот наряд увидела, кинулась в «Манго», где, как Ника беззастенчиво соврала, продавались такие вещи! А уж Гена в моде разбирается!

Ника вскочила на ноги, мгновенно оказавшись на голову выше головастика, уперла руки в бока:

– И в каких же, по вашему мнению, нарядах должны ходить банкирши? Белый верх, черный низ? На себя поглядите! За пиджачком-то в секонд-хенде очередь отстояли? – Увидела на костяшках пальцев Щелкунчика какие-то выцветшие цифры. – Вон, до сих пор на руке номер не стерся!

Высказавшись на животрепещущую тему, в которой она ориентировалась как рыба в воде, девушка неожиданно успокоилась. Элегантно уселась на прежнее место, красиво положив нога на ногу.

– Вы кто? – нетерпеливо притопнул близкой ножкой главарь.

– Конь в пальто, – изысканно отозвалась пленница.

– Я не расслышал: вы – Алена Игоревна?

– Вероника Владиславовна, – вежливо поправила Ника. И не удержавшись, показывая свое полное превосходство, ядовито добавила на чистейшем французском: – Мон шер ами…

– Что-о-о? – Черные круглые глаза Щелкунчика полезли прямо на лоб и уже добрались до самых бровей. – Вероника Владиславовна?

Быстро, красиво грассируя, он пробормотал какую-то невероятно изысканную французскую фразу, из всей витиеватости которой Ника уловила лишь смутно знакомое «пуркуа».

«Это он в ответ на „мон шер“ решил поговорить со мной по-французски, – догадалась девушка. – Значит, не хочет, чтобы наш диалог слышал его головорез…»

Как признаться, что из своего богатого французского лексикона она уже беззастенчиво и неэкономно использовала добрую половину?

Пленница гордо повернула голову, уперлась взглядом в холодильник и на том же чистейшем французском произнесла категоричное «но», давая тем самым понять, что ни в какие переговоры с бандитами она вступать не намерена. Тем более на чуждом импортном языке.

Видимо, своим ярко выраженным отказом она попала в самую точку. Головастик озадаченно и пристально посмотрел на нее, вздохнул, подвинул табуретку и уселся напротив.

– Так вы кто? – настойчиво повторил он свой вопрос. – Алена Рыльская? Супруга Ропшина?

– Нет, – честно ответила Ника. – Я – няня его сына, Петра. А там, за стенкой, – моя родная дочь.

– Что? – Щелкунчик, похоже, окончательно расстроился. – А где Алена?

– В гареме арабского шейха, – злорадно сообщила Ника.

– Давно?

– Да уж полгода, даже больше.

– Вот так и жизнь пройдет, – задумчиво проронил крошка главарь. – Что значит долго отсутствовать на родине… Такие события, а я не в курсе! А вы, значит, няня…

– Да хоть горшком называйте! – съязвила Ника. – Няня, бонна, гувернантка… Лопухнулись вы, мон шер, со своими бандосами! Ни за меня, ни за дочку мою, кровиночку, вам выкупа никто ни копеечки не даст. Сироты мы. Зря старались!

– Выкуп? – искренне удивился Щелкунчик. – Какой выкуп? С чего вы взяли? – Наморщил лоб и, видимо, что-то сообразив, гневно обернулся к Горилле.

Тот мгновенно сделал вид, что считает дырки в ближней стене. Даже губами шевелил от усердия.

Головастик встал, с силой потер огромный, в залысинах смуглый лоб.

– Я скоро вернусь, и мы продолжим разговор. Пошли! – недобро обернулся он к продолжавшему математические исчисления охраннику.

Оставшись одна, Ника поняла, как сильно перепугалась. Колени под короткой легкой юбкой ходили ходуном, ладони противно и холодно вспотели, даже голова, она это чувствовала, стала у корней волос совершенно мокрой.

– Боже, помоги мне, – тихонько и тонко проскулила девушка.

Первый раунд вроде за ней. А дальше? Проверить, сколько у ЕВРа детей – ничего не стоит, да и какие они – тоже. Как и выяснить подноготную храброй няни.

– Ладно, буду гнуть свое. Все равно другого выхода нет.

Сбросила изрядно надоевшие туфли. Размяла ноги. Открыла холодильник: силы сегодня еще ой как понадобятся, а у нее во рту с самого обеда – ни маковой росинки. Извлекла большую плитку шоколада, осторожно, чтобы не очень хрустеть фольгой, развернула и отправила в рот аппетитный кусок.

– Тетечка Валечка, ну подскажи мне, что делать…

Сейчас Ника страшно жалела, что не прислушивалась к теткиным советам и не читала детективы. Настоящую школу жизни, как считала тетя Валя. А ведь роднее тетки, двоюродной младшей сестры бабушки, здесь, в Москве, для Ники никого не существовало! Надо было ее слушать! Ох, надо! Все-таки коренная москвичка, сорок лет тут прожила. Как из Кувандыка упорхнула, мечтая стать актрисой оперетты, так и все, только ее на родине и видели. В отпуске, летом.

Боже, как Ника ее любила! Почти как бабушку! Живой пример для подражания. Стремилась в мир искусства – и попала.

Вышла замуж за мастера ЖЭКа, который жил как раз в комнате с окнами во двор театра оперетты. И у этого самого окна дождалась своего звездного часа! Выплеснула как-то птичкам остатки недоеденной лапши, да ненароком попала прямо на голову торопившемуся в театр артисту. Тот завопил, тетя Валя перепугалась, что убила в зародыше необычайный талант, выскочила из подъезда, стала утешать страдальца, привела его домой… Словом, когда мастер ЖЭКа явился со смены, мечтая о куриной лапше и любви, тетя Валя гордо сообщила мужу, что нашла свое истинное счастье и уходит в его объятия. Эти объятия затянулись на долгие семь лет, пока артист, возвращаясь с поздней репетиции, не погиб страшной смертью. Замерз лютой зимой, уставши от водки, на скамейке в ближайшем парке.

Тетя Валя в память о любимом муже твердо и окончательно решила посвятить себя искусству. Тогда же, в безутешную годину, устроилась по большому блату гардеробщицей в концертный зал «Россия», где и служила по сей день, поднявшись до старшей смены и считаясь лучшей наставницей молодежи.

– Теть Валь, а какую молодежь ты наставляешь? – любопытствовала Ника. – У вас же самая младшая – Римма Марковна, так ей пятьдесят было.

– В мире искусства, деточка, – с удовольствием объяснила тетя Валя, – возраст исчисляется состоянием души. А при нынешнем развитии пластической хирургии… Вон Снегурченко, уж сто лет скоро, а как поет! И танцует! А Алла Борисовна моложе, что ли? А кто ей ее годы даст? Мне вот каждый день говорят, что я снова помолодела. Был бы наставник, Никуша, а кого наставлять, всегда можно найти.

Конечно, племянница с ней согласилась.

Поскольку тетя Валя посещала свою историческую родину – город Кувандык ежегодно, то Ника росла практически на ее глазах. Затаив дыхание, восторженно сверкая глазенками, девочка слушала бесконечные, как телесериалы, рассказы московской гостьи о мире искусства. И еще неизвестно, что больше сформировало Никино утонченное сознание: семья и школа или вот эти летние тети-Валины беседы.

Между прочим, новое Никино имя тетя Валя оценила первой! Даже раньше бабушки!

– Приходит Коля Басков, – начинала тетушка. – Приносит мне свой последний диск. Целует руки и говорит: вот тут третья песня специально для вас!

– Ну и как он из себя? – заинтересовывалась бабушка, тоже любившая Колю без памяти. – Высокий или как Газманов?

– Высокий, – убежденно докладывала тетка. – Примерно как Путин. Только солиднее, конечно. И блондин.

– А в чем он одет? – не терпелось Нике.

– Одет, скажу я, не очень, – поджимала губы тетка. – Сам-то он натура творческая, ему не до этого, а вот жена плохо за ним следит! Недавно в рваных джинсах пришел. И рубаха какая-то мятая.

– Вот-вот! – поддерживала бабушка. – Он же и в телевизор так вышел! Я как увидела, чуть не расплакалась. Неужели, думаю, так мало зарабатывает, что брюки-то новые не купить? Хотела ему сто рублей отправить, так адрес не знаю. С тобой передам, отвезешь.

– Тетя Валя, бабушка! – горячилась Ника. – Это же модно так – джинсы в дырках и рубахи мятые! Самый писк!

Тетя Валя осуждающе посмотрела на нее и сказала:

– Самым модным у нас должен быть президент. Но что-то он в рваных брюках не ходит. Да и Кобзон Иосиф Давыдович тоже все норовит с иголочки одеться. Потому что жена его, Нелечка, за мужем присматривает. Вовремя штопает, если что порвалось. Нет, Никуша, тут не в моде дело, а в семье.

Ну куда было провинциальной девушке против таких аргументов? Следовало просто молча внимать и впитывать. Что она и делала.

«Вот бы сейчас тетю Валю сюда! – с тоской подумала Ника. – Вместе бы мы точно придумали, как бандитов обхитрить! Не зря же тетка буквально со второй страницы детектива всегда знает, кто убийца».

Когда-то давно, еще до мечты об оперетте, тетя Валя видела себя знаменитой сыщицей. Потом тяга к искусству пересилила, а мечта об уголовке – осталась.

– Знаешь, Никуша, – делилась тетка, – за годы изучения детективной литературы я приобрела такой громадный опыт и так отточила интуицию, что могу преподавать в академии МВД.

– А там разве не надо генералом быть? – наивно удивилась племянница.

– Девочка, – тетя Валя покровительственно щурила глаза, – скажи мне, Володенька Высоцкий разве был генералом? А лучше Жеглова никто с организованной преступностью бороться и не умел. Если б Высоцкий был жив, разве мафия сейчас так разгулялась бы? Разве страдал бы так народ от коррупции?

Конечно, тетя Валя сейчас непременно нашла бы выход!

Она – не тетка, придется думать самой. Кино-то про похищения смотрела? Сто раз! Как там пленники спасались? Как-как… Где-то находили оружие и ка-ак начинали метелить бандосов!

Значит, надо найти оружие.

Ника двинулась по комнатам в надежде отыскать завалившийся под кушетку или спрятанный в морозилке маленький красивый пистолет. Не находилось ничего! Единственным колюще-режущим предметом, малопригодным для обороны и уж совсем никчемным для нападения, оказался набор разовых пластиковых вилок-ножей, хлипких и ненадежных. Такими разве что пятки щекотать…

Разочарованная до полного огорчения девушка присела на табуретку и задумалась: все ли обследовала? А туалет? Бывает, оружие прячут в бачках. Завернут в полиэтилен, – кто догадается пистолет в воде искать?

Увы, в бачке было пусто, зато на стене слева, почти невидимая за дверью, ютилась серая прямоугольная коробка, которую угрожающе вспарывала красная молния и жгучая надпись: «Осторожно! Убьет!»

За дверцей было совершенно пусто. То есть абсолютно… Ни пистолета, ни ножа, ни топорика, ни даже каких-нибудь электрических проводов. Единственное, что немного зацепило Никино внимание, не дав ей тут же захлопнуть дверцу-обманку, – не совсем обычный вид самой стены в небольшом углублении.

Провела пальцем – гладко, прохладно, будто толстое темное стекло. Тайник? И как же его открыть?

Тонкими чуткими пальцами Ника стала осторожно исследовать гладкую поверхность: должна быть какая-то выпуклость, надавишь – ячейка и откроется!

Когда она, кажется, в триста восемьдесят седьмой раз ощупывала контур стекла, оно вдруг неожиданно и неимоверно ярко осветилось!

Ника перепугалась так, что отпрянула назад, пребольно тюкнувшись затылком о стенку.

Было б куда упасть, она бы точно упала! Но поскольку все невеликое пространство туалета занимал унитаз, она лишь обессиленно присела на его голубую крышку. Освещенная ниша мерцала ровно против ее глаз.

Там, в зазеркалье, находилась… ванная. Большая, квадратная, выложенная от пола до потолка розово-мраморным крупным кафелем. Рядом с овальным джакузи стояла в розовой же кадке пышнохвостая, мохноногая пальма.

Вот это да! Все как в настоящем детективе! Тайное окно, сквозь которое злоумышленники наблюдают за ничего не подозревающей жертвой. А может, и того хуже… Нику даже передернуло от брезгливости, когда ей пришло в голову еще одно возможное назначение этого окна. Извращенцы проклятые! Ника решительно сплюнула и в этот момент увидела, что в ванной кто-то есть!

Со страху захлопнула дверцу, но тут же сообразила: если это окно потайное, то со стороны ванной оно должно быть замаскировано! Например, под зеркало. Эх! Была не была! И распахнула дверцу во всю ширь.

Щелкунчик, а в ванной был именно он, как раз влез под душ и врубил, даже на расстоянии видно, очень горячую воду. Пар моментально заполнил пространство ванной. «Нашел время плескаться! – разозлилась Ника. – Садист!» Это он специально время тянет, чтобы пленников деморализовать! И тут ее как током ударило: о похищении-то уже всем известно! Гена, конечно, подняла на ноги милицию. Их уже ищут! И по всем телеканалам показывают фотографии Марфы и Ники, рассказывая о страшном преступлении – похищении дочери известного банкира и молодой красивой няни. Марфиньку, наверное, в лицейской форме – клетчатом пиджачке и белой юбочке, а Нику…

Здрасьте! Ее-то фотографий в доме ЕВРа нет! Одна, новогодняя, где няня в костюме Деда Мороза с белой бородой. Эх, ну что же она за дура такая? Сколько раз хотела сделать портрет и повесить в спальнях Петруши и Марфы, чтобы ЕВР, желая детям спокойной ночи, видел ее неземную красоту. Так и не собралась…

Вот судьба! Не везет – так уж абсолютно во всем! Даже в такой момент, перед смертью, на экране не покрасоваться!

Пар за стеклом наконец-то пошел на убыль. Головастик уже тщательно вытирался белым мохнатым полотенцем, и Ника смогла разглядеть его со спины. Если не считать большой, просто огромной головы, которая, кстати сказать, со спины и не смотрелась такой уж ужасной, то фигура главаря представлялась вполне даже сносной. Сильные, накачанные плечи, гибкая спина в правильных буграх мышц, узкие бедра. На крепких, тоже накачанных ногах сидят круглые упругие ягодицы.

«Видно, полжизни на тренажерах проводит, – сделала вывод Ника. – Качок. Все они, бандиты, качки».

Головастик набросил халат, запахнулся и двинул прямо в сторону Ники. Она обмерла, закрыла лицо ладонями, успев лишь подумать: все! А когда, справившись с подлым страхом, заставила себя посмотреть сквозь щелки прижатых к лицу пальцев, главарь стоял прямо перед ней, буквально в нескольких сантиметрах!

Вернее, стоял его живот. С белым узлом махрового пояса по центру. Бандит, как поняла Ника, причесывался. Практически не дыша, девушка сверлила глазами белую махру халата, боясь пошевелиться: вдруг услышит? И тут, словно разрезанный острым ножом ее взгляда, белый узел, ожив, зашевелился, расслабился, скользнул вниз.

«Ох!» – осела мимо унитаза пленница.

То, что находилось перед ее взором теперь…

Слева, наискосок, прямо по ребрам шли неровные детские буквы – «ВОВА». Татуировка, видно, была сделана давно, рука, ее наносившая, особой уверенностью не отличалась. А может, татуируемый слишком дергался, от боли например, потому и буквы плясали. Под синим именем тянулся худой, очень мускулистый живот, с темной полоской курчавых волос, от глубоко посаженного пупка вниз, к…

«Господи, какой маленький!» – снова охнула Ника.

То, что в народе именовалось мужским достоинством, у Крошки Цахеса означало скорее явный мужской недостаток: под пышно-кучерявой растительностью паха едва виднелся крошечный сморщенный отросток, размером примерно с мизинец, да и то не взрослый, а скорее детский.

Все-таки Вероника была женщиной опытной, побывавшей замужем, и кое в чем разбиралась. Поэтому зрелище несчастья, постигшего главаря, она осознала мгновенно и глубоко, что расстроило ее практически до слез.

– Бедненький, как же ты живешь с таким? – чисто по-бабьи пожалела несчастного Головастика Ника. – За что же так жестоко природа с тобой обошлась? Одну голову вырастила как хороший арбуз на нитратах, а на вторую, видать, сил не хватило. Гороховый стручок в высохшем виде и тот поболее будет… С таким ведь ни к одной женщине не подойдешь – стыдно! А если и подойдешь, что делать-то станешь? Господи, несчастье-то какое!

Честное слово, если бы Щелкунчик был сейчас не за стенкой, а рядом, девушка положила бы его верхнюю голову к себе на колени и гладила бы, жалея, и приговаривала что-нибудь утешительное, типа: «Ну, ну, маленький, не расстраивайся, не в этом счастье…»

«А в чем? – жестоко оборвала она себя. – Для него-то это истинная трагедия!»

Может, он и в мафию с горя подался? Куда еще с таким? Не стриптиз же показывать! Озлобился на жизнь за это увечье, вот и мстит теперь всем подряд. А как, наверное, в детстве мальчишки над ним издевались! И потом, когда взрослеть стал да естественные половые потребности появились… Боже, каких же он мук натерпелся! Ведь ЭТО небось и самому в руки взять страшно, не дай бог, повредишь такую крохотульку! А девушка, допустим, уже в любовном томлении, опускает пальцы вниз, чтобы ощутить мужскую силу, а там…

Ника продолжала бы жалеть несчастного Головастика и дальше, но тот наконец привел в порядок волосы, запахнул халат и отошел от стекла.

Решение созрело мгновенно. Оно было до примитивности простым и таким же гениальным: она должна ему помочь! Может, это заставит его отойти от тех злых дел, что он творит. А что? Встанет на правильный путь и не будет больше похищать и убивать людей. Конечно, она не пластический хирург, да тут и медицина бессильна, разве что этот отрезать да новый пришить…

Но вот сделать так, чтобы он хотя бы на пляж выходить не стеснялся…

Трусы-протез! Вот что ему необходимо!

Конструкторско-модельерская мысль Ники заработала быстро и четко. Она отмела с ходу несколько вариантов как бесполезные, ввиду неудобства в пользовании. Остановилась на пятом. Прикинула форму и размеры внутреннего кармана. Самым сложным оказалось придумать, как активируется протез в результате нахлынувшей страсти.

Нет, все-таки именно в этом ее призвание!

Помараковав минут пять, вспомнив все известные ей виды необходимых материалов, девушка нашла выход. Оставались мелочи: сделать трусы-протез в натуре и опробовать на Головастике.

Ника вдруг поймала себя на мысли, что даже ненавистное слово «головастик» она произносит теперь совсем по-другому: с жалостью и даже, что поразительно, с нежностью.

Через каких-то десять минут, а может, и меньше, время никто не засекал, конструкция трусов-протеза в голове была готова совершенно. С деталями, со стильными пистончиками по бокам, с сексуальным сердечком по центру. Сейчас бы все это изобразить на бумаге, чтобы представить нагляднее, – да где здесь, в бандитской берлоге, бумагу и карандаш найдешь! Для порядка Ника все же поозиралась по сторонам: вдруг?.. Взыскательный взгляд упал на круглую белую столешницу с недоеденной шоколадкой сбоку.

«Эврика!» – радостно заголосила Ника. Конечно, мысленно, не будить же ребенка! Основательно обслюнявив шоколадку, она начала наносить штрихи и пунктиры, изображая гениальное изобретение на белом, как ватман, столе. Шоколад рисовал плохо, просто отвратительно. Для того чтобы провести одну-единственную линию, пленнице приходилось облизывать плитку раз десять! Лакомство таяло на языке и в руках быстрее, чем шел созидательный процесс. К тому же пальцы противно слипались, становясь неуклюжими, поэтому надо было обсасывать еще и их! Во рту стало сладко до тошноты. Ника и не предполагала, что шоколадом можно так быстро наесться. Очень хотелось пить, но во время работы настоящий профессионал не позволяет себе ничего лишнего. Волосы постоянно лезли в глаза, Ника вначале пробовала их сдувать, чтобы не прикасаться руками, потом, решив, что работа все же важнее, решительно заправила за уши, уже не заботясь об эстетической стороне вопроса.

Наконец была поставлена последняя жирная точка, обсосаны по очереди все десять коричнево-липких пальцев. Будущее светило мировой моды отодвинулось от стола, полюбовалось чертежом, мысленно себя похвалило и довольно промурлыкало:

– Я так ждала тебя, Вова!

– Неужели? – послышалось откуда-то сзади. – Вот я и пришел.

Ника перепугалась просто до печенок. Обернулась, втянув в плечи голову, словно ожидая короткого, практически смертельного удара.

Головастик стоял очень близко и отчаянно тянул шею, пытаясь разглядеть на ослепительной столешнице Никин шедевр. Поскольку девушка по-прежнему оставалась босой, без привычных двенадцатисантиметровых каблуков, они оказались почти одного роста, он – даже чуточку выше. И его глаза злобно светились прямо на уровне ее глаз. Черные, с розоватыми воспаленными белками, навыкате, какие-то острые и требовательные. Страшные, короче, глаза.

– Это что? – грубо спросил он, ткнув безапелляционно пальцем в чертеж.

– Где? – заискивающе пролепетала Ника, изо всех сил пытаясь прикрыть своим телом распластавшиеся на столешнице трусы-протез.

Он отодвинул ее в сторону, легко, как невесомую пустую этажерку, пристально вгляделся в шоколадное чудо.

– Что это? – спросил он снова, уже нетерпеливо, почти угрожающе.

– Т-трусы… – Ника почувствовала, как противно и намертво прилип к сладкому нёбу шершавый шоколадный язык. – Трусы… Протез…

– Что-о? – свистящим шепотом прошипел главарь.

– Трусы-протез, – тверже и увереннее повторила Ника.

Ей было страшно, очень страшно. Но больше всего на свете, больше жизни Нике хотелось сейчас, чтобы хоть кто-то, пусть хоть этот бандит, оценил самое последнее, несомненно, гениальное ее творение.

Головастик перевел глаза с Ники на столешницу. Вгляделся еще внимательнее.

– Это? – Он ткнул пальцем ровно в середину.

– Внутренний карман, – заторопилась девушка. – Туда помещается надувной шарик, такой длинный, колбаской, – знаете?

– А это? – Главарь уже не смотрел на Нику. Он весь ушел в созерцание пунктиров, штрихов, овалов… – Шланг? – Он произносил слова быстро, четко и очень деловито.

– Да, – согласилась Ника. – И подсоединенная к нему резиновая груша. Такая небольшая, как от старого тонометра. Или от пульверизатора. Груша все время находится в кармане. Когда надо, человек незаметно несколько раз ее сжимает, воздух поступает в шарик, шарик надувается, будто это… – Пленница замолчала, подыскивая синоним к тому слову, которое надо было бы произнести.

Щелкунчик все сообразил. С лету. Ника поняла это по тому, как алыми пятнами смущения расцвело его грубоватое лицо.

– И для кого это? – хрипло выдавил он.

Девушка набрала в грудь побольше воздуха, зажмурилась и решительно шагнула в смертельно холодную прорубь.

– Для тебя!

Молчание, повисшее в комнате, казалось невыносимо долгим и вымораживающе тяжелым. Ника стояла с крепко закрытыми глазами, боясь пошевелиться, обмирая от каждого всхлипа собственного частого и громкого дыхания.

– Ты что, ведьма, что ли? – Наконец ожила тишина. – Как узнала?

Лишь при звуке этих слов пленница окончательно поняла, что уж теперь ей терять точно нечего. И пусть. Во-первых, она умрет, сделав доброе дело для врага, а это, как ни крути, очень благородно. А во-вторых, теперь уж точно можно поторговаться за жизнь Марфы. Головастик клюнул!

Еще не в силах внятно говорить от пережитого ужаса, девушка молча указала на полуоткрытую дверь туалета.